Собираться на массовку в воскресенье рабочие начали с утра. Разными тропинками и в разное время стягивались они в условленное место. Кто шел с пустой корзинкой, будто в лес по грибы или по ягоды, кто с топоришком, словно по какой-то хозяйственной надобности, кто празднично принарядившись, как на отдых. Был тихий, ласковый осенний день. Гулять в такую погоду по лесу — одно удовольствие.
На тропинках стояли пикетчики, наблюдали, не нагрянула бы из города полиция с облавой. У пикетчиков были свистки, которыми они должны были предупреждать об опасности. Но все шло спокойно и хорошо. К полудню на открытой поляне на берегу Уватчика собралось около ста человек. Были рабочие не только с железной дороги, пришло несколько человек с паровой мельницы Василева, их привели с собой друзья. Буткин появился ровно в двенадцать.
Лебедев и Алексей Антонович немного опоздали, хотя г. ышли из дому рано. Перейдя уже елань и наметив себе путь покороче, чтобы не вилять по изгибам Уватчика, заплутались среди бесчисленных и незнакомых им тропинок в мелком сосняке и попали на заимку Порфирия.
Для маскировки Алексей Антонович захватил маленький саквояж с набором инструментов и медикаментов, которым он пользовался при вызовах к больным на квартиру.
В избе на заимке оказалась только Клавдея. Она узнала Мирвольского, поклонилась ему, назвала по имени. Его знали все, и Алексей Антонович не удивился. Лебедев спросил, как им ближе выйти к Уватчику. Клавдея заколебалась — Лебедева она не видела никогда. Что доктору делать на Уватчике? Еще с этим незнакомым человеком… А в руках у доктора саквояжик, словно к больному. Это на речке-то! Сейчас со всеми надо быть ох как настороже! Порфирий ушел из дому с утра и сказал, что по Уватчику на лужайках сегодня тайно собираются рабочие. Он пошел туда… Эти тоже спрашивают про Уватчик. Зачем он им? И не рабочие… А Уватчик, что же, вот он, рукой подать до него. Кусты черемухи, что по берегам растут, с крыльца видно. Стало быть, эти люди вовсе не разбираются в местности. А хотят пройти. Кому нужно, тот знает, как пройти. Порфирий, уходя сказал: «Рабочие собираются тайно…»
Вам к городу, что ли, выйти, Алексей Антонович? Доктор-то он доктор, а откуда Клавдея знает, какой он
человек?
Нет, нам не в город, — сказал Алексей Антонович, — нам бы туда, где на берегу есть лужайки.
Клавдея концом платка вытерла губы. Порфирий тоже помянул про лужайки. Нет, нет, кто свои, дорогу знает, спрашивать не будет. Она показала рукой на узкую, запорошенную сухими листьями тропинку.
Тут вот к лужайкам ходят.
И через полчаса Лебедев с Алексеем Антоновичем очутились у переезда…
Как мальчишек, нас обманула, — сердито сказал Алексей Антонович. С открытой елани ему теперь стало ясно, куда надо идти. — Ты понимаешь, Миша, она нам крюк версты на две загнула! Вот проклятая баба!
И ты думаешь, Алеша, она по глупости сюда нас паправила? — весело возразил ему Лебедев. — Нет, эта «проклятая баба», оказывается, замечательный конспиратор. На обратном пути мы обязательно должны зайти к ней и поблагодарить за находчивость. Досадно только, что сейчас мы опаздываем.
В эту ночь, почти не смыкая глаз, Лебедев вместе с Алексеем Антоновичем долго читали Ленина и разбирали каждое положение из «Что делать?». Потом, погасив уже свет, переговаривались между собой, уточняя, что еще казалось неясным Алексею Антоновичу. Лебедев удивительно отчетливо и просто раскрыл ему важнейшее, что содержалось в книге. Волна новых мыслей нахлынула на Алексея Антоновича. Так бы чаще беседовать с Михаилом! Он стал просить Лебедева, чтобы тот взял его завтра на массовку, — об этом разговор зашел как-то сам собой, и Лебедев согласился. Знал, что бой, который будет дан Буткину, откроет и Мирвольскому на многое глаза. Сила коллектива, массы, убеждает больше, чем самый задушевный, дружеский разговор вдвоем. Лебедев не стал заранее рассказывать Алексею Антоновичу пи о поведении Буткина, ни о том, что было на съезде партии: пусть он во всем разберется сам, когда послушает, что будет говориться на массовке.
В сотне шагов от лужайки, откуда доносился уже дружный говорок, их встретил Порфирий. Лебедев поинтересовался, все ли в порядке.
А чего же? — ответил Порфирий. — Все в порядке. Буткин спрашивал уже Петра: приехал Плотников или нет? Петр сказал, что не знает, не видел.
Ну, значит, чует кошка, чье мясо съела, — засмеялся Лебедев. — А кто массовку открывать будет?
Долго спорили, но договорились, что Петр.
Ну и совсем хорошо!
Порфирий провел их густыми кустами к самой лужайке, поставил позади плотно сдвинувшихся в ряд рабочих из кружка Терешина, сам стал тут же. Никто на них не обратил внимания, все были увлечены спором Буткина с Петром.
Не понимаю, чего вы тянете! — нервничал Буткин. — Народу собралось достаточно. Условились открывать ровно в полдень, — он вынул карманные часы, поглядел на них, — а теперь уже без двадцати час. Начинайте.
Да ведь подходят люди еще, — возражал Петр.
Они будут подходить еще час целый! Я дорожу временем.
Открывайте! — крикнул Порфирий.
Это был условный знак. Петр пожал плечами.
Ну, раз народ требует…
Он открыл собрание просто: назвал Буткина и предоставил ему слово, не объясняя собравшимся, о чем будет тот говорить. Рабочие придвинулись плотнее, передние прилегли на землю.
Товарищи рабочие, — отрывисто сказал Буткин, оглядывая собравшихся, — мне поручено рассказать вам о Втором съезде Российской социал-демократической рабочей партии, в которой я состою. Мне также поручено рассказать вам, какие решения приняты были на съезде. Вы будете знать, за что и как борется Российская социал-демократическая рабочая партия. Итак, съезд открылся семнадцатого июля в Брюсселе. Закрылся он десятого августа в Лондоне. Чтобы узнать, что происходило на съезде, нам с вами приходится встречаться тайно, в лесу, под угрозой быть арестованными. Отсюда вы видите, как жестоко подавляют самодержавие и власть капитала всякую свободную мысль, как трудно бороться н отстаивать свои права…
Остро и угловато жестикулируя, он стал приводить примеры произвола царских властей. Говорил долго и все об одном и том же.
Это мы знаем, — выкрикнул кто-то из задних рядов. Его дружно поддержали.
Ч*то на съезде решили?
Съезд не решил всех поставленных перед ним проблем, — немедленно откликнулся на эту реплику Буткин, — а некоторые решил неудовлетворительно. Но главное сделано: определились точки зрения. Стало ясно, что опасность для социал-демократической партии заключается не только в царском самодержавии, но и внутри самой партии. А внутренний враг, как вы знаете, всегда самый опасный. Товарищи рабочие! На съезде принята и утверждена программа партии, то есть те цели, за которые она будет бороться. Эти цели — свержение царского строя…
К чертям царя-батюшку, — басом сказал Лавутин, — правильно, без него обойдемся.
…введение для рабочих восьмичасового рабочего дня…
Правильно!.. А то готовы из нас все жилы повытянуть!
…установление диктатуры пролетариата.
Это бы пояснее… — выдвинулся вперед Филипп Петрович.
Это значит, что вся власть будет только в руках рабочих, — объяснил Буткин. — И это большая ошибка, допущенная съездом. Этот пункт принят, несмотря на самые серьезные возражения.
В чем ошибка-то? — крикнул Петр.
Ошибка в том, что без самой решительной помощи буржуазии рабочим самодержавие не свергнуть. Кто будет помогать им, если власть потом будет принадлежать только рабочим? Таких доверчивых простаков не найдешь. Товарищи рабочие! На съезде была сделана попытка уничтожить в партии свободу.
И, угловато дергая плечами, вытягивая шею то в одну, то в другую сторону, Буткин стал выкрикивать какие-то витиеватые, фразы о том, что усилиями Мартова предотвращено установление крепостного права в партии и что отныне членом партии будет считаться всякий, кто только признает программу партии..
Без железных оград вокруг себя социал-демократическая партия будет быстро расти! — в упоении восклицал он. — Станет крупной силой! Станет влиять на все общественное устройство! И падение самодержавия произойдет само собой, как падает от времени этот осенний лист, — Буткин ловко подхватил на ладонь принесенный к нему порывом ветра пожелтевший березовый лист. — Не нужно будет вооруженных восстаний. Еще никогда в истории кровь не была оправдана…
Конечно, кому охота зря кровь лить, ежели и так можно.
— Сговориться бы подобру — куда лучше. Буткин быстро повернулся на голоса.
Не совсем так, — он энергично развел сжатыми в кулаки руками, будто разрывая шпагат. — Когда сговариваются, делают взаимные уступки. Мы делать уступок не будем. Мы будем давить на царское самодержавие своим влиянием в общественной жизни, своей величиной, своей многочисленностью…
Пока мы начнем давить этак, как вы считаете, нас раньше задавят! — Не сдержав себя, Лавутин крикнул особенно громко и зло, и его крупные, могучие плечи словно еще выше приподнялись над головами рабочих.
Надо размерять свои движения, — поучительно сказал Буткин. — Если махать кулаками, когда у самого еще нет достаточной силы, можно получить удар. Если же медленно и терпеливо, набирая…
Нет больше терпения!
Докуда еще терпеть!
Изо дня в день хуже становится!
Терпеливо набирать силы, — Буткин своим резким голосом перекрывал всех, — это совсем другое, чем просто терпеть…
И опять послышались выкрики:
Что в лоб, что по лбу!
Не хотим мы больше терпеть!
А что, сразу в драку? — вплелся чей-то тонкий протестующий голос.
Слушай, что человек говорит…
Чего слушать?
— Он против Ленина говорил, а мы Ленину верим! Люди волновались, не могли спокойно стоять
на месте: те, что лежали впереди, вскочили на ноги, круг сдвинулся плотнее. Буткин потрясал поднятыми
руками.
К порядку! К порядку! — надрывался он. — Спокойствие, товарищи!
Тут будешь спокойным!
Чего нас уговаривать?
Дайте закончить! Дело говорят…
Я лродолжаю! Я продолжаю! — выкрикивал Буткин. — Значительной ошибкой съезда было избрание…
Лебедев быстро протиснулся сквозь плотные ряды рабочих, стал в круг. Буткин оторопел. Сразу осекся. Он никак не ожидал появления Лебедева. Протянул было ему руку, но тот, словно не заметив этого, спокойно, чуть улыбаясь, поглядывал на рабочих. Шум быстро утих. Буткин хотел что-то сказать, Лебедев перебил его на первом же слове.
Товарищи рабочие! — звучно произнес он, и все сразу потянулись к нему. — Буткин говорил об ошибках. Однако самая большая ошибка — его ошибка. В том, что он вообще сегодня, здесь, стал говорить!
Я протестую, — сказал Буткин, — вы мне зажимаете рот…
Ошибка потому, — продолжал Лебедев, не обратив внимания на выкрики Буткина, — потому, что он говорит о вещах, которых не знает, об идеях, в которые не верит, о делах, которые чужды ему. Товарищи рабочие, он просто лжет!
Прошу не передергивать! — крикнул Буткин. — Так нельзя. Я не успел развить свои мысли..
Хорошо, — сказал Лебедев, — вы разовьете свои мысли после меня. Скажу я, а потом будете вы говорить…
Я начал первый…
…говорить о съезде чудовищную ложь. Этого вам никто не позволит. Довольно!
Мне писали о съезде наши делегаты Троцкий и Мандельберг! — выдвигаясь вперед, опять выкрикнул Буткин- Нет оснований им не доверять. Я удивлен вашим недоверием.
А я удивлен, — резко осадил его Лебедев, — как Троцкий и Мандельберг оказались делегатами Сибирского союза, когда ни в одной из партийных организаций Сибири об этом не знали! Кто их уполномочивал?
Неправда, — сказал Буткин, — они имели законные мандаты от Союзного комитета, подписанные товарищем Гутовским.
Он один их и «избрал» делегатами? Буткин замялся:
Я не знаю…
И сразу возмущенными возгласами откликнулся круг собравшихся на сходку.
А я знаю, — сказал Лебедев. — Это сделал один Гутовский. Он один от имени всех социал-демократов Сибири, выходит, от имени всех вас, товарищи рабочие, послал двух делегатов, которые на съезде вели себя недостойно, предательски. Прикрываясь именем Сибирского союза, они начали и поддерживали гнусную борьбу против товарища Ленина, против искровцев. Товарищи рабочие, мы должны решительно осудить и заклеймить предательское поведение Мандельберга и Троцкого на съезде. Мы не можем согласиться, что по злой воле одного Гутовского Сибирский союз представлен был людьми, не разделяющими взглядов всех социал-демократов Сибири.
Я опирался на авторитет наших делегатов, — стал оправдываться Буткин, — я не подозревал, что их точка зрения не совпадает с большинством. Но я считаю, что именно их точка зрения правильная, и в этом следует разобраться. Иначе на съезде не возникли бы столь жестокие споры.
Лебедев повысил голос. Он видел, как в ответ на слова Буткина взволнованно стали подниматься рабочие.
Товарищи! Буткин правду сказал, что на съезде были жестокие споры и велась жестокая борьба по ряду вопросов, но он неправду сказал, что съезд допустил ошибку, принимая программу нашей партии. Чем нас пытается напугать Буткин? Что — провозглашение диктатуры пролетариата опасно для дела революции? Что рабочий класс ни от кого не получит поддержки, если заявит: власть должна принадлежать пролетариату? Не надо нас этим пугать! Вместе с рабочими всегда будет и беднейшее крестьянство. И нам пе нужна в союзники буржуазия, потому что она по природе своей не союзник нам, а враг. Только тот класс имеет право на власть, который никого не угнетал и не угнетает. Только он может стать предводителем в борьбе за освобождение и раскрепощение всего человечества. Товарищи рабочие! Хотите вы сами управлять собой или вам в управители вместо царя-самодержца нужен новый царь, которому будет только имя другое — капиталисты? Власть должна принадлежать пролетариату. Так решил, так записал. в программу Российской социал-демократической рабочей партии Второй съезд, и это решение правильное. Иного решения быть не могло. За все пункты программы нашей партии мы теперь будем бороться. И не отступим ни на шаг.
Правильно!
Долой царя!
Долой капиталистов!
Власть рабочим!
Буткин стоял по-прежнему в центре круга, недалеко от Лебедева, и все гневные выкрики рабочих, как стрелы, неслись к нему. Но он молчал, храня на лице саркастическую улыбку и стремясь показать, что он не согласен с Лебедевым, что Лебедев его не разбил и не опроверг.
Буткин сказал неправду, утверждая, что съезд допустил ошибку, включив в программу партии главный пункт — о диктатуре пролетариата, — продолжал Лебедев. — Но Буткин не постеснялся сказать вам и совершенно гнусную ложь, будто па съезде была сделана попытка уничтожить в партии свободу. Была сделана попытка другая — по существу, уничтожить всю партию как политическую силу, и эта попытка почти удалась. В устав партии записан первый параграф в такой формулировке, при которой личное участие в одной из партийных организаций становится для членов партии необязательным, и значит, бороться за дело революции будет не партия в целом как организация, а отдельные члены партии, и так, как каждый из них захочет. Этого добились Мартов, Троцкий, Аксельрод и другие. Они вопили на съезде, как вопил здесь Буткин, что будто бы товарищ Ленин хочет установить в партии крепостное право. Какое крепостное право? Дисциплину? Организованность? Подчинение меньшинства решениям большинства? При обязательном условии, что дисциплина распространяется на всех без исключения членов партии? И это — крепостное право? А разве сможем мы сделать что-либо серьезное, если не будем организованы и связаны железной дисциплиной, если будем действовать вразброд, если господин Буткин — иначе теперь я не могу его называть — будет утверждать, что он член социал-демократической партии и борется за те же цели, что и мы?..
Рабочие дружно засмеялись, зааплодировали Лебедеву. Кто-то пронзительно свистнул, а потом пояснил еще словами:
Буткину!
Лебедев выждал несколько минут, пока рабочие успокоятся.
Господин Буткин радуется, что в уставе записана формулировка, позволяющая любому человеку объявлять себя членом партии, не связывая себя дисциплиной по отношению к партии; господин Буткин радуется, что при таком условии партия будет быстро расти, развиваться, станет крупной силой. Товарищи рабочие, какая же это будет сила, если эта сила не будет никому подчиняться? Товарищи рабочие, какая же это будет партия, если она не будет сама принимать новых людей в свои огранизации, не будет их изучать и проверять? Если достаточно будет для этого каждому только назвать себя членом партии? Тогда не только господин Буткин, но и сам император Николай Второй может стать социал-демократом, если он вздумает назвать себя так…
И новый взрыв хохота заглушил последние слова Лебедева.
…Подлинная партия рабочего класса сильна именно только своей дисциплиной, своей организованностью, и когда нас хотят разбавить, развести людьми, не обязанными и не желающими подчиняться дисциплине, мы говорим: это не укрепление, а разрушение партии. И чем шире и многочисленнее будет такая партия, тем слабее будет она. Самодержавие никогда не падет само, подобно осеннему листку, как это красиво показал господин Буткин; самодержавие можно подавить только силой. А для этого нам нужна крепкая, боевая, революционная организация. Не забывайте, что царский режим день ото дня становится все злее и все беспощаднее к нам. Разве мы этого не видим, разве мы этого не ощущаем? PI разве мы будем бесконечно терпеть этот гнет и произвол? Товарищи рабочие, пора подниматься на решительный бой с самодержавием! И этот бой мы должны начать с укрепления своей партии, готовой принять на себя руководство боем. Не надо убаюкивать себя, товарищи, — борьба предстоит тяжелая, я без вооруженного принуждения царское самодержавие и господа капиталисты нам свою власть никогда не отдадут…
Правильно!..
Бить их!..
Взять власть в свои руки!..
Как один будем все!
Долой царя!
Долой самодержавие!..
…Товарищи рабочие, на съезде была принята правильная во всех своих пунктах, боевая программа социал-демократической партии. Но на съезде был принят и устав партии, который передовую часть рабочего класса удовлетворить не может. Правильную формулировку параграфа первого, сделанную товарищем Лениным, провалили люди, не верящие в силы и способности рабочего класса. Они хотят засорить партию кем попало. Но на съезде избран Центральный орган партий, в состав которого вошел товарищ Ленин. В составе Центрального Комитета — большинство людей, поддерживающих Ленина. Значит, партия наша будет укрепляться, кто бы и как внутри нее ни вел борьбу, — Ленин защитит и сохранит подлинную партию рабочего класса…
Верим Ленину!..
За Лениным мы все!..
Долой предателей рабочего класса!..
Товарищи! На съезде людей, которые поддерживали Ленина — а их было большинство, — назвали большевиками; людей, которые воевали против Ленина — их оказалось меньшинство, — назвали меньшевиками. Я рассказал вам о главном, что было на съезде. Я кончил. Пусть продолжает свою речь меньшевик господин Буткин…
Лебедев отступил назад, смешался с рабочими. Ему на ходу пожимали руки, обнимали его, трясли за плечи. Буткин стоял неподвижно, выжидая, когда люди снова повернутся к нему. Петр подошел к Буткину, хотел о чем-то спросить его. Тот резко взмахнул рукой.
Товарищи рабочие…
Долой меньшевиков! — громко и очень отчетливо крикнул Ваня Мезенцев.
И сразу шквально понеслось:
Долой меньшевиков!..
Буткина долой!..
Ленину верим!
Мы — с большевиками!..
Буткин поднял вверх обе руки, замахал ими над головой. Выкрики стали реже, слабее'.
Меня оскорбили! — визгливо кричал Буткин. — Я отказываюсь выступать!..
Под громкий свист и возгласы: «Долой меньшевиков!» — Буткин сделал несколько шагов. Перед ним расступились, открыв ему дорогу. Его словно выталкивали, хотя никто и не прикоснулся к нему даже рукой. Буткин ступил еще два-три раза, остановился в замешательстве: думал — вернут его, попросят договорить. Здесь много было рабочих из кружка, в котором он часто выступал. Но — никто из них не двинулся вслед за ним. Буткин вышел из круга совсем. Опять остановился. Оглянулся. И опять пошел. Так, один, он и скрылся в мелколесье.
Теперь круг образовался возле Лебедева. Ему со всех сторон сыпались вопросы, он не успевал на них отвечать. Еще раз просили повторить, какую программу социал-демократической партии принял съезд, как и о чем говорил Ленин. Другие спрашивали, как же теперь вступать в партию и как сделать, чтобы не смешали большевиков с меньшевиками.
Вот я, например, — допытывался одни пожилой рабочий, — я всем сердцем своим к партии. И что мне партия наша рабочая прикажет — все сделаю, хотя и жизнь свою отдам. А так, как ты говорил, на меня все равно станут смотреть, будто я вольный ветер: хочу — подчиняюсь партии, хочу — нет. Мне же это обидно. Я от общего дела никогда не оторвусь. А мне будут тыкать: «Кто тебя знает! Говоришь ты одно, а делать, может, станешь вовсе другое». Чем я могу доказать, что всякое приказание своей партии выполню?
Держись большевиков, делай, как учит Ленин, — не ошибешься, — улыбнулся Лебедев. — Любишь дисциплину — хорошо, это очень важное качество для большевика.
Петр Терентии ходил, опрашивал, нет ли желающих выступить с речью. Но был шумный, общий, большой разговор, а с речами выступать никто не хотел.
Лебедев отыскал Мирвольского.
Ты понял, Алексей, смысл того, что здесь произошло сегодня?
Алексей Антонович взял его за руку.
Миша, я бы хотел назвать себя члепом социал-демократической партии.
Лебедев глянул ему в глаза, ласково и в то же время строго.
Длеша, это все проверяется делами. Как видишь, в социал-демократической партии есть и меньшевики.
Даже в самом звучании этого слова есть что-то гадкое! Меньшевиком я не хочу быть.
Ты не хочешь быть меньшевиком — это хорошо, но быть большевиком, Алеша, — это значит всего себя посвятить делу партии.
Я буду готовить себя к этому, — сказал Алексей Антонович.
Верю.
Прошли мимо двое рабочих.
Где же сразу? — со вздохом сказал один. — Сразу, конечно, во всем не разберешься. А что человек правильно говорил, так это никуда не денешь. Зачем обязательно кровь проливать, ежели по-другому добиться своего можно? Освистали человека, а может, и зазря.
Сгоряча всегда так бывает, — поддержал его другой. — Я и сам вслед ему свистнул. А сейчас на душе беспокойно: не от корысти же какой человек старается! От убеждения своего говорит.
Лебедев нахмурился.
Слышишь, о чем толкуют? Это самая большая опасность. Мне* с ними особо придется поговорить. Я…
Он не договорил. На поляну вихрем ворвался Савва. Он стоял пикетчиком на дороге к Уватчику.
С переезда сотня казачья движется! — выкрикнул он.
Едут сюда? — быстро спросил Петр.
Кто их знает, — тяжело переводя дух, сказал Савва. — По елани сейчас рассыпаются, наверно чтобы в кольцо захватить.
Товарищи! — зычно крикнул Лавутин. — На елани казаки. Давай расходись. Забирай дальше вверх по Уватчику, а потом направо и палево лесочками по одному разбредайся! Осторожнее! Да без паники…
И через минуту на полянке не осталось никого. Кое-где среди полуоголенных белых берез еще мелькали темные рубахи рабочих, потом наступила прозрачная осенняя тишина. Лишь вдали стрекотали две болтуньи сороки.
Лебедев и Алексей Антонович выскочили к Уватчику.
Ну, а теперь мы куда: направо или налево? — спросил Алексей Антонович. — Распоряжайся. Мне ведь, Миша, так убегать еще никогда не приходилось.
Нехорошо, если нас настигнут в лесу. — Лебедев задумался на секунду и сказал решительно: — Мы с тобой пойдем на заимку, к той женщине, что нас по ложной дороге послала. Ручаюсь — спрячет.
Если нас там захватят, я могу сказать, что пришел лечить ее, — обрадованно сказал Алексей Антонович. — Я же доктор, и у меня с собой все необходимое. Если она не выдаст…
Она не выдаст.
А как же ты? Тебе как назваться?
Мне никак называться не надо. Эта женщина забросает меня хворостом — я видел, у нее возле дома припасены сухие сучья. Мне это дело привычное.
И они торопливо пошли по направлению к заимке.