Утром Ремизова снова повели на допрос. Входя в кабинет, он ожидал увидеть спокойное, симпатичное лицо Сергея Шелихова, но вместо него за столом сидел мощного сложения мужик, с сердитым видом кричавший в телефонную трубку:

— Да, я прождал весь день, вы понимаете это?

Слышимость, судя по всему, была ужасной, потому что он еще крикнул в ответ на донесшийся из трубки тихий шорох.

— Пушкина семь, квартира двадцать, и не надо мне мозги компасировать! Если завтра не пришлете слесарей, то неприятности я вам гарантирую.

— Я вам не угрожаю, я предупреждаю, — после небольшой паузы продолжил взвинченный до предела следователь. — Я вам не папуас, чтобы три недели обходиться без горячей воды.

Послушав еще немного доносящийся из трубки шелест, следователь в сердцах плюнул и положил трубку на рычаг.

— Специально что ли они телефоны портят? — обратился он не к Ремизову и не к конвоиру, а скорее к самому себе. — В третьем жилрайоне квартира была, та же самая история! Никуда не дозвонишься. Ну, зря они думают, что это им так просто сойдет с рук.

Переложив на столе какие-то бумажки, следователь наконец поднял на Ремизова свои маленькие заплывшие глаза. Да и само лицо у него было странное. Жирный подбородок, толстые щеки, а вот нос, губы и глаза, размещенные слишком тесно, создавали странную иллюзию небольшого, детского личика с навеки застывшей брезгливой гримаской. Вдоволь насмотревшись на Алексея, следователь представился резким, скрипучим голосом.

— Меня зовут Александр Федорович Годованюк, и с этого дня я буду вести ваше дело. Шелехов слишком долго возился с вами, хотя, на мой взгляд, тут все ясно и понятно. Советую сразу признать свою вину, это облегчит вашу жизнь в дальнейшем.

У Ремизова сразу засосало под ложечкой. Шелехов был не таким. Терпеливый, спокойный Сергей Дмитриевич целую неделю потратил на то, чтобы вывести Алексея из затянувшегося транса, по крупицам вытягивая из него показания. Он сумел возродить хоть какую-то надежду, и вот теперь этот бык одним своим видом перечеркивал все. Про Годованюка лейтенант вдоволь наслушался от сокамерников. Тот не гнушался никакими методами для достижения своих целей. Частенько он избивал подследственных, но это случалось лишь в тех случаях, когда судьба их была решена и тем не приходило в голову жаловаться на него. Насколько понял Ремизов, Годованюк был скрытым садистом. Порой он срывался на бессмысленные побои, особенно его возбуждал так называемый «голый торс». Одному из последственных он вогнал сломанные ребра в печень, и парня еле отходили. За эти «подвиги» он до сих пор не получил повышения по службе, хотя процент раскрываемости у него был самым высоким по городу. К тому же недавно от него ушла жена, и это не прибавило ему кротости.

— Вот хотя бы ваше заявление по поводу золота, — перебрав в деле какие-то бумажки, начал допрос Годованюк. — Неужели вы думаете, что я поверю, что такой уважаемый человек, как Анатолий Петрович Гринев, станет покупать девочек за какие-то побрякушки? Несомненно, его с вашей женой связывало большое и сильное чувство.

Ремизов с недоумением посмотрел на следователя. Это проклятое золото появилось в его доме примерно за месяц до случившегося. Елена млела от драгоценностей, обычно увести ее от витрин ювелирных магазинов удавалось с большим трудом, хотя папа с мамой дали ей в приданое солидный набор колец, сережек и прочей мишуры. Те золотые серьги Алексей разглядел сразу, как только они появились.

— Это откуда у тебя? — спросил он, нахмурившись.

— Ну как, нравятся? — Ленка покрутила головой, демонстрируя искристый блеск новых сережек. — Эльза дала поносить. А я ей отдала свои, те, листочками. Ты же знаешь, как ей трудно жить одной, не до золота. А так будем с ней меняться, и вроде каждую неделю в чем-то новом, да и бабы на ее работе рты пооткрывают от удивления.

Алексей только поморщился. Ему очень не нравилась эта Эльза, новая подружка Лены из торговых работников центрального универмага. Высокая, с невероятной копной взбитых курчавых волос, кошачьими глазами и походкой, претендующей на подиум, она раздражала его бесконечными разговорами про шмотки, бабки, баксы и тачки. Ремизов чувствовал, что она не прочь ему отдаться, но он не любил жгучих брюнеток, и Эльза только злила его своими ужимками и слишком ярким, безвкусным гримом. А она так и вилась вокруг Алексея, якобы случайно демонстрируя то ножку повыше мини-юбки, то еще что-нибудь интересное. По этим косвенным признакам Ремизов понял, что Елена не делала секрета из своей интимной жизни и теперь ее подружку снедала зависть.

Вскоре в доме появились цепочка и перстень, еще одни серьги. И только когда Шелехов показал Алексею золотую цепочку в футляре, найденную на столике рядом с мертвой парочкой, Ремизов понял, что за золото носила его жена. Действительно, при обыске среди бумаг и документов Елены нашли аккуратно собранные бирочки на все эти драгоценности. И вот теперь странное заявление нового следователя. А Годованюк продолжал:

— Вот заявление гражданки Назаровой, что все эти вещи принадлежат ей. Она их опознала и уже забрала.

«Сучка!» — невежливо подумал о подружке жены Ремизов. А капитан продолжал давить.

— Вчера вечером в гараже воинской части нашли два пистолета, как раз те, что были похищены вами вместе с орудием преступления. Наверняка на них мы обнаружим отпечатки ваших пальцев.

«Ну как же, облезете!» — зло подумал лейтенант, с ненавистью разглядывая следователя. Тот встал, чтобы достать из шкафа чистые листы бумаги. При высоком росте, под стать Ремизову, следователь был болезненно тучен, поэтому производил отталкивающее впечатление.

Капитан промучился с Ремизовым еще два часа, но безрезультатно. Алексей словно замкнулся в невидимую броню, и только холодно смотрел на следователя. Наконец тот сдался и велел увести лейтенанта. Глядя на мощную спину Алексея, Годованюк испытал мучительное желание подойти и со всей силы ударить этого упрямого осла по почкам. У него даже сжались кулаки, такие маленькие по сравнению с ручищами лейтенанта. Руки следователя, подобно его лицу, казалось, принадлежали другому человеку и выглядели несуразно. Маленькие, ухоженные пальчики и изящные ладони скорее напоминали нежные женские ручки, но многие, прошедшие через этот кабинет, знали, какую они могут причинить боль. С трудом подавив в себе зверя, Годованюк поморщился, приложил ладонь к печени и полез в стол, где лежала коробочка «Карсила». Приняв таблетку, он подумал: «Пожалуй, этого бить нельзя, может сорваться. Но все равно я его дожму. Дня через три».

Алексея между тем привели в следственный изолятор, но не в ту же камеру, а в одиночку. Годованюк прекрасно знал, что самую квалифицированную юридическую помощь Ремизов может получить в камере у старых уголовников. Оставшись один в каменном мешке с небольшим окошком под потолком, Алексей испытал острый приступ тоски и одиночества. Безысходность подкатила так, что он даже застонал. И все-таки Годованюк ошибся. С Ремизовым он промучился еще две недели, прежде чем тот подписал все, что ему подсунул следователь. Алексею было уже все равно.