Евгений Сартинов

Гороскопы всегда врут

 

ГЛАВА 1

Когда во входную дверь негромко, но требовательно постучали, Геннадий Нечаев, прежде всего, посмотрел на настенные часы. Электронное табло высвечивало двадцать три сорок, по времени это должен был быть Рыдя, но, на всякий случай, прикрыв газеткой то, что лежало на журнальном столике, Геннадий подошел к двери и спросил:- Кто?

— Свои, — донесся в ответ хорошо знакомый, хрипловатый голос.

Нечай, так все звали хозяина дома, открыл дверь и впустил в квартиру высокого мощного мужчину с большой круглой головой. Светло-русые волосы Рыди резко контрастировали с чуть раскосыми черными глазами, а маленький приплюснутый нос, свернутый на сторону, и большой шрам на губе указывали на бурное прошлое гостя. Хозяин дома сильно проигрывал ему и в комплекции, и в росте. Чуть выше среднего роста, худощавый, с черными, как будто давно не мытыми волосами, с впалыми щеками, к тому же словно изъеденными оспой, Нечай казался гораздо моложе своего гостя, хотя разница в возрасте составляла всего два года.

— Ну что, поедем? — спросил Рыдя, поигрывая по привычке большой связкой ключей.

— Посиди немного, я сейчас закончу с этим, а потом и прокатимся, — попросил Нечай.

Рыдя уселся в кресло и, вертя в руках свои разнокалиберные ключи, стал наблюдать за действиями Геннадия. А тот откинул в сторону газету, под ней на старом вафельном полотенце лежали три пистолета Макарова. Два были в обычном виде, третий — в разобранном состоянии. Над ним и склонился Нечай. Судя по толстому слою солидола, оружие раньше находилось на консервации. Снятием излишков смазки и занимался Нечай до прихода гостя. Делал он это очень аккуратно, даже на руках у него были надеты тонкие нитяные перчатки. Собрав пистолет, Геннадий передернул затвор, поднял дуло вверх и нажал на спуск. Услышав отчетливый щелчок бойка, Нечай удовлетворенно кивнул головой и вставил во все три пистолета обоймы с патронами. Чуть поколебавшись, отложил один пистолет в сторону, а оставшиеся два завернул в то же полотенце и спрятал сверток в одно из отделений стенки. Снимая перчатки, он повернулся к Рыде и заявил:- Ну, вот теперь поехали, прокатимся, на ночь глядя.

Накинув на легкую тенниску джинсовую куртку, Нечай аккуратно прикрыл пистолет носовым платком и, завернув в него оружие, спрятал его в боковой карман. Уже у двери, выпустив из квартиры гостя, Нечай вспомнил еще кое-что, досадливо поморщился, зайдя на кухню, он вернулся с небольшим полиэтиленовым пакетом.

— Чуть самое главное не забыл, — бросил он поджидавшему на улице здоровяку, — вот бы уехали.

Стояла летняя ночь. Нагретый за день июльский воздух и ночью продолжал обволакивать тело приятной теплотой, небо сияло невероятным количеством звезд и, хотя луны не было, но казалось, что и от них достаточно светло. Но и Рыдя, и Нечай мало обращали внимание на все великолепие ночной картины. Промчавшись по улицам города, их красная «Нива» въехала в лес. Деревья и кустарники, казавшиеся неестественными в свете фар, замелькали по обе стороны дороги. Ехали они не слишком долго, вскоре Рыдя свернул с шоссе, и машина, проехав метров двадцать по густой траве, остановилась.

Оставив автомобиль, Нечай и Рыдя пошли в глубь леса. Здесь было особенно темно и, несмотря на то, что они старались идти осторожно, все-таки временами то один, то другой натыкались на ветки или стволы деревьев, вполголоса чертыхаясь. Минут через пять они подошли к высокому деревянному забору, откуда раздался заливистый лай небольшой белой собачонки. Вскоре из сторожки рядом с воротами показался высокий, мощного сложения человек и прикрикнул на собаку.

— Ну, чего разлаялась, пустобрёшка?! Опять, поди, ёжика учуяла?!

Охранник долго вглядывался в смотровое окошко калитки, стараясь рассмотреть, что же обеспокоило собаку. Но что можно рассмотреть в лесу в безлунную ночь? На всякий случай он обошел с фонарем не очень большую, соток десять, усадьбу, проверил окна и двери одноэтажного дома в глубине участка. Убедившись, что все в порядке, охранник ещё раз выругал собачонку и скрылся в своей сторожке.

Переждав немного, Нечай перекинул через забор большой кусок свежей печёнки. Он упал совсем рядом с кудлатой дворнягой, и та мгновенно проглотила невиданный деликатес. Следующий кусок собачьего лакомства Нечай бросил метрах в десяти от первого, третий еще дальше, и так потихоньку увел собаку от сторожки. Последний кусок собака получила уже за домом, с противоположной от ворот стороны. Доев его, мохнатая побрехушка еще несколько минут стояла, задрав голову и повиливая хвостом в ожидании продолжения банкета, но затем жалобно заскулила, упала на бок, и вскоре уже билась в агонии. Услышав ее последний хрип, Нечай с помощью напарника легко вскочил на забор, спрыгнул вниз, подхватил лежащее на земле вытянутое тельце дворняги и перекинул его через забор. После этого он пошел к дому, ко второму, запасному выходу. Нечай подошел к двери, подсвечивая себе небольшим фонариком, быстро подобрал ключи, открыл замок и проскользнул внутрь дома. Вернулся он минут через десять, снова запер дверь, отделив ключ от общей связки, положил в нагрудный карман куртки. После этого Геннадий перелез обратно через забор, кивнул поджидавшему его напарнику и двинулся к машине.

Только в «Ниве» Нечай позволил себе расслабиться, закурил сигарету и откинулся на спинку сиденья. Некоторое время он молчал, затем повернулся к застывшему в ожидании Рыде и сказал:

— Завтра провернем это дело.

Потом глянул на часы с подсветкой на приборной панели автомобиля и поправил себя:

- Вообще-то не завтра, а уже сегодня.

 

ГЛАВА 2

Июльское солнце палило нещадно, небо устойчиво улыбалось своей выцветшей голубизной, и это мало радовало лейтенанта Ремизова, второй час муштрующего свою роту на гарнизонном плацу. Одетый в камуфляж, Алексей, мощного сложения высокий парень с круглым лицом, на котором еще играл розоватый молодецкий румянец, от души проклинал хитроумных руководителей провинциального города Кривова, решивших устроить в очередной юбилей города что-то вроде небольшого парада. Выбор пал на его роту, и начальство не волновало то, что сама воинская часть мало подходила для этих целей. Это подразделение охраняло военные заводы внутри города и многочисленные склады с боеприпасами вокруг него. Контингент сюда набирался соответственный — присылали солдат как бы второго сорта, как в известном анекдоте: косых, кривых, горбатых. Ни один из солдат не достигал плеча своего рослого командира, служили они чуть больше двух месяцев, и строевой шаг у них больше походил на чечетку.

— Рота, стой! — вполголоса гаркнул лейтенант, и пока эта толпа в зеленой форме тормозила и успокаивалась, он, сняв пилотку, долго вытирал пот с шеи и коротко стриженой головы. Ему эта прическа шла, она подчеркивала мощную линию шеи и затылка и придавала простоватому, курносому лицу офицера выражение некоей свирепости. Впрочем, сейчас эту свирепость его подчиненные ощущали вполне явственно.

— Что за сброд, а! Стадо тараканов легче выдрессировать, чем вас.

Он устало мотнул головой и попробовал еще раз.

— Рота смирно! Шагом марш!

Людское стадо в однообразной зеленой форме уныло затопало по раскаленному асфальту.

— Стой! — устало выдохнул лейтенант. Ремизов только в прошлом году вышел из училища и еще не забыл мощного шага парадных курсантских колонн.

— Напра-во! — скомандовал Алексей и даже прикрыл глаза, увидев что-то похожее на движение смешивающих лопаток в миксере его жены. Наконец солдаты разобрались, что повернуться надо к нему лицом.

Его страдания прервал дежурный по гарнизону, по пояс, высунувшийся из окна и крикнувший:- Ремизов, тебя к телефону!

— Вольно, разойтись! Десять минут перекур, — скомандовал лейтенант и быстрым, легким шагом пошел в здание штаба. Трубка телефона ждала его рядом с аппаратом на столе.

— Ремизов слушает, — пробасил он и услышал в ответ, после небольшой паузы, далекий глуховатый голос, выговаривающий слова с ленцой, словно нехотя.

— Слышь, лейтенант, пока ты у себя там, в войнушку играешься, твою жену сейчас господин мэр трахает. Понял, нет?

Ремизов несколько секунд молчал. Сначала он не понял смысла сказанных слов, затем до него дошло, и сразу пульс застучал в висках, стало трудно дышать.

— Врешь! — наконец выговорил он, правой рукой машинально раздирая ворот униформы.

— Ну не веришь, сам съезди, посмотри. Дорогу на озеро Ильмень знаешь?

— Да.

— На пятом километре, вслед за знаком сужения дороги, есть съезд направо. А там, чуть поодаль, небольшой домик за деревянным забором. Да ты только загляни за забор, она же на твоей машине приехала!

Похабный голос замолк, трубка заскулила в руках у Ремизова короткими гудками. Алексей держал её в руках и не понимал этого. Внутри у него всё кипело, требовало выхода и, сам, не замечая того, он сжал трубку так, что она развалилась у него в руках.

— Лёха, ты чего делаешь? — с изумлением глядя на Ремизова, обратился к нему дежурный по части Петька Волобуев, сокурсник Алексея и первый друг в гарнизоне. — Случилось что? — спросил он.

— Да, — односложно ответил Ремизов и, обнаружив в руках остатки телефона, бросил их на стол. — Дай машину, в город надо съездить.

— Бери, вон «Уазик» начальника штаба свободен, он сейчас в отпуске. Да что случилось-то?! С Ленкой что? — встревожился Петр.

— Да, — снова коротко ответил лейтенант, выглянул в окно и спросил. — Это вот тот «Уазик»?

— Он, — подтвердил Волобуев. — Только подожди солдата, он обедать пошел.

— Не надо, я сам поведу, — прервал его Ремизов. — Позвони на КПП, чтобы выпустили.

Забыв на столе пилотку, он выбежал из здания штаба и отправился к гаражу.

Дорога была короткой — пять минут и он на месте. Подъехав к воротам охотничьего домика, Ремизов одним рывком преодолел забор, и первое что он увидел во дворе: автомобиль цвета «сафари» со знакомым номером. Он даже застонал от ярости, но охранник, выскочивший из сторожки, не дал ему времени на раздумье, заорав на лейтенанта тренированным милицейским голосом: — Ты чего тут делаешь, а?! Ну-ка, марш отсюда!

Сторож замахнулся на Алексея длинной резиновой дубинкой. Лучше бы он этого не делал. Перехватив удар дубинки левой рукой, Ремизов нанес ему столь сокрушительный удар правой рукой в голову, что сторож выбил своим телом легкую дверь и без чувств замер на полу.

В это время к охотничьему домику уже мчались сразу несколько милицейских машин. Первый патруль, подъехав к воротам, обнаружил их запертыми, и пока патрульные рассуждали, что им делать, из-за забора слабо, но вполне отчетливо послышались торопливые выстрелы, потом какой-то грохот. Тогда один из милиционеров с помощью двух остальных перемахнул забор, и открыл калитку. Они ворвались во двор, и увидели торчащие из сторожки ноги. Но вид стонущего здоровяка в камуфляже их не вдохновил.

— В дом! — крикнул старший по наряду, на ходу вынимая из кобуры пистолет.

Дверь оказалась открытой, и они ворвались в дом. В одной из комнат они увидели кровать, на котором лежали два окровавленных тела. Рядом, спиной к ним стоял высокий человек в военной форме, с погонами лейтенанта, и с пистолетом в руке. И сразу все трое милиционеров закричали на него:- Руки вверх! Не двигаться! Брось пистолет!

Лейтенант разжал пальцы и, выронив пистолет, медленно поднял руки вверх.

 

ГЛАВА 3

Город Кривов мало чем отличался от любого другого провинциального города. Назвали его по фамилии одного из лихих чапаевских командиров, двадцатилетнего командира эскадрона Ивана Кривова, отдавшего свою жизнь на алтарь революции именно в этих местах. По этому случаю и памятник был установлен на главной площади города, и школа в его честь названа, и даже всероссийский боксерский турнир.

Жизнь, текущая здесь, казалась тихой и сонной. Даже в своей губернии Кривов находился в тени своего соседа, Железногорска, миллионного города, индустриального гиганта. Ни одно из зданий Кривова не поднялось выше пятого этажа, но огромную площадь города занимали частные домишки, и эта деревенская застройка упрямо вылезала не только по окраинам, но и в центре города, и не осталось надежды, что на смену ей придут многоэтажные новостройки. Строительство замерло, и город неизбежно старел. За первые годы последнего десятилетия века его оборонные заводы обанкротилось, оставив большую часть горожан безработными. Чтобы хоть как-то выжить многие из его жителей устраивались на предприятия в Железногорске. Немногие счастливцы вербовались в нефтяники и на месяц летали на север. Некоторые ездили за тысячи километров за импортными шмотками и заполняли ими магазины и рынки города. Остальные ловили рыбу и браконьерничали в окрестных лесах и лугах, подрабатывали и шабашничали, копались на своих дачах и огородах, а то и совсем просто, получали пособие по безработице или перебивались от скудной получки до еще более скудного аванса. Несмотря на все это, пьянство в городе по-прежнему процветало, но молодежь предпочитала более действенные способы побега от действительности — наркотики. И это подпитывало растущую преступность.

Таким был Кривов. Самый обычный город в центре России, тихая провинция.

Середина девяностых годов двадцатого века.

Примерно через час после происшедшего к домику в лесу подъехала черная «Волга». Там уже стояло несколько милицейских машин и «скорая». Несмотря на бурную деятельность милиционеров и медиков, приезд молодого мужчины в сером элегантном костюме не прошел не замеченным. Увидев его, начальник Городского отдела внутренних дел, подполковник Малафеев оборвал разговор с подчиненными и поспешил навстречу. Приехавший был первый заместитель главы администрации города Кривова — Виктор Николаевич Спирин.

— Ну что? — спросил он старого милиционера. — Это действительно так, как вы мне рассказали по телефону?

Красивое лицо Спирина казалось почти бесстрастным, только серые глаза выдавали беспокойство и неясное ожидание.

— Да, можно сказать, что еще хуже. Это просто ужасно, — ответил Малафеев и, сняв фуражку, вытер платком вспотевший лоб. — Три пули достались девушке, четыре Гриневу. Смотреть будете?

Спирин отрицательно покачал головой.

— Особого желания нет. Не люблю я такие картины. Крови, наверное, много?

— Очень, — подтвердил подполковник, — особенно досталось вашему шефу.

Со двора как раз выводили Ремизова с наручниками на запястьях. Хотя он выглядел гораздо внушительней ведущих его милиционеров, тем приходилось буквально тащить его под руки. Со стороны казалось, что лейтенант с трудом переставлял ноги. Взгляд его бессмысленно блуждал по сторонам, на мгновение он встретился глазами со Спириным, но, через секунду, проскользнул дальше. Вслед за ним шел прокурор города Сундеев — крупный, красивый мужчина со стильной бородкой клинышком. Он молча поздоровался со Спириным, и тот, без церемоний кивнул в сторону задержанного.

— Это он?

— Да, — признался Сундеев, вытирая со лба пот, — лейтенант из нашего гарнизона.

— Он, что, в самом деле — её муж? — спросил Спирин.

— Увы, да, документы подтверждают, — кивнул Малафеев, наблюдая за тем, как его подчиненные усаживают арестованного в «воронок». Когда он отъехал ближе к воротам, подрулила «скорая». Вскоре из ворот показались носилки. Спирин приготовился увидеть закрытое простыней тело, но несли какого-то седого мужчину с окровавленным лицом, громко стонавшего в такт покачиванию носилок.

— А это ещё кто такой? — удивился Спирин.

— Сторож этой дачи. Из наших бывших работников, пенсионер, — пояснил Малафеев и окликнул спешащую за носилками женщину в белом халате. — Вера Андреевна, на минутку вас можно? Ну что, он может дать показания?

— Очень не скоро, — Врач отрицательно качнула головой. — Перелом верхней и нижней челюсти, выбито много зубов.

— А письменно?

— Тоже не скоро. Тяжелейшее сотрясение мозга, он сейчас на ногах даже стоять не может. Это, как минимум неделя, а то и две.

— Спасибо, — вздохнув, поблагодарил ее старый офицер, и женщина поспешила к своей машине.

— Сколько он может получить за это? — поинтересовался Спирин у прокурора, закуривая сигарету.

— Это надо разбираться. Так, если по полной тяжести преступления, то потянет и на высшую меру. Но у него странное состояние, — ответил прокурор, доставая пачку сигарет и протягивая остальным. Малафеев отрицательно качнул головой и достал «Приму». Старый служака признавал только эту отраву, такая уж у него была причуда.

— Похоже на состояние аффекта, — продолжил прокурор, — если психиатры подтвердят это, то лейтенант может легко отделаться. Запросто могут скостить срок раза в два.

— И это за двойное убийство? — удивился заместитель мэра.

— Да, но он в состоянии явного аффекта, или, еще как говорят, в состоянии сильного душевного волнения. У него и сейчас вид как у ненормального, вы заметили?

Тут их внимание привлекла странная процессия, подходившая к дому со стороны леса. Два милиционера и человек в штатском толкали перед собой высокого, мощного сложения человека с большой дынеобразной головой. Мужику было далек за тридцать, красный нос и сеточка прожилок по всему лицу говорили о том, что человек этот привержен тонкому искусству винопития. Одна бровь у него постоянно была задрана выше другой, что вместе с густыми усами щеточкой придавало лицу вздорное и драчливое выражение. Глядя на его мятый костюм, Спирин подумал, что тот, очевидно, и спал в нем прямо в лесу. Это подтверждала сухая трава, торчавшая из густой шевелюры верзилы. Вел он себя очень странно. Болезненно скривившись, детина одной рукой держался за живот, а другой поддерживал штаны.

— Колодников, это кто у тебя? — крикнул подполковник одетому в штатское невысокому человеку с большой, продолговатой головой, аккуратными усиками и тщательно зачесанными назад волосами. Капитан Колодников на данный момент был одним из лучших оперативников уголовного розыска.

— В кустах за домом сидел, товарищ подполковник, по большой нужде, — хриплым голосом заядлого курильщика доложил капитан.

— Ой, братишки, не дайте сдохнуть, опять подкатило! — вдруг взревел детина, сгибаясь в пояснице, причем лицо у него мгновенно побагровело. — Ой, пустите в кусты, то сейчас обделаюсь!

— И давно ты так мучаешься? — поинтересовался Малафеев.

— Да черт его знает, с часа, наверное, уже, как проснулся, — нехотя отозвался верзила, приплясывая на месте и постанывая.

— По идее он должен был что-то видеть или хотя бы слышать, — скорее себе, чем Спирину сказал подполковник. — Ты что-нибудь видел? — спросил он мученика.

— Видел-видел! — торопливо ответил тот, закатывая глаза. — Ой, да отведите меня в туалет, сейчас ведь в штаны наделаю! — взмолился бугай.

— Слушай, Петрович, он у тебя не сдохнет тут от поноса? — вмешался в их разговор Спирин.

— Вообще-то да, сейчас от него толку мало, — согласился Малафеев и скомандовал подчиненным. — Вези его, Андрей, прямо в инфекционную больницу. Пусть дадут что-нибудь от поноса. Если сразу пройдет его медвежья болезнь, вези в отдел, а нет, оставь там. Никуда он от нас не денется.

— Но сначала в кусты! — взмолился несчастный и семенящей, заплетающейся походкой кинулся к ближайшим зарослям чапыжника.

Спирин начал прощаться.

— Ну ладно, Василий Петрович, Валериан Михайлович, не буду вас отвлекать, мне тоже предстоит нелегкая миссия — оповестить жену Гринева. Работайте спокойно.

И, пожав руку силовикам, Спирин отбыл в сторону города.

— Слава богу, у нас будущий мэр, нормальный мужик. Не стоит над душой, как некоторые, — заметил Малафеев.

— Да, для чиновников такого ранга это редкий дар, — согласился прокурор.

Между тем Спирин, еще не выехав из леса, попросил шофера: — Останови, Виталя. Отлить надо.

Выйдя из машины, и скрывшись за густыми кустами боярышника, Спирин достал мобильник, и, набрал один из номеров. Когда знакомый хрипловатый голос произнес традиционное: — "Алло", — Спирин, не представляясь, раздраженным голосом оборвал его: — Нечай, балда! Ты оставил свидетеля!

 

Глава 4

Они познакомились полгода назад. Геннадий Александрович Нечаев пришел оформить заявку на выставленный на продажу небольшой магазинчик. За неделю до этого за взятку посадили начальника отдела малого бизнеса, и Спирину самому приходилось заниматься подобными делами. Как всегда одетый в безупречную светло-коричневую тройку, он без особого интереса глянул в лицо этому торгашу, отметил только внимательный взгляд темно-карих глаз, впалые щеки в каких-то ямках, как после оспы, сросшиеся на переносице густые брови да постоянно падающую на глаза прядь не очень чистых волос. Виктор лично знал всех крупных предпринимателей города. Этого он видел в первый раз. Перелистывая документы посетителя, Спирин вдруг заинтересовался, даже улыбнулся. Поводом для его улыбки послужила дата рождения Геннадия Нечаева.

— Первый раз встречаю человека, родившегося в один день со мной. Вы здесь родились, в нашем городе? — спросил Спирин.

— Да, коренной житель, — чуть хрипловатым голосом подтвердил Геннадий.

— А во сколько вы родились, случайно не знаете? — продолжал допытываться заместитель мэра.

— Мать говорила, что в два часа ночи.

— Да что вы говорите! — весело воскликнул Виктор. — И я в то же самое время на свет появился. Так что мы с вами, выходит, зодиакальные близнецы? Забавно.

Действительно, это было очень забавно. Хотя ростом и комплекцией они еще как-то походили друг на друга, но больше сходства не было никакого. В отличие от Нечаева, темно-русые волосы Виктора были уложены безупречно, ни один волосок не выбивался из строгой прически. Во взгляде серых холодноватых глаз читался незаурядный ум, а высокий лоб в сочетании с правильными, тонкими чертами лица придавал его облику некую черту благородства и даже аристократизм. Покосившись на руки посетителя, богато украшенные татуировкой, Спирин подумал, что, судя по всему, и судьбы у них вряд ли были похожи.

"Да, старик Аристотель был, конечно, прав, подвергая сомнению астрологию", — подумал Виктор. Несмотря на различия судеб, они все-таки разговорились о торговле, о ценах, налогах. И Спирин неожиданно для себя обнаружил, что его собеседник очень хорошо во всем разбирается. Увлекшись, Виктор поведал Нечаеву о давно вынашиваемом проекте превратить их город во всероссийскую ярмарку.

— Станция у нас узловая, сходятся потоки и с юга, и с севера, и из Сибири. Поезда стоят долго, пока их заправляют водой и меняют команду электровоза. А сразу за железной дорогой имеется рынок. Ну, какой рынок, вы сами знаете, продуваемые всеми ветрами прилавки, да десяток киосков. Но рядом стоят недостроенные корпуса второй очереди бетонного завода. По капитальному строительству там осталось немного: закрыть плитами торцевую сторону. Так вот это здание можно пустить под здания рынка. Там не так уж много и много дел: остеклить, провести отопление и свет.

— А бетонный завод отдаст городу эти постройки? — спросил Нечай.

— А куда он денется? Он и так в треть мощности работает, ему не до строительства. Перед городом у него долгов на несколько миллиардов, можем провести эту стройку в виде взаимозачета. Попросим их, чтобы они доделали эти цеха, — Спирин в азарте даже встал из-за стола и, по привычке расхаживая по кабинету, продолжил изложение своих экономических фантазий. — Так вот, если создать условия для хранения груза, проживания, ну, и естественно, рекламы, то можно завернуть часть грузов, идущих в столицу с юга и даже запада. Зачем ехать еще сутки в Москву, когда можно продать все у нас? Это будет более выгодно покупателям с Урала и Сибири. А городу, какая выгода! Это же живые деньги! Переоборудовать старые, брошенные казармы за этими цехами под гостиницу, открыть столовую, баню. Конечно, все это влетит в копеечку, но зато быстро окупится.

— Можно привлечь средства наших торгашей, с паевым участием. Так будет быстрей, — подкинул ему идею Нечаев.

— Конечно, — согласился Виктор. — Очень хорошая идея. Тут нужны и живые деньги, одними взаимозачётами не обойдешься.

Расстались они почти по-дружески. Прошло несколько месяцев, Виктор уже и забыл про странного "астрологического брата", но тот сам напомнил о себе, придя на прием с предложением выкупить давно закрытую пельменную на улице Пархоменко и превратить ее в бар. Заодно Нечаев вспомнил идею Спирина о расширении рынка.

— Увы, Анатолий Петрович не одобрил этой идеи, — развел руками Виктор. — Сказал, что мешочники навезут в город разной заразы, хлопот и без них хватает.

— А если бы вы были нашим мэром, вы бы занялись этим делом? — спросил Нечай, услышав в голосе Виктора оттенок горечи.

— Конечно, — кивнул головой Спирин.

— А перевыборы мэра у нас когда? — поинтересовался Геннадий.

— Не скоро, через два года. Но я не собираюсь выдвигать свою кандидатуру.

— Почему? — удивился Нечай.

— Я знаю психологию нашего народа, — Виктор откинулся в своем кресле и закурил сигарету. — У нас не любят новых людей. Гринев откуда пришел? Из директоров завода. Уже сидел в кресле, значит, достоит. А кто знает меня? И возраст мешает, мне всего тридцать три…

— Да это верно, — согласился Геннадий, поправляя падающую на лоб упрямую прядь волос. — Вот только если Гринев заболеет или того, невзначай умрет.

Спирин улыбнулся.

— Ну, с его здоровьем он и нас еще переживет. Он мужик крепкий, проживет лет до ста.

Нечаев пару секунд помолчал, со странным прищуром глянул на собеседника и осторожно высказал новую идею:- Я, вообще-то, знаю людей, они могут организовать, как бы это сказать, скоропостижную болезнь любому смертному. Такие, — он неопределенно махнул рукой, — старые связи.

Виктор растерянно посмотрел на него.

— Ну, это уж слишком, — пробормотал он.

— Да я это просто так, к слову пришлось, — примирительно улыбнулся Нечай. — Жизнь пошла сложная, мало ли чего.

Он поднялся со стула и стал прощаться.

 

Глава 5

Пока они на тряском Уазике ехали до больницы, Андрей Колодников все косился назад, где продолжал стонать и мучиться несчастный свидетель.

— Ой, опять подкатывает! — завопил, было, он, но Колодников быстро обломил своему подопечному весь кайф.

— Ты мне это прекращай, засранец! Счас уделаешь сиденье, будешь отмывать его до тех пор, как краска не слезет.

Засранец притих, а Колодников спросил его: — Ну, и что ты там видел, из своих кустов?

— Да, мужик один стрельнул из-за забора, — с трудов выдавил тот.

— Из-за забора? — Андрей удивился. — Может, наоборот, за забор?

— Да нет, оттуда.

— Это было до выстрелов, или после?

— После.

— А откуда он прыгнул — с фасадной стороны, или где ты ночевал?

— С моей.

Андрей удивлённо.

— Путаешь ты что-то. Так то всё наоборот должно быть. Ну, да ладно, — Колодников махнул рукой, — все равно этим делом не мне заниматься, не мой участок. Прокуратура пусть с тобой, засранцем, мучается.

Через пять минут он с облегчением сдал больного в инфекционный диспансер и уехал, быстро забыв про этот разговор. Между тем к странному больному пожаловали другие посетители. Два человека прошли в инфекционную больницу, представились работниками милиции, и имели долгую беседу с «засранцем».

Этот допрос прервала толстая медсестра, вспомнившая про систему, к которой был подключен нежданный свидетель, и они покинул палату. Отдавая халаты, тот, что пониже, вежливо поблагодарил врача и предупредил: — Сейчас еще могут подъехать наши коллеги, вы уж их не задерживайте, сразу проводите к нему. Дело уж очень важное.

 

ГЛАВА 6

Про тот странный разговор со своим астрологическим близнецом Спирин не забыл. Дня через два он заехал в студию к своему старому другу, художнику Кривошееву. С Федькой он дружил с детства, вместе когда-то ходили на секцию фехтования. С ним Спирин позволял себе немного ослабить туго затянутый галстук большого, ответственного чиновника.

— О, какие к нам люди пожаловали! Я не верю своим глазам и своему счастью! — приветствовал художник входившего заместителя мэра.

Отдавая дань моде, Федор в свое время отпустил бороду, да так привык к ней, что ни за какие деньги не соглашался расстаться с ней. Эта рыжая кудреватая поросль придавала хозяину какую-то солидность, ибо Федька до сих пор отличался редкой несерьезностью. Вот и сейчас, приложив по военному ладонь к несуществующему головному убору, он промаршировал навстречу Спирину и, подражая торжественному рыку командующего парадом, доложил:- Товарищ первый заместитель главы администрации города Кривова! Во вверенной мне студии за время вашего отсутствия водки было выпито два ящика, вина — три ящика, шампанского — одна бутылка, женщин перетрахано неученое количество!

— Вольно! — также зычно скомандовал Спирин, дал отмашку и подал руку художнику. — Женщинам надо вести счет, в следующий раз, чтобы все было точно!

— Сбиваюсь, Витя, ты же знаешь, я умею считать только до десяти, — покаялся Федька. — Водку пить будешь?

Спирин отрицательно мотнул головой.

— А вино?

— Нет, мне еще в десятую школу надо ехать, какую-то там доску почета открывать.

Между тем Спирин осматривал студию.

— Да, здорово ты, однако, махнул. Когда въезжал сюда, у тебя картин пять было с собой, не больше?

— Точно, — кивнул головой Кривошеев, с видимым удовольствием оглядывая стены, увешанные портретами и пейзажами, этюдами и натюрмортами.

— Молодец! — похвалил друга Виктор.

— Ну, ты тоже молодец. Если бы не ты, я бы хрен получил эту мастерскую.

— Всё равно, за два года столько наваять. Ты просто монстр, Федька. Микель-Анджелло!

— Ты по делам, или как? — спросил художник.

— Да, и по делам тоже. Гринев решил пышно отметить юбилей города, все-таки девяносто пять лет. Программа грандиозна: шествие ветеранов, демонстрация остального электората. Конечно, парад наших хилых войск, концерт, фейерверк, — говоря все это, Спирин продолжал разглядывать картины. — Ребята из отдела культуры задумали кое-что, но не хватает твоей талантливой кисти. Так, пару мазков, брошенных мастером.

Художник ухмыльнулся в рыжую бороду.

— А сколько вы мне отвалите за эту пару мазков? И в какой валюте?

— В пределах сметы. Да не бойся, не обидим, — рассмеялся Спирин, — заплатим, конечно, не так, как эти торгаши за свои витрины, но зато какой размах! Это тебе не витринная реклама, тут у тебя весь город будет в твоей власти. Улицы — кисти, площади — холсты! — заканчивая рекламную речь, заместитель мэра заговорил басом и рубанул кулаком по воздуху в стиле Маяковского.

— Заманчиво, правда, ведь, Федь? — подсластил до густоты меда голос Спирин.

Художник только смеялся в ответ, и отрицательно мотал рыжей головой.

— То есть, в виде оплаты у вас опять будет испанское песо, или по-русски говоря — писец? — предположил он.

— Ну, Федь, — продолжал упрашивать друга Виктор. — Я знаю, что половина города украшена твоими витринами, вот я тебе и представляю возможность поработать со второй половиной города.

— Ну, хорошо, ладно, — согласился тот. — Черт с вами, грабьте нищего художника, а то ведь все равно испохабите без меня.

— Конечно, непременно испохабим, — согласился Виктор, пристально рассматривая еще не оконченный портрет. На холсте прорисовывался контур женского лица, слабый набросок губ, только угадывались волосы. Но зато были тщательно выписаны глаза, огромные, с изумрудно-прозрачной глубиной.

— Это кто ещё такая? — спросил Виктор, кивая на картину.

— Кто? А, эта, — оглянулся в его сторону Федор. — Правда, хороша? Вот только закончить никак не могу, не поймаю ее, и все тут. Позирует ужасно, вертится как на шиле. Петьку Рубежанского помнишь?

— Зайчика? Ну, как же! — усмехнулся Спирин. — Он теперь в люди выбился, банкир, в Москве живет.

— Вот-вот. А это его невеста.

— Да, красивые глаза, — задумчиво протянул Спирин, с трудом оторвался от неоконченной картины, и спросил о главном. — Слушай, а ты ведь в двадцатой школе учился?

— Да, есть такой грех.

— А ты, случайно, такого Нечаева не знал?

— Ну, как же не знал, ты что! Мы ж с ним погодки. Знаменитая личность.

Спирин верхом уселся на стул напротив Федьки, положил голову на скрещенные руки и с интересом приготовился слушать.

— Он в параллельном классе учился, с виду невзрачный такой, весь в угрях, — начал вспоминать художник, — но что-то в нем было такое… Как сейчас говорят, неформальный лидер. Дрался, правда, хорошо. У нас тогда война была с Соцгородом, помнишь эту грандиозную махаловку около Дэка, тогда еще двоих убили?

Спирин кивнул головой. Войны между районами города для Кривова были делом самым обычным, но та грандиозная драка на танцах, в которой участвовало человек триста, до сих пор вспоминалась как событие легендарное.

— Так вот перед ней Нечай с Шаганом дрался, сам видел. Они начали, а потом уж общая свалка началась. Менты с полчаса даже подойти не могли. Они в воздух из пистолетов палили, а по ним из толпы из обрезов. После этого в город солдат вызвали, а потом ещё две школы милиции в город ввели. Эх, и времена были! Благодать!

Федор оживился, глаза у него блестели. Виктора, со школьных лет числившегося в отличниках и активистах, этот энтузиазм друга несколько позабавил. Художнику всегда не везло в тех уличных боях, после каждой драки он приходил на секцию с синяком или ссадиной, но теперь, за давностью лет эти треволнения подернулись флером романтизма.

— И чем же этот Нечай еще был знаменит? — подстегнул Спирин увлекшегося воспоминаниями друга.

— Нечай? Сейчас расскажу, — Федор закурил новую сигарету и, потирая левый висок, начал вспоминать.

— История эта прогремела по всему городу, ты должен ее помнить. Обчистили квартиры самых именитых людей города. Устинова, стахановца этого, потом Героя Труда, не помню уж фамилию. Шацкого, писателя нашего местного. Всего квартир пять. Брали деньги, золотишко, магнитофон один хороший стащили, японский. Тогда они у нас еще в диковинку были. По нему всех и накрыли. Участковый как-то идет по дворам, а из сарая такой звук несется! Стерео! Оказывается, незадолго перед ограблением к каждому из пострадавших приходила делегация комсомольцев, ну, там, по поводу шефской работы: может там, дачку вскопать или что-то в этом роде. Ну, пока все эти пионеры чай пили да в рот ветеранам смотрели, Нечай время не терял. Замки смотрел, ключики к ним подбирал, да выяснял, когда хозяев дома не будет. Организовал все здорово, на них никто даже не подумал, да вот дружки его с музыкой подвели. Нечай как организатор получил четыре года, остальные так, по мелочам раскрутились. Ему тогда по полной катушке влепили, в виду особого цинизма преступления. Сел он еще в малолетках, а вышел уже со взрослой зоны. А что это он тебя заинтересовал?

— Да родились мы с ним, оказывается, в один день и час. Я уже по его наколкам на пальцах понял, что он из тех еще, — Спирин усмехнулся и пояснил. — Приходил он недавно, бар на Пархоменко хочет открыть.

— Ну да, я знаю. Он уже подкатывал ко мне с предложением оформить его, — кивнул головой Кривошеев.

— Согласился?

— Да, с ним лучше не ссориться.

— Что так? — Виктор интересовался все больше, но из Федора информацию наоборот, приходилось тащить чуть ли не клещами.

— А как с ним ссориться? Вся Володарка под его контролем. Ребята у него серьезные, я ведь там живу, все вижу. Обычно они пасутся в кафе «Парус», реже в «Аяле».

— Да ты что, боишься его? — удивился Спирин.

— Как тебе сказать?.. Неприятный он человек, убьет и глазом не моргнет.

— Значит, старых замашек он не оставил? — подвел итог Виктор.

— Нет, что ты! Я как-то поинтересовался у одного его бойца, сосед мой по лестничной клетке. Что вы, дескать, на него чуть ли не молитесь? А он говорит: "Да ты что, такая голова, все наперед просчитывает, ты еще нас услышишь". Парниша хорошо поддатый был, так что не врал.

Разговор перекинулся на другие темы, вскоре Спирин стал прощаться.

Перед уходом он снова остановился перед незаконченным портретом девушки и подумал о том, что художник явно переборщил с этим изумрудно-хрустальным цветом ее глаз. Таких в природе просто не бывает.

Ничего из того, что Федор сказал о его "астрологическом брате", Спирин не забыл. Он не стал бы связываться с этим уголовником, но Гринев постарался ускорить свою смерть, хотя, конечно, сам этого и не знал.

 

Глава 7

Пока они ехали на машине до города, Спирин спросил водителя Гринева:- Виталь, а как он познакомился с этой девицей? Ты-то уж должен знать.

Водитель улыбнулся. Высокий, с виду флегматичный парень с горбоносым продолговатым лицом и светлыми короткими волосами, Виталий был типичным представителем особой касты людей — личный шофер большого начальника. Кроме того, что он классно крутил баранку, Виталий обладал достаточным терпением чтобы допоздна ждать своего шефа, редко приезжающего домой раньше восьми часов вечера, а самое главное: умел держать язык за зубами. А ведь личный шофер порой знает о своем боссе всю подноготную, то, о чем только догадываются жена, любовница или прокуратура.

— Ну, как же, при мне было. Ехали с дачи, смотрим, машина стоит, «пятерка», цвет «сафари», а из-под капота такие ножки торчат! Петрович сразу в стойку, как спаниель на дичь, кричит: "Тормози!" Пока я с зажиганием возился, он девице мозги пудрил. Закадрил он ее еще тогда, довольный был до ужаса. Учись, говорит, Виталя, пять минут и готово.

Шофер усмехнулся. Виталя и сам был не дурак «проехаться» по женской части.

— Да только не хрен ли так на свидания ездить? — продолжал водитель. — Пару часов покувыркаются, а потом он ей или колечко, или цепочку подарит. Золотую, конечно, и не самую дешевую.

Спирин удивился. Он догадывался, что девицы кидались на шею господина мэра не за красивые глаза, но в какую же сумму обходилась Гриневу такая любовь?

— И сколько же раз они встречались за неделю? — спросил он.

— Когда раз, когда два. По разному. Он созванивался с ней.

— Сколько же он на нее тратил?

— Ну, считай — каждая побрякушка от миллиона до трех. Я ведь их все покупал, когда здесь, когда в центре, в «Алмазе».

— Понятно, — кивнул головой Виктор. Сумма, что получилась после всех расчетов, превышала месячный оклад господина мэра раза в три. То, что Гриневу перепадало со стороны, Спирин знал, как знал и сколько. Но еще Виктор знал и то, что на все это положила свою властную руку жена мэра. За какие-то два года мэр сделал дочери и сыну квартиры в областном центре, обоим поменял машины, да и сам не бедствовал. Теперь же, после слов Виталика, эта сумма возрастала многократно. Откуда у него эти деньги? Додумать он не успел, подъехали к зданию морга.

На крыльце как раз стоял Володька Беленко, главный патологоанатом, и с чувством покуривал сигарету. С ним Спирин был хорошо знаком, поэтому официальничать он не стал, просто пожал медику руку и спросил:

— Ну что там?

— Что тебя конкретно интересует, Виктор?

— В божеский вид привести его сможете?

Беленко отрицательно покачал головой.

— Нет, ты что! Две пули в лицо, там месиво.

— Да, хреново, — вздохнул Спирин.

— Что, хотели соблюсти приличия?

— Конечно, — кивнул Спирин и стал прощаться. В этот момент за спиной у Беленко открылась дверь, и на крыльцо вышел худой мужчина лет пятидесяти, в сером халате, с перевязанными черной ленточкой длинными волосам. Сверкнув золотыми зубами, он обратился к врачу.

— Начальник, угости подчиненного порцией никотина.

— Вечно у тебя, Зубок, сигарет нет, — возмутился Кулик. — За такие деньги, что ты огребаешь за свои манипуляции со жмуриками, ты, Зубок, должен кубинские сигары курить, и нас еще всех угощать.

Заместитель мэра машинально бросил взгляд за спину санитара, в открытую дверь и тут же пожалел об этом. На большом столе, обитом нержавейкой, лежало то, что еще три часа назад было его непосредственным начальником. Уже ехали обратно, а перед глазами Виктора все стояла изуродованная жестоким свинцом голова Гринева. И поневоле ему вспомнилась их последняя встреча.

Спирин знал, что должно было произойти, и работать не мог. Бумаги с утра лежали нетронутыми, на телефонные звонки он отвечал нехотя, чаще просил перезвонить на днях, отменил все запланированные встречи. Просто сидел и ждал. Наконец открылась дверь, Виктор как раз смотрел на часы, ровно одиннадцать, на пороге стоял мэр. Гриневу этой весной стукнуло пятьдесят шесть, высокого роста, широкоплечий, с абсолютно седой, белоснежной шевелюрой, Анатолий Петрович был, как говорят, мужик еще в силе. Единственное, что ему не удалось сохранить, так это лицо. В молодости он был красавцем, Спирин видел его фотографии: курносый парень с широким, чисто русским лицом. Но затем Анатолий Петрович как-то сразу и очень резко постарел. Уже при первой встрече Спирин подумал, что Гриневу скоро на пенсию, а это было семь лет назад. Изрезанное морщинами, с большими мешками под глазами, с мелкими красными прожилками, это лицо словно состояло из кусков скверно сложенной мозаики. Такова была расплата за вечную нервотрепку начальственной деятельности, за три пачки сигарет, выкуриваемых Гриневым за день, и за неумеренное потребление чисто русского сорокаградусного средства для снятия стресса.

— Витенька, — ласковым голосом начал мэр, — я поеду на обед, буду после двух. Я попросил Ангелину переводить все звонки на тебя.

— Хорошо, Анатолий Петрович, — бодро ответил Спирин и внезапно почувствовал, как спина покрылась холодным потом. Между тем Гринев чуть подмигнул ему и, сделав на прощание «ручкой», закрыл за собой дверь.

Виктор знал, куда едет мэр. Строительство «охотничьего» домика курировал он сам. А еще Виктор знал о маленькой «слабости» господина мэра. Особую радость тому почему-то доставляли связи с молодыми, замужними женщинами. Об этом Анатолий Петрович проговорился ему сам, на свадьбе сына. Глядя на танцующую молодежь, уже изрядно поддатый Гринев обернулся к подсевшему на минутку Спирину и сказал с ухмылкой: — Молодежь, пляшут. Они ведь нас, стариков, уже и за людей не считают, — потом Гринев наклонился поближе и закончил уже смеясь. — А я им в ответ — рога!

И он даже попробовал изобразить на своей голове подобие лосиных украшений.

А приговор себе господин мэр, сам, не зная того, подписал недели за две до рокового дня.

 

ГЛАВА 8

В тот день была обычная планерка администрации, и когда все вопросы были решены, и руководители всех служб поднялись, и пошли к выходу, Спирин остался.

— Анатолий Петрович, — начал разговор Виктор, — вы прочитали мою докладную?

— А как же, Витенька, — бодрым тоном ответил мэр. — В субботу, с утра, на свежую голову. Интересно, конечно, но реально ли все это? Кое-что интересное там есть, но больше всё-таки чистой воды утопия.

— В чем, например? — спросил Виктор, пристально глядя в глаза Гриневу.

Взгляд этот господин мэр не очень любил. Несмотря на кажущееся благополучие в их отношениях, они были слишком разными людьми. Гринев при нужде он мог работать по шестнадцать часов в сутки, но и разряжался Анатолий Петрович на всю катушку от всей широты русской души. Его зам был не таким. Чем привлек мэра в свое время Спирин, так это умением заглянуть вперед, увидеть перспективу, предугадать и предусмотреть почти все. Прагматик до мозга костей, Виктор строил свою работу так, что в ней не приходилось тратить время на сверхурочные и другие незапланированные виды труда. Гринев ценил его, более того, он привык к нему, но понимал, что со временем Виктор перерастет его, а уходить с дороги стареющему мэру отнюдь не хотелось. Анатолий Петрович поднялся со своего кресла, и, мягко ступая по паркету за спиной Спирина, начал говорить.

— В нашей области, Витя, такие заводы-монстры стоят, и с космосом связанные, и с той же оборонкой. А ты думаешь, что мы сможем заинтересовать корейцев наши задрипанным механическим заводиком…

Говорил он долго, не торопясь, разбивал одну идею Спирина за другой. Каждому его доводу Виктор мог противопоставить два своих, но он молчал. За аргументами мэра сквозило явное нежелание Гринева заниматься всем этим. Спирин, конечно, мог все продумать, разработать план, но далее дело зависело от заинтересованности Гринева. К концу монолога мэра Виктор убедился в том, о чем догадывался уже давно: Анатолий Петрович Гринев как руководитель выдохся, умер. И возраст не был главной причиной. Удачно подобрав кадры, он, подобно английской королеве, был огражден от суетных, каждодневных проблем. Так что до Гринева все доходило в «разжеванном» виде, готовым постановлением или распоряжением, ему оставалось лишь поставить свою подпись. Еще Виктор думал, что во многом виновата еще и водка. Привыкнув в свое время снимать стресс после окончания трудового дня "русским лекарством", Гринев и теперь засиживался в своем кабинете часов до восьми вечера в компании своих многолетних друзей, которых он давно перетащил ради этого в администрацию. Пил Гринев много, но всегда крепко держался на ногах, глаза оставались ясными, и только то, что он не мог говорить, а лишь улыбался, подсказывало знающим людям, что мэр смертельно пьян. Так было пять дней на рабочем месте, и продолжалось в выходные дома, или на рыбалке или охоте, в зависимости от сезона.

Размышления Спирина прервал сам мэр. Остановившись сзади, он положил руки на плечи Виктору и сказал своим глубоким, бархатным голосом:- Я вообще-то чувствую, Витя, что засиделся ты в заместителях. На волю тебя пора отпускать, на простор. Ты в курсе, что Деркач умирает?

— Конечно, — удивился Спирин. Директору бетонного комбината Деркачу три дня назад сделали бесполезную операцию по удалению раковой опухоли.

— Вот он умрет, я тебя на это место порекомендую. Сам приеду, представлю тебя коллективу.

Виктор не шелохнулся, но хорошо, что Гринев не видел его лица. Бетонный завод находился на последнем издыхании. Оборудование крайне износилось, зарплату не давали уже полгода, народ бежал оттуда, и работали только совсем уж горькие пропойцы, знавшие, что больше их никуда не возьмут.

— Конечно, тяжело будет на первых порах, но поможем. Это я тебе гарантирую, — продолжал Гринев, все так же держа руки на плечах своего молодого заместителя. — Надо, Витя, надо! А представляешь, как это будет здорово, взять и возродить завод, как эту, как его… а, птицу Феникс! Я тебе в чем-то даже и завидую. Был бы помоложе, может, и сам бы решился. Но, годы уже не те…

"Он что, издевается?!" — подумал Виктор, чувствуя, как подкатывает к горлу упругий комок ненависти. Такое повышение было подобно ссылке, оно отодвигало кресло мэра от Спирина как минимум лет на десять. Но голос Гринева казался искренним, а взгляд, когда он прошел к своему креслу и сел, чист и ясен.

Через час, обдумав все, Спирин сам позвонил Нечаю.

 

ГЛАВА 9

Нечай понимал, что первый заместитель мэра города Виктор Спирин птица не его полета, но не закинуть удочку в ту встречу в мэрии было бы просто грешно. И вот теперь "астрологический брат" позвонил сам! Нечай сразу почувствовал грядущую удачу. Собираясь на встречу со Спириным, он на минутку заехал к сооружаемому под присмотром его ребят бару на улице Пархоменко. Быстро решив все накопившиеся на стройке проблемы, Нечай собрался ехать, но вспомнил, что у него кончились сигареты, и отошел к расположенному рядом мини-рынку. На небольшом пятачке асфальта стояли десятка два крытых прилавка, где торговали дешевым импортным барахлом, да самыми ходовыми продуктами питания. Уже купив пачку «Бонда», Геннадий стал свидетелем любопытной сцены. К пожилой бабе крестьянской наружности, скромно пристроившей прямо на асфальте пирамиду из двух десятков кочанов молодой капусты, пристали два парня, требуя с нее деньги за право торговать своим нехитрым товаром. Оба парня явно сидели на «игле». Одного, рыжего верзилу, Нечай знал, сталкивался в свое время еще в зоне для малолеток. Теперь Геннадий поразился, насколько «дурь» высосала из того все силы. Ража, так звали парня, словно высох, ссутулился, ходил на полусогнутых ногах. Бабка между тем отчаянно защищалась, не желая расставаться с честно заработанным рублем. Она, даже, крикнула мужа, дремавшего в стареньком «Москвиче» и дедок, еще крепкий на вид, поспешил ей на помощь.

— Ну-ка, пошли отсюда, оглоеды! — прикрикнул на них старик и грудью оттер обоих мазуриков от бабки и от своего товара.

— Михай! — отчаянно взвыл один из рэкетиров, обратив мутные глаза наркомана вверх, на один из балконов четвертого этажа ближайшего дома, где покуривал сидящий на табуретке худощавый мужик в белой майке и трико. — Деревня тебя не слушается, хвостом бьёт. Бабки не хочет отстегивать.

— Скажи, я сейчас спущусь, — хрипло крикнул тот со своего балкона и, повернувшись, скрылся в квартире.

— Слышь, дед, щас ведь хуже будет! — снова обратился Ража к неуступчивым крестьянам. — Счас сам Михай с тобой базарить будет. А у него так просто хвостом не шваркнешь.

— Да заплатите вы им, и пусть подавятся, — дернула бабку за рукав ближайшая торговка. — С этим Михаем и милиция не связывается, убивец, пятнадцать лет отсидел в тюрьме.

Нечай усмехнулся. Да, Михай в свое время действительно получил пятнадцать лет, хотя мог бы заработать и вышку, застрелив из ружья двоих своих врагов. Кривов и до перестройки считался городом неблагополучным в криминальном отношении. Каждый десятый его житель хоть раз, да сидел в тюрьме, две трети из этого числа считались рецидивистами. Этот своеобразный криминальный мир жил ещё по старым воровским законам, свято чтил своих «героев», и вернувшийся с отсидки инвалидом Михай вскоре занял «королевский» трон в своем небольшом районе. Правда была и в том, что милиция старалась не связываться со стариком. Все его нынешние «подвиги» тянули максимум на пятнадцать суток, а так хоть какой-то «пастух» необузданного воровского стада. К нему шли, если возникал какой-то спор, в других случаях дело кончалось бы поножовщиной, а с его мнением считались.

Неясная мысль, крутанувшаяся в голове Нечая, показалась ему забавной, и он глянул на часы, засекая время, за которое Михай спустится со своего «скворечника». С полгода назад у Михая обострилась старая болезнь кишечника, он чуть было не отдал концы. Его подручные тогда таскали в квартиру не водку и анашу, а одно крестьянское молоко, попросту отбирая его у дорожных молочниц. Те сначала сильно ругались, потом плюнули. Одна банка молока в день на десятерых не стоила таких тревог, а только просили вернуть дефицитную тару. И выжил, выкарабкался "старый волчара". Только ослаб сильно. По весне начал выходить, но, упав на лестнице, вскоре сломал руку.

Из-за угла дома Михай показался минут через десять. Шел он тяжело, опираясь на палку с красивой ручкой из наборного цветного плексигласа. На не слишком свежую майку старый уголовник накинул легкую спортивную куртку, но застегивать ее не стал, так что впалая его грудь и морщинистая шея как-то по особенному бросились в глаза Нечаю.

"А ведь ему еще нет пятидесяти, — мелькнуло в голове у Геннадия. — Хотя почему пятидесяти? Сел он в двадцать пять, это я точно помню, Михай сам в зоне говорил. Отсидел он пятнашку и уже пару лет на свободе. Боже ж мой! Ему же вот только-только перевалило за сорок!"

Между тем действие на базарчике развивалось своим чередом. Бабка, уже изрядно «прокачанная» соседками, испуганно смотрела на приближающегося варнака. Остыл немного и ее дед, хотя по инерции продолжал хорохориться.

— Ну, так что, деревня, хвостом бьем, на дурика прокатить желаем? — не торопясь, начал свою речь Михай.

— А чего это мы ещё и тебе должны платить? — заерепенился дед, выпячивая грудь, туго обтянутую зеленой солдатской рубашкой. — За место мы заплатили, а тебе, с какого рожна еще платить?!

— Вань, может, заплатим? — начала дергать старика за рукав жена.

Морщинистое лицо старого уркагана не выражало никаких эмоций. Глаза из-под кустистых бровей казались блеклыми, словно голубизна их повыцвела от времени и лишений. Но промелькнуло в них что-то вроде молнии, передернулось судорогой лицо, и с неожиданной яростью Михай обрушился на зеленую пирамидку нехитрого урожая старых крестьян. В несколько пинков старый зэк раскидал вилки под ноги прохожим, в небольшую лужу, оставшуюся после ночного дождя, под колеса стоящих за прилавками автомашин.

— Ты что, сволочь, делаешь?! — кинулся на Михая дедок, но, получив от того неожиданно сильный толчок в грудь, отлетел назад и, споткнувшись, обрушился задом на собственные овощи, окончательно завершив этим полный разгром своего торгового места.

— Милиция! Убивают! — закричала старуха, отчаянно оглядываясь по сторонам.

Нечаю так же казалось, что совсем недавно на другом конце базарчика маячили сизые форменные рубашки, но, увы. Представителей закона как попутным ветром сдуло.

Завершив свою миссию, Михай, тяжело отдуваясь, отошел в сторону и остановился, опершись обеими руками на свою клюку. Бабка же начала взывать к представителям медицины.

— Доктора! Врача! Скорую хоть вызовите!

Старику явно было плохо. Он никак не мог подняться и сидел на асфальте, прижав ладонь к сердцу и периодически тяжело постанывая.

Между тем колючий взгляд старого уголовника нашел в толпе любопытствующих Нечая.

— Эй, Нечай, подойди-ка сюда, братан!

Геннадий не торопясь, подошел, почтительно склонив голову, пожал вялую руку старого уголовника. Они встречались в свое время на зоне, даже жили в одном отряде, правда, не долго, месяца два. И тогда, и теперь Михай относился к Нечаю настороженно. Хотя держался Нечай правильно, ни в стукачах, ни в «активистах» не числился, но не было в нем высшего, блатного шика. Не мог он на поверке заблажить ни с того ни с сего, понося «волков» из охраны или, кольнуть в ногу раствор махорки, чтобы обезножить и получить на месяц пансион в лазарете. А Михай целых три раза подвергался операции по извлечению «креста». Он связывал резинкой два гвоздя, втыкал их в хлеб и проглатывал. Через пару часов хлеб растворялся и распрямившийся «крест» отправлял своего хозяина на операцию и давал недолгую передышку от надоевшего распорядка зоны.

— Как ваше драгоценное здоровьишко, Михай? — вежливо поинтересовался Геннадий.

— Как у побитой суки после родов. Сдох на самом деле дня два назад, да никто ещё закопать не догадался, — ворчливо ответил старик и кивнул на другую сторону дороги, где вовсю кипела нечаевская стройка. — Скоро, что ли твои обормоты эту рыгаловку доделают?

— Через месяц откроем.

— Смотри, не забудь «погреть» старичка, Юрик.

— Ну что ты, разве можно такое забыть. Я законы знаю, — Нечай деланно рассмеялся. Вообще-то его не забавлял смысл сказанного «пастухом», как раз наоборот — «подкармливать» старого уголовника ему до смерти не хотелось. А вот имя, прозвучавшее из уст Михая, Геннадий почти забыл. Юрой его звали на зоне, как и всех, первый раз севших «юрцов».

Пока они так беседовали, из толпы любопытствующих вызвался доброволец, погрузивший дедка в его собственную машину и отбывший вместе с селянами в ближайшую больницу. На асфальте остались сиротливо раскиданные кочаны капусты.

— Эй ты, шкет! — Михай крикнул невысокого парнишку, лет четырнадцати, судя по соловым глазам и заплетающемуся языку, плотно сидевшему на игле. — Занеси-ка мне парочку «гарбузов» домой.

— Хорошо, Михай.

Пацан прихватил два кочана размером побольше и, приволакивая ноги, поплелся позади Михая к подъезду его дома. Как-то незаметно, но очень быстро исчезла и вся остальная капуста.

Проводив прищуренным взглядом старого уголовника, Нечай глянул на часы и заторопился к машине. Не стоило срывать такую важную встречу со Спириным.

 

ГЛАВА 10

Они встретились за городом на месте, прозванном в городе "Леблединной аллеей". Удобный съезд и густые кусты, хорошо прикрывавшие авто с влюбленными парочками, сделали эту лесопосадку очень популярной. Но час пик здесь будет позже, вечером, а пока им никто не мешал.

Нервно оглянувшись по сторонам, Спирин за руку поздоровался с Нечаем и предложил:

— Пойдем, пройдемся.

Некоторое время они шли молча, наконец, Виктор спросил:

— Прошлый раз, говоря о людях способных на… — Он неопределенно повертел в воздухе ухоженными пальцами, но все-таки сумел найти достойную формулировку, — на многое, вы имели в виду, прежде всего себя? Я правильно понял?

— Конечно, — легко согласился Нечай, вытаскивая из кармана пачку «Бонда» и зажигалку. Он предложил сигарету своему собеседнику, но тот отрицательно покачал головой.

— Спасибо, я привык к своим, — и Виктор достал из кармана пиджака «Кэмел». В отличие от Геннадия, пальцы у него чуть дрожали.

— Какие вы ставите условия? — сделав первую затяжку, спросил Спирин.

— Пятьдесят процентов доходов от будущего рынка. Естественно, я так же вложу определенные средства в его строительство. Затем трудоустройство своих людей на законном основании: директорат, бухгалтерия, охрана и прочее. К нему ведь сразу протянет руки вся окрестная братва. Еще мне нужно здание ближайшего кинотеатра.

— "Буревестника"? — удивился Спирин. — Но он не рентабелен. Мы его собираемся выставить на продажу.

— Вот и хорошо. Я переоборудую его под ночной клуб. Ресторан, казино, ну и все остальное.

— Это в нашем-то городе? — хмыкнул Спирин. — У нас даже ресторан Шамсудова, «Парус», и тот еле-еле концы с концами сводит.

— На город я и не рассчитываю. Что нужно будут заезжим барыгам после того, как они скинут товар, отмоются и отоспятся? Расслабиться. И в этом мы им поможем.

— Понятно, — кивнул головой Спирин, убедившись, что у его собеседника все продумано.

— Еще мне нужно здание общежития педучилища, — продолжал Нечай. — Его выставили на аукцион, а мне хотелось бы получить его по минимуму. Я сильно потрачусь на рынок, а мне хотелось бы получить и его.

— А что ты собираешься сделать из этого "борделя"? — с любопытством спросил Виктор. Его интересовал сам ход мыслей этого человека.

— Именно то, что ты и сказал. Бордель, или гостиницу на одну ночь, или на один час.

Спирин в который раз за эту встречу удивился.

— И что, такое может окупиться?

— А как же. То, что предлагают ваши деятели из мэрии просто глупо. Вы сами-то там бывали?

Спирин отрицательно покачал головой. За общежитием педучилища в городе давно закрепилось исконно русское название, аналогичное европейскому слову «бордель». Об этом двухэтажном приземистом здании имелся целый свод устных преданий в стиле «Декамерона». В этом году училище закрыли, и все его помещения отошли в казну города.

— Стоит оно на окраине, — продолжал развивать свою мысль Геннадий, — сыпется уже всё. Клетушки, в которых девки жили, ни один предприниматель под офисы не возьмёт. А вот тридцать номеров для озабоченных парочек — это то, что надо.

Спирин почувствовал, как удивление, вызванное деловой хваткой Нечаева, начинает переходить в уважение. Геннадий излагал свои планы, с невозмутимым спокойствием покуривая, он разглядывал окружающую природу, словно это и было основной целью его загородной поездки. И это спокойствие невольно передалось Спирину. Виктор вдруг поверил, что все, о чем они договариваются, свершится.

— Хорошо, — согласился он. — Это не проблема. Что еще?

— Пока все, — Геннадий выкинул окурок, Спирина же резануло это слово «пока», но он постарался заглушить это неприятное чувство.

— С чем будет трудно, так это с пятьюдесятью процентами, — после некоторого раздумья ответил Спирин. — Половина прибыли должна отходить городу, а есть еще заинтересованные лица, Шумсудов, например. Тридцать пять процентов вас устроят?

Теперь задумался Нечай. Он потер подбородок, прищурился, а потом, усмехнувшись своим мыслям, согласился: — Да, пожалуй, что, устроит. Я согласен. Значит, договорились?

— Да, — Спирин выкинул свою сигарету и подумал о том, как быстро они нашли общий язык. Судьба мэра решилась в краткие минуты, не дольше пары выкуренных сигарет. Тот был еще жив, но жизнь его не стоила теперь и этих двух окурков.

— Ну, а что вы можете предложить взамен? Надеюсь, это будет не тривиальная стрельба в подъезде? — спросил Спирин.

— Нет, но мне нужно знать о нем все. Где его можно взять голыми руками? Его привычки, слабости. Вы ведь его знаете лучше меня.

— Да, знаю. Есть у него одна слабость — замужние женщины.

К концу их беседы на траве остались еще четыре окурка. А менее чем через две недели в охотничьем домике прозвучали роковые выстрелы.

 

ГЛАВА 11

Похороны Гринева оставили в памяти Виктора Спирина гнетущее чувство. Вся площадь перед ДК оказалась заполненной, и он просто всей кожей чувствовал насмешливое настроение толпы. Подойдя к микрофону, и почувствовав это на себе взгляд тысяч глаз, он подумал, что не может говорить. Но насмешка в этих глазах вызвала ненависть ко всему этому сброду. Он набрал в легкие воздух и почти прокричал в сторону этого людского стада: — О человеке надо судить по его делам! Всю свою жизнь Анатолий Петрович Гринев посвятил нашему городу…

Уже закончив свою речь, среди этого безбрежного моря окруживших его людей, Виктор вдруг увидел невероятно красивое девичье лицо, почему-то удивительно знакомое, только он никак не мог вспомнить, где же он его видел. Но оно тут же исчезло, заслоненная другими людьми. Виктор почувствовал непривычный укол непонятной тревоги, странное волнение, впрочем, довольно быстро вытесненное из души соблюдением ритуальной скорби.

В тот же день, только на два часа раньше, в другом конце кладбища скромно похоронили Елену Ремизову. Присутствовали при этом только ее родители да с десяток друзей из гарнизона.

На следующий день состоялось расширенное заседание городской думы, на котором Спирина утвердили главой администрации города на последующие два года. С предложением утвердить его выступил сам Феддичевский, директор крупнейшего в Кривове завода и по совместительству глава законодательного собрания, человек очень влиятельный и уважаемый в городе. Его поддержал Шамсудов, один из местных бизнесменов. После окончания заседания те же действующие лица по очереди подходили к новоиспеченному мэру и желали всяческих успехов. Виктор без устали рассыпался в любезностях и заверениях.

Последним к нему подошел Шамсудов. Невзирая на мужиковатую внешность, а лицо у Рашида Магомедовича, казалось, было вырублено топором, и выглядел он гораздо старше своих сорока лет, Спирин очень ценил этого человека. Ему принадлежала целая сеть магазинов и ларьков по всему городу, ресторан, станция техобслуживания, но самое главное, он чуть ли не единственный в городе из представителей частного бизнеса старался не только торговать готовым товаром, но и что-то производить.

— Поздравляю, Виктор Николаевич, — улыбающийся Шамсудов крепко пожал руку Спирину. Чувствовалось, что он искренне рад за Виктора. — Как, господин мэр, ждать нам теперь от вас великих дел?

Спирин улыбнулся.

— Ну, я бы не сказал, что они такие уж великие.

— В масштабах нашего города даже очень, — Шамсудов огляделся по сторонам, народ уже почти разошелся, последние из думских деятелей спешили к выходу. — Поговорить бы надо с глазу на глаз, Виктор Николаевич.

— Пойдемте ко мне в кабинет, — предложил Виктор.

Пройдя по пустынным коридорам, они прошли в небольшой кабинет Спирина, расположившись по разные стороны стола и, не сговариваясь, закурили. Бизнесмен, сделав затяжку и выпустив струю дыма в сторону, первым начал разговор.

— Виктор, ты ведь знаешь, у нас есть своя небольшая компания деловых людей, мы регулярно собираемся по пятницам…

Спирин невольно улыбнулся, Шамсудов понял смысл его иронии и в ответ рассмеялся.

— Да-да, в сауне. Насколько я помню, ты называл наше банное сообщество гильдией купцов.

— Ну конечно, — кивнул головой Спирин. Он действительно знал этих людей, активно занимающихся бизнесом в городе. Было их немного, человек десять-двенадцать. Состав сборища в сауне временами менялся: кто не выдерживал гонки и разорялся, у одного отказало сердце, у другого печень, но на смену ушедшим приходили новые люди.

Между тем Шамсудов продолжал неторопливую речь.

— Покойный Анатолий Петрович относился к нам весьма благосклонно. Ты, конечно же, в курсе, что, когда большинство из нас начинали заниматься бизнесом, у многих за душой не было ни гроша. Все то имущество, что передал нам муниципалитет, мы получили как бы в долг, хотя считалось, что все это мы выкупили. Это чтобы не волновать так называемый народ. Расплатились мы с городом уже потом, кто два года спустя, а некоторые и до сих пор рассчитываются.

Виктор не прерывал Шамсудова, он, в самом деле, был в курсе этих тщательно скрываемых от чужих ушей, и не очень законных дел. А его собеседник, наконец, подошел к сути разговора.

— В благодарность за это мы отчисляли некоторый процент своих доходов в личный фонд Анатолия Петровича. Он довольствовался в последнее время вот такой суммой.

Рашид Магомедович начертил на листке бумаги две цифры, показал их Спирину. Тот мысленно прибавил к ней нули и получил сумму, раза в десять превышающую должностной оклад Гринева.

— Для нас это не очень много, раздели ее на десять, и ты поймешь. А для одного человека очень даже хорошо. Мы бы могли перестать тратить и эти деньги. Но, мы, Виктор Николаевич, надеемся на вашу поддержку в нашем непростом бизнесе. Сами видите, как город атакует большой бизнес со стороны Железногорска, и даже столицы. Нам нужна защита от этих посягательств. Если запустить в город все эти супермаркеты, но нам будет хана.

— Я этого не допущу, — пообещал Спирин. — От всех этих супермаркетов мало проку. Мне важны живые налоги, а не ничтожная арендная плата.

— Это хорошо. Я рад, что вы всё это понимаете. Так что, мы хотим продолжить ваше личное финансирование. Вы человек молодой, запросы у вас должны быть выше. Не стесняйтесь. Сколько?

Шамсудов пододвинул к Спирину листок бумаги и выжидательно замер, ожидая реакции на свои слова.

Первым желанием Виктора было отказаться. Ему хотелось получить большую свободу действий, а, получая эти деньги, он сразу оказывался на крючке у местных бизнесменов. Он уже и так зависел от Нечая, и это не радовало. Но была еще и жена, Лариса. А ей не хватало не только его оклада, но и еще трех таких. До этого выручали состоятельные родители жены, но с полгода назад отец Ларисы получил инфаркт, и это сразу сказалось на семейном бюджете Спириных. Всё очень тщательно обдумав, Спирин написал свою цифру, отодвинул бумажку обратно Шамсудову и сказал:

— Этого мне даже много, хватит вот этого. Но мне нужно еще кое-что. Сегодня вы мне дали только два года сроку до следующих выборов. А я хочу быть избранным на следующий срок. И, естественно, мне нужна будет ваша поддержка.

— Хорошо, — согласился Шамсудов и затушил сигарету. — Я скажу им это. Надо нам всем как-нибудь встретиться.

— Непременно, — согласился, поднимаясь из-за стола, Виктор и, улыбнувшись, добавил. — Только не в бане.

 

ГЛАВА 12

В эти же дни, сразу после убийства мэра, Нечай открыл свой бар по улице Пархоменко с ласковым названием «Ямайка». Богатая фантазия Феди Кривошеева разыгралась здесь во всю. Под пляшущими буквами, исполненными в старомодном стиле, трепетал на ветру "Веселый Роджер" с традиционными черепом и костями. Стены и потолок заведения были выложены природным необработанным камнем, что напоминало своды пещеры. На одной из стен висел искусно исполненный корабельный штурвал, столы и стулья также отличались грубоватой манерой исполнения, но высшим шиком считалось сидеть на бочонке с тем же самым «Роджером» на боку и надписью наискось: «Порох». В одном углу за искусственно изготовленной паутиной на солидном сундуке примостился в небрежной позе ощерившийся скелет, одетый в шляпу, ботфорты и с пистолетом в руке. Этот "загостившийся посетитель" приводил в особый восторг впервые приходивших сюда дам. Пиво подавали в массивных глиняных кружках, и даже бармены заведения вписывались в дизайн не только форменной одеждой, состоящей из тельняшек и косынок на голове. Один перевязал себе глаз черной повязкой, а другой вдел в ухо массивную золотую серьгу и не выпускал изо рта прокуренную трубку. Заведение Нечая сразу приобрело в городе бешеную популярность, и первым это почувствовал Шамсудов, потерявший чуть ли не половину постоянных клиентов своего ресторана.

Как-то под вечер к Нечаю на квартиру приехал Рыдя, его правая рука и личный шофёр. Это был высокого роста и мощного сложения мужчина с большой круглой головой. Светло-русые волосы Рыди резко контрастировали с чуть раскосыми черными глазами, а маленький приплюснутый нос, свернутый на сторону, и большой шрам на губе указывали на бурное прошлое гостя.

Усевшись в свое любимое кресло, он сразу приступил к делу.

— Ты знаешь, этот старый пень Михай потребовал с бара сорок лимонов в неделю.

— Сколько?! — удивился Нечай.

— Сорок, — повторил Рыдя.

— Да, совсем сдурел старичок. Куда ему столько? Может озеро из молока соорудить себе хочет? Только ведь скиснет оно.

— Может, ты поговоришь с ним? — предложил Рыдя. — Путь скинет пару нулей.

Нечай встал, несколько раз с задумчивым видом прошелся по комнате, затем, прищурившись, глянул на своего первого помощника.

— Не о чем мне с ним говорить. Время пришло, Серёга. Пора кончать с этими старыми пердунами.

Рыдя только усмехнулся. Он единственный в городе знал о наполеоновских планах своего шефа. Людей, более или менее сведущих, всегда удивляло, что Нечай содержит такую большую для своего района армию братвы. Любой из этих молодых, крепких парней, словно наштампованных где-то на одной фабрике, с одинаковыми прическами и «прикидами», мог убить человека не моргнув глазом, не переставая жевать свой бубльгум, лишь бы от этого был хоть какой-то «навар».

— Завтра, пожалуй, что и начнем, — подвел итог Геннадий и пристально глянул на своего гостя. Тот только развел руками: дескать, как скажешь, так и будет.

Уже после ухода Рыди Нечай долго лежал на диване, не раздеваясь, курил, и все думал, просчитывал, пытался предугадать грядущие события.

Люди не рождаются художниками или музыкантами, но у них есть какие-то задатки, некий врожденный дар. Геннадию от природы достался некий криминальный талант. Родители у него даже близко не соприкасались с уголовной сферой жизни. Мать долгие годы работала в загсе, регистрируя свадьбы, смерти, разводы и рождение граждан города Кривова. Отец добросовестно трудился на заводе мастером — хорошая, благополучная семья. Тем большим ударом для них стал тот срок Геннадия, это знаменитое дело о кражах в домах почетных и уважаемых граждан города. Уже тогда судей поразил особый цинизм и точный расчет злодеяния. Нечай сумел из такого скучного дела, как шефская помощь ветеранам, извлечь криминальную выгоду. За это он и схлопотал тогда необычно большой для малолетки срок.

А первый раз он воровал в тринадцать. Лешка Соломин, по кличке Коржатник, первый друг и сосед Нечая, пацан, помешанный на голубях, как-то вернулся из деревни, где гостил у родственников и взахлеб начал рассказывать о каких-то особых породах голубей, что держал на селе один из местных чудаков. Турманы, чеграши, монахи — диковинные названия так и сыпались из Лешкиных уст.

— Эх, мне бы таких! — с завистью закончил он свой рассказ. — Да батька денег не дает на голубей.

— А ты возьми да просто укради их, — просто предложил Нечай.

— У кого?

— У того же братца твоего.

Лешка сначала удивился, а потом загорелся этой идеей. Они подъехали к деревне уже затемно, оставили в кустах свой мопед и, перепрыгнув через забор, подошли к голубятне. Пока Лешка гладил привыкшую к нему хозяйскую собачонку, Нечай быстро открыл несложный замок и сгрузил диковинных птиц в свою большую сумку. Что его удивило в той простой и незатейливой первой краже это поведение его напарника. Лешку даже после кражи ещё долго трясло от страха, в то время как сам Геннадий испытывал только странное обострение чувств и будоражащий душу азарт. То же самое с ним происходило и потом, во всех криминальных моментах его жизни. Но была ещё и зона.

В заведении для малолетних преступников он не проникся чувством раскаяния и вины. Как и на воле, Геннадий вскоре незаметно прибрал власть в своем отряде. Что-то в нем было такое, что привлекало к нему более сильных, более талантливых, и даже более умных парней. Не слишком словоохотливый, скупой на улыбку, Нечай отличался острым и оригинальным складом ума, своеобразным юмором, да и в драках был хорош, хладнокровен и расчетлив. Старался бить так, чтобы наверняка, с одного удара вывести противника из игры и чаще всего целился в глаза.

Но с совершеннолетием в его жизни наступил совсем другой период. Во взрослой зоне Геннадий оказался уже младшеньким — Юриком, юрцом, и это ему не понравилось. Нечай решил, что больше он в тюрьму не сядет уже никогда. Лежа по ночам в душном, полном стонов и храпа его обитателей тюремном бараке, Геннадий часами думал о совершенной ошибке и чем ему заняться в будущем. Но, даже лежа на тюремных нарах, он ни разу не подумал о том, о так называемым "честном труде". Первое, к чему он пришел в результате этих размышлений: теперь он будет работать в одиночку, ведь сгорел он из-за подельников.

Вернувшись домой, и с недельку отдохнув под родным кровом, Геннадий снял отдельную квартиру. Родители не могли его понять, а все объяснялось просто. Его удивительно крепкая нервная система по ночам давала странный сбой. Он часами не мог уснуть, и мешали ему не шум или свет, а присутствие рядом другого человека, воспринимаемое с обостренным чувством злости и раздражения. Он и в зоне-то засыпал с трудом, но на воле, как ни странно, все это усилилось во много раз, словно отдача, вернувшаяся после четырех лет несвободы. Квартиру Нечай подыскал по себе: в самом дальнем крае города, подальше от железной дороги и шоссе, угловую, первый этаж, за стенкой жила тихая старушка. Первое время досаждали соседи сверху, устраивавшие по ночам шумные пиршества, а затем не менее шумные битвы. Разжившись деньгами, Нечай перекупил эту квартиру, и заставил съехать "веселую семейку". Квартира так и стояла с тех пор запертая.

Способ добывания средств Геннадий придумал своеобразный. Он устроился мастером по ремонту телефонов на местный узел связи. Денег там платили мало, да и не эти гроши его интересовали. Научившись отключать нужные ему номера, он приходил на вызов и самым внимательным образом исследовал нужную ему квартиру: достаточно ли богатая обстановка, какие замки врезаны в дверь, как бы невзначай интересовался, где и в каком режиме работают хозяева, смотрел, подключена ли квартира к сигнализации. Затем он не спешил, позволял хозяевам забыть о визите телефонных дел мастера и не раньше чем через месяц молниеносно брал квартиру. Интересовали его только деньги и драгоценности, с барахлом Геннадий не связывался никогда. Все шло хорошо, но однажды он чуть не сгорел. Хозяйка вернулась не вовремя, и только хладнокровие Нечая и удача позволили ему уйти из квартиры без мокрухи.

Уже ночью, лежа в зыбком унынии своей бессонницы, Геннадий понял, что рано или поздно он все-таки снова попадет в тюрьму. Все предусмотреть невозможно, рано или поздно, но удача отвернется от него. Проанализировав не только способы добычи денег, а всю стратегию и философию жизни, Нечай пришел к выводу, что надо искать что-то другое, найти менее рискованную технологию изъятия чужих ценностей.

И нашел он его, этот свой путь, как это ни странно, в книгах. С детства он любил читать детективы, но если всех интересовали хитроумные построения сыщиков, то Геннадия больше волновали ошибки преступников. Он сразу ставил себя на их место, прикидывал, что бы он сделал в тех же условиях. Однажды в одно из редких посещений родителей, Нечай увидел у них на столе новую для себя книгу: "Крестный отец". Она потрясла его. Это же так просто и так естественно: помогать людям и делать их зависимыми от тебя, ну а потом уже с их помощью добиваться своего. Тщательно проштудировав бестселлер, а затем и просмотрев кино с блистательным Марлоном Брандо, Нечай усвоил, что, подобно дону Карлеоне с его торговлей оливковым маслом, надо иметь весомое положение в обществе, непременное легальное прикрытие.

Через месяц он вложил все свои криминальные средства в первый торговый ларек. В тот же день к нему подошел недавно вышедший из тюрьмы Рыдя и потребовал дань за право торговли. Нечай улыбнулся в ответ и угостил громилу сигаретой. Вечером их обоих видели в ресторане. Через неделю с ними уже считался весь район, а через четыре года Нечай вышел на Спирина.

 

ГЛАВА 13

В то утро Михай, как обычно, сидел на балконе и, покуривая «Приму», наслаждался июльской жарой, поглядывая вниз на проходящих мимо людей. Увидев знакомого парня из мелких шестерок, он крикнул ему: — Эй, Шурик, тормозни-ка лаптей, побалакать надо. Жди меня там.

— Михай, да я сам к тебе поднимусь, — вежливо предложил парень.

— Стой там, говорю. Мне прогуляться пора, а то засиделся, — и старик ушел с балкона.

Парнишка, дожидаясь его, присел на корточки у стены дома и тут же задремал, уронив голову на исколотые, все в «дорожках» от иглы руки. Ни он, ни тем более никто из торговцев или посетителей рынка не обратил внимания, что вскоре из бара неспешно вышел Рыдя, и, перейдя дорогу, скрылся в подъезде дома, где жил Михай. Его самого он повстречал на лестничной площадке третьего этажа.

— О, я к нему, а он из дома, — деланно обрадовался Рыдя.

— Что это тебя в гости потянуло? — подозрительно вглядываясь в лицо рослого собеседника, проворчал старый уголовник.

— Да деньжат вот принес, как ты и говорил, сорок лимонов, — и, вытащив из кармана, пачку денег подручный Нечая протянул ее старику. Глаза у того сразу заблестели, он протянул к деньгам руку, но тут Рыдя, быстро оглянувшись по сторонам, коротко и сильно ударил старого зэка в солнечное сплетение. Михай сразу захрипел, выронил палку и, хватая воздух жадно открытым ртом, опустился на колени. Не дав ему до конца упасть на пол, Рыдя сжал плечи старика коленями, а потом резким рывком свернул ему шею. Затем он толкнул обмякшее тело вниз по лестнице, подобрал свои деньги, и легким шагом быстро сбежал вниз. В бар он вернулся, обойдя дом с другой стороны, при этом, не встретив у подъезда даже бдительных бабушек, наслаждающихся в это время очередной серией мексиканской белиберды.

Хотя все получилось удачно, Михай не раз уже падал на этой самой лестнице, и даже ломал руку, но в его естественную смерть мало кто поверил. "Свернули шею старому волчаре", — таков неофициальный вердикт вынесла, в конце концов, общественность района.

Хоронили Михая пышно, с подобающими ему почестями: гроб несли на руках до самого кладбища, благо весил покойник чуть больше подстеленного под него ковра, а засвидетельствовать свое почтение усопшему собрался почти весь воровской народ города, приехали даже авторитеты из Железногорска. Засыпав тело Михая деньгами, и попросив передать приветы всем знакомым, старого уголовника закопали, выпустили напоследок над могилой с десяток белоснежных голубей, и отбыли в специально снятое для поминок кафе. Нечай присутствовал от начала и до конца церемонии, посидел немного и за элитным столом, где разместилась верхушка воровского общества, но вскоре извинился и отбыл, вызвав этим неодобрение остальных «пастухов» города.

— Не он ли Михая замочил? — кивнул в сторону уходящего Нечая один из местных авторитетов.

— Может быть, — согласился его сосед, такой же, как и Михай, выжатый десятилетиями тюремного режима инвалид, а затем хрипло прокаркал. — Только зря он думает, что это ему так просто сойдет с рук. Порежем, нахрен, на зимний салат.

Только оказалось, что ошибался как раз он. Водка, что подали им за стол, оказалась произведенной на основе метилового спирта, из десяти человек выжил только один, да и тот ослеп. Хозяина кафе прирезали в тот же вечер, и он был не последней жертвой. Оставшись без «пастухов», уголовное стадо сразу же почувствовало излишек воли, начались разборки, а потом все переросло в открытый беспредел. За три дня по городу убили еще семерых, в том числе женщину и молодого парня, среди бела дня, не так далеко от центра города.

Обеспокоенный всем этим беспределом Спирин вызвал по телефону Нечая. Они снова встретились, и тот пообещал быстро исправить положение вещей.

— Только не надо больше трупов, — попросил Спирин. — Это производит удручающее впечатление.

Действительно, вскоре после волна насилия в городе пошла на убыль. Оказалось, что у Нечая в каждом районе было что-то вроде своей базы: магазинчик, забегаловка или просто ларек. Там теперь постоянно дежурили три-четыре качка, и чем все это могло обернуться, первыми на своей шкуре испытали те двое, что привлекли в свое время внимание Нечая: рыжеватый верзила по кличке Ража и его сутулый друг Порик. Как обычно, с утра они появились на своем рынке и, подгоняемые начинающейся «ломкой», принялись трясти торговок.

— Нет, ты видишь, я еще только раскладываю, ничего не продала? — орала на них мощного сложения краснолицая дамочка, торгующая яйцами и туалетной бумагой. — Вы что, подождать не можете?!

— А меня не колышет, наторговала ты или нет, — по блатному растягивая слова, напирал Ража. — Я тебя сейчас посажу задом на эти яйца, и будешь торговать сразу омлетом. Гони, сука, пятьсот рябчиков!

— О, уже пятьсот! — возмутилась дама и покрыла обоих трясунов широкозахватным матом. — Чего это пятьсот? Вчера еще только четыреста было?

— Еще орать будешь, семьсот отстегнёшь, — вступил в разговор сутулый Порик.

Спор грозил перейти в драку, и рослая торговка вряд ли бы сдалась без боя, но тут к Михаевским птенцам подошли трое молодых, крепких ребят, похожих друг на друга, как родные братья. Один из них, пощелкивая семечки, весело спросил: — Что за шум, а драки нет? Чё это вы к ней пристали? Она ещё и не торговала.

— Чего?! — свирепо обернулся к нему рыжий. — Это кто тут сопит без спросу?! На перо захотел, сучонок?!

— Пошли-ка, дядя, отойдем, — спокойно ответил парень и, отвернувшись, двинулся за ближайший ларек. Ража переглянулся со своим напарником, но долго размышлять им не дали. Двое других веселых ребят как-то играючи проводили их толчками вслед за любителем семечек, а потом минуты за три так отделали Ражу и Порика, что появились они на рынке только через месяц и ни на что уже больше не претендовали.

После экзекуции весельчак, по-прежнему грызущий семечки, заявил собравшимся вокруг него торговкам: — В общем, так — мы этот рынок у муниципалитета выкупили. Платить за место теперь только нам, триста пятьдесят деревянных в день. Если подойдет кто-то еще — зовите нас, мы будем в баре.

Собрав дань, ребята удалились в свою «пиратскую» вотчину. Торговкам новый порядок понравился. Михай со своими подручными мог пройтись по рядам раза три в день, да еще приходилось платить официальным хозяевам рынка. А тут и плата постоянная, и всех надоедливых алкашей и наркоманов, братки Нечая отшили за какую-то неделю. Примерно то же самое происходило по всему городу.

Сыграл свою роль и Спирин. На следующий день после переговоров с Нечаем он собрал совещание по вопросам правопорядка и обрушился на начальника милиции.

— Мы работаем…. - попробовал возразить Малофеев.

— Плохо работаете, очень плохо, просто хреново, — агрессивным тоном перебил его Виктор. Все, даже знавшие его как облупленного, замы Гринёва: Стародымов и Южаков, вытаращили глаза. Таким они Спирина еще ни разу не видели.

— Сколько раскрыто убийств? — спросил новый мэр.

— Одно, — опустил голову подполковник.

— Из восьми?

— Да.

— И это в нашем-то городе, где, как я знаю, чихнуть нельзя, чтобы не услышали на другом конце?! Вчера я прошелся по центральному рынку, слава богу, меня еще плохо знают в лицо, послушал, что говорит народ. И знаете, что он говорит?

Виктор, до этого нервно вышагивающий вдоль стола, остановился напротив милиционера и обратился прямо к нему.

— Народ говорит, только об этих трупах и о том, что страшно ходить по улицам даже днем.

Чуть успокоившись, он сел на свое место во главе стола и уже ровным голосом спросил: — Кто такой Сорый?

— Есть такой рецидивист, фамилия Сыроквашин, находиться под нашим административным надзором, — припомнил подполковник.

— Даже под вашим надзором! — восхищенно воскликнул Спирин и взмахнул руками от возмущения. — А вот две бабки, торговавшие семечками, уверяли третью, что именно он убил ту женщину в лесопосадке и пацана в очках!

— У нас тоже такие же сведения, — согласился подполковник, — единственное, мы не можем его отыскать. Залег он где-то. Ищем.

— Ищите! И быстрей ищите! Это вам не Чикаго, времен бутлегеров, это Кривов, мирный город. Такой преступности у нас не было никогда! Что вы намерены делать?

— Придётся сменить начальника уголовного розыска…

— Хоть всех ваших начальников, — оборвал его Спирин, — но надо всё это остановить.

Закрыв совещание, Спирин остановил городского прокурора.

— Валериан Михайлович, задержитесь на минутку.

Сундеев, уже, было, поднявшийся с места, снова опустился на свой стул. Дождавшись, пока все уйдут, Виктор обратился к нему с несколько неожиданным вопросом:- Валериан Михайлович, скажите, можно что-нибудь сделать во избежание большой огласки по делу убийства Гринева?

— Вы имеете в виду суд? — спросил прокурор глубоким, хорошо поставленным голосом.

— Да. Анатолию Петровичу уже все равно, а вот семья…

Сундеев кивнул головой в знак согласия.

— Можно провести суд в областном центре и сделать его закрытым.

— Такое возможно?

— Конечно. Нам, даже, чаще всего не доверяют такие сложные процессы.

— Когда он, хоть примерно, состоится? — как можно более безразлично спросил Виктор.

— Пока не могу сказать даже примерно. Дело еще не закончено, много неясного во всей этой истории.

— Вот как? — удивился Спирин. — А я думал, что все и так понятно. Есть жертвы, есть убийца.

— Нет, загадки есть. Неизвестно, кто звонил Ремизову, кто звонил в милицию, куда девались еще четыре пистолета, похищенных из воинской части? Да и подозреваемый упорно отрицает свою вину.

— Но его же застали на месте преступления, какие могут быть вопросы? — возмутился мэр. — А кто ведет следствие?

— Шалимов, Сергей Александрович.

— Это брат директора элеватора? — припомнил Спирин.

— Да, он.

— Тогда я его хорошо знаю. Он не слишком для этого дела мягок?

— Ну, есть у него такое. У него свой подход к делу.

— И вы это знали, и назначили такого человека?

— Сейчас время такое, отпуска, — немного смутился прокурор. — Работать просто некому.

— Но и мэра города у нас не каждый день убивают, — резонно заметил Виктор.

— Тоже верно, — согласился Сундеев. — Собственно, мы и отдали это дело Шалимову потому, что оно казалось таким простым. Хорошо, я поручу это дело Годованюку, он как раз вчера вышел из отпуска.

— Кому-кому? — удивленно поднял брови Спирин.

— Следователю Годованюку. Он у нас самый опытный на данный момент.

При этих словах Спирину показалось, что прокурор как-то поморщился, но, к чему относился скепсис судейского чиновника, Виктор не понял.

— Постарайтесь, Валериан Михайлович, — Спирин поднялся с места и, уже пожимая на прощание руку прокурора, попросил. — Вы уж возьмите это дело под свой контроль, для нас это вопрос чести.

 

ГЛАВА 14

Сорового и в самом деле искали уже вторые сутки. В два часа дня старенький УАЗик третьего отделения милиции остановился на одной из улиц в частном секторе, на самой окраине города. Из него вылезли четверо: майор Иван Михайлович Мазуров, капитан Андрей Колодников, и по, убывающей, старший лейтенант Павел Зудов, и участковый этого района, так же старлей Виктор Демин. Зудов, хоть и младший по званию, на голову возвышался над Мазуровым и Деминым, и почти на две над низкорослым Колодниковым. В руках этого мощного парня был автомат с укороченным стволом, на голове каска, или, как любили ее называть менты — «сфера», поверх рубахи надет бронежилет. Трое остальных были в своей обычной форме, более пригодной для летнего времени года. Самый опытный, сорокалетний Мазуров, солидной комплекции мужчина с внушительных размеров черными усами, вообще то занимался розыском пропавших без вести да находящихся в бегах. Но сейчас положение в городе было таково, что его попросили помочь операм в поиске Сорого. Именно он, по своим каналам узнал этот адрес.

— Ну, если его здесь не будет, то я не знаю, где его искать. Будем подавать во всероссийский розыск, — сказал Мазуров, оглядываясь по сторонам. — А это точно улица Толстого?

— Да, ты чего, конечно. Это же мой участок, — обиделся Демин.

— А какая тогда за рынком улица? Тоже ведь Толстого? — продолжал недоумевать Мазуров. — Я думал, что это там.

— Там улица Льва Толстого. А это Алексея Толстого, — разъяснил разницу Колодников. — Она видишь, короткая, домов десять, не больше.

— Ну вот, думал, за пятнадцать лет город наизусть выучил, а тут такие открытия, — огорчился Мазуров. — Как пойдём?

— Там, с той стороны, пологий овраг, а потом чистое поле, рядом переулок. Если он побежит туда, то мы быстро его на машине догоним, — предположил Демин. — Главное, чтобы он в заложники никого не взял. А то за ним это не заржавеет.

— Да, это верно, он дурной до ужаса, — согласился Колодников, нервно докуривая сигарету. — Гайка в башке у него давно срезалась.

— Ну, хоть ты мне про него не рассказывай, — усмехнулся майор, — я сам Сорого брал, когда он в первый раз на семерик раскрутился.

— А я его в прошлый раз раскручивал, так что-то же не от бабушки о нём слыхал, — парировал Колодников.

— Ты уже курить больше меня начал, Андрюха, — усмехнулся Мазуров. В отличие от всех остальных он выглядел более спокойным. — Не по чину, брат.

— Да, все твое дурное влияние, — нервно хохотнул Андрей, и предложил. — Давайте вломимся как есть, через калитку, а там что получится.

— Нет, это опасно, — Мазуров отрицательно покачал головой. — Вы с Деминым зайдите со стороны соседей, а мы с Пашей попробуем через ворота.

Нужный им дом оказался последним перед небольшим переулком, так что Демин побежал в сам переулок, обходить дом с тылу, а Колодников решительно толкнул калитку соседнего дома. Тот же час в ограде всполошилась собака, за ней подняла лай и шавка за массивными воротами дома номер восемь. Менты не успели даже постучать в калитку, как звякнула щеколда, и, в воротах показался небритый старик в мятой одежде, и с авоськой в руках. Судя по мутным глазам, и обилию пустой тары в кошелке, старик был в обширном запое. Увидев перед собой двух ментов с оружием наизготовку, он опешил.

— Вы чего? — пробормотал он. — Чё такое?

— Сашка дома? — Мазуров спросил так, словно разговор шёл не о разыскиваем всей милицией рецидивисте, а о его лучшем друге.

— Спит он, — машинально ответил хозяин дома.

— А ты это куда собрался?

— Да, вот, пушнину сдать, — старик приподнял авоську с пустыми бутылками.

— Ну и иди, — согласился Мазуров, отстраняя его в сторону. Сбоку надрывалась собачонка, но, слава богу, она была на цепи, так что достать их не могла. Они уже подходил к крыльцу, когда сзади раздался крик старика: — Сашок, атаз, менты! Уходи брат!

— Вот сука! — пробормотал Мазуров, рванулся вперед, но только он взялся за дверную ручку, как изнутри дома раздался выстрел. Щепка, отскочившая от одной из досок двери, подсказала ему, что выстрел был вовсе не холостым. Мазуров метнулся в сторону от двери, с другой стороны дверей укрылся Зудов.

— Блин, откуда у него ствол? — пробормотал майор. Но разгадывать загадки было некогда. Откуда-то с противоположного конца дома послышался звон разбитого стекла, а потом голос Андрея Колодникова.

— Стой, стрелять буду!

Тут же раздался выстрел, как понял Мазуров, это в ответ стрелял Сорый. Колодников ответил дважды. Мазитов с Зудовым метнулись на звуки перестрелки. К стрельбе как раз подключился и Демин.

— Сашка, бросай оружие! — крикнул он. Когда Мазуров и Зудов добежали до огорода, все было уже решено. Колодников слева от них, метров на десять впереди, перелазил через забор, благо от глаз Сорого его прикрывала старая баня. С его малым ростом и высоким, под полтора метра забором, это было достаточно тяжело. Демина же Мазуров увидел справа, прячущимся за старым, покосившимся туалетом.

— Где он? — приглушенно спросил Мазуров.

Демин показал пистолетом в сторону небольшого, корявого сарайчика, то ли для инструмента, то ли для еще каких-то целей. Сложен он был из средних размеров бревен. Крупные щели в бревенчатом срубе давали Сорому прекрасный обзор со всех сторон.

— Сыроквашин, сдавайся! — крикнул Мазуров. В ответ прозвучал выстрел, заставивший всех торопливо укрыться за углом дома. В этот момент в ход событий снова ввязался хозяин дома, так и не расставшейся со своей авоськой.

— Сашка пошли их все на х…! Не сдавайся! — закричал он за спиной милиционеров. После этого он сделал попытку выйти из-за угла. Зудову пришлось затаскивать его силой, тем более, что Сорый снова открыл огонь. Сразу три выстрела прозвучали один за другим, и два из них достигли цели. Одна пуля попала в бронежилет Зудову, а вторая, в ногу старику. Тот взвыл от боли, и коренным образом переменил свою позицию по отношению к своему дальнему родственнику.

— Ты, что, козел, ты же в меня попал! — заголосил он уже лежа на земле. Между тем Павел так же рассматривал след, оставленный пулей Сорого на его бронежилете.

— Как молотком по ребром двинула, — поделился он с друзьями впечатлениями.

— Пашка, дайка очередь в воздух, — предложил ему Мазуров. Тот сильно высовываться не стал, просто выставил автомат, и дал очередь в сторону солнца. Сорый снова выстрелил, и очень точно, так, что от самого косяка дома отлетела длинная, на полметра, щепа.

— Вот сволочь! Хорошо стреляет. Сколько у него патронов? — спросил Мазуров, у подвывавшего от боли старика.

— До хрена, — сообщил тот, пытаясь разглядеть рану чуть ниже колена. — Вот падла, что же он в меня то стрелял! В родного дядьку!

— Откуда он пистолет взял? — не сильно ожидая ответа, спросил Мазуров.

— Ага, так я тебе и скажу! — зло скривился старик. — Я сам два срока на зоне оттоптал, червонец и семерик. Вызовите скорую, видите, кровь же идет!

— Ну, не хочешь говорить, не надо, — Мазуров сделал скучное лицо, — не до тебя, старик. Погоди, пока мы с ним разберемся, потом и скорую вызовем.

— Не козлись, начальник, вызови скорую. Вызовите скорую, у вас же есть рация! — настаивал старик.

— Да молчи ты, видишь, нам не до того! — шикнул на него Мазуров, и снова крикнул в сторону Сорого. — Сорый, не дури! Ты уже своего дядьку подстрелил.

— Ну и хрен с ним, — донеслось из сарая, — с козлом старым. Быстрее сдохнет — жене приятно будет.

— Ну, вот видишь, как к тебе племянник относиться. А ты его защищаешь, — снова с усмешкой обернулся к раненому Мазуров.

— Да какой он мне, нахрен, племянник! Два года я с его теткой жил, вот с тех пор в дядьки он меня и записал, — окрысился старик.

— Ну, тем более. Так, где он пушку взял? — Мазуров присел рядом с крайне дальним родственником бандита, снял с пояса рацию, покачал его в руке. — Ты, поди, ему ее и подарил? Ты, дед, случаем, не бендеровец? Схрон, наверно, еще со времен войны держишь?

— Пошел ты нахрен, какой я тебе бендеровец! Коренной русак я. Да, откуда у меня ствол!? — взорвался старик. — Где я его возьму, рожу, что ли? Лущан, племяш мой, в самом деле — настоящий племяш, не как этот козел, продал его этому придурку. Что тот козёл, что этот.

— Не поймешь тебя дядя, то у тебя все родственники, то они же потом козлы. Выходит, одни козлы у тебя, дядя, в родне. Печально. А Лущан это кто? — продолжал допытываться Мазуров, включив, впрочем, рацию.

— Сережка Лещенко, он на Миронова живет.

— Дом, квартира?

— Дом десять, а квартира не то пять, не то семь. Второй этаж, сразу направо.

— Ну, вот это другое дело.

Пока Мазуров вызывал «скорую», Демин и Колодников на два голоса пытались разговорить Сорого.

— Слышь, Сашка, а за что ты ту бабу около лесопосадки зарезал?

— Да не понравилась она мне. Визжать сильно начала, — донеслось из сарая, — не переношу я этого, бабьего визга.

— Это почему она визжала? Ты что ж ее, щекотал, что ли?

— Делать мне нечего, ее щекотать. А визжала она оттого, что просекла, как я того очкарика мочил.

— А этого ты зачем зарезал? То же визжал сильно?

— Чудило, он же с собой три брикета бабок тащил. Я этого терпилу еще в банке выцепил, тот как раз свой счёт закрывал.

— Ага, с этого, значит, ты и гулял?

— Да, погулял хорошо, вам так и не снилось, — довольно засмеялся Сорый. — Разложился по полной программе. Мне три биксы ноги целовали!

— Ну, вот, и хорошо, Саша, погулял, пора в тюрьму, — предложил Мазуров. — Будет что вспоминать на шконке.

— Не суетись не по делу, начальник. Я на шконку не хочу, притомился я что-то зону топтать. Хрен вы меня тут возьмете. У меня с собой патронов как грязи. На вас всех хватит. А стрелять я еще не разучился. Как я вашего этого, в каске снял?

"Он что, думает, что убил Пашку?" — подумал Андрей.

— Что ж ты так в зону не хочешь, Саша? — Снова вступил в разговор Мазуров. — Вроде не первый раз. Там тебя уважают, или нет?

— Уважать то уважают, да, надоело баланду лопать, да балду в ручняка гонять, Иван Михайлович. Так что я вас здесь всех положу, но вырвусь.

— У него в самом деле много патронов? — спросил Мазуров у старика.

— До хрена, — подтвердил тот, — полсумки с собой притащил.

— Да, долго мы с ним так возиться будем. Паш, — он обратился к Зудову, — зайди в дом, попробуй взять его неожиданно, из окна.

Тот не стал задавать никаких вопросов, просто меланхолично кивнул головой, и пошел в дом. Мазуров продолжил переговоры, но из этого ничего не получалось, хотя стрельба и прекратилась. Неожиданно в дело вступили новые действующие лица. Первыми их увидел Виктор Демин.

— Вы куда идете!? — закричал он. — Ну-ка марш отсюда!

Сначала Мазуров не понял в чем дело, а потом, выглянув из-за угла, и он увидел двух вышедших откуда-то из глубины огорода двух детей — белобрысых, худых. Девчонке было лет шесть, а пацану и того меньше, года четыре. На нем были только красные шортики, а синий сарафан девчонки давно выцвел от времени. Пройдя еще несколько шагов, и увидев вооруженных людей в милицейской форме, они в нерешительности остановились.

— Вы куда идете!? — грозно зашипел на детей Колодников.

— Мы к дедушке.

— Это внучки мои, — заволновался раненый дед, — с речки идут, купались они там.

— Как они туда попали? В огород-то?

— Да, там калиточка сзади есть.

Между тем дети встали очень неудачно. Со своей стороны они перекрывали сектор обстрела Колодникову, да и Демин сейчас вряд ли бы решился выстрелить в сторону Сорого, решись тот выскочить. Мазуров тоже никогда не считал себя снайпером, и занервничал.

— Ну-ка, идите сюда! — зашипел он на детей. Но те, увидев показавшееся из-за угла сердитое лицо с черными усами, оторопели еще больше. Пацан сунул в рот большой палец, и начал его сосать, девчонка же просто замерла, широко открыв глаза. Между тем подал голос Сорый.

— Слышь, менты! Я этих щенков держу на мушке. Если кто ещё хоть раз пальнёт, я пристрелю обоих. Давай, по одному выходите, пушки бросайте перед собой. Считаю до пяти. Раз…

"Вот сволочь, — подумал Мазуров. — Это ж надо такое придумать, урод!?" Он снова попробовал подманить детей, но те стояли, как вкопанный.

Между тем Сорый продолжал считать, на счет пять он выстрелил, и пуля пролетела над головой детей. Те ничего не поняли, их просто оглушил звук выстрела.

— Второй выстрел будет по ним! — закричал Сорый. — Ну!

— Эта петарда, да? — дернув сестру за руку, спросил мальчишка. — Это «Дракон», наверное, помнишь, большая такая хлопушка?

"Где же подмога? Неужели Васька не вызвал?" — подумал про шофера Мазуров, а сам уже поднял руки и шагнул из-за угла вперед.

— Не дури, Сашка, я здесь.

— Брось пистолет, Иван Михайлович. И остальные двое пусть выходят.

— Да бросаю, бросаю, вот он.

Мазуров бросил оружие перед собой, стрельнул глазами по сторонам. Бросилось в глаза, что обычно полнокровный, с красноватым цветом лица Колодников в этот момент был как никогда бледен. Чуть поколебавшись, тот так же вышел из своего укрытия, и сделал шаг вперед.

— Стой там! — заорал Сорый. — Пистолет брось!

Колодников бросил оружие, покосился в сторону Демина. С того пот тек градом. Предрасположенный к полноте, участковый просто обливался потом. Но, медлить он так же не стал, вышел, и бросил пистолет.

В это время совсем недалеко, за оградой, заскрипели тормоза, хлопнула дверца машины.

— Кто здесь раненый?! — раздался громкий женский голос. — Кто «скорую» вызывал?

— Я, — отозвался старик, — туточки я.

"Черт, а где же милиция?" — подумал Мазуров. А потом ему пришли мысль, от которой старому оперативнику стало совсем дурно. "Счас он нас всех тут перестреляет, возьмет в заложники врача, и уедет из города на «скорой». Вот тогда все местные урки уссуться от смеха. Скажут — лопухнулся Мазуров, а еще крутым ментом считался".

Тут за его спиной раздался тихий голос Паши Зудова.

— Иван Михайлович, чуть-чуть подвиньтесь левей, а то вы мне весь обзор своей широкой задницей заслоняете.

Мазуров послушно посторонился. Про Пашку Мазуров как-то забыл, причем забыл не он один. В дверях сарайчика показался Сорый. Высокий блондин лет тридцати пяти со свернутым на бок носом и шальными, безумными глазами, он держал в руках пистолет. Это был уверенный, профессиональный хват хорошего снайпера. Сорый в Афгане служил десантником, и навыков обращения с оружием не забыл.

— Ну, менты, прощайте. Кончал бы вас медленно, отстрелил бы ноги, потом яйца, да мне сейчас не до вас.

Он повернул дуло пистолета в сторону Мазурова, у того в груди что-то замерло, не то сердце, не то душа. Но тут рядом с ним, за спиной, из разбитого окна, оглушительно загрохотала длинная автоматная очередь. Сорый сразу задергался, упал на землю. Машинально, в судорогах агонии, он еще дважды нажал на спуск. Пули улетели куда-то в огород, и прыжок Колодникова, закрывающий своим телом детей, был запоздалым. Андрей прижал их к земле, и только когда окончательно наступила тишина, поднял голову.

Когда наконец-то подъехали две машины патрульно-постовой службы, задержавшиеся на закрытом переезде, все участник задержания смолили уже каждый вторую сигарету. При этом если сигареты смогли достать все, то зажечь спичку удалось только Пашке Зудову.

 

ГЛАВА 15

В следственном изоляторе Ремизов находился вторую неделю, но порой ему казалось, что прошел целый век. За это время он пережил крайние состояния души: ненависть и апатию, боль и ярость. Но большую часть времени его душу снедала неутихающая тоска. Все-таки Ленку он по-настоящему любил. Знал, что она не ангел, но любил.

Они познакомились на танцах в училище. В народе это называлось просто: последний девичий шанс. Но Лена действительно была красивой: высокая, длинноногая, с лицом, словно выписанным излишне старательным художником. Огромные голубые глаза, небольшой, чуть вздернутый носик, красивый, чувственный рот и фарфоровая кожа лица. Лёшка весь вечер был просто в угаре, танцевал с незнакомкой весь вечер и не подпустил к этой блондинке ни одного курсанта.

Роман их развивался, как степной пожар. Елена кончала школу, а Ремизову уже шили офицерский мундир, так что через месяц они сыграли свадьбу. Родители Елены занимали весьма видное положение в своем городе: отец главный инженер большого завода, мать — директор крупнейшего магазина. Алексея даже удивило, что они так легко согласились выдать свое единственное чадо за простого лейтенанта. Всю подноготную этого брака Ремизов понял уже на свадьбе. Изрядно набравшийся тесть обнял зятя за шею, и, уже еле выговаривая слова, начал его поучать: — Алешка, вся надежда на тебя. Мы с этой курвой справиться уже не можем. Эх, и потаскуха, откуда я ее только не вытаскивал, лечь, готова под кого угодно. Ты её только держи в кулаке!

И, пьяненько покачиваясь, он пытался сжать свой маленький, сухопарый кулачок.

В дальнейшем эта информация подтвердилась. Алексей к этому времени был уже далеко не мальчик, но и он удивился страстности и изощренности в делах секса своей жены. Слава Богу, что у него хватало сил и сноровки удовлетворить эту почти ненасытную женщину.

Распределили Ремизовых рядом с родным для Ленки Железногорском, так что оторванной от родни и друзей она себя не чувствовала, постоянно моталась в город на именины и свадьбы друзей и подруг. Она не работала, родители ее постоянно подкидывали деньжат, зная о мизерной зарплате молодого лейтенанта. Несколько раз Алексей осторожно пробовал узнать, не ходят ли о его жене в гарнизоне нехорошие слухи, но Елена на удивление безупречно держала себя в густом муравейнике военного городка, где так трудно что-то укрыть от пытливых соседских глаз и ушей.

Со временем Ремизов успокоился, привык доверять жене, и тем больней ударила его измена Елены.

Утром Ремизова снова повели на допрос в прокуратуру. Входя в кабинет, он ожидал увидеть спокойное, симпатичное лицо Сергея Александровича Шалимова, но вместо него за столом сидел рослый, излишне полного сложения мужчина, с сердитым видом кричавший в телефонную трубку: — Да, да, я вам говорю, что я прождал ваших работничков весь день, вы понимаете это?

Слышимость, судя по всему, была ужасной, потому что он еще крикнул в ответ на донесшийся из трубки тихий шорох.

— Пушкина семь, квартира двадцать, и не надо мне мозги компостировать! Если завтра не пришлете слесарей, то неприятности я вам гарантирую.

— Я вам не угрожаю, я предупреждаю, — после небольшой паузы продолжил взвинченный до предела следователь. — Я вам не папуас, чтобы три недели обходиться без горячей воды. Да, да, да! Я вам устрою! Можете мне поверить!

Послушав еще немного доносящийся из трубки шелест, следователь в сердцах плюнул и положил трубку на рычаг.

— Специально что ли они телефоны портят? — обратился он не к Ремизову и не к конвоиру, а скорее к самому себе. — В третьем жилрайоне квартира была, та же самая история! Никуда не дозвонишься. Нет, зря они думают, что это им так просто сойдет с рук.

Переложив на столе какие-то бумажки, следователь, наконец, поднял на Ремизова свои маленькие, заплывшие глаза. Да и само лицо у него было странное. Большая голова, жирный, двойной подбородок, толстые щеки, а вот нос, губы и глаза, размещенные слишком тесно, создавали странную иллюзию небольшого, детского личика с навеки застывшей брезгливой гримаской. Вдоволь насмотревшись на Алексея, следователь представился резким, скрипучим голосом: — Меня зовут Александр Федорович Годованюк, и с этого дня я буду вести ваше дело. Шалимов слишком долго возился с вами, хотя, на мой взгляд, в деле вашем всё ясно и понятно. Советую сразу признать свою вину, это облегчит вашу жизнь в дальнейшем.

У Ремизова сразу засосало под ложечкой. Шалимов был не таким. Терпеливый, спокойный Сергей Александрович целую неделю потратил на то, чтобы вывести Алексея из затянувшегося транса, по крупицам вытягивая из него показания. Он сумел возродить хоть какую-то надежду, и вот теперь этот бык одним своим видом перечеркивал все. Про Годованюка же лейтенант вдоволь наслушался от сокамерников. Тот не гнушался никакими методами для достижения своих целей. Частенько он избивал подследственных, но это случалось лишь в тех случаях, когда судьба их была решена, и тем не приходило в голову жаловаться на него. Насколько понял Ремизов, Годованюк был скрытым садистом. Порой он срывался на бессмысленные побои, особенно его, возбуждал так называемый "голый торс". Одному из подследственных он вогнал сломанные ребра в печень, и парня еле отходили. За эти «подвиги» он до сих пор не получил повышения по службе, хотя процент раскрываемости у него был самым высоким по городу, по выслуге вообще мог претендовать на кресло прокурора. К тому же недавно от него ушла жена, и это не прибавило ему кротости.

— Вот хотя бы ваше заявление по поводу золота, — перебрав в деле какие-то бумажки, начал допрос Годованюк. — Неужели вы думаете, что я поверю, что такой уважаемый человек, как Анатолий Петрович Гринев, станет покупать девочек за какие-то побрякушки? Несомненно, его с вашей женой связывало большое и сильное чувство.

Ремизов с недоумением посмотрел на следователя. Это проклятое золото появилось в его доме примерно за полгода до случившегося. Елена млела от драгоценностей, обычно увести ее от витрин ювелирных магазинов удавалось с большим трудом, хотя папа с мамой дали ей в приданое солидный набор колец, сережек и прочей мишуры. Те золотые серьги Алексей разглядел сразу, как только они появились.

— Это откуда у тебя? — спросил он, нахмурившись.

— Ну, как, нравятся? — Ленка покрутила головой, демонстрируя искристый блеск новых сережек. — Эльза дала поносить. А я ей отдала свои, те, листочками. Ты же знаешь, как ей трудно жить одной, не до золота. А так будем с ней меняться, и вроде каждую неделю в чем-то новом, да и бабы на ее работе пусть сдохнут от удивления.

Алексей только поморщился. Ему очень не нравилась эта Эльза Назарова, новая подружка Лены из торговых работников центрального универмага. Высокая, с невероятной копной взбитых курчавых волос, кошачьими глазами и походкой, претендующей на подиум, она раздражала его бесконечными разговорами про шмотки, бабки, баксы и тачки. Ремизов чувствовал, что она не прочь ему отдаться, но он не любил жгучих брюнеток, и Эльза только злила его своими ужимками и слишком ярким, безвкусным гримом. А она так и вилась вокруг Алексея, якобы случайно демонстрируя то ножку повыше мини-юбки, то еще что-нибудь особо интересное. По этим косвенным признакам Ремизов понял, что Елена не делала секрета из своей интимной жизни и теперь ее подружку снедала зависть.

Вскоре в доме появились цепочка и перстень, еще одни серьги. Затем Алексей перестал обращать внимание на все эти побрякушки. И только когда Шалимов показал Алексею золотую цепочку в футляре, найденную на столике рядом с мертвой парочкой, Ремизов понял, что за золото носила его жена. Действительно, при обыске среди бумаг и документов Елены нашли аккуратно собранные бирочки на все эти драгоценности. И вот теперь странное заявление нового следователя. А Годованюк продолжал: — Вот заявление гражданки Эльзы Ивановны Назаровой, что все эти вещи принадлежат ей. Она их опознала и уже забрала.

"Сучка!" — невежливо подумал о подружке жены Ремизов. А следователь продолжал давить.

— Так что хотите вы, или не хотите, но вам придется сознаться в совершенном преступлении.

"Ну, как же, облезешь!" — зло подумал лейтенант, с ненавистью разглядывая следователя. Тот встал, чтобы достать из шкафа чистые листы бумаги. При высоком росте, под стать Ремизову, следователь был болезненно тучен, поэтому производил отталкивающее впечатление.

Следователь промучился с Ремизовым еще два часа, но безрезультатно. Алексей словно замкнулся в невидимую броню, и только холодно смотрел на следователя. Наконец тот сдался и велел увести лейтенанта. Глядя на мощную спину Алексея, Годованюк испытал мучительное желание подойти и со всей силы ударить этого упрямого осла по почкам. У него даже сжались кулаки, такие маленькие по сравнению с ручищами лейтенанта. С трудом, подавив в себе зверя, Годованюк поморщился, приложил ладонь к печени и полез в стол, где лежала коробочка «Карсила». Приняв таблетку, он подумал: "Пожалуй, этого бить нельзя, может сорваться. Но все равно я его дожму. Дня через три".

Он поднял телефон, и, набрав короткий номер местного коммутатора, спросил: — Гомула там у вас? Пусть подойдёт к Годованюку, в прокуратуру. Да, срочно.

Через пятнадцать минут к нему в кабинет зашел рослый, чуть полноватый мужчина лет тридцати в штатском. Старший оперуполномоченый уголовного розыска Николай Ильич Гомула был чуть ли не единственным другом Годованюка.

— Чего вызвал? — спросил он, пожимая руку следователя.

— Да, садись, не на ногах. На, глянь сначала, что мне Бизон подарил на день рождения.

Годованюк показал свою руку с объёмным циферблатом часов.

— Тайвань? — спросил опер.

— Сам ты Тайвань! Швейцария.

— Врёшь!

Годованюк снял часы, отдал их Гомуле. Тот, повертев, со значительным видом покачал головой.

— Да, это не паковка. Тут чистая механика.

— Три циферблата, хрустальное стекло. Настоящий «Ролекс».

— Вещь. Это за то?

— Ну не за красивые глаза же. Но, я тебя не из-за этого вызывал. Дело есть. Я тебе хочу спихнуть дело Ремизова.

Гомулу это не обрадовало.

— Побойся Бога, Сашка! У меня и так три мокрухи висят.

— Ну и хрен с ними, пусть висят. Это не глухарь, а как раз наоборот. Пойми, Колян — это дело выгодное. Не каждый день мэров у нас убивают. Там всё ясно, нужно только подбить кое какие факты, и мы свалим его за неделю.

Он толкнул к оперу толстый том дела Ремизова с тремя закладками.

— Вот посмотри, там три неувязки, их надо устранить. С Малафеевым я уже договорился — так что ты работаешь по этому делу.

Это убедило опера.

— Что нужно делать в первую очередь?

— В первую очередь подкати в отдел к Мамону. У него там есть свои соображения насчёт всего этого.

— Хорошо, сделаем.

Алексея между тем привели в следственный изолятор, но не в ту же камеру, а в одиночку. Годованюк прекрасно знал, что самую квалифицированную юридическую помощь Ремизов может получить в камере у старых уголовников. Оставшись один в каменном мешке с небольшим окошком под потолком, Алексей испытал особо острый приступ тоски и одиночества. Безысходность подкатила так, что он даже застонал.

 

ГЛАВА 16

Но один в камере Ремизов оставался совсем недолго. В городе развернулась война между хранителями старых воровских традиций и новым поколением во главе с Нечаем. Это оказалась неравная битва. Стихия воровской вольницы натолкнулась на холодный расчет. В Кривове в избытке хватало людей готовых поквитаться с ненавистным выскочкой, но, сами, не зная того, они уже были обречены. Нечай частенько наезжал в столицу, и интересовали его там не Третьяковка или Большой театр, а новинки научно-технического прогресса: оружие и аппаратура прослушивания. Его долголетнее обращение с телефонными технологиями не прошло даром. Еще во времена относительного затишья, перед похоронами Михая его люди навестили большинство известных им «малин» и снабдили их незаметными мощными «жучками», помещавшимися как раз в телефонных аппаратах. Теперь Геннадий знал почти все, что говорят о нем враги, какие готовят сюрпризы. И уже выходя со «сходняка», потенциальные убийцы Нечая были обречены. Чаще всего они исчезали бесследно, Геннадий помнил просьбу мэра не оставлять трупов. Кроме того, на Нечая стала работать вся «наркота», за интересную информацию он платил щедро. Новый начальник УГРо майор Георгий Георгиевич Косарев охотно пользовался посторонней информацией, и старых уголовных зубров брали неизменно с поличным: с краденым имуществом или оружием, за хранение наркотиков или при грабеже. Раскрываемость преступлений подскочила до фантастических процентов, Кривов начали ставить в пример всей области, а новый, недавно отстроенный следственный изолятор, оказался забит уголовными кадрами старого закала. Малафеев получил звание полковника, его отдел ставили в пример всей области. И мэр города со спокойной душой мог заявить, что в городе наведен порядок.

За все это время только один из парней Нечая получил удар ножом в подъезде своего дома, но остался жив.

— Дубина! — отозвался о своем подчиненном Рыдя, и Нечай с ним согласился. Два года их готовили к ведению такого рода боевых действий, и пропустить удар ножа для хорошо тренированного братка было непростительно.

Единственным противником, осложнившим Нечаю жизнь и доставившим много хлопот, был Вица, первый друг и правая рука Михая. В свое время он отсидел двенадцать лет за убийство инкассатора и в зоне сошелся близко с Михаем. Вица не первую пятилетку сидел на игле, но это мало отражалось на его физическом состоянии. Сутуловатый мужик чуть выше среднего роста с полуседой головой и глубоко посаженными глазами, он отличался редкой энергией, носившей неврастенический характер. Покемарив с полчасика после «прихода» дозы, Вица вскоре мог оказаться в другом конце города, добираясь, порой на самых необычных транспортных средствах: на телеге, в кузове грузовика, а чаще на своих двоих.

Числился он в ЖЭКе дежурным электриком и регулярно появлялся на работе, хотя запуганный до полусмерти мастер готов был и так ставить ему часы. Но дело заключалось в том, что Вица превратил свою каптерку рядом с подстанцией в небольшой притон наркоманов, за счет которых он и жил, сбывая им свою отраву.

Во время убийства Михая Вицы в городе не было, уезжал на Урал, к родственникам жены. Вернулся он после похорон старого друга и тут же обвинил в его смерти Нечая. Рыдя послал к нему своих парней, но Вица исчез, словно растворился. С неделю отсидевшись, он напомнил о себе, бросив гранату в окно «Ямайки». По счастью, народ уже разошелся и пострадал только бармен, получивший контузию. Гораздо больший урон претерпел престиж заведения, и хотя ремонт завершили за три дня, многие стали обходить стороной некогда популярный бар.

А еще через два дня машину Нечая обстреляли из охотничьего ружья. Из предосторожности Геннадий ночевал в Лысовке, на даче в тридцати километрах от города. Всё это время он с трудом переносил соседство охраны. В Лысовку он и ехал поздним вечером. За рулем, как обычно, сидел Рыдя, а сзади ехала еще одна машина, серая «девятка» с охраной. Пятиэтажки кончились, потянулись полутемные районы городских окраин. Геннадий дремал, убаюканный мягким, ровным звуком работающего двигателя. На одном из поворотов колесо машины влетело в колдобину, «Ниву» сильно подбросило вверх, Рыдя выругался, а Нечай открыл глаза, и как раз в это время из-за забора полыхнуло огнем выстрела, потом еще раз. Покрылось сетью трещин лобовое стекло, Рыдя резко свернул в сторону и, бросив руль, пригнул голову Нечая, а сам навалился сверху. Машина, потеряв управление, врезалась в какое-то препятствие, зазвенело стекло разбитых фар, двигатель заглох, а сзади уже скрипели тормоза подлетевшей машины с телохранителями. Геннадий снова услышал выстрелы, но, судя по звукам, это палили его телохранители. Оттолкнув от себя тяжелое тело Рыди, Нечай приподнял голову и в боковое окно увидел, как его охранники с криками и матами валят остатки и без того разбитого «Нивой» забора, из-за которого велся огонь.

— Тебя как, не зацепило? — с беспокойством спросил Рыдя, оглядывая хозяина.

— Нет, — отмахнулся тот и кивком указал в сторону забора. — Сходи, посмотри, что там.

Рыдя вылез из машины и, перейдя улицу, перемахнул через забор. Оставшись один, Нечай долго разглядывал открывшуюся картину. Машина, свалив забор, уперлась в небольшой сарайчик, сложенный из природного камня. Он отвернулся и стал разглядывать следы покушения. Один из зарядов попал в крышу автомобиля рядом с боковой стойкой, а второй прошил салон насквозь и вышел в боковое стекло. Геннадий чуть присел, прикидывая траекторию выстрела.

"Сантиметрах в десяти прошла. Чуть бы левей — и всё", — подумал он, и неприятный холодок проскользнул по спине Нечая.

Столь неприятные размышления прервал вернувшийся Рыдя.

— Что там? — спросил Геннадий.

В ответ его подручный цветисто выругался.

— Барбосы, догнали и забили щенка насмерть, — пояснил он Нечаю.

— Кто он?

— Да, пацан какой-то, лет семнадцать парню.

— Там его оставили?

— Нет, сюда несут, — Рыдя кивнул на возвращавшихся парней, тащивших что-то тяжелое. — Из двустволки палил, гаденыш, жаканом.

— Пусть его к ней и привяжут, — после раздумья предложил Нечай. — По пути заедем на речку, там бросим в омут.

Всю оставшуюся дорогу он молчал, только курил одну сигарету за другой. Перед сном они, как обычно, засиделись. Нечай выпил, на удивление, много, обычно ему хватало граммов сто пятьдесят, но, вопреки обычаю, он не развеселился, а смотрел отстраненным взглядом на своих жизнерадостных парней. Перемену его настроения заметил только Рыдя.

— Ты чего такой мрачный? — спросил он Геннадия.

Нечай покосился на своего верного адъютанта, но объяснять ничего не стал. Как расскажешь про этот предательский холодок по спине? Пожалуй, первый раз Нечая мимоходом задела смерть, и это ему очень не понравилось. Поэтому он сказал коротко и совсем о другом: — Пока Вицу не грохнем, покоя нам не будет.

В тот вечер он первый раз в жизни принял снотворное, чтобы хоть ненадолго заснуть.

 

ГЛАВА 17

Но впереди Нечая ожидала еще одна неприятность.

Рабочий день шел уже к концу, в третье отделение милиции начал подтягиваться народ, опера и участковые. Подъехала целая группа оперативников во главе с Колодниковым. С ним был все тот же Паша Зудов, и два участковых, Фортуна и Демин. Все были недовольные, злые и голодные. Вторые сутки они метались по городу в поисках Вальки Рудакова, едва не отправившего на тот свет вилкой родного брата, такого же уркагана, как и он сам. Они проехали по всем его родственникам и знакомым, но старый уголовник словно чувствовал, что они идут по его следу, и уходил буквально за считанные минуты до прибытия группы захвата.

— Ну что опять облом? — спросил стоящий на пороге начальник отделения майор Мамонов. Рослый, склонный к полноте, с густыми усами щеточкой, он, почему-то, не очень воспринимал низкорослого Колодникова. Мамонов не был телепатом, просто результат работы был написан на злых и озабоченных лицах его подчиненных.

— Да как сквозь землю провалился! — признался Андрей.

— Сука, как нюх у него какой, — подтвердил Демин. — Вчера от свекра ушел минут за пять до нашего приезда. Сегодня у другана своего ночевал, но сорвался за полчаса до нас.

— Может, врет этот ваш друган? — усомнился Мамонов.

— Да это не он, это соседка его сказала, — отмахнулся Демин. — Тот вообще заливал нам, что не видел Вальку с прошлой отсидки. В крытой, дескать, покнацались, года два назад, и все.

— И, главное, даже взглядом, гад, не моргнул, — подтвердил Фортуна.

Они еще обсуждали эту проблему, когда подъехала дежурная «шестерка» горотдела, и из нее вылез очень чем-то довольный Иван Михайлович Мазуров.

— Здорово, мужики, кто колымнуть хочете? — спросил он.

— Смотря что за колым? Сколько нам башлять будешь? — спросил Колодников. — В рублях или долларах?

— В трудовых мозолях, — поощрил его майор.

— В чём дело-то? — Спросил Мамонов.

— Помните, Михаил Андреевич, того дедка, у которого Сорый прятался?

— Читал про это в рапорте, — согласился майор.

— Ну да, — нахмурил лоб Колодников, — серый такой хмырь, явно зону топтал.

— Топтал и достаточно, — подтвердил Мазуров, — но кое-что я из него тогда вытряхнул. По его словам пушку Сорому скинул его племяш, Лущан.

— Лущан, это который Лущан, из нечаевской братвы? — оживился Мамонов.

— Ну да, он самый, — подтвердил Мазуров, — в миру Серегей Лещенко. А сегодня я получил ордер на обыск его квартиры. Дашь своих орлов, Михаил Андреевич?

— Да бери, в чем дело, — согласился Мамонов, — надо, так надо. Нам лишняя палка не помешает. Бери этих оглоедов, они все равно ничего сегодня ещё не нарыли.

— Ну, как всегда, как конец работы, так начинается! — огорчился Демин. — Что за закон подлости, а?!

— Не переработал еще сегодня, лейтенант! Езжай! — Окрысился Мамонов. У его была странная манера разговаривать. Он так внезапно переходил от шутливого тона к агрессии, что многие его собеседники просто терялись.

— Пашка, в твоем секторе Раскова семьдесят восемь? — обратился к Зудову Мазуров.

— Ну да, — сознался Зудов, — мой и Виктора.

— Мой участок, — подтвердил и Демин.

Зудов был оперативником в секторе, участковыми которого были Демин и Фортуна.

— Пару понятых быстро найдете? — поинтересовался Мазуров.

— Ну, есть у меня пара активистов, пенсионеры, — согласился Демин. — Как раз в этом доме и живут. Наши, бывшие менты.

— Вот, значит, с нами поедешь, — решил Мазуров.

— Я тогда пойду, позвоню им, а то пока эти старперы от своего подъезда до этой хаты доплюхают, умрешь их ждать.

— Давай, — согласился Мазуров.

Колодников вслед за Деминым так же шмыгнул за дверь отделения.

— Отолью схожу, — бросил он на ходу.

— Там чайку у тебя нету, Гасан? — обратился Фортуна к вышедшему покурить дежурному, Гасану Алиеву толстому азербайджанцу с лычками сержанта. Тот славился своим умением заваривать чай на все отделение.

— Конечно есть, дарагой, — улыбнулся сквозь пышные усы азербайджанец.

Зудов так же стрельнул куда-то в здание, так что на крыльце остались стоять только трое, Мамонов, Мазуров, и Гасан. Они поговорили о погоде, о последних перестановках в руководстве ГОВД. Затем, когда сигарета догорела до фильтра, Мазуров начал собирать свою гвардию. Он постучал в плестиглассовое окошко дежурной части, Фортуне. Тот с улыбкой разговаривал по телефону, при этом прихлебывая чай. На жест майора тот согласно кивнул головой, дескать, я всегда готов. Колодникова Мазуров так же застал болтающим по телефону.

— Ну, и что? Опять! Это не детский сад, это организованная преступная группа, так и скажи своей заведующей, — говорил в трубку Андрей. — Мы так скоро свою жратву туда носить будем, кашку и супчик. Совсем оборзели! Мало мы плотим, там ещё и это всё нести! Нет, нет, я не скоро, калым мне тут подкинули, будь он неладен. Хорошо, постараюсь, — сказал Колодников, и положил трубку.

— Представляешь, — обратился он к майору, — заведующая просит принести в детский сад стиральный порошок и мыло. У них, видите ли, денег на это не хватает.

— Где все? — спросил Мазуров. — Долго вас ждать ещё? Раньше кончим, раньше попадем домой, сам знаешь.

— Да тут где-то все, расползлись по кабинетам. Демин своих этих пенсионеров обзванивает, Пашка тоже своей благоверной звонит. У парня еще и медовый месяц не прошел, а та его только ночью и видит.

Лишь через десять минут переполненная дежурка отъехала от крыльца третьего отделения милиции. За его отъездом наблюдали двое: Мамонов и Гасан Алиев, каждый из окна своего кабинета.

До улицы Сорокина было минут десять пять езды, но у всех, как назло, кончились сигареты, а обыск, что им предстояло сделать, грозил затянуться надолго, так что остановились у ларька, в складчину купили пачку «Примы».

У нужного дома остановились, как обычно, чуть в стороне. Один из понятых, худой старик лет семидесяти, уже топтался у нужного им подъезда. Пока перекурили, подошел и второй, не менее древний, с палкой в руке.

— Ну, с божьей помощью, пошли, — приказал Мазуров.

Они поднялись наверх, Мазуров нажал кнопку дверного звонка в квартиру номер двадцать пять. Звонить пришлось долго, но, судя по всему, никто не собирался им открывать. Мазуров приложил ухо к двери.

— Что-то там говорит, не то радио, не то телевизор, — сообщил он.

— Да, и счетчик крутиться, — Колодников постучал пальцем по стеклу электросчетчика.

— Может, спит, пьяный? — предположил Демин.

Мазуров забарабанил по железной двери кулаком, но это не привело к успеху.

— Да выбей ты ее, — с усмешкой предложил Колодников. В умении выламывать двери у Мазурова в ГОВД не было равных.

— Ага, скажешь тоже! — хмыкнул Мазуров, разглядывая железную дверь. — Хочешь, чтобы я себе рёбра переломал? Пошли, Пашка, в соседний подъезд.

Они прошли в другой подъезд, и постучал в дверь квартиры, граничащей с квартирой Лущана. Ее открыл толстый мужик лет пятидесяти, жующий что-то очень аппетитное. Увидев на лестничной площадке ментов, он удивился.

— Что надо?

— Майор Мазуров, уголовный розыск. Скажите, вы не знаете, сосед ваш через стенку дома или нет? — вежливо обратился к нему Мазуров.

— А, так вы за Серым, что ли, пришли? — Обрадовался тот. — Слава Богу! Сколько говорил я ему: "Доиграешься ты, парень, посадят тебя".

— Ваш сосед не открывает. Так, он дома был, не знаешь? — по свойски спросил Мазуров.

— Да только что музыку гонял. Я сразу слышу, как он появляется. Только войдет, сразу врубает свои дебильные колонки на полную мощность. У меня аж посуда в серванте дребезжать начинает.

— А с твоей лоджии можно на его перелезть? — поинтересовался майор.

— Можно, он сам как-то так делал. Вышел, ключи дома забыл, а дверь захлопнул.

Перелезть с лоджии на лоджии отправили Пашу Зудова. Для его длинных ног эта процедура была крайне необременительной. Через три минуты все незваные гости рассматривали обстановку в квартире одного из бригадиров Нечая. Нельзя сказать, что чем-то она их поразило, но было ясно, что Лущан был большим любителем электронной техники. Мощнейший музыкальный центр, причинивший столько хлопот его соседу, компьютер на столе, и большой телевизор с видаком. Большой запас порнографических кассет напоминал и об этом пристрастии бригадира. Но больше всего всех удивило то, что компьютер до сих пор работал, и на экране бегала хитроумный хранитель экрана. Перед компьютером же стояла бутылка с пивом, в пепельнице лежал окурок.

— Вот, он даже не выключает эту свою гребаную технику, когда уходит! — возмутился пришедший вместе с ними сосед. — Видите?! Так ведь и дом спалить можно!

Но Мазурова интересовало не это. Он потрогал бутылку пива — та была еще холодной, на стекле сконцентрировались капельки испарины. Затем майор потрогал корпус телевизора — тот так же еще не остыл.

— Ну, давайте, начинайте обыск, — кивнул он остальным. Сам он продолжал ходить по квартире, рассматривая обстановку.

Этот обыск чем-то напоминал грабеж в смеси с погромом. Так, как хозяин отсутствовал, то менты не сильно церемонились с его имуществом. Если отодвигали диван, то на самую середину, если выгружали из стенки белье, то все и бесповоротно.

— Он один, что ли, живет? — спросил соседа только наблюдавший за всем этим организованным беспределом Мазуров.

— Да, холостяк. Так то он сучек много сюда водит, и с каждым разом все моложе и моложе. Сейчас к нему вообще какие-то школьницы приходят. А так постоянной бабы у него нет.

Тут майора окликнул Колодников, протиснувшийся в небольшой закуток между стеной, батареей и торцом платяного шкафа стенки.

— Михалыч, похоже, есть! Паша, качни шкаф чуть на себя.

Зудов осторожно наклонил мебель на себя, и Колодников, покраснев от усилия, вытащил на свет божий двумя пальцами пистолет.

— "Макаров"! — словно увидев старого знакомого, обрадовался Мазуров. — Ну вот, не зря время потратили. Понятые, посмотрите внимательно на этот предмет.

Старики дружно закивали головой.

— Сволота, — пробурчал один из них, — его бы по законам военного времени шлепнуть бы тут же, у стенки.

— Да, у нас, на Волховском фронте тоже с ним бы не чикались, — подтвердил второй.

Между тем из кухни высунулся Демин.

— Эй, тут тоже есть кое-что интересное.

Кое что оказалось россыпью патронов ко все тому же «Макарову», хранившееся у Лущана в кухонном столе, в большой банке их под кофе.

— Хорошо, пересчитай их, и оформляй, — обрадовался Мазуров.

Между тем слух о том, что в квартире Лущана идет обыск, быстро распространился по соседям. Ушел толстый сосед, зато на пороге появлялись какие-то другие лица, которых приходилось выставлять из квартиры, чтобы не мешали. Через два часа, когда обыск подходил к концу, в дверях показалась хитрое личико очередной старушки. Пробежав глазами всех присутствующих, она быстро выделила среди них самого солидного, и поманила Мазурова к себе пальчиком.

— Ну, чего хорошего скажете, бабуля? — спросил тот.

— Сережка то, он в двадцатой квартире сидит, у дружка своего, Полякова, Петьки.

— Да вы что!? — восхитился майор. — Вот это здорово! Ну, спасибо за информацию.

— Не за что. Давно этого кабана надо было за бока брать.

И довольная старушка, божий одуванчик, упорхнула на улицу.

В двадцатую квартиру пошли трое: сам Мазуров, Колодников, и Зудов.

— Оружие на всякий случай приготовьте, — на ходу приказал Мазуров. — Мало ли что у него на уме.

— А у меня с собой нет, — отозвался Колодников.

— И у меня то же. На обыск же ехали, а не на задержание, — пожал плечами Паша.

Мазуров даже остановился между этажами, с осуждением посмотрел на своих коллег.

— Нет, как вы так можете? А вдруг что случиться? Вдруг кому-то помогать придется, ограбление, или грабеж со стрельбой? Эх, вы! А ещё опера!

В двадцатую квартиру их не очень хотели пускать, хотя даже на лестничной клетке были слышны звуки чрезвычайно громкой музыки, неслось что-то попсовое. Наконец в дверях показалось бледное лицо хозяина квартиры, мужика лет тридцати, уже лысеющего и с большими мешками под глазами.

— Открывай, — коротко велел Мазуров.

— Не… не имеете права, — запинаясь, сообщил хозяин.

— Чего?! — удивился майор.

— Права не имеете, — промямлил тот. — Закона такого нет.

— Слушай, дорогой, законы я лучше тебя знаю. Хочешь, чтобы я твою дверь выломал?

— Нет.

— Тогда открывай.

Хозяин нехотя откинул цепочку.

— Где он? — спросил Мазуров.

Тот отвечать не стал, просто кивнул в сторону кухни. Пройдя в указанном направлении, майор увидел на грязной, холостяцкой кухне полноватого мужика лет тридцати, не слишком высокого, с короткой стрижкой, сквозь которую был виден длинный шрам на самом темечке. Парень сосредоточенно курил и при этом явно нервничал. У него даже пальцы дрожали, а один глаз явно дергался.

— Гражданин Лещенко, Сергей Иванович? — спросил Мазуров.

— Да, — ответил тот, но со второй попытки. С первой у него как-то не получилось.

"Зассал парень, надо его крутить", — подумал Колодников, но подсказывать Мазурову ничего не пришлось.

— Что же это вы, Сергей Иванович, в одних тапках рванули от нас из родной квартиры?

Теперь и остальные заметили, что на ногах Лущана были пестрые шлепки китайского производства. Под стать им была и остальная его одежда: спортивный костюм, под которым была видна не совсем свежая майка.

— Да, я просто… того, зашел к другу пивка попить.

— А что же свое пиво не допили? Бутылочка то у компьютера еще холодная.

— За компанию то лучше.

— А пистолетик, который вы за стенку спрятали, что же с собой не взяли?

— Не знаю ни про какой пистолет, — Лущан явно старался держаться как можно бодрей, но при этом нещадно обливался потом, хоть полотенцем вытирай. — Подкинули вы мне его.

— Ну, дорогой мой, эти сказки ты в суде расскажешь. Обыск законный, изъятие запротоколировано, с понятыми, все по закону. Пойдешь в зону, лет на пять как минимум.

У владельца незаконного оружия даже глаза начали заливаться потом, он начал часто моргать, словно собирался расплакаться. Мазуров обернулся назад.

— Ну-ка, уберите его отсюда, — велел он, кивнув на хозяина квартиры. Зудов вывел его из квартиры.

— Откуда достал пистолеты? — спросил Мазуров.

— Какие еще пистолеты? — внезапно осипшим голосом спросил Лущан.

— Ты не придуривайся, будто не знаешь. Этот, что нашли за стенкой, и тот, что ты Сорому продал.

— Ничего я не продавал, — прохрипел Лущан.

— Не п…! — Мазуров уже откровенно перешел на мат. Он сейчас нависал над сидящим качком всей своей объемной массой. — У нас есть показания твоего дядьки, Василия Мироновича Лещенко, что покойный Сыроквашин получил оружие и патроны от тебя.

— Вот сука! Сдал, падла! — пробормотал Лущан. — Родственничек долбанный.

— Где взял оружие?! — напирал Мазуров. — Сесть хочешь? Сам знаешь, как тебя в зоне встретят друзья Михая. Опустят в два часа.

— Ну, быстро, расскажешь нам где взял оружие, пойдет за чистосердечное признание, срок скостят, а, может, и вообще, условным отделаешься, — обнадеживал Лущана и Колодников.

Парня заклинило совсем. Теперь он просто не мог говорить, только сидел, уставившись в одну точку. Еще полчаса Колодников и Мазуров на два голоса убеждали качка сказать правду. Наконец он сломался.

— Солдатик один из нашей части по весне приволок, чернявый такой, не то чечен, не то осетин. Я даже фамилию его не знаю. Сейчас он уже на дембель ушёл.

— Сколько пистолетов он тебе продал?

— Пять.

— Где три остальных? Куда ты их дел? Кому продал?

Здесь Лущан замолчал. Потребовалось еще минут пятнадцать, прежде чем он выдавил только одно имя.

— Нечаю.

 

Глава 18

О том, что Лущана взяли, и тот заговорил, Нечай узнал через несколько часов после того, как за Сергеем Лещенко закрылись железные двери изолятора временного содержания. Тот телефонный звонок застал его на даче в Лысовке, в два часа ночи. Он долго держал трубку у своего уха, потом тихо сказал:

— Спасибо, — но положить трубку столь же спокойно не смог, со всей силы ударил ей по столу, и разнес её в дребезги. Этот грохот в купе с щедрой порцией мата, разбудил Рыдю, спавшего на диване. Со сна тот поразился выражению лица Нечая. Эта была застывшая маска жестокости.

— Сука, жаба недоношенная! — цедил он сквозь зубы. — Как они все бояться зоны!

— Кто?

— Да все эти твои молодые недоноски! Рэмбонутые пидорасы!

Рыдя по-прежнему ничего не понимал. Чуть остыв, Нечай рассказал все о «подвигах» Лущана. Рыдя только присвистнул.

— Да, это он нас здорово вложил.

— По полной программе. Прокуратура уже выписала ордер на арест тебя и меня. Минут через сорок они будут здесь.

— И что нам теперь делать?

— Линять отсюда — что делать! Ты поедешь со мной, этого, свидетеля тоже прихватим. Тут двух парней оставь, лучше тех, кто зону прошел, чтобы не раскололись. Скажи им, чтобы они сказали ментам, что мы уехали на юг, еще вчера, в Пятигорск, отдыхать. А лучше в Сочи. Да, точно, в Сочи.

— А мы куда нырнем? — все не понимал Рыдя.

— На турбазу, в «Океан».

Уже по дороге он спросил Рыдю: — У тебя тот прапор на киче работает?

— Да, а что?

— Не знаю. Думать надо.

Он немного еще помолчал, потом спросил: — Он убить может?

— Кто?

— «Кусок» твой.

— Чего?

— Не чего, а кого! Не понял, что ли, кого?

— А, этого. Это нет, — понял Рыдя. — На это он слаб. Маляву там передать, или подогреть кого — это он запросто.

Уже когда, под утро, выгружались из машин на берегу Волги, где стояла турбаза «Океан», втихаря прикупленная Нечаем у разорившегося завода год назад, Нечай снова вернулся к начатой теме.

— А маляву, говоришь, передать тот прапор может? — спросил он своего напарника.

— Только на этом и живёт, — подтвердил Рыдя. — Знаешь, какой себе живот на этом отъел? В свой «Жигуль» уже еле помещается.

— Хорошо. Тогда садись, пиши.

— Я!? Ген, ты чё? Ты же знаешь, у меня почерк как у раненого бегемота, — попробовал возразить Рыдя.

— Вот и хорошо, я свой каракули тоже ментам дарить не намерен. Пиши, давай!

Через час упорного труда, испортив массу тетрадных листов, и сломав две ручки, они составили текст записки так, что бы и не напугать Лущана, и заставить его делать все, что придумал Нечай.

Получилось так, что Мазуров видел только концовку всей этой операции. Он, с озабоченным видом вошел во внутренний двор ГОВД, когда увидел, что у крыльца ИВС стоит «скорая», а из дверей на носилках выносят Лущана. Тот при этом держался рукой за живот, и громко стонал.

— Что это с ним? — спросил Мазуров, у прапорщика Журавлева, сопровождавшего носилки с бандитом ещё с одним конвоиром.

— Похоже на приступ аппендицита, — сообщил тот, вытирая с лица обильный пот. — В больницу везём. Ну и жарко же сегодня, — пожаловался он.

— Да не так и жарко, как вчера, градусов двадцать, — возразил майор. С недовольным лицом он следил за тем, как «скорая» выехала за ворота горотдела. Не очень хорошее предчувствие было у него относительно этого приступа аппендицита.

"Зарежут, поди, на операции, и все", — подумал он с безнадежной ясностью. Пройдя в свой кабинет, он долго в мрачном одиночестве сидел в кабинете, смоля одну сигарету за другой. Майор уже семнадцать лет работал в милиции, и, несмотря на предельно прозаическую работу, оставался идеалистом, каких еще стоило поискать. Мазуров верил в справедливость, в торжество закона, что они делают самую важную работу, избавляя страну от всякой нечисти. Он привык работать не по трудовому кодексу, а по совести, от первых петухов, до темноты. Опер мог сутками не появляться дома, раскручивая самый жуткие, и изощренные убийства. И всегда Мазуров ощущал поддержку своих друзей и коллег. Но в последние годы эта вера дала сильную трещину. Что-то изменилось в его коллегах, не было того рвения, как прежде, но, самое страшное, начало происходить с год назад. Рассыпались самые надежные, самые выверенные с точки зрения закона дела. Они ловили карманников и домушников, жуликов и грабителей, но элита Кривовского воровского мира, эти молодые выродки под руководством Нечая и Рыди оставались неуязвимыми. До поры, до времени Мазуров относил это к недостаткам в своей работе. Чего-то опера не учли, какую-то версию не дотянули до логического конца, не добрали улик и признаний. Но случай с Лущаном заставил его по-другому взглянуть на это странное везение нечаевских гвардейцев.

"Прокуратура у нас не в счет, — просчитывал майор, — разговаривал я с самим прокурором, а Сундеев у нас работает недавно, с Нечаем связан быть не может. Значит — информация утекла из отделения. На крыльце нас было семеро, минус я. Кто-то из них позвонил Лущану? На телефоне висели все: Колодников, Зудов, Фортуна, Демин. Потом мог позвонить Мамонов и Гасан. И кто-то из них предупредил Лущана. Тот после этого звонка так испугался, что убежал в одних тапочках, к тому же забыл выключить компьютер. Почему он не забрал с собой пистолет? Потому, что не смог его вытащить, зажало его шкафом. Мы втроем его еле выковыряли. Ели бы не та старушка, божий одуванчик, отсиделся бы Лущан у своего корешка, и потом слинял. А так пришлось ему стучать на друга Нечая. Выходит, что нельзя своим уже доверять? Да, вот так, брат, и получается".

Насчет этого Мазуров не ошибся. А вот судьбу Лущана не угадал. Тому действительно сделали операцию, а потом, когда он достаточно оклемался, и вернулся в ИВС, Лущан в корне изменил свои показания. Он написал чистосердечное признание, судя по которому, пистолеты он получил у незнакомого офицера местного гарнизона. На опознании, проводимом Годованюком и Гомулой, Лущан уже уверенно указал на Алексея Ремизова. После этого Лущана отпустили под подписку о невыезде. Ордер на арест Нечая прокуратура отозвала. В тот же день Нечай появился в городе.

 

ГЛАВА 19

Как раз к этому времени разрешилась ситуация с Вицей. За это время тот поджег два ларька, принадлежавших Нечаю, и почему-то спалил дотла небольшой магазинчик Рафика Тедеева, скорее всего по ошибке. В тот вечер Нечай под прикрытием своих парней выходил из пиратского притона, когда к ним заплетающейся походкой наркомана подошел невысокий парнишка лет четырнадцати, не больше. Один из телохранителей его остановил, но тот стал упорно рваться к Нечаю.

— Эй, Нечай, тормози, дело есть! — крикнул он.

— Пусти его, — обратился Геннадий к охраннику и спросил пацана. — Чего надо?

— Ширево давай. Там, у твоего подъезда, Вица дожидается с двумя корешками. За кустами.

Нечай присмотрелся и узнал того самого мальчишку, что в свое время таскал капусту Михаю. С тех пор он сильно сдал, желтоватая кожа плотно обтягивала заострившееся лицо, голова чуть дрожала, похоже, что его всерьез ломало.

"Догорает пацан", — подумал Геннадий и спросил:- В каких кустах, справа или слева от входа?

Пацан надолго задумался, но потом все-таки сосредоточился и сообразил.

— Как идешь, налево.

Нечай переглянулся с Рыдей.

— Похоже, клюнул, — сказал Геннадий.

Недавно он вернулся в город, в свою старую квартиру. Ему до смерти надоел переполненный народом дом в Лысовке, кроме того, Нечаю не хотелось привыкать к снотворному, он с предубеждением относился ко всем лекарствам, считая, что вреда от них больше, чем пользы. Но самое главное, это Геннадий сделал все, чтобы заклятый враг узнал, где он сейчас ночует. К дому они всегда подъезжали с помпой, не менее трех машин, и вся толпа с шумом вываливалась из авто и вламывалась в подъезд. И похоже, Вица купился на этот спектакль.

Нечай кивнул на молодого наркомана:- Суньте его в машину, а там посмотрим, врет он или нет.

Вица с двумя подельниками терпеливо дожидался своего врага. Он знал, что тот сейчас не ездит без охраны и вряд ли ему удастся спастись после покушения, но ему было на это уже наплевать. Работала иная психология, непонятная простому человеку — воровской кодекс чести диктовал свои правила жизни и смерти.

Благоуханная летняя ночь, казалось, призывала к любви и покою, но эти трое думали только о смерти. Ожидание затянулось, по кругу пошел последний косячок с «планом», наконец вспыхнули огни фар выехавшей из-за угла машины, за ней показалась вторая, потом третья. Вица, щурясь, напряженно вглядывался в темные окна салона, но шофер почему-то упорно не выключал дальний свет. И Вица понял, что они сейчас как на ладони, их видно сквозь редкую поросль чахлых кустов. Он выпрямился во весь рост, вскинул обрез, но тут позади его застучали торопливые выстрелы. Получив несколько пуль в спину, Вица выгнулся все телом, последним движением сумел нажать на спуск, но оглушительно громыхнувший выстрел ушёл вверх.

Убитых быстро погрузили в подъехавший джип, и он отбыл в сторону речного омута. Один из убийц, на ходу прыгнувший во вторую машину, засмеялся и обернулся к соседу.

— Витек, посмотри, с чем они были. Это ж обрезы!

Теперь в салоне смеялись все. Нечай вооружил своих людей более основательно. Кроме пистолетов он приобрел короткоствольные, но мощные пистолеты-пулеметы «Скорпион» чехословацкого производства, скорострельное, и практически, «карманное» оружие. Стоило это бешеных денег, но Геннадий не жалел средств, если дело сулило выгоду.

С кончиной Вицы в городе осталось еще много уголовников, но все это была мелкая сошка, шушера, не способная противостоять новому хозяину города.

 

ГЛАВА 20

Теперь перед Нечаем стояла самая сложная задача. Надо было установить контроль над главным рынком города. Его уже лет пять активно пасли приезжие из Азербайджана во главе с толстым и добродушным на вид Рамизом Алиевым. Это был полный жгучий брюнет с роскошными усами, делавшими его чуточку похожим на покойного композитора Френкеля. Легально ему принадлежали три магазина и шашлычная на базаре, а также два киоска на привокзальной площади. Время от времени он спонсировал то детдом, то интернат, и это всегда бурно освещалось в местной печати. Регулярно появлялись хвалебные статьи и фотографии сияющего белоснежной улыбкой Алиева в окружении худосочных детей.

Трудность состояла в том, что за Алиевым стояла мощная структура из областного центра. Его поставил на это место сам смотрящий по области, вор в законе по кличке Свояк. Два года назад люди Тайменя попытались прижать «грачей». Но по вызову Алиева из губернского центра приехали десятка два громил чисто славянской внешности и отправили к праотцам не только самого Тайменя, но и парочку его корешей.

Нечай сломал голову, стараясь найти подходы к неуязвимому азербайджанцу. Стараясь выяснить о нем побольше, Геннадий узнал, что Рамиз давно строит большой двухэтажный дом на окраине города. Стройка шла ударными темпами, Алиев подгонял строителей, желая въехать в белокаменный дворец к своему дню рождения. Дня за три до этого Нечай подпоил сторожа, проник со своими людьми в дом и установил там несколько жучков, в том числе и на линии телефонной связи. Пару дней казалось, что эта затея не даст ничего. Микрофоны фиксировали самую обычную суету большого аврала: добродушную матерщину грузчиков, затаскивающих и расставляющих мебель, визгливый голос жены Алиева, руководящей процессом. Если азербайджанцы и говорили что-то интересное, то только на родном языке. Единственное, что удалось выяснить: Рамиз пригласил на новоселье и пятидесятилетие всех своих местных соплеменников, их жен и даже детей. Все они жили в Кривове давно, даже жены у большинства из них были местные, русские. Попойка предстояла грандиозная, спиртное таскали ящиками, мясо — бараньими тушами.

Накануне этого события, в пятницу, к Нечаю приехал Рыдя и рассказал, что два молодых придурка вывезли с оборонного завода целый ящик толовых шашек и предлагают ему купить. Геннадий удивленно покрутил головой: раньше с завода даже патрон вынести было трудно, а тут целый ящик взрывчатки!

Немного подумав, Нечай велел отправить несунов к Алиеву и проследить за ними. К удивлению Геннадия, Рамиз наживку проглотил. Более того, смертоносный груз, уложенный в приметную, красную сумку, перекочевал с базара в дом Алиева. Все прояснилось после подслушанного телефонного звонка в областной центр, азербайджанец звонил какому-то Давиду, судя по акценту — явному еврею.

— Слушай, ты просил достать хотя бы две штуки, а я раздобыл целый ящик, — радостно кричал в телефонную трубку счастливый юбиляр.

— Какие ещё две штуки, ты пьё что? — удивился Давид.

— Ты что, забыл? Ну, там, рыбу половить, или ещё что.

— Удочки, что ли? Что за базай, Рамиз? Я в жизни даже пеская не выловил?

— Какие ещё, нахрен, удочки! У тебя, что — склероз? Ну, ты же сам просил что-нибудь громкое…

— А, это! И ты достал?

— Целый ящик. Возьмёшь?

— Возьму, всё возьму!

— Всё возьмешь? Я так и знал! Товар сейчас ходовой. Как тебе его доставить?

— У тебя Али Назаров на дне лождения будет?

— Да, конечно.

— Пусть он блосит всё в багажник своего Джипа, а по дологе обратно мне и закинет. Сочтусь я ним потом.

— Хорошо, уговорил.

Прослушав эту информацию Нечай, надолго задумался. Можно было подставить Алиева с этой взрывчаткой, но согласится ли прокурор потревожить обыском уважаемого в городе человека, да еще в день его рождения? Допустим, согласятся, терроризма сейчас боятся, а ящик взрывчатки это вполне серьезно. Но на свободе останутся земляки Алиева, и, они, не дай Боже, могут начать мстить.

После долгих раздумий он составил план, достаточно продуманный и вполне реальный.

На это дело Нечай пошел сам, взяв с собой только Рыдю. Они подъехали к дому Алиева в самый разгар гулянки, поглядели на ярко освещенные окна дома, прыгающие тени гостей, поехали дальше и укрыли машину метрах в ста от дома в небольшой рощице. Здесь они засиделись глубоко за полночь, покуривая одну сигарету за другой и слушая по небольшому приемнику пьяный лепет гостей на жуткой смеси русского и азербайджанского. Рыдя даже удивился: — Слушай, а говорят, что Коран запрещает пьянство? Врут что ли?

Нечай только усмехнулся.

— С волками жить, по-волчьи выть. Мы, русские, любую нацию споим.

Перекинувшись этими фразами, они снова замолкли. Нечай ценил Рыдю за то, что адъютант никогда не лез вон из кожи, стараясь угодить хозяину, в любых ситуациях оставался невозмутимым и немногословным.

Как и предполагал Нечай, гости после попойки остались ночевать. Лишь в третьем часу ночи все в доме, наконец, угомонились. Геннадий глянул на своего напарника, тот открыл, было, рот, чтобы сказать что-то напутственное, но Нечай показал ему кулак, и Рыдя прикусил язык.

Они действовали по уже отработанному сценарию. Рыдя помог шефу перелезть забор. Нечай торопливо перебежал к крыльцу черного хода, подождал немного. Никто в доме не отреагировал на это его вторжение. Тогда Геннадий открыл дверь. Через небольшой коридор можно было попасть на кухню, оттуда несло чем-то удивительно аппетитным. Но Нечая интересовала совсем другое — дверь рядом со входом. Она вела как раз в подвал азербайджанца. Открыв заранее подобранным ключом замок, он шагнул за порог, но свет включать не стал, хотя выключатель был рядом с дверью. Это было частью его хитроумного плана. Включив фонарик, Нечай спустился вниз по крутой лестнице. Обширный, во все габарита дома подвал был еще мало заставлен вещами, так что Геннадий сразу увидел скромно стоявшую в уголке сумку. Но его сейчас интересовала не она, а нечто другое. Громадный газовый котел работал автономно, все в этом механизме было предназначено для того, чтобы создавать тепло и уют. А ещё была хитроумная система защиты. Если пламя гасло, автоматика мгновенно перекрывала доступ газа к форсункам. Именно эта система сейчас и интересовала Нечая. Для этого дела он специально проконсультировался с газовыми специалистами.

Нечай достал специальные, латунные гаечные ключи, и через пять минут его интенсивного труда, газ спокойно потёк в обширный подвал. Геннадий подтащил поближе к котлу сумку с тротиловыми шашками, и поспешно начал подниматься вверх. Он уже взялся за ручку, когда вдруг услышал за дверью голоса. Судя по говору, два азербайджанца стояли на крыльце, и, покуривая, мирно беседовали о чём-то своём. Нечая прошиб пот. Сзади была его газовая мина, а впереди — эти нежданные свидетели. Если войти прямо сейчас, то ему бы пришлось сразу открыть стрельбу. А это, естественно, ломало все его планы. Он замер на месте, напряжённо думая о том, что ему делать. Гости продолжали мирно «курлыкать» на своём птичьем языке. Между тем подвал начал заполняться газом, воняло уже просто нестерпимо. Геннадий почувствовал, как у него по спине потёк холодный пот. В любой момент газ мог рвануть, а, кроме того, ему уже просто нечем было дышать. Он вытащил из-под куртки шарф, обмотал его вокруг лица. Помогло это мало. Ещё через несколько минут Нечай начал задыхаться. Он понял, что ещё немного, и просто потеряет сознание. Тогда Геннадий вытащил пистолет, и уже приготовился открыть дверь, но тут голоса проклятых курильщиков зазвучали громче, их шаги протопали по коридору. Нечай переждал ещё несколько секунд, а потом рванул дверь на себя и пулей выскочил наружу. Сломя голову он подбежал к забору — сейчас его уже не интересовало, видит ли кто его из окна. Одним прыжком перебросив через забор своё худощавое тело, он изо всех сил припустился бежать к лесопосадке, мимо опешившего «адъютанта». Рыде пришлось догонять своего друга и подельника. Уже в машине Рыдя спросил его: — Ты чего так долго возился?

Геннадий отмахнулся от него, он никак не мог восстановить дыхание, но не это было главное. Его всего трясло от возбуждения.

"Старею, что ли? — думал он. — Раньше и не в таких переделках бывал, но такого никогда не было".

Рядом нетерпеливо ёрзал Рыдя, поглядывая то на него, то на дом. Чуть передохнув, Нечай рассказал ему о вынужденной заминке в подвале Алиева. Его «адъютант» только присвистнул и еще с большим уважением посмотрел на своего шефа. Про себя он подумал, что на такое способен только Нечай.

Время шло, белокаменный дом в призрачном свете луны казался сказочным замком, но красота его мало трогала Нечая и Рыдю.

"А если они почувствовали запах и теперь спокойно проветривают дом? — гадал Нечай, поглядывая на небольшую коробочку приемника «жучка». — Хорошо еще, что Рамиз расстарался и всунул в каждую комнату по кондиционеру, а то сейчас бы вообще все окна были открыты".

Наконец они услышали донесшийся из динамика непонятный шум, затем детский голос сказал что-то на незнакомом им языке, а потом повторил по-русски:

— Мам, я писать хочу.

— Ну, пошли-пошли, горе ты мое! — прозвучал в ответ сонный женский голос, послышались какие-то звуки, в которых Нечай угадал шлепанье босых ног по полу, а затем щелчок выключателя.

Динамик захрипел и смолк, из окон первого этажа блеснула вспышка пламени, потом до них донесся грохот взрыва, а затем еще более мощный взрыв сорвал крышу здания и прорвался пламенем одновременно сквозь окна и двери. На крышу «Нивы» стали падать обломки кирпичей и шифера, один из них пробил ветровое стекло и попал в коленку Геннадию. Рыдя завел машину и, отчаянно газуя, врубил заднюю скорость. «Нива», ломая подлесок, поползла назад и вылетела в чистое поле, подальше от руин некогда самого красивого здания города Кривова.

В город они вернулись, изрядно пропетляв по проселочным дорогам. Нечай не хотел, чтобы их покореженную машину видели пожарные и милиция, спешившие на звук взрыва.

В тот же день нечаевские стукачи сдали уголовке обоих пацанов, вывезших взрывчатку с завода. Те только и успели, что хорошо погулять вечерок в ресторане. Отличился, как обычно это было в последнее время, оперуполномоченный Гомула. К этому времени в область уже ушло на него представление на звание майора.

Областное начальство осталось довольно такой оперативностью, зато полетели головы в охране завода. Сюжет областной телекомпании с роскошной панорамой развалин дома Алиева повторило даже центральное телевидение с назидательным разъяснением: не шутите дети и взрослые со спичками, а тем более со взрывчаткой.

Многострадальную «Ниву» Нечаю пришлось отдать в ремонт. На удивление долго сам Нечай хромал от полученного в машине ушиба, но это были уже мелочи. Своего он добился. Установив контроль над освободившейся территорией, Нечай съездил в столицу губернии и, заручившись поддержкой Свояка, оказался единственным хозяином города в своей сфере влияния. Такого в Кривове еще не было никогда.

К этому времени подоспели еще два события, немаловажные для города: бульдозеры принялись сносить ветхие строения старого рынка, а в областном центре начался закрытый суд над Ремизовым.

 

ГЛАВА 21

Все происходившее в этом зале Ремизов воспринимал как со стороны, словно это не он сидит за деревянным барьером, и не его называют странным словом «подсудимый». Алексей не сразу отзывался на свою фамилию, вставал нехотя и на вопросы судьи и прокурора отвечал скупо и односложно. Годованюк и Гомула своё дело знали, к обвинительному акту придраться было трудно, версию свою они сколотил крепко и правдоподобно. Она объясняла все: и непонятно чей звонок с просьбой о помощи, и ещё более странный звонок лейтенанту.

Иногда Ремизов словно просыпался, его начинала душить злоба от несправедливости происходящего. Тогда он начинал огрызаться, пробовал возражать прокурору. Гасил эти порывы его адвокат, невысокий, тучный еврей, в два счета объяснивший Алексею безнадежность его положения.

— Лучше признать вину, а дальше уже мое дело, — убеждал он Ремизова в перерыве заседания суда. — Поймите, от наказания вам все равно не уйти, так надо хотя бы до минимума сократить срок.

И Алексей смирился. Он покорно отвечал «да» или «нет», стараясь не выбиваться из наезженной колеи официальной версии. Теперь заседания суда проходили ровно и даже скучновато. Прокурор свое слово сдержал, в зале суда сидело человек десять родственников Гринева да сказавшие свое слово свидетели. Оживление этого скучноватого действия произошло только два раза. Сначала охранник охотничьего домика, недавно отошедший от травм, полученных по вине Ремизова, вдруг сорвался и закричал:- Повесить его надо! Повесить! — и тут же без перерыва зарыдал, вытирая трясущейся рукой крупные мужские слезы. Пришлось вывести его из зала и даже вколоть что-то успокаивающее. Ремизову стало жаль этого человека, он попал ему под руку абсолютно случайно.

Второй свидетель, наоборот, изрядно посмешил публику. Опухший от дармовой выпивки Борян, плохо понимающий, где он и что его спрашивают, щедро пересыпал свою речь так называемой "ненормативной лексикой", и вызвал у присутствующих в зале дам, не исключая и госпожи судьи, дружное смущение и алый румянец на щёках. Его пробовали одергивать, он сочно извинялся, божился, что материться в последний раз в жизни, и тут же, забывшись, щедро рассыпал матюки. Особенно долго смеялся зал, когда Валерка описывал, какой его в то утро прохватил понос. У судьи от смеха даже потекла тушь с ресниц, и она срочно объявила перерыв в заседании.

На последнюю вспышку Ремизова спровоцировало появление в зале суда матери. Он сразу увидел ее, как только его ввели в зал на второй день процесса. Она поседела, по-старчески сгорбилась, сидела сбоку на третьем ряду, напряженно вглядываясь в лицо сына. В перерыве она подошла к нему и тихо заговорила: — Здравствуй, Леша.

— Здравствуй, мама, — также тихо ответил он.

Немного помолчали, говорить было трудно.

— Как отец? — наконец спросил Алексей.

— Плохо, — ответила она, — снова предынфарктное состояние.

— Он с Верой? — спросил Алексей, имея в виду старшую сестру.

— Да, она присматривает за ним.

— Как ее дети?

— Растут. Вася становится похож на тебя.

У сестры росли три сына, но только старший пошел в их, ремизовскую породу. Мать отошла, не упрекнув его ни в чем. Алексей плохо слушал речь прокурора, понял только, что тот потребовал двенадцать лет строгого режима. Затем цветисто и эмоционально говорил адвокат. Он напирал на состояние аффекта у его клиента, о рухнувшей любви и не сбывшихся надеждах. А Ремизов смотрел на мать и думал о родных, об отце. Когда ему предоставили последнее слово, Алексей встал, посмотрел на судей и понял, что объяснить и оправдаться он не сумеет, но все равно сказал коротко и просто:- Я не виноват. Я их не убивал.

Сидевший за боковым столом адвокат схватился за голову, улыбнулся прокурор, зашептались в зале.

Приговор все-таки удивил многих. Восемь лет в колонии строгого режима, и это даже больше за хищение оружие, а не за убийство.

— Немного, — сказал, выходя из зала, один из немногочисленных зрителей. Легко считать годы чужой жизни.

Среди милиционеров осуждение Ремизова не вызвало больших эмоций. Лишь посвященные в подробности той истории с пистолетом Лущана недоумевали. Но их было от силы человек пять: Мазуров и его друзья из третьего отделения милиции. А ещё Колодников прекрасно помнил тот разговор с Боряном в машине, и хотя концы с концами у «засранца» не сходились, но Андрей всё же больше доверял первоначальным показаниям алкоголика, чем его гладкой версии на суде. Лучше всех по этому поводу выразился тот же Колодников.

— Пианисты, — заметил он про прокурорских работников, — все переиграли по своим нотам. Годовонюк у них просто виртуоз. Да и Гомула мастер-краснодеревщик.

 

ГЛАВА 22

Первое время в зоне Ремизов воспринимал все происходящее как дурной сон. Он никак не мог поверить и осознать, что это происходит с ним. Бесконечная апатия позволила ему спокойно перенести хлопотливую суету пересылки, духоту «столыпинского» вагона. Алексей чувствовал себя сторонним зрителем, за что и получил однажды хороший удар прикладом от конвоира.

Зона, в которую он попал, в отличие от других, считалась «красной», и жила довольно благополучно. Расположенная в местности, богатой лесом, она выпускала очень нужную стране продукцию: шпалы и половую рейку, плинтуса и оконные рамы. Один из соседей по нарам с содроганием вспоминал свое предыдущее место отсидки: злющих от безденежья вертухаев, скудное, даже по тюремным нормам, питание, а самое главное глухую тоску от безделья, озверевших, запертых в казармах зэков.

Ремизова сразу определили на самое тяжелое место работы, погрузку и складирование в штабеля распиленных бревен, так называемых лафетов. Хоть он и считал себя сильным человеком, но первое время болели мышцы. По утрам он вставал со стоном, но потом втянулся, фигура его подсохла, исчез лишний жир, зато рельефней проявилась мускулатура. Что его ужаснуло в этом труде, так это напарники. Сначала он не мог понять, что их всех роднит, а потом догадался: одинаково сутулые фигуры. Поймав на себе взгляд Ремизова, один из старых сидельцев ощерился и сказал: — Ничего, паря, вот с годик поработаешь здесь, и у тебя такой же горб вырастет.

Работать приходилось по пояс голыми, бабье лето щедро делилось своим теплом, кожа на плечах у Ремизова задубела и по твердости больше напоминала копыто. К вечеру Алексей выдергивал из этой мозоли несколько солидных заноз, больше похожих на щепки, на прочую мелочь он уже не обращал внимание.

Поздней осенью Ремизова перевели на другую, не менее тяжелую работу: грузить на железнодорожные платформы шпалы, уже пропитанные дурно пахнущим составом. Хотя запах этот преследовал его потом и днем и ночью, Ремизов работал с удовольствием. Физический труд отвлекал его от постоянного ощущения несправедливости всего происходящего.

Первый толчок к выходу из состояния затянувшейся апатии Алексей получил уже зимой. В это утро новый сосед Ремизова по кличке Жакан попросил принести ему из столовой пайку. Ремизов уже как-то приносил ему еду, это не составляло для него особого труда. Но уже на работе к нему подошел Мореман, один из немногих заключенных, с кем Алексей более или менее сумел подружиться и, отведя в сторону, принялся материть Ремизова.

— Ты что, земляк, совсем сдурел? — примерно так в переводе на русский интеллигентный звучала речь Моремана. — Не вздумай больше Жакану ничего носить.

— Почему? — удивился лейтенант.

— Я тебе плохого не посоветую, — Мореман кивнул на сидевших в стороне от всех педерастов. — Они тоже с этого начинали, так что смотри!

И он отошел. Ремизов ошеломлено смотрел ему вслед. Моряк действительно был его земляком, но не только это связывало их. Мореман попал в зону примерно по тому же поводу, что и Алексей. Вернувшись из похода и узнав, что жена хорошо погуляла с одним молодым кавторангом, мичман Саленко два раза выстрелил в жену из табельного пистолета и пошел искать кавторанга. На улице его перехватил патруль, а жена, по счастью, выжила, так что получил он всего пять лет.

Весь остаток дня и большую часть ночи Ремизов размышлял над своим положением. Сидя в ИВС, а потом и в пересыльной тюрьме, он избежал так называемой обкатки. Попавшего первый раз на нары полагалось хорошенько избить — обычай такой. Но в его камере попалась слишком мелкая шушера, не посмевшая покуситься на мощного лейтенанта. И в зоне обходилось без драк, по крайней мере, к нему никто не пробовал приставать.

К подъему Алексей был уже на взводе и когда Жакан снова попросил его подкинуть пайку, Ремизов грубо послал его куда подальше. Старый вор, тощего сложения мужик с выколотым на груди орлом, аж подпрыгнул от злости.

— Нет, тебе что, кусок хлеба принести за падло?! — заорал он, надвигаясь на Алексея. Во рту его торчали черные остатки давно выбитых зубов, а в руках у Жакана появилась заточка. — Тебя, суку, как человека просят, а ты…!

Договорить до конца Ремизов ему не дал. Не подпуская близко, Алексей со всей силы ударил старого вора кулаком по впалой груди и Жакан, пролетев метров пять по длинному коридору между кроватей, упал на пол и зашелся мучительным кашлем. На Алексея кинулись со всех сторон, надеясь свалить. С ревом развернувшись всем телом, Ремизов одним движением раскидал всю повисшую на нем толпу и подхватил за ножку табуретку.

Что было дальше, он помнил с трудом. Упоительная волна бешенства, наконец, прорвалась на волю. Алексей крушил налево и направо, временами он видел чьи-то лица, слышал свой торжествующий рев, но большую часть времени кровавая пленка застилала его глаза. Когда к нему вернулась способность соображать, Алексей увидел вбегающих в барак солдат, лежащие на полу фигуры в синих робах, а в руках ощутил ножку от вдребезги разбитой табуретки.

Пострадали очень многие, но, по счастью, Ремизов ни кого не убил и поэтому отделался сравнительно легко: отсидел в карцере десять суток. Вернувшись из сырого и холодного подвала обратно в казарму, он, с удивлением, увидел расположившегося на своей кровати какого-то пацана, похоже, что новенького.

— Эй, лейтенант, сюда иди! — окликнули Ремизова из дальнего угла казармы, там размещалась уголовная элита отряда. Подойдя поближе, Алексей увидел, кто его позвал. На кровати лежал сам Выря, главный человек в зоне, пахан. Внутри у Ремизова сразу похолодело.

"Сейчас мне припомнят всё", — подумал он.

Между тем Выря, приподнявшись на локтях, с интересом разглядывал лейтенанта. Алексей всегда поражался, насколько тот мало походил на классического уголовника. Среднего роста и плотного телосложения, Выря больше смахивал на старого, добродушного мастера на маленьком заводике. Не начальник, а отец родной для подчиненных, добрый, но справедливый. У него было широкое лицо с мощным раздвоенным подбородком, солидный, мясистый нос, темные глаза, светившиеся умом, и черные кудрявые волосы, в которых, несмотря на возраст, проблескивали лишь редкие волоски седины, а ведь ему было уже за пятьдесят, и большую часть жизни Выря провел за колючей проволокой. Выря не афишировал свое первенство в зоне, но природный ум и знание человеческого стада позволяли ему манипулировать уголовным сообществом в собственных интересах.

— Присаживайся, лейтенант, — предложил Ремизову старый уголовник, и кивнул на пустующую кровать рядом со своей. Когда Алексей сел, Выря протянул ему кружку.

— На хлебни чифирку, погрей кишки после ямы.

Зная обычай, Алексей сделал только три глотка вяжущей жидкости. Пустой желудок от горечи немного свело, но действительно прогрело, и сразу прояснилось в голове. Ремизов вернул кружку хозяину, а тот передал ее дальше по кругу и снова обратился к Алексею:- Тебя как зовут?

— Алексей.

— Леха? — Выря поморщился. — Не люблю я это имя. Первый раз я сел из-за одного Лехи. Я, пожалуй, тебя переименую. Будешь теперь Лёней, понял?

Несмотря на то, что Ремизов не понимал, что происходит, он кивнул головой. Этот человек говорил таким тоном, что раздумывать не приходилось.

— Закуривай, — Выря протянул ему пачку «Бонда», вполне приличных даже для воли сигарет. Ремизов в первый раз за эти десять дней затянулся табачным дымом, в голове что-то сразу зашумело, все поплыло.

— Ну, а теперь расскажи-ка нам, голуба, как ты попал на нары? — обернувшись к Алексею, пахан приготовился слушать. Ремизов еще раз глубоко затянулся сигаретным дымом, а потом начал рассказывать правду. Он знал, что этим он снимает с себя ореол осужденного по серьезной, «мокрой» статье, но врать ему не хотелось. Все окружающие затихли, незаметно подтянулся еще народ, с верхнего яруса свесились круглые головы слушателей. Его не прерывали ни разу, а Выря, тот просто не отрывал глаз от лица рассказчика. Ремизов шестым чувством понял, что все, что он сейчас говорит, взвешивается на незримых весах, и мерой всего была правда, а ценой — его жизнь.

Когда машина с Ремизовым миновала ворота воинской части и повернула на выезд из города, в серой «девятке», припаркованной чуть поодаль на другой стороне дороги, один из двоих парней торопливо достал мобильный телефон: — Нечай, он едет.

— Хорошо, — подтвердил услышанное Геннадий, сидевший все в той же красной «Ниве» далеко за городом, а потом добавил: — Вызывай милицию.

Отдав мобильник Рыде, Нечай легко выпрыгнул из машины, уже хотел, было захлопнуть дверцу, но напарник чуть пригнулся и с ухмылкой сказал:- Нечай, ни пуха тебе!

— К черту, дурак! — внезапно разозлился тот, даже изобразил рукой движение удара по лицу друга, и двинулся к забору усадьбы, которую уже навещал этой ночью.

— Каркает тут под руку, придурок! — бормотал он себе под нос, натягивая на ходу тонкие нитяные перчатки.

Легко вспрыгнув на забор, Нечай убедился, что никто его не видит, и спрыгнул вниз. С этой стороны здания окон не было, он осторожно выглянул из-за угла и, убедившись, что охранник находится в сторожке, двинулся в другую сторону. Именно здесь он побывал вчера ночью. Тогда же он подобрал ключи к запасному выходу, разобрался с системой комнат, и отравил дворовую шавку. Чтобы не мешала.

Свернув за угол, Геннадий проскочил, пригнувшись, под окнами и поднялся на заднее крыльцо. Подергав ручку, он убедился, что дверь заперта. Тогда Нечай воспользовался припасенным с прошлого посещения ключом и проник в здание. Остановившись у порога, он прислушался. Где-то тихо играла музыка, послышался приглушенный стенами женский смех.

В это время далекий собеседник Нечая, точно выполнял его инструкции, и взволнованным голосом кричал в трубку: — Милиция! Приезжайте скорей, убивают!..

Достав из кармана пистолет, сняв с предохранителя и передернув затвор, Нечай глянул на часы и стал ждать. А за дверью спальни на фоне тихой музыки раздавались звуки, более живые и естественные. Рокотал что-то тяжелый мужской голос, а в ответ звенел колокольчиком женский смех. Затем Геннадий услышал звук подъехавшей машины и рванул дверь на себя.

В это время Ремизов уже перепрыгнул через забор и круто разобрался с охранником. И тут из дома послышались частые выстрелы. Ремизов в два прыжка преодолел небольшой дворик, вскочил на крыльцо и рванул на себя дверь. Убедившись, что она заперта, Алексей отошел назад и с разбегу ударил в нее плечом со всей яростью своего стокилограммового тела. Только с третьей попытки выломав замок, он ворвался в дом.

Миновав небольшой темный коридорчик, Алексей открыл первую попавшуюся дверь и увидел в залитой светом большой комнате свою жену, лежащую на кровати. Обнаженная грудь ее была залита кровью, на кукольно-красивом лице застыло выражение испуга и удивления.

"Мертва!" — понял Ремизов. А вот мужчина рядом с ней был еще жив. Кровь заливала его лицо, он уже бился в агонии, с хрипом выплевывая изо рта кровавую пену, но по седовласой голове лейтенант понял, что автор звонка не врал. Мужчина, что сейчас умирал рядом с его женой, был глава администрации города Кривова, Анатолий Петрович Гринев.

Сделав шаг вперед, Алексей споткнулся обо что-то тяжелое, увесистое. Опустив голову, Ремизов увидел лежащий на полу пистолет, машинальным движением поднял его, затем долго смотрел на застывшее красивой маской лицо жены. Из ступора его вывел звук отъезжающей машины. Подняв голову, Алексей с недоумением прислушался, но звук мотора этой машины тут же был заглушен ревом сразу нескольких автомобилей, резким скрипом тормозов. А затем в дом ворвались какие-то люди и закричали сразу на несколько голосов:

— Стоять! Брось оружие! Руки вверх!

— Да-а, — протянул Выря, выслушав до конца и откидываясь на подушку, — здорово они тебя, Лёня, подставили. Мастер работал.

Зрители сразу зашумели, засмеялись, кое-кто стал отпускать острые шуточки, но Выря цыкнул на свое стадо, и все стихло.

— Ты свою кровать, Леня, не ищи. Здесь спать будешь, — пахан кивнул на койку, на которой сидел Алексей и, зевнув, повернулся на бок, давая всем понять, что пора спать.

Алексей понял, что получил что-то вроде повышения по службе. Плохо это или хорошо, он не знал, сейчас его неумолимо тянула к себе поверхность постели. Хотя сквозь свалявшийся матрас прощупывались жесткие железяки панцирной сетки, но, по крайней мере, здесь он мог вытянуться во весь свой немалый рост. В короткой клетушке карцера, на откидном топчане он не мог сделать и этого. Через пару минут Алексей захрапел и не слышал, как обернувшийся в его сторону Выря удивленно сказал:

— Во дает, лейтенант! Полкружки чифиря вылакал и спит как сурок.

Со всех сторон услужливо засмеялись, но он опять прикрикнул на свою паству:

— Ша, хорош ржать! Отбой.

Старый уголовник долго лежал в темноте, прислушиваясь к молодецкому храпу своего нового телохранителя. Сам Выря давно и жестоко страдал бессонницей.

 

ГЛАВА 23

Тем временем жизнь в городе Кривове шла своим чередом. Дела у нового мэра шли по-разному, когда хорошо, но чаще не очень. В первые дни правления пришлось перетрясти весь аппарат управления, многих пришлось рассчитать, некоторые ушли сами. Работать было не с кем, а дел навалилось невпроворот. Ему волей-неволей приходилось самому заниматься финансовыми делами города. Это отнимало много времени, и Виктору пришлось делать то, что раньше он считал дурным тоном — задерживаться на работе дольше положенного времени.

Шамсудов открыл цех по производству рубероида. Спирин все больше проникался уважением к этому человеку, его светлой голове и цепкой деловой хватке. Он один давал городу более трёхсот рабочих мест.

Но самое главное, что все-таки удалось претворить в жизнь идею с городским рынком. Огромный плакат вдоль железной дороги с самого начала строительства предупреждал всех проезжающих, что с первого ноября открывается Кривовский товарно-вещевой рынок, милости просим! Спирин уговорил своих компаньонов на телевизионную рекламу, этот ролик три месяца гоняли по местному телевидению и даже пару раз показали по центральному. Основной упор делался на удобное расположение города, дешевые гостиницы. Действительно, они постарались учесть все, даже перенесли место остановки поездов с первого пути на четвертый и пятый, поближе к рынку. От перрона заасфальтировали дорогу, на самом перроне дежурили с десяток носильщиков с тележками и даже электрокар. Огромные цеха несостоявшегося завода оборудовали торговыми рядами, причем челнокам не приходилось таскать с собой весь товар, на ночь все их сумки запирались в специально оборудованные под это дело «клетки» из сетки рабицы, а затем помещение запиралось на ночь, а внутри оставалась лишь свора натренированных овчарок.

Для более солидных оптовых поставщиков отвели другое здание, рядом, где они могли выставить свою продукцию на постоянной выставке. Там продавалось все, от куриных окорочков до большегрузных автомобилей. За порядком на рынке и днем и ночью присматривали люди Нечая, официально зарегистрированные как охранный кооператив «Витязь».

Не пустовала и переоборудованная из старых казарм гостиница, а так как ручеек торговых гостей превратился в полноводную реку, то для жителей города открылся новый вид коммерции. Они десятками стояли на перроне и у входа на рынок с небольшими плакатами: "Сдам комнату". Очень многие из горожан сами стали ездить за товаром на юг, а то и за границу.

И в другом не ошибся Нечай. Его казино с пышным названием «Версаль» процветало. Здание бывшего кинотеатра оказалось великовато для него, но Геннадий не растерялся и втиснул туда небольшой ресторан, а на сцене бывшего кинозала жующие бизнесмены могли видеть довольно откровенное варьете, с восхитительным канканом и стриптизом. Еще бы, кадры для варьете поставлял народный ансамбль танца, многократный лауреат всяческих конкурсов на протяжении тридцати лет. Руководитель ансамбля, человек популярный и заслуженный, подготовивший сотни профессиональных танцоров, даже слег с сердечным приступом от огорчения. Но что он мог поделать? В варьете девчушкам платили раз в пять больше, чем они могли заработать любым другим, честным способом.

Так что Нечай не прогадал. Уставшие с дороги и отвыкшие от благ цивилизации торгаши просто шалели от услуг такого уровня и иногда спускали на девочек и игру весь заработанный в Кривове капитал.

Из неприятностей было обрушение старого дома в Соцгороде. Погибло шесть человек, пятерых удалось спасти. Уже на следующий день, вечером, Спирин с удивлением увидел себя в вечернем выпуске новостей по центральному телевидению. Внешне он себе не понравился: какой-то растерянный, растрепанный, костюм весь в известке. Но говорил хорошо, с горечью в голосе, не забыл и упомянуть о пяти домах той же серии, находящихся в опасном состоянии. Да и комментарий журналистов был, в общем, благожелателен, они представили его как молодого мэра, принявшего город только недавно. Они не забыли отметить, что Спирин сам всю ночь трудился на развалинах дома.

После этого выступления авторитет молодого мэра среди горожан возрос чрезвычайно. Худа без добра не бывает. На фоне всеобщего внимания и сочувствия Виктор выбил из губернатора фонды на завершение трех замороженных два года назад пятиэтажек и на строительство еще трех новых.

Иногда по ночам Виктору еще долго снился погибший ребенок из того рухнувшего дома на руках у солдата и его захлебывающийся в истерике плач. Но ни разу ему не приснился лейтенант Ремизов.

 

ГЛАВА 24

А Лёня, как теперь звали Ремизова, потихоньку шел в гору. Он уже дважды спас своего благодетеля от верной смерти. Сначала Алексей ночью услышал шум на соседней кровати и, не раздумывая, бросился на помощь, успел как раз вовремя. Здоровенный верзила по кличке Дурак пытался задушить Вырю, но тот не спал и успел перехватить руки убийцы, а затем уж лейтенант пришел на помощь и отделал здоровяка, как бог черепаху.

Вскоре после этого Ремизова перевели в небольшой цех по производству оконных блоков. Как Выря этого добился, лейтенант мог только догадываться. Выря числился в этом цехе инструментальщиком, ходил по мастерской в новенькой, чистенькой спецовке с остро заточенным карандашом в нагрудном кармане. Ремизов заметил, что в каптерку к Выре часто заглядывают солдаты и офицеры из охраны. После этого у Выри таинственным образом появлялся чай, сигареты, а то и водка или анаша. Уже потом Алексей понял, что на Вырю работала целая артель по производству самодельных портсигаров, браслетов для часов, наборных мундштуков, фотоальбомов с бархатными обложками и других поделок "народного творчества". Всё это перекочевывало в жадные руки конвоя, кое-что взамен получали изготовители, но сливки с этого прибыльного бизнеса, несомненно, снимал Выря.

Именно там, в цехе, на пахана ни с того ни с сего кинулся мужик, недавно появившийся в этой зоне. Услышав сзади какой-то рев, обернувшийся Ремизов увидел перекошенное лицо бегущего человека, безумные его глаза, пену на губах, а еще — острый кусок разбитого оконного стекла в его руках. В секунду сориентировавшись, Алексей оттолкнул Вырю и сам встал на пути помешанного, но в последнее мгновение с удивительной для его тела легкостью отпрыгнул в сторону и уже вдогонку наотмашь ударил сумасшедшего по затылку, отчего тот с разбегу врезался в кирпичную стену и сполз на пол с окровавленной головой.

Частенько Выря стал брать Ремизова с собой на разного рода разборки, порой возникающие в зоне, и никто не смел при Лёне решать споры с помощью силы. Лёню все откровенно боялись, помнили, как он сумел в одиночку раздолбать чуть ли не весь отряд.

Пахан был им очень доволен. Насколько Ремизов понял, основным даром его высокого покровителя являлось незаурядное знание людей. Он сортировал их по каким-то своим, одному ему известным признакам. Одних он приближал, других не жаловал, третьих уничтожал своим презрением, но ни разу за это время не ошибся.

Как-то Алексей спросил его:- А чем тебе не понравился этот новенький, Карась? Вроде, правильный вор, давно по зонам скитается.

Выря усмехнулся.

— Мне его взгляд не понравился. Человека сразу видно, он как на ладони, просто надо ему в зенки заглянуть. Если забегали, значит, или стукач, или петух.

Через некоторое время Карася на складе круглого леса завалило бревнами, но к этому времени никто уже среди зэков не сомневался, что парень активно стучал на вся и на всех.

Но не все в своем новом статусе нравилось Ремизову. Мореман вскоре подтвердил его опасения, сказав как-то при встрече:- Смотри, Леха, готовят тебя как торпеду. Ойкнуть не успеешь, как еще на срок раскрутишься.

Алексей после этого надолго задумался. «Торпедами» в зоне называли молодых парней, готовых убить каждого, на кого покажет пахан. Для этого их кормили и поили как на убой, заранее внушая мысль о неизбежном благородстве будущего убийства. Это Ремизова, конечно, не устраивало. Но что делать? Чем дольше он находился в зоне, тем острее воспринимал несправедливость происходящего. Порой ему снилась Лена, неизменно с залитой кровью грудью, только лицо ее начинало забываться, глаза светились голубизной, как из тумана. Теперь и он начал маяться бессонницей, часами лежал на кровати, глядя открытыми, но невидящими глазами на нависшую над ним панцирную сетку с торчащими сквозь нее ромбами грязного матраса. Как-то раз, уже в полутьме слабо освещенной ночной казармы Выря, ворочаясь в своей кровати, спросил его:- Чего не спишь, Леня? О чем все думаешь?

— На волю мне надо, пахан, — коротко ответил лейтенант.

Выря внимательно посмотрел на него.

— Что, поквитаться? — спросил он.

— Скорее разобраться, зачем и почему.

— Поговорим как-нибудь потом, — и Выря перевернулся на другой бок.

Разговор этот состоялся уже по весне. Выря о своем обещании не вспоминал, а Ремизов вскоре приобрел еще один стимул к побегу. Как-то к нему в бараке подошел высокий, мощного сложения мужик, накануне попавший в зону с последним конвоем. Верзила радостно осклабился и, протянув руку, заявил:- Привет, земляк!

Ремизов настороженно вглядывался в новоявленного земляка и жать ему руку не спешил, кто его знает — вдруг тот давно уже в «петухах» прописан, неприятностей потом не оберешься.

— Что-то я тебя не припомню, — заявил Алексей верзиле.

— Ну да ты чё! Суд помнишь? Я же твоим свидетелем был, Борян я, Валерка! Помнишь?

— А, вот что ты за гусь! — Ремизов понял, в чем дело. Лишившись дурацких усов и роскошной шевелюры, Борян сильно изменился, и только высоко изогнутая левая бровь напоминала прежнего Валерку.

— А ты то за что загремел? — с усмешкой спросил Алексей. — Давно?

— Да буквально через день после твоего приговора, представляешь?

Он по-хозяйски устроился на табуретке возле кровати Ремизова и принялся рассказывать свою эпопею. Со всех сторон собрался любопытный народ, с особым интересом слушал Выря.

— Я ведь не дурак, — начал рассказ Борян. — Понял, что меня уберут после суда и следов не останется. А держали меня на даче, в Лысовке, но, правда, водяры было, — он восторженно замотал головой, — хоть ванны принимай! Узнал я, что на другой день приговор тебе должны вынести, и давай водку хлестать с этими двумя, ну, теми, что сторожили меня. А я их давно приучил: не пью один, и все тут, нахрен! К вечеру я их под стол свалил, карманы у обоих обшарил, а у меня еще деньги были, Нечай еще в больнице дал, прихватил пару пузырей водки и тикать оттуда. Вышел на дорогу, остановил попутку, и в город. Не в Кривов конечно — в Железногорск! Два дня бухал, как король, нахрен, все кабаки обошел, ну!… Потом деньги кончились, а без бабок, сам знаешь… Ни друзей, ни денег. С похмелюги сцепился на рынке с каким-то азербоном, да невзначай ему голову бутылкой и проломил. Три года, как с куста! Хорошо еще этот придурок выжил, а то совсем бы загремел на полную катушку. Вот такая мотня!

Борян огорченно вздохнул и понурил голову.

— Так это он у тебя главным свидетелем проходил? — спросил со своей кровати Выря.

— Да, — подтвердил Ремизов и спросил у Боряна. — Ну, а теперь ты расскажешь, как на самом деле было?

— Нальешь стакан, расскажу, — засмеялся тот, — а то глотка совсем иссохлась, говорить трудно.

Ремизов переглянулся с Вырей, тот чуть заметно кивнул головой, и Алексей двумя пальцами извлек из-за тумбочки небольшой запаянный полиэтиленовый пакет. В нем помещался как раз стакан спирта. Один из шестерок Выри сбегал за водой. Борян чуток воды плеснул в кружку со спиртом, залил обжигающую жидкость себе в глотку, а уж потом отправил вслед остальную воду, тушить разгоревшийся пожар.

Отдышавшись и вытерев слезы, он принял из рук Ремизова папиросу и, сделав первую затяжку, заявил:- Уж забыл, когда в последний раз водку пил. Эх, сука, что за жизнь пошла!

По нему было видно, что алкоголь пошел хорошо, глаза заблестели, лицо стало наливаться малиновым оттенком.

— Ты рассказывай, давай, не в ресторане сидишь, — напомнил ему Выря.

Борян кивнул головой, еще раз глубоко затянулся и начал вспоминать.

Получив неприятное сообщение от своего высокопоставленного друга, Нечаев коротко выругался и, положив трубку, обернулся к развалившемуся в кресле Рыде.

— Вставай, поехали! — скомандовал Геннадий и двинулся к выходу. Но, перед этим он затормозил, и достал из стенки пистолет Макарова.

— Куда? — удивился Рыдя.

— К инфекционной больнице, — скомандовал Геннадий уже в машине и с досадой добавил. — И дернул же тебя черт под руку тявкнуть с этим пухом и пером? Ведь знаешь же, что не люблю я этого!

— Ген, сам не знаю, как вырвалось! Действительно, как черт попутал, — оправдывался детина, стуча себя кулаками по груди.

— Ладно, замнем. Теперь слушай. Нашелся свидетель. Какой-то алкаш лежал в кустах за домом, и мог видеть и нас, и нашу машину.

Рыдя присвистнул.

— Ни фига себе! Вот это подарок фортуны! Что делать будем?

— Не знаю, там посмотрим, — все это время Нечай шарил по карманам, затем долго рылся в бардачке, наконец, вытащил оттуда корочки сотрудника милиции. — Ага, вот они.

Чистый бланк удостоверения он в свое время купил про запас в одном из переходов Московского метро, оформил уже в Кривове по всем правилам на свое имя, но, до сей поры, ни разу не пользовался. Критически осмотрев документ, Нечай остался доволен. Паша Хлопотун, потрудившийся над ним, дело свое знал, не зря сидел в свое время за подобные фокусы полных пять лет.

Вообще, вся эта комбинация Нечая едва не рухнула с самого начала. По идее, Геннадий должен был убить и Ремизова, вложив в его руки пистолет — инсценировать самоубийство. Но Нечай не был профессионалом в этом деле, старик и девушка оказались удивительно живучи, он ни как не ожидал, что после двух выстрелов в голову Гринёв ещё будет жить. И у Нечая впервые в жизни сдали нервы. Он разрядил в сладкую парочку почти все патроны. В запасе остался только один, и Нечай засомневался, что сумеет одной пулей остановить этого бугая лейтенанта. Тогда он бросил пистолет на пол и метнулся назад, в коридорчик, ведущий на заднее крыльцо. Уж за порогом он услышал треск выламываемой Ремизовым двери. С лейтенантом он разминулся секунды на три. Одному повезло — другому не очень.

— У тебя там, в больничке, знакомых среди медиков нет? — поинтересовался Геннадий.

Рыдя наморщил лоб, припоминая.

— Нет, — кратко заключил он после долгого размышления.

— Это хорошо. Значит, зайдем сейчас вдвоем, держись посолидней, все-таки мы с тобой работники милиции. Да не дыши в их сторону, на, зажуй жвачкой, — Нечай протянул Рыде мятную тянучку.

Всю оставшуюся дорогу он молчал, думал, что ему теперь делать с этим свидетелем? Убрать? Это сразу ломает всю разыгранную партию, да и засветились бы они крупно. Нечай давно понял, что в жизни нет ничего абсолютного, нельзя все просчитать до мелочей. А ведь как все хорошо было задумано и подготовлено! И о собачке сторожа позаботились, и солдатик кавказец из местной воинской части вовремя подвернулся, как раз продавал краденные со склада пистолета, это тоже могли свалить на лейтенанта. И вдруг — этот свидетель!

Подъехав к больнице и оставив машину во дворе, они решительным шагом вошли в приемный покой. Нечай сразу сунул под нос дежурному врачу свои липовые корочки и напористо заявил: — Капитан Нечаев. Мои коллеги только что доставили вам одного больного, нам надо срочно его допросить.

— Вообще-то не положено, — сухо ответила пожилая врачиха, мирно гоняющая чаи с толстой медсестрой. — У него подозрение на дизентерию.

— Я понимаю, но дело очень срочное и важное, — продолжал гнуть свое Нечай, пристально глядя в глаза врачихи. Прием этот он усвоил еще от следователя, что вел его дело. — Вы, наверное, слышали, что убили мэра нашего города. Он единственный, кто может помочь следствию.

— Ну, хорошо, — согласилась суровая женщина, — только наденьте белые халаты, он лежит в седьмой палате. Я сейчас позову нянечку, она вас проводит.

— Спасибо, мы как-нибудь сами найдем, — поспешил поблагодарить Нечай, облачаясь на пару с Рыдей в белые одежды.

— Только не вступайте с ним в личный контакт, — вслед им прокричала доктор.

— Чего не вступать? — не понял Рыдя.

— Не здоровайся с ним за руку и не целуйся, — буркнул Геннадий, выискивая по номеру нужную ему палату.

— Чего я, педик, что ли, целоваться с ним?… — начал было ворчать здоровяк, но Нечай поднял руку. Они стояли у нужной двери.

Осторожно приоткрыв ее, оба стали разглядывать обитателей палаты. Их оказалось всего двое. Седенький старичок с пропитой мордочкой явно в счет не шёл.

— Вон тот, здоровый, — шепнул Нечай нависшему над ним Рыде.

— Ба, да я его знаю! — обрадовался тот. — Это же Борян.

— Что за Борян?

— Да, алкаш местный. Всё на нашем местном базарчике ошивается. За пол-литра мать родную готов продать.

— Это хорошо, — решил Нечай и открыл дверь.

— Так, вы, пожалуйста, погуляйте пока, нам с товарищем поговорить надо, — быстро выпроводил он понятливого старичка. Прикрыв за ним дверь, Рыдя прислонился к ней, таким образом, забаррикадировав вход своей мощной фигурой.

— Итак, гражданин, что вы видели сегодня в лесу, примерно в полдень, до приезда милиции. И, пожалуйста, поподробней, — без долгих предисловий обратился Нечай к лежащему под капельницей верзиле.

Машинально он начал говорить в официально-допросной манере, чуть-чуть переигрывая. Оглянувшись на дверь, он подставил стул поближе к кровати, так, чтобы лежащий не видел стоящего у дверей человека.

Борян, чуть не застонал от досады. Только он почувствовал какое-то облегчение, задремал, и на тебе, снова эти менты!

В то утро он проснулся минут за пять до начала основных событий. Подняв с земли тяжелую голову и обнаружив около себя качающуюся от ветра и похмельного синдрома зеленую стену леса, Валерка нисколько не удивился а, коротко простонал, и, уронив голову на мягкую подушку травы, прикрыв заплывшие глаза, с облегчением подумал: "Кажись в лесу, слава Богу!"

Благодарить Господа было за что. Один раз он уже просыпался вот так же по пояс в озере, и хорошо еще, что в воде находилась нижняя часть тела. А позавчера Валерка вообще очухался на кладбище, о чем долго потом вспоминал с содроганием души и тела.

Борян не работал уже года два, но неизменно умудрялся каждый день нажираться до скотского состояния. Людям несведущим это могло показаться фантастикой, но у нас в России дело самое обычное. Надо только иметь обширный круг лиц, интересующихся той же проблемой, а все остальное приложится.

— Ну, долго нам еще ждать? — подбодрил больного незваный визитер.

Валерке пришлось открыть глаза. Боряну так явно припомнился тот зеленый похмельный прибой зеленого леса, что у него даже подкатило к горлу. Еле справившись с тошнотворным посылом и скривившись, он начал припоминать:

— Ну, это, у меня как раз живот приперло, ёб… Сижу, нахрен, в кустах, от нечего делать по сторонам башкой ворочаю. Гляжу, метрах в пятидесяти от меня из-за кустов капот красной «Нивы» торчит. Потом мужик какой-то, ё…, вылез из нее, подошел к забору и п… через него. Потом, вроде бы звук машины, ее я не видел, это с другой стороны дома, только вскоре за забором пальба ох… началась. Дальше, значит, машина эта, «Нива», завелась и к забору подъехала, ну это уже совсем рядом со мной. Мужик тот снова через забор вылез и бегом в машину. Ну и уехали они, в п..!

— Всё? — спросил Нечай.

— Всё! — подтвердил Борян.

— Человека этого узнать сможешь?

— Мне вообще-то не до этого было, но, если надо, попробую.

Нечай оглянулся в сторону напарника. Это было даже еще хуже, чем он себе представлял. Но не даром Геннадий ходил на это дело сам. Из всей своей армии боевиков Нечай был уверен только в себе. Он знал свое умение легко и быстро ориентироваться в любой ситуации. Решение пришло мгновенно.

— Вот что, засранец, ты жить то хочешь? — спросил он, даже не повысив голоса, и только темные глаза его со странным прищуром подсказали Валерке, что посетитель не шутит. Борян удивленно приподнялся с подушки, оглянулся на стоящего у дверей человека, до этого Нечай загораживал его своим телом, и все понял. Рыдю он знал давно, знал, кто он и чем занимается в последнее время. Валерка сразу покрылся холодным потом, снова закрутило успокоившийся, было живот. Тут еще и Нечай сунул ему под нос дуло пистолета и продолжил разговор.

— Если ты хочешь жить, то забудешь все, что видел, кроме звуков мотора и выстрелов. Понял?

Валерка судорожно дернул головой в знак согласия.

— Продержишься до суда, не сболтнешь, не обидим. — Нечай пошарил по карманам, нашел несколько купюр и бросил их на кровать Боряну. Спрятав пистолет, он спросил:

— Так ты все понял?

Детина снова судорожно закивал головой. В отличие от живота, голосовые связки у него словно прихватил запор. Нечай опять прищурился и после долгого раздумья сказал:

— А если спросят про шум машины сзади дома, то скажи, что проезжала красная «Нива» с рыбаками. И смотри мне…

Уже сев в машину и с особым наслаждением, закурив сигарету, Нечай спросил Рыдю: — Как думаешь, не вложит он нас ментам?

— Нет, кишка тонка.

— А проболтаться может? — допытывался Геннадий.

Рыдя ненадолго задумался, потом кивнул головой:- Вот это запросто. Он по пьянке все подряд несёт. Что можно, и что нельзя.

— Тогда придется за ним присмотреть. Как дристать перестанешь, вывезешь его на дачу в Лысовку, приставишь двух парней, и пусть сколько угодно заливается водкой.

— А потом?

— После суда он нам будет не нужен, — Нечай ничего не объяснял, но Рыдя прекрасно понял второй смысл этой фразы и только усмехнулся.

— Ясно, — он кивнул головой и тронул машину с места.

Когда Борян, допив остатки спирта, ушел к себе, Ремизов еще долго сидел неподвижно, повторяя короткую, странную кличку: Нечай.

— Шелупонь этот твой Борян, — проворчал Выря, устраиваясь поудобней на кровати и даже позевывая. — Завтра как похмелиться прибежит, ты его сразу отшей нахрен. Слышь, Лень?

Ремизов пристально глянул на своего пахана и сказал убежденно:

— На волю мне надо.

Выря пальцем показал на свои уши и ответил как в прошлый раз:

— Потом поговорим.

 

ГЛАВА 25

А город, уже забывший и фамилию "того лейтенанта", продолжал жить обычной, суетной жизнью. Петля сокращений военного заказа все больше стягивала горло старых заводов, освоивших за сотню с лишним лет только продукцию способную убивать людей. За воротами оказывалось все больше и больше людей, и только безбожно раздутые конторы никак не хотели сокращаться. Выручал рынок. Он давно окупил расходы на свое строительство и, хотя половину доходов приходилось отдавать компаньонам, но это были живые деньги, позволяющие производить самые необходимые расчеты и выплату пенсий в срок.

Кроме того, рынок создавал рабочие места. Трудились не только люди Нечая — сотни людей обслуживали торговлю: продавцы и дворники, электрики и грузчики — все они были нужны этому живому воплощению рыночной экономики.

Наряду с выгодой торговый Вавилон вносил в обиход города и свои пороки. Среди подрастающей молодежи популярными стали профессии рэкетира и проститутки. Увлечение наркотиками стало принимать характер эпидемии, в связи с ней росла и преступность. Крупных криминальных деяний было немного: большинство старых деятелей на этой неблагодарной стезе благополучно сидели в тюрьме. Убийства совершались большей частью на бытовой почве или в разборках между молодняком. Своих парней Нечай держал строго. Зарабатывали они вполне прилично, числились где-то в охранных агентствах и, кроме официальной зарплаты, имели свою долю с доходов рынка. Кроме того, каждый бригадир районного масштаба имел свою специализацию. Так Славик наладил свой бизнес по похищению в Железногорске автомобилей. Их потом перекрашивали, перебивали номера и продавали на Кавказ. Бизон специализировался на вывозимой с заводов взрывчатки, а потом и вообще начал круто торговать оружием в масштабах всей страны. До поры это Нечая устраивало. Он сам не хотел светиться в таком опасном деле, а свою долю имел с каждой партии. Так что подрабатывать на стороне он им запрещал.

Спирин также получал от жизни свою долю мелких радостей и крупных неприятностей. Самое главное, что ему удалось пробить через губернатора для Кривова статус особой экономической зоны. Это давало немалые налогововые поблажки. Вместе с этим статусом в город пришёл большой бизнес. Целое здание, так называемый «Сейф» теперь занимали конторы московских и питерских фирм, перерегистрировавшиеся в последнее время в Кривове. Это были ширмы больших фирм и концернов, но для города эти финансовые потоки оказывали немалую помощь.

Удалось быстро достроить три жилых дома и вселить труда людей, но строительство трех других никак не могло сдвинуться с нулевого цикла. Все упиралось в финансы, и хотя деньги губерния выделила, они странным образом сумели раствориться в сейфах крупнейшего в регионе коммерческого банка. Когда взбешенный Спирин в буквальном смысле слова взял за грудки управляющего Кривовского филиала этого банка, то тот признался, что пустил деньги в оборот, прокручивая их под большие проценты, и сделал это не без давления со стороны.

— У нас в городе есть такой Нечаев, — объяснил финансист, поправляя помятый Виктором пиджак, — вы, может быть, знаете его. Это страшный человек. Он угрожал мне, собственно, даже не мне, у меня одна-единственная дочь, в шестом классе учится. Вы понимаете? Деньги будут, но через три месяца.

Вернувшись от банкира, Виктор вызвал по телефону Нечая, назначил встречу через полчаса и, высадив из машины Виталика, помчался на рандеву, горя желанием поставить на место этого зарвавшегося уголовника.

Нечай приехал на новой машине, черном джипе «Чероки». Выслушав обвинения Спирина, Геннадий спокойно пожал плечами, достал, по своему обыкновению, сигареты, и не спеша, ответил:

— Мне же надо было покрыть убытки от передачи вам моего одноразового борделя. Ты, Витя, не переживай. Деньги я отдам, правда, без навара.

Спирина взбесил не смысл сказанного, иного он и не ожидал, а тон заявления Кривовского мафиози.

— Я тебе не Витя, а Виктор Николаевич! — с яростью в голосе попробовал он поставить на место зарвавшегося наглеца. — И ты не забывай кто ты, и кто я!

В ответ Нечай усмехнулся своими бескровными, тонкими губами, поправил привычным жестом челку и спокойно, без эмоций ответил:- А ты часом не забыл, кто тебя сделал Виктором Николаевичем? Если б ни я, ты бы до сих пор на побегушках у Гринева был. Забыл уже, кто тебя в это кресло подсадил? Я ведь могу и напомнить.

Он вытащил из кармана небольшой репортерский диктофон и нажал на одну из кнопок. Опешивший Спирин услышал как бы отдаленный, но явно свой голос.

"… Я тебе не Витя, а Виктор Николаевич!"

Нечай выключил диктофон и сообщил господину мэру:

— Здесь все наши разговоры, можешь не сомневаться.

Виктору показалось, что его горло сдавила тугая петля. В первый раз в жизни отчетливо кольнуло сердце. Он явно недооценил этого, как он считал, простоватого уголовника.

— Ну и сволочь же ты! — с чувством сказал Виктор, рванул узел галстука и добавил пару слов матом.

— Ого, господин мэр умеет ругаться! — рассмеялся Геннадий и, глянул на кассету — вращается или нет. — Это надо зафиксировать для потомков.

Затем он сунул в карман свою аппаратуру и примирительным тоном сказал:

— Ладно, не дуйся. Свои люди, сочтемся. Можешь успокоить своих строителей, через три месяца деньги будут, Виктор Николаевич.

Последние слова он сказал уже не издеваясь, а обычным, даже уважительным тоном. Умение сохранить чувство меры было едва ли не главным талантом Нечая. Не стоило доводить господина градоначальника до белого каления и наживать себе еще одного врага.

Возвращаясь в город с места встречи, Спирин думал о том, что уже никогда не обратится за помощью к этому человеку, как бы ни повернулась судьба. Но жена его, Лариса, часто крутила на видаке один старый фильм про Джеймса Бонда. Название его господин мэр забыл, а зря. "Никогда не говори никогда". Простая истина.

 

ГЛАВА 26

У Нечая жизнь текла не менее хлопотно, чем у его астрологического близнеца. Хорошо отлаженная машина рэкета давала солидный доход, еще большую прибыль он получал от обычной торговли. Во многом этому способствовал главный бухгалтер торговой империи Нечая, Василий Ильич Шишкин.

Для Кривова был личностью легендарной. Невысокого роста, с благообразной внешностью и умными глазами, Василий Ильич много лет возглавлял единственную в городе швейную фабрику, небольшую, но постоянно ходившую в передовиках. Гром грянул внезапно. Шишкина арестовали прямо в Москве, на выходе из министерства. На суде ему дали десять лет с конфискацией имущества за хищения в особо крупных размерах. Оказалось, что Кривовская фабрика была небольшим звеном в огромной цепи подпольного цехового бизнеса, а сам Шишкин одним из организаторов этого синдиката.

Отсидев свой «червонец» Василий Ильич вернулся в родной город, тут и подобрал его Нечай, о чем сейчас нисколько не жалел. Переложив бухгалтерию на финансового директора, Нечай занимался своим основным делом — сохранением собственной власти в городе. Хотя возникали еще проблемы с возвращающимися из тюрем старыми уголовными кадрами, но столкновение с безжалостным механизмом организации Нечая заканчивалось для них плачевно. Обычно они исчезали без следа. Лишь изредка выныривал из речного омута раздувшийся труп, но эта смерть шла уже по другой статье.

Но самая большая опасность состояла в другом. Время от времени в городе появлялись заезжие ухари, желающие откусить кусок от лакомого пирога под названием Кривовский рынок. Обычно такие попытки не шли дальше намерений. Геннадий создал что-то вроде службы безопасности. Все гостиницы города, а также мотели по окраинам города не зря контролировались им. Появление любой подозрительной группы людей бралось под наблюдение. И официанты, и работники гостиниц охотно работали на Нечая, поставляя ему информацию о потенциальных бандитах и жуликах. Если подозрения подтверждались, и приезжие собирались покуситься на часть империи Нечая, то обычно их тут же сдавали уголовке. Подобная публика без оружия не обходилась и милиции было к чему придраться. За все это время в городе произошло лишь одно убийство заезжего бизнесмена, и то счеты с ним свел его же компаньон.

Как-то в июле Нечай обедал в ресторане «Версаль» вместе с Шишкиным и верным Рыдей. В большом зале бывшего кинотеатра находились только они да парочка заезжих коммерсантов с Кавказа, мирно «курлыкавших» за развесистой пальмой. Ресторан только начинал работу, основной наплыв публики ожидался к вечеру, и парочка молодых официантов производила обычные манипуляции: меняла скатерти, расставляла приборы и цветы в хрустальных вазах. Во время еды Нечай обсуждал с подчиненными дела первой важности. В разгар этой своеобразной «пятиминутки» двери ресторана широко распахнулись, и в зал с шумом ввалились четверо крепких парней, по одному виду которых можно было догадаться, кто они и каким занимаются промыслом. Идущий впереди высокий, мощного сложения человек с небольшой окладистой бородой оглянулся, радостно осклабился и двинулся прямиком к столику Нечая.

— На ловца и зверь бежит, — добродушно пробасил бородач, широко улыбаясь и подавая руку Геннадию. — Здорово, Нечай! Тебя-то мне и надо.

Геннадий напряженно взглядывая в лицо вновь пришедшего. Откуда-то он его знал, где-то видел этот курносый нос, нахальные голубые глаза, этот чуть перекошенный в ухмылке рот.

— Ты кто? — спросил Нечай.

— Ну, ты даешь! — рассмеялся незваный гость, усаживаясь за их столик. — Кичман для малолеток помнишь? Рядом ведь на нарах валялись. Макар я!

— О Господи! — простонал Нечай. — Тебя и не узнать. Совсем окабанел. Рожа-то, вон — шире задницы.

— Зато ты нисколько не изменился. Все тот же глист, — и, засмеявшись, Макар хлопнул Нечая по плечу. От этого толчка Геннадий чуть не свалился со стула.

Рыдя, хорошо знающий хозяина, заметил, как промелькнул в его глазах огонек ярости. С ним давно уже никто так не обращался. Справившись с эмоциями, Нечай познакомил Макара со своими приближенными, а затем велел принести еще один прибор. Трое сопровождающих Макара устроились за соседним столиком.

— А я к тебе по делу, — обратился гость к Нечаю. — Я три месяца как с кичи, жирку бы надо нагулять. Свояк тебе маляву прислал, на читай.

Развернув мятую бумажонку, Нечай прочитал два слова написанных корявым почерком: "Поделись с Макаром".

— Он мне посоветовал осесть здесь, у тебя, — продолжил сам Макар.

Нечая словно обдало ледяной водой, у него даже перехватило дыхание. Боясь выдать свои чувства, он в который раз перечитывал нехитрый текст. Свояк был тот человек, у которого Нечай в свое время испрашивал разрешение на правление в городе после смерти Алиева. Вор в законе, Свояк до сей поры довольствовался присылаемой Нечаем в областной общак данью.

— Ах, как хорошо! — радостно взревел Макар, разглядывая принесенное официантом. — Пельмени и шашлычок! Все, что надо для души.

Налив себе более чем полстакана коньячку, бородач залпом вылакал его и с жадностью набросился на пищу.

Пользуясь тем, что гость увлекся жизненно важным процессом, Нечай пристально разглядывал его. От худого, постоянно шмыгающего носом и вечно голодного подростка не осталось и следа. Округлые плечи, свешивающийся через ремень животик — для только что отсидевшего человека Макар выглядел чересчур хорошо. Кличку свою он получил от пристрастия к тюремному деликатесу — макаронам. Подняв голову и встретившись глазами с Нечаем, Макар спросил:- Ты чего?

— Да так, — улыбнулся Геннадий, — смотрю, что с тобой стало. По тебе не похоже, что ты только что с нар спрыгнул.

— Ну, ты бы посмотрел, какой я до срока был! Мне мой вес еще набирать и набирать. Да, ты Махмуда то помнишь?

— Ну, как же! Татарчонок.

— При мне копыта откинул. Зяблика помнишь, корешка моего первого? Пять лет как в тайге сгинул. Бежали два старика, его взяли как «корову», на съедение. Ни они не вышли, ни он…

Некоторое время Макар перечислял имена и клички сидевших с ними пацанов, некоторых Нечай не помнил, но кивал головой, ахал и охал. По ходу разговора Макар не переставал заниматься уничтожением съестных припасов.

— Эй, шкет! — подозвал он молодого официанта. — Все повтори и пирожные у вас есть?

— Бизе, заварные… — начал было перечислять официант, но Макар его грубо оборвал:

— Засунь себе в задницу это бизе вместе с заварными! Мне нужно четыре обычных бисквитных пирожных, и чтоб с розочками наверху. Понял?

— Ну, ты и жрать здоров?! — не удержался поддеть Нечай.

— А, не наемся никак после зоны. Да и вообще… От жизни надо брать все, а то зачем и жить, — и Макар по новой врубился в еду.

Шишкин, поднявшись с места, попрощался и ушел. Макар покосился в его сторону и спросил:

— Этот кем у тебя?

— Мой бухгалтер.

— А голован, — понял бородач, а потом хохотнул. — Ну, ты заелся. Свой бух-галтер! Ты после того уже не сидел?

— Нет, — отрицательно качнул головой Нечай. Свой обед он давно закончил, сидел, чуть откинувшись на спинку стула, и машинально вертел в руках вилку. — Ты же помнишь, что я на взрослой уже досиживал.

— Ах, да. А я еще потом на две ходки раскрутился. Только поднялся выше, со сто сорок пятой на сто сорок шестую, — и довольный остротой, Макар заржал.

Первый раз он действительно сел за ограбление, это в пятнадцать лет. Ну, а затем продолжил свой промысел, только уже с оружием в руках. — Там со Свояком и побратался.

Геннадий слышал эту историю. Макар в одной из разборок прикрыл пахана от заточки собственным телом, после чего круто пошел в гору.

— И сколько у тебя орлов? — спросил Нечай. — С тобой все что ли?

Макар вдруг насторожился. Он уставился своими заплывшими глазками на лицо Нечая, а потом спросил: — Да с десяток еще будет, а тебе зачем? Ты смотри у меня, а то вон Колю-Чепчика в Нижнем Рыжий тоже вроде бы добром встретил, а потом всех замочил. Вон, только Жорик от всей бригады остался, — Макар ткнул вилкой себе за спину, там, где обедали трое его бойцов.

— Да ладно тебе! — рассмеялся Нечай. — Я просто думаю, куда вас пристроить. Все места заняты, под завязку.

— Как это заняты? Не понял? — Макар даже перестал есть.

— Ну, как, все при деле, — Нечай принялся объяснять ему структуру своей организации, ее принцип, наибольшую легализацию боевиков. — Кто в охранном кооперативе числится, кто здесь, в казино, за порядком присматривает…

Макар прервал его странным смехом, больше похожим на поросячье хрюканье.

— Ну, ты лепишь! Может, ты еще хочешь, что бы я приходил на работу в восемь нуль-нуль! Ха-ха. Нет уж, — заявил он отсмеявшись. Его даже пробило на икоту. — Я займусь своим делом. Тебе я мешать не буду, не бойся… Прихвачу пару барыг, раскручу их по-крупному. Все просто, брат Нечай. Пока ты тут с бух-галтерами гроши считаете, я сразу, раз — и в дамки. Вон, в Питере прищучил одного индюка сразу на пол-лимона, не деревянных, естественно. Бабу его схимичили, так он через три дня нам сам все принёс, на блюдечке с голубой каёмочкой. Ещё и трахали её все это время во все дырки. Только херово в Питере, ментов до фига… Обложили со всех сторон… Ну да ладно, я у тебя тут развернусь. Народу в твой Кривов много приезжает, ты мне только вылови ершей покрупней, чтоб с наваром были.

Макар уже прикончил одну бутылку коньяку, взялся за вторую. Лицо его побагровело, движения стали неуверенными. Выпив свои очередные сто грамм, он снова занялся жратвой и не заметил, как Рыдя и Нечай переглянулись между собой.

— Свояк обещал через пору лет короновать, — пачкая бороду кремом от пирожных, заявил Макар, затем, пьяно покачиваясь, обернулся к эстраде. — А почему музона нет? Эй, Моцарт! Хочу "Брызги шампанского" для работников лесной промышленности.

И Макар захохотал, довольный своей шуткой.

— Рановато приехал. Вечером тут будет не только музыка, но и девочки с канканом, — заявил Нечай, ломающий голову, что же ему делать с этим нежданным гостем.

— О, верно! Слышь, Нечай, организуй пару телок для меня и моих парней?

— Ладно, сделаем.

— И еще, хату надо. Потом пацаны подъедут, я что-нибудь тут найду.

— Поживи пока у меня на даче в Лысовке, — предложил Нечай. — Вон, Рыдя проводит.

Тот покосился на хозяина. Он еще не понимал, что хозяин задумал, но по выражению лица Геннадия догадался, что дело добром не кончится.

— Организуй им девочек, — велел ему Нечай, а уже на выходе шепнул одними губами на ухо своему «адъютанту». — Возьми побольше пойла, накачай их к вечеру мертвецки.

Проводив гостей, Нечай вернулся обратно в ресторан и долго сидел в раздумье. Убрать Макара было делом плевым, не слишком пугала Геннадия и сидевшая где-то в засаде «пехота» старого друга. Вот как быть со Свояком? Бойцов у того было несравненно больше, чем у Макара и у Нечая, но и не в этом было даже дело. За Свояком стояли очень большие деньги, он контролировал один из крупнейших в стране автозаводов, а еще там были замешаны нефть и алюминий. Вряд ли он простит смерть своего любимца. Но зачем Свояк вообще прислал Макара в Кривов, а не оставил рядом с собой?

Нечай долго думал и вроде бы, понял, в чем дело. Его всегда интересовало, что происходит не только в городе, но и на верхушке криминального мира. Давно ходили разговоры о трениях между Свояком и Тенгизом, лидером областных кавказских группировок. Железногорск был давно поделен Свояком и Тенгизом, появление в нем банды Макара могло нарушить хрупкий баланс. Ну что ж это понятно, но что же теперь делать со старым другом?

Займется Макар грабежом и этим, несомненно, отпугнет часть коммерсантов от Кривова. Можно было бы сдать его ментам, но остается гнев Свояка. Вдруг он поймет, что за этим стоит Нечай? А оставить Макара погулять на воле, так это в первую очередь дурной пример для своих парней. Они и так поглядывают по сторонам, норовят урвать куш покрупней. А если любитель макарон сорвет банк, то, как удержать их от подобных трюков? Но даже не это волновало Нечая. Прежде всего — ему не хотелось делиться властью.

Размышления Нечая прервал грохот бьющейся посуды. Обернувшись, он увидел перепуганного молоденького официанта, пытающегося собрать осколки на поднос, и стоящего над ним управляющего «Версалем».

— Растяпа! Кто тебе только руки к заднице приделал! — начал было отчитывать парнишку управляющий, но, поймав недовольный взгляд хозяина и не поняв, к кому он относится, невольно понизил голос и продолжил разнос шепотом. — Вычту в тройном размере… — донеслось до Нечая.

Далее он не слушал. Как раз в эту секунду в голове Нечая возникло простое решение проблемы.

— Ну что ж, если бить посуду — так всю, — пробормотал Геннадий.

 

ГЛАВА 27

Он приехал на дачу в Лысовку уже вечером, как стемнело. Вслед за машиной Нечая во двор въехало еще три машины, битком забитые его братками. Вышедшего встречать Рыдю он спросил:

— Ну, как они там?

— Трое готовы, а этот еще вошкается, — Рыдя мотнул головой. — Пьет как слон, хрен с ног свалишь.

Геннадий присмотрелся и понял, что его «адъютант» тоже хорош, хотя на ногах Рыдя еще держался.

— Хорошо. Отправляй домой девок и освежись. Ты мне нужен трезвый.

И он прошел в дом.

Троица бойцов Макара отключилась на первом этаже в самых живописных позах. Один спал на диване лицом вниз, у другого на этом же диване лежали только ноги, а сам он валялся лицом вверх и сочно храпел, широко раскинув в сторону руки. У третьего были видны только ноги, торчавшие из-за дивана.

"Погуляли на халяву", — брезгливо подумал Нечай, разглядывая эти живые трупы, раскиданную одежду, пустые бутылки, сломанный стул, остатки закуски на столе и следы блевотины на паласе.

Сверху же доносилось басовитое гудение Макара и пьяненький женский смех. Поднявшись наверх, Нечай увидел самого "героя дня" во всем блеске. Из одежды на его теле была только обильная татуировка, а две девицы в костюмах Евы располагались по обе стороны его расплывшейся туши.

— Нечай, бигсы у тебя, что надо!.. А помнишь, как мы по малолетству в туалете… гуся гоняли… — он изобразил рукой словно занимался ананизмом, и засмеялся мелким, противным смехом.

Нечай поморщился и сделал девицам знак рукой. Одна из них, разомлевшая в объятиях бородача, не поняла его, зато вторая, постарше и поопытней, тут же подхватила свои шмотки и поволокла за собой не понимающую подружку.

— Куда, эй! Шкуры, ко мне!.. Нечай, куда это они? — пьяно покачиваясь, Макар даже привстал с кровати.

— Сейчас они придут, — успокоил его Нечай и, налив в фужер чуть ли не целый стакан коньяка, подал его гостю.

— Давай выпьем, что ли с тобой, а то ты со всеми пил, а со мной нет.

— Давай, — охотно согласился Макар и, в несколько глотков, осушил фужер.

Нечай чуть пригубил свой бокал, а потом отставил его в сторону и подошел к окну. Во дворе Рыдя сажал в машину девочек. Когда автомобиль выехал со двора, Геннадий обернулся и увидел, что его гость спит. Лежал он весьма живописно, раскинув руки и ноги во все стороны.

"О, раскинул грабли по всей кровати, — подумал Нечай, рассматривая застарелого друга. — Даже тут побольше хапнуть хочет. Дурак ты, братец. Нет у тебя будущего. Таких, как ты, отстреливают с неизбежностью восхода солнца. Урвать куш, а потом прожрать его, просрать и спустить в унитаз…"

Его размышления прервал легкий хлопок, донесшийся снизу, а потом, с небольшой паузой, еще два. Вскоре наверх поднялся Рыдя с двумя здоровыми братками.

— Готово, — доложил он хозяину.

— Хорошо. Берите этого, — Нечай кивнул на Макара, — тащите в подвал.

Подхватив под руки бесчувственное тело Макара, парни с трудом потащили его вниз, так, что ноги «гостя» волочились по лестнице.

Нечай, проходя по залу, бросил взгляд на гостей. Они лежали в тех же позах, только тот, что спал на ковре, уже не храпел, а из уха натекло немного крови.

В подвале их встретил среднего роста широкоплечий человек лет пятидесяти с большой круглой головой, обильно украшенной сединами, и окладистой бородой, так же с проблесками серебра. В его облике выделялись большие черные глаза с застывшей навеки печалью, а дополнял картину кожаный мясницкий передник.

Он и в самом деле работал мясником, но до этого, лет двадцать назад, Василий Федорович Сухачёв первую половину своей жизни был дипломированным врачом и жил на юге, в Сочи. Время от времени Василий Федорович подрабатывал, делая криминальные аборты с поздними сроками беременности. К сожалению, одна из его пациенток умерла прямо на столе — не выдержало сердце. Сухачев получил за это десять лет и запрет работать в медицине. Жена развелась с ним на первом году отсидки, и после отбытия срока в местной колонии, бывший медик осел в Кривове. Здесь он приобрел новую, весьма денежную профессию, женился, купил квартиру и машину, у него родилось трое детей. Года три назад Сухачев решил открыть небольшой специализированный мясной магазинчик. Дело у него шло хорошо, но неожиданно на него наехал уголовник по кличке Перо. Кличку он получил не зря, с ножом Перо не расставался никогда и владел им в совершенстве. Сумма, которую он запросил с мясника, повергла того в шок. Убедить туповатого уголовника, что расплатиться с ним Сухачев сможет лишь, продав магазин, ему не удалось. В отместку Перо похитил младшую дочку Сухачева, шестилетнюю Дашеньку, и продолжал настаивать на своем. Тогда мясник обратился к малоизвестному тогда в широких кругах Нечаю. Агентура Геннадия работала гораздо эффективней милицейского сыска. Они разыскали Перо и еще двоих его подельников на одной из заброшенных дач. Не желая испытать на себе искусство виртуоза ножа, Рыдя пристрелил Перо лишь только тот вышел справить на крыльцо малую нужду. Убили и остальных похитителей, а девчонку вернули отцу. Ребенок после этого стал заикаться, но это было не так страшно, главное — что она осталась жива. От платы Нечай тогда отказался, но зато сегодня днем приехал сам и попросил помочь в одном деле.

— Несёте? Хорошо, у меня все готово, — и Сухачев показал рукой на деревянный щит, лежащий на полу. К нему с двух сторон змеились четыре цепи, основательно прикрученные к трубам отопления. Положив тушу Макара на щит, качки удалились, Рыдя велел им готовить тела остальных троих «гостей» к "последнему купанию".

Прицепив руки и ноги спящего бугая к венчающим каждую цепь наручникам,

Сухачев взял приготовленное ведро с холодной водой и выплеснул на Макара. Тот очнулся мгновенно, вскрикнул, попробовал вскочить, но цепи держали крепко. Он снова упал на щит и, ошалело тараща глаза, принялся оглядываться по сторонам. Дождавшись, пока он немного придет в себя, Нечай задал первый вопрос:- Ну что, Макар, очухался? Так, где отдыхают твои орлы и сколько их?

Поняв, наконец, что произошло, Макар снова попробовал вырваться из оков, но, поняв, что это ему не удастся, обрушил на Нечая поток брани.

— Ты, сука, ты что делаешь?! Да тебя же Свояк…!

От крика у него на шее выступили жилы, изо рта летела слюна. Послушав немного "русскую речь", Геннадий сказал бывшему врачу.

— Успокой его.

Сухачев подошел к орущему бугаю с тонкой, гибкой лозой и резко ударил по голому животу. Макар отчаянно взвыл от боли.

— Макар, ты уж сильно не надрывайся, — спокойно увещевал его Нечай. — Жить тебе осталось недолго, так хоть не мучайся зря. Где они?

Но в ответ бородач снова разразился матерной бранью. Со вздохом Геннадий обратился к человеку в переднике:- Займись им плотнее. Пусть все расскажет.

В ответ Сухачев озабоченно спросил: — А он, почему такой полный, это не от больного сердца?

— Нет, не от сердца, — улыбнулся Геннадий. — Просто пожрать чересчур любит.

"Доктор раз обжегся, теперь дует на воду", — подумал он.

Они с Рыдей отошли в сторону и заговорили о своем. Через пару минут Макар, так и не перестававший материть их, завопил абсолютно диким голосом. Оба они невольно оглянулись и поняли, что Сухачев подсоединил провода от розетки к половым органам детины. Отвернувшись, они невольно отошли дальше и продолжили разговор. До Сухачева долетали только отдельные слова разговора: "Оружие… время… сложно…".

Минут через пять крики прекратились, и экс-доктор позвал его: — Геннадий Александрович! Можно спрашивать.

Макар тяжело дышал, его голое тело покрылось потом, словно он вышел из парной. Несмотря на то, что ток отключили, по телу детины продолжали пробегать мелкие судороги.

— Ну, Макар, так, где все твои дружки? — повторил вопрос Нечай.

Макар открыл налитые кровью мутные глаза и с трудом, хватая ртом воздух, ответил: — Мотель «Дубки»… корпус номер… четыре.

— Сколько их?

— Восемь… человек. Только все равно… тебе это боком выйдет. За меня…

— "За меня — за меня!". За тебя сейчас горшок дерьма не дадут. Оружие у них есть?

— Да. Четыре ствола и «калаш». Только зря ты все это… затеял… Свояк не простит, — Макар твердил эту фразу, словно пытался убедить не только Нечая, но и себя.

Нечай махнул рукой.

— Да брось ты. Тебе уже будет все равно. Лучше скажи, — Геннадий даже присел на корточки рядом с телом, — это правда, что Свояк расплевался с Тенгизом?

— Да. К нему хочешь обратиться? Только Тенгиз слабак против Свояка. У него и «пехоты» в два раза меньше.

Макар смолк, приподнял голову и встретился взглядом с Нечаем. В нем уже не было ярости, скорее усталость и сожаление.

— А я ведь когда ехал, так радовался, что увижу тебя.

Больше он не сказал ничего, только попробовал дотянуться скованной рукой до ноги Нечая, похоже было, что его тело снова начинало обретать силу. Геннадий быстро отошел в сторону, оглянулся на доктора и сделал жест рукой, словно убирал что-то. Они с Рыдей поднимались по лестнице, когда сзади коротко вскрикнул и быстро перешел на замирающий хрип голос Макара.

Поднявшись наверх, они развернули крупную карту области.

— Вот эти "Дубки", — ткнул пальцем Нечай. — Далековато, километров семьдесят.

— Знаю я эти "Дубки", — припомнил Рыдя. — Бывший пионерский лагерь. Деревянные хибары в лесу, стоят друг от друга метрах в пятидесяти.

— Ну, это даже лучше, чем я думал. Кто у тебя самый толковый из парней?

— Фугас, — не задумываясь ответил Рыдя.

— Позови его, сейчас все обсудим.

Рыдя удивленно посмотрел на него. Он рассчитывал сам заняться этим делом. Поняв его взгляд, Нечай сказал своему "адъютанту":

— Тебе я ещё озадачу. В другую сторону поедешь.

Подойдя поближе, он положил руку на плечо Рыде.

— Только на тебя, Серега, я рассчитываю, как на себя.

Нечай очень редко называл его по имени, а с такой доверительной интонацией — никогда. Рыдя понял, что дело, которое он ему готовит, более чем рискованное. Но Геннадий хорошо знал своего друга. Риск делал Рыдю более собранным и спокойным, и этим он походил на Нечая.

 

ГЛАВА 28

Было полшестого утра, когда люди Нечая окружили коттедж номер четыре. Рыдя не ошибся, раньше это действительно был пионерский лагерь. От того времени остались и ворота со скрещенными пионерскими горнами, и трибуна для руководства пионерскими парадами, и мачта для флага.

Фугас нервничал. Давно уже рассвело, они могли начать дело и раньше, но Нечай во время инструктажа два раза напомнил ему, чтобы все началось не раньше шести часов пятнадцати минут.

— Если я не позвоню — значит, можешь начинать.

За этот час ожидания парни немного расклеились, и Фугас, прошедший Афганистан — всерьез опасался, как бы они не перегорели.

Ему было под сорок. Высокий, поджарый, с длинным скуластым лицом и рыжеватыми волосами, Фугас был одет, как и все остальные, в пятнистый камуфляж, только вместо черной шапочки-маски на голове красовалось армейское кепи с удлиненным козырьком. Покосившись на своего соседа, Фугас поморщился: тот обрывал лепестки у ромашки, сосредоточенно шевеля губами. Фугасу хотелось подать команду и встряхнуть парней, но он сдержался и все-таки дождался, пока минутная стрелка застыла в нужном ему положении, и только потом негромко скомандовал: — Подъем!

Все было распределено заранее. Пока все оцепляли большой приземистый коттедж с цифрой четыре над входом, один из боевиков быстро вскарабкался на столб и перерезал телефонный кабель.

Фугас первым вскочил на крыльцо и хотел уже вышибить легкую дверь, но тут она сама открылась и в дверном проеме показалась сонная всклокоченная девица в одном бикини. Фугас успел зажать ей рот раньше, чем она вскрикнула, оттащил в сторону и, закрыв коленкой дверь, шепнул на ухо потрясенной дамочке:

— Тихо! Милиция, — а потом спросил. — Сколько их там?

— Не-не считала, — запинаясь, ответила она. Магическое слово «милиция» ее немного успокоило. — Человек десять.

— Они все бородатые?

— По-оловина.

— Оружие есть?

— Да. Видела пистолет, — припомнила девица.

— Ну, хорошо, подожди здесь, — он толкнул ее в руки напарника, кивнул остальным и первым ворвался в дверь.

Когда в коттедже поднялась отчаянная пальба, девушка поняла, что на самом деле это вовсе не милиция. Вскрикнув, она укусила за руку державшего ее парня и, вырвавшись, бросилась бежать в лес. Она почти добежала до ближайших деревьев, когда с крыльца полоснула автоматная очередь. Девушка упала, а Фугас обрушился в руганью на зазевавшегося парня.

— …Раззява! Что стоишь, сходи посмотри, вдруг она ещё жива.

Оглянувшись по сторонам, он заметил в ближайшем коттедже, метрах в пятидесяти, белевшие лица обитателей. Парни его были в масках, а лицо самого Фугаса они вряд ли могли рассмотреть с такого расстояния, но для профилактики он, не целясь, полоснул очередью по окнам.

— Сидеть, суки, — пробормотал он себе под нос, а потом скомандовал. — Уходим.

В лесу, на проселочной дороге, стояли три автомашины. В одну из них, милицейский УАЗик с номером Кривовского отделения милиции на боку, они сгрузили все оружие и униформу, и неторопливый вездеход растаял где-то в лесу. Весь остальной народ налегке расселся в две «девятки», и они, проехав с полкилометра, влились в оживленный поток магистрального шоссе. Через час все три машины были уже в Кривове.

В это прекрасное летнее утро Свояк поднялся, как обычно, ровно в шесть. Особой нужды в этом не было, он мог бы спать хоть весь день, но долгие годы отсидок давали о себе знать въевшимся в организм распорядком зоны. Нашарив ногами домашние тапки, пошел на балкон.

В шевелюре Свояка давно не осталось ни одного черного волоса. Такого же цвета окладистая борода обрамляла лицо. Именно подражая ему, отрастил бороду Макар, а затем и половина его бригады.

Выйдя на балкон, опоясывающий второй этаж его причудливого особняка, старик глянул на пейзаж, и нахлынувшая волна восторга поднялась из его заскорузлой души. Еще бы! Этот дом в свое время был дачей секретаря обкома и стоял на высоком холме в самом центре заповедника. Окружала его холмистая местность, густо поросшая лесом, виднелись живописные скалы на горизонте и поблескивающая серебряная змейка реки. Солнце, только поднявшееся над горизонтом, еще не разогнало голубоватую дымку тумана. Ради этих нескольких минут Свояк тратил целый час, добираясь сюда из города, и поделать с собой ничего не мог. Как часто бывает, старый убийца отличался некоторой сентиментальностью.

Именно в эту секунду стоящий метрах в трехстах от дачи Рыдя удобно пристроил в развилке дерева винтовку и поймал его в перекрестье оптического прицела. Сергей немного волновался. Хотя в молодости он ходил в секцию стрельбы, а в армии числился снайпером в своей роте, но это было очень давно. Лет пятнадцать он вообще не держал в руках оружия и никогда не стрелял с такого большого расстояния. Вдохновляла его только винтовка, которую он держал в руках. Мощная, немецкого производства, ручной сборки, она поразила его еще полгода назад, когда они с Нечаем опробовали ее в заброшенном карьере. Цейсовская оптика позволяла разглядеть цель с огромного расстояния, а пули ложились точно так, как хотел стрелок, не ниже и не выше. До поры до времени это ружье лежало мертвым грузом, но вот теперь пришел черед поработать и ему.

Высокий, худощавый, чуть сгорбленный человек с белоснежной шевелюрой в паутине прицела виделся совсем рядом. Рыдя даже рассмотрел, что его губы шевельнулись. Он не знал, что в эту секунду Свояк произнес: "Как хорошо!"

Ветер дул стрелку в спину, так что поправку на ветер можно было отбросить. Старых навыков Сергей не забыл: поймав голову седобородого в перекресток прицела, он плавно потянул спусковой крючок.

Приглушенный треск выстрела и легкий толчок отдачи поразили его несоответствием легкости исполнения с убойной силой оружия. Оптический прицел дрогнул и показал, как откидывается назад голова старого вора, тело валится назад и замирает у стены в невозможной для живого человека позе.

"Дело сделано, — думал Рыдя, удаляясь от дома к проселочной дороге, где ждал его автомобиль. — Нечай будет доволен".

— Все окей, — только и сказал он в микрофон рации.

Нечай посмотрел на часы и улыбнулся. Было как раз шесть пятнадцать. В это время Фугас уже уничтожал пехоту Макара.

Тело старика обнаружили через полчаса. Охранник, вышедший покурить на свежий воздух, увидел на асфальте лужицу свежей крови, а, подняв глаза, понял, что она натекла сверху.

Убийство Свояка тут же приписали Тенгизу. Началась затяжная, более чем на полгода кровавая война за наследство седобородого вора. Она унесла жизни более чем тридцати боевиков с обоих сторон и кончилась только со смертью Тенгиза и большинства его земляков.

Нечай оказался прав. При таком "битье посуды" о банде Макара никто и не вспомнил. На некоторое время он вздохнул с облегчением.

 

ГЛАВА 29

К этому времени пошел уже второй год срока лейтенанта Ремизова. Волей и не пахло. Незаметно подкралась осень, отзвенели последние деньки бабьего лета, пошли заунывные серые дожди. Холода в этих северных местах наступали раньше, чем в Кривове. Хмурая погода и чавкающая под ногами грязь еще сильней угнетали психику осужденных. Чаще стали вспыхивать ссоры и драки, порой по малейшему и самому глупому поводу. Нависла угроза и над самим Вырей. С очередным конвоем в зону прибыл некто Урал. По тому, как забегали перед новеньким шестерки, Ремизов понял, что вновь прибывший — человек влиятельный. Высокий сутуловатый мужчина с длинным лицом, на котором особенно выделялись темно-карие глаза и крупные губы, с постоянной усмешкой, Урал высокомерно принимал поздравления с прибытием.

— Вот сука, опять нас с ним судьба свела, — услышал Ремизов сзади голос Выри.

— Кто он? — спросил Алексей, не поворачивая головы.

— Медвежатник, деловой. Два раза нас судьба сводила, но в третий — я чувствую, уже не разведет. Леня, надо его убрать.

Ремизов покосился на Вырю. Лицо у пахана было встревоженное, глаза светились ненавистью.

— За что? — спросил Алексей.

— Нутром чувствую, что стукач, а доказать не могу. Актер! Ну, вот хоть убей, не верю я ему.

— А он про это знает?

— Да, — Выря отогнул ворот рубашки и показал на шее застарелый шрам.

— Его работа.

Начал Урал круто. На вечерней поверке он безо всякого повода выругал матерно дежурного офицера, за что был избит дубинками и отправлен в карцер. Вышел он оттуда через десять дней, с той же нахальной улыбкой и безмерно возросшим авторитетом.

— Вот, посмотри, из карцера пришел, а как с курорта, даже не чихнул, — прокомментировал старый уголовник.

Ремизов поневоле согласился. Каменный, неотапливаемый мешок и летом вытягивал из организма все соки, а поздней осенью, и подавно. А вскоре в карцер загремел сам Выря. На утреннем разводе объявили, что он снимается с должности и переводится на погрузку шпал. Выря был просто обязан отреагировать на подобное унижение, что он и проделал, может быть, не так эффектно, как его главный враг, а затем отправился на правеж.

Из карцера Выря вернулся через десять дней уже с температурой и прямиком отправился в лазарет. Навестивший его Ремизов сразу отметил частый глубокий кашель, сотрясавший тело старого уголовника. Тот явно похудел, даже по лицу чувствовалось, что его мучает температура, глаза блестели лихорадочным огнем.

— Иди-ка, зема, погуляй, — Выря спровадил единственного соседа по палате.

Алексей в это время выгружал подарки: пару пачек чая, сигареты, стакан спирта в неизменной мягкой упаковке.

— На мое место, конечно, Урала сунули? — первым делом спросил пахан.

— Да, — подтвердил Ремизов, — часть артельщиков уже на него работает.

— Так и знал! — тут Вырю скрутил очередной приступ кашля, но, чуть отдышавшись, он сразу перешел к делу. — Леня, надо его убрать. Я устрою тебе побег, но перед этим ты замочи Урала.

Ремизов думал недолго. Цена свободы была велика, но есть ли цена у свободы?

— Хорошо, — сказал он пристально наблюдающему за ним пахану. — Я согласен. Что надо делать?

Через два дня к мастерской, где работал Ремизов, подъехал самосвал «ЗИЛ-130». Опилки и щепу от основных цехов отправляли вагонами в другой город на гидролизный завод, а от этой небольшой мастерской стружку и мусор раз в неделю вывозили за территорию зоны, на свалку. Рядом с шофером сидел сержант-контролер из старослужащих, отвечающий за то, чтобы никто не проник в кузов во время погрузки. Ремизов, увидев машину в окне, сразу двинулся к дверям инструменталки, на ходу вытирая руки тряпкой. Урал был один. Разувшись и положив босые ступни на табуретку, он наблюдал, как шевелятся заскорузлые пальцы под веселые хрипловатые звуки, доносящиеся из перемотанного изолентой старенького транзистора.

— Тебе чего? — лениво спросил он у Алексея.

— Мне сверло на восемь, а то это сломал, — Ремизов старался говорить как можно подобострастно. Урал, зная, что он человек Выри, недолюбливал его, хотя напрямую не проявлял этих чувств.

— Возьми вон там, в верхнем ящике, — Урал небрежно кивнул в сторону стеллажа слева от себя и снова сосредоточился на созерцании своих конечностей. Ремизов продолжал идти на него. Урал поднял глаза, встретился взглядом с лейтенантом — и все понял. Резко вскочив на ноги, он рванулся навстречу Алексею, но не успел. Узкое лезвие стамески, словно само, вошло в его сердце. Какую-то долю секунды они стояли друг против друга, затем темно-карие глаза Урала затянула поволока смерти, правая рука судорожно сжала рукав спецовки Ремизова. Алексей почувствовал, как тяжесть мертвого тела начала давить на ручку стамески, он отпустил ее, и Урал мягко опустился на пол, потянув Ремизова за собой.

Освободившись от его прощального объятия, Алексей прислушался: сквозь веселенькую музыку неунывающих негров со стороны улицы донесся требовательный автомобильный гудок. Это шоферу надоело ждать, когда же урки соизволят загрузить самосвал.

Выйдя из каптерки, Ремизов чуть заметно кивнул одному из зэков и, торопливо надев свой бушлат и шапку, поспешил к выходу.

— Лень, ты куда? — спросил его попавшийся по дороге напарник.

— В контору, посылка пришла, — буркнул Ремизов на ходу.

— О, сегодня, значит, похаваем от души, — вслед ему засмеялся зэк.

Выйдя на улицу, Ремизов двинулся вдоль стены цеха, стараясь не смотреть на машину.

— Эй, нас там скоро загрузят? — открыв дверцу, окликнул его нетерпеливый шофер.

— Да сейчас, идет он уже, — буркнул Алексей, сворачивая за угол.

Действительно, в дверях мастерской показалась мощная фигура Серого, человека отвечающего за погрузку и разгрузку машин. Он что-то жевал, и его квадратное, невозмутимое лицо профессионального грабителя остановило водителя, уже приготовившего упреки по поводу задержки. Плюнув, он сел за руль и закрыл дверцу кабины. Шофер был гражданским, работал здесь недавно и вполне откровенно побаивался обитателей этого учреждения. Серый двинулся к громадному баку, в который сваливали опилки и прочий мусор, а в это время из цеха с дикими криками выскочили двое: щуплый парнишка и преследующий его здоровенный детина, тут же прижавший пацана к стене и начавший что-то выкручивать у него из рук. Сержант, сидевший в кабине, сразу заинтересовался: из рук парнишки выпал блеснувший полированной латунью массивный портсигар. Соблазн был слишком велик. Сержант выскочил из машины с целью экспроприации шедевра воровского искусства.

— Ну-ка, дай сюда! — обратился он к здоровяку, успевшему поднять портсигар с земли.

— Может не надо, начальник? — расплылся в улыбке здоровяк, пытаясь спрятать портсигар в рукав. — Я его полгода делал, на воле козырнуть хотел.

— Дай сюда, говорю! — повысил голос служака.

— Ну, командир, может договоримся? Я тебе лучше мундштучок наборный подгоню. А это ж я для себя делал.

— Дай сюда, кому говорю!

Пока шел торг, Серый подцепил крючками объемный бак и, манипулируя кнопками, поднял его вверх. Сделав это, он свистнул, шофер глянул в зеркальце заднего вида и сдал машину назад. Ремизов, все это время стоящий за баком, поднырнул под него и ящерицей проскользнул в кузов. Упав плашмя на холодный, железный пол, он покосился на застывшую громаду массивной емкости, прикрыл заранее приготовленной тряпкой голову и замер в ожидании.

— Эй, начальник, высыпать? — услышал Алексей голос Серого.

— Погоди, проверю кузов, — донеслось до Ремизова, и сердце у него оборвалось.

"Все, сгорел!" — подумал он, но тут сержант начал ругаться. За долгие годы эксплуатации под кран-балкой образовалась громадная яма с густой липкой грязью, куда пришлось бы лезть сержанту, пачкая зеркально-чистые сапоги.

— Подними повыше, потом высыпай! — в конце концов, крикнул он Серому и махнул рукой с зажатым в ней реквизированным портсигаром. Ремизов услышал, как загудел электродвигатель, затем послышался скрежет и стук, это Серый сбивал длинной палкой запорный крючок с откидывающегося днища. Раздался грохот, и куча опилок, обрезки деревяшек, пустые пачки из-под сигарет и чая — словом, весь этот мусор хлынул на Алексея. Что-то больно ударило его по ногам, сильный удар пришелся и по почкам, рыхлая сыпучая масса перекрыла дневной свет. И, как ни старался укрыться Ремизов, содержимое бака упорно лезло через воротник и шапку, липло к телу, а еще хуже все это забивалось в рот и нос. Несмотря на кажущуюся воздушность опилок, придавило его солидно, но главная опасность состояла в том, что, не смотря на все предосторожности, часть опилок непостижимым образом все же проникла под тряпку и набилась в ноздри. Алексею нестерпимо хотелось чихнуть. Убрав руки с головы, Ремизов попробовал зажать нос, но это помогало мало, и он возблагодарил бога, когда машина все-таки тронулась, и Алексей успел от души чихнуть пару раз, но тут самосвал снова остановился, и затаившийся лейтенант услышал зычный бас начальника зоны:

— Что везешь? — спросил он.

— Мусор, товарищ подполковник! — бодро доложил сержант.

— Места много осталось?

— Да есть еще, — судя по звукам, охранник подтянулся и заглянул в кузов. — Треть кузова.

— Тогда заверни к старому складу, пусть погрузят еще и половняк.

Троица зэков, так мастерски разыгравшая сценарий Выри, с беспокойством наблюдала издали за переговорами офицера и подчиненного. Когда самосвал, вместо того чтобы поехать к воротам, свернул в другую сторону, они машинально последовали за ним и, завернув за угол цеха, с полчаса наблюдали, как с десяток зэков кидали в кузов обломки кирпича и другой строительный мусор.

— Хана парню. Не повезло Лёньке, — сказал Серый, когда осевший на рессорах, доверху нагруженный грузовик поехал к воротам.

 

ГЛАВА 30

Это было ужасно. Хорошо еще, что тяжесть нарастала постепенно, а опилки гасили удары кирпичей. Повинуясь интуиции, Алексей поднялся на четвереньки и уже в таком положении дожидался конца этого ада. Теперь он не мог защитить руками лицо от забивающих рот и нос опилок, временами ему нечем было дышать, и, отплевываясь, он глотал живительный воздух вместе с этими проклятыми опилками. А тяжесть все росла. Руки, ноги, шея — все затекло. От напряжения он истекал потом, тяжесть, давившая на него, казалась непомерной. Алексей уже начал постанывать под ее гнетом, но тут глухой стук ударов прекратился, и машина, покачиваясь на колдобинах, медленно тронулась с места. Ремизов каждой клеточкой своего тела ощущал кочки этой дороги. Груз колыхался, словно вода, и временами очень сильно. Сжав зубы, Алексей думал только об одном — лишь бы не упасть. Подняться он бы уже не смог.

Вскоре машина остановилась, послышались голоса, лай собак.

"Ворота", — понял Ремизов, но ни испугаться, ни затаиться не сумел: все силы уходили на борьбу с грузом. Ему показалось, что стоянка длилась целую вечность, но, наконец, грузовик тронулся и, судя по меньшей амплитуде толчков, выехал на асфальт. Алексей подумал, что теперь будет полегче, машина ехала ровней, но тут грузовик влетел в выбоину, и весь груз подпрыгнул вверх вместе с лейтенантом. Удар этой массы был чудовищен, Алексею показалось, что захрустели его кости, а в глазах поплыли цветные круги. Но он все же устоял, восстановил дыхание и попробовал выкарабкаться из-под груза камней. Сначала масса, давившая на плечи, даже не шелохнулась, на секунду проскользнул страх, что он не сможет выбраться, так и останется погребенным в этой могиле. Но Алексей отбросил прочь эту жуткую мысль и, продолжая задыхаться, тянулся и тянулся по миллиметру вверх, до звона в ушах, до кровавых пятен перед глазами.

Наконец непомерная тяжесть дрогнула и поддалась. Алексей застонал, вкладывая в этот порыв всю свою ярость и, раскидывая кирпичи, вырвался на поверхность.

Первым делом он выплюнул набившиеся в рот опилки, а выпростав из завала руки, прочистил нос и отдышался. С большим трудом вытащив из-под кирпичей ноги, Ремизов очутился наверху и тут же пригнулся. Слишком он был заметен на груженном с верхом самосвале. На его счастье, дорога на свалку не пользовалась популярностью среди автолюбителей, и машины попадались только на встречном курсе.

Холодный осенний ветер сразу освежил его, и Ремизов начал раздумывать, что ему делать дальше.

"А если самосвал не остановится, что тогда? Вывалит вместе с кирпичами, вот это будет хохма!" — подумал Алексей, но, на его счастье, машина вскоре остановилась, хлопнула дверца кабины.

— Привет, Василь!

— Здорово, Петро. Ты что, в колонию, что ли, ушел?

— Ну да, в РСУ ни черта не платят, да с механиком поругался.

— А там кто, все Брызгалов?

— Он, старый черт!

— Ну, я с ним в свое время тоже хлебнул. Эх, и змей!

— Да еще какой!

— А сколько в зоне огребаешь?

Под нехитрый разговор двух шоферов Ремизов кошкой выпрыгнул из кузова, перебежал кювет и скрылся в лесу.

 

ГЛАВА 31

Ремизова хватились очень быстро. Сначала нашли труп Урала, и произошло это минут через пять после того, как машина с мусором выехала за ворота зоны. Когда после переклички стало ясно, что не хватает бывшего лейтенанта Ремизова, начальство пришло к правильному выводу, что именно он убил особо ценного стукача по кличке Артист.

Также быстро просчитали они и метод побега. За это время зону покинул только один самосвал с мусором. Первым делом притянули к допросу чистоплюя-сержанта, и тот быстро припомнил всех "артистов оперы и балета", отвлекавших его возле машины. Но те были готовы к тому, что их потянут к «хозяину», и клятвенно божились, что ничего не видели и ничего не слышали. Сунув комиков в карцер, полковник вытер пот с лица и с душой выругался.

— Да что вы волнуетесь, товарищ полковник? — попробовал его успокоить молоденький лейтенант, пропустивший через ворота злосчастную машину. — Там кирпичей накидали несколько тонн, наверняка его раздавило.

— Запомните раз и навсегда, молодой человек, — с пафосом начал полковник, — там, где нормальный человек сдохнет, зэк выживет. Можете поверить мне на слово, тридцать лет с этими сволочами дело имею.

Допросили и гражданского шофера. Зачем тот соврал, что не останавливался в пути, он, наверное, не смог бы объяснить и сам. Такова уж психология запуганного советской властью поколения: лучше отрицать все, чем сознаться в малом. Приехали на свалку, и водитель показал место, куда высыпал груз. Увы, за это время рьяный бульдозерист столкнул в овраг не одну машину с мусором. Бестолково потоптавшись на утрамбованной площадке, где под тоннами мусора должно было покоиться тело его подопечного, полковник глянул на равнодушно сидевшую розыскную собаку и пропустил мимо ушей заверения лейтенанта: — Ну, вот видите, товарищ полковник. Все нормально.

Опытный старый служака раздраженным тоном ответил: — И все-таки надо проверить. Чувствую я, что всплывет этот чёртов Ремизов и устроит нам небо в алмазах. Майор, ищите экскаватор, будем копать тут. Оградите участок, чтобы никто больше сюда мусор не сваливал. Вы, лейтенант — возьмете людей, одну из собак и двинетесь от свалки назад, к зоне, держась правой стороны дороги. А вы, капитан, — повернулся командир к другому офицеру, — то же самое сделаете по левой стороне дороги. Действуйте!

К этому времени Ремизов вышел из леса к большому дачному массиву.

Сезон уже кончился, но Алексей не стал рисковать и маячить на пустынных улочках, а, зайдя на первую же дачу, продолжил свой путь, форсируя один забор за другим. При этом он не забывал заглядывать в убогие и крошечные домишки. Прежде всего его интересовали одежда, обувь и еда. Сначала ему не везло, но потом он все-таки нашел старый свитер себе по размеру. Хозяин этой дачи почему-то не слил на зиму воду из бака и Ремизов почувствовал нестерпимое желание помыться.

Раздевшись по пояс, он долго вытряхивал из одежды опилочную труху. Покончив с этим, Алексей пробил кулаком тонкий, прозрачный лед и долго с наслаждением мылся обжигающе ледяной водой. Тело у него горело от зверской процедуры, каждая мышца тела звенела как струна, и только тогда Алексей поверил, что все-таки он на свободе.

Вытеревшись не слишком чистыми дачными тряпками, Ремизов снова влез в свою зэковскую робу и даже удивился, насколько это было неприятно. В зоне ему было все равно, что есть и что носить.

Продолжив свой поход по дачам, Алексей нашел в одном из домиков немного спичек, полпачки чая, разжился довольно сносным шарфом, но самое главное — тупым ржавым ножом спорол с бушлата и спецовки проклятый лагерный номер. После этого он поддел под штаны пару старых трико. От мародерского угара его оторвал заурчавший вдалеке двигатель автомобиля. Алексей понял, что он увлекся. Несколько секунд он прислушивался, и ему показалось, что он различил отдаленный собачий лай.

"Неужели ищут?" — подумал он, и тут с противоположной стороны услышал приглушенный стук железнодорожных колес. В ту сторону Ремизов и побежал, не теряя времени. Небольшие заборы он перепрыгивал, а те, что выглядели подряхлей, валил мощным ударом ноги. Минут пятнадцать подобного кросса с препятствиями не утомили его, а скорей разогрели. Выбравшись на крайнюю дачу, он увидел, наконец, железнодорожную насыпь. Между садовым участком и железной дорогой находился большой пустырь, метров триста открытого пространства. Слева, на горизонте, виднелись трубы какого-то завода, туда и вела одноколейка.

Ремизов некоторое время раздумывал, потом собрался с духом, вышел на открытое поле и, не торопясь, двинулся к дороге. Хотя кругом не было ни души, ему казалось, что за ним наблюдают десятки глаз, и он ждал, что сейчас его окликнут, и долгожданная свобода для него кончится навсегда. Добравшись до жидких кустов около насыпи, Алексей затаился в какой-то яме и прислушался. Было тихо. Некоторое время он раздумывал, что ему делать. Ждать здесь, или идти дальше, по шпалам? Вдалеке приглушенным треском рассыпалась стрельба. Ремизов узнал характерный звук автомата Калашникова. Первым его желанием было бежать, но тут рядом раздался гудок тепловоза, и через пару минут показался небольшой состав, неторопливо постукивающий по стыкам рельсов. Алексей вжался в землю, уже темнело, и он надеялся, что его не заметят из кабины тепловоза. Так и произошло. Машинист, помощник и сцепщик горячо обсуждали очередной проигрыш наших футбольных клубов в еврокубках, и совсем не обратили внимание на кусок тряпья, валяющийся в кустах. Сыграл на руку Ремизову и легкий изгиб железной дороги, он вскарабкался сначала на насыпь, а потом и в вагон, оставшись незамеченным.

Открытый сверху так называемый полувагон оказался доверху заполнен белым, силикатным кирпичом. Минут пять Алексей яростно откидывал кирпичи из одного угла вагона, пока не получилось довольно приличное углубление, где он и пристроился, ворочаясь на жестких угловатых кирпичах.

Первое время он с беспокойством думал о странной стрельбе и интуитивно связывал ее со своим побегом. Только не мог понять — почему стреляли вертухаи? Это было действительно так. Поисковая группа, возглавляемая лейтенантом, наконец, достигла того места, где беглец спрыгнул с грузовика. Собака, бежавшая до этого совершенно спокойно, вдруг подобралась, ткнулась носом в землю и рванула в лес. Неизвестно, как бы развернулись события в дальнейшем, если бы за первым же деревом они нос к носу не столкнулись с огромным красавцем лосем. Собака залилась отчаянным лаем, люди немного опешили, а зверь, совершив огромный скачок, рванул в чащу. Но лейтенант, сорвав с шеи автомат, успел пустить вслед ему длинную очередь. Каким-то чудом он попал, лось упал на землю, попытался подняться, но пуля попала в позвоночник и остальные выстрелы, те, что слышал Ремизов, уже добивали подранка. Овчарка, озверелая от запаха крови, и думать забыла о преследовании какого-то зэка, чей запах она почувствовала за несколько секунд до встречи с лосем.

Полковник выругал лейтенанта за неполное исполнение приказа, но поблагодарил за весомый довесок к скудному офицерскому пайку.

Об этой случайности, во многом определившей его судьбу, Ремизов так никогда и не узнал. Примерно через полчаса после того, как он залез в вагон, состав после длительного маневрирования остановился. По грохоту проносящихся поездов и голосу громкоговорителя, объявляющего о прибытии электрички, Алексей понял, что они прибыли на станцию.

Стояли здесь долго. До Ремизова долетали самые обычные, житейские звуки: шум проезжающих автомобилей, переговоры обходчиков и грузчиков, обрывки разговоров прохожих и звонкий смех женщин. Звуки казались ему резкими, раздражающе громкими, к тому же слепил глаза яркий свет дуговой лампы с высокой мачты. Грохот пролетающих составов возбуждал его непонятной, рвущейся из глубины души тревогой. И если раньше Алексей оставался, на удивление, хладнокровным, то сейчас был готов запаниковать без всяких видимых причин.

Но особенно его поразило, когда после долгого протяжного скрежета тормозных колодок и грохота открываемой двери прозвучал радостный детский крик: "Папа, папа приехал!" — У Алексея на глаза навернулись слезы. Он вспомнил себя таким же маленьким, явственно увидел отца, возвращающегося после длительной командировки, высокого, мощного, в красивой военной форме. А рядом почему-то плачущую мать, шепчущую себе под нос: "Слава Богу, живой!" Тогда он не мог понять, как это можно плакать от радости.

Алексей стер с глаз соленую влагу, завязал под подбородком завязки шапки, сунул ладони в рукава бушлата и, свернувшись калачиком на немилосердно жестких кирпичах, попробовал уснуть.

 

ГЛАВА 32

А между тем дела в Кривое шла своим чередом. Занимаясь привычной криминальной деятельностью, Нечай не мог не обратить внимание на такой выгодный бизнес, как торговлю наркотиками. Угрызения совести его не волновали: если какие-то дураки решили расстаться с жизнью таким способом, то почему бы из этого не извлечь прибыль? Не он начал этот бизнес, не он и кончит.

Начав приторговывать "белой смертью", Нечай с каждым месяцем наращивал объемы торговли «кайфом». И тут он столкнулся с сильными конкурентами. Таким видом «услуг» в Кривове давно промышляли цыгане.

Первые из них появились в Кривове после войны. Сначала приехали два семейства, многочисленные, грязные, шумные. Они поселились в пустующих домах в районе, именуемом Владимирском поселке. Когда-то это была самая обычная деревня на окраине быстро растущего города, ничем особенно не примечательная. Но со строительством еще до революции военных заводов в близлежащее озеро Утиное начали сбрасывать отработанную техническую воду с запахом тротила. Сначала угробили озеро, а уже после второй войны, в сороковых, чудеса начали происходить и с деревней. Почему-то повысился уровень почвенных вод, и если раньше до них надо было копать добрых пять метров, то теперь в местных колодцах почти вровень с землей стояла желтая, мутная жидкость. На весь район остался только один колодец с нормальной водой. Прямо по улицам деревни начал расти камыш и тальник, а дома, даже сработанные недавно, подвергались стремительному гниению, и хозяева с радостью продавали их за полцены все подъезжающим и подъезжающим цыганам. Они занялись обычным цыганским промыслом: воровали и торговали, скупали краденое и спекулировали. Женщины ходили по городу, таская за собой сопливых детей, обзванивая квартиры и собирая подаяние, как погорельцы. Женщины постарше, те гадали около базара, назойливо приставая к прохожим. Но все это время цыгане жили бедно. Все их доходы просто съедались многочисленным и прожорливым потомством.

Больше всего для процветании «фараонова» племени сделал незабвенный «комбайнёр» Михаил Сергеич. После его указа о борьбе с алкоголизмом камыш уже не рос по дорогам Цыганского поселка, его вытоптали многочисленные поклонники "зеленого змия". А с началом девяностых годов в цыганском поселке уже во всю властвовал опий. Теперь даже самые бедные из цыган них разъезжали на подержанных иномарках. Но только у одного из них, у того самого Гриши Графа стоял большой кирпичный дом с громадным сеновалом и конюшней. Все остальные так и прозябали в своих наполовину сгнивших домах, не удосуживаясь порой залатать прогнивший пол. К этому времени Владимирский поселок окончательно переименовали в Цыганский.

До поры Нечай не воспринимал цыган как своих конкурентов в тайном промысле, пока в августе уголовка не перехватили крупную партию наркотиков, перевозимых в автомобиле. В результате полгорода на три дня остался без «ширева». Все эти дни посёлок был просто оккупирован многотысячной толпой трясущихся в отходняке наркоманов. Прослышав об этой стихийной «демонстрации», Нечай приехал посмотреть на нее. Достаточно поколесив по разбитым дорогам Цыганского поселка и вдоволь наглядевшись на снулые рожи наркоманов, Нечай спросил у Рыди, неизменно сопровождавшего шефа:

— Почем нынче доза?

Рыдя ответил со знанием дела.

— Тормозни-ка вот здесь, — попросил Геннадий. Рыдя тут же остановил джип и вопросительно посмотрел на хозяина. Ему показалось, что тот считает, беззвучно шевеля губами и не отрывая глаз от толпящихся на перекрестке людей. Он не ошибся. Вскоре Нечай достал из кармана небольшой калькулятор, подсчитал примерное количество людей, находящихся сейчас на этих улицах, перемножил на стоимость одного укола, затем помножил все это на два и показал высветившуюся на табло сумму своему подручному.

— Смотри, — сказал он, — это цыгане имеют за день.

Рыдя присвистнул.

— Неплохо!

— Плохо, — не согласился с ним Нечай, — нужно, чтобы все это шло к нам. В следующий раз надо закупить ширева в несколько раз больше, с учетом этих вот всех.

И он кивнул головой в сторону роящихся в бестолковом кружении наркоманов.

Рыдя вопросительно глянул на «патрона». Они слишком хорошо понимали друг друга и, хотя вопрос не прозвучал, Нечай все-таки ответил на него.

— Не знаю, но что-нибудь придумаю.

Они уже выбирались из проклятого района, когда внимание Нечая привлек лихой всадник, проскакавший навстречу им на вороном коне. Красная рубаха, черная, развевающаяся по ветру кудрявая шевелюра и смуглое красивое лицо не оставляло сомнений в национальной принадлежности всадника. Рыдя просигналил ему, и цыган в ответ радостно махнул рукой.

— Кто это? — удивился Нечай.

— А это Гриша Граф, самый богатый из цыган, вон его дом, на пригорке, — Рыдя кивнул на стоящий в некотором отдалении большой особняк за высоким деревянным забором. — Троих лошадей держит для забавы. Это семейство уже при мне в городе появилось, в конце шестидесятых. Ходили слухи, что они из настоящих цыганских баронов. По крайней мере, старшего брата Гришки, Василия, так все и звали — Барон. Царство ему небесное.

— И что с ним стало? — спросил очень внимательно слушающий его Нечай.

— Убили его лет семь назад. Лихой был парень, гордый. Не чета остальным нашим цыганам. Они только и знают, что своих баб гонять по пьянке. А Васька человек был! Оскорбил его один цыган, он за нож, порезал его хорошо. Тогда родня того парня подкараулила Ваську около дома с обрезом. Только он тоже оказался не лыком шит. Его изрешетили, но и он успел обоих ножом за собой на тот свет утащить. А живучий какой был, чертяка! Трое суток еще жил. Его врагов уже хоронили, а он еще в больнице от боли песни орал.

— Песни? — удивленно переспросил Геннадий.

— Да, тягучие такие, заунывные. А потом боль как подкатит, он и заорет ее во всю глотку, на всю больницу. Мурашки у всех по шкуре. Медсёстры навзрыд плакали.

— Ты-то откуда все это знаешь? — спросил, всё более и более удивляясь, Нечай.

— Да я же тут рос рядом, по соседству. Наш дом последним в этом районе русским оставался. Я уж сидел, когда его батя цыганам продал. А с Васькой мы вообще дружили. Мать их знал, тетю Зою. Суровая была женщина, властная. Даже Васька ее боялся, а ведь отчаянный был парень.

Рыдя в восхищении кивнул головой и продолжил рассказ.

— Вообще их семья отличается от остальных цыган.

— Чем?

— Более гордые, чистые, никогда не бедствовали. Наши то, местные, так себе, плащовники. Низшая каста среди цыган. Вот и говорят, что будто бы тётя Зоя с мужем сбежали откуда-то из Молдавии или с Карпат с золотишком, а отца за это золото потом и убили. Гришка вон, какой молодой, лет ему сейчас двадцать пять, а все к нему с почтением относятся, как к настоящему Графу.

— Ладно, хватит сказки рассказывать. Поехали, съездим на стройку, посмотрим как там дела, — приказал Нечай, и уже потом, много позже, спросил Рыдю. — А этот твой Граф такой же мстительный, как и его брат?

— Наверное, — пожал плечами Рыдя. — Все-таки одно семя-племя.

Они подъехали к строившемуся дому, и разговор сам собой иссяк.

Свой дворец Нечай начал строить еще весной и надеялся к октябрю справить новоселье. Если его коллеги бизнесмены всеми правдами и неправдами пытались втиснуть свои особняки непременно в центр города, то он, наоборот, выбрал самый тихий и отдаленный от всех шумных магистралей район, самую окраину, метрах в двухстах от ближайших домов, чтобы никто не мог нарушить его ночного уединения.

Но Нечай, конечно, не забыл о цыганской проблеме. Она представлялась многим неразрешимой, ведь предстояло изгнать из города без малого пятьсот с лишним человек. Но он нашел решение этой непростой задачи.

Однажды ночью по пыльным разбитым дорогам Гнилушки долго колесил какой-то старый бензозаправщик. Со стороны казалось, что водитель что-то искал в этом районе. Временами машина останавливалась, мелькали какие-то тени, затем она снова трогалась в путь. На бензовоз никто не обращал внимания, к цыганам шли в любое время суток, ломка требовала своего и глубокой ночью. Только один из наркоманов, возвращаясь с Цыганского поселка со свежей дозой, мимоходом заметил другому: — Слышь, что-то бензином сильно воняет.

— Да и хрен с ним, пусть воняет, тебе то чего? Нюхнуть хочешь? Пошли быстрей, скорей бы ширнуться, — вяло отреагировал его собрат по несчастью, уже борясь с ломотой в организме.

Ну, а в три часа ночи полыхнул сразу весь район, одновременно со всех концов. Погода стояла сухая, ветреная, Нечай рассчитал даже это. Он специально дождался заморозков, они подсушили камыши и теперь они вспыхивали четырехметровыми свечами. Деревянные домики цыган горели как порох, пылала и сама земля, обильно политая бензином. Цыгане с воем и воплями выскакивали из горящих домов, тащили за собой детей и узлы с тряпьем. Как назло, пожарные машины минут пятнадцать простояли на железнодорожном переезде, блокированные бесконечным составом, вытягиваемым с территории одного из заводов. К их приезду тушить было нечего, вернее — уже не стоило. Огонь полыхал так, что его торжествующий рев перекрывал плач и причитания цыганских женщин.

Первым в ограде Гришки Графа загорелся сеновал. Хозяин выскочил из дома в одних штанах, кинулся к сараю, вывести лошадей, но тут из-за угла вывернулась чья-то мощная фигура, пламя осветило его лицо, и Григорий мгновенно узнал поджигателя.

— Рыдя, сволочь! — закричал он, но тот уже вскинул пистолет и выстрелил в цыгана. Пулей его отбросило назад, Григорий упал на землю, к нему с криком бросилась его жена, Радка. Рыдя выстрелил в нее дважды, и она упала, прикрыв своим телом мужа. Из-за угла дома выбежало еще два человека, и здание сразу запылало.

— Крыльцо! — прокричал Рыдя, показывая рукой, и один из его подручных щедро плеснул из канистры на крыльцо дома. Искры, летевшие с громадного полыхающего сарая с сеном, мгновенно подожгли его, и сам поджигатель едва успел отпрыгнуть от взвившегося столбом огня. Размахнувшись, он кинул опустевшую канистру в дом. Рыдя хотел, было, подойти к телам цыган, но тут беснующиеся лошади с треском выломали дверь конюшни и с громким ржанием принялись носиться по ограде, роняя с губ белую пену и чуть не снося при этом боевиков Нечая. Еле увернувшись от гнедого, Рыдя подбежал к забору и прокричал своим людям: — Всё, уходим!

Напоследок они облили бензином мощный забор с воротами и успели уехать до прибытия пожарных машин и милиции.

— Ну, всё, вроде обошлось! — сказал с облегчением Рыдя уже в машине, одной рукой держась за баранку, другой, вытирая мокрое лицо.

— Всё прошло нормально? — спросил Нечай. Сидя на заднем сиденье, он неотрывно смотрел назад, на созданное им самим зарево. Даже его поразил масштаб стихии, пожалуй, он в этот раз даже перестарался.

— Всё как по нотам, — уверенно отозвался Рыдя. — А что?

— Через, чур, как-то.

— Ну, ты ведь этого хотел?

Нечай на этот вопрос не ответил.

Вряд ли Рыдя был бы так доволен, если бы видел, что произошло в полыхающем погребальным костром дворе Гришки Графа. Одно из тел, лежащих на земле, зашевелилось, приподнявшийся Григорий долго вглядывался в лицо жены. Поняв, что она мертва, он поднялся на ноги и, чуть не попав под копыта обезумевшего гнедого, повернулся лицом к дому. Пламя уже рвалось вверх изо всех окон, горели крыльцо и даже деревянный настил на земле. Гришка закричал в отчаянии, по лицу рекой текли слезы. В доме остались двое его детей.

Тут позади его раздался грохот, это один из коней, совсем обезумев от страха, попытался перепрыгнуть через высокий забор, но не смог, упал на землю, и, сломав шею забился в агонии, временами попадая под копыта двух остальных лошадей. Между тем от жара у Григория начали трещать волосы. Пошатываясь, он отступил назад, но спасения не было, огонь полыхал со всех сторон. В эту секунду он получил сильный удар в спину, это серая в яблоках кобыла, мечась по горящему двору, сшибла его грудью. Чудом Григорий не попал под копыта, а отлетел в сторону, к колодцу. Поглядев на него, Григорий поднялся, коленкой сшиб с высокого сруба ведро. Когда подпрыгивающий в гнезде ворот остановился, цыган, постанывая, полез внутрь сруба и, взвыв от боли в простреленном плече, начал медленно сползать по цепи вниз, к спасительной воде. До нее было немного, метра полтора, но он все-таки оборвался и замер, сидя по горло в ледяной воде.

Наверху слышался только рев пламени, треск лопающегося шифера да безумное ржание мечущихся лошадей. Но вскоре в этот жуткий хор ворвался пронзительный вой сирен, рухнул под напором мощного бампера пылающий забор и, первая, въехавшая во двор пожарная машина, разворачиваясь, завалила деревянный сруб колодца, погребая под его останками хозяина дома.

 

ГЛАВА 33

Спирин проснулся, как всегда, за пять минут до звонка будильника, протянул руку, заглушая зарождающееся неприятное дребезжание. После этого он снова закрыл глаза и еще несколько минут лежал в полутьме, прислушиваясь к собственному телу. Вчера они были на юбилее Шамсудова, круглая дата, пятьдесят лет. Кроме обычных для подобной болезни симптомов, Спирина раздражал еще неприятный запах дыма. Этот запах преследовал господина мэра уже вторую неделю, как раз после того, как он побывал на цыганском пожарище. Не только город, но и вся область долго гудела слухами об этой трагедии. По рассказам старух, цыган сгорело не менее четырех десятков, и расстреливали их, выпрыгивающих из огня, чуть ли не из пулеметов. На самом деле, кроме семьи Гриши Графа, погибло еще шестеро, да пятеро получили сильные ожоги. Как часто бывает, местная пресса замешкалась с освещением этой драмы, дав слухам развиться до грандиозных пределов. А вскоре Нечай подкинул молодому, рьяному и глупому журналисту, Антону Рябцеву, идею, что цыган подожгли в отместку сами наркоманы. Областная комиссия из высших чинов милиции и пожарной службы только посмеялась: в отместку могли спалить дом, два, но не целый же район. Вывод комиссии был однозначен: поджог. Виновных, конечно, не нашли, Нечай рассчитал все точно. Выговоры получили начальник милиции, начальника пожарной охраны города сняли с должности — за запущенный в противопожарном состоянии район Цыганского поселка.

"Да, день начинается, что надо", — подумал Спирин. Протянув руку, он зажег небольшой ночничок около кровати, повернул голову и посмотрел в сторону жены. Она лежала лицом к стене, и Виктор видел только ее затылок с темнеющими сквозь светлую окраску черными корнями волос. Спирин сразу забыл о цыганах, гораздо больше его волновала собственная жена.

Женился он семь лет назад и, как все считали, очень выгодно. Лариса была красива, правда, чуть повыше Спирина, особенно это было заметно, если она надевала туфли на большом каблуке. Но зато ее родители трудились по торговой части, не чета инженерным предкам Спирина. Сразу после свадьбы новые папа и мама организовали детям кооперативную квартиру, а полгода спустя и машину. Зарабатывал в те времена Спирин немного, а Лариса, единственная дочка у родителей, не привыкла себе отказывать ни в чем. Родители не роптали, средств хватало, единственное, что их огорчало — это отсутствие у Ларисы и Виктора детей. Сначала так пожелала сама Лариса, ей хотелось немного пожить для себя. Когда же она решилась завести ребенка, то оказалось, что это не так просто. Они объездили все известные им медицинские учреждения, но врачи лишь удивленно пожимали плечами. Оба супруга признавались стопроцентно здоровыми, но ничего не получалось. Как сказал, в конце концов, один старый доктор: "Бог не дает".

Занимаясь обычным утренним туалетом, Спирин продолжал думать о своем.

Недавно в его размеренную жизнь ворвалась другая женщина, и теперь он поневоле сравнивал ее с женой.

А началась эта история так.

В тот вечер он затосковал, отпустил машину и зашел на огонек в студию Кривошеева.

Дверь, как обычно, была не заперта, а художник сосредоточенно работал. На шатком табурете перед ним сидела та самая девушка, чей незаконченный портрет привлек внимание Спирина в прошлый приход. Виктор, стоя за спиной Федора, негромко поздоровался и встретился взглядом с темно-зелеными, удивительно глубокими глазами незнакомки. В прошлый раз, увидев их на портрете, Спирин решил, что Федор несколько преувеличил — в жизни такого быть не может. Оказывается, Кривошеев не погрешил, а наоборот, как раз совершенно верно воспроизвел натуру.

— А, господин мэр пожаловал! — восхищенно закричал Федор, не отрывая глаз от мольберта. — Все-таки выбрал время, пожаловал лично. Ну, спасибо!

Действительно, в тот день Кривошеев позвонил в приемную мэра и попросил Спирина приехать к нему. С подобной просьбой художник обращался в первый раз и Виктор решил не откладывать визита, тем более, что он не виделся с другом месяца четыре. На взгляд Спирина художник изрядно раздался вширь, что вкупе с небольшим ростом делало его похожим не то на Карлсона, не то на Винни Пуха.

— А я вот, наконец, поймал эту вредную девчонку, — продолжил художник. — И хочу быстрей дописать портрет, а то опять придется за ней целый год бегать.

Девушка засмеялась, и Федор восхищенно воскликнул:- Вот-вот! Именно то, что надо!

Виктору показалось, что девушка слишком пристально разглядывает его.

— Кстати, познакомься, — Федор решил соблюсти этикет, — ее зовут Виктория.

— Очень приятно, — Спирин склонил в поклоне голову и представился. — А я Виктор.

Теперь засмеялись уже все трое.

— Потрясающее совпадение! Такое совпадение имён бывает раз в столетие! — продолжал «фонтанировать» Федор. — И вообще, Витя, ты пришел вовремя. Девушка как раз заскучала, а теперь вон как глазки горят.

Виктория снова засмеялась, уже несколько смущенно.

— А вы, в самом деле, наш мэр? — спросила она.

— А что, разве не похож? — улыбнулся Спирин.

— Да нет, почему же. Только я почему-то думала, что вы гораздо старше.

— А, старичок такой, лет семидесяти, восьмидесяти, — пошутил Виктор, — горбатенький такой, на костылях.

— Ну, зачем так, я же видела ваше интервью в программе новостей, это о том доме, что рухнул. Просто там вы выглядели как-то так — солидней, старше.

— Да, после того случая у меня появились первые седые волосы, — признался Спирин. Виктор не понимал, почему он это говорит, но ему хотелось быть откровенным именно с этой девушкой. Он ходил за спиной торопливо работающего художника и поглядывал на его модель. Виктория была не просто красива, она была молода, и на ум Спирину пришло старинное поэтическое выражение — свежа. От нее просто веяло молодостью и красотой. Небольшой, аккуратный носик, чуть припухлые, красивой формы губы, снежной белизны кожа в сочетании с фантастически красивыми глазами и каскадом светло-русых волос делали ее подлинно прекрасной.

— А вы чем занимаетесь в нашей бренной жизни, Виктория? — спросил он.

— Вообще-то друзья зовут меня просто Вика, — сказала девушка.

— Хорошо, если вы причисляете меня к своим многочисленным друзьям, то я буду называть вас так, — улыбнулся мэр.

— Почему вы думаете, что у меня многочисленные друзья?

— У такой девушки как вы должно быть фантастически много друзей. Причем половина из них в вас влюблена по самые уши.

Вика улыбнулась как-то одними уголками губ, глаза при этом остались серьезными.

— Если вы думаете, что это очень хорошо, то ошибаетесь, — призналась она, — порой это так надоедает. А так я учусь в университете, на факультете иностранных языков, — сообщила Вика.

— У Виктории редкая способность к языкам, — добавил Федор, на минуту оторвавшись от мольберта.

— Ну да, — подтвердила Вика, — на первом курсе я изучала английский и немецкий, а теперь, по совету преподавателей, перешла в новую группу, изучаю восточные языки, японский и китайский.

— Потрясающе! — воскликнул ошеломленный Спирин. — И как успехи?

Девушка улыбнулась и, забавно глотая гласные, произнесла несколько фраз на звенящем восточном языке, а затем перевела их.

— "И растопить весне не удается один лишь только иней на висках". Великий китайский поэт Бо Дзюйя.

— Это вы про мои седины? — пошутил Спирин.

— Ну что вы. Седины у вас еще не видно. Вы еще даже вполне… — девушка, не закончив фразы, откровенно прикусила язык.

Виктор улыбнулся и уловил ироничный взгляд художника, брошенный в его сторону.

— Вика, а как там наш Петро поживает? — ехидным тоном спросил Кривошеев.

— Я очень давно его не видела, — призналась девушка.

— А вы, в самом деле, его невеста? — спросил Спирин и приостановил мерное хождение по студии.

— Ну, это он так считает, — тон Вики был насмешливый, и несколько раздраженный. — Год назад он увидел меня на свадьбе моего двоюродного брата и на весь зал провозгласил, что женится на мне. Меня сначала это сильно разозлило.

— А потом, потом вы согласились? — спросил Виктор.

Она засмеялась.

— Конечно нет. Он такой толстый. Правда — смешной.

— А разве он не женат? — вступил в разговор художник.

— Нет, разошелся.

— Это уже который раз, третий или четвертый? — Федор даже оторвался от мольберта.

— Не знаю, — честно призналась Вика.

— Узнаю Зайчика, — засмеялся Федор, — ему всегда не везло в любви.

Петька с пионерских лет страдал страшной влюбчивостью и редкой неудачливостью в своих романах. Невысокого роста, уже тогда начинающий полнеть, с крупными, постоянно мокрыми губами, Рубежанский не мог похвастаться успехом у девушек.

— Почему Зайчик? — удивилась Вика.

Пересмеиваясь, Спирин и Федор на два голоса в лицах рассказали ей историю про "ушки и хвостик" — как они пришили Петьке к шапке и куртке уши и хвост настоящего зайца. В таком наряде Рубежанский проходил по городу полдня, удивляясь странной реакции окружающих его людей. Виктория смеялась до слез. Кривошеев сиял — натурщица превзошла все его ожидания. Спирин, остановившись за его спиной, одобрительно кивнул головой.

— Похоже.

— Ну, а мне-то хоть покажите! — взмолилась девушка.

— Потерпите, Виктория, немного осталось, — утешил ее Федор.

Вскоре он чуть отошел от мольберта, осмотрел портрет, поднял брови и удовлетворенно сообщил: — Ну, пожалуй, что все. Дальше только портить.

Вика сорвалась с табурета и долго разглядывала свое изображение. К мужчинам она обернулась с довольным, сияющим лицом.

— Я, и в самом деле такая красивая?

— Конечно! — хором подтвердили друзья, а потом Спирин, чтобы скрыть восхищение, рассказал вовремя припомнившийся анекдот.

— Подходят к художнику, работающему на природе, "новый русский" с сыном, долго смотрят за его работой, а потом отец говорит сыну: "Видишь, сынок, как дядя мучается без «Поляроида».

Пока Виктория одевалась, Фёдор ткнул Спирина пальцем под ребро.

— Что, брат, забрало? — тихонько шепнул ему на ухо Кривошеев. — Крути, пока есть возможность. Такая девушка попадается одна на миллион. Ты на нее тоже произвел впечатление.

— Да ладно тебе, какие еще к черту возможности, — шепотом попробовал оправдаться Спирин.

— Ну да, то-то твой предшественник погиб на "боевом посту", заботясь о благе народа, — насмешливо ухмыльнулся Федор.

Спирин поморщился, но возразить не успел. Виктория, накинув на плечи легкую кожаную курточку, уже подходила к ним.

— Вы случайно не на машине, господин мэр? — ерничая, спросил его художник.

— Нет, отпустил.

— А жаль. Время уже позднее, и, увы, мой друг мэр, но в нашем с вами городе в такую пору ходить небезопасно. Так что придется пойти провожать девушку до дому.

Они вышли из студии, Кривошеев закрыл дверь на большой висячий замок и снова обратился к девушке: — Представляешь, Вика, вас провожает сам мэр нашего города!

Виктория с улыбкой глянула на Спирина и, беря его под руку, сказала:

— Я безмерно польщена. Жаль только, что никому об этом не расскажешь.

— Почему? — удивился Спирин.

— Всё равно никто не поверит.

Они шли по пустынным, темным улицам, ласковое бабье лето разбросало по аллеям первые опавшие листья, хрупко шуршавшие под ногами, ночной воздух бодрил запасенным за три летних месяца теплом. Все трое никуда не спешили, говорили о том, что приходило в голову, перескакивая с тему на тему, и даже попросили Викторию прочитать и перевести еще парочку знаменитых китайских трехстиший. Временами эту идиллию нарушали небольшие группы молодых людей, спешившие им навстречу и голоса, доносящиеся от них, и манера разговора навевали какую-то неясную угрозу. Сразу становилось тревожно.

— Куда они все идут? — не выдержав, спросил Спирин. — И почему в одну сторону?

— Как куда, конечно, на дискотеку, — ответил Федор.

— А вы, Вика, почему не спешите туда? — спросил Виктор.

— Не люблю я ходить туда, — она явно поморщилась. — Пьяное стадо обоих полов. Эта первобытная музыка, похабные шуточки диджеев, наркоманы, ширяющиеся в туалете, прямо через одежду…

Она не закончила фразу, но по тому, как ее передернуло, Спирин понял все и еще раз удивился чистоте этой девушки.

Около подъезда они постояли еще немного, говорили о чем-то не очень серьезном, Вика показала окна своей квартиры. Она ушла, а Спирину казалось, что они не поговорили о чем-то важном, он даже оглянулся назад, на засветившиеся в темноте окна ее спальни. Виктор боялся, что Федор снова начнет подшучивать насчет его и девушки, но тот молчал. Некоторое время они шли молча, а затем Спирин вспомнил, зачем он пришел к художнику.

— Слушай, а зачем ты вызвал меня сегодня? С девушкой познакомить решил?

— Да нет, — рассмеялся Кривошеев. — Слушай, на меня тут братки наезжать стали, требуют пять тысяч долларов.

— Что это они, совсем сдурели? — удивился Спирин.

— Нет, они не сдурели, тут все проще. У меня один американец на вернисаже в Москве купил три картины. Про это сдуру написали в нашей газете. Вот они и решили, что я теперь богат, как Крёз.

— Поздравляю, — пожал руку другу Спирин. — А я и не слышал. Наконец-то тебя и на Западе оценили. Может, теперь и наши искусствоведы разберутся?

— Да черт с ними, с искусствоведами! Я уж не надеюсь. Нет пророка в своем отечестве, сам знаешь. Жалко, конечно, что картины на запад ушли, но… — он махнул рукой. — Я ведь что хотел попросить, замолви словечко Нечаю, пусть хоть сумму сбавит.

— А почему ты решил меня об этом просить? — удивился Виктор.

— Ну, ты же с ним сейчас на короткой ноге. Не зря ты у меня про него тогда расспрашивал?

Виктора неприятно поразила догадка Федора. А он то, наивный, думал, что художник давно забыл о том разговоре.

— Хорошо, — согласился он. — Завтра у меня как раз встреча с членами гильдии, и я с ним поговорю.

На прощание Кривошеев еще раз посоветовал ему вплотную заняться Викторией, и на одном из перекрестков они расстались. Федор пошел домой, а Спирин к ближайшей автобусной остановке.

Шёл он не спеша, сначала думал о просьбе Федора, а потом все мысли его заняла эта девушка. Из задумчивости его вывели три парня, вывернувшиеся навстречу из-за очередного ларька, заманивающего слабым светом лампочки к пестрому богатству импортной жратвы.

— Эй, земляк, дай закурить, — с ходу потребовал один из них, перегородив Виктору дорогу. Он машинально сунул руку в карман, но двое остальных «земляков» так явно стали обходить его со спины, что Спирин мгновенно понял всё. Последний раз в такой же ситуации он оказался в девятом классе. Вот также подошли, свалили на пол, долго пинали, а напоследок вывернули карманы. На память о той встрече у него остался шрам на голове, хорошо еще, что прикрытый волосами. Теперь такая перспектива ему нравилась еще меньше — мэр города избит какими-то сопляками. Такой факт его биографии надолго останется в памяти народной. А тут еще скоро выборы!

Надо было спасать репутацию, и он резко толкнул стоящего перед ним парня, получил сбоку сильный удар в лицо, быстро ответил ударом и припустился бежать в образовавшийся просвет. Длинный светлый плащ не помогал спринтерскому рывку, но страх прибавил резвости и, добежав до ближайшего угла, Виктор увидел своих преследователей далеко позади.

Выскочив на освещенную улицу, Спирин перешел на шаг, парни же, завидев ехавший по шоссе патрульный «бобик», свернули в сторону.

"Лет шестнадцать, семнадцать, не больше, — думал Спирин, ощупывая языком шатающийся зуб. — Вот щенки! До чего обидно, дали по зубам, да еще заставили бегать как пацана! Нет, надо что-то делать с этими подонками. Синяка бы не было".

Между тем Спирин, сам того не желая, очутился около «Ямайки». Рядом с входом он увидел знакомый джип Нечая, а на крыльце стоял, покуривая, здоровый мужик в расстегнутой рубахе в котором Спирин сразу узнал Рыдю. Подойдя поближе, но, оставаясь в тени, Виктор призывно махнул ему рукой. Рыдя не понял, кто его зовет, насторожился, но все-таки подошел.

— Нечай здесь? — спросил Спирин, не здороваясь.

— Да, тут, — кивнул головой Рыдя, признав, наконец, господина мэра.

— Ну-ка, вызови его сюда, скажи поговорить надо, — велел Виктор.

Кивнув головой, детина быстро исчез в баре, и вскоре оттуда появился Нечай, натягивая на ходу кожаную куртку. Его «адъютант» остался на крыльце, настороженно оглядываясь по сторонам.

— Какими судьбами, Виктор Николаевич? — спросил Нечай, протягивая Спирину руку.

Помня о самолюбии молодого мэра, он именовал того только по имени-отчеству.

— Попутным ветром занесло, — ответил Виктор, пожимая в ответ руку Нечая, а потом попросил: — Добрось-ка меня до дому, да и поговорить надо. Я пройду чуть дальше, подберешь меня там.

Спирин показал рукой на темную сторону улицы. Геннадий только кивнул головой в ответ. Конспирация господина мэра его не забавляла, он все прекрасно понимал и полностью поддерживал в этом своего "зодиакального брата". Нечай, со своей стороны, также молчал об отношениях с представителем власти, велел держать язык за зубами и Рыде. Даже парней, участвовавших в операции по убийству Гринева, Геннадий использовал «втёмную», не раскрывая общего замысла и тем более имя заказчика.

В машине, пока они ехали до дома Спирина, Виктор рассказал о просьбе художника. Даже в полумраке слабо освещенного салона он увидел, как словно окаменело худощавое лицо Нечая.

— Вот суки! — в сердцах выругался он. — Это они уже за моей спиной копошатся! Пользуются своим положением, падлы! Все им мало. Ладно, я с ними разберусь, пусть художник не беспокоится. А чего это он к тебе обратился, а не ко мне?

Виктор рассказал о том давнем разговоре с Кривошеевым. Теперь уже встревожился Нечай.

— Не боишься, что заложит тебя дружок?

— Да ты что! Федор ведь безобидный, да и что он скажет? Фактов у него никаких нет.

— Ну, смотри, а то убрать его недолго.

Спирин ужаснулся и постарался отговорить Нечая. К Федору действительно перестали приставать, а два «пехотинца» Нечая исчезли без следа. За ними оказалось немало подобных грехов, а парней своих Геннадий держал строго, не позволяя шустрить по поводу приработка на стороне.

После этого случая Спирин завел себе телохранителя, мощного парня с борцовским прошлым и документами охранника, Сергея Мерзликова. Но самое главное, в этот день в жизни Спирина появилась Вика.

 

ГЛАВА 34

В городе сочувствующих цыганам оказалось немного. Все знали, чем промышляло в Кривове это воровское племя. Поэтому, когда, похоронив мертвых, большинство оставшихся в живых цыгане покинуло город, люди в погонах вздохнули с облегчением. Они знали, что те вернуться, но не скоро.

В Кривове остался только один цыган — Гриша Граф.

В колодце он просидел двое суток. Он слышал все, что происходило наверху, каждый звук, каждое слово. Рана от холода почти перестала кровоточить, да она оказалась не такой серьезной, пуля прошла сквозь мягкие ткани навылет. Он долго стоял по горло в ледяной воде, потом догадался подставить перевернутое ведро, но даже не попытался подать голос или позвать на помощь. Если они хотели убить его, то непременно сделают это в следующий раз. Не издал он ни звука и когда сверху раздались завывающие звуки поминального плача его соплеменников. План мести, возникший в его голове, был продуманным и изощренным, главным пунктом было то, чтобы все о нем забыли, похоронили саму память о нем.

Первую попытку выбраться из плена он предпринял в ту же ночь, лишь только уехали пожарные машины. Это оказалось совсем не просто. Обломки сруба настолько плотно забили узкую горловину, что протиснуться сквозь них не представлялось возможным. Григорию пришлось разбирать завал снизу, поминутно рискуя, потому что все это могло обрушиться на него. Но другого выхода не было. Левая рука действовала плохо, каждое движение невольно вызывало стон. К утру он раскачал и выдернул только три небольших бревнышка, остальные так и висели над головой, образуя что-то вроде крыши. Устал он безмерно, и хотя немного согрелся от движения, но из раны снова начала сочиться кровь.

Продолжать работу днем он не решился, до него постоянно доносились голоса промышляющих на пожарище мародёров. Добытые бревна он сложил себе под ноги крест-накрест, а поскольку они не помещались в сечении колодца, то он пристроил на это сооружение ведро и смог теперь сидеть, правда, по-прежнему по пояс в воде. Любому другому такой "освежающей ванны" хватило бы на два воспаления легких, но Граф был цыганом. Многовековой естественный отбор выковал эту особую породу людей, способных жить в любых, самых неблагоприятных условиях. Да и жизненный путь Григория поневоле закалил его. Считалось, что их семейство в Кривов перебралось из Молдавии, может быть, так оно и было, но первое, что помнил Гриша из своего детства, — это снег. А еще вокзалы, поезда, ночевки на холодном мозаичном полу. Смутно он помнил немолодого бородатого человека с черными недобрыми глазами, а рядом с ним — красивую, молодую, но испуганную мать. В те времена каким-то особенным чудом ему казалось именно тепло: летний полуденный зной или горячее тело русской печи.

Однажды мать среди ночи сдернула Григория именно с такой, раскаленной до обжигающей благодати русской печи и торопливо начала его одевать. Он не знал, где это было, помнил только, как мать все причитала по-цыгански: "Бежим, опять бежим, Господи, когда это все кончится!" Григорий еще запомнил, что сугробы в тех краях были выше его роста, а снег белый-белый. А на белом снегу два кроваво-алых ручья от запрокинутой назад головы и сердца того самого чернобородого человека и рыдающая над его телом мать.

Потом, уже став взрослыми, они со старшим братом пытались узнать, кто это был: их отец, дед, дядя? Но мать только крестилась в ответ, шептала какие-то молитвы и упорно молчала. Только когда Васька лежал на смертном одре, у нее вырвалось в поминальном плаче: "Весь в отца пошел, и умер точно так же, как он, непутевый, от ножа!" Попробовал Григорий и потом спрашивать мать об этом человеке, но она уже замкнулась, сказала только: "Грехи его я каждый день замаливаю, да видно не замолю. Два брата твоих совсем маленькими умерли, Василия убили, ты один у меня остался. Вся надежда на тебя".

Как бы то ни было, но после смерти того человека, а Григорий чувствовал, что это его отец, они осели в Кривове, стали жить спокойно и, по цыганским меркам, зажиточно. Мать занималась тем же, чем и остальные цыганки: закупала и перепродавала дефицит, торговала водкой, но чувствовалось, что это для нее было не главным. Наркотиками Зоя заниматься не стала, держала на рынке точку, где торговала оренбургскими платками, да варила знатный самогон, ради которого некоторые знатоки приходили с другого края города.

После смерти Василия мать сосредоточила все внимание на Григории. Чтобы как-то обуздать его неуемный характер, она построила большой дом, завела для него первого коня, рано женила сына. Григорий был ее гордостью, красивый, добрый, умный парень. Повезло ей и с невесткой. Радка легко переносила своеобразный, властный характер "мамы Зои". У нее уже росли внуки, когда неожиданный удар парализовал половину её тела. Огромная, тучная, она лежала на постели и пыталась что-то сказать половиной рта. Григорий с женой долго прислушивались, затем все-таки поняли: мать просила разобрать пол под ее кроватью. Он подумал, что мать не в себе, но повиновался, такой мукой были полны ее глаза. Разобрав половицы, они нашли там объяснение своему богатству, но тайну его происхождения мама Зоя унесла с собой в могилу.

Прислонившись к сырым бревнам, Григорий продремал в каком-то забытье весь день, поминутно просыпаясь от холода и прислушиваясь к доносящимся сверху голосам. Сначала это были милицейское и пожарное начальство, делавшее вид, что пытается установить причины пожара, затем соплеменники. Ближе к вечеру, когда и те, и другие отбыли с пожарища, на пепелище пожаловали мародеры, захотевшие даже с развалин урвать какую-то выгоду. Трещали остатки разбираемого забора, а прямо над головой Григория два хозяйственных мужичка долго обсуждали, сохранил ли обгорелый силикатный кирпич свою прочность. Наконец в сумерках все затихло и Григорий снова принялся за дело.

При свете дня он все-таки разобрался в хитросплетениях завала, и теперь работа пошла веселей. Складывая себе под ноги короткие бревнышки, Григорий поднимался все выше и выше. Снова начала кровоточить рана, но цыган, постанывая, упорно продолжал работать.

Его стоны услышало одно семейство, возвращавшееся поздно ночью с именин и решившее сократить себе путь, пройдя через «Графское» пепелище. Услышав звуки похожие на стон и доносящиеся как бы из-под земли, взрослые мигом протрезвели и, подхватив сонных детишек, со всех ног кинулись бежать подальше от проклятого места. Так начала зарождаться легенда о душе Гришки Графа, каждую ночь приходящей на место его гибели.

Уже за полночь, почувствовав слабину, Григорий прижался к стене, дернул за одно из бревен и обрушил вниз весь завал. Ему достался хороший удар по голове, а другой обломок, по касательной прошедший по ране, заставил его взвыть от боли. Переждав, когда она утихнет, и пройдут красные круги перед глазами, Григорий стал карабкаться наверх.

Луна, "цыганское солнышко", своей щербатой улыбкой приветствовала его возвращение из недр земли, несильный, но холодный ветер пробежался ледяной ладонью по его обнаженному телу. Чуть отдышавшись, Григорий поднялся и пошел к закопченным стенам своего дома. Войдя в одну из комнат, он опустился на колени, затем лег на еще теплую золу и заплакал. В этой комнате в ту ночь спали его дети.

 

ГЛАВА 35

Еще несколько дней мэра города Кривова будил тревожный запах горелой листвы. Спирин начал было уже подумывать, не отдать ли распоряжение, запрещающее жечь костры, но тут пошли обычные затяжные дожди, и проблема отпала сама собой.

Если бы так же легко исчезали и другие проблемы, но, увы! Деловая жизнь по-прежнему не слишком радовала мэра, больше огорчала его. В городе, как и во всей стране, продолжался спад производства, на заводах зарплату не платили уже году, росли взаимные долги, газовики и энергетики грозились перекрыть поступление в город монопольных благ. Александр Иванович Стородымов, новый зам Спирина, крутился день и ночь, ликвидируя аварии.

А тут на носу были выборы. И соперник у Спирина был достаточно сильный. Сам Феддичевский, директор крупнейшего в городе завода и председатель собрания городской Думы, решил перебраться в новое кресло. Борьба с Феддичевским обещала быть не шуточной, директор уже выступил в газете со своей экономической программой, ждали ответа Спирина.

И именно в это время Виктора угораздило влюбиться первый раз в жизни.

Он всегда считал себя выше этого глупого чувства: и в школе, и в институте откровенно посмеивался над своими друзьями, сходившими с ума по тем или иным "очаровательным мордашкам", так частенько он называл девушек с легкой руки Феди Кривошеева. Даже Ларису он не любил, просто надо было создавать семью, а она была красива. Спирин выбрал ее, привык к ней и считал это чувство любовью. И вот теперь, словно в наказание, обжигающая страсть настигла его на тридцать пятом году жизни.

Второй раз Спирин увидел Викторию в первый дождливый день осени. Он ехал в областной центр на совещание к губернатору, дождевая влага стекала по лобовому стеклу и представляла окружающий мир в размытом виде, поэтому он не сразу понял, что девушка в кожаной куртке и лосинах, безуспешно пытающаяся спрятаться от дождя под пестрым зонтиком, и есть его новая знакомая.

— Останови! — крикнул он Виталику, когда машина уже промчалась мимо.

— Сдай назад! — велел Спирин и, открыв дверцу, крикнул. — Вика!

Девушка стояла к нему боком, она то ли не слышала его, то ли не понимала, что зовут именно ее. Чертыхнувшись, Виктор вылез из машины и, поеживаясь под небесным душем, подошел к девушке и взял ее под руку.

— Виктория, я кричу вам, кричу, а вы словно не слышите.

— Ой, извините, я задумалась, — смутилась девушка, но изумрудные глаза вспыхнули откровенной радостью.

— Вы в Железногорск?

— Да, на учебу.

— Пойдемте, я вас подвезу.

Под пристальными взглядами нахохлившихся людей он усадил девушку в машину. Спирин боялся, что напросится еще кто-нибудь, но, по всей видимости, строгий черный цвет «Волги» отпугнул всех желающих проехаться на дармовщину.

Всю дорогу они болтали о пустяках. Спирина волновала не тема разговора, а тембр голоса девушки и блеск ее глаз. Кончилось все довольно тривиально: Виктор попросил у нее номер телефона. Как ни странно, но в этот момент Спирин чувствовал неловкость в основном перед собственным шофером, хотя Виталик старательно делал вид, что его в машине вроде бы и нет.

Два дня Спирин не находил себе места, а потом все же позвонил. Судя по голосу, он понял, что Вика обрадовалась его звонку, и это его слегка озадачило: то, что он ею увлекся, это понятно, но неужели и она чувствует что-то похожее?

— Слава Богу, а я уж думала, что вы не позвоните.

— Почему? — спросил Виктор.

— Ну, все-таки целых два дня прошло.

"Дурак! — выругал себя Спирин. — Мог бы и вчера позвонить".

Весь день обдумывая, что предложить девушке, Виктор просто сломал голову. Пойти в кино? Глупо и нереально: господин мэр, как семиклашка, целуется на заднем ряду с молоденькой девчонкой. Бары и рестораны отпадали. Через полчаса об этом знала бы не только Лариса, но и полгорода.

— Вика, а что, если я подъеду и мы просто покатаемся по городу? — предложил он единственное, что пришло в голову.

— Отлично, — согласилась девушка. — Вы будете на своей «Волге»?

— Нет, я приеду на серой «девятке». Как вы в девять сможете?

— Хорошо, я буду вас ждать. Непременно.

Вечером, около восьми, позвонил Стародымов. Лопнула труба одного из коллекторов, и теперь полгорода могло остаться без отопления. Положив трубку, Спирин посидел немного, затем театрально вздохнул и сказал Ларисе, как обычно безмятежно раскинувшейся перед телевизором на диване.

— Придется съездить к месту аварии, что-то Сашкин голос мне не понравился. Не ушел бы опять в запой.

— Заездили вы его совсем, — оторвавшись от ящика, отозвалась жена. — Сколько можно его во все дыры пихать?

Спирин только хмыкнул в ответ.

— У него работа такая, он за это деньги получает.

Заметив, что муж берет ключи, Лариса удивилась.

— Ты что, машину не вызвал?

— Нет, на своей прокачусь. Не все тебе на ней раскатывать.

Лариса сразу оживилась, даже привстала с дивана.

— Вот, кстати, послушай, там какой-то звук странный, как будто что-то в моторе звякает. Давно надо другую брать, а то уж ездить стыдно. Жена мэра и на какой-то «девятке».

— Всё после выборов. Не хватало, чтобы меня ещё иномаркой попрекали.

Целуя жену на прощание, Виктор был неприятно поражен ее внешним видом. Лариса, весь день ходившая при полном параде, к вечеру смывала с себя косметику, в обязательном порядке мыла голову, и с ее короткой стрижкой превращалась во что-то блеклое и бесцветное. Она старела быстрее мужа, сеточки морщин около глаз, отнюдь не искусственные тени под глазами, кожа стала дряблой, несмотря на все кремы и маски. Раньше он не придавал этому значения, но тем сильнее это бросилось в глаза сейчас, после знакомства с ослепительно юной Викторией.

За руль своей машины он садился очень редко, в основном разъезжала Лариса, и мотор «девятки», в самом деле, неприятно встревожил Виктора. Но скорость машина набирала хорошо, и вскоре он притормозил у знакомого дома. Хотя время было еще без десяти девять, но девушка уже ждала и, быстро пробежав под дождем, короткие пять метров, нырнула в теплый и уютный салон автомобиля.

— Привет! — весело поздоровалась Вика. — Куда мы едем?

— Вперед, — улыбнулся в ответ Спирин и тронул машину с места.

— Хорошо! — легко согласилась девушка.

Они колесили по городу, снова говорили о чем-то не главном. Надоедливый осенний ночной дождь заливал лобовое стекло, и черные резинки работающих дворников размывали окружающий их мир и словно пытались дирижировать хрипловатыми синкопами трубы и голоса Луи Армстронга. Спирин чувствовал непонятную власть этих смеющихся глаз, в свете фар встречных машин в волосах Виктории вспыхивали бриллиантиками капли попавшего на нее дождя, а недосказанность слов и чувств тяготила его. Остановившись на красный свет на перекрестке около студии Кривошеева, они, не сговариваясь, глянули вверх. Свет в его окнах горел на полную мощность.

— Может, зайдем? — предложила Вика.

— Пошли, — согласился Спирин.

Федор работал. В очередной раз он увлекся скульптурой.

— Ого, ты опять решил заняться лепкой? — вместо приветствия спросил Виктор. Девушка просто поздоровалась.

— Да, что-то снова потянуло, — нехотя сознался Кривошеев, возясь с разложенной на столе громадной кучей глины.

— По-моему, получается, — похвалил Виктор.

— Это только по-твоему, — буркнул Федор, продолжая ковырять резцом податливую массу.

— Нет, в самом деле здорово, — согласилась Вика, обходя вокруг объемной композиции, в которой слились в клубке драконьи морды, чешуйчатые хвосты, мощные когтистые лапы и что-то совсем ужасное, непонятной формы, но напоминающее человека.

— А, ерунда! — поморщился Федор и, воспользовавшись тем, что девушка оказалась за скульптурой, толкнул Спирина локтем и показал взглядом на карман.

— Чего? — не понял тот.

Художник еще раз повторил странный жест, а потом шепнул на ухо непонятливому мэру:- Возьми ключи от квартиры, я заночую здесь, а завтра утром завезешь его мне.

Спирин, несколько опешив, полез в его карман. Минут через пять они с Викторией попрощались и ушли. Художник посмотрел им вслед, вздохнул и принялся крушить почти законченную композицию.

Сев за руль и включив двигатель, Спирин обескураженно почесал себя за ухом и смущенно сказал: — Федор дал мне ключи от своей квартиры.

— Вот и хорошо. Поедем, посмотрим, как он живет, — с улыбкой ответила Виктория.

Её забавлял нерешительный стиль ухаживания высокопоставленного лица. Еще утром, после того как Спирин ей позвонил Вика решила, что пойдет с этим человеком куда угодно, куда только он позовет.

Квартира Кривошеева больше напоминала филиал музея. Одно время он страстно увлекался русскими иконами, натащил их несколько десятков, сам пробовал писать в том же стиле. Один из таких шедевров висел над его кроватью. На большом холсте Федор изобразил очень красивую женщину с чувственными губами, с зовущим и страстным взглядом, но при нимбе и в традиционном одеянии святой.

— Это кто? — спросила Вика и сама себе ответила, прочитав рядом с изображением традиционно сокращенное имя великомученицы. — А, Мария Магдалина.

— Кто? — не сразу понял Спирин.

— Ну, эта, кающаяся грешница.

Виктор чуть хмыкнул. Он, наконец, понял, почему Федор, весьма неравнодушный к женскому полу, повесил над своим ложем именно этот шедевр.

Осмотрев весь антиквариат, Вика уселась на кровать под библейской блудницей и подняв лицо к стоящему перед ней Спирину, с улыбкой сказала:

— Виктор Николаевич, господин мэр! Если вы меня сейчас не поцелуете, то я на вас очень обижусь.

Домой Спирин вернулся в первом часу ночи. Пройдя на кухню, Виктор достал бутылку коньяка и выпил свои обычные пятьдесят грамм. Подумав немного, налил себе еще столько же, выпил, а потом долго сидел за столом, вертя в руках пустую рюмку. Похоже было, что жизнь поставила перед ним самую сложную задачу.

 

ГЛАВА 36

Пролежав первую ночь на пепелище, оплакав жену и детей, Григорий замазал рану пеплом и на день скрылся в камышах около озера Гнилого. Тут его поджидала первая удача, солдатская шинель, сгоряча брошенная в камыши лихим дембелем полгода назад. Очистив ее от грязи, цыган завернулся и продремал весь день. Уже ночью, пробираясь к дому, он наткнулся на валяющегося в кустах алкаша, лежавшего в обнимку с удочкой. Какую рыбу он хотел ловить в озере, где не водились даже пиявки, неизвестно, но его ботинки пришлись Григорию впору, так же, как и шапка, но самое главное — у него теперь имелись спички.

Вернувшись на пепелище, Григорий долго искал на месте бывшей кухни, среди головешек, нужную ему вещь — лезвие ножа. Деревянная ручка сгорела, лезвие слегка утратило твердость, но это было оружие. И Григорий пустил его в ход буквально через пять минут.

Выйдя на улицу, цыган прерывистым свистом подозвал к себе небольшую бродячую собаку рыжей масти. Пепелище привлекало бездомных собак, они сбегались со всего города целыми стаями.

В детстве, прежде чем получить кличку Граф, Григорий носил другое прозвище — Собачник Гриша. Это был его коронный номер, на спор выйти на улицу и подозвать свистом первую попавшуюся собаку, большую или маленькую, но непременно бродячую, много повидавшую, а потому недоверчивую. Когда он шел по улицам, за ним бежала целая свора псов всех мастей и видов. Да и вообще, любая живность тянулась к нему. Многие из его детских друзей были уверены, что Гришка знает звериный язык, он так часто разговаривал с ними, а собаки в ответ словно пытались что-то сказать, заглядывали ему в глаза, повизгивали, бешено работали хвостом. Гришка только смеялся — не объяснишь, что говорил он с ними только на одном языке — цыганском.

Вот и сейчас, подозвав дворнягу, он долго гладил ее по хребту, что-то говорил по-своему, словно просил прощения, напоследок даже чмокнул в макушку между ушей, а затем одним резким движением вонзил в ее небольшое тельце нож. Собачка даже не взвизгнула. Тщательно разделав тушу, Григорий развел в стенах своего дома небольшой костер и зажарил ее на углях. Перед тем, как есть свою «дичь», он долго крестился, пытался вспомнить свои какие-то, цыганские молитвы. Есть собак у них в народе как-то не поощрялось, но Григорий прекрасно знал, что другой еды он сейчас добыть не сможет.

На третий день после воскрешения он нашел очень приличное убежище — подвал старой, еще царских времен водокачки. Когда вода стала непригодной для приготовления пищи, водокачку закрыли, а потом попытались разобрать. Кирпич вывезли, а вот подвал остался, только в нем по колено стояла вода. Любопытный Григорий, исследуя подземелье с факелом в руках, обнаружил, что одна из комнат не так залита водой, всего сантиметров на пять. Пол в этом помещении был примерно на полметра выше, чем в первом зале, а небольшая железная лестница со временем сгнила и рассыпалась в прах. Очевидно, тут стоял двигатель насоса, сверху еще сохранилась двухтавровая балка с остатками ручной тали в виде массивного крючка и пары шкивов. В углу Григорий разглядел остатки сварной конструкции, которые он затем переделал в ложе, настелив сверху горелых, но еще крепких досок со своего пепелища. Позднее, через неделю, он нашел в развалинах одного из цыганских домов небольшую круглую печку-буржуйку фабричного производства еще времен Отечественной войны. До подвала он ее докатил, а вот внутри пришлось повозиться. Больше всего Григорий боялся, что вновь откроется начавшая затягиваться рана, но все-таки он смог управиться с железякой одной рукой. При худощавом телосложении цыган от рождения был силен за счет сухожилий, а не мускулатуры. Про таких в народе говорят — мослистый.

Он провозился с трубой долго. Пришлось сходить, рискуя быть обнаруженным, к ближайшим пятиэтажкам и позаимствовать у коммунхоза несколько колен водосточных труб. Составив их в одно целое, Григорий вывел дымоход в вентиляционное отверстие и вскоре наслаждался теплом и светом живого огня. На пол он накидал кирпичей, а сверху тех же почерневших от огня досок. И хотя помещение получилось сырым и пропахло запахом гари, оно казалось неприхотливому цыгану почти роскошным. Впервые за много дней он отогрелся и немного поспал в тепле. Большим неудобством было то, что добираться до его нынешней квартиры приходилось по колено в воде, но на это цыган мало обращал внимание. С другой стороны это было безопасно, ни один дурак не сунется в помещение, залитое водой.

Днем он отсыпался, а ночью выходил, обязательно появлялся на своем пепелище, иногда разводил небольшой костер и пел свои заунывные, цыганские песни. Свет костра и звуки его голоса полностью отвратили горожан от этого проклятого места. Двух пьяниц, забредших сюда лунной ночью в надежде спокойно раздавить пол-литра, он шуганул сам, внезапно выскочив навстречу с диким ревом и размахивая при этом блестевшим в лунном свете ножом. Пока бедняги добежали до первого фонаря, у них весь хмель прошел.

Но каждое утро, при свете дня, Григорий рассматривал свою рану, пробовал шевелить левой рукой и снова убеждался, что пока еще рано. Для того, что он задумал, цыгану нужны были здоровые, крепкие руки. А пока он бесконечно возился со своим ножом. Секреты кузнечного мастерства были ему знакомы с детства, своих лошадей он ковал сам. Григорий снова закалил лезвие ножа, сделал деревянную рукоять, и целыми часами сидел около большого булыжника, методично выправляя его остроту до бритвенной остроты. В свете свечи он время от времени осматривал его остроту, и только хмурился, бормоча ругательства. Это было ещё не то.

 

ГЛАВА 37

Витек Самойленко и Максим Голубицкий были хроническими неудачниками по всей своей сорокалетней жизни. Оба числились в чистой шелупони, и авторитетом не пользовались никаким. Они и в тюрьму садились почти одновременно, по одним статьям, и попадали в одни зоны, так что поневоле мужики сдружились. Сом и Максик, так их звали в воровской среде, с очередной отсидки пришли почти одновременно, в мае. Лето они провели сравнительно хорошо, но ближе к зиме жизнь обернулась к ним своей оскаленной, щербатой улыбкой. Дом, где обитали два этих полубомжа, не отапливался, развалилась печка, так что, несмотря на все тряпье по ночам их бил сильнейших озноб. А тут они еще сдуру подсели на ханку, а этот вид кайфа требовал гораздо больше финансовых вливаний, чем пользование обычным денатуратом. Так что в тот осенний вечер их мучил один простой вопрос: что украсть, чтобы кольнуться? Куры, утки, гуси — всё это в округе они уже выловили, а то, что осталось, соседи хранили как зеницу ока, под надежными замками и решетками. Пойти на грабеж они не могли, кишка тонка. Посовещавшись, друзья решили прошвырнуться по другим районам города, доселе не обследованными ими на предмет краж. На одинокую машину, «десятку», стоящую на темной улице, Сом и Макс наткнулись случайно. Осмотревшись по сторонам, они осторожно подошли к машине, осмотрели ее.

— Слушай, а там, может, магнитола есть? — Спросил, пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь тонированные стекла Макс.

— Ну, и что если эта бормоталка там есть? Все равно там, поди, сигнализация, — возразил Сом. — Сейчас как завоет, хрен убежим.

— Само собой, ты мне это уже не объясняй, ясен хрен, что она под сигналкой.

Макс чуть поколебался, а потом толкнул машину в бок. Она качнулась, но не издала ни звука. Воришки переглянулись.

— Что, может, проверим? — предложил Макс.

— Давай, — согласился Сом.

Все необходимое для вскрытия машины у него было с собой: железная линейка, и длинная отвертка. Через полминуты замок щелкнул, и дверь открылась. Сом торопливо уселся на место водителя, пошарил рукой слева от себя, и приглушенно рассмеялся.

— Есть магника! Вот везуха.

— Открой багажник, я сзади пошурую.

Через минуту он сообщил: — Домкрат есть и сума с инструментами.

— Нештяк! Живём! Айда к Рашиду, загоним всё.

Через пару минут оба вора, очень довольные собой, торопливо удалились в сторону окраины.

А еще через десять минут со стороны дома вспыхнул свет, послышались голоса. Хозяин проводил гостей до калитке, хотел, было, уже закрыть ее, когда от машины донесся жуткие мат.

— Рыдя, ты что, падла, сигнализацию на нее не мог поставить?!

— Нечай, да когда ставить, сегодня только тачку пригнали, — оправдывался тот. — Сам сказал, возьми машину попроще, чтоб в глаза не бросалась.

К ним подошел хозяин дома, с усмешкой спросил: — Что, вскрыли вашу тачку? Может, милицию вызвать?

— Не гоня пургу, майор! — зло ответил Нечай. — Ваши могут только хрен в ширинке найти, да и то если по трезвянке. Сам разберусь.

— Ну, как хочешь. А то сделаем по полной программе, с пальчиками и оперативными мероприятиями.

— Иди ты на хрен! Я и без твоих «пальчиков» найду этих сук.

Нечай свою угрозу выполнил. Уже к полудню следующего дня Сом и Максик сидели в гараже Рыди, прикованные к деревянной стойке стеллажа общими наручниками, и выплевывали изо рта остатки и без того редких зубов. Сначала над бедолагами хорошо поработал сам Нечай, потом уже отвел душу Рыдя.

— Но Рыдя, братан, мы же не знали, что это твоя тачка! — преданно глядя на сивого истязателя единственным открытым глазом, уверял Сом.

— Рыдя, мы же с тобой вместе на крытой были, в восемьдесят девятом, помнишь? Я же никогда у своих не крысятничал, — бил себя свободным кулаком в чахоточную грудь Максик. — Я же не знал, что ты себе новую тачку купил.

— Пошел ты нахрен, пидор! — Зло шипел Рыдя. — Я эту тачку только пригнали, а ты ей уже замок покорежил, скотина.

Так что, не взирая на все уговоры, Рыдя их не отпустил, а, плюнув на пол, вышел из гаража, и запер калитку.

— Мандец нам, Максик, оденут скоро нам деревянный бушлат, и спустят под воду, в обнимку с кочергой, — понял Сом.

— Ты чё, чё мелешь то? — Максик в отличие от друга не отличался большой сообразительностью. — За что нас в расход списывать? За магнитолу что ли?

— А, хоть и за неё. За ними это не заржавеет. Они сколько нашей братвы в речку спустили. Ещё ни один не всплыл. Для них это как два пальца об асфальт.

Максик нервно огляделся по сторонам, потом посмотрел на наручники. Рыдя их прицепил за деревянную стойку мощного стеллажа, на который сваливал самый разный хлам. Умирать как-то не хотелось, и он попытался свалить стеллаж на себя.

— Ты че, охренел?! — завопил более умный Сомик. — Он же если свалиться, и пришибёт нас, как двух тараканов.

— А чё делать то? Подыхать, что ли тут?!

Сомик так же осмотрел всю конструкцию, подергал стойку, отчего в руку Максика врезалось железо наручников, и друг послал его к одной известной матери.

Убедившись, что так им свободы не обрести, Сом начал шурудить на ощупь по полкам стеллажа.

— Посмотри там, может кусачки будут, или ножовка по железу, — посоветовал он Максику.

Ножовку Максик нашел, но не по железу, а по дереву. После короткого раздумья его "мозговой цент" согласно кивнул головой.

— Ну и хрен с ним, нельзя перепилить наручники, так пили деревяшку.

Спустя десять минут интенсивного труда они были на свободе. Свобода, правда, была ограничена длинной связывающих их наручников.

— Давай поищем ножовку или зубило, — предложил Сомик. Но Максик был трусоват, он не хотел задерживаться в этом помещении даже лишнюю минуту.

— Да ну хрен с ними, с этими железяками. Сейчас до хаты своей доберемся у меня там, в сарае зубило и кувалда лежала.

Может, так бы и получилось, если бы выбравшись из гаража, они, не пройдя и сотни метров, наткнулись на машину вневедомственной охраны. Парни ездили по своему обычному маршруту, и когда, вывернувшись из-за поворота, в свете фар увидели эту парочку, они даже лишись речи.

— Это что за хрень такая? — спросил водитель, рассматривая двух чудовищ с распухшими, синими лицами, с узкими щелочками глаз. Поняв, что перед ними милицейская машина, воришки дернулись, было, бежать, но в разные стороны, так что оба взвыли от боли, и поневоле остались на месте. Через минуту они сидели в салоне «Жигулей»

Прибытие столь забавной пары вызвало большой интерес и в ГОВД. По городу дежурил как раз начальник уголовного розыска Георгий Георгиевич Косарев. Больше всего его, конечно, заинтересовала связующая нить между этими двумя жертвами судьбы.

— Ну, гаврики, кто из вас садо, а кто мазо? — спросил он. — Я знал, что вы педирасты, но что с такими загибами! Сами себя так изувечили?

— Георгиевич, сними эту хрень, — слезно просил Сомик.

— Да, а то и поссать даже трудно.

— Не могу, не я вас заковал, не я и раскую. Так кто это вас так хорошо в садо-мазо записал?

— Георгиевич, отпусти, ради бога! Мы же ничего не делали!

— Ничего? А это верно. Я вот, думаю, в обезъянник я вас запирать не буду.

Урки с облегчением вздохнули. Но, рано.

— Не за что вас запирать, вы же не преступники? Нет. Вы наши гости, почётные. Почему почётные, знаете? Потому что сегодня чётное число. И как почётных гостей запру как я вас на ночь в кабинет Малафеева. Прямо так, с браслетами. Вам же это нравиться? И чтобы за ночь там не нагадили.

— Да ты чё, Георгиевич, меня уже припирает по большому! — взорвался Максик.

— По большому? Ужас. Ну, он тебе поможет штаны снять, — тот ткнул пальцем в Сомика.

— Георгиевич, расцепи, побойся Бога!

— А вот коммунисты нас убеждали нас, что Бога нет. И кого мне теперь бояться? Бога, или прокурора?

За какой-то час, под такое вот «ха-ха» Косарев выудил из них всю правду, заставил подписать показания, и только тогда снял наручники.

Косарев был уверен, что теперь и Нечая и Рыдя можно будет посадить. Статья им светила серьезная — похищение людей с последующим избиением. Отправив бомжей в обезьянник, написав рапорт обо всем происшедшем и дав инструкции о содержании «садомазохистов» под стражей, он спокойно сменился с дежурства, и ушёл домой. Но в чем ему не повезло, так это в хронологическом пространстве. Бомжей он принял в ночь с седьмого на восьмое ноября, так что по случаю пролетарского праздника ни прокуратура, ни высокого начальства не было. За суетою дел о судьбе своего рапорта майор вспомнил только через сутки. К его удивлению никто не мог ничего сказать о последствиях его докладной записки. Как назло никого из руководящего состава не было, так что Косарев обратился к дежурному офицеру. Это был лейтенант Астафьев, симпатичный, розовощекий парень, только этой осенью летом пришедший к ним на службу после училища.

— Так, а где эти два гаврика? — спросил Косарев лейтенанта.

— Какие гаврики? — не понял тот.

— Ну, эти два чуда недоделанных, Самойленко и Голубицкий? — сказал Косарев, кивая в сторону обезьянника.

— А, эти два избитых-то? — понял лейтенант. — Так их отправили в больницу.

Косарев опешил.

— Кто отправил?

— Я.

— Давно?

— Прошлым утром.

— Когда!?

— П-прошлым утром, — уже заикаясь, повторил лейтенант.

— И где они теперь?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Их там что положили, или перевязали, или прирезали нахрен и отправили в морг?

— Да не знаю я!

— Как это ты не знаешь?! Ты зачем их туда отправил?!

— Мне было велено отвезти их в больницу, других приказов не было. Я вон патрульную машину отправил с ними, сержанта. Она так быстро вернулась.

Косарев помотал головой.

— Слушай, лейтенант, ты всегда такой дурак, или только на работе?

Астафьев судя по лицу, обиделся.

— Нет, ты даже не обижайся, — продолжил Косарев. — Ты знаешь, кто они?

— Бомжи.

— Да не бомжи они, а пострадавшие! Повтори.

— Пострадавшие.

— Именно! Ты проникся этим словом. Они пострадавшие, а потом уже бомжи. Какое на них было написано распоряжение?

— Держать до последующего распоряжения начальника уголовного розыска.

— А ты что сделал? Ты отправил пострадавших в никуда. Где мне их искать? У них адреса то нету!

— Мне так приказали.

— Приказали! Приказали одной бабке долго жить, вот она и не умирает сто лет. Письменный приказа был?

— Нет.

Косарев с недоумением рассматривал лейтенанта. Тут он заметил странную штуку, один глаз Астафьева был голубым, а второй зеленым. И в них было столько наивного недоумения, что майор отложил в сторону все заготовленные, не очень хорошие слова, и спросил: — И кто же тебе это приказал. Кто это так побеспокоился о братьях наших ближних? Кого волнует здоровье наших кривовских бомжей?

Лейтенант ожил.

— Майор Мамонов. Он приказал мне, вчера ещё, с утра.

— Ах, вот даже как! Ну, что ж, мы спросим и с него, и мне по хрену что он сейчас ИО. замначальника.

Косарев быстрым шагом прошел в другой конец управления. Здесь находился кабинет недавно назначенного заместителя начальника ГОВД майора Мамонова. Ушедшего на повышение Бессонова он сменил всего неделю назад, да и то числился пока в заместителях.

Мамонов был у себя, в непривычно смешных на его глазах очках он рассматривал какие-то бумаги. Не здороваясь, Косарев подошёл к столу, и уперевшись кулаками в столешницу, напористо спросил: — Ты велел отправить Самойленко и Голубицкого в больницу?

— Ну, я, — спокойно ответил тот.

— Ну и где они теперь?

Майор пожал плечами, сделал вид, что рассматривает какие-то важные бумаги.

— Откуда я знаю. По домам разошлись.

— Каким домам! — взорвался Косарев. — Откуда у них дома? Они жили в халупе на Островского пять, бывшей хате Машки Иноземцевой.

— Это, торговка самогоном, которую убили два года назад? — спросил Мамонов.

— Да! С тех пор там никто не жил, кроме этих двух бомжей.

Мамонов оторвался от своих бумаг, и что-то записал в своем ежедневнике.

— Ну и что ты теперь хочешь от меня? — спросил он.

Косарев пододвинул к столу стул, сел на него верхом.

— Слушай, Михаил, ты кому-то можешь мозги компостировать, но мне то не надо. Мы с тобой почти в один день в органы пришли. Ты что, за пятнадцать лет службы ничего не понял? Гавриков этих надо было не выпускать, а прятать, и как можно тщательней, чтобы у Нечая руки до них не дотянулись. Ну, что молчишь, скажи мне что-нибудь?

Мамонов отложил в сторону бумаги, снял очки.

— Знаешь, что я тебе, Георгий, скажу? Не трогай Нечая.

— Чего? — не понял Косарев.

— Не трогай Нечая, — повторил Косарев. — Ты разве не понял, что нам выгодно, что теперь в городе одна уголовная власть. С ним, по крайней мере, можно договориться.

Косарев сразу ухватил суть всего этого цветистого предложения.

— И что, ты уже договаривался?

— А это уже не твое дело, договаривался я или нет.

— Да знаю я, что уж стесняться, — Косарев усмехнулся. — Мне Мазуров говорил про это, но я сильно то ему не верил. Он то все, дурак, думал, кто ж тогда Лущана предупредил, всё на мужиков из отдела грешил, голову сломал на этом. А это ты, оказывается, стучишь тут для братвы. Молодец!

Мамонов закурил, внешне он выглядел спокойно, даже пальцы не дрогнули.

— Ладно, Жора, мели, Емеля, твоя неделя, — согласился он. — Только Нечая не трогай.

— Нечая я не трону, нет у меня теперь потерпевших, чтобы подцепить его крючок, но ты не думай, что тебе это сойдет с рук. Рапорт в УСБ я на тебя напишу, можешь не сомневаться. Я тебе это вот так, в лицо про это говорю, чтобы потом, — он погрозил Мамонову пальцем, — не говорил, что это сделал за твоей спиной, что я тебя хочу подсидеть. И руки мне больше при встрече не подавай, всё равно не пожму.

Косарев в бешенстве спустился вниз. Он ворвался в Дежурную часть, и спросил Астафьева: — Ну, что, разноглазый разгильдяй, хоть машина у тебя свободная есть?

— Есть, только бензина в ней нет. Вот, бомжей этих вчера отвезли, и он кончился.

Майор плюнул на пол, и, махнув рукой, вышел из здания милиции. Ему повезло, встретил знакомого милиционера, тот ехал в тот же район, к себе домой. Так что уже через десять минут Косарев расхаживал по убогому жилищу двух неудачников. Больше всего его взволновал большой лист железа посредине комнаты, на котором был насыпан слой песка и гальки, а уже сверху громоздилась куча обгорелых углей и остатков дров. Майор потрогал угли, сморщился. В них не осталось ни капли тепла.

— И где же вас теперь искать? — пробормотал Косарев. — В каком-нибудь омуте?

Но воришки были живы и пока ещё здоровы. Когда их вывезли в больницу, и оставили одних в приёмном покое, Сом понял все.

— Канаем отсюда, — шепнул он своему другу, — быстро, бегом!

Они бочком просочились мимо занятых тяжёлым больным медиков, и вышли через другую дверь, в коридор, ведущий в здание больницы, а затем и через черный вход покинули медицинскую обитель. Через пять минут после этого к больнице подъехали два черных джипа.

Почти сутки Сом и Максик прятались в кустах около железной дороги, а потом все же решились покинуть родные края. Они заползли в пустой товарный вагон, закрыли двери, и, прижавшись друг к другу, улеглись спать. В вагоне все же было теплей, чем на ноябрьском ветре.

— Приедем на юг, поедим виноград, он еще в это время висит на полях, — мечтал Сом. — Я там работал на виноградниках, в стройбате. Сколько мы тогда его собирали, представить не можешь! А уходило под снег еще больше.

— Это хорошо, — пробормотал, засыпая, Максик. — Может, и вина попьем.

— Это обязательно, вино там дешевое, свое. Тогда литр стоил рубль. Представляешь, на трёшку можно было три литра взять, шесть пузырей, если в пол-литры пересчитывать.

— Кайф.

— О, тронулись.

Он посмотрел на солнце, отражающееся в узких полосках вагонного окна, и удовлетворённо заметил: — Видишь, точно на юг едем. айда, поспим, что ли.

Сом не знал, что вагон, в который они залезли, на следующей станции перецепили, и вместо юга, он поехал на север, в Воркуту, к уже ядреным сибирским морозам. При этом вагон закрыли, и выбраться из него они уже не смогли. Этим двум неудачникам по жизни не повезло ещё раз, последний. Через месяц их замерзшие трупы благополучно доехали до станции назначения, доставив немало хлопот местным работникам линейной милиции.

Косарев действительно послал рапорт на Мамонова в Управление собственной безопасности, но ни каких последствий для последнего это не вызвало. Тогда старый опер понял, что произошло то, чего он боялся больше всего — бандиты и милиция стали одним целым.

 

ГЛАВА 38

После встречи с Викторией жизнь Спирина резко переменилась. То, что для него раньше было смыслом существования: работа, успех, желание остаться на своем месте все это заслонила собой зеленоглазая девчонка. Сказать, что Спирин влюбился в нее — было мало. Он втрескался, втюрился, как школьный переросток в молоденькую практикантку. Временами он целыми часами сидел в своем кабинете над бумагами, бессмысленно вглядываясь в текст и не понимая, что там написано.

Надо было бороться, стараться выгодней продать себя на предстоящей распродаже самого дорогого кресла в городе. А он мог думать только о ней. Вспоминал их первую встречу, первый разговор, ту ночь в квартире художника под иконой с кающейся грешницей, золотистые волосы Виктории на его лице и тихий шепот девушки: "Витя, я, кажется, тебя люблю".

И он сердцем верил, что это действительно так. Хотя Виктор говорил о разводе с Ларисой, но она не торопила его, наоборот, даже жалела его жену. Она сама сказала Спирину, чтобы он не делал этого до выборов. Слава Богу, что до них оставались считанные недели. И именно в эти дни он получил удар оттуда, откуда меньше всего ожидал.

Спирин подобрал Викторию ровно в шесть, как обычно возле ее дома. Свою машину Виктор использовал только в первый раз, на все остальные свидания он уже приезжал на служебной «Волге», с неизменным Виталиком за рулем. Вика к нему быстро привыкла, перестала стесняться. Вот и теперь, поздоровавшись с шофером, она по-домашнему чмокнула Виктора в губы и сразу спросила: — Куда мы сегодня едем? Как обычно, к Федору? Учти, мне сегодня надо ровно в девять быть дома.

— Нет, к Федору не получится. Он болеет, лежит дома с температурой. Есть один вариант, дача Виталика в Соколинском.

— Но туда ехать почти целый час! — возмутилась девушка. — Ты же знаешь моих родителей, они тут же побегут в морг или милицию. Я и так с ними ругаюсь целый день: они думают, что я маленькая, все школьница.

— Можно поехать в охотничий домик, — неожиданно подал голос Виталик.

— Это где? — удивилась Вика.

Спирин поморщился.

— Это домик у озера, там, где убили Гринева, — объяснил он.

— Ой, как интересно! — неожиданно обрадовалась Виктория. — Как романтично. А это далеко?

— Минут пятнадцать езды, — пояснил водитель.

— Едем! — с воодушевлением воскликнула она, а затем спросила у Спирина с упреком в голосе: — А почему ты не говорил мне, что мы можем там встречаться?

— Не люблю я это место, — вымученно сознался он. Виктор не мог понять странного энтузиазма девушки. Все объяснилось следующей ее фразой.

— Слушай, а правда, у них была абсолютно сумасшедшая любовь? — перебила на полуслове девушка. — Говорят, они даже не услышали, как ее муж ломился в дверь.

Виктор раздумывал, что ей ответить, хотел, было, соврать и подтвердить романтическую версию Вики, но тут увидел в зеркальце насмешливые глаза водителя, ведь именно Виталик покупал золото для девочек Гринева. И Спирин осторожно сказал:- Не знаю, мне он об этом не говорил, а самих их уже не спросишь.

Подъехали к даче, посигналили. Охранник, узнав машину «первого», быстро распахнул ворота и, взяв под козырек, вручил Спирину ключи от двери домика. Виктор думал, что будет тот сторож, седой. Но этот оказался гораздо выше ростом и мощней в плечах.

Спирин нервничал, ему даже показалось, что по губам охранника скользнула легкая усмешка, дескать, и ты такой же, как покойный Гринев. Направляясь к крыльцу, а затем и возясь с замком, Виктор про себя возражал этому остолопу: "Нет, я не такой! Гринев просто покупал девочек за золото, а у нас с Викой настоящая, большая любовь!".

Его неприятно поразило, что широкая кровать стояла в той же самой комнате и на том же месте. Скорее всего и кровать была та же самая.

— А здесь хорошо, уютно, — сказала Вика, снимая шляпу и осматриваясь по сторонам. — Это произошло здесь?

— Да, в этой самой комнате.

— Как интересно! Прямо Шекспир. «Отелло».

Сняв куртку, она прошлась по всему зданию, а, вернувшись в спальню, заявила:

— Хороший домик. Здесь я бы даже согласилась жить, но только с тобой.

Она села на подлокотник кресла, на котором сидел Виктор, прижалась к нему и спросила:

— А ты бы этого хотел?

— Конечно, — улыбнулся Виктор и сделал попытку поцеловать ее. Но Вика вдруг отстранилась, взгляд ее словно потух, а лицо приняло озабоченное выражение.

— Ты знаешь, мне вчера Рубежанский официальное предложение сделал.

— Петька!? — поразился Спирин. — Я думал, что это у вас несерьезно?

— До этого было всё несерьезно, а вчера он неожиданно появился с цветами, шампанское привез какое-то безумно дорогое, французское, вкусное! Цепочку мне подарил.

Она показала на тоненькую изящную цепочку с небольшим крестиком, особенно выгодно смотревшуюся на ее черной водолазке.

— Ну и что ты ему ответила? — спросил Виктор и затаил дыхание, дожидаясь ответа.

— Ничего. Попросила подождать немного, но он приедет через три дня, тогда и надо дать ответ.

— Почему?

— Он уезжает в Израиль. Насовсем. Если я за эти три дня не решусь, то он просто не успеет оформить документы на выезд.

— И что ты решила? — тихо спросил Спирин.

Виктория посмотрела на него своими малахитовыми глазами и чуть качнула головой.

— Не знаю, Витя, я не знаю. Я люблю тебя, но… Ты не думай, это не блажь, просто я боюсь, что это у нас просто вспышка, вдруг ты меня разлюбишь. У меня ведь живой пример перед глазами, тетя моя, Санина.

— Кто? — не понял Спирин.

— Ангелина Васильевна, секретарь Гринева. Тоже ведь, всю молодость ему отдала, а он так и не решился развестись. За партбилет боялся. А тут еще родители долбят, как дятлы: езжай, езжай! Мы жизни не видели, так хоть ты поживи в свое удовольствие. Это ведь действительно шанс, Витя. Если я его сейчас упущу, то это все. В нашей дыре ведь кругом одни алкаши да наркоманы. А кто побогаче, так интеллект, как у курицы.

Она замолкла, сидела по-прежнему на подлокотнике, но смотрела куда-то в сторону, и Виктор не видел ее лица. У Спирина в горле стоял какой-то ком. Он не мог сказать ни слова. Одна мысль о том, что он может потерять Вику, приводила его в ужас. Для него сейчас легче было потерять жизнь.

Виктория наконец глянула на него сверху вниз, спросила:- Ну, что скажешь, Спирин?

Собственная фамилия из ее уст ударила Виктора, словно хлыстом. Раньше она звала его только Витя или в шутку — господин мэр. Его словно прорвало, и он заговорил, яростно и бессвязно.

— Вика, ради Бога! Я разведусь, завтра же подам заявление. На чем мне поклясться, чтобы ты поверила?!

— Но у тебя выборы, — напомнила она.

— К черту выборы! — Он прижался щекой к ее телу. — Без тебя я уже не могу, не хочу, понимаешь!

Рывком поднявшись с кресла, Виктор притянул ее к себе, стал целовать. Она вспыхнула, вся затрепетала в ответ на его ласки, сама начала стягивать с него пиджак, галстук… Через пару минут они уже лежали в постели обнаженные. Виктория жадно целовала его губы, ее роскошные волосы словно опустили золотистый занавес над всем остальным миром, и тут… Словно кто-то провел по телу Спирина холодной рукой. Он резко вздрогнул, приподнялся, оглянулся по сторонам.

— Ты что, Витя? — удивленно спросила она.

— Ничего, показалось, — ответил Спирин и невольно глянул на дверь.

"У них было именно так", — подумал Виктор. Всякое желание, вся страсть словно испарились.

— Вика, понимаешь, я не могу здесь, — мучительно признался он.

Рывком поднявшись, он сел и отвернулся от девушки. Вика удивленно смотрела на него, потом поняла.

— Это из-за них? — спросила она.

Виктор молчал. Не станешь же рассказывать о своей роли в смерти тех двоих, вспоминать безглазый труп Гринева на обитом белой жестью столе. Свидание, обещавшее так много, не удалось. Они молча ехали обратно, по их лицам даже шофер понял, что между влюбленными пробежала какая-то кошка, но, верный своим принципам, Виталик даже не подал вида. Лишь прощаясь с Викой около ее дома, Спирин задержал ее руку в своей и попросил: — Я прошу тебя, не решай сгоряча. Дай мне хотя бы эти три дня.

— Хорошо, — чуть слышно ответила Вика. — Я подожду.

Вернувшись домой, Спирин долго сидел на кухне с бутылкой коньяка. Лариса, по обыкновению, лежала на своем любимом диване и, не отрываясь смотрела на экран телевизора.

— Ты поел? — спросила она, не поворачивая головы.

— Да, спасибо.

— Что на работе?

— Все нормально. Что смотришь?

— "Звездные войны".

— Ты их уже сто раз смотрела.

— Ну и что? Я еще сто раз посмотрю. Это же не "Ленин в Октябре".

Сидя в кресле, Виктор долго смотрел на затылок этой чужой для него женщины. Если бы Лариса оглянулась, то этот взгляд ей бы очень не понравился. Но ее слишком занимали похождения принцессы Леи, Хана Соло и надежды Вселенной — юного Люка Скайуокера.

Утром господин мэр сделал то, что делать зарекался: позвонил Нечаю.

 

ГЛАВА 39

Готовясь к побегу, Ремизов думал, что самым сложным будет вырваться из зоны. О том, что будет дальше, он как-то не задумывался. Он даже представить себе не мог, насколько будет трудна эта дорога до Кривова.

Сутки он потерял в том вагоне с кирпичами. Еще ночью состав тронулся. Утро выдалось пасмурным, солнца не было видно. Чтобы как-то определиться, Ремизов выглянул на одной из проезжаемых станций и по названию понял, что едет в обратную сторону, на Восток. Кроме того, ехать в открытом вагоне было и холодно, и небезопасно. Его пару раз замечали с высоких перекидных мостов на крупных станциях, но, по счастью, никто из зрителей не догадался сообщить о пассажире, путешествующем в "жестком плацкарте". Как назло, ему никак не удавалось покинуть этот вагон. На крупных станциях кругом было полно людей, а на мелких эшелон не останавливался. Уже вечером состав притормозил на небольшом разъезде, Алексей осторожно опустился вниз и скрылся в придорожной лесополосе. Просидел он там до утра, изрядно промерз, но лишь на рассвете ему подвернулся товарный состав, идущий в нужную сторону и остановившийся в ожидании встречного поезда. Подбежав к последнему вагону, Ремизов открутил проволоку, связывающую стопор засова, откинул его и, отодвинув в сторону массивную дверь, заглянул внутрь. В тусклом свете раннего осеннего утра он рассмотрел деревянные ящики разного размера, в беспорядке громоздящиеся по всему вагону.

"Порожняк", — понял Алексей. Это его вполне устраивало. Он запрыгнул в вагон и затворил за собой дверь. Вскоре состав тронулся, а Ремизов пристроился в уголке вагона и задремал.

Четверо суток этого пути показались ему адом. Хотя в закрытом вагоне было гораздо теплее, чем под открытым небом на кирпичах, но холод доставал его и тут. На морозе очень трудно уснуть. То, что для Алексея оказывалось сном, больше походило на беспамятство или забытье. Он просыпался, пытался сменить позу, получше закутаться в бушлат, снова начинал дремать, но через несколько минут дрожь замерзшего тела будила его, и все начиналось сначала. Временами он вскакивал, прыгал на месте, махал руками, отплясывал чечетку, вроде бы согревался, но только на время. Между тем по прикидкам Ремизова температура в вагоне устойчиво держалась около нуля, и он с ужасом думал, что было бы, попади он в этот вагон зимой. Но это были пока цветочки. Вскоре к холоду добавились голод и жажда. Все началось с легкого подсасывания в районе желудка, организм словно недоумевал, почему его не кормят, но потом он властно потребовал еды. Самое ужасное, что, помимо воли, мозг создавал одну иллюзию пищи за другой. Стоило Алексею изгнать из своего сознания картину дымящихся пельменей, как на смену появлялась порция макарон, с аппетитно поджаренными котлетами. Ремизов вытирал текущую изо рта слюну, переворачивался на другой бок и, прижимая к ноющему желудку ладонь, старался думать о чем-то другом. О Лене, о том, что сейчас творится в зоне, удалось ли Выре сохранить свою власть и что он сделает с этим самым Нечаем, когда все-таки доберется до него. Но постепенно, на четвертые сутки побега, боль становилась нестерпимой, сначала проявилась отчетливой резью в желудке, а потом разлилась по всему животу.

Ко всему этому вскоре прибавилась жажда. В иссохшем рту даже язык казался огромным и неповоротливым. Трогая им потрескавшиеся губы, Алексей чувствовал боль.

"Надо будет попробовать вылезти на каком-нибудь полустанке, поискать воды", — подумал Ремизов, лежа в своем закутке. Днем такой случай ему не представилось, а с темнотой он все-таки смог задремать. На одной из остановок его разбудил голос, донесшийся снаружи.

— Эй, Петро, почему этот вагон открыт?

Ремизов замер, стараясь не дышать.

— Не знаю, сегодня еще закрытым был, — бойко соврал другой голос.

— Ну-ка, открой, посмотрим, что там.

Лязгнули ворота вагона, и вместе с хлынувшими звуками в него проникли острые лучи фонариков, шаривших по углам. Алексей вжался в пол. Между ним и охраной громоздились в беспорядке наваленные ящики.

— Ну-ка, залезь, пошарь там! — скомандовал первый, начальственный голос.

— Да нет там никого, товарищ сержант! — стал убеждать его подчиненный. — Ну, сунулся кто-то из обходчиков, посмотрел и все. Что тут брать-то, порожняком идем! А там картошечка стынет, товарищ сержант, да и «Столичная» как бы не протухла. А, что скажешь, начальник?

Последний довод оказался особенно убедительным.

— Ладно, закрой на засов да примотай для вида какую-нибудь проволоку.

Снова загремели задвигающиеся двери, сразу приглушив свист проносящегося мимо маневрового тепловоза, лязгнул засов. В последнюю секунду приподнявшийся Ремизов успел рассмотреть до боли знакомые солдатские шапки и погоны. Он понял все и даже то, о чем должен был догадаться раньше. Эти ящики разной формы, но неизменно плотно подогнанные, выкрашенные в одинаковый темно-зеленый цвет, с одинаковыми железными ручками с обеих сторон, окна и люки, изнутри заклеенные черной бумагой, чтобы избежать попадания в вагон прямых солнечных лучей. Только отупение от холода и голода помешало Алексею сообразить, что в этом вагоне раньше перевозили взрывчатку или боеприпасы. Где-то в середине состава должна находиться теплушка с нарядом сопровождающих солдат. Именно они и закрыли его в вагоне. Хорошо еще, что состав шел порожняком, и солдаты сачковали.

Всю ночь Ремизов перекладывал на ощупь ящики так, чтобы при случае можно было быстро спрятаться. Когда наступило утро, он сложил несколько ящиков друг на друга, дотянулся до окна, прорвал плотную черную бумагу и долго смотрел сквозь решетку на пролетающий мимо пейзаж. Единственное, что порадовало Алексея — поезд по-прежнему шел в нужном ему направлении.

 

ГЛАВА 40

На этот раз, в отличие от всех прошлых свиданий, Спирин встретился с Нечаем в своем кабинете. Изменились обстоятельства, его тайный напарник уже не был подозрительной личностью с уголовным прошлым, а одним из самых богатых и уважаемых людей города. К тому же компромата у Нечая было хоть отбавляй, а в то, что кабинет могут прослушивать органы правопорядка, Виктор не очень верил.

Войдя в кабинет, Геннадий с любопытством огляделся по сторонам, здесь он еще никогда не был.

— Неплохо устроился, деловой стиль, — похвалил он хозяина.

Виктор также отметил перемены, происшедшие с этим человеком. На Нечае были не привычные джинсы, а очень неплохой классический костюм тройка, темно-коричневого цвета с хорошо подобранным галстуком, на руке блеснул массивный браслет золотых часов не то «Роллекс», не то «Лонжин», Спирин не разобрал. Единственное, что чуть выбивалось из классического образа — массивная золотая печатка на правой руке, придававшая ее носителю печать провинциального пижонства. Даже лицо Нечая стало чуточку иным, хотя Виктор не сразу понял разницу. Вроде бы те же впалые щеки, похожие на следы от оспы ямки на коже, может быть, только выражение лица отражало еще большую уверенность в себе и спокойствие. Вот только волосы по-прежнему казались не промытыми, и также падала на глаза одна упрямая прядь.

— Положение обязывает, — нехотя ответил Спирин, пожимая руку своему "зодиакальному брату". — Садись, поговорить надо.

Они расселись по разные стороны стола, Геннадий сразу достал сигареты и зажигалку, а Виктор невольно посмотрел на карманы собеседника. Тот перехватил его взгляд, рассмеялся и по очереди вывернул их все, продемонстрировал даже содержимое кармашка для часов. Диктофон у него, разумеется, был, но в заднем кармане брюк, с выведенным на лацкан пиджака микрофоном в виде булавки, миниатюрное изделие ушлых японцев, последний шедевр промышленного шпионажа.

— Как видишь, я чист, — развел руками Нечай. В нем появилась некая театральность, ранее Спирин этого не замечал, скорее наоборот, Геннадия отличала сухость и бесстрастность. — Что-то стряслось?

Спирин, стукнул карандашом по столу, зачем-то посмотрел в окно, а потом решился.

— Мне нужно как можно быстрей избавиться от моей жены.

Нечай откинулся всем телом назад, на спинку стула. Такого даже он не ожидал.

— Что это ты так? — удивленно спросил он.

Спирин поморщился. Он не думал, что этот парень станет задавать ему вопросы. Он привык представлять себе Нечая этакой бестрепетной машиной для убийства.

— Понимаешь, я полюбил другую, а Лариса никогда не согласится на развод, — нехотя объяснил он. — А тут такие обстоятельства, выборы… и все остальное. Мне нужно устроить это очень быстро.

— Ладно, сделаем, — чуть усмехнулся Геннадий. Сам он к женщинам относился потребительски: надо было, брал девку, проводил с ней час или два и тут же забывал, как ее зовут. Проблемы мэра его позабавили, но он постарался не подать виду, хорошо помня о самолюбии Спирина.

— Как это лучше всего сделать? — спросил он у поднявшегося со своего места Виктора.

— Она очень любит водить машину, — ответил он, закуривая сигарету и устраиваясь на подоконнике под форточкой. — Гоняет на страшной скорости, как минимум два раза в неделю ездит в областной центр, у ней там традиционный поход по магазинам. Завтра вот собиралась, с утра.

— Понятно, — кивнул Нечай и также закурил. — Это даже проще. Тут я проблем не вижу. Теперь поговорим о цене.

— Что ты хочешь на этот раз? — спросил Спирин, невольно напрягаясь и заранее ужасаясь предстоящей расплате.

— Голову Шамсудова, — спокойно ответил Геннадий.

Спирин сначала поднялся с подоконника, затем сел на стоящий у окна стул. Такого он не ожидал.

— Зачем она тебе? — тихо спросил он.

Его собеседник усмехнулся, а потом ответил: — В случае его смерти имущество татарина выставят на продажу. Мне не нужны эта керамика, стекло, бетон. Но вот все остальное — ресторан, магазины, должно отойти мне без всякого аукциона, по минимальной цене.

— Но у него есть наследники, жена и двое детей, — попробовал возразить мэр.

— Ну, это уже не твои проблемы, Виктор Николаевич. Может быть, я женюсь на ней, — засмеялся Нечай.

Спирин несколько минут молчал. Шамсудов для него сделал больше, чем кто-либо другой в этом городе. И так просто, одним словом перечеркнуть саму жизнь этого человека?

Но на другой чашке весов была Вика, единственная и желанная. Спирин долго молчал, но потом кивнул головой.

— Хорошо, я согласен, — тихо сказал он.

 

ГЛАВА 41

Лариса гнала свою машину, выжимая из нее все, что возможно. Она обожала скорость, ощущение полета. В такие минуты и пульс у нее бился чаще, и кровь играла, как при случайной, отчаянной ночи любви. Вела машину Лариса весьма своеобразно, полулежа. В таком положении сокращался обзор, но на этом скоростном шоссе и на такой скорости ближний вид и не был нужен. На педаль газа она жала босой ногой, скинув итальянские осенние сапожки. Об этом она вычитала в каком-то любовном романе, попробовала, и ей понравилось. Еще больше чувствовалось слияние с машиной.

Спирин был абсолютно прав, говоря, что Лариса так просто не отдаст место первой леди города. Она просто упивалась своим нынешним положением. Другим это могло показаться забавным: что значит жена главы администрации города Кривова в мировом масштабе? Тоже мне, принцесса Уэльская Лариса Кривовская! Но именно здесь, в родном городе, весь этот сброд мог понять, каких она достигла высот.

То, что сама Лариса сделала для этого немного, просто удачно вышла замуж, ее уже мало волновало. В школе она училась плохо, перебивалась с тройки на двойку, отличалась упорной ленью и полным отсутствием прилежания. Из класса в класс ее тащили с помощью маминых сумок с дефицитными продуктами. Родители понимали, что одного аттестата для ненаглядного чада мало, и они сумели повторить этот подвиг в местном техникуме. Уже в его стенах Лариса прославилась редкой ленью и обостренным интересом к мальчикам. С окончанием учебы жизнь ее слегка потускнела, приходилось целыми днями просиживать на работе в компании с толстыми и скучными тетками в отделе документации одного из оборонных заводов. Все оказалось очень удачно, именно там ее впервые увидел Спирин, да и Лариса сразу обратила внимание на молодого и интересного мужчину. И вот теперь все остальные могут утереться — она уже не Лариска Демина, одна из многих, двоечница и дура, а Лариса Александровна Спирина, жена самого мэра.

Лариса давно уже перестала здороваться со многими своими одноклассниками, замечала не каждую прежнюю подругу, а с соседями у подъезда здоровалась весьма своеобразно, одними глазами, голова при этом оставалась гордо поднятой. У ней даже походка изменилась, она стала ходить неторопливо, голову поворачивала с лебединой грацией. Общаться Лариса предпочитала теперь с равными: женами бизнесменов, директоров заводов и прочей городской элиты. Ей в голову не могло прийти, что Спирин может подать на развод и заставит ее расстаться с таким сладким образом жизни.

Лариса никогда не ревновала мужа, она знала, что Виктор холодноват в любви. Жадная до секса, она в первые годы совместной жизни пыталась ему изменять, но, когда это открылось, и Виктор предложил ей развестись, Лариса испугалась. Уже тогда Спирин резко шел в гору, все прочили ему отличную карьеру, и она сдалась. Именно тогда она открыла для себя безумные автомобильные гонки, находя в них своеобразную замену любви.

Когда ее «девятку» начала обходить синяя машина, Лариса глянула в зеркальце заднего вида и слегка поморщилась: «БМВ». Она давно теребила Виктора, требуя поменять «девятку» на иномарку, делая это методично и надоедливо. Недавно Спирин сдался, пообещал выполнить эту ее прихоть, но только после выборов.

Между тем синий автомобиль поравнялся с машиной Ларисы, в приоткрытое боковое стекло вылетела докуренная до «фабрики» сигарета. Лариса увидела спокойные глаза человека, смотревшие на нее, одни только глаза. Затем тонированное стекло поднялось вверх, и в ту же секунду тяжелый автомобиль резко пошел вправо, ударив машину Ларисы. Женщина вскрикнула, но, резко крутанув руль, сумела вернуть свою «девятку» с обочины на шоссе.

"Что они там все, пьяные!?" — с негодованием подумала она, оглядываясь на темные стекла «БМВ», старательно притирающегося к ее машине. Второй удар выбросил ее «девятку» с трассы в придорожный кювет. Каким-то чудом машина Ларисы не перевернулась, и она даже успела закричать, увидев несущиеся навстречу белые стволы берез…

Спирин ждал этого все утро, но только в полдень секретарша доложила, что к нему на прием просится начальник городского ГАИ майор Артеменко.

— Говорит, очень важное дело, — добавила она.

"Еще бы!" — подумал Виктор и приказал ей: — Пусть войдет.

Сгорая от нетерпения, Спирин встретил майора сразу у порога двери, чем несколько удивил его. Пожав друг другу руки, они расселись по разные стороны стола, милиционер решил, что так будет лучше, вдруг мэр сомлеет от жуткой вести.

— Слушаю вас, Георгий Иванович, — почти весело спросил Спирин.

— Не очень хорошее известие я для вас принес, Виктор Николаевич, — Майор опустил свою лысоватую голову, собираясь с духом, а Виктор в ожидании затаил дыхание. —

Ваша жена попала в тяжелую автомобильную аварию на двадцать пятом километре, но она осталась жива.

Свое сообщение майор закончил с радостной ноткой в голосе, а у Спирина внутри что-то оборвалось. Это сразу же отразилось на его лице, и Артеменко даже растрогался, увидев горе своего молодого начальника. Если б он знал, что творится на самом деле в душе господина мэра.

— Сильно пострадала грудная клетка и голова, но врачи говорят, что шансов у ней много, — участливо продолжал свою речь майор.

Спирин готов был убить своего собеседника, а тот все продолжал:

— Вашу жену доставили в городскую больницу, в отдельную палату.

— Хорошо, — вздохнув, ответил, наконец, Спирин. — Спасибо. Я сейчас тут немного посижу и поеду к ней.

Он пожал руку хлопотливому майору, дождался, когда за ним закроется дверь, и ломаными, дергающимися движениями набрал знакомый номер телефона.

— Нечай, ты?! Придурок, ты опять не доработал!

 

ГЛАВА 42

Смена дня и ночи в слабо освещенном вагоне проходила малозаметно. Ремизов потерял ощущение времени, иногда ему казалось, что он заточен в этом вагоне целую вечность. Тогда он взбирался на свою пирамиду около окна и дожидался какой-нибудь станции, чтобы посмотреть ее название и к какой она относится железной дороге. Как назло, поезд шел медленно, подолгу простаивал на каких-то незначительных станциях и разъездах, пропуская мимо себя другие составы.

К этому времени голод как-то утих, наступило отупляющее безразличие, видно, мозг отключил рецепторы желудка, замучившие его бесполезными требованиями еды. Хуже было с жаждой. Даже вдыхаемый Алексеем воздух причинял боль, словно рашпилем раздирая гортань и проникая все ниже, в пищевод. Однажды пошел снег и он попытался ловить открытым ртом залетающие в окно снежинки. Толку от этого было мало, Алексей только выстудил себе горло. Выручил его теплый циклон, на время сумевший отодвинуть неизбежную зиму. Как раз в это время Ремизов забылся очередным коротким подобием сна. Ему приснилось озеро Селигер, куда он ездил с Еленой после свадьбы и окончания училища. Он плыл с ней на лодке, Ленка беззаботно смеялась, а тут пошел теплый летний дождь, и волосы ее прилипли ко лбу, крупные капли стекали по лицу, ему захотелось слизать их, но она все отодвигалась от него, улыбка сменилась недоумением, лицо застыло кукольной гримасой, а на груди появилась алая роза, сползшая вниз по телу потеком крови. Ремизов застонал и проснулся.

Некоторое время он еще осмысливал сон, и лишь потом понял, что по крыше вагона стучат дождевые капли. Рывком поднявшись с пола, Алексей с лихорадочной поспешностью начал сооружать из ящиков некое подобие пирамиды. Поднимаясь все выше и выше, он добрался, наконец до потолка и, отодрав наклеенную бумагу, с трудом открыл верхний люк.

Серое свинцовое небо встретило его мелким, моросящим дождем, и Ремизов, открыв рот, стал жадно вдыхать, именно вдыхать эту водяную пыль. Влага текла по его лицу, он слизывал ее языком, но вскоре открыл для себя более экономичный способ добычи влаги. Вода скапливалась в выемках внутренней стороны люка, и он жадно припал ртом к этим небольшим лужицам. Вода пахла железом и какой-то технической дрянью, но это была долгожданная вода. Ледяной ветер выстудил его тело до дрожи, а он никак не мог оторваться и все слизывал, и слизывал не успевающую набираться влагу.

Закончилось все это внезапно. Верхний ящик выстроенной им пирамиды не выдержал и, вырвавшись из-под ног, полетел вниз. Падая вслед за ним, Алексей невольно захлопнул люк, но не смог удержаться мокрыми ладонями и упал, больно ударившись головой и ребрами о жесткие края ящиков. Подниматься он не стал, только устроился поудобней, так и лежал, испытывая блаженство от того, что можно нормально вдыхать этот воздух размягченным от влаги горлом.

Блаженство его продолжалось недолго. Через некоторое время желудок Алексея скрутила резкая судорога боли. Остаток дня Ремизов провел, катаясь на полу и гадая, отчего возникла эта резь, от голода или от отравления грязной водой. Алексей даже попробовал сунуть в рот два пальца, чтобы вызвать рвоту, но после долгих потуг ощутил во рту только горький вкус желчи. Успокоился его желудок только ночью.

Разглядывая утром вывески железнодорожных станций, Ремизов с радостью отметил, что поезд уже достиг предгорий Урала, больше того, состав двигался по южной ветке, а значит, неизбежно должен проехать мимо Кривова.

"Осталось сутки или двое", — подумал Ремизов, поудобнее устраиваясь в своем убежище. Днем он снова полез к люку, хотя и понимал, что это рискованно, но жажда одолевала, а дождь по-прежнему барабанил по крыше. На этот раз он предпринял некоторые меры предосторожности, расстелив на откинутой крышке найденный кусок полиэтилена, и напился небесной влагой вдоволь. Некоторое время он настороженно прислушивался к своему организму, но на этот раз все обошлось. Все оставшееся время он думал о том, как бы лучше десантироваться из попутного эшелона.

Но прыгать на ходу ему не пришлось. Поезд замедлил ход и остановился у самого вокзала со знакомой вывеской «Кривов». Судя по лязганью и толчкам, Ремизов понял, что отцепили тепловоз. Часа два состав стоял неподвижно, затем снова последовали грохочущие звуки, и эшелон медленно пополз назад. Приникнув к окну, Ремизов увидел, как появились знакомые улицы города, и понял, что порожняк гонят прямо в завод. Это было плохо, очень плохо!

Военный завод охраняла как раз его воинская часть, и о не раз видел, как военизированная охрана производит осмотр вагонов. Обычно это были несколько мужиков и женщин в одинаковых синих рубашках или шинелях, в зависимости от времени года, с непременной кобурой на боку, в которой чаще всего находился револьвер системы «наган» еще революционных времен. И как назло, стоял полдень и, появись он сейчас из верхнего люка, горожане могли бы наблюдать редкое зрелище. Здоровенный жлоб, в поношенной фуфайке и в рваных штанах, грязный, заросший недельной щетиной, выпрыгивает на ходу из поезда в самом центре города.

Оставалось только одно. Ремизов забрался в свое заранее приготовленное убежище и начал лихорадочно закидывать себя небольшими, квадратными ящиками. Вскоре вагон остановился, немного погодя тронулся снова, а затем встал окончательно. Ожидание показалось бесконечным. Сколько времени прошло, он не знал. С того момента, как он сбежал, время перестало для него измеряться в каких-либо единицах. Все это было одним большим куском бесконечности.

Наконец Ремизов услышал отдаленные голоса и приглушенный лязг металла. Вскоре пришел черед и его вагона. Звякнул засов, и дверь с шумом отъехала в сторону.

— Вчера взяла судака на килограмм за пятьсот рублей, — сказал близкий женский голос.

— Что так дешево? — удивился в ответ другой голос, уже мужской.

— Да приехали какие-то с Урала, у них целый рефрижератор рыбы, вот они и сбили цену нашим браконьерам.

— Лезь, Машка, этот вагон проверим, да пойдем на обед, — скомандовал мужик.

— Чего это я опять?! — возмутилась в ответ женщина. — Ты вон только два вагона проверил, все остальные — я да Наташка.

— А ты у нас самая молодая, мне вообще уже тяжело, стар я стал.

— Стар?! — насмешливо спросил звонкий девичий голос. — А кто мне предлагал этим летом на дачу с ним пройтись, порезвиться? А?!

— Ну, вспомнила! Ведь пошутил я!

— Знаем мы эти ваши шуточки под одеялом!

— Лезь-лезь, не сачкуй! — уже сердито закричал мужик под дружный смех обеих женщин. После этого молодуха, по-мужски ругнувшись, все-таки взялась за поручень лестницы, но тут до слуха Алексея донесся далекий, но пронзительный женский голос: — Глеб! Глеба! Деньги в контору привезли, немного, человек на двадцать только хватит!

— Машка, быстро дуй в контору очередь занимай! — скомандовал мужик и, судя по донесшемуся до ушей лейтенанта звуку, сочно шлепнул молодку по заднице. Девушка даже взвизгнула, не то от этой его мужской «ласки», не то от предвкушения долгожданной зарплаты.

Между тем мужик с кряхтеньем забрался в вагон, повозился у входа, но штурмовать баррикаду ящиков не стал, а спустился вниз, и вскоре загремевшая дверь перекрыла скудный осенний свет, погрузив вагон почти в полную темноту.

Ремизов облегченно перевел дух. Сердце у него билось, словно он пробежал несколько километров, а лицо заливал липкий пот. К вечеру состав отогнали в глубь завода, и, глубокой ночью Алексей смог, наконец, покинуть свой «плацкартный» вагон.

 

ГЛАВА 43

Жизнь для Спирина замерла в фазе зыбкой неопределенности. Прошло уже три дня с момента аварии, но Лариса оставалась в том же состоянии, не хуже и не лучше. Более того, врачи намекнули, что она может остаться инвалидом на всю жизнь. И хотя Виктория все-таки отказала банкиру, но узел главной проблемы затягивался все туже и туже.

Как назло, навалилось множество неотложных дел, а еще приходилось мотаться по избирательным участкам, что-то говорить этим назойливым старикам и старухам, что с такой охотой посещали собрания. Со стороны казалось, что Спирин остался прежним: серьезным, сдержанным, терпеливо выслушивающим все, что бы ему ни говорили люди. И только шофер Виталик понимал, что с его шефом происходит что-то не то. Распростившись с избирателями, Виктор садился в машину и неподвижно замирал, уставившись в одну точку и настолько уходя в себя, что по приезде в мэрию или на очередной избирательный участок, водитель вынужден был напоминать ему об этом.

Лишь к вечеру, освободившись от всех посетителей и оставшись один, Спирин позвонил Нечаю. Диалог их был непродолжителен и немногословен.

— Здравствуй. Ну, что-нибудь светит? — спросил мэр.

— Да, скорее всего сегодня ночью, — обнадежил Нечай. — Ты же знаешь, я в этом сам заинтересован.

— Хорошо, буду ждать, — и Спирин повесил трубку.

Лариса лежала в своей палате и, прикрыв глаза от назойливого света, думала о прошедшей жизни. Белая повязка наподобие чалмы плотно укутывала ее голову, врачи всерьез опасались за состояние ее мозга, но она понимала, видела и слышала все. Только не могла говорить и даже пошевелить онемелым телом. Мысли ее блуждали, от прошлого перескакивали к будущему, бессистемно перебрасывались с одной темы на другую. Впервые в жизни она думала так много. Ей, привыкшей брать от жизни самое лучшее, теперь приходилось довольствоваться бесконечно малым. Позади осталось то, что она считала смыслом жизни: престижная квартира, машина, дорогая и стильная мебель, посещение юбилеев и праздников под ручку с красивым и влиятельным мужем. А, кроме того — основное из всего этого круговорота тщеславия — завистливые взгляды других женщин, от которых Лариса расцветала еще пышнее. Ушли в прошлое дорогие французские духи, что Спирин дарил к каждому ее дню рождения, золотые украшения и безумно дорогая косметика, шубы и платья, ковры и хрусталь, японская электроника и американские боевики по видаку. Единственное, чего она хотела сейчас — это жить, почувствовать свое тело и владеть им. Когда ее сегодня переворачивали, чтобы сменить простыни, Лариса сквозь онемение ощутила на своем теле чужие грубые руки, и это потрясло ее сильней, чем авария. Неужели она останется такой на всю жизнь? Единственное, что ее как-то поддерживало, это то, что она чувствовала эти чужие руки, хотя сама не могла шевельнуть и пальцем.

Постепенно мысли ее начали перескакивать на другое, она постаралась вспомнить что-то хорошее, например, свою свадьбу и бледно-голубое платье с пятиметровым шлейфом, которым она просто убила всех своих подружек. Но постепенно ее мысли снова и снова возвращались к этой злосчастной последней поездке. Только в этой палате она поняла обратную сторону большой скорости.

"Как выздоровею — больше за руль не сяду", — в который раз зарекалась она, и как естественное продолжение этой мысли: "Кто же они, те из «БМВ»? Что им было надо? Зачем они это сделали? Я расскажу все, только бы вернулась речь, я потребую, я заставлю, чтобы их нашли!"

Мысли ее прервал легкий скрип двери. Открыв глаза, она увидела, что вошел какой-то человек в белом халате, за ним мелькнуло бледное лицо медсестры, торопливо закрывающей дверь. Лариса взглянула на лицо позднего посетителя и сразу же узнала его. Именно эти глаза она видела из приоткрывшейся дверцы того «БМВ». Лариса поняла все, она попробовала вскочить, закричать, позвать на помощь, но только слеза, скатившаяся по щеке, была ответом беспомощного тела на безумства разрываемого страхом мозга, да и ту Рыдя безжалостно промокнул, опустив на лицо Ларисы белоснежную подушку.

Через три дня после похорон жены мэра состоялись выборы. Спирин победил в первом же туре и с огромным преимуществом.

В те же дни одна из медсестер городской больницы купила себе неплохую стенку и мягкий уголок.

 

ГЛАВА 44

Волей судьбы Ремизов попал на территорию того самого завода, который сам же и охранял. Одной из достопримечательностей Кривова был двухметровый забор этого завода, сработанный из красного, обожженного кирпича, с затейливой вязью колючей проволоки по верху. Тянулся он почти через весь город, как бы прижимая Кривов к железной дороге и вытягивая его в длину. В былые годы за этим забором трудилась половина города. Для всех остальных попасть на территорию завода было невозможно, слишком строгой была система охраны. Уже на проходной вахтеры, в основном женщины, тщательно сравнивали фотографию на пропуске с физиономией входящего, принюхивались, не несет ли от него перегаром, обшаривали карманы в поисках запрещенных на территории завода спичек и сигарет, а самых подозрительных отправляли на «тщательный» обыск, с раздеванием. Та же самая процедура повторялась и при выходе с завода, но теперь уже искали нещадно употребляемый по технологии спирт, производимую на производстве взрывчатку и прочие опасные изделия. Если за сигареты или спички могли лишить премии и тринадцатой зарплаты, то за вынос самой малой толовой шашки или детонатора уже грозил срок.

Новенький, попав на территорию завода, сразу начинал понимать, что это совсем не то, что он привык подразумевать под этим скучным словом: несколько цехов, стоящих рядом. Нет, это был город в городе. По территории он вряд ли уступал самому Кривову. На громадном пространстве размещались десятки самых различных зданий, всевозможных форм и размеров. Лишь некоторые из них стояли на открытом месте: котельная, инструментальный цех, гаражи, склады подсобной продукции, столовая. Все остальные помещения, непосредственно связанные с технологией уничтожения человека, со всех сторон подвергались «обваловке», то есть рядом с мастерской делали искусственную насыпь, так что бы из-за нее не было видно даже крыши здания. Валы эти воздвигали с четырех сторон, лишь в одной из них оставляли небольшой проход, но и он располагался так, чтобы выходить на вал другой, соседней мастерской. Но если, несмотря на все предосторожности, происходил взрыв, то вырвавшаяся наружу чудовищная сила заставляла содрогаться всю округу, и в жилых домах, что поближе, вылетали стекла, а людей что работали в этих мастерских, приходилось собирать по частям. После этого их торжественно хоронили, на почетном кладбище прибавлялся ряд могил с одинаковой датой смерти, и город затихал в ожидании следующего взрыва. На месте разрушенного здания строили другое, но чаще забрасывали, так как близкая подпочвенная вода тут же превращала воронку в искусственный водоем. За сотню лет завод взрывался десятки раз, в некоторых из образовавшихся озер даже водились караси. И все это размещалось в самом обычном лесу, со старыми деревьями и густой травой. Некоторые знатоки по весне приносили своим подружкам прямо на рабочее место букетики ландышей, а уж сбор грибов, зверобоя и рябины на территории завода считался самым обычным делом. Да что и говорить, до самых дальних цехов рабочих от проходной возили автобусом, и если кто-то из них опаздывал, то с проклятиями маршировал до рабочего места добрых полчаса. Так что играть в прятки Ремизову было где.

Но Алексей поначалу разместился не в лесу, а в разрушенном во время войны здании котельной. Тут была хоть какая-то крыша над головой и стены, заслоняющие от ветра. Время от времени он поглядывал в окно, дожидаясь, когда потухнут огни расположенной рядом мастерской, а значит, уйдет с завода вторая смена, и можно будет пробраться к зданию столовой. Как назло, этот район освещался гораздо лучше, чем многие улицы города, и его странная фигура могла привлечь к себе ненужное внимание.

Немного подремав, Ремизов проснулся от холода и, убедившись, что окна мастерской по-прежнему горят, принялся размышлять о том, как ему вырваться с завода. Систему охраны он знал прекрасно, еще бы, целый год потратил на караульную службу, и тем яснее понимал трудность стоящей перед ним задачи. По периметру завод охранялся не хуже зоны. По верху забора на всем протяжении была протянута колючая проволока типа «Егоза», с нержавеющими заостренными лезвиями. Там, где забор выходил на город, то перед забором, на территории завода, метрах в десяти был еще один забор из колючей проволоки под напряжением. Там же, где за забором начинался пустырь, все было как раз наоборот. Правда, еще во время службы Ремизова электричество пришлось отключить, завод оказался не в состоянии оплачивать подобную роскошь, но черт его знает, вдруг подключили опять?

Но самую большую опасность таил как раз промежуток между первым и вторым забором. Несколько раз в год это пространство пропахивалось небольшим трактором, и вдоль контрольно-следовой полосы на вышках и прямо на земле через равные промежутки день и ночь томились караульные солдаты, а в будках лаяли при каждом шорохе овчарки. Собаки, хоть и находились на привязи, но со скуки лаяли на собственную тень, а солдат знал, что если он пристрелит нарушителя, то поедет в отпуск. За всю историю завода лишь несколько пьяных дураков пытались проникнуть на территорию завода. Кончалось это плачевно: солдат обычно стрелял, а потом уж спрашивал у трупа: "Кто идет?" Но пытался ли кто-нибудь выйти из завода через забор в город? Об этом Ремизов ничего не слышал.

Наконец, дождавшись своего часа, Алексей пробрался к зданию столовой, долго блуждал вокруг, затем все-таки нашел открытое окно и проник внутрь. В призрачном свете луны и ярких фонарей он долго бродил по огромному зданию в поисках пищи. Увы, и кладовая, и дверь огромного холодильника были заперты на замок и опечатаны, взламывать их ему не хотелось, да и было не под силу. Вся надежда оставалась на кухню.

Здесь ему действительно повезло. На разделочном столе лежали два кусочка хлеба, над которыми уже трудилась большая толстая крыса. Ремизов отогнал ее на край стола и, схватив чуть присохшую корку, начал жадно есть, скорее жрать, лихорадочно откусывая большие куски и давясь. Он даже застонал от наслаждения, почувствовав долгожданный вкус хлеба. Ему казалось, что он какой-то необыкновенной выпечки, невероятно вкусный, что такого он не ел ни разу в жизни!

Съев первый кусок и даже не прожевав его, Алексей начал запихивать в рот и второй, пристально глядя в маленькие, чуть поблескивающие бусинки глаз неодобрительно попискивающей крысы. Наконец "ночной хозяйке" надоело наблюдать такой откровенный грабеж, она спрыгнула со стола и не торопясь ушла в глубину кухни.

Дожевывая хлеб, Ремизов начал искать, что бы съесть еще. Он проверил все баки и кастрюли, причем в азарте заполнил грохотом крышек все помещение, но только в одном баке нашлось литра три компота. Вдоволь, со стоном наслаждения напившись сладкой, терпковатой жидкости, Алексей долго выгребал грязными руками со дна кружочки восхитительно вкусных яблок и редкие бомбочки сушеных груш.

В этот момент он не владел собой, ему хотелось есть и есть. Хорошо, что больше в столовой ничего не оказалось, а то он бы мог умереть от заворота кишек, как погибают люди, дорвавшиеся до пищи после длительной голодовки. Даже того, что принял его желудок, оказалось много, и Ремизов ощутил небольшую резь в животе. Это его сразу отрезвило, он слил остатки компота в баклажку из-под «пепси-колы» и, убедившись, что здесь ему больше ничего не светит, Алексей покинул теплое помещение через тоже окно.

В ту же ночь Ремизов нашел себе более удобное убежище, чем продуваемые всеми ветрами руины котельной. Получилось это случайно. Недалеко от столовой, метрах в трехстах, Алексей наткнулся на открытый люк патерны, откуда слышался шум воды. Он, может быть, и прошел бы мимо, но до его слуха донесся и отдаленный шум автомобильного двигателя, а за деревьями замелькали огни фар. Ремизов понял, что это дежурный рейд охраны. За ночь их было два, в час и в три. Место, где он стоял, было открытым, до ближайших кустов с опавшей листвой было метров тридцать, и Алексей, не раздумывая, нырнул в открытый люк. Спустившись вниз по железной лесенке, он замер, настороженно глядя вверх. Звук мотора приближался, по краю патерны полоснул луч света, затем шум машины стал стихать, и Ремизов облегченно вздохнул. Подождав немного, он зажег спичку и осмотрелся по сторонам. Помещение, куда он попал, оказалось большим коллектором, метра два в высоту и три на три в ширину. Здесь сходились и разбегались в разные стороны несколько больших труб, стояли мощные задвижки. По сравнению с улицей здесь казалось очень тепло. Алексей потрогал трубы и убедился, что тепло идет от них. Продолжая жечь спички, он обошел помещение и нашел в углу большой кусок рубероида. Постелив его на две идущие рядом трубы, Ремизов получил неплохое лежбище. Опробовав его, Алексей снова поднялся по ступенькам наверх и осторожно закрыл потерну. Двигая чугунную крышку, Ремизов удивился, какой тяжелой она ему показалась. Только теперь он понял, насколько ослаб за это время.

И в первый раз за много дней Ремизов уснул в тепле, просто провалился в бездонный и долгожданный покой.

Сначала он проснулся днем, долго лежал не шевелясь, лишь прислушивался к доносящимся сверху звукам проезжающих машин, обрывкам человеческой речи. По краям люка слабо сияла полоска дневного света, но вскоре она начала гаснуть, и Алексей понял, что наступил вечер. Время от времени он потягивал из бутылки сладковатый компот и терпеливо ждал глубокой ночи. Без часов, в темноте, это было сложно.

Мыслями он возвращался назад, вспоминал свою прошлую жизнь: мало помнилось детство, совсем ушли из памяти годы учебы в училище, зато назойливо лезла в голову зона, ее распорядок, прошлые мелкие дрязги, расширенные зрачки Урала и чувство возрастающей тяжести на рукояти стамески. Чтобы отвлечься, Алексей попробовал думать о жене, но с удивлением понял, что почти не помнит ее лица, только то, мертвое, похожее на личину испуганной фарфоровой куклы. Порой ему приходила мысль — а не зря ли он все это затеял? Но мысль о том, что предстояло сидеть еще семь лет ни за что, приводила Алексея в содрогание. Незаметно Ремизов снова погрузился в сон, а, проснувшись, подумал, что теперь наверняка наступила ночь. Снаружи не доносилось ни звука, слышался лишь шум воды, текущей по трубам.

Допив компот, Алексей сунул баклажку в карман и, на ощупь отыскав лестницу, стал подниматься наверх. Отодвинув в сторону крышку, он увидел ярко блестевшие звезды в разрывах быстро несущихся туч. Оглядевшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, Ремизов поднялся наверх и тут же пронзительный северный ветер пробрал его до костей.

Сначала Алексей пошел к столовой. Окно, через которое он проник в здание в прошлый раз, оказалось закрытым. Обойдя столовую по кругу, он убедился, что тем же способом ему туда не попасть. Тогда Ремизов занялся дверью черного хода. Довольно обшарпанная, она закрывалась изнутри на два крючка, сверху и снизу. Поминутно оглядываясь по сторонам, Алексей долго тряс ее за ручку, пока верхний крючок не слетел с петли, а вот нижний держал крепко. Тогда Ремизов разозлился и со всей с илы рванул дверь на себя, вырвав упрямый крючок с корнем. Он понимал, что оставляет заметные следы, но голод и злость оказались сильней разума.

На этот раз ему повезло больше. На плите он нашел небольшую кастрюльку с залитыми подливкой макаронами, сверху лежали две небольших котлетки, а на разделочном столе — полбуханки нарезанного хлеба. Кроме того, в большом баке, где вчера был компот, Ремизов обнаружил литра три приторно-сладкого чая.

Ел он на этот раз, не спеша, долго смакую каждый кусок необыкновенно вкусной пищи. Закончив с едой, Алексей тщательно вымыл за собой кастрюльку и ложку, перелил в свою баклажку чай, а остатки допил. В первый раз за очень долгое время Ремизов почувствовал себя сытым, и его сразу сморило, он даже задремал, сидя на стуле, чуть не упал и, выругавшись, заставил себя встать и идти на улицу. Уже перед уходом, рассовывая по карманам оставшийся хлеб, Алексей вспомнил о сердитой крысе, оглянулся по сторонам, но "ночной хозяйки" не было видно.

Стоя около покореженной двери, Ремизов долго думал, что ему теперь с ней делать. Наконец он решился, накинул верхний крючок на петлю и постарался приладить на место и нижний, вырванный вместе с шурупами. Получилось не очень убедительно, но Алексей понадеялся на две вещи: на русский «авось» и на то, что его скоро в заводе не будет. Теперь он вылез в окно в самом дальнем от кухни углу и постарался на всякий случай поплотнее прикрыть его за собой. Вдруг ему придется им воспользоваться.

После этого Ремизов пошел к забору. После долгих раздумий он решил попытать удачу с той стороны, что выходила на город. Если бы ему удалось преодолеть этот проклятый забор, то до ближайших домов оставалось всего пятьдесят метров. Это казалось предпочтительней, чем бежать полкилометра по открытому полю под вполне возможный аккомпанемент автомата Калашникова.

На ходу Алексей подобрал обломок широкой доски и железный прут. Прутом он рассчитывал проверить забор, бросить его на изоляторы и посмотреть, заискрит или нет. Ну а доска хоть немного должна помочь преодолеть колючую проволоку с наименьшими потерями.

Пробираясь по голому, сбросившему листву лесу и вглядываясь в освещенный редкими фонарями охраняемый периметр, Ремизов вспоминал все известные ему виды нарушения патрульно-постовой службы. Случалось, что солдаты частенько засыпали на посту, особенно те, что стояли на вышках, но чаще это случалось летом, а не в холодное время года. Бывало, что несколько солдат сходились на одном участке, чтобы более весело провести время, например, перекинуться в картишки. Но если командир части остался тот же, то вряд ли такое было возможно. Подполковник Федченко спуска никому не давал: ни солдатам, ни офицерам.

Увы, если солдат мог уснуть или куда-то уйти, то собаки были привязаны к службе цепью. Одна из них почувствовала запах Ремизова издалека и залилась истошным лаем. Алексей поморщился: остановить ее теперь не было никакой возможности, тем более, что ее поддержали подружки с соседних участков.

"Попробовать пройти с другой стороны?! "- подумал Ремизов и повернул назад. Увы, в ту ночь ветер крутил в разные стороны, и у противоположной стороны забора его поджидала такая же неудача. На призывный лай собаки пришел закутанный в тулуп солдат и стал вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть, что встревожило овчарку. Алексей, стоя за забором, услышал его голос: — Ну, Рэкс, что там учуял? Чего брешешь, а? Вот разлаялся. Что-то там должно быть…

Ремизов решил не испытывать судьбу и повернул назад. Когда по тротуарам завода застучали каблучки первых женщин, спешащих на работу, Алексей уже спал в своем убежище. Хотя проснулся он в тот день гораздо раньше, и все оставшееся до темноты время упорно размышлял, как ему вырваться из этой мышеловки. И выхода он пока не находил.

 

Глава 45

За два дня до выборов погиб Шамсудов. Утром он возвращался с женой и детьми из родной деревни, где выстроил престарелым родителям большой каменный дом. На пути его была небольшая речка, уже затянутая тонким льдом. Когда «Вольво» предпринимателя показалась на пригорке и свернула к бетонному мосту, из придорожных кустов раздался выстрел. Пуля пробила левый скат, тяжелую машину резко потянуло в сторону. Шамсудов отчаянно крутанул руль, пытаясь удержаться на дороге, и одновременно изо всей силы давя на педаль тормоза. Но скорость была велика, осенние дожди и ночной мороз покрыли шоссе ледяной коркой, и, снеся ограждение, автомобиль рухнул в реку. Машина пробила корпусом большую полынью, но утонула не сразу. Некоторое время угловатый багажник автомобиля еще торчал из воды, затем он резко ушел вниз, и тут же над водой показалась голова Шамсудова. Он сумел открыть дверцу машины и, на ощупь найдя одного из детей, вынырнул с расчетом оставить ребенка на льду и тут же вернуться за вторым. О себе и жене он уже не думал, лед был слишком тонок и не выдержал бы их, но детей мог.

Но, уже собираясь нырять обратно, Рашид понял, что на мосту кто-то есть. Подняв голову, он увидел Нечая и еще кого-то рядом. Они встретились взглядами, по лицу Шамсудова пробежала судорога ненависти, он открыл рот, словно хотел крикнуть проклятие этому человеку, но тут тяжелый камень, пущенный рукой хладнокровного Рыди, пробил ему голову, и татарин исчез под водой, окрасив ее в алый цвет. Еще секунды две в проруби продержался его ребенок: запарусившая курточка держала его на поверхности. Перестав чувствовать сильную руку отца, он отчаянно забил ручками по воде, жалобно вскрикнул, прежде чем течением его затащило под лед.

— Молодец! — похвалил Нечай своего «адъютанта». — Ловко ты его.

— В снежки в детстве хорошо играл, — проворчал Рыдя, разглядывая, как в полынье быстро успокаивается вода.

— Снимай посты и поехали, — скомандовал Геннадий и отправился к машине. В этот раз получилось все. Еще две его машины перекрыли и без того пустынное шоссе. Одна из них, сообщив о проезде машины Шамсудова, выставила на крышу мигалку и тормознула неторопливо ползущий с фермы трактор. Предъявив фальшивые корочки сотрудников ГАИ, они минут пять пудрили водителю мозги, расспрашивая о якобы проехавшей по этой дороге угнанной машины и, когда услышали по рации отбой, пропустили трактор с утренним молоком.

В машине их уже ждал Фугас, пристроивший между ног чехол со снайперской винтовкой. Когда тронулись, Нечай обернулся к бывшему прапорщику:- Хорошо стреляешь, молодец.

В ответ Фугас сдержанно усмехнулся.

— По утке иногда бывает трудней попасть.

Нечай слыхал краем уха, что Фугас просто помешан на охоте. В свое время она его и сгубила. Сгоряча он однажды стал отстреливаться от лесника и получил досрочный дембель из армии, плюс приличный срок.

— Слышь, Серега, — обратился благодушно настроенный Нечай к Рыде, — а ты бы вот так же смог бы попасть в колесо?

— Ну, нет, — покосившись на хозяина, мрачно буркнул Рыдя. — Я только по неподвижной цели хорошо стреляю, я же тебе уже говорил.

— Ладно, не бурчи, все хорошо, — и Нечай, откинув назад голову, прикрыл глаза. В машине его всегда тянуло спать, поэтому он редко сам садился за руль.

Хозяин дремал, а Рыдя все никак не мог успокоиться. В последнее время его стало беспокоить быстрое возвышение Фугаса. Не то, чтобы он боялся утратить свое положение в городе, вовсе нет. Это было что-то сродни ревности. Всё-таки дело они начинали вдвоем. После того как Рыдя застрелил Свояка, Нечай назвал его братом. И тем труднее ему было смириться с новым фаворитом хозяина.

А Нечай спокойно дремал, даже не догадываясь, что творится в душе его «адъютанта». Он привык, что Рыдя был идеальным исполнителем, хорошо отлаженной машиной для убийства. Спокоен, хладнокровен, предан. Недостаток у него был только один. Пил он много, но раз в полгода, а то и чаще Сергей словно срывался с цепи. Он становился мрачен, хлестал водку, не закусывая, и, как у бешеной собаки, у него изо рта начинала течь слюна, и он хватался за первое попавшее в руки холодное оружие: нож или вилку. Жена Рыди получила в бедро четыре дырки ещё в первый год замужества, после чего вообще перестала держать дома вилки. Первый срок Сергей заработал именно за то, что чуть не запорол насмерть вилкой собутыльника. Во второй раз он сел уже за ограбление сберкассы. Своим умом Рыдя до этого не додумался, но тот, кто его повел, оказался полным фраером: их повязали в тридцати метрах от кассы. В короткий период между отсидками Рыдя успел соорудить сына, полное подобие отца, но с существенной разницей: парень родился глухонемым.

Рыдя не пытался сформулировать свои мысли словами, но где-то в подсознании понимал, что хладнокровный, расчетливый и опытный Фугас сможет заменить его при хозяине. Теперь он жалел, что сам порекомендовал бывшего прапорщика хозяину. Со временем это могло перерасти в большой конфликт между двумя главарями нечаевской гвардии, но не позволили другие обстоятельства.

 

ГЛАВА 46

Вырваться с завода Ремизову удалось только через три дня, и то, благодаря собственной неудаче. Попытки найти слабое место в охране завода не приводили ни к чему. Проклятые собаки поднимали неизменный лай, а соваться под пули Алексей не хотел. Он начал подумывать о том, чтобы вырваться с завода тем же способом, что и попал, по железной дороге. Но отгрузки продукции в эти дни не было совсем, состав стоял на запасных путях.

Одно время Ремизов надеялся как-нибудь запрыгнуть в кузов выезжающей машины, хотя и знал, что их проверяют точно так же, как и в зоне. Но если ему повезло в зоне, то почему не повезет теперь? Увы, резкое сокращение военного заказа привело к тому, что в заводе, некогда трудившемся в три смены, теперь только две мастерские работали до двенадцати ночи, да и то не все дни. Так что единственной машиной, разъезжающей по заводу в темное время суток, оказался тот самый «уазик» охраны, что так напугал Алексея в первую ночь.

А между тем охрана узнала, что на территории завода скрывается чужой. Первой его увидела скучающая бабенка из охраны, случайно выглянувшая под утро со второго этажа проходной. Она не поняла, что это, но что-то большое и темное двигалось по краю ближайшего леса. Вахтерша подняла тревогу, но пока она убедила начальника караула, тот вызвал машину и лично проехался по территории завода, Ремизов уже сидел в своем убежище. Девицу высмеяли, но тут забили тревогу повара. Набеги бывшего лейтенанта на кухню не могли остаться незамеченными. Третье посещение кухни оказалось самым неудачным. Из пищи ему перепал только кусок хлеба да кружки две киселя. Зато на подоконнике четко отпечатался след огромного ботинка беглеца. Осмотрев его и выслушав рассказ взволнованных поварих об исчезающей пище, и осмотрев вырванный с корнем крючок, комендант завода не на шутку встревожился.

— Да, крыса не будет после себя кастрюльки мыть, — согласился он, осматривая испачканный подоконник.

— Следы какие здоровые, как у снежного человека, — засмеялся молодой заместитель коменданта, но его начальник отнесся к этому более серьезно.

— Этот твой снежный человек рванет склад с продукцией, вот тогда похихикаем с тобой. В зоне.

Первым делом комендант устроил генеральную ревизию всех пропусков и снова убедился, что никаких посторонних в заводе быть не может. Посовещавшись с командиром воинской части, они решили пойти сразу двумя путями: устроить засаду в столовой, а если не получится, то прочесать всю местность облавой. У местной милиции они позаимствовали кинолога с собакой, все заводские овчарки способны были только брехать на каждый шорох.

Ремизов вышел из своего укрытия как обычно поздно, дождавшись звезд и тишины. Сначала он сходил к ближайшей проходной, из-за густых голубых елок хорошо были видны часы внутри здания. На электронном табло светились цифры: двадцать два тридцать. Алексей посмотрел на луну, прикинул, где она будет под утро, чтобы в срок исчезнуть в своем убежище. Немного поколебавшись, он все-таки повернул к столовой.

"Схожу в последний раз, и все, — думал он. — Это становится слишком опасно".

Подойдя к заветному окну, Алексей осмотрелся по сторонам и, толкнув раму, осторожно залез в столовую. Не особенно торопясь, он проследовал на кухню и начал шарить в полутьме по всем бакам и кастрюлям. Когда сзади раздался шорох, Ремизов подумал о знакомой крысе, но что-то твердое, ткнувшееся между лопаток подсказало ему, что он ошибся, а громкий и странно знакомый голос подтвердил эту догадку, произнеся: — Руки вверх!

Алексей послушно поднял вверх руки.

— Исмагилов, свет! — скомандовал невидимый человек за его спиной.

Ремизов проклинал себя, столько пережить и так глупо попасться!

Вспыхнул свет, все невольно зажмурились, Ремизова подтолкнули стволом пистолета к стене. Торопливые руки обшарили тело и карманы, реквизировали пустую баклажку.

— Оружия нет, товарищ лейтенант! — доложил солдат, производивший обыск.

— Хорошо, Белов. Сходи, позвони, пусть подъезжают. Скажи все у нас нормально.

И тут Ремизов понял, чей это голос. Конечно же! Это Петька Волобуев стоит у него за спиной, приставив пистолет между лопаток, его первый друг по училищу и гарнизону. Сейчас его заставят обернуться, и Петро увидит своего бывшего друга во всей красе: грязный, оборванный, загнанный в угол бомж.

"Нет, ни за что!" — решил Алексей.

— Дай-ка закурить, Исмагилов, — сказал между тем лейтенант. — Три часа не курил, дожидаясь этого товарища. Да прикури сам, чего ты мне незажженную сигарету в рот тычешь! Ну ладно, давай.

Сзади чиркнула зажигалка, и Алексей понял, что это его последний шанс. Резко развернувшись, Ремизов одним мощным ударом руки смел обоих конвоиров, так, что они полетели в угол кухни, сшибая на своем пути баки для еды и помоев. Алексей же в два прыжка преодолел расстояние до ближайшего окна и, перевернувшись в воздухе, спиной выбил стекло вместе с большей частью рамы. Под звон оконного стекла, он, довольно удачно приземлился на землю и припустился бежать со всех ног. Он уже завернул за угол, когда сзади раздались выстрелы. Раздосадованный лейтенант палил в белый свет, как в копеечку. Между тем к столовой уже приближались огни машины, и через некоторое время Алексей услышал сзади зычные, отрывистые команды: — Растянуться в цепь, не стрелять! А то друг друга перестреляем!

Но самое худшее — Ремизов слышал сзади собачий лай.

"Все равно догонят, — думал он, ожесточенно пробираясь сквозь густой подлесок, — а собаки не дадут затаиться. Плохо, как все плохо!"

Взобравшись на пригорок, Ремизов увидел в нескольких сотнях метрах впереди себя пляшущие огоньки фонарей.

"Вторая цепь! — понял он. — Они сойдутся, и это все!"

Оглянувшись по сторонам, Алексей бросился вниз, к протекающему по территории завода большому ручью. С незапамятных времен к нему прочно прилипло имя «Тротилка». С момента образования завода в него методично сбрасывали неочищенную техническую воду. При этом воды Тротилки приобрели желто-коричневый цвет и характерный запах тротила. Было время, когда Тротилка текла через весь город до самой Гнилушки, отравляя жизнь обывателям Кривова дурным запахом. Со временем речушку заключили в большую бетонную трубу, но по-прежнему сбрасывали туда оставшуюся после технологического цикла дурно пахнущую жижу.

У самого края ручья русло чуть прихватило ледком, но замерзнуть основательно ему не давали периодически повторяющиеся сбросы теплой воды. Алексей бежал вниз по течению ручья, не зная, куда и зачем, только бы двигаться! Получилось так, что он продвигался как бы вдоль фронта обеих цепей облавы. Хотя в свете луны его могли увидеть, но стена леса и края естественной ложбины пока защищали Алексея от взглядов преследователей. Воды в ручье было немного, чуть выше колен, но иногда попадались топкие места, и один раз он даже упал, окунувшись в воду с головой. И все-таки Ремизов успел подбежать к бетонной трубе, в которой исчезал ручей, раньше, чем показалась цепь солдат.

Увы, жерло трубы оказалось перекрыто толстой железной решеткой из сварной арматуры. Алексей даже застонал от досады, ухватившись за решетку, он изо всей силы дернул ее на себя, раз, другой, третий. И чудо произошло: боковые края решетки, приваренной еще в шестидесятые годы, лопнули и оторвались от арматуры трубы. Еще не веря своим глазам, Ремизов потянул решетку вверх и, когда образовалась достаточная щель, подлез под решетку и оказался в трубе. Несмотря на отсутствие времени, он догадался прижать решетку обратно, и когда через пять минут цепь, возглавляемая его другом Волобуевым, достигла ручья, то нанюхавшаяся тротиловых ароматов овчарка, до этого уверенно державшая след, просто отказалась работать и села на землю.

А Ремизов, убедившись, что цепь прошла мимо, долго раздумывать не стал. Он немного отдышался и, согнувшись в три погибели, побрел по узкой трубе. Временами вода поднималась до самого подбородка, и Алексею приходилось поднимать лицо, чтобы не хлебнуть этой, отнюдь не полезной для организма жидкости. Частенько под ногами попадались наносы песка, временами что-то противно хрустело, и Ремизову казалось, что это черепа собратьев той толстой крысы из столовой. Но самое главное: трудно было дышать запахом тротила и застоявшейся воды. Алексей попробовал обмотать лицо шарфом, но это помогало мало. Зловоние становилось все нестерпимей, и он сорвал шарф, жадно глотая воздух онемевшим ртом. Глаза его щипал пот, обильно лившийся со лба, казалось, что он бредет по этой трубе целую вечность, и становилось страшно оттого, что она никогда не кончится. Жутко затекли согнутые спина и шея, на тело наваливалась усталость, от недостатка кислорода начал мутиться рассудок, Ремизов явственно слышал голоса и что-то вроде пения большого хора. Два раза он упал, и во второй раз еле поднялся. Когда потянуло свежим воздухом, Алексей из последних сил рванулся вперед и, вылетев из трубы, со всего маху плюхнулся в воды Гнилого озера. Труба висела над поверхностью более чем на метр, но до дна было недалеко, и Ремизов тут же вынырнул, с наслаждением и криком вдыхая долгожданный кислород всей грудью.

Отдышавшись, Алексей полез на берег, продираясь сквозь плотный камыш и настороженно вслушиваясь в ночную тишину.

Но его побег видел лишь один человек — цыган Гриша Граф, да и тот приняв его за водяного, долго крестился и шептал молитвы, присев в камышах метрах в двадцати от места «приводнения» Ремизова, а затем выбрался на дорогу и изо всех сил задал стрекача.

 

ГЛАВА 47

Ремизов, вдоволь накупавшись в водах тухлого озера, прямиком направился по одному знакомому адресу. Этот адрес он не раз твердил в уме по ночам в бараке, всё боялся забыть, так хотелось ему встретиться с этим человеком. Найдя дом на улице Пушкина, он поднялся на пятый этаж и подошел к двери квартиры номер двадцать. Порвав руками тянущийся к двери телефонный провод и вывернув из патрона лампочку, Алексей смело нажал на кнопку звонка. Звонил он долго и уверенно.

— Кто там? — спросил за дверью сердитый голос.

— Товарищ следователь, вас срочно вызывают в прокуратуру, а телефон ваш не отвечает, — ответил Ремизов, стараясь говорить тоном человека "при исполнении". Конечно, Алексей очень рисковал, мало ли что могло случиться. За полтора года Годованюк мог переехать, жениться, но уж очень хотелось Ремизову встретиться с этим человеком, поговорить "по душам".

Судя по звукам, доносящимся из-за двери, Годованюк проверил телефон, убедился, что он молчит, выругался и попробовал заглянуть в дверной глазок.

— А почему свет на площадке не горит? — все тем же недовольным голосом спросил капитан.

— Он по всему подъезду не горит, тут у вас ни одной лампочки нет.

— Наркоманы хреновы, опять всё вывернули, — проворчал Годованюк и снова спросил: — Что случилось-то?

Ремизов не ожидал такого вопроса и ляпнул первое, что пришло на ум.

— Какого-то Нечаева убили.

— Ну, туда ему и дорога, давно пора, — отозвался хозяин квартиры и сказал то, чего так ждал Ремизов. — Хорошо, ждите меня в машине, сейчас спущусь.

— Есть! — бодро ответил Алексей и, шумно топая, сбежал на один лестничный пролет вниз, а затем на цыпочках вернулся обратно. Он притаился в самом углу лестничной площадки и думал только об одном: нет ли кого лишнего в квартире? То, что с женой следователь развелся, Алексей слышал ещё в следственном изоляторе, знал и про несносный характер Годованюка, но чем черт не шутит, пока Бог спит? Вдруг он нашел себе какую-нибудь уж совсем обездоленную господом Богом женщину, и сейчас она мирно спит в своей кровати, что ему совсем было не нужно.

Минут через десять зазвенела цепочка, загремели замки, напоследок щелкнул выключатель, и на площадке показалась тёмная фигура Годованюка. Ремизов, не давая следователю ни секунды лишнего времени, обрушил на его голову тяжелый удар кулака. В нём было столько ярости, что мощное тело Годованюка полетело вперед, он ударился головой об угол перил и мешком завалился на пол. При этом его дипломат с грохотом упал на пол, и Ремизов первым делом подхватил почему-то его. Ему казалось, что сейчас на этот грохот со всех дверей начнут появляться соседи следователя, но дом ни звуком не отозвался на странный шум на лестничной клетке. Сердце лейтенанта бешено колотилось. Склонившись, Алексей нащупал воротник куртки и с трудом поволок тушу капитана обратно в квартиру. Справившись с этой нелегкой задачей, он оставил тело следователя в прихожей, а сам вернулся на площадку и подобрал шапку Годованюка. Прикрыв дверь, Алексей чуть перевел дух, затем нашарил выключатель и зажег свет. Первым делом он осмотрел хозяина квартиры. Похоже, что тому крепко досталось. Лицо Годованюка медленно наливалось багровым цветом, глаза закатились, дышал он тяжело, с хрипом.

Оставив его на полу, Ремизов прошелся по квартире и убедился, что в ней никого нет. Вся обстановка говорила о чисто холостяцком быте — не первой свежести простыни на неразложенном диване, остатки яичницы, сваленная в раковину грязная посуда на кухне, горы грязного белья в ванной комнате.

Вернувшись в прихожую, Ремизов еще раз обеспокоено вгляделся в лицо капитана и чертыхнулся. Похоже, было, что он перестарался: на виске следователя всё более набирало силу огромное, багровое пятно. "Виском ударился об угол перил", — понял Алексей. Он попробовал постучать хозяина дома по щекам, но бесполезно. Через пару минут Годованюк уже бился в агонии.

Это не входило в планы Алексея. В зоне он встречал многих его «клиентов», знал, что Годованюк не ангел, но убивать его Ремизов не собирался. Следователь должен был ответить на вопросы Алексея, но получилось, что Ремизов собственной рукой отрезал эту возможность.

— Чёрт! Нахрен ты мне мёртвый нужен! — в сердцах выругался Ремизов, потом со злостью пнул тело следователя.

Вздохнув, он перетащил тяжелое тело капитана в комнату и несколько минут в оцепенении наблюдал за нелегким уходом Годованюка в мир иной.

"Второй", — подумал Алексей, плюсуя следователя к убитому им в зоне уголовнику. Убедившись, что тот мертв, Ремизов долго думал, что ему делать. Судя по часам на руке убитого, шел третий час ночи. А на проходной перед побегом значилось пол-одиннадцатого. Прокрутив в уме ситуацию, Алексей понял, что его потеряли. Если бы собака по новой взяла след, его бы накрыли ещё полчаса назад.

Тогда Ремизов уже уверенно скинув свою мокрую робу, разделся и принялся исследовать гардероб хозяина квартиры. Как ни странно, но первыми он нашел в стопке с нижним бельем три пачки денег в банковских упаковках. Алексей только хмыкнул. Покойный не отличался оригинальностью, от сидевших с ним в зоне домушников Ремизов слыхал, что большинство обывателей именно так хранят свои сбережения.

Натянув майку и трусы, Ремизов посмотрел на себя в зеркало и с досадой поморщился. Эта дурацкая бороденка ему не шла. В ванной он хотел, было принять душ, но вовремя опомнился, подумав, что шум воды может обеспокоить соседей. Побрившись, Алексей обмылся по пояс, изрядно надушился резким одеколоном и вернулся в комнату.

Покойник хоть и был поуже Ремизова в плечах, но одного с ним роста. Из рубашек на Алексея налезла только одна, сверху пришлось натянуть свитер. Зато джинсы оказались в поясе даже великоваты, пришлось воспользоваться подтяжками. Подошла по размеру и осенняя кожаная куртка. Сложности начались с головными уборами и с обувью. Если зимние ботинки на липучках хоть и с трудом, но пришлись на его ногу, то на голову не нашлось ничего. Одевшись, Ремизов снова посмотрел на себя в зеркало и усмехнулся: что одежда делает с человеком! Беглый зэк превратился в хорошо одетого молодого человека с лицом крутого братка.

Дополнили экипировку крутые часы, «Ролекс», снятые с руки убитого. Теперь ему осталось только замести следы. Первым делом Ремизов сложил в большой полиэтиленовый мешок всю свою грязную одежду. От нее на полу осталась лужа, и Алексею пришлось пройтись шваброй в зале и в прихожей. Закончив с этой работенкой, Алексей протер не очень свежим полотенцем все, к чему прикасался в квартире. Окинув критическим взглядом плоды "влажной уборки помещения", Ремизов остался доволен.

Осталось самое главное. Вытащив на балкон тело Годованюка, Ремизов глянул вниз и, не увидев там ни души, перевалил рыхлое тело капитана через ограждение. Далее Ремизов протер платком дверь балкона, зашел в комнату, подхватил мешок со своим тюремным «приданым» и поспешно оставил квартиру. Захлопнув дверь, он протер ручку и, стараясь не шуметь, спустился вниз. Задержавшись в тамбуре и осмотревшись по сторонам, Алексей не заметил ничего опасного. Красивые часы, доставшиеся ему от Годованюка, показывали ровно три часа ночи. Город спал и, выйдя из подъезда, Алексей прошел вдоль дома под балконами, невольно оглянувшись назад, где темнело нечто, никак не похожее на человека. Затем он выкинул в первый попавшийся мусорный бак свое тряпье и растворился в ночном городе.

 

ГЛАВА 48

Только утром, при свете дня, преследователи обнаружили оторванную решетку и поняли, куда ушел беглец. В трубу загнали провинившихся: лейтенанта Волобуева и все того же «везунчика» Исмагилова. С середины дистанции Петьке пришлось тащить его за собой, у «счастливчика» Исмагилова отказал противогаз и он сомлел. Учитывая размеры трубы, лейтенант совершил просто героический поступок.

Прочесывание местности с собаками в районе Гнилого озера гораздо больше хлопот доставило Гришке Графу, на свою беду вылезшему на свет из своего убежища. Ему пришлось уходить от собак по плавням и просидеть битых полчаса по шею в воде, недоумевая при этом: неужели весь этот шухер случился из-за двух овечек, что он увел накануне у подслеповатого старичка, облюбовавшего окрестности озера под пастбище своей небольшой отары?

Когда же пришли результаты дактилоскопической экспертизы, снятые с отпечатков со стенок кастрюли, то руководство города испытало чувство, подобное удару электорошокером. Буквально через час все руководители силовых структур собрались в кабинете Спирина: прокурор, начальник ФСБ Богачёв, командир части и полковник Малофеев. К этому времени они точно установили дату появления Ремизова на заводе и пришли к выводу, что попал он туда через ту же самую трубу, другого объяснения они просто не нашли. Теперь они сообща ломали голову, что понадобилось бывшему лейтенанту на территории завода? К этому времени начальник ФСБ майор Богачёв, командир части и комендант завода Тихомирский провели небольшой эксперимент. Ночью они обошли самые важные, с точки зрения безопасности, объекты, склады и мастерские, где производили уже готовый продукт. К их ужасу, проникнуть в любое из этих зданий не составило труда, достаточно было слегка поработать ломом или кувалдой. Но это опять поставило их в тупик — Ремизов за это время никуда и не пытался проникнуть, кроме столовой. Но более всего собравшихся сейчас в кабинете людей мучил главный вопрос: чего можно ждать от этого непредсказуемого экс-лейтенанта?

— Может, он сумасшедший? — предложил Сундеев.

— Хорош сумасшедший! — опроверг его полковник Малафеев. — Убил человека, сбежал из зоны, за неделю с небольшим добрался до Кривова и здесь жил почти неделю на территории с повышенным режимом охраны, ушел от роты солдат с собакой, а теперь как в воду канул!

— А может, он шпион? — вступил в разговор Богачёв. — Все-таки так лихо он это провернул, у нас такому в обычных училищах вроде не учат.

Остальные дружно рассмеялись и не приняли во внимание соображений чекиста. Хозяин кабинета, казалось, смеялся громче всех и производил впечатление, что к нему эти события не имеют никакого отношения. Большую часть совещания он покачивался на своем ультрамодном кресле из стороны в сторону и невпопад улыбался, слушая озабоченных собеседников. Полковник Малафеев с некоторым удивлением наблюдал за странным состоянием господина мэра. У того словно исчезли деловитость и напористость. За все время совещания Виктор говорил мало и немного собрался лишь к заключительному слову.

— Да, я не ожидал, что уже и охрана завода начала сдавать, — начал Спирин и опять некстати улыбнулся. — Значит, вы просите подключить к этому делу милицию и общественность? Хорошо, подумайте, в какой форме опубликовать это в городской газете, подготовить сообщение по радио. Что еще? Ах да, усилить охрану жизненно важных объектов: водоканала, газового хозяйства, мэрии, усилить патрулирование в ночное время, подключить к участковым солдат, проверить все подвалы и чердаки города, старые заброшенные здания. Все верно? Тогда принимаем как постановление администрации.

Когда все поднялись, Сундеев со вздохом сказал.

— Не одну бы свечку в церкви поставил, лишь бы знать, что на уме у этого лейтенанта и в городе ли он вообще?

— Будем надеяться, что нет, — снова улыбнулся Спирин, пожимая ему руку. — Сами же сказали, что он не дурак. Здесь его ищут и не медом помазан наш Кривова, что его так сюда тянет?

— Дай-то Бог, — отозвался прокурор, но все же покачал головой. — Нет, есть у меня предчувствие, что это так просто не кончится.

Закрыв за озабоченными офицерами дверь, мэр с той же улыбкой на губах подошел к окну и долго смотрел на улицу. Несколько дней назад к нему домой вечером пришла Виктория. Так получилось, что после свидания в охотничьем домике они виделись только три раза: когда он делал ей официальное предложение и в день подачи заявления в загс. Свадьбу наметили на февраль, а потом Вика уехала более чем на неделю в город, подчищала в университете «хвосты», после этого она приболела, и они общались в основном по телефону. И вот теперь без предупреждения она стояла на пороге его квартиры.

Спирин просто ошалел от счастья, кинулся целовать ее, снимать с девушки куртку. Проводив Викторию в зал, он усадил ее в кресло, и пока она с любопытством оглядывалась по сторонам, Спирин сбегал на кухню, принес запотевшую бутылку шампанского, коробку конфет и начал срывать золотистую фольгу с высокого горлышка.

— Вить, ну зачем ты? — попробовала остановить его Вика, но Спирин ее остановил.

— Нет, ничего не говори. Будущая хозяйка первый раз посещает свою резиденцию, нет свой замок. И вообще…

Он устроился на паласе у её ног и, протянув шампанское, уже жалобным тоном сказал, глядя снизу вверх:

— Я тебя не видел целую вечность, я так по тебе соскучился.

Вика улыбнулась, приняла бокал, они чокнулись, но она лишь пригубила из своего бокала.

— Хорошее шампанское, — похвалила она.

— Да, это не импортная дрянь, а настоящее «Абрау-Дюрсо», приготовленное старым, традиционным способом, в холодных подвалов, с замороженным горлышком, с еженедельным переворачиванием на определенный градус.

Девушка сделала еще глоток и поставила бокал на журнальный столик.

— Тебе что, не понравилось? — удивился Спирин.

— Очень понравилось, — успокоила его Вика и серьезно глянула на Спирина. — Но я пришла к тебе не за этим.

— А зачем? — спросил Виктор и, отставив бокал, хотел, было подняться с паласа, но Вика его удержала.

— Сиди-сиди, — сказала она, положив ладонь на плечо Виктора. — Это очень хорошо, что ты сидишь. То, что я скажу, может тебя несколько удивить.

Она сделала небольшую паузу, как-то вздохнула и, прямо глядя в глаза встревоженному Виктору, тихо сказала: — У нас будет ребенок.

Она угадала. Хорошо, что Спирин сидел, он и в самом деле сделал попытку откинуться всем телом назад, но только уперся спиной в ножку стола.

— Правда? — спросил он после долгого молчания очень тихим голосом. Виктория даже встревожилась, она не могла понять выражение лица Спирина. Оно выглядело ни счастливым, ни огорченным, а скорее ошеломленным.

— Нет, я что тебе, врать буду? — удивилась Вика. — Ты что, не рад?

Спирин засмеялся странным, чуть неестественным смехом.

— Понимаешь, я думал, что после того как у нас с Ларисой столько лет ничего не получалось, что все это так и будет, уже бесполезно. А тут, так быстро!

— Как же это быстро?! — возмутилась Вика. — Мы с тобой когда в первый раз сошли с ума?

— Где-то в августе, — припомнил Виктор.

— Ну вот, эти самые восемь недель, так оно и есть! Что делать будем, Спирин?

— Как что?! — удивился Спирин. — Рожать!

— Да не в этом дело, — улыбнулась Вика. — Это само собой разумеется. Ты представляешь, какой живот у меня будет на свадьбе? Вот гости-то посмеются!

— Ну, это просто, — рассмеялся Спирин. — Через две недели у тебя еще никакого живота не будет.

— Ты что, серьезно? — удивилась девушка. — А как, нам пойдут навстречу в загсе? У них ведь там строгая очередь?

— Да, куда они, нафиг, денутся! Я же их всех просто уволю, если только хоть слово против скажут!

Вика рассмеялась, запустила пальцы в волосы Спирина, взъерошила их, а потом, убрав с лица улыбку, спросила: — Витя, а как горожане, они нас поймут? Мы ведь только ради этого хотели справить свадьбу в феврале? Через три недели Ларисе будет…

Она про себя начала считать, но резко поднявшийся с пола Спирин оборвал её. Присев на подлокотник, он обнял плечи девушки и сказал:

— Они в любом случае нас осудят: завтра мы свадьбу сыграем или в феврале. Тем более всем тогда будет ясно, что это у нас с тобой давно, — и, нагнувшись, он погладил еще плоский, упругий живот любимой.

Вика задумчиво посмотрела на него.

— Что, ты всё ещё сомневаешься? — спросил Спирин.

— Да нет, просто прикидываю, успею ли сшить себе свадебное платье.

— Успеешь. Мы всё успеем.

Прошла уже неделя, но Спирин до сих пор пребывал в состоянии легкой эйфории и все, что не касалось его будущей свадьбы, жены и ребенка, казалось таким мелким, будничным и неинтересным.

 

ГЛАВА 49

После смерти Шамсудова Нечаю оставалось только ждать, когда оставшаяся без крепкой хозяйской руки торговая «империя» начнет разваливаться на части и выбирать наиболее лакомые куски. Как никогда прежде, его положение в городе было сильным и крепким. Теперь у Геннадия не осталось конкурентов ни в уголовной, ни в коммерческой деятельности. Торговля наркотиками и оружием, рэкет, казино, "ночные бабочки" — все это приносило солидный доход даже и не по провинциальным меркам. Приличную часть этих денег Нечай пускал на подкуп должностных лиц в милиции и прокуратуре, стремясь обезопасить себя от законной власти.

Большую угрозу таили и старые уголовные кадры. Агентура у Геннадия работала хорошо, он знал, что давно уже приговорен этим обществом, а порою знал и тех, кто должен был привести приговор в исполнение. На этот случай он содержал с десяток старых уголовников. Подкармливая их регулярными подачками, Нечай использовал стариков как липкую приманку для мух. Все вернувшиеся с зоны шли по старым адресам, старички либо щедро подпаивали их, либо давали кольнуться, кто к чему привык, а затем начинали жаловаться на Нечая. Как правило, эти простые парни начинали рвать на себе рубахи с клятвами выпустить «сучаре» кишки.

Исчезали они без следа. Нечай твердо помнил: нет человека, нет и дела.

Коммерция под общим руководством Шишкина также процветала. Более дальновидный, чем его малообразованный патрон, Василий Ильич способствовал развитию в городе малого бизнеса. Теперь многие обращались к нему, минуя банки, прося кредиты и содействие в развитие своего дела. Внимательно выслушав будущих предпринимателей и через агентуру Нечая разузнав, что это за люди, Шишкин ссужал им деньги на приобретение оборудования под более низкий процент, чем это делали банки.

Так в городе появились две мини-пекарни, химчистка, салон красоты.

Но Нечай не успокаивался. Еще летом, в августе, он провернул своеобразную операцию. Наркотики в Кривов поставлял некий синдикат, состоящий из выходцев из Средней Азии. Механизм доставки действовал с четкостью, вызывающей уважение даже у педантичного Нечая. Раз в месяц в город въезжал небольшой караван, состоящий из рефрижератора, следующей впереди него «Волги» и замыкающего колонну микроавтобуса «Фольксваген». Грузовик перевозил фрукты и овощи, и где-то там, среди ароматного и витаминизированного продукта, хранился несравненно более дорогой и гораздо более вредный товар.

Сопровождали груз восемь человек разных национальностей, а заправлял всем некто Усмонов, невысокий, полноватый узбек лет тридцати с редкими усиками и доброжелательной белоснежной улыбкой. Они выгружали товар, получали деньги и катили дальше, куда-то на Север России. Еще в свой первый приезд этот караван удивил Геннадия: все машины имели номера разных областей России. Со временем он понял, с какой целью подбирались эти номера.

И вот в августе случилось так, что караван вынужден был остаться в Кривове. Серая «Волга» Усмонова потребовала срочного ремонта, в город ее притащили на буксире. Нечай тут же переговорил с кем надо, и с заверениями, что машина будет готова к утру, Геннадий предложил гостям для ночевки свою дачу в Лысовке. Усмонов очень благодарил гостеприимного хозяина, но в кабину рефрижератора посадил двоих своих людей с автоматами наготове. Поужинав, четверо охранников Усмонова пошли спать, а сам узбек с одним из приближенных засиделся за столом с Нечаем и Рыдей. Радик, так просил называть себя гость, несколько перебрал и стал словоохотлив. Чуть покачиваясь, Усмонов долго восхвалял себя, своего отца, намекал на очень большие связи где-то наверху.

— Мой отец был неразлучен с самим Рахим… — тут его телохранитель чуть толкнул хозяина ногой, и Радик спохватился и не назвал фамилии. Но остановиться он уже не мог. — Что бы вы без нас делали в этой огромной, паршивой России? Эти вшивые городки, они же подохнут, если мы не протащим через три границы эту дрянь, запрещенную Кораном. Аллах справедлив, он сделал так, что вы сами уничтожите друг друга…

Узбек хрипел эти слова почти в лицо Нечаю, но даже Рыдя, прекрасно разбирающийся в мимике хозяина, не мог понять, что скрывается за бесстрастной маской.

Среди разговора Усмонов вдруг заметил, что на столе, кроме местных яблок нет никаких других фруктов.

— Эй, Ахмед, принеси там всего: апельсинов, алычи, гранатов. Чтобы дастархан был достоин гостей и хозяев!

Его человек вышел во двор и вскоре вернулся с подносом, полным фруктов. Здесь были и апельсины, и гранаты, и виноград. Слушая пьяную болтовню гостя, Геннадий взял в руки крупный апельсин, машинально подкинул его вверх, а, поймав, замер на секунду и осторожно положил обратно на стол. Но Рыдя успел заметить удивление, промелькнувшее на лице Нечая, и на гостя тот взглянул ничего хорошего не предвещающим прищуром.

— Хорошие фрукты, — похвалил Геннадий и продолжил: — У нас таких я что-то не видел. Все мелочь какая-то. Ты не отсыплешь мне всего понемножку, а, Радик? У Сергея вон дочь болеет, — он кивнул на несколько удивленного Рыдю. — Я заплачу…

— Вах!.. Какие деньги! — прервал его Усмонов. — Ахмед, принеси побольше дорогому хозяину. Сколько тебе надо?

— Рыдя! — подозвал Нечай и, когда тот подошел и склонился к Геннадию, спросил: — Тебе сумки хватит?

— Конечно.

— Ну, вот и возьми, — и совсем тихо, одними губами шепнул. — Посмотри, что за маркировка на ящиках.

Через пять минут пришедших с улицы Ахмеда и Рыдю Нечай встретил на лестнице, спускаясь со второго этажа.

— Он спит, — сказал он узбеку и, когда тот поспешил к хозяину, обернулся к Рыде. — Ну что?

— Судя по ящикам и надписям — это импорт.

Нечай кивнул головой, вытащил из пакета апельсин и, оторвав, протянул Рыде небольшую синюю бирочку: «Маroc».

— Заливает наш дорогой друг. Везти из Узбекистана африканские фрукты. Смешно, правда?

Рыдя напряженно ждал, чем кончатся рассуждения хозяина. А тот все поигрывал заморским фруктом, потом бросил апельсин обратно в сумку и, наконец, сказал то, что ожидал от него Сергей.

— Подготовь завтра к утру две машины, семь человек, обязательно Фугаса, возможно, он понадобится.

— Стволы?

— Помощней. Те, чешские. Хочу я во всем этом разобраться, — задумчиво сказал Нечай, а напоследок неприятно удивил старого друга. — Ты остаешься в городе.

Поймав обиженный взгляд Сергея, Нечай дружески толкнул его кулаком в бок:

— Чудак, гордись! За меня остаешься, за всем городом приглядывать будешь!

Выехали они с утра, сразу вслед за караваном гостей. Ещё ночью, когда охранники в кабине фуры уснули, Нечай пристроил в машину Усмонова небольшой радиомаячок, позволяющий ехать в некотором отдалении от каравана.

Торговые гости уверенно двигались своим маршрутом, откупались от гаишников традиционными взятками, заезжали в крупные и мелкие города, ненадолго останавливались, сгружали «товар», отнюдь не овощи и фрукты, и снова трогались в путь. За трое суток они не останавливались, чтобы отдохнуть, просто менялись за рулем каждые четыре часа. Труднее приходилось нечаевским орлам. Если люди Усмонова по очереди отдыхали в комфортабельном микроавтобусе, то боевики Геннадия дремали в машинах в сидячем положении. Но никто из них не роптал, только Фугас временами пристально посматривал на хозяина. В отличие от Рыди, он еще не привык просто исполнять приказания, а старался понять, в чем смысл этой странной игры в кошки-мышки.

Между тем караван миновал Москву стороной, достиг Новгорода и, выгрузив фрукты в оптовую базу, повернул назад. Похоже, что это был конечный пункт затянувшегося марш-броска. Вслед за ними повернул свои машины и Нечай. Все шло, как обычно, Геннадий дремал на своем месте рядом с водителем, дорога шла лесом, но когда они вывернули из-за очередного поворота, то увидели, что рефрижератор и две другие машины исчезли. Нечай выругался, глянул на индикатор радиомаяка и скомандовал:

— Назад, ищите съезд налево.

Проехав километров десять по проселочной дороге, они обнаружили пропажу. Сходивший на разведку Фугас доложил:

— Тут они, стоят около озера. Костерчик развели, рыбу пытаются на спиннинг ловить.

— Пикничок?

— Похоже на то.

— Ну что ж, это нам на руку.

Гуляли торговые люди хорошо, больше по-русски, чем по-азиатски: с морем водки, шумом, и даже небольшой дракой. В редкой, по нынешним временам тишине далеко разносились звуки отчаянной гульбы. Один из сидящих сзади Нечая боевиков шумно вздохнул:

— Эх, хорошо гуляют.

Нечай, улыбнувшись, обернулся назад.

— Завидуешь? — спросил он.

— Конечно.

— Не завидуй. Мы еще погуляем, а вот они уже нет.

Звуки праздника начали затихать уже за полночь. Вскоре к основной группе вернулся Фугас.

— Все уснули, — доложил он. — Один остался у костра с ружьем, двое спят в «КамАЗе», Усмонов один в «Волге», а остальные в микроавтобусе.

— Ну что ж, начнем, — решил Нечай. — Усмонов мне нужен живым. Остальных можно кончать.

Фугас тут же распределил людей и сам первым пошел вперед.

Сидящий у костра смуглолицый паренек искренно пытался не спать. Он старательно таращил глаза на пляшущий огонь, но пламя гипнотизировало его, он засыпал, затем просыпался оттого, что ронял карабин в костер, торопливо выхватывал его и испуганно оглядывался на серую «Волгу». В конце концов, часовой поудобней устроился в обнимку с оружием, и задремал основательно. Бесшумно вынырнувший из темноты, Фугас левой рукой перехватил его горло, а правой вонзил в сердце нож.

Мягко опустив на землю безжизненное тело, Фугас оглянулся по сторонам, убедился, что все заняли заранее отведенные им места, и резко свистнул. И сразу же грохот выстрелов и крики погибающих людей разорвали тишину заповедного озера. Никто из боевиков Усмонова не смог открыть огонь, только один из шоферов «КАМАЗа» успел выскочить из машины, но не пробежал и трех метров, нашпигованный свинцом. Растерянного Усмонова в одних подштанниках выволокли из «Волги», поставили на колени и, сунув в висок пистолет, спросили:

— Где деньги?! Быстро!

Тот чуть замешкался, и тут же сапог Фугаса больно ударил его по почкам. Бывший прапорщик знаком был с технологией допроса военнопленных и знал, что нельзя давать ни секунды для размышлений.

— Деньги где, козёл!

— В трейлере, — сипло произнес Усмонов. — Там в полу, слева, тайничок.

Двое побежали проверять, а появившийся из темноты Нечай подошел и спросил:

— Так откуда ты возишь товар, Радик?

Усмонов дернулся, пытаясь оглянуться, но рука Фугаса вцепившаяся ему в волосы, развернула его назад, а очередной удар по почкам заставил вскрикнуть от боли. Но узбек все-таки молчал.

— Не хочешь говорить? А жаль. Время у нас нет.

Фугас тут же нанес ещё несколько резких, болезненных ударов. Но узбек молчал.

— Ладно, — прервал Фугаса Нечай. — Пора уходить отсюда. Деньги нашли? Хорошо. Всех в автобус и в озеро. А этого, — он кивнул на Усмонова, — суньте в багажник. Дома с ним разберемся.

Обратный путь занял у них гораздо меньше времени. Дольше они возились с Усмоновым. Сухачова уже не было, тот повесился незадолго до этого, но школа его не прошла зря. Основными палачами стали Фугас и Рыдя. Главное для них было — случайно не убить своего пленника. Пользуясь методами седобородого мясника, через сутки интенсивной обработки Нечай узнал самое главное: он действительно не ошибся. Наркотики Усмонов возил не из Узбекистана, а совсем близко, из Саратова. Через две границы опий возили совсем другие люди, и Геннадий постарался узнать о них всё. Усмонов знал и это. Именно тогда в голове Нечая родилась идея выйти на них напрямую, минуя Саратовский синдикат. Это должно было ему принести огромную выгоду.

Несмотря ни на что, через месяц очередную партию наркотиков в Кривов доставили вовремя. Технология осталась та же, другими были только люди и машины. И тех и других стало в два раза больше. Заправлял всем теперь хмурый здоровяк по фамилии Коч, а среди охраны почти не осталось азиатов. На простодушные расспросы Нечая об отсутствии Усмонова этот явный бендеровец ответил коротко:

— Отдыхает у праотцов.

Геннадий выразил свое сожаление, а улыбнуться себе позволил только после отъезда каравана. Теперь оставалось только выждать некоторое время, а Нечай это умел.

 

ГЛАВА 50

Как раз в те же дни, когда в городе появился Ремизов, Нечай отбыл на отдых, на юг, в Сочи. За себя он оставил Рыдю. Но, провожая своего патрона, Рыдя не знал, что у же сам стал "объектом охоты". Гриша Граф, как это говорят охотники, «скрадывал» его уже несколько дней. Он уже выяснил, где тот живет, на чем ездит, когда возвращается домой. Гриша к этому времени приоделся, влез в один из ближайших к пустоши домов и позаимствовал у загулявших на свадьбе хозяев теплую, добротную и вполне приличную одежду. Теперь Гриша спокойно ходил по ночным улицам, правда натянув на голову капюшон и избегая освещенных мест. Проблем с едой у него тоже не было. Доев двух небольших овечек, добытых у подслеповатого старика, он утащил прямо из сарая молодого козлика, благо погода стояла морозная, и мясо хранилось хорошо. В день отлета Нечая Григорий в очередной раз осмотрел свою рану, попробовал руку в действии и решил, что теперь пора действовать.

Вечером Рыдя подъехал к своему гаражу недалеко от дома, вышел из машины и сунул в замочную скважину длинный ключ внутреннего замка. В этот момент сверху, с крыши, на Рыдю обрушилось что-то тяжелое, беспощадно отключившее его сознание.

Очнулся он не скоро, и в довольно странном положении. Сначала он ощутил боль в руках. Очнувшись, Рыдя понял, что висит на связанных руках, и попробовал найти ногами точку опоры. Это ему удалось, он встал на цыпочки. Тут снизу раздался какой-то странный звон, но боль в кистях ослабла, и Сергей осмотрелся по сторонам. Первой он увидел печку буржуйку, в открытой топке которой яростно плясал огонь. Рядом с печкой Рыдя разглядел что-то вроде нар с наваленным сверху тряпьем, все остальное терялось во мгле. Со стороны буржуйки тянуло теплом, а вот сзади его тело холодил сквознячок. Опустив голову, Рыдя увидел, что он голый, и это его поразило больше всего. Только теперь вслед за недоумением и яростью поднялась мутная волна страха. Поняв, что в помещении он один, Рыдя попробовал высвободить руки, но оказалось, что привязан он был крепко. Подняв голову, Сергей хотел разглядеть, на чем он висит, но не увидел, все терялось в темноте, только в затылке проснулась дикая боль, и, он, прикрыв глаза, мучительно застонал.

Чуть оклемавшись, «адъютант» Нечая пошевелил ногами, снова вызвав лязг и звон металла. Приглядевшись, он понял, что ступни связаны цепью, по виду похожей на собачью, так что он мог стоять, и не более. Тут он выругался, попробовал еще раз освободить руки, но только до крови растер запястья. Боль остановила его ярость. Рыдя затих, и только тяжело дышал, а в голове проносились десятки мыслей. Кто? За что? Где он? Что это, месть старой воровской гвардии? Они на такое не способны, не их стиль. «Перо» в бок или выстрел из обреза вот это их методы.

Тут заскрежетала входная дверь, но светлее от этого в подземелье не стало. Вошедший человек прошел за спиной Рыди в глубь комнаты, зажег небольшую свечку, стоящую в обрезанной баночке из-под пива. Рыдя, вывернув голову, насколько позволяли его путы, старался рассмотреть незнакомца, понять кто он. Взяв в руки свечу, хозяин медленно подошел к висящему человеку и поднял вверх колеблющееся, слабое пламя. Увидев это лицо, Рыдя забыл про связанные руки и ноги и рванулся всем телом назад, прокричав одно только слово:

— Нет!!!

Цыган усмехнулся.

— Узнал? Да, Сережа, да. Это я, Гриша Граф, пришел с того света по твою душу.

Рыдя слабо замотал головой, тщетно стараясь отогнать жуткое видение. Ведь он сам стрелял в него, видел падающее тело!? Приезжал он и потом, смотрел на оставшиеся от людей обугленные головешки, собранные цыганами для погребения. Там невозможно было остаться живым: все пылало, у него самого обуглились волосы на голове! Слухи о появляющейся на пепелище тени Гришки Графа Сергей воспринимал со смехом. В этой жизни Рыдя не верил ни в Бога, ни в черта, а вот теперь рад был поверить во что угодно, лишь бы прошло это наваждение. Он вглядывался в лицо призрака, тщетно пытаясь найти следы от ожогов, но заметил лишь седину, появившуюся в густой шевелюре цыгана, и лишь тогда поверил, что перед ним не привидение, а живой человек. Мертвые не седеют.

— А ты ведь дружил с моим братом, — негромким голосом продолжил цыган, — помнишь Василия-то?

Рыдя невольно кивнул головой. Сердце у него билось с частотой бегущего марафонца. А Григорий продолжал.

— Вы вместе гоняли голубей, а сколько раз ты ночевал у нас в доме? Не в этом, кирпичном, а в стареньком, с дырявой крышей и дырами в полу. Ты даже был на похоронах Василия, единственный не наш, не цыган. А ты знаешь, что это такое для нас. Ты хорошо знаешь наши обычаи, правда, ведь, Сережа?

Рыдя побледнел. Он действительно знал многие обычаи цыган, густо замешанные на всех видах религий, от языческого поклонения силам природы до христианства. Но он понял, о чем говорит Григорий. В делах мести цыгане придерживались Моисеевых заветов: "Око за око, зуб за зуб".

— Ты правильно все понял, — кивнул головой Григорий, отошел к буржуйке, поворошил кочергой прогоревшие угли, затем подкинул дров, а кочергу оставил в топке. Поднявшись, он повернулся лицом к своему пленнику, в руке у него блеснуло длинное лезвие ножа. За эти несколько месяцев цыган заточил его до острия бритвы, и отполировал до зеркального блеска. Рыдя снова дернулся всем телом, еще раз попытался вырвать из оков руки и ноги, но только застонал от боли. Тогда он закричал: — Нет, Гриша, нет, не надо! Это не я, это Нечай все придумал, это его идея, я только исполнял!

— И до него доберемся, не бойся, — невозмутимо ответил цыган. Затем он плавно, без нажима, провел ножом по груди Сергея, и струйка крови брызнула из-под лезвия. Рыдя скрипнул зубами, но не застонал.

— Всё равно ты будешь первым, — пообещал Григорий. — Надо же мне с кого-то из вас двоих начинать.

Если бы кто-нибудь забрел в это проклятое место в ту ночь, то услышал бы жуткие стоны, доносящиеся словно бы из-под земли.

 

ГЛАВА 51

Убийство первого человека в команде Нечая наделало в городе много шума. Тело Рыди нашли на кладбище, недалеко от цыганских могил. Он сидел за рулем собственной машины, головой уткнувшись в клаксон, и постепенно затухающий вой гудка привлек внимание могильщиков, пришедших с утра пораньше копать могилы. Они заглянули через стекло внутрь салона, сначала им показалось, что на Сергее была куртка красного цвета, но реальность оказалась гораздо страшней. Поняв это, могильщики так поспешно рванули от машины, что побросали ломы и лопаты. Гриша Граф не был ни садистом, ни маньяком, просто он решил, что этот человек должен умереть самой мучительной смертью. Он тщательно, сантиметр за сантиметром содрал со своего врага кожу, методично вырезая её лентами сантиметра по два шириной. Врачи установили, что внутренних ран у Рыди не было, Сергей умер от болевого шока.

Зато о странном самоубийстве следователя прокуратуры Годованюка мало кто слышал. Концы с концами там явно не сходились: дверь была заперта только на один замок из трех, стояла расстеленная постель, и в то же время капитан словно только что откуда-то вернулся, был ещё в верхней одежде. При его неприятном нраве друзей у капитана не было, но в то же время никто из его коллег не поверил, что Годованюк способен свести счеты с жизнью, не тот характер. Дело зависло, и с каждым днем становилось все меньше шансов на его раскрытие.

Воскрешение Ремизова если не из мертвых, то из пропавших без вести, вызвало цепную реакцию разнообразных событий. Слетел со своего поста комендант завода, проработавший на этом месте пятнадцать лет, переведены в простые вахтеры начальники караулов, взыскание получил командир части, охранявшей завод, но более всех пострадал бывший друг Ремизова, лейтенант Волобуев. Кроме выговора, командир части намекнул ему, что теперь Петру не стоит рассчитывать на скорое повышение в звании, после чего тот начал серьезно подумывать об отставке.

Подобно кругам, расходящимся по воде, волны репрессий достигли и "мест весьма отдаленных". Получили взыскания и начальник лагеря, и командир отряда. Но самым жестоким образом пострадал сержант-раззява, допустивший побег. Сначала раздосадованный полковник содрал с него лычки, а затем объявил уже собравшему чемодан дембилю, что в этом году новогодние праздники тот встретит на вышке, и домой пусть пишет, чтоб ждали его ближе к весне.

К этому времени Выря потихоньку прибрал к рукам утраченную, было, власть, но это принесло ему мало радости. Тяжелый кашель всерьез замучил его, и врач поставил жестокий диагноз — туберкулез.

А виновник всех этих событий находился в тепле и комфорте, много спал, много ел, наслаждался жизнью и ждал. Все произошло случайно. Покинув квартиру следователя, Ремизов долго шел по улицам ночного города и на одной из его окраин, невдалеке от железной дороги, набрел на киоск, ласково подманивающий витринами с традиционно алкогольно-шоколадным набором. Подойдя поближе, Алексей долго, словно завороженный, смотрел на это пестрое изобилие. Снова проснулось чувство голода, а, кроме того, почему-то нестерпимо захотелось водки. К выпивке Ремизов относился равнодушно но, очевидно, сказывалось нервное перевозбуждение этих дней. Алексей даже почувствовал на губах горьковатый вкус водки. Он представил себе, как с хрустом свинчивает пробку, наливает в стакан прозрачную жидкость… Умом он понимал, что это глупо, надо было скрываться, искать какое-то убежище, а он не мог оторваться от этих дурацких витрин. Словно в ответ на его мысли, отщелкнулся крючок окошечка и насмешливый женский голос спросил.

— Ну, что, парень. не знаешь, что выбрать или денег нет?

— Да нет, я сейчас, — и Алексей торопливо полез в карман.

В поле зрения продавщицы появились его руки с пачками денег. Ремизов отвык от любых финансовых операций, поэтому действовал неловко. Еле поняв, сколько ему сейчас надо денег, он запихнул обратно в карман две пачки, а с третьей содрал банковскую ленту и сунул в окошечко несколько ассигнаций.

— Дай бутылку водки и пару «Сникерсов».

Продавщица молча подала, что он просил, выложила на прилавок сдачу.

— А выпить из чего? — спросил Алексей.

— Здесь, что ли пить, собрался? — спросила продавщица, не сильно удивившись. Она и не такое видела. — Вот, на пластмассовый стаканчик, и гони еще рубль.

— Давай, — потребовал Ремизов, сдирая пробку. Он налил себе больше чем полстакана, выпил, торопливо заел невкусным, с пережаренными орехами «Сникерсом». Вниз по пищеводу пробежала горячая волна.

— С похмелья, что ли? — спросила заскучавшая в своем скворечнике женщина.

— Нет, просто так, — скупо ответил Алексей и налил себе еще.

На этот раз водка дошло сразу. Ремизов почувствовал, как мир чуть качнулся под ногами, витрина превратилась в цветное пятно и заколыхалась морской волной.

— С женой, поди, поссорился? — продолжала допытываться продавщица.

— Угадала, — буркнул Алексей уже заплетающимся языком. Голова казалась чугунной, неудержимо тянуло к земле. Некоторое время он еще сопротивлялся, но затем положил голову на прилавок, стараясь не соскользнуть на землю.

— Эй, ты чего это? Спишь, что ли? — засмеялась киоскерша. — Смотри, свалишься, тогда не наркоманы, так менты в вытрезвителе обшмонают. Заберут всё, что есть.

Но Ремизов не отвечал. Ноги его еще держали, хотя тоже начали подламываться. Как сквозь вату, он услышал щелчок замка, и твердая рука повела его куда-то в тепло.

— Сядь вот здесь, поспи, а то еще замерзнешь, — женщина пристроила Алексея на ящик в закутке между товарами, а сама, усевшись на стул возле окошечка, долго разглядывала спящего мужика.

Ей понравился этот высокий, мощного сложения парень. Таисии Андреевне, или, проще, Тае, в этом году стукнуло сорок. Хваткая, напористая женщина, она не хотела ждать милостей от природы, брала все, что шло в ее руки, и еще прихватывала проплывающее рядом. Одно время ей казалось, что жизнь идет, как надо: трехкомнатная кооперативная квартира, машина, гараж, дача. И ко всему этому нормальный, здоровый, в меру ленивый и в меру пьющий мужик. Он работал всю жизнь электриком и воспринимался ею не как добытчик и хранитель очага, а как шофер и механик ее машины, работник на даче, человек, с которым можно пойти в гости, да и, в конце концов — как машина для удовлетворения ее естественных, сексуальных потребностей. Вскоре после свадьбы она родила сына и жила достаточно счастливо. Но лет пять назад ее стал преследовать злой рок. Сначала муж ушел к другой, помоложе и побогаче, ловко прихватив с собой машину. Мужчины в ее доме появлялись часто, но ни один не оставался надолго. Может быть, причиной был ее резковатый, властный характер или мешал сын с его подростковыми сложностями, но что-то отпугивало от нее мужчин. А внешне она была еще очень привлекательна. Невысокая, с полноватыми бедрами и высокой грудью, Таисия сумела сохранить великолепную белоснежную кожу, что придавало ей особый шарм. Темно-карие глаза с прищуром расчетливой женщины, выщипанные в ниточку брови, коротко стриженные крашеные светлые волосы. Нет, выглядела она еще очень недурно.

Три года назад исчезло одно из препятствий для ее личной жизни. Сын получил восемь лет, сильно порезав одного из бывших друзей. На суде он вел себя дерзко, за что и получил такой большой срок. Но за год до того он подсел на иглу, и этот год Тая прожила, как в аду. Идя домой после работы, она с ужасом думала, чего же она не досчитается сейчас: ковра или магнитофона, видика или хрусталя? Некоторых покупателей злил ее внешний вид: "Вся в золоте и во рту, и на груди, и в ушах", — ворчали они. Но они не знали, что это единственный способ сохранить золото от посягательств сына-наркомана.

Недавно Тая устроилась продавцом к Аньке, старой подруге по торговому училищу, взявшей в аренду небольшой ларек. Чтобы побольше заработать, они не стали нанимать продавщиц со стороны, а работали вдвоем, по двенадцать часов. Навар был не особенно велик, торговля шла бойко только два раза в сутки, когда народ шел на платформу, чтобы ехать на работу, да вечером, когда всё возвращались обратно. От такой жизни она сильно уставала. К концу недели ночных дежурств Таисия чувствовала себя совершенно разбитой. Кроме того, прошел уже месяц, как от нее ушел последний мужик, Валера, беженец из Карабаха, подрабатывавший в городе на ремонте домов. Поэтому Тая с интересом разглядывала спящего Ремизова. Высокий мощный мужик, к таким она всегда питала слабость. Тем более не голодранец, деньги есть. Еще заводя незнакомца в ларек, она почувствовала резкий запах импортного одеколона. К нему примешивался какой-то еще запах, похожий на запах глицеринового мыла, но по незнанию Тая приняла его за некий импортный мужской дезодорант. Она никогда не работала в заводе, любая другая работница завода сразу определила бы этот запах, запах тротила. Ну, а то, что руки у парня в ссадинах, так это понятно: в наши времена с такими «бабками» ходят только крутые мужики.

В восемь утра пришла сменщица, невысокая, худощавая Анька. Увидев спящего Алексея, она отреагировала по-своему.

— Ого, это что у тебя тут, телохранитель?

— Да нет, пьяный один, — ответила Таисия, укладывая в сумку нехитрое имущество: термос, любовный романчик, массажку. — Затащила сюда, чтобы не обшмонали, а то парень при деньгах и одет прилично.

— Мне его не оставишь? — невинным тоном спросила подруга, продолжая жадно разглядывать спящего мужика.

— Счас! — даже рассмеялась Тая. — И даже не мечтай! Ишь — губы то раскатала! Перебьешься!

Аньку мучили те же самые проблемы, что и Тайку.

Таисия между тем растолкала Ремизова.

— Эй, аллё! Вставай, брателло, пошли, пора уже.

— Куда пора, куда пошли? — спросонья не понял Алексей. Его еще пошатывало, и это со стакана водки на пустой желудок.

— Куда надо, — отрезала Таисия, выталкивая постояльца на улицу под насмешливым взглядом товарки.

На улице Ремизов пришел в себя, остро ощутил утренний морозец, его даже передернуло.

— Что, замерз? — спросила Тая, разглядывая его при свете дня.

— Да, есть немного, — сознался Алексей.

— Ты что ж без шапки-то, холодно уже? — поинтересовалась женщина.

Ремизов сделал вид, что только что это заметил.

— А что, на мне её не было?

— Нет, — засмеялась она. — Хоть какая шапка-то была?

— Голубая норка, — сказал Ремизов первое, что пришло в голову.

Все это время они топтались на месте в двух шагах от ларька.

— Ого, — покачала головой Таисия, — дорогая!

А потом спросила как бы невзначай.

— Тебе идти-то есть куда?

— Вообще-то нет, — сказал правду Алексей.

— Что так?

— Да, с женой поругался, домой ехать пока не хочу.

— Ну, тогда пошли ко мне, хоть переночуешь, — предложила женщина, словно этот разговор происходил не ранним утром, а поздним вечером. Взгляд ее при этом скользнул в сторону, и Ремизов понял подоплеку невинной фразы. Несколько секунд он разглядывал женщину, потом согласился.

— Пошли, раз приглашаешь.

Они, не торопясь, шли по улицам и, так же не спеша, беседовали.

— А ты вообще-то где сам живешь? — допрашивала Ремизова Тая.

— Я не местный, из Железногорска.

— А здесь что делал?

— Я же говорю, с женой поссорился, сел на последнюю электричку и поехал к другу в Кривов. А он квартиру снимал, переехал куда-то, вот и пришлось по улицам скитаться.

— А что с женой то поругался? — не отставала Таисия.

"Вот настырная баба!" — подумал Ремизов и начал сочинять более или менее правдоподобную версию.

— Да, это давно уже у нас, если бы не дочь, давно бы разошлись. Все ей сделал: квартиру, машину, нет, я еще сам должен у ней под подолом сидеть. Сколько раз ей говорил — если я буду сидеть дома, то будем жить на твою зарплату. Нет, ничего не понимает. Мало ли я там с друзьями выпью, должен я после работы разрядиться, всё на нервах ведь! А тут еще полоса невезения, все одно к одному.

— Что так?

— Я охранником у одного босса работал, а его рванули на куски вместе с машиной. Хорошо еще, что я в другой машине ехал, а то бы и мои кишки на проводах висели.

Получилось так, что Алексей рассказал почти чистую правду. Этого бедолагу Ремизов встречал на зоне, так далеко завела того судьба злодейка.

— Господи, ужас-то какой! — Женщина даже перекрестилась. В последнее время Таисия зачастила в церковь, пытаясь вымолить у Бога свое счастье.

— Так что сейчас я и без работы, и без крыши над головой, — продолжал жаловаться Алексей. — Деньги пока есть, а потом что-нибудь придумаю. Я не пропаду.

— Тебя как зовут-то? — спросила она уже неподалеку от своего дома.

— Леня. Леня Болдин, — назвался Ремизов своим вторым именем, машинально прибавив к нему фамилию бывшего телохранителя.

— А меня Таисия, можно просто Тая, — она вполоборота стрельнула в него круглыми глазками и, тут же холодно поздоровавшись с тремя топтавшимися у подъезда старушенциями.

— О, Тайка-то нового себе привела!

— Да, и на этот раз вроде даже и не грузин, — услышал Ремизов у себя за спиной.

— Сучки старые, сидят у подъезда целый день, и мороз их не берет! — прошипела Тая, поднимаясь по лестнице.

Ремизов с трудом подавил улыбку.

В квартире она сразу спросила.

— Ты мыться будешь?

— Обязательно! — подтвердил Алексей.

Тая вручила ему огромное махровое полотенце, и вскоре Ремизов с наслаждением плескался в ванне. Хозяйке даже пришлось его поторопить. Постучав согнутым пальцев в дверь, она спросила.

— Ты скоро там? Завтрак стынет!

— Сейчас, выхожу! — крикнул в ответ Алексей, смыл с себя обильную пену и с сожалением покинул ванну. Вытершись, он обернул полотенце вокруг бедер и в таком виде появился на кухне.

— Ну, наконец-то! — Таисия вроде бы сердилась, но глаза ее просто пожирали мощную, атлетическую фигуру этого гиганта. Такого мужика у нее еще не было.

— Иди, ешь и ложись, я быстро, — сказала она, уходя в ванную.

Мгновенно проглотив обильный завтрак, Ремизов прошлепал в спальню, откинув в сторону полотенце, с разбегу прыгнул в упруго-податливую кровать и даже застонал от забытого ощущения комфорта обычной, нормальной жизни. Как он все это раньше не ценил: тихую семейную жизнь, вовремя поданный вкусный завтрак, возможность в любой момент мыться в ванне и просто спать на широкой и удобной кровати. С этими мыслями он задремал, и только горячее тело хозяйки и ее сердитый шепот вернули Алексея к действительности.

— Ну, уж нет, так просто я тебе заснуть не дам! — заявила она, прижимаясь к Ремизову. — Сначала немного поработай.

Алексей улыбнулся. Такая работа ему всегда нравилась.

Спал он после этого почти сутки. Перед уходом на работу Таисия долго ломала голову: что ей делать с постояльцем? Внешне он внушал доверие, но на своем веку она уже не раз сталкивалась с обаятельными проходимцами. Обшарив карманы Ремизова, она обнаружила только деньги, старые автобусные билеты да связку ключей: дубликаты основного набора Годованюка, оставшиеся случайно в куртке. Поколебавшись, Тая надергала из открытой пачки денег, в счет платы за постой. На всякий случай Таисия забрала с собой самое ценное: золото и документы. Дверь у ней закрывалась обычным ключом, так что Алексей мог покинуть квартиру только через балкон. На пороге женщина еще раз в сомнении остановилась: может, всё же куда-нибудь его спровадить, или взять с собой на дежурство? Но уж очень этот парень был хорош в постели, Таисии не хотелось терять его, вдруг еще обидится. Вся эта глупая мужская порода такая самолюбивая!

Алексей проснулся в двенадцать ночи, сходил на кухню, поел и снова завалился спать. Окончательно он поднялся уже в пять утра. До прихода хозяйки Ремизов еще вдоволь наплескался в ванне, подняв при этом сумасшедшую гору мыльной пены. С приходом Таисии они позавтракали и долго занимались той же самой «работой», что и сутки назад.

Уже днем, за обедом, Таисия осторожно закинула первую "удочку":- Домой-то не собираешься?

— Нет. Как представлю, что снова с ней гавкаться придется, совсем туда показываться неохота. Мне пока и у тебя хорошо. Не выгонишь? — спросил Ремизов, намазывая сливочным маслом огромный кусок булки.

— Живи, жалко, что ли? — стараясь говорить небрежно, ответила Тая, а в глазах у нее так и полыхнула радость.

— Ладно, деньги пока есть, поживу для себя, — развил свою мысль Алексей.

— А то совсем переезжай ко мне, — не выдержала и раньше времени сорвалась Таисия. — А что, устроишься к нашим воротилам, им тоже телохранители нужны.

— Ну, уж и воротилы?! — снисходительно усмехнулся Алексей. — Представляю, чем они ворочают в вашем вшивом городишке.

— А что ты думаешь?! Знаешь, у нас какие олигархи живут? Один Нечай чего стоит!

— Что за Нечай? — сразу ухватился за знакомое имя Ремизов.

— Ну, ты что! Хозяин города. Он под себя всех подмял. Один Шамсудов еще мог с ним сравняться, царствие ему небесное.

Она перекрестилась, а потом опомнилась: — Тьфу ты, он же татарин, совсем забыла! — и Тая перекрестилась еще раз.

Алексей все-таки осторожно вытянул из женщины все, что та знала. Особенно его заинтересовал дом Нечаева, недавно построенный на северной окраине города.

— Может действительно к нему обратиться? — как бы в задумчивости спросил сам себя Ремизов. — Хорошие охранники везде нужны.

— А что, Лень, давай, — оживилась женщина.

Таисия осталась довольна этим разговором. Вечером, перед уходом на работу, она даже помолилась втихомолку на цветной календарь с Богородицей, висящий на кухне.

— Матерь Божья, сделай так, чтобы мне хоть теперь повезло! — такая предельно короткая молитва прозвучала из ее уст.

В тот же вечер Алексей напросился проводить ее на работу и получил за это старую шапку сына из меха нутрии и дубликат ключей от квартиры. Вместо дома Ремизов отправился в другую сторону к новому дому Нечая. В неласковом свете ущербной луны он долго разглядывал белокаменный двухэтажный замок, стоящий в отдалении от серых лачуг городских окраин. Арочные полукруглые окна, затейливые башенки по углам крыши, фигурные решетки балконов все было выполнено со вкусом и талантом. Еще бы! Эскиз этого дворца исполнил сам Федор Кривошеев. Но окна дома, а это более всего интересовало Ремизова, оставались темными. Он подошел к невысокой, полутораметровой кирпичной ограде, хотел, было, залезть на нее, но с той стороны дружно взлаяли две собачьих глотки. Ремизов подождал, но на этот заполошный лай никто не отреагировал.

"Дом, скорее всего, на сигнализации", — понял Ремизов и подумал про собак — "А вот что с этими шавками делать? Судя по лаю, это ни как не меньше чем овчарки".

И его даже передернуло от отвращения, настолько этот лай напомнил ему про зону. С полчаса побродив около белокаменного строения, Алексей пошел обратно в город. Из-за кустов за ним с интересом наблюдал Гриша Граф.

 

ГЛАВА 52

День этот подобен был удару стремительно распрямившейся пружины. События, скапливавшиеся неделями, а то и годами, словно сжимали тугой узел проблем, чтобы разрядиться в единые сутки.

В это утро Сергей Шалимов, следователь прокуратуры, наконец, вздохнул с облегчением. Собрал все бумаги, лежавшие на столе, и направился прямиком к прокурору. С подчиненными Сундеев держался просто, поэтому когда Сергей зашел к нему в кабинет, то увидел, что тот пьет чай из большой фарфоровой кружки, и, судя по расстегнутому кителю и обильному поту на челе, кружка эта была не первой.

— Садись, Сергей, попей чайку, — предложил Сундеев, кивая на обширный фарфоровый чайник. — Такой чай купил вчера, с ума сойти! Цейлонский, листовой. Запах сумасшедший! Тут все тропики, все пряности! Благодать.

— Спасибо, но как-нибудь потом, — Шалимов улыбался, но весь горел нетерпением. Прокурор понял его состояние, со вздохом разочарования торопливо допил чай и, спрятав в шкаф заветный чайник, с любопытством уставился на следователя.

— Ну, удивляй.

Шалимов улыбнулся, достал из папки одну из бумаг, протянул ее прокурору и торжественно заявил.

— Валериан Михайлович, я сделал вывод, что никакого самоубийства Годованюка не было. Так же как и несчастного случая. Это убийства, и причастен к нему ни кто иной, как Алексей Ремизов.

Сундеев с недоумением посмотрел на него.

— С чего ты это взял?

— С вот этого.

Сундеев скептично посмотрел сначала на него, потом на лист бумаги перед ним.

— И что это такое? Что ещё за список с брахолки?

— Это не с барахолки, это список вещей, что пропали из квартиры следователя.

— Откуда ты знаешь, что у него пропало? — попробовал возразить прокурор. — Жены у него не было, подруги тоже. Откуда ты взял этот список?

— Высчитал. Я видел, во что он был одет раньше, напряг память и припомнил все точно, остальное додумал.

Шалимов привстал и карандашом начал показывать на списке называемые вещи.

— Дня за два до этого Годованюк сменил куртку на пальто, но ботинки носил по-прежнему осенние, они у него теплые были, канадские. Куртки и зимних сапог дома у него не оказалось. Еще у него был джинсовый костюм, куртка осталась, а штаны исчезли. Нет и свитера, серого, с голубыми полосами. И самое главное — часы. У Годованюка исчезли его знаменитые часы, помните, с тремя циферблатами, он ещё хвастался ими?

— А, ну как же, швейцарские, — припомнил Сундеев.

— Вот именно. Настоящий «Ролекс», не палёный. Ему его подарили на день рождения два года назад. Их не нашли ни в квартире, ни на нём.

— Может, сняли те, кто нашел его? — высказал свое предположение прокурор.

— А почему они не забрали бумажник с деньгами? К тому же рука следователя оказалась под ним, так что если бы они видели часы, то переворачивали тело, а этого не было. Да, и разбились бы они в таком случае, всё же пятый этаж.

— И из этого всего ты сделал вывод, что именно Ремизов убил Годованюка?

— Не только. Просто я как-то видел их рядом. Они одного роста, одной комплекции, только Годованюк немного поуже в плечах, вот почему Ремизов не взял джинсовую куртку, она на него не налезла. Ну, а далее все сходиться: отсутствие отпечатков пальцев по всей комнате, свежевымытый пол с отсутствием следов человека, якобы только что пришедшего с улицы. Кроме того, из трех замков был закрыт только один, как раз тот, который можно закрыть снаружи, на защёлку. Ещё, что вызвало подозрение: когда там был, обратил внимание на странный запах. Сначала я думал, что это какой-то экзотический одеколон, а вчера шёл вечером домой, и как раз подуло с завода.

— Да, я тоже попал под этот выброс, — поморщился прокурор. — Вонища жуткая.

— Это запах тринитротолуола, или по-простому говоря — тротила. Именно так пахнет и ручей, по которому он ушёл от солдат. Именно этот запах я почувствовал при обыске в квартире Годованюка. Был в квартире Годованюка Ремизов, был!

— Но откуда он узнал его адрес?

Шалимов пожал плечами.

— Не знаю. Поймаем его, тогда и выясним.

— Ну, только тут у тебя прокол, а в остальном, всё смотрится вполне логично, — признался прокурор, машинально застегивая одну из пуговиц кителя. — И что из этого следует?

— А то, что мы ищем не того человека, — Шалимов поднялся со стула и возбужденно стал ходить по комнате. — Мы ищем бомжа в рваной фуфайке, скрывающегося по подвалам, а на самом деле имеем дело с хорошо одетым человеком.

И он ткнул пальцем в список вещей. Сундеев одобрительно улыбнулся. В таком в таком азарте он видел Шалимова в первый раз.

— Ну что ж, надо ехать в горотдел, — вздохнул прокурор, поднимаясь с кресла и застегивая последнюю пуговицу кителя, — обрадовать Малафеева. Представляю, как он будет материться.

 

ГЛАВА 53

Хотя по достигнутому результату командировка в Сочи удалась, но домой Нечаев возвращался в дурном настроении. Поселившись в гостинице, Нечаев три дня ожидал прибытия нужного ему человека. Звали его Рахимов, невысокий, улыбчивый человек, около шестидесяти лет, с полуседой головой, ходивший в сопровождении двух квадратных телохранителей и высокого поджарого парня с длинными волосами, в дымчатых очках, и с повадками королевской кобры. Провинциальная жизнь не научила Геннадия этикету, и он долго не мог решить, где же представиться этому человеку. В ресторане? Но Нечай был слишком осторожен, черт его знает, может, за этим узбеком уже во всю идет ментовская охота или еще хлеще, надзирает ИНТЕРПОЛ. Обидно было бы так глупо засветиться. Отпадал и номер самого Рахимова. Нечаю казалось, что стены этой гостиницы нашпигованы микрофонами. Что делать, такие у провинциалов понятия. Геннадий, хотя и приоделся в хороший костюм, как-то нарядил своих варнаков, но все равно казался самому себе залётной пташкой среди этой рафинированной публики.

Наконец Нечаю пришла в голову удачная идея. По его наблюдениям, Рахимов каждое утро начинал с посещения бассейна. Плавал он, как рыба, долго и с видимым наслаждением, наматывал размашистыми саженками целые километры. Вставал он рано, в семь часов, народ еще спал, и Геннадий решил, что лучшего места ему не найти. Оставив своих братков в небольшом холле в пределах слышимости, Нечай прошел в бассейн, скинул махровый халат и с легкой дрожью погрузился в теплую воду. Плавал он плохо, тем более не любил эти бесцельные лежания под палящим солнцем и на его белоснежной коже резко выделялись синие линии татуировки. Узбек как раз подплыл к той лестнице, с которой сошел в воду Геннадий.

— Доброе утро, Рахим-Бай, — вежливо поздоровался Нечаев, зная со слов покойного посредника, что именно так его величают в ближайшем окружении.

Рахимов прервал бесконечный заплыв, ухватился за лестницу и, взглянув в лицо незнакомца, довольно резко спросил.

— Кто ты такой?

— Мы занимаемся с вами одним бизнесом, только через посредников.

— Каких именно? — насторожился Рахимов. Он уже просчитал этого парня, его дряблую мускулатуру, бледный цвет кожи, голубоватые татуировки.

"Типичный браток нового замеса, явно из провинции и берет своё головой, а не мускулами".

— Кулиев, Коч, Вербин, — назвал имена Нечай.

— Понятно, — кивнул головой узбек и оглянулся. Геннадий также хотел посмотреть в ту сторону, но Рахимов задал другой вопрос. — И что вам нужно?

— Мне хотелось бы установить связь непосредственно с вами, минуя этих людей.

— И ради этого ты убил Усмонова? — узбек глянул на Нечая совсем другим взглядом, улыбка исчезла с его губ. — А ты знаешь, что он был сыном моего старого друга?

Геннадий хотел сказать, что он не убивал Усмонова, но глаза старого узбека подсказали ему, что врать не стоит. И в ту же секунду Нечай ощутил на своих плечах тяжелые, крепкие руки. Скосив глаза, он увидел нависших над ним двоих гориллообразных телохранителей Рахимова. Откуда они появились и где его качки, Нечай не понял. Азиатские лица охранников сохраняли полнейшую бесстрастность, но Нечай понял, как именно они будут его убивать — просто утопят в этом же самом бассейне.

Рахимов сделал долгую паузу, разглядывая незадачливого просителя. Парень, без сомнения, провинился, он не знал порядков, бытующих в их кругу, он действительно убил сына его друга, всё это правильно. Но сделал он это так ловко, что до сих пор никто не мог понять, куда исчез Усмонов и кто в этом виновен. За всем этим чувствовался расчетливый, холодный ум, а о том, что парень прошел хорошую школу, свидетельствовала его "наспинная роспись".

"Он может пригодиться", — в конце концов решил узбек. За это время Геннадий успел почувствовать себя мертвецом, даже почки расслабились. И только голубоватая вода бассейна позволила ему скрыть от чужих глаз этот позор. Наконец гнев в глазах Рахимова потух, он глянул на своих жлобов, чуть качнул головой, и Нечай почувствовал, как исчезла тяжесть с его плеч.

— Твое счастье, щенок, что я сам в последнее время был им недоволен. Заелся Радик, забыл, кто его в люди вывел. Деньги, что у него взял, мне отдашь. Как компенсация за его смерть. А о делах можешь поговорить с моим секретарем.

И Рахимов, оттолкнувшись от лестницы, снова принялся наматывать на голубой воде свои бесконечные километры. Поднявшись на ватных ногах из бассейна, Нечай подобрал халат, зашел в холл и увидел своих парней, приткнувшихся друг к другу на том же диванчике. Сперва Геннадий подумал, что они мертвы. Но оказалось, что их просто напросто «отключили» да так здорово, что и в самолете, на обратном пути, они еле ползали и очень тяжело перенесли полет.

Уже в последний день, перед отлетом, Геннадий зашел на смотровую крышу отеля полюбоваться окружающим пейзажем и увидел там Рахимова, сидевшего в шезлонге в теплом свитере и небольшой меховой шапочке с козырьком. Рахимов пил что-то горячее, не то кофе, не то чай, ноги его прикрывал роскошный клетчатый плед, а по обе стороны сидели два элегантных европейца, с которыми узбек очень мило беседовал, пользуясь услугами переводчика через того самого «змееобразного» секретаря. Нечай увидел только спину Рахмет-бая, но ретировался тут же. Он понял, что старый узбек тоже совмещает приятное с полезным, работает. И поспешил исчезнуть из "зала заседания", чтобы его ни в чем не заподозрили.

Вот поэтому Геннадий возвращался в Кривов с чувством уязвленного самолюбия. Он привык чувствовать себя в своем городе большой фигурой, а теперь ему показали, что в другом масштабе он просто пешка. Но главный удар ждал его в аэропорту.

 

ГЛАВА 54

Нечая встречали двое — главный финансист Шишкин и Фугас. Оба заметно нервничали. То, что им надо сообщить хозяину, вряд ли его обрадует. Когда от толпы прибывших отделилась фигура Нечая, оба встречающих как-то враз, по-крестьянски сорвали с головы шапки.

— Как отдохнули, Геннадий Алексеевич, — подобострастно спросил главбух криминального синдиката, пожимая хозяину руку.

— Кабаки, они и в Африке кабаки, тем более в Сочи, — буркнул Нечай, с недоумением разглядывая странный состав "почетного караула". — А Рыдя чего не приехал?

— У него, как бы это сказать, большие неприятности, — начал, было, Шишкин, но его прервал нервно оглянувшийся по сторонам Фугас.

— Давайте в машине об этом поговорим.

Нечай согласился но, пока ждали багаж и шли к машине, Геннадий чуть не сломал себе голову, размышляя о том, что могло случиться с его первым боевиком. Поток догадок метался от реальных — что Рыдю подстрелили, до фантастических и худших, что Рыдя в его отсутствие "подсел на измену" и решил прибрать власть в городе. Нечай хорошо знал своего «адъютанта» и не мог представить себе Рыдю в такой роли, но чем черт не шутит? Правда оказалась настолько страшной и неожиданной, что Нечай несколько секунд сидел молча, потом тихо спросил.

— Кто?

— Не знаем. Весь город перевернули, и ничего, — ответил Фугас.

— А менты что говорят? — спросил Нечай.

— Говорят, маньяк, — ответил Шишкин.

— Дурачье! — Нечай так разозлился, что сорвал с себя дорогой импортный галстук и забросил его в угол машины, за сиденья. — Маньяк действует в одиночку, он не соображает, что делает, он кромсает в куски, а не вырезает из спины ремни! А вы представляете, чтобы с Серегой кто-нибудь справился в одиночку?

Оба его собеседника отрицательно покачали головами. Нечай вынул из кармана пачку сигарет, нервным движением достал одну, глубоко затянулся и спросил.

— Это все «приятные» новости?

— Нет, — сознался Фугас. — Вчера и сегодня ночью еще двоих наших зарезали. Рыдиных телохранителей: Валеру Курицына и Зубка.

— Так же, как Рыдю? — насторожился Нечай.

— Нет, но обоих в подъезде дома, и у обоих горло перерезано.

Нечай замолк и думал всю оставшуюся дорогу. Было, похоже, что он, наконец, столкнулся с тем, чего боялся сильнее всего: с сильным, а главное — невидимым противником.

— Весело вы меня встречаете, нечего сказать, — только и сказал Геннадий, уже подъезжая к городу. И скомандовал. — Рули в контору, разбираться будем.

День для Нечая прошел бурно. Он вызывал в контору своих братков, ответственных за районы города, теребил их, расспрашивал о молодых парнях, идущих в рост на их территориях. После недавней войны с «Волчатами» Нечай особенно побаивался этой непредсказуемой молодежи. Он поставил на уши свою агентуру из старых уголовников, но те клялись и божились, что никто, из вернувшихся с зоны в последнее время, на такое не способен, так, мелкая сошка. Не принес результатов и опрос закупленных с потрохами ментов. Следствие топталось на месте, ни на шаг не придвинувшись к истине. Уже вечером, замотанный Фугас вдруг вспомнил.

— Да, совсем забыл! Вчера звонил этот, как его, мэр, Спирин.

— Ну!? — поторопил туповатого подручного Нечай.

— Просил позвонить, как приедешь.

Геннадий был готов убить его.

— Ты что, не мог мне раньше сказать?! — сказал он после фейерверка цветистых ругательств. — Про это надо было говорить в первую очередь!

— Да, Геннадий Алексеевич! Столько всего!

— Всего! Ты фильтруй, что важное, а что подождёт.

Он быстро набрал номер городской квартиры Спирина, тот ответил сразу.

— Да, Спирин слушает?

— Это я, — негромко сказал Геннадий, благо слышимость была хорошей. — Я сегодня приехал. Извини, что поздно, но ты просил позвонить.

— Да-да! — Виктор покосился на примостившуюся в кресле Вику, она с интересом листала толстый каталог с цветными фотографиями фресок Ватикана. Книгу Спирин привез из единственной своей зарубежной поездки в Италию, с делегацией мэров области в родственную Перуджу.

— Помнишь, как-то в машине ты предложил мне одно кардинальное решение? — спросил Спирин. — Я тогда его отверг, а сейчас такая необходимость назрела.

Нечаев долго молчал. Виктор уже начал бояться, что тот не понял, о чем идет речь, но собеседник спросил после паузы.

— Ты про того художника? Это срочно?

— Да, желательно сегодня.

— Хорошо, сделаем, — пообещал Нечай. — Это не проблема.

Спирин положил трубку, подошел к девушке. Та подняла на него восторженные глаза.

— Бесподобно! Неужели ты всё это видел?

Виктор рассмеялся.

— Ну что ты! Нас таскали по разным муниципалитетам, какие-то больницы для бедных посещали, столовые для бездомных. А хочешь, увидим все это вместе?

— Как это? — удивилась Виктория.

— Я вот думаю, а почему бы нам после свадьбы не махнуть куда-нибудь в свадебное путешествие? Хоть в Италию, хоть на Канары, а? В отпуске я уже три года не был, почему бы не съездить в Рим, не посмотреть, как они празднуют католическое Рождество? На Папу посмотреть? Ты согласна?

Виктория улыбнулась, но менее радостно, чем ожидал Спирин.

— Ты что, не хочешь? — удивился Спирин.

— Я то хочу, — вздохнула девушка, а потом показала на свой живот, — а вот захочет ли он? Меня что-то подташнивает в эти дни. Это ужасно, неужели так рано начался токсикоз? Кроме того, я стану некрасивой, нос распухнет, глаза заплывут. И тогда ты меня сразу разлюбишь.

Спирин рассмеялся, прижал ее к себе и нежно поцеловал в щеку.

— Никогда! — пообещал он. А сам подумал — успеет Нечай, или нет?

За сутки до этого Спирин в шестом часу вечера возвращался домой в прекрасном настроении. Вика жила у него уже несколько дней, и теперь он ехал с улыбкой, представляя, как хорошо они проведут этот вечер. Машина свернула с одной улицы на другую, Виталик врубил повышенную передачу, но набрать скорость не успел, и, слава богу. В свете фар спиринской «Волги» появилась пошатывающаяся фигура, бредущая наперерез машине. Шофер нажал на тормоза и одновременно рванул руль машины влево. «Волгу» занесло, но она чудом прошла в каких-то сантиметрах от тела человека.

— Вот сволочь, ведь сам под колеса полез! Чуть не задавил! — вскипел, вытирая пот, Виталик. Он уже хотел тронуться с места, но Спирин остановил его.

— Постой-ка! Встань здесь, я сейчас.

Виктор вышел из машины и пошел назад. Ему показалось, что он узнал этого неосторожного человека. Догнал он его уже около подъезда, положив руку на плечо, остановил.

— Федька, стой!

Тот остановился и, пошатываясь, повернулся к Спирину лицом. Художник был мертвецки пьян. Таким Виктор его еще ни разу не видел. Иногда Кривошеев действительно хорошо «гудел», но и в такие дни оставался самим собой: умным, добрым, только ирония его переходила в сарказм, да и тот был направлен в первую очередь на самого себя.

— Ты что, Федор?! Мы ведь тебя чуть не сбили, сам под колеса лез?!

Кривошеев все же узнал его.

— А-а, господин мэр! Какое счастье. Мы лицерз-лицезреем, — это он еле выговорил, — самого мэра города Кривова. Боже мой, какая радость. "Королева в восторге!" — внезапно завопил Федор словами кота Бегемота из "Мастера и Маргариты".

Спирин испуганно оглянулся по сторонам.

"Не хватало еще, чтобы нас сейчас замели в вытрезвитель", — подумал он.

— Федь, пошли домой! — стал уговаривать он художника. — Пошли, я на машине, мы тебя быстренько довезем и уложим в постель.

Федор, до этого просто висевший на руках Спирина, вдруг уперся и пьяно мотнул головой.

— Не хочу домой, хочу туда, к себе! — и он потянул Виктора в подъезд дома, где находилась его студия.

— Ну, хорошо, пошли сюда, на диванчике отоспишься, — согласился Спирин.

Он буквально тащил художника по лестнице, а тот еще издевался по своему обыкновению.

— Какая великая честь: сам мэр стольного града Кривова тащит на своих плечах задрипанного художника Федьку Кривошеева. Мало того, что этого художника не только что из Парижа, но и из Москвы в телескоп не разглядеть, так он еще, мерзавец, и пьян. Слава нашему доблестному мэру, ура товарищи! — заорал Федор во всю глотку.

— Да помолчи ты! — прошипел на него истекающий потом Спирин, нервно оглядываясь по сторонам. После недавней предвыборной компании плакаты с его изображением висели на каждом шагу, так что не слишком радовала возможность быть узнанным на темной лестничной клетке в компании с пьяным художником. Наконец они добрались до студии, дверь оказалась открытой, Виктор дотащил друга до дивана, уложил его поперек старомодного кожаного чудища и, тяжело отдуваясь, сказал.

— Ну, ты совсем окабанел! В тебе уже, наверное, целый центнер весу. Художник! Мясником тебе работать надо.

Спирин огляделся по сторонам. Новых картин он увидел мало, но зато за диваном стояла добрая дюжина пустых бутылок.

— Ого! Сколько ты уже квасишь? — спросил он художника, раскинувшегося на диване.

— А черт его знает, — ответил тот, не открывая глаз, — как узнал, что Вика за тебя замуж выходит, так и загудел.

Спирин поразился. Его удивил и срок запоя, и повод. То, что Федор влюбляется часто и бурно, он знал еще с юности. Виктор посмеивался над ним, но воспринимал это как должное — все-таки художник, ему положено. Но то, что тот столь серьезно увлекся Викой, его удивило. Ведь Кривошеев сам познакомил их, сам нашептывал на ухо Спирину: "Займись ей, девушка что надо, как раз для тебя".

Виктор сел на краешек дивана рядом с художником, добродушно ткнул его пальцем в живот и спросил:

— Ну, а чего тогда ты нас так лбами сталкивал, если сам в нее был влюблен?

— Рожденный пить, летать не может, — не открывая глаз, пробормотал Федька и добавил. — С нашей то рожей да в калашный ряд. Она на тебя сразу запала, как только ты в студию вошел. Я же видел, как у нее глазки вспыхнули.

— Ну, а чего же теперь пьешь?

— Оплакиваю её разочарования.

Спирин засмеялся, глянул на часы и, поднявшись с дивана, пошел к выходу. На пороге он остановился и сказал хозяину студии:- Ты только не долго оплакивай, а то в следующую субботу ты мне будешь нужен как шафер.

— Почему в следующую субботу? — Федор даже привстал с дивана. — Вы же хотели пожениться в феврале?

— Мы передумали. Свадьба будет раньше. И говори, пожалуйста, точней: ты оплакиваешь свои разочарования, а не её.

Спирин улыбнулся, повернулся, чтобы открыть дверь, но голос Федора заставил его остановиться.

— Нет, Виктор, именно ее разочарования. Ведь она тебя не знает, но когда-нибудь узнает, что ты весь в крови.

Спирин медленно обернулся и спросил.

— Ты чего мелешь?

— Я? Я говорю правду, — Федор рассмеялся чуть дребезжащим, пьяным смешком. Он с некоторым трудом сел на диван и по очереди достал откуда-то из-под мышек две бутылки водки, поставил их рядом с диваном и снова завалился на свое королевское лежбище, только уже вдоль дивана. Чуть повозившись, пристраивая голову на высокий валик, Федор продолжил свою мысль.

— Ведь это ты организовал убийство Гринева. Только тебе нужна была эта его смерть. Я ведь умный человек, Витя. Это мой самый большой грех. Я понимаю то, что другим даже и разжеванное не понять. Ты ведь тогда расспрашивал меня про Нечая, а вскоре грохнули мэра. Я просил тебя защитить меня от тех парней, а они вообще исчезли без следа. Это его почерк, Нечая, я знаю. И это ты, Витя, виноват в смерти Ларисы. Я ведь тоже знаю про предложение, сделанное Вике Петькой Рубежанским. Он заезжал ко мне перед отъездом на историческую родину, купил одну картину, ты не догадываешься какую? Да, именно, её портрет, Викин. А через два дня после этого предложения Лариса попадает в аварию. Я её не любил, пустышка, не чета Вике. Но все равно, это ты убил её. Убил не сам, руками Нечая. Убил, чтобы жениться на Вике.

Спирин слушал молча, затем отрицательно покачал головой:- Ты с ума сошел. У тебя уже белая горячка.

— Нет, Витя, я в своем уме, — Федька снова пьяненько засмеялся. — Только запомни, Витя: ничто не проходит даром! Помнишь: "Рукописи не горят…" Все тайное рано или поздно становится явным, и за все надо будет рано или поздно заплатить. Я вот, например, возьму и расскажу спьяну всё это Вике. На свадьбе, например. Вот смешно будет. А она мне поверит.

Спирин почувствовал, как холодок осторожно пробежал по его душе. Он молчал. Говорить, оправдываться? Перед кем? Перед этим пьяным человеком? Глупо. А самое главное — зачем? Федор был прав, прав во всем, и Виктор знал, что теперь уже не сможет его переубедить.

— Ладно, я пошутил. Живи, пока я добрый. Наслаждайся жизнью, — сказал Федор, вытягиваясь во весь рост и отворачиваясь к стенке. Если бы он обернулся и посмотрел на друга, то мог бы угадать свою дальнейшую судьбу. Странная смесь ненависти, беспомощности и боли застыли на лице Спирина неподвижной маской.

Последнюю точку истории поставила, сама того не подозревая, Виктория. За ужином она обмолвилась, что звонила мама, и среди прочих новостей сообщила, что звонил Кривошеев, спрашивал Вику. Как показалось матери, голос у него был как у пьяного. Вечер оказался испорчен безнадежно, а утром Спирин начал искать Нечая.

Федора Кривошеева зарезали в собственной студии через час после разговора господина мэра с Нечаевым. Из студии ничего не пропало.

 

ГЛАВА 55

К своему новому дому Нечай подъехал уже в двенадцатом часу ночи, задержался с выполнением просьбы Спирина.

— Может оставить тебе пару парней, чтобы подежурили? — спросил его Фугас.

— Не надо, — буркнул он, вылезая из машины. — Сам справлюсь, если что.

В своё время Нечай сам занимался безопасностью своего дома, и считал её совершенной. Он долго ласкал во дворе двух повизгивающих от счастья овчарок. Собак Геннадий любил искренне и гораздо больше, чем людей. Открыв дверь, Нечай первым делом отключил самодельную сигнализацию. Если бы эту дверь открыл кто другой, спустя тридцать секунд над домом бы заголосила истошным воплем армейская сирена. Сняв пальто, Нечай долго ходил по зданию, придирчиво разглядывая обстановку. Он еще не успел привыкнуть к своему дому, обжить его. Мебель пахла деревом и лаком, светлая кожа панелей тоже благоухала особым запахом. В вопросах интерьера Кривошеев посоветовал ему обратиться к двум своим друзьям, выпускникам архитектурного института. Заплатил Геннадий им очень прилично, но работа стоила того. Даже слабо разбирающийся в этих делах покойный Рыдя и тот, увидев готовую обстановку дома, в восторге покрутил головой и пробасил в своем обычном стиле: — Да, такую камеру я не видел даже в Ростовском централе.

На первом этаже было всего четыре помещения: скромных размеров прихожая, большая ванная и очень небольшая кухня. Готовить Нечай не любил и не хотел, всегда предпочитая перекусить всухомятку, чем приготовить себе яичницу. Ну, а всю остальную площадь занимал обширный холл. Громадным он казался и из-за высокого, в шесть метров, потолка. Здесь уж дизайнеры «оторвались» на всю катушку, попытавшись совместить вкусы хозяина со своим понятием о современном интерьере. В первую очередь Нечай заказал камин. Архитекторы его соорудили, но не в средневеково-мрачном стиле, а выложив голубой плиткой, с большими часами из Гжели. Стол был странной каплевидной формы с синтетическим покрытием жемчужно-белого цвета. Вокруг него разместились четыре модных кресла, крутящиеся вокруг своей оси, и очень длинный изогнутый диван. Стены в зале снизу были отделаны кожаными панелями такого же цвета, что диван и кресла, а поверх панелей шли голубые итальянские обои. Освещала все это великолепие чудовищных размеров эксклюзивная люстра, оправдывающая свое название: "Северное сияние". Растянувшись метра на четыре в длину и на полтора в ширину, она ниспадала каскадами хрустальных сосулек разной высоты, от десяти сантиметров до двух метров. Каждая из подвесок крепилась особым шарниром, и в восходящих потоках теплого воздуха люстра непрерывно позванивала тонким хрустальным звоном и переливалась, подсвеченная изнутри всеми цветами радуги.

Вся необходимая для жизни мебель: шкафы для одежды, книжные полки, бар с напитками, телевизор — все маскировалось такими же самыми панелями из светлой кожи, только разного размера. Первое время Геннадий ещё немного путался. Подойдет к стене, нажмет на одну сторону кожаного квадрата, а развернувшаяся полка предоставит ему вместо бара отделение для деловых бумаг или полку с хрустальной посудой. Зато такого интерьера не было ни у одного из местных толстосумов.

Второй этаж выглядел поскромней, и потолки пониже на целый метр, и мебель с отделкой более стандартны. Там разместилась большая спальня с кроватью голливудских стандартов, огромная комната не то для банкетов, не то для заседаний, с длинным столом и двумя десятками стульев. Была еще одна ванная с туалетом. А вот лестница между этажами была просто чудо как хороша! Она словно парила в воздухе без массивного основания, все держалось на двух витых прутках сверхпрочного, нержавеющего сплава. Каждая ступенька из мореного дуба имела свою форму, и, поднимаясь вверх, лестница заворачивала в сторону, так что получалась изящная полуспираль. Перила так же изготовили из мореного дуба, а вот решетка под ними была сплетена из полированного до зеркального блеска хромоникеля, да таким чудным узором, что Нечай, увидев ее, не глядя подмахнул предоставленный счет, заставивший его главбуха Шишкина только ахнуть и схватиться за голову.

Посидев на диване в холле, Нечай почувствовал некое удовлетворение. Здесь, в этом доме, он зримо почувствовал, чего добился за эти годы. Глянув на камин, Геннадий подумал: "Надо бы придумать какой-нибудь повод, чтобы растопить его. Может на Новый год? Хотя, хочется пораньше. А если организовать новоселье? Пригласить кого почище, не Фугаса и Бизона, а всех членов "банной гильдии", Спирина. Боюсь только, он не пойдет".

Тут он ухмыльнулся.

"Хотя — куда он денется? Прикажу, и придет. Это он у меня сейчас в руках, а не наоборот. Вот на эту субботу и пригласить. Хотя нет, Фугас говорил, что Спирин перенес свадьбу на эти дни, торопится мэр. Надеюсь, пригласит, а не пригласит, так я сам приду. Пусть привыкает, что я в городе хозяин, а не он".

Ещё раз, с удовлетворением оглядевшись вокруг, Нечай поднялся с дивана и, подойдя к лестнице, не удержался и понюхал кожаные панели. Ему почему-то особенно нравился этот специфический запах кожи. Он на пять минут влез под душ. Облачившись в мягкую пижаму, Нечай упал на податливую громаду постели и долго лежал, наслаждаясь покоем и одиночеством. Когда стало чуть прохладней, он накинул сверху тонкую простыню и подумал сквозь сон, что, пожалуй, слишком привык к комфорту. Еще мелькнула беспокойная мысль о странной смерти Рыди, но сон окончательно овладел его мозгом, отправив тревогу куда-то в подсознание.

 

ГЛАВА 56

Подходя в тот вечер к дому Нечая, Ремизов думал, что ему делать с этой женщиной, Таисией. Натура начинала брать своё, и Тая потихоньку теребила Алексея, чтобы он съездил к мифической жене за документами и пригнал якобы существующую машину. А сегодня она вообще заявила, что как только пойдет работать в день, то они с Алексеем сразу же закатятся в ресторан, соскучилась она по празднику для души и тела.

И Таисию в последнее время тоже начал тревожить странный постоялец. Ее удивляло, что он не выходит днем на улицу, часами смотрит телевизор и спит в светлое время суток. Ремизов пробовал читать, но любовные романы и крутые боевики, заполонившие книжные полки Таисии, его только раздражали своей надуманностью. Единственное, что он охотно поглощал, так это периодику: «Комсомолку» и местную газету. В ней он выискивал знакомые имена и фамилии. Так он узнал, что у командира его части умерла жена, встретил он знакомую фамилию в разделе криминальной хроники. Там говорилось, что в своей квартире найдена задушенной гражданка Э. Назарова. В квартире остались следы ограбления, пропали ювелирные украшения на крупную сумму и дорогая аппаратура.

"Да, все-таки вышло это золотишко Эльзе боком", — почти без злорадства подумал Алексей.

Гораздо больше неприятностей доставила ему другая рубрика в следующем номере той же газеты. Таисия первая прочитала тот номер и, бросив небрежно на журнальный столик, пошла на кухню, готовить обед. Ремизова, как только он взял газету в руки, сразу бросило в жар. На последней странице он увидел большую свою фотографию и броское объявление сверху: "Разыскивается преступник". Алексей невольно посмотрел в сторону кухни, неужели она его узнала и теперь скрывает? А может — не узнала? Но как можно не узнать?

Ремизов ушел в ванну, заперся и, подойдя к зеркалу, начал сравнивать свое нынешнее лицо с той фотографией. Кажется, он понял, в чем тут дело. Круглолицый добродушный юноша с широкой улыбкой в пол-лица с той давней фотографии куда-то исчез. Из зеркала на него смотрел коротко стриженный мужчина неопределенного возраста с залысинами по краям лба, седыми висками, впалыми щеками и поперечными морщинами около рта. Даже глаза выглядели по-другому, что-то в них изменилось. Не зря говорят глаза зеркало души, а его душу эти полтора года испепелили дотла.

— Сколько тебе лет, Ремизов? — тихо спросил он свое отражение и, не получив ответа, плеснул на зеркало водой, словно пытаясь смыть прошедшее.

Все обыденные размышления Ремизова кончились, едва он увидел свет, пробивающийся сквозь шторы нечаевского особняка. У Алексея даже сердце забилось сильней.

— Наконец-то! — вырвалось у него. Что он будет делать дальше Ремизов и сам не знал, проклятые собаки даже близко не подпускали его к дому, но нетерпение сжигало его. Как раз в это время свет в окнах исчез, он хотел, было, подойти ближе, но тут голос, прозвучавший за его спиной, заставил Алексея вздрогнуть.

— Рано, дорогой, рано. Он ещё не уснул. Подожди.

Ремизов резко обернулся. В том убогом свете, что дарили им крупные зимние звезды, и почти сошедшая на нет луна, Алексей долго разглядывал лицо незнакомца.

— Ты кто? — спросил он.

— Я? Гриша Граф, — ответил незнакомец.

— Цыган?

— Цыган. А ты кто?

— Я лейтенант Ремизов, Алексей Александрович, — почему Ремизов представился прежним званием, он и сам не знал. — У меня есть дело к хозяину этого дома.

Говоря эти слова, он кивнул в сторону белоснежного замка.

— Я знаю, ты его хочешь убить, — невозмутимо кивнул головой цыган.

— Откуда ты знаешь?

— Ты уже которую ночь ходишь сюда, как на работу.

— Значит, и ты хочешь его убить, — усмехнулся в ответ Ремизов. — Раз сам ходишь сюда… как на работу.

— Это верно, — рассмеялся Гриша. — Что он тебе сделал плохого?

Ремизов сразу стал серьезным.

— Он убил мою жену и ее любовника, и сделал это так, что я за него сел в тюрьму.

— Постой, — начал припоминать цыган, — а ты не тот самый лейтенант что…

— Тот самый, — оборвал его Алексей, — только дело в том, что я не убивал мэра и жену. Это была ловушка.

— Понятно, — Гриша вздохнул. — У меня к нему счет длинней. По его приказу сожгли мой дом, убили мою жену и двоих детей.

Оба они, не сговариваясь, посмотрели на белоснежную громаду дома.

За обеих сказал Григорий:- Он умрёт, и умрёт страшно.

Стояли они еще с полчаса. Алексей угостил нового друга сигаретами, и тот впервые за долгое время ощутил во рту знакомый запах табачного дыма. Говорили они мало, но окончательно перешли на «ты» и поверили друг другу. Наконец Григорий, повинуясь какому-то шестому чувству, сказал:

— Пора, пошли.

Подойдя к забору, они сразу всполошили собак. Ремизов вопросительно глянул на напарника, но тот успокоительно поднял руку и шепнул ему.

— Я их давно приучил. Двух овечек им скормил.

Он легко вскочил на забор, чуть свистнул, сказал несколько слов на своем гортанном языке и спрыгнул вниз, во двор. Собаки тут же смолкли, вскоре из-за забора донеслись какие-то странные звуки. Алексей не выдержал, вскочил на забор и увидел забавную сцену. Цыган сидел на корточках и, ласково приговаривая, почесывал животы развалившимся и повизгивающим от счастья псам. Увидев Ремизова, одна из овчарок вскочила на ноги и зарычала, но Гриша прикрикнул, на нее и собака покорно улеглась на землю. "Во дает! Прямо как в цирке!" — подумал Ремизов и спрыгнул вниз.

— Пошли, дорогой, — как к себе домой, пригласил Григорий.

Нечай, сам бывший домушник, сделал все, чтобы обезопасить свой дом от любых посягательств извне. Все окна его дома были забраны решетками. Не мудрствуя лукаво, Геннадий вычеркнул из проекта второй выход и балкон, хотя это и противоречило правилам противопожарной безопасности. После того, как сам Нечай взорвал дворец Алиева, воспользовавшись запасным ходом, он с подозрением стал относиться к этим архитектурным излишествам. Зато единственную дверь он укрепил основательно. Собственно говоря, это были две двери, обе железные, просто отделанные сверху филёнкой под мореный дуб. Три замка запирали первую дверь, два — вторую. Их он отбирал сам, искал во время редких наездов в Москву. И если в первой двери замки еще походили на замки, то на второй стояли просто чудовища. Увидев их впервые, Нечай даже не смог вначале понять принцип работы этих монстров. Но, запираясь изнутри, Геннадий все-таки больше привык полагаться на простой железный засов, сделанный, правда, не без изящества из той же хромированной и полированной нержавейки.

Всего этого Ремизов не знал, но цыган и не стал подниматься на крыльцо, а повел его сразу к вертикальной пожарной лестнице, ведущей прямо на крышу.

— Тебя мне сам бог послал, — шепнул он Алексею, начав подниматься по ступенькам. — Для того, что я придумал, был нужен второй человек.

Через минуту они уже были на крыше. Оцинкованное железо чудовищно грохотало у них под ногами, и Гриша даже прикрикнул на Ремизова, правда, вполголоса:- Что ты топаешь, как слон, разбудишь ведь его!

Алексей хотел, было, обидеться, металл под ногами цыгана грохотал ничуть не меньше, но решил, что сейчас не время, тем более что как раз в этот момент цыган поскользнулся и поехал вниз по крутому скату. Ремизов поймал его за шиворот, сам чуть покачнулся, но устоял и легко, как куклу, поставил Григория на ноги. Отдышавшись, цыган с видимым уважением посмотрел на своего могучего напарника.

— Молодец, здоровый ты парень. Нам туда надо, — кивнул он на трубу метрах в пяти от них.

То ли у него подошвы оказались стерты, то ли просто обледенели, но он продолжал скользить, и Ремизову пришлось буквально тащить цыгана за собой. Наконец они оказались у цели. Сверху на трубу был установлен грибок, прикрывающий от попадания внутрь дождя и снега, сделанный в форме типичной русской храмовой «луковицы». Гриша вытащил из-под куртки большую «фомку» и поддел снизу обрамляющий трубу крепежный обруч. Он чуть подался вверх, сантиметра на два, не больше.

— Хорошо делали, собаки, — поделился своими соображениями цыган.

— Давай, я попробую с этой стороны, — предложил Алексей.

Гриша отдал фомку, и Ремизов подцепил другую сторону фигурного грибка. Она чуть поддалась, и он вернул «фомку» Григорию. Возились они с "архитектурным излишеством" добрых полчаса, даже взмокли от напряжения. Наконец Гриша ковырнул обруч в последний раз, и Ремизов снял грибок с трубы. Осторожно положив его за трубу, Алексей склонился над горловиной трубы и разочаровано присвистнул.

— И не смотри даже, ты слишком толстый, не пролезешь, — махнул рукой цыган. — Спустишь меня на веревке, обвяжешь ее вокруг трубы и слазь вниз. Я открою тебе дверь.

— А где веревка? — спросил Ремизов.

Григорий распахнул куртку и начал сматывать с тела узкую, но прочную веревку. Сняв куртку, он перекрестился и осторожно протиснулся в узкую щель трубы. Ремизову показалось, что он не пройдет, обязательно застрянет, но, энергично извиваясь всем телом, цыган сполз вниз и исчез в трубе. Алексей встал поудобней, и, перекинув через плечи канат, начал потихоньку стравливать его вниз. Временами тяжесть исчезала, Алексею сразу начинало казаться, что теперь уж Григорий точно застрял, но тот просто отдыхал. Местами труба сужалась и сдавливала грудную клетку так, что он даже не мог дышать. Все это продолжалось минуты три, но обоим они показались вечностью.

Наконец веревка ослабла, и Ремизов почувствовал два коротких рывка. Упрямый цыган достиг своей цели. Тогда Алексей обвязал веревку вокруг трубы и, снова загрохотав прогибающимся под ногами металлом, поспешил к лестнице.

Когда он зашел на крыльцо, дверь была уже открыта. Пропустив в дом Ремизова, Гриша шепнул ему на ухо:

— Ну, теперь он наш.

 

ГЛАВА 57

Нечаеву, как всегда, снилась какая-то дребедень. Мало того, что Геннадий плохо засыпал, так ему еще и снилось, чёрт знает что. Бестолковая суматоха каких-то нелепых событий, удивительно неприятные лица действующих в них людей и непременно серый, будто осенний фон, на котором происходили его утомительные ночные иллюзии. В зоне пересказ снов являлся одним из самых любимых развлечений зэков. Кто видел во сне роскошную бабу в постели, кто пировал в кабаке, у многих сновидения были яркие, цветные. Сначала Геннадий не верил этим россказням, потом понял: его ночная убогая серость особая немилость природы, может быть, даже наказание, ниспосланное свыше. Вот и сейчас ему снились какие-то коридоры, полутемные и уставленные пустыми ящиками, затем улица, вдребезги разбитая буксующим самосвалом, погрузившимся в грязь по самое брюхо. Ну, а потом вынырнул из подсознания Рыдя, тускло улыбающийся своими золотыми фиксами, с застывшей навеки гримасой и с телом, похожим на кусок говядины.

Нечай вздрогнул и проснулся. Сначала он подумал о том, что ему в первый раз в жизни приснился цветной сон. Сердце его колотилось как загнанное, прошиб пот, и Нечай с содроганием решил, что это еще хуже, чем привычный кошмар его серых сновидений. И лишь потом он понял, что рядом с кроватью кто-то стоит. Вскрикнув, Нечай метнулся к тумбочке с ночником, стоящей рядом с кроватью, но тяжелый кулак Ремизова опустился ему на голову, надолго погасив сознание.

Включив свет, Алексей с беспокойством осмотрел свою жертву. Затем он вытащил из тумбочки блестевший хромировкой пистолет и с любопытством прочитал на его боку название: — «Стар». Интересно.

— Ты его не убил случайно? — спросил обеспокоенный Григорий, разглядывая своего врага.

— Не должен.

— Тогда бери его, пойдем вниз, — скомандовал цыган.

Очнулся Нечай уже на первом этаже. Он сидел в одном из кресел с привязанными к подлокотникам руками, в холле горел свет, люстра во всю полыхала рукотворным "Северным сиянием". Было тихо, и слышно было даже, как позванивали сверху тоненькие колокольчики хрусталя. От удара, нанесенного Ремизовым, голова Геннадия просто раскалывалась. Чуть справившись с болью, Нечай поднял глаза на сидящих перед ним людей. Хотя и Ремизов сильно изменился, и Григория он видел только один раз, но этих двоих он узнал непостижимым образом, мгновенно и сразу, обоих. Нечай почувствовал, как волосы на его голове встают дыбом, по телу пробежала изморозь смертельного страха.

— Вижу, что узнал, дорогой, вот и хорошо, — одобрительно кивнул головой цыган. — Тогда говорить много не будем. Ты ведь знаешь, за что я на тебя так сердит? Это ведь ты задумал сжечь наш поселок? Так?

Нечай чуть помедлил, потом кивнул головой. Говорить сейчас он не мог. Спазма страха сковывала горло.

— И приказ отдал ты, Рыдя ведь не врал перед смертью?

Геннадий снова кивнул головой. Язык в его рту по прежнему был словно чужой.

— У меня всё. У тебя есть какие-нибудь вопросы, лейтенант? — обратился Гриша к Ремизову.

— Да, есть один вопрос, — кивнул головой Алексей. — Зачем ты убил мою жену и Гринева?

Нечай провел непослушным языком по губам, затем откашлялся, но мужество постепенно возвращалось к нему. Рассудком он понимал, что уже не жилец на этом свете и скрывать что-то было уже глупо.

— Мне заказал их Спирин, — хрипловатым голосом сказал он.

— Это этот, новый мэр, что ли? — переспросил Ремизов.

— Да.

— А не врешь?

Нечай кивнул куда-то вверх.

— В спальне есть небольшой встроенный сейф, за картиной, ключи в пальто. Там на кассете всё, все наши разговоры. На ней так и написано — «Мэр».

Ремизов и Григорий переглянулись, цыган быстро сбегал наверх и вскоре принес кассету. Пока Алексей крутил хитроумные шкафчики в поисках магнитофона и перематывал кассету, Нечай, прикрыв глаза, размышлял о том, почему он не воспринял всерьез рассказ Фугаса о поисках бежавшего лейтенанта. Очевидно, тогда, прошлым летом, он поверил, что Ремизов окончательно сломлен. Даже теперь, у самого края жизни Нечай продолжал разбирать допущенные ошибки, только теперь не книжного автора, а свои собственные.

Пока Ремизов сосредоточенно слушал долгую запись, цыган с деловым видом ходил по дому, всюду включал свет, хлопал дверьми. Успокоился он только тогда, когда разговор на кассете шел уже о Ларисе. Григорий сел в кресло и с интересом дослушал до конца. Нечай не успел записать диалог с мэром по поводу судьбы художника, но сам рассказа об этой просьбе Спирина. Всё это уже Ремизов записал на ту же самую кассету.

— Ну что, Лёша, тебе все ясно? — спросил цыган задумавшегося лейтенанта. Тот молча кивнул головой.

— С ним ты тоже будешь разбираться? — Гриша кивнул головой в сторону замолкшего магнитофона, и лейтенант понял, что речь идет про господина мэра.

— Да, непременно.

— Тогда этот мой, — предложил цыган.

— Хорошо, делай с ним что хочешь, — согласился Ремизов.

Нечай смотрел на них почти бесстрастно. Мозг его работал, на удивление, ясно и четко. Внезапно для обоих он подал голос:

— У Спирина в эту субботу свадьба. Гулять будут в ресторане «Русь».

Ремизов с Гришей переглянулись.

— Гулять будут долго, часов до десяти, — продолжил Нечай.

— Зачем ты нам это говоришь? — спросил Алексей.

Геннадий усмехнулся в ответ.

— Обидно уходить вот так, одному. Пусть уж и он, мой "астрологический двойник", получит своё.

— Ну что ж, спасибо за идею, — Ремизов вытащил из магнитофона кассету, сунул ее в карман.

— Пора уходить, скоро утро, — напомнил он цыгану.

— Хорошо, я быстро, — кивнул тот головой, пристально рассматривая свою жертву. — Ты веревку сверху привязал?

— Да, как просил.

— Поднимись снова на крышу и, как дерну, вытаскивай меня отсюда.

Ремизов удивился, но спрашивать ничего не стал.

Оставшись с глазу на глаз со своей жертвой, Григорий, не торопясь, вытащил свой эффектный нож, покрутил его в руках, и у Нечая спина мгновенно покрылась холодным потом. Он сразу вспомнил о тяжелой кончине своего «адъютанта», но цыган его сразу «успокоил».

— Нет, дорогой. Ты умрешь по-другому. Ты сам узнаешь, что мои дети чувствовали, сгорая в своих кроватках заживо.

Он наклонился к подлокотникам кресла Нечая и, к вящему удивлению того, чуть надрезал веревки, связывающие его руки. Затем цыган спрятал нож, принес из прихожей канистру и начал поливать пол бензином, как бы обходя Нечая по кругу. И именно в этот момент Геннадий нашел основную ошибку в принципах и философии своей, уже прошедшей жизни. Расширяя сферу своего влияния, он поневоле расширял и круг своих врагов. Сначала их было мало, затем счет пошел на десятки, сотни, может быть, и тысячи. Даже в России количество иногда переходит в качество, рано или поздно должно было случиться то, что свершится сейчас. Его убили бы в любом случае, он был обречён с самого начала.

С содроганием души ожидая, что цыган плеснет бензином и на него, Нечай всё-таки задал себе последний вопрос, на который он так и не получил ответа: а есть ли смысл в самой идее тайной власти?

Вопреки его ожиданиям Григорий не стал обливать бензином хозяина дома, а поднялся наверх, на второй этаж. Геннадий попробовал освободить руки, веревка даже затрещала, но его палач уже спускался вниз, и Нечай оставил эту затею. Напоследок Григорий долго смотрел в глаза Нечаю, потом сказал.

— Хоть ты и не человек, но, как говорили наши старики — я прощаю тебя. А на всё остальное — воля божья. Спасешься — живи. Нет — гори в аду.

Цыган перекрестился, отошел подальше, зажег спичку и бросил ее перед собой.

Вспыхнуло сразу ярко, весело, бензин даже рванул с хлопком. Над головой хозяина дома взволнованно зазвенели колокольчики хрусталя, но нарастающий гул пламени вскоре заглушил их нежный перезвон. Стараясь отвернуть глаза от обжигающего пламени, Нечай всё-таки успел заметить, как цыган торопливо юркнул в камин. Геннадий рванулся раз, другой, почувствовал, как поддались, начали лопаться подрезанные веревки, он удесятерил усилия и со стоном выдернул руку из лопнувших пут. С рёвом вскочив с кресла, он прыгнул сквозь кольцо пламени, уже на той стороне, в прихожей, упал и крутанулся на полу, сдирая с плеч горящую пижаму.

Сбросив её, Нечай двинулся к двери на ощупь, обгоревшие ресницы не давали толком смотреть, нашарил верхний замок, попробовал крутануть ручку защелки, но она не поддалась, он схватился за другой замок, и понял, что бесполезно.

"Цыган, сволочь, сломал оба замка!" — понял он, рванулся в зал, но огонь полыхал там уже вовсю. Горели диван, кресла, коробились и обугливались кожаные панели, взрывались и падали хрустальным дождем роскошные сосульки "Северного сияния", и их прощальный звон был уже не слышен в торжествующем гуле огня. На его глазах огонь слизал одну за другой тяжелые портьеры, обнажив бесполезное присутствие зарешеченных окон. Полыхала поминальным костром дубовая лестница, и наверху, сквозь открытую дверь спальни Нечай увидел тот же неистовый танец огня.

Он закашлялся от дыма, в голове мелькнуло: "Ванна, вода!". Проскочив сквозь уже занявшийся коридорчик в свою роскошную ванную комнату. Нечай лихорадочно начал крутить оба крана, но они только всхлипнули в ответ, засасывая воздух в пустые трубы.

"Цыган, сука, все предусмотрел! — понял он. — Загнал в угол, как крысу!"

На время его парализовала безысходность всей сложившейся ситуации. Спасаясь от дыма, он присел на корточках в углу. Но когда пламя прорвалось сквозь массивную дверь и от жара начала лопаться кафельная плитка, Нечай закричал, крутанулся на месте, пытаясь прикрыть лицо руками, и, потеряв от боли рассудок, кинулся вперед, на ходу превращаясь в кричащий факел, и его с ревом удовольствия поглотил огнедышащий молох пожара.

 

ГЛАВА 58

Ремизов вытащил Гришку из трубы, как выдергивают из грядки морковку — одним рывком. Тот даже взвыл и появился из трубы в разодранной рубахе, а, ступив на крышу, обхватил руками ободранные плечи и зашипел от боли. Но цыган ни словом не попрекнул Алексея: из трубы уже несло жаром, и огонь мог нагнать его в любую минуту.

Они спустились вниз, отбежали к ограде и, под дружелюбный лай собак, перепрыгнув на другую сторону, долго смотрели на дело своих рук. Сперва только пробивающийся сквозь плотные шторы свет указывал на начавшийся пожар, затем пламя мгновенно слизало шторы огненным языком, начали гореть рамы, зазвенело лопающееся стекло, последней занялась крыша. Когда со стороны города послышался далекий вой пожарных сирен, они, не сговариваясь, повернулись и пошли в лес по протоптанной цыганом дорожке. За первыми деревьями они остановились, Ремизов вытащил сигареты.

— Я расплатился до конца, — заявил Григорий после первой затяжки, неотрывно глядя на оставшийся сзади пожар.

— А я нет, — упрямо мотнул головой Ремизов.

Цыган искоса посмотрел на него, здравый смысл подсказывал Григорию, что ему не стоит лезть дальше в чужую судьбу. Кто ему этот лейтенант, во что обернется его сведение счетов с первым человеком города и как оно отразится на его, Гришкиной судьбе? На все эти размышления ушло не более секунды, затем он обнял Ремизова за плечи и предложил.

— Тогда пошли ко мне? Надо переждать до субботы, а, кстати, какой сегодня день?

— Четверг. Два дня еще. Ну, веди, куда хочешь, — согласился Алексей, и они двинулись дальше по тропе. Как бы подтверждая их решение, со стороны пожара раздался громкий треск, и что-то ухнуло, словно вздохнул неведомый великан. Это обрушилась вниз прогоревшая крыша.

Вода в подвале, где укрывался цыган, уже замерзла, и он легко заскользил по льду, показывая Ремизову путь. Тот осторожно двинулся следом, но на самой середине подвала лед не выдержал его массы и Алексей с проклятиями провалился в воду. Цыган, оглянувшись на него, засмеялся, со скрежетом отворил железную дверь. Пока лейтенант, изображая ледокол, добирался до двери, Гриша уже разжег в буржуйке огонь.

— Ничего, лейтенант, сейчас обсушишься, согреешься.

Сняв хлюпающую обувь и отжав мокрые джинсы, Ремизов с любопытством огляделся по сторонам. Убогое жилище цыгана его не разочаровало, в заводской патерне он тоже жил без лишнего комфорта. Он не понял предназначение крюка, свисающего сверху, и цепей на полу, но инстинктивно поежился. Между тем Гриша поставил на раскаленную печку чайник и вскоре они смаковали огненный, терпкий «купчик».

— Ты с этой кассетой что делать будешь, пойдешь к прокурору? — спросил Григорий, отхлебнув глоток огненного напитка. — Теперь тебя могут помиловать, а мэра посадить.

— Нет, — Ремизов отрицательно покачал головой, — у меня и кроме этого накопилось грехов не на один срок. Я сам ему и судья, и прокурор.

— Правильно, — поддержал его хозяин, — пока спать не хочется, расскажи, как у тебя всё это было?

Ремизов допил чай, он почему-то отметил, что они оба одинаково держали кружки не за ручки, а обхватив ладонями, словно грея руки. Сначала Алексей говорил нехотя, с трудом, временами путаясь, возвращался назад, повторялся. Но потом он увлекся, и рассказ стал более связанным. Цыган оказался благодарным слушателем, все воспринимал живо, непосредственно, временами награждая резкими эпитетами то ментов, то бандитов Нечая. Особенно радовался Гриша, слушая историю побега Алексея.

— Молодец, настоящий мужчина! — вскричал он, хлопая в восторге себя ладонями по бедрам. В колеблющемся свете свечи его лицо с горящими глазами, крючковатым носом, копной непослушных волос приобрело какой-то демонический облик.

Но пик его восторга пришелся на рассказ Ремизова о его побеге из завода через трубу Гнилушки. Сначала цыган долго, до боли в желудке хохотал и, лишь успокоившись, пояснил.

— Я ж тебя тогда за водяного дядьку принял! Видел бы ты, как я оттуда бежал, два дня потом ноги болели! Все молитвы сразу вспомнил, а мать мне их двадцать лет вдолбить не могла!

Затем Григорий рассказывал свою грустную повесть. Ремизов поразился выносливости цыгана. Он в вагоне чуть дуба не дал от холода, а тот в ледяной воде просидел двое суток. Допив чай и потушив почти прогоревшую свечку, они улеглись рядышком на топчан, Алексей думал, что не уснет, настолько голова его была свежей и ясной, но сон сморил его так же быстро, как и гостеприимного хозяина.

За все это время Ремизов ни разу не вспомнил о женщине, с которой почти неделю делил кров и постель. Вернувшись со смены домой и, не обнаружив постояльца, Таисия сразу всё поняла. Сначала она проверила, всё ли на месте, и хотя не обнаружила ущерба, но долго плакала, прежде чем уснуть в холодной постели. Но поспать вволю ей так и не дали. Дотошный участковый, капитан Иван Рыжов, получив новые приметы Ремизова, быстро узнал от вездесущих старух про её постояльца и нагрянул в десятом часу дня с группой захвата. Мало того, что эти быки сломали ей дверь, но и потом Таисию промотали до самого вечера в милиции, с расспросами и допросами. Она несколько часов помогала криминалистам составлять фоторобот Ремизова.

Вернувшись домой, измученная Таисия сорвала со стены и разорвала в клочья календарь с глянцевой Богоматерью.

Смерть Нечая наделала в городе примерно то же самое, что медведь делает в тайге с муравейником. Некоторое время после жуткой смерти босса братва пребывала в шоке, затем оправилась, и уже к субботе в городе начали потихоньку постреливать — начался передел нечаевского наследства. Братва, державшие в руках городской рынок, уже не хотели делиться с коллегами с городских окраин. При Нечае те были как бы на дотации, им приплачивали за счет других доходов, в основном рынка. Геннадию важна была власть во всем городе. Но самым первым, еще в пятницу, пристрелили главбуха Шишкина. Фугас рвал и метал: лишь Василий Ильич знал всю финансовую подноготную обширного хозяйства Нечая. Все боевики открещивались от этого убийства, и у Фугаса возникло подозрение, что с Шишкиным свел счеты кто-то из его должников. Василий Ильич опрометчиво держал нелегальную картотеку у себя в голове, справедливо не доверяя бумагам после своего долгого срока. Но и этот, костяной сейф оказался слишком уязвимым для свинцовых отмычек. Фугас публично пообещал найти гада, но вскоре ему было уже не до этого. Средь бела дня его джип превратили в решето так же, как и двоих его телохранителей. Война в городе разгорелась не на шутку, и сразу начал брать верх один из городских бригадиров по кличке Бизон.

Наибольшие дивиденды смерть Нечаева принесли Спирину. Слушая доклад начальника ГОВД о пожаре, он едва сдерживал радость.

— Вы точно уверены, что это не убийство? — спросил Виктор, выслушав его доклад до конца.

— Почти на сто процентов. Пожарным пришлось ломать дверь машиной, она изнутри оказалась заперта на засов и все замки.

"А как же кассета?" — именно этот вопрос мучил сейчас мэра. Стараясь замаскировать свой интерес, он угостил полковника сигаретой и как бы невзначай спросил:- Как само это здание, его ещё можно использовать? Оно сильно пострадало?

Малафеев отрицательно замотал головой.

— Да нет, вы что, Виктор Николаевич. Там одни стены остались, перекрытия все обрушились, так что вряд ли что сгодиться для города. Один кирпич, да и то бракованный.

— А жалко. Красивое было здание. Я видел его еще в эскизах, у Кривошеева. Кстати, про убийц Федора ничего не известно?

Малафеев развел руками.

— К сожалению, нет, непонятны даже мотивы. И на бытовое убийство не похоже, отпечатков нет, все стерто. И на заказ не похоже. У него не было врагов или завистников. Ну, вы знаете.

— Да, конечно. Постарайтесь все-таки найти его убийц, Василий Петрович. Фёдор был не только моим другом, но и очень талантливым художником. Это большая, просто огромная потеря для города.

Проводив офицера до двери, Спирин вернулся за стол, ослабил галстук и долго сидел так с блаженной улыбкой на лице. Виктор не сомневался, что "астрологический близнец" держал бы его на коротком поводке всю оставшуюся жизнь.

"А все-таки врут гороскопы, — с усмешкой подумал он. — Если им верить, то в этот же день должен был погибнуть и я. А я живу, и ещё как живу"!

Теперь можно было попробовать снизить процент, отстегиваемый «попечителям», хватит им и пятнадцати процентов. Все остальное пойдет на благо города, а деньги сейчас решают все. Теперь он развернется. Еще бы чуть-чуть полегчало с безработицей, и тогда на фоне области его Кривов смотрелся бы экономическим чудом. Если все пойдет, как надо, то через два года он выставит свою кандидатуру на пост губернатора.

"Интересно, а какой возрастной ценз для баллотирующихся в президенты?" — подумал он, и сам испугался этой мысли.

Мысли его взлетали высоко и далеко, но ни разу он не вспомнил своего бывшего друга художника Федьку Кривошеева.

Авральные методы поисков бывшего лейтенанта не дали ничего. Первыми сошли с дистанции солдаты, ведь завод надо было охранять. Так что потом одним участковым да операм приходилось гонять по чердакам голубей, а по подвалам — кошек. Когда же через неделю выяснилось, что искать надо совсем по другим приметам, не зачуханного бомжа, а стильно одетого красавца, то большинство милиционеров просто плюнули на это дело. Обратный результат получился и от второй статьи в местной газете, включавшей уточненные данные на Ремизова и фоторобот составленный со слов Таисии. На портрете красовался совершенно жуткий, пожилой уголовник. До ужаса замотанная женщина согласилась со всеми уточнениями ментов, лишь бы от нее отстали. После выхода этой статьи в милицию звонили раз по пять в сутки, с требованиями срочно приехать и забрать этого особо опасного преступника. Каждый раз все заканчивалось конфузом. Здоровенных мужиков в джинсах, кожаных куртках и шапках из нутрии в России полным-полно. Многие звонили и сообщали, что видели похожего человека, садившегося на поезд, автобус или электричку. В целом получалось, что Ремизов за сутки отбыл на все четыре стороны, на всех видах транспорта, причем не один раз. Милицейское начальство сломалось, смирившись с тем, что избыток информации подчас хуже полного её отсутствия. А разразившаяся разборка между братвой Нечая и вовсе отодвинула эту проблему на второй план.

А Алексей всё гостил у цыгана. Днем они спали, а ночью прогуливались, разминали кости, заготавливали дрова, добывали пропитание. Убив Нечая, Гриша успокоился и больше не преследовал подручных Рыди. Он знал, что лейтенант непременно увяжется с ним, и значит, увеличивался риск попасть в поле зрения милиции и боевиков. А Гриша понимал что то, что, задумал Ремизов важнее всего прочего.

В тот, первый день они доели последний кусок козлятины, и с наступлением темноты Гришка повел Ремизова куда-то в поселок. Остановившись около одного из частных домов, цыган шепнул лейтенанту:

— Подожди здесь, я сейчас, — и легко перемахнул через забор.

Прислонившись к забору и поглядывая по сторонам, Алексей слышал, как взлаяла, а потом замолкла собака, затем закудахтали куры. Минут через пятнадцать цыган вернулся и перекинул через забор четырех еще теплых кур.

— До субботы нам их хватит, — заявил он Ремизову, когда они уже шли обратно.

Тем же вечером он спросил цыгана.

— Гриша, а, сколько тебе лет?

Тот, сидя у открытой печки буржуйки и шустро ощипывая курицу, не задумываясь ответил:

— Двадцать шесть.

— Сколько?! — удивился Алексей.

— Двадцать шесть, — повторил цыган и в свою очередь удивленно посмотрел на Ремизова. — А что ты так удивился?

— Да я думал тебе лет сорок, седой вон весь, с бородой! А ты оказывается мой ровесник. Мне тоже двадцать шесть.

— Ба, а я тебе тоже лет тридцать пять давал! Думал еще — чего это Алёша в таком возрасте, а всё ещё лейтенант? Разжаловали, что ли?

В субботу, с утра Григорий критично осмотрел своего друга и сказал.

— Тебе надо побриться.

— Зачем? — удивился Ремизов.

— Как зачем? Все-таки на свадьбу идешь.

— Да ладно, я ведь не жених и танцевать там не собираюсь, — попробовал отшутиться Алексей. — Да и нечем бриться.

— Как это нечем!? — возмутился цыган и показал свой нож. — А это что? Сейчас я тебя мигом побрею.

Он достал какой-то обмылок, плеснул из чайника горячей воды, быстро намылил Ремизову щеки и в две минуты побрил его своим уникальным ножом.

— Ну вот, теперь можешь сойти и за жениха.

Повинуясь его указаниям, Алексей тщательно вымылся и сменил рубаху.

— Пойми, тебя не должны заметить раньше времени, — наставлял Ремизова цыган, — плохо, конечно, что от тебя дымом несет как от лешего, ну да ты там долго не рассиживайся. Сделаешь дело, и уходи. Быстро уходи.

День этот казался бесконечным. Поев с утра, они больше не стали возиться с приготовлением пищи, а только пили чай, как всегда крепкий, горячий, без сахара. Спать никто не ложился. Ремизова даже слегка потряхивало от волнения, и это его удивило. В случае с Нечаем он не испытывал особого волнения.

В седьмом часу Григорий наконец сказал.

— Пошли.

Ремизов засомневался.

— Не рано?

— Да мы ещё не на свадьбу. Зайти мне надо тут неподалеку, — объяснил Григорий, а затем критично глянул на ботинки Алексея. — Протри обувку, а то не поверят, что ты с подарками на свадьбу.

Одевшись, Ремизов, с удивлением, увидел, что Гриша прихватил с собой лопату, лом и большую сумку на ремне. Вода в подвале промерзла уже до дна, и Алексей не проваливался как первый раз. Выйдя на поверхность, они с наслаждением вдохнули свежий морозный воздух, глянули на крупные звезды над головой и двинулись к месту пожарища. Войдя в развалины своего дома, Григорий остановился посреди одной из комнат и, протянув ладони к земле, горестно сказал:

— Здесь спали мои дети.

Опустившись на колени, он долго говорил что-то на своем языке, чуть покачиваясь из стороны в сторону, словно разговаривал с кем-то. Наконец он перекрестился, поднялся с колен, смахнул с глаз слезу и прошел в соседнюю комнату. Там он отмерил от стены какое-то расстояние и принялся ожесточенно долбить ломом подмерзшую землю. Ремизов не понимал, что тот делает, но предложил.

— Давай помогу?

— Я сам, — коротко отрезал цыган, продолжая вгрызаться в землю. Минут через десять его яростные усилия увенчались успехом, и он выволок из земли алюминиевый бидон литров на пять. Отщелкнув рукоятки герметичных запоров, цыган снял крышку и, подозвав Ремизова, попросил:

— Алёша, ну-ка, посвети.

Алексей чиркнул спичкой, поднес ее к горловине бидона и увидел, как маслянистой желтизной блеснуло золото, острыми цветными искрами брызнули драгоценные камни, матовой белизной зазмеились нитки жемчуга. Гриша запустил ладони в это богатство, поднес к глазам, пристально глянул на Ремизова и небрежно бросил все это обратно.

— Говорят, что все это копилось в нашем таборе сотни лет. А я бы, не глядя, обменял это барахло на жизнь своих детей, — со вздохом сказал он.

Сунув бидон в сумку, они отправились в город. Гриша по ходу рассуждал на вольную тему.

— Нет, что это за погода, а?! Ноябрь на носу, холодно — а снега нет. Без снега человеку зимой грустно. Эх, помню я места, где дома заносило с верхом. Маленький был, а помню…

— Слушай, Григорий, — оборвал его Ремизов, — может, не стоит тебе туда идти со мной? Ты же сам говорил, что рассчитался за всё?

Григорий отрицательно мотнул головой.

— Нет, я тогда ошибался, у меня к этому мэру свой счёт. Я уже потом всё понял. Нечай не набрал бы такой силы, если бы его не поддерживал вот он, — и цыган кивнул головой на выцветшую листовку с фотографией мэра и надписью: "Голосуй за Спирина".

— Это верно, — согласился Ремизов, привычно сунул руку за сигаретами, но потом вспомнил, что выкинул пустую пачку еще на пустыре.

— Пошли, я сигарет куплю, — сказал он, сворачивая к огням ближайшего киоска. Он не знал, что здесь его ждет еще одна неожиданная встреча.

Сергей Шалимов уже сотни раз давал себе слово бросить курить. Словом своё дело он не ограничивал, он действительно бросал курить, потом начинал снова, машинально стреляя сигареты у коллег во время очередного сложного дела. В этот день он закурил снова, ещё утром, в кабинете Малафеева. Собрав оперативников угро и участковых, начальство долго обсуждало, где еще можно искать Ремизова. Вроде и адреса всех его немногочисленных знакомых проверили еще в первые дни пребывания на кривовской земле, но теперь решили заняться этим ещё раз. Разослали людей проверить все воровские малины, подняли на уши всех осведомителей в воровском мире. Тем более как раз подоспела подробная информация из зоны о побеге лейтената, о подозрении на убийство Урала, и о роли Ремизова в охране смотрящего по зоне.

— Судя по тому, насколько хорошо Ремизову организовали побег, у него хорошие связи в воровском мире, — решил Малафеев. — Мы и так уже облажались, искали загнанного бомжа, а он в это время где-то катался как сыр в масле. Пил водку и трахал телку. А адресок этой продавщицы наверняка ему ещё на зоне дали.

— Он, поди, уже давно где-нибудь на юге, в Сочи, или Ялте, — подал голос Колодников.

— Хоть на Северном полюсе! — отрезал Малафеев. — Но у нас должна быть уверенность, что его в городе нет. Пока не найдем, будем считать, что он у нас в городе. Судя по тому, что он не покинул сразу город, у него есть какие то планы. Кто может быть его жертвой у нас?

Все молчали, потом голос подал Шалимов.

— Спирин.

Все удивленно посмотрели на следователя.

— Спирин? При чем тут наш мэр? — спросил Сундеев.

— Да, это так, я просто думаю, — признался Шалимов, и, прочитав в глазах всех присутствующих недоумение, пояснил свою мысль. — Я просто сужу по последствиям смерти Гринева. Именно Спирин получил от этого наибольшую выгоду.

— Ну и что, ты хочешь сказать, что Спирин организовал убийство своего шефа?

В глазах и голосе полковника Молофеева было столько сарказма, что Шалимов не решился сказать все, что он думал.

— Ну, это только в сфере размышлений, — перевел стрелки следователь. — Организовать он вряд ли что мог, это скорей по части Нечая.

— А Нечай у нас, слава богу, загнулся, — с удовлетворением подвел итог Малафеев.

— Как-то странно он всё-таки загнулся, — сказал прокурор, — не вериться мне, что такой осторожный человек мог так просто погибнуть на пожаре.

— Да, но мы не нашли ничего, — возразил Малафеев. — И он погиб, и дом стоял запертый, и овчарок его пришлось пристрелить, пожарных к дому не пускали.

— Но одного очага возгорания не было, — возразил начальник УГРо Косарев. — Пожарные говорят, что вспыхнуло сразу на обоих этажах дома.

— Ну, спьяну он сам мог и поджечь, случайно. Обожрался своим эти виски, да и разлил его. А потом подпалил во сне, сигаретой.

— Нет, все равно как-то не вериться в случайную смерть Нечая, — покачал головой прокурор, — такие люди так просто не умирают.

Теперь и Малафеев задумался.

— Чёрт его знает, ты, Шалимов, совсем мне голову заморочил. Прикончит этот чокнутый лейтенант нашего мэра, конфуз будет на всю страну, — признал он.

— А у Спирина сегодня его свадьба, — напомнил Косарев.

— Да, это тоже нужно учесть, — согласился полковник. — Непременно наряд милиции к загсу и ресторану. Охранник у него, вроде бы, есть. Но, надо и его предупредить. А вам, Сергей Александрович, надо поподробней заняться этим пожарищем. Проверить надо всё более подробно.

К вечеру Шалимов жутко провонял запахом гари, но точно знал одно — оба замка от входной двери были безнадежно испорчены. В одном обломили ключ, а во втором оказался забит гвоздь. И это была уже улика. Хозяин дома просто не мог открыть их изнутри во время пожара.

Вспоминая обо всем этом, Шалимов свернул в сторону ларька на окраине местного парка, так что к окошку они подошли одновременно: следователь, и его бывший подследственный. Шалимов, может быть, и не обратил бы внимание на стоящего перед ним парня, но в нос ему ударил знакомый запах дыма и гари. Сначала следователь подумал, что этот запах идет от него, но он то, как раз отмылся, и переоделся. Потом Шалимов понял, что пахнет гарью именно от его соседа. Как раз тот получил свои сигареты, и развернулся, чтобы уходить. Шалимов пристально посмотрел на его лицо. Ремизов сильно изменился, но не узнать его следователь не мог. Между тем и лейтенант узнал его.

— Сергей Александрович? — невольно спросил он.

— Я, Алексей, я. А это, значит, ты? Смотрю, ты не сильно рвешься покинуть наш город?

— Да, кое-какие дела ещё есть.

— Какие же дела? — спросил Шалимов невинным тоном. — Такие же, как и с Нечаем? Это ведь ты поджог и обломал ключи в его замках?

Ремизов усмехнулся.

— Нечая я не убивал. Был там, да, но не убивал. Есть ещё люди, обиженные этой сволочью. К нему счеты были у многих людей, слишком у многих.

— А сейчас ты с кем хочешь поквитаться? Со Спириным?

Тут Ремизов удивился.

— Откуда вы знаете?

— Да, работа у меня такая, всё знать, — теперь уже Шалимов довольно усмехнулся. — То, что наш мэр работает в связке с Нечаем, мне стало понятно с месяц назад. Просто накопились кое-какие побочные данные. Всё это так, косвенно, чисто умозрительно.

— А я точно знаю, что это именно так, — подтвердил Ремизов. — И у меня есть доказательства их связи.

— Какие?

Ремизов достал из кармана кассету.

— Тут записи всех переговоров нашего мэра и Нечая. Тут все, и про меня, про того убийство того, предыдущего мэра, и про убийство жены Спирина. Даже какого-то художника убили по его заказу. Вся подноготная вашего мэру здесь.

— Если это так, то ты смело можешь обратиться к нам, и мы пересмотрим твое дело.

Ремизов отрицательно покачал головой.

— Нет, Сергей Александрович. Для того чтобы выбраться на волю, я убил человека, а это уже ни как не спишешь. А снова в зону я идти не хочу. К тому же чтобы объяснить, откуда у меня эта кассета, я должен буду рассказать о человеке, который убил Нечая. А я это не хочу делать, он этого не заслужил. Так что, — он взглянул на часы, и Шалимов сразу увидел, что это часы Годованюка, — мне пора.

— Я тебя никуда не пущу, Алексей. Не потому, что я что-то против тебя имею лично, а по долгу службы.

Шалимов поднял руку, нашарил под мышкой кобуру пистолета. Он носил его как раз с той поры, когда понял, что Годованюка убил бывший лейтенант местного гарнизона Ремизов. За это время тот мог ударить его, отобрать оружие, но Алексей стоял, и спокойно смотрел, как следователь достает свой «Макаров».

— Я не могу допустить, чтобы ты убил ещё одного человека, — продолжил следователь. — Пойми, Алексей, тебе лучше сдаться. Это будет лучше для всех, и для тебя, и для меня. Я сделаю всё, чтобы ты получил срок гораздо меньше. Тут можно выкрутить так, чтобы получить условник.

Ремизов горько усмехнулся.

— Да нет, Сергей Александрович, всё уже запущенно, остановить ничего нельзя. Я должен посмотреть в его глаза, перед смертью. Этот человек сломал мне жизнь.

— Подними руки, лейтенант.

— Я давно уже не лейтенант, Сергей Александрович, и разучился выполнять приказы.

Ремизов как-то странно посмотрел за спину следователя, а потом показал жест, понятый Шалимовым, как "только тихо". После этого для него действительно наступила тишина и темнота.

Первое, что они увидели, подойдя к ресторану — был милицейский «жигуленок» с дежурным патрулем. Стоя на другой стороне улицы в тени жилого дома, Ремизов и цыган долго разглядывали ярко освещенные окна, даже сюда долетала веселая музыка, несколько человек покуривая, стояли на высоком крыльце. Рядом с милицейской машиной стояла спиринская служебная «Волга» со скучающим Виталиком за рулем.

— Тебе не просто будет отсюда уйти, — Гриша кивнул на милицейскую машину. — Да, даже и войти.

— Мне всё равно, — ответил лейтенант, доставая пистолет, и досылая в затвор патрон. — Попробую войти через кухню. Там должен быть черный ход.

— А мне не всё равно. Подожди немного, сейчас они уедут, и тогда сразу входи, прямо здесь, — сказав это, Гриша растворился в темноте. Далеко уходить он не стал, через квартал находилась сберкасса, самая обычная, каких в городе много. Нашарив на земле камень, Григорий запустил его в окно, а для верности добавил ещё два в другое окно. Расчет его оказался верен, первым на место происшествия приехал тот самый заскучавший патруль.

Когда Гриша вернулся к ресторану, Ремизов был уже внутри.

 

ГЛАВА 59

Свадьба достигла апогея. Церемониал кончился, отработал свое тамада, теперь надрывался диск-жокей, пытаясь перекричать собственную музыку. Молодежь отплясывала в полутемном фойе свои буйные танцы, старички разбрелись по углам зала, кто просто разговаривал, а человек пять старательно выводили под аккомпонимент баяна "Подмосковные вечера".

Сбоку от молодожёнов, метрах в пяти от них, за «П» образным столом сидел Сергей Мерзляков. Это был парень очень мощного сложения, в его фигуре было нечто монументальное. Ещё бы — мастер спорта по классической борьбе. Уже давно работая у мэра охранником, Сергей уже достаточно уверовал в свою непогрешимость. Первый час свадьбы он еще держался, но теперь, на самом пике её разгула телохранитель позволил себе несколько расслабиться, втихаря выпить две рюмки водки, и пофлиртовать с подвернувшейся соседкой. Сейчас он налегал на жареного поросёнка, время от время поглядывая на своего «патрона».

На Ремизова никто не обратил внимания, и Алексей, пробравшись сквозь беснующуюся дискотеку, скромно присел за крайний столик и долго смотрел на человека, ради которого он пришел сюда.

В этот вечер Спирин был счастлив как никогда. Внутри у него словно разжалась какая то пружина. Все то, что скопилось за эти два года, всё, что мучило его и мешало жить: крепкий поводок его связи с Нечаем, хлопоты о благе города, предвыборная нервотрепка и казавшийся неразрешимым любовный треугольник с Ларисой — всё это осталось позади. Теперь он был свободен, любим, счастлив, полон энергии и сил. Впереди такие прекрасные перспективы, интересные планы, и все это ему по плечу. Этот город еще будут показывать по телевидению, но уже не из-за обвалившихся домов, а как райский уголок, где не будет наркомании и безработицы. А еще — с ним теперь Виктория, что означает «победа».

Она была чудо как хороша в этом голубом подвенечном платье. Спирин как ни когда много пил в этот вечер шампанского, но пьянел только от ее взглядов, от ощущения полного счастья. Ему показалось, что Вика загрустила, Спирин нагнулся к ее уху и спросил.

— Ты что это запечалилась?

— Жалко, что Феди нет на нашей свадьбе, — в глазах девушки блеснула слеза. — Это ведь он нас тогда познакомил.

— Да, я хотел пригласить его шафером, — ответил Виктор и добавил. — Давай, если родится сын, назовем его Федором?

— Хорошо, — согласилась Виктория и чуть улыбнулась. — Я верю, что у нас будет все хорошо. Я специально просмотрела все гороскопы, и твой и мой обещают удачу и счастье. Ты веришь в гороскопы?

Спирин хотел сказать, что нет, но потом понял, что невесте перечить нельзя.

— Конечно, верю. У нас с тобой не может ничего плохого. Это и без гороскопов ясно.

Разглядывая мэра, Ремизов испытал что-то вроде зависти. Чувствовалось, что Спирин счастлив, он не отрывал глаз от своей очаровательной невесты, что-то говорил ей на ухо, смеялся вместе с ней. Алексею даже стало его жаль, и ему пришлось вспомнить застывшее лицо мертвой Елены, потную рожу Годованюка, зону, голод и холод того проклятого вагона, вонючую трубу Тротилки. Всем этим он был обязан обаятельному молодому человеку в безупречном, белом костюме, сидящему рядом с красивой девушкой за свадебным столом.

Ремизов вздохнул, нащупал в кармане пистолет и снял его с предохранителя.

Первой его заметила Виктория.

— Смотри, вон тот мужик, он как-то странно на нас смотрит, — сказала она Спирину. Тот мельком глянул на сидевшего в дальнем конце стола человека и легкомысленно пошутил.

— Просто он завидует, что мне, а не ему досталась такая красавица.

Вика засмеялась, чуть отпила из бокала шампанского, но поневоле снова обернулась в ту сторону, где сидел незнакомец.

— А почему он в куртке? — спросила она. — Это кто-то из твоей родни?

— Нет, наверное, из охраны, — ответил Виктор.

А Ремизов уже поднялся, обошел колонну и двигался между столами прямо на них. Что-то в его облике показалось Спирину знакомым, он вглядывался в мощную фигуру приближающегося человека, в его напряженное лицо, и вспоминал, где он раньше видел эти голубые глаза. И хотя Ремизова сейчас не признала бы родная мать, но Виктор его узнал! В мозгу Спирина всплыла картина охотничьего домика Гринева и выводимый прочь детина в пятнистой военной форме с блуждающим взглядом. Непостижимым образом то лицо наложилось на это, и господин мэр понял, кто и зачем идет к его свадебному столу.

Получилось так, что Мерзляков увидел Ремизова только когда тот уже подходил к столу новобрачных, до этого его закрывала колонна. Вид этого здорового, незнакомого мужика одетого совсем не по-праздничному сразу выбил из Сергея и хмель, и всю игривость. Он вспомнил инструктаж, что провел для него лично начальник ГОВД.

— Чёрт! — крикнул он, вскакивая на ноги, и на ходу вытаскивая из кобуры пистолет. А Ремизов уже стоял перед мэром, молча, глядя, ему в глаза. Виктор хотел подняться, но ноги отказали ему.

— Зря ты все это затеял…. - сказал лейтенант. Он хотел что-то добавить еще, но в этом момент сзади раздался крик телохранителя.

— Стой, гад! Стрелять буду! Руки вверх! Кому говорю — руки вверх!

Ремизов, медленно начал поднимать руки вверх, бросил взгляд через плечо, а затем снова обернулся к Спирину, хотел что-то сказать. Но в этом момент рядом, за его спиной раздался женский визг, толстая женщина в сиреневом платье метнулась от стола в сторону, воткнулась при этом в плечо Мерзлякова, тот качнулся, и невольно нажал на спусковой крючок. Пуля, пройдя между рукой и туловищем Ремизова, вырвала большой кусок материи из кожаной куртки, и, не причинив ему вреда, полетела дальше. Спирин почувствовал, как рядом дернулось тело Виктории, она начала заваливаться в его сторону, и тот придержал ее. И Ремизов, и телохранитель за его спиной с ошеломленными лицами наблюдали, как на белоснежном платье невесты, слева, вырастает пульсирующий красный цветок, со всё удлиняющимся стеблем потека вниз. Телохранитель опустил пистолет, диджей вырубил аппаратуру, и в установившейся тишине раздался жуткий крик Спирина:

— Вика!!! Вика!!! Нет!!!

Ещё несколько секунд Ремизов рассматривал кровь, залившую белоснежное платье невесты, безумное лицо Спирина, тот не обращал на него никакого внимания, просто продолжал кричать одно и тоже:

— Вика!!! Нет, Вика!!!

Но больше всего Ремизова сейчас поразило лицо невесты, с открытыми глазами, с удивленно-полуоткрытым ртом. Сейчас оно до ужаса напоминало лицо его собственной жены в том охотничьем домике. А потом крик Спирина резко оборвался, и он начал заваливаться назад, потянув за собой тело мёртвой невесты.

Ремизов развернулся и пошел к выходу, мимо здоровяка с трясущимися губами и пистолетом в опущенной руке. Толпа гостей шарахнулась в сторону, расступаясь перед ним, какая-то женщина истерично взвизгнула. А за его спиной кто-то истошно закричал: — Скорую, быстро! Мэр умирает! Дайте хоть что-нибудь от сердца, ниторглицирин, дайте! Валидол хоть у кого есть!

Алексей прошел через опустевший холл и вышел на крыльцо.

Гриша его уже ждал. Услышав выстрел, он подошел к дежурной «Волге» и постучал согнутым пальцем по стеклу. Дремавший Виталик открыл дверцу и спросил:

- Тебе чего?

Не отвечая на глупый вопрос, Гриша схватил его за уши и одним мощным рывком выкинул из машины. Пока водитель, держась за уши, катался по асфальту, а потом соображал, что к чему, цыган сел за руль, завел «Волгу» и резко развернул ее в другую сторону. Увидев Ремизова на крыльце, он два раза просигналил. Тот же, уже спустившись вниз, почему-то сел на ступени, прикрыл лицо руками. Цыган выругался, выскочил из машины, по ходу дела дал по морде попавшемуся под руку Виталику, и, подбежав к Ремизову, рывком поднял его под мышки, и поволок к машине. Затолкнув лейтенанта в «Волгу» он прыгнул на соседнее сиденье, и резко сорвал машину с места.

— Ты чего скис? Ранен? — спросил Григорий.

— Да нет, — тихо ответил Ремизов.

— Как там прошло, всё нормально? — спросил Гриша, не отрывая глаз от ночной дороги. — Грохнул его?

— Да, — вздохнув, ответил Ремизов. — Только не я. Не хотел я его убивать, раздумал, что-то жалко стало. Да, видно, бог решил по-другому.

Повертев в руках пистолет, он опустил боковое стекло и выкинул его в придорожный кювет.

— Ну, а чего тогда такой мрачный? — снова спросил цыган, мельком глянув на соседа, а затем снова уставился на летящую с бешеной скоростью дорогу.

Ремизов пожал плечами. Разве можно всё это объяснить словами? Всё, чем он жил долгое время исполнилось, а он засомневался — стоило ли это того? Маятник мести, качнувшись назад, уничтожил всех виновников несчастий Ремизова, но это уже не радовало лейтенанта. В его глазах до сих пор стояло кукольное лицо ни в чём не повинной невесты. Так погано на душе Алексея ещё не было никогда.

— А чему радоваться, — попробовал ответить он на вопрос невольного друга, — прошлого не вернешь, а как жить дальше — непонятно.

— Я тебе расскажу, как ты будешь жить дальше, — весело заявил Гришка. — Сейчас приедем к моей родне, отцу моей Радки, отдохнешь, а там я тебя женю на молоденькой цыганочке, сам женюсь на ее сестре, ты станешь моим братом, а значит, настоящим цыганом!

Ремизов невольно рассмеялся. Сама идея «оцыганиться» показалась ему забавной.

— Откуда такое доверие, Гриша? — спросил он.

— Ты знаешь, что мне в тебе больше всего понравилось? Не то, как ты мэра убил, а как ты на золото смотрел. Равнодушно, как на мусор. И ты прав! Деньги — дерьмо! Люди — золото!

Он свернул на какой-то проселок, и скоро в ярком свете фар заструились небесными балеринами первые снежинки этой зимы, добравшиеся, наконец до несуразного города Кривова.

— Снег! Как хорошо, а-а! — засмеялся цыган. — Люблю снег!

— Да, снег это очень хорошо, — согласился Ремизов и с трудом, чуть-чуть улыбнулся. — Снег, это просто здорово!

В это время в Кривове, в парке, под деревом, очнулся Сергей Шалимов. Первое что он почувствовал, это осторожные, холодные уколы тающих снежинок на лице. Подняв руки к голове, он нащупал на затылке большую шишку, сморщился, и застонал. Затем он с беспокойством сунул под мышки руку, и с облегчением почувствовал ребристую рукоять пистолета. Ещё следователь с недоумением ощутил в грудном кармане пиджака что-то инородное, то, что у него раньше не было. Он вытащил это на свет, и увидел кассету с магнитной пленкой. Хмыкнув, он сунул её обратно, и, морщась, поднялся на ноги, вытер с лица влагу растаявших снежинок. Затем Сергей достал мобильник, начал искать номер дежурной части, но в этот момент где-то рядом, за парком, промчались несколько машин с включенными сиренами, он рассмотрел даже отблески милицейских мигалок.

"Не успел", — понял следователь, и, поглубже вздохнул морозный воздух, в котором так хорошо пахло снегом. Пройдя чуть дальше, он остановился под фонарем. Снежинки острыми звездочками прорисовались в его жёлтом свете. Падая на еще теплую землю, снежинки таяли, но сестры их все прибывали и прибывали, обещая к Новому году сугробы, а весной половодье.

А снег падал все гуще, уже закручиваясь в маленкие хороводы. А вместе со снегом, прикрывая всю грязь и неустроенность нашей жизни, на Россию нисходят Благодать и Надежда.

КОНЕЦ