Глава первая

ДОМОЙ, ДОМОЙ!

Директор леспромхоза Петр Федорович Горячев вопросительно посмотрел на Александра: белокурый, голубоглазый парень в военной форме, но уже без погон; широкая планка с орденскими лентами… Откуда он? Кто такой? В своем поселке Петр Федорович знал каждого. Новому человеку попасть сюда не просто. Поселок в глухой тайге, грунтовых дорог к нему нет, по Ангаре и пароходы не ходят, катеров снизу за последние дни тоже не было. Вчера прилетел из города патрульный самолет лесной авиации. Не на нем ли пожаловал сюда этот парень? Зачем?..

— Товарищ директор, мне бы надо уехать.

— Уехать? Куда уехать?

Вороша длинные, распадающиеся в стороны волосы, Петр Федорович все поглядывал на парня: кого-то из знакомых напоминает он ему…

— Мне надо в Утесову.

— В Утесову? Вона куда! Далеконько. Чем же я должен помочь?

— На плоту проплыть прошу разрешения. Говорили мне, что пойдет у вас плот до самой Утесовой.

— Даже немного дальше — до Куликовского лесозавода. Ну что ж, плывите, билеты на плот не продаются. Места хватит. И лоцман будет рад-радешенек, что лишний человек на плоту поплывет. — И не вытерпел, спросил: — А как вы к нам сюда-то попали?

— Попутчиком на патрульном самолете прилетел.

— Ага! Так я и подумал. Я вас как будто и раньше встречал?

— Не знаю. Вряд ли. Разве вчера вечером в клубе — заходил я на праздник ваш посмотреть.

— Да, возможно, там я вас и видел, — сказал Горячев, — хотя точно и не помню. А для нас вчера большой был праздник. Как же, сплотку закончили, последний плот в дорогу приготовили — все! Да еще с каким перевыполнением плана… А вы откуда к нам прибыли?

— Из Вены, — сказал Александр.

— Чего же так долго в армии задержались? — полюбопытствовал Петр Федорович.

— Все просился, чтобы меня в кадрах оставили.

— Ну и что получилось?

— Как видите: ничего. Другие тоже просились. А нас всех демобилизовали.

— И правильно! Конец войне — и, значит, все к мирной жизни вернулись. А что же вы из города по Енисею на пароходе прямо в Утесову не уехали? Зачем к нам-то сюда, на Ангару, забрались? И, выходит, на один день только…

— Видите ли, я почти здешний — тогучанский. Фамилия моя Прутовых…

— А! Вон что… Так это ваша мать в Тогучанах была учительницей?

— Да. А вы знаете ее? — обрадованно спросил Александр.

— Знаю, — сказал Петр Федорович. — Как не знать Евдокии Филипповны.

— Наверно, сильно она постарела? Так, по фотографиям, мне казалось…

— Годы, конечно, идут, — заметил Петр Федорович, — только вы очень-то фотографиям не верьте. Они любят у человека морщины показывать. А дело совсем не в морщинах. Была бы душа молодой.

— Это верно, — сказал Александр, и лицо его засветилось. — Мама у меня всегда была энергичной!

— Такой и осталась. Потому и с повышением — ее заведующей школой в Кондратьеву перевели.

— Это, кажется, в сторону от реки?

— Да, десять километров от Утесовой… Так-так, теперь мне понятно, почему я вас признал за знакомого: вы лицом на свою мамашу похожи. Да-а… Выходит, ехали и не знали, что Евдокии Филипповны здесь уже нет?

— Выходит, так. Из Вены путь сюда не близкий. Наверно, мама мне написала, а письмо со мной в дороге разминулось.

— Случается. Теперь когда же вы домой попадете? До Утесовой отсюда неделя пути. А так бы, если из города сразу на пароходе, всего одни сутки.

— Да… Но что же теперь сделаешь?

— Ничего не сделаешь. Действительно, другого выхода для вас нет. Что вы делать в Кондратьевой собираетесь?

— Пока не знаю еще.

— Вы специалист какой-нибудь?

— Гражданской специальности нет. Десятилетку кончил — и сразу на фронт, — сказал Александр.

— Так… — протянул Петр Федорович. — Ну ничего, специальность быстро приобретете. Кондратьева — село большое. Там есть где на работу устроиться.

Он рукой повертел в воздухе. Не найдя, что еще сказать, начал приглаживать непослушные волосы.

— Значит, я могу идти на плот? — спросил Александр.

— Конечно, конечно! Я там тоже, только немного попозднее, буду…

Александр поблагодарил Петра Федоровича и, выйдя из конторы, зашагал к реке.

Плот, предназначенный к отправке, вытянувшись почти на километр, подобно острову отделялся от берега протокой. Вода с шумом струилась в этой узкой щели. Ритмично подрагивали стальные тросы, которыми плот удерживался на причалах. Берег был пуст, безлюден. Сколько было видно глазу, толстый слой коры, облетевшей с бревен, устилал спуск к реке.

Стояли последние дни августа. Согретый утренним солнцем воздух был напоен тем терпким ароматом, который присущ только плотбищам. Пахло вянущими листьями тальника, свежей сосновой щепой, развороченной бревнами влажной землей. И все заглушал резкий, слегка кисловатый запах мокрой коры.

Не один раз за минувшие годы Александру приходилось ожидать очереди у наскоро устроенных военных переправ. Там, так же как и здесь, грудами лежали бревна и щепки и так же была взворочена земля, но не запомнился ему этот терпкий аромат подсыхающей коры. Всегда на переправах было только одно: сдержанный шум людских голосов, черта противоположного берега и жадное стремление достигнуть его поскорее. Теперь с такой же жадностью он всматривался в затянутую синей дымкой даль реки. Там, впереди, был дом, там его ожидала встреча с матерью, там для него начнется мирный труд. И, должно быть, от ощущения близости всего этого таким бодрящим и возбуждающим казался запах плотбища, что хотелось петь, прыгать, ворочать любые тяжести, широко шагать, ловя открытым ртом пряный воздух надвигающейся осени.

Из шалашки — маленького домика на плоту — вышел мужчина. Широкоплечий, немного сутулый, с коротко подстриженной седой бородой. Седина серебрилась у него и на висках. Он подошел к кромке плота, надвинул фуражку ниже на лоб, из-под ладони глянул на Александра и негромко спросил:

— Ты что, парень, сюда, что ли, метишь?

— Да, — откликнулся Александр. — Вы лоцман?

— Лоцман. А что тебе?

— С вами до Утесовой попутным сплыть хочу.

— Езжай! — радушно сказал лоцман. — Бери эвон лодку да подплывай.

Александр последовал его совету, бросил в лодку шинель и чемодан и, работая шестом, быстро перемахнул через стремнину, отделявшую плот от берега.

— Так… Отслужил, значит? Совсем теперь? — спросил лоцман Александра, когда тот стал с ним рядом, и стряхнул прилипшую к его гимнастерке щепочку.

— Да, отслужил. Пять лет. Год в военной школе проучился, три провоевал, а потом еще год в армии оставался.

— И за границей побывал, значит?

— Побывал.

— Понравилось?

— Нет, не понравилось! — засмеялся Александр. — Рад, что домой наконец приехал.

Лоцман одобрительно посмотрел на Александра. В глазах у него вспыхнули ответные искорки затаенного смеха.

— Н-да, в первую германскую я тоже повоевал, — сказал он, — и тоже был за границей, в Турции. Так веришь — нет, вода даже — и та была невкусная… Да, — он надвинул фуражку совсем на глаза, — на родине-то и воздух совсем другой — легче дышится. — Он присмотрелся к Александру. — Офицером был?

— Да. Лейтенантом.

— Молодец! Как зовут тебя?

— Александром. А вас?

— А я, значит, Евсей. По отцу — Маркелыч. На «вы» меня не зови — беда не люблю, запомни. Так вот, Александр, пошли, что ли, в шалашку?

В шалашке, построенной из тонких колотых досок, было прохладно. Ветер гулял в щелях между досками. Вдоль стен, из конца в конец, тянулись нары. На них — охапки свежескошенной, уже по-осеннему грубоватой травы, какие-то брезенты, дерюжки и неразобранные постели. Чья-то заботливая рука украсила угол шалашки пихтовыми лапками и яркими плакатами.

— По делу едешь куда? — спросил Евсей Маркелыч, присаживаясь на сундучок и выдвигая из-под нар другой, для Александра.

— Домой. Мать у меня в Кондратьевой. — И Александр повторил то, что рассказывал Горячеву.

— Вона чего! Значит, к старушке матери? Та-ак… — протянул лоцман. — С нами надоест тебе плыть — медленно. А за пять лет, поди, о доме наскучался…

— Не так за пять лет, как за последние две недели. Да ничего, теперь все равно больше ехать мне не на чем. Днем раньше, днем позже, а доберусь, сказал Александр. — Кстати, погляжу, как лес сплавляют. Плавать на плотах мне никогда не приходилось. Смотрю сейчас: какая громадина! Тысяч семь кубометров будет?

— Семь?! Четырнадцать тысяч с хвостиком…

— Ого! Вот это да… А скоро мы отчалим?

— Скоро. Вот получат девчата продукты — и тронемся, значит. Постель-то есть у тебя?

— Откуда же у меня постель! — развел руками Александр. — В поезде на готовой ехал, а в самолете и вовсе не нужна была.

— Да это я так, — заметил Евсей Маркелыч, — просто к слову спросил. Поспать на чем найдется: ночью всегда четверо на вахте стоят. Иди полежи. Вижу, носом клюешь.

Александру хотелось спать. Выйдя вчера из клуба, он долго бродил за околицей поселка — все любовался на сумрачно молчащую в ночи тайгу и не заметил, как пролетела ночь и наступило утро. Зато теперь сон одолевал его с диковинной силой.

Едва разрывая склеивающиеся веки, Александр благодарно кивнул головой лоцману, влез на нары, подсунул под голову чью-то куртку с комсомольским значком на лацкане и с наслаждением вытянулся на пружинящей и слегка шуршащей траве.

 

Глава вторая

ЯКОРЬ ПОДНЯТ

Проснулся Александр от сильного шума.

Плот вздрагивал, гремели цепи, перекликались тонкие девичьи голоса.

Александр приподнялся на локте, огляделся. На нарах, совсем рядом с ним, теперь были навалены мешки с хлебом и другими продуктами, прибавились еще и постели. Он удивился, как это мог не слышать, когда сюда входили и устраивались люди.

Шум и возня все усиливались. Александр соскочил с нар, привычным движением обдернул гимнастерку и приоткрыл легкую дощатую дверь.

Солнце перевалило уже на вторую половину дня, и лучи его теперь прямо в упор освещали берег. Оттого особенно отчетливо выделялись на нем погнутые и потрепанные бревнами во время скатки кусты однолетних березок, серые обломки прокладочных жердей и покатов и острые камни, на гранях которых налипла сбитая с бревен кора.

Александр открыл дверь шире, вышел на бревна. Здесь все было в движении. Скрипя, крутилось васильяново колесо — ворот, так названный по имени изобретателя. Наматываясь на его барабан, полз толстый смоляной канат. Волокушные цепи звено за звеном опускались в воду. Стальные тросы, извиваясь как змеи, скользили вдоль пучков бревен. Уткнувшись носом в угол плота и выбрасывая из-под кормы бледно-зеленую пузырчатую пену, работал катер. Мелкая дрожь сотрясала головку плота.

Как цветы на весеннем лугу, повсюду пестрели яркие платки. Пунцовые от жаркой работы, ложась всей грудью на спицы васильянова колеса, девушки шаг за шагом двигались по кругу. Другие, по нескольку человек вцепившись железными крючьями в звенья цепей — огромных, каждое звено по полпуда, ухая и подпевая, рывками подтаскивали их к кромке плота и сбрасывали в воду. Третьи, надев широкие брезентовые рукавицы, волокли блестящий стальной трос.

У каждой реи стояли тоже девушки, и девушки же толпились в самом дальнем конце плота — на корме.

В этом потоке осмысленного, слаженного труда, в цветнике ярких платков и кофточек только два человека стояли неподвижно, как центр, вокруг которого вращалось все: Евсей Маркелыч и Петр Федорович Горячев. Коротко и властно отдавали они распоряжения, и, покорные их воле, двигались тяжелые цепи, тросы и канаты.

— Эй, на катере! — крикнул Петр Федорович, и голос его прозвучал отрывисто и резко. — Кончай работать, отходи!

Катер тотчас отвалил, описал на воде широкий круг и устремился к корме плота.

Многие из девушек Александру были знакомы, он их видел вчера.

Он узнал юных сестер Надю и Груню, на вечеринке все время не разлучавшихся друг с другом. И здесь они стояли рядом, направляя ломиками бегущий вдоль плота трос.

Узнал Ксению, высокую рябоватую девицу с сурово нахмуренными бровями. Она и на празднике держалась как-то на отшибе, ни с кем не сближаясь. Иногда Ксения пела со всеми песни, выходила плясать, но все это делалось так, чтобы окружающим было понятно: она не участвует в общем веселье, а веселится только для себя и так, как ей хочется.

У васильянова колеса он увидел еще трех девушек: Полю, Лушу и Фиму. Александру вчера рассказывали, что мать Луши служит плановиком в леспромхозе; добилась, чтобы дочь взяли в бухгалтерию ученицей, а Луша, проработав меньше года, подала заявление: не хочу сидеть в конторе, переведите на сплав, там люди нужнее.

По другую сторону ворота, упираясь в спицу колеса обеими руками, шла по кругу Ирина Даниловна, женщина лет тридцати восьми с тихим, задумчивым лицом. Вчера она была в черном шелковом платье, а голова повязана таким же черным платком, с крылатым узлом на затылке. Теперь она шла, откинув назад непокрытую голову — черные волосы упали на плечи, — шла по кругу с той же ласковой, задумчивой улыбкой. Только сегодня на ней была надета вылинявшая солдатская гимнастерка.

Александр искал глазами Варю. На вечере она ему понравилась больше других девушек. Чем — он и сам не сказал бы. Он с ней и перемолвился всего двумя-тремя словами. Пригласил потанцевать краковяк и удивился, услышав в ответ, что она не умеет. А вслед за этим, когда гармонист заиграл вальс, Варя сама подхватила его и, чуть пристукивая каблучками, завертелась так легко, что Александру показалось — они оба поднялись над землей и плывут в воздухе. С последним тактом вальса Варя скользнула от него и убежала. Потом она появлялась то в одной, то в другой группе девушек, а к нему не подходила…

На кичке, где вертелось васильяново колесо и громоздились цепи, Вари не было. Александр посмотрел на вахтенных, стоявших у рей, — там ее тоже не было. Он подумал: нет и среди тех девушек, что впятером тащили конец толстого, сверкающего на солнце троса. Александр не видел их лиц, но Варю, конечно, он сразу узнал бы. Ну что ж, не всем же девушкам, что жили в поселке, плыть на этом плоту…

Чтобы окинуть весь плот взглядом, Александру понадобилось только несколько мгновений. Он сделал движение помочь ближним к нему девушкам. Но в этот момент рабочий шум и галдеж на кичке смолкли и наступила тишина. Все замерли на своих местах в ожидании чего-то торжественного. И тогда Петр Федорович нагнулся к бабкам — двум очень толстым бревнам, на полметра возвышавшимся над головкой плота, и быстро стал сбрасывать трос, восьмеркой намотанный на них.

— Эх, ты! Смотри, руку! — крикнул Евсей Маркелыч.

Петр Федорович отпрыгнул в сторону, не успев сбросить с бабок последнюю восьмерку. Плот тронулся, и трос пополз, визжа и извиваясь, меж бабок. Евсей Маркелыч подскочил с ломом, но было поздно: трос впился в дерево, оно дымилось, скрипело, и через минуту бабки упали на плот, срезанные как пилой. Петр Федорович присел, похлопал ладонью по мохнатому, еще дымящемуся срезу и пробормотал:

— Здорово резануло… Счастье, что руку не захватило, — и вытер платком выступивший на лбу пот.

Пополз назад берег. Ближние к реке кусты начали прятаться друг за друга. Девушки побросали работу, сели на бревна.

Петр Федорович заторопился на берег. Проходя мимо Александра, кивнул ему головой:

— Устроились? Ну-ну… Подбодрите тут наших девушек. Или наоборот — они вас? А? Прощайте покуда…

Свезти Горячева взялись Надя и Груня. Они вслед за ним влезли в лодку, ударили веслами и в несколько взмахов переправились через узкую еще полосу воды.

Из шалашки выскочила Луша. Смешно надувая и без того круглые, полные щеки, не надеясь на голос, она замахала руками.

— Чего тебе? — крикнул ей Петр Федорович.

— Кни-ги, кни-ги дома за-бы-ла!..

Петр Федорович только покачал головой: что же теперь, дескать, сделаешь!

Луша чуть не плакала от огорчения:

— Девушки, ну чего же мы читать будем? Есть с собой у кого-нибудь книги?

Ее никто не слушал, все глядели на отдаляющийся берег.

Евсей Маркелыч отвернулся, сложил рупором ладони, протяжно выкрикнул:

— Эй, отдай левые реи!..

Дождался, когда на реях приняли его команду, и, устало двигая ногами, пошел в шалашку:

— Ирина, ты посмотри тут.

По пути спросил Александра:

— Ну как, парень, отдохнул?

— Что же меня не разбудили! — укоризненно ответил ему Александр. — Я и проспал все на свете. Помог бы.

— Успеешь, наработаешься еще. А я вот, значит, порядком уже износился. Часок полежать надо, без этого никак не могу.

Лесопункт и коричневый квадрат плотбища отдалялись и становились все меньше. Тихо «работали» цепи; волочась по каменистому дну, стучали, словно на стыках рельсов колеса медленно идущего поезда.

Александр рассеянно глядел на реку, на уползающие назад берега.

Десять лет…

А с трудом узнаются эти когда-то такие знакомые места! Бывал он тут и прежде, и не один раз. По осени с матерью, с соседскими ребятами приплывали они из Тогучан собирать на диво крупную и сладкую бруснику в бору, раскинувшемся далеко вглубь от берега Ангары. Десять лет назад и признаков жилья здесь не было — глухое, дикое место, а теперь отстроился белеющий новыми тесовыми крышами лесопункт: с клубом, с амбулаторией, со школой-семилеткой и даже со спортивной площадкой. И в Тогучанах недавно открылась средняя школа, а тогда ему пришлось уезжать в город, чтобы закончить там десятилетку. Путь в город был совсем не тот, что теперь, когда Александр за четыре часа полета покрыл огромное расстояние над синей и бескрайней, как море, тайгой. Тогда он плыл вниз по Ангаре на катере, и ему думалось — конца не будет этой широкой, туго несущей свои холодные воды реке.

Врезался в память порог, шумный, кипящий белыми гребнями волн. Миновав его, катер выбежал к Стрелке — в Сибири обычное название для сел, стоящих на слиянии двух рек. И тут перед Александром открылся седой и сумрачный Енисей. Казалось, что силы его течения катеру не преодолеть — настолько велик был наклон сверкающей, как зеркало, глади реки. Александру подумалось: обратись вода мгновенно в лед, а катер в стоящие на льду салазки, и не удержаться ему на месте — покатится, помчится обратно к устью Ангары. Но, выдержав первый натиск и разрезав упавшую на него стену воды, катер медленно двинулся вверх по Енисею. Ему понадобилось шесть суток, чтобы преодолеть около пятисот километров, отделявших Стрелку от большого города. И это был самый легкий и быстрый путь. Проделав его, Александр всей силой своей души тогда осознал, как велики просторы таежной Сибири и как она хороша. До Тогучан они жили где-то в воронежских степях — этого Александр не помнил, его в Сибирь привезли четырехлетним ребенком, но мать, постоянно ворча и на сибирские морозы, и на мошку, и на безлюдье, уезжать отсюда все же не хотела. И объясняла это:

«Спору нет, воронежские места хороши. А что же они — хороши сами по себе или хорошими люди их сделали? Люди, конечно. Так если считать, что здесь плохое место, кто из него хорошее должен сделать? Почему другие люди, а не я? Не люблю, когда говорят: хорошо там, где нас нет».

И Александру прочно запомнились слова матери: «Хорошо там, где мы есть». И еще: «Хорошо будет везде, где мы работать будем».

Потому-то, демобилизовавшись из армии, Александр с такой охотой вернулся в Сибирь: надо быть там, где труднее. И к тому же, как он соскучился по матери! Но теперь уже скоро…

Домой, домой!.. Хорошо!..

— Здравствуйте, — услышал он за спиной у себя. — Вы что, тоже с нами плывете?

— Да, — повертываясь на голос, ответил Александр. И застыл, удивленный.

Перед ним стояла Варя.

— Отец мой в шалашке?

— Отец? — только и мог выговорить Александр.

 

Глава третья

ПЕРВАЯ НОЧЬ НА РЕКЕ

Тихая и темная лежала ночь над Ангарой. Накрапывал дождик. В черной мгле терялись берега. И, если бы не перестук цепей, можно было подумать, что плот стоит на месте — так неприметно было его движение.

Костер, разведенный на специально устроенном каменном огнище, то вспыхивал, то угасал. Беззвучные тени, как летучие мыши, носились над бревнами плота. В дальнем конце его, подобно звездочке, тлел второй костер. К нему ходили греться те девчата, что несли вахту на реях.

Евсей Маркелыч не спал — сидел, попыхивая трубкой, у костра. Это было его правилом: самому нести ночную лоцманскую вахту. Он знал наизусть всю реку и мог всегда безошибочно сказать, где находится плот. По каким-то одному ему ведомым приметам он в полной темноте узнавал протоки, перекаты, повороты, знал, ближе к правому или левому берегу идет плот. И, если дул настойчивый боковой ветер, Евсей Маркелыч задумчиво шевелил губами, что-то высчитывая, потом складывал рупором ладони и кричал слова команды в пустую темень, туда, где сидели на реях вахтенные.

И снова что-то соображал и высчитывал. Ночной ветер для него был самой большой неприятностью.

…Закончив рубку дров, все, кроме вахтенных, давно ушли в шалашку. Александр подсел к Евсею Маркелычу. Лоцман покосился на него:

— Чего не ложишься?

— Не спится, днем хорошо отдохнул. А ты на всю ночь?

— На всю ночь. Как же иначе? Не останавливать же плот! — прислушиваясь к работе цепей, сказал лоцман. — Ишь шипят. По песку тащатся. Стало быть, кончился перекат.

Он поднял лицо кверху. Редко-редко падали мелкие брызги теплого дождя.

— Так всю ночь, как в мешке, простоит. Завтра днем по-настоящему дождь разойдется.

— Почему помощников себе не готовишь, Евсей Маркелыч? — спросил Александр.

— Помощников? — переспросил лоцман. — А как же, есть помощники. Ирина уже хорошо разбирается, только днем. Наизусть-то ночную реку так скоро не запомнишь. Я вот двадцать шестой год по ней плаваю. На второй миллион третью сотню тысяч кубов начал. Да по Каме — на ней я прежде работал — без малого миллион согнал: там пятнадцать лет лоцманничал. Так вот, как думаешь, за сорок-то лет можно хорошо одолеть науку речную нашу?

— Сорок лет!..

Было чем восхищаться. Александр подумал, что ему в этом году всего-то исполнится только двадцать четыре.

— Ирина, конечно, женщина очень способная, ничего не скажу, — помолчав, продолжал Евсей Маркелыч. — Ноне четвертое лето со мной плавает. Да на Ангаре-то ведь трудно: река широкая, а мелкая местами, плоты за пароходами не водят. Все от лоцмана только зависит. Жив буду — на будущий год начну Ирину и к ночному правежу приучать. А сейчас пусть поспит, успеет еще.

— Я смотрю, на плоту, кроме тебя, одни девушки…

— Это с войны еще, когда мужиков не хватало, бригаду девичью на ближний сплав организовали. — Евсей Маркелыч выколотил об огнище трубку и вновь стал набивать ее табаком. — Закуришь? Нет? Ну и не приучайся… Видишь ты, теперь народ, конечно, с фронту вернулся, а девушки со сплава уходить не хотят. Привыкли, полюбили эту работу. Мужики в низовья Енисея, на север лес плавят, а девушки мои куда поближе — в Стрелку, в Куликову…

Он уставился взглядом в меркнущее пламя костра.

— Вот я скажу тебе хотя бы про Надюшу с Груней. Сестры они, и хохотушки обе на редкость, — заговорил он снова, трогая пальцами глубокие впадины у висков и морщась, как это бывает при сильной головной боли, — веселые они, а сколько горя пережили! Подумай сам. Вот так: отец у них лесоруб — в наших краях знаменитый человек. Кто же не знал, не слыхал про Алексея Козубова! Сколько раз статьи о нем в газетах писали, портреты его печатали! В наш районный Совет депутатом был выбран, членом райкома. В партии состоял, и всегда в пример его ставили: учился, рос, любое дело поручат — без ошибки, надежно выполнит. Сильно в гору шел человек, заслуженно. В Москву на курсы вызвали его. Сорок первый год… С курсов прямо на фронт. А осенью похоронную в доме получили. Сообщили — орденом Красного Знамени награжден. Значит, и там на высоте оказался. А жена-то его была слабенькая здоровьем, нянюшка в детском садике. Как известие пришло, она и вовсе сдала. Виду не подавала, работала. Постепенно так и угасла. Дочки сиротками остались. По домашнему делу, конечно, ухаживать за ними нечего — подростки, сами все сделать могли. Хорошо. А, скажем, для работы в лесу им рановато. Другие бы, может, только на помощь стали рассчитывать. Так эти ведь одолели, давай везде пробиваться, чтобы на работу их поставили. За отца, дескать, место заступить… По годам подошли, в комсомолки стали оформляться. Сколько тут слез Груня пролила: Надюшку — та постарше — принимают, ее — нет. Подожди, говорят, подрасти надо. В обком комсомола жаловалась…

— И что же в обкоме?

— А что? Разрешили принять. В виде исключения. И правильно.

Евсей Маркелыч приподнял голову; свет костра упал ему на лицо, и Александр уловил в нем оттенок отеческой гордости.

— Конечно, взять другую, — снова заговорил лоцман, — хотя бы Фиму заметил, нет? Худенькая, чернявочка. — Евсей Маркелыч прислушался, мимоходом отметил: — Идем по пескам, а цепи дергает — не иначе топляк с корнями на дне лежит. Бурелом нанесло половодьем. А лиственница тяжелая, тонет… Да, про Фиму я. Эта с малых лет набалованная. Большая семья, все здоровые — возчики, грузчики. Разного возраста. Которые по годам и не призывались в армию вовсе. Меж семи братьев она — сестра единственная — вроде забавы домашней росла. За неженку ее привыкли считать. И на работу ее никуда больше, а в медпункт устроили, санитаркой. Опять не то: крови боится, палец никому не посмеет перевязать, побелеет, и руки опустятся. Поговорил как-то я с ней. Ко мне в команду пришла — ничего, работает. Тут ведь дело особое, дружка на дружку влияние оказывают. Недостатки имей, а ото всех отдалиться не дадут. Коллектив — сила. Ну, а потом они себя и в сплавном деле не хуже мужиков считают. Гордость своя, рабочая, у них появилась…

Он поднялся, отошел от костра в угол плота, где была кромешная темь, закашлялся, а потом закричал:

— Эй, вахта, правые реи подбери!..

Голос его прокатился над рекой, ушел далеко-далеко, а потом отдался с берега легким эхом.

Евсей Маркелыч так и не вернулся к костру. Тихо постоял в углу, а потом побрел, ощупывая ногой бревна, на середину плота, к девчатам.

Александр подбросил в огонь несколько поленьев.

Взвилось высокое пламя, и сразу отодвинулся мрак, вдали от костра став еще плотнее.

 

Глава четвертая

ИРИНА ДАНИЛОВНА

Днем, как и предсказывал Евсей Маркелыч, дождь разошелся. Тяжелые, свинцовые тучи обложили все небо от края до края; под ними, гонимые верховым ветром, неслись угловатые клочья серого тумана. За частой сеткой дождя плохо различимы были даже берега, а даль реки представлялась таинственной и мутной.

Не умолкая ни на мгновение, громыхали цепи.

Сменившиеся с ночной вахты девчата еще спали. Первой проснулась Варя. Забравшись с ногами на пары и закутав плечи платком, она чинила ватную стежонку.

Лицо девушки было мечтательно-задумчивым. Варя размышляла, как бы, по возвращении со сплава, уговорить отца отпустить ее на лоцманские курсы. Все упрямится: «Молода еще. Какой из тебя лоцман выйдет сейчас? Поплавай в бригаде еще годика два, закались». А чего ей закаляться, когда она уже закаленная! Ирину Даниловну — и на курсы, и сам обучает… Конечно, Ирина Даниловна намного старше ее, но тут дело не в возрасте — дочь свою бережет, вот в чем дело, потому и не хочет. День либо ночь, дождь, снег либо ветер лоцман всегда на вахте. Трудно будет ей, дескать. И опасностей много. Просто сплавщицей в бригаде и не так трудно, как лоцману. А что же она, трудного, что ли, боится? Или опасностей? Да она бы — эх! — не лоцманом на плоту, а штурвальным на морском пароходе поплыла, чтобы ветер в мачтах свистел и волны через палубу перекатывались, брызги в лицо! А ты стиснешь в руках штурвал и…

Но тут девушки стали подниматься с постелей, началась обычная утренняя возня, и Варе спутали, сбили все ее мечты.

Луша взялась читать вслух. Возле нее на сундучке пристроились Фима и Поля. Поближе к двери уселись Агаша и Ксения. Девушки досадливо вздыхали, когда попадались страницы с оборванными углами, и Луша придумывала слова и целые фразы сама.

Евсей Маркелыч лежал, завернувшись с головой в широкое стеганое одеяло. На лоцманской вахте стояла Ирина Даниловна.

Крыша шалашки протекала по всей правой половине, и крупные холодные капли падали Александру на лицо. Он приподнялся на локте, тряхнул головой.

— Ага, поливает? — с насмешкой спросила его Ксения.

— Что же это получается, — сказал Александр. — И крыша не спасает?

— Нас спасает, — откликнулась Ксения и тоненько хихикнула.

— Не всюду же капает, — сказала Луша, останавливаясь и прикрывая книгу ладонью.

— Ничего, мы не глиняные, — добродушно промолвила Агаша.

И все примолкли, ожидая, когда Луша продолжит чтение.

Варя, словно стыдясь наступившей томительной паузы, подняла глаза на Александра.

— Особенно и не старались закрывать, — объяснила она. — Плыть нам недолго.

— И помочит немного — не беда, — прибавила Луша. — Идите почитайте нам.

— А что вы читаете? — спросил Александр.

— Николая Островского, — поспешно сказала Поля.

— «Как закалялась сталь», — добавила Ксения.

— Хорошая книга, — проговорил Александр. — Вы первый раз ее читаете?

Девушки переглянулись.

— Почему — первый? Мы вон до дыр ее зачитали.

— Значит, очень понравилась?

— А как же! Такая да не понравится!

— Прочитаешь такую книгу — и сразу силы в тебе прибавляются, — сказала Варя. — Вот она, хорошая книга, что значит.

— Подумать только… — зажмурив глаза, покачала головой Поля. — Павка Корчагин — больной, вовсе без движения, ослеп уже, а все к работе стремился…

— Не просто к работе, — возразила ей Варя, — а к тому, чтобы работой своей пользу народу приносить. Вот что главное. Для себя одного Павка никогда не стремился работать. Так и всю свою жизнь прожил.

— А вообще-то он сам себя до болезни довел, — как-то неопределенно, не то сожалея о Павке Корчагине, не то осуждая его, высказалась Ксения. — Если бы берег он с самого начала здоровье свое, так бы с ним не случилось.

У Вари сразу негодованием загорелось лицо:

— Зато какую жизнь он красивую прожил! Каждый час его жизни больше стоит, чем год у другого, такого… — она с презрением закончила: — кто только здоровье свое бережет.

— Здоровье тоже беречь надо, — теперь определеннее повторила Ксения. Почему не надо здоровье беречь!

— Я не говорю, что не надо! — еще больше волнуясь, выкрикнула Варя. — Я говорю, что самый лучший человек — тот, кто не о себе, а о всем народе думает, для всего народа живет.

— Да ты чего разгорячилась? — стала успокаивать ее Агаша. — С Ксенией споришь? Так она всегда поперек. Ты теперь ее слова повтори — она и против себя скажет.

Все засмеялись. Ксения хмуро сдвинула брови, но промолчала.

— Когда такую книгу прочитаешь и закроешь, — разглаживая загнувшийся уголок страницы, проговорила Луша, — всегда себя спрашиваешь: а как бы ты сделала?

— И как же ты себе отвечаешь? — не выдержала Ксения.

— Как?.. — медленно начала Луша.

Варя ее перебила:

— Словами на это не ответишь! Павка Корчагин так сделал, а вот Александр Матросов на немецкий пулемет грудью своей бросился…

— Ну и что же? — закричали на нее девушки. — Разные люди сделали по-разному, а по сути то же самое.

— Вот и я говорю…

— Вот и говоришь…

И опять девушки весело зашумели.

— Говорю, — строго сказала Варя, — что отвечать делами надо, а не словами.

— Прежде чем делами ответишь, обязательно надо сперва словами ответить, — заявила Поля.

— Нет, девушки, сперва сердцем! — Агаша встала. — Если сердцем ответишь, тогда и делами ответишь.

И все с ней согласились. Только Поля немного поспорила: почему Агаша считает, что словами можно и не отвечать? Слова — это сила такая… Агаша ей возразила, что слова, конечно, сила большая, но все-таки не главная и что, если хочется Поле сначала словами отвечать, пусть говорит. Пусть сперва говорит, а потом думает. А может даже и вообще не думать, а только говорить. Поля на это уже никак не отозвалась и только передернула плечами.

— А какие еще у вас есть с собой книги? — спросил Александр после паузы.

— В том-то и дело, что больше нет никаких, — сердито сказала Ксения.

— Это Луша виновата, — объяснила Варя: — приготовила новые книги, а взять-то их позабыла. Тоже библиотекарь… Хорошо, что эта у Агаши нашлась.

— А вообще трудно сейчас интересную книгу достать, — заметила Агаша. Только привезут в магазин — и сразу нарасхват…

— Какие же книги вы считаете интересными?

— Где про молодежь, — сказала Поля.

— Почему? Необязательно, — возразила ей Варя. — Я люблю книги про смелых, настойчивых людей, про подвиги, чтобы было с кого брать пример. Мне вот и на Зою Космодемьянскую и на Лизу Чайкину походить хочется…

— Жаль, что я не писатель, — сказал Александр, — а то бы я про вас написал.

— Про нас писать мы не просим, — сухо сказала Варя. — Про нас писать нечего.

— А почему? — недовольно протянула Луша. — Пусть бы кто-нибудь написал!

Ее не поддержали. Луша вздохнула, взялась было за книгу. Агаша остановила ее.

— Может быть, вы нам что-нибудь расскажете? — обратилась она к Александру.

— Правильно! — дружно заговорили девушки.

— Хорошо, — согласился Александр, — только схожу умоюсь сначала.

Он засучил рукава, перебросил через плечо кем-то положенное ему в изголовье постели полотенце и шагнул за дверь.

На лоцманском месте, под небольшим навесом, сколоченным из досок, спокойная и внимательная, стояла Ирина Даниловна. Они обменялись приветствиями.

Полоща руки в прозрачной и студеной воде, Александр прислушивался к перестуку цепей, волочащихся по дну реки. Иногда цепи задевали за камни, натягивались, дергали плот, и он чуть заметно вздрагивал. Плот теперь — на самой середине реки — казался особенно большим и тяжелым. Не просто подвинуть его в ту или другую сторону. Но девушки, стоявшие на вахте, об этом словно и не думали. Понадобится — и подвинут. Силен человек…

Вот и сейчас Ирина Даниловна спокойно повернулась лицом к корме, сложила рупором ладони, совсем как Евсей Маркелыч, и, подражая его интонации, протяжно крикнула:

— Эй, вах-та! Ле-вы-е ре-и под-бе-ри!..

И высокие шесты, которыми отводят реи, послушно наклонились.

Умывшись, Александр пошел в шалашку.

— Не скучаете у нас на плоту? — окликнула его Ирина Даниловна.

Александр остановился:

— Почему же я стану скучать?

— Да все-таки медленно время идет. Надоедает.

— А я за работу возьмусь.

— Зачем? Какая вам надобность? Едете с нами попутно…

— Что же я, барин, что ли, какой? — возразил Александр. — Мне работа никогда не надоедает. Сегодня обязательно в ночную вахту на реи пойду.

— Вам бы тогда лучше за лоцмана, — не то шутя, не то серьезно сказала Ирина Даниловна и поманила рукой: — Чего же под дождем мокнете? Идите сюда. Здесь все-таки суше.

— А что за необходимость вам, Ирина Даниловна, стоять сейчас на вахте? — спросил ее Александр. — Плесо впереди прямое, чистое, открытое, все видно. И девушки на реях зря мокнут. Я бы велел всем пойти в шалашку.

— А так и делают, — и чуть насмешливо шевельнулись брови у Ирины Даниловны, — все так делают. Это только у Евсея Маркелыча обычай такой вахту держать беспрерывную. А я ведь у него помощницей. Не у других, а у него, — с достоинством повторила она.

— Но если можно не стоять — зачем же себя зря мучить?

— Почему это — мучить? — возразила Ирина Даниловна. — Работа как работа.

— Но ее можно бы и не делать!

— Мало ли что. Зато у Евсея Маркелыча за всю жизнь еще ни одной аварии не было. А черт — ведь он всегда подкрадывается, когда люди спят, — и смешливо скосила глаза на Александра.

Плот плыл самой серединой реки. Впереди, на желтом взъеме скалистого берега, сквозь дождевую муть проступали контуры каких-то построек.

— Видите? — спросила Ирина Даниловна, протягивая руку в направлении далекого поселка. — Оттуда идет дорога на прииски. Скверная была дорога, а вот за эти два года хорошую шоссейную построили. Подплывем ближе — увидите, какая она красивая, будто золотая полоса в тайге лежит.

— Если я не забыл, — сказал Александр, — так это Комарово?

— Правильно.

— А вы бывали на приисках, Ирина Даниловна?

— Не только бывала — я ведь и родилась на приисках.

— Вот как!

— Да. Мой отец старателем был. Только не таким, как прежде про них рассказывали, — шелков под ноги себе не стлал, разгульства не любил.

— Трудно, наверно, было ему, если он от таких гуляк отделялся?

— Не знаю. Пожалуй, нет. Это ведь от человека все. К нему так люди с уважением относились. А что пили да буйствовали многие, в три дня спускали за год заработанное, покупали шелка да в грязь под ноги стлали, это не от худой души — просто не знали, чем и как можно свою жизнь украсить. Каждому красивого хочется, а где его было найти? Ну, пили — и думали, что краше такой пьяной жизни и нет: хоть на час дать себе полную волю…

— А чем же ваш папаша жизнь свою скрашивал?

— Ну! Он мастер был, большой искусник. Из золота мог делать все, что хотите. И колечки, и сережки, цепочки делал, и стаканчики узорчатые. Бывало, всю зиму над одной цепочкой сидит, а потом принесет в контору и сдаст за россыпное.

— Да как это можно! — воскликнул Александр. — Разве ему труда своего не было жаль?

— Почему же не жаль! Жаль, конечно. Со слезами всегда отдавал. Снесет в контору, вернется, а потом лежит дня два черный, как чугунный, горе переживает. Все хотелось ему куда-нибудь в музей свою работу послать, чтобы люди на нее любовались, чтобы русским мастерством все гордились. Просил, молил хозяина — тот не соглашался. Себе все оставлял. А отцу, в насмешку, один раз медный подсвечник прислал — в благодарность за работу.

— И ваш отец по-прежнему сдавал ему золотые изделия? — воскликнул Александр.

— Куда же денешься! Не сдавать было нельзя. И жить на что-то надо, да и за утайку хозяин в тюрьму упрятал бы. Прииска-то ведь были хозяйские.

— Изделия сдавал, как золотой песок! — все еще не доверяя тому, что он услышал, повторил Александр.

— Да, — подтвердила Ирина Даниловна. — А какой же был хозяину расчет за работу платить, когда и так взять можно! Он просто рассуждал: блажит мужик так то его дело. Ему ведь было не понять, что мастерить для отца — вся радость в жизни и что не для себя хотел он мастерить, а для народа.

— Думаю, хозяин это понимал, — нахмурясь, сказал Александр.

— Может быть, — согласилась Ирина Даниловна.

Они помолчали.

— Ну, а я тоже в отца удалась: рукодельница, — тряхнув головой, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, сказала Ирина Даниловна. — Только я больше по рисованию да по вышивке.

Александру захотелось спросить ее: а как и почему она попала на сплав?

Но в это время в дверях шалашки появилась Ксения.

— А мы-то ждем, мы ждем! — сказала она, сверля Александра своими маленькими глазками и улыбаясь только губами. — И книгу бросили читать…

Из-за плеча Ксении выглянуло круглое личико Луши. За нею теснились еще девушки.

— Мы уж думали, что рыбы в реку вас утянули, — продолжала Ксения.

 

Глава пятая

РАССКАЗ АЛЕКСАНДРА

Взгляды девушек с любопытством и ожиданием были обращены к нему. Александр колебался:

— Взялся я, а сам и не знаю, чего же мне вам рассказать… Книг я много читал, а рассказывать не умею, обязательно напутаю, от себя половину прибавлю.

— А вы расскажите что-нибудь из своей жизни, — попросила Луша.

— Там можно прибавить и больше половины, — съехидничала Ксения.

Варя оставила работу, строго посмотрела на нее, но ничего не сказала. Александру это понравилось. Ему захотелось позлить Ксению.

— Хорошо! Тогда я так и сделаю: прибавлю три четверти, — согласился он. И незаметно подмигнул Луше. — Так вот… Приехал я в Тогучаны — оказывается, мамы нет, ее перевели в Утесову. Что делать? Вернуться назад, а потом по Енисею на пароходе?.. Сложное дело. Тут говорят мне: плот пойдет. Плот? Ни за что на плоту не поеду, скука на нем ужасная. Но мне говорят: «Какая скука? Да ведь на плоту поплывет Ксения!..» Ах, Ксени-я? Тогда…

Дружный хохот заглушил его слова. Девушки весело захлопали в ладоши. Ксения только пожала плечами и слегка усмехнулась: «Подумаешь. Сейчас твой верх, а я тоже в долгу не останусь!»

— Рассказывать дальше? — спросил Александр, когда девушки утихли.

— Говорите! Рассказывайте! — закричали ему.

— Нет, не надо, — негромко сказала Варя.

И все посмотрели на нее. Посмотрела и Ксения. Варя объяснила:

— А чего в этом хорошего? Ответили ей, и ладно.

Александр густо покраснел:

— Вы меня простите, Ксения, я действительно не подумал…

Ксения протянула даже немного разочарованно:

— Ну вот, а я было вам тоже приготовила!

И опять все засмеялись.

— А теперь уж рассказывайте по-настоящему, — довольная, проговорила Луша. И добавила: — Из своей жизни.

И, хотя все обошлось очень гладко и хорошо, Александр себя чувствовал связанным. Он стал было отнекиваться.

— Девушки, не успел я ничего интересного сделать, жить только начал. О чем я буду рассказывать?

— А за что ордена получили? — выкрикнула одна из девушек.

Александр даже не разглядел — кто.

— Да это так… — ответил он, застигнутый врасплох.

Ему стало неловко, что он не снял орденские колодки. Получалось, будто он хотел привлечь к себе внимание девушек. На празднике — он сам видел почти у всех девчат на груди красовались медали, у Евсея Маркелыча их было даже две и два солдатских георгиевских креста, а ведь сейчас, в дорогу, на работу, никто их не надел. Наверно, думают девушки, любит парень порисоваться. Тем более, плывет на плоту как гость…

— Это просто так, — повторил он, не зная, что еще сказать.

— Так ордена не дают, — заметила Луша. — Мы знаем.

Александр промолчал.

— Вы тогда нам про товарищей своих расскажите, — проговорила Варя, — с которыми вместе воевали.

Варе ответить отказом Александр не смог. Он сам не знал, почему он ей во всем отдает предпочтение перед остальными девушками. Но это было так. И где ж тут разобраться — почему?

— Мы ждем, — требовательно заявила Луша, — а то ведь просим, просим, да и…

Она не нашла, чем бы посильнее припугнуть его, и обратилась за поддержкой к подругам. Но, воспользовавшись этим замешательством, а вернее справившись со своим, Александр уже начал рассказ. Он заговорил сперва как-то сбивчиво и непоследовательно, видимо не найдя сразу главной линии для своего рассказа. Но постепенно освоился, и голос его зазвучал тверже, увереннее. Девушки слушали очень внимательно. Александр говорил о том, как советские войска форсировали Дунай возле одного венгерского городка, как потом вырвавшемуся большим броском вперед полку, в котором он служил, приказано было взять с ходу и сам городок.

— …А тут, — рассказывал Александр, — разведка доносит, что километрах в пяти от городка, в лесу, — старинный венгерский замок, дворянское поместье. В замке находятся наши женщины и дети. Эсэсовцы их туда пригнали, а в глубь Германии не успели еще услать. На городок путь отступления врагу отрезан. Ясно, что в таком случае сами они начнут пробиваться, а наших женщин и детей уничтожат. Их обычное правило. Надо успеть предотвратить это. А как? Силы у нас небольшие, взять городок очень трудно. Как тут быть? И в этот момент разведка доносит опять: из замка гитлеровцы начинают отход, углубляются в лес, женщин гонят с собой, а детей с ними нет. Не верится, что их оставили так. Или уже уничтожили, или уничтожают…

— Да зачем же им было детей убивать? — возмущенно закричала Ксения, и брови у нее сдвинулись. — Взять ни за что и убить…

Александр развел руками:

— «Зачем, зачем!» Что же вы спрашиваете? Фашистам каждый советский человек был ненавистен — все равно солдат ли, старик, женщина или ребенок. А в Венгрии эсэсовцы тогда дрались особенно остервенело — думали, удастся остановить наше наступление, разбить наши войска. Не верили еще, что за все жестокости и зверства отвечать им придется.

— Ой, ну и как же вы? — нетерпеливо спросила Луша.

— Очень просто. Терять времени было нельзя. Командир полка выделил шестьдесят человек и приказал взять замок.

— Так, а сколько же фашистов еще там оставалось? Может быть, очень много? — Луша нервничала и волновалась.

— Да главное не в том, сколько их было, а в том, что у них выгодная позиция. Представляете себе: старинный каменный замок, со стенами такими, что и снаряд не сразу пробьет, а у нас с собой только ручное оружие…

— Вообще я не знаю, как это можно в такой замок ворваться, если его обороняют, — сказала Агаша. — Вы будете на виду, а они — за стенами, и всех вас из окон перестреляют.

— Нет, почему же! Есть много разных способов брать дома в городах, и без больших потерь, — разъяснил Александр. — Мы пока до городка дошли, сколько домов с уличными боями в разных городах взяли! И тут бы этот замок не остановил, если бы в нем не наши, советские дети. Не подумав, как попало, в окно или в дверь, гранату не бросишь.

— Ну и как же вы? — повторила Луша.

— Чуть не бегом, меньше чем за час дошли. Замок большой, трехэтажный. А вокруг — парк. Толстенные деревья. Так бы удобная местность, спрятаться есть где. Мы сразу взяли его в кольцо. Но тогда что эсэсовцы делают? В окна детей выставляют. Дети на подоконниках, а они из-за косяков стреляют…

— Звери! — с гневом сказала Ксения.

— Эх!.. Такая ярость у нас закипела, прямо по кирпичику замок этот готовы разнести, а ничего не сделать — пока двери не вышибем, внутрь не ворвемся. Стрелять по окнам вовсе нельзя…

— А потом ведь к ним и на помощь могли вернуться те, которые раньше ушли. — Луша выдвинулась впереди всех, чтобы не пропустить ни одного слова Александра.

— Ну, этого-то мы не боялись, — усмехнулся Александр, — эсэсовские части только на подлости были сильны, а когда отступали, на выручку к своим они возвращаться не любили. Хуже было, что к дверям подойти никак нельзя. В одном крыле замка — балкон, оттуда из пулемета простреливалась вся площадка перед дверью. Шагу не сделаешь — скосят. И пулемет подавить невозможно нагнали эсэсовцы детишек полный балкон. Вокруг перил живой стенкой поставили. А так бы гранату одну — и все. Эх!.. Вспомню — и сейчас сердце дрожит. А они нет-нет да кого-нибудь из нас пулей и заденут. И пришла тут моему товарищу мысль: с угла по водосточной трубе подняться на крышу, пройти и спрыгнуть потом на балкон. При первом замешательстве — завладеть пулеметом. В крайнем случае, пока идет схватка, пулемет будет молчать, и можно за это время подорвать входную дверь.

Доложили командиру. Очень рискованно. Но согласился командир, разрешил.

Вызвались трое. Незаметно подползли к водостоку. А чтобы отвлечь внимание немцев, остальные сделали вид, будто все переходят к другому крылу. Перебежки туда начали делать. И вот действительно поднялся мой товарищ по трубе, за ним — второй. Третий полез и… водосток оторвался. Расшатали, что ли, его или наш боец очень тяжелым оказался. Наверху только двое… И вот они ползком, ползком по крыше — крыши в Венгрии очень крутые — добрались до балкона — и вниз. Стали спиной друг к другу — и врукопашную с немцами.

Эсэсовцев человек десять, наших двое. — Александр говорил взволнованно, торопливо. — Да, двое… Но сумели они пулемет сбросить с балкона. Тем временем дверь на вынос, в замок бойцы ворвались, бегут по лестницам вверх. А на балконе схватка продолжается. Понимаете, дело сделано, а отступить некуда, только драться насмерть, и все.

В дом тоже с балкона не пробьешься. И вот уже одного убили эсэсовцы, остался тот, что первый поднялся, товарищ мой. Его тоже кинжалом сюда вот ударили, рука повисла. — Александр рванул кверху рукав гимнастерки и тотчас же опустил. — И тогда он — не сдаваться же немцам! — взял и прыгнул…

— И жив остался? — дружно вскрикнули девушки.

— Да. Правда, расшибся порядком. Но в госпитале его быстро поправили. После орденом наградили.

— За это стоит… — Луша сидела, подперев ладонями круглое личико. — За это я бы самым что ни на есть старшим орденом наградила.

— Он получил орден Красного Знамени, — сказал Александр.

— Правильно! Следует!

— А детей-то спасли или нет? Дети-то как? — понеслись голоса.

— Не всех, конечно, — печально сказал Александр. — Шестнадцать детишек погибло.

Ксения, хмурясь, исподлобья посмотрела на Александра.

— Не знаю… Вот вы рассказываете… — медленно проговорила она, — а получается неуважительно: вы даже имени товарища своего не назвали.

— Ах да!.. — сказал Александр и запнулся. — Правильно. Его звали Петром… Петей…

— Почему вы… — снова начала Ксения.

— Замолчи ты! — вдруг выкрикнула Варя. — Как тебе не стыдно! Его звали Александром.

 

Глава шестая

НА ВАХТЕ

К вечеру дождь перестал. Тучи взметнулись вверх, словно над землей лежал серый полог, а теперь его кто-то взял и поднял за углы. Еще немного и полог разорвался на отдельные клочья, которые, колыхаясь и завиваясь, поползли к дальним хребтам. Солнечные зайчики забегали по мокрым, блестящим бревнам плота, замигали на камнях у берегов.

Евсей Маркелыч с Ириной Даниловной стояли на кичке и озабоченно разглядывали моток троса, один конец которого был прикреплен к якорю.

— Недоглядел, недоглядел я! — хмуро твердил Евсей Маркелыч, тыча носком сапога в изъян на цинковом тросе.

— И я-то тоже перебрать недодумалась, — вместе с ним сокрушалась Ирина Даниловна, — понадеялась… Очень виновата я.

— Брось якорь на быстрине, дернет — тяжесть ведь у плота какая! — враз этот трос, как ниточка, оборвется…

Лоцман заметил подошедшего Александра, вздохнул и замолк. Не хотелось говорить о своем промахе при постороннем человеке. Ирина Даниловна этого не поняла.

— Только, может, зря мы тревожимся, Евсей Маркелыч? — сказала она. Вода стоит еще высокая. До места и якорь бросать не придется.

— Придется не придется — так тоже рассуждать нельзя.

И Евсей Маркелыч пошел от якоря.

— Ненадежный трос оказался? — спросил Александр Ирину Даниловну.

— Не совсем надежный, — сказала она. — Евсей Маркелыч сердится, а чего сердиться? Все на подскреб собрали на последний плот. Да ладно, дойдем, конечно. По мне, скорей бы только сплавить. Совсем от дому отбилась. Сынишка все лето один. Вот будто и привыкла, а все сердце за него болит. Конечно, раньше мы чересчур его баловали. Первенький и единственный. Задаривали игрушками и вообще… Муж у меня инженером в леспромхозе работал. Ушел добровольцем…

— И не вернулся?

— Нет.

Ирина Даниловна отвернулась, стала к Александру вполоборота. Резче у нее очертились углы губ, но головы она не опустила, стояла прямо, застывшая, как часовой на посту.

Чуть не касаясь колесами вершин деревьев, из-за горы слева неожиданно вырвался маленький зеленый самолет. Пронесся над самым плотом, развернулся, прошел еще раз, качнул крыльями и полетел дальше.

— Наш! Наш! — закричали девчата, гурьбой выбегая из шалашки.

— Петр Федорович в нем, сама видела!

— И парторг, Иван Антонович!

— Куда это они?

Самолет становился все меньше и меньше, превратился в блестящий крестик на горизонте и, наконец, растаял совсем. А девчата все не могли успокоиться: строили разные предположения и догадки. Ирина Даниловна словно ничего этого и не заметила, стояла такая же прямая и строгая.

Александр отошел.

Прыгая с бревна на бревно, он добрался до самой кормы. С головки плота, там, где стояла шалашка, кормовые челенья казались непрочными, плохо связанными и плохо учаленными, и если они не расползались врозь, то только потому, что река впереди простиралась тихой и безмятежной гладью и плот на ней лежал как впаянный в стекло. Дойдя до концевых челеньев, Александр убедился, что они сделаны не менее прочно, чем те, что были ближе к головке плота.

Ни малейшего шума не доносилось сюда от шалашки, только шуршали песчинки меж бревен, взбудораженные и увлекаемые течением.

На крайних кормовых реях дежурили Фима и Поля. Они выбрали себе бревна почище и поглаже и лежали рядышком, греясь на солнце. Александр прошел, не глядя на них. Девушки сразу зашептались, но так, чтобы он услышал:

— Ох, важный какой…

— Идет, не смотрит…

Александр покраснел. Так с ним бывало в школе, так было и в армии. Право, ему легче было смотреть в глаза разгневанному генералу, чем медсестре из санбата или веселой регулировщице на перекрестке двух военных дорог.

Он быстро повернулся и сказал:

— Простите меня, девушки: не заметил.

— Где уж нас замечать! — засмеялась Поля. Она поглядела на Александра через плечо подруги: — Идите к нам.

— Если гордость позволяет! — крикнула Фима.

— Да с чего вы взяли, что я гордый? — спросил Александр, подсаживаясь к ним.

— А ходите как? Грудь колесом… — объяснила ему Поля.

— Осталась военная выправка.

— Ах, военная… — протянула Фима. — У нас был преподаватель, когда мы с Полей на медсестер готовились…

— Ну, тоже мне «медсестра» оказалась! — перебила ее Поля. — А порезанный палец перевязать боишься.

— Если чужой, а свой — ничего, — храбро отозвалась Фима. — Только голова маленько закружится.

— А я обязательно на доктора выучусь. Все равно выучусь, — убежденно сказала Поля, — и операции всякие буду делать. Вот вернусь со сплава и на курсы в город поеду. Петр Федорович обещал.

— На какие курсы-то? С этих курсов еще потом до доктора, как отсюда на плоту до Енисейска.

— Что за беда: далеко… — ворчливо проговорила Поля. — Буду учиться и выучусь. И до Енисейска далеко на плоту, а доплывем.

— Нет, не доплывем! — захлопала в ладоши Фима. — Наш плот до Куликовой только. Ага!..

И обе они искренне и весело засмеялись. Потом Фима, кося на Полю выпуклыми серыми глазами, спросила Александра:

— Вам у нас на плоту, наверно, как в крапивнике?

— Почему это?

— Да все девчата одни. Куда ни повернись, — обожгут, как крапивой.

Александр не сумел ей ответить, промолчал.

— Когда много, то еще ничего, правда? — спросила Поля.

А Фима добавила:

— А если две или — еще хуже — одна, то, наверно, совсем трудно приходится, да? Очень боитесь? Мы ведь все замечаем.

Александр смутился окончательно.

Поля припала к Фиме плечом и, мечтательно глядя мимо Александра, сказала вдруг ни с того ни с сего:

— Вернемся домой — ох и наемся же я пирогов! — Вздохнула и закончила: С черемухой… Мама свеженькой наберет, насушит, смелет… Знали бы вы, какие пироги она печь умеет! И вообще, ей бы поварихой быть не у нас на лесопункте, а где-нибудь в Москве, в самом лучшем ресторане.

— Верно, — согласилась с ней Фима. — Только надо, чтобы и у нас была хорошая повариха.

— А на этих плотах всё сухари да сухари да черствый хлеб! — опять тихонько вздохнула Поля.

— Подумаешь! Сладкоежка!.. Мне на плотах так и сухари — хорошо. А в селе когда все же и кино бывает, и лекции читают, доклады делают, молодежь вся собирается.

— Ну теперь-то уж скоро, — освоившись, стал утешать девушек Александр. — Последний плот.

— Последний, ну его! — беззлобно отозвалась Фима.

— Надоело так: с плота на плот все лето, — поддержала ее Поля. Конечно, не сама работа, а то, что она одинаковая. Да не дома…

— Хорошо на свежем воздухе, — заметил Александр.

— Воздуха у нас везде хватает, — колко ответила Фима.

Она остановилась, думая, что Александр ей непременно станет возражать. Но он молчал. И тогда Фима сама заговорила:

— Я просто диву даюсь, как это все у нас идет сейчас удачно: и цепи ни разу не оборвало, и ветра не было, и на косы нас никуда еще не натаскивало. Мы вот и якорь еще ни разу не бросали, а вы знаете, как его потом поднимать? Ого-го! Или цепи на песках подбирать приходится. А они там ко дну как прикованные. Да и это-то все еще пустяки. А вот ежели штормом или в пороге плот начнет разбивать… Носишься в страхе, где цепи тянешь, где бревна откатываешь. А нельзя иначе: прозевай — и лес пропал, и ты с ним вместе. Я вот четыре раза в таких делах бывала, знаю.

— С весны начинаешь — будто и ничего, — в тон ей сказала Поля, — а к осени только и знаешь дни пересчитываешь.

— А зимой весны опять не дождешься, — вдруг удивилась Фима, — опять на сплав потянет.

— Это уж всегда так…

Неожиданно появился Евсей Маркелыч.

— Ты что забрался сюда? — набивая табаком свою трубку, спросил он Александра.

— Хочу сегодня ночную вахту держать. Пришел посмотреть, как на реях работают.

— А-а, правильно! Мужик ты у нас единственный, — одобрил Евсей Маркелыч, — вот, значит, на этих реях и оставайся. Дело не трудное. Только не спать. А смекаешь уже, чем и как плот управляется?

— Приблизительно.

— Так я тебе точно объясню. Отчего пароход руля слушается? Струя воды на руль ему давит, и, смотря по тому, как он поставлен, вправо или влево нос парохода отжимает, поворачивает. Останови пароход на тихом озере и верти рулем куда хочешь — все равно пароход не повернется. Значит, для правежа нужна встречная скорость — или воды, или парохода. Теперь возьмем плот. Плывет он вместе с водой. Значит, встречной скорости нет. Все равно что пароход стоит на тихом озере. Как же эту встречную скорость плоту устроить? А так. Опускают с конца плота в воду волокушные цепи — видел? — этак тонн тридцать — сорок. Огромный груз. Плот плывет, а цепи по дну ползут, волочатся, царапаются, как рысака на вожжах его держат, полного хода ему не дают. И получается, что вода быстрей, чем плот, идет, обгоняет его. Вот тебе и встречная скорость образовалась. Теперь ставь рули — будут работать.

— Это реи?

— Да, реи.

— А почему тогда не сделать один руль в конце плота, как у парохода? спросил Александр.

Евсей Маркелыч снисходительно улыбнулся.

— Пароход — он жесткий, цельный, а плот, гляди, из отдельных челеньев; он как лента извивается, его за один конец не повернешь — надо весь сразу, боком оттаскивать. Вот реи и ставят вдоль плота, с каждой стороны. Вишь, вон они какие огромные, из целых бревен да по несколько штук в ряд сколоченных, есть на что воде нажать, когда на ребро рея поставлена. А не надо рее работать — ее на пласт повернешь, и плывет она себе, как большая доска, рядом с плотом.

— Ага, начинаю соображать, — проговорил Александр. — Когда надо, у реи отводится один конец, получается угол…

— Проще сказать: вроде крылышки у плота. В них вода напирает, и, ежели реи слева поставлены, влево плот отодвигается, справа поставлены — вправо.

— Это хорошо — знать теорию. Спасибо, Евсей Маркелыч. Теперь я все ясно себе представляю. Только на практике еще надо проделать.

— Вот и проделаешь. Давай оставайся. Напарницу тебе Ирина пошлет. Девчата, пойдете — скажите ей. Вам, однако, пора и сменяться.

И, постукивая в бревна коваными каблуками, Евсей Маркелыч пошел вслед за девчатами.

Напарницей Александру пришла Варя.

Она явилась уже в сумерках, когда поблекли, отцвели последние краски заката. От туч не осталось и следа. Только над самым горизонтом серой полоской, направленной в гущу горных хребтов, вытянулось последнее облако.

Вдоль берегов над травой табунились мелкие клочья тумана.

Александр узнал Варю издали, сразу, как только она отделилась от группы девчат, толпившихся на головке плота близ шалашки, и пошла к нему, легко перепрыгивая через широкие разводья между бревнами.

— На вахте? — спросила она, подходя к нему. — Так не озябнете?

Александр был в одной гимнастерке. Он посмотрел на остывшее, примоченное дождем кострище:

— Будет холодно — огонь разведем.

— Тогда давайте сразу возьмемся.

Пока Александр готовил дрова, Варя ему рассказывала, как в первый же год войны, когда в леспромхозе стало не хватать рабочих, девчата задумали проситься на сплав. А их сперва не решались отправлять в дальний путь с плотами, заставляли на берегу тесать клинья, из тальника кольца для сплотки крутить, подносить жерди или, в лучшем случае, скатывать бревна. А чего там клинья да клинья тесать да кольца крутить, когда всем было ясно: главного не хватает — плотовых команд. А лес везде нужен. Кто ж будет сплавлять его, когда мужчины на фронте? Нельзя живое дело останавливать. И там надо — и тут надо. Значит, нужно было и выход какой-то находить из положения. Обсудили девчата вопрос на комсомольском собрании и пошли к директору. Тот с Евсеем Маркелычем посоветовался…

Костер никак не хотел разгораться. Александр тесал от бревен тонкие щепки, без конца чиркал спичками, прятал огонь меж ладоней, потом махал на него фуражкой, дул — и все без пользы. Пламя угасало, едва появившись.

— Нет, так ничего не выйдет, — оборвала свой рассказ Варя, все время деятельно помогавшая Александру разжигать костер. — Пойду смолья принесу.

Глубокие сумерки теперь вовсе плотно окутывали высокие гористые берега.

И дальний конец плота — тот, где была сооружена шалашка, отмечался только яркой звездой пылающего костра.

— Варя, не ходите, — остановил ее Александр, — впотьмах еще окунетесь… Не то пойдемте вместе.

— А вдруг реи отдавать придется? Обоим сразу нельзя уходить! — крикнула она уже издали. И беспечно добавила: — А вы слушайте: буду тонуть — закричу.

И неслышной тенью заметалась по бревнам, перескакивая через полые окна воды. На ближних реях неразличимые в сумерках девчата вполголоса тянули старинные частушки:

Голоса растворялись, таяли над водой, будя в сердце ощущение неясной тревоги. И вдруг подумалось Александру: «Не окунулась бы в самом деле Варя в разводье!»

Медленно прокатился над рекой раздельный возглас Евсея Маркелыча:

— Эй, вах-та! От-дай ле-вы-е ре-и! Пра-вы-е реи под-бе-ри!..

Если бы кричал не сам Евсей Маркелыч, можно было подумать, что это Варя подстроила нарочно, чтобы Александр один, неопытный, помучился с реями.

Впотьмах, ощупывая ногами пучки бревен, он пробрался к левой кромке плота, отыскал узел рунталя — толстой пеньковой веревки, которой закрепляются реи, развязал узел и потянул веревку книзу, чтобы наклонить «свечу» — длинный шест, врубленный в рею. Вопреки его ожиданиям, рея перевернулась на ребро очень легко, а вода, словно клин, тотчас раздвинула щель, образовавшуюся между плотом и реей, и та, как на шарнире, стала сама отходить под углом.

Все это оказалось очень простым и не требовало почти никаких усилий вода работала за человека. Александр закрепил рунталь и перешел на правую кромку плота. Здесь, следуя команде Евсея Маркелыча, надо было убрать рею, то есть перевернуть ее с ребра на пласт и подтянуть к плоту. Александр распутал узел, но в тот же миг рунталь змеей скользнул по бревну и исчез в воде. Рея, как стрелка часов, свободным концом описав полукружие, через минуту снова прижалась к плоту.

— Упустили рею, да? — услышал Александр у себя за спиной насмешливый голос Вари.

— Вырвалась неожиданно, — развел руками Александр. — Как теперь ее на место поставить?

— Да ничего, — спокойно сказала Варя, — помаленьку заведем. Не к спеху. Сейчас пока левые реи работают.

— Двоим-то нам, пожалуй, не справиться, не завести против течения. Александр не мог отделаться от чувства досады за свою оплошность. Смотрите, какая масса воды давит на рею.

— Да? — как-то по-особенному спросила Варя. — Тяжело? Масса давит? Двоим не завести? Ну что же, позовем еще девчат на помощь. Или я одна заведу потихонечку.

Сдерживая смех, она убежала к кострищу и стала тесать на растопку смолье. Александр отобрал у нее топор.

— Это вам, если холодно будет, — сказала она, нехотя отдавая топор и показывая на принесенный ею брезентовый плащ. — Отец послал.

Костер наконец разгорелся. Трещали и брызгались искрами дрова. Александр не успевал стряхивать раскаленные угольки, падавшие ему на одежду.

— А вы дождевик наденьте, — посоветовала Варя. — От брезента угольки будут отскакивать, — и подсела к нему.

Он искоса глянул на нее. Варя сидела, прищурясь и чуть подавшись вперед. Блики красного света играли на ее волосах.

Девчата опять затянули частушки. Варя ногой отбивала такт, губы у нее слегка шевелились.

— Пойте вслух, — попросил Александр.

— Я ведь чудная, — сказала она. — Я петь не люблю — люблю послушать. Тоже и танцы: смотреть мне интереснее, чем самой танцевать… Стряхните уголек — крупный. Хотя и брезент, а может прожечь.

Александр стряхнул уголек — красный, но уже подернувшийся пленкой серого пепла.

— Варенька, что вы меня никак не называете?

— Как — не называю? — удивилась Варя. — А как же я с вами разговариваю?

— А вот так и разговариваете, будто у меня имени вовсе нет.

— А как вас звать?

— Александром, — сказал он и запнулся: что же она его спрашивает?

Варя вдруг вскочила и побежала на кромку плота.

— Рею-то все-таки надо наладить! — крикнула она на ходу.

Волнистая тень пробежала по бревнам и канула в темноту.

— Ваш грех — ваш и ответ, — сказала Варя, дождавшись Александра. И насмешливо кольнула его: — Командуйте. Вы командовать умеете. Ну?

— Мне кажется, что без ворота здесь не обойтись. И даже с воротом будет очень трудно преодолеть силу течения: угол получается отрицательный…

— Углы углами, — перебила его Варя, — а мы с чего начинать будем?

— По-моему, рею надо на плот вытаскивать, — чувствуя в словах Вари какой-то подвох, сказал Александр, — а потом здесь перевертывать.

— А вы знаете, сколько в ней весу?

— Тяжелая…

— Пудов полтораста будет. Я беру на плечо четыре пуда. Вам останется сто сорок шесть… Давайте начнем поднимать.

Девушка взяла лежавший неподалеку багор, нащупала им болтающийся в воде рунталь, вытащила и привязала за ошлаговку — толстый оцинкованный трос, которым закрепляются крайние пучки бревен. Потом так же спокойно и неторопливо распутала канат на другом конце реи и вытолкнула багром в реку этот конец. Течение тотчас ударило в образовавшуюся щель, рея быстро стала отходить от плота, как на шарнире, описывая полукруг, и все повторилось, как прежде у Александра.

— Ну вот и сделали! — сказала Варя. — Теперь подтянуть на старое место да и привязать опять тем же концом, что раньше была привязана. Этим вы один займитесь. Я вам больше не помощница: и так одна полтораста пудов подняла. Пойду картошку печь. Хорошо, наверно, в костре зола нагорела…

Закончив работу, Александр сел на бревно. Из темноты он хорошо видел, как хлопотала у костра Варя. Не отрываясь, он смотрел на нее. Забылось происшествие с реей, и та досада, что начинала закипать в душе, теперь отлетела и исчезла бесследно.

Варя повернулась к нему лицом и, приложив ладонь к глазам, стала вглядываться в темь. Александр стоял неподвижно. Он видел одно: внимательное, сосредоточенное лицо девушки. Но она не окликнула его. Постояла, прислушиваясь, и опять стала хлопотать возле костра. Еще подбросила дров, и пламя взвилось высоким ровным столбом.

«Беспокоится, не утонул ли я. А окликнуть не хочет. Свой характер выдерживает. Так, как заявила: отвечать не словами, а делами, — с усмешкой подумал Александр. — Ну и ладно, я тоже торопиться не стану, первый ее не окликну и первый к ней не подойду».

Он повернулся к реке. Отблеск костра падал на воду. Река была покрыта мелкой рябью, и оттого изламывалось отражение костра: будто под водой стояла шеренга водолазов и удивительно ловко жонглировала зажженными факелами. Медленно проплыла узловатая коряга и прибавила еще толпу подводных жонглеров — теперь факелы метались и взлетали в беспорядке. Коряга исчезла, и невидимый руководитель снова расставил всех по местам в одну шеренгу, и все пошло по-прежнему.

Александр стоял и смотрел до тех пор, пока река не успокоилась совершенно и на воде вместо летающих факелов не отметилась короткая желтая полоса — отчетливое отражение костра. Варя сидела у огня, не шевелясь и задумчиво склонив голову к плечу. Метелицей кружились над нею острые искорки и легкие хлопья серого пепла.

Александру стало холодно. Он тихонько вздохнул и пошел к огню.

 

Глава седьмая

ДОМ ВОВСЕ БЛИЗКО…

Предпоследний день пути удался на славу. Река здесь текла строго на запад, и предвечернее солнце одинаково щедро и ярко заливало оба берега. И в этой сияющей зелени бескрайних лесов прямой широкой лентой лежала Ангара. Она в точности повторяла краски неба: глубокого, темно-синего в самой вершине купола, а ниже, к земле, едва голубого. Она и совсем бы слилась с небом на горизонте, если бы там, в неопределимой по расстоянию дали, не колыхалась над водой узкая полоса серого тумана, пронизанного у берегов острыми черными стрелами так, что в нижнем створе река казалась разделенной на два этажа.

Здесь реже встречались песчаные косы, и цепи теперь работали звонче обычного.

— А знаете, почему в Ангаре вода такая светлая и словно бы зеленоватая? — как-то спросила Варя Александра.

— Горная река, каменистое русло.

— Это так. А то есть еще молва народная: вода светлая потому, что взялась Ангара не из малых и сорных речушек, а из глубокого, может даже и бездонного, озера Байкал. Сверху стекает вода самая чистая, а всякая грязь и муть оседает. А что вода зеленоватая, и вовсе смешно говорят: берега, мол, на Ангаре — всё горы крутые, высокие, а на горах — леса сплошные, вот в воде и настоялся этот зеленый цвет…

За излучиной на левом берегу обозначилась белым пятном избушка бакенщика. Возле нее, притулившись к высокому яру подобно плоскому обомшелому камню, стоял дежурный катер. Девушки облегченно вздохнули:

— Порог пройдем хорошо.

Заговорили, что теперь уж скоро-скоро Стрелка, потом и Куликова — конец пути и конец сплава вообще.

А там домой, к своим, до следующей весны, до новой навигации. Эх, славно!

Катер отделился от берега и пошел навстречу плоту. Ангара, вся в солнечных зайчиках, здесь разлилась особенно широко. Белая полоса пены клином расходилась у катера за кормой.

Стал доноситься шум порога. Весь слив воды давил к левому берегу, и казалось, что плот боком скатывается туда.

— Эй, вахта! Ле-вые реи под-бе-ри! От-дай правые реи!

Александр — он нес дневную вахту — быстро управился со своей реей и пошел помогать Ксении, своей напарнице на этот раз. Та охотно уступила место и, перебирая вместе с ним конец рунталя, спросила:

— Обратно вместе с нами не поедете?

— Зачем же я поеду обратно! Мне тоже хочется скорее домой добраться.

— Без вас скучать будем.

— Ну вот! — засмеялся Александр. — Скучают люди, когда друг к другу привыкнут.

— А мы привыкли уже…

И Александру подумалось, что ведь и он тоже привык к девчатам, и если не скучать о них, так вспоминать будет частенько, как весело и незаметно проплыл вместе с ними неблизкий путь от Тогучан до дома.

Катер летел полным ходом, вспарывая блестящую равнину реки. Будто резцом автогена, разваливал он воду по бокам от себя, и огненные струи лизали его борта, взбирались чуть не на палубу и падали, рассыпаясь мириадами искр.

— Эй, на плоту! Приготовь буксир! — размахивая свернутой в кольцо тонкой бечевой — «легостью», кричал молодой парень, черный, как негр. Лицо у него жирно блестело, словно он только что умылся нефтью. Он улыбнулся, и с трудом верилось, что у этого человека могли еще оставаться белыми зубы.

Ксения вдруг оживилась.

— Пашка! Пашка! — забегала она по кромке плота.

Пашка важно повел плечами. Ветер трепал его непокрытые волосы. Красивый взмах руки, просвистела в воздухе легость, и гирька упала на плот.

— Ты когда вернулся, Паша, а? — расспрашивала Ксения, привязывая легость к тросу.

Катер на малых оборотах боком придвинулся к плоту.

— Третьего дня! — кричал Пашка Ксении так, словно до нее был километр расстояния. — Последний кошель с дровяным лесом из Пискуновки в Енисейск стащили. Теперь вот вас еще с ходу проводим в Куликову — и кончено. Точка.

— Паша, а чего прилетел Петр Федорович?

— Чего ему не летать! Начальство, — сказал Пашка, с трудом втаскивая на борт катера конец троса. — Мне он не докладывается. Вас поджидает.

— Чего нас ждать?

— Это его дело. Да ты что сразу скисла?

— Домой хочется, — сказала Ксения.

— Успеешь. Дом — он никуда не денется. А Петр Федорович тебя от дому тоже не увезет. — Пашка заделал конец троса за гак — крюк, на котором закрепляются буксиры, — и, нагнувшись, крикнул в рубку: — Готово! Отваливай!

Синий дым с треском вырвался из выхлопной трубы. Сильнее забурлила вода под кормой, на отлогой волне качнулись крайние пучки бревен.

— Ванюшку Доронина своего не забыла? — помахивая Ксении блестящей черной рукой, крикнул Пашка. — Приехал. Восемь наград. Весь исстрелянный, а кости до единой целехоньки.

— Что ты!.. — охнула Ксения.

— Честное матросское…

— Куда поступил? — успела еще спросить Ксения.

— А куда? Ясно, на старое место — на свой пароход. Только теперь капитаном!

— Капитаном?

— Ну да! Он и на войне уже судном командовал.

Натянувшись, как струна, сверкнул в воздухе трос, а затем упал на воду, рассыпая по сторонам каскады разноцветных брызг.

Ксения оглянулась на Александра. Лицо ее сияло. Исчезли морщины на лбу, расправились и приподнялись всегда нахмуренные брови. Она медленно перевела дыхание, словно захлебнулась струей пьянящего свежего воздуха.

— Хороший парень! — сказала она, тряхнув головой.

И не понял Александр, к кому это относилось: к капитану Ванюшке Доронину или к чумазому Пашке.

Порог надвинулся нагромождением обточенных водой и ветром камней, цветом своим спорящих с белизной подпорожной пены. Плот сразу заерзал на воде, весь сжался, стал короче. Со скрипом полезли друг на друга бревна. А временами, наоборот, пучки раздвигались, растягивались настолько, что между ними открывалась черная бездонная пучина.

Александр поглядывал на Ксению. Она стояла молча, плотно сжав тонкие губы и изредка смахивая с лица крупные, тяжелые брызги воды. Порог бушевал. Взъерошенные гребни волн топорщились по сторонам особенно высоко, словно в досаде на то, что в самом горле порога их прижал, притиснул плот. Это длилось недолго, какие-то минуты. А затем горбатые камни, узорчатая пена волн, их суматошный рокот — все сдвинулось назад, и плот снова вышел на открытую гладь реки. На невысоком, плоском, как стол, берегу слева показался поселок.

Катер сбросил буксир и, словно радуясь свободе, побежал к поселку. Чумазый Пашка появился на палубе, посигналил Ксении рукой и опять исчез.

— Черти! — с упреком сказала Ксения. — Зачем сбросили буксир? Тянули бы нас сразу до места. И чего побежал в поселок?.. Ну, а вы чего стоите? заворчала она на Александра. — Помогайте вытаскивать трос.

Они не успели закончить работу, как катер опять затарахтел возле плота. Сверкая зубами, Пашка прокричал:

— Остановка! Велено вам якорь кидать. Давайте скорее!

Шумно упал в воду якорь. Плот еще немного поцарапал по дну концами волокушиых цепей и остановился. Однообразно зажурчала вода, разбиваясь о верхние его углы.

— Так. А теперь что? — спросил Евсей Маркелыч.

— А тебе к Петру Федоровичу на берег велено.

— Отвезете?

— Отвезем. Только за баржонкой сходим сначала. На обратном пути прихватим тебя.

— Этак и без вас обойдусь, — рассердился Евсей Маркелыч.

Солнце стояло над самой чертой горизонта. Низменный левый берег погрузился в тень, и только обрывы правобережья еще сияли мягким вечерним светом. Словно накопив в себе за день запас солнечных лучей, утесы теперь отдавали их обратно.

Отсюда был виден широкий, как море, Енисей. Небольшая деревня на его дальнем берегу казалась темной крапиной на гладком зеленом поле.

Евсей Маркелыч показал Александру рукой на серебрящуюся даль Енисея.

— Велик! Ангаре здесь конец, а батюшка Енисей еще на две тыщи верст разбежался. А? Видел ты, парень, еще где такую реку?..

Он поманил за собой Александра и влез в лодку, качающуюся и пляшущую на волнах, поднятых катером. Александр взялся за весла, но не успел оттолкнуться, как появилась Варя. Легко перепрыгивая с бревна на бревно, она подбежала к лодке:

— Я тоже с вами! — и очутилась рядом с отцом.

— Сядь, не переверни лодку, — строго сказал ей Евсей Маркелыч.

Варя посмотрела вниз. Скамеечки не было, а по дну лодки переливалась мутная вода.

— В лужу, что ли, садиться? Не упаду и так, — и засмеялась.

Евсей Маркелыч промолчал, но видно было, что на Варю он рассердился.

— Пойду в контору, — сказал лоцман, когда лодка уткнулась носом в берег и галька заскрипела под нею. — Не хочешь со мной? — кинул он Александру. Петра Федоровича послушать, чего у него там.

Таща на буксире небольшую баржу, катер наискось пересекал реку, приближался к плоту.

Евсей Маркелыч погрозил кулаком: вот, мол, вам, знайте наших!

— Ну, а ты к тетке Елене? — Евсей Маркелыч остановился на косогоре перевести дыхание.

— Ага! — Варя кивнула головой.

— Скажи, чтобы баньку истопила, — приду. Все одно ночь ночевать, чего ж не попариться!

Внизу мягко шелестела Ангара, набегая отлогими волнами на каменистые отмели. Тени теперь лежали уже на всей реке, и плот на ее середине казался очень далеким и очень маленьким. Выстроившись в ряд, как моряки на палубе броненосца, стояли на кромке плота девчата.

На берегу, в кузнице, с тонким звоном падали на наковальню молотки там клепали, ремонтировали металлический такелаж. За кузницей жужжало колесо — это перевивали веревочную снасть. Толстые черные канаты, как рельсы, лежали на земле.

Тропинка разделилась на две. Варя свернула на левую. Александр пошел было с Евсеем Маркелычем.

— А вы бы меня проводили, — сказала Варя.

— Пожалуйста! — с готовностью откликнулся Александр.

Высокие бурьяны — полынь и лебеда — плотной стеной стояли по сторонам тропинки, идти рядом было тесно и неловко. Александр взял девушку под руку. Варя шла, свободной рукой обламывая на ходу макушки горько пахнущей полыни.

— Вот вы, значит, и домой приехали, — вдруг сказала она.

— Не совсем еще.

— Это считать нечего.

— Если это считать нечего, так и вы тоже скоро дома будете.

Варя высвободила руку и пошла вперед. Александр успел заметить, как напряженно у нее сдвинулись брови, совсем по-отцовски.

— Буду, конечно…

Верхушки полыни дождем летели на тропинку. Варя обрывала их и бросала обеими руками.

— Счастливо вам на новом месте работать! — отрывисто сказала она, даже не оглядываясь на Александра.

— Спасибо, Варенька… Эх, если бы вы знали, как мне сейчас домой хочется! Ничего другого на свете не надо — только бы домой!..

Тропинка круто спускалась в небольшой овраг. Здесь уже стлались густые предосенние сумерки, холодом и сыростью тянуло от бурьянов. Варя остановилась и, резко повернувшись, глянула прямо в лицо Александру:

— Ничего не надо?

— Ничего! — улыбаясь, сказал Александр.

Варя протянула ему руку:

— Мне тут уже недалечко, дойду одна. До свиданья!

— Варя, я провожу…

— Нет, не надо! — Варя быстро пошла по тропинке.

— Варя, подождите!..

— Вы ведь домой торопитесь, вам некогда, — не оглядываясь, кинула она. — Мне тоже некогда!

И, оставив ошеломленного Александра одного, на ходу слегка поводя плечами, Варя поднялась на противоположный скат оврага и скрылась за густыми бурьянами.

 

Глава восьмая

НОВОЕ РЕШЕНИЕ

Евсей Маркелыч прирос к скамье. Все было сказано. И все было ясно. Давно следовало встать и уйти. Но он сидел, тискал в жестких ладонях фуражку, глядел в распахнутые створки окон, где лежали поздние, переходящие в чернь ночи сумерки, и не мог решиться встать. Встать — это значило согласиться. Встать — это значило принять все на свои плечи. И он сидел и молчал, чего-то еще выжидая.

Это — и именно так — понимали и Петр Федорович, впотьмах жадно куривший папиросу за папиросой, и парторг леспромхоза Иван Антонович Глущенко, и Трифон Васильевич, начальник рейда. Они много уже говорили, и теперь, если замолчал Евсей Маркелыч, следовало и им помолчать. Дождаться, когда он встанет и тем самым скажет: да.

Фиолетовое небо быстро темнело, как темнеет промокательная бумага, положенная на разлитые по столу чернила. Вызывающе четко где-то за спиной Евсея Маркелыча отщелкивал доли минут маятник ходиков.

— Значит, плыть? — наконец сказал Евсей Маркелыч.

Ему никто не ответил. Много раз повторялось, что надо плыть. Зачем же еще говорить!

Петр Федорович встал:

— Ты подумай еще. Мне хочется, чтобы ты сам понял.

— Пошел я! — глухо сказал Евсей Маркелыч. — А слово мое: что ж, согласен, коли так дело сложилось…

Наткнувшись на стол и с сердцем двинув его в сторону, он ощупью отыскал дверь, толкнул ее ногой и исчез в темноте.

Петр Федорович вышел следом за ним на крыльцо, постоял, прислушиваясь к его неровным шагам, и мягко сказал через плечо:

— Трифон Васильевич, надо будет им одеждой, обувью подсобить.

Начальник рейда неохотно откликнулся:

— Где взять? Нет у меня лишнего.

— Дай из нелишнего.

— И нелишнего нет.

— Все равно дай. Ты понимаешь: девчата ехали на неделю, кто в чем; есть и вовсе налегке. Дай.

— Ладно.

Петр Федорович вернулся на свое место.

— И снасть запасную — все, что есть у тебя на складе, им отдай.

— С этим дело проще, кое-что наберу.

— Команду бы усилить, человека три мужиков, — вмешался Глущенко.

— Этого не могу. Сами знаете, Иван Антонович, нет на рейде ни одного мужчины, все в низовьях с плотами.

— Знаю. И все-таки есть.

— Где? Кто?

— В Енисейске на ремонте «Сплавщика» у тебя четверо мужчин занято.

Начальник рейда покачал головой:

— Это квалифицированные рабочие. Их снимать нельзя.

— У тебя срочного ремонта, кроме «Сплавщика», нет, — возразил Глущенко.

— Срочного нет, а вообще ремонтных работ много и квалифицированных рабочих не хватает.

— Пусть оставшиеся напряженнее поработают, — не уступал Глущенко, — а этих, как закончат ремонт, вместе с пароходом пошли. Пойми: девчатам нелегко будет.

— Понимаю. Но…

— Пошли! — строго сказал Петр Федорович. — Иван Антонович правильно говорит: нельзя это задание только на плечи Евсея Маркелыча с его командой перекладывать, на всех надо разложить.

— Сделаю, — помолчав, ответил начальник рейда.

— И еще одного человека надо послать, — сказал Глущенко. — Меня надо послать.

— Сразу, отсюда? — спросил Петр Федорович.

— Да.

— А если тебе сперва в Енисейск поехать и поторопить людей с ремонтом? Так будет не лучше?

— Пожалуй, лучше, — согласился Глущенко. — Здесь, пока плеса ровные, тихие и погода хорошая, поплывут одни. А я в Енисейске, может быть, еще и из одежды им чего-нибудь достану, кроме того, что даст Трифон Васильевич.

— Договорились…

У кузницы лоцман столкнулся с Александром.

— На плот, Евсей Маркелыч? — спросил Александр, прибавляя шаг, чтобы не отстать от него.

— Куда же еще!

— А ты, кажется, в баню хотел?

— В баню? Будет всем нам баня, — сказал лоцман так, что Александру не захотелось его расспрашивать.

Молча они спустились с косогора — галька трещала и сыпалась под ногами, — молча приблизились к лодке.

— Ну, а ты, парень, зачем? — неожиданно спросил Евсей Маркелыч. Взялся за лодку и толкнул ее на воду.

— То есть как — зачем? — удивленно спросил Александр. — На плот. Ночевать.

— Ночевать? — повторил Евсей Маркелыч. — Чего ж тебе на плоту ночевать? Взял бы в деревне устроился. Лучше… Либо в лодке переплыл бы Енисей на ту сторону, да и пешим ходом в Утесову и в Кондратьеву, значит. Недалеко здесь.

— Не понимаю…

Лодка покачивалась на воде. Словно придавленный темнотой, глухо шумел порог. На плоту мерцал небольшой костер.

— Может, Петр Федорович тебя на катере свезет? — не скрывая раздражения, сказал Евсей Маркелыч и занес ногу в лодку. — Поговори с ним.

— Да чего же ради я с плота уходить буду? — сказал Александр, все еще не понимая сердитого тона Евсея Маркелыча. — В Куликову мы все равно мимо Утесовой поплывем…

— В Куликову мы не пойдем.

— А куда же? Здесь остановимся?

— Вниз! И мимо Куликовой, и мимо Утесовой, и мимо всего-всего на свете пойдем. На самый Дальний Север нам плыть велят. Еще почти на две тысячи километров.

— На самый Север! — удивленно воскликнул Александр. — Ого-го!

— Вот тебе и «ого-го»! Осень… а с кем поплыву? Одни ведь девчата. Тебе-то что: здоровому парню ходить по Кондратьевой, фасон каблуками давить… знаю.

— Чем же я виноват? Ты что на меня-то сердишься? — примирительно сказал Александр.

— Мне черт сейчас попадись — разорву на части! — закричал Евсей Маркелыч и оттолкнул лодку.

Александр вскочил в нее на ходу.

Евсей Маркелыч работал веслами так, будто хотел выворотить всю реку. Шумно вздыхая, сплевывал на воду.

Девчата с плота, заслышав плеск воды, весело окликали:

— Евсей Маркелыч! Дядя Евсей!

Он не отзывался.

Течением лодку снесло к нижнему концу плота. Евсей Маркелыч не захотел подниматься. Вылез на бревна, сказал Александру:

— Хочешь, поднимайся один, не то девчат пошли — пригонят лодку на место.

Из темноты спросил раздраженно:

— Варвара в деревне ночевать осталась?

И не стал ждать ответа — ушел.

Сообщение о том, что плот будет сплавляться на Север, сначала девушек сразило. Притихшие, сидели они у гаснущего костра, смотрели на короткие языки пламени, трепыхающегося, как крылья подстреленной птицы, и говорили только об одном: а как же дома? Когда же домой?

Лоцман хмурился, отвечал неохотно и не отрывал взгляда от пламени костра.

— Вот это втравились в поездочку, — сказала Ксения.

Евсей Маркелыч покосился на нее, поднялся, молча постоял, сложив руки за спиной, и, словно неся куль на плечах, ушел в шалашку.

— А ты, Ксения, хотя поняла, почему на Север посылают? — сердито спросила ее Агаша.

— Поняла… — буркнула Ксения. — Потому посылают, что послать больше некого.

— Да я не об этом, — еще больше сердясь, сказала Агаша. — Про себя чего тут нам говорить! Почему плот наш посылают?

— Евсей Маркелыч ясно сказал, — вмешалась Фима. — Лес на постройку нужен.

— Надо раньше им было об этом подумать. — Ксения посмотрела на Фиму из-под нахмуренных бровей. — Защитница! Чего они там планировали!

— Нет, Ксения, — сказала Ирина Даниловна, — ты, наверно, действительно не поняла. Планировали на Севере хорошо. И все, что им полагалось по плану, они тоже получили.

— Получили — и будьте здоровы!

— Ксения! Да ведь на Севере строят большой новый завод, и рабочие взялись тоже сверх плана целый цех построить! А без лесу ничего не построишь. И на месте лес не заготовишь. Там ведь тундра сплошная. Год полный зря потеряется. Вот наш плот и повернули туда. А так бы нам поставить его в Куликовой, и все.

— В Куликову-то мы тоже по плану все сплавили, — заявила Луша.

— Ты бухгалтер — все знаешь! — прошипела Ксения.

— Знаю! — отрезала Луша. — Знаю, что и у нас этот плот тоже сверх плана.

— Это-то и все знают, — сказала Поля.

— У всех кругом все сверх плана, — бубнила Ксения, — на Севере сверх плана, в Куликовой сверх плана, у нас сверх плана. Поэтому и поплывем мы в дождях да в мокрых метелях купаться. Это нам тоже сверх плана. А лучше бы все по плану только работали…

— Ксения, ты иди лучше спать, — попросила Поля, — а то от твоих слов Ангара замерзнет.

— Я пойду спать, — сказала Ксения, — а дождями да буранами на Севере все равно душу выморит.

— Смотря какая душа! — вскочила Поля. — А я так считаю: кислые разговоры надо нам прекратить. Самих себя стыдно… — и украдкой скосила глаза на Александра.

— И потом, девушки, дело даже не в этом, — сказала Агаша. — О чем надо подумать бы нам? Стройка-то на Севере какая? Важная! А нам все равно?

— Нет, не все равно! — закричала Луша.

— Значит, и нам надо думать так, как думают те рабочие, что на Севере завод строят, — закончила Агаша.

И девушки заговорили наперебой, доказывая друг другу — хотя с ними спорила только одна Ксения, — что плыть сейчас вниз, на Север, приходится не по обязанности, а из товарищеской поддержки и что прежде времени никогда унывать не надо.

Так, споря, они всей гурьбой потянулись в шалашку. Задержались у подернувшегося пеплом костра сестры Надя и Груня, Ирина Даниловна и Александр.

— Чудачка эта Ксения, — сказала Надя, подсаживаясь ближе к сестре. — И чего так расстраивается? Ехать так ехать.

— Вы в низовьях не плавали? — спросил Александр.

Сестры переглянулись:

— Нет.

— Почему она так низовьев боится?

— Ну, там сильные штормы бывают, — разъяснила Надя, — и вообще Енисей как океан — берегов не видать.

— А по мне, так все равно где ни плыть, — заявила Груня, — на реке везде одинаково.

— Мышей я, конечно, тоже боюсь, — рассудительно заметила Надя, — а все-таки еще не так, как волков.

— Угу, — с сомнением сказал Александр. — Вот не думал я, что вы и волков боитесь! Мне казалось, только мышей…

— Ладно, — обиделась Надя, — смейтесь… А я поймаю водяную крысу да вам за воротник спущу — посмотрю, что вы скажете.

— Закричу…

— То-то же!

И, подхватив под руку Груню, Надя с нею убежала в шалашку. На пороге они обе враз оглянулись, смешливо фыркнули: «Водяную крысу!» — и потерялись в черном просвете распахнутой двери.

— Конечно, Евсей Маркелыч не зря заскучал, — заговорила Ирина Даниловна, проводив девушек ласковым взглядом. — Вы думаете, он это за себя? Нет, за всех нас беспокоится. Я так понимаю его. Снасть у нас неважная — это раз. Плот неглубокой осадки, весь, как пена, наверху — это два. С такой осадкой летом попасть в низовья, может, и ничего, а осенью забьет штормами. Да и счетом нас мало, мужчин нет никого. Девчата одни в такую даль не хаживали… Вот вам три уже получается. Начнутся дожди, холода, может, и снегу захватим, а во что каждый одет? Думали, дома будем через неделю — так и оделись. А на воде, да как попало одетому, — не работа. Значит, четыре. Это по-моему. А Евсей Маркелыч, он еще лучше все видит и понимает.

— Да как же вам плыть тогда! — воскликнул Александр.

— Ну, это тоже не разговор. Когда надо — люди все сделать могут.

Они помолчали.

— Я никогда не был на Севере, — заметил Александр, — знаю о нем только понаслышке.

— На самом Севере и я не была. Рассказывают, интересно. Никакой дикости теперь там и в помине нет. Люди с большой охотой жить туда едут. Одно — что зимой там холода очень большие: и пятьдесят и шестьдесят градусов морозы бывают, и еще ночи очень длинные. Так это все куда же денешь? Природа! Конечно, человек своего добьется и климат там переменит, а пока хоть и морозы и ночи длинные, но в теплых домах и с электрическим светом живут. В Игарке — это уж совсем почти в тундре — и капуста и картошка на поле прямо растут, и не хуже нашей. Приспособили обработку земли, сорта новые вывели. Ирина Даниловна разгладила ладонью складку на рукаве. — Вот я иногда так подумаю: зачем у нас здесь, на Севере, в глухой тайге, заводы разные и целые города строят? Зачем пшеницу сеют и яблоки сажают? Ведь все это достается ох как трудно! То ли дело на юге: тепло, все обжито, легко работать. Там бы всему народу жить. А потом разберусь, и ясно мне: нет, не такие наши люди, чтобы искать, где от природы все получше да полегче, — они сами, своими руками все хотят сделать. И так сделать, чтобы везде мог жить человек, и не как попало, а хорошо. А земля — она не скупая, она все свое богатство всегда человеку отдает, только смелому человеку и настойчивому. Вот потому теперь у нас на Севере и пшеница растет, и редиска, и яблоки. Правильно я говорю? Странно так мне: недавно я прочитала в газете — американцы на Аляске и в Канаде, на самом Севере, военные аэродромы строят, танки туда завезли, парашютистов учат с самолетов на полярные льды прыгать. Нет чтобы там мирным делом заняться, а все мысли у них о войне. И с чего бы им туда свои танки везти? Честное слово, выходит, будто они нашей редиски боятся — что через Ледовитый океан переберется она и потом расти на их земле будет!

— Не так, Ирина Даниловна, — возразил Александр. — Они не того боятся, что наша редиска у них расти будет, есть и такие люди — не хотят, чтобы у нас наша редиска росла.

— Ну, это-то для них не сбудется, — жестко выговорила Ирина Даниловна, — сколько они с парашютами ни прыгай на льдины! Все равно мы здесь будем и хлеб сеять и картошку садить.

Прикусила конец платка зубами и замолкла. Острее очертился профиль ее лица.

…Ночь плотнее ложится над Ангарой, кроет непроницаемой завесой берега. Ворчит и клокочет порог, то словно ластясь и уползая куда-то вдаль, за поворот, то неожиданно и громко нависая над самым плотом. Костер погас. В шалашке тихо — все спят. На реях вахтенных нет. Плот стоит на якоре; струи воды, звеня и всхлипывая, разбиваются о туго натянувшиеся цепи. Где-то на невидимой в ночи косе спросонья тонким голоском вскрикивает речной куличок.

…Перед рассветом с Енисея потянула холодная низовка. Вместе с нею налетела волна влажного, щекочущего в горле тумана. Ирина Даниловна зябко повела плечами.

— Вот и ночь просидели. Спать не хотите? — спросила заботливо и тронула теплыми пальцами погрубевшую на холоде руку Александра.

— Нет, не хочу, — ответил он, — отосплюсь дома.

— Вы бы на прощанье Варе хотя доброе слово сказали, — наклонилась к нему Ирина Даниловна и быстро встала. Пошла и оглянулась. — Спокойной вам ночи.

Александру спать не хотелось. Он прошел вдоль всего плота, вернулся обратно. Остановился близ погасшего костра, заложив руки за спину и раздумывая о словах Ирины Даниловны, о том, почему Варя сказала так горько: «Вы ведь домой торопитесь, вам некогда». Наступит день, потом несколько часов пути, и они расстанутся, чтобы больше не встретиться…

Из шалашки вышла Фима. Сквозь мутную пелену тумана она не разглядела Александра, прошла недалеко от него, к самой кромке плота, повесила полотенце на толстую вагу, один конец которой лежал на бабке, нагнулась к реке и стала умываться. Александр стоял, смотрел на Фиму, обдумывая, как подшутить над ней, но в этот миг девушка выпрямилась и потянула к себе полотенце, вага покатилась и упала на босую ногу Фимы. Девушка глухо вскрикнула, замерла, а потом, прихрамывая, волоча ногу, побрела к шалашке.

В один прыжок Александр настиг ее, схватил за плечо, повернул к себе лицом:

— Ты что же это, девушка, делаешь? В армии за это расстреливали…

На Александра смотрели глаза, наполненные слезами и болью.

— Что?.. Что?.. — отрывисто сказала Фима и всхлипнула: — Чего тебе от меня надо?..

— Так делают только трусы, — нахмурился Александр.

— Ты сам трус, — едва разжимая зубы от боли, выговорила Фима. Крупные слезы так и катились у нее по щекам. — Меня поучаешь, а сам небось со всеми вместе не хочешь остаться… К мамочке на блинки торопишься…

Слова Фимы, как огнем, обожгли Александра. Он не нашелся, что ей ответить.

— Ну, пойди заяви, — пригибаясь и зажимая меж ладоней пришибленную ногу, еще сказала Фима, — пусть под суд… меня… Что я — нарочно, что ли?

И, съежившись, тихо всхлипывая, она переступила через порог шалашки.

Первым движением Александра — убежденного, что зашибла себе ногу Фима нарочно, — было пойти вслед за девушкой, всех разбудить и рассказать им о ее поступке. Но тут же он передумал и решил проверить. Подошел к ваге, поднял ее и забросил на бабку, потом тронул рукой — вага легко покатилась и упала на плот.

В отношении себя Александр решил твердо: остаться на плоту, однако заранее об этом никому не рассказывая. Такое решение у него созрело прежде короткого разговора с Фимой, но теперь ее слова: «ты сам трус… к мамочке на блинки торопишься…» — жгли как огнем.

Если Фима смогла сказать их, то думать так могли многие.

 

Глава девятая

ПЛОТ ГОТОВ

Еще до зари подошел катер. Вырвавшись из серых разрозненных клочьев тумана, он чуть не налетел бортом на угол плота. Такой же, как вчера, черный и блестящий, только заспанный и недовольный, Пашка бросил легость Александру. Тот подхватил ее на лету. Сразу появился и Петр Федорович. Не дожидаясь, когда катер прижмется к плоту, он перескочил через ленту воды и очутился рядом с Александром.

— Добрались? — спросил, ероша волосы.

— Почти, — подтвердил Александр.

— Мы здесь день целый простоим. Вырвется время — хотите, могу в Утесову подбросить на катере.

— Да нет, спасибо, не надо. Я вижу, какая здесь спешка. Хочу помочь.

— А! Ну и хорошо! — хлопнул Александра по плечу Петр Федорович. — Все же лишняя пара рук, да каких еще рук!

В шалашке сразу поднялся галдеж. Петр Федорович будил девчат.

— Быстро, быстро! Как это на море говорят: свистать всех наверх! шумел Петр Федорович, неумолимо продвигаясь вдоль нар и поднимая заспавшихся. А сам так и сиял широкой, простодушной улыбкой. — Учалку усилить, цепей добавить, якорь запасный привезти. В ночь сегодня уплыть обязательно. Тогда уж мы отоспимся.

— Да… — бормотали спросонья девчата и тоже улыбались. Нельзя было сохранить хмурость на лице, когда смеялся Петр Федорович. — Да, вы-то отоспитесь, а мы?

— А я как раз и есть самое главное, — подзуживал их Петр Федорович, я — директор. Я за вас всех ответчик. Сплю за всех, ем за всех, под суд пойду — тоже за всех.

— Под суд-то за что вам идти?

— А вот плот этот в срок не доставите или дорогой побьете — ну и кончено, пропал Петр Федорович, ждите себе нового директора.

— За это не снимают.

— За этот плот снимут. Обязательно снимут, — не то шутя, не то серьезно говорил Петр Федорович. — Как по-вашему: цех без потолков, без рам, без дверей останется на целый год, до новой навигации? Что, мне за это орден дадут?

Девчата засмеялись. Почти все были уже на ногах.

— Ну, а ты что, красавица? — добрался до Фимы Петр Федорович.

— Сейчас встану.

Прихрамывая, Фима первая вышла из шалашки. За ней потянулись остальные девчата.

— С катера новый трос снимите, девушки! — крикнул им вслед Петр Федорович. — Кто у тебя там распорядится? — спросил он лоцмана.

— Ирина знает, — сказал Евсей Маркелыч.

Они остались вдвоем.

— Ошлаговку новым тросом подкрепим, второй лежень вдоль плота протянем — ладно будет. Перегружать плот, чтобы увеличить осадку, сам понимаешь, некогда. Цепей тонны две еще подброшу — больше нет, — сразу становясь серьезным, сказал Петр Федорович. — А в ночь сегодня непременно с якоря снимитесь: дело-то к осени, каждый день дорог.

— Так-то так, Петр Федорович, — не поднимая глаз, ответил Евсей Маркелыч. — Все это верно, а того подумать вы не хотите, что сколько сверху тросов ни клади, а плот тонок, на большой волне, как пленку, его разорвет.

— Ты, Евсей Маркелыч, страхи свои преувеличиваешь.

— Хорошо, пусть так. Не только плот легок оснасткой своей, — продолжал, рассуждая сам с собой, Евсей Маркелыч. — Команда тоже легкая у меня.

— А я знаю: девчата выдержат, — проговорил Петр Федорович. — И ты это знаешь.

— Выдержат! Выдержат, Петр Федорович! — вдруг вскрикнул Евсей Маркелыч, и нотка горечи и обиды прозвенела в его голосе. — Как не выдержать: выдерживали и еще выдержат! Хорошие до единой все девчата у меня. А тоже и пожалеть хочется.

— Пожалеть? — поднял потемневшее лицо Петр Федорович. — Ты думаешь, у меня не сердце, а черепок? Только жалость, Евсей Маркелыч, это самое последнее чувство к человеку. Не жалеть, а ободрять, поддерживать надо человека. Жалостью и сильного человека можно убить.

— Как жалеть.

— А так, одной жалостью, ничем ему не помогая. — Петр Федорович хлопнул себя ладонью по коленке. — Словом, так: лес внизу сейчас пуше, чем хлеб, нужен. Какие рассуждения опять вокруг этого ни разводи, а конец у них будет всегда один: плот доставить обязательно. Там торопятся, строят, перед всей страной обязательство взяли, а мы лесу им не дадим… Как это назовешь, а?

Евсей Маркелыч достал из кармана трубку. Словно силясь расплющить ее пальцами, плотно набил табаком.

— Петр Федорович, дай огонька.

Тот отрицательно качнул головой:

— Не дам. В карман лезть далеко, трудно — вставать надо.

Евсей Маркелыч посмотрел на него недоверчиво:

— Шутишь, Петр Федорович?

— Какие же шутки? — пожал плечами Петр Федорович. — Закурить тебе сильно захотелось, а малости не хватает: огня. У меня есть, а я тебе не даю — трудно мне.

— Это ты не пример, Петр Федорович…

— А ты подумай. Может, и пример. А теперь — на тебе спички. Для тебя, так и быть, встану.

Евсей Маркелыч закурил. Постепенно разгладились у него на лбу морщинки, и весь он посветлел.

— Пароход-то откуда нас потянет, Петр Федорович?

— Отремонтируем — и сразу пойдет. Думаю, догонит вас над порогом Осиновским. А тут придется пока пойти самосплавом. С пароходом Иван Антонович поедет. На усиление вашей команды на пароходе и мужчин человек пять подошлем. Одежду, обувь достанем, продуктов вам подбросим. Иван Антонович все привезет.

— Худо без парохода-то на Енисей выходить: опасно.

— Прежде и вовсе без пароходов в низовья плавали.

— Плавали, да не осенью.

— Другого ничего не придумаешь. Все-таки пойдете, не на месте стоять. Погода хорошая. А «Сплавщик» у порога догонит и тогда уж до конца поведет.

— Это хорошо, помощь будет большая. Доведись в шторм угадаем — надежно убережет.

— То-то же.

Они вышли на плот. Трос был уже снят, и катер ушел за новым грузом. Девчата начинали перевязку ошлаговки. Ковыляя, прошла Фима. Она несла на плече моток проволоки.

— Ты что это? — спросил Евсей Маркелыч.

— Да так… немного ударило, — сказала Фима, и слезы появились у нее на глазах.

— А ну, покажи.

Фима сняла ботинок, стащила чулок. Нога посинела и припухла.

— Что же ты ходишь? — сердито сказал Евсей Маркелыч. — Лежала бы, что ли. И как это тебя угораздило?

— Тебе в медпункт надо съездить, — вмешался Петр Федорович, показаться фельдшеру.

— В медпункт… — ворчливо сказал Евсей Маркелыч. — Там, знаю, на бюллетень посадят. А это все одно, что сразу домой отпускай. Вот тебе и команда моя, — повернулся он к Петру Федоровичу, — с места выбывать начинают.

— Так это и со всяким может случиться, — возразил ему Петр Федорович. Хорошо еще, что не сломала ногу. А ты тоже зря говоришь, Евсей Маркелыч, про своих девушек. Смотри, какая она терпеливая.

— Так мне что делать-то? — спросила Фима, натягивая чулок и морщась от боли.

— В медпункт, в медпункт езжай! — сказал Петр Федорович. — Подойдет катер, и езжай.

— А вдруг мне на берегу велят остаться?

— Велят, так и останешься.

— Нет, тогда останусь я здесь.

— А я говорю: езжай на берег. Без разговоров!

Фима заковыляла к катеру, но, увидев Александра, повернула к нему.

— Отправляют на берег, — сказала она, — а я не могу, все наши на край света поплывут, а я… — Слезы текли у нее по щекам. — И так людей на плоту не хватает…

Весь день катер сновал между берегом и плотом, завозя тросы, цепи, якоря.

Помахивая сложенной в кольцо легостью, на носу катера стоял все тот же черный, блестящий, улыбающийся Пашка.

В один из рейсов вернулась с берега Варя. Забежав по пути в шалашку, чтобы оставить там узелок с гостинцами тетки и новую книгу, что удалось ей достать у начальника рейда, она тотчас же взялась за работу.

Группа девчат прокладывала вдоль плота второй лежень — толстый канат, скрепляющий все челенья, и привязывала его к ним короткими захватками. Еще несколько девушек дополнительно «ошлаговывали» крайние пучки бревен охватывали новым тросом и натуго затягивали петли.

Варя присоединилась к этим девушкам. Заметив ее, подошел Александр. Он ухватился за трос рядом с Варей и потащил его.

— Варя, вы почему на меня вчера рассердились? — спросил он девушку.

— Я? И не думала! Это вам показалось. — Она смеялась одними глазами.

— А я уверен!

— Вам что, этого хочется?

— Нет… Но я… мне…

Он запутался. Запутался потому, что получилось так, будто он действительно хотел именно этого. А он хотел начать разговор, чтобы сказать Варе: «Я поплыву вместе с вами и дальше». Но девушка все смеялась, и слова у Александра не сошли с языка. Еще подумает, что он остался только ради нее.

Согретый солнцем туман приподнялся и, волочась над рекой, цепляясь за правобережные утесы, медленно и бесконечно пополз в неведомые дали. И, по мере того как он поднимался, он все светлел, наполнялся сиянием и наконец превратился в быстро бегущие в голубизне неба плотные серебристые облака.

— Быть дождю, — оглядывая небо, предсказал подошедший к девчатам Евсей Маркелыч.

И действительно, облака вскоре стали смыкаться, темнеть и постепенно превратились в холодную, тяжелую тучу.

Дождь пошел перед вечером, когда дополнительная оснастка плота была уже закончена и только лишь два кузнеца еще возились на кичке, торопливо заклепывая в замок концы разрубленного троса, на котором был закреплен якорь.

Капли дождя, темными точками падая на раскаленное тут же в костре железо, шипели и сразу исчезали, будто впитывались в металл. С Енисея тянул холодный, пронизывающий ветер.

 

Глава первая

МИМО ДОМА

Не смешиваясь, долго текут рядом серо-желтые воды Енисея и родниковые Ангары. Словно тонкий хрустальный барьер разделяет их — так резко меж ними расчерчена грань. И кажется: седой Енисей взмутил свои воды нарочно, хитря, чтобы скрыть от доверчивой и чистой голубой Ангары опасные перекаты и мели. Не встретишь белых утесов на Енисее. Его излюбленный камень — бурый и серый гранит.

Каждый лоцман, выводя свой плот с Ангары, испытывает чувство безотчетной тревоги. Слишком широк, слишком могуч и слишком суров Енисей. Как-то он встретит — легкой волной или яростным штормом?

Последние годы Евсей Маркелыч работал только на ангарском сплаве. И теперь, стоя на гулянке — вышке на плоту, построенной для него в Стрелке, он восстанавливал в памяти предстоящий путь, как слово за словом припоминает и повторяет взрослый человек выученную им наизусть еще в детстве большую поэму.

Близился вечер. Над Енисеем висели тяжелые, низкие тучи. С прошлой ночи гуляла по реке резвая низовка, дробила и пенила волны. В медленном хороводе двигались навстречу острова, тальники, обрывы, косогоры, синие цепи дальних хребтов. Ветром плот прижимало к левому берегу. Не помогали и реи.

— Эх, ну как на такой реке без парохода! — ворчал Евсей Маркелыч, вглядываясь в даль и соображая, что после поворота весь слив воды будет давить к левому берегу, и тогда еще труднее будет держать плот на фарватере: хоть якорь бросай и жди, когда ветер затихнет.

С ним рядом стоял Александр. Утром, когда проплывали Утесову, он незаметно ушел за шалашку и оттуда стал смотреть на медленно уползающий назад и такой дорогой для него берег. Ему не хотелось, чтобы девушки видели, как он волнуется. После неудавшегося накануне разговора с Варей, о своем решении остаться на плоту Александр так еще и не сказал никому.

Евсей Маркелыч с гулянки кликнул Надю и Груню, велел готовить им лодку. Александр понял: лодка для него. Все свободные от вахты девушки весело и шумливо потянулись к кромке плота.

«Меня провожать, — подумал Александр, стоя за углом шалашки, и сердце у него застучало: — Для самих вон какое трудное плавание начинается, а меня на берег с шутками, со смехом провожают…»

Он видел, как девушки, собравшись возле лодки, стали оглядываться: перевозчики здесь, а где же пассажир? Потом Варя и Луша побежали в шалашку. Вышли обратно, пожимая плечами. Утесова уже оставалась позади плота.

Александр негромко позвал:

— Варенька, вы кого ищете? — и вышел из-за своего укрытия.

Варя укоризненно качнула головой:

— Куда вы исчезли? Мы вас ищем. Глядите, Утесову уже проплываем.

Надя махнула рукой из лодки:

— Скорее, скорее!

Александр подошел к девушкам:

— Я не поеду на берег.

Те хором изумленно воскликнули:

— Почему? А как же домой?

— Когда плот на место доставим, тогда и домой, — сказал Александр.

— Ну нет! — крикнула Луша. — А как же ваша мама? Она вас ждет, и вы тоже…

— Мама не рассердится, — сказал Александр, и глаза его встретились с Вариными.

— Нет, поезжайте, — настойчиво заявила Варя. — Нам помогать не надо, мы и одни управимся. Садитесь в лодку.

— Хорошо, — сказал Александр. — Только письмо в Утесову отвезти.

Он вынул блокнот, быстро написал: «Дорогая мама! Я уже совсем близко. Хочется видеть тебя скорее, моя мама. Плыву на плоту, но — мимо дома. Плоту предстоит трудное плавание, людей в команде недостаточно, и я обязан помочь. Ожидай терпеливо, ты научилась ждать. Пожелай мне доброго пути. Твой Саша».

Эту записку он свез на почту в Утесову и через час уже снова нагнал плот.

Евсей Маркелыч подозвал к себе Александра и, желая загладить вчерашнюю ничем не оправданную вспышку гнева, заговорил особенно ласково. Стал рассказывать о том, как он плавал прежде на Каме и как попал сюда, в Сибирь.

— Конечно, сплав на Каме дело совсем иное. Освоенная река, гладкая, что твоя шоссейная дорога, если по глупости куда вовсе вбок не свернешь — зря не зацепишься. Плыви в полное удовольствие. Там и обстановка для плотов есть своя, значит, знаки такие речные, и русло чистят у нее, засоряться ему не дают. Не так, как здешние реки — шалые, необъезженные. На дне каменья огромные, в щель заклинится цепь, рванет ее — и готова, будто ниточка лопнула. Сила!..

— А почему же ты тогда, Евсей Маркелыч, с Камы уехал? — Александр уже много раз собирался его об этом спросить, да удобного случая не было.

— Хе, парень, «почему»! — Вопрос пришелся, видимо, по душе Евсею Маркелычу. Пряча хитрую усмешку, он потер ладонью серебристую щетину на щеке. — Был тогда год тысяча девятьсот восемнадцатый. Тяжелый год, что говорить. Да по-своему и хороший: заставил всех людей или туда, или сюда определиться, твердо о себе заявить. Да… В то время Колчак к Перми подходил, значит, к Каме. А я незадолго с германского фронта вернулся, опять было на сплав стал. Вижу — нет, не лес сплавлять надо, а воевать, отбиваться, пока опять не сели на плечи господа хозяева. Записался в Красную Армию добровольцем и пошел на Колчака. Мы ж потом его как взяли от Перми, так и гнали, словно Сидорову козу, до Байкала. Покончили с ним вчистую, хотел я вернуться обратно на Каму свою, да и… на Ангаре сам в плен попался…

— Как — в плен? — воскликнул Александр. — К кому? Если Колчак был уже разгромлен…

— Нашлась такая сила, что и меня в плен взяла. Взяла, да с Ангары и не выпустила. — Евсей Маркелыч задумался, вспоминая что-то очень далекое. Потом она и Варвариной матерью стала, — добавил он торжественно и полез в карман за трубкой. — Не расспрашивай только меня, парень. Хотя и давно нет ее, а вспоминать грустно. Достойный она была человек — хороший, рабочий, лесоруб. Вот и все. Настоящая она была подруга в жизни…

Он сразу перевел разговор на другое. Подробно стал посвящать Александра в тайны лоцманского искусства, описывать лежащие впереди косы, мели, острова, протоки и повороты.

— Вот ежели бы шли мы, как спервоначала было назначено, только в Куликову, — говорил он, вздыхая и все поглядывая на реку, кипящую белыми гребнями волн, — так этот ветер мне был бы прямой помощник. Без катера в самую запань поставил бы. А теперь? Выжмет нас с фарватера…

— Ну и что же нам надо делать? — Александр знал, что он теперь не гость на плоту, а сплавщик, такой же, как все.

— Погодим. Погодим малость. Пройдем поворот; если еще пуще влево покатимся — будем якорь кидать. А может, катер заводской выйдет навстречу. Прежде всегда встречали они. Договоримся — оттянет на ходовую.

И, как по щучьему веленью, из-за поворота действительно выскочил катер. Легко раскидывая в стороны тонкие гребни волн, он наискось пересек отделявшее его от плота расстояние и засигналил сиреной, требуя подготовить буксир.

— Молодцы! Молодцы, куликовцы! — одобрительно сказал Евсей Маркелыч, давая своей команде знак приготовиться.

И в сомнении, знают ли куликовцы, что не им идет этот плот, закричал вахтенным:

— Эй, погоди! — На ходу бросил Александру: — Чего доброго, подхватят да к себе поволокут. С ними это станется. На катере-то вроде сам подъехал.

И быстро стал спускаться с гулянки.

«Сам» — директор лесозавода Григорий Павлович Тропинин — бушевал и размахивал руками, разговаривая с вахтенными девчатами. Нажженное ветром лицо его, казалось, так и пылало огнем, косматые желтые брови шевелились, он кашлял и хрипел, выкрикивая:

— Что? Не мне? Как — не мне? Знать ничего не знаю: мой плот! По графику мой!

А сам командовал матросам на катер:

— Давай, давай, не слушай их, крепи буксир! Ну! Живо!

Сунув Евсею Маркелычу холодную костлявую руку, он сразу набросился на него:

— Кому плот ведешь? Чего тут девки твои чушь городят?

— Не чушь, — остановил его Евсей Маркелыч, — правду говорят. Не тебе плот — гнать в низовья приказано.

— А я не отдам! — заявил Тропинин и даже повернулся спиной к Евсею Маркелычу. — По графику полагается мне, и ничего больше я и знать не хочу.

— Как же ты его не отдашь? — удивился Евсей Маркелыч. — Плот на реке, у меня в руках, а не у тебя в запани. Ты помоги-ка лучше заправиться в ходовую. Вишь, как ветром влево наваливает.

— Эге! Чтобы я тебя из своей запани в реку вытаскивал! Надумал ты здорово…

— Не нам с тобой спорить, Григорий Павлович, — убеждал его Евсей Маркелыч. — Мне-то бы и самому лучше сюда поставить, чем гнать на край света, да так нужно.

— А мне лес, выходит, не нужен?

— Не знаю я. Может, и нужен, а у меня свое распоряжение.

— Давай показывай.

Загородив спиной от ветра тонкую хрустящую бумажку, он быстро пробежал ее глазами и воззрился на подпись:

— Что мне твой Горячев! Я сам такой же директор. Ты подай мне бумажку из треста, этажом выше. Есть?

— Нету.

— Значит, всё. Ставлю в запань к себе. На себя принимаю ответственность.

— Ты шутишь или по правде говоришь, никак я тебя не пойму! — будто загадку разгадывая, сказал Евсей Маркелыч.

— Шутить мне нечего, — оборвал его Тропинин. — Прижму к берегу, и всё. Давай лучше от греха дальше — ставь левые реи, а правые сними.

— Не могу. Не могу я этого сделать, Григорий Павлович, — постепенно закипая, сказал Евсей Маркелыч. — А тебе говорить так и совсем не к лицу.

— К лицу! — закричал директор. — Куда я тебя отпущу на этой снасти, да еще в позднюю осень! Чтобы штормами тебя раскатало, да? Ни себе чтоб, ни людям?

— Не меньше твоего в сплаве я понимаю, Григорий Павлович. После Енисейска пароход меня поведет.

— Я знаю, туда, на Север, как в прорву, лес идет. Сколько ни плавь все будет мало.

— Надо думать, в дело идет, — заметил Евсей Маркелыч.

— А свой завод я закрывай?

— Тебе и так уже хватит.

— Запас карман не дерет.

— Ну, как знаешь.

— Я знаю.

— Помоги ветер пересилить, не то придется мне якорь кидать.

— Я тебе твердо сказал: к себе в запань поставлю. Правые реи не снимешь — на косу прижму, посажу. Лес зимой на лошадях вывезу.

— Под суд пойдешь!

— Оправдаюсь.

— Навряд!

Тропинин не слушал. Он скомандовал катеру дать разворот вправо и прижимать плот к берегу. Евсей Маркелыч позеленел. Подскочил к Тропинину, рванул его за плечо, и оба уставились друг на друга ненавидящими глазами.

— Ты что со мной-то делаешь? — едва выдохнул Евсей Маркелыч.

В пылу ссоры они и не заметили, как возле них собралась вся команда плота. Девчата стояли бледные, готовые сразу же вступиться за Евсея Маркелыча. Тропинин вовсе побагровел.

— Дурак ты старый! — закричал он, отталкивая лоцмана. — Не хочешь понять: лес берегу! Все равно не доплывешь — погубишь.

Евсей Маркелыч отступил, сел на бревно, взялся за сердце. Поманил пальцем Ирину Даниловну:

— Ирина, поди с девчатами якорь киньте. Скорее!

Катер уже уткнулся носом в концевое челено плота и отгибал его к берегу.

— Так и бросишь якорь?

— Брошу, — устало подтвердил Евсей Маркелыч. — Ну, встретились мы сегодня… как с варнаком каким на большой дороге. Тринадцать лет сдавал тебе лес, слова худого ни разу не было сказано, а тут…

Тропинин подергал свои длинные желтые брови. Проследил взглядом за катером, который переходил ко второму челену, и кинул фуражку на бревна.

— Останови девчат, — решительно потребовал он. — Тебе говорю: останови! Бросите якорь, сколько потом будет лишних трудов…

— Чем мне от тебя отборониться больше? — сказал Евсей Маркелыч. — Одно средство.

Плот конвульсивно забился. Быстро стали вытягиваться в прямую линию одно за другим все челенья. Катер бессильно тарахтел винтом.

— Сбросили якорь?

— Сбросили. Спасибо тебе, Григорий Павлович, дал ты работу девчатам добрых полдня петь «Дубинушку».

— Сам виноват.

— Виноват буду, коли к месту его не доплавлю.

Тропинин молча направился к катеру.

— Фуражечку не забудь, Григорий Павлович, — предупредил его Евсей Маркелыч.

Через несколько минут катер исчез за серой рябью волн.

В сумерках ветер стих, оборвался внезапно, будто где задвижкой перекрыли трубу. И только еще суетились мелкие волны, все реже набегая на плот. Заморосил редкий дождик. Девчата, пока еще не намокли дрова, торопились разложить костер.

— Варя, почему вы в Стрелке на меня рассердились, ушли от меня? выбрав момент, спросил ее Александр.

Варя глянула на него искоса:

— Пойдемте, расскажу.

Они ушли в конец плота. Варя посмеивалась:

— Научились теперь реи заводить?

Чуть заметный, вдали мерцал красный огонек бакена. Варя похлопала ладонью по бревну, на котором они сидели прошлый раз, греясь у костра:

— Мокрое! — и с сожалением повернула обратно.

— Варя, вы рассказать мне хотели…

— Хотела.

— Ну?

— Ну и не расскажу. Теперь вам и так ясно.

И запрыгала по бревнам.

— Смотрите, можно ногу сломать.

А потом закричала приотставшему Александру:

— Ой, скорее! Якорь начали поднимать.

Якорь лег на дно плотно, видимо заклинившись меж камней. Подобрав натуго трос, девушки больше не могли одолеть ни вершка. Напрасно хором тянули они: «Еще взяли, еще взяли!..» — и рывком ложились на спицы ворота трос едва вздрагивал, а барабан поворачивался так мало, что собачка храповика не могла перескочить в очередную зарубку.

Вместе со всеми крутил колесо ворота Евсей Маркелыч. Сильно наклонясь, он давил на спицу полной грудью, морщась и вздрагивая, когда ворот сдавал обратно.

— Ишшо, ишшо! — шептал он. — Ну, ишшо!..

За два часа упорной работы барабан сделал один поворот. Это значило, что трос вышел примерно на полтора метра. И это значило, что не якорь по дну волочился к плоту, а плот всей своей тяжестью поднимался против течения к засевшему в камнях якорю.

— Шабаш! — сказал Евсей Маркелыч, рукавом утирая пот, обильно струившийся по лицу. — Отдохнем, поедим — тогда, может, и дело лучше пойдет… Ну, загадал нам Григорий Павлович загадку!

Девушки взялись заправлять полупогасший костер. Красный отсвет ложился на воду далеко, но берегов не было видно. Словно в беспредельном черном океане стоял плот.

— К утру выходим, дядя Евсей? — спросила Луша, трогая рукой туго натянутый трос.

— Как будешь тянуть, — сердито сказал лоцман, — а то и не выходим.

Вдруг он прислушался:

— Катер идет… Право… — Еще послушал: — Снизу подымается, а не берегом. К плоту, что ли, хочет пристать? — И так и подскочил: — Опять, поди, Григорий Павлович едет! Ну, черт старый, смекнул, что ветер стих и в ночь мы пойдем. Разбойник, чистый разбойник!.. — Он стиснул зубы: — Пойду вот, палкой его оглоушу!

Освещая прожектором реку, катер на малых оборотах двигался обочь плота.

— Эй, лоцман!.. — кричали с катера.

Евсей Маркелыч молчал выжидая.

— Лоцман!.. — надрывались на катере.

— Я лоцман.

Луч прожектора лег поперек плота. Катер носом ткнулся в бревна. Тотчас с него сошло человек десять рабочих. За ними еще двое, одетые в дорожные комбинезоны.

— Эге, — сказал Евсей Маркелыч, — дело-то серьезным оборачивается. Ну и чего вам здесь надобно? Григорий Павлович приехал? — Как древний витязь, он хотел с ним вступить в единоборство.

— Нет, не приехал. Давеча-то погорячился он, а потом остыл. Велел вам помочь якорь выходить и на фарватер вывести плот.

Так бывает, когда готовишься открыть туго захлопнувшуюся дверь. Нажмешь изо всей силы плечом, а она отойдет вдруг совершенно свободно, будто и не была вовсе закрыта. Ничто не могло поразить так старого лоцмана, как эти слова.

— Ну что же, — однако с достоинством сказал он, — валяйте. Дать вам подмогу?

Но девушки, не поняв тайного замысла Евсея Маркелыча, сами вцепились в спицы колеса и вместе с приезжими завертели его так, что собачка храповика затрещала часто, как тросточка, если ею провести по палисаднику. Куда исчезла усталость! Смех, шутки зазвенели над темной рекой.

Те двое, что были в комбинезонах, зашли в шалашку вслед за Евсеем Маркелычем. Они назвались: один — Николаем Николаевичем, другой — Алексеем Степановичем. Объяснили, что они инженеры, и попросили разрешения сплыть на плоту до Енисейска.

— Плывите с нами хоть до самого конца. А это я не курю, — отказался Евсей Маркелыч от предложенной ему папиросы и стал набивать свою трубку махоркой. — Вы по какому делу-то инженеры?

— По серьезному, важному делу, Евсей Маркелыч.

И начали рассказывать о большой экспедиции, что ныне работает на Ангаре и Енисее, определяя, где и какой мощности могут быть построены гидроэлектростанции.

— Вот как, плотину строить, значит? — переспросил Евсей Маркелыч. Через весь Енисей?

— Да, — сказал Николай Николаевич.

— От берега до берега?

— Конечно. Как же иначе!

— Ох, сдюжит ли? — затаив дыхание спросил Евсей Маркелыч. — Воды в Енисее страсть много. Ни в одной реке столько нет.

— Точно рассчитать, прочно построить — и сдюжит. В Советском Союзе насчет этого теперь опыт большой. На любой реке плотину можем построить.

— Да, — поцарапав бороду ногтем, сказал Евсей Маркелыч, — не доводилось мне в жизни видеть больших плотин. Любопытно будет, когда стройка начнется.

— А еще любопытнее будет, когда стройка закончится, — подошел к лоцману и обнял его за плечи Алексей Степанович. — Ты этот край вовсе тогда не узнаешь. И ведь как только строить начнем, все это очень быстро изменится.

— Сам понимаю, — проговорил лоцман, — газеты читаю, радио слушаю. Ежели правительство наше решит — все так и сбудется.

Он встал и пошел к двери.

— Должно, якорь скоро выйдет. Надо помочь ребятам выворотить его, — и остановился на пороге. — А плотину эту поставят — далеко ток пойдет?

— Очень далеко, — ответил Николай Николаевич, — на весь здешний край хватит. Потом линию электропередачи с другими гидростанциями соединим, и получится общее на всю Сибирь энергетическое кольцо. Тогда в каждом поселке, даже самом маленьком, электрический свет засияет. А сколько новых заводов и вокруг них новых городов вырастет! И заметь себе, Евсей Маркелыч: это не пустой разговор, не фантазия, а дело самых ближайших лет. Мы не просто здесь бродим, берега рассматриваем — мы рабочие проекты составляем, а местами уже и работа начата. Скоро увидишь, как здесь все преобразится.

— Ну что ж, и хорошо, пора, — одобрительно сказал Евсей Маркелыч. — А то все еще глушью нас считают. Какая же мы глушь?

Вышел было совсем и опять вернулся:

— А как с плотами тогда? Как плоты плавить будем?

— Плотам конец, — засмеялся Алексей Степанович, — либо до плотины только. Через плотину сплавлять нельзя. В суда перегружать придется. А ты не горюй, Евсей Маркелыч: нам ангарского леса ох как много на постройку понадобится!

— В низовьях тоже лес нужен, — наставительно сказал Евсей Маркелыч.

— Нужен, так и для низовьев найдется.

— Это правда, — согласился лоцман, — лесу много ныне стали готовить. А плотина эта — штука хорошая.

— Знаменитая штука, — весело ответил Николай Николаевич, — только сделать ее надо быстрее. Строить начнем — будешь нам лес плавить?

— Для такого дела как откажешься!

— А как силенки у тебя?

— Силенки? Оно, конечно… — Он хотел рассказать пообстоятельнее, но сдержался. И только прибавил: — Ничего. Русский человек силен.

В узком луче прожектора, направленном на самую кичку, сквозь радужную изморось дождя показались могучие черные лапы якоря. Тихо заработали цепи. Плот пошел.

 

Глава вторая

МЕЛЬ

Может быть, потому, что к утру дождь наконец перестал, тучи разошлись и обнажили ясное, голубое небо, а берега открылись в сверкающей зелени, или потому, что он так неожиданно появился из-за поворота, Енисейск показался всем изумительно красивым.

Белые, как кубики чистого снега, дома чередовались с кущами густолистых тополей.

Дальше от берега, над беспорядочной мозаикой разноцветных крыш, высились ажурные башенки старинных построек и серые шпили радиомачт. Поблескивающими в лучах низкого утреннего солнца строгаными бревнами была облицована, как гранитом, вся набережная. В двух местах прерывали ее съезды к реке, и эти съезды открывали глазу доступ в глубь города. Виднелись ярко-зеленые железные двери магазинов; как грани алмазов, вспыхивали на солнце стекла киосков.

Словно заранее сговорившись показать старое и новое в городе, по одному съезду поднимались в гору пять или шесть водовозов с черпаками, как пики торчавшими из бочек (колеса повозок подскакивали на камнях, и брызги воды огнистыми веерами взлетали над бочками). По другому съезду спускались к реке две легковые автомашины: серо-зеленый угловатый ГАЗ-67 и длинный черный ЗИЛ. Загнав их в воду, шоферы выскочили и стали начищать борта тряпками и вениками. Неприглушенные моторы ритмично постукивали, и этот стук сливался с частым дыханием лесопильных рам судоверфи, расположенной в верхней части города.

Здесь все было белым, потому что все было деревянным и новым: и многочисленные корпуса завода, и весь рабочий поселок, и штабеля досок на складе, и колоссальные груды опилок, как оползни надвинувшиеся к реке. На воде цепочкой вытянулись такие же новые, только не белые, а со смоляным жирным блеском, большегрузные баржи, выстроенные на этом заводе-верфи. Поодаль, на берегу, задрав к небу концы шпангоутов — кокор, стояли недостроенные баржи. Их было много, целый десяток, а может быть, и больше. Все в разной степени готовности, и это было похоже на картинки из учебника, где показывается последовательное превращение личинки в бабочку.

Несмотря на раннее утро, на верфи уже стучали молотки, визжали передвижные моторные пилы, и сухие сосновые брусья с тонким звоном падали на землю.

У берега, заслонив собою маленькую, словно игрушечную, и такую же красивую наплавную пассажирскую пристань, дымил огромный красно-желтый теплоход. За ним, как поплавки невода, вытянулись редко счаленные шестнадцать морских барж — лихтеров. Караван растянулся по крайней мере на километр. Невероятным казалось, что один теплоход может тащить такую большую и тяжелую связку против течения.

— Ой, «Сплавщик» наш! «Сплавщик» стоит! — закричала Ксения.

Она показывала рукой в направлении устья маленькой речки, разделявшей город на две части. Там действительно среди многочисленных паузков и барж стоял широкотрубный серый пароход, очертаниями своими напоминавший эскадренный миноносец, только уменьшенный в несколько раз. Ни малейшего дымка не вилось над ним, ни одного человека не было видно на палубе, он словно спал, забыв, что наступило утро.

— Значит, все еще на ремонте, — проговорила Ксения, — все люди внизу, в трюме, у машин работают.

— Да, а потом еще в Стрелку пойдет брать горючее, — тихо вздохнула Ирина Даниловна. — Когда же он нас нагонит? И нагонит ли?

— Нагонит, — строго остановил ее Евсей Маркелыч. — Петр Федорович сказал, а он болтать зря не любит. Ему было не просто нас вытолкнуть.

И все замолчали.

Потом Ксения как бы сама себя спросила:

— Интересно, принял новый капитан пароход или нет еще?

— Сходи да посмотри! — все сердясь, бросил ей Евсей Маркелыч.

— Захотела бы, так и пошла, — недовольно пробурчала Ксения.

Александр и Варя стояли в сторонке. К ним подошел Николай Николаевич и пожелал доброго утра.

— Вы давно в экспедиции работаете? — спросила Варя.

— Всю жизнь, — сказал Николай Николаевич. — В экспедициях всю свою жизнь, а в этой — около года.

— Очень интересно в экспедициях?

— Исключительно. Вот недавно был я, например, в такой экспедиции. Изучали мы, нельзя ли повернуть сток реки Оби и частично Енисея — куда бы ты думала? — в Каспийское море! Через сухие казахстанские, узбекские, туркменские степи. Оросить сибирской водой бесплодные южные пустыни, превратить их в цветущие поля. Здорово? И установили, что сделать это можно. Представляешь, девушка, как тогда изменится климат? Где прежде рождались суховеи, обжигавшие Заволжье, юг черноземной полосы, там будет изобилие влаги. В низовьях Оби образуется огромное водохранилище, оно преградит дорогу холодным северным ветрам. В Сибири значительно потеплеет. Появятся прекрасные условия для рыборазведения. Откроются прямые пути из Каспийского моря в Ледовитый океан. А сколько это даст дешевой электроэнергии! И все это сбудется! Обязательно сбудется. Вот только сначала Аму-Дарью в Каспийское море повернем. Но мы с тобой все таки успеем прокатиться на пароходе и по новому руслу Оби. Поедешь?

Варя глядела на него внимательно и щурила глаза, озорно улыбаясь. День начинался такой хороший, что нельзя было не улыбаться.

— Чего смеешься, сероглазая? — И Николай Николаевич тоже засмеялся. Не веришь моим словам? Поступай работать к нам в экспедицию, сама узнаешь.

— В экспедицию я не пойду, мне по реке сплавлять лес больше нравится, ответила Варя. — А если здесь, на Енисее, новый город строить будете, то подумаю.

— Будем строить.

— Обязательно? — И глаза Вари заблестели.

— Иначе не к чему проводить изыскания. Здесь, девушка, будет огромный город. И какой город! Чистый, без дыма, без копоти, город электричества. Железную дорогу проложат сюда, так и на ней не будет паровозов. Дома и те станут обогреваться электричеством. Словом, захочешь дымок посмотреть, понюхать — придется в лес идти да костер разводить. Так-то вот…

— Интересно, а морские пароходы будут тогда подниматься сюда? спросила Варя.

— Нет, не будут. Вот когда еще одну плотину поставим, ниже Туруханска, тогда и морские пароходы пройдут, — сказал Николай Николаевич.

— Ну, так надо сразу тогда и вторую плотину построить! — воскликнула Варя.

— Ишь ты какая прыткая! Сначала хотя бы одну. А чего тебя так морские пароходы заинтересовали?

— А я, может, тогда плавать стану на них, — смело заявила Варя.

— Вон чего! Сразу — и на морской пароход… Ты поступай тогда сперва на эти вот… — Николай Николаевич протянул руку по направлению теплохода, стоявшего у берега, — на эти вот, на речные.

— Эти маленькие. — Варя прищурила глаза. — Тогда я лучше уж на плотах буду плавать.

— Ты, оказывается, с размахом, девушка… — протянул Николай Николаевич, теряя свой прежде немного иронический тон. — Ну что ж, это очень хорошо, — и быстро повернулся к ней. — А знаешь, мы с тобой когда-нибудь в Москве встретимся!

Варя засмеялась:

— Москва велика.

— Нет, мы именно там встретимся, где с этой стройки люди съедутся. Если только я сам к тому времени не уеду в пустыни — каналы прокладывать. Нравится тебе это — взять и повернуть могучую реку, куда захочешь, и климат там изменить? Слыхала про реку Аму-Дарью?

Варя в хитрой усмешке совсем сузила глаза. А потом сразу стала серьезной.

— А если бы перегородить плотиной Берингов пролив, — сказала она, тогда бы холодное полярное течение не стало проникать в Берингово море и прижиматься к Камчатке и к Курильским островам. По-моему, тогда туда бы повернулось теплое японское течение Куро-Сиво, и у нас на Дальнем Востоке стало бы тепло, как в Калифорнии.

Николай Николаевич поднял брови, но ничего не возразил ей. Только вырвалось у него:

— Это бы здорово!..

Садясь в моторку, которая за ним подошла к плоту, Николай Николаевич сказал своему спутнику:

— Вот с этой девушкой, Алексей Степанович, у меня в Москве встреча назначена. Только теперь не знаю где: или на совещании ударников строителей нового города, или на диспуте в Арктическом институте.

— Лучше всего — в Кремле, — ответил тот, устраиваясь на скамейке и помахивая прощально рукой. — А будет ли это после совещания ударников или после диспута в институте — это почти одинаково.

— Да. А точнее, так, пожалуй, и совсем одинаково, — отозвался Николай Николаевич и крикнул Варе: — Смотри, новый город строить, девушка, приезжай обязательно!

— Приеду! — ответила Варя.

— Оба приезжайте, — вмешался Алексей Степанович и повернулся к Александру: — А ваше письмо, молодой человек, я передам обязательно. Завтра же поеду в Кондратьеву.

Александр еще с вечера приготовил и вручил Алексею Степановичу большое, подробное письмо и попросил занести на квартиру к матери, рассказать ей обо всем еще и от себя — пусть зря не волнуется. Он подумал, что первая его записка, может быть, еще не дошла. И вообще написана она была очень бегло, а матери, конечно, хочется знать все.

Под кормой моторки заработал винт, она стрелой метнулась к берегу. Алексей Степанович стоял посреди моторки и все помахивал рукой…

Сразу после Енисейска установилась хорошая погода. Улеглись неспокойные, ералашные ветры, на горизонте только изредка появлялись похожие на клочки пены плотные облака. Горы — не то что на Ангаре! — отодвинулись далеко от реки, и чуть виднелись их синие вершины. Кругом луга, высокие густые тальники, а над ними, на увалах, березняки и очень редко — хвойные леса.

За целый день на реке едва появятся две-три случайные лодки. И, если в уголке плеса протянется тонкий синий дымок, это большое событие: идет пароход. Дымок виден за пятнадцать-двадцать километров — так велики и прямы на Енисее плеса, и пройдет много часов, пока пароход обгонит или на встречном курсе разминется с плотом. И долго еще после этого машут платками с плота и с парохода друг другу совсем незнакомые люди.

— Скорее бы «Сплавщика» подлечили! — иногда досадливо повторял Евсей Маркелыч.

Но это отзывалось немного и притворством: сейчас на душе у лоцмана было спокойно. Сумели же без парохода проплыть триста километров, чего еще желать! Конечно, впереди темные ночи, туманы, а может быть, и сильные штормы, но потом, под охраной парохода, все это станет не таким уж опасным.

На широких прямых плесах Енисея шли на походных реях, и вахтенные стояли без работы. За все эти дни ни разу не пришлось бросать якоря, цепи работали отлично — так бы плыть и плыть, наслаждаясь теплом и легким, благоуханным дыханием реки.

Забылись вовсе у девушек и думки о доме. В ясные, солнечные дни невозможно было скучать. Особенно любили поозорничать Груня и Надя. Не отставала от них Луша. Они первыми затевали то игры, то песни, то пляски. К ним присоединялись и все остальные. Ночами у пылающего костра читали вслух книги. Луша успела запастись ими в Стрелке.

Переменилась вдруг Ксения. Теперь она стала необычайно общительной, разговорчивой и готова была чуть не бессменно нести вахту на реях. В шалашке оставаться она никак не хотела.

— Ты словно ждешь кого на реке, Ксения? — однажды спросила ее Варя. — В шалашку тебя никак не загонишь.

— Кого мне ждать… — уклончиво ответила Ксения. И тут же выдала себя: — Ну, как, по-твоему, когда «Сплавщик» нас догонит?

— Давно бы пора ему нас догнать! — скоренько выпалила Груня и толкнула сестру локтем.

Надя, смекнув, немедленно подхватила:

— Капитан, наверно, неважный на нем. Кто там? Как будто Ванюшка Доронин?

Ксения стремительно вышла из шалашки.

Было слышно, как спросил ее Евсей Маркелыч:

— Ну, чего ты насупилась?

— Так…

Евсей Маркелыч заворчал на нее, потом громко кликнул Ирину Даниловну. Та, набросив плащ на плечи, поспешила на зов.

— Сменяй меня, Ирина, — сказал лоцман. — Не могу, устал. — И начал объяснять: — Держись прямо. Вон, видишь, впереди островок замаячил? Будет на него наваливать — отдай правые реи.

Он вошел в шалашку довольный, хитро подмигнул девчатам и объявил:

— Ну, девки, на четвертую сотню километров пошли! Утром в Старцевой будем.

— Ой, уже так скоро?..

— Вот те и «ой»! — Он не торопясь стащил сапоги, размотал портянки и влез на нары. — Так, гляди, без парохода и до конца дойдем. А что? При хорошей воде нам до места пятнадцать — двадцать дней ходу… Эх, погодка бы еще продержалась! — Прикрыл фуражкой лицо так, что из-под козырька осталась видна только подстриженная седая борода, и напомнил: — Часочка через три разбудите: за островом есть перекат непонятный.

И сразу заснул, раскинув в стороны руки.

— Споемте, девушки! — предложила Груня.

— Спать хочется… — проворчала Поля.

Ее подняли на смех.

— Не разбудить бы Евсея Маркелыча, — заметил Александр.

— Песней его никогда не разбудишь, — сказала Луша. — Надюшка, запевай.

Александр пел вместе со всеми. У него был красивый баритон, и часто девушки умышленно смолкали, чтобы дать ему вывести высокую ноту одному. Едва кончалась песня, Надя начинала другую. Песен у нее был неиссякаемый запас. И веселых, и грустных, и таких, что заставляли задумываться — не подходит ли эта песня к тебе? Все держались строго, словно выполняли большое, серьезное дело.

— Давайте про Ермака, — вдруг потребовала Варя. И Надя послушно завела:

Да, песня про Ермака как нельзя больше шла к этой широкой, могучей глади, что лежала вокруг.

В открытую дверь шалашки были видны медленно уползающие назад, далекие и оттого казавшиеся низкими и плоскими синие берега. Все было синим в этой зачарованной дали: и небо, и горные вершины, и отлогие склоны холмов, и зеркало реки. Все было синим, только разной силы и глубины: от светлой лазури до ультрамарина.

Как и всегда, не умолкая ни на мгновение, работали цепи, и это было, как удары маятника часов, привычно и незаметно для слуха. Но сейчас, казалось, и они стучали в такт песне.

Ирина Даниловна спустилась с гулянки, чтобы лучше слышать песню, и села на якорную стрелу.

Песня затихала. Глухим рокотом звучали последние слова:

Ирина Даниловна вздохнула, медленно подняла голову. И вдруг испуганно вскочила.

— Эй, вахта! — закричала она. Но голоса ее не было слышно. — Вахта! От-дай пра-вые ре-и!..

Она махала руками и снова кричала, но слова команды не долетали до вахтенных на реях.

Александр из шалашки выскочил первым. Остров, на который прежде показывал Евсей Маркелыч, явно оставался левее хода плота, хотя расстояние между ним и плотом было не очень большим. Передние челенья выравнивались в одну линию с островом. Страшного, казалось, не было ничего, и все же смятение не покидало Ирину Даниловну. Она попробовала еще раз закричать, и опять у нее голос осекся. Тогда она побежала к реям сама, отмахивая вправо рукой. Вахтенные наконец поняли этот сигнал, и тонкие высокие шесты-свечи постепенно стали наклоняться.

Девчата теперь перебегали от одной реи к другой, кричали, хватались за снасти, за багры, хотя плот двигался по-прежнему спокойно, только слегка выгибаясь горбом в сторону острова.

Александр вдруг вспомнил, что надо разбудить Евсея Маркелыча, и с полпути вернулся в шалашку. Лоцман сразу открыл глаза, едва Александр тронул его за плечо. Не спрашивая, он понял, что случилось.

— На приверху садимся? — только и вырвалось у него.

Он окинул взглядом плот с отведенными правыми реями, совсем теперь бесполезными, и во всю мочь закричал:

— Эй! Якорь кидай!

Передние челенья изогнулись зигзагом, потом выпрямились опять.

— На каменьях прихватывает…

Захрустели камни и под головкой плота. Цепи стали отлого и запели тонким, расслабленным звоном.

— Девки, скорее!..

Девушки от рей теперь бежали обратно, в страхе сторонясь шевелящихся, как живые, пучков. Плот шел, то и дело задевая за камни. Евсей Маркелыч подсунул под якорь длинное тонкое бревно.

— Ну-ка, давай, парень, вдвоем… Может, сбросим?

Александр нажал на конец бревна плечом так, что потемнело в глазах, и острая боль пронизала поясницу. Якорь качнулся и, свалившись в воду, глухо булькнул. В тот же миг где-то под серединой плота противно захрустела галька, и движение прекратилось.

— Ну вот, значит, сели, — тихо сказал Евсей Маркелыч, когда все собрались возле него.

Ирина Даниловна стояла бледная, с вытянувшимся, помертвевшим лицом:

— Убить меня мало!

— Что же, выходит, нам делать теперь? — скучно спрашивал Евсей Маркелыч.

Все растерянно смотрели друг на друга.

— Ждать парохода?

Ему никто не смел советовать.

— Вода садится. Совсем обсохнем.

И опять все молчали. Только иногда вырывались у девушек тяжелые вздохи.

— Разрубать по челеньям? Нашей силой не справиться.

— Одну меня за всех заставьте работать. — Слезы стояли в глазах у Ирины Даниловны.

Евсей Маркелыч внимательно посмотрел на нее.

— Будешь казниться, Ирина, — легче не станет. Наработаешься, достанется всем. Пойдем-ка лучше проверим, каким местом сели.

Промер показал, что на мель сели два средних челена.

— Что тут делать? — соображал Евсей Маркелыч. — Вырубить эти пучки? Тогда перевязывать всю ошлаговку придется. Может, так отрыскнемся?

Отрыскнуться — значило завезти на лодке запасный якорь под прямым углом к головке плота, сбросить в воду и затем, выхаживая трос на вороте, подтягивать плот к нему.

Течение у приверхи острова было очень сильное. Девушки гребли изо всех сил, но тяжелую завозню — очень большую лодку, на которой был погружен якорь, — сносило вниз очень быстро, а вбок она почти не сдвигалась.

Александр стоял на изготовке у якоря.

— Бросай! — крикнул ему Евсей Маркелыч.

В руках Александра хрустнул стяг…

И опять пришлось выводить завозню против течения.

На этот раз все обошлось благополучно. Якорь был сброшен. Свободный конец троса подобрали на ворот. Колесо крутилось легко, девушки весело бежали по кругу, покрикивая:

— Эй, уходи! Оттопчу пятки!

Но Евсей Маркелыч хмуро смотрел на воду, следил, как, сверкая жесткой своей чешуей, выползает на плот оцинкованный трос:

— По камням якорь волочится, зацепиться никак не может…

Менее чем через полчаса якорь оказался у самого плота, нигде не зацепившись за грунт.

— Худо дело, — тревожно проговорил Евсей Маркелыч. — Этак мы долго будем Енисей утюжить.

Усталым людям втащить якорь в завозню стоило больших усилий и еще больше — времени. Завозить его вызвалась уже вторая смена девчат. И с ними была Варя.

Теперь якорь словно приковало ко дну.

— Давно надо было Варваре сплавать, — смеялись девчата.

К полночи плот удалось сдвинуть почти на два метра.

Больше не хватило сил.

— Вода не спадет — может, завтра и стащимся, — сказал Евсей Маркелыч, последним укладываясь спать.

День упорного труда принес то же, что и вчера: плот с отмели сошел примерно на два метра. А ночью вода сбыла и начисто уничтожила эти результаты. На третий день девушки не смогли одолеть и двух метров.

Александра захватил этот неравный поединок с рекой. С яростью, стиснув зубы, напирал он грудью на спицы васильянова колеса, прислушиваясь, как похрустывает галька под сползающим с мели плотом. Быстрее бы, быстрее разогнать… Взять с ходу… Но колесо упрямо делало три-четыре оборота в час…

Надо что-то придумывать. Если и сегодня снять плот не удастся, а вода упадет еще больше…

К исходу дня в нижнем конце плеса показался дымок.

Евсей Маркелыч оживился:

— Ну, девки, не прокараулить бы нам пароход! Бывает, что и поможет.

Теплоход, такой же гигант, как и тот, что видели они в Енисейске, шел самой серединой реки. На буксире у него висело одиннадцать барж.

— Не подойдет, — упавшим голосом сказал Евсей Маркелыч. — Такому ползать возле мелей не положено. Давайте, девки, становитесь обратно.

В эту ночь вода сбыла меньше, украв у измученных людей только полметра.

— Эх! — обрадованно объявил Евсей Маркелыч. — Может, еще и вырвемся. Налегай, дочки, налегай!

Днем опять показался дымок. Теперь пароход шел сверху. Лица девушек осветились надеждой.

— Не «Сплавщик» ли идет?

— Нет, — присмотревшись, сказал Евсей Маркелыч, — чужой. Пассажирский.

— Надо ему посигналить, — предложил Александр.

— Зря, — махнул рукой Евсей Маркелыч. — Пассажирским тоже подходить к нам не положено.

— Почему?

— Такие правила. Никто нас не гнал сюда. Сами сели, сами и сняться должны.

Ирина Даниловна до крови закусила губу.

— А я все равно попробую к нему выйти на лодке, — сказал Александр.

— Хочешь — выйди, — равнодушно согласился лоцман, не веря в затею Александра. — А ну, дочки, еще взяли, еще взяли! Еще раз, еще раз!..

Александр, сидя в лодке, ожидал, когда к нему приблизится пароход. Он надвигался, широкий, шумный, красными плицами разбрасывая в стороны каскады воды. Глядеть с плота — налетит на хрупкую лодочку, перевернет ее и захлещет волнами.

Пароход дал три проходных гудка, но чуть замедлил скорость. Варя видела, как Александр приблизился к корме, как его высоко подбросила волна, едва не вытряхнув из лодки, как он ловко ухватился рукой за железную стойку и успел привязать к ней веревку. Потом подтянулся, вполз на корму и исчез внутри парохода. Немного погодя он показался на верхней палубе и стал подниматься по железной лестнице на капитанский мостик.

А пароход шел и шел все тем же слегка сбавленным ходом, и от плота его отделяло расстояние уже не менее километра. Люди на палубе казались маленькими точками. Которая из них Александр, разобрать было невозможно.

— Достанется голубчику погрести! — сказала насмешливо Ксения, прилаживаясь удобнее к спице ворота.

Белые хлопья пены чередой неслись мимо плота. Совсем как головки полыни, что тогда в Стрелке бросала Варя на тропинку.

Пароход все удалялся.

— Уедет и не вернется, — опять сказала Ксения.

— Замолчи! — вдруг звонко выкрикнула Варя.

Со скрипом пополз на барабан ворота трос.

Евсей Маркелыч тянул монотонно:

— А ну, пошла… а ну, пошла… а ну, пошла… а ну…

Над пароходом поднялось круглое облачко пара, потом над рекой прокатился крикливый гудок. Выставив к солнцу сразу замерцавшие огнями окна своих двух этажей, пароход сделал оборот и, кренясь на правый борт, стал приближаться к плоту.

— Ура! Ура! — закричали девушки и замахали платками. — Идет на помощь! Стащит нас!..

 

Глава третья

О «СПЛАВЩИКЕ» НЕ СЛЫШНО

В Старцевой о «Сплавщике» узнать ничего не удалось — прямой телефонной связи отсюда со Стрелкой не было. Пришлось отправить телеграмму и просить прислать ответ на Дорогово — ближний телеграфный пункт, еще за сотню километров от Старцевой.

Хорошая погода опять сменилась ненастной. Три-четыре раза в день наползали рыхлые синие тучи и обрушивались жесточайшими ливнями. Вода вокруг плота, казалось, кипела под ударами прямых и жестких, как проволока, струй дождя.

В такие ливни крыша шалашки протекала почти повсеместно. Едва отыскивался уголок, куда можно было снести постели. Днем это смешило, ночью — злило.

— Нет, надо чинить крышу, — решил Евсей Маркелыч. — Только чем? Бересту, лиственничную кору, пожалуй, с деревьев уже не сдерешь — присохла. Разве с елки еще отойдет?

Присмотрев выпавший по правому берегу ключ, вблизи которого по откосам распадка темнел густой высокий ельник, Евсей Маркелыч стал собираться.

— Давай, парень, поехали за корьем, — позвал он Александра, вооружась топором и поглядывая на солнце — времени было достаточно.

Но тут вмешалась Ирина Даниловна. Остаться на плоту без Евсея Маркелыча она наотрез отказалась.

— Что вы, что вы, Евсей Маркелыч! Один раз посадила на мель, а вы хотите еще…

— То дело другое, — сказал Евсей Маркелыч, — забудем. А здесь чего ж тебе не плыть? Плесо, как струна, прямое.

— Тут прямое, а потом опять, поди, пойдут острова.

— Есть. Да до островов-то мы всячески тебя догоним.

— Вдруг задержитесь, что я тогда?

— Не задержимся, и так с запасом считаю. Засветло еще настигнем вас.

— Нет, нет! — твердила Ирина Даниловна. — Что хотите, я без вас не останусь. Непонятный Енисей для меня. Уедете — сразу брошу якорь.

— Не вздумай! — пригрозил Евсей Маркелыч. — Мало у ворота страдать приходится, еще и от глупости, да?

— Считайте как хотите, а якорь я брошу.

— Фу ты, язви тебя! — Упрямство Ирины Даниловны окончательно вывело лоцмана из терпения. — Ну езжай тогда сама вместо меня!

— Поеду. Это мне лучше…

В ельнике было сумрачно и прохладно. Ноги тонули в мягких душистых зарослях багульника. С ветвей деревьев спускались длинные, как борода новогоднего деда-мороза, сосули бледно-зеленого мха. Притаившись в камнях, однообразно бормотал ручей. Темная, дикая лежала тайга. И все же — вот тропинка. Кто ее протоптал? Куда? Козы к водопою?

А может быть, это охотничья тропа? Нет, вот еще одна. Как их много! Вот на раздавленной красной гнилушке остался ясный отпечаток узких копыт. Да, это козы.

Поодаль от тропинки серый, поросший цветной плесенью и крупным узорчатым мохом пень. Тронь его — рассыплется в прах. Где же дерево? Нет ничего. Не осталось даже следа, легкого бугорка. Сгнило оно вовсе или куда-то его унесли? Сколько лет этому серому пню? Не топор ли вольных казацких дружин, открывателей новых земель, три века назад срубил это дерево? Все может быть. Вот, видать, недавно упала легкая еловая шишка. Неосторожная белка сбила ее, шишка упала и до половины погрузилась в пень такой он стал рыхлый и слабый. Кроме этого пня, здесь нет другого следа человека…

Чтобы снять кору дерева, приходилось прорубать прямую линию вверх по стволу, насколько хватал размах топора, и верх отсекать зубчиками, похожими на корону. Кора уже присохла и отходила с трудом. Только осторожно действуя тонкими деревянными лопатками, удавалось отдирать ее от ствола. А чаще всего лопатка прорезала блестящую гладкую кожицу, и тогда продолжать работу становилось бесполезно.

— Может быть, хватит? — спросила Ирина Даниловна, когда у них набралось пригодного корья десятка полтора. Она очень устала — все время приходилось работать с поднятыми вверх руками.

Александр подумал, а потом сказал:

— Засмеет нас Евсей Маркелыч: мало. Еще хотя бы штук пять.

— Скоро вечер. Глядите, солнце заходит.

— Ничего. Дотемна поработаем. Сейчас лучше дело пошло.

— Устала я… никак не могу…

— Отдохните, Ирина Даниловна, а я тем временем схожу девчатам в подарок смородины наберу. Наверно, есть у ручья.

Он спустился в распадок по узкой, извилистой расселине, отыскал хороший смородинник и стал снимать с кустов тяжелые черные гроздья. Переспелые ягоды, как крупный град, сыпались в воду, и было видно, как они катились по дну ручья, увлекаемые быстрым течением.

На несколько минут в узком просвете между деревьями появился красный диск закатного солнца, а потом свалился за черту горизонта, и сразу потемнело в лесу.

Александр заспешил обратно. Запутавшись в бесчисленных козьих тропках, он подошел к Ирине Даниловне не с той стороны, куда ушел вначале. Глыбы пушистого белого мха заглушали шаги Александра. Появления его Ирина Даниловна не заметила. Она стояла неподвижно, словно и не дышала, вся устремленная в ту сторону, куда ушел Александр.

— Ирина Даниловна!..

Жизнь сразу вернулась к ней. Она испуганно уронила руку, глянула на Александра и виновато улыбнулась:

— Задержались бы еще — и я, наверно, закричала бы.

— Почему?

— Сама не знаю…

— Тайга-то вам родная! — шутя упрекнул Ирину Даниловну Александр.

— Родная, а вот боюсь. — Ей, видимо, очень хотелось поделиться сейчас с Александром, но она тут же остановила себя. — Давайте кончать, пока светло.

Им удалось снять кору еще с четырех елей.

Оступаясь и увязая в рыхлом мхе, они взялись за переноску. Корье оказалось громоздким и тяжелым. Пришлось сходить по нескольку раз. Обнаженные стволы деревьев, белея в темноте, указывали путь.

Наконец переноска корья была закончена.

Пропустив вперед Ирину Даниловну, Александр оттолкнул лодку от берега, вскочил на ходу и взялся за весла.

— Какая тьма! — сказал он, безнадежно оглядываясь по сторонам. — Куда плыть, ничего не поймешь. Правьте, Ирина Даниловна.

— Нет, нет, лучше я буду грести, — отказалась она. — А то загоню лодку куда-нибудь на камень, как тогда плот на косу…

— Зря вы себя так запугиваете, Ирина Даниловна. Мало ли что случилось когда-то!

— Да я знаю, а все какая-то неуверенность в себе.

— И долго вы трусить теперь собираетесь?

— Почему долго! Пройдет… Конечно, пройдет. Это только иногда у меня случается, настроение такое. — Ирина Даниловна посмотрела на реку, темную, бесконечную. — Далеко наши уплыли, нигде огня не видать.

Они находились неведомо где. Оба берега терялись во мраке, а направление реки можно было угадать только по звездной полосе неба.

— Вот вы, наверно, думаете, что я вообще большая трусиха, — заговорила Ирина Даниловна, загребая воду короткими сильными взмахами весел, — а я ведь боюсь, только когда остаюсь одна. У всякого человека, по-моему, бывают какие-нибудь слабости. Так и со мной: мне обязательно надо быть на людях, тогда ничего не страшно.

— На людях и каждый человек смелее, — заметил Александр.

Они гребли некоторое время молча, потом Ирина Даниловна вдруг чему-то засмеялась. Лица ее в темноте не было видно, но смеялась она так искренне, хорошо, что Александр спросил:

— Чему вы смеетесь?

Ирина Даниловна ответила не сразу.

— Вот вы трусихой меня считаете, — сказала она, — а мне вспомнилось, как девушки наши про вас говорят.

— Как?

— «Если бы не Варя, он от нас давно бы в воду бросился».

— Почему?

— Боится нас, дескать.

— Ну, а что же Варя? — спросил Александр, чувствуя, как у него застучало сердце.

— А Варя не дает вам броситься…

— Я не понимаю, Ирина Даниловна…

Она вдруг заговорила серьезно, убедительно, с доброжелательным участием:

— Варе вы очень нравитесь, Александр Петрович. Вы не поймите меня, что я по Вариной просьбе так говорю. Она гордая. Не скажет и не позволит другим говорить. Да я и сама вспоминаю свою молодость…

Ирина Даниловна сложила весла, вгляделась в даль реки, по-прежнему однообразно черной.

— А смотрите, смотрите! — сказала она с оживлением. — Вон звездочка вспыхнула. Это костер на плоту. — И, помолчав, добавила: — Когда далеко маленький и холодный огонек, а подойди ближе — согреет…

 

Глава четвертая

ЧЕРЕЗ ПОРОГ

Напрасно ночью поднял с постели Евсей Маркелыч дороговского телеграфиста — ответа из Стрелки не было.

— Да как же нет? Не может быть! — доказывал лоцман, недоверчиво разглядывая телеграфиста.

Тот вышел к нему на крыльцо в нижнем белье, босиком. Тер большим пальцем мясистый, словно налитой нос.

— А я говорю — нет, — вяло повторял телеграфист, порываясь уйти обратно в квартиру.

— Не говори «нет»! — горячился Евсей Маркелыч. — Все ты упомнить не можешь, потом ты и после сна еще не прочухался.

— Не было тебе, — угрюмо твердил телеграфист, теперь поглаживая нос всей ладонью. — Помню я все телеграммы, какие приходят, не так много бывает их здесь.

— А ты все же сходи посмотри.

— Чего я пойду!

— Вдруг ты забыл. Ведь бывает же так, — ухватился Евсей Маркелыч за новый довод.

— Назвать тебя дураком, старик, так обидишься, — пожал плечами телеграфист, — а иначе я не знаю, как тебя можно назвать. Сто раз говорил тебе: нет, а ты…

— Что же я с плотом без этой телеграммы делать должен? — упавшим голосом произнес Евсей Маркелыч. — Стоять? Или самосплавом через порог Осиновский спускаться? Ты пойми: государственное дело! Дни-то идут. Ты можешь понять это?

— Пойдем! — решительно сказал телеграфист. — Пойдем, когда так. Обыщи сам все ящики. Я тебя больше уговаривать не стану.

Телеграммы, конечно, не оказалось. Не довольствуясь предъявлением бланков и записей в книге, телеграфист стал совать Евсею Маркелычу ленты:

— На, смотри! Видишь, нет тебе телеграммы! — Постучал ключом. — Вот, даже и Стрелку сейчас спросить не могу: не мои часы с ней работать. Жди завтрашнего вечера. С восьми начну вызывать.

— Да ты в уме? Сказанул, парень! Почитай, сутки целые!.. Нет, не могу я так ждать. Пока я с тобой говорю, плот у меня, поди, за пять километров уже ушел. Завтра-то к вечеру он где будет?

— Тогда больше с меня не спрашивай. — Телеграфист подумал. — С Севера третьего дня насчет вас проходила телеграмма. Просят доставить им лес как можно быстрее. — Он взял со стола большое румяное яблоко, подал Евсею Маркелычу: — Угощайся. Не обычное, здесь вырастил.

Евсей Маркелыч посмотрел на него недоверчиво:

— Будто? Не слыхивал, чтобы севернее Енисейска росли яблоки.

— Растут. Вот виноград мне пока еще не дается. Хочешь, сходим мой садик посмотреть?

— Только и заботы! — закричал Евсей Маркелыч. — Тебе яблоки, а мне пароход!..

Вернулся на плот Евсей Маркелыч перед рассветом и донельзя сердитый. Наворчал на Ирину Даниловну, что с ним редко случалось, поднял на ноги всех девушек, даже и тех, что только сменились с вахты, и объявил:

— Ну, девки, один я решать не буду. Отвечать мне пускай и одному, а слово ваше хочу послушать.

Девушки ежились: шутка ли дело!..

— Какие мы советчицы…

И все же лоцману хотелось услышать их слово. Очень тягостно принимать большие решения одному. Да не за себя только, а за всех. Выслушав девушек, он проверил бы и себя и прежде всего их самих — насколько велика у них решимость пойти на любые опасности, на самые трудные дела.

Весь разговор сводился к следующему.

Где «Сплавщик» и что с ним, неизвестно. Ждать его здесь? Сколько? Тоже неизвестно. А погода, хотя и с дождями, стоит хорошая, штормов нет. Каждый день — это семьдесят километров. Затянешься в осень — столько в день не возьмешь. Плыть бы и плыть вперед, ожидая, когда нагонит пароход, — так на носу опасный Осиновский порог. Нынче в него без парохода уже не идут. А раньше плавали? Плавали. Разбивали плоты? Бывало, что и разбивали. А часто? Как сказать… Заправишь хорошо в ходовую, да и в самом пороге не растеряешься — пройдешь.

Помнит ли он ходовую? Помнит. Но кто его знает, могло завалить ледоходом. Часто бывает, что натащит таких камней — не приведи бог! Вода пока держится ладная. Останови плот, прожди дня три-четыре — сядет вода, и с пароходом потом не пройдешь. Задержать только на денек, пока ответ придет из Стрелки? А вдруг и в этот день ответа не будет? Или получишь такой: пароход не готов. Тогда что делать? Только лишний день зря пропадает…

Кругом идет голова. Куда ни кинь — все клин…

Что же все-таки делать?

И тогда встала Варя; заговорила взволнованно, обращаясь к девушкам:

— Почему вы молчите? Или это нас не касается? Разве нам все равно, что с плотом случится? Девушки! Груня, Надя, ты, Агаша, и ты, Луша, мы комсомолки. Ну, давайте будем говорить прямо, открыто, честно все, что думаем…

— Будем считать наш разговор комсомольским собранием, с участием всей молодежи! — выкрикнула Груня. — Согласны, девчата?

— Согласны! — хором ответили все.

— Варвара пусть ведет собрание, в секретари ей Лушу, — предложила снова Груня.

Все согласились.

— Только я, девушки, без всяких докладов, — заговорила Варя, — все наше собрание на пять минут. И протокол писать не надо, пусть он у нас у каждой в сердце останется. Отец мой все сказал, и повторять его слова незачем. Но посоветовать, поговорить с душой так, как если бы мы сами были лоцманы и знали все, как отец, — мы обязаны. Обдумаем сообща, а исполнять будем, как старший потом скажет. Девушки, комсомольцы никогда не были трусами, комсомольцы никогда не искали легких путей, комсомольцы никогда не отступали, комсомольцы всегда были первыми помощниками нашей Коммунистической партии. Плот доставить — так решила партийная организация. Плот доставить поручено нам. Можем мы, комсомольцы, не выполнить поручение партии? Нет, не можем. Этого просто нельзя… Нельзя!.. Нельзя!.. — Варя прижала к груди стиснутые кулаки. — Девушки! Я все время называю вас комсомольцами, а вы не все в комсомоле, но я говорю это потому…

— Не отделяй нас, — заявила Поля, оглянувшись на подруг. — Если можно, считай нас все равно как комсомолок.

— Вот это хорошо! — обрадовалась Варя. — А то я… Словом, девушки, давайте будем сейчас все вместе обсуждать и давайте не будем думать о том, что легче и что труднее, а будем думать только о том, как бы вперед и вперед…

И сразу зашумели девчата:

— Плыть надо, дядя Евсей!

— Плыть!..

— Как ни верти, все равно до конца сгонять плот придется.

— Чего же нам зря время терять?

— Не ждать же зимы!

— И без парохода обойдемся…

Евсей Маркелыч слушал, храня суровость на лице.

Так было нужно: улыбнись он сейчас — и не таким серьезным станет разговор.

— Поплывем, да и разобьем плот в пороге, — сказал он.

— Ну и разобьем! — сердито выкрикнула Ксения. — Разобьем, так и соберем!

— Давайте по-военному: вышлем разведку, — предложил Александр. — У порога есть бакенщики. Они нам покажут, где ходовая. Посоветуемся с ними, как лучше пройти. А плот пока останавливать не будем…

Евсей Маркелыч не дал ему закончить. Хлопнул себя ладонями по голенищам:

— Это ладная мысль, парень, пришла тебе в голову! Одобряю. Как я сам не подумал!

И сразу стал собираться в путь.

Собрание на этом было закончено.

Уплыл Евсей Маркелыч вдвоем с Ириной Даниловной, за старшего на плоту оставив Александра:

— Привыкай, парень, может, когда и лоцманом станешь. А мне Ирина нужна, надо ей самой посмотреть ходовую. Ей стоять на кормовых челеньях придется.

К порогу Александр плот подвел отлично, точно по наставлениям Евсея Маркелыча. Заправски давал он команду на реи. Девушки только посмеивались, выполняя его указания: вот какой у нас бравый лоцман появился! Александру это нравилось. У него постепенно изгладилось то чувство неудовлетворенности, которое первое время он все-таки испытывал, отказавшись сойти на берег в Утесове. Проплыть мимо дома и не повстречаться с матерью!.. Потом прочно вошло в сознание: сделал он правильно и только так должен был сделать. И, когда эта мысль победила полностью, стало легко и свободно. Хорошо сплавить плот, доставить его к месту и вовремя — вот цель, которая им теперь владела безраздельно, хотя он и не знал ни реки, ни конечного пункта сплава, ни даже — что такое сентябрь в низовьях Енисея. Но так ведь было, когда форсировали Прут, Тиссу, Дунай. Тогда он тоже впервые ступал по неведомой ему земле. И если о чем он жалел сейчас, так это лишь о том, что не хватило времени, чтобы понять и освоить всю науку сплавщика.

В Осиновском пороге камней, торчащих, словно клыки из Воды, почти не было. Не ярились и не метались в нем суматошные волны. Просто крутой слив на резком повороте реки. Но в этом и заключалась главная его опасность. Порог караулил свои жертвы там, где они этого меньше всего ожидали.

Отдавшись течению, плот мог бы войти в свободный широкий проход в изголовье порога и плыть в гладкой, но быстрой до головокружения полосе. Никакие преграды не вставали на пути, а по мере приближения к излучине реки впереди все шире открывалось беспредельное, ровное плесо. И вдруг плот начинало быстро наваливать вбок, влево, влево, на камни, в самый угол излучины, там коверкать, городить шатром, рвать по частям, распускать на отдельные бревна, выкидывать на берег…

Встретив плот еще за несколько километров выше порога, Евсей Маркелыч взошел на него вместе с бакенщиком. Ирина Даниловна замешкалась в лодке, выбирая еще живых, бьющихся желтобрюхих стерлядей, привезенных бакенщиком в подарок.

Сам бакенщик, важный, степенный, с грудью, выпирающей из-под плотной серой рубашки, прошел на головку плота. Прислушался, как работают цепи.

— Маловато, — сказал он.

И было всем ясно, что говорит он это, чтобы набить себе цену. Плот он проведет, но чести и славы ему достанется больше.

Подошла Ирина Даниловна. Втроем они посоветовались и разошлись по местам: Евсей Маркелыч с бакенщиком влезли на гулянку, Ирина Даниловна направилась на корму. И, хотя плот шел, придерживаясь вешек, наклонно торчавших из воды, все замерли в ожидании чего-то страшного. Александр, вооружившись толстой вагой, стоял, готовый сбросить якорь в воду по первому знаку Евсея Маркелыча.

Река заметно наклонилась вниз, вперед, цепи стучали часто-часто, словно их бросило в озноб.

— Я думаю, надо бы взять малость правее, — сказал бакенщик, поглядывая на вешку, которую и так плот задел правым краем. — Влево покатимся — тогда ничем не удержишь.

— А если взять правей — камней не хватим? — усомнился Евсей Маркелыч.

— Обязательно хватим, — сказал бакенщик. — Только там камень редкий, плот не задержит, выбьет сколько-нибудь пучков. Так это легче, чем в излучине весь плот распустить.

— Да, это легче, — нервно постукивая трубкой о перила гулянки, согласился Евсей Маркелыч. — А может, в самую притирочку и так пройдем?

— Смотри, не вышла бы у тебя эта притирочка боком! — возразил ему бакенщик.

Евсей Маркелыч впился взглядом в реку, словно силясь проникнуть в ее глубину и угадать, где лежит тот счастливый, безопасный ход, в который удачно проскальзывают плоты. Река неслась стремительным потоком, слегка вгибаясь корытом к левому, роковому берегу, и ничто не давало лоцману ответа. Наконец он решился, закричал:

— Эй! Отдай правые реи! — и безнадежно махнул рукой: будь что будет!

Плот плыл, вытянувшись, как струна. Приблизившись к горлу порога, передние его челенья начали опускаться, падая в первую яму. Потом концы их задрались так, что вокруг забушевала вода, а отдельные пучки встали торчком, как башни. Девчата бросились врассыпную. Плот сразу начало собирать в гармошку. Евсей Маркелыч оглянулся на кичку и поднял руку. Александр сунул вагу под стрелу, готовясь сбросить якорь.

Но в этот миг «башни» покачнулись, будто их кто толкнул снизу огромной ладонью, и вылетели в реку, выворотив по пути еще несколько пучков. В открывшуюся щербину поползли бревна из верхнего челена. Ирина Даниловна и с нею несколько девчат орудовали баграми, стремясь загородить им выход.

Соскользнув с первого камня, плот снова начал вытягиваться и выпрямляться. Но тут последовал второй удар. В шестом или седьмом челене из-под ошлаговки выбило нижнее бревно, и вслед за ним вылетел и весь крайний пучок. Разрозненные бревна начали быстро обгонять бьющийся в камнях плот.

— Наискось, наискось пошли! — обрадованно закричал бакенщик, показывая путь, каким отделялись от плота бревна. — Теперь все: больше они нам пакостить не будут.

И действительно, встряхнув напоследок правую рею, подводные камни оставили плот в покое.

— Славно я тебя провел? — спускаясь с гулянки, спросил бакенщик. Девки твои и перепугаться не успели. Будут думать, что и порога никакого не было.

— Да уж спасибо, спасибо тебе! — сказал Евсей Маркелыч, провожая бакенщика на берег. — Без тебя я так ни за что не поплыл бы. Ранее правым краем не плавали.

— Я, брат, знаю, куда показать, — самодовольно ответил бакенщик, — не зря здесь все лето торчу. А насчет правого края ты правильно — были здесь страшенные каменья, а нынче их все стерло льдом.

Выбитые бревна удалось собрать почти все. За ними целый день охотились девчата, уплыв для этого в лодке километров за десять вперед плота.

Евсей Маркелыч ждал устья реки Каменной. Уж там он станет на якорь и будет стоять, пока не получит ответ о пароходе. Больше так рисковать не годится. Но вслух об этом он никому не сказал. Девчата же, легко отделавшись в пороге, теперь и совсем загордились.

— Подумаешь, нужен нам теперь пароход! — говорили они. — Уплывем и так.

О том, что им очень хотелось вернуться домой еще из Куликовой, они теперь вспоминали шутя, не всерьез, сидя вечером у костра. Новая забота владела всеми, и эта забота день ото дня становилась сильнее: наперекор всему доставить плот к месту. И даже задержка парохода, вызванная неведомо чем, мало огорчала команду плота. Наоборот, подмывало самолюбивое желание плыть как можно дольше одним. Пусть и помучиться еще сейчас, зато потом вволю и поиздеваться над незадачливой командой «Сплавщика».

Но была одна и очень серьезная причина ждать парохода поскорее: продуктов на плоту оставалось едва на три дня. И пожалел, крепко пожалел Евсей Маркелыч, что не остановил плот у Дороговой. Вдруг пароход почему-либо не выйдет совсем? Дорогова — последний пункт, где могли дать им продукты. Дальше начинались районы, никак не связанные с лесной промышленностью. Вдобавок редкие пойдут селения, и даже не селения, а становища — несколько дворов. Начнется приполярный Север.

Евсей Маркелыч об этом не стал говорить. Зачем тревожить девушек прежде времени? Подождать до Усть-Каменной. А там бросить якорь и стоять, добиваясь из Стрелки ответа. Капитана Ванюшку Доронина знали все хорошо, и если нет до сих пор «Сплавщика» — это неспроста. А ведь на «Сплавщике» еще и Иван Антонович, парторг леспромхоза.

 

Глава пятая

ХОРОШИЕ ВЕСТИ

В деревне Усть-Каменной их ждали хорошие вести. Была получена радиограмма: «Сплавщик» вышел вчера.

Почему дана радиограмма на Усть-Каменную, куда он и не просил Стрелку радировать, Евсей Маркелыч сначала не мог понять. И решил все это отнести к расторопности Трифона Васильевича, начальника рейда. Но местный радист разъяснил загадку. Новый адрес в Стрелку дал дороговский телеграфист и уже неоднократно справлялся в Усть-Каменной, пришел ответ из Стрелки или еще нет и проплыл ли плот мимо Каменной.

— Отстучи ему, — сказал радисту Евсей Маркелыч, — что он вообще-то мужик ничего… Передай, что зря я его ругал. Жалею…

Было раннее утро. На реке лежала плотная мглистая пелена. Где-то за горой взошло солнце: это стало понятно по вдруг пришедшим в движение туманам. Сползая в реку с крутых скалистых берегов, они клубились и переваливались, словно им тяжело было расставаться с приютившими их на ночь вершинами.

Плот стоял на якоре прямо против селения, но в гуще тумана его не было видно. Воспользовавшись остановкой, девушки разбрелись по деревне. Одним хотелось пройтись, размяться на твердой земле, потом полежать — пусть хотя бы и на мокрой и холодной траве; другим — наломать ветвей душистой пихты и берез, уже тронутых первым инеем, и украсить ими шалашку.

Девушки здесь были впервые. Но как удивительно напоминала им Каменная родную Ангару! Такие же высокие лесистые горы, изрезанные морщинами темных распадков; глыбы серых, обкатанных льдом и водой камней; и самоловы для стерляди, растянутые вдоль берега на сушилках; и дома прочной сибирской постройки; и поскотина на выходе из села, забранная в столбы из толстого леса; и накатанная дорога, где только что прогнали стадо коров и еще пахло парным молоком. Эх, хорошо дома!..

Вот из открытого окна тянет вкусным запахом только что вынутого из печи хлеба… Там, взлетев на забор, качается петух, никак не найдет равновесия и не может кукарекнуть. Пестрые телята ласково лижут друг другу бока.

На школьном крыльце с метлой в руках сидит сторож. Возле него на дороге суетится стайка воробьев. Обильная роса стекает с крыш, как весенняя капель. На краю села тонко звенят о металл молотки, и раскатами грома ворчит строптивый мотор — должно быть, там ремонтируют трактор. Здесь, на Севере, уборка еще в самом разгаре…

Евсей Маркелыч, стоя на пороге метеостанции, теперь расспрашивал радиста о прогнозе погоды. Тот морщился: похолодание, осадки, к концу декады — ветры, переходящие в шторм.

— «Осадки, осадки»! — сердито повторил Евсей Маркелыч. — Эти мне осадки всю шею переели, все насквозь этими осадками пропитались… И туманы, конечно?

— Обязательно.

— Эх, выходит, каждую ночь стой на якоре…

К ним подошел школьный сторож. Пригляделся к Евсею Маркелычу:

— Вроде знакомый?

— Не помню, — отозвался Евсей Маркелыч.

— Давно здесь плавал?

— Лет восемь назад.

— Ну и я с тобой плавал. Не помнишь?.. Вот встретились! Гляди, а?

— Бывает. Теперь прояснило. Марком звали?

— Да.

И начали вспоминать:

— У тебя будто бы дочка была? Где она?

— Здесь. Куда она от меня денется.

— А внучка?

— Нинка? Нинка в городе.

— Замуж вышла?

— Нет. Молода еще. Матросом всю войну на «Спартаке» плавала, а теперь в техникуме учится на штурмана.

— Ты бы ей что более женское присоветовал, — сказал Евсей Маркелыч.

— А что — женское? Мы по-другому меж собой поговорили, — возразил ему Марк. — Не по нужде ей в штурманы захотелось, а по своей доброй воле. И пусть! Выучится — самый полезный окажется человек. На всякий случай не худо это.

— Не бывать бы им, этим всяким случаям! — вздохнул Евсей Маркелыч.

— Зарекаться тоже нельзя.

— Это верно: нельзя.

— Лучше быть всегда и ко всему готовыми. Надежнее, да и спокойнее.

— Варвара, дочка моя, тоже на курсы все просится. То в моряки ей хотелось, теперь согласилась на лоцмана. И то вот не знаю…

— А ты не думай — отпускай. Раз в человеке есть сила духа — ее развивать надо, а не притушать.

— Смелость есть в ней…

— Ну, вот видишь…

Они помолчали.

— Буксира ждешь? — спросил Марк.

— Жду.

— А чего ждешь? В старые годы в самые низы без буксиров плавали.

— Я стоять и не буду, поплыву. Коли вышел, пусть нагоняет. А на старые годы ты не указывай — тогда редкий плот в низовьях не разбивали. А этот лес идет — особой важности. Его доставить надо в целости. У меня же, между прочим, снасти недостаточно.

— Это тоже не ответ, — строго сказал Марк. — На хорошей снасти всякий дурак уплыть сумеет. А сейчас главное уменье в том, чтобы из каждой малости большую пользу получить.

— По-моему, так мы и делаем, — обиделся Евсей Маркелыч.

— Я только к слову сказал, — примирительно поправился Марк.

Радист потянулся и протяжно зевнул:

— Мне домой пора. Прощай, лоцман. Как, суток за трое тебя «Сплавщик» догонит?

— Не знаю, как пойдет, — сказал Евсей Маркелыч. — За трое вряд, а на четвертые ждать обязательно буду.

— Я это к тому: туманов поберегайся. Камни здесь нехорошие.

— Помню, не один раз плавал.

Варю Александр нашел в конце деревни, у кузницы. Отбившись от девушек, она стояла у груды железного лома и что-то с интересом разглядывала. Кузнец, сухой, с узкой грудью и неимоверно длинными руками, прилаживал крюк к лобогрейке. Клепал, пилил и беспрестанно сыпал непонятными, бессвязными словами. Тут же, у трактора, возился механик. Держа в каждой руке по целому пучку гаечных ключей, он то нырял под колеса, то взбирался и садился на мотор верхом.

— Что это вы здесь отыскали? — спросил Александр.

Девушка зябко сунула руки в рукава стежонки.

— Мысль одна мне в голову пришла, — ответила она равнодушно, но хитрые огоньки вспыхнули в ее зрачках. — Подумала я: чего мы так мучимся, когда якорь выхаживаем? Врежется трос в бревно, аж свистит, когда его тянешь. Взять бы и положить под него такую вот штуку. — Она потянула из кучи железного хлама длинный чугунный валик.

— А ведь верно, идея! — сказал Александр, помогая ей.

— Годится? Как вы думаете?

— Конечно, годится. А почему вообще такие валики на плоты не ставят?

Варя махнула рукой:

— Никто не ставил, вот и не ставят. Давайте мы будем первые? — и повернулась к кузнецу: — Дядя, подари нам эту штуку!

Кузнец, не поднимая головы, проворчал:

— Никаких вам штук. Отваливайте.

— Чего жалеешь? Так ведь, зря изоржавеет.

— И не твое дело! — сердито буркнул кузнец. — Она денег стоит.

— Мы заплатим, — сказал Александр.

Кузнец поднял голову, опасливо посмотрел на механика, по-прежнему гремевшего ключами у трактора, подошел, отряхивая окалину с фартука.

— Ладно, бери, — шепнул, все косясь на механика. — Забирай, только так, чтобы он не заметил. Сколько дашь?

— Видать, кузница колхозная, — заметил Александр.

— Моя — не так бы я и разговаривал. — Кузнец повел быстрыми зеленоватыми глазами, и что-то хищное промелькнуло у него на губах.

— А колхозная — не так бы и мы разговаривали, — копируя его интонацию, сказал Александр. — Позже к тебе зайдем. — А Варе шепнул: — Идемте в контору.

Председатель колхоза — молодой парень, черный как уголек, с небритой бородой и только начавшими отрастать после машинки волосами — с усмешкой выслушал Александра. Пошарил в кармане, достал кисет, бумагу, предложил гостю. Прискакивая на одной ноге — медали так и звенели у него на груди, обошел вокруг стола и сел на подоконник, отставив в сторону костыль.

— Денег с вас, значит, потребовал? — Он стал насыпать табак на бумажку, закручивать папироску. — Не наш, не подумайте. С парохода отстал. Взяли на время. Знаешь, сейчас ездят всякие. Мы присмотрим за ним. Спасибо, что сказали. А валик, ролик этот, — пожалуйста. И без денег. Еще надо чем — тоже пособим. Дело наше с вами общее.

Он написал кузнецу распоряжение. С удовлетворением расчеркнулся:

— Вот вытянет нос!

Передавая записку Александру, спросил:

— Что так поздно в низовья плывете?

— Дополнительно лес потребовался.

— А-а! Да-да, — и часто закивал головой. — Как же, знаю, знаю. Слышал… Ну валяйте, счастливого вам пути. У нас здесь тоже идут изыскания. Должно, скоро такие дела начнутся… э-эх!..

У лодки не было никого. По реке еще ползла бесконечная лента тумана, становясь все белей и плотнее.

Варя повернула к солнцу лицо, раскрасневшееся от ходьбы с тяжелой ношей. Она все еще не могла перевести дыхание. Даже для двоих валик оказался слишком тяжелым. Дойдя до берега, Варя тотчас опустилась на землю.

— Варя… — помедлив, ласково позвал ее Александр.

Она лукаво покосилась на него уголком глаза:

— А я знаю, что вы мне сейчас скажете.

— Что?

— Знаю. Ну, да ладно уж, говорите, — как бы нехотя разрешила ему Варя.

Он заговорил, но заговорил о том, как им лучше приладить валик и как надо будет потом такие валики ставить на всех плотах. Словно дождик холодный пошел. Сразу вытянулось лицо у Вари. Александр это заметил и, покусывая губы от смеха, продолжал рассуждать о чугунных валиках. Варя угрюмо молчала. Тогда, боясь, что он ее очень обидел, замолчал и Александр.

Так прошло некоторое время. Варя устало склонила голову к плечу, повернулась — из-под ноги вылетел выбитый каблуком камешек и покатился в реку, — вскинула на Александра невидящие глаза и бочком прилегла на жесткую гальку. Александр поспешно снял с себя телогрейку, подложил ей под голову. Она не отказалась, благодарно улыбнулась одними губами и повела пальцами, будто отыскивая что-то возле себя. Александр взял ее руку. Варя не отняла. Потом тихо, но настойчиво потянула руку Александра и, ладонью вверх подсунув ее себе под щеку, заснула.

 

Глава шестая

В ТУМАНЕ

Все собрались на плот, довольные прогулкой по твердой земле. Ждали, когда сползет с реки туман и можно будет поднять якорь. Известие о том, что «Сплавщик» уже вышел и через три-четыре дня их нагонит, поднимало девушек, как на крыльях. Споря и перебивая друг друга, они подсчитывали километры: и те, которые уже остались позади, и те, что еще надо было одолеть. Получалось: почти половина пути проделана. И это наполняло всех гордостью. Правда, впереди с лихвой тысяча километров, и самых трудных: с тихим течением, с осенними туманами, с вероятными штормами…

— А на то и щука в море, чтобы карась не дремал! — весело заявила Надя.

И все ее поддержали:

— Не раскиснем сами — и никакой шторм нас не возьмет!

Луша успела побывать в конторе колхоза, поболтать там с девушкой-счетоводом и теперь безудержно хвасталась тем, что ей удалось показать новый, быстрый и очень удобный способ умножения многозначных чисел на счетах.

— Вы понимаете, девушки, — захлебываясь, говорила она, — начинали мы вместе: она — на арифмометре, я — на счетах, и я успевала кончить вперед. Раз только или два она меня обогнала, и то потому, что в множителе были девятки. А так бы…

— Ой, Лушка, — кричали девчата, — насквозь тебя видим! Плыть на плоту тебе надоело, вот тебя и потянуло опять к счетам и арифмометру. Коли так спишем с плота.

— Да нет же, девушки, — прижимала Луша руки к груди, — я просто случайно зашла. Познакомились, разговорились, и я ей стала показывать…

— Ладно, ладно…

— Зато какую книгу у нее я достала! О путешествиях Георгия Седова по Ледовитому океану.

— Тогда другое дело, прощаем Луше, — сказала Груня, делая самое серьезное лицо. — Такая книга нам очень нужна. Может, самим во льдах плавать придется.

И все опять дружно и беззаботно захохотали.

Поля принесла с берега кедровых орехов и теперь деятельно их раздаривала:

— Берите, берите! У меня много, полный платочек насыпала, едва концы завязала.

— Где ты их взяла?

— Добрые люди угостили, — посмеивалась Поля. — Эх, если бы дома…

— …моя мама испекла бы вкусное печенье с этими орехами, — закончила Агаша.

Поля посмотрела на нее снисходительно.

— Да, испекла бы, — сказала она. — И нечего над этим подшучивать. Во-первых, моя мама — лучшая в мире повариха, а во-вторых, вкусная пища для человека…

— Не надо, не надо, — замахала руками Агаша, — я больше не буду!

Подошла Ксения и мрачно сказала:

— В такой туман «Сплавщик» на камни может напороться. Как вы думаете, девушки?

— Если капитан плохой…

Ксению как ветром сдуло.

Заложив руки за спину, Евсей Маркелыч озабоченно прохаживался по кромке плота. Его беспокоило, что туман, свалившись с гор в долину реки, лежит почти неподвижно. Когда-то его прогреет солнцем и поднимет вверх? Уходит золотое время. Каждый час дорого стоит. Плыть бы да плыть. Но выхаживать якорь Евсей Маркелыч никак не решался: он знал, что впереди, на выходе в русло реки, опасные камни — об этом ему еще раз напомнил и радист, — а миновать их близ берега, не «вырезаясь» на фарватер, не хватало уверенности — вдруг окажется мелко? Проплыть бы сначала на лодке да промерять… Но где же в таком тумане в одиночку отыщешь опасное место? Будешь вслепую блуждать по реке…

Наконец он принял решение.

— Вот что, девки: свезите-ка меня снова на берег, — сказал он, подозвав к себе двух первых попавшихся девушек, — и кликните мне Ирину.

Пока девушки готовили лодку, явилась Ирина Даниловна.

— Долго этакая беда висеть теперь будет, — объяснил ей лоцман. Ветерком бы живо продернуло, а так куда ему меж гор деваться! Солнцем не скоро поднимет. Хочу с якоря сняться. Чего же нам здесь попусту отстаиваться!

— А камни? — спросила Ирина Даниловна.

— Знаю. Потому и на берег снова еду. Найду Марка, с ним посоветуюсь мужик бывалый. Может, между камнями и берегом пройдет плот, ежели там не мелко. А Марк должен знать. Так душа у каждого сплавщика устроена: и не плавает уже человек, а рекой все равно интересоваться будет.

— Ну, а мне что без вас делать велите, Евсей Маркелыч? — Ирина Даниловна явно не одобряла затеи лоцмана. — Подождать бы уж лучше, когда солнце сгонит туман.

— Очертя голову куда попало не сунусь, — сухо сказал Евсей Маркелыч. Ему не понравилось замечание Ирины Даниловны. — А тебе вот мой наказ: подготовьтесь к подъему якоря. Вернусь на плот — ничего делать не надо. А с реки сигнал подам — выбирайте якорь.

Они условились о сигналах. Евсей Маркелыч сел в лодку, и через несколько минут девушки вновь высадили его на берег. Поднявшись в гору и с трудом переведя дыхание, Евсей Маркелыч глянул на реку: пласты тумана стали еще толще и плотнее. Да, это надолго…

Марка он разыскал в школе. Теперь здесь было шумно и людно. По коридорам с грохотом носились мальчишки и девчонки, все залепленные глиной, забрызганные известкой. Один пробежал, таща в руке банку с краской, и оставил за собой запах олифы и скипидара. Цепочкой прошло несколько пар с носилками, нагруженными новыми красными кирпичами. Навстречу им двигался «порожняк» с ведрами, ящиками, тазами. Все это оглушительно хлопало, гремело, стучало. Словом, жизнь шла полным ходом… Старшеклассники помогали ремонтировать школу: подновляли штукатурку, белили стены, красили окна, полы и двери. Марк, в длинном фартуке, засучив рукава рубахи и с головы до пят забрызганный жидкой глиной, перекладывал печь. Возле него вертелось человек пять юных подсобников. Они проворно подавали ему кирпичи, заготовляли в длинном деревянном корыте раствор.

— Эге, Марк, — сказал Евсей Маркелыч одобрительно, — да ты, оказывается, и печником можешь?

— Хватай выше! — весело крикнул Марк, проверяя лекалом только что выложенный ряд кирпичей. — Я не только печник, я и за весь ремонт ответчик. Вроде техника получаюсь. Нанимать со стороны у нас денег нет. А хотя и есть, зачем зря их тратить? Мы — молодой наш народ, — он показал пальцами на выпачканных в глине ребят, — так с директором школы договорились: отремонтируем школу сами, а на сэкономленные деньги библиотеку пополним. Так, что ли, орлы?

— Так! — дружно крикнули ребята. — И глобус новый, большой купим.

— А ведь хорошо придумали, правда хорошо! — Евсей Маркелыч пощупал пальцем еще не просохшую штукатурку на стенах. — Гляди, заплаты как чисто налепили. Эх, будь бы у меня время, я бы вам тоже пособил, стекла в окна нарезал. Только алмаза-то нет с собой…

— Не трудись, Евсей Маркелыч. — Марк спустился вниз, пополоскал руки в ведре с водой. — Стекла резать я тоже умею. Есть и алмаз. Управимся превосходно и сами. У тебя свое дело, поважнее нашего. Ты мне скажи: зачем опять на берег вернулся? Туман держит?

— Да… — вздохнул Евсей Маркелыч. — Боюсь вслепую на ходовую плот выводить. Знаешь, гряда камней есть впереди? Не натолкнуть бы плот на нее…

— Вполне может такое получиться, — согласился Марк.

— Ночь, хоть какая темная, я вижу реку, слышу ее, понимаю, не ошибусь, а в туман — как с завязанными глазами, и еще вата в ушах заложена.

— Никто в туман не плавает. Река — не открытое море. Тут ошибись вправо или влево — и готов: на косу или в берег.

— А стоять на якоре — сердце кровью у меня обливается.

— Туман до полден пролежать может, — подтвердил Марк. — У нас это часто бывает. Видишь, никакого движения воздуха нет.

— Вот и пришел я к тебе, Марк, посоветоваться. Не протиснусь ли я с плотом ближе к берегу, чтобы на ходовую ниже камней нам выйти? Тогда бы дальше и не страшно мне.

— Отмель тут, — поморщился Марк, — песчаная коса. Сядешь — хуже, чем на камни.

— А может, хватит воды? Осадка у плота только восемьдесят сантиметров. — Евсей Маркелыч так и замер в ожидании ответа. — Что ты на это мне скажешь?

Марк задумался. Ребята притихли, молча смотрели на него.

— Не знаю, — пощипывая мочку уха, наконец проговорил он, — не знаю. Спросил бы ты меня просто так, я бы тебе точно ответил: метр глубина. А коли плыть думаешь — не скажу, не знаю.

— Так… — глухо сказал Евсей Маркелыч и испытующе посмотрел на Марка. — Ясно… Значит, сидеть мне у моря и ждать погоды. Ничего больше не сделаешь.

Марк еще потеребил ухо. Отшвырнул ногой обломок кирпича.

— Померять бы, — пробормотал он. — Да ведь вслепую-то тоже сколько времени по отмели будешь шариться! А потом, песок — это дело живое, в одном месте ямку вымоет в нем вода, в другом бугор намоет. Ты ткнешь шестом в одном месте — хорошо, а через полсотни метров — другое: мель…

И снова наступило тягостное молчание.

— Пошел я, Марк… — Евсей Маркелыч хотел улыбнуться — не вышло: нерадостно было на душе у старого лоцмана. — За совет тебе спасибо. Без промера, действительно, куда же соваться!

— Ничего другого, Евсей, не выдумаешь, — с сожалением сказал Марк и подал ему руку. — Вернее по старой пословице: тише едешь — дальше будешь.

— Ясно — дальше, — недовольно заметил Евсей Маркелыч, — только от того места, куда едешь. Так по новой пословице. А полдня без толку здесь мне простоять на якоре придется.

Он повернулся было, чтобы уйти, но тут выступил вперед один из школьников, тихонько совещавшихся между собой в продолжение всего разговора Евсея Маркелыча с Марком.

— Дяденька Марк… — сказал он нерешительно и часто замигал веками, словно боясь высказать вслух свою мысль, но за спиной у него прошипели: «Говори, Никита!», и он, отмахнувшись от ребят, закончил: — Дяденька Марк, а ведь у нас по берегу более двадцати лодок стоит.

— Ну и что же? — не понял его Марк. — Стоят лодки. Рыбачат люди, как же…

— Да ежели бы нам всем в лодки и пройтись как неводом…

Никита не успел договорить. Марк ухватил его за плечи и начал трясти, приговаривая:

— Ай, Никита! Не Никита, а Никита Павлович!.. Погоди, Евсей, мы теперь пески надежно промеряем.

Евсей Маркелыч вытащил из кармана кисет с табаком и стал набивать трубку. Он сразу не разобрался, чему так сильно обрадовался Марк.

— В тумане хоть сто лодок будь, — сказал он с сомнением, — какая же надежность? Где густо, а где пусто. Друг друга не увидят.

— Погоди, Евсей, — остановил его Марк. — А мы от лодки к лодке веревку в цепочку вытянем и, право слово, как неводом пройдемся вниз. Так что ли, Никита?

— Так, дяденька Марк! — обрадованно подтвердил Никита. — Так мы и думали.

И ребята загалдели все сразу, предлагая разные поправки и новые варианты. Тут же вспыхнули и жестокие споры:

— В каждую лодку по два человека: один на веслах, а другой в корме с вешкой, меряет…

— Чего с вешкой? Лучше на веревку камень навязать да с кормы в воду свесить. Где глубоко — проплывет, а на мели — сразу по дну царапнет, не пропустит.

— Тоже надумал! А как ты узнаешь, какая глубина?

— Сделать каждому точно на девяносто сантиметров. Сколько окажется глубже — какой интерес. Плот бы прошел.

— Правильно! Лучше вешек! Это никак не подведет…

— И вешка не подведет, ежели часто и по-честному мерять.

— Двадцать-то лодок хватит ли?

— Чего ж не хватит! Через десять метров каждая — двести метров. А плоту и всего-то пятьдесят метров надо.

— Ох, какой ловкий! А в запасе?

— И в запасе хватит…

— Ну, взять да через пятнадцать метров лодки связать.

— Будет редко.

— Ничего не редко…

Марк потянул Евсея Маркелыча за опояску:

— Ну как, принимаешь совет?

Евсей Маркелыч весело попыхивал трубкой:

— Хорошее всегда принимаю.

— То-то! Вишь, они у меня какие!

— Лишнего себе не присваивай, — добродушно заметил Евсей Маркелыч. — У тебя! Будто ты в школе самый старший…

— Смотря в чем. — И Марк многозначительно поднял вверх указательный палец. — На всякие такие выдумки, может, и я самый старший… А ну, орлы, гаркнул он начальственно, — собирай сейчас по школе всех остальных и бегом к реке!

— А веревки, дядя Марк? — вернулся от дверей Никита.

— У меня на плоту бечевы сколько хочешь, — сказал Евсей Маркелыч. Пока лодки готовите, девчата мотков пять-шесть привезут.

Такого аврала еще никогда не видела школа. Все, кто был занят в ней на ремонте, — а набралось ребят более пятидесяти, — побросали ящики, ведра, носилки и помчались к реке. Девчонки визжали, кубарем скатываясь с крутого откоса; мальчишки покровительственно на них покрикивали:

— Ну, ну, осторожнее! Руки, ноги, головы не растеряйте! Держитесь крепче за землю!

У реки все потерялись в молочном тумане и находили друг друга только по голосу. Хрустела галька под ногами, гремели багры, плескалась вода под ударами весел, но ничего не было видно. Марк охрип, беспрестанно выкрикивая:

— Эй, сюда! Сюда сгоняй лодки! Орлы-и!..

И скоро возле него собралась целая флотилия. Девушки привезли с плота большие мотки бечевы. Евсей Маркелыч показывал, как следует протягивать веревки, чтобы они не мешали гребцам работать веслами. Закончив счалку лодок, он вместе с Марком сел в среднюю из них, и подвижная цепочка стала быстро развертываться, уходя в самую гущу тумана.

— Не напутают ребята, куда грести? — кинул Евсей Маркелыч, опуская в воду камень, привязанный к бечевке, и подтягивая поближе к себе ружье. Он условился с Ириной Даниловной, что выстрел из ружья будет сигналом к поднятию якоря, и рассказал ей, как вести плот.

— Мои ребята напутают? — удивился Марк. — На реке, поди, родились и выросли. Им берегов и видеть не надо. По направлению струй воды определят, куда грести.

Веревки постепенно натянулись, и весь счал лодок поплыл вниз по течению. Теперь и справа и слева неслись бодрые рапорты:

— Глубина!.. Глубина!..

— Пронос!.. Пронос!.. — кричали мальчишки, подражая вахтенным матросам с пароходов.

И «глубина» и «пронос» означало одно и то же: воды достаточно, плыть можно. Но слово «пронос» для них было как-то солиднее и звучнее.

В тумане многое казалось непонятным и загадочным. Лодки плыли вниз по течению, но иногда они вдруг словно пятились назад или сдвигались вбок. И каждый раз тогда тянулась рука Евсея Маркелыча к кормовому веслу. Но Марк, усмехаясь, его останавливал.

— Сиди, сиди! — говорил он. — Это не мы кружим — туман кружит.

И Евсей Маркелыч досадливо тряс головой. Уж кому-кому, а ему-то это было не в диковинку, да сразу не поймешь, не опознаешь, где истинное движение, а где обман зрения. И не сдержать невольного порыва: взять весло и выправить лодку…

Так получалось и со звуками. Голоса ребят то доносились с двух противоположных направлений — так, как плыли счаленные лодки, — то вдруг все мешалось, и было похоже, что лодка Марка и Евсея Маркелыча остановилась, а вокруг нее на далеком расстоянии побежал веселый хоровод. На самом же деле это различной плотности волны тумана отбрасывали и гоняли отголоски ребячьих выкриков по всей реке.

Густо шуршали на дне песчинки, увлекаемые быстрым течением. Изредка по бокам от лодки вскипали пузырьки воздуха. Значит, где-то в глубине, замытые песком, лежали водоросли и коряги.

Так прошло добрых полчаса.

— Однако, мы камни уже миновали? — спросил Евсей Маркелыч и сунул весло в воду — дна не достал. — Как ты думаешь, Марк?

— И я так думаю. А давай повременим еще минут пять. Хуже не будет.

По-прежнему со всех сторон неслись голоса. И с самых далеких лодок иногда глухо, отрывисто: «глу-би-на», «глуби…», «глу…», и с ближних лодок — четкое, звонкое «пронос», «пронос».

— Наградить бы чем мне твою пионерию, — сказал Евсей Маркелыч, вслушиваясь в затухающий шепоток раздробленного туманом эха. — Наградить бы, да нечем. Стараются ребята…

— А чего их награждать? — возразил Марк. — Я тебя не пойму, Евсей. Я считаю так: хорошо они сделали — скажи им об этом. Вот и вся награда. Помогать в трудном случае общему делу — не корысть, а святая наша обязанность.

— Да ведь ребята они все-таки…

— Что — ребята! Да они не менее нас с тобой понимают. Летом илимки с грузом за катером вверх по Каменной поднимались. Завод маслобойный там строится, масло из кедрового ореха собираются добывать. Ну вот, недоглядели матросы, пробили на камне илимку одну, а она потом и затонула. Не очень далеко от берега, а на глубине. На ней инструмент разный был. Так ребята узнали — и туда. Наши ж, усть-каменские ребята, как рыбы, плавают! Нырком, нырком, да всю илимку и выгрузили. — Марк нагнулся к воде, прислушался. Все. Косу перевалили, теперь пойдет глубина страшенная. На прошлой неделе я здесь осетра поймал. Махина! Пятьдесят шесть килограммов вытянул. Чуть меня за собой в воду не уволок… Давай, Евсей, сигналь на плот, коли решил не задерживаться.

Евсей Маркелыч приподнял ружье, подержал на вытянутых руках и затем раз за разом выстрелил из обоих стволов. Ребята ответили ему дружными криками. И через несколько минут Евсей Маркелыч с Марком оказались в кольце лодок. Они выплывали из тумана неожиданно и быстро — того и гляди, протаранят! С шумом, с хохотом сматывали больше уже ненужную бечеву.

— Айда, орлы, к берегу, — повторял им без конца Марк. — К берегу, к берегу! Все собрались?

— Все!

— Как же останется на реке один дядя Евсей?

— А чего? Стану на якорь, дождусь плота.

— Вдруг он мимо пройдет? В тумане не увидите.

— Не увижу, так услышу, как цепи работают. Спасибо, дорогие ребятки, за помощь!

— Не за что, дядя Евсей… Счастливого вам пути!

Ребята еще покружились возле лодки Евсея Маркелыча и гуськом потянулись к берегу. Марк перебрался в лодку к Никите. На прощанье он крепко пожал руку лоцману:

— Понимаешь, Евсей, рад я, что опять нам с тобой довелось встретиться.

— Спасибо, что помог, Марк. Не то полдня зазря бы у меня пропало.

— А полдня — это добрых двадцать километров. Думаешь до конца плот довести — вольготничать не приходится. Вообще-то трудный твой путь.

— Так ведь люди же везде, — заметил Евсей Маркелыч, — и пароход подойдет.

— Дальше все реже будут селения.

— А где есть — все одно при нужде помогут.

— Оно так, — согласился Марк, — везде свои люди, советские. Ну, прощай!.. Двигай, Никита…

Никита налег на весла, и лодка мгновенно растаяла в серебристом тумане.

Евсей Маркелыч проводил ее пристальным взглядом и, оставшись один на реке, весь превратился в слух — в ожидании, когда приблизится плот.

 

Глава седьмая

КСЕНИИ НЕ СПИТСЯ

Каждую ночь ложились туманы, а к полудню, поднявшись, собирались в рыхлые тучи и падали на землю дождем. Евсей Маркелыч решался плыть ночью только на прямых и безостровных плесах. Прикидывал, сколько может пройти плот за ночь, и если, по его расчетам, прямое плесо кончалось, бросал якорь и ждал, когда солнце согреет и поднимет туман. Тогда сразу оживала река: проносились густые табуны диких уток, радостно гоготали на отмелях гуси; то в верхнем, то в нижнем конце плеса возникали дымки пароходов. Стояла самая напряженная пора навигации: скорее, скорее успеть перебросить грузы, перевезти людей до больших холодов, больших штормов, до появления шуги, до рекостава. Шли целые караваны судов, шли пароходы в одиночку. Только и знай, приходилось Варе — она любила это делать — выходить на кромку плота и отмахивать белым флагом встречному или обгоняющему их пароходу, указывая сторону, которой они должны разойтись.

Часто пароходы проходили совсем близко от них, так что можно было переговариваться, не напрягая голоса.

Встречные спрашивали:

— Что поздно плывете?

— Сверхплановый гоним.

— У Туруханска нас крепкий шторм прихватил.

— Ну? А нам еще дальше.

— Достанется на орехи.

— Ничего. С чем идете?

— С рыбой.

— Увидите «Сплавщика» — скажите: ждем. Харч выходит.

— Ладно.

Караваны сверху проносились мимо плота очень быстро. Едва можно было крикнуть:

— Эй! Не видали там «Сплавщика»?

— Не-ет!

— Куда идете?

— В Северный порт с грузом.

— Счастливого пути!

— Догоняйте…

Каждый дымок, появлявшийся в верхнем конце плеса, встречали надеждой и провожали разочарованием: «Сплавщик» как в воду канул.

Туманы, дожди, холодные ветры — все это злило, мешало. Постоянные остановки на ночь отнимали много времени. Но самое трудное еще наступало: на плоту кончались запасы продуктов. Была только мука, если расходовать экономно, дней на пять. Все остальное иссякло. Ах, «Сплавщик», «Сплавщик», где же ты с одеждой и с продуктами?..

Будь на пароходе капитаном кто-либо другой, не Ванюша Доронин, можно было бы предположить: не торопится капитан. Этот же всю душу свою делу отдаст. А потом, с ним вместе и парторг леспромхоза Иван Антонович Глущенко. Если нет до сих пор «Сплавщика», значит, с ним что-то случилось. Но как узнаешь? До ближней радиостанции еще два дня пути. Да и что даст радиостанция? Запрос в Стрелку, запрос в Енисейск? Сутки ждать ответа и, допустим, получить: «Сплавщик вышел». Все. А дальше с ним что? Где он? Ну, где он? Река велика…

Что же все-таки делать?

Девушки ходили сердитые, не пели, как в начале пути, у вечернего костра песни.

В этот день цепи дергало сильнее обычного. Плот так и встряхивало. Видимо, шел он над густыми острыми камнями.

Ирина Даниловна, стоявшая на лоцманской вахте, тревожно качала головой:

— Ох, как закусывает!..

Левую цепь рвануло так, что на мгновение перекосилась даже головка плота, потом цепь заработала снова, но уже не натягиваясь, а слабо свисая с плота.

Ирина Даниловна подошла, наклонилась к ней, прислушалась и выпрямилась.

— Евсей Маркелыч, беда! — сказала она, войдя в шалашку и теребя за плечо только что заснувшего лоцмана. — Левую цепь оборвало.

Спустили запасную, но она оказалась значительно легче правой, и плот начало перекашивать.

— Худой правеж будет, — сказал Евсей Маркелыч. — Левые реи, считай, теперь без толку остались.

К вечеру лоцман стал жаловаться на одышку, головную боль. Постоял немного на гулянке и спустился обратно.

— Ты, Ирина, посмотри, пока видно еще, а я полежу. Может, отступит. Север, язви его, как начнешь в низовья спускаться, давит сердце…

Дул сильный низовой ветер — значит, тумана не будет. Евсей Маркелыч надеялся сделать за ночь километров двадцать — тридцать. Но легче ему не стало, и он, походив немного, повалился опять на постель.

— Кидайте якорь, — сказал вздыхая, — делать нечего.

Ныряя в прозрачной ряби мелких облаков, высоко над землей катилась туча. Бледные лучи перебегали по неспокойной поверхности Енисея. Ширина реки здесь казалась непостижимо большой; будто низкие тени, лежали берега. И, как ворота в неизвестность, далеко впереди поднимались два утеса. Похоже было, что там кончалась река.

— Плесо здесь прямое, — возразил лоцману Александр. — Мне кажется, что посредине реки и мелей быть не должно. Зачем бросать якорь, Евсей Маркелыч? Давайте поплывем.

— Ирина и так весь день на вахте, — с трудом выговорил Евсей Маркелыч.

— Я могу постоять, — решительно сказал Александр.

Евсей Маркелыч прикрыл ладонью глаза и замолчал, то ли припоминая, куда повернет за утесом Енисей, то ли обдумывая, как можно доверить Александру ночную лоцманскую вахту, когда на реке гуляет ветер и за поворотом станет давить плот к берегу. Не спокойней ли бросить якорь? Говорят: тише едешь дальше будешь… Будешь ли?.. Александр к реке начинает хорошо привыкать, берется за дело все смелее…

— Становись, — сказал он. — Если что, придешь спросишь.

— Я не устала, — вмешалась Ирина Даниловна. — Хотите — так я могу и еще постоять.

— Нет, куда же тебе. Или так разве: стойте оба, — махнул рукой Евсей Маркелыч. — У тебя, парень, смелости больше, а Ирина, как-никак, слив воды понимает лучше твоего.

Варя собиралась с Александром нести очередную вахту. Теперь он реже бывал на реях, все чаще становился с лоцманом на гулянку. Услышав решение отца, она закусила губу. Сразу пустынной и холодной показалась ей ночь.

Взяв себе Полю в напарницы и уйдя с ней в корму, Варя глаз не сводила с гулянки, где рядом стояла Ирина Даниловна с Александром. В неверном свете луны гулянка представлялась тонким черным силуэтом на сумрачном небе. В путаной игре теней и света с трудом можно было понять, что на гулянке два человека, и только. Но Варе сегодня казалось, что она различает каждое движение, каждый жест Александра и даже слышит его слова.

Слезы навернулись у Вари на глаза. Сегодня ей почему-то особенно сильно хотелось быть вместе с Александром, поговорить с ним… Ирина Даниловна и одна бы могла постоять на гулянке. Стояла же она раньше одна… А эта Поля сейчас болтает, болтает… Ну чего она говорит? Кому интересно?..

— Поди проверь рунталь! — закричала она на Полю. — Ветром раскачает рею — развяжется.

Поля беспечно отмахнулась:

— Не развяжется! А развяжется — никуда не уйдет.

— А я тебе говорю: посмотри! — строго повторила Варя.

Поля и с места не двинулась.

Тогда Варя пошла к рее сама. Проверила узел. Все было в порядке. Но она не вернулась к Поле, села на бревно и снова стала глядеть на силуэт гулянки.

Поля натаскала щепок, разожгла костер. Дрожа, поднялось легкое пламя и сразу, как пологом, задернуло все, что находилось поодаль.

С гулянки ночью река казалась бугристой. Словно чудом каким держался плот на середине, не скатываясь к берегу. И только потому, что нельзя было понять, в какую сторону он должен скатиться, Александр удерживался от соблазна закричать: «Эй, вахта, реи отдай!..»

Ирина Даниловна смотрела на реку спокойно. Плот хорошо держался фарватера. Здесь ветер бил прямо в лоб ему, и до самого поворота — часа два или три — отдавать реи не требовалось.

Александр стоял рядом с Ириной Даниловной, облокотясь на перила. От брусьев пахло свежей еловой смолой, и это ему сразу напомнило ночь, когда они вместе с Ириной Даниловной ездили на берег за корьем, припомнился их разговор на реке.

Александр видел, как в корму плота прошла Варя. Догоняя ее, по бревнам запрыгала Поля. Вот она что-то говорит и громко хохочет. Засмеялась и Варя. Пойти бы к ним…

Ирина Даниловна тихо сказала:

— Эх, Васятка, где ты, мой сыночек?

И задумчиво подперла щеку рукой.

Александр с точностью до отдельного слова вдруг вспомнил одно место из письма матери (всегда любившей немного пофилософствовать), присланного ему когда-то на фронт:

«Саша, ты встретишь на жизненном пути многое. Настоящую, хорошую дружбу товарищей. Это будет высокое, светлое чувство. И оно тебе покажется всем. Пусть так, не спорю. Но никогда, никогда не забывай своей матери. Никто так не любит, как мать. И любовь матери, Саша, никто и никогда не заменит. Она дается каждому вместе с жизнью, однажды. Дорожи ею. Люби свою мать!»

Он тогда ей ответил, что согласен со всем и только хочет внести одну существенную поправку: любовь всегда должна быть чистой, цельной и на всю жизнь — к матери, к другу, к девушке…

И мать написала:

«Хорошо, что ты так думаешь, Саша».

Сейчас он следил глазами за Варей и решал: именно Варя — та самая девушка…

Ирина Даниловна, придерживая левой рукой платок, трепавшийся на резком, холодном ветру, рассказывала:

— Раньше, бывало, уедешь куда — конечно, на плотах я не плавала, торопишься домой: встретят муж, сын. Радостно, полная жизнь. А теперь приеду — Васятка: «Мама, мама!» Я к нему вся, а себе ласки нет, холодно в доме. Вы не подумайте, что на жизнь я жалуюсь, жаловаться нечего, просто так говорю. Другому бы, может, я и не сказала, только вам. А теперь что же, у меня на всю жизнь дума другая: Васятку вырастить да чтобы с ним и с его женой потом не случилось такое. Я бы ради этого не знаю на какой подвиг пошла!

— А это уже подвиг… — Александр показал на кипящую волнами даль Енисея.

— Плавить лес? Нет, это не подвиг, — тихо сказала Ирина Даниловна. Это обыкновенное дело.

— Подвиг тоже обыкновенное дело, — возразил Александр, — только свершенное в очень трудных условиях.

— Вот то-то и есть, что в трудных, — сказала Ирина Даниловна. — А мы с вами сидим да потихонечку разговариваем, а другие сейчас в шалашке на теплой постели спят. Подвиг! Нет, вы хоть не смейтесь над нами…

Александр не стал спорить. Тот подвиг и велик, когда человек не думает, что совершает подвиг.

Ирина Даниловна вдруг перегнулась через перила гулянки и окликнула:

— Ксения, ты?

— Я, — ответила снизу Ксения.

— Ты чего не спишь? Смотри, с утра тебе на вахту.

— Не ново. — И, ворча, Ксения ушла в шалашку.

Ежась от все усиливающегося резкого ветра, Ирина Даниловна сказала:

— Знаете, чего она по ночам все выходит, смотрит? «Сплавщика» ждет больше всех. Всем нам «Сплавщик» — пароход, а ей — Ванюша Доронин.

Александр не нашел что сказать. Ирина Даниловна заговорила снова:

— У Ксении, сами видите, характер трудный какой, а Ванюшка от нее был без памяти. Вот как любовь разные характеры сближает! А Ксения с чего такая грубая и неприветливая? Отец у нее всю жизнь шофером на грузовой машине работал. В дальних рейсах всегда. Дороги таежные злые, и человек от постоянной маеты огрубел. Один сам с собой. День ли, ночь ли, зима или лето, он все в кабине трясется. Сердцем-то и не испорченный, а на слова распустился. Дома — пример. Ксения переняла его замашки. Знаете, подавала она заявление в комсомол — отказали: сперва, мол, исправься. И подействовало. Ведь сейчас она все-таки как шелк стала. А прежде бы посмотрели вы на нее! Очень она исправляется. И на отца даже теперь стала влиять. Он понял, сам подтянулся. Обещали Ксении девчата: со сплава вернемся — примут в комсомол. А вы теперь представляете, какой ей перед Ванюшкой Дорониным показаться хочется? Как бывает, когда девушка очень любит…

Она говорила еще что-то. Александр смотрел на прыгающие в лунном свете волны, на тлеющий в дальнем конце плота костер.

Спуститься бы сейчас с гулянки, пойти к Варе…

 

Глава восьмая

ЖУРАВЛИ УЛЕТАЮТ НА ЮГ

Утром Евсей Маркелыч почувствовал себя лучше. Он выходил из шалашки, глядел на серые, словно грязный войлок, тучи, безнадежно закутавшие небо. Вздрагивая от упрямого ветра, стегавшего в грудь, следил, как шевелятся пучки бревен на кромках плота. Медленно уползали назад однообразные, хмурые, безлюдные берега.

За ночь в крайних пучках выбило по нескольку бревен, теперь вахтенные перевязывали ослабевшие кольца проволоки.

Голодным девушкам работалось плохо. Они часто садились отдыхать или шли к костру греть руки, посиневшие от холодной воды.

Все ждали Верхне-Тумбасова, хотя и сами не знали, что оно им даст.

Евсей Маркелыч собрал девчат на совет. Ему хотелось начать по-особенному, так, чтобы походило на речь, чтобы все поняли, что это не простой разговор. Но красивые и торжественные слова не шли на ум. И он начал с самой сути.

— Так вот, дочки, — невесело сказал он, — выходит, дошли мы до ручки: есть стало нечего.

Девушки молчали. Главное угадывалось впереди.

— Плыть могли бы мы и еще, а теперь придется ставить плот на прикол.

И опять все промолчали. Пусть он сам первый предложит решение.

— «Сплавщика», видно, больше ждать не приходится. Беда с ним стряслась — это ясно. В Верхне-Тумбасове нас, может, разок и накормят, а до места продуктов все равно не дадут, сами живут на привозном: Север.

Он не спрашивал, он сам говорил. Девушки еще молчали: как можно отвечать на незаданные вопросы!

— Решаю так: присмотреть отстойное место и поставить плот на зимовку. Хуже, если потом придется бросить на открытом плесе. Как вы считаете?

Теперь был задан вопрос, и нельзя было не ответить.

— До Верхне-Тумбасова надо бы дойти, — первая сказала Поля. — Может, там про «Сплавщика» что-нибудь узнаем.

— За Тумбасовом близко не найти отстойного места, — возразил Евсей Маркелыч, — придется тогда тянуть до самой Бакланихи. Четверо, а то и пять суток нашего хода.

— Пойдем до Бакланихи, — предложила Ирина Даниловна, — все-таки ближе к месту будем. Коли к сроку, как хотели, не пригоним, так весной с первой водой скорей можно будет доплавить.

— А есть чего будем?

— По реке плывем, — вмешался Александр, — надо рыбы достать.

— Чем поймаешь? — сказал Евсей Маркелыч. — Думал уж я об этом.

— Купить у рыбаков.

— Не продадут без наряда.

— А если попробовать?

— Попробуй, — неохотно ответил Евсей Маркелыч. И, что-то припомнив, добавил веселее: — Ты ведь удачливый. Прошлый раз на помощь нам и пароход пассажирский завернул.

— Достану рыбы, — убежденно заявил Александр. — Как не достать! Помогали нам другие — почему рыбаки не помогут!

И сразу развязались у всех языки.

Конечно, голодно. Но все-таки половину пути проплыли уже! Впереди будет труднее. Ну и что же? Так подойдет же наконец пароход! Не «Сплавщик» — так другой какой-нибудь пошлют. На произвол судьбы ни людей, ни плот не бросят. А поставишь на прикол — значит, все: вода спадет, плот обсохнет, и пароход подойдет — не снимешь. Приходилось в войну и не так работать, да работали же! А теперь взялись — да не сделать? Самих себя будет стыдно. Прошлый раз комсомольское слово дали. Нарушить нельзя. А на Севере люди ждут лес. Еще их подвести?.. Нет, плыть!.. Плыть и плыть, пока можно!.. Есть нечего? Достать рыбы. Орехов кедровых набрать, ягод, грибов… как-нибудь перебиться… Да ведь и подойдет же «Сплавщик» с одеждой, с продуктами. Обязательно подойдет!..

Вдруг Луша подняла голову, оглядела серое, пасмурное небо.

— Журавли… — прошептала она вслушавшись. И радостная улыбка осветила ее лицо.

— Высоко. Не видно, — с сожалением проговорила Надя.

И все стали искать глазами окошко в тучах, в которое можно было бы увидеть косяк летящих журавлей. Но тучи ползли, сдвинувшись плотно, дул ветер, и, когда порывы его ослабевали, сверху, словно мелкие звонкие льдинки, падали голоса заоблачных путешественников.

— Поздние, поздние, — хмуро сказал Евсей Маркелыч. — Чего они так припоздали? Трудный будет им путь.

— Им что, — вздохнула Поля, — они в тепло летят. Будут себе — не знаю где, в Индии или, может, еще дальше — зиму нежиться. А мы…

— Да, журавли улетают на юг… — задумчиво проговорил Александр.

— Ну? — вызывающе бросила ему Ксения. — А люди? Люди плывут на Север. Ваши журавли уходят от зимы, а мы идем ей навстречу.

— Ксения, почему — мои журавли? — изумился Александр.

— Да вы, наверно, тоже бы за ними сейчас на юг полетели!

— Я? За ними? Да, если за ними, то только на юг. А за вами — на Север.

Все дружно захлопали в ладоши, радуясь ответу Александра, каким он срезал задиру Ксению.

На том и порешили: плыть. С утра отправить на берег пять-шесть человек — пусть наберут орехов, грибов, ягод.

Всем хотелось на берег. Дай волю — и никого не останется на плоту.

Только Ксения не пожелала ехать. Евсей Маркелыч отобрал девчат по своему усмотрению. Ирину Даниловну послал с ними старшей.

Дул крепкий низовой ветер. Покачиваясь на волнах, тяжелая завозня отделилась от плота. Ирина Даниловна, стоя на руле, махала рукой оставшимся.

— Ирина, — беспокойно крикнул ей вслед Евсей Маркелыч, — от берега далеко не ходите! На зверя, часом, не напороться бы. Ружья с вами нет.

— Попадется — мы его и так, без ружья, одолеем, топорами засечем! засмеялась Ирина Даниловна.

— Вы на пониз, на пониз возьмите! — объясняя больше жестами, нежели словами, советовал Евсей Маркелыч. — Километров на десять вперед заплывите, легче потом догонять нас будет.

— Лад-но…

Мелькая среди бесконечно бегущих гребней волн, завозня становилась все меньше и меньше, и скоро в бескрайнем просторе реки ее не стало видно совсем.

— Ну, а ты, парень, взялся, так присматривай себе рыбаков, требовательно сказал Александру Евсей Маркелыч.

Он очень осунулся за эти дни, посерел и еще больше сутулился. Глаза, нахлестанные холодным ветром, были красны.

— Как тебе кажется, — немного погодя спросил он, — вон впереди, по левому берегу, не дымок?

— Дымок, — вглядываясь, подтвердил Александр.

— Значит, рыбаки. Костры здесь жечь больше некому. Едешь?

— Еду.

Ветер разыгрывался все сильнее, шумливо катились по реке завитые барашком волны. Александр скинул телогрейку, надел прямо на рубашку брезентовый плащ, чтобы легче было грести, и стал отвязывать бьющуюся о бревна лодку. Евсей Маркелыч подошел его проводить.

— Нет, парень, — решительно проговорил он, глядя, как мечется на волнах легкая лодочка, — в такую погоду плыть одному не годится — опрокинешься.

— Не опрокинусь.

— Я поболе твоего на реке, знаю. Возьми в пару, на лопастные, гребца.

И поманил к себе проходивших мимо Ксению и Варю.

— Тебе плыть, — распорядился он, показывая Ксении на лодку.

— Что? Не поеду я! — наотрез отказалась Ксения. — Боюсь.

— Плавала же ты и не в такую погоду!

— На Ангаре плавала, а на Енисее боюсь. Темный он, и ширина — что море. Вон я на завозне даже не поехала, на этой скорлупке на верную гибель плыть.

— Ты других-то хоть не пугай, коли сама боишься! — наморщив брови, прикрикнул Евсей Маркелыч. — Иди тогда на реи — Агашку подмени, пошли сюда.

— Я поеду! — вызывающе сказала Варя и усмехнулась уголками губ. — Я не боюсь.

Евсей Маркелыч стал к ней спиной:

— Подменяй Агашку, Ксения.

— А я все-таки поеду! — с каким-то особенным упрямством заявила Варя, и голос ее зазвенел.

— Агашка поедет, — раздельно сказал Евсей Маркелыч. И раздраженно повторил: — Я сказал, Агашка поедет!

Варя пристально посмотрела на отца. Потом, озаренная неожиданно блеснувшей у нее догадкой, с укором спросила:

— Боишься, что дочь твоя утонет? Агашка чужая — не жалко?

— Идти за Агашкой? — спросила Ксения.

— Варвара поедет, — глухо ответил Евсей Маркелыч.

Енисей здесь был очень широк. Волны бесконечно вставали одна за другой и, сталкиваясь с лодкой, обдавали спину Александра холодными брызгами. Иногда лодка кренилась так сильно, что казалось: мгновением раньше накатись очередная волна — и суденышко перевернется. Но Варя сильным движением руки успевала поставить нос лодки в разрез пенистому гребню, и, разделившись надвое, волна отскакивала прочь, чтобы через минуту снова подняться, еще острее и выше.

Александр спокойно работал веслами. Первое ощущение неуверенности и, может быть, даже страха, когда Варя, не допуская в этом спора, взяла в руки кормовое весло, исчезло совсем. Он привык всегда надеяться только на собственные силы и умение и теперь ловил себя на мысли, что Варя правит лодкой так, словно бы это он сам сидел на корме. Их движения — гребца и рулевого — оказывались удивительно согласованными. И он забыл обо всем: о цели, ради которой поплыли они; о береге, до которого по-прежнему было еще далеко; о плоте, что среди грозно кипящей стихии чернел маленьким островком; даже об этих вот мутноватых волнах, поднимающих свои кривые пальцы, чтобы схватить и утащить с собой в пучину.

Близ берега лодка наткнулась на камень, скрытый под водой, и перевернулась, ударив кромкой Варю в плечо. Она попыталась встать на ноги, но не достала дна и ухватилась за лодку. Однако в следующее мгновение волна оторвала ее и потащила на своей бурлящей верхушке, чтобы сразу же швырнуть в темную яму. Пересиливая острую боль, Варя взмахнула ушибленной рукой.

Второй раз сделать это уже не хватило сил. Стало темно и холодно тяжелая волна прокатилась у нее над головой. Она еще сумела подняться наверх и, выплюнув воду, схватила глоток свежего воздуха, почему-то больно рванувшего ей грудь, а потом знакомая тяжесть снова легла на плечи, и зеленые огни замерцали перед глазами… Слабость сковала руки и ноги, но плыть почему-то стало легко, можно было не делать над собой усилий… Вот уже под ногами и песок… берег… Все…

…Варя открыла глаза. Весь мокрый, с посиневшим лицом, возле нее стоял Александр. Шумели где-то поблизости волны. Варя не могла повернуть головы.

— Где лодка? — спросила она, будто это было самое главное.

— Там, — махнул рукой Александр. — Наверно, рыбаки поймают.

Варя зажмурила глаза: слишком яркими казались эти нависшие над землей синие тучи. Глухо звучал голос Александра:

— …Быстрина… От камня струей потащило в реку. Теперь смешно сказать, а утонуть можно было…

И тошнота, страшная тошнота…

Потом все прошло.

Варя встала. Стуча зубами от лютого холода, сковавшего тело в мокрой одежде, они побрели вдоль берега, направляясь к далекому дымку за поворотом.

Их встретили на половине пути: старик с реденькой бородкой, густыми обвислыми усами, весь в блестках рыбьей чешуи, и с ним женщина в брезентовых штанах навыпуск поверх резиновых сапог и в брезентовой же куртке. Женщина часто облизывала потрескавшиеся на ветру крупные плоские губы.

— Все здесь? — с ходу спросил Александра старик. — Или больше вас было?

— Все, — сказал Александр.

— Ну, тогда здравствуйте.

Женщина заговорила, опережая старика:

— А мы видели, с плота вроде как лодка поплыла. Подумали еще: черт кого погнал в такой ветродуй! Потом и забыли. Ан смотрим после — вот она лодка, вверх тормашками плывет, а людей нет.

— Как это вы так? — неодобрительно спросил старик. — Добро бы еще на середке опружились…

— Верно говорят, что всяко бывает, — сказал Александр.

Если бы не мокрая и холодная одежда, так неприятно стягивавшая все тело, он, наверно, рассмеялся бы. Ведь в самом деле: утонуть почти на берегу!

Избушка рыбаков была устроена в обрыве и сверху хорошо укрыта дерном. В ней топилась железная печь, и жар сухими, калеными волнами приятно обжигал лицо и руки. На печи бурлил котелок со стерляжьей ухой, сладковато-жирный запах заполнял всю избушку. Снаружи, у входа, на сушилах была развешана многочисленная снасть: сети, невода, самоловы. В три ряда стояли бочки с рыбой, забитые и приготовленные к отправке, поодаль на песке — несколько лодок, и среди них та, на которой плыли Александр и Варя.

— Посушиться вам надобно, — сказала женщина, хлопотливо роясь в сундуке в темном углу избушки. — Передрогнете — хворь недолго схватить. Накося! бросила она сверток в руки стоявшего ближе к ней Александра. — Это подружке твоей. Посохнет одежда ее, тогда разменяемся. А тебе дедка что-нибудь даст.

— Найдем, — подтвердил старик. — Вот, бери, — и поманил женщину: Однако, выйти нам надо.

Александр вышел с ними. Старик спросил его:

— Чужая тебе она?

— Нет, не чужая, — ответил Александр.

За котелком ухи старик объяснил, что здесь рыбачит большая артель, но все сейчас на лове. Осталось двое: он чинит снасти, а женщина — засольщица. Рыба хорошо попадает, но погода совсем замотала: дожди и дожди. Договор давно был бы выполнен, да артель взяла обязательство — поймать сверх плана сорок центнеров. Значит, придется еще повозиться.

— Конечно, это дело доходное, — доказывал старик, довольный, что может вволю поговорить с новыми людьми, — хорошо, когда сверх плана пойдет. Тут и премии и отоваривание совсем другое. Словом, так: выгода очень большая…

Он все пододвигал ложкой гостям самые крупные и вкусные куски стерляди.

— Вчера приемщик с рыбозавода приезжал — видали, там бочки стоят? принял, в накладную вписал. Очень одобрил: хорошая рыба.

— А мы к вам тоже ведь за рыбкой ехали, — пользуясь удачно складывающимся разговором, сказал Александр.

— Можно, это можно, — согласился старик, — как не угостить свежинкой! Афимья, принеси-ка из ямки.

Афимья, набросив на плечи брезентовую куртку, вышла.

— Нам надо много, дедушка, — сказала Варя.

— Всю из реки, что ли? — отшутился старик. — И это можно. Пожалуйста, забирайте, не жалко.

— Нам целый бочонок. Так, чтобы на неделю на пятнадцать человек.

Старик сразу стал серьезным, не зная, верить или не верить услышанному.

— Да, да! — поторопился Александр. И коротко рассказал обо всем, что случилось с плотом.

— Нет, этак-то, милый, ничего не получится, — протянул старик, и было видно, что он плохо верит рассказанному. — Это вам надо было в Усть-Каменной наряд брать, там наша контора. Так не пойдет. Я думал, на ушку одну…

— Нельзя же за двести километров возвращаться обратно!

— А я не знаю…

— Это не ответ!

— Нам и сегодня уже есть нечего, — добавила Варя.

— А кто вас снаряжал, тот пусть и отвечает.

— Да разве заранее знали, что с пароходом такое приключится? взволнованно говорила Варя.

— Значит, надо было якорь бросать и стоять там, где ваши участки, — в Дороговой, что ли, ждать парохода.

— Выходит, мы плохо сделали, что плыли вперед? На месте стоять надо было?

— Да уж в таком разе ясно — стоять. Без харчей куда же? Как цыплята вылупились. Что вы теперь?..

— Да как тебе, деда, не совестно!..

Вошла Афимья с лотком рыбы. Пять штук свежих, невспоротых еще стерлядей. Старик отвел ее руку.

— Гляди-ка, Афимья, эти молодцы… — он говорил с явной насмешкой, — за целым бочонком приехали. Да нас же еще корят, попрекают.

— Вон чего! — сухо сказала Афимья. И дальше отставила лоток. — Нет, мы такими делами не занимаемся.

— Да вы что, нас за жуликов, что ли, считаете? — чуть не закричала от обиды Варя.

— Кто вы — мы вас не знаем, — уклончиво сказала Афимья, — а дело вы нам нехорошее предлагаете.

— Наряд давайте, — поддержал ее старик, — наряд. Тогда вам хоть десять бочек отпустим! — И расходился: — А что я старик, ты, девушка, мне этим в глаза не тычь: государственный интерес я оберегать обязан Рыба наша тоже не куда-нибудь идет — на заводы, рабочему классу. И наряды заведены не от баловства, не пустячные это бумажки. На пустом берегу мы живем, а не дикари какие, все понимаем. Года молодые, девушка, нам не вернуть, это ясно. А не комсомольцы мы — так внуки мои комсомольцы. И с заслугами, и в орденах ходят. Я перед ними совестью своей отвечаю…

— Нет, так нельзя! — горячо заговорил Александр. — Вы только послушайте…

И он, сильно волнуясь, сызнова повторил все. Только теперь говорил он со всеми подробностями: куда идет этот плот и почему идет так поздно. Рассказал, как он там, на Севере, нужен и как важно приплавить его до конца навигации. Перечислил, из кого состоит команда плота, рассказал, как тяжело было девушкам решиться на такое дальнее плавание и как все-таки они поплыли. Да, они могли бы стать на якорь где угодно: и в Старцевой, и в Дороговой, и в Усть-Каменной. Никто их не гнал. А они не стали. Без продуктов, одежда плохая — и поплыли дальше. Потому что каждый день — это пятьдесят километров. Бывает и больше. Цепи оборвало — и то не остановились. Можно еще плыть — плывут. Артель рыбу ловит сверх плана — это дело государственное, а плот сверх плана на самую важную стройку идет — это, выходит, не по-государственному? Да, их не догнал пароход. Но как обвинять, не зная, в чем дело! Никто не знает, что могло с ним случиться. Они вот и сами чуть не утонули сегодня. Енисей-батюшка — суровая река… Что ж, если не догнал пароход, значит, надо было и плот бросить? Выйти на берег и руки сложить? Так, что ли? Интересно, вот они — дедушка с засольщицей Афимьей, — как бы они поступили? Наверно, тоже бы не бросили…

Он говорил все горячее и горячее. Рассказал, как сегодня половина команды ягоды, орехи собирать поехала, а на плоту вовсе горсточка людей осталась. Лоцман больной. И опять-таки якорь не бросили. Можно плыть плывут. Вот так русские люди и на фронте делали — сверх предела сил своих сражались. Тем и Родину от врага спасли. Почему же после войны работать должны иначе? Будто Родину любят только в бою? Такими девушками, какие здесь плывут на плоту, каждому советскому человеку гордиться бы надо…

— А мы в жулики попали, — отирая пот со лба, закончил Александр. Слышали бы это наши девчата! Что ж, до свиданья, спасибо за обед, хозяева. Нельзя так нельзя. И без рыбы поплывем. Не знаю, чем будем кормиться, а плот все равно не остановим.

— Если обидела я вас сгоряча словом своим, — сказала Варя, — простите. Умысла у меня не было…

Тихо потрескивали в печке дрова, теплый пар поднимался от сохнущей на шестах одежды. Старик сидел, низко опустив голову. Афимья закусила губу.

— Конечно, — сказала она и нерешительно посмотрела на старика, — не знаю, как Степан… Правду вы говорите: нельзя плот останавливать. Можно бы дать вам…

— Я согласный, — не поднимая головы, ответил Степан.

— Есть у нас артельная рыба, своя, нам процент полагается. Ясно, могли бы бочонок дать. От нас двоих, может, и не получится, а со всей артели бочонок — дело пустое. Только люди-то все на лове.

— Ничего не скажут, — погладил бороду Степан, — на это дадут. Объясним. А за худые мои слова и вы не сердитесь. Забирайте рыбку себе на здоровье.

— Мы ведь не так, мы за деньги, — забеспокоилась Варя. — Сколько вам надо платить?

— Ай, вот еще — сколько! — словно отталкиваясь, замахала руками Афимья. — Не купленная, свой труд. Считайте — заемное.

— Нет, нет, это не дело! — воспротивился Александр. — Что значит заемное. Как же мы вам будем потом отдавать?

— И не отдадите — не обеднеем, — все продолжая отмахиваться, говорила Афимья, — а денег мы с вас ни за что не возьмем! Так, Степан?

Увидела лоток со свежей стерлядью, отставленный в сторону, сунула Варе:

— Это лоцману вашему на поправку.

Степан одобрительно кивнул головой.

А позже, когда нагруженная рыбой лодка вышла в реку, где чуть заметными звездочками горящих костров обозначался плот, Степан с Афимьей все стояли и смотрели ей вслед.

— Не жалко… — не то спросил, не то подтвердил Степан, оглядываясь на Афимью.

— Нисколечко, — сказала Афимья.

 

Глава девятая

А «СПЛАВЩИКА» НЕТ

Перед самым Верхне-Тумбасовом Евсей Маркелыч опять расхворался.

— Эх, рано я начал подниматься с постели, надо было отлежаться как следует, — упрекал он сам себя, поглаживая рукой левый бок: болело сердце. Ну, вы глядите там лучше…

Лоцманскую вахту теперь по очереди, но каждый самостоятельно, несли Ирина Даниловна и Александр.

— Ежели что, чаще спрашивайте…

К селу плот подошел днем. Моросил мелкий дождь. Желтые, глинистые берега оползали. В каждой, даже маленькой ямке блестели мутные лужицы. По пословице: летом бочка воды — ложка грязи, осенью ложка воды — бочка грязи. На голом, безлесном берегу село казалось промокшим насквозь, как те люди, что сегодня провели ночь под дождем на вахте.

— Вот что, Варвара, — сказал Евсей Маркелыч, подозвав к себе Варю, — на берег я не поеду, зря под дождем мокнуть не стану, не то совсем расхвораюсь. Поезжай ты. Возьми с собой еще кого из девушек. Спросишь на рации нам радиограмму. Ежели есть — привезешь, посмотрим, что нам дальше делать. Нет ничего — дай сама радиограмму, напиши, что в Бакланихе на зимовку становимся.

— На зимовку? — дрогнувшим голосом спросила Варя. — Значит, плыли, плыли, и все зря?

— На зимовку, — сухо повторил Евсей Маркелыч. — И не зря. Куда больше чем полдороги мы все-таки сделали. Весной легче будет доплавить.

— Да ведь в низовьях-то сейчас, в зиму, лес нужен! Чего ради старались мы? — сказала Варя и от обиды чуть не расплакалась.

— Сам я не понимаю, что ли? А поплывем — вовсе погубим. И весной тогда не будет его. После Бакланихи хороших отстойных мест не сыскать. Течение тихое становится, без парохода нет скорости у плота. Сто раз я пересчитывал: и штормы не помешают — все равно идти самосплавом вряд ли до конца хватит времени, затрет нас на плесе шугой, морозом схватит. Нет, нет, без парохода никак дальше Бакланихи идти нам невозможно. И меня тоже сердце вовсе замучило. Что это: день хожу, а три лежу.

Варя с беспокойством посмотрела на отца. Подсела к нему и, стараясь казаться беспечной, попросила:

— Папка, езжай-ка на берег ты сам. Заодно зайдешь в больницу.

Евсей Маркелыч осторожно повернулся.

— Нет, — отказался он, — я себя знаю. Ничего, отлежусь и здесь. Промокнуть на дожде для меня сейчас хуже всего.

Он не сказал главного: что его могут положить в больницу и тогда им одним плот не суметь довести даже и до Бакланихи и поставить там на зимовку.

Варя кликнула с собой Лушу.

Лодка причалила к нижнему концу села. Здесь рос невысокий северный березняк. Листья давно опали и густо покрывали холодную землю. Все вокруг было серым или желтым, только изредка синели еще не убитые морозом горечавки.

Увязая в липкой глине, девушки поднялись косогором, вошли в село.

На рации никаких радиограмм в адрес плота не оказалось.

— Но, — снимая наушники и близоруко щуря глаза, предложил радист, сейчас мое время со Стрелкой, и я могу, если удастся, вызвать их на прямой к аппарату. Вызвать? Кого?

Он поглядел на круглые часики, вделанные в переднюю стенку передатчика, и застучал ключом. Немного погодя остановился, прислушался к ответным пискам, похожим на чиликанье стаи воробьев, и сказал:

— Послали за начальником рейда. Что ему передать?

Варя написала на бланке: «Где „Сплавщик“?» — и подала радисту. Тот молча кивнул головой, тотчас же отстукал ключом и придвинул к себе целую стопку своих, служебных радиограмм. Работал он быстро, то отщелкивая ключом длинные рулады, то вслушиваясь в галдеж и возню воробьиной стаи в мембранах черных наушников. Девушки молча следили, как бегает по бумаге широкая рука радиста, переводя на понятный язык этот птичий разговор.

В дальнем углу комнаты на маленьком столике стоял большой, красивый радиоприемник. Включенный на самый тихий тон, он нежно-нежно передавал какую-то протяжную и грустную песню. Варя и Луша подошли ближе. Давно они не слышали такой красивой музыки. Но песня закончилась, и радиоприемник замолк. Потом в нем что-то щелкнуло, и диктор отчетливо сказал: «Говорит Москва. Передаем последние известия…»

Варя улыбнулась Луше:

— Москва!..

А диктор продолжал:

«…на передовых предприятиях страны широко развернулось предоктябрьское социалистическое соревнование. Коллектив станкостроительного завода „Борец“ принял на себя обязательство в оставшиеся два месяца закончить годовую программу и дать валовой продукции сверх плана не менее как на полмиллиона рублей. Уже сейчас завод „Борец“ довел ежедневный выпуск продукции на главном конвейере до довоенного уровня. Строители Джезказганского медеплавильного комбината вызвали на соревнование коллектив…»

— Ох, Лушка, душа моя кипит! — шепнула Варя подруге. — Смотри, как всюду…

Они обе склонились к радиоприемнику, увлеченные той поэзией цифр, которая всегда особенно близка человеку, видящему в труде самое для себя дорогое.

Наконец радист позвал Варю:

— Начальник рейда явился. Читайте.

На листке бумаги стояли слова:

«Кто спрашивает?»

Не задумываясь, Варя ответила:

«Лоцман».

Радист окинул ее критическим взглядом, но ничего не сказал. И через минуту протянул новый листок бумаги:

«„Сплавщик“ вышел из Енисейска девятого полной исправности тчк Полагали зпт что давно находится вместе вами зпт других сведений не имеем зпт срочно организуем розыски тчк Как продуктами?»

Вздохнув. Варя ответила одним словом:

«Есть».

Новый вопрос:

«Каком состоянии плот?»

Варя написала «плохом», но сразу же зачеркнула и ответила:

«Оборвана левая цепь зпт идем запасной зпт управлять трудно зпт штормом выбило сто шестнадцать концов».

Стрелка не удовлетворилась:

«Большой шторм?»

Варя пожала плечами: как ответить? И написала:

«Порядочный».

И опять не понравилось Стрелке:

«Подробнее тчк Какая погода?»

Варя писала:

«Дождь и ветер тчк Холодно».

А Стрелка не унималась:

«Какой силы ветер?»

Варя умоляюще посмотрела на Лушу. Та пожала плечами.

«Большой».

Но радист усмехнулся, перечеркнул и сам написал:

«Сегодня утром тихо тчк Вчера шесть баллов».

На этот раз Стрелка долго молчала, и радист потянул было руку к своим радиограммам, но тут снова зачиликали воробьи, и на бумаге появилось:

«Плыть дальше без парохода разрешаю только наличии хорошей погоды тчк Ином случае немедленно ищите место отстоя зпт заблаговременно становитесь зимовку тчк Куда держать дальнейшую связь?»

Варя опять посмотрела на Лушу. Ни та, ни другая не знали здешних селений. Спросить разве радиста? Потом она вспомнила:

«Туруханск».

Радист пожал плечами:

— Далеко вы берете.

Варя сказала:

— Ничего. Дойдем и туда.

Радист передал:

«Туруханск».

А Стрелка все настаивала:

«Узнайте метеостанции прогноз погоды ближайшие дни зпт только тогда плывите».

Варя ответила «ладно», но радист опять зачеркнул и написал:

«Завтра дождь ветер до пяти баллов зпт послезавтра сильный дождь зпт ожидается шторм десять баллов».

Варя прочла, вздрогнула и прикрыла ладонью бумажку. Как, значит, на этом и конец? Страдали, страдали, вели плот, ни с чем не считаясь, всю душу свою вложили в этот путь, а теперь придет ответ — «плыть запрещаю»? И становись на зимовку? А разве не ошибаются синоптики?

Она умоляюще сказала:

— Не надо…

Радист не понял:

— Чего не надо, шторма?

— Нет, передавать так. Лучше вот это, — подвинула ему свой листок:

«Ищите скорей „Сплавщика“ или давайте другой пароход тчк Плывем дальше».

— Дело ваше.

Он передал Варину радиограмму, выслушал ответ:

«Счастливого пути».

И снял наушники:

— Все. Переговорная закончена.

Варя поблагодарила:

— Спасибо! — И спросила: — Можно взять листочки?

— Возьмите, — разрешил радист.

Варя сунула их в карман, потянула за собой Лушу:

— Пойдем.

И замялась на пороге:

— А шторм такой обязательно будет? Совсем-совсем обязательно?

Радист близоруко прищурился.

— Метеостанция так предполагает. Случаются, конечно, и ошибки, — развел он руками. — А я не знаю, я не ручаюсь. Скажу одно: осенью погода на Севере — бестолковая погода.

 

Глава десятая

ШТОРМ

Варя передала отцу листки переговорной. Он долго перебирал их, вчитываясь в каждое слово и шумно вздыхая.

— Так где же пароход? — наконец спросил Евсей Маркелыч.

Варя пожала плечами.

— Это уж я не знаю.

— Я не тебя и спрашиваю…

Лоцман задумался. Что в этих листках — совет или приказ? В Усть-Каменной ему советовали остановиться, а он поплыл. Здесь дозволяют плыть, а он, как лоцман, как хозяин плота, имеет право стать на якорь, больше того — на зимовку. С такой оснасткой без сопровождения парохода дальше плыть нельзя.

— Ну, так что будем делать, папка? — нетерпеливо спросила Варя.

Плеса здесь, правда, надежные, прямые, глубокие. Вот только на мысу близ Верещагиной почти всегда бьет боковой ветер. И если шторм, так не пройдешь без парохода: боковая волна разломает плот, прежде чем он обогнет мыс… Куда же девался «Сплавщик»? Размыслить серьезно, так может быть только одно: пробежал в тумане или ночью мимо них — река-то здесь ох как широка! — и теперь рыщет в низовьях. А пока он поднимется вспять, сколько времени еще может пройти… Но как, как такой грех мог допустить Ванюша Доронин? Еще кто бы другой… Да…

Тут бросить якорь, стать на зимний отстой? Место подходящее. Поблизости больше такого не будет, не станешь сейчас — придется тянуть до Бакланихи. Погода пока держится. Продержится ли до Бакланихи?.. Вот тут и решай. Да…

Крепко нахмурился лоцман.

— Папка…

— Поплывем пока, — вставая, сказал Евсей Маркелыч, — куда же денешься!

— Пока? А потом? — спросила Варя.

— Когда будет потом, тогда, значит, будем и разговаривать.

Он влез на нары и зарылся в подушки с головой.

Такой ответ не успокоил Варю. Ей показалось, что отец твердо решил довести плот только до хорошего отстойного места и там поставить на зимовку. Ясно. Потом на попутный пароход, домой…

Домой!.. Придут домой — и что ж они дома скажут? Что скажут на общем комсомольском собрании? Не дошли… Стало трудно плыть дальше. Испугались… Сплавщики!.. Кислое молоко возить, а не лес плавить…

— Папка, а может, все-таки помаленьку и без парохода дойдем до места?

Не дождавшись ответа, Варя ушла. Подсела к девушкам, которые грелись возле костра. Там они долго разговаривали меж собой и на все лады рассчитывали: сколько же еще надо дней плоту, чтобы одолеть оставшиеся пятьсот километров! И получалось: не так-то уж много… И от сознания того, что сделано много и остается значительно меньше половины — хотя, быть может, окажется и трудней, — светлели лица девушек. Луша заговорила о возможном шторме, но тут же ее все подняли на смех: мало ли они выдержали всяких ветров и штормов!.. Ну, пусть прибавится еще один, перетерпим… В крайности, к берегу на денек приткнемся. Не вечно будет дуть ветер, у него сила ослабнет обязательно прежде, чем у людей… И Варя засмеялась вместе со всеми: ей очень понравились эти слова.

А прогноз Верхне-Тумбасовской метеостанции начал оправдываться уже на следующий день. Утро началось огненно-красной зарей. По небу поплыли разрозненные угловатые облака. На западе, словно выжидая удобное время, чтобы подняться и проглотить солнце, встала черная туча. Уж тут всякий скажет, что быть ветру с дождем.

И действительно, прошло немного времени — и покатились по Енисею беляки и заходили, заворочались крайние пучки бревен.

Превозмогая слабость, Евсей Маркелыч встал, вышел из шалашки, окинул привычным взглядом небо, реку, берега…

— Худо дело, — пробормотал он. — По приметам-то ровно бы так: за сутки этакая туча кругом земли обернется, а завтра встретит крепким дождем. Может статься, еще и со штормом.

Ирина Даниловна, угадав его тревогу, спросила:

— Под берег от шторма нам будет где встать?

Евсей Маркелыч обвел рукой кругом:

— Теперь, пока Верещагинский мыс не пройдем, где же ты станешь? Видишь, какие пески. Пока отстоишься — с головой замоет. Надо было становиться в Верхне-Тумбасове.

Варя этот разговор не слышала. Она сидела в шалашке, обдумывая, рассказать ли сегодня отцу о прогнозе погоды. Ее томило, угнетало то, что она не сказала ему об этом вчера. Вдруг прогноз правильный и надо было сразу что-то решать? Все-таки лоцман всему голова. Ему выбирать, что и когда надо делать. И не находила себе места, никак не осмеливаясь теперь заговорить с отцом. Может быть, с Александром лучше сперва посоветоваться? Он ведь тоже немало видел всяких опасностей, он смелый. Что он скажет? А коли на то пошло, так стать на прикол всегда успеется…

Александр был на лоцманской вахте, стоял на гулянке. Теперь с Ириной Даниловной они чередовались каждые четыре часа. Холодно там, наверху. Но Евсей Маркелыч по-прежнему держится своего правила: без глазу не оставлять плот ни на минуту. Так он сорок лет плавил лес, так будет и на сорок первом году. Не было за сорок лет аварий, не должно быть и на сорок первом году.

Варя решила ждать, когда сменится Александр. Но тут вошел Евсей Маркелыч с Ириной Даниловной. Взбираясь к себе на постель, он сказал девушкам:

— Ну-ка, дочки, пройдитесь с Ириной по всему плоту, хорошенько проверьте каждый пучок. Где ослаб — подкрепите, лежень проверьте особо. У якоря весь трос перебрать, просмотреть, не подвел бы в лихую минуту. А завтра быть, кажется, делу…

И тревожно ёкнуло сердце у Вари.

Заданного Евсеем Маркелычем урока хватило до самого вечера. Косой дождь с ветром хлестал все время, пока девчата работали на плоту. Всех промочило до нитки. Посиневшие, но довольные — просмотрели, проверили каждый пучок, подправили каждое крепление, — девушки уже в сумерках собрались у маленькой железной печки, поставленной в шалашке недалеко от входа. В Стрелке завхоз рейда бросил ее под нары, шутя:

— Пока пользуйтесь. Новую закажу — «Сплавщик» привезет.

Теперь эта печка казалась им краше солнца.

— Вот так деньки начались, девушки! — растирая над печкой негнущиеся, красные руки, говорила Поля.

— Дальше от огня руки держи, не то с пару зайдутся, — посоветовала ей Агаша.

— «Деньки»! — сказала Ксения. — Деньки как деньки. Лучших не ждите осень. Не на юг, а на север плывем.

— Все-таки почему же так сразу? — пряча руки за спину, спросила Поля.

— Это тебя сегодня сильнее всего промочило, вот и показалось, что сразу. Давно уже так.

— Нет, недавно. Сегодня первый день.

— Давно…

Девчата заспорили, словно это имело значение.

В шалашку вошел Александр. Его так и перетряхнуло короткой дрожью. Он тоже протянул руки к огню.

— Ну, чего вы ворчите? — спросил он, через силу улыбаясь. — Почему холодно? Потому что вы сами стали холодные. Песен не поете, не пляшете, вот и стали застывать. Верно?

— Поди сам попляши! — язвительно прошептала Ксения.

— Почему бы и нет? Пойду, — сказал Александр.

— Под дождем?

— Дождь перестал. Ну, кто со мной?

Никто не двинулся с места.

Александр все же растормошил девушек.

После ужина он выскочил первым и разжег большой костер. К огню потянулись и остальные. Утихающий ветер порывами трепал длинные языки пламени. Огонь выманил из шалашки и Евсея Маркелыча. Он никак не мог примириться с тем, что ему нужно лежать. Подумав, он полез на гулянку: хоть час постоит. Александр, подзадоривая девчат, плясал больше всех.

Вдруг его кто-то потянул за руку. Он оглянулся — Варя.

— Саша, надо поговорить, — запинаясь, сказала она.

Горячая волна обдала Александра: Варя впервые назвала его Сашей.

— Пойдемте сюда, что ли, в шалашку, — сказала она и быстро скрылась за дверью.

В шалашке было темно. Железная печка погасла. Запах жилья за эти многие дни и ночи, проведенные здесь, Александру показался родным. Вот так пахнет всегда в своем доме…

— Варя, — окликнул он вполголоса и ощупал рукой ближние нары, — где вы?

— Я здесь, — отозвалась она из дальнего угла. — Идите сюда.

Теперь глаза Александра немного привыкли к темноте. В профиль расплывчато рисовалась на стене шалашки откинутая назад голова девушки.

— Саша, что я наделала! — В голосе Вари звучала тревога.

— А что?

— Я знала, какая будет завтра погода, и отцу ничего не сказала.

— Ветер стихает, — успокоил ее Александр. — Погода будет хорошая.

— Нет, — с усилием выговорила Варя, — завтра будет шторм.

— Шторм? — недоверчиво переспросил Александр. И решил отшутиться: — Ну и что же? Как говорят, без шторма на море не бывает, а Енисей — брат морю…

— Нет, вы ничего не знаете…

И Варя передала ему свой разговор по прямому со Стрелкой.

— Нехорошо, конечно, что сразу Евсею Маркелычу вы не сказали. Но ведь все равно нам шторма не избежать бы, — подумав, заметил Александр. — Если будет — он будет везде.

— Да, везде, — с ударением проговорила Варя. — Везде. Но не везде можно плоту отстояться от шторма. Вчера там, может быть, было и можно, а здесь определенно нельзя.

И на это возразить было нечего.

— Отец крепко беспокоится, сами вы видели, — заговорила снова Варя. Почуял, что будет шторм. Только он понял это сегодня, а я знала вчера. А сегодня плот на отстой уже негде поставить — пески.

— Проскочим, — все еще стараясь казаться беспечным, сказал Александр.

— Если бы так! А не успеем? — И вдруг с ожесточением: — Чего я такая упрямая? Все хотелось, чтобы плот до места дошел обязательно!

— И хорошо, что упрямая, Варенька. — Он нашел ее руку. — И не только упрямая, ты и смелая. И плот наш дойдет. Дойдет! Ты верь!

— И дура же, дура я какая! — в отчаянии говорила Варя, не отнимая своей руки. (Они оба не заметили, как перешли на «ты».) — И чего я никому, даже тебе не сказала?.. Думала: часто ошибаются синоптики — чего зря отца расстраивать, больной он. Что же мне делать теперь?

— Варенька!..

Варя затихла. Долго сидела молча. Потом подняла голову и твердо сказала:

— Ежели что случится, одна я во всем виновата.

— Варенька, может быть, и страшного нет ничего…

А у костра, за стеной шалашки, девушки по-прежнему шумели и хохотали, затеяв какую-то игру.

Вдруг Варя вскочила.

— Саша, Саша, тебе на вахту надо идти, — несколько раз повторила она. Отца надо сменить. Иди…

Оставшись одна, Варя стала шарить на нарах: куда же девался платок? Надо идти и ей на реи. Там холодно, темно, ветер, дождь… Ничего! Это все ничего… Где же платок? Ах, вот он куда свалился! Варя закутала голову, надела брезентовый плащ и, застегнув верхнюю пуговицу, уронила руки.

— Нет, нет, не уйду, пока отцу не расскажу всего, — прошептала она. Вину свою утаивать не стану.

Утром солнце выглянуло только на несколько минут, и сразу на него накинулись распухшие от изобилия влаги клочковатые облака. Они, как разведчики, бежали впереди, а за ними серой стеной двигалась та самая туча, о которой Евсей Маркелыч говорил, что она за сутки обернется вокруг земли. На воду сразу легла плотная рябь. Впереди, километрах в шести, острой стрелой далеко уходя в реку, обозначился Верещагинский мыс.

— Эх, накроет нас тут! — озабоченно говорил Евсей Маркелыч, глядя то на далекий мыс, то на тучу, расползающуюся по всему небу. В одном конце ее уже протянулись к земле широкие косы большого дождя. — На самом мысу, как есть на самом мысу прижмет… Час бы один нам всего!..

Он тоскливо оглядел берега: пески, пески… Нельзя податься ни вправо, ни влево — принимай бой на самой середине реки. И недалек мыс, за ним есть где укрыться, да ведь рукой до него не дотянешься. Вон наверху опять показался дымок. Если с баржами пароход, ему здесь тоже достанется, если налегке — успеет убежать за мыс.

— Ну, дочки, держитесь, — сказал он, подзывая девушек к себе, — сейчас будет нам ладная баня.

Рыская по всей реке, от мыса уже катились беляки.

— В шалашке чтоб никого, — торопливо приказывал Евсей Маркелыч. Он сразу стал жесткий, сухой и ростом словно выше. — На гулянке делать нечего, еще сорвет, в реку сбросит. Я стану здесь, Ирина — посередине, ты, — сказал Александру, — в корму. К каждому по четверо.

К Александру подвинулись Варя, Луша, Агаша и Поля. Остальные разделились между Ириной Даниловной и Евсеем Маркелычем.

— Команды больше не ждать никакой, самостоятельно действуй каждый. За реями следить, чтобы не оборвало. В запас с собой — веревки, тонкую снасть. Пучки начнет вышибать — баграми ловите, чальте к плоту. Чуть где заслабит крепите чем можно. Помните: одно бревно выбьет — за ним весь пучок уйдет, пучок уйдет — все челено расшатается. Разобьет челено — плоту конец. Не спасешь лес — сам погибнешь.

Первый беляк ударился в угол плота, разбился мелкими брызгами. Ветром захлопнуло дверь шалашки. Косы дождя, как плотный занавес, заслонили Верещагинский мыс.

— Коли, случаем, сбросит в воду кого, с нижнего конца подплывайте. К нему — все на помощь. Ну, бегите!

Он стал спиной к стойке гулянки и подозвал к себе Варю:

— Вот, Варвара, запоминай этот день на всю жизнь… А винить я тебя сейчас не виню. Будь я, как ты, и сам, может, так сделал бы… Иди…

Оставшимся с ним девушкам Евсей Маркелыч показал место возле себя:

— Посидите пока.

И с завистью подумал о пароходе:

«Порожним корпусом чешет. Зацепил бы нас, как было бы ладно! Да в шторм-то подходить к плотам они не больно охочи».

Прогнав первую толпу беляков, ветер глубже зарылся, уперся в Енисей широким плечом и двинул его одним сплошным валом. Он покатился, шумный, тяжелый, подминая все, что попадалось на пути, и серые косы дождя не поспевали за ним.

Осев под тяжестью волны, скрипнули передние челенья. Вал прошелся поверх бревен, затопив людям ноги почти по колено. Одно мгновение казалось, что вот исчезла уже и опора, и люди стоят, каким-то чудом удерживаясь на воде. Потом бревна всплыли, и плот заворочался, застонал.

Девушки бросились проверить крайние пучки. Они успели это сделать и сойтись все вместе опять, прежде чем накатился второй вал, еще тяжелее и выше первого. Следом за ним хлынул дождь. Теперь вода была кругом, и трудно было понять, куда движется плот и что сталось с остальными челеньями.

Варя, чувствуя, как шевелятся у нее под ногами бревна, перевязывала разбитый ветром пучок. Толстая, жесткая проволока больно резала ей озябшие пальцы, не хватало сил стянуть проволоку в тугое кольцо. Свободной рукой Варя нащупала ломик, продела в кольцо и не успела его повернуть. Мимо нее на кромку плота, таща за собой трос, пробежали Луша и Поля, и вдруг обе разом упали на колени.

— Ай!..

Варя оглянулась.

Третий вал обрушился на плот. Луша с Полей не смогли отскочить и так, припав к бревнам плашмя, приняли удар. Шипя, вода разлилась над головами девушек и скрыла их на мгновение совсем.

Варя кричала отчаянно:

— Саша!..

И как-то странно осела.

— Варенька!..

Александр, преодолев напор урагана, подскочил и схватил ее за плечи. Плот приподнялся, и Александр увидел на том месте, откуда он только что оттащил Варю, черное окно воды.

Зашевелились и остальные пучки.

— Трос поперек!

Мелькнула с багром Агаша.

Луша и Поля, мокрые до последней нитки, торопливо заделывали концы троса по краям челена. Александр с Варей прихватывали к тросу пучки тонкой снастью.

Валы бесконечной чередой катились по реке. Дойдя до плота, разламывались на угловатые зеленые волны и толпились, набегая одна на другую. Дождь всех хлестал, такой же крупный, косой и холодный.

Над самой головкой плота из серой мути дождя вынырнул остов парохода.

— Врежется, дьявол слепой! — в испуге замахал руками Евсей Маркелыч.

— «Сплавщик»! — вне себя крикнула Ксения.

— Подь ты!..

«Сплавщик» гудел радостно, победно, перекрывая гул урагана, словно хотел сказать: «Вот и догнал я вас все-таки!»

Держась за поручни капитанского мостика, не замечая бьющего в грудь дождя и ветра, Ванюшка Доронин кричал в рупор:

— Эй, на плоту! Буксир приготовить! Делаю оборот, захожу снова…

Пароход бортом почти касался плота. На палубу выскочили матросы. Среди них появился Иван Антонович, парторг леспромхоза.

— Ваня! Ваня! Я здесь! — кричала Доронину Ксения.

Он ее не видел.

— Не надо! Не надо! Не разбей пароход! — Евсей Маркелыч показывал на узкую щель между плотом и пароходом. — Пережди первый вал…

В шуме волн и ветра ничего не было слышно.

— Беру с кормы. Готовьте буксир, — отчетливо повторял в рупор Доронин. — Людей в корму, людей в корму…

На какую-то долю секунды пароход бортом коснулся плота, и в то же мгновение на плоту оказалось человек восемь матросов. Вслед за ними на бревна, как лягушонок, шлепнулась Фима.

— Даю оборот, даю оборот! — повторял Доронин. — Людей в корму, людей в корму…

«Сплавщик» загудел опять, торжественно и протяжно, и рывком отделился от плота. Завеса дождя сразу скрыла его из виду.

— Ты это как? — спросил Евсей Маркелыч, удивленно оглядывая неведомо откуда появившуюся Фиму.

Он не заметил, как та с парохода соскочила на плот. Нога у Фимы еще была забинтована.

— Откуда ты?

— Торопились догнать вас. А ночью в тумане в глухую протоку вскочили и на мель присели — такое несчастье! — торопливо говорила Фима, забывая сказать о себе и все объясняя, почему задержался «Сплавщик». — Целую неделю снимались. Иван Антонович от горя почернел. Ванюшка Доронин и спать не ложился. Все сваями, сваями выталкивались, а вода убывает. И за островом никто нас не видит. Я вся извелась, прямо сгорела…

Евсей Маркелыч не слушал ее. Жестами объяснял матросам, что делать. Потом все они, наклонясь головой вперед, чтобы пробить стену дождя и ветра, побежали на корму. Фима, прихрамывая, спешила за ними. Отстала далеко, а все говорила, словно ее кто мог слышать:

— Извелась я, ну прямо извелась вся…

У кормы волны громоздились выше и острее. Ветром сбивало крайние челенья, и теперь плот все больше выгибался дугой, становясь боком к волнам. Все чаще отделялись одиночные бревна, выбитые штормом из пучков. На втором от конца челене стоять было опасно: там все ходило ходуном — лопнула проволока сразу на нескольких пучках, и не скрепленные теперь меж собою бревна подскакивали при каждом ударе ветра. Иногда волны, словно сговорившись, полукружием одновременно вставали вокруг, и тогда плот падал как в яму. А в следующий миг шумящие гребни смыкались вершинами и забрасывали людей клочьями пены.

Дождь теперь не свергался сплошной стеной, как вначале. Ветер ее изрыл, проделал в ней ходы, разбил, как клиньями, на части, обратив в блуждающие над рекой водяные смерчи.

Когда такой столб проходил над плотом, казалось, что под его поступью гнутся толстые бревна. Люди падали ничком. Но только столб сползал с плота, они опять вскакивали и брались за багры.

Вдали, как тень, стал виден Верещагинский мыс.

Евсей Маркелыч с матросами добрался в корму как раз к тому времени, когда, сделав где-то вдали оборот, «Сплавщик» вновь приближался к плоту.

— Ох, рисковый парень! — шептал лоцман. — Вот рисковый! Другой бы удрал под берег и стоял там…

Доронин махал ему рукой, кричал в рупор — ветер относил его слова.

С парохода готовились кинуть легость. Ловить ее подбежали сразу несколько человек. Не возьмешь сразу — снесет волной, и тогда закидывай снова.

В воздухе мелькнул мешочек с песком, заделанный на конце легости. Поскользнувшись на мокром бревне, его всем телом прикрыла Ирина Даниловна. Она больно ударилась, вскрикнула, но тут же вскочила и побежала к буксиру, выбирая на ходу тонкую бечеву.

— Дайте я сделаю! — крикнул ей Александр.

Ирина Даниловна, не обращая внимания на боль от ушиба, стала привязывать легость к канату. На пароходе застучала лебедка, пополз в воду стальной трос.

— За пучками следите, — показывал девушкам Евсей Маркелыч.

Трос упал в воду. Пароход отходил все дальше, зарываясь в волны всем корпусом.

— Ну, черт, и смелый же! — восхищенно бормотал Евсей Маркелыч. — Даст типок — сам не опрокинулся бы…

Трос взлетел над водой, прочертил прямую линию от парохода к плоту. Скрипнули от типка — короткого и сильного рывка — бабки, за которые был заделан буксир. Пароход так и заерзал на вершине волны, накренился, но выпрямился.

Обошлось!

— Буксир… буксир проверьте… — не услышал, а только догадался Евсей Маркелыч, о чем кричит ему в рупор Ванюшка Доронин.

Он помахал ему рукой:

— Бери!

Плот стал выпрямляться. Волны били ему теперь не в бок, а в лоб и становились слабее и мельче.

Медленно приближался Верещагинский мыс. Пройти бы только его! А с пароходом уже не страшно плыть и до конца.

И вдруг оборвалась коса дождя. Открылась необъятная, заполненная кипящими волнами даль. Над нею голубело чистое небо. Штормовая туча сваливалась влево, уходила за Енисей, в бескрайную тайгу, стеля перед собой лес, как спелое ржаное поле.

А ветер еще гудел и метался над рекой, словно боялся, чтобы туча не повернула обратно. Потом, так же как и дождь, оборвался внезапно. Яркое выглянуло солнце, и на серой завесе уходящего дождя заиграла великолепная радуга.

<1947>