Нумизмат

Сартинов Евгений Петрович

Жизнь нумизмата Михаила Силина в одно мгновение потеряла смысл. Он лишился самого дорогого: украдена собранная им за долгие годы уникальная коллекция монет. Озлобленный, движимый жаждой мести, Михаил любой ценой стремится вернуть утраченное, сам в этой борьбе становясь разрушителем судеб, человеком, идущим по трупам.

Самой большой ценностью собрания Силина был редчайший, старинный константиновский рубль, доставшийся ему ценой огромных усилий. Бесценная монета стала настоящим проклятием для Михаила, как и для всех, кто ею владел до него.

 

19 ноября 1825 года в Таганроге умер Император всея Руси Александр I. Спустя сто семьдесят два года в своём подмосковном доме был убит Виктор Александрович Балашов, один из самых богатых людей новой России. Несмотря на разный масштаб этих событий и громаду разделяющего их времени, между ними есть прямая связующая нить.

 

ВМЕСТО ПРОЛОГА

1825 год. Варшава

На Варшаву падал снег — ранний, кратковременный гость, маскарадная забава тёплой польской зимы. Крупные невесомые хлопья бесшумно опускались на побелевшую площадь перед Бельведерским дворцом. Великий Князь и Цесаревич Константин Павлович молча смотрел, как лепестки холодных зимних цветов скользят в льющемся из окон свете. Казалось, что его сейчас интересует не письмо, только что доставленное из Санкт-Петербурга смертельно уставшим фельдъегерем, а то, как падающий снег образует вокруг тускло горящих фонарей причудливо-призрачные подобия фантастических деревьев.

Свита цесаревича, немногочисленная кучка людей, затянутых в строгие мундиры, увешанные орденами и аксельбантами, даже стоя на почтительном расстоянии, не смела прерывать затянувшуюся паузу неловким движением или тихим шёпотом пересуда. Слишком много решалось в эти минуты. Свершилось то, чего ждали уже давно. Постаревший, впавший в меланхолию и мистицизм Александр I умер, не оставив наследника. Сенат, Священный синод, Гвардия, а за ними и весь многочисленный легион чиновников по всей Руси уже присягали на верность новому Императору Константину Первому. Лишь немногие в стране, царская семья и её ближайшее окружение, знали, что ещё шесть лет назад Константин подписал своё отречение от престола. Вынудили его это сделать сам Александр и вдовствующая императрица Мария Федоровна. От своего венценосного отца, задушенного шарфами гвардейских офицеров, Константин унаследовал не только некоторые черты лица, вроде короткого вздёрнутого носа, но и тяжёлый, непредсказуемый характер. Многие из царедворцев и офицеров свиты ненавидели этого деспота и самодура. И мать, и старший брат справедливо опасались, что в случае воцарения Константина он ввергнет империю в хаос и повторит печальную участь своего сумасбродного отца. Более того, спустя ещё три года Александр подписал манифест, объявляющий наследником престола третьего из сыновей Павла Первого — Николая. Но верный своему характеру Александр так и не довёл дело до конца. Император не обнародовал манифест. И вот теперь Николай Павлович, фанатично жаждущий царствовать, присягает на верность Константину и пишет это письмо, приглашая его занять пустующий трон.

Все объяснялось просто. Вопросы престолонаследия для Романовых были первостепенны и очень болезненны. Объяви сейчас Николай себя императором, очень многие восприняли бы его поступок как самозванство. А это грозило смутой, не меньшей, чем при Пугачёве. Согласись сейчас Константин взойти на престол, и с болью в душе Николай вынужден будет подчиниться старшему брату.

Именно поэтому свита цесаревича боится нарушить ход мыслей Великого князя. Лишь их дыхание да потрескивание дров в камине нарушает тишину большого и гулкого парадного зала. Одно дело быть придворным наместника Царства Польского, и совсем другое — императора величайшей на земном шаре державы, раскинувшейся на трех континентах, от восточных границ Пруссии, до западных рубежей Канады. Стать правителем страны, населённой миллионами трудолюбивых рабов, страны, победившей величайшего гения всех времён Наполеона, и уже много лет диктовавшей свою волю Европе.

Время тянулось мучительно долго. Никто не узнает, что творилось в душе Великого князя, какие мысли и чувства испытывал Константин в эти роковые минуты. Может, вспоминал он судьбу деда, Петра Третьего, свергнутого с престола законной супругой и убитого братьями Орловыми. А может, привиделось ему посиневшее лицо отца — Павла Первого, перекошенное последней, предсмертной мукой.

Затянувшуюся паузу прервал первый порыв ветра, беспощадно перемешавший ровное падение снежинок в скудном освещённом пространстве за дворцовым окном. Обернувшись лицом к свите, Константин негромко, но твёрдо и властно обнародовал свою волю:

— Я не желаю менять любимую мной Польшу даже на великолепие Санкт-Петербурга. Пусть правит Николай.

Октябрь 1997 года.

Город Свечин, Южный Урал С трудом отворив дверь, Силин, не зажигая свет в прихожей, сразу прошёл в ванную, бросил в пластмассовый таз полуметровый массивный отрезок трубы и, дрожащими руками открыв вентиль горячей воды, сунул под прозрачную струю окровавленные пальцы. Дно ванны с желтоватой потрескавшейся эмалью сразу окрасилось в красный цвет, постепенно размываемый водой до призрачно-розоватого. Михаил взял с полки тёмный кусок хозяйственного мыла и с ожесточением принялся тереть им свои руки, огромные, массивные ладони, длинные сильные пальцы, щедро украшенные мозолями. Убедившись, что на них крови не осталось, Силин перекрыл горячую воду и, открыв другой кран, долго остужал пылающее лицо ледяной водой.

Случайно глянув на свою серую куртку, он увидел на ней несколько бурых пятен. Не снимая куртки, Михаил долго замывал их, лихорадочно, торопливо, словно уже вот-вот должны были постучать в дверь и эти пятна могли сыграть роковую роль.

Наконец Силин чуть успокоился, перекрыл воду, глянул на себя в небольшое зеркало над ванной. Длинное узкое лицо его в обрамлении гривы темно-русых волос до плеч и рыжеватой окладистой бороды чуть передёргивалось нервным тиком, сильнее обычного блестели глаза, но, похоже, он уже брал себя в руки. Михаил потянулся было за полотенцем, но взгляд его упал на пластмассовый таз, где по-прежнему лежала проржавевшая косо отрезанная автогеном полудюймовая труба. Силин застонал, как от физической боли.

«Нет, на кой черт я её приволок сюда? — подумал он, прикрывая глаза. — Надо было её выбросить в ближайшую лужу!»

Но делать было нечего, выходить на улицу Силин опасался. Сняв куртку, он принялся отмывать и этот кусок трубы. Кроме крови Михаил обнаружил на нем и несколько прилипших чёрных волосков. Странно, но это потрясло его гораздо больше, чем собственные окровавленные руки. Силина снова заколотило крупной дрожью, он даже не решился прикоснуться к этим волоскам и долго держал трубу под струёй воды, пока, совершив прощальный круг в водовороте, клок волос не исчез в тёмном отверстии слива.

Выйдя из ванной, хозяин квартиры повесил куртку на вешалку, нашёл на полу и водрузил на место свою шляпу и, забрав чёрную сумку на длинном ремне, прошёл в спальню. Там Силин уселся на кровати, расстегнул молнию сумки, ногой пододвинул к себе шаткую табуретку и выложил на неё пистолет. К его удивлению, крови на оружии не было — очевидно, обтёрлась о стенки сумки.

Минут пять Силин, словно оцепенев, смотрел на воронёную игрушку для производства смерти, потом завалился на кровать и, глядя на покрытый сетью трещин потолок, подумал: «Ну вот и все. Обратного пути у меня уже нет. Я не хотел его убивать, они сами во всем виноваты.» Он не чувствовал ничего — ни душевной боли, ни угрызений совести. Одна пустота, усталость и опустошённость. И ещё предчувствие новых бед и потрясений. Он начал свой трудный путь и, несмотря ни на что, пройдёт по нему до конца. Никто не остановит его. Прикрыв глаза, Михаил начал вспоминать все с самого начала, с того рокового дня….

 

Часть первая

 

1. КРАЖА.

…Сырая, промозглая осень уже свирепствовала по всей России. Выйдя из автобуса, Силин поднял воротник старенькой серой куртки и, ещё больше ссутулившись, побрёл к своему дому. Ночь опустила своё тёмное покрывало, а плотная, грязная вата низких облаков, третий день поливающих землю холодным, нудным дождём, не давала пробиться ни свету звёзд, ни идущей на ущерб Луне. Фонари в Свечине горели лишь на центральных улицах, и, пробираясь по тёмным переулкам Силин больше доверял своей памяти, обходя громадные лужи, матово поблёскивающие чёрной жижей. Ветер кусками рвал воздух, бросая в лицо Михаила пригоршни мелкого, холодного дождя.

Несмотря на широкие поля шляпы, вода все-таки проникла за шиворот и холодной ящерицей скользнула вниз по позвоночнику, вызвав ответную дрожь всего организма. Так что в свой тёмный, пропахший сыростью и грибком подъезд Силин проскользнул с явным облегчением. Михаил уже представлял, как он будет пить горячий, крепкий чай, отогреваясь не только снаружи, но и изнутри организма.

Месяца три назад наркоманы вывернули лампочки на обоих этажах. С тех пор обитатели подъезда дискутировали на тему, кому из них пришла очередь ввернуть «лучину Ильича». Квартиросъёмщики и раньше не жаловали друг друга, а теперь дело едва не дошло до взаимного истребления. Силина же темнота в подъезде мало волновала. За те пятнадцать лет, что Михаил прожил в доме, он на ощупь знал каждую ступеньку крутой, скрипучей лестницы и двигался по ней с автоматизмом раз и навсегда запрограммированного робота. При этом он думал о посылке, что уже третий день дожидалась его на почте. Судя по цене, это был долгожданный альбом с орденами, нагрудными знаками и прочей символикой Белой гвардии. Деньги у Силина имелись, но не хватало времени зайти на почту. Ашот Аракелян, владелец трех магазинов и автозаправки, очень желал въехать в новый дом до дня своего рождения, тридцатого октября, и Силину вместе с остальной бригадой приходилось авралить до позднего вечера.

Нашарив в кармане ключ, Михаил привычным жестом нашёл замочную скважину, но, уже вставляя его, почувствовал что-то неладное. Звук, с которым ключ пропилил своими зубцами по металлу, показался ему чуточку другим. Замок был редкий, номерной, да ещё и усовершенствованный им самим. На него Силин надеялся даже больше, чем на массивную металлическую дверь, установленную им задолго до разделения России на тех, кому есть что терять, и на тех, кто уже все потерял.

Но главным был даже не звук. Силину показалось, что от прикосновения ключа дверь чуть-чуть отошла от косяка. На секунду он замер, ещё не веря в беду, стараясь убедить себя, что это ему только показалось. Потом он потянул дверь на себя, и она медленно, с тихим скрипом открылась, дохнув на него запахом перегретого воздуха и обжитого человеческого жилья.

Сердце Силина оборвалось, на секунду онемели ноги, лёгким стало катастрофически не хватать воздуха. Нумизмату показалось, что он сейчас умрёт. И было от чего. В его квартире ворам нечего было брать. Нечего. Кроме коллекции.

 

2. СЛЕДОВАТЕЛЬ ФИЛЛИПОВ.

Увидев входящего в его кабинет Силина, следователь прокуратуры Филиппов на секунду прикрыл глаза и мысленно выругался. Филиппов был ровесником Нумизмата, обоим в апреле стукнуло сорок лет, но в остальном они оказались полными антиподами. Высокий, худой Силин, густо заросший волосами, забавно противопоставлялся низкорослому, полненькому, лысоватому следователю. Сначала Филиппов с сочувствием отнёсся к Нумизмату, настолько неподдельным и безутешным казалось его горе. Оперативник и сам по молодости собирал марки и ещё не забыл раздирающий душу азарт коллекционера. Но со временем крутые горки жизненной колеи укатали «сивку-бурку», и уже лет десять альбомы с пёстрыми зубчатыми бумажками пылились на антресолях, дожидаясь времени, когда подрастёт младший Филиппов.

Но за эти две недели Силин просто осточертел следователю. Сначала он каждый день ему звонил, причём иногда даже домой, затем через день начал приходить и донимать нуднейшими часовыми расспросами. Так что вскоре Филиппов почти возненавидел пострадавшего, тем более что дело оказалось сложнее, чем он предполагал вначале, — типичный «висяк». Вопреки ожиданиям капитана, монеты не всплыли ни в Свечине, на что, впрочем, Филиппов мало рассчитывал, ни в областном центре — Железногорске. И вот это казалось удивительным. Продать столь крупную коллекцию даже за полцены было невозможно. Железногорские нумизматы просто не имели финансовых средств купить её целиком. Похитители должны были продавать её по частям, но ни одна монета из собрания Силина не появилась на рынке сбыта. Грабители либо придержали коллекцию, либо её уже не было в пределах области.

— Здравствуйте, — глуховатым и вместе с тем чуточку скрипучим голосом поздоровался Силин. Не дожидаясь приглашения, он на правах завсегдатая уселся на стул напротив Филиппова, пристроил на коленях свою несуразную шляпу и продолжил:

— Ну что, Николай Евгеньевич? Ничем хорошим не порадуете?

— Нет, — сухо ответил Филиппов, разглядывая какие-то бумажки на столе. При этом он старался не смотреть в глаза Нумизмату, дабы не выдать своего раздражения и неприязни. Но, как всегда получается в таких случаях, недовольство прорывалось через голос и некоторую дерганость движений рук, перекладывающих бумаги из одной папки в другую.

— Ну, а что в Железногорске, так ничего и не прояснилось? — продолжал допытываться Силин.

— Нет, ничего, — односложно и сухо ответил Филиппов.

Михаил тяжело вздохнул, потом пояснил:

— Я вот тоже вчера ездил в Железногорск. И в клуб заходил, и к антикварам, и толкучку посетил… Бесполезно. А в Свечине то вы все отработали?

— Мы сделали все, что возможно.

Филиппов уже знал по горькому опыту, что Силин засел у него надолго, не менее чем на час, а дел у следователя было выше головы, поэтому и ответы его звучали чересчур резко. Другой бы давно смешался и ушёл, но не Нумизмат. Все тем же ровным, нудным тоном он продолжал допрашивать человека, профессией своей самого обязанного это делать с другими.

— Ну хорошо, вы установили, что работали профессионалы высокого класса, как вы там говорили — домушники? Но вы же сами утверждали, что их в городе не так и много. По-моему, дальше все должно быть просто: прийти с обыском на квартиру к каждому, припугнуть, арестовать, в конце концов! Ищем же не иголку в стоге сена, там пуда три монет только по весу! Должны же они это все где-то прятать!

— Нет, как это мы придём и арестуем? — возмутился Филиппов. — У нас как минимум двадцать человек проходили по подобной статье, и это только элита! Что же, их всех — арестовать?

— А почему бы и нет? — Силин удивлённо пожал плечами. — Они же ворьё, почему мы с ними должны чикаться?

— Потому что есть закон. Ни один прокурор не выпишет ордер на обыск, пока не будет оперативных данных.

Филиппов в раздражении отодвинул от себя папку с делом, достал сигарету, раскурил её.

— Наверняка ваших монет у них уже и в помине нет. Скинули товар, да и все дела. — Следователь решил, что этими словами он подвёл итог, но Нумизмата понесло в сторону философии.

— Нет, но вы же должны меня защищать?! Меня и моё имущество! — Продолговатое лицо Силина с поднятыми вверх бровями выражало сильное недоумение. Время от времени он поправлял сползающие на глаза длинные, по виду давно немытые волосы. Но что особенно бесило следователя — манера Михаила проводить пальцами по бороде, при этом покусывая кончики рыжеватых не очень густых усов.

— Должны, но в пределах закона.

— Но воруют-то они не по закону! Почему же мы с ними должны чикаться?

«О Господи, когда это кончится?» — вздохнул про себя Филиппов и, зная некоторую вычурность мышления Нумазмата, выдал ему фразу на латыни:

— Дура лекс, сэд лекс! — И сам же перевёл: — Суров закон, но закон.

— Ну это ещё не истина, — парировал Силин. — Закон должен защищать меня и моё имущество, а не этих ворюг. Я столько лет честно работал на государство и имею право на защиту. А получается наоборот. Разве не так?

«Чтоб ты сдох!» — подумал Филиппов, опуская глаза на лежащее перед ним дело. И именно оно невольно заставило следователя сорваться, выплеснуть наружу своё раздражение.

— Да что вы пристали ко мне со своими медяками?! Носитесь с этим дерьмом! Тут в городе черт знает что творится! Вот, — он ткнул в лежащую перед ним папку. — Как раз перед вами была женщина, врач. Она в одиночку вырастила двоих детей, год назад один из них умер от передозировки наркотиков. А сейчас и младший сел на иглу. Она известнейший хирург, сотни людей ей обязаны жизнью, а мы ничем не можем ей помочь! Это как гидра, на переменах в школах уже давно курят не сигареты, а анашу. А я ничего не могу сделать, потому что они подыхать будут, но не дадут показаний на ту сволочь, которая их посадила на иглу! Бассейн закрыт, хоккейные коробки растащили на дрова, в городе осталось два кинотеатра, и три дискотеки — эти рассадники заразы! А вы тут… со своим железом!

Филиппову наконец удалось взять себя в руки. Он отвёл взгляд в сторону, на лысине следователя выступил пот, он отдувался, как после длительного забега.

На минуту в комнате воцарилась тишина, Силин сидел бледный — в отличие от Филиппова от гнева он не краснел, а покрывался белыми пятнами, и судорога сдавливала горло так, что Михаил не мог издать ни звука. Наконец он открыл рот, словно пытаясь что-то сказать, но раздумал и, резко поднявшись со стула, быстрым шагом вышел из кабинета.

«Ну вот, побежал жаловаться, — меланхолично подумал Филиппов, вытирая носовым платком с лысины пот. — Теперь жди неприятностей».

При этом он заранее морщился от предчувствия грядущих нервотрепок. В предчувствии он не ошибся, только неприятности для следователя оказались совсем другого рода, нежели он предполагал.

 

3. НУМИЗМАТ.

Ни к какому начальству Михаил Силин не пошёл. Он понял, что все его попытки «разбудить» следствие тщетны и бесполезны. Из милиции он прямиком направился домой. Дождя в этот день не было, но серые тучи по-прежнему властвовали на небе, и эта сырая, мрачная погода как нельзя более соответствовала состоянию души Михаила. Чувство беспомощности и бессилия перемешивалось у него в душе с клокочущей яростью, жуткими спазмами сжимающими горло до такой степени, что порой ему было трудно дышать.

Силин, не разбирая дороги, шёл прямо по лужам, щедро разбросанным по странным российским тротуарам, не предохраняющим от грязи, а наоборот, заботливо собирающим её. Лицо Нумизмата сейчас походило на маску гнева, только эта маска непрерывно дёргалась уголками губ, век, искривлялась волчьим оскалом рта. Одна из женщин, попавших ему навстречу, даже шарахнулась в сторону, испугавшись странного, несуразного прохожего.

— У, летит как ошалелый! Совсем под ноги не смотрит, — пробормотала она, разглядывая своё пальто, запачканное брызгами из-под сапог Нумизмата.

А Силин, даже придя домой, не мог успокоиться. Он ходил и ходил из угла в угол своей длинной комнаты, мысленно продолжая спорить со следователем.

Для того коллекция Силина казалась пустой забавой, как говорят — хобби. Михаил терпеть не мог этого слова. Для Силина это была жизнь. Он родился, чтобы стать Нумизматом. Да, он учился в обычной советской школе, служил в армии, долгое время работал на заводе, а последнее время строил дома для «новых русских армян». Но все добываемые материальные средства и свободное время Михаил посвящал только одному — пополнению коллекции монет.

Свою первую старинную монету Силин увидел в двенадцать лет. Витька Редин, одноклассник и дружок Михаила, притащил в школу невесть откуда добытые три копейки образца тысяча девятьсот четырнадцатого года. Пройдя по рукам пацанов, монета в конце концов попала к Филину — так Мишку звали в те времена за созвучие фамилии и ночной птицы. Сначала мальчишка почувствовал только удивление. Он вертел в руках тёмный кругляш размером с добрый советский полтинник, долго разглядывал диковинного двуглавого орла в короне и с какой-то дубинкой в когтистой лапе. По слогам прочитал надпись: «Медная российская монета, три копейки». На другой стороне имелась дата: тысяча девятьсот четырнадцатый год — и опять надпись «Три копhйки» со старинным ятем вместо буквы «е» и загадочными буквами «С.П.Б.» чуть ниже.

Но когда Витька протянул руку, чтобы забрать медяк, Силин понял, что не может расстаться с монетой, и если это все же случится, то произойдёт что-то ужасное и непоправимое.

— Отдай её мне, — предложил он другу, сжимая ладонь.

— Ещё чего! — рассмеялся Витька. — Нашёл дурака. Гони назад.

— Тогда сменяй.

— На что? — оживился Редин.

— На мой фонарик.

— Это на тот, китайский?! — удивился Витька, и глаза его запылали алчностью.

С полгода назад в гости к Силиным приезжал родной брат отца дядя Гена, моряк торгового флота из Одессы. Кроме тельняшек и красивых морских раковин — рапанов, он подарил младшему Силину длинный серебристый фонарик китайского производства, вещь для шестидесятых годов супердефицитная и качественная. В фонарик вмещались три круглых батарейки, кроме того, поворотом линзы фокусировалась настройка луча. Мишке завидовала вся школа.

— Ну конечно, — подтвердил владелец фонарика.

— Замётано! — торопливо сказал Витька.

На урок истории они тогда не пошли. Силину не терпелось вступить во владение заветной монетой, а Витька боялся, что Филин раздумает менять фонарь на это барахло.

Вскоре уже вся школа знала, что Филин меняет разные классные вещи на старинный хлам. И потихоньку, не очень быстро, потекли к нему монеты сороковых, тридцатых годов, а то и вовсе прошлого столетия. Обменный фонд у Мишки был солидный. Дом Силиных стоял прямо у забора металлургического завода. В бетонном заборе имелось прямоугольное отверстие, сквозь которое проходила большая, обмотанная изоляцией труба. Взрослый там пролезть не мог, а вот пацаны проскальзывали. После войны на заводскую свалку привозили на переплавку подбитую боевую технику. «Тигры» и «Пантеры» давно уже превратились в булавки и шпильки, но и теперь, спустя двадцать лет, тут можно было обнаружить то, что так ценилось пацанами: немецкие рогатые каски, стреляные гильзы, другую мелочь. Мишка нашёл там несколько немецких гранат, правда пустых, ребристый цилиндрический корпус от противогаза и даже ствол от немецкого ручного пулемёта.

Увы, первая его коллекция погибла спустя всего два месяца после приобретения первой монеты. В тот вечер в доме внезапно погас свет. Такое уже случалось, и отец, чертыхаясь, полез на чердак. Но перед этим он вспомнил про фонарик. Узнав о судьбе подарка брата, Василий Силин сначала не сказал ничего. Он исправил поломку при тусклом свете свечи, но когда спустился вниз, выгреб из ящика стола все монеты сына и выкинул их в глубокую яму нужника. Василий не знал, что в тот момент он навсегда потерял сына.

А жили Силины хорошо, по крайней мере материально. Отец никогда не пил, не курил, не признавал карты и не «забивал козла» с соседскими мужиками. Вся философия жизни Василия Силина была подчинена предельной рациональности и логичности. Трудился он слесарем-лекальщиком самого высокого, шестого, разряда, получал, по тем временам, просто бешеные деньги. Кроме того, держал двух коров, свиней, кур и кроликов. За хозяйством присматривала мать Михаила, работавшая на полставки в заводской больнице с восьми до двенадцати не для денег, а для записи в трудовой книжке. Остальное время она посвящала уходу за живностью. При всем этом они не шиковали, имели машину, но не «Москвич» или «Волгу», а бортовой «уазик» для поездок за сеном, урожаем картошки или по грибы. Единственное, что в поведении старшего Силина можно было назвать увлечением, — это весеннюю рыбалку с острогой на мечущих икру по заливным лугам щукам и судакам, хотя и тут улов он почти весь продавал на базаре и за очень хорошие деньги.

Когда сын подрос, его приучили сначала помогать матери, а потом — отцу. Вещи Михаил носил до упора. Упрямо набирая рост, он годами ходил в школу в одних и тех же костюмах, так что сначала приходилось подворачивать рукава и штанины, а затем рубашки выглядывали из рукавов пиджака на добрые десять сантиметров. О поездках на юг, в Москву или Питер не могло быть и речи. Зато каждый месяц Силин-старший торжественно относил в сберкассу некую солидную сумму. Так что, с точки зрения этого человека, менять какой-то ржавый медяк на стоящую вещь было верхом глупости. Василий Силин скоро забыл случившийся из-за фонарика инцидент, но ничего не забыл его сын.

Монеты он собирал по-прежнему, но уже потихоньку, тайно, оборудовав в сарае небольшой тайничок. После окончания школы Силин-старший за руку привёл сына на завод, устроил его рядом с собой, взялся обучать своему тонкому и престижному ремеслу. Они были очень похожи: длинные, чуть сутуловатые, с одинаковым тембром голоса, манерой разговора, чуть флегматичным, но стабильным темпераментом. Передался Михаилу и мастеровой талант отца. Месяца за три он постиг в сложной и тонкой профессии больше, чем иные за годы. Сдав сразу на четвёртый разряд, он искренне обрадовал этим отца.

— Ничего, сынок, через полгода получишь пятый, а там и до шестого недалеко. Эх, и развернёмся мы тогда!

Говоря эти слова, Силин-старший прежде всего имел в виду заработок сына, прибавку к семейному бюджету. Но, получив в руки первую солидную сумму, сын жестоко разочаровал родителя. Отпросившись с работы на час раньше, Михаил собрал свои нехитрые пожитки, коллекцию и перешёл жить к одинокой старушке в другой конец города, подальше от родного дома.

Отец был вне себя от ярости. Понять и простить сына он так и не смог. Полтора десятка лет они проработали бок о бок, но за это время в лучшем случае кивали друг другу.

Отец умер в девяносто третьем. Убила его гайдаровская реформа, в один миг сделавшая его громадные сбережения пылью на ветру. С год он лежал парализованный, мать тоже сдала, болели руки, держать живность уже не могла. Денег на похороны Силин-младший дал, но сам на поминки не пришёл. Не простил. Не смог.

А жизнь самого Михаила шла как обычно, как у всех. Почти сразу после разрыва с отцом парня призвали в армию. Служил он в Венгрии, в авиации. Дембельского альбома не привёз, зато щедро пополнил свою коллекцию злотыми, флоринами, марками, пфенингами. Когда вернулся в Свечин, домой он даже не показался. С заболевшей в то время матерью увиделся в больнице, с удивлением понял, что она сдала и сильно постарела, ну а отца повстречал уже на работе — и снова не перемолвился с ним ни словом.

Вскоре бабка, у которой жил Силин, преставилась. Родни у неё не было, и Михаил неожиданно приобрёл собственное жильё. Теперь он мог всерьёз заняться тем, что любил больше всего — нумизматикой. С его квалификацией он получал рублей четыреста, но и этого Силину было мало. Он оставался вечерить, освоил ещё несколько смежных профессий: токаря, фрезеровщика, шлифовщика. Подсчитывая общий заработок Силина-младшего, заводские бухгалтеры хватались за голову, порой требовали урезать расценки, платить ему как-то меньше. Но начальник цеха и мастера знали, что в случае аврала более безотказного и универсального работника они не найдут. Так что временами Нумизмат зарабатывал больше иного начальника цеха, а порой и главного инженера. И все эти деньги Силин спускал на коллекцию. Приобретал он не только монеты. Выписывал дорогие и редкие каталоги, справочную литературу, книги по истории России, русских орденов, русских полков, военной формы разных времён.

Но самыми интересными и любимыми у Нумизмата были монеты, которые он отыскал сам здесь, в Свечине. Город этот возник при Петре Великом, его улицы помнили ещё Анкифия Демидова и его потомков. Другие, возникшие позже, населённые пункты Урала давно обогнали его в своём развитии, а Свечин остался таким, каким был и сто, и двести лет назад — провинциальным, тихим городком. Время от времени в Свечине ломали старые дома, иногда они сами сгорали. Силин мог часами разгребать старый хлам и частенько находил монеты, закатившиеся в щели рассохшегося пола при Николае Первом, а то и при Александре Благословенном. Не чурался он и просто старых вещей. Так он обогатился несколькими старомодными книгами и подшивкой газет за тысяча девятьсот двадцать четвёртый год, красивым настенным подсвечником в образе обнажённой нимфы, разбитым, но заботливо им отреставрированным. Иконы, нательные крестики, валдайские колокольчики и бубенцы с ямщицкой упряжью — все эти вещи постепенно заполняли квартиру Нумизмата.

Но гораздо больше давали Силину контакты с людьми. Если Михаил узнавал, что у кого-то есть старинные монеты, царские ордена или просто предметы старины, он превращался в сущего дьявола: становился вежлив и обходителен, красноречив или наоборот — с почтением внимал маразматическому бреду стариков, угощал клиентов чаем или водкой, в зависимости от наклонностей человека. Пусть с первого раза нужный ему предмет не переходил в его руки. Силин методично повторял свои «походы», становился чуть ли не лучшим другом семьи, советчиком и попутчиком по жизни. Очень редко нужный ему раритет продавался ему за деньги, гораздо чаще его ему дарили, польщённые вниманием столь заинтересованного и компетентного человека.

У старой, замшелой старухи, которую все звали Власихой, Силин купил два серебряных рубля времён Николая Первого и получил, уже бесплатно, с десяток «катенек» — двухсотрублевых денежных кредитных билетов с изображением Екатерины Второй. Власиха оказалась единственной дочерью бывшего купца второй гильдии Семена Власова, до революции снабжавшего полгорода провизией и мануфактурой.

Бонистикой — собиранием бумажных денежных знаков — Силин занимался попутно. Потёртые бумажки с портретами давно умерших царей, «керенки», советские «червонцы» времён нэпа — все это имелось в его коллекции, но уже не так трогало его душу, а собиралось для того, чтобы при случае продать своему же брату-коллекционеру или обменять на нужную Михаилу монету.

Иногда по воскресеньям он ездил в Железногорск. Там во Дворце культуры «Звезда» размещалось Общество нумизматов. Впрочем, в последние три года он охладел к этому змеиному клубку друзей-соратников. Слишком часто его там старались надуть, всучить чистое барахло за бешеные деньги, рассчитывая на его провинциальную наивность. Гораздо больше давали самые обычные «барахолки». С новой экономической политикой девяностых годов стремительно обнищавший народ потащил на базар то, что раньше хранилось как семейные реликвии или просто лежало как забавная дребедень. Особенно густо пошли ордена и медали. Этим добром Силин также не брезговал, покупал, если чувствовал, что цена не соответствует вещи. Некоторые алкаши продавали награды своих отцов, даже не подозревая, что многие из них изготавливались из серебра. Большой алый стяг на стене спальни Нумизмата с портретом Ленина и вечным лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» все больше и больше покрывался знаками доблести, храбрости, а порой просто лицемерия и угодливости граждан уже не существующей страны.

Но все это было так, забава, побочный продукт главного смысла жизни Нумизмата — Его Величества Коллекции.

 

4. КОЛЛЕКЦИЯ.

Со временем собрание монет Силина приобрело просто грандиозные размеры и давно уже не считалось — его признавали даже москвичи, которые приезжали в Свечин для обмена или покупки. Не раз ещё в союзные времена гости из столицы за большие деньги предлагали Силину продать наиболее ценную часть коллекции, но Нумизмат только усмехался в ответ. Для него это значило распрощаться с жизнью, ибо без коллекции он её не мыслил. Он и жил-то для неё, что так и не смог понять капитан Филиппов. Из своей прихоти и форса Михаил никогда не составлял каталога и не подсчитывал точного количества монет. Нумизмат гордился тем, что он помнил каждую свою монету, знал страну, где она изготовлена, год производства, имена изображённых на них королей, герцогов, шахов и царей. В специально сооружённом Михаилом вращающемся секретере размещались десятки плоских ящичков, так называемых «планшетов», размерами семьдесят на семьдесят сантиметров, легко выдвигающихся по специальным пазам. И уже там на красном бархате покоились материальные следы прошедших эпох, кровавых войн, мятежей, свидетели создания и падения великих империй, возвеличивания и унижения ненасытных амбиций сотен властительных особ.

Самые первые монеты в истории Европы, невзрачные комочки серебра со знаком Лидийского царства, драхмы Афин с совой на аверсе или монеты с гордым профилем Александра Македонского — все это было в коллекции Силина, но, конечно, только в копиях. Лишь крупнейшие музеи мира да помешанные на старине миллионеры могли позволить себе приобрести тетрадрахмы Александра Великого или Евпатора Митридата. Изящные монеты Сиракуз с летящей во весь опор квадригой, золотые монеты Августа Первого или Нерона — они доходили до наших дней в чудом сохранившихся кладах или при раскопках погибших городов. За две тысячи лет каждый следующий правитель переплавлял монеты предыдущих эпох, желая видеть на лицевой стороне свой собственный гордый профиль. Монеты так же часто переплавлялись в слитки, грубые варвары сооружали из них мониста для своих многочисленных жён, да и просто мягкое золото и серебро неизбежно стирались при обращении, теряя видимые следы своей эпохи.

Средневековье Силин собирал не слишком активно. Имелись у него чешские— пражские гроши с характерным восьмеркообразным хвостом у вставшего на дыбы льва, венецианские дукаты и самые большие монеты средневековой Европы — серебряные талеры. Все это Михаил в своё время выписал по каталогам, но отнюдь не был уверен, что они соответствуют своему времени. Уж слишком дёшево они стоили.

В более поздних своих монетах Силин уже не сомневался. Девятнадцатый век котировался не так высоко, его уже не имело смысла подделывать. Особенно много у него имелось монет Великобритании: несуразно большие, по нынешним меркам, шиллинги, пенсы с высокомерным профилем королевы Виктории. Имелись австрийские пфенниги с ещё одним царствующим долгожителем — императором Францем-Йосифом. Достаточно много он приобрёл и восточных раритетов: старинных монет Китая и Японии, круглых и бочкообразных, но с неизменной забавной квадратной дырой посередине. Приятно ласкали взор небольшие арабские монеты с узорчатой вязью своих загадочных надписей. По магометанской вере запрещалось изображать лики восточных правителей. Зато на монетах Латинской Америки гордо красовались генералы-освободители: Боливар, Сан-Мартин, Бернадетто — в непременных треугольных шляпах и на вздыбленных лошадях.

С двадцатым веком у Нумизмата и совсем не было проблем. Одна только Африка, совсем недавно получившая независимость, занимала добрых шесть планшетов. Индия, Пакистан, всякие там Филиппины и Индонезии щедро чеканили свои монеты, радуя этим нумизматов всего мира. Забавляли Силина и монеты Австралии. Неестественно блестящие, словно хромированные, они обильно рекламировали животный мир континента: кенгуру, киви, коалу и ехидну.

Но главный отдел коллекции Силина занимали монеты России. Имелись у него самые первые, ещё времён Киевской Руси, сребреники, конечно в копиях, правда, очень похожие, с аляповатыми изображениями правителей и трезубцем на реверсе. Монеты пятнадцатого, шестнадцатого веков, маленькие, бесформенные, с всадниками в короне и с копьём, знаменитые копейки, — их Силин приобретал в Москве просто за бешеные деньги. Проще было с монетами Петровской эпохи. Их осталось побольше, да и выписать можно было по каталогам. Полушки, гроши, полтины, гривенники, медные и серебряные — свыше полутора тысяч материальных свидетелей ушедшей эпохи.

Немногочисленные гости, первый раз посетившие дом Силина и лицезревшие именно эту часть коллекции, просто шалели от такого обилия незнакомых им видов денег. Многие и знать не знали, что такое грош или алтын, полушка или деньга. В коллекции Михаил собрал монеты всех Романовых, начиная с первого Михаила, своего тёзки, и до Николая Второго. Имелись и совсем редкие экземпляры, вроде рубля Иоанна Антоновича, венценосного младенца, правившего чуть больше года и свергнутого «дщерью Петровой», Елизаветой.

Но самой большой гордостью, можно сказать, святыней Силина являлся константиновский рубль. И главное было не в том, что один он стоил больше всех остальных монет. Он был стержнем коллекции, именно он определял её значимость и неповторимость. А значит, он в какой-то степени и был смыслом всей жизни Нумизмата.

В роковой вечер ограбления Силин, увидев на полу беспорядочно разбросанные пустые планшеты, первым делом начал искать планшет под номером двадцать. Он находился в самом низу его хитроумной «вертушки», и у Нумизмата теплилась надежда, что до него руки у грабителей не дошли, тем более что там размещалась лишь маленькая потёртая коробочка, обшитая чёрным бархатом, с одной-единственной монетой.

Надежда рухнула, когда Михаил увидел валяющуюся в стороне открытую коробку. Розоватый потёртый бархат с небольшим округлым углублением внутри чуть не убил Силина. Хватая ртом внезапно оскудневший кислородом воздух, он прижал рукой сердце и, опустившись на колени, долго ждал, когда же выскочит из груди длинная цыганская игла, не позволявшая Михаилу даже сделать вдох. Только из глаз его текли и текли слезы.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Константиновский рубль

Запись на форзаце (заполнено рукой Силина).

«Константиновский рубль, серебряная монета с изображением на одной стороне двуглавого орла со всеми регалиями (короной, булавой, скипетром), окружённого венком из лавровых листьев. Под орлом три буквы: „С.П.Б.“ — знак Петербургского монетного двора. По кругу монеты надпись: „Рубль. Чистаго серебра 4 золотника 21 доля“. На другой стороне портрет лысоватого человека с бакенбардами и коротким вздёрнутым носом. Под портретом дата: „1825 год“, а по кругу надпись: „Б.М. Константинъ ИМП. и САМ. ВСЕРОСС.“ На ребре (гурте) монеты надпись: „сер. 83 1/3 пробы 4 зол. 14/25 доли“. В современном пересчёте вес монеты составляет 20, 73 грамма.

Монета была изготовлена в период междуцарствия после смерти Александра Первого и воцарения Николая Первого. В связи с событиями на Сенатской площади 14 декабря все чертежи, штампы, а также пробные оттиски на олове и готовые монеты были переданы в архив. Первые слухи о константиновском рубле появились уже после смерти Николая Первого, в 1857 году. Лишь при Александре Втором пять изготовленных монет были извлечены на свет Божий. Одну монету государь оставил себе, одну передал в Эрмитаж, остальные распределил между родственниками: Великому князю Георгию Михайловичу, принцу Александру Гессенскому и Великому князю Сергею Александровичу. После революции монета Александра Второго оказалась в Московском Историческом музее, остальные три через некоторое время появились на Западе. Средняя цена константиновского рубля оценивается при продаже на аукционах в долларах от ста четырнадцати до ста сорока тысяч. (Эти слова подчёркнуты рукой Силина).

Но! Судя по документам Министерства финансов, было изготовлено ШЕСТЬ монет! Судьба этой загадочной шестой монеты неизвестна».

И ниже более крупным резким почерком: «Всем, кроме меня!»

 

5. СТАРЫЙ ВОЛК.

Хотя в ночь после разговора со следователем Силин вряд ли проспал больше двух часов, утром он поднялся лёгкий и энергичный. Нумизмат наконец-то понял, что ему надо делать.

Первым делом Михаил отправился на стройку за расчётом. Бригадир, все его звали за въедливый и работящий характер Кротом, долго уговаривал его остаться. Таких работников, как Силин, надо было ещё поискать. Но Нумизмат был неумолим, и Крот, бригадир, подрядчик и бухгалтер шабашников, скрепя сердце, отсчитал Михаилу его долю честно заработанных денег.

— Все-таки чудик ты, Мишка, — сказал Крот напоследок. — Из-за каких-то там медяшек бросаешь такую работу! Что делать-то будешь? Неужто сам искать их начнёшь?

— Не угадал, — усмехнулся Михаил. — Куплю сейчас бутылку водки и напьюсь.

Крот с сомнением покачал головой. Трезвость и уравновешенность Силина вошла в бригаде в поговорки. Если бы он увидел Нумизмата через пять минут, то очень бы удивился. Михаил действительно купил бутылку в одном из ларьков и, упрятав её в свою объёмную серую сумку, двинулся куда-то на окраину, в частный сектор.

Идти ему пришлось далеко. Асфальт кончился, и приходилось лавировать между громадных луж. Нумизмат поскальзывался на раскисшей земле, чертыхался и проклинал осень.

Нужный ему дом Силин сразу даже и не узнал. Небольшой, приземистый, раньше он был выкрашен кокетливой голубой краской, c резными розовыми наличниками, с двумя любовно выписанными голубками, целующимися на фасаде. Теперь же голубая краска выцвела и пооблетела, о птичьей идиллии напоминали только два еле проглядывающих на фасаде белых пятна. Лёгкий штакетник у палисадника изрядно поредел, а массивные ворота сильно перекосились, надеясь со временем завалиться совсем.

Подойдя к двери, Силин повернул было круглое кольцо щеколды, но бухающий собачий лай заставил его поостеречься. Чуть подождав и убедившись, что внушительный лай четвероногого охранника ничуть не побеспокоил хозяев дома, Михаил два раза сильно ударил кольцом щеколды в потемневшие плахи калитки. Пришлось подождать ещё минуты две, прежде чем заскрипели несмазанные петли входной двери и негромкий, бесцветный голос спросил:

— Кого там черти принесли?

— Открывай, Федотыч, свои! — почти весело отозвался Силин.

Судя по звукам, доносящимся с другой стороны забора, хозяин принялся загонять в конуру не очень этим довольную собаку, а потом уж загремели и запоры калитки.

Хотя Силин и готовился к встрече, но все-таки не мог не содрогнуться при виде лица владельца дома. Оно отражало всю его бурную жизнь. Изрезанный морщинами лоб, впалые, морщинистые щеки, губы, провалившиеся внутрь беззубого рта, белесые, кустистые брови, прикрывающие выцветшие, непонятного цвета глаза. А довершал портрет нещадно изуродованный нос, короткий, словно обрубленный, с наполовину оторванной ноздрей.

— А, племяш. А я думал, опять «литер» припёрся! — без особой радости сказал хозяин. Обниматься с родственником он явно не собирался, да и Силин целоваться не спешил.

— Какой «литер»? — спросил он.

— Да участковый у нас, летеха. Молодой, рьяный. Чуть не каждый день пасёт. Ну пошли в хату, раз пришёл.

Пока они шли по двору, Силин думал о превратностях человеческой судьбы. Василий Федотович и в самом деле приходился родным братом матери, младшим и единственным. Он появился на свет, когда старшая из сестёр Жилиных уже вышла замуж, а две другие ходили в школу. Долгожданного наследника фамилии холили, лелеяли, тем более что парень рос хоть куда: красивый, кудрявый, всегда задиристый и нахальный. Именно это сочетание привело его первый раз на скамью подсудимых — порезал после танцев заезжего пацана из Железногорска, посмевшего танцевать с Васькиной подругой. По малолетству получил тогда не много, но жизнь уже слетела с катушек и понеслась по тюрьмам и лагерям. Сроки все возрастали, последний раз ему светил уже «вышак», да помиловали, дали пятнадцать за убийство.

Отсидев от звонка да звонка, Федотыч вернулся домой никому не нужным инвалидом с массой болезней от педикулёза до туберкулёза. Получив скудную «болезненную» пенсию, он поселился в доме своей умершей матери. Сначала Васян, так его звали блатные, попытался ввязаться в активную жизнь воровского мира, благо старички и среднее поколение воров его уважали. Но вот молодёжь уже чхала на все и на всех. За какой-то год Васян потерял большинство старых знакомых из паханов, сам чуть не ввязался в кровавые разборки, но вовремя свалился с обострением чахотки, три месяца отвалялся в «тубике», выжил и никуда уже не лез, коротая свои дни жизнью типичного русского бомжа.

Из открывшейся двери дядькиного жилища дохнуло застоявшимся запахом дешёвого табака и ещё чем-то кислым, затхлым. Силин поневоле сморщился. Васян никогда не проветривал дом, дабы лишний раз не топить «голландку».

Оглядевшись по сторонам, Михаил пробормотал себе под нос:

— Да, однако…

Он сам жил холостяцкой жизнью, питался концентратами, генеральную стирку и уборку проводил раз в месяц, но его квартира отличалась от дома Васяна, как Зимний дворец от чукотской яранги. Уборкой и стиркой дядька себя не утруждал совсем. Слава Богу, если раз в месяц ходил в городскую баню. Под

Пасху тётя Зоя, младшая из сестёр Жилиных — последняя родная ему душа, устраивала генеральный шмон: стирку, уборку, полный аврал.

Плюхнувшись на некогда красный, а теперь чёрный засаленный и лоснящийся диван, старый уголовник откинул голову на спинку и, прикрыв глаза, сказал:

— Падай вон в кресло. Только осторожно, сильно не ёрзай, а то вместо ножки там кирпичи.

Покосившись вниз, Силин действительно обнаружил вместо левой ножки два силикатных кирпича. Федотыч же по-прежнему не открывал глаз.

— Калган болит, — пояснил он. — Третьего дня пенсию давали, вчера кончилась. Да жлоб один вместо водяры керосина этого приволок, портвейна. Теперь хоть в «аркашку» лезь.

Нумизмат в своё время с подачи дядьки пытался изучить «блатную музыку», но все равно многое не понимал в разговоре родственничка, тем более что Федотыч всегда говорил тихим, ровным, без лишних эмоций голосом.

«Аркашка» — это вроде бы петля, удавка», — вспомнил Михаил.

— И ни один кирюха не прётся, чтоб похмелить! Да, нет мне сегодня вантажа. И чифирь не заваришь, уже и вторяк прогнал, один байкал остался.

«Это он про чай», — снова перевёл Михаил. Молча достав из сумки бутылку, он поставил её на стол перед родственником. Услышав знакомый звук, тот приоткрыл глаза.

— Обос… и не жить! — роскошно выразил Васян свой восторг. — Ты же вроде не киряешь?

— Да я и сейчас не пью, — признался Силин, продолжая выгружать подарки: колбасу, три пачки «Примы», пачку чая.

— Значит, по делу притопал, раз и чихнарь, и тарочку приволок.

— Угадал. Ну «поправься» сначала, а потом поговорим.

Зная дядькины традиции, Михаил плеснул и себе немного водки в почерневшую изнутри от чифиря фарфоровую чашку с отбитой ручкой. Дядька вяло жевал дёснами молочную колбасу, из его обычной снеди на столе присутствовала только тёртая морковь. В конце жизни у старого зека обнаружилась тяга к земле, более того, некий Божий дар. В его небольшом огороде все просто дуром росло. Своими урожаями он приводил в ярость старух соседок. Капуста у него вырастала по полпуда весом, морковь напоминала снаряды для орудия среднего калибра. Глядя, как Федотыч с кряхтением тянет из земли свёклу размером с волейбольный мяч, те просто зеленели от зависти. Этими овощами он и питался всю зиму. От цинги спасался квашеной капустой, морковь и свёклу употреблял в сыром виде, перетирая их на мелкой тёрке, подсознательно понимая, что так сохраняется больше столь нужных ему витаминов. Ну, а пенсия уходила на водку, чай и папиросы.

— Как здоровье-то? — спросил Силин из вежливости.

— А, полный амбец. Скоро в деревянный бушлат оденут. Ну ладно, не тяни бодягу, говори, что надо.

— Коллекцию у меня украли… — негромко, дрогнувшим голосом начал Нумизмат.

Дядька знал про увлечение Михаила, пару раз он приходил к нему домой. Постепенно Силин разгорячился, тем более что они выпили ещё, а спиртное он плохо переносил, так что, рассказывая об отношении следователя к его беде, даже прослезился.

— Я на неё всю жизнь положил, а они…

— А они на тебя положили, — прервал его стенания Васян, на вид у него не было ни в одном глазу. Он весь как-то подобрался, заблестели глаза.

— Ну-ка, расскажи ещё раз про свою домуху, — попросил он.

— Чего? — не понял Михаил.

— Ну про кражу. Подломили у тебя хату или ключом открыли?

— Ключом. Может, отмычкой, не знаю.

— Покажи.

Васька протянул руку и долго рассматривал хитроумный ключ от силинского жилья.

— Хороший сыч у тебя работал. Другой бы с прозвоном взял, дверь сломал, а этот — старой школы. А показуху-то у тебя тоже забрали?

— Чего? — снова не понял Силин.

— Ну, ордена-то у тебя висели, цацки эти.

— В том-то и дело, что нет. Там и иконы были, и кресты старинные, бронзовые. А взяли только монеты.

— Весили они сколько?

Силин задумался.

— Ну, килограмм шестьдесят, может, больше.

— Значит, не один гость у тебя был.

— Почему?

— По кочану. Сам не одну квартиру брал, знаю.

Вернув племяннику ключ, старик надолго задумался. Дымил своей вонючей «Примой», от неё даже Силин задыхался, а Васян, при его туберкулёзе, не собирался бросать этой давней и смертельной привычки. Наконец он вынес свой вердикт:

— Это у тебя не просто скачок был, съёмщик постарался, наводчик. А раз хабар нигде не объявился, значит, все у одного барыги. Знавал я одного умельца, да тот с полгода назад хвостом шаркнул, ну, помер он, чего непонятно-то?

— Слушай, дядька, помоги мне их найти! — Силин перегнулся через стол, просто взмолился, как перед иконой. — Жить я без этого не могу!

— Это чтобы я тебе своих зашухарил, а ты мне их ментам подставил?! — изумился Федотыч.

— Да на кой черт они мне нужны! Мне скупщик нужен! Сам же говоришь, что кто-то все оптом скупил. Мне только адрес, имя!

Лишь через полчаса, допив бутылку водки, дядька согласился. Жуя своим беззубым ртом тёртую морковку, он поставил такие условия:

— Ладушки. Только никаких ментов, и бабок мне надо побольше, по шалманам пройтись, покалякать кое с кем. Сегодня и начну, только покемарю немножко.

Небрежно сунув деньги Нумизмата в карман рубахи под старую, вытертую безрукавку из овчины, Федотыч завалился головой на круглый валик и задремал. Беззубый рот его при этом открылся, и лицо стало ещё страшней. Силин невольно вспомнил разговоры о том, что нос свой дядька проиграл в карты, причём сам же его и отрезал. Не весь конечно, а только мягкую часть, до хряща.

Глянув на стол с остатками пиршества, Михаил с удивлением подумал, что у дядьки нет тараканов. Нумизмата же эти добровольные спутники человека просто достали. Почему-то он размышлял об этом долго и сосредоточенно, потом наконец понял, что, уходя в загул, Васян их просто вымораживает, забывая топить печку.

С облегчением покинув атмосферу этого своеобразного человеческого стойбища, Силин всю обратную дорогу думал о том, выгорит ли что-нибудь из его затеи. Конечно, Михаила грыз червь сомнения. Как уйдёт дядька в недельный запой, и все, хана всем его планам и надеждам.

На следующий день Силин снова наведался к старому каторжанину, но дома его не обнаружил. На дверях дома висел амбарный замок, а по проволоке бегала здоровенная собака, явная полукровка овчарки с волком.

«Чем он её кормит, интересно? Тоже, что ли, морковкой?» — подумал Силин.

И на второй день Нумизмат застал ту же самую картину: на дверях замок и звериный рык из-за покосившихся ворот. Лишь на третий день дверь дома оказалась открытой, но на настойчивый стук Силина никто не отозвался, даже собака. Осторожно приоткрыв калитку, Михаил убедился, что пёс действительно отсутствует, лежала лишь прикреплённая к проволоке тяжёлая цепь с ошейником. Оглядываясь по сторонам, Силин прошёл к дому, размышляя, не съел ли Васян своего сторожа. Старик иногда потреблял «пушистую свинину» — и мясо бесплатное, и целебный жир для его застарелой чахотки.

Зайдя в дом, Силин снова сморщился от устойчивого запаха пропойной нищеты, а потом и поёжился. Похоже было, что дядька давно не топил печь, а по утрам на лужах уже хрустел тонкий зеркальный ледок.

Сам хозяин дома спал, сидя на своём единственном лежбище и откинув назад, на засаленную до черноты спинку дивана, седую голову. Михаил осторожно уселся в коварное кресло и с досадой посмотрел на солидную батарею порожних бутылок из-под водки.

«Ну вот, так и есть! Его теперь и пушками не разбудешь».

Но, словно опровергая его мысли, Васян коротко и мучительно простонал, затем закашлялся, в горле его что-то забулькало, и, приподнявшись с дивана, он начал долго и звучно отхаркиваться в старое ведро рядом со столом. Нумизмат с содроганием подумал о том, сколько он сейчас вдыхает туберкулёзных палочек Коха. Размышления его прервал их хозяин, обнаружив наконец в своих роскошных апартаментах гостя.

— А, Мишка! Пришёл. А я тут сижу… разлагаюсь… — с трудом восстанавливая нарушенное дыхание, заговорил Федотыч, снова откидываясь на подушки. — Лежать уже не могу… задыхаюсь… Скоро поцелуемся, безносый и курносая…

Он как-то квохчуще хохотнул над своей шуткой, и Михаил по-особому ясно увидел в разрезе расстёгнутой рубашки неестественно выпирающие ключицы, серую кожу шеи и кусок синей «нагрудной живописи», что-то полукруглое и узорчатое.

— Собака-то твоя куда делась, съел, что ли? — спросил Силин.

— А, Чифир? Нет, сучьи свадьбы начались, теперь его все равно на цепи не удержишь.

— Чем же ты его кормишь? — не удержался от давно волновавшего его вопроса Михаил. — Морковкой, что ли?

— Ты что, этот силос я сам хаваю. Сосед у меня есть, на мясокомбинате работает, в охране. Раз в неделю костей для Чифира приносит, бесплатно.

— Что ж он такой добрый?

Васька ухмыльнулся.

— Да, раз Чифир с голодухи всех его куриц ночью передушил. С тех пор он его и подкармливает.

«Сосед, похоже, больше тебя боится, чем собаку», — подумал Нумизмат, а потом наконец спросил о главном:

— Ну, ты хоть что-нибудь узнал?

Почему-то он был уверен, что эти дни, деньги, надежды — все ушло впустую. Прошвырнулся дядька по кабакам, гульнул напоследок жизненного пути. Но тот неожиданно сказал прямо противоположное:

— Ну а как же. Если я сказал, то что тебе, фуфло буду гнать?

— Ну? — нетерпеливо спросил Силин, невольно подавшись вперёд всем корпусом. — Кто?

— Подломили тебя два моих старых кента, с одним ещё на «крытой» жил, с другим пару раз на пересылке хорошо покнацался. Все я тебе тогда точно раскумекал, и наколка была, и заказ…

Михаил затаил дыхание, но дядька снова закашлялся, правда, на этот раз быстро справился с остатками собственных лёгких, и, тяжело отдуваясь, закончил свой рассказ:

— …Гараня на твоё барахло глаз положил.

— Гараня?! — удивлённо переспросил Нумизмат. — Это у которого дом на Первомайской, двухэтажный?

— Да, ты его сам-то знаешь?

— Нет. Этот дом другая бригада строила, какие-то армяне из Карабаха.

— Гараня из настоящих блатарей, я его ещё юнцом знал, первую чалку он тогда одел. Лет на десять меня помладше. А сейчас все, ссучился. Во всем городе масть держит, пристяжных себе набрал, амбалов, зоны никто не нюхал. Из старой рыгаловки балаган себе соорудил, «Золотым» назвал..

— А, это тот бар на пустыре, — догадался Михаил.

— Ну, а я тебе про что талдычу? — даже обиделся дядька. Что делать, если Силин по-прежнему не все понимал из рассказа своего родственничка…

— Только не пойму, на кой черт ему моя коллекция? — скорее сам себя, чем Васяна, спросил Нумизмат.

— А её у него уже и нет.

— Как так — нет? — поразился Силин.

— А так. Кенты мои как утром хабар к нему притартали, в «Золотой», Гараня сразу расплатился. Они ещё по пивку не приняли, а он уже все твои железки в Железногорск отправил.

Это был жесточайший удар. Михаил считал, что он уже рядом со своей коллекцией, что она близко, здесь, в Свечине.

— Что же мне делать? — растерянно спросил Силин.

— Что теперь делать? Один хрен, тебе надо на Гараню выходить. Только он тебе адресочек подскажет.

— Что ж, придётся идти к этому бандюге, спросить, зачем ему нужны мои монеты.

Федотыч не засмеялся, просто как-то странно заквохтал, что вызвало новый приступ кашля. Перегнувшись через валик дивана, он долго отплёвывался, а когда снова обернулся лицом к Силину, тот с содроганием души увидел на подбородке старика розоватые следы крови.

«Да, жить ему, похоже, действительно не много осталось», — подумал он. Между тем Васян отдышался и с подобием усмешки на ввалившихся губах сказал:

— У меня по зоне как-то была кличка Дурак. Ну а ты, племяш, похоже, по жизни дурак. Гараню на бога не возьмёшь, уговорами, и на арапа тоже. Вилы ему ставить надо! Силу свою показать, понял? Ну, прижать надо, лоб зелёнкой помазать, чтобы он безносую рядом почувствовал! Но не просто так, надо, чтобы он тебя ещё и зауважал. На стойку его держать надо, картину гнать!

— Как это? — не понял Михаил.

Дядька долго всматривался в него своими выцветшими глазами, но потом все-таки попробовал объяснить:

— Иной жульман и пушку на тебя наставит, а глаза-то бегают и ручонки дрожат! Посидеть бы тебе годков десять, все сам бы понял.

— Да нет, спасибо, — поперхнулся Силин. — В зону что-то не тянет.

— Так что надо тебе как минимум волыну завести перед разговором, — продолжил свои рекомендации Васян.

— Чего? — снова не понял Михаил.

— Ну, пушку, пистолет или обрез. И до самого Гарани тебе трудно будет добраться. Все разгонщики в городе под его началом, магазины трясут. Двое с ним постоянно пасутся, вон как мой шкаф размером, — Васян кивнул на остатки своей мебели за спиной Силина. Попробовали его грохнуть год назад, да в химкину хату не он, а его амбал угодил.

— За что же его так?

— Я ж тебе говорю, Гараня ссучился! Он ведь из настоящих воров, а тут ментов начал прикармливать. Жизнь другая пошла, бодяга. Мы-то все по старинке, по воровскому праву. А Гараня ушлый, быстро все раскумекал…

Он оборвал свою речь, прикрыв глаза, откинул голову на спинку дивана и коротко простонал.

— Тебе что, плохо? — спросил Силин, обеспокоившись.

— А, загнусь, похоже, скоро… Доплываю уже. И жизни как не было, так… Пересылка, вагонзак из детства на кладбище.

— Может, «скорую» вызвать? — тихо спросил Михаил.

Васян только сморщился. С закрытыми глазами его обезображенное лицо казалось ещё страшней, просто вставший из гроба покойник.

«А сколько ему лет? Тёте Зое сейчас шестьдесят четыре, значит… Федотычу пятьдесят три. Всего на тринадцать лет старше меня!»

— Чифира жалко, — неожиданно пробормотал дядька, не открывая глаз, — пристрелят кобеля.

После этого он окончательно смолк, и только короткое, дёргающее движение костистых ключиц в разрезе рубахи показывало, что он ещё жив, не то спит, не то отходит в мир иной.

 

6. НАТАШКА.

Выйдя от старика, Силин первое время думал про жуткую судьбу своего родственника. Но очень быстро мысли его вернулись к своим делам — надо было искать коллекцию. Нумизмат даже не заметил, как ноги его сами повернули на перекрёстке не налево, к дому, а в другую сторону. Вскоре он очутился на самой окраине города. Раньше здесь размещалось ДСУ-2, контора и столовая. Года три назад городское начальство решило, что два ДСУ для города роскошь. Обветшавшую контору снесли, автопарк и ангары приспособили под коммерческие склады, ну а небольшую одноэтажную столовую Гараня переоборудовал под бар. Многих удивило, что своё заведение он открыл в таком странном месте: самая окраина города, ещё два дома — и начиналось чистое поле. Правда, чуть выше, у кирпичного завода, имелась конечная автобусная остановка, но посетители «Золотого бара» этим видом транспорта не пользовались. Сюда сьезжалась городская элита. На стоянке перед баром по вечерам всегда стояло с десяток машин, все больше навороченных иномарок. Несмотря на то что ближайшая пятиэтажка находилась от бара метрах в ста, доносившаяся из кабака музычка доставляла немалые беспокойства местным пенсионерам, по привычке засыпавшим мэрию своими жалобами. Но на коммунистические замашки ветеранов никто из администрации внимания не обратил. По слухам, сам мэр пятидесятилетний юбилей отпраздновал именно в «Золотом баре».

Но больше всего пересудов у свечинских обитателей ходило про самый настоящий стриптиз, практикующийся в заведении Гарани. Михаил даже видел одну из этих рисковых дамочек. Был у них в бригаде Семка по кличке Динамит, ба-а-льшой специалист по женской части. Как-то раз Силин возвращался с ним с работы, болтали о разной ерунде, но вдруг Семка сделал большие глаза, больно ткнул кулаком в бок Михаила и громко прошептал ему на ухо: «Смотри, Элен!». Михаил глянул в сторону, куда с вожделением таращился низкорослый Динамит, и увидел высокую девушку, платиновую блондинку с красивым фарфорово-кукольным личиком.

— Одна из стриптизерш в «Золотом», — продолжал нашёптывать Семка.

Дело было уже по осени, на даме было длинное, до самых пят, кожаное пальто, и оценить фигуру женщины с такой редкой для Свечина профессией Силин не смог. Тем более что у тротуара её ожидал сиреневый «опель» с носатым шофёром за рулём.

— Такая женщина, ты видел бы, какая у ней грудь! — продолжал стонать истекающий слюной Динамит. Силину же девица не понравилась. От безупречно мраморного личика Элен веяло высокомерием и холодом. Проводив взглядом машину с этими двумя столь контрастными лицами, Михаил скептично хмыкнул.

— Может, она и красивая баба, но по ней видно, что стерва ещё та!

— Это точно, — подтвердил Семка.

— Слушай, а ты-то откуда знаешь, кто она? Неужели захаживаешь в «Золотой»?

Динамит замялся. Невысокий, шустрый, чернявый, он даже ходить не мог нормально, по-воробьиному смешно подпрыгивал на ходу, при этом вертя головой на сто восемьдесят градусов и «фотографируя» всех проходящих мимо дамочек. Время от времени он опаздывал на работу, появлялся весь битый, в синяках, но весёлый и неугомонный.

— Да помнишь, месяц назад мы квартиру налоговому инспектору «под Европу» делали? Вот я на весь заработок и кутнул.

— Постой, это когда тебе ребра сломали? — припомнил Силин.

— Ну, не сломали, трещина была. Но болела, зараза, долго.

— Что, из-за этой суки? — засмеялся Силин.

Динамит просто махнул рукой.

— Тебе, Монета, все равно меня не понять. Знал что бить будут, но не попробовать подснять её не мог, ну грех, понимаешь! Что она, падла, c шестом делала!..

Все это Силин вспоминал, разглядывая приземистое, без особых изысков здание бывшей столовой. Большие окна на фасаде Гараня велел заложить кирпичом, оставив какие-то бойницы из стеклоблоков на двухметровой высоте. Снаружи стены оштукатурили под «шубу» и покрасили в розовый цвет. Два круглых фонаря над входом также излучали розоватый свет, хотя вряд ли хозяин бара знал о назначении красных фонарей на улицах Амстердама. Самой заметной частью заведения свечинского магната была витиеватая вывеска: «Кафе „Золотой бар“, мигавшая ночью трехцветным неоном.

Засмотревшись, Нумизмат перестал обращать внимание на окружающих. Тем временем с подошедшего автобуса сошла небольшая кучка народа, все они рассосались в разные стороны, но одна из женщин замедлила шаг и, подойдя к Силину со спины, внезапно и резко по собачий гавкнула.

Нумизмат не вздрогнул, он как-то нелепо и глупо подпрыгнул вверх, смешно болтанув в воздухе своими длинными конечностями. Обернувшись и увидев хохочущую женщину, Михаил сплюнул и выругался. Это круглое, курносое лицо и подобные шуточки могли принадлежать только Наташке.

На двадцать четвёртом году жизни Нумизмат немного сошёл с ума. Природа взяла своё — он влюбился и как-то уж очень быстро загремел золотыми цепями Гименея. Наталья тогда работала в заводской столовой на раздаче. Бойкая, живая черноглазая хохотушка и хулиганка, она была полной противоположностью Силина, несколько флегматичного и расчётливого. Может, это и привлекло Михаила к ней, да ещё первобытный инстинкт продолжения рода, живущий в каждом из нас.

Первые полгода Силин прожил в каком-то угаре. Любовь показалась ему сначала неплохим делом, будто откопал горшок с прежде неизвестными монетами. Лишь когда Наташка ушла в декретный отпуск, Михаил потихоньку начал опускаться на грешную землю. Жена его оказалась стопроцентной женщиной, она требовала к себе постоянного внимания, тратила массу денег на продукты, одежду, бельё, предметы косметики и прочую ерунду. Она любила собирать шумные компании друзей, где не обходилось без парочки бутылок водки, кучи сальных анекдотов, хохота и песен до полуночи. По праздникам Наташка водила Силина по родственникам, где повторялась та же самая история с выпивкой и шумными разговорами. Плюс дни рождения все той же многочисленной, как саранча, родни. Но более всего Михаила убивал огород клана Зубриловых, размером с добрый аэродром. Копала, сажала, окучивала и убирала урожай банда родственников тоже всем скопом. Словом — обычная жизнь советского человека.

Но Силин-то был Нумизмат! Вначале у него отпали поездки по выходным на барахолку в Железногорск, затем походы по адресам с подозрением на хранение жильцами антиквариата. А когда Михаил понял, что из-за повседневной суеты он прозевал и не выписал памятную серию монет, посвящённую тридцатилетию победы над Германией, то в семье произошла первая стычка.

Вскоре у Силиных родилась дочь, и тут окончательно проявился самый большой грех Натальи. Если раньше она ещё как-то пыталась удивляться и восхищаться увлечением мужа, то с появлением этого орущего красного комочка жена абсолютно перестала восторгаться как коллекцией мужа, так и им самим. А Силину подобное уважительное отношение было нужно как воздух астматику, как доза наркоману.

Но и Наталья не смогла стерпеть, когда поняла, что главное в жизни мужа не она с дочкой, а все те же проклятущие монеты. Пару месяцев конфликт тлел, вспыхивая короткими словесными стычками, но когда Силин вбухал большую часть зарплаты в очередное своё пополнение монет, случился грандиозный скандал. Вопрос жена поставила ребром: «Или я с дочкой, или эта твоя дурацкая коллекция!»

«Никуда не денется, живой человек все-таки дороже какой-то пригоршни монет», — рассуждала Наташка в кругу своих поддакивающих подруг.

Но фанатика понять трудно, тем более с невысокого, женского, шестка. Силин ушёл из семьи не только с лёгкостью, но и с радостью. Наташке он оставил все: квартиру, обстановку, забрал только носильные вещи, раскладушку, да Её Величество Коллекцию. Вот такая история была за плечами двух случайно встретившихся осенним вечером людей.

— Что это ты, Силин, на бар пялишься? — с вызовом в голосе спросила Наташка. — Решаешь, не зайти ли кутнуть? Да куда тебе, cкорее удавишься! Вот сколько ты лет в этой своей куртяге ходишь? — она подцепила пальцем клапан нагрудного кармана. — Лет десять, не меньше?

— Ну и что, она ещё ничего, — сухо отозвался Михаил. — А ты что в наших краях делаешь?

— В каких это «ваших краях»? Ты же, вроде, все в своём тупике живёшь? — удивилась Наташка.

— Ну и что, тебе-то вообще надо с другого конца города переться.

— А я работаю здесь, — она кивнула в сторону бара. — Поваром.

— Все, значит, поваришь? — спросил Силин, лихорадочно размышляя о том, как бы использовать это случайное стечение обстоятельств в своих целях.

— Я-то поварю, а вот у тебя, говорят, всю твою коллекцию спёрли. Правда, что ли?

— Ты-то откуда знаешь? — Силин насторожился, все-таки Наташка работает у Гарани, да и коллекцию его она прекрасно знала.

— Сорока на хвосте принесла, — засмеялась в ответ бывшая супруга Нумизмата. — Так тебе и надо! Всю жизнь угрохал на эти железяки, а теперь — все! Кусай локти!

— А ты, конечно, рада? — не удержавшись, со злобой в голосе огрызнулся Силин.

— Естественно, Бог все видит. — Наташка зло и коротко рассмеялась. — Бывай, придурок!

Нумизмат смотрел вслед уходящей женщины. По фигуре она осталась все такой же, ни поправилась, ни похудела, даже при своей колоритной профессии. Но вот у глаз уже морщинки, морщинки и под глазами, кожа покраснела и потеряла свежесть. «Как я мог тогда в неё втюриться? Хорошо, хоть вовремя развязался», — с облегчением подумал Михаил.

А Наталья тоже думала о Силине. Столько лет прошло, а она и жалела его, и ненавидела. Для второго у неё было больше оснований. Какая красивая могла получиться у неё в своё время семья и жизнь! Здоровый мужик, не курит, не пьёт, такая редкость, при этом золотые руки и денег огребал много. Она одних алиментов на дочь получала двести рублей — это было больше, чем собственная зарплата. Наташка, конечно, так и не поняла, в чем смысл всего этого накопительства, но знала, что для Силина значит его коллекция. А теперь стоит вот одинокий, как побитый пёс, и в душе, и рядом ничего. Единственная связывающая их нить порвалась давно. Дочка умерла в три года. Наташка тогда ушла в жуткий запой, а вот Силин обрадовался — отпала необходимость платить алименты. Ещё двести рублей для пополнения коллекции.

Наталья ещё не дошла до двери, когда к бару подкатила длинная, приземистая красивая машина с изысканно зализанными формами. По Свечину моталось много иномарок, но такую Нумизмат видел впервые. Первым из автомобиля вылез среднего роста, но весьма плотного сложения парень, одним цепким взглядом он окинул все вокруг и лишь затем открыл заднюю дверцу машины. Интуитивно Силин понял, что это и есть нужный ему человек, Анатолий Гаранин, владелец сети магазинов, ларьков, этого вот бара, а по совместительству ещё и глава мощной организации рэкетиров, подмявшей под себя городские торговые структуры.

Лица его Михаил не увидел. Перед его взглядом предстал рослый, расплывшийся в талии человек с жирным загривком и небольшой конусообразной головой, украшенной поджатыми волчьими ушами без мочек. Причёска у Гарани была в точности как у его телохранителя — коротко постриженный ёжик, только седой. Проходившая мимо Наташка радостно приветствовала хозяина своим звонким голосом:

— Добрый день, Анатолий Егорович!

Гараня не поленился поздороваться с обычной поварихой кивком головы, потом добавил ещё что-то словами, отчего Наташка заливисто засмеялась и первая прошла в дверь бара.

Нумизмат по-прежнему не видел лица этого человека. Но и одна тяжёлая, косолапая походка владельца «Золотого бара» говорила о нем много, если даже не все. Дядька был прав, этот человек в своей жизни видел больше плохого, чем хорошего, больше тяжёлого, чем радостного. Гараня по жизни не шёл, он проламывался сквозь неё как крушащий вражескую оборону танк. Его многие пытались остановить: государство, милиция, своя лагерная братва. Его множество раз били и морально, и физически, неоднократно пытались убить. Такой человек не привык к сантиментам, и идти просить у него: «Отдай коллекцию, Христа ради!» действительно было и глупо, и смешно.

Гараня прошёл в бар, и Силин так и не увидел лица своего врага. Снова принявшийся накрапывать дождик плеснул в лицо Нумизмату освежающую порцию воды, и он понял, что чересчур долго торчит на пустыре. Со своей заметной фигурой он выглядел словно пугало на осеннем огороде. Развернувшись, Михаил торопливо пошёл к дому.

В этот раз он еле заставил себя стянуть с плеч куртку, откинул в сторону сапоги и, даже не заглянув на кухню, рухнул на кровать. Несколько минут Силин лежал, бессмысленно глядя в потолок, затем незаметно провалился в мучительный сон. С тех пор как у него украли коллекцию, Михаилу снились одни кошмары.

Проснулся он уже поздним вечером, осень быстро съедала светлое время суток, сокращая и без того серые дни. Обшарив пустой холодильник, Силин убедился, что он пуст, так что ужинать пришлось горбушкой чёрного хлеба с кружкой крепко заваренного чая. За время этого короткого спартанского ужина Михаил решил, что надо будет сходить к бару, но чуть попозже, к закрытию. Требовалось чем-то занять эти три часа, и Нумизмат открыл свою заветную чёрную тетрадь. На первой странице, сразу после записи на форзаце, красивым старомодным почерком с чётко выраженным нажимом, с завитками и ятями, было выведено: «Я, Соболевский Алексей Александрович, потомственный дворянин, лично участвовал в создании этой монеты как чиновник по особым поручениям при министре финансов Российской империи…»

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Соболевский.

16 декабря 1825 года окна кабинета министра финансов Российской империи горели необычно поздно. Сам министр, пятидесятилетний русифицированный немец Егор Францевич Канкрин уже минут пять неподвижно сидел в своём кресле в непривычной, расслабленной позе. Правая рука его при этом прикрывала глаза, одновременно поглаживая высокий лоб, ещё больше подчернутый залысиной в ореоле светло-русых кудрявых волос. Несмотря на поздний час, министр был облачён в парадный мундир со всеми орденами и медалями. Только что он вернулся с аудиенции у нового Императора — Николая. Их встреча должна была произойти в другое время и в другой, более торжественной обстановке, но печальные события 14 декабря на Сенатской площади поневоле заняли мысли и время нового Императора совсем другими делами. Лишь спустя два дня в перерыве между личными допросами бунтовщиков Николай нашёл время принять главного казначея России.

И вот сейчас, сидя в своём кресле, Егор Францевич снова восстанавливал в памяти каждое слово, каждый жест, взгляд Императора. Столь же строгому анализу подвергал министр свой собственный доклад, ответы на вопросы государя. Было похоже, что он все-таки выиграл. Несколько суховатый, но доходчивый рапорт министра понравился Николаю. Канкрин и раньше слыхал об армейской грубоватости, въедливости и педантизме Николая Павловича, но именно при личной встрече он осознал, что новый царь имеет много схожего в чертах характера с ним самим.

Подсознательно доверяясь не словам, а жестам, взглядам и общему настроению Императора, Егор Францевич понял, что в этом кресле ему сидеть ещё очень долго. Инстинкт чиновника не подвёл его. Когда спустя двадцать лет состарившийся и больной Канкрин попросится в отставку, Николай скажет ему слова, значащие больше всех наград и чинов: «Ты знаешь, что нас только двое, тех, кто не может оставить своих постов до самой смерти: ты да я».

Сделав этот окончательный вывод, Канкрин с облегчением вздохнул и, отстранив от больных глаз руку, c улыбкой взглянул на стоящего перед ним молодого человека, все это время сохраняющего благоговейную тишину.

— Присаживайтесь, Алексей Александрович. В ногах правды нет.

— Благодарю вас, Ваше Превосходительство, — ответил чиновник, осторожно устраиваясь на краешке стула. Министр молчал, и молодой человек позволил себе нарушить субординацию и первым задать вопрос: — Как прошла аудиенция, Ваше Превосходительство?

Любой другой из ведомства Канкрина не решился бы на подобную дерзость, но к Алексею Соболевскому Егор Францевич явно благоволил. Несмотря на молодость лет, тот уже поднялся в табели о рангах до чина коллежского асессора и полгода исполнял обязанности чиновника по особым поручениям при министре.

— Превосходно, — ответил Канкрин. — Государь был любезен и в целом одобрил работу нашего ведомства.

Соболевский извлёк из слов патрона гораздо больше, чем информацию. Успокоенность и явное благодушие в голосе министра подсказали ему, что тот больше не волнуется за судьбу своего поста. Значит, останется на своём месте и он. Хотя многие из сослуживцев признавали природный ум и блестящие способности молодого чиновника, но никогда бы он не стартовал в своей карьере столь стремительно и красиво, если бы не явная протекция и благосклонность Канкрина. Так что от судьбы министра во многом зависела и судьба Соболевского.

— Единственный раз Император выразил своё неудовольствие по поводу этих злополучных монет, — Канкрин кивнул на стоящую у него на столе небольшую шкатулку. — Но выразил он это не словами, а, скажем так, физиономически. При этом государь даже похвалил Монетный двор за расторопность при их изготовлении.

Соболевский, чуть улыбнувшись, слегка кивнул головой. Голубоглазый, русоволосый Алексей имел правильные, но, пожалуй, несколько мелковатые черты лица. Небольшие бакенбарды в стиле покойного Императора Александра оттеняли бледность его лица, типичного для коренного жителя Петербурга. На эту улыбку он имел более чем заслуженное право. Именно он курировал изготовление рублёвой монеты с профилем Константина Павловича. Подобно римскому богу Меркурию, он служил посредником между Канкриным и начальником Петербургского монетного двора Еллерсом. Весь процесс изготовления монеты от первого эскиза до воплощения в серебре занял всего шесть дней, что делало бы честь любому монетному двору Европы.

А Канкрин продолжал рассказывать:

— Государь повелел сдать в архив монеты, все материалы по их изготовлению и сами штампы, на коих они были изготовлены. Все должно сохраниться в строжайшей тайне. Займитесь завтра этим, голубчик.

Министр сохранял благожелательную мягкость в голосе, и Соболевский позволил себе ответить в тон своему благодетелю:

— Хорошо, Егор Францевич. Все будет исполнено в точности.

— Я не сомневаюся в этом, друг мой.

Эта фраза не просто так вырвалась из уст министра. Когда-то они вместе с отцом Соболевского начинали службу в военно-интендантском ведомстве. Продолжая продвигаться по служебной лестнице, сохраняли дружеские отношения. Случилось так, что уже в зарубежном походе русских войск по Европе в 1813 году на небольшой кортеж интендантского штаба Первой Западной армии внезапно наскочил разъезд лихих французских улан. Пришлось принять бой, слава Богу, что ещё подоспели наши казаки. Но перед этим полковник Соболевский буквально своей грудью прикрыл от пули генерал-интенданта Канкрина и умер через пять минут у того на руках.

Приняв два года назад Министерство финансов, Егор Францевич увидел в списках чиновников знакомую фамилию и захотел увидеть сына столь дорогого для себя человека. Первое впечатление просто поразило его. Молодой Алексей как две капли воды походил на своего отца в годы общей для них молодости. Проверив молодого чиновника в деле, министр убедился в том, что Соболевский обладает незаурядными способностями: умом, памятью, честью. Кроме того, у него имелись и качества, очень редкие для русского человека, но столь ценимые Канкриным — точность и педантичность.

— Ступайте домой, друг мой, — велел министр. — Я и так вас сегодня чересчур задержал.

Соболевский, почтительно откланявшись, ушёл. Оставшись один, Канкрин достал из шкатулки одну из монет с профилем Константина и, полюбовавшись ею, бросил обратно на дно со словами:

— Да, а славная получилась монета!

А про себя подумал совсем другое, то, о чем министр даже наедине с собой не мог сказать вслух: «Но хорошо, что ей не пришлось дать ход.»

Канкрин слишком хорошо знал особенности странного характера Великого князя и имел причины опасаться за свою участь в случае его воцарения.

Как ни странно, но слова о монете в точности повторил в полдень на следующий день управляющий Департамента горных и соляных дел Карнеев.

— Да, а славная получилась монета!

В кабинете кроме него присутствовали ещё двое: Соболевский и начальник монетного двора Еллерс. Все трое любовались новым, но уже безнадёжно устаревшим рублём. Три пары штампов, несколько десятков оловянных пробных оттисков, чертежи и эскизы были упакованы в несколько ящиков и опечатаны.

Осталось последнее — скрыть с глаз саму шкатулку с монетами. Разогретый сургуч уже ждал своей участи. Чтобы не привлекать к секретному делу лишних людей, все документы писал лично Соболевский.

Карнеев положил монету обратно в шкатулку, кивнул головой Соболевскому: дескать, можно опечатывать. Но тут в кабинет лёгкой походкой просто ворвался человек среднего роста, с крупной, римских пропорций головой, с несколько небрежно повязанной шейной косынкой вместо установленного уставом галстука. Это был Яков Рейхель, художник и главный модельер монетного двора.

— Господа, — заявил он, поднимая над головой лист бумаги. — Я уже набросал эскиз нового, николаевского рублевика.

— Ну вы зверь, Яков Янович! — воскликнул Еллерс. — Просто Буанаротти.

Чтобы получше разглядеть новый рисунок, они втроём — Рейхель, Еллерс и Карнеев — отошли к окну, любуясь безупречностью работы действительного члена Академии художеств.

— Лучше и быть не может, — решил Еллерс. — Завтра же начнём работу над монетой.

Никто из стоящих у окна не заметил, как Алексей Соболевский быстрым движением положил одну из монет из шкатулки в маленький жилетный карманчик. Затем он с прилежным усердием лично опечатал шкатулку и отнёс её в один из ящиков, готовых к отправке.

— Готово, господа! Можно вызывать рассыльных — и в архив. Извольте только расписаться.

Уже вечером, шагая по набережной Невы к себе домой, Алексей Соболевский в который уже раз старался понять, что же заставило его взять константиновский рубль. Сунув монету в карман, он первоначально даже не понял, что совершил. Лишь много позже до Алексея дошло, что он именно украл! Но почему? Словно какая-то высшая, неподвластная ему сила руководила его рукой. Случившееся волновало и корёжило душу молодого чиновника. По молодости лет ему не приходилось впрямую сталкиваться с такими явлениями, как взятничество или растрата. Высочайшей милостью своего покровителя Алексей быстро перенёсся с незначительного поста, где ни о взятках, ни о живых деньгах и речи идти не может, сразу в такие сферы, где тёмные махинации совсем уже не имеют места. Сам Канкрин, отец шестерых детей, служил образцом честности, неподкупности и даже скупости, перенося их из личной жизни в дела финансовые, чем порой вызывал насмешки у российских аристократов. Так что же заставило его, Алексея Соболевского, взять монету?

Может, он слишком активно принимал участие в её создании, от первого рисунка до конечного результата? Сроднился с ней за эти шесть дней? Самое странное, что сейчас он даже не знал, что с ней делать. Оставить себе? Но она вечно будет напоминать о совершённом проступке, грехе. Для педантично-честного Алексея это показалось настолько ужасным, что он чуть было не решил выбросить проклятый рубль, даже обернулся к Неве, но заснеженное белое пространство тут же заставило его отказаться от пришедшей в голову мысли. Не дай Боже, кто-нибудь найдёт монету на льду, и тогда она неизбежно попадёт в руки полиции. Соболевского даже в жар бросило. Это ведь неизбежное дознание, розыск, открытие истины и бесчестие!

Минут пять он стоял на набережной, бездумно глядя на заснеженный простор Северной Пальмиры. И это холодное, ледяное безмолвие, строгость форм архитектуры и застывшей воды неожиданно успокоило его.

«А чего я, собственно, боюсь? Проделал я все чрезвычайно ловко. Пока на троне Николай, о монетах никто и не вспомнит. Зато завтра я приглашён на обед к Обориным. Покажу монету Леночке, пусть знает, в каких важных делах участвует её жених.»

Образ невесты, хрупкой, голубоглазой дочери отставного майора, заставил его забыть о всех неприятностях заканчивающегося дня. Северный ветер ударил сильней, и, отвернувшись от этого неприятного, ледяного дыхания Гиперборея, Cоболевский поспешил домой.

До конца бурного, великого 1825 года оставалось менее двух недель.

 

7. ПРОГУЛКИ БЕЗ ЛУНЫ.

Очнувшись, Силин понял, что незаметно для себя снова уснул, сидя за столом и положив голову на раскрытую тетрадь. От ускользнувшего сна осталось только какое-то неясное воспоминание, что-то связанное с чёрной тетрадью, c константиновским рублём. Заспанными глазами Михаил в очередной раз прочитал выученную наизусть концовку первой записи: «Сим удостоверяю, коллежский асессор, Алексей Соболевский, сын Александров. 18 февраля 1850 года». И старомодная, витиеватая роспись, начинающаяся с огромной заглавной «С» и, постепенно сошедшая к почти незаметной последней букве с коротким росчерком в конце.

Закрыв тетрадь, Силин взглянул на часы и стал торопливо одеваться. Стрелки его «Командирских» показывали третий час ночи.

Промозглая сырость осенней ночи сразу пробрала его до дрожи. Сухопарое тело Нумизмата не хотело покрываться жирком даже во времена властвовавшей на кухне Наташки, готовившей много и вкусно. Ну а годы на хлебе и концентратах тем более не дали разжиться «прослойкой», так что промерзал он мгновенно, до самых печёнок, отчего не любил ни осень, ни зиму.

К «Золотому бару» он подошёл вовремя, народ как раз потихонечку начал расходиться. Музыка гремела, пробиваясь даже сквозь толщину стен и заамбразуренных окон. Но звучала не томная музыка, про которую ему рассказывал в своё время Семка-Динамит, а что-то более ритмичное. Под такую хорошо раздевать не топ-модель, а роту новобранцев. Из раскрытых дверей в ярком столбе освещённого проёма появлялись мужские и женские фигуры, но, отойдя буквально на несколько метров в серую тьму, сразу превращались в тёмные, размытые силуэты. Оставались лишь голоса, смех да хлопанье дверей машин.

Метрах в десяти сбоку от стоянки рос большой, старый тополь. За его толстым стволом Михаил и разместился. Машины разъезжались, высвечивая напоследок фарами остальных завсегдатаев бара. Вскоре подошёл и хозяин ближайшей к Силину «десятки». До Нумизмата донёсся голос с характерным кавказским прононсом.

— Садысь, Наташа, поедэм кататься.

— Я не Наташа, я Люда, — хихикая, ответила заплетающимся языком девица.

— Какая разница, сегодня будэш Наташей.

Судя по голосу, и сам хозяин «десятки» был изрядно подшофе. Но машина его, резко развернувшись, на сумашедшей скорости понеслась в сторону выезда из города, на пустынное шоссе, любимое место гибели этих ночных фанатиков свечинской «Формулы-1». На одном из поворотов стояло уже три памятника таким вот «сорокаградусным» пилотам.

«Чтоб ты, сволочь, гробанулся!» — пожелал от всей души Силин, и волна ненависти, так часто посещающая его в последнее время, заставила передёрнуться судорогой отвращения лицо и тело Нумизмата.

Ближе к четырём часам на стоянке перед баром остался только длинный «Понтиак» Гарани. Силину надоело стоять на одном месте, и он решил обойти здание бара. Оказалось, что не только фасадные, но и боковые окна заложили стеклоблоками. Сохранились лишь окна, выходящие на пустырь. Подойдя к ним, Михаил сразу услышал характерный грохот посуды, резкие женские голоса.

«Кухня», — понял он. Все три окна с наружной стороны оказались забраны железными решётками по подобию жалюзи. Но изнутри кухни одно из окон оказалось открытым, это Нумизмат понял и по звуку, и по стойкому запаху жареного мяса, вызвавшему у Силина резкое отделение слюны.

Приникнув к узкой щели решётки, Михаил мог спокойно наблюдать за обыденным бытом кухни. От окна тянуло теплом, он даже смог немного согреть озябшие руки. Внутри кухни, как на освещённой сцене, неторопливо передвигались поварихи, готовить уже ничего было не надо, и они приводили в порядок посуду, по ходу дела перемывая косточки знакомым и родственникам.

— А я сегодня своего мужа видела, — услышал Силин знакомый голос Наташки. Саму её он не видел, она сидела как раз в простенке между окнами, в каком-то метре от Михаила, и чистила впрок картошку.

— Это того чокнутого? — спросила одна из поварих. — Ну и как он?

— Да что ему будет! Все такой же, помесь глиста с жирафом. Только оброс как поп, волосы немытые, грязные, висят сосульками, тьфу!

Она добавила совсем не женское словечко, и Силин в ответ про себя парировал: «Сука!»

Бабы сдержанно посмеялись, потом одна спросила Наталью:

— А как у тебя с этим, с Витькой-то?

— Да все так же. Болтается, как говно в проруби. Жена поманит — к ней бежит. Деньги кончатся, пнёт его — он ко мне плетётся.

— Ну, а хоть какой-нибудь прок от него есть?

— Да самую малость. Больше растравит, чем оттрахает…

Разговор перекинулся на какую-то всем известную Машку, мужик у которой, по общему мнению, гуляет направо и налево, а глупой бабе все невдомёк.

Для Силина эти подробности были уже ни к чему. Он собрался уходить, но тут одна из поварих спросила:

— Хозяин-то ещё здесь?

— Да, с Алёшкой в шашки играет. Всю ночь как сыч сидит.

— Ну и что с того? — заступилась за Гараню Наташка. — Просто он сова. Я вот жаворонок, так мне эти ночные смены как нож острый к горлу. Дрыхну до четырех вечера, потом вскакиваю как оглашённая и снова бегу сюда.

В подтверждение этих слов Наташка сочно зевнула, но тут другой женский голос с нотками панического ужаса воскликнул:

— Девки, а время-то уже полпятого! Мы так на первый автобус не успеем!

Вся поварская гвардия дружно заохала, ещё энергичнее загремела посудой, и вскоре голоса стихли, погас и свет. Но от окна по-прежнему устойчиво тянуло теплом, и Силин понял, что у кухарок нет привычки его закрывать.

«Да и зачем, на окне ведь решётка», — понял ход их мыслей Михаил, ощупывая довольно-таки жидкие жалюзи. Судя по всему, решётка была прикреплена к стене крепкими дюбелями. Хмыкнув, Силин снова отправился на свой наблюдательный пункт за старым тополем.

Без пяти пять открылась дверь бара, и в полосе света выплыли все четыре кухарки, гружённые тяжёлыми сумками.

— Пока, Алёша, — попрощалась одна из них с охранником.

— Смотри не выиграй у хозяина, а то уволит, — расслышал Силин насмешливый голос своей бывшей жены. С годами склонность Наташки к юмору переросла в сарказм.

Дверь за поварихами закрылась, тёмной массой они протопали буквально в трех шагах от затаившегося Нумизмата, на ходу ругая осень, погоду и свою безотрадную житуху.

Вскоре с горы прополз позвякивающий раздрызганным корпусом первый, дежурный автобус. Желтоватый свет изнутри делал его похожим на аквариум, и было видно, как четыре подружки пробирались по салону со своими сумками, выбирая места получше. Кроме них, в автобусе оказалось ещё человек пять мужиков в брезентовых робах, променявших тёплую койку с горячей женой на холодную речку с сопливым ершом.

Все затихло, снова стал накрапывать дождь, потихоньку светало. В домах начали зажигаться огни, первые работяги, не торопясь, потянулись к остановке, и Силину пришлось сменить наблюдательный пункт. Он перешёл на другую сторону улицы и, усевшись на скамейку рядом с домом, уже издалека наблюдал за баром. В восьмом часу утра там произошла смена караула: проработавшего всю ночь вышибалу заменил другой парень, таких же громоздких размеров. По очереди подошли три женщины, затем подъехала «газель» с шустрым парнишкой-экспедитором, юрким угрем проскользнувшим в дверь. И лишь после этого хозяин бара изволил отбыть домой.

Сначала на пороге появился все тот же парень-телохранитель, затем шофёр. Гараня вышел последним, все так же неторопливо, солидно, плотно и уверенно ступая по асфальту. Увы, с такого расстояния Михаил снова не смог разглядеть лица своего врага, только проводил взглядом стремительно скользнувшую в сторону города машину с профилем атакующей акулы.

 

8.КРУГАМИ.

И вторую ночь Силин провёл возле бара. На этот раз он на всякий случай припас самую тяжёлую железяку разумных размеров, из тех, что нашёл в своём

богатом инструментарии — короткий, самодельный гвоздодёр, в народе по-простому именуемый «фомкой». В «Золотом» все повторилось с точностью прокручиваемой второй раз киноплёнки: разъезд подпивших посетителей, досужие разговоры кухарок, нестерпимый запах готовящихся шашлыков. Вот только концовка пошла чуть иначе.

В шашки в тот вечер Гараня не играл. Когда уже кухарки удалились на своём автобусе, открылась дверь, и два парня с трудом выволокли висевшего на их плечах мешкоподобного хозяина. Запихнув его на заднее сиденье «понтиака», парни перевели дух, и один из них сказал другому:

— Слушай, я его один до дома не допру!

— Эльвира поможет.

— Ага, хватит прикалываться! Закрой бар, съездим, отвезём «тело».

Силин понял, что на этот раз Гараня приехал только с телохранителем, который по совместительству являлся и шофёром. Пока вышибала ходил за ключами, охранник курил, стоя рядом с машиной, благо тучи в этот вечер рассеялись и даже показалась луна, стремящаяся принять форму абсолютного шара. Закрыв дверь на ключ, вышибала совершенно неожиданно одарил Михаила ценной информацией.

— Теперь дня три болеть будет, — как бы между прочим сказал он шофёру, уже усаживаясь в машину.

Пока бар стоял пустой, Нумизмат сделал простое, но важное дело. Подойдя к открытому окну кухни, он подцепил гвоздодёром нижний край решётки, чуть раскачал её, стронув с места дюбеля, а затем, поднатужившись, совсем вырвал их. Хорошо, Бог наградил его просто железными мышцами. Убедившись, что решётку он в любое время отогнёт, Силин снова вогнал в стену дюбеля. Со стороны теперь все выглядело по-прежнему. Зачем он это сделал, Михаил не знал, появилась возможность, и он ею воспользовался. Почему-то его совсем не влекло к дому Гарани, двухэтажному белоснежному особняку в самом центре города. А вот бар его просто притягивал.

Две последующих ночи Силин провёл в своей постели, но зато днём не знал покоя. Нумизмат искал оружие. У него, правда, имелся дуэльный пистолет пушкинских времён, но он явно не годился для визита к Гаране.

Первым делом Михаил решил навестить дядьку. Увы, на двери висел замок, не было слышно и собаки. Проходившая мимо тётка с пустыми вёдрами объяснила, что Васяна увезли на «скорой», у него горлом пошла кровь. Силину не оставалось ничего другого, как отправиться в Нахаловку, так называли окраину города, где жили цыгане. В последнее время они круто пошли в гору, среди обыкновенных домиков-развалюх начали, как грибы, расти кирпичные особняки. Ни для кого в Свечине не было секретом, что их фундаменты держались на костях наркоманов. Милиции с цыганами бороться было трудно — чужих они в свою среду не пускали, а для перевозки опасного зелья в последнее время все чаще вербовали курьеров из русских дураков, особенно женщин. Сгорит курьер, ну и черт с ним, попробуй докажи, что вёз он «ширево» цыганам!

За день Силин обошёл практически все цыганские дома, но никто из детей степей не согласился продать ему ничего похожего на оружие. «Дурь» — пожалуйста, от анаши до кокаина. А «пушку» — нет! Лучше всех сказал хозяин последней хаты, невысокий усатый цыган с круглым, как астраханский арбуз, животом.

— Э-э, зачем мне это надо? Железо, оно и есть железо. И хлопотно, и тяжело. Ты езжай в Железногорск, там магазин есть такой на Ватутина, вот там этого добра навалом!

— И сколько стоит там пистолет?

Цифра, названная «ромалой», вызвала у Силина дурноту. У него не имелось и половины названной суммы. Многое перепало Васяну, сдуру Михаил выкупил посылку с книгами, о чем сейчас уже жалел. Зачем ему книги по нумизматике, если у него нет самих монет?

Обдумав за вечер и ночь создавшееся положение, Силин собрался в Железногорск. Он долго перебирал антиквариат, решая, что целесообразнее сейчас продать. В конце концов остановился на паре икон, том самом дуэльном пистолете, редкой красоты чернильнице из серебра в форме ракушки и полном наборе георгиевского кавалера, в который входили четыре медали и четыре солдатских креста.

Утром, проходя в девятом часу мимо проклятого бара, Силин с большим удивлением заметил, что в «Золотой» по очереди нырнули два типчика самой что ни на есть ханыжной внешности.

«Странно», — подумал он и, свернув к бару, также толкнул входную дверь. Пройдя короткий тамбур, он очутился внутри и понял, что днём этот престижнейший кабак работает как обычная забегаловка. На высоких табуретах сидели те самые два «синюшных» объекта, облизывающихся в ожидании опохмелки. Продавщица, высокая суховатая дама лет сорока с навеки застывшей высокомерной миной, пододвинула ханурикам стаканы, а затем выставила на прилавок ещё и по блюдечку с довольно большим куском селёдки и горбушкой хлеба. Закончив, она обернулась к Силину.

— Вам сколько?

— Мне сто, нет, сто пятьдесят грамм, — поспешно поправился Михаил, увидев в глазах дамы некоторое разочарование. Как всегда, он мёрз, и рука, протянутая к стакану, дрожала ничуть не хуже, чем у соседей. К его удивлению, селёдка с хлебом досталась и ему.

— Но я это не заказывал, — неуверенно начал он.

— За счёт заведения, — ответила барменша, не глядя на клиента.

— Гараня об народе заботится, — охотно посвятил Силина повеселевший сосед. — Сам в своё время квасил не хуже нашего. Правда ведь, Серёг?

Сосед его поддержал.

— Это точно, я сам с ним бухал в «семёрке» — столовая была на Майкопской, помнишь?

— Ну как же! — По тону говорившего можно было подумать, что речь идёт по крайней мере о храме Христа Спасителя. — Жаль, снесли в восемьдесят седьмом.

— А теперь у Гарани почки болят, — низким басом добавил Серёга, хрумкая селёдочный хвост.

— Не почки, а печень, — поправил его сосед. — Да ведь, Зоя?

Пока они препирались, Силин исподтишка разглядывал заведение. Бар от остального зала отделяла фигурная раздвигающаяся решётка, дабы у дневных посетителей не возникало желания присесть за белоснежные простыни двух десятков круглых столиков. На каждом из них стояла фигурная лампа своего цвета, отличного от соседнего столика. У противоположной стены виднелось небольшое возвышение вроде эстрады, но с отполированным шестом посредине. Михаил понял, что это и есть рабочее место стриптизерш, так в своё время поразивших Семку-Динамита. Разглядел Силин и крутящийся шар подсветки светомузыки, сейчас, потухший и неподвижный.

— Вы ещё что-нибудь заказывать будете? — прервала барменша исследование Нумизмата. Его соседи пропустили ещё по сто грамм и оживлённо обсуждали былые весёлые времена. Их похмелье плавно перерастало в очередной запой.

Силин вздрогнул от неожиданности, пожал плечами и отказался:

— Нет, спасибо.

Странно, он чувствовал, что не нравится этой сухопарой женщине с иссушенным возрастом и характером лицом. Его соседей она просто презирала, но к нему почему-то отнеслась с удивительным недоверием и нетерпением. Михаилу не очень хотелось пить водку, рыбу он вообще терпеть не мог, но что делать. Пришлось и выпить, и закусить.

К залу Силин больше не оборачивался, его занимало одно: куда же девался вышибала? Узнал он об этом в последний момент. Мощный Серёга рассорился со своим мелкозернистым приятелем, да тут ещё Силин, уходя, случайно уронил свою высокую табуретку. На грохот и гам из неприметной двери рядом с тамбуром выскочил здоровый детина со свирепым выражением лица.

— Так, кто тут выступает не по делу? — сурово спросил он. Михаил уже уходил, и охранник, скользнув по нему взглядом, рванулся к друзьям-собутыльникам. Отойдя метров на тридцать от бара, Нумизмат обернулся и увидел дружный полет обоих друзей в ближайшую лужу. Здоровяк Серёга переоценил свои подорванные алкоголем силы и проиграл сражение более молодому противнику. Не узнал Силин и почему его так невзлюбила сухопарая барменша Зоя. А та сказала вернувшемуся с улицы швейцару:

— Видел длинноволосого? Типичный поп. Терпеть не могу этих святош: вечером в церкви кадилом машет, а поутру вон руки дрожат. А этот все на шест пялился, видно, тоже охота на голую задницу посмотреть.

— Конечно, у них ведь как попадья, то килограммов по сто, не меньше, — захохотал вышибала и, выпив рюмку водки, снова отправился к себе в каморку смотреть видик.

А Силин шёл к вокзалу. От водки неприятно кружилась голова, но она хоть на время прогрела его изнутри. Думал Нумизмат по-прежнему о своём — о том, как раздобыть оружие, о Гаране — все вспоминал его тяжёлую походку, о том, что так не вовремя загремел в больницу Васян.

Потом он неожиданно остановился, наблюдая, как по противоположной стороне улицы шествует типичная собачья свадьба. Небольшая белая сучка вела за собой штук шесть псов самых разных размеров, от той-терьера до одичавшей овчарки. Силин не уловил начала драки, но вдруг вой, лай и звериный рык взорвали покой тихой улочки. Белая собака по-прежнему трусила впереди, а сзади неё слились в комке ярости сразу несколько псов. Этот клубок пёстрым колесом крутанулся по асфальту, чуть не сбив с ног двух взвизгнувших девчонок. И тут же собачья свора распалась, несколько кобелей поменьше размерами отскочили в сторону, и остались только двое: та самая одичавшая овчарка и крупная серая собака с тёмной полосой по спине. Неожиданно Силин узнал её, без сомнения, это был Чифир Васяна. Видел он его в своё время всего несколько секунд, но волчий окрас и порванное левое ухо хорошо запомнил. Его тогда ещё рассмешила мысль, что у хозяина с отрезанным носом и собака под стать ему.

А кобели все стояли друг против друга, оскалив зубы и глядя глаза в глаза. Низкий утробный рык в любую секунду готов был взорваться новой яростью. Овчарка казалась выше в холке, но пёс Васяна был мощнее и шире в груди. Силин ждал новой драки, но неожиданно более породистый пёс поджал хвост и отошёл в сторону, прижимая уши и оглядываясь при каждом шаге. Чифир ещё несколько секунд постоял в горделивой позе победителя, а потом повернулся ко всем остальным псам спиной и побежал догонять измученную кобелиными домоганиями невесту.

Усмехнувшись, Силин двинулся дальше, а взглянув на часы, ещё и прибавил шагу. С заходом в бар и этой собачьей сценой он уже пропустил одну электричку до Железногорска.

 

9. РОЖДЕНИЕ ЗВЕРЯ.

Этот роковой день вымотал Силина до изнеможения. В Железногорск он приехал лишь к концу первой половины дня, и все пришлось делать чуть ли не бегом, перепрыгивая из автобуса в автобус и неизбежно попадая на обеденные перерывы, распределившиеся словно назло ему на следующие два часа.

Адреса антикварных лавок и частных барыг Михаил знал давно, иногда он и раньше продавал не нужный ему хлам. Но в этот день все торгаши словно сговорились довести его до белого каления. За две чудные иконы восемнадцатого века Ушаковской школы они давали столь мизерную цену, что у Силина сначала появилось желание просто отматерить этих крохоборов, а в третьей лавке он уже был готов прошибить той же иконой голову оценщика. Перекупщики в один голос талдычили о падении спроса на иконы, и гораздо больше интереса проявляли к чернильнице в стиле рококо, а также к бронзовому распятию удивительно тонкой работы. Деваться Силину было некуда и, скрипя душой, он продал свои вещицы за сумму в два раза меньшую, чем рассчитывал.

После этого Михаил нашёл магазин, про который ему говорил цыган. В нем он полчаса простоял в каком-то трансе. Здесь продавалось все что угодно: пистолеты, револьверы, охотничьи ружья, карабины. Они находились так близко, рядом, только руку протяни. Но чуть раньше Михаил прочитал правила приобретения оружия и понял, что никогда не сможет приобрести хоть что-то из этого арсенала законным путём. Чтобы купить пусть даже газовую «пукалку», надо было выложить кучу денег и собрать охапку справок. На это у него не хватило бы ни терпения, ни времени.

После оружейнего магазина Силин поехал в противоположный конец города к давнему знакомому профессору, коллекционеру старинного оружия. Деньги Нумизмату все равно были нужны. Не получилось достать оружие законным путём, купит на «чёрном рынке». Старичок при виде кремниевого пистолета долго восхищался, охал и ахал.

— Жалко, что он у вас один, это ведь явно дуэльный вариант! Удлинённый ствол, гранёное сечение, бельгийского или французского производства. Примерно двадцатые годы прошлого века.

После столь бурного начала профессор замялся:

— Сколько вы за него хотите?

— А сколько вы за него дадите? — спросил в свою очередь Силин.

— Знаете ли, я сейчас не при деньгах, — признался профессор. — Платить нам стали как-то удивительно. Во-первых, задерживают зарплату, а во-вторых, столь странные суммы начисляют, просто как-то даже смешно, ну и… стыдно, честно говоря.

— Хорошо, сколько вы можете дать? — настаивал Михаил. Старичок назвал сумму, сам же явно стесняясь её.

— Я согласен, — равнодушным тоном согласился Нумизмат. Он уже понял, что в этот день удачи ему не будет.

Потрясённый профессор отсчитал деньги, а Силин спросил:

— Скажите, а у вас ничего нет такого… посовременней? — Михаил показал рукой на развешенное по стенам оружие. — Я бы купил.

— Нет-нет, мои интересы ограничиваются прошлым веком. «Веблей», «Смит-Вессон» номер три, первый кольт. Это самые поздние.

— Ну извините, всего хорошего.

Из-за этого неудачного рандеву Силин опоздал на восьмичасовую электричку и пришлось ему добираться до Свечина последней, почти пустой и холодной. Безрадостное настроение Михаила ещё больше усилилось, когда, выйдя на вокзале, он понял, что опоздал и на последний автобус.

Поёживаясь от лёгкого, но холодного ветра, Силин отправился домой пешком. Все как-то застыло у него внутри, замерли и мысли, и эмоции. Безразличие и тоска полностью овладели душой Нумизмата.

В знакомый переулок он свернул уже во втором часу ночи. Кто-то шёл впереди него, но Михаил, занятый своими невесёлыми мыслями, долго не обращал внимание на попутчика. Они так бы и не встретились, но тут идущий впереди человек решил закурить. Остановившись, он отвернулся от встречного ветра и чиркнул зажигалкой. В скромном свете зыбкого пламени Силин рассмотрел милицейскую фуражку, круглое добродушное лицо с густыми усами и узнал живущего в соседнем подъезде участкого милиционера со смешной фамилией Жучков. За глаза его звали, конечно, не иначе как «Жучка». Так и говорили: «Вон Жучка куда-то побежал». Самое забавное, что жену лейтенанта, такую же невысокую, круглую и чрезвычайно ленивую бабу все почему-то именовали Бобиком.

С участковым у Силина сложились самые хорошие отношения. Время от времени он заходил в гости сыграть пару партий в шахматы да полюбоваться последними приобретениями Нумизмата. Именно к нему в вечер ограбления в первую очередь побежал Михаил.

— Николай! — окликнул Силин соседа, уже было отвернувшегося, чтобы продолжить свой путь.

Тот обернулся, присмотрелся.

— А, это ты, Миш! — обрадовался милиционер. Голос у него был под стать фамилии и смешной фигуре — высокий, хрипловатый фальцет. — Откуда это ты так поздно?

— Да с электрички, в Железногорск ездил. Иконы продал, пистолет, ещё кое-какое барахло.

— Что это ты так? — удивился лейтенант. Он прекрасно помнил и иконы, и тем более пистолет.

— Деньги нужны, — коротко пояснил Михаил.

— А, понятно. Про коллекцию-то ничего по-прежнему не слышно?

— Нет, как в воду канула.

— Жалко.

— А ты откуда так поздно? — из вежливости спросил Силин.

— Да солдатик из нашей воинской части сбежал, с автоматом. Видели его в городе, вот и поставили всех на уши. Пришлось прочёсывать подвалы и чердаки. А у нас подвалы сам знаешь какие, да и чердаки тоже. Чуешь, поди, весь пропах этим голубиным дерьмом…

Жучков рассказывал, похохатывая, про свои похождения, при этом отчаянно махал руками — такая уж у него была манера общения. Но Нумизмат ничего уже не слышал. Машинально он поддакивал, кивал головой. А в голове его билась только одна мысль: «У него в кобуре лежит пистолет!» Перед внутренним взором Силина снова возникли сваленные кучей пустые планшеты, затем вспотевшее, злое лицо Филиппова, грузная, тяжёлая походка Гарани. Он даже не понял, поймали ли менты сбежавшего солдата. Тем временем они подошли к подъезду, где жил милиционер.

— Ну спасибо, что проводил, — тараторил своим высоким голосом Жучков. — Интересно, горячую воду дали или нет? Сейчас бы завалиться в горячую ванну! Заходи как-нибудь, партейку в шахматы сгоняем.

Он последний раз затянулся сигаретой, высветив своё добродушное лицо, и благожелательно улыбнулся Силину. Тот только судорожно кивнул головой. Неведомая, неподвластная ему сила буквально корёжила его тело, захлёстывая мозг чёрной волной.

Пока милиционер шёл до двери подъезда, Михаил ещё боролся с собой. Но когда круглая фигура лейтенанта слилась с тёмной пастью неосвещённого подъезда, Силин как человек перестал существовать. Коллекционер, тонкий любитель искусства, мастер на все руки — все это было подмято поднявшимся из глубины души зверем.

Сделав шаг в сторону, Михаил наклонился и пошарил рукой за узенькой скамейкой. Там уже второй месяц лежала куча оставшихся после ремонта ржавых труб. Нумизмат ещё помнил, как шагнул в тёмный туннель подъезда. Где-то в глубине этой чёрной пасти вспыхнул огонёк зажигалки. Жучков, подсвечивая себе голубоватым пламенем, искал в связке нужный ему ключ. И этот огонёк словно рванулся навстречу Силину, он ещё увидел удивлённые глаза Жучкова, а затем свет погас, и тьма подъезда и мрак души слись в одно целое, выпустив Зверя наружу…

Придя в себя, Нумизмат понял, что стоит на коленях, держит в руках что-то тяжёлое, а дышит он так, словно бежал долго и издалека. Рядом, снизу, раздался быстро оборвавшийся хрип. Силин, пошарив левой рукой по мягкой шинели, наткнулся на плотную полосу портупеи и вспомнил, ради чего оказался в подъезде. Выпустив трубу, он торопливо нашёл кобуру, расстегнул её и почувствовал пальцами холодную ребристость рукояти пистолета. Тяжесть оружия, тугая, сконцентрированная смерть, живущая в этом металле, не обрадовала его, а почему-то заставила содрогнуться. Трясущимися руками Нумизмат расстегнул сумку, сунул туда пистолет и попятился назад, по-прежнему не поднимаясь с колен. Сбоку что-то звякнуло, Михаил нервно пошарил рукой, подхватил трубу и наконец-то поднялся на ноги. До самой двери он пятился, почему-то боясь повернуться спиной к тому, кого оставил на лестничной клетке. На пороге он чуть не упал, а двадцать метров до собственного подъезда пробежал бегом…

 

10. ПРОЩАНИЕ С ПРОШЛЫМ.

«…Да, все было именно так, — думал Нумизмат, продолжая отрешённо

лежать на кровати. — Я ни в чем не виноват. Они сами довели меня до такого состояния, что мне приходится убивать. Я жил тихо, мирно, никому не мешал, занимался своим любимым делом. Это они все — Гарани, Филипповы, само государство, — все они виноваты в совершённом мною убийстве. Если бы государство держало уголовников в тюрьме, то никто не позарился бы на мою коллекцию. А если бы Филиппов занялся делом всерьёз, то мне бы не пришлось самому раскручивать его, искать оружие для того, чтобы выбить из этого жирного уголовника хоть какие-то сведения о коллекции.»

Открыв глаза и повернув голову, Силин снова увидел перед собой воронёную сталь оружия. Самый обычный пистолет Макарова. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как он держал подобную штуку в руках, ещё в армии. Силин нажал на кнопку, и вытащил обойму. Несколько секунд Нумизмат смотрел на короткие, тупорылые патроны, затем вставил обойму на место. Передёрнув затвор, он поставил оружие на предохранитель. Это простое действие вернуло ему спокойствие и хладнокровие. Силин сразу вспомнил, что в кобуре должна была оставаться вторая, запасная обойма. Тут же возникло сожаление, что он забыл прихватить её. Но появилась и другая мысль — о том, что творится сейчас в соседнем подъезде…

Нумизмата словно подбросило пружиной. Подскочив к окну, он осторожно выглянул из-за штор. Вопреки его ожиданиям, рядом с соседним подъездом не стояло ни «скорой», ни милицейского «воронка».

«Ну конечно, там же одни пенсионеры живут, ложатся спать в восемь вечера, а Катька, та вообще дрыхнет, как медведь зимой», — подумал Силин. О сонливости Бобика ходили целые легенды. Однажды милиционер целый час наяривал кулаком в дверь, но так и не смог разбудить свою дражайшую половину. После этого участковый именно Силина попросил изготовить дубликаты ключей, те самые, что в последние мгновения жизни держал в своих руках.

Минутная успокоенность Михаила снова сменилась тревогой.

«Черт, а чего я сижу и жду!? У меня же и пистолет, и труба эта чёртова в квартире. Если они придут с собакой, то это — тридцать секунд до тюрьмы!»

Запаниковав, он стал лихорадочно укладывать в сумку пистолет, свитер, потом опомнился, сунул оружие в карман куртки, усилием воли сосредоточился и, посидев ещё минут пять за столом, уже не спеша начал собираться.

На самое дно сумки Силин положил завёрнутую в полиэтиленовый пакет чёрную тетрадь. Из тайничка под столом достал небольшую шкатулочку, в которой хранил свой «золотой запас»: два золотых царских червонца, небольшой слиток серебра, отлитый из сломанных серебряных ложек и контактов с выдранных магнитных пускателей. Ещё три золотых обручальных кольца он нашёл, роясь в развалинах старых домов. Те же самые руины подарили ему большой серебряный нательный крест. Снимать ордена и медали со знамени Михаил не стал, это заняло бы слишком много времени. Он просто свернул стяг и уложил его в сумку. Вовремя вспомнил про документы, небрежно сунул их в боковой карман. Весь груз сверху придавил гвоздодёром.

Одеваясь, Силин натянул на себя как можно больше тёплых вещей: двое трико под джинсы, две рубахи, плотный, двойной вязки водолазный свитер, ещё один свитер уложил в сумку. Надев куртку, вспомнил про фонарик, сунул его в карман.

Уже совсем одетый, он вышел на середину комнаты, медленно оглядел её, переводя взгляд с одной вещи на другую. Тоска подступила к сердцу. Огромный стеллаж с литературой по нумизматике, бонистике, истории русского мундира, со справочниками, атласами, энциклопедиями. Рядом старинный двухтумбовый стол, заваленный столь милым сердцу хламом. Небольшой сверлильный станок, сделанный им из обычной дрели, коробочка со свёрлами, ящик с другими инструментами. Время от времени он сам начинал изготавливать копии монет. Обычно делал гипсовый слепок, с него форму и отливал монету из сплава олова с серебром, а уж потом шлифовал или дочеканивал её в зависимости от качества отливки. С месяц назад Михаил решил изготовить монету, какой у него не было, самую большую золотую монету в истории человечества. В средневековой Индии махараджа со странным именем Схан-Яхан чеканил монеты весом 220 граммов и диаметром 135 миллиметров. Называлось это золотое чудовище «мохур». Силин в этот раз отлил заготовку из чистого свинца, чтобы она и весила соответственно. С одной стороны он уже выгравировал бормашинкой изящную непонятную вязь азиатских букв. Увеличенные фотографии оригинала висели на стенде рядом со столом.

Михаил взял в руки заготовку монеты, потом бросил её на стол, подошёл к заветному бюро, чуть помедлив, осторожно потянул на себя верхний планшет. Он долго смотрел на красный бархат, словно могло произойти чудо и сквозь него медленно проявились бы разнокалиберные и разноцветные кружочки заветных монет. Но чуда не произошло. Ещё месяц назад Силин мог запросто заплакать, глядя на этот сиротский красный бархат. Сейчас слез не было. Нумизмат перешагнул черту, плакать теперь будут другие.

Так и не задвинув планшет, Силин развернулся, закинул на плечо сумку, зайдя в ванную, уже без всяких эмоций прихватил высохшую трубу и, не оборачиваясь, покинул квартиру, в которой прожил пятнадцать самых счастливых лет своей жизни.

Выйдя на улицу, Нумизмат обнаружил, что идёт дождь. Это его обрадовало.

«Может, следы размоет, собака след не возьмёт», — подумал он. Глазами он поискал лужу, куда можно было бы бросить проклятую трубу, но все они показались слишком мелкими. Решение пришло само собой. Подойдя к первому подъезду, Михаил положил трубу обратно в ту же самую кучу.

«Ну, пусть теперь ищут орудие преступления», — усмехнулся он про себя. Нумизмат оглянулся на входную дверь, и, странное дело, его с неумолимой силой потянуло зайти посмотреть, как там и что. Сначала он ужаснулся этому чувству, потом вдруг вспомнил о запасной обойме.

Затаив дыхание, он осторожно открыл чуть простонавшую несмазанными петлями дверь, на цыпочках преодолел тамбур, миновал вторую дверь, скрипнувшую тоном чуть выше и очутился в кромешной темноте. Вытащив из кармана фонарик, Силин долго не решался его включить. Им владел не страх, нет, что-то другое. И ещё мешал запах. Лишь включив фонарик, Силин понял, что это был запах крови.

Луч фонарика сразу уткнулся в голову милиционера. Тот лежал на животе, но лицо, залитое кровью, было повёрнуто как раз к Михаилу. Это оказалось так неожиданно и жутко, что Нумизмат чуть было не выронил фонарик. Едва справившись с собой, он нашарил лучом света кобуру, нагнулся и вытащил из неё обойму. И тут услышал под собой, снизу, короткий, слабый стон. Михаила словно парализовало. Из памяти всплыло то, что скрывала тёмная штора бешенства: как он бил и бил уже лежащего Жучкова изо всех сил трубой по голове. И бил не раз и не два — десятки раз, а милиционер, оказывается, ещё жив!

«Боже мой, у него же вся голова должна быть всмятку!» — простонал про себя Силин. Несмотря на холод, он обливался потом.

С трудом, но он все-таки разогнулся. «Надо добить», — мелькнула мысль, и Нумизмат подумал, что зря избавился от трубы. И тут же понял, что уже не сможет вот так, как час назад…

Немного постояв, он растегнул сумку и достал гвоздодёр. Фонариком посветил не на лицо Жучкова, а на его шинель. Надо было повести лучом чуть влево и ударить, но Михаил так и не смог этого сделать.

Время шло, милиционер больше не издавал ни звука, и, вытерев рукавом пот с лица, Силин принял соломоново решение: «Ладно, сам сдохнет!»

Он спустился со ступенек, потушил фонарь, сунул его в карман. Даже здесь, за двумя дверями, было слышно, что дождь усилился. Михаил хотел было уже положить в сумку гвоздодёр, но тут услышал где-то совсем рядом чьи-то голоса и смех.

Он стремительно отпрянул в сторону от двери, под лестницу. В ту же секунду в тамбуре затопали ноги, Силин слышал тяжёлое дыхание вошедших людей, представлял, как они стряхивают с себя небесную влагу. Сейчас они войдут, начнут подниматься вверх и неизбежно наткнутся на тело милиционера. Сердце Михаила стучало так сильно, что он слышал удары пульса у себя в голове. В руке он по-прежнему сжимал гвоздодёр.

«Их двое, — подумал он. — Войдут, сделают пару шагов — они ещё будут в этой тьме как слепые котята. Тогда я и ударю, сначала одного, потом другого.» Как ни странно, к нему вернулась решимость. Сейчас Нумизмат без раздумий снова пошёл бы на убийство, он уже превратился в зверя и спасал свою жизнь.

Но те двое, за тонкой фанерой дверей, почему-то никак не хотели переступить порог подъезда и вообще странно притихли. Силин не понимал причины этой задержки. Наконец за дверью раздался молодой мужской голос:

— Мы сегодня дойдём до дому?

В ответ ему прозвучал приглушённый девичий смех:

— Ну, если ты будешь целоваться в каждом встречном подъезде, то никогда.

— Нелька, тебе все одни смешки! Как ты умудрилась оставить у Копаевых зонтик, не понимаю? Я промок насквозь!

Невидимая Силину Неля ответила на это обвинение все тем же грудным смехом. А парень все никак не мог успокоиться:

— Я же тебе говорил, пошли домой, а ты — нет, посидим ещё. Ты этот фильм уже три раза видела. Юлька с Семёном спят давно, а мы второй час домой шлёпаем. Да ещё под дождём.

— Ну, когда мы вышли, дождя ведь не было, — капризно ответила девушка. Затем, понизив голос, она зашептала что-то неподвластное уху Силина.

— Ага, это только в кино хорошо, — недовольно ответил парень. — Тоже мне, Ким Бессинджер! У меня скоро от холода уши отвалятся, а ей лишь бы потрахаться.

— Бедный Романчик! — Силин услышал звучный шлёпок поцелуя. — Ладно уж, побежали!

Хлопнувшая входная дверь оповестила Нумизмата, что выход для него свободен. Со вздохом он опустил «фомку» и устало мотнул головой.

«Ходят тут разные. Нелька и Ромка, молодожёны хреновы! И носит их по ночам. Замочил бы их сейчас, как Ромео и Джульетту, вот забавно бы было!»

Он знал обоих, они выросли в этом же дворе, на его глазах. Недели две назад они сыграли наконец-то свадьбу и сняли комнату в старом бараке в самом конце тупика.

Сунув «фомку» в сумку, Силин вышел из подъезда, поднял воротник и, ещё больше ссутулившись под ударами чёрного ночного дождя, торопливо направился в сторону «Золотого бара».

 

11. В СТОЙКЕ.

В эту ветреную и дождливую ночь машин у бара резко поубавилось, но Силин с облегчением увидел среди них длинный «понтиак» Гарани.

«Выздоровел, слава Богу!» — возблагодарил Господа Михаил за дарованное своему врагу благополучие.

Но уже через час Силин проклинал все на свете: Гараню, Господа Бога, этих заевшихся сволочей с толстыми кошельками. Шёл четвёртый час ночи, но никто из завсегдатаев не покинул бара. Михаил промок, казалось, до самого позвоночника. Шляпа, куртка, крона дерева, давно сбросившая листву, оказались бессильны против настоящего потопа с небес. Все предыдущие ночи показались Нумизмату лишь прелюдией сегодняшнего проклятия. Крупная дрожь беспрерывно била его тело и заставляла зубы выстукивать что-то похожее на последную телеграмму тонущего «Титаника». Он попробовал подойти к окну кухни и согреться от идущего от него тепла, но ветер как раз дул сбоку, и Михаилу даже не удалось отогреть руки.

Старые «Командирские» со светящимися стрелками показывали четыре утра, но ни одна машина так и не отъехала со стоянки. Силин недоумевал. В холод время тянется особенно медленно, он пытался продумать, как попасть в бар и очутиться наедине с Гараней, но, казалось, даже мысли замёрзли в голове у Нумизмата.

Наконец пятнадцать минут пятого шумная толпа вывалилась из бара, выпустив с собой на улицу и грохот ритмичной музыки. Два десятка пьяных, счастливых, разгорячённых хозяев новой жизни ещё минут десять хороводились по стоянке. Кто-то все никак не мог наговориться, двое пытались петь, еле выговаривая слова. Вся эта уголовно-торговая братия и раньше собиралась в «Золотом» не на собрание общества трезвости, но сегодня они превзошли самих себя.

Потихоньку стоянка пустела. Две машины, разворачиваясь, умудрились столкнуться, раздался удар, звон разбитого стекла, ругань, но ни из «рено», ни из «опеля» никто не стал качать права, выяснять, кто прав, а кто нет. Со второй попытки автомобили все же разъехались и устроили по ночным улицам небольшие автогонки.

«Ну не дай боже кто-нибудь попадётся им по дороге», — подумал Силин, прислушиваясь к удаляющемуся реву моторов.

Вскоре на стоянке осталось только четыре машины и небольшая кучка

людей. Один из них — Силин разглядел, что мужик очень невысокого роста, — твердил как пономарь:

— Арсланчик, ты молодец, ты настоящий джигит! Арсланчик, ты….

«А, значит Арслан Вахабов гуляет. День рождения. Теперь понятно.»

Силин знал этого кавказца. Тот уже лет десять как жил в Свечине, и Михаилу довелось строить ему особняк. Не то чеченец, не то адыгеец, Арслан владел несколькими магазинами и небольшим водочным заводиком, снабжающим город пластиковыми пакетами с потрясающей дрянью, зато по очень низкой цене. В чем-то жители Свечина должны были быть благодарны этому кавказцу. Не один десяток совсем уж безнадёжных алкоголиков с помощью вахабовской «Росинки» отправились на постоянное место жительство в мир иной. Знающие люди говорили, что безопаснее пить денатурат, чем эту сивушную гадость.

Кое-как жена утащила, наконец, лысоватого поклонника Арслана к своей «десятке». Вскоре после этого отбыл со своей светловолосой дамой и сам водочный король. На стоянке осталась машина Гарани да чуть подальше, с противоположного края, автомобиль бармена.

Силин решил переменить позицию и пробрался под окна кухни. Поварихи в этот день не перемалывали отсутствующим косточки, а с шумом и грохотом мыли посуду, сопровождая все это бурным матом. Затянувшееся застолье выбило их из обычного распорядка дня. Если бы сбылись все их «благие» пожелания, то Арслан и остальная весёлая братия погибли бы очень скоро и в страшных мучениях.

— Официанты уже ушли!

— Везёт козлам, живут здесь по соседству.

— Все, девки, пошли, десять минут до автобуса осталось! Если на этот не успеем, то до шести торчать придётся.

По голосу Силин узнал свою «благоверную». Усмехнувшись, он осторожно потрогал решётку. Та чуть качнулась, и Михаил успокоился. Значит, никто ничего не заметил. Окно, по своему обыкновению, поварихи оставили открытым. Вскоре, минут через пять, Силин услышал где-то в глубине бара отдалённые голоса, звуки шагов. Продолжала звучать музыка, правда потише. Нумизмат решил, что пора, и потянул низ решётки на себя и вверх. Он ожидал жуткого скрежета, лязга металла, но жалюзи лишь слабо скрипнули и согнулись в дугу, оставив достаточно места, чтобы в образовавшуюся щель смог проникнуть даже такой объёмный человек, как Силин.

Михаил подтянулся и осторожно проскользнул в тёплое пространство кухни. Ему надо было переждать, пока глаза привыкнут к темноте, но Силин шагнул вперёд и сразу же задел ногой какой-то солидный алюминиевый бак, отозвавшийся на столкновение с плитой гулким, приглушённым грохотом. Нумизмат тут же перекинул сумку за спину и достал из кармана пистолет. Со стороны зала по-прежнему доносилась музыка, и Михаил надеялся, что она поможет скрыть его ошибку.

Но человек, сидевший в баре за своим персональным столиком в углу, все же услышал этот странный, неестественный звук. «Крысы? — подумал он. — Странно, раньше вроде не было, да и девки только что ушли».

Он взглянул на шофёра, Алёшку, но тот столь глубоко задумался над своим ходом, что Гараня не стал его тревожить. Парень и так безнадёжно проигрывал ему партию. В отличие от сегодня отсутствовавшего постоянного партнёра Гарани по играм телохранителя Гошки, шофёр прилично играл только в шахматы, но до уровня хозяина все же недотягивал. Игоря-Гошку Гараня для того и держал, чтобы тот помогал по ночам преодолевать проклятую бессонницу. Из всей многочисленной «гвардии» хозяина бара Игорь отличался наибольшим интеллектом.

Стукнула входная дверь, и через пару секунд в зале появился рослый парень, одетый скорее как посетитель бара, а не как швейцар-вышибала. Строгий тёмный костюм, чёрный узкий галстук, только на лацкане значок цвета золота с изображением американского доллара — фирменная эмблема бара.

— Эх и погодка на улице! — заявил парень, стряхивая с волос капельки дождя и поёживаясь. — Льёт как из ведра. Девки еле на автобус успели, он уже с горы ехал.

— А чего это ты кинулся им помогать? — слегка насмешливо спросил Гараня, впрочем, больше иронизируя над своим партнёром по шахматам, чем над галантным вышибалой.

— Да Мироныч сегодня работает первым рейсом, старый козёл. Я ещё когда в автопарке работал, раз ему морду бил. Жена у меня на первую электричку спешила, а он не остановился, гад.

Охранник подсел было к столу, но хозяин его остановил.

— Не садись, Винт, сходи посмотри на кухню, крысы, что ли, там бегают. Гремело что-то.

Тот легко поднялся, на секунду задержался, шепнул что-то на ухо шофёру. Алексей в ответ только брезгливо поморщился.

— Отстань! Думал я уже, не пролазит.

— Ну что, сдаёшься? — спросил Гараня.

— Лева, ты с хозяином лучше в картишки перекинься. В буру, — хохотнул, уходя, Винт.

Шофёр только скривился. Гараня в своё время начинал каталой и навыков со временем не утратил, так что играть с ним в карты было уж совсем безнадёжной затеей. Поразмыслив, Алексей открыл было уже рот, чтобы признаться, что сдаётся, но не успел. Гулко и резко в зале грохнул выстрел.

Кое в чем Винту не повезло, он нарвался на выходящего из кухни Силина, но в остальном виноват был сам. Увидев в руках странного человека, появившегося из-за ширмы, пистолет, Винт не остолбенел, не задумался ни на секунду, просто рванулся вперёд, стараясь выбить из рук незнакомца оружие. Так всегда делал его любимый Шварценнегер. Но предохранитель на пистолете Нумизмата был снят, нервы Михаила взвинчены до предела, и палец на спуске дёрнулся сам, реагируя не на приказ мозга, а на движение врага.

Пуля попала ретивому охраннику в грудь, остановив это глупое движение и отбросив тело назад. Теперь только пять метров пустого пространства отделяли Силина и Гараню.

Первое, что понял Гараня: человек, только что выстреливший в его вышибалу, промок до нитки. От воды даже полы несуразной чёрной шляпы опустились вниз, с длинных волос и бороды текла вода. Несмотря на выстрел и тело на полу в луже крови, Гараня не испугался, а только удивился. Этот высокий, нескладный человек никак не походил на профессионального убийцу, тех он видел немало. Партнёр Гарани по шахматам, с изумлением смотревший на происходящее, дёрнулся в сторону, но хозяин тихо сказал ему:

— Сиди!

Парень застыл на месте, и вовремя. Ствол пистолета уже смотрел на его подбритый висок. Обойдя тело на полу, Силин приблизился к застывшим в статичной позе шахматистам. Он выстрелил бы и второй раз в этого дёргающегося парня, нажать на курок оказалось гораздо легче, чем бить тяжёлой железякой по голове. Но парень одумался, и Нумизмат потребовал:

— Сядь с ним рядом.

Лешка взглянул на хозяина, тот чуть кивнул головой, и шофёр перебрался на стул рядом с Гараней. Теперь оба оказались под прицелом Силина, напряжение чуть спало, и Нумизмат наконец рассмотрел лицо человека, лишившего его коллекции. С первой же секунды Михаил очень невежливо обозвал негласного хозяина города Жабой. Это было неэтично, но похоже. Большое, грузное тело гармонично дополняла круглая голова с круглыми же навыкат глазами, к тому же украшенными мощными отёчными мешками. Что удивило Силина, так это спокойствие в тёмных глазах хозяина бара. Парень, сидевший рядом с ним, трясся от страха, а Гараня только пристально разглядывал Нумизмата да поглаживал указательным пальцем небольшой шрам на подбородке: старая, въевшаяся в кровь привычка. В желтоватом свете настольной лампы его лицо казалось неестественного пергаментного цвета.

Пауза затягивалась. Молодой парень рядом с хозяином ничего не мог понять, он нервничал, ёрзал на стуле, поглядывал то на Гараню, то на придурка с пистолетом. А Анатолий Гаранин все пытался понять, что за человек стоит перед ним? Убить случайно может любой, но был ли этот выстрел случайным? Способен ли он продолжить и осознанно лишить человека жизни?

А Силина остановило другое. Он вдруг понял смысл фразы, сказанной Васяном: «Взять на стойку». Просто надо показать характер, как вчера на улице те две собаки, Чифир и овчарка. Поэтому Нумизмат не спешил, у него даже озноб прошёл, и пистолет в руке не дрожал. Впрочем, не владение оружием сейчас было главным. И Гараня это понял. Взгляд его тёмных глаз словно потух, он опустил веки и ровным голосом спросил.

— Что тебе надо?

Силин открыл было рот, но вопрос, так долго занимавший его мозг, не прозвучал. Что-то мешало, и Михаил сказал совсем другое:

— Выключи музыку.

Гараня не удивился. Повернув свою монументальную голову к шофёру, он приказал:

— Сделай.

Лешка, торопливо схватив со столика дистанционный пульт управления, направил его в сторону огромного музыкального центра. Звук исчез, в последний раз стремительно пробежались по цветомузыке и погасли огоньки. Нахлынувшая тишина болезненно подействовала и на Силина, и на Гараню. У второго был ещё один повод недовольно скривиться. Этот дурак Лешка ничего не понял. За соседним столиком, буквально в двух метрах от них, в пиджаке шофёра, висевшем на спинке стула, лежал пистолет, официально зарегистрированное оружие. Как бы красиво сработал сам Гараня: встал, по ходу вытащил пистолет, отключил музыку и уже оттуда, сбоку, двумя выстрелами покончил с этим нежданным визитёром.

«Гошка бы, тот сообразил, — подумал Гараня. — А этот гаврик ещё глухой, бестолковка на шее, а не голова.»

— Так что тебе надо? — снова повторил хозяин бара своим низким, хрипловатым голосом.

— Куда и кому ты отправил мою коллекцию?

Силину показалось, что голос его прозвучал сипло и сдавленно, так всегда бывает, когда готовишься сказать что-то слишком долго.

— Какую ещё коллекцию? — изумился Гараня, и Михаил понял, чтотот действительно не понимает, о чем идёт речь.

— Монеты, — коротко пояснил Нумизмат.

«Надо гнать дуру, — подумал Гараня. — Тянуть, тянуть время, все отрицать…»

Додумать он не успел. Его опять подвёл Алексей.

— А, эти, монеты-то? — обрадовался он. — А я думаю, про что такой шухер…

Договорить он не успел. Коротким, резким движением левой руки Гараня так врезал парню по шее, что тот улетел далеко в сторону, с грохотом собрав на своём пути соседние стулья и пару столиков. Зазвенело разбитое стекло, погасли две фигурные лампы, в баре стало гораздо темней. Силин, снова вскинувший пистолет на вытянутую руку, переводил оружие то на Гараню, то на поднимающегося шофёра.

— Садись на место, — велел Силин ошеломлённому парню. Тот, потирая шею и косясь на хозяина, поставил свой стул и уселся чуть подальше чем прежде.

— Заткни грызло, фазан! — прошипел ему хозяин. Гараню снова обозлило то, что парень и в этот раз не воспользовался случаем и даже не вспомнил про пистолет. А ведь сшиб он Лешку удачно, тот как раз приземлился около нужного стула. Одно движение — и «пушка» была бы в его руках.

«Эх и лох! Что значит зоны не топтал…»

— Хорош болтать, — прервал эту небольшую разборку Силин. — Коллекцию заказал ты. Кому ты её отправил в Железногорск?

Гараня усмехнулся.

— А почему это я тебе все должен за так пропеть, я что, уже в СИЗО?

— Хуже, — усмешка передёрнула теперь лицо Нумизмата. — В камере смертников. Считай, что уже «лоб зелёнкой помазали».

— Неужели сможешь? — заинтересовался Гараня.

— Конечно.

— Тогда замочи его, — толстым пальцем Гараня ткнул в сторону шофёра. — Вот тогда я тебе поверю.

Силин на несколько секунд задумался, потом понял, что старый вор берет его на понт. Парень что-то знал про коллекцию, и убивать его сейчас было глупо. Михаил собирался сказать об этом Гаране, но тут неожиданно сзади Нумизмата раздался слабый стон. Двумя руками держа отяжелевший пистолет, Силин коротко взглянул вниз. Да, это подал признаки жизни неудачник Винт. Пуля прошла чуть выше сердца, пробив лёгкое, но здоровья у парня хватило бы на троих, он сумел приподняться. Кровь пузырилась изо рта, бессмысленные глаза ничего не видели. Парень сделал на полусогнутых ногах короткий шаг вперёд и снова упал, завалившись на пол как раз между Силиным и Гараней. Он и там все хрипел, пытался подняться. Силин посмотрел на вспотевшего, ничего не понимающего от страха Лешку и отрицательно покачал головой.

— Нет, Гараня, ты меня на понт не бери. Ну, а не веришь, что я тебя грохну, смотри, — и Нумизмат выстрелил в затылок раненого. Этот выстрел прогремел ещё внушительнее предыдущего. На секунду в душе Гарани вспыхнула радость и надежда. Ну неужели никто из этих долбанных пенсионеров не всполошится и не вызовет милицию?! Если музыка им мешала, а тут выстрелы!

«Надо тянуть время», — снова подумал он.

— Ну хорошо, доказал, — Гараня даже руки вверх приподнял. — Но мне-то какая радость с того, что я тебе все расскажу про твои поганые медяки? Ведь ты же меня после этого все равно грохнешь.

— Почему? — удивился Силин.

— Да потому, что корешок этот — мой перший друг, однокорытник. Я его не

сдам, хотя эта падла может, — палец Гарани снова указал на личного шофёра. — Но тогда я только звякну в Железногорск, и тебя менты по частям к следующему лету соберут вместе с подснежниками.

«А он прав, — подумал Силин. — Как же я над этим не задумывался?»

— Ты в шахматы играешь? — спросил Гараня.

— Да, — машинально ответил Силин.

— Ну, тогда поймёшь. Это вечный шах. Шаг вправо, шаг влево, один хрен — вышка.

Гараня говорил, а сам напряжённо прислушивался, не засвистят ли рядом с баром тормоза милицейского «уазика». Бесполезно. Сегодня ночью ему не везло, и старый вор это понял.

«Нет фарта, не идёт масть!»

— Ну кое-что ты уже сказал. Так зачем твоему корешку понадобилась моя коллекция? И за сколько ты её толкнул?

Гараня усмехнулся.

— Да ни за сколько. Навара я с неё не имел. Дружбан попросил, адресочек нарисовал. Как не помочь хорошему человеку?

Силин внезапно понял, что Гараня с ним играет, тянет время. Выругавшись про себя, Нумизмат обратился к Лешке:

— Ты отвозил коллекцию в Железногорск?

— А? Че? — сначала не понял тот, рубаха шофёра набухла от пота, он смертельно боялся обоих: и этого чудилу с пистолетом, и хозяина. Потом до него все-таки дошло: — Да, я.

— Адрес помнишь?

— Заткнись, козёл, пока ты молчишь, ты жив! — резко кинул шофёру Гараня. Парень снова замолчал, он переводил взгляд с Силина на Гараню и обратно и не мог понять, кого же ему слушать. Хозяин бара понял, что ещё секунда — и Лешка сдастся.

— Ну ладно, сам скажу, только перед этим последнее желание, раз уж мне «вышак» ломится. Лёша, налей-ка мне, сынок, стакан водки.

В этот раз к своему водиле Гараня обратился по-отечески, милостиво. Силин чувствовал, что идёт какая-то игра, но не понимал её смысла. Он кивнул головой, и Лешка, нерешительно поднявшись со стула, отошёл к соседнему столику, где стояло несколько бутылок и кое-какая закуска. Пока он там возился, Гараня спросил Силина:

— А что, эта самая коллекция для тебя так много значит?

— Все, — коротко ответил Нумизмат. Он никак не мог понять, что происходило с его собеседником. Тот как-то успокоился, повеселел.

— А знаешь, я тебя, пожалуй, понимаю, — тон Гарани резко изменился,

сейчас он не играл, говорил тихо и спокойно. — Я сейчас тоже потерял все. Семнадцать лет по нарам отвалялся, на «перо» три раза налетал, сколько били менты, свои, карцеры, «слоники», да ты, впрочем, «полукровка», не поймёшь. Пытки, в общем. Все прошёл, не «пономарь», зря звонить не буду. Когда вся эта старая накипь на меня накинулась, всех свёл к нулю. В городе теперь я хозяин. Дом мой видел? Конечно! Бар этот. А знаешь, он мне зачем? Бессонница у меня, спать не могу. «Колёса» глотаю — почки отказывают, вот здесь целыми ночами и кантуюсь, все на людях веселей. Пару часов покемарю в день — уже счастье.

Лешка принёс высокий стакан с тонкими стенками, блюдечко с лимончиком — знал вкусы хозяина. Тот по-прежнему мягко поблагодарил:

— Спасибо, Лёша. Давай и себе налей.

Парень нерешительно взглянул на Силина, тот не отреагировал, и Лешка опять отошёл к соседнему столику. Пока он наливал себе, Гараня продолжал:

— Водку жрать не могу — цирроз. Почки совсем отваливаются. Ты бабу мою не видел? «Мисс Урала», два года живём, а я все поверить не могу, что такие красивые суки на свете могут быть. Да только я уже забыл, когда её трахал последний раз. Я по врачам ходил с полгода, весь ливер мой перетрясли: рентген, УЗИ, томограф. Обещали лечить. И только один врач, лучший, там, в Москве, сказал честно: «Готовься помирать, Егорович. Год, может два, и все. И подыхать будешь долго и страшно.» Он мне рассказал, как это будет. И я тебе скажу, лучше уж «лоб зелёнкой».

Он обернулся к своему шофёру, поднялся со стула:

— Давай, Лешка, выпьем за упокой твоей души.

Сказав это, он долго цедил водку. И Силин и Алексей словно заворожённые следили, как Гараня все выше и выше задирал свой фасонистый тонкостенный стакан. Когда последняя капля прокатилась по его глотке, Гараня неожиданно резко ударил стаканом по краю стола и, прежде чем Силин успел вскинуть пистолет, полоснул оставшимся в руке осколком донышка Лешку по горлу. Кровь брызнула на белоснежную рубашку рекой. Секунду парень ещё стоял, затем схватился обеими руками за горло и, захрипев, повалился лицом вперёд.

Силин оцепенел, а Гараня смеялся. Вся его мощная, жирная туша тряслась от хохота, жабий, огромный рот блестел сплошным золотом вставных зубов. В довершение всего Гараня пальцем ткнул в сторону Нумизмата. И Силин не выдержал. Поймав на мушку это ненавистное лицо, он трижды нажал на курок. Уже через секунду он понял, что сделал это зря, именно на такую скорую смерть и рассчитывал спровоцировавший его уголовник!

Застонав от ярости, Михаил подбежал к туше Гарани. Опустившись на колени, убедился, что не промахнулся ни разу, и застыл в этой коленопреклонённой позе.

— Сволочь! — пробормотал он. — Уделал меня.

Сбоку все хрипел агонизирующий Лешка.

— Ни себе шанса не оставил, ни ему, — продолжал говорить сам с собой Силин. Он снова взглянул вниз на тушу Гарани и увидел торчащий из внутреннего кармана его пиджака толстый бумажник. Оживившись, он вытащил его наружу, открыл. Кроме денег, там была небольшая записная книжка.

«Может, здесь что найду, — с надеждой подумал Нумизмат и вспомнил про шофёра. — У него тоже может быть что-то записано, только где?»

Рывком поднявшись на ноги, Силин вихрем пронёсся по бару, раскидывая сваленые столы и стулья. Скоро Михаил нашёл пиджак несчастного водителя. Обшарив карманы, он обнаружил в них довольно много денег, небольшой импортный пистолет и только одну бумажку с короткой записью: «Ул. Ленина, дом семь, квартира один».

Пряча записку в карман, Силин подумал: «Кто знает, может, это и есть тот адрес».

Тут с улицы послышался посторонний звук. Нумизмат сначала не обратил на него внимания, но когда в дверь бара застучали, понял, что это был звук резко затормозившей машины. Последние три выстрела все-таки обеспокоили одного из ветеранов, и тот позвонил в милицию. Патрульные взяли бы Силина прямо на месте, если бы действовали чуть порешительней. Но они знали, чей это бар, и больше опасались не вовремя потревожить Гараню, чем выполнить свой долг. Никто из троих ментов не думал, что могут угрожать жизни хозяина «Золотого бара», скорее тот сводил с кем-то счёты. Они долго стучали в дверь, а когда догадались обойти строение и наткнулись на отогнутую решётку, было уже поздно. Силин к этому времени уже покинул здание. Переулками он спешил на вокзал.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Обухов.

(Запись вторая, твёрдым, крупным почерком.) «Я, квартальный надзиратель Обухов, Михаил Львов, седьмого ноября 1858 года был вызван в меблированные номера Сычина для производства дознания по поводу обнаружения мёртвого тела…»

Обухов не любил этот вертеп убожества и нищеты. Слава Богу, что в вверенном ему районе не было ночлежек для бродяг и нищих побирушек. Но хотя у Сычина народ селился и побогаче, был он и подлее. Мелкие воришки, прогоревшие коммерсанты да проститутки на закате своей карьеры. Поэтому и уголовные преступления здесь совершались часто, чересчур часто, с точки зрения квартального.

С некоторым трудом и с помощью извозчика Обухов вылез из узких беговых санок. Квартальному недавно стукнуло сорок пять лет, но за последние два года он сильно расплылся вширь, отяжелел, по свежему белому снегу ступал солидно и весомо, как истинный представитель власти. На крыльце его уже поджидал городовой Жмыхов. Подождав, пока его непосредственный начальник приблизится, он принял под козырёк и рявкнул во всю свою лужёную глотку:

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Обухов чуть поморщился. Жмыхов не только из городовых, но и, наверное, из всех столичных полицейских отличался самым свирепым и громогласным голосом. Квартальный им гордился, однако после подобных докладов у него долго звенело в ушах.

— Здравствуй, братец. Что тут у вас снова стряслось?

— Мёртвое тело, ваше благородие, в пятом нумере!

— Ну веди, показывай.

Жмыхов услужливо распахнул дверь одноэтажного приземистого, вытянутого в длину здания. Раньше здесь размещались конюшни гвардейского полка. Для лошадей построили более комфортабельное помещение, а это предприимчивый Сычин приспособил для проживания людского стада. Ещё на крыльце Обухов заранее сморщился. Может, это ему просто казалось, самовнушение, но чудился квартальному пробивающийся через все прочие неприятные запахи ночлежки сладковатый запах конского навоза.

Несмотря на эту гримасу брезгливости, по коридору квартальный ступал неторопливо, с некоторой монументальностью. Обитатели номеров уже знали о трупе и старались зазря не попадаться на глаза полиции. Лишь раз приоткрылась одна из дверей, высунулось наружу оплывшее лицо старого чинуши-алкоголика, но тут же исчезло внутри номера. Старика можно было понять. Обухов в этот момент представлял собой живое олицетворение незыблемой чиновничьей империи. Высокого роста, он особенно мощно смотрелся в своей подбитой лисьим мехом форменной шинели с пелериной, в высокой фуражке с красным околышем. Само лицо квартального надзирателя, широкое, словно забронзовевшее от многолетнего служения в полиции, украшалось бакенбардами и роскошными усами в стиле покойного Императора Николая Павловича.

У пятого номера квартального догнал вывернувшийся откуда-то со стороны сам Сычин, высокий, худощавый старичок с редкими бакенбардами, смешно топорщившимися вокруг продолговатого лица, и серыми, потрёпанными волосами на шишкастом лбу. При видимой угодливости и рвении, взгляд его никогда не скрещивался со взглядом полицейского, а постоянно перебегал с одного предмета на другой. Вот и сейчас он склонился перед Обуховым чуть ли не в пояс и запыхавшимся голосом поприветствовал:

— Доброго вам здравия, ваше превосходительство… Михаил Львович!

Обухов поморщился. Несмотря на постоянные внушения, домовладелец заискивающе продолжал именовать его не по чину, генеральским титулом. Этот явный подхалимаж коробил даже привычного к внушаемому им страху надзирателя.

— Экий ты, братец, однако тупоголовый! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не здоровался со мной не по чину, а ты все по-своему.

— Ну как же можно, любезный Михаил Львович! Вы ведь для нас даже не генерал-фельдмаршал! Отец родной!

Сычина можно было понять. Во власти квартального было прикрыть заведение, объявив его, допустим, воровским притоном. Вот и стелился старый лис ниже травы.

— Ладно, открывай номер, показывай, — прервал Обухов словоизлияния старика, кивая головой в сторону двери.

Тот с готовностью принялся отпирать номер. Навстречу приставу пахнула душная волна застоявшегося воздуха. Сычин забил в своём заведении все форточки, дабы жильцы зря не выстуживали помещение, а то ведь дрова в столице ой как недёшевы!

Расторопный коридорный притащил подсвечник, Сычин сам взял его в руки и шагнул вперёд. За порогом он сразу отошёл в сторону, пропуская квартального. Тот сделал два шага вперёд и, уже не сходя с места, начал осматриваться. Свечи при этом оказались очень уместны. Небольшие окна за десять лет существования номеров ни разу не мылись. Кроме того, эта сторона здания выходила на север, и сюда редко заглядывало солнце. В узкой, вытянутой в длину комнате размещались только стол, стул да железная кровать, на которой и лежало мёртвое тело. По старой привычке, Обухов сначала тщательно осмотрел комнату. На вешалке висела тощая студенческая шинель, фуражка со студенческой кокардой мединститута, форменная куртка, под ними стояли стоптанные сапоги.

То, что лежащий на кровати был студентом, пристав понял и по стопке книг на столе, чернильнице, паре нещадно раздрызганных гусиных перьев. Но Обухов все-таки спросил:

— Покойный числился студентом?

— Так точно-с! — ответил Сычин, по привычке кланяясь при этом.

— Кто его обнаружил первым?

— Истопник Федор. Пришёл топить «голландку», а тут закрыто. Я ему ключ дал, он открыл номер, вот-с… — Сычин показал рукой на кровать.

— Позови-ка его, — велел квартальный.

Поставив канделябр на стол, Сычин удалился, а полицейский начал рассматривать мертвеца. Тот лежал на спине, наполовину прикрытый одеялом, да ещё с накинутым сверху клетчатым пледом. Левая рука покойного свешивалась с кровати, рот остался открытым, так же как и глаза. Белое, бескровное лицо студента выражало явную муку. На подбородке и серой наволочке тощей подушки остались пятна засохшей крови.

Нагнувшись, пристав осмотрел открытую шею мертвеца, затем перевёл взгляд на грязную нательную рубаху студента. Тем временем Сычин вернулся с невысоким, коренастым мужиком, густо заросшим плотной чёрной порослью в виде окладистой бороды и лохматой причёски под горшок.

— Ты первый нашёл его? — спросил Обухов строго, но спокойно.

— Я, я, стало быть, — мужик неуклюже пригибался, словно порываясь

поклониться в пояс, в руках все время мял вытертый заячий треух. — С соседнего нумера жаловаться стали, дама одна. Печка у них одна на два номера, а уж три дня не топлено.

— Ничего здесь не трогал?

— Нет, как можно? Только дрова вот положил, все одно ведь потом топить придётся, — мужик ткнул треухом в охапку дров рядом с «голландкой».

Обухов несколько секунд пристально смотрел на истопника, тот не выдержал и отвёл взгляд. В этом квартальный не усмотрел ничего особенного, хуже, если бы было наоборот.

«Деревенщина, — решил он. — Недавно в столице».

— Когда прибыл в Санкт-Петербург? — спросил он.

— На Ильин день, — все так же неуклюже кланяясь, ответил мужик. — Отпущен барином своим, князем Оболенским на заработки. Пашпорт у хозяина.

Квартальный удовлетворённо хмыкнул. За двадцать пять лет службы Обухов хорошо научился разбираться в людях.

— Ну смотри мне, ежели соврал! Иди.

Мужик, сразу вспотев в нетопленой комнате, торопливо выскользнул за дверь. И тут же Жмыхов, неподвижной глыбой застывший в дверном проёме, пробасил:

— Дохтур прибыл.

— А, вовремя.

Вскоре в тесную каморку протиснулся невысокий, круглый, как снеговик, человек с колобкообразной лысой головой.

— Допрое утро, Михаил Львович, — заговорил он, сразу обнаружив явный немецкий акцент.

— Доброе утро, Карл Францевич.

— Што случился?

— Вот, мёртвое тело. Скорее всего чахоточный, но посмотрите сами.

Обухов уступил своё место у кровати судебному медику, а сам долго рассматривал письменный стол. Проворный Сычин уже принёс листок бумаги для составления протокола, новые перья. Но не это занимало полицейского. Кроме стопки книг, кувшина с водой, тарелки, на столе не обозначилось ни крошки хлеба.

— Сколько он не платил за постой? — спросил Обухов вившегося вокруг него вьюном Сычина.

— Месяц. Все, говорил, прислать должны, да никак.

— Кашлял ?

— Да, сильно.

«Едут со всей России в столицу без надлежащего дохода, а потом мрут как мухи от голода да чахотки. Этот тоже, видно, из этих новых, разночинцев.»

— Вы абсолютно прафы, любезный Михаил Львович. Именно чахотка, туберкулёз, — медик со значительным видом поднял вверх указательный палец.

— Ну что ж, — Обухов обернулся к Жмыхову. — Дроги прибыли?

— Так точно-с!

— Зови, пусть забирают, а нам с Карлом Францевичем ещё надо протокол писать.

Когда все формальности были исполнены и медик отбыл, Сычин неожиданно вкрадчивым тоном обратился к сидевшему за столом квартальному:

— Ваше превосходительство, имею до вас одно конфиденциальное дело.

Обухов медленно поднял на него взгляд, брови его удивлённо поднялись вверх. Жмыхов ушёл, сопровождая труп, в номере они остались одни.

— Ну, говори.

— Видите ли, господин квартальный надзиратель, — зачастил старичок, — в двенадцатом номере у меня второй месяц проживает одна дама, некая Соболевская, как она говорит, имеет дело до казённых инстанций. Судя по одежде, дама среднего достатка, а тут, чувствуется, совсем поиздержалась. Я вчера пришёл к ней с разговором — платите, дескать, или выселяйтесь. Она в слезы, нету у ней средств, а потом даёт мне вот это и предлагает купить.

Сычин порылся у себя в жилетном кармане и протянул Обухову большую монету, судя по цвету и размеру, рубль. Но поднеся её к глазам, пристав с удивлением увидел незнакомый ему профиль, а затем прочёл и надпись по кругу.

— Вот видите, какое чудо, — Сычин все суетился, все говорил. — Я спрашиваю её, что, дескать, это такое, а она твердит своё: больших денег эта монета стоит. Я бы, говорит, сама её продала, да не знаю кому. А тут ещё занедужила, ноги болят, сил хватает только по канцеляриям ходить…

— Где она? — прервал старика Обухов.

— Кто? — не понял Сычин.

— Эта ваша дама.

— В двенадцатом номере.

— Веди, — коротко велел квартальный, продолжая при свете свечей разглядывать диковинный рубль. Фальшивок на своём веку Обухов видел предостаточно, руку и глаз набил хорошо. Но в том, что эта монета из чистого серебра, он не сомневался ни секунды. И вес, и цвет металла соответствовали российскому стандарту. Качество оттиска также внушало уважение. Любой другой из полицейских чинов на месте Обухова просто передал бы монету на расследование, но квартальный был немного знаком с нумизматикой. Месяц назад умер его старый знакомец, аптекарь Косинский, сосед по квартире. Тот имел кое-какие диковинные монеты, а кроме того, располагал и каталогом генерала Шуберта с описанием подобной монеты. Станислав Косинский как приобрёл этот каталог, так все уши прожужжал Обухову про загадочный константиновский рубль.

Они прошли длинным коридором и остановились у одной из дверей. Сычин постучал.

— Кто там? — спросил слабый женский голос.

— К вам пришли, по поводу монеты, — отозвался Сычин, косясь на квартального.

— Входите, там открыто.

Обухов знаком руки велел Сычину удалиться и толкнул дверь. Увидев его форменную шинель и фуражку, из-за стола медленно поднялась тучная, высокая женщина с отёкшим морщинистым лицом. Бледно-голубые глаза её с тревогой смотрели на полицейского.

— Сударыня, я являюсь квартальным надзирателем данного района. Фамилия моя Обухов, Михаил Львович. С кем имею честь?

— Соболевская, Елена Леонидовна, — женщина говорила все тем же слабым, болезненным голосом. Было видно, что она хотела добавить что-то ещё, но как-то смешалась и умолкла.

Обухов удивился, что дама не назвалась никаким чином. Обычно вдовы, а квартальный ни минуты не сомневался, что, несмотря на отсутствие на левой руке кольца, стоящая перед ним женщина вдова, называются чином, в коем служил её покойный муж. «Коллежская секретарша» или «майорша». Люди более скромного сословия именовались мещанками. Но в Соболевской чувствовалась дворянская стать, и это молчание его удивило.

— Присядьте, сударыня, я знаю, у вас больные ноги, — милостливо разрешил Михаил Львович. После этого он продолжил разговор более официальным тоном.

— По каким делам находитесь в столице?

— Я приехала из Тобольска с ходатайством о предоставлении мне пенсии по

поводу погибшего в Крымскую кампанию сына, — заученным тоном отозвалась женщина.

— Ваш сын находился в Севастополе? — слегка смягчив голос, спросил квартальный.

— Нет, он сражался в войсках светлейшего князя Меньшикова. Погиб в бою.

— В каком чине?

— Поручик от артиллерии.

— Выражаю вам своё соболезнование, — склонил голову Обухов, впрочем, не сняв при этом фуражки. Затем он машинально, по привычке, сделал два шага влево, затем прошёл назад и, только выдержав паузу, протянул Соболевской странную монету.

— Скажите, сударыня, откуда это у вас?

Лицо женщины дрогнуло, но ответила она так же твёрдо, хотя по-прежнему тихим голосом.

— Эту монету подарил мне муж мой, Соболевский Алексей Александрович, ещё будучи моим женихом.

— Подобные монеты не имели хождения в Российской империи. И императора Константина Первого, изволю вам напомнить, не было.

— Да, я знаю. Как мне объяснял покойный муж, подобных монет было отпечатано всего несколько экземпляров. Произошло это в период междуцарствия, после смерти Александра Благословенного и воцарения Николая Павловича. В это время Алёша служил в Министерстве финансов чиновником по особым поручениям, — Соболевская торопливо открыла небольшую дамскую сумочку, обшитую мелким вытертым бисером, и протянула квартальному сложенный вчетверо листок. — Это собственноручное объяснение Алексея Александровича о том, как к нему попала монета.

Обухов быстро прочитал листок, задержал взгляд на подписи Соболевского и положил бумагу на стол.

— Как же вы после этого очутились в Тобольске? — спросил он.

— Алёшу перевели сначала в Сызрань, ну а потом уже в Тобольск, управляющим государственного банка, — пояснила Соболевская.

Обухов удивился.

«В такие места обычно отправляют за провинность. Карьера явно шла вниз. И зачем она хлопочет о пенсии за сына, ведь банкир даже в Тобольске как минимум на два чина выше в табели о рангах, чем поручик артиллерии? У его семьи и пенсия должна быть выше.»

— Мой муж умер в пятидесятом году, — как-то поспешно добавила женщина, и это отнюдь не развеяло недоумения Обухова.

— Меня заинтересовала эта вещичка, — квартальный надзиратель покрутил в пальцах монету. — Ваше счастье, что она попала именно ко мне. Любой другой полицейский чин просто бы завёл дознание по столь необычному случаю. А оно могло кончиться плохо, вплоть до заведения дела о распространении фальшивых государственных знаков.

Обухов значительно посмотрел на вдову. Соболевская явно растерялась, лицо её побледнело. Она никак не думала, что дело может повернуться подобным образом. Как раз на такую реакцию и рассчитывал чрезвычайно опытный в психологии квартальный. Сделав традиционных два шага влево и вернувшись на место, он нанёс свой главный удар:

— Я могу предложить вам за эту монету тридцать рублей ассигнациями.

— Всего лишь?! — вырвалось из уст вдовы. — Но Алёша говорил, что она стоит гораздо больше. Я рассчитывала её продать хотя бы рублей за… триста.

Обухов засмеялся. Делал он это тяжело, равномерно. У квартального даже лицо побагровело, перед глазами поплыли яркие извивающиеся светлячки, в голову ударил прилив крови, что с ним частенько случалось в последнее время. Отсмеявшись, он вытащил из внутреннего кармана шинели портмоне и положил на стол перед Соболевской три десятирублевых банковских билета.

— Берите, это все, что могу вам предложить.

— Но хотя бы ещё сто рублей! — умоляющим тоном попросила вдова. — У меня не осталось в столице ни друзей, ни родных. А мне жить в Санкт-Петербурге ещё как минимум два месяца, я уже и кольцо обручальное заложила в ломбард, последнюю память о муже.

Обухов отрицательно покачал головой:

— Увы, ничем не могу помочь. Желаю удачи в делах, мадам!

Квартальный сделал под козырёк, отвернулся и вышел из комнаты, скользнув цепким взглядом по фигуре Сычина, еле успевшего отскочить от замочной скважины. Полицейский сделал два шага вперёд, но затем обернулся к старику.

— А ты, милейший, запомни: три покойника за неделю — это слишком много! У тебя меблированные комнаты, а не лазарет. Смотри мне!

Произведя это внушение, Обухов покинул столь нелюбимое им заведение, пробормотав на ходу:

— И все-таки здесь воняет лошадьми.

А Сычин, проводив квартального взглядом, разогнулся, стёр с лица угодливую улыбку и без стука вошёл в двенадцатый номер.

В тот же вечер Обухов, облачённый в домашний халат, при свете шести свечей разглядывал в большую лупу своё приобретение. Позаимствовав у вдовы аптекаря медицинские весы, он уже убедился, что вес монеты соответствует выбитому номиналу. Удивило квартального, что на гурте монеты также присутствовала соответствующая надпись. В купленном у той же вдовы Косинского каталоге Шуберта про это ничего не было сказано. Но вглядываясь в чётко прорисованный профиль Константина, изображение орла, расположение цифр и букв, Обухов снова и снова убеждался, что это подлинник, а не кустарная подделка. За этим рублевиком явно просматривался Санкт-Петербургский монетный двор.

Отложив, наконец, монету в сторону, Михаил Львович откинулся на спинку стула и довольно улыбнулся. Приятное ощущение редкой удачи переполнило его душу благостной расслабленностью.

«Жалко, что поляк не дожил до этого дня, — подумал полицейский о

Косинском. — Вот бы я утёр ему нос. Впрочем, я и так перекупил его коллекцию. Тридцать старинных монет за пятьдесят рублей, весьма по-божески.

Надо бы ещё навести справки про этих Соболевских — нет ли тут какого подвоха».

В архив он сумел выбраться лишь через три дня. Подвернулась необходимость навести справки об одном попе-расстриге из Тобольска, задержанном в трактире за редкостное буйство с членовредительством. В этот же запрос Обухов вписал и Соболевского, а зная о сроках прохождения подобных бумаг в канцеляриях, квартальный в архив отправился сам. Имел он там кое-каких старых знакомых, так что тем же вечером опять у себя на квартире Обухов перечитывал полученную справку: «Коллежский асессор Соболевский А.А. за растрату государственных средств отдан под суд и лишён всех званий и чинов. Умер в тюрьме во время дознания по причине слабого здоровья, подорванного постоянным пьянством. Сын означенного Соболевского обучался в кадетском корпусе за казённый кошт. Выпущен из училища в 1854 году в чине подпоручика.»

«Теперь понятно, почему Соболевская вела себя столь странно», — подумал Обухов и аккуратно подклеил справку в чёрную коленкоровую тетрадь, позаимствованную им из казённой части. Ранее он туда же вклеил листок, полученный от Соболевской, тщательно, хотя и формальным языком, вписал подробности получения им монеты.

Обухов привык к педантизму в канцелярских делах, подобную привычку переносил и на личную жизнь. Уже засыпая, квартальный подумал: «Надо заказать для этой монеты особую коробочку. Все-таки вещь редкая».

Спустя три недели после того памятного торга Обухов неторопливо шествовал от своего дома к полицейскому участку. Чуть впереди него из переулка вывернули дроги на санном ходу с парой невзрачных лошадёнок, понукаемых оборванцем кучером. На санях что-то лежало, прикрытое дерюгой. Квартальный сразу понял, что везут покойника. Это негласно подтверждала внушительная фигура Жмыхова, двигавшегося рядом с санями. Оглянувшись и увидев своего непосредственного начальника, городовой приказал вознице остановиться и рявкнул своё звероподобное:

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

— Здорово, братец, кого везёшь?

— Покойницу нашли, ваш благородь, на Волчьем пустыре. Судя по всему, замёрзла.

— Покажи.

Жмыхов с готовностью склонился над дрогами, но предупредил:

— Лицо и ноги собаки объели, ваш бродь.

Зрелище было, конечно, ужасное, но Обухов в жизни видел и не такое. Посмотрев на красную маску, оставшуюся вместо лица, квартальный перекрестился, хотел было уже сказать, чтобы городовой прикрыл тело, но неожиданно узнал бисерную сумочку, навек зажатую в побелевших руках покойной. У Михаила Львовича даже рука застыла в последнем движении крёстного знамения, у левого плеча. Чуть растерянно он посмотрел на городового, потом спросил:

— Так ты думаешь, она сама замёрзла?

— Так точно, ваш бродь! Видите, — Жмыхов показал на странно согнутые ноги и руки покойной. — Сидела на пеньке, потом замёрзла и завалилась набок. А может, это её собаки свалили.

«Сычин все-таки выгнал её из своих вонючих номеров», — подумал Обухов, совершая ещё одно крёстное знамение.

— Ну вези её дальше, на съезжую. Я сейчас подойду.

Он ещё раз глянул на зажатую в руках покойной вытертую сумочку с остатками бисера и сделал разрешающий жест саням двигаться дальше.

Отстав подальше от печального обоза, Обухов остановился на перекрёстке, нашёл глазами кресты ближайшей церкви и, сняв свою форменную мерлушковую шапку, снова перекрестился. Впервые за долгие годы в душе у полицейского шевельнулось что-то вроде угрызения совести. Это чувство как-то притупилось под воздействием ежедневно встречаемой им мерзости и грязи. Уже уходя с перекрёстка, Обухов пробормотал себе под нос:

— Надо будет заказать молебен за упокой её души.

 

Часть вторая

 

1. СТУПЕНИ ВНИЗ.

Силин буквально в последнюю секунду успел вскочить на утреннюю электричку. Первые полчаса он простоял в тамбуре, народу было полно, в вагон не пробиться, да он и не пытался это сделать. Нумизмат боялся оказаться на свету при народе. Ему казалось, что все сразу поймут, что этой ночью он убил троих человек. Это было глупо, но никакие попытки разума не могли перебороть этот глубинный, подсознательный страх. Потом повседневная толкучка и обыденные разговоры пассажиров постепенно успокоили его, он даже задремал, привалившись спиной к подрагивающей стенке вагона. Слишком уж его вымотала физически эта чудовищная ночь. Когда пассажиры немного рассеялись, Нумизмату даже удалось сесть. Здесь, в тепле, усталость навалилась на него как чугунная плита. Он уснул в неудобной, неестественной позе, весь перекосившись в сторону прохода и лишь чудом не теряя равновесия.

Проснулся он растревоженный всеобщим исходом пассажиров на конечной остановке в Железногорске. Растирая затёкшую шею, Михаил пытался вспомнить оборванный сон, что-то неприятное, страшное, с кровью и белым снегом. Что это могло быть? Угрызения совести? Но он не чувствовал себя виноватым. Он думал по-прежнему со злостью и отчаянием: они, все те, кто вокруг, — они виноваты в том, что он сотворил. Его вынудили поступить именно так. Но тогда какого же черта ему снится эта кровавая ересь?

В подобных раздумьях он поднялся со всеми на виадук. Уже ступив на лестницу, ведущую вниз, Силин очнулся от своих раздумий и увидел две пары глаз, направленных персонально на него. Принадлежали эти глаза двум молодым парням, одетым в сизые милицейские шинели. Нумизмата мгновенно пронзило жуткое подозрение, что ждут они именно его. Правда, иногда оба милиционера поглядывали по сторонам, провожая взглядами наиболее симпатичных девчонок, но глаза их неизменно возвращались к Силину. А тот шёл все медленней и медленней. Толпа обтекала его со всех сторон, подобно воде в горном ручье, обтачивающей упавший туда валун. Каждая ступенька вниз давалась ему с трудом, тело словно задеревенело и не желало двигаться. Правая рука Михаила касалась кармана, где по-прежнему лежал пистолет, но у него даже не возникало мысли воспользоваться им, настолько его парализовал подступивший страх.

Михаил старался не смотреть на стражей порядка, но получалось все наоборот. Вот один из них поглубже затянулся сигаретой и бросил окурок в урну. До них оставалось не более двух метров, каких-то пять ступенек.

«Сейчас начнётся», — подумал Силин. Но вместо этого милиционер взглянул на часы и сказал своего напарнику:

— Пошли, Петро, наше время вышло.

Остановившись у начала лестницы, Михаил смотрел в спины уходящим стражам порядка, и нервная дрожь пробирала его ничуть не меньше, чем тогда, в ванной, когда он оттирал окровавленные руки. Он не думал, что ему будет так трудно жить с этим своим новым прошлым.

По улицам города Нумизмат шёл с чувством, что все прохожие смотрят только на него. У зеркальной витрины одного из магазинов он остановился. На него смотрел высокий угрюмый человек в нелепой серой куртке, с большой бородой, длинными, разбросанными по плечам волосами и в безобразной чёрной шляпе с обвисшими полями. Михаил ужаснулся. То, что он годами культивировал в себе — свою непохожесть, исключительность даже во внешнем облике, теперь работало против него.

«Господи, да я же как белая ворона! Все так и будут пялиться на меня. А если милиция ещё и на след напала, то это вообще труба! Меня задержит первый же патруль.»

Немного поразмыслив, Михаил все же успокоился.

«Нет, это вряд ли. Как они могут узнать? Раньше я не привлекался, отпечатков пальцев с меня не снимали. Нет, зря я волнуюсь.»

Но именно в это время в милиции уже точно знали, что Михаил Силин опасен для общества.

Все могло бы получиться иначе, тело участкового Жучкова обнаружили примерно в одно время со следами бойни в «Золотом баре». По случайности это дело досталось Филиппову. Стоя у подъезда под продолжающимся дождём, он наблюдал, как собака мучительно пытается взять след в разгулявшейся водной стихии. Точно такой же процесс происходил и в голове следователя. Филиппов чувствовал, что уже видел недавно этот самый адрес: «Короткий переулок, дом восемь, квартира семь». И лишь когда огорчённый кинолог подошёл сказать ему, что все напрасно, Филиппов вспомнил!

«Это же адрес того чокнутого коллекционера! Как его? Силина. Только у того квартира шесть, а у Жучкова семь.»

— Не, не получается, бесполезно… — начал было проводник, но Филиппов тут же прервал его:

— Ну— ка, попробуй завести её в соседний подъезд…

К их удивлению, уже в тамбуре собака встрепенулась и уверенно рванулась вперёд. Когда овчарка остановилась перед дверью с номером шесть, Филиппов не почувствовал радости. Наоборот, какое-то опустошение в душе.

На длительные звонки и стук в дверь никто не отвечал. А собака все рвалась вперёд, лаяла и царапала лапами железную дверь.

— Ну, что делать будем? — спросил кинолог.

— Дверь ломать надо, — посоветовал оперативник.

— Её фиг сломаешь, железо четырехмиллиметровое и замочек хитрый, — скептично хмыкнул проводник.

— Погодите ломать, — остановил спор Филиппов. Его уже мучили предчувствия больших неприятностей. — Ты поищи лестницу подлинней, — приказал он оперативнику, затем повернулся к кинологу и двум милиционерам. — А вы оставайтесь здесь. Схожу я, позвонить надо.

Спустившись вниз, он сел в патрульный «жигуленок» и запросил дежурную часть:

— Дежурный, это Филиппов. Есть ли за эту ночь происшествия с применением огнестрельного оружия?

— Да, с час назад убит Гаранин и ещё двое, прямо в «Золотом баре».

— Вот как, и кто там работает?

— Поморцев.

В это время появился оперативник, еле волочивший огромную деревянную лестницу. Филиппов крикнул ему, не выходя из машины.

— Залезь, посмотри в окно. Больше ничего не делай.

Через пять минут патрульная машина затормозила около «Золотого бара». Филиппов пробился через толпу милиционеров, экспертов, работников бара и, найдя у стойки следователя Поморцева, развернул его за рукав лицом к себе:

— Юр, давай спорить на литр водки, что я угадаю, из чего грохнули Гараню?

— Спорить с тобой я не буду, — рассмеялся следователь. Оба они были ровесниками, друзьями, прекрасно знали друг друга и уже долго варились в одном котле повседневного свечинского криминала. — Но так и быть, литр пополам. Валяй!

— ПМ.

— Точно, все гильзы от «Макарова».

— У тебя ещё что-нибудь есть?

— Все. Пальчики, отпечатки сапог…

— Ребристый протектор ёлочкой, размер сорок три!

— Верно, — с заметным удивлением кивнул головой Поморцев.

— Ну, тогда я тебе точно могу назвать убийцу нашего Аль-Капоне…

К десяти часам дня приметы Нумизмата были разосланы по всей области. Высокий, чуть сутуловатый, в чёрной шляпе, с длинными волосами и окладистой бородой.

Но к этому времени у Силина не было уже ни бороды, ни длинных волос. Единственное, он позволил оставить девчонкам из парикмахерского салона небольшие рыжеватые усы. Чёрную шляпу Михаил выбросил ещё до захода в парикмахерскую, в одном из магазинов купил кожаную кепку. Не вставая с кресла, Нумизмат долго разглядывал себя в зеркале, привыкая к новой внешности. Лишившись своего «библейского облика», он сильно изменился, помолодел, длинное лицо его уже не выглядело угрюмым. Усмехнувшись, Силин очень даже мило, с улыбкой распрощался с весёлыми парикмахершами.

После этого Нумизмат уже спокойно отправился по адресу, указанному в записке: «Улица Ленина, дом семь, квартира один».

 

2. О ВРЕДЕ ОТГУЛОВ.

Если бы Юрий Пахомович Зубанов знал, что его ожидает впереди, то никогда бы не совершил того, что сделал в девять часов утра. Среднего роста и средней полноты мужчина лет пятидесяти, с округлым приятным лицом и очень идущей ему лысиной, Юрий Пахомович долго колебался, но потом все-таки набрал на телефонном диске номер родного для себя учреждения, краеведческого музея. Услышав в трубке хорошо знакомую одышку директора, Зубанов усталым, больным голосом вяло сообщил ему:

— Валентин Николаевич, это Зубанов вас с утра беспокоит. Мне, конечно, очень совестно, но похоже, что я опять приболел. Да, боюсь, что снова вернулся грипп.

Спохватившись, Юрий Пахомович добавил в голосе некую гнусавость:

— Осень, что поделаешь, погода не радует. Я сегодня посижу ещё дома, если оклемаюсь, то завтра выйду. Пусть пока Валя меня подменит, я потом за неё отработаю.

— Конечно, конечно! — профессор Игнатенко был добрейшим, а главное, наивнейшим человеком.

Положив трубку, Юрий Пахомович улыбнулся. Про таких, как он, в деревнях говорят — смышлёный. Юрка в своё время действительно родился и вырос в деревне, но это было так давно. С трудом, в своё время, поступив и окончив пединститут, Зубанов обратно в деревню не поехал, а зацепился в городе на скромной должности экскурсовода краеведческого музея. Прошло двадцать шесть лет, а он продолжает работать на том же самом месте. Просто он вовремя понял, что напал на золотую жилу. Многолетнее вращение сообразительного паренька среди учёных историков и искусствоведов не прошло даром. Чем отличался Зубанов от первых и вторых, так это умением говорить, разговаривать и слушать тех, кто приходил в музей.

Всегда элегантный, улыбчивый, с живым дружелюбным лицом, Юрий Пахомович профессионально и интересно рассказывал обо всех экспонатах обширного музея. При этом он всегда исподволь подводил посетителей к одному, главному вопросу: «А у вас есть в семье что-нибудь редкое, старинное, красивое?»

И оказалось, что в полумиллионном Железногорске, несмотря на полное отрицание предыдущей властью всего дореволюционного, сохранились и старинные картины, и древние иконы, и предметы прикладного искусства, и пожелтевшие трудночитаемые книги с ятями и ижицами. С какой живостью Юрий Пахомович реагировал на простодушные признания экскурсантов! Он просто обволакивал человека своим обаянием, вниманием и заинтересованностью, сам напрашивался в эксперты, выспрашивал адрес, возможность прийти в удобное время. В назначенный час Зубанов появлялся на пороге всегда оживлённый, весёлый, с блеском в глазах и на элегантной лысине.

Если объектом внимания была женщина, тем более незамужняя, то он приходил с букетом цветов летом и с шоколадкой в кармане зимой. Что бы ни представили хозяева — старинную книгу без обложки или последнюю чашку некогда грандиозного чайного сервиза фабрики Кузнецовых, — любую вещь Зубанов встречал с восторгом. Он с благоговением перелистывал потрёпанные пожелтевшие листы, рассматривал на свет тончайший молочный фарфор, сквозь который было видно даже, как плещется внутри чашки жидкость. При этом он действительно много рассказывал хозяевам о данном предмете, и у тех возникало естественное желание узнать рыночную стоимость вещицы.

Здесь Юрий Пахомович разыгрывал целый спектакль. Он по новой перелистывал книгу, всматривался через лупу в клеймо фабрики изготовителя, щёлкал ногтем по фарфору, вслушиваясь, нет ли скрытых дефектов, долго и пристально вглядывался в подписи художников на картине, ковырял пальцем заднюю сторону иконы, а потом со вздохом заявлял владельцам что-нибудь неутешительное:

— Увы, если бы у книги присутствовали все листы… Увы, если бы сохранилась не одна, а хотя бы две чашки… Увы, этот автор не получил должного признания ни при жизни, ни сейчас… Икона, конечно, хорошая, но вторая половина девятнадцатого века, а в цене у нас 17-18-й века. Чем древнее, тем дороже. Музей, конечно, это не приобретёт, да и цены там, признаться, смешные. Ну, а рыночная цена…

После названной цифры владелец раритета, конечно, огорчался, а экскурсовод мило его утешал:

— Я бы на вашем месте вообще бы не расстался с такой прелестью. Все-таки это живая история. А впрочем, дело житейское, если надумаете продавать, вот вам мой телефончик, я сведу вас с людьми, которые это купят. Но только торгуйтесь с ними до конца. Не ниже названной цены! Кстати, а у ваших знакомых или соседей нет ничего подобного?

Шло время, порой дни, порой месяцы или даже годы, но неизбежно наступали для владельца старинной вещи совсем уж безысходные времена, и он звонил по оставленному Зубановым номеру. Вскоре в квартире появлялась тучная женщина с пышной чёрной шевелюрой и лёгкой одышкой. Придирчиво осмотрев предложенную вещь, дама называла цену гораздо ниже той, что установил добровольный искусствовед. Далее следовал торг, и не очень довольная скупщица получала предмет антиквариата по назначенной Зубановым цене. Некоторые потом даже звонили ему, благодарили. Они бы очень удивились, узнав, что эта женщина по совместительсту является женой Юрия Пахомовича. Супружеская пара не гонялась за уникальными вещицами, они брали своё количеством, хотя попадались и действительно ценные раритеты.

Но в этот день Зубанов просто разленился. Вчерашний праздничный набег на новый итальянский ресторан оставил на его холецистите уж очень сильное впечатление. Таскаться целый день по этажам с больной печенью Юрий Пахомович не пожелал, по этому поводу и сыграл на струнах чувствительной души своего начальника. Жена отправилась к основному месту работу — в стоматологию, никто теперь не мешал Зубанову, и он, приняв пару таблеток карсила, завалился на диван с грелкой на печени и с журналом по искусствоведению. Это сочетание быстро сморило его, вот почему дверной звонок, спросонья показавшийся слишком резким и пронзительным, заставил Юрия Пахомовича чуть ли не подпрыгнуть на диване и слегка озвереть.

— Какого черта? — бормотал он, нащупывая ногами тапочки и завязывая на поясе лямки роскошного китайского халата. — Ну, если это опять цыгане со своими дурацкими куртками….

Приоткрыв дверь, но оставив её на цепочке, Зубанов недовольно осмотрел высокого, улыбающегося человека на лестничной площадке.

— Вы, Юрий Пахомович? Здравствуйте!

— Здравствуйте, — не очень вежливо, но уже приходя в себя и заставляя собственное лицо улыбаться, пробурчал экскурсовод.

— Мне ваш адрес дал Щербенко, Аркадий Ильич. Я предложил ему несколько монет, две он купил, а с остальными послал к вам, вы ведь интересуетесь царскими монетами прошлого века для Польши?

— Да-да-да, — сразу оживился Зубанов, снимая цепочку. — Проходите.

Щербенко являлся главой местного нумизматического общества, владельцем одной из самых значительных коллекций, и экскурсовод нисколько не удивился такому посланнику. Зубанов действительно специализировался на монетах, выпускавшихся в царской России для окраин империи, он собирал все: ираклисы, тартхули, абазы Грузии, гроши и злоты Польши, пенни Финляндии, пары Югославии.

Не внушал Зубанову опасений и облик пришедшего: дружелюбный, улыбчивый, явно интеллигентный человек. Мало ли сейчас таких вынужденных продавать свои небольшие коллекции для того, чтобы выжить.

Очутившись в квартире и снимая куртку, Силин в очередной раз похвалил себя, что догадался заглянуть в собственную записную книжку. На собраниях нумизматов он не был года три, да и раньше-то не часто посещал клуб «товарищей по террариуму», но адреса руководства и специализацию их коллекций в своё время списал. А Зубанов давно уже входил в число лидеров этого движения.

— Вы сами коллекционируете или монеты к вам случайно попали? — спросил Юрий Пахомович, наблюдая, как гость что-то ищет в карманах куртки.

— Немного занимался, — ответил тот.

— Проходите в кабинет, — предложил хозяин и направился в глубь квартиры. А квартира четы Зубановых впечатляла: трехкомнатная «сталинка» с высоким потолком, раздельными комнатами, громадной кухней. Силин увидел в приоткрытую дверь лишь кусочек зала: инкрустированный слоновой костью журнальный столик из красного дерева, изящная оттоманка прошлого века с округлыми, зализанными формами, пара картин на стене — мастера русской классической школы, не из первого десятка, но подлинники. Виднелась так же часть большого зеркала в чёрной резной раме.

Не менее грандиозное впечатление производил и кабинет Зубанова. По преданию, за большим дубовым столом сиживал последний железногорский градоначальник. В комнате имелось пять часов, но из них шли только одни, напольные, в рост человека, из чёрного дерева, с мерно покачивающимся круглым латунным маятником. Загромоздившие очень большую столешницу подсвечники, статуэтки, чернильница в форме Амура, держащего сосуд с вином, не произвели на Силина впечатления. Зато старинные книжные шкафы с редчайшими книгами по искусствоведению и нумизматике заставили Михаила забыть о том, ради чего он сюда пришёл.

Ну, а в углу, у окна, стояло старинное бюро, лишь взглянув на которое, Нумизмат понял, что именно там Зубанов держит свою коллекцию.

«Может, и моя тут», — подумал Михаил.

— Ну-с, так что вы можете мне предложить? — спросил хозяин, открывая ящик стола и доставая большую лупу. Для Юрия Пахомовича, как и для Силина, нумизматика являлась единственной страстью. Женщины его не волновали, экскурсовод не пил и не курил, сбором старинной мебели занималась его жена, благо детей им Бог не дал, собак они не держали, а деньги в семье водились немалые. В радостном предвкушении нового приобретения Зубанов поднял голову и увидел то, что меньше всего ожидал увидеть: чёрный зрачок дула пистолета.

 

3. ПОСЛЕДНЯЯ ОШИБКА ЭКСКУРСОВОДА.

От лица хозяина дома начала медленно отливать кровь.

«Вот влип! — подумал он. — Неужели им уже донесли о ресторане?»

Язык экскурсовода, самый послушный и боевой орган, на какое-то время перестал повиноваться ему. А Силин молчал. Интуитивно он тянул паузу, как совсем недавно в баре. Лишь когда бледный человек в красном шёлковом халате с золотым драконом откашлялся, а потом спросил сиплым голосом: «Что вам надо?» — только тогда Нумизмат задал свой главный вопрос:

— Где коллекция?

— Какая коллекция? — изумился Зубанов.

— Моя коллекция. Только не надо врать. Её привезли сюда, в эту квартиру, где она?

Лишь теперь экскурсовод понял, с кем он имеет дело. «Боже мой! — подумал Юрий Пахомович. — Это же Силин! Без бороды я его не узнал!»

Сейчас он, скорее, согласен был на то, чтобы перед ним появился черт с рогами, а не Михаил Силин.

— Так где моя коллекция? — снова повторил Нумизмат.

— Её у меня нет. Была, была у меня, не скрою. Мне её привезли в

таком… разобранном виде. — Экскурсовод сопроводил эти слова округлым

жестом своих маленьких, холёных ручек. — Попросили все разобрать, систематизировать, составить каталог. Что, собственно, я и сделал. Забрали вашу коллекцию у меня буквально вчера. Признаться, хорошо заплатили.

Хотя Силин по-прежнему держал в руках пистолет, Юрий Пахомович, как ни странно, успокоился. Все-таки это был не бандит с большой дороги, а свой брат-коллекционер.

«Поговорим и разойдёмся с миром», — решил он.

— А вы, что же, не понимали, что принесли краденое? Сегодня меня грабанули, завтра вас, так и будем все это покрывать? — Силин пытался говорить спокойно, хотя его душила дикая злоба. Только вчера, ещё вчера коллекция была здесь, в этой квартире! Начни он поиски чуть раньше — застал бы её, вернул назад!

— Ну почему, я догадывался, что она, того… Но понимаете, у них были такие лица… — Зубанов сделал странный жест руками, словно пытался надставить себе плечи, — что отказаться было невозможно.

— Сколько их было?

— Привезли двое, а потом эти же двое и забрали. Крепкие такие парни, короткие стрижки… по-современному.

— Ну хорошо, — допытывался Силин. — Крепкие парни, а кто заказчик? Кто стоял за ними?

— Не знаю, они не представились ни в первый раз, ни в свои последующие визиты.

— Ты же говорил, что они всего два раза приезжали?! — повысил голос Михаил.

Он чувствовал, что эта скользкая сволочь что-то скрывает, уж слишком у экскурсовода бегали глаза.

— Ну да, как же… Через три дня они привезли планшеты и такое красивое бюро для них, из красного дерева, но в современном стиле.

Зубанов врал. Первый раз они явились к нему на работу. Один остался в коридоре, а в комнатушку, где Зубанов размещался с ещё двумя музейными работниками, вошёл один, невысокий, крепкого сложения парень с довольно симпатичным курносым лицом. Портила посетителя короткая стрижка, придававшая его лицу некую свирепость, а также извечная привычка жевать жвачку, на дух не переносимая экскурсоводом. Слава Богу, что в комнате в тот момент, кроме Юрия Пахомовича, не было никого, ибо парень начал разговор без лишних предисловий.

— Вы Зубанов? — спросил он.

— Д-да, я, — признался тот, с опаской рассматривая незнакомца. — А что вам нужно?

— Вы являетесь… — тут парень споткнулся, вытащил из кармана кожаной

куртки листок бумаги и почти по слогам прочитал: — ответственным секретарём Общества нумизматов?

— Да, верно, я занимаюсь этим на общественных началах.

— Скажите, — парень все в той же развязной манере плюхнулся на стул, — у кого в нашем городе самая клёвая коллекция монет?

— Какая? К-клёвая? — Зубанов даже поперхнулся от этого странного слова, произнесённого по адресу чудной науки, почти искусству.

— Ну большая, дорогая, какие ещё могут быть! — Парень заёрзал на стуле от нетерпения и отсутствия нужных слов для разговора с этим туповатым профессором.

— Смотря по каким параметрам. Многие собирают узкоспецифические коллекции, например, Россия до 1917 года, или наоборот, только иностранные монеты. А вы, что же, желаете сразу приобрести большую коллекцию?

— Ну да… в некотором роде приобрести, — в глазах бандита, а Зубанов уже не сомневался, с кем имееет дело, мелькнула явная издёвка. Это была толька искра, но хитрый экскурсовод понял все. Кому-то понадобилась хорошая коллекция монет, сразу и целиком. Отказываться дать адрес нельзя, это выйдет ему боком. Но и сдавать своих друзей, напарников по увлечению, ему тоже не хотелось. Свои, они и есть свои, не дай боже что пронюхают, репутация его погибнет навсегда. Надо было придумать что-то другое. И тогда Зубанов вспомнил свечинского отшельника. Из железногорских коллекционеров его собрание видел только сам Щербенко, мэтр и глава общества. Он специально ездил к Силину года три назад и вернулся в полнейшем восторге. Покопавшись в записной книжке, Юрий Пахомович дал адрес Силина, считая, что для него на этом все закончилось.

Но через три дня те же двое приехали на квартиру к антиквару и попросили помочь им разобрать коллекцию. Самой её у них ещё не было, пообещали подвезти позже, но, к удивлению экскурсовода, тут же выплатили солидный аванс. Зубанов клюнул на наживку, с помощью жены добыл себе больничный на две недели, и все это время почти не вставал из-за стола, добросовестно трудясь по двенадцать часов в сутки. Это было не так уж просто. Надо было рассортировать монеты сначала по континентам, затем по странам и потом уже по эпохам. Очень много было возни с малознакомыми Юрию Пахомовичу монетами Африки и Латинской Америки. Приходилось зарываться в справочники, каталоги, просить помощи у коллег. Но зато когда все кончилось и коллекция отбыла к неизвестному заказчику, супруги Зубановы позволили себе на гонорар закатиться в дорогой ресторан — вольность, какую они давно уже себе не позволяли. Именно про это и хотел умолчать экскурсовод.

— Ну, так все-таки кому же могла понадобиться моя коллекция? — снова своим монотонным, чуть скрипучим голосом спросил Силин.

— Не знаю, я же говорю, два парня, здоровые такие! — Зубанов позволил себе повысить голос, и Нумизмата прорвало. Его давно уже подмывало врезать рукоятью пистолета по этому круглому, холёному лицу. И сейчас он позволил клокочущей ярости на секунду вырваться наружу. В мозгу его словно вспыхнул слепящий свет, судорожно дёрнулось тело, а когда Михаил снова взял себя под контроль, хозяин квартиры сидел, откинувшись на спинку своего вольтеровского кресла и прикрывая руками лицо. Сквозь его дрожащие белые пальцы капала на красный халат ещё более алая кровь.

Чуть успокоив тяжёлое дыхание, Силин вытер подрагивающей рукой со лба пот и спросил:

— Ну, так кто же заказчик? Ты должен его знать!

Юрий Пахомович наконец оторвал от лица свои короткопалые руки, с ужасом посмотрел сначала на них, потом на Силина. Потеряв терпение и все с большим трудом сдерживая собственную ярость, Михаил левой рукой схватил экскурсовода за остатки волос на затылке, а правой ткнул в его висок дуло пистолета. Сбоку ему прекрасно было видно, как из разбитого носа и верхней оттопыренной губы хозяина квартиры падали на стол капли крови. Экскурсовод слабо вскрикнул, а потом, еле шевеля разбитыми губами, жалобно простонал:

— Вы… с ума сошли… зачем же так?

— Говори, а то я из тебя котлету сделаю! — Силин снова замахнулся на свою жертву пистолетом и еле успел остановить себя.

И антиквар заговорил слабым, дрожащим голосом:

— Они приезжали… на чёрном джипе «чероки», номер 555, АУ… Один из них сказал при мне другому: «Чалый, говорит, заждался.» А тот в ответ: «Ничего, подождёт, сам послал…»

Михаил разжал ладонь и отошёл в сторону.

— Кто такой Чалый? Что ты про него знаешь?

— Я… почти ничего. Слыхал, что у него дом рядом с ипподромом, бывший особняк секретаря обкома. Про это в газетах писали.

Силин задумался, машинально начал расхаживать по комнате. Хозяин дома полой халата пытался остановить кровь, а сам с ужасом наблюдал за перемещениями Нумизмата.

— А чем он занимается, этот Чалый? — наконец спросил Михаил.

— Как — чем? Ну этот… бандит, как его… рэкетир, — несмотря на боль и ужас, Зубанов удивился, что незваный гость так слабо разбирается в повседневной действительности.

На глаза Силину попалось старинное бюро с множеством хитроумных ящичков. Михаил начал по очереди открывать и закрывать их. Это действительно оказалась коллекция монет, но увы, не его. Даже когда попадались такие же монеты, как у него, Нумизмат видел, что они другие: иная потёртость, ущербность гурта. Каждую свою монету Михаил помнил с фотографической точностью. Зубанов не решался вмешиваться в самовольную ревизию, сейчас он был готов отдать эти медяки, лишь бы этот страшный человек ушёл.

В одном из ящичков вместе с монетами царской Польши Силин увидел константиновский рубль. Михаил было обрадовался, но, взяв в руки монету, разочарованно вздохнул. Это была просто копия, даже без гуртовой надписи.

Подойдя к столу, он бросил монету перед Зубановым.

— Там была вот такая монета, где она?

— А, константиновский рубль? — экскурсовод все зажимал разбитый нос, его золотистый дракон на халате был уже еле виден из-за новой, естественной краски. — Прекрасная копия, я его положил к остальным монетам, в его период.

— Что? — поразился Силин. — Что ты сказал, копия?! Ты что, проводил анализ, сравнение по каталогу, по снимкам?

— Да нет, зачем же. И так ясно, что не настоящая. Меня и время поджимало. Вы же понимаете.

Нумизмат понял одно: этот боров даже не удосужился открыть ни один из своих многочисленных каталогов и хоть визуально сравнить монету с оригиналом. Экскурсовод понадеялся на свою память, он даже не понял, насколько проиграл, какую истинную ценность пропустил мимо рук!

Зубанов почувствовал, что произошло что-то важное, но что, понять не мог. Хотя разговор давался ему с трудом — болела разбитая губа, Юрий Пахомович сказал лишнюю, роковую для себя фразу:

— Я только чуть ковырнул её скальпелем, вроде настоящее серебро…

— Что?! Что ты сказал? Ты ковырнул её?!

Силин просто озверел. Пистолет он давно уже сунул в карман, но жгучая ярость требовала выхода, и рука Нумизмата сама нашла ножку массивного бронзового подсвечника, стоящего на самом краю стола. В этот раз сознание Силина не отключалось, он раз за разом бил и бил тяжёлым шандалом сначала по рукам Зубанова, прикрывающим голову, затем, когда они опустились, уже по голове антиквара. Последний, самый страшный удар Силин нанёс, когда хозяин дома, потеряв сознание, всем телом завалился вперёд, на градоначальнический стол. Бронзовый трехкилограммовый подсвечник вдребезги разнёс затылок лучшего экскурсовода краеведческого музея.

Лишь после этого Нумизмат остановился. Обезумевшими глазами он посмотрел на дело рук своих, снова, как тогда в подъезде, остро ощутил резкий запах крови и, бросив на пол канделябр, шагнул за порог кабинета.

Уже в прихожей Силин увидел себя в старинном венецианском зеркале. Увидел и не узнал. На него смотрел не человек, а окровавленный зверь. Мелкие капли крови покрывали его лицо, но главное было не это. Такой оскал и взгляд мог иметь только затравленный волк. Секунд пять Нумизмат смотрел в зеркало, потом не выдержал и отвёл взгляд. Вытерев бархатной портьерой лицо, он вспомнил про отпечатки пальцев, вернулся назад и, сорвав бархатную накидку с кресла, долго протирал все, к чему прикоснулся. За это время он ни разу не оглянулся в сторону убитого им человека. Он Силина уже не интересовал.

Перед тем как покинуть квартиру, одевшись и подхватив сумку, Нумизмат снова взглянул на себя, убедился, что зверь исчез, спрятался в глубине человеческого тела, и, успокоившись, толкнул рукой дверь.

Супруга Зубанова вернулась домой поздно вечером. Ещё утром Юрий Пахомович дал ей адрес одной старушки, решившейся наконец-то продать декоративную настенную тарелку из саксонского фарфора. Дело увенчалось успехом, но пришлось битый час просидеть у старушки, слушая печальную историю её жизни. Открыв дверь своим ключом, Мария Иосифовна разделась, прошла в зал и вытащила из сумки своё новое приобретение. Несколько секунд она любовалась тонким рисунком: буколическая идиллия изображала двух обнявшихся пастушек, слушающих играющего на флейте пастушка. С первого взгляда Юрий Пахомович определил это маленькое чудо концом восемнадцатого века и очень загорелся приобрести тарелку в личную собственность.

Не найдя в спальне мужа, Зубанова прошла в кабинет. В полумраке ей сначала показалось, что муж просто спит, положив голову на стол. Такое с ним случалось, и супруга, проворковав: «Юрочка, проснись, посмотри, что я тебе принесла», — включила свет. Через секунду она закричала, дико, страшно. При этом она выпустила из рук драгоценный фарфор. Бесценная тарелка за двести лет своего существования пересёкшая три границы, сменившая пять городов, два имения и полдюжины квартир, пережившая сотен хозяев, три революции, множество войн и уцелевшая в многочисленных домашних ссорах, упала точно на окровавленный подсвечник и разбилась на множество мелких кусочков.

Глубокой ночью усталый следователь прокуратуры Николай Ефимов в очередной раз спросил опухшую от слез, всхлипывающую хозяйку:

— Так вы уверены, Мария Иосифовна, что из квартиры ничего не пропало?

— Нет, ничего, — сквозь слезы ответила Зубанова, снова хватаясь за сердце. Следователь торопливо подал ей стакан с водой и стопку с корвалолом. Ещё не хватало, чтобы и хозяйка дома крякнула у него на глазах.

После этого следователь окинул взглядом квартиру, полную невероятного, по обычным житейским меркам, добра, и недоуменно пожал плечами:

— Тогда ничего не понимаю.

Лишь к утру найденные дактилоскопистами отпечатки пальцев на входной двери подсказали фамилию убийцы.

 

4. СУЖАЯ КРУГИ.

В тоже утром Силин в очень плохом настроении бродил по улицам Железногорска, раздумывая над очередным препятствием, вставшим на его пути. Вчерашний день кончился для него плохо, он вообще едва не стал последним в его жизни. Выйдя от Зубанова, Силин с полчаса бесцельно бродил по улицам, приходя в себя. Его грызла жуткая досада: он опоздал всего лишь на день! Ах, если бы он не надеялся на милицию, а начал поиски раньше!

Он только раз вспомнил лицо только что убитого им человека. Похоже, он начал привыкать к крови и смерти. Единственное, что подумал про Зубанова Нумизмат: «Так ему и надо, подонку с мягкими ручками. Знал ведь, что ворованное, и молчал!»

Потом он вспомнил сказанные антикваром слова, дождался нужного автобуса и поехал на ипподром.

Это заведение, притон азартных и денежных людей, находилось на самой окраине города, дальше начинался уже лес, пригородный, нещадно захламлённый, но все-таки хоть немного спасавший Железногорск от жуткого дыхания металлургических заводов.

Нужный ему дом Михаил увидел сразу. Во-первых, рядом с ипподромом он был один, во-вторых, лет пять назад про него очень много писали в местной прессе. Выстроил его ещё в восьмидесятых годах первый секретарь обкома. Большой любитель лошадей и заядлый игрок, он наблюдал за забегами прямо с балкона третьего этажа, а ставки делал по телефону. С падением коммунистического режима особняк у него отобрали. Много злословили о пагубных привычках бывшего партийного босса, а теперь свершилась справедливость: особняк достался истинным хозяевам новой жизни — бандитам.

Раздумывая о превратностях судьбы, Силин долго шагал в обход длинного забора ипподрома, затем зашёл подальше в лес и только потом начал подкрадываться к белоснежной трехэтажной громаде. Лес уже сбросил свою листву, и Нумизмату пришлось остановиться метрах в ста от дома. Отсюда мало что можно было разглядеть, но ближе подходить он опасался.

Признаться, вилла Чалого разочаровала Михаила своей незатейливой архитектурой. Обычный кирпичный дом, без всякой вычурности кладки, чересчур вытянутый в высоту. Он лучше бы смотрелся с двумя этажами, но третий как раз и надстроили для наблюдения за бегами. Второй и третий этажи были снабжены лоджиями, и над этим уродливым белым бруском царила самая обычная четырехскатная крыша из оцинкованного железа.

Первые полчаса Силин простоял на ногах, разглядывая пресловутый особняк из-за толстого дерева. Это оказалось довольно бессмысленным занятием. Двухметровый кирпичный забор скрывал все, что происходило во дворе дома, а окна, выходящие на его сторону, оказались тщательно зашторенными. Устав стоять, Михаил отошёл чуть в сторону, пристроился было на пеньке, но накатывал серый осенний вечер, Нумизмат промёрз, ему захотелось есть. Поднявшись, он побрёл к городу, все так же держась забора ипподрома.

Как оказалось, сделал он это вовремя. Углубившись в лес, Силин услышал неподалёку треск сухих веток, явно ломавшихся под тяжёлыми шагами. Внутренний голос подсказал, что кто-то спешит по его душу. Оглянувшись по сторонам, Михаил рванулся вперёд, метрах в двадцати он увидел ямку, похожую на воронку от взрыва и густо заросшую кустарником. Свалившись на самое дно, Силин сразу почувствовал, как ледяная вода набирается в его короткие резиновые сапоги. Но выбирать не приходилось. Приникнув к самой земле, Нумизмат рассмотрел в осенних сумерках три человеческие фигуры, осторожно пробирающиеся к тому месту, где он только что сидел. Дождавшись, пока преследователи скроются за деревьями, Силин выбрался из ямы и побежал в противоположную сторону.

Нумизмат был уверен, что ушёл тихо, но вскоре услышал тяжёлый топот ног и отдалённые крики. Пришлось прибавить ходу. Оглянувшись, Силин с удивлением заметил уже пятерых преследователей. Похоже было, что ещё двое подошли со стороны дома. Михаилу повезло, что охота на него началась не на пять минут раньше.

Несмотря на все усилия, он не мог оторваться от загонщиков — все те же метров пятьдесят отделяли его от врагов. Бегать Нумизмат не любил, но здоровьем Бог его не обидел, вот только запыхался сильно. Впереди за деревьями показались башенные двенадцатиэтажки нового микрорайона, и Силин понял, что они по диагонали пересекли весь пригородный лес, а это километра два.

Сзади что-то дважды приглушённо хлопнуло. Михаил увидел, как чуть левее с дерева слетела кора, и догадался, что это были не просто хлопки, по нему стреляли.

«Ну, суки! — разозлился Нумизмат. — Не хотят выпускать в город.»

На ходу Силин вытащил из кармана пистолет и, на секунду остановившись, трижды выстрелил в сторону погони. Он ни в кого не попал, но грохот выстрелов пистолета Нумизмата оказал сильное психологическое воздействие.

Двое из преследовалей просто ткнулись лицом в землю — настолько им не понравился свист пуль, трое остальных укрылись за деревьями.

А Силин уже нёсся дальше. Он расслышал ещё несколько хлопков, но он

выиграл самое главное — расстояние и время. Минуты через три он выскочил из лесного массива на единственную в этом микрорайоне улицу. Метрах в пятидесяти от себя, слева, Силин увидел стоящий на конечной остановке трамвай и успел вскочить в него в самую последнюю секунду, продравшись сквозь сходящиеся двери.

Сзади в свете загорающихся фонарей метались тёмные фигуры преследователей. Вскоре к ним подъехала большая чёрная машина, все начали в неё усаживаться. Это предопределило ход действий Силина. Михаил разжал двери и, дождавшись поворота, на котором трамвай притормозил, выпрыгнул на ходу. По инерции его протащило ещё метров пять, он упал на четвереньки, ободрав об асфальт ладони. Но когда догнавшие трамвай на первой же остановке братки ворвавались в вагоны, их ожидало громадное разочарование.

Дворами и переулками добравшись до железнодорожного депо, Силин переночевал в стоящей на запасных путях электричке. Поначалу она ещё сохраняла накопленное за день тепло, но уже к полуночи вымерзла и предохраняла только от дождя и ветра. Был соблазн перебраться на вокзал, но, здраво рассудив, Михаил отказался от этой мысли. Он по-прежнему панически боялся милиции.

В шесть утра электричку подали к платформе, и Силин вынужден был её покинуть. Хотелось есть, более суток у него во рту не было даже крошки хлеба. Но эту проблему он решил легко и быстро: купил у торговки четыре огненных беляша и запил их крепким кофе из киоска экспресс-обслуживания.

Теперь надо было решать, что делать дальше. Вчера он не смог даже подойти к дому, где должна храниться его коллекция. Силин понял, что его рассмотрели через телекамеры наружного наблюдения, с подобным в Свечине ему сталкиваться не приходилось. Любой другой опустил бы руки, но не Нумизмат. Сейчас он походил на бульдозер с заклинившим управлением, упрямо сносивший перед собой все преграды. Решение пришло быстро. Враги разглядели его издалека, почему бы и ему не заглянуть в дом, не приближаясь к нему?

С открытием магазинов Силин два часа убил на хождения по этим «храмам» современной эпохи. Оптика имелась разная: отечественная и импортная, дорогая и очень дорогая. Вся она не устраивала Нумизмата ни мощностью, ни ценами. Бинокли годились лишь для того, чтобы подглядывать за девицами на пляже. Силину понравился переносной телескоп, но куда же он денется с этой полутораметровой дурой? Поставит на пустыре и притворится, что разглядывает созвездие Большой Медведицы? Да и цена весьма кусалась.

Потом Михаил присмотрел семидесятикратную подзорную трубу, но в последний момент засомневался: в таком случае была угроза остаться без копейки денег. И тогда Силин отправился на Блошиный рынок, благо день пришёлся как раз на субботу.

Обширная площадь перед Дворцом спорта просто кипела от народа. Это был не обычный оптовый рынок с дешёвым барахлом из Китая или Турции. Длинным рядком выстроились машины, где за стёклами надрывались в лае колли и сенбернары, бультерьеры и доги. За рядом собак стояли владельцы породистых кошек со своим очаровательным товаром в плетёных корзинках. Ну а дальше уже кишел народ с самым разнообразным «зверьём»: попугайчиками, хомячками, рыбками. Тут же продавалось всякое подспорье для этих живых человеческих забав: клетки и аквариумы, ошейники и шампуни, птичий корм и искусственные кости.

Вторую половину площади занимали книжные развалы, ну а как раз между ними толпился народ, уже хорошо знакомый Силину: продавцы монет, медалей, залежалого антиквариата, икон и просто старинного барахла. Отдельно стояли со своими полотнами художники, неодобрительно поглядывающие на небо, снова грозившее дождём.

Силин с полчаса толкался среди народа, прикидывая по конъюнктуре рынка, что он сможет продать сегодня подороже. После всех раздумий Михаил решил остановиться на медалях, в этой области у него конкурентов почти не оказалось. Силин присматривал место, где встать, когда неожиданно столкнулся с мужиком, одетым в брезентовую рыбацкую робу и держащим в руках половинку большого морского бинокля.

— Это что у тебя такое? — спросил Михаил, кивая на изрядно потёртый оптический раритет.

Мужик с цветом лица под стать серому осеннему небу и закатывающимися от похмельного синдрома глазами с трудом, но оживился.

— Настоящий цейсовский бинокль, морской, восьмидесятикратный. Батя ещё с войны привёз. Половину-то я ещё в детстве грохнул, а эта вот осталась.

От едкого запаха перегара Силин поморщился, но мужик понял все это по-своему.

— Да ты не сумневайся! — зачастил он, время от времени облизывая обветренные губы. — Знаешь, как он показывает, нынешние по сравнению с ним просто дерьмо!

Да, старая немецкая оптика работала безукоризненно. Галки и вороны, рассевшиеся по деревьям вокруг рынка, неприязненно поглядывали на Силина своими чёрными глазами-бусинками.

— Сколько хочешь за него? — спросил Нумизмат, не отрываясь от окуляра и вертя верньер регулировки резкости.

— Ну, на пару литров водяры, — неуверенно начал рыбак.

Силин молча вытащил из кармана деньги и отдал их потрясённому мужику.

— Дай Бог тебе хорошую невесту, — пробормотал тот, торопливо пересчитывая деньги и спиной раздвигая толпу. — Ты не сомневайся, вещь стоящая!

«А удачно начался день», — подумал Михаил, укладывая в сумку бинокль.

На рынке он задержался ещё на часок, выгодно продал две медали — «За отвагу» и довольно редкую «ХХ лет РККА».

Уже в первом часу дня Силин покинул рынок и отправился к ближайшей автобусной остановке, раздумывая, где ему пристроиться с этим биноклем в районе ипподрома. Эти его раздумья прервал большой чёрный автомобиль, промчавшийся по дороге совсем рядом с тротуаром и окативший Нумизмата грязной водой. Выругавшись, он отскочил в сторону и перевёл взгляд с мокрых брюк на проехавшую машину. Прежде чем та исчезла за углом, он успел разглядеть на номере три одинаковых цифры.

«Пятьсот пятьдесят пять! — вспыхнуло в голове Нумизмата. — Та самая машина, про которую говорил Зубанов».

Силин, не раздумывая, рванулся за автомобилем, испугав при этом ветхую старушку, мирно выгуливающую престарелого японского хина. Импортная моська зачастила вслед бегущему истошным, визгливым лаем, в сторону шарахнулась пара молоденьких девчонок, но Михаил ни на кого не обращал внимания. Забежав за угол, он увидел, как в дальнем конце небольшой улицы чёрная машина свернула влево.

Что и говорить, судьба улыбнулась Нумизмату. Сразу за углом Силин увидел мирно стоящий «чероки». Подойти к нему Михаил не решился, боялся попасться на глаза владельцам машины — вдруг узнают в нем вчерашнего возмутителя спокойствия! Вернувшись за угол, он прислонился спиной к дереву и долго переводил дух. Отдышавшись, он со всеми мерами предосторожности принялся рассматривать стоящий автомобиль. Хотя окна в джипе были тонированные, Силин все же разглядел, что в салоне сидели трое.

Прошло десять минут, двадцать — все оставалось по-прежнему. Михаил чувствовал, что он чересчур привлекает к себе внимание, и решил рискнуть, сменить позицию. Опустив голову, он быстрым деловым шагом пересёк тупичок, где стояла машина по диагонали и вошёл в подъезд трехэтажного старинного здания на противоположной стороне улицы. Поднявшись на лесничную клетку между вторым и третьим этажами он осторожно выглянул наружу и убедился, что все осталось по-прежнему, его демарш никого не встревожил.

Прошло ещё сорок минут, лишь затем Силин увидел, как открылись дверцы машины и появились двое коренастых, плотного сложения парней. Один из них остался на крыльце дома, второй прошёл в подъезд. Вскоре он вернулся, но не один, а с высоким худощавым человеком. Тут Нумизмат вспомнил, что в сумке лежит бинокль, но, пока он лихорадочно возился с молнией, трое на другой стороне дороги подошли к машине. Худощавый остановился и коротко махнул кому-то наверх рукой. Силин лишь заметил, как колыхнулся в одном из окон четвёртого этажа белоснежный тюль. Рука, задёрнувшая штору, явно принадлежала женщине.

Это было уже кое-что. Михаил не сомневался, что нужный ему человек рано или поздно вернётся в этот дом. Оставалось только ждать.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Андриенко.

«Я, Андриенко Александр Фомич, профессор Санкт-Петербургского университета…»

В тот воскресный день профессор, как всегда, с утра работал в своём кабинете. С тех пор как умерла жена Александр Фомич стал истинным анахоретом. В прежние времена Варвара Никитична непременно бы вытащила его или в церковь, или в гости к многочисленной родне. И хотя Андриенко обожал свою жену — все-таки прожили вместе тридцать лет, — спустя год после её смерти профессор очень полюбил эти спокойные выходные в четырех стенах. Как всегда, он занялся переводами скандинавских саг. Зная шесть языков, в большинстве своём «мёртвых»: древнегреческий, латынь, языки кельтской группы, Андриенко последние годы мечтал увязать в одно целое древнейшую историю славян, скифов и норманов. Где-то здесь, в переплетении судеб этих народов, и родилась русская нация.

От работы его отвлекло появление слуги. Профессор и сам слышал отдалённое позвякивание древнего колокольчика на входной двери, но надеялся, что «чаша сия» минует его. Увы.

— Барин, вас там какой-то господин спрашивает, — объявил Мирон, слуга, вывезенный покойной Варварой Никитичной ещё лет за двадцать до отмены крепостного права из её воронежского имения.

Андриенко с неудовольствием посмотрел на Мирона, толстого, лысоватого человека лет пятидесяти. С тех пор как умерла супруга профессора дворецкий изрядно разъелся и ещё больше обленился. Даже неприхотливому, не от мира сего учёному стало казаться, что в доме стало гораздо меньше порядка и чистоты.

— Что за господин? — с раздражением спросил Александр Фомич.

— Какой-то Дергунов.

Андриенко напряг свою незаурядную память, но не припомнил среди знакомых, друзей или родственников никого с подобной фамилией.

— Что ему надо? — все более раздражаясь, допытывался профессор.

— Говорит, что по поводу монеты.

«Очевидно начинающий нумизмат. Наверняка притащил какой-нибудь старый

пятак и уверен, что такого ни у кого нет», — подумал Александр Фомич, со вздохом откладывая в сторону тетрадь с переводами саг.

— Ладно, зови, только сам побудь рядом. Вдруг это жулик какой.

Вскоре в дверях кабинета показался невысокий молодой человек с тщательно постриженными тонкими усиками над припухлыми, девичьими губами. Одет гость был по последней моде, в укороченный сюртук с широкими лацканами, с подвязанной вместо галстука шёлковой косынкой.

— Честь имею представиться, Дергунов Николай Осипович, уроженец города Саратова, ныне проживаю в столице, подал прошение о приёме на государственную службу.

Профессор также представился. Предложил гостю сесть. Несмотря на свой ухоженный вид, гость учёному мужу не понравился. Смущала развязная манера движений и разговора, а чересчур живые глаза быстро пробежались по всей обстановке кабинета. Кроме того, от гостя нестерпимо несло одеколоном от Роже, а профессор не любил эти искусственные цветочные ароматы.

— Чем могу служить? — спросил Андриенко, наблюдая за тем, как молодой щёголь пытается на неудобном старинном кресле принять наиболее изящную позу.

— Мне порекомендовали вас как самого известного в столице нумизмата, — начал разговор Дергунов.

— Ну почему же, есть люди куда более известные, например барон Кане или Великий князь Георгий Михайлович. Но я действительно один из соучредителей

Санкт-Петербургского археолого-нумизматического общества, — не без гордости закончил Андриенко.

— К сожалению, ни барона Кане, ни Великого князя в столице сейчас нет, — сказал саратовский гость, а затем перешёл к делу: — Полгода назад здесь, в Санкт-Петербурге, умер мой дядя по материнской линии, Обухов Михаил Львович. В наследство он мне оставил квартиру и кое-какие достаточно скромные сбережения. Среди разного рода имущества имелась и небольшая коллекция монет…

Профессор насторожился. Он знал практически всех коллекционеров столицы.

— Простите, как фамилия вашего дяди? — переспросил он.

— Обухов, Михаил Львович.

— Не припомню такого, — признался Андриенко.

— Ну, это понятно, коллекция небольшая, всего-то монет тридцать. К тому же он последние десять лет жутко болел, практически не выходил из дома. А года за три до смерти совсем лишился речи и движений. Так вот, я значительно поиздержался за время проживания в столице и решил продать эти монеты. Они мне, знаете ли, ни к чему. Почти все я сдал антиквару Генрихту, но эту монету он взять не решился, посоветовал отнести к вам на консультацию.

Андриенко кивнул головой. Он хорошо знал старого Генрихта, Франц мог послать к нему только с очень редкостной монетой, в истинности которой сам старый немец сомневался.

— Дядя мой также выделял эту монету из всей коллекции, даже поместил её в отдельный футляр, — заметил Дергунов, подавая хозяину дома чёрную коробочку.

Пока Александр Фомич искал в ящике стола лупу, молодой человек из внутреннего кармана сюртука достал средних размеров тетрадь в чёрном коленкоровом переплёте и положил её на край стола.

— А тут изложена вся история этой монеты, — пояснил он.

Достав из коробочки монету, профессор несколько секунд разглядывал её, затем изменился в лице и, подойдя к окну, пошире распахнул бархатные портьеры. Пока он при свете дня внимательнейшим образом исследовал раритет, забытый им гость с видимым любопытством наблюдал за поведением старика, при этом словно решая про себя и ещё какую-то сложную математическую задачу.

Наконец Андриенко вернулся за стол, отложил в сторону очки и, огладив рукой свою седую бородку клинышком — знак явного волнения, спросил:

— Откуда это у него?

— Все записано в тетради, я же вам говорил. Можете не сомневаться, монета подлинная.

С полчаса Андриенко внимательно читал тетрадь, затем отложил её в сторону.

— Поучительная история. Если это действительно так, как здесь изложено… Сколько вы хотите получить за монету?

— Пять тысяч рублей серебром.

Профессор с удивлением посмотрел на уроженца Саратова.

— Вы не шутите? Это же целое состояние.

— Вот именно поэтому я к вам и пришёл. Вы ведь самый богатый из коллекционеров.

Андриенко коротко глянул на Дергунова, высоко поднял брови и хмыкнул.

«А он не так прост, как кажется».

Да, жирные полтавские черноземы Андриенко удачно соединились с капиталами конезаводчиков Финогеновых, и пять тысяч рублей не составили бы большой суммы для старого учёного.

— А почему вам нужно именно пять тысяч, а не три или десять? — не удержался и полюбопытствовал нумизмат.

— Признаться, я ещё в Саратове пробовал заняться коммерцией, но прогорел, а тут и в карты проигрался, что сами понимаете, долг чести. Так что до вторника мне надо срочно достать деньги.

— Хорошо, я согласен, — откладывая в сторону и тетрадь, и коробочку с монетой, сказал Андриенко. — Но с одним условием. Я все должен хорошенько изучить. Эта монета для нас пока что «терра инкогнита» — земля неизвестная. Мы очень мало знаем о том, как она была создана и почему. Лишь немногие видели существующие экземпляры. К тому же сейчас в доме просто нет таких средств, а в воскресенье банк не работает.

— Да, я знаю. Но вы можете мне дать некий задаток? Хотя бы пятьсот рублей ассигнациями?

Чуть поразмыслив, старый коллекционер решил, что игра стоит свеч. Даже если монета и окажется подделкой, то хорошая подделка тоже стоит таких денег.

— Хорошо, вы их получите.

Он позвонил в колокольчик и сказал вошедшему Мирону:

— Принеси, голубчик, пятьсот рублей и отдай вот этому господину.

Пока слуга ходил за деньгами, Александр Фомич с задумчивым видом листал чёрную тетрадь. Потом он спросил:

— А почему же вы, молодой человек, не оставили своей записи? Должны оставить.

Тут Дергунов, первый раз за беседу, смутился:

— Понимаете, господин профессор, я постеснялся. Почерк у меня, знаете ли, не соответствует красоте предыдущих записей. Не дал мне господь такого дара.

— Здесь не дар нужен, а усидчивость, — вздохнул Андриенко и пододвинул тетрадь к Дергунову.

— Ну хоть автограф оставьте на память потомкам.

— Вот это с удовольствием, — согласился молодой хват и долго, старательно выводил свою подпись в тетради.

Как раз вернулся Мирон, отдал деньги гостю. Тот их быстро пересчитал, сразу повеселел и откланялся.

— До вторника, господин профессор. Расписки о передачи монеты я не требую. О вашей честности по Петербургу и так легенды ходят.

Андриенко смутился. В отношении чести старик действительно был педант, в молодости даже дважды дрался по этому поводу на дуэли.

Проводив молодца до двери кабинета, Алесандр Фомич вернулся за стол, по пути успев поморщиться. В комнате остался стойкий запах цветочного одеколона. Но через минуту профессор уже забыл о нем. Он вытащил из книжного шкафа несколько солидных фолиантов, а из бюро пару планшетов с наградными и памятными медалями, монетами и жетонами Николаевской эпохи. Долго и тщательно Андриенко сравнивал своё новое приобретение с этими своеобразными памятниками старины и все более убеждался в подлинности монеты.

— Без сомнения, рука художника Рейхеля, — бормотал он себе под нос, разглядывая в лупу полученное богатство, — совсем как на портрете императора Александра на памятном жетоне с сельхозвыставки в Хельсинки. Или хотя бы вот эта памятная медаль ко дню рождения императора. Хотя… это может быть даже работа Лялина.

И чем больше профессор утверждался в этой мысли, тем большее его охватывало волнение.

— Монета Шуберта с гладким гуртом, а эта с надписью. Что это значит? Это значит, что монета Шуберта недоделана или даже подделка!

Андриенко больше не мог удержаться. Торопливо написав несколько записок, он звоном колокольчика вызвал к себе заспанного дворецкого.

— Мирон, возьми извозчика и развези записки по этим адресам.

— Хорошо, барин, — согласился слуга, но, уходя, проворчал себе под нос:

— И в воскресенье покоя нет.

Дожидаясь гостей, профессор некоторое время взволнованно ходил по диагонали расстеленного на полу бухарского ковра. Затем ему пришла в голову мысль оставить свою запись в тетради. То, что монета уже его, Андриенко не сомневался. Надо будет, он и десять тысяч отдаст, пятнадцать, за ценой не постоит.

Усевшись за стол, Александр Фомич обмакнул в чернильницу перо и вслед за вихляющей, как походка её хозяина, росписью Дергунова сделал свою запись, коротко поведав об истории покупки монеты. Окончив писать, он сдвинул в сторону тетрадь, давая чернилам высохнуть, снова открыл шкатулочку с монетой и долго любовался ею. Из этого состояния его вырвал звук хлопнувшей входной двери.

— Мирон! — крикнул было профессор, но, вспомнив, что сам недавно отослал его, осёкся. К его удивлению, в дверях кабинета действительно показалась круглая фигура Мирона. Лицо дворецкого просто сияло от довольства самим собой.

— Ты что это так быстро? — нахмурился профессор.

— Я сначала на Мойку заехал, а там у профессора Николаева в гостях были и господин Бураев, и барон Корф. Все трое обещали вскорости быть. Затем я на Невский поспешил, князь также обещали прибыть.

— Ну, молодец! — успокоился профессор и, потирая левую сторону груди, сказал: — Вели принести сюда графин с водой.

Спустя минут пятнадцать после этих событий к подъезду дома Андриенко подъехал наёмный экипаж. Из него не торопясь вышли три господина. Все трое были хорошо и дорого одеты, состояние усов, бакенбардов и причёсок указывало не только на их высокий общественный статус, но и на некоторую щеголеватость и фатовство. Ещё бы, все трое, барон Корф, действительный статский советник Министерства финансов, профессор анатомии Николаев и крупный коммерсант Бураев, являлись закоренелыми холостяками. Впрочем, один из них, самый молодой, тридцатилетний Бураев, как раз на днях собирался жениться. С этим сообщением он и заехал к друзьям по холостяцкой жизни и Нумизматическому обществу. Там-то их всех и обнаружил проворный посланник Андриенко.

— Все-таки вы, Викентий Николаевич, поторопились. В тридцать лет надевать на себя такой хомут… это преждевременно. Мне сорок, а я ещё не чувствую себя ломовой лошадью. Лет пять я готов ещё по-холостяцки побить копытом у юбок чужих жён, — весело прогудел своим низким внушительным баритоном барон Корф, самый старший из троих друзей, среднего роста брюнет с роскошными бакенбардами, уже тронутыми сединой. Его товарищ, высокорослый шатен Николаев, в свою очередь также поддел изменившего общему холостяцкому делу Бураева:

— Ничего, Антон Николаевич. Просто наш дорогой Викентий Николаевич забывает, что вдобавок к золотым цепям Гименея иногда выдаются и роскошные головные костные отростки, именуемые в народе просто рогами.

Бураев внимал шуткам друзей с лёгкой улыбкой. Иного он и не ожидал. Рослый, осанистый, он и внешне казался моложе своих товарищей. Темно-русые волосы не серебрил ещё ни один клочок седины. Карие глаза, правильной формы нос делали его весьма привлекательным в женских глазах. При этом, в отличие от своих аристократических друзей, и имя, и состояние себе Бураев сделал сам. Отец его служил врачом в уездной больнице под Самарой, мать вообще была из крестьян. Многотысячное своё состояние он нажил торговлей хлебом, но последние три года жил в столице, подвизаясь на подрядах по строительству железных дорог. С Корфом и Николаевым его свело общее увлечение нумизматикой, вспыхнувшее подобно болезни, после того как на глазах Бураева при прокладке дороги срыли небольшой скифский курган и обнаружили глиняный горшок, доверху набитый золотыми и серебряными монетами эпохи Александра Македонского.

А друзья молодого промышленника продолжали шутки шутить:

— Знаете ли вы, Викентий Николаевич, чем муж отличается от прикованного Прометея? К Прометею орёл прилетал клевать печень раз в день, а жена это делает круглосуточно.

Тем временем к крыльцу дома Андриенко подкатила старомодная карета с фамильным гербом на дверце. Расторопный слуга услужливо распахнул дверцу, и из экипажа не торопясь вышел высокий седовласый старец с прямой, выработанной раз и навсегда гвардейской выправкой. На чёрном старомодном сюртуке нового гостя выделялся лишь белый крест Георгиевского кавалера второй степени.

— О, сам князь Сухоруков пожаловал, — тихо сказал барон, почтительно снимая цилиндр и склоняя голову, но при этом как-то поскучнев лицом. Примолкли и все остальные. Во-первых, Сухоруков был старше их лет на тридцать. По сути он оставался осколком своей эпохи, пережитком николаевских времён. Доблестно воюя в Польше, на Кавказе и в Средней Азии, он приобрёл славу храбрейшего воителя, но жуткого ретрограда. Отмену крепостного права и все остальные реформы Александра Второго он встретил в штыки. Вряд ли в России имелся другой такой человек, более смело критиковавший все нововведения, чем этот старый служака. И царь прощал ему все, слишком большая часть дворянства говорила голосом этого солдафона. Огромное состояние позволяло жить Сухорукову так, как он хотел, в своём мире, с покорными рабами и прежними порядками.

С явным осуждением осмотрев наряды всех троих нумизматов, князь соизволил с ними поздороваться своим хриплым, навеки сорванным в кавказских горах голосом:

— Добрый день, господа! Вас также призвал к себе наш почтённый профессор? Надеюсь, повод, по которому он нас созвал, будет стоить потраченного нами времени.

— Мы на это также надеемся, — как самый близкий по социальному положению к князю, ответил барон.

Величественно проследовав между расступившимися нумизматами, Сухоруков первым ступил на крыльцо, где рослый детина с вечно заспанным лицом, привратник Пахом, давно держал открытой входную дверь. А навстречу гостям уже спешил своей переваливающейся косолапой походкой Мирон.

— Доложи-ка, братец, своему хозяину, что прибыл князь Сухоруков, — сказал ему старый вояка, отдавая Пахому цилиндр и трость.

Пока разоблачались остальные гости, Мирон исчез в кабинете профессора. Вернулся он очень быстро, с посеревшим растерянным лицом и трясущимися губами.

— Ва… вашество… там…. там… хозяин… — Мирон растерянно показывал назад, куда-то в глубь кабинета.

— Что ты, болван, вздор несёшь? — повысил голос Сухоруков. — Доложи чётко и ясно, что стряслось?

— Хозяин… лежит, — только и сумел выдавить из себя старый слуга.

Решительно отстранив его с дороги, князь быстрым шагом проследовал в кабинет. Вслед за ним, столкнувшись плечами в дверях, проследовали и остальные трое гостей.

Картина, представшая перед их взором, выглядела достаточно неожиданной и ужасной. На цветастом бухарском ковре, как раз на вытоптанной за долгие годы дорожке, покоился лицом вверх профессор Андриенко. Левая рука учёного лежала на груди, а в правой он судорожно сжимал сломанное гусиное перо. Дышал хозяин дома редко и тяжело, а глаза его хоть и были открыты, но видел он скорее всего, не лица вошедших к нему людей, а Господа Бога и его ангелов.

— Боже мой, профессор! — почти в один голос воскликнули Корф и Бураев.

— Надо поднять его с пола, — сказал князь, свысока, не сгибаясь, пристально разглядывая лицо больного.

Все оглянулись на узенькую, короткую оттоманку напротив стола, но Николаев, единственный из всех имевший какое-то отношение к медицине, сразу отмёл эту мысль:

— Только не сюда. Надо отнести его в спальню.

— Эй, человек! — прохрипел князь, — позови слуг!

Мирон, стоящий на пороге кабинета, по-прежнему пребывал в прострации.

— Да Господи, что слуг-то ждать, — махнул рукой Бураев. — Берите, барон, за ноги, понесли.

Подхватив тяжёлое, словно налитое свинцом тело профессора, они втроём поволокли его из кабинета. Сзади все так же прямо шествовал Сухоруков. Мирон настолько растерялся, что показал господам вместо спальни дорогу в столовую. Здесь подуставшего Корфа сменил Пахом, парень хоть и флегматичный, но зато очень сильный. Николаев спереди поддерживал голову Андриенко. В таком порядке они и прошли в спальню.

— Надо позвать врача, Мирон, быстро! — скомандовал Николаев. За дворецким, как это ни странно, ушёл и князь. Николаев подложил под голову небольшую подушку и сказал Пахому:

— Принеси воды.

Привратник удалился куда-то в глубь дома, и, глядя ему вслед, Бураев подумал, что воду он видел в кабинете профессора. Незамеченным он вышел из спальни и вернулся в кабинет, благо дверь его осталась открыта. Уже взяв в руки графин, Бураев вдруг заметил на столе в открытой маленькой коробочке необычную монету. Несмотря на всю неординарность и нервозность ситуации, Викентий Николаевич сразу понял, что это такое. Он уже видел такую монету в собрании князя Трубецкого. Переведя взгляд чуть левей, Бураев прочитал в открытой тетради запись профессора Андриенко. Левой рукой он быстро пролистал тетрадь к самому началу и за какие-то секунды понял всю суть и ценность последнего приобретения профессора.

Мозг Бураева словно взорвался. Нумизматикой он увлёкся в зрелом возрасте, но и заболел ею гораздо сильнее, чем его друзья. За краткие мгновенья он оценил всю сложность своего положения. Он никогда не сможет приобрести этот рубль! Как раз сейчас весь его немалый капитал до последней копейки был вложен в постройку очередной железной дороги. Ещё неделю назад у него были кое-какие деньги, но все их съела подготовка к свадьбе. Любой из троих его собратьев по нумизматике, не колеблясь, отвалит этому Дергунову пять тысяч рублей! Корф может дать ещё больше, а про князя и говорить нечего, тот не пожалеет и двадцати тысяч ради своей прихоти.

Но недаром среди купцов и коммерсантов ходили легенды о хватке и решительности Бураева. Лёгким щелчком закрыв коробочку, он сунул её в боковой карман, в более обширный внутренний как раз поместилась чёрная тетрадь. Графин он брать не стал. Через открытую дверь было видно, как в спальню протопал Пахом с кувшином в руке.

Потихоньку вернувшись в спальню, Бураев нашёл всех остальных занятыми делом: барон пытался поить профессора водой, Николаев же, разорвав сорочку, растирал грудь Андриенко одеколоном. Все эти меры помогали плохо. Старый учёный по-прежнему хрипел мучительно и надрывно, глаза у него закатились. Никто не заметил долгого отсутствия предпринимателя. Но не было в спальне и Сухорукова. Стоило Бураеву подумать про это, как князь величественной статуей показался на пороге.

— Раб профессора настолько растерялся, что собрался отправить за врачом в другой конец Петербурга. Я послал своего лакея за лейб-медиком Лямке. Он пользует меня, да и живёт здесь недалеко.

Вскоре действительно прибыл врач. Осмотрев больного, пощупав пульс и заглянув в закатившиеся глаза, он отрицательно покачал головой.

— Увы, сделать ничего нельзя. Обширнейший инфаркт. Пошлите за священником.

Но соборовать профессора не успели. Скончался он буквально через пять минут после приговора доктора. Медик ещё пытался что-то сделать: массировал грудь, подносил к губам покойника зеркало, но было видно, что все его усилия тщетны. Все четверо невольных свидетелей смерти перекрестились и вышли из спальни в обширную гостиную.

Корф, Николаев и Бураев выглядели потрясёнными. Лишь Сухоруков, насмотревшийся за свою армейскую жизнь самых разнообразных жизненных финалов, держался более сдержанно, только глаза его блестели сильнее обычного.

— Боже мой, как это ужасно! — высказал общее мнение Корф.

— Да, жалко Александра Фомича, так он неожиданно… — подтвердил Бураев, думая уже совсем о другом.

— Господа, а по какому поводу он собрал нас? Неужели смерть профессора и есть тот самый его сюрприз? — заметил Николаев.

— Да, это странно, — подтвердил его слова барон. — Скажите, ваша светлость, Андриенко ничего конкретного не написал в вашем приглашении?

Князь молча полез в карман и извлёк на свет Божий небольшой листок бумаги.

— Извольте, вот послание покойного.

Записку профессора поспешно схватил Бураев.

— «Ваша светлость, приезжайте ко мне немедленно, я имею желание удивить вас, но… впрочем, это секрет. Приезжайте, не пожалеете. Ваш профессор…»

Почти то же самое, что и у нас, — подвёл итог Викентий Николаевич, — ничего конкретного.

— Надо осмотреть кабинет покойного, — решил князь. — Все здесь люди чести, так что, я думаю, нам позволительно.

И вся компания, вкупе с освободившимся врачом, проследовала в кабинет. Взоры пяти мужчин устремились на стол. Кроме стопки книг, затейливой чернильницы в виде арапчонка, сидящего у диковинного сосуда, подставки с заточенными перьями, декоративного ножа для разрезания книг и тетради с переводами, имелся и ещё один листок бумаги. Николаев, зайдя за стол и не прикасаясь к листку, а лишь нагнувшись над ним, прочитал:

— «Я, Андриенко Александр Фомич, завещаю свою нумизматическую коллекцию в пользу Санкт-Петербургского археолого-нумизматического общества с целью создания музея соответствующего направления. Также …» Далее, господа, только длинный прочерк.

— Судя по тому, что в руке Александра Фомича осталось сломанное перо,

за написанием этой фразы и настигла его смерть, — сделал вывод суровый служака князь. Он снова размашисто перекрестился, за ним это сделали и остальные.

Через полчаса, передав печальное дело в руки подъехавших родственников покойного, все четверо нумизматов вышли из дома Андриенко.

— Благое дело задумал покойный, — заметил князь, взмахом руки подзывая свою стоящую в отдалении карету.

— Да, только исполнится ли оно? — вздохнул Корф. — Профессор не успел дописать своё распоряжение, да и оформить. Насколько я знаю его наследников, — он покосился в сторону дома и понизил голос, — они не упустят своего.

Корф оказался прав. Про последнюю волю покойного никто из наследников даже не вспомнил. Через полгода коллекцию продали по частям. Похороны же профессора были омрачены странным и диким поведением некоего сумасшедшего, дважды до этого выгнанного из дома. Он шёл по тротуару параллельно траурной процессии и изводил всех скорбящих абсолютно непонятными криками.

— Воры, жулики! — кричал этот молодой человек, хорошо и добротно одетый. — Отдайте либо монету, либо деньги! Я на вас мировому жалобу подам!

Кричал молодец не долго. С помощью двух дюжих городовых его посадили в пролётку и увезли в участок. Даже в руках полицейских этот сумасшедший продолжал вести себя буйно, все вырывался и кричал про честь, про какие-то деньги, монету. Всем было очень стыдно за подобные действия столь молодого и с виду благородного человека.

Лишь один Бураев, со скорбным видом шествующий в общей толпе, проводил любопытствующим взглядом отъезжающую пролётку с конвоированным наглецом, а затем снова скорбно потупил очи. В то же воскресенье он венчался, присутствовали и Корф, и Николаев. На обоих молодость, свежесть и красота невесты произвели очень сильное впечатление.

Господина Дергунова осудили за невыплату долгов и кредитов.

 

5. КАРЛСОН С «ПУШКОЙ».

Остаток того дня Силин провёл, делая большие круги вокруг дома на ипподроме. Увы, это ему не дало ничего. Глухие шторы и высокий забор наглухо отгородили Нумизмата от повседневной жизни обитателей трехэтажной громады. Подходить ближе Михаил боялся: первое, что он разглядел в бинокль, были телекамеры на крыше дома и по углам забора. Поразмыслив, Силин в конце

концов вернулся в тот короткий тупичок, носивший странное название — Хлебный переулок. Окна на четвёртом этаже были залиты светом, и Михаил, перейдя улицу, по пожарной лестнице забрался на крышу дома напротив.

Чердак чуть не задушил Силина запахом пыли и голубиного помёта. Осторожно пробираясь в темноте по хрустящему под ногами керамзиту, Михаил добрался до одного из боковых чердачных окон, глянул вниз и понял, что угадал. Лучшей точки для наблюдения он найти бы не смог. За лёгкой дымкой белоснежного тюля все происходящее в двухкомнатной квартире было видно как на ладони. Хозяйка дома в блестящих обтягивающих лосинах и широкой блузке с короткими рукавами принимала гостей, двух молодых девиц. Все трое попивали кофе вперемешку с ликёром и коньячком, заедали шоколадными конфетами, пощипывали громадную гроздь винограда и непрерывно, как три сороки, щебетали. Судя по тому, что порой все трое неожиданно пускались в пляс, Нумизмат понял, что в квартире во всю гремит музыка.

«Кобылы молодые, — подумал Силин, разглядывая телодвижения девок. — Пахать бы на вас. Плуг и борону прицепить — и в поле.»

Минут через десять девчонки уморились, дружно плюхнулись на диван, долго над чем-то хохотали, допили коньяк и начали прощаться. Повинуясь воле интуиции, Михаил также торопливо спустился вниз, притаился за углом и стал ждать. Вскоре обе гостьи, довольные и пьяные, выплыли на улицу.

— Ой, как хорошо, прохладно! — воскликнула одна из них, та, что повыше.

— Да, надурились, жарко, — согласилась вторая, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Для Силина, болезненно воспринимающего осеннюю стужу, весь этот трёп звучал как издевательство.

— А все-таки классно Нинка пристроилась, — продолжила высокая. Силин различал их только по росту, одеты они были абсолютно по-инкубаторски: одинаковые кожаные куртки, джинсы, осенние сапоги на высокой, массивной платформе.

— Да ладно, чего хорошего-то? Все равно что на панель вышла. Я ни в жизнь бы на такое не согласилась, — довольно резко ответила вторая подруга Нины.

— Ну, ты сказала тоже — на панель. Он просто её любовник, один к тому же.

В тихом ночном переулке голоса хоть и звучали приглушённо, но Нумизмат слышал каждое слово. Осторожно выбравшись из-за угла, он потихоньку сопровождал наслаждающихся прохладой, тишиной и лёгким кайфом подружек.

— Тоже мне — просто любовник, — возмутилась низенькая гостья. — Вон какую квартиру ей купил, просто люкс. Шлюха, она и есть шлюха!

В этом месте Силин заслушался и, не углядев в темноте небольшую лужу, с маху ступил в неё. Хруст тонкого льда и хлюпанье грязи заставили обеих девиц оглянуться. Увидев в трех метрах за собой на пустынной улице высокую, угрожающего вида фигуру, девчонки пронзительно взвизгнули и припустились бежать со всех ног. Силина это позабавило. Впервые за много дней он позволил себе улыбнуться. Эта полуулыбка-полуусмешка блуждала на его губах, когда Нумизмат снова штурмовал пожарную лестницу. Оказывается, это даже приятно, когда тебя боятся.

Ночь Силин провёл там же, на чердаке, пристроившись около тёплых труб отопления. От неудобной позы затекла спина, но если она хоть немного согрелась, то ноги Нумизмата неизбежно зябли. А к утру начал одолевать и голод. Ещё до рассвета он спустился вниз. Смутные замыслы в его голове к этому времени окончательно сложились в определённый план. Надо было только хорошенько подготовиться.

В первую очередь он прошёл в нужный ему подъезд, осмотрел дверь квартиры номер пятьдесят шесть. Внешне она впечатляла: железная, выкрашенная угрожающе-чёрной краской. Вот только толщина железа заставила Силина хмыкнуть. Изготавливали её явные халтурщики, пустили на это дело двухмиллиметровый лист.

«Дерьмо, ковырнёшь ломиком, и она рассыплется», — решил Михаил. К тому же дверной глазок стоял слишком низко, и был не с широкоугольной призмой, а с самой обычной.

Выяснив все с дверью, Нумизмат поднялся выше. В отличие от дома, где он провёл прошлую ночь, этот не имел чердака и был покрыт мягкой кровлей. Как раз в том подъезде, где жила пассия Чалого, лестница поднималась выше площадки пятого этажа и выводила на крышу, в специально построенную для этого бетонную коробку размером с добрую комнату. Дверь, ведущая из неё непосредственно на крышу, оказалась запертой. Подсвечивая себе фонариком, Михаил осмотрел скважину, иронично улыбнулся и спустился вниз. В подъезде уже начали хлопать двери, народ с утра расходился по делам, и ему не стоило попадаться на глаза постоянным жильцам.

Далеко уходить Силин не стал. В ближайшей столовой он заказал две порции пельменей, три вторых блюда, горячий чай. Хорошее настроение от обильной пищи и тепла подпортило брезгливое выражение лица кассирши, сидевшей в конце раздаточного стола. Михаил полчаса потратил на разгадывание странного поведения женщины, но потом догадался, в чем дело. От его матерчатой куртки жутко несло голубиным помётом.

Насытившись и согревшись, Силин снова отправился на Птичий рынок. Нумизмат хотел избавиться от увесистой тяжести орденов и медалей. Он мог бы продать их в ДК «Звезда», там бы выручил больше, но Силин опасался показываться в столь цивилизованном месте. Кроме запаха и грязных сапог, сильно портила облик Нумизмата чёрная двухсуточная щетина на лице.

В этот день ему повезло, часа за два он продал почти все, не сойдясь в цене только за орден Ленина. Приберёг он и два ордена Боевого Красного Знамени, ещё из первой серии, времён гражданской войны. В своё время Силин выцыганил их у дочери почётного гражданина города Свечина Семена Пустовойтого, лихого рубаки и не менее лихого алкаша. Бывший комэск у самого

Чапаева мог пропить все — квартиру, одежду, но ордена хранил свято. Заразил он этой своей болезнью и единственную дочь, Коммуну Семёновну. Силин обхаживал Каму, как её звали соседи, два года. Помогли ему товарищи Лигачев и Горбачёв, придумавшие антиалкогольный указ. Водку Силин не пил, но талончики, позволявшие покупать в месяц целый литр спиртного, отоваривал неизменно. Дочь героя не устояла против тринадцати бутылок столь любимой ею отравы. Из этого запоя Коммуна уже не вышла. Допив все до конца, мучаясь похмельем и угрызением совести седая, грузная старуха открыла газ и сунула голову в духовку. Часа через два её сосед выйдя покурить почувствовал неприятный запах, но спросонья не поняв что это такое все же чиркнул спичкой. Пожалеть об этом он уже не смог. Бабахнуло так, что в подьезде вышибло все двери. Кроме Камы и невезучего курильщика, раскроившего себе череп о стенку, пострадали ещё трое, но не так сильно Опустевшую сумку Нумизмат быстро наполнил самыми разнообразными вещами: походным примусом «Шмель», двумя котелками, легко вставляющимися друг в друга, пятилитровой пластмассовой канистрой, спичками, набором слесарных инструментов и литыми заготовками для изготовления ключей. В завершение закупочной страды Михаил прошёлся по магазинам и запасся чаем, солью, сахаром, хлебом и даже тёплым одеялом. Были и непривычные расходы: Силин разорился на несколько одноразовых станков для бритья, крем для этой же процедуры и сильный одеколон, дабы перебить устоявшийся чердачный запах.

К трём часам дня Нумизмат был готов к длительному проживанию в «шведских» условиях, но взлететь на чердак подобно Карлсону побоялся. Пришлось шататься рядом с Хлебным переулком. Силин собирался и дальше барражировать по городу, но вдруг понял, что ему сейчас лучше заняться дверью на крышу. Ночью возиться с ней будет и неудобно, и подозрительно. Беспрепятственно поднявшись наверх, Нумизмат вытащил купленные заготовки для ключей, набор надфилей, синьку и за десять минут изготовил нужный ему ключ. Подобными делами он раньше занимался часто, и хотя последние годы ему пришлось трудиться на более грубой работе, руки его не забыли былой сноровки.

Очутившись на крыше, Силин внимательно осмотрелся и остался доволен открывающимся отсюда видом. После этого он сотворил нечто странное: прикрутил с обратной стороны двери самый обычный шпингалет и скобу к нему. Лишь в темноте Нумизмат вернулся к себе на чердак. Первым делом он приник к биноклю. Девица была дома, позевывая, смотрела телевизор. Тогда Силин занялся устройством своего быта. Пройдясь с фонариком по чердаку, он обнаружил в углу беспощадно истрёпанный временем и голубями матрас. Переборов брезгливость, перетащил его к своему наблюдательному пункту, прикрыл его вместо простыни освободившимся от орденов и медалей алым стягом. От слухового окна нещадно дуло, Силин чуть-чуть переместил постель, затем оторвал кусок шифера, так, чтобы можно было наблюдать за квартирой Нинули, не вставая с лежбища. Бросив на матрас одеяло, Нумизмат отправился на охоту.

Голубей он не ловил с детства, но навыков не растерял. Сизари в темноте не летают, и Силин по утробному воркованию быстро нашёл место ночёвки. Поймав одного, Михаил зажал между указательным и средним пальцами голову голубя и, резко встряхнув рукой, почувствовал, как хрустнули и подались шейные позвонки. Голубь ещё бился в агонии на полу у его ног, а Нумизмат уже шарил руками по загаженной балке перекрытия в поисках следующего дармового куска мяса. Все хлопоты с разделкой дичи он оставил на утро.

Перед тем как отойти ко сну, Силин снова приник к биноклю. За прозрачным тюлем Ниночка, так же во всем прозрачном и невесомом, позевывая, ходила из комнаты в комнату, долго стояла у телевизора, щёлкая пультом управления, но потом уплыла, как привидение, в спальню.

— Ну, спокойной ночи, Нинуля, — пробормотал Силин. Женское имя резануло его слух, и, поморщившись, Михаил быстро подобрал девушке совсем другие определения: приманка, наживка, заглотыш.

 

6. КИТАЙСКОЕ ТЕРПЕНИЕ.

Хотя в эту ночь Силин устроился гораздо комфортабельнее — от трубы шло

устойчивое тепло, одеяло спасало ноги от холода, — уснул он с большим трудом. Одолевали тяжёлые мысли обо всем происшедшем за последние дни. На какое-то время его даже охватило раскаяние, правда, не во всем, только в смерти милиционера. Вспомнилось, как они с участковым часами играли в шахматы, манера Жучкова по-чапаевски подкручивать усы, хитрый взгляд, когда лейтенант находил какой-то выигрышный ход.

Усилием воли отогнав эти мысли, Силин перевернулся на другой бок, поплотнее заткнул старой тряпкой смотровую дыру в разбитом шифере и, переждав, когда уляжется взбудораженная пыль и станет легче дышать, начал думать о том, сколько ему дадут, если, конечно, поймают: «Милиционер, эти трое в баре, потом антиквар. Пятеро. На „вышку“ наверняка хватит. Хотя сейчас, говорят, не расстреливают. Посадят, и будешь сидеть, пока не сгниёшь. И здесь дурдом, как во всем. А если я и не хочу больше жить? Вот рассчитаюсь со всеми, а потом хоть „лоб мажьте зелёнкой.“

С душевным содроганием Силин вспомнил безносое лицо Васяна. От этого видения Нумизмата покорёжило, долго не мог уснуть. Но и во сне не обрёл покоя. Родной дядька и здесь достал его. Морщинистое изуродованное лицо уголовника дёргалось, беззвучно смеялось чёрным провалом рта, белесые глаза под кустистыми бровями подмигивали, и в конце концов старый уголовник прошамкал своим тихим, юродствующим голосом: «Ну вот, племяш, теперь твоя очередь подошла сидеть».

Уснуть больше Михаил не смог. Глянув в сторону квартиры своей «приманки», Силин убедился, что девушка ещё спит, и занялся приготовлением завтрака. Быстро ощипав и выпотрошив голубей, он поставил котелок на примус и уже через полчаса ел аппетитное, вкусное мясо, запивая его жирным бульоном. В маленьком котелке он заварил чай, потом перелил его в термос. Напившись цейлонской благодати, Нумизмат почувствовал себя совсем хорошо, быстро забыл ночной кошмар и соредоточил все своё внимание на «приманке».

Нина встала лишь в одиннадцатом часу дня. Позевывая, она походила по квартире все в той же прозрачной ночной сорочке, затем напилась кофе, ещё немного повалялась на диване в зале. Потом решила переодеться, заставив Силина хмыкнуть от этой красочной процедуры. «Семки-Динамита здесь нет, вот бы парень извёлся», — подумал он. Позавтракав и снова повалявшись на диване, Нинуля оделась и ушла в магазин. Вернулась она не скоро, судя по новой причёске, заходила ещё и в салон красоты. После этого девушка напилась чая, а потом, ещё с чашкой в руках, встала на весы и озабоченно покачала головой. Волей-неволей Силину пришлось пронаблюдать получасовой сеанс аэробики, опять же лицезрея свою «наживку» в костюме Евы.

Постепенно Нумизмат узнал весь уклад жизни содержанки Чалого. Хорошо ещё, день выдался солнечным, весь зал и кухня просвечивали насквозь, вне обзора Михаила оставалась лишь спальня, выходящая окнами на другую сторону дома.

А девица, не торопясь, приготовила обед, потом долго валялась на диване, терзая накрашенными коготками пульт телевизора. Иногда она звонила, порой звонили ей. Лишь в третьем часу дня произошло то, чего так долго ждал Силин. После очередного телефонного звонка девчонка подпрыгнула с дивана словно на пружине. Нина быстро навела порядок в зале, на пять минут залезла под душ. Вскоре в прозрачной сорочке проскакала на кухню, собрала на передвижной столик кое-какую снедь и надолго исчезла из виду.

Все это время Силин нетерпеливо посматривал вниз, но все равно чёрный автомобиль показался из-за угла неожиданно. Нумизмат сразу посмотрел на часы, засекая время. Своеобразным оказался выход гостей «приманки» из машины. Первым наружу выбрался один из охранников. Оглядевшись по сторонам, он прошёл в подъезд, и лишь немного погодя из машины не спеша появился Чалый и прикрывающий его со спины второй телохранитель. Лица гостя Силин не видел, только затылок, но в этот день он с гораздо большим интересом наблюдал за действиями охраны главного железногорского мафиози. Сквозь небольшие окошечки на лестничных площадках Нумизмат видел, как первый из телохранителей пробежался до самого верха, поинтересовался даже дверью на крышу. Затем он спустился вниз и дожидался всех остальных около заветной двери. Судя по тому, что в руках у парня была портативная рация, вся троица постоянно поддерживала связь.

В квартиру Чалый прошёл один, остальные двое вернулись в машину. Силин же видел больше, чем они. Обняв девушку за плечи и что-то говоря ей на ушко, Чалый проследовал в спальню, где и пробыл почти час.

За это время Нумизмат и устал, и продрог. Чтобы видеть и охрану, и Чалого, он наблюдал за ними из чердачного окна, при этом стараясь не шевелиться, чтобы не привлечь к себе внимание какого-нибудь скучающего пенсионера.

Удивил Силина и порядок исхода постоянного гостя Ниночки. Сначала ожил джип. Оба телохранителя вышли из машины, и один снова поднялся наверх, причём опять осмотрел всю лестницу до самого чердака, а потом вернулся к двери квартиры пятьдесят шесть.

Силин ещё больше бы удивился, если бы узнал, что виной всех этих ухищрений является он сам. Ещё неделю назад все было по-другому. Чалый уже полгода жил спокойно, последняя война с местной грузинской мафией кончилась примирением, и все немного расслабились, в том числе и его телохранители. Но появление вооружённого человека рядом с домом, та перестрелка в лесу невольно встряхнули всех и заставили Чалого вести себя осторожнее. Важа, заядлый враг Чалого, божился, что это не его человек пас хозяина дома рядом с ипподромом. Да и внешне все это выглядело глупо: одиночка с «Макаровым» в лесу без всяких шансов на успех. Но поберечься все же не мешало.

Когда высокий гость отбыл, Силин вернулся на свой бивуак, доел голубя, напился чая, закутался в одеяло и начал размышлять над всем увиденным.

Ему надо остаться с этим мафиози с глазу на глаз. Разговор с позиции силы — эту заповедь своего дядьки Силин усвоил хорошо. Да, не прошло с Гараней, но антиквар-то сразу все вспомнил после хорошего удара, а ведь сколько кочевряжился! Значит, надо каким-то образом попасть в квартиру раньше Чалого. Телохранители при разговоре с ним Силину совсем были не нужны. Загвоздка в том, что Чалый свою девицу предупреждает о приезде минут за пятнадцать до визита. Можно было с утра захватить Нинулю, ну, например, после визита в магазин у самой двери. Потом под пистолетом заставить говорить с Чалым. Кто-нибудь так бы и поступил, но не Нумизмат. Силин патологически боялся и не понимал женщин. С его точки зрения, все они были сумасшедшие, абсолютно непредсказуемые дуры. Мужик всегда думает головой, эти же — черт знает чем! Заорёт, как пить дать заорёт Ниночка на весь подъезд, и хоть убивай её после этого.

Сначала Силин почувствовал себя в тупике. Лёжа на алом стяге, он весь оставшийся день потягивал из термоса хорошо настоявшийся чай и думал, думал, думал.

«Надо подождать ещё, — все-таки решил Нумизмат. — Понаблюдать. Проклятая страна! Чтобы жить в России, надо иметь американскую наглость, еврейскую хитрость и китайское терпение. Китайцев у меня в роду не было. А так хочется, чтобы все прошло быстрее! Да нельзя».

Временами Силина охватывало отчаяние, порой ярость, и он был готов грызть себе вены, лишь бы болью физической заглушить боль души. Но он преодолевал себя и ждал, ждал чтобы рассчитать все до мелочей и не упустить свой единственный шанс.

Прошло три дня. На землю Нумизмат спускался лишь ночью, и только за тем, чтобы запастись водой. Крылатые соседи по чердаку исправно снабжали его диетическим мясом. По прикидкам Михаила, чердачных голубей, разжиревших на соседнем хлебокомбинате, ему хватило бы как минимум ещё на год. В отношении питания он сейчас жил даже лучше, чем в прежние времена. На еде он всегда экономил, так же как и на одежде. Все до последней копейки он вкладывал в коллекцию. Никаких мандаринов или шоколада. Лапша, тушёнка, картошка. Единственное, в чем Силин себе не отказывал, это чай. Любил его, покупал помногу, предпочитая цейлонский, а потом мучился, что угрохал столько денег на собственную прихоть. Растягивая удовольствие, Михаил позволял себе выпить за день лишь две чашки крепкого чая: одну с утра, другую вечером. Так что когда кончился хлеб, Силин этого почти не заметил. Ну нет его и нет, эка невидаль! Главное — что он установил некоторую закономерность в посещениях Чалого. Тот приезжал только днём, с часу до трех. Девица в это время носа из квартиры не показывала, сидела как на привязи, ждала звонка. От звонка до приезда хозяина проходило примерно десять-пятнадцать минут. Оставалось узнать кое-какие мелкие детали. Для этого на четвёртый день Силин спустился на землю.

 

7. КОНЕЦ «ГИТЛЕРЮГЕНДА».

Первым делом он обошёл дом Нинули со всех сторон, пошарился во внутреннем дворе, долго петлял между ветхими сараями и железными гаражами, но все-таки нашёл выход из запутанного лабиринта на соседнюю улицу.

После этого Силин пошёл на ближайший вещевой рынок и купил кожаную куртку, примерно такую же, как у Чалого и его качков. В хозяйственном магазине он приобрёл верёвку, тонкую, но прочную. Уложив её в сумку, Нумизмат медленно шёл по улице, не подозревая, что скоро судьба нанесёт ему очередной удар. Вгляд его машинально скользил по сторонам, безразлично перетекая с людей на витрины магазинов и обратно. Очередной стенд он подметил лишь из-за его блеклости, думал Силин совсем о другом, но потом понял, что большая фанерная доска, укреплённая параллельно тротуару, рекламирует вовсе не какой-нибудь товар. Под выцветшей надписью «Их разыскивает милиция» среди десятка различных лиц Силин увидел свою фотографию. Нумизмата словно током пронзило. Он стоял и не мог оторвать глаз от этого ещё свежего, не побитого дождями куска бумаги.

Последние десять лет Силин вообще не фотографировался, так что фотографию органы правопорядка позаимствовали у Наташки, пятнадцатилетней давности. Бороду он тогда только начинал отпускать, да и волосы были сравнительно небольшие, до плеч. Но это был он! Раз за разом Нумизмат перечитывал короткий, но страшный по своей откровенности текст: «Силин, Михаил Васильевич, уроженец города Свечина, разыскивается за особо опасные преступления». И далее шли его приметы: рост, сутулость, описание внешности.

То, о чем он раньше боялся думать, все же произошло. Его давно раскусили и ищут. И сразу появилось ощущение загнанного в ловушку зверя. Нервно оглянувшись по сторонам, Нумизмат чуть было не бросился бежать. При этом он прикрыл лицо руками, и только это касание пальцами гладко выбритых щёк привело его в себя. Он понял, что сейчас совсем не похож на бородатого субъекта с недобрым взглядом со стенда. С трудом оторвавшись от собственного изображения, Силин на ватных ногах двинулся по тротуару, но все равно ему казалось, что все прохожие смотрят только на него. Лишь предательская дрожь в ногах мешала ему броситься бежать. Так он свернул за угол, потом за другой и очутился в старом заброшенном парке с разбитыми павильонами и постаментами, хранившими остатки гипсовых ног. Найдя за аляповатой чашей давно не работающего фонтана старомодную скамейку, Силин без сил рухнул на два оставшихся поперечных бруса. Так он просидел с полчаса, осознавая новое для себя состояние — человека вне закона.

Потом появилась трезвость мысли. «Ну что ж, — подумал он. — Раз я опасен для общества, то я и свободен от его морали и его законов. Теперь я сам себе и Дума, и президент, сам создаю законы, сам же их и исполняю. И прокурор, и палач в одном лице. И неизвестно, кому ещё от этого будет хуже, мне или им. Они не смогли ни защитить меня, ни найти мою коллекцию. Я же смог найти воров. Значит, имею полное право покарать их уже по моим законам…»

Этот сеанс философии Силина прервала резанувшая слух музыка — какая-то импортная лабутня с истерично взвывающими гитарами, жёстким ритмом барабанов и не менее истеричными голосами солистов. Нумизмат даже не успел удивиться, как из-за соседнего полуразрушенного павильона показалась группа парней. На плече одного из них надрывался динамиками большой квадратный магнитофон. Парней было четверо, и при виде их Силин сразу нащупал в кармане пистолет. Кожаные куртки с рядами поблёскивающих заклёпок, высокие армейского типа полусапожки, также все в металле, и кожаные штаны делали их похожими на солдат какой-то странной армии. Несмотря на пасмурный день, глаза всех четверых прикрывали чёрные очки. Подобных представителей молодёжи в захолустном Свечине Михаил ещё не встречал. В его городе больше росли наркоманы да будущие уголовники. Безопаснее всего для Силина было бы уйти, но, во-первых, он находился сейчас в совершенно другом настроении, а во-вторых, было уже поздно.

Впереди шагал высокий светловолосый парень с короткой, ёжиком, стрижкой, далеко не хилый. Что поразило Силина, так это немецкий Железный крест, болтавшийся на шее парня чуть ниже кадыка. Точно такой же Михаил в своё время нашёл среди залежей хлама, оставшегося после военных лет на заводской свалке. Остановившись перед Силиным метрах в двух, светловолосый расставил ноги на ширину плеч и поднял вверх левую руку с оттопыренным указательным пальцем. Парень, тащивший на плече магнитофон, сразу убавил звук. После этого Сивый, как Михаил прозвал явного главаря кожаной банды, в упор уставился на Нумизмата. Странно, но тот неожиданно развеселился. Его забавлял этот балаган, то, как парень пытается на него давить морально картинной стойкой под офицера «СС», не снимая при этом зеркальных очков. Силин усмехнулся, положил левую руку на спинку сиденья и демонстративно зевнул. Его поведение обескуражило Сивого. Он поднял на лоб свои очки и, не переставая жевать, рявкнул:

— Слушай, батон, а ты чего тут рассыпался как слон? Это наша нычка, вали отсюда!

Силин невежливые слова пропустил мимо ушей, его раздирал смех. Парень, вопреки его ожиданиям, оказался не крашеным, а стопроцентным альбиносом.

— А чего это я должен уходить? Мне здесь нравится. Воздух почище, тихо, спокойно.

Михаил отвечал в своей обычной манере, но его монотонный, слегка скрипучий голос в этот раз звучал по-особому издевательски. Альбинос даже опешил от подобной наглости. Его красноватые глаза ещё несколько секунд буравили странного мужика, затем он повернулся к своим «кожаным братьям».

— Да он, никак, по пояс деревянный, — сообщил им Сивый.

— Ага, — подтвердил один из его собратьев, — полный «якорь».

Самый же щуплый и низкорослый из металлических «братьев» только засмеялся, и лишь по голосу Силин понял, что на самом деле перед ним девушка. Кожаная униформа, чёрные очки и надетая задом наперёд бейсболка уничтожили у девицы все видимые черты её истинного пола. А Сивый продолжал распалять себя.

— Слушай, «фиолетовый», — снова обратился он к Силину, — ты что же думаешь, если раскинул ноздри на ширину плеч, так будешь торчать тут вечно?

— Адик, ты с него слупи плату за выжранный им кислород, — подал идею носильщик магнитофона. Из всех троих он выглядел наиболее внушительно. Был пониже ростом главаря, но мощная грудь и широкие плечи явно подсказывали, что парень раньше упорно «качался».

— Да замочи ты его, Адик, — хрипловато прогундосила девица, — он же гнилой, типичный рахитик.

«Вот сука», — подумал Силин, а сам спросил:

— Ну и зачем ты эту фигню повесил себе на шею?

Адик глянул себе на грудь и понял, что странный чудик спрашивает про Железный крест. Он самодовольно усмехнулся.

— Тупой ты, дядя. Про русских фашистов слыхал? Так вот мы они и есть.

— А ты, значит, Адольф? — догадался Нумизмат.

— Точно. У него ещё одна нарезка в гайке осталась, соображает, — поделился радостью с остальными железногорский фюрер. При этом он подмигнул, и здоровяк с ухмылкой прибавил громкости.

— Не похож, — решил Силин, — усиков не хватает.

— А я счас твои, на хрен, позаимствую! — разозлился Адольф и попытался ударить ногой Силина по лицу.

Нумизмат при всей своей видимой флегматичности обладал недюжинной реакцией и координацией движений. Чуть отклонившись вправо, он левой рукой поймал красивый ботинок Адольфа за пятку и резко рванул его на себя и вверх. Альбинос со всего маху приземлился копчиком на землю. Трое его идейных последователей на секунду опешили, а затем одновременно бросились на Силина. Но тот уже достал пистолет и без раздумий двумя выстрелами остановил и здоровяка, не успевшего снять с плеча магнитофон, и его молчаливого товарища. Тут загривок Михаила словно обожгло раскалённой спиралью. Вскрикнув, он обернулся и понял, что это «кожаная» девица достала его велосипедной цепью. Она уже замахивалась ею для повторного удара, но Силин, вскочив на ноги, успел выстрелить. На все это ушли считанные секунды. Магнитофон, даже упав на землю, продолжал извергать подвывающую музыку, на земле корчился стонущий здоровяк, второй его товарищ лежал очень тихо и неудобно, ткнувшись лицом в небольшую лужицу. В отличие от него девица подавала признаки жизни. Дёргаясь всем телом, она прижимала обе руки к животу, но при этом, как ни странно, молчала.

Молчал ещё один человек. На земле, прямо перед Силиным, сидел Адольф. Вождь местных наци повёл себя не очень геройски. Сначала, оцепенев, он наблюдал, как гибнет его гвардия, а когда дуло пистолета опустилось на уровень его глаз, то кожаные штаны альбиноса наполнились мочой и дерьмом. Словно ящерица, он все в том же сидяче-лежачем положении быстро-быстро начал отползать назад, пока не упёрся спиной в бетонную чашу заброшенного фонтана.

— Ну так что, Адик, не хочешь помирать? — спросил Силин.

Тот лихорадочно потряс сивой головой. Из его красноватых глаз текли слезы.

— А придётся, — все в той же монотонно-скрипучей манере продолжил Нумизмат. Впервые он наслаждался своей властью и силой. — Не носил бы эту пакость, может быть, и остался жить.

И, прицелившись, Михаил выстрелил точно в Железный крест. Кровь из пробитой шеи брызнула во все стороны, но парень упорно цеплялся за жизнь, и Силин всадил ещё одну пулю между глаз альбиноса.

На обратном пути к скамейке Нумизмат дострелил и здоровяка. После этого он подумал, что растратил слишком много патронов, и в сторону притихшей, но ещё явно живой девицы только посмотрел. Странно, но за все это время у Силина даже мысли не возникло, что на выстрелы могут сбежаться люди, приедет милиция. Закинув на плечо сумку с покупками, Нумизмат на прощание изо всех сил приложился сапогом по чёрному хрипатому ящику, оборвав скрежет струн и вопли металлистов. Наступившая тишина сразу наполнилась карканьем воронья, огромными стаями кружившего над старыми тополями заброшенного парка. Птицы чуяли непогоду и старались до темноты устроиться на ночёвку.

 

8. «ТРЕБУЕТСЯ ОПЫТНЫЙ КИНОЛОГ»…

Несмотря на задержку в парке, Силин все-таки успел подняться на крышу дома Нинули до приезда Чалого. В полуметровом парапете Нумизмат нашёл выщербленный кусок бетона как раз с видом на въезд в тупик. Сидеть на холодной крыше оказалось не очень приятно, и Михаил, надев кожаную куртку, старую серую постелил на пыльный рубероид. Минут через пятнадцать со стороны Некрасовской стремительно скользнула в переулок знакомая чёрная машина. Лишь только раздался скрип тормозов, Нумизмат взглянул на часы и метнулся к скворечнику выхода на крышу.

На время он забыл о нещадно саднившем багровом рубце сзади на шее, все его внимание было приковано к звукам по другую сторону двери. Шаги за ней он хорошо различил, но похоже было, что телохранитель Чалого даже не дёрнул за ручку будки. Пятидневное напряжение начало спадать, охрана Чалого начала сдавать по немного, по мелочам. Когда шаги стали удаляться, Нумизмат потихоньку оттянул шпингалет, чуть приоткрыл дверь и прислушался. Лестничная клетка с её вытянутой конструкцией работала как камертон, усиливая звуки. Силин явно слышал, как двое поднимаются наверх, затем раздалась дробь резких ударов металла о металл. Похоже было, что Чалый игнорировал звонок и давал о себе знать стуком в дверь массивной золотой печаткой.

Девица открыла почти мгновенно. Силин даже услышал её воркующий говорок. Затем дверь, резко проскрипев, закрылась, и тут же вниз по лестнице затопали телохранители. Нумизмат снова взглянул на часы и недовольно покачал головой. Время всего церемониала уменьшалось с каждым днём.

«Мало, не успею. Надо придумать что-то ещё», — решил он.

Размышления свои он продолжил ночью, кутаясь в пропахшее пылью и голубиным помётом одеяло. Ему почти не удалось поспать. Он привык это делать на спине, но багровый рубец на шее саднил ужасно, не вынося ни малейшего прикосновения грубой ткани.

«Вот падла! — со злостью думал Силин о девке. — Все-таки с бабами дело иметь сложно, никогда не знаешь, чего от них ожидать».

Волей-неволей ему пришлось размышлять о предстоящем деле. Михаил никогда не был приверженцем детективного жанра, ну, может, прочитал пару книг о Шерлоке Холмсе. Но природный ум и житейский опыт помогли Нумизмату найти выход из непростой ситуации.

Свой обычный завтрак, состоящий из единственного «голубиного» блюда, Силин в этот день перенёс на более раннее время. Напившись чаю, он, как всегда, прикрыл своё добро куском полиэтилена, дабы оно не пострадало от крылатых друзей, но уходил с ощущением, что больше на чердак уже не вернётся.

Первым делом он ещё раз исследовал задворки дома любовницы Чалого. Убедившись, что все осталось по-прежнему, Михаил дворами прошёл на Птичий рынок.

День выдался будний, и народу в этот раз там оказалось не много. Пройдясь по рядам, Силин присматривался не к товару, а к продавцам. Чисто интуитивно он выбрал одного из них, явного завсегдатая, которого видел здесь уже не раз. Низкорослый, с квадратными плечами и печатью вечного похмелья на небритом, медного оттенка лице, тот в этот раз продавал пятнистого щенка, выдавая его за настоящую лайку.

— Слышь, парень, купи собаку, — распинался он перед каким-то очкастым

пареньком. — Лайка, самая настоящая. Мы с его матерью прошлой зимой за один день десять белок добыли, гадом буду, если совру! Это за один день, ты представляешь?! А умная была собака, царствие ей небесное, Найдой звали. Под трамвай неделю назад попала…

— Что ж она, такая умная, а под трамвай попала? — насмешливо заметил сосед меднолицего справа, торгующий молодым боксёром.

Тот зло зыркнул на него глазами, обернулся было к покупателю, но парнишка уже сбежал от него.

— Ты не лезь в разговор, когда я торг веду! — начал выговаривать «лайкин папа» соседу, а Силин прошёлся по рядам и, убедившись, что лучше меднолицего он никого здесь не найдёт, вернулся в собачий ряд. К этому времени краснолицый собаковод пытался запудрить мозги очередному клиенту.

— Всем видители паспорт подавай, родословную. А настоящий знаток он собаку видит без всякого паспорта. За эту собаку настоящий охотник не торгуясь две сотни отвалит. Знаешь какая умная собака была его мать? Мы в прошлом году с Пальмой…

Соседи меднолицего дружно грохнули хохотом в ответ на эту оговорку своего коллеги. После этого шутки посыпались как из рога изобилия.

— Мать твоего щенка охотилась не на белок, а на кошек в соседней свалке.

— А папа бегает вон в той стае, — и торговец показал рукой на пробегавшуй мимо свору бродячих собак.

Плюнув с досады и прикрыв всю компанию кинологов обширными матюгами меднолицый двинулся к выходу с базара, волоча за собой своё лопоухое чудовище.

Догнав торговца лайками Силин доверительным тоном обратился к нему:

— Слушай, друг, колымнуть хочешь?

Меднолицый сразу оживился:

— А что делать-то надо?

— Как тебя зовут?

— Василием кличут.

— Слушай, Вася, дело нехитрое, но ответственное. На тебя положиться можно?

— Ну а как же!

— Понимаешь, есть у меня подозрение, что моя баба хахаля себе завела. Сам я проследить за этим не могу, работаю, знаешь ли. День даже прогулять нельзя, хозяин сразу выгонит к черту.

Нумизмат подвёл Василия к нужному ему дому, опасливо покосился на окна и пробормотал:

— Спит ещё.

— Супруженция у тебя, что же, не работает? — поинтересовался Вася.

— Нет, только я.

Они вошли в подъезд, и Силин указал на одну из дверей второго этажа.

— Вот здесь. Сейчас я дам тебе денег на литр вина, сядешь на окошко, — он указал на площадку между этажами, — и будешь следить за всеми, кто входит и выходит из квартиры. Особенно это касается мужиков. Вечером получишь ещё на два литра, идёт?

— На три, — поспешно вставил своё слово Вася.

— Хорошо, пусть будет три.

Хозяин «лайки» радостно закивал головой. Его подопечный, как всегда, занимался любимым делом: чесал задней ногой за ухом и зубами искал блох. Силин покосился на щенка.

Когда они выходили из подъезда, Михаил спросил:

— Эта псина тебе мешать не будет?

— Эта? — удивился мужик. — Ни в жизнь. Сейчас мы её…

С этими словами знаток собак снял с шеи «чистопородной лайки» верёвку и отправил животное на свободу добрым пинком с ответным пронзительным и обиженым визгом. Нумизмат тут же отсчитал «кинологу» нужную сумму.

— Закусить возьми, а то развезёт, — предупредил Силин.

— Ну, мы же с понятием! — даже обиделся Вася.

— Ладно, я буду часа в четыре-пять. Хотя у тебя все равно часов нет.

На перекрёстке они расстались. Вася побежал к ближайшему ларьку. Он очень бы удивился, заметив, что его наниматель повернул обратно к дому. Нумизмата же волновало только одно: вернётся ли его «сыщик» обратно. Минут через десять, уже сидя на крыше, Силин с облегчением увидел, как Вася переваливающейся, утинной походкой направляется к дому, бережно прижимая к груди две бутылки «Анапы» и батон хлеба. Мужик и в самом деле оказался добросовестным и «с понятием».

Теперь Силину оставалось только ждать и надеяться на удачу.

 

9. ЛИЦОМ К ЛИЦУ.

Ту фразу про китайское терпение придумал не Силин, а один из его знакомых, пьяница и философ Витька Замойченко. Именно умение терпеть больше всего нужно было теперь Михаилу. Нумизмат пожалел, что не захватил с собой одеяло. Подстилкой служила собственная серая куртка, но даже сквозь неё пробивался стылый холод многотонного бетона. Новая куртка хоть и грела лучше старой, но четыре часа неподвижного ожидания под ударами октябрьского ветра сделали из Силина двухметровую сосульку. Хорошо ещё, не было дождя, хотя тучи опускались так низко, что Нумизмату казалось, что скоро они начнут задевать за его голову. Самым скверным было то, что он не мог встать, размяться. Просто боялся упустить момент приезда Чалого. Время от времени он напрягал все мышцы, стараясь хоть этим перебить надоедливую дрожь тела, но ни на секунду не отрывал глаз от своей треугольной бойницы.

Порой мысли его убегали назад в прошлое, перебирали прошедшую жизнь, о будущем Нумизмат старался не думать. Но постепенно подступило отупение. Волна безразличия сковала его тело и мозги, и когда джип «чероки» чёрной тенью скользнул из-за поворота, Силин ещё несколько секунд неподвижно лежал на своей холодной лежанке. Затем до него дошло, что случилось наконец то, ради чего он так долго в холодине торчал на крыше.

Вскочив как ошпаренный, Михаил ошалело кинулся к чердачному скворечнику, матеря себя последними словами. Он потерял как минимум три секунды, непозволительную уйму времени.

Лихорадочным движением откинув шпингалет, Силин огромными прыжками побежал вниз по ступенькам. На площадке между пятым и четвёртым этажами он успел бросить взгляд вниз и увидел, как чёрная фигура медленно направляется к крыльцу. Телохранитель ещё не успел войти в подъезд, когда Нумизмат простучал в железную дверь точно такую же дробь, что в прошлый раз выбивал Чалый. Ему, правда, показалось, что получилось чересчур громко. Ещё бы, тот стучал золотой печаткой да одним пальчиком, а Михаил рукоятью тяжёлого пистолета.

Именно об этом же подумала и Нина. Стоя в прихожей перед зеркалом, она наводила последний лоск, прихорашивала «массажкой» крупные локоны завивки. Бывшая выпускница культпросветучилища была из категории «умненьких» девушек. Распределиться в Железногорске ей не удалось, а возвращаться в родной город, ещё меньше Свечина, Ниночке, впитавшей современную культуру всеми фибрами души, не хотелось. Тут и подвернулся ей бывший уголовник, положивший на неё глаз на одной из дискотек. Роман с Чалым приносил ей мало радости. Все-таки зековские замашки из него было уже не выбить, временами девушка просто плакала после ухода благодетеля, но зато она имела от него три основных житейских блага: городскую прописку, квартиру, материальный достаток.

Стук в дверь действительно показался Ниночке слишком сильным. Она удивлённо подняла брови, последний раз махнула «массажкой», повертела головой, критично разглядывая себя, затем заученно улыбнулась своему отражению. Улыбка, как говорили у них на репетициях народного театра, «не пошла». Нина повторила попытку, блеска и медоточивости в глазах прибавилось, это уже походило на радость. Держа изъявление счастья на хорошеньком лице, хозяйка квартиры подошла к двери.

А Силин в это время был уже на взводе. Все получалось не так, как надо. И машину он зевнул, и девица дверь не открывала. Судя по времени, вот-вот должен был показаться на лестнице телохранитель Чалого. Лишь услышав снизу голоса, один требовательно-резкий, а другой бубняще-оправдывающийся, Нумизмат понял, что его отвлекающий манёвр удался. Охранник клюнул на меднолицего Васю. Вроде бы бомж, но кто его знает? В тот раз в парке тоже ведь не супермен стрелял.

Пока телохранитель разбирался с бывшим продавцом собак, Силин услышал, как за стальной открылась вторая дверь. Нумизмат ещё плотнее приблизился к двери и невольно затаил дыхание. Нина взглянула в дверной глазок, но увидела лишь грудь человека в знакомой кожаной куртке. Ещё шире улыбнувшись, она открыла массивный замок и широко распахнула дверь…

Когда телохранитель Чалого по кличке Бакс, выпроводив вырванного из дрёмы продавца собак из подъезда, лёгкой птичкой взлетел до пятого этажа, на лестничной площадке перед квартирой номер пятьдесят шесть никого не было.

Но за дверью в прихожей шла отчаянная борьба. Зажав своей огромной, мозолистой ладонью рот девице, Силин другой рукой еле сдерживал биение молодого, упругого тела.

— Молчи, дура, я тебе ничего плохого не сделаю! — шипел на ухо Ниночке Нумизмат. Но та, обезумев от страха, билась в его руках как свежепойманная на спиннинг щука.

Ход времени, бег секунд — их Михаил воспринимал сейчас с отчаянной ясностью. Все в этот день получалось не так, как надо. Скоро пожалует дорогой гость, а эта заполошная дура бьётся у него в руках, и никакие слова на неё не действуют!

Напрягшись, Силин поволок девицу на кухню. Нина по-прежнему пыталась вырваться, била своим маленьким кулачком Михаила по голове, и озверевший Нумизмат изо всей силы грохнул девушку головой об угол холодильника. Она сразу обмякла, начала оседать, и тогда он ещё раз ударил её рукоятью пистолета по голове. Разбираться, убил он девчонку или просто оглушил, у Силина не было времени. Оттащив тело «приманки» за холодильник, Нумизмат бегом вернулся в прихожую.

Чалый, уже вылезший из машины, нетерпеливо посматривал вверх, дожидаясь команды от собственного телохранителя. Её все не было, и мафиози, выхватив из рук рацию второго охранника, спросил в микрофон.

— Ну что там, Бакс?

— Погоди, я крышу осмотрю. Дверь тут открыта.

Нумизмат и не подозревал, что на него сработала собственная небрежность. Торопясь спуститься с крыши, он не до конца закрыл дверь, и это насторожило телохранителя. Вытащив из нагрудной кобуры пистолет, Бакс ворвался на крышу по всем правилам охранного искусства, но обнаружил там лишь валяющуюся около парапета серую куртку. Вид её показался телохранителю настолько затрапезным, что Бакс никак не связал находку с тем парнем, некогда заставившим его в пригородном лесу сунуться носом в сырую землю.

А Чалый ждал. В прошлой войне с кавказцами пули дважды чудом миновали его голову. Свист близкой смерти и потеря пятерых боевиков из ближайшего окружения научили его терпению. Лишь через две минуты голос Бакса из динамика рации сказал обычные в таких случаях слова: «Все чисто, шеф.»

Поднявшись на четвёртый этаж, Чалый поднял было руку, чтобы постучать, но заметил, что дверь чуть приоткрыта, и просто потянул её на себя. На улице он немного замёрз, и пахнувшее в лицо тепло, запах свежезаваренного кофе и чего-то вкусного, жареного, аппетитного, перемешанного с запахом женской косметики, подействовали на него расслабляюще. А ещё откуда-то из глубины квартиры доносилась мягкая, зовущая музыка. То, что хозяйка его не встречает, Чалого не удивило. С этой девчонкой он крутил роман уже полгода, но Нинуля до сих пор удивляла его своей меняющейся, как у хамелеона, внешностью и манерой поведения.

«Что она придумала на этот раз?» — подумал Чалый, закрывая за собой дверь. Миновав прихожую, он вошёл в зал, но и здесь не обнаружил девушку. Из-за закрытой двери спальни по-прежнему тихо манила музыка, но гость внезапно насторожился. Ни слух, ни зрение, ни запахи — ничего не говорило об опасности, но то, что у зверей зовётся инстинктом, заставило Чалого рвануться назад к двери. Он опоздал на долю секунды. Тяжёлая рукоять пистолета уже опускалась на его затылок…

Первым делом Силин с беспокойством проверил, жив ли Нинкин спонсор: парень в последний момент дёрнулся, и удар у Нумизмата получился сильнее, чем он рассчитывал. Перетащив обмякшее тело железногорского мафиози в зал, Силин попробовал усадить его на диван, но тот раз за разом заваливался набок, и плюнув, Нумизмат позволил бесчувственной массе расположиться согласно закону всемирного тяготения.

Обыскав карманы гостя, Силин с удивлением констатировал отсутствие оружия. Чалый страховался, менты чаще всего придирались именно к оружию, своё он из-за судимостей иметь не мог, хватало того, что у каждого из его парней имелась вполне законная, зарегистрированная «пушка». Кроме портмоне, «Мотороллы» и связки ключей, Нумизмат выгреб из кармана Чалого штук пять зажигалок самых разных размеров и фасонов. Удивлённо хмыкнув, Силин отложил найденное в сторону, на журнальный столик. Чалый все «отдыхал», и Михаил поинтересовался содержанием его кошелька. Сумма оказалась весьма солидной, имелись и доллары, но странно, Нумизмата это обилие денежных знаков даже расстроило. Подобные деньги он зарабатывал месяца за два каторжного труда, а для этого урки они просто мелочь на карманные расходы.

Переложив деньги себе в карман и с недоумением рассмотрев несколько пластиковых кредитных карточек, Силин решил, что пора привести Чалого в чувство. Сделал он это крайне просто. Выбросив из большой хрустальной вазы букет роз, все остальное содержимое Нумизмат щедро плесканул в лицо «отдыхающему». Холодная, мокрая пощёчина быстро привела Чалого в чувство. С трудом восстановив равновесие, первым делом слабым голосом выматерился, вытер с лица воду и неуверенным жестом пощупал собственный затылок. Эксперимент не особенно удался, Чалый зашипел от боли и лишь затем, после минутной паузы, он взглянул на своего визави.

За это время Силин хорошо рассмотрел своего нового противника. Чалый оказался далеко не красавцем. Продолговатое худощавое лицо с впалыми щеками. Чёрные густые брови, почти сросшиеся на переносице, глаза как бы западали вглубь, к тому же казались поставленными чуть ближе, чем надо. Большой, с горбинкой нос в своё время пережил хороший удар с правой и чуть сдвинулся в сторону, над верхней губой застарелый беловатый шрам, сами же губы тонкие, узкие, такие бывают у очень язвительных и наглых людей. По виду Чалому можно было дать и тридцать, и пятьдесят лет. Короткие волосы с двумя залысинками ближе к вискам чуть тронула седина.

«Лет сорок, — решил Силин. — Скорее всего мой ровесник».

Нумизмату невольно вспомнилась Нина, приманка и наживка в его игре, её молодость, красота и женственность. Михаил даже невольно пожалел свою случайную жертву.

Тем временем и Чалый изучал его. Несмотря на расслабление и чудовищную головную боль, думал он быстро и логично. Этим в своё время он и выделился из общего стада уголовников, став его пастухом. Силина он раскусил быстро.

«Парню от меня определённо что-то надо. Если бы он хотел убить, убил бы давно. На блатного не похож, на фраера тоже. Лох такое дело бы не провернул. Это наверняка он на прошлой неделе шарился около ипподрома с „пушкой“. Странный мужик, судя по взгляду, какой-то упёртый».

Решив, что стоит взять инициативу в свои руки, Чалый сбросил маску болезненной расслабленности и резким голосом спросил:

— Ну и к чему весь этот хипеж? Что, обязательно было волыной калган проламывать?

Силин на секунду смешался, слишком быстро с Чалым произошла метоморфоза. Но затем он вспомнил об «университетах» своего собеседника и, чуть усмехнувшись, ответил в тон начатому разговору:

— Да у тебя, как у прокурора, все дни неприемные, а надо с глазу на глаз покалякать.

Чалый лишь одними глазами повёл по сторонам — голова у него по-прежнему болела, а потом задал волнующий его вопрос:

— Девка где?

— На кухне отдыхает, негостеприимная она у тебя, неласковая.

Чалый исподлобья взглянул на Силина.

— Замочил? — спросил он.

— Нет, что ты. Просто приласкал, как тебя.

Чалого интересовала не просто судьба Ниночки, а её роль в происходящем.

«Ладно, потом с этим разберусь», — решил он и спросил у Силина:

— Ну и что тебе от меня надо?

— Где коллекция? — спросил Нумизмат дрогнувшим голосом, и Чалый сразу заметил, как изменился тон этого странного человека, как заблестели его глаза.

Силин же, наоборот, в который раз увидел в глазах человека, причастного к краже, явные недоумение и непонимание. То, что для него было смыслом всей жизни, для этих урок являлось чем-то второстепенным и незначащим. Снова волна бешенства поднялась со дна души, у Михаила даже перехватило дыхание, так захотелось ему подскочить к дивану и гвоздить рукоятью пистолета по уголовному рылу, пока кровь не успокоит больную душу Нумизмата. Михаил все-таки сдержался, лишь судорога ненависти перекосила его лицо, но Чалый понял все. Немалый опыт подсказывал ему, что этот парень опасен как никто другой.

— Монеты, что ли? — припомнил он. — Так бы и сказал. Нету у меня их. Уехали, и очень далеко.

— Куда? — еле выдохнул Силин онемевшими губами. Все, что он готовил целую неделю, рухнуло в один момент.

— В Москву.

— Москва большая, — сжав зубы, напомнил Силин.

— Это точно, — подтвердил Чалый и, потянувшись к журнальному столику, взял одну из зажигалок. Нумизмат по-прежнему находился в состоянии шока и лишь наблюдал, как Чалый зажигал и тут же гасил голубоватое пламя. Сначала Михаил не понимал, что тот делает, потом догадался, что у парня такая привычка. Силин даже припомнил название болезни — пиромания. Этот невольный анализ позволил ему прийти в себя.

— Так кому же в столице понадобилась моя коллекция? — спросил он.

Чалый скривился, чувствовалось, что ему не хочется говорить.

— Это очень большой человек. Против него ты все равно ничего не сможешь сделать.

— Ты скажи имя, а потом уж решим, смогу я или нет.

— А если не скажу? — поинтересовался Чалый.

— Скажешь, иначе я тебя просто убью.

— Убьёшь, так совсем ничего не узнаешь, — уже наглея, заявил уголовник. Он даже позволил себе достать из пачки сигарету. Но лишь одна затяжка доставила ему удовольствие. Распрямившейся пружиной Силин вскочил с кресла, ударом левой ладони расплющил сигарету о губы Чалого, а правой рукой резко и часто начал бить рукоятью пистолета по голове мафиози.

Чалый едва успел прикрыть голову руками. С трудом, но все же Силин сумел остановиться, чёрная волна бешенства не успела до конца вырваться наружу. Остатками разума Нумизмат понимал, что сидящий перед ним человек пока ему нужен. И так же неожиданно, как и начав избиение, Силин его и закончил. Сделав два шага назад, он просто упал в кресло, задыхаясь и чувствуя нервную дрожь во всем теле. Прошло секунд пятнадцать, не более, но ситуация в квартире в корне изменилась. Оторвав от головы трясущиеся окровавленные пальцы, Чалый пробормотал с зубовным скрежетом:

— У, с-сука! Убью!

Из ссадины, скрытой короткой причёской, на его лицо текла кровь. Несмотря на все защитные усилия Чалого, Силин здорово разбил его левую бровь и содрал со щеки кусок кожи.

— Где коллекция? Кому ты её отправил? — подрагивающим голосом продолжил

допрос Нумизмат. — Говори, если жить хочешь! Скажешь — оставлю тебя здесь, свяжу и уйду. А нет — долго умирать будешь!

Михаил блефовал. Железногорского мафиози непременно следовало убить так же, как в своё время и Гараню, просто из рациональной необходимости, чтобы тот не достал его впоследствии.

Понимал это и Чалый. В своё время он славился в уголовных кругах именно умением вести себя на допросах. Следователи просто сатанели от его издевательской ухмылки и идиотских ответов на их вопросы. Били его частенько и посильнее, чем сейчас.

Но сегодня это был уже совсем другой человек. Семь лет назад он вышел из тюрьмы не имея ни кола ни двора. Воля да воровская удача — вот и все, что было нужно тому, прежнему, Чалому. Но теперь он отяжелел и остепенился. Трехэтажный каменный особняк около ипподрома, загородная вилла, несколько навороченных иномарок, стабильный, устойчивый доход, позволяющий жить безбедно, власть, хоть и незаконная, но реальная и сильная. Чалый числился совладельцем доброго десятка частных фирм, что вполне прикрывало его от любопытства вездесущих органов. А ещё была семья, жена, как две капли воды похожая на Ниночку, — во вкусах Чалый проявлял удивительную стабильность. И самое главное, имелся наследник, с каждым годом все больше похожий на отца и даже перенявший его страсть к огню. Прежний Чалый просто рванул бы рубаху на груди и кинулся на направленный на него ствол. Нынешний же цеплялся за последнюю иллюзию собственного воображения.

«Он не профессионал, — думал Чалый, тщетно пытаясь носовым платком остановить льющуюся кровь. — Главное выжить, а там уж я его из-под земли достану».

— Хорошо, я скажу, — севшим до хрипоты голосом отозвался наконец он. — Только где гарантия, что ты меня после этого не грохнешь?

— Я свяжу тебя и уйду. Через час меня уже не будет в городе, — повторил Силин. — Мне нужна коллекция, а не ты.

— Ладно, слушай, — сморщился от боли уголовный босс Железногорска. — С месяц назад ко мне приезжал один корешок из стольной, имя его тебе ни к чему, у нас с ним кое-какие общие дела. И он попросил меня достать как можно больше старинных монет. Есть в Москве такой Балашов, голован, шишка… У него банки, фирмы, нефть. Так вот, Мамчуру… А, черт! — оговорившись, Чалый скривился, но продолжил рассказ: — Ну, ему надо было к этому барыге втесаться, кредит выбить. Он узнал, что сын банкира увлёкся монетами. Вот Мамчур и попросил меня подсуетиться ко дню рождения пацана. Покупать все это долго и дорого, решили … как это? Ну, изъять…

Жадно слушающий сбивчивую речь врага, Силин невольно заметил, что тот лишь изредко срывается на «феню». Уголовник уже прилично пообкатался в цивилизованном обществе.

— А почему у меня? — спросил Нумизмат.

— Твой адрес дал нам один фраер, потом он твои монеты в божеский вид привёл.

«Нет, не зря я этого гада замочил!» — со злорадством подумал Нумизмат о покойном экскурсоводе. А Чалый продолжил:

— К тому же в Свечине у меня старый корешок по зоне имелся, Гараня. Я ему только звякнул, и никаких проблем.

— Где коллекция сейчас?

— Едет в Москву. Вчера отправили.

— Адрес?

Чалый отрицательно мотнул головой и болезненно скривился от этого движения, снова спугнувшего успокоившуюся было боль.

— Адрес тебе ничего не даст. Послезавтра день рождения пацана, ты все равно не успеешь…

Их неторопливую беседу прервал странный звук, донёсшийся со стороны прихожей. Силин сначала не понял, что это такое, но когда явно щёлкнул дверной замок, он пришёл в ярость и метнулся в прихожую. Пошатывающаяся, со спутанными, окровавленными волосами Нина успела приоткрыть дверь и слабо крикнуть: «Помогите, помогите!» В следующую секунду тяжёлая рукоять пистолета со страшной силой снова опустилась на её затылок.

Нумизмат не дал обмякшему телу девушки упасть на пол, а отшвырнул её назад, в комнату. Когда Силин потянул дверь на себя, ему показалось, что совсем рядом на лестничной клетке хлопнула другая дверь, соседняя. Но проверять было некогда, в зале оставался Чалый. В комнату Нумизмат ворвался, держа пистолет наготове. Вопреки его ожиданиям спонсор Ниночки спокойно сидел на своём месте.

Все было просто. Пока Силин отсутствовал, Чалый успел нажать на одну из кнопок памяти своего мобильника и сказать в микрофон только одну фразу:

— Шухер! Все ко мне, быстро!

В какой-то степени Нумизмату опять помогла случайность. Он утвердился во мнении, что постоянный гость Ниночки — примерный «пионер». Но в это время на столе пискнул сигнал вызова по сотовому. Это один из телохранителей Чалого, уже поднимаясь по лестнице, решил узнать подробности необычной тревоги.

— Чалый, что за шухер? — отчётливо послышалось из трубки, и Силин понял все.

Но и Чалый успел оцепить обстановку. Резким толчком опрокинув на ноги Михаила журнальный столик, он с яростным рёвом рванулся на Нумизмата. Тот замешкался только на мгновение, но Чалый успел перехватить его руку, грохнул выстрел, и пуля ушла в потолок.

Теперь они топтались посередине комнаты лицом к лицу. Чалый держал за запястья обе руки Нумизмата, и волей-неволей они смотрели друг другу в глаза. Силин оказался сильнее, он прижал воровского босса к стене и потихоньку начал выворачивать руку с пистолетом к побагровевшему лицу Чалого. Но у того школа подобного рода драк была куда как обширней. Резко мотнув головой, Чалый лбом разбил Михаилу губу. От неожиданности и боли Силин на секунду ослабил хватку, и Чалый уже двумя руками принялся выворачивать из правой руки Нумизмата пистолет. Ему это почти удалось, но Силин успел прийти в себя и левой рукой обхватил горло врага. Тот же неистово продолжал рвать оружие из рук Михаила. Пистолет Силин, не удержав, выпустил, но фортуна в этот день отвернулась от бандита и он не успел подхватить его.

А железное кольцо вокруг горла Чалого сжималось все сильнее и сильнее. Он извивался всем телом, раз за разом бил локтем по рёбрам Нумизмата. Это было очень больно, Силин стонал, но не ослаблял хватки.

В дверь же уже барабанили чем-то железным. Всех подстегнул звук выстрела — и телохранителей Чалого, и бабку из соседней квартиры, от волнения никак не попадавшую пальцами в отверстия телефонного диска. Все же она смогла набрать очень короткий телефонный номер и взволнованным голосом проскрипела в трубку:

— Милиция! Приезжайте скорей, тут кого-то убивают…

В это время снова застучали выстрелы, это телохранители пытались «по-голливудски» справиться с дверным замком. Увы, массивное самодельное сооружение совсем не походило на чахлые американские замочки, и один из телохранителей крикнул в микрофон рации оставшемуся в машине шофёру:

— Санька, быстро тащи монтировку или лом — что там у тебя есть помощней! Бегом!

Пока бандиты втроём пытались отжать дверь, их хозяин доживал последние минуты своей жизни. Руками он пытался разорвать железные объятия Силина, пару раз лягнул Нумизмата каблуком по лодыжке, но Михаил только рычал от ярости и продолжал сжимать горло Чалого. Последним усилием воли тот все же сумел лишить Силина равновесия, но, и упав на пол, Михаил не ослабил хватки. Наконец Чалый захрипел, тело его пронзила крупная дрожь агонии, и через полминуты оно обмякло навсегда.

Столкнув с себя труп, Силин с трудом поднялся на ноги, вытер сочившуюся из губы кровь, поднял пистолет и, пошатываясь, двинулся в прихожую. Замок выдержал напор телохранителей Чалого, но зато поддалась халтурная сварка. Тяжело дыша, Михаил наблюдал, как в расширяющейся щели показалась рука, нашарившая запоры замка. Когда дверь распахнулась и оба охранника, тесня друг друга широкими плечами, вломились в квартиру, их встретил свинцовый дождь. Силин стрелял, держа пистолет двумя руками, не целясь — слишком объёмной была мишень. На одном из телохранителей оказался бронежилет, но именно ему первая пуля Силина попала в горло. Второй же охранник проскочил чуть вперёд, но две пули, выпущенные Силиным почти в упор, отбросили его тело к порогу.

Когда, израсходовав все патроны, пистолет замолк, в наступившей тишине Михаил услышал, как дробно стучат по лестнице удаляющиеся шаги. Это сбежал шофёр Чалого.

Силин вернулся в зал, начал искать свою сумку. Для того чтобы достать её, ему пришлось перевернуть тело Чалого. При этом Нумизмат глянул на лицо мёртвого врага и невольно содрогнулся. Посиневшее, перекошеннное в последней муке лицо уголовника с выпученными глазами и вывалившимся языком показалось ему страшнее всего, что он видел в своей жизни.

А с улицы уже доносился вой милицейских сирен и скрип тормозов. Силин выругался и бегом рванулся в спальню. Там по-прежнему играла музыка. Михаил пробежался грязными сапогами по нежно-розовому покрывалу, прикрывающему огромную Ниночкину кровать. Лихорадочным движением Нумизмат открыл дверь на балкон, расстегнул сумку и пристегнул карабин верёвки к поручню. Обжигая руки, он в несколько секунд соскользнул на землю.

Когда первая тройка милиционеров ворвалась в квартиру пятьдесят шесть, в ней оставались только раненые да мёртвые. Двое из милиционеров, те, что помоложе, спустились на землю по методу Силина, но лабиринт проходных дворов Нумизмат изучил лучше представителей власти. Они ещё петляли по дворам, а Михаил уже трясся в автобусе, идущем до вокзала. Он успел запрыгнуть в пригородный поезд за минуту до отправления. Через пятнадцать минут после последнего убийства Нумизмат покинул Железногорск.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Бураев.

1896 год «… И если б ты знала, сколько раз я потом жалел о том, что взял этот проклятый рубль. Я владел им, но никому не мог его показать, дабы не лишиться своего доброго имени. Сейчас жизнь моя окончательно зашла в жизненный тупик, и я вижу один-единственный выход из этого положения. Лиза, единственная моя доченька, только тебе я могу доверить эту мою чёрную тайну. Умоляю тебя, храни её как можно дольше! Не делись ею даже с мужем. Не то чтобы я не доверяю Андрею Николаевичу, вовсе нет. Викентий Бураев много в своей жизни грешил, заработать подобное состояние честно очень трудно, но лишь один раз в жизни я совершил поступок, которого искренне стыжусь…»

Почти полностью седой мужчина, на вид лет шестидесяти, с длинной бородой и высохшим лицом, оторвался от тетради и посмотрел на портрет дочери, висевший на стене напротив стола. Художник очень верно подметил самое главное в облике дочери — спокойную, счастливую красоту. На этой картине Лиза казалась ангелом, сошедшим на землю. Викентий Николаевич ещё острее затосковал по дочери. Он не видел её уже месяц, с тех пор как сразу после свадьбы молодая чета уехала в путешествие по Франции — сначала в Париж, а как потеплеет, в Ниццу.

Этот брак не зря называли блестящим. Морской офицер Андрей Николаевич Щербатов выгодно соединил свой княжеский титул с капиталами одного из самых богатых людей России. Свадьба их надолго запомнилась светскому обществу своей роскошью и великолепием. Ради единственной и любимой дочери Бураев был готов на все. Злые языки поговаривали, что это он «женил» дочь на титуле Щербатовых, но все это было чистейшей ерундой. Викентий Николаевич отверг бы любого из женихов, хоть принца, если бы против была дочь.

Молодой лейтенант понравился промышленнику. Высокий, стройный, действительно красивый, с открытым, чистым взглядом, но без заискивания. Чувствовалось, что он уважает отца своей красавицы жены. Но как любящий отец, Бураев с трудом привыкал к мысли, что этому человеку теперь целиком и полностью принадлежит его самое светлое счастье.

Вздохнув, Викентий Николаевич дописал в чёрную тетрадь ещё несколько строчек, затем уложил и тетрадь, и коробочку в шкатулку, коротко звякнул в небольшой затейливый колокольчик.

Буквально через несколько секунд в дверях кабинета появился невысокий лысоватый человек лет пятидесяти с внимательным и умным взглядом. Это был управляющий большого дома Бураева Зубов, человек предельно честный и преданный хозяину.

— Иван Данилович, возьмите эту шкатулку и свезите её на квартиру Лизаветы Викентьевны. Оставьте её в будуаре моей дочери, но так, чтобы она не бросилась в глаза. Пусть она найдёт её не сразу после возвращения из Парижа, а чуть попозже. Это очень важно.

Зубов в ответ только молча склонил голову. Он уже уходил, когда хозяин его окликнул снова:

— Я ещё здесь поработаю, предупредите меня, если приедет жена, а если появится этот… — он поморщился, и Зубов понял, о ком идёт речь, — пусть проводят его сразу ко мне.

Примерно через полчаса в кабинет к Бураеву прошёл щуплый субъект с нагловатой ухмылкой на губах и цепким, въедливым взглядом. Из кабинета миллионера он вышел минут через пятнадцать, и, как показалось дежурившему у дверей лакею Пантелею, щуплый был очень чем-то доволен, а вот лицо хозяина даже издалека казалось бледным и очень расстроенным.

Ещё примерно через час вернувшийся после визита в квартиру княжны Щербатовой Зубов лично доложил хозяину:

— Приехали Анна Владиславовна.

Бураев что-то писал, не отрывая взгляда от бумаги, он кивнул и сказал:

— Хорошо, это письмо сейчас же отошлёте на почту, и пусть приготовят коляску.

Через пять минут Пантелей вывез миллионера из кабинета в инвалидной коляске. Три года назад, инспектируя строящийся под его руководством участок Транссибирской железной дороги, Бураев попал в аварию. Перевернувшаяся дрезина придавила его ноги, да так, что пришлось ампутировать их до колен. Оправившись от несчастья, Викентий Николаевич во многом пересмотрел прежний образ жизни, часть своих предприятий продал, оставив лишь самые выгодные и расположенные поближе к Санкт-Петербургу. Финансовое положение дел не вызывало опасений у миллионера, единственное, что тревожило, — собственная жена.

Прокатив коляску по анфиладе залов, Пантелей вывез хозяина на половину Анны Владиславовны. Хозяйка дома, красивая женщина лет тридцати, полулежала на широком диване, отдавая указания молодой горничной, держащей в руках её шляпку и перчатки. Вторжение мужа несколько удивило Анну Владиславовну. Её соболиные брови взметнулись высоко вверх, но, взглянув в лицо Бураева, она быстро отослала горничную:

— Иди, Даша, и принеси мне бокал лимонаду, пить хочется.

Голос жены, вибрирующее контральто с еле заметной хрипотцой, болезненно резанул слух Бураева. В своё время именно смех и голос привлекли его внимание. Первая жена Бураева, мать Лизы, умерла, когда девочке было девять лет. Ещё шесть лет после этого для Викентия Николаевича не существовало других женщин, но потом природа начала брать своё. В тот июньский вечер Бураева неумолимо повлекло на улицу, поближе к людям. Месяц до этого он провёл в Донбассе, проверяя состояние своих шахт и заводов. Там даже на поверхности его донимала угольная пыль, безнадёжно пачкая белоснежные сорочки миллионера. И вот теперь ему захотелось чего-то светлого, возвышенного. Бураев сходил на балет в Мариинку, а потом велел кучеру заехать в Летний сад.

Подошло время белых ночей, и чинная публика медленно прогуливалась между казавшимися призрачными в подобном освещении мраморными статуями. В большинстве своём народ бродил небольшими компаниями, лишь Бураев шёл один, необычно остро ощущая своё одиночество. Он задумался об этом. Вот тут-то и прозвучал женский смех, а затем и голос, словно полоснувший миллионера по душе.

Викентий Николаевич не понимал, какие слова произносит эта женщина,

компания уже уходила от него — три женщины и высокий гвардейский офицер, оживлённо жестикулирующий свободной от шашки рукой. Ещё секунду колеблясь, Бураев стоял на месте, но опять зазвучал смех, и он, как на привязи, двинулся вслед за ним. Вскоре он разобрал, что голос принадлежит самой высокой из дам, в кокетливой шляпке с тёмной вуалью. Лица женщины он не видел, но удивительная фигура, королевская осанка и плавность её жестов сразу заворожили его.

Вскоре Викентий Николаевич столкнулся со старым приятелем по Нумизматическому обществу доктором Жереховым. Как врач тот имел солидную репутацию и весьма обширную практику, так что знал, по наблюдениям Бураева, пол-Петербурга.

— Добрый вечер, Викентий Николаевич. Решили совершить моцион? Это полезно, тем более что раньше я вас тут не замечал.

— Да, знаете ли, решил немного забыть о вечных делах, подышать воздухом вечности и красоты.

Беседуя о своих новых коллекционных приобретениях, мужчины, не торопясь, следовали по главной аллее. Доктор, несмотря на солидный возраст и довольно потрёпанный внешний вид, бойко разглядывал проходящих мимо женщин, при этом частенько называя их имена и фамилии.

— Вы очень многих знаете, — улыбнулся Бураев, по-прежнему не отрывая глаз от идущей впереди компании.

— Ну, милейший Викентий Николаевич, я тридцать лет врачую эту публику, так что порой я знаю не только имена и фамилии, но и всю подноготную семьи в трех поколениях.

Как раз в это время четверо интересующих Бураева людей разделились. Офицер и одна из дам откланялись и пошли к выходу, а высокая красавица и её спутница продолжили прогулку.

— Вот мы это сейчас и проверим, — со смешком сказал миллионер доктору.

— Что это за дамы впереди нас?

Доктор присмотрелся, потом удивлённо хмыкнул:

— Странно, но эту красавицу в траурном платье я не знаю. А вот её спутница мне прекрасно знакома. Жена генерала Ермилова. Ах, да!.. Вспомнил! Мне на днях рассказывали, что к Ермиловым приехала погостить родная сестра генеральши, откуда-то из провинции. Её муж и бывший сослуживец Ермилова, полковник, недавно застрелился, говорят, наделал массу карточных долгов и растратил полковую казну. Вдова очень красива, и сестра подыскивает ей подходящую партию.

Тем временем женщина словно почувствовала, что речь идёт о ней, и оглянулась сначала раз, потом другой. Вряд ли её мог заинтересовать старый доктор, зато уж на Бураеве нельзя было не остановить взгляд. Он немного потяжелел, но по-прежнему держал голову очень прямо, высокий рост и чёрная, без единого седого волоска борода скрадывали его возраст. Тёмные глаза и белая кожа делали лицо ещё более выразительным. В одежде миллионер был консерватором, но платье своё шил у лучших портных, безупречно и со вкусом.

— Познакомьте меня с ними, — шепнул Бураев доктору, не отрывая глаз от этой загадочной и столь влекущей женщины.

Жерехов удивлённо посмотрел на промышленника:

— Ого, да вы, Викентий Николаевич, похоже, не на шутку втюримшись! Ну что ж, бывает. Вам сколько лет? Пятьдесят?

— Пятьдесят два, — поправил Бураев.

— Пора, пора. Седина в бороду, бес в ребро. Это истина. Я в этом возрасте тоже уходил в кураж. Пойдёмте, так и быть, поработаю в роли свахи.

Быстрым шагом мужчины догнали сестёр, и, приподняв свой цилиндр, Жерехов обратился к дамам:

— Добрый вечер, Екатерина Владиславовна! Как поживаете?

— Спасибо, Анатолий Евграфович, вашими молитвами, — улыбнулась генеральша, протягивая руку для поцелуя. Вблизи было прекрасно видно, что дамы не просто подруги, а именно сестры. Только красота генеральши уже подверглась первым атакам беспощадного времени, а сестра её казалась безупречной, как античная статуя.

Доктор представил дамам Бураева. На фамилию миллионера генеральша отреагировала весьма забавно.

— Это не на ваш ли завод позавчера ездил мой муж? Приехал Владимир Александрович оттуда очень поздно, расстроенный, сказал, что Бураев затягивает сроки изготовления каких-то там пушек.

Промышленник улыбнулся, хотя ему хотелось в этот момент во все горло захохотать. Он и в самом деле не поспевал изготовить в сроки первую партию горных пушек, но никогда не думал, что генерал Ермилов обсуждает подобные дела с женой. Ответил он, впрочем, весьма учтиво:

— Я уже наказал управляющего заводом и смею заверить вас, что больше не буду расстраивать Владимира Александровича.

Подобный ответ очень понравился генеральше, и она представила мужчинам свою спутницу:

— Познакомтесь, это моя сестра, Анна Владиславовна.

С бьющимся сердцем Бураев поцеловал руку столь желанной для него женщины. Подняв глаза, он рассмотрел под вуалью и лицо прекрасной вдовы. Да, Анна Владиславовна была удивительно хороша собой. Высокий лоб, прямой красивый нос, длинная, изысканных форм шея и в довершение всего — светло-серые, как эта петербургская ночь, глаза. Лёгкая вуаль делала её ещё более загадочной и недоступной для неискушённого в амурных делах Бураева. А этот сводящий с ума голос!

Короткая взаимная прогулка кончилась приглашением миллионера на обед к генералу Ермилову.

Уже возвращаясь в коляске домой, старшая сестра тихо спросила младшую:

— Ну и как тебе этот медведь?

Та чуть улыбнулась кончиками губ, потом нехотя ответила:

— Меня позабавили его пламенные взгляды. Но, к сожалению, он не в моем вкусе.

— Анита, ты сильно-то не заносись. Шляхетскую спесь пора унять. Ещё пять годков — и третий десяток разменяешь. Лучшей партии, чем Бураев, тебе не сыскать. Самый богатый вдовец столицы. А все эти твои тонконогие офицерики — одна голозадая спесь, не больше. Слава Богу, что удалось замять скандал со смертью Николая. И как ты могла изменять такому человеку?! Хорошо ещё, что он проигрался перед этим, а то совсем было бы не объяснить роковой выстрел. Так что смотри, сестричка, окажешься в родном Вильно в полуразвалившейся усадьбе…

— Ну Катуся, мы же все-таки состоим в родстве с самими Радзивиллами, и после этого какой-то Бураев!

Агитация родной сестры все-таки возымела своё действие, и через два месяца Викентий Николаевич торжественно ввёл в дом новую супругу.

Первые два года показались ему сказочным сном. Он по-прежнему много мотался по всей России, а приезжая домой, попадал в объятия самой красивой женщины Петербурга. Он принимал в ней все, даже некоторое высокомерие и холодноватость — она как бы позволяла ему себя любить, отнюдь сама не пылая страстью к Бураеву. В свою очередь и Анна получала все, что хотела. Покупки дорогих нарядов и драгоценностей Викентий Николаевич воспринимал абсолютно спокойно. Оправа великолепного бриллианта должна соответствовать красоте алмаза.

Балы и светские рауты, столь любимые женой, отнимали очень много времени, но приносили многочисленные и порой весьма ценные знакомства. Присутствовал он и некоторый элемент развлечения. Бураеву нравилось наблюдать, как мужчины при виде его жены сначала цепенели, а потом начинали вести себя так, словно только что хватанули добрую порцию водки. Промышленник даже соизволил, впервые за свою жизнь, устроить себе отпуск и по осени укатить с женой в Париж.

Единственное, что обескураживало Бураева, это холодное отношение дочери к мачехе, хотя Анна Владиславовна вела себя с Лизой просто безупречно. Неприязнь эту отец списывал на отсутствие постоянной близости: все-таки большую часть времени дочь проводила в престижном пансионате, появлясь в доме только по выходным да на каникулах.

Все изменилось после трагедии, произошедшей с Викентием Николаевичем. Став инвалидом, этот большой, физически крепкий человек резко сдал, сильно поседел. Начали донимать ранее не тревожившие магната болезни. Жена же, наоборот — словно расцветала все больше и больше. Она всеми корнями вросла в великосветскую жизнь Петербурга, обзавелась обширным кругом друзей и знакомых, а так как муж перестал выезжать в свет, то одна раскатывала по театрам и балам.

С год назад Бураев почувствовал то, что рано или поздно понимает каждый обманутый мужчина: жена явно изменяла ему. Может, подобная проблема возникла раньше, но он, ослеплённый любовью, не обращал внимания. Теперь же он полностью ощутил всю холодность и беразличие к нему этой женщины. Более того, какая-то враждебность начала проскальзывать в словах и делах великосветской полячки. Раньше она позволяла себя любить богатому и красивому мужчине, теперь же ей досаждал надоевший немощный инвалид.

Бураев чувствовал присутствие соперника в утомлённых движениях жены, возвращающейся поздно ночью якобы из театра или с раута. Он безошибочно определял, когда Анна действительно едет к сестре, а когда на свидание. У неё и движения становились более резкими, ярче блестели глаза, более громко звучал голос, командующий прислугой.

Весь год христианское смирение боролось в сознании миллионера с бешеной ревностью. Он понимал, что уже не сможет дать жене ничего, кроме комфорта и беззаботности. Но шесть месяцев назад Бураев узнал, что неизлечимо болен. Тогда он не выдержал и нанял частного сыщика, дабы узнать имя своего счастливого преемника. Результат расследований оказался настолько неожиданным, что Викентий Николаевич чуть не задохнулся от приступа ненависти, спазмой сдавившего его горло. Но он взял себя в руки и продолжил игру до конца, стремясь как можно больше узнать об этом красивом дьяволе в женском облике.

Анна Владиславовна слишком была занята собой, чтобы заметить слежку. И вот теперь настал час истины. Бураев дождался, когда горничная принесла в высоком бокале лимонад и вышла из комнаты, и лишь потом начал разговор.

— Сударыня, я понимаю, что я сейчас немощный старик и мне надо бы начать думать о загробной жизни, но я ещё ваш муж и имею кое-какие права. Полгода назад я нанял человека с целью узнать о вас все…

Анна Владиславовна неожиданно прервала его речь громким смехом, откинув при этом голову назад и раскинув руки на спинке дивана. Отсмеявшись, она пояснила своё столь странное поведение:

— Конечно, чего же ещё можно было ждать от человека вашего происхождения?

— Да, у меня нет герба, и мои предки не участвовали в сеймах по избранию польских королей. Только вам сейчас, сударыня, подойдёт другой титул — королевы шлюх.

Полячка презрительно скривила свои красивые губы, но промолчала. А магнат продолжал:

— Я навёл справки о вашем прошлом. Смерть вашего первого мужа многим показалась более чем странной. Блестящий офицер, ему предсказывали хорошую карьеру. Прожили вы с ним всего три года, но за это время успели оставить о себе «добрую» память у многих подчинённых полковника. Именно ваше поведение, а не растрата казённых средств привели его к смерти. Большинство офицеров вообще сомневаются, что это было самоубийство. В тот вечер он вернулся домой слишком рано, поговаривают, что он застал вас не одну и даже не вдвоём. Именно поэтому мундир полковника оказался разорван, а если учесть, что один из тех офицеров являлся казначеем полка, то понятно, откуда взялась версия о растрате. Что там было на самом деле, вы уже не скажете, так что вернёмся к делам нынешним.

Здесь Бураев прервал свою речь, потянулся было к столу за бокалом лимонада, но достать его не сумел. Жена холодными глазами смотрела за тщетными попытками мужа, но даже не шевельнулась, чтобы ему помочь. Миллионеру пришлось кликнуть Пантелея. Здоровый малый, нанятый специально для того, чтобы таскать на руках хозяина, подал ему лимонад, но, принимая его обратно, умудрился выпустить тонкостенный фужер из неуклюжих рук.

Звон разбитого стекла настроил Бураева на философский лад.

«Прямо как моя семейная жизнь», — с невесёлой усмешкой подумал он и, отослав растерянного Пантелея, продолжил свою обвинительную речь.

— За эти шесть месяцев вы сменили восемь любовников, причём порой умудрялись встречаться в течение дня с тремя. Поистине, темперамент, достойный Мессалины.

— Я не перебирала любовников, — прервала его Анна Владиславовна, ещё более высокомерно откидывая назад свою хорошенькую головку, — я искала человека, которого полюблю, и я его нашла.

— Вы имеете в виду лейтенанта Козловского? То-то я смотрю, в последний месяц вы на редкость постоянны! Отправили в отставку даже моего бывшего врача. Я не сомневаюсь, что он вам успел разболтать, что я неизлечимо болен. Ведь так?

Но женщина молчала, лишь глаза её торжествующе блеснули да на губах промелькнула тень усмешки.

— Узнав о том, что вы встречаетесь с Кохом, я уволил его. От врача-любовника собственной жены можно ожидать чего угодно, даже чашу с ядом вместо лекарств. Бедный эскулап сразу стал вам не нужен, и вы тут же его бросили, не так ли?

— Он надоел мне своими преследованиями и угрозами покончить с собой. Все говорил мне: уедем со мной, сбежим на край света. Дурак!

Вынеся этот приговор отставному любовнику, полячка с любопытством спросила:

— Ну и что же вы теперь будете делать? Подадите на развод?

— Я бы подал, да не успею. Жить мне осталось меньше месяца, а Священный синод так долго тянет с подобными делами. Я бы мог вас лишить наследства, но вы бы наняли адвокатов и все равно что-нибудь отсудили бы. Я решил все сделать по-другому. И знаете, что послужило толчком?

Теперь уже на исхудавшем лице Бураева заиграла победная усмешка.

— Единственное, в чем вы были постоянны, так это в месте встречи с вашим Козловским. Отель «Версаль», номер шесть. Нельзя быть столь постоянной, Анна Владиславовна, это не ваш стиль.

Полячка не понимала, к чему клонит муж, но внутренне напряглась. А тот все продолжал говорить тихим, болезненным голосом:

— Малый, что следил за вами эти полгода, человек чрезвычайно ловкий в своих делах. Ему не составило труда снять номер рядом с вашим и просверлить в стене небольшую дыру. С помощью обычного врачебного стетоскопа он сегодня слышал каждое ваше слово, все, о чем вы говорили со своим минёром.

Вот теперь Анна Владиславовна побледнела, убрала руки со спинки дивана и подалась всем телом вперёд. А Бураев, обливаясь болезненным потом, продолжал:

— Я бы простил вам все — измены, распутство… Но когда вы со своим офицеришкой принялись обсуждать, как избавиться от моей дочери и завладеть всем моим состоянием… Это ведь вы предложили отправить молодожёнов на яхте и, взорвав её, отправить на дно? Молчите, ясновельможная пани? Значит, все правильно. И вот тогда я понял, что у меня есть только один способ защитить мою дочь…

Бураев откинул наброшенный на колени плед, жена его вскочила, хотела закричать, но не успела.

Дремавший за дверью в кресле Пантелей услышал три резких частых револьверных выстрела и чуть попозже — ещё один…

 

10. ПО ШПАЛАМ.

Приткнувшийся в самом углу вагона электрички Силин долго усмирял нервную дрожь. Он пытался выкинуть все случившееся из головы, но секунда за секундой опять и опять память выкидывала в воспалённый мозг сцены бойни в Хлебном переулке. Электричка мерно следовала своим маршрутом, останавливалась и трогалась снова, народ в вагоне менялся, как приливы и отливы в море, а Нумизмат не замечал ничего на свете. Из этого состояния его вывели три человека в камуфляжных куртках. Один из них что-то сказал, но видя, что пассажир не реагирует на его вопрос, тронул его за плечо.

Силин поднял глаза и, увидев камуфляж, мгновенно запаниковал.

«Милиция!» — пронеслось у него в мозгу. Парень что-то спрашивал у него, но Михаил не понимал. Он чуть было не выдернул из кармана пистолет, но в последний момент вспомнил, что в обойме «Макарова» не осталось ни одного патрона. И тут до него дошло, что просто-напросто просят предъявить билет.

— А-а… у меня нет билета, — несколько заторможенно отозвался Нумизмат, с трудом разжимая пальцы вокруг рукоятки пистолета.

— Платите штраф, — хмыкнул довольный контролёр, поглядывая на своих коллег. — Куда едете?

— До конечной, — все тем же вялым тоном признался Михаил.

— Из Железногорска?

— Да. Сколько с меня?

— Стоимость билета плюс штраф. Или выходите.

— Нет, я заплачу. Сколько?

Достав из кармана деньги, Силин расплатился и снова забился в свой угол. Уже в тамбуре один из контролёров сказал:

— А здорово дяденька ширнулся!

— Ширнулся? — удивился другой. — Я думал, он пьян.

— Не-а, ни капли не пахнет. «Нарком внутренных вен».

А Силин никак не мог успокоиться. Эта глупая сцена с контролёрами вернула его на землю и показала, насколько он беззащитен. Нумизмат уже привык, что в любой момент может пустить в ход оружие, и сейчас, без патронов, он чувствовал себя голым и слабым.

Доехав до конечной остановки, Силин понял, что попал в капкан. Городок, в котором он очутился, был ещё меньше Свечина, электричка, идущая на запад, отправлялась только утром. Проторчав с полчаса в пустом зале ожидания, Михаил почувствовал себя более чем неуютно. Его рост, разбитая губа со свежезапекшейся кровью — все привлекало внимание редких пассажиров и персонала. Тщательно проштудировав расписание поездов, Силин вышел из вокзала и, побродив по городу битых три часа, вернулся смертельно замёрзшим.

— Девушка, билеты до Москвы на проходящие поезда есть? — спросил он у скучающей кассирши. Оторвав глаза от любовного романа, та простучала по клавишам компьютера и, не глядя на Михаила, ответила:

— Один билет в мягком вагоне. Берете?

— Да, конечно, — заторопился Нумизмат, подавая деньги и паспорт.

Через полчаса он уже качался на второй полке скорого поезда, во весь опор летящего к столице. Пару минут он ещё думал о том, что сейчас творится в Железногорске, вычислили ли его причастность к убийству Чалого или нет, но потом смертельная усталость плавно перетекла в безразличие, и Силин на какое-то время обрёл покой.

Вряд ли он спал бы спокойно, если бы знал, что все правоохранительные силы страны усиленно ищут «свечинского маньяка». Эту кличку ему дали в родном городе, хотя Филиппов предлагал другое прозвище для своего подследственного — Нумизмат. Но для городского начальства оно показалось слабоватым, особенно после жесточайшего убийства Жучкова. Сам Филиппов получил хороший нагоняй, но вскоре после убийства антиквара был командирован в Железногорск, как человек, наиболее хорошо знавший Силина. Созданная в областном центре спецгруппа должна была заниматься только делом Силина. Именно Филиппов первый сформулировал мотивацию всех преступлений Нумизмата:

— Похоже, он идёт по следу своей чёртовой коллекции.

— Да, — со вздохом согласился его железногорский коллега Николай Ефимов, глава группы. — Жена Зубанова показала, что последние две недели покойный активно занимался монетами. К сожалению, увозили и привозили коллекцию без неё, так что она не видела ни людей, ни машины. Хотя пацаны со двора утверждают, что это был чёрный джип «чероки».

— У нас в городе их штук двадцать, не меньше, самая популярная машина среди братвы, — заметил оперативник, старый и опытный Федор Макеев. — Кто из бандюг замешан в этом деле?

— Ну, это вам Силин скоро сам подскажет, — философски спокойно предсказал Филиппов.

За то время пока Силин выслеживал Чалого, все как-то немного успокоилось. Кое-кто из следственной группы даже предположил, что «свечинский маньяк» покинул Железногорск. Макеев почти было вычислил Чалого как предполагаемого похитителя коллекции, а значит, и следующей потенциальной жертвы Нумизмата. За шефом местной мафии предложили было установить наблюдение, но тут все карты сыскарям спутал расстрел Силиным местного «Гитлерюгенда». Та девица все-таки осталась жива и даже описала приметы убийцы. Баллистическая экспертиза подтвердила, что стреляли из пистолета Жучкова, и это озадачило следственную бригаду.

— Что же он, просто так по ним палил, безо всякой причины? На Силина это не похоже, — больше всех недоумевал Филиппов. Он и представить себе не мог, что того Силина, которого он знал, рационалиста и зануды, давно нет. Есть зверь, подчиняющийся только своим прихотям и инстинктам.

Оперативники начали проверять связи покойного «Адольфа» и его друзей, появилось предположение, что кто-то из них замешан в похищении коллекции или её сбыте, но тут грянула бойня в Хлебном переулке. Убийство Чалого расставило все по своим местам. Силин чудом проскочил в увёзшую его электричку, спустя две минуты выходы из города были перекрыты. Предполагалось, что Нумизмат ещё в Железногорске, усиленные патрули милиции проверяли всех мужчин по единственному признаку — высокому росту.

Выжила и «приманка» Силина — Ниночка, ещё раз подтвердив расхожее мнение, что у женщин, как у кошек, семь жизней. Шесть она израсходовала без остатка — пролом черепа, обширное кровоизлияние в мозг. Но девушка, несмотря ни на что, упорно цеплялась за жизнь, приводя в изумление даже много повидавших врачей.

Известие о том, что некто Силин Михаил Васильевич спокойно едет в поезде на Москву в шестом купе тринадцатого вагона, поступило в Железногорск в три часа ночи. Странно, но два часа никто не обращал внимания на эти строчки монитора компьютера. Слишком все вымотались за бессонную ночь. Когда же в шесть утра дежурный по горотделу понял смысл сообщения и поднял на ноги спецбригаду, следователи долго не могли поверить в своё счастье.

— Что он — дурак, что ли? Так просто взял билет и поехал — под своим именем? — недоумевал Ефимов.

— Может, тёзка? — высказал предположение Филиппов. — Силин — фамилия местная, у нас их в Свечине полно.

— Давайте посмотрим, — беря в руки телефонный справочник, отозвался Макеев. — Вот у нас в Железногорске… двенадцать Силиных, из них двое М.В.

— Запросите у железнодорожников подробности, номер паспорта и приметы пассажира, — решил исход гаданий без кофейной гущи городской прокурор.

Когда все сошлось и оказалось, что именно столь досадивший им человек спокойно едет в сторону столицы, в Железногорске вздохнули с облегчением.

— Ну, теперь все просто. Пусть транспортники присматривают за ним, а в первом же крупном городе его возьмут. Всем отбой! — скомандовал довольный начальник ГОВД.

Нумизмат спал без снов и кошмаров, а вокруг него уже сплеталась тугая сеть паутины. Один из сотрудников транспортной милиции просто поселился в купе проводников вагона с несчастливым тринадцатым номером. Звали его Серёжа, бывший десантник, и в нынешней своей должности предпочитал ходить в пятнистой униформе. Он прекрасно знал, что его мощная фигура хорошо смотрится в камуфляже. На постой к проводницам он встал не без удовольствия, одна из них, миниатюрная, черноглазая, смазливенькая Валя, весьма приглянулась ему. Ещё с Зауралья он начал подбивать к ней клинья, но девчонка только дурила ему голову, постреливала глазками, охотно хохотала над его анекдотами, но к «телу» не допускала. Вот и сейчас Валечка заливисто хохотала, а раскрасневшийся белобрысый милиционер допивал третий стакан огнедышащего чая. В этот момент в служебное купе вошла вторая проводница, постарше и поопытней своей молоденькой напарницы.

— Ну, что там в шестом? — спросил Сергей.

— Спит ваш клиент без задних ног.

— Этот, дед-то, сошёл?

— Да, он один остался.

По договорённости с проводниками, в купе к Силину больше никого не сажали, готовили простор для работы спецназа.

— Сколько до Перми осталось? — спросил милиционер.

— Сорок минут, даже побольше. Чуток опаздываем, — взглянула на часы проводница.

— Сорок минут, — задумчиво повторил парень, и явная досада появилась на его круглом, курносом лице.

В это время в дверях появился второй милиционер, уже в форме, такой же молодой парень, с сержантскими лычками, но более хрупкого сложения.

— Все нормально? — спросил он с порога.

— Да, спит как судак.

— Почему судак? — удивился Виктор, так звали второго милиционера.

— Сразу видно, что ты не рыбак, — хохотнул его напарник. — Когда судака на воздух вытаскиваешь, он почти сразу перестаёт биться, не то что щука или карась. Понял? Вот и говорят — снулый как судак. Пойдём-ка, поговорить надо, — сказал он, поднимаясь.

Они вышли в тамбур, и Серёга спросил напарника:

— Там все готово?

— Да, уже ждут. Подсядут на Товарной, за пять минут до вокзала.

Дальнейшее поведение товарища его удивило. Сергей нервно постучал пальцами по решётке на двери и неожиданно предложил:

— Слушай, давай его сами возьмём.

Сержант опешил.

— Как это — возьмём?

— Просто. Он дрыхнет уже шесть часов. Самый сон. Сейчас заходим в купе, я на него наваливаюсь, а ты защёлкиваешь наручники. Прикинь, все эти спецы только садятся в поезд, а мы им его уже готовенького, тёпленького, прямо с постели — нате вам!

Витька засомневался.

— А капитан? Он не разрешит.

Старший группы сопровождения, находившийся через вагон, действительно не пошёл бы против правил.

— Без капитана обойдёмся, вдвоём. Скажем, что заметили, как этот бандюга начал собирать вещи, очевидно, готовился сойти, не доезжая до Перми.

— Стремно как-то, — признался сержант.

— Да не дрейфь ты! Я все-таки в десантуре служил, кое-что умею! Возьми браслеты и пошли.

Сунув в руки сержанта наручники, Сергей решительно отправился в вагон. По пути им попалась Валя, как раз подметавшая проход.

— Валь, — приглушённо позвал её бывший десантик, — ну-ка, загляни в купе.

— В шестое? — спросила девушка.

— Ну а в какое же ещё!

Валя подошла к нужному им купе, осторожно приоткрыла дверь, заглянула внутрь и тут же прикрыла её.

— Спит, — шёпотом пояснила она.

— Ну ещё бы! Он в Железногорске трупов настругал больше десятка, — ухмыльнулся Сергей, шепча эти слова на ухо проводнице. У той округлились хорошенькие чёрные глаза, проводницы до этого не знали, в чем именно замешан пассажир из шестого купе.

— Сейчас мы его брать будем, ты потихоньку откроешь дверь, а дальше уж наша работа, — по-прежнему шёпотом инструктировал Сергей. Всю эту суматоху он затеял ради того, чтобы произвести впечатление на молодую проводницу. Сергея никак не устраивало, что лавры победителей достанутся каким-то здоровенным парням в точно таком же камуфляже, как у него. Чем он-то хуже?

Ещё с минуту пошептавшись с напарником, бывший десантник встал перед дверью, резко выдохнул воздух, напрягся и кивнул замершей сбоку у двери с расширившимися глазами Валечке….

Пробуждение Силина было более чем ужасным. Тело его полетело куда-то вниз, он больно ударился затылком о столик, на пару секунд потерял сознание и окончательно очнулся уже на полу, лёжа лицом вниз на пыльном коврике с завёрнутыми назад руками. Спину его сковывала тяжесть, и Силин понял, что кто-то прижимает его к полу коленками. Новым в его положении оказалось то, что в кисти больно врезалось что-то твёрдое, а затем довольный мужской голос произнёс непонятную фразу:

— Ну вот, а ты боялась!

— Здорово! Лихо ты его! — отозвался другой голос, женский и с восхищёнными интонациями.

Валя не зря хвалила Сергея. Все произошло быстро и даже красиво. Лишь только она открыла дверь, как Сергей мощным рывком стащил на пол спящего на животе пассажира. В два движения он вывернул руки Силина назад, а не оплошавший Виктор мигом запечатал их наручниками. И вот теперь бывший десантник гордо красовался, придавив коленом задержанного.

— Что дальше делать будем? — спросил Витька.

— Сколько там до Перми?

— Полчаса, — ответила Валя.

— Ну-ка, пошарь по его вещам, — велел младший по званию, но вошедший в азарт Сергей.

Сержант обыскал вещи Силина и вытащил из кармана куртки пистолет.

— Ого, у него тут «пушка»!

— А ты что хочешь, чтобы он «пугач» с собой таскал? Возьми сумку, посмотри, что там?

Михаил слышал, как парень долго шебуршал в его скрабе, наконец, высказал своё мнение:

— Барахло какое-то.

После этого сержант перевернул постель Силина, но не нашёл там ничего, способного, на взгляд Сергея, поразить воображение Валентины. Тогда он одним рывком поднял с пола задержанного. Одной рукой он держал Нумизмата за локоть, другой за волосы. Поставив Силина вполоборота к себе, милиционер горделивым тоном обратился к Михаилу:

— Ну что, урка, понял, как я тебя сделал?! На всю жизнь запомнишь Серёгу Кривина.

Силин чуть не задохнулся от ненависти к этому самодовольному краснощёкому парню.

— Что с ним дальше-то делать? Будем ждать группу здесь? — спросил окончательно смирившийся с участью подчинённого сержант.

Бывший десантник недовольно сморщился.

— Надо тогда хоть капитану сообщить, — предложил Виктор.

Но его напарника распирала жажда славы. И он придумал эффектную концовку всей операции.

— Зачем звонить, мы его сейчас к нам доставим. Бери одежду и сумку, а я его сам поведу.

Достав из кобуры пистолет, Сергей сунул его под ребра Нумизмату и пригрозил:

— Не вздумай дёргаться!

Перед походом возникла небольшая проблема. Задержанному надо было обуться, но со сцепленными за спиной руками он этого сделать не мог, а самому натягивать на него сапоги в присутствии Валечки Кривин считал ниже своего достоинства. Силин выглядел ошеломлённым и беспомощным, поэтому

Сергей сунул ему в горло пистолет и, пробурчав: «Не балуй!» — перецепил наручники впереди Нумизмата.

— Обувайся! — велел милиционер.

Михаил нехотя натянул сапоги и подталкиваемый конвоиром двинулся по вагону.

Это была сверхунизительная процедура — идти со скованными руками и под пистолетом, встречаясь глазами с попадающимися навстречу людьми. Но именно она заставила упавшего было духом Нумизмата встряхнуться. Жгучая ненависть вновь поднялась из глубины души, он был готов убить каждого встречного лишь за то, что тот посмел увидеть его в таком унизительном состоянии! И одновременно мозг лихорадочно искал пути выхода из создавшегося положения.

Силин после падения сверху слегка прихрамывал, и Виктор с вещами задержанного шустро убежал вперёд. Михаил же замечал каждую деталь, каждую мелочь, попадавшуюся на пути: позёвывающее лицо миловидной девушки в тамбуре с первой утренней сигаретой; дедка, бреющегося в закутке рядом с туалетом и шарахнувшегося в сторону от странной процессии, тревожный взгляд молоденькой проводницы…

Они прошли в вагон-ресторан. Здесь затея бывшего десантника сработала особенно эффектно: не менее десятка человек разглядывали странное шествие, и половина из них были женщины.

Войдя в тамбур следующего за рестораном вагона, как раз того, в котором расположились милиционеры, Силин и Сергей столкнулись с въезжающей тележкой с самым обычным в таких случаях товаром: газировкой, пивом, печеньем и разной мелочью, необходимой в дороге. Толкала тележку дама с весьма округлыми формами, высокая, с молочно-белой кожей лица и кокетливо подведёнными бровями. И фартук, и головной убор разъездной торговки поражали своей крахмальной чистотой и затейливыми кружевами.

— Па-берегись! — звонко пропела дама, и Сергей потянул своего арестанта в сторону. Торговка захлопнула за собой дверь, но проходить дальше не спешила. Люба, так звали крупногабаритную девицу, до смерти любила таких же здоровущих мужиков. На Сергея она давно уже положила глаз, но тот упорно не поддавался на её заигрывания.

— Кого это ты, Серёга, ведёшь? — певуче обратилась она к милиционеру, при этом немилосердно обстреливая его своими ярко подведёнными глазками. Но Кривин, как назло, на дух не переносил подобных дам и ответил более чем сдержанно:

— Кого надо, того и веду. Про Чикатило слыхала?

— Ну?

— Так вот это его родной брат.

Девица закатилась так, словно её щекотали сразу семеро грузин.

— Ну ты приколист, Серёга! — отсмеявшись, со слезами на глазах заявила Люба.

— Я?.. — удивился парень.

Закончить свою мысль он не успел. Блуждающий взгляд Силина остановился на одном из предметов, лежащих на тележке. Это была самая обычная зубная щётка в хрустящем целлофановом пакете. Подняв обе руки, Нумизмат схватил щётку, резко развернулся и изо всей силы всадил её ручкой в глаз конвоиру. Пронзительно закричав от боли, Сергей выпустил из рук пистолет и упал на колени. Нагнувшись, Силин подхватил оружие, поднял обе скованные руки и ударил милиционера по голове. Тело бывшего десантника обмякло и распласталось на железному полу. Встав на колени, Нумизмат перевернул Сергея лицом вверх и, не обращая внимания на изувеченное, залитое кровью лицо, начал искать ключи от наручников. Нашёл он их в общей связке на фасонистом брелке, прикованном к поясу длинной цепочкой. Силин рванул эту связку так, что звенья от цепочки полетели в разные стороны.

Ключом он овладел, но никак не удавалось вставить его в скважину замка. К тому же он спешил, нервничал, и от этого получалось ещё хуже. Потом Михаил понял, что в тамбуре он не один. В самом углу, вжавшись в холодный металл и прикусив от ужаса руку, сидела Люба, чей товар так пригодился Силину. Отодвинув в сторону тележку, Нумизмат подошёл, склонился и бросил женщине ключи.

— Открой, — велел он, разводя в стороны кисти рук. Та машинально подняла связку и замерла, с прежним ужасом глядя на Михаила.

— Открывай, говорю! — заорал Силин и для острастки сильно пнул женщину в живот. Лишь тогда она поняла, чего хочет этот жуткий человек. У неё тоже тряслись руки, она не сразу нашла нужный ключ, но с третьей попытки Люба попала в замочную скважину.

Избавившись от наручников, Нумизмат спросил ошалевшую торговку:

— Где менты едут?

— В э-этом в-вагоне… — еле выдавила она.

Силин подобрал оружие и, ни секунды не раздумывая, бросился в вагон. Где-то там, в сумке, осталась чёрная тетрадь, последняя его связь с коллекцией, последняя радость в этой жизни.

Уже двигаясь по вагону, он снял пистолет с предохранителя, передёрнул затвор. Самоуверенный Серёга и этого не соизволил сделать. Вид Нумизмата с пистолетом в поднятой руке был настолько страшен, что мирно шествовавшая навстречу по коридору вагона женщина взвизгнула и кинулась в первое попавшееся купе. Пройдя в противоположный конец вагона, Михаил по ошибке рванул дверь самого обычного купе с пассажирами, заставив тех надолго оцепенеть от ужаса. Оставив дверь открытой, Силин подошёл к соседнему купе, открыл дверь и увидел подбритый затылок под милицейской фуражкой. Именно в эту точку он и вогнал две пули.

Виктор не успел дослушать свой последний в жизни нагоняй. Тело его бросило вперёд, на стол, и Силин увидел ещё одного милиционера, с офицерскими погонами. Лишь на мгновение они встретились взглядами, затем Михаил выстрелил в переносицу капитана.

Отбросив тело сержанта в сторону, Нумизмат сразу увидел свою сумку. Лихорадочно расстегнув молнии, Силин убедился, что чёрная тетрадь на месте, затем обшарил тело сержанта и экспроприировал его пистолет и запасную обойму. Куртку он надевал уже на ходу, по дороге в тамбур. Там он первым делом открыл дверь, осмотрелся, переждал, пока неторопливо трюхающий поезд проползёт через небольшой мостик, рванул рычаг стоп-крана и прыгнул на насыпь…

Когда через десять минут в вагон номер тринадцать ворвались люди в камуфляже и с чёрными масками на лицах, Силин был уже далеко.

 

11. МАЦИОН ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ ПОХУДЕТЬ.

Трехсуточные поиски милиции вокруг Перми не дали ничего. Силин как сквозь землю провалился, хотя то, как он катился вниз по насыпи, видела половина пассажиров поезда. Областное руководство в лице губернатора, начальника УВД и прокурора, собравшись по этому поводу, щедро крыло матом и железногорских коллег, и родную транспортную милицию.

— Ехал бы себе этот маньяк спокойно мимо, так нет, надо было

обязательно его здесь, у нас, упустить! — бушевал губернатор. — Сколько у него трупов сейчас на счёту?

— Тринадцать, и ещё один парень вряд ли выживет. До самого мозга ему пропорол глаз!

— Здорово! — восхитился глава администрации области. — А сколько ещё ждать?

Генерал только пожал плечами:

— Это как повезёт.

— Спасибо за надежду, — хмыкнул губернатор. — Надо сделать передачу по радио и телевидению. Подключить к прочёсыванию солдат. А ты что молчишь? — обратился он к прокурору.

— Да нет, все правильно, — тот почесал затылок. — Только, по мне, лучше бы он катился куда хочет, а то ещё действительно делов наделает.

— Молодцы, достойные стражи порядка! — деланно восхитился его первый чиновник губернии. — Поставьте всех на уши, но чтобы этого террориста нашли! Живого или мёртвого…

А Силин пробирался по пермской тайге. Шёл он строго на запад, конечной целью была Москва. Населённые пункты обходил стороной, зная, что там его ждут. За это время он оброс густой щетиной, до невозможности перепачкался грязью, сильно исхудал. Последний раз он ел в привокзальном буфете, перед тем как сесть в поезд. Но голод был не единственным мучением для Нумизмата. Шли дожди, а кепку свою он в спешке оставил в купе милиционеров. Подобрав у железной дороги выброшенный пакет с рекламой «Мальборо», Михаил соорудил из него что-то вроде косынки. Выглядело это и смешно, и странно, но он не на танцы спешил — главное, что голова оставалась сухой.

Особенно сильно ему доставалось по ночам. Спичек у него не было, приходилось обходиться без костра, было и жутко, и дико холодно. Силин никогда не увлекался туризмом или рыбалкой, последний раз на природу он выезжал ещё с отцом, на ночную охоту на щук с острогой. Спустя трое суток Нумизмат просто возненавидел тайгу. Хорошо ещё, что не было комаров, ночные заморозки избавили Силина от этой пытки. На ночь он наламывал лапника и устраивался под деревом, сначала сидя, опершись спиной о ствол. А когда затекала поясница, то ложился, всем организмом чувствуя проникающий снизу стылый холод. Сном это назвать было нельзя — не то обморок, не то полубред. До изнеможения измотавшийся за день, он временами проваливался в чёрную яму беспамятства, но потом холод будил его, а светящиеся стрелки часов беспощадно твердили о том, что до рассвета ещё далеко.

Так, вконец измучившись и дойдя до предела физических сил, на третий день скитаний Силин вышел на небольшую деревушку. Несколько минут он наблюдал за двумя десятками домов, вытянувшихся в одну улицу, но не обнаружил никаких признаков жизни. В окнах изб не горел свет, не ходили по улице люди, не было слышно собачьего лая или мычания коров. Все это было странно, но разгадывать загадки у Нумизмата не имелось ни желания, ни сил.

Перебежками он пробрался к самому близкому к лесу строению — небольшой почерневшей от времени баньки. Открывая дверь, Силин ждал, что на скрип петель отзовётся истошным лаем собака, но только шум ветра да плеск небольшой речушки нарушали вечернюю тишину.

Тогда Михаил шагнул за порог и на ощупь начал осваиваться в своём новом жилище. Баню давно не топили, но въевшийся в дерево запах дыма и прелого дерева создавали ощущение комфорта и ностальгии по прошлому. Силину даже припомнилось детство, как он ходил с отцом по выходным дням в городскую баню. Но главное, здесь было гораздо теплее, чем под дырявым пологом лесных елей.

В этот раз Силин спал до самого рассвета, и хотя по зорьке опять замёрз, но чувствовал себя гораздо лучше, посвежевшим, хотя и по-прежнему зверски голодным.

Поразмыслив, Нумизмат решил, что утро лучшее время, чтобы сходить на разведку в странную деревню. Уже через пять минут он понял, что деревня мертва. Большинство домов стояли заколоченные, на первом же столбе за околицей безнадёжно свисали оборванные электрические провода. Уже не таясь,

Нумизмат прошёлся по центральной улице и остановился около большого дома — типичной избы-пятистенки. Ставни в доме были открыты, сам он выглядел более ухоженным, чем все остальные, и, толкнув калитку, Силин прошёл за ограду. Все тут было сделано добротно, с толком и на века: сараи, большой сеновал, солидная собачья будка. Михаилу показалось, что сейчас из неё с гулким лаем выскочит громадный пёс, но цепь, уходившая в тёмное отверстие будки, даже не дрогнула.

Пройдя вдоль дома, Силин заметил на дальнем конце огорода ладную баньку, а затем и нечто другое, взволновавшее его больше всего — небольшие, характерные холмики по всему огороду с пучками высохшей ботвы. Без сомнения, это было картофельное поле, почему-то не выкопанное хозяевами. У Нумизмата даже слюна потекла по подбородку, настолько явно он ощутил во рту вкус вареной картошки.

«Надо посмотреть в доме какую-нибудь посуду и спички», — решил он, поднимаясь на крыльцо. Пройдя сени, Силин открыл дверь в дом и тут же почувствовал неприятный резкий запах. В комнате было темновато, первым делом Михаил посмотрел на стол, затем на печь, приглядываясь к посуде, потом обернулся к кровати…

Ноги словно сами вынесли Силина из дома. За последние две недели он видел много ликов смерти, но подобного ужаса не перенёс и он.

«Господи, сколько же он там лежит? Месяц, два? А раздуло то как, спаси-помилуй!»

Вытерев с лица пот и чуть успокоив дыхание, Нумизмат присмотрел среди инструмента в закутке рядом с сараем лопату, Бог с ним, с трупом, но есть-то хочется. И тут услышал где-то совсем рядом знакомый звук автомобильного мотора. Силин мгновенно определил даже марку машины — без сомнения, «уазик».

«Менты!» — сразу мелькнуло в голове у Михаила. Бежать в лес он уже не успевал, надо было прятаться там, где стоял.

Местом для игры в прятки Силин избрал сеновал. Сена оставалось не много, но при случае в него можно было закопаться. Упав на охапку старого сена и сморщившись от поднятой пыли, Нумизмат достал пистолет, передёрнул затвор и приник к щелям сарая.

Он оказался прав, «уазик» был действительно милицейским и остановился он точно у забора дома, где скрывался Нумизмат. В ворота сильно постучали, затем бодрый голос прокричал:

— Дед, встречай гостей!

Так как никто на этот призыв не ответил, то вскоре скрипнула калитка и широкоскулый усатый человек в милицейской фуражке опасливо заглянул во двор. Сзади его кто-то явно понукал, так что усатый даже огрызнулся:

— Ага, сам иди! Знаешь, какая у него псина? — Затем он снова крикнул в сторону дома: — Дед, Дмитрич! Ты дома, что ли?!

Наконец милиционер вошёл во двор, все так же опасливо косясь в сторону будки. Вслед за ним шагали ещё двое, уже в камуфляже, рослые, с автоматами наперевес. Силин со своего наблюдательного пункта не видел, как они входили в дом, слышал только топот ног на крыльце. Зато он наблюдал, как все трое, поспешно десантировавшись из дома, выскочили на самую середину двора. Усатого явно трепал нервический колотун. Щедро сыпали матюгами и два его пятнистых брата. Того, что помоложе, даже вывернуло наизнанку.

— Ну ты даёшь, Синицын! «Дед, дед!» А дед уж загнулся полгода назад, — поддел усатого милиционера спецназовец повыше ростом со смутно различимыми на погонах звёздами лейтенанта.

— Да нет, ты что! Я месяца два назад сюда на охоту приезжал, он ещё жив

был. Бодрый такой старик. Кто бы мог подумать, что он так резко крякнет? — оправдывался участковый.

— И как же он тут один жил? Ни света нет, ни магазина.

— Хлеб он сам пёк, мешок муки ему привезёшь, он и живёт на нем целый год. Я ж тебе говорю, крепкий старик! Ты что думаешь, он от голода умер? Вон, смотри какое поле картошки осталось!

Весь разговор переместился в огород, теперь Силин только слышал своих собеседников.

— А что ж ему, пенсию совсем не платили? — допытывался лейтенант.

— Эх, вспомнил! Как раз в августе последний раз дали, и все. У нас по району как раз задержка полгода. Телефон ещё года три назад сняли, столб в прошлом году повалило, тогда Васильевы в город перебрались, только Дмитрич в деревне и остался. «Не хочу, — говорил, — уезжать. Всю жизнь здесь прожил, все восемьдесят лет. Здесь и помру».

— Да, слово своё он сдержал, — невесело протянул лейтенант.

В обратном порядке вся троица снова появилась в поле зрения Нумизмата. Подчинённый лейтенанта заглянул было в будку, но тут же резко отпрянул в сторону.

— Фу, блин! Похоже, и пёс его подох. Вонища!

Парня чуть снова не вывернуло. А его начальство обсуждало планы дальнейших действий.

— Ладно, поехали, похоже, здесь никого нет. Ищем непонятно кого, может, этот шакал уже за тысячи вёрст от Перми, а нас гоняют по всем углам, как тараканов, — рассуждал лейтенант. Он очень удачно лёг на мушку пистолета Силина, того так и подмывало пристрелить всех троих. Останавливали только два довода: если кто-нибудь из этой троицы успеет открыть огонь, то пистолет против автомата явно проигрывал. К тому же Силин не умел водить машину, в жизни не сидел за рулём.

Тем временем участковый, стоя у калитки, что-то оживлённо втолковывал лейтенанту. До Силина доносились лишь отдельные слова:

— …Тебе же все равно, а мне с этим возиться, людей везти… Давай, а? Какая тебе разница?

— Ну хорошо, только это уже будет на твоей совести, — согласился спецназовец.

— Не дрейфь, лейтенант! Бог все простит. Лучше уж так, чем гнить ещё неделю, — воскликнул повеселевший милиционер.

Дальнейшие его хлопоты были непонятны Силину. Карты ему смешал второй спецназовец, пристроившийся в сарае облегчить желудок. Нумизмату пришлось замереть на сухом и ломком сене, он старался даже не дышать. А парень внизу с кряхтением тужился, заодно покуривая.

«Сука, не мог до туалета дойти!» — с ненавистью подумал Силин. Заждались солдатика и его друзья.

— Димок, ты скоро, что ли, там?

Димок сопел, кряхтел, но не отзывался. Силин расслышал, как участковый тихо предложил лейтенанту:

— Давай поможем парню.

Тот в ответ хохотнул, раздался какой-то плеск, потом все смолкло, но через пару секунд серое убожество осеннего дня осветилось ярким светом — это мощно и сильно загудело взметнувшееся выше крыши сарая пламя.

«Вот что, они решили дом спалить, чтобы с трупом деда не возиться!» — понял Силин.

Снизу под Михаилом раздался вопль, затем сдавленный мат. Нумизмат сквозь гул пламени расслышал хохот оставшихся во дворе милиционеров. Впрочем, хохот резко оборвался и сменился непонятными возгласами с интонацией тревоги. Оказалось, что ментовская шутка не удалась. Димок хоть и сверхбыстро натянул штаны, но, пробегая полыхающие ворота, все-таки умудрился загореться. К тому же от искры неожиданно полыхнул облитый бензином дом, да с такой силой, что вместо того чтобы помочь горящему солдатику, оба шутника вперёд него рванули через забор.

Это оказалось на руку Нумизмату. Сухое дерево горело как порох, занялось уже и пересушенное сено. Страх придал Михаилу дополнительную энергию. Двумя ударами ноги он выбил доски со стороны огорода и кубарем вывалился наружу. Мягкая куча перепревшего навоза смягчила удар и, подхватив сумку, Силин побежал к единственному убежищу, попавшемуся ему на глаза, — маленькой баньке деда. Забежав за угол, Михаил, тяжело дыша, наблюдал оттуда, как могучее пламя постепенно охватывает весь большой дом старика. Полыхало и все остальное: сараи, курятник, заборы. С треском лопались стекла, частой перестрелкой взрывался шифер. И где-то за огнём загудел и стал удаляться звук мотора.

Творцы поминального костра не стали долго любоваться картиной пожара. Озверевший от боли и страха Димок чуть не перестрелял обоих шутников. Огонь слизнул с его лица брови и ресницы, кроме того, сильно обгорела его роскошная униформа.

Лишь пообещав выдать новую амуницию, лейтенант немного успокоил подчинённого и отговорил того подать рапорт о всех их выходках начальству.

Так Силин остался полновластным хозяином брошеной деревни. Слава Богу, что огонь не перекинулся на другие дома, погода стояла безветренная и сырая. Найдя лопату в соседнем дворе, Михаил накопал картошки, с угольками ему помогли милиционеры, и через полчаса Нумизмат уже жадно ел печёную картошку. К ней не хватало соли, хотелось хлеба, но и это уже была еда, пища. Насытившись и согревшись у догорающей усадьбы, Силин неумолимо захотел спать. Его так и тянуло прилечь прямо около этого животворного тепла, но начал накрапывать дождь, и Нумизмат ушёл в баньку. На этот раз он спал спокойно. Силин знал, что здесь его теперь долго никто не потревожит.

 

12. СТЕРВЯТНИКИ ШОССЕЙНЫХ ДОРОГ.

Шоссе в ранних осенних сумерках само по себе вызывает чувство тревоги, а когда «газель « Сергея Козлова начало потряхивать и тянуть в сторону кювета, тот выругался с чувством и во весь голос. Жена Сергея, Марина, мирно дремавшая на соседнем сиденье, сразу очнулась и с удивлением посмотрела на мужа.

— Ты, что, Серёжа?

— Скат, похоже, пробили. — Он свернул в сторону и, уже заглушив мотор, добавил: — Не вовремя! Сплошная невезуха.

Да, в этот день чете Козловых явно не везло. Очень много времени потеряли на заводе, оказались не так оформлены документы на груз, хватились в последнюю минуту, долго искали какого-то Семёнова, только он мог подписать бумаги. Километрах в десяти от города внезапно заглох мотор. Поломка не очень серьёзная, но час времени она съела. Вот и получалось, что к пяти вечера они даже не выехали за пределы Пермской области.

Посидев несколько минут в одиночестве, Марина вышла из машины и, зябко поёживаясь под северным ветром, стала наблюдать, как работает муж. А тот явно спешил, движения его были лихорадочны и не всегда точны. Сергей взглянул на жену с осуждением — та недавно переболела гриппом, — но ничего не сказал. Сняв переднее колесо, он притащил запаску, все это время нервно поглядывая на проезжающие мимо машины. Поток их редел, лишь вечные «альбатросы» дорог — дальнобойщики — продолжали без устали нестись каждый к своей дальней цели.

Повозившись ещё немного с колесом, Сергей не выдержал.

— Иди сядь в кабину, а то простудишься, — велел он жене.

— Да ладно, я постою, ничего со мной не будет.

Тон, с которым обратился к ней Сергей, больно корябнул по нежным струнам души Марины. Вместе они жили всего три месяца, и толстая корка повседневного равнодушия не успела сковать их взаимные чувства. Сергей хотел сказать что-то ещё, но бежевая «шестёрка», до этого лихо нёсшаяся по шоссе, вдруг рядом с ними резко сбросила скорость, шофёр «газели» проводил её насторожённым взглядом и ещё лихорадочнее принялся возиться с колесом.

Почувствовав тревогу мужа, Марина спросила:

— Серёжа, что-то случилось?

— Пока нет… — пробормотал тот, затягивая последние гайки. — Убираться нам надо отсюда поскорей.

Им не хватило какой-то минуты. Вылетевшая из-за бугра все та же бежевая «шестёрка», резко просвистев шинами, остановилась рядом. Сергей понял, что ничего хорошего ждать им не приходится.

Внешне казалось, что от троих мужчин, вылезших из машины, никакой опасности не исходило. Двое чуть покрепче в плечах, лет по сорок, с заметными животами, третий гораздо выше ростом, узкоплечий, примерно тех же лет. Именно он первым начал разговор:

— Ну вот, мы так спешили помочь, а он уже сам справился. Молодец, шустрый парень!

Марина, ничего не понимая, переводила взгляд с незваных помощников на застывшего в столбняке Сергея. Чтобы зря не волновать жену, тот никогда не рассказывал ей, что в этих местах пропали несколько легковушек с людьми.

А приезжие продолжали лицедействовать.

— Хорошая «газель», новенькая, — заметил один из троицы, что пониже ростом. Он попинал ногой только что сменённое колесо и спросил: — Твоя?

— Нет, — онемевшими губами ответил Сергей. — Заводская.

Он по-прежнему до ступора боялся этих людей. Тем временем водитель «шестёрки» развернул машину, пристроил её сразу за «газелью», а затем присоединился к беседующим. Мимо проехала ещё пара «Жигулей», но под отчаянными взглядами Сергея ни одна из машин даже не притормозила.

— Ну что, отойдём, потолкуем? — обратился высокий не к водителю «газели», а к своим спутникам.

Распределившись по двое, они легко, ловко и как-то даже играючи подхватили под руки и потащили молодожёнов в сторону леса. Сергей по сравнению с ними смотрелся щуплым подростком, под стать ему была и жена. Марина лишь теперь начала понимать, что происходит что-то неладное.

— Серёжа! — тихо вскрикнула она. Её слова подстегнули растерявшегося парня. Он внезапно понял, что до сих пор держит в руках не очень большой, но все же увесистый баллонный ключ. Первые деревья уже отделили всех шестерых от дороги, когда Сергей высвободил правую руку и изо всей силы ударил своего левого провожатого ключом по голове. Тот вскрикнул от боли и выпустил руку шофёра. Сергей рванулся было вперёд, к жене, но тяжёлый удар сзади по голове заставил его распластаться на земле.

Без сознания он пребывал несколько секунд, не больше. Саныч, так звали второго из его конвоиров, убивал обычно одним ударом кастета, но его расчёты спутал этот отчаянный рывок водителя к жене. Сергей почувствовал, что его подняли и куда-то тащат. До конца же он пришёл в себя уже привязанный к дереву. Где-то рядом, за его спиной, слышалась отчаянная возня. Это вторая пара бандитов пыталась привязать к дереву Марину. При всей своей худощавости она билась всем телом с отчаяньем, свойственным лишь женщинам.

— Саныч, да загаси ты её! — в сердцах обратился кто-то из бандитов к подошедшему на помощь товарищу.

— Зачем, мы ещё побалуемся с ней, — буркнул тот и коротко ударил девушку кулаком в живот. Та сразу захлебнулась уже было вырвавшимся из горла криком и обмякла. Быстро и ловко Марину привязали к дереву, а потом уже занялись «разбором полётов».

— Нет, Саныч, ну ты козёл! Ты что, удержать его не мог? Чуть голову мне не разнёс этот хлюпик, хорошо, хоть шапка спасла, — напарник Саныча выражал свои претензии, обхватив голову руками.

— Я за козла, тебе, Тухлый, вообще сейчас репу снесу! Ты, сука, словами-то не кидайся, по зоне, тебе вообще бы сейчас перо вставили…

— Хорош базарить! — прервал перебранку худощавый главарь по кличке

Гнедой. — Кончаем их и смываемся. И так торчим тут слишком долго. Тухлый, иди к машине, отгони её чуть назад, чтобы не маячила рядом с «газелью».

По-прежнему державшийся за голову водитель «шестёрки» поспешно двинулся обратно к дороге. Из всех четверых он один ни разу не сидел и не любил присутствовать при смертоубийствах, за что и получил свою кличку. Оставшиеся же трое кровью были повязаны крепко. Все в своё время сидели за разбой, а вернувшись из зоны и почувствовав влияние времени, уже спокойно принялись убивать несчастных владельцев легковых машин. Подобным «промыслом» они занимались больше года, дебютное волнение давно прошло, дело было поставлено на поток.

— Ну, кому девку, кому парня? — спросил длинный.

— Ты, Гнедой, по-моему, сам давно никого не мочил? — напомнил Саныч.

— Лады, какой базар… — легко согласился тот. — Парень мой.

— Ну, а с девкой я ещё побалуюсь, — заявил Саныч.

— Чур я второй, — поспешно заявил его более мощный напарник.

— Нет, Шкаф, ты, как всегда, будешь пятнадцатый, — пошутил Гнедой, пытаясь разыскать в густой таёжной траве выроненный Сергеем ключ. — Куда он ключ бросил, Саныч?

— Да не там ищешь, левей, — ответил, уже направляясь к девушке, Саныч.

— Где левей-то? От меня левей или с твоей стороны левей? — не понял Гнедой.

Саныч рассвирепел:

— Нет, ты что, совсем тупой! Куда пошёл-то!? Слева, слева!

— Слева, слева! Смотрел я, нету там ничего!

Сплюнув и щедро поливнув матом, Саныч вернулся к месту стычки и принялся, не сгибаясь, шарить сапогами по траве. Уже стемнело, и приходилось присматриваться. Занятые поисками, они совсем забыли о третьем подельнике, а тот потихоньку приближался к привязанной к дереву девушке. Марина, оправившаяся от удара, увидев эту круглую рожу с маленьким сломанным носом и заплывшими мутноватыми глазками, невольно вскрикнула. Саныч среагировал мгновенно:

— Шкаф, падла! Я тебе что сказал? Вторым будешь! Иди сюда и ищи ключ!

— Да я так, пошутковал, — растягивая в заторможенной улыбке бесформенный рот, отозвался детина. Кличку свою он получил за редкий интеллект, примерно такой же, как у одноимённого предмета мебели. Отойдя от девушки, он со слоновьей грацией присоединился к напарникам, разглядывая землю через солидный живот. Лишь минут через десять они все-таки нашли нужный им ключ.

— Вообще надо постоянно с собой что-то брать, — пробурчал Саныч, поднимая его с земли. — А то каждый раз ищи что-нибудь, то монтировку, то молоток.

— Ты не бухти поперёк. Я тебе не Тухлый, — окрысился на напарника Гнедой. — Я знаю, что делаю. Не фиг делать, прокурору подарок с собой возить. Давай быстрей кончай девку.

Сам он подошёл к Сергею, пытавшемуся вырвать руки из крепких пут. Поняв, что это бесполезно, он попробовал отговорить Гнедого:

— Не надо, не надо!.. Там в машине ничего такого нет… одни железяки. Запчасти к авиадвигателям. … Вы их не продадите.

— Чудак, — засмеялся Гнедой, — железки нам твои в самом деле на фиг не нужны, зато «газель» сгодится.

Сергей уже откровенно, всем телом дёрнулся, стремясь вырваться, но только до мяса сорвал кожу с запястьев, не почувствовав при этом боли. Чувство страха заглушило все. Сзади вскрикнула Марина, послышался басистый голос Саныча:

— Да не дёргайся ты, а то ещё ударю!

Гнедой усмехнулся, поднял баллонный ключ….

Опустить его он не успел. Грохнул выстрел, пламя блеснуло в каких-то трех метрах от главаря бандитов, и пуля отбросила его далеко назад, в колючие кусты шиповника. Саныч, все-таки ударивший брыкающуюся девчонку, среагировал мгновенно. Отпустив ноги девушки, он выдернул из кармана пистолет и трижды выстрелил в сторону вспышки. Но стрелявшего там уже не было. Сгустившаяся темнота позволила ему незамеченным быстро переместиться в сторону. Снова блеснуло пламя, первая пуля попала Санычу в плечо, его развернуло, а вторая пуля разнесла ему затылок.

Третий из бандитов, Шкаф, наблюдал за происходящим с открытым ртом. Лишь когда окровавленный Саныч приземлился у самых его ног, он понял, что происходит, и с рёвом ужаса кинулся бежать. Он выскочил из леса, недалеко уже была бежевая «шестёрка» с немало удивлённым Тухлым: раньше в своих делах они не применяли оружия, а тут столько выстрелов… Шкаф пробежал метров пять, потом из леса снова блеснуло пламя, и он упал лицом вниз в заполненный водой кювет. Шофёр «шестёрки» понял все и, резко сорвавшись с места, вскоре скрылся за ближайшим пригорком.

События развивались неожиданно и быстро, так что оба приговорённых к смерти не сразу поняли, что небо послало им избавление. Марина по-прежнему всхлипывала, когда острый нож перерезал верёвки, ноги её подогнулись, и девушка сползла по дереву вниз. В таком положении её и нашёл Сергей. У него ноги были как ватные, из души словно вынули её большую часть, и парень, опустившись рядом с женой, слабым жестом обнял её за плечи.

Тем временем человек, принёсший им освобождение, занимался достаточно своеобразным делом. Он потрошил карманы покойников. Больше всего его интересовало при этом даже не наличие денег, а оружие. Пистолет Саныча он с сожалением откинул в сторону, это оказался «ТТ». Зато у Гнедого в кармане обнаружился «Макаров», из которого незнакомец позаимствовал лишь обойму. Ликвидировал он у покойного и небольшой запас денег, после чего обратился к супругам:

— Уезжать надо вам. А то вдруг этот с подмогой приедет. Куда направляетесь?

— В Москву, — тихо отозвался Сергей. Он быстрее своей подруги приходил в себя.

— Мне бы тоже надо в столицу, — вздохнул незнакомец. Ночь, окончательно победившая скудный осенний день, скрывала черты его лица.

— Давайте с нами, — предложил Сергей.

— Может, вернёмся домой? — робко спросила Марина.

— Нет.

— А как же с этими… — она протянула руку в сторону трупов, но Сергей отрицательно покачал головой.

— Нет. Никакой милиции. Ты что! Нас же ещё и засадят! По судам затаскают, помнишь, как Мишку, брательника твоего?

— Да, это они могут, уж поверьте мне, — согласился незнакомец. — Давайте так, вы меня довозите до Москвы, я за это вас охраняю.

— Идёт, — согласился Сергей, поднимаясь с земли и помогая встать жене.

— Надо уезжать отсюда, а то действительно как бы ещё кто не пожаловал.

Они прошли к «газели», по очереди покосившись в сторону темневшего бесформенной кучей тела Шкафа. Тот лежал, уронив голову в лужу, и, если не обладал жабрами, давно был мёртв.

Лишь очутившись в кабине машины и включив свет, супруги Козловы увидели лицо своего спасителя, и оба на мгновение обмерли. Это лицо им целую неделю показывали по телевизору, всячески призывая к бдительности и осторожности.

«Час от часу не легче», — промелькнуло в голове у Сергея. Марина же просто не смогла вымолвить ни слова.

Они увидели и узнали «свечинского маньяка» Михаила Силина.

 

13. ПЛЕЧЕМ К ПЛЕЧУ С МАНЬЯКОМ.

Это выражение лиц своих «крестников» озадачило Нумизмата. Он провёл рукой по густой щетине и спросил:

— Что, зарос жутко?

— Да нет, — пробормотал Сергей. Он первый оправился от нового удара судьбы и плавно тронул «газель» с места.

— Ну, а что же вы так меня разглядывали? — полюбопытствовал Силин.

— Да вашу фотографию каждый вечер по телевизору показывают, — пояснил шофёр. Марина с ужасом смотрела на него, ничего не понимая в действиях мужа.

— А, вот оно что. Даже так. И что они про меня наговорили?

— Ну… — Сергей немного замялся. — Что маньяк, убиваете всех подряд…

Силин засмеялся. Этот смех словно отодвинул Марину от него, она почти упала на рулевое колесо. Сергей выговорил ей:

— Марин, ну что ты так наваливаешься, мне же вести машину трудно.

Отсмеявшись, Михаил сказал:

— Забавно. А они не говорили, кого именно я убивал?

— Да нет, про троих милиционеров шла речь, и все.

— А остальные были вот такие же, как те, в лесу. Все началось с того, что украли мою коллекцию…

Коротко, минут за десять, Силин рассказал свою одиссею. Умолчал только про Жучкова, Нину, милиционеров в поезде вывел пособниками бандитов. Закончил он своё повествование такой тирадой:

— Вам бояться нечего. Вы ничего плохого мне не сделали.

В молчании они проехали минут пять, потом Сергей сказал Силину:

— Сейчас будет пост ГАИ, нас могут остановить. Может, сядете в кузов?

— Хорошо, — легко согласился Нумизмат, и, уже открыв дверцу, спросил дрогнувшим голосом: — Скажите, у вас хлеба не найдётся?

Марина торопливо нашарила сумку с продуктами, вытащила хлеб, оторвала кусок жареной курицы, протянула термос с кофе. По тому, как жадно заблестели глаза Нумизмата, затряслись его руки, принимающие пищу, она поняла, насколько он голоден. Как ни странно, но это немного успокоило девушку. На минуту она забыла о том, что этот человек жуткий убийца, как говорил толстый дядя в милицейской форме с телеэкрана — маньяк. Перед ней был голодный, жалкий человек.

Есть Силин начал ещё у машины, дожидаясь, пока Сергей переставит ящики так, чтобы он мог пролезть поближе к кабине и подальше от глаз потенциальных проверяющих.

— Если что, стукнешь мне, — сказал Михаил, давясь пищей, и полез в фургон.

По сравнению с кабиной в кузове, крытом брезентом, было не так тепло, но Силину после таёжных ночёвок условия показались райскими. С утробным рычанием он за считанные минуты справился с едой, напился кофе, минуя промежуточную стадию в виде стаканчика. Пища показалась ему невероятно вкусной, словно раньше он не ел ничего подобного.

— Как хорошо, — пробормотал Нумизмат, откидывая голову назад и думая только об одном: выдадут его «крестники» милиции или нет?

О том же самом шёл спор в кабине «газели».

— И ты его не боишься? — высоко подняв брови, полушёпотом и при этом косясь себе за спину, спрашивала Марина супруга.

— Нет, не боюсь, — коротко ответил Сергей, пристально глядя на ночную дорогу.

— А я боюсь! — чуть повысила голос Марина. — Мы его отвезём куда надо, а там он нас обоих убьёт.

— Зачем мы ему нужны? Мы что, его коллекцию воровали? Видишь, он идёт по следу, как гончая. Нам Бога надо благодарить, что послал его, давно бы уже лежали с разбитыми башками.

— Все равно я его боюсь… — начала было жена свой прежний рефрен, но Сергей довольно грубо перебил её:

— А тебе что, так понравилось иметь дело с тем бугаём, как его, Санычем? У меня до сих пор после его удара башка трещит.

Марина невольно покраснела:

— Он ничего не успел сделать, только начал снимать с меня гамаши.

— А, теперь, наверное, жалеешь? Там ещё Шкаф был на очереди…

— Дурак ты! — всхлипнула Марина. Первая семейная ссора развивалась совсем не по-пустяковому поводу.

— Да хоть как меня обзови — хоть дурак, хоть идиот. Но я этого мужика милиции не выдам. Он нам жизнь спас.

Они спорили до самого блокпоста на выезде из области. Марину больше всего забирало то, что в голосе мужа появились новые, ранее неизвестные ей интонации главы семейства. Худенькая, щупленькая, но приятная на личико Марина в этом году окончила школу, на дискотеке встретила Сергея, только вернувшегося из армии. Скоротечный роман кончился быстрой женитьбой, парень действительно обожал свою Маринку, и до поры до времени она вертела им как хотела.

Когда затянутый в кожу гаишник махнул светящимся жезлом, Марина с усмешкой взглянула на мужа.

— Молчи, — только и сказал Сергей.

Он остановил машину и поспешно выскочил из кабины навстречу монументальному, как памятник, инспектору.

— Добрый вечер! — вежливо приветствовал гаишник Сергея, небрежно беря под козырёк. — Ваши права, пожалуйста, документы на машину.

Рассмотрев все предоставленные бумаги, инспектор спросил про груз и разрешил ехать.

— Что-то случилось? — спросил его Сергей, искоса поглядывая в сторону супруги.

— На прошлой неделе точно такая же «газель» пропала между Пермью и Кировом. Теперь проверяем все похожие машины.

— А вообще-то много исчезает машин? — задавая этот вопрос, Сергей как бы ненароком глянул в сторону выглядывающей из кабины жены: выражение её лица не предвещало ничего хорошего, ещё секунда, и она сдаст своего необычного спасителя.

— Кроме «газели», в этих местах пропали ещё четыре легковых автомобиля. Это только за последние полгода.

Инспектор жестом остановил ещё одну «газель» и поспешил к ней. Сергей, сев за руль, покосился в сторону Марины. Та молчала. Слова, сказанные представителем власти, подействовали на неё сильнее, чем все увещевания мужа.

Отъехав пару километров от поста, Сергей остановил машину, заглянул в кузов и позвал своего нежданного попутчика.

— Эй, как вас там! Вылазьте.

На его зов никто не отозвался, лишь прислушавшись, Сергей различил храповидные рулады, доносящиеся из глубины фургона.

— Знаешь, а он спит, — с удивлением доложил шофёр своей половине.

— Спит?! — удивилась она. — Там же холодно.

— Ну, а ему, значит, нет, — ответил Сергей, включая первую скорость.

И машина понеслась дальше в ночь, в темноту и неизвестность.

Усталость Нумизмата была столь велика, что он проспал до самого утра. Когда же проснулся, его «Командирские» показывали восьмой час, рассвет чуть брезжил, в кузове было темно, и Силин не сразу понял, где он находится. Лежать было жёстко, пробирал холод. Пошарив руками вокруг себя, Нумизмат наткнулся на какие-то ящики и вспомнил все, что случилось вчера. Машина, к его удивлению, стояла, хотя где-то совсем рядом гудела моторами оживлённая автострада. Нашарив в ногах у себя термос, Михаил не отказал себе в удовольствии допить уже тёплый кофе, и задумался над тем, что ему делать дальше.

То, что молодожёны не выдадут его, Нумизмат понял ещё вчера, прослушав разговор Сергея с гаишником. Значит, впереди его ожидала Москва. А ведь совсем недавно ему казалось, что не видать ему первопрестольной как своих ушей…

На пепелище деда Дмитрича Силин провёл три дня. Честно говоря, он сильно устал, оголодал и не смог сразу оторваться от убогого минимального уюта заброшенной деревеньки. Жил он все в той же баньке, питался вареной картошкой. Тщательно обшарив дома, он нашёл полпачки соли и коробок с десятком спичек. Столетней давности, они тем не менее исправно разгорались, обеспечивая Михаила теплом и едой. Раз Нумизмат даже устроил себе банный день, использовав до конца обмылок, оставшийся ему в наследство от почившего хозяина.

С трудом расставшись с обжитым местом, Нумизмат шёл по тайге ещё два дня, тщетно пытаясь выйти к железной дороге. Уже давно он осознал, насколько опрометчиво поспешил, отдалившись от «кровеносных сосудов» России. Просто поддался панике, не рассчитал истинные пространства своей страны. Теперь он чаще всего шёл по ночам, вдоль шоссе. Одежда Михаила пришла в ужасное состояние.

Куртку он порвал на боку, прыгая с поезда, джинсы превратились в грязные лохмотья, правый сапог нещадно пропускал воду. В таком виде даже в электричку соваться было смертельно опасно, все равно что добровольно сдать себя в руки правосудия. А тут вдруг кстати подвернулась эта парочка на «газели». Прошлым вечером он как раз отдыхал перед ночным марш-броском, использовав последнюю спичку, испёк на углях остатки картофеля. Михаил доедал эту полусырую, сладковатую пищу, когда услышал, как где-то рядом скрипнули тормоза машины.

Сначала он следил за «газелью» из чувства насторожённого любопытства. Потом, когда дела у её хозяев пошли совсем плохо, Нумизмат бесконечно долго пробирался поближе к месту будущего убийства, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Пожалуй, в первый раз он убивал с таким удовольствием. Это были нелюди, мразь, не имеющая право на существование.

Припомнив все, Силин подумал: «А почему все-таки машина стоит? Уж не бросили ли её хозяева, испугавшись меня?»

Промаявшись в холоде еше минут пять, он начал выбираться из-за

баррикады ящиков. Это оказалось не так просто — Сергей замуровал его на совесть. Еле пробившись к заднему борту, Нумизмат с некоторым трудом освободил брезентовый тент и выбрался наружу.

Раннее утро ещё не до конца рассеяло ночной мрак, отделив серый тон осеннего неба от более густого фона земли. Веяло сыростью, свежестью, острым запахом хвойного леса. Силина передёрнуло от озноба и отвращения. Таёжной романтикой он был сыт по горло.

Оглядевшись по сторонам, он понял, что машина стоит в лесу, на небольшой полянке, а где-то совсем рядом, судя по звукам, проходит трасса. Обойдя «газель», Михаил заглянул в кабину. Сначала он даже испугался, ему показалось, что его благодетели мертвы, но потом понял, что они просто спят.

Ещё больший испуг испытала Марина, в эту же самую секунду открыв глаза. Увидеть со сна такую небритую, закопчённую рожу стоит многого. Девушка взвизгнула и, подпрыгнув на месте, кинулась на шею мужу. Тот же со сна ничего не мог понять.

— А? Что?! — заполошно спросил он, потом оглянулся в сторону Нумизмата,

сначала тоже вздрогнул, но потом с облегчением вздохнул: — Фу, чего ты меня пугаешь так? Это же наш попутчик.

Отодрав от шеи обмякшие руки жены, Сергей открыл дверь и вылез из кабины.

— Доброе утро! — спокойно поприветствовал он Силина, вздрогнул всем телом от утреннего холода и быстро убежал в лес по естественной надобности. Нумизмат же долго разглядывал себя в зеркало заднего вида. Недельная щетина, грязное, прокопчённое лицо.

«Да, такого орла только и ждёт мать-столица», — вздохнув, подумал он.

— Скажите, а как нам вас называть? — спросил Силина вернувшийся Сергей.

— По имени называйте, Михаилом, — чуть подумав, решил Нумизмат.

— Ну, а мы Марина и Сергей, Козловы.

— Молодожёны?

— Ну, можно сказать и так, — согласился Сергей, поглядывающий на появившуюся из кабины Марину. Та молча, не поздоровавшись, прошла мимо мужчин и скрылась в ближайшей ложбине, густо поросшей кустарником. Когда она вернулась, на поляне уже весело гудел походный примус. Нехитрый завтрак Козловы приготовили из «быстрорастворимой» лапши и кофе. К этому времени рассвело, и Силин снова, уже при дневном свете, рассмотрел обоих супругов. Сергей ему понравился: невысокого роста, шустрый, подвижный. Странная смесь мальчишеских повадок и мужской серьёзности делала его даже забавным. Лицо водителя можно было назвать симпатичным, если бы не чересчур большой, лягушачий разрез рта.

— У меня в армии большая практика была: и на «КамАЗе», и командира части возил, — солидно басил он, поглощая китайскую лапшу. — Открыл все категории. На гражданке сначала «колхиду « водил — эх, и рухлядь, как она только до нашего времени дожила! Потом повезло, новую машину дали. И сразу рейс в Москву. Смотался я раз, ничего, можно ездить. Только дорого все очень. Я уж решил, лучше самому еды наготовить, чем втридорога потом то же самое в забегаловках лопать. Через две недели снова вызывают — езжай опять в Москву. Там в пригороде есть такой центр авиационный, в Жуковске, вот туда запчасти к нашим движкам понадобились. Ну я и думаю, а чего порожняком опять ехать? Подзаняли денег, решили шмоток в Лужниках прикупить. Я Маринку сначала не хотел брать, да ну что я там куплю, я же в этих тряпках ни бум-бум! Так ведь, Марин?

Марина в этот момент с ужасом смотрела на мужа. Силин сначала не понял причины подобного поведения жены шофёра, потом догадался. Сергей проговорился, что везёт большие деньги, вот она опять и запаниковала. Вообще подруга жизни Сергея Козлова не понравилась Нумизмату. Смазливая на личико, но суховатая в теле Марина не могла скрыть своей враждебности к попутчику. И это после того, как он спас им жизнь…

Вздохнув, Силин подумал про себя: «Все-таки эти бабы какие-то чокнутые. Недаром говорят: женская логика. Нет у них никакой логики, да и мозгов, наверное, тоже нет. Чем думают — непонятно. Куда как легче иметь дело с мужиками, милое дело».

Чтобы хоть немного успокоить жену Серёжи, Силин, уже после чаепития, полез в карман и достал все свои сбережения. Солидная пачка денег произвела впечатление на Марину.

— Ребята, мне нужно привести себя в божеский вид. В столицу в таком рубище просто не сунешься. Будете проезжать в каком-нибудь городке мимо рынка, купите мне знаете что? Джинсы пятидесятого размера, рост четвёртый, сапоги резиновые сорок третьего размера и куртку, лучше такую же, — Силин показал на свою рваную кожанку. — Во сколько это встанет?

Марина быстро и квалифицированно просчитала покупки в уме и выдала искомую сумму. Отсчитав деньги, Нумизмат вспомнил ещё кое о чем.

— Да, купите мне набор станков для бритья, ну этих, одноразовых, крем для бритья, одеколон, что-нибудь очень резкое, импортное. Что ещё?

— Кепочку вам надо сменить, — посоветовала чуть оттаявшая Марина.

— А что, эта плоха? — удивился Силин, снимая свой «аэродром».

Вытертую каракулевую «бабайку» он нашёл в одной из деревенских изб. Конечно, она пообносилась, но зато хорошо грела голову Нумизмата.

— Такой фасон давно уже не носят. Сейчас в моде или «жириновки», или утеплённые кепки под бейсболку.

— Ну хорошо, купите мне что-нибудь посовременней, — согласился Михаил и ещё отсчитал денег.

Все шло хорошо. В ближайшем же крупном городе Марина закупила необходимые Силину вещи, но переодеваться он пока не стал, решил сделать это поближе к Москве. Но к вечеру снова начались неприятности. Силин дремал в кузове, когда машина резко дёрнулась и прибавила скорости. Почти одновременно раздался стук из кабины. Нумизмат подскочил как на пружинах и, согнувшись в три погибели, начал пробираться через ящики к проделанному в тенте ещё с утра небольшому отверстию. Одного взгляда на дорогу оказалось достаточно, чтобы Силин понял всю сложность ситуации. Вплотную за «газелью» шла бежевая «шестёрка». Более того, Нумизмат даже узнал шофёра в чёрной вязаной шапочке, спасшей ему жизнь после удара Сергея.

Подобного хода событий Силин никак не ожидал. Напрашиваясь в охранники к чете Козловых, Нумизмат не думал, что ему вновь придётся взяться за оружие. Но эти придурки в «шестёрке» не поленились проехать пятьсот километров лишь для того, чтобы свести с ними счёты! Чего-то он явно не учёл.

А все было просто. Трое убитых Силиным были лишь частью банды. В тот вечер они и не собирались никого убивать, возвращались из города с покупками, но, увидев столь лакомую и беззащитную «газель», решили не упускать случая. Как часто это бывает, покойные и ныне здравствующие члены банды родились и выросли в одном небольшом рабочем посёлке, более того, приходились друг другу родственниками. Например, Шкаф и Саныч числились двоюродными братьями, ну а родной брат Гнедого сидел сейчас рядом с Тухлым. Именно он, узнав о смерти брата, поднял на ноги всех своих людей и рванулся в погоню за строптивой «газелью». Кличка у него была Жбан, и дана она была отнюдь неспроста. Голова у него варила лучше всех из «дорожных стервятников». Именно он нашёл рынок сбыта краденых машин. Серый, невзрачный человек на окраине города перебивал новые номера на движок, изготавливал поддельные номера. Этот же «народный умелец» ловко исправлял прежние документы машины, и она мирно ехала на знойный юг.

— Ну, сейчас они у меня покувыркаются, суки! — с душой высказался Жбан, передёргивая затвор «ТТ». — Так, говоришь, точно эта машина?

— Эта-эта, — закивал головой Тухлый. — И номер тот, да и водилу я узнал. Знаешь, как он мне по башке баллонным ключом заехал? Падла…

— Ладно, не бухти. Иди на обгон и притормози напротив кабины. Вы тоже там пушки приготовьте, — бросил Жбан двоим парням на заднем сиденье. — Сейчас получат все сполна.

Минут пять бандитам все же пришлось обождать, слишком густой поток машин шёл по встречной полосе. Наконец шоссе освободилось, и Тухлый крутанул руль влево. Все его внимание было приковано к дороге, никто не заметил, как треснул под лезвием ножа толстый брезент и в образовавшуюся дыру просунулся ствол пистолета. Силин стоял на ящиках в очень неудобной позе, на коленях, машина сильно тряслась, и, не надеясь на точность одного выстрела, Нумизмат выпустил за раз пол-обоймы.

Три пули из четырех достались неудачнику Тухлому. Машину начало заносить, но Жбан успел выровнять руль, и, повиляв по шоссе, «шестёрка» на остатках скорости съехала в кювет. Никто из оставшейся троицы не пострадал, лишь лица у всех стали очень бледными. Выйдя из машины, Жбан первым делом махнул рукой водителям двух остановившихся машин: «Проезжайте!» Когда любопытствующие уехали, он с помощью остальных выволок из кабины тело Тухлого. Тот был не живее трех своих вчерашних подельников.

— Так, и что нам теперь с ним делать? — спросил один из бандитов Жбана.

— Брось его, на хрен, тут! Поехали, быстро! Все равно я их крутану вверх колёсами!

Жбан сам сел за руль, остальные толкали машину спереди, и с третьей попытки «шестёрка» снова оказалась на дороге. Минут через сорок они начали догонять сбавившую было скорость «газель». Первым преследователей заметил Силин. Переложив ящики, он устроился поудобнее и с помощью бинокля разглядывал все догоняющие автомобили. Уже темнело, но то, что машина, показавшаяся из-за пригорка, именно та самая чертовая «шестёрка», Нумизмат понял сразу. Съехав в кювет, она погнула облицовку и вдавила вовнутрь левую фару.

Пробравшись вперёд, Силин вспорол ножом брезент и, постучав в кабину рукоятью пистолета, объяснил знаками Сергею, что их снова догоняют. «Газель» резко прибавила скорость, но гружёной полуторке трудно было тягаться с легковушкой.

Так они мчались минут пятнадцать. Вечер потихоньку умирал, густеющая темнота заставила машины включить фары. Теперь Силин ещё лучше ориентировался в расстоянии, отделяющем машины. У «шестёрки» горела только одна фара, правая.

Перевалив за очередной бугор, «газель» неожиданно свернула направо, на просёлочную дорогу. Этот манёвр поставил в тупик водителя преследователей. По просёлку они ехали ещё минут пять, но никто из попутных машин не свернул за «газелью». Вскоре Сергей рулил в лес и заглушил двигатель. Силина несколько удивил последний манёвр шофёра. Поспешно выбравшись из кузова, он подошёл к кабине. Одного взгляда на Сергея ему хватило, чтобы понять, что произошло. Тот сидел за рулём с посеревшим от усталости лицом, весь мокрый, словно из-под душа. Парнишка явно не выдержал затянувшегося напряжения.

Силин открыл дверь, и Сергей сразу начал оправдываться:

— Блин, думал не выдержу, улечу в кювет. Вот и решил свернуть — может, потеряют? Как ты думаешь?

— Ну свернул и свернул, молодец. Дело сделано. Давайте устраиваться на ночлег.

Они уже вытащили своё обычное походное имущество, когда где-то рядом, за деревьями, по шоссе проехала легковая машина, сначала в одну сторону, потом обратно. Мужчины переглянулись.

— Как ты думаешь, это они? — приглушив голос, спросил Сергей.

— Не знаю, может, просто случайность, — ответил Нумизмат, а сам подумал: «Судя по тому, как они в нас вцепились, это именно та самая „шестёрка“.

Озвучивать свои мысли он не стал, Марина и без того пребывала в подавленном состоянии. Но примус они на всякий случай развели так, чтобы света не было видно с дороги. После ужина с уже традиционными блюдами Силин предложил:

— Давайте спать, а я посижу, покараулю. Выдрыхся за день.

Марина сразу же залезла в кабину и нахохлившимся воробьём пристроилась в углу, завернувшись в байковое одеяло. Нумизмат тем временем тормознул её мужа, отвёл в сторону и тихо сказал ему на ухо:

— Мне все-таки кажется, что это они. На, возьми на всякий случай. Это лучше, чем монтировка.

Сергей опустил глаза и понял, что Михаил протягивает ему пистолет. Неуверенным жестом он принял оружие, только спросил:

— А как же ты?

— У меня ещё есть, — успокоил его Нумизмат.

Сунув пистолет в карман куртки, Сергей своей подпрыгивающей походкой отправился к кабине. Минут через пять, заглянув через лобовое стекло, Силин убедился, что оба супруга мирно спят.

«Хорошо быть молодыми, — подумал Михаил с некоторым сожалением. — Даже такие встряски для них ерунда. А тут чувствуешь себя столетним стариком».

Местом своего поста Силин избрал верх тента. Закинув туда новую куртку и пристроив вместо подушки сумку — с ней он старался не расставаться, — Нумизмат довольно комфортабельно устроился на тугом брезенте. Он долго лежал, вслушиваясь в хрупкую ночную тишину. Холод и чувство тревоги не покидали его. Если первое было уже привычным, то тревога показалась Силину совсем не ко времени. Никто не сунется искать их в ночном лесу, проще найти иголку в стоге сена, но что-то все же волновало Михаила, наползал из глубины души беспричинный страх. Чтобы как-то отвлечься, он перевернулся лицом вверх, и сразу громада звёздного неба словно придавила его своей бесконечностью. Осенние дожди промыли запылившуюся за лето хрупкую линзу небесного стекла. Нумизмат никогда ещё не видел такого количества звёзд. Он давно уже не смотрел на небо.

«Как они красивы, — подумал Силин, — как монеты.» И невольно мысли его снова вернулись к коллекции, в памяти своей он перебирал одну монету за другой. Постепенно все звезды превратилась в монеты, они подрагивали, вращаясь вокруг своей оси, даже слегка позванивали. Под этот перезвон Нумизмат постепенно погрузился в сон. На лице его застыла улыбка счастья. Во сне он тоже видел свою коллекцию.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Мезенцев. 1924 год.

В шестом часу вечера профессор Мезенцев закончил приём больных у себя на квартире, но засиделся в кабинете, раздумывая над сложным случаем последнего пациента. Он перебрал несколько монографий, но было похоже, что клиент его обречён. Тут в дверь постучали, затем появилось плоское, как блин, лицо Агафьи, прислуги.

— Там к вам какая-то дама пришла, — объявила несколько туповатая чухонка.

— Что ещё за дама? Приём окончен, ты же знаешь!

— Я ей так и сказала, но она не уходит. Одета прилично.

— Ну хорошо, веди! — раздражённым тоном велел профессор, а сам подумал: «Кто бы это ни был, потребую, чтобы пришла завтра. Черт знает что! И большевики, и нэпманы — все считают себя хозяевами жизни и приходят на приём, когда им заблагорассудится!»

Раздражение Мезенцева можно было понять. Хотя петербургское руководство большевиков благоволило к профессору и охотно пользовалось его услугами, но бесцеремонность, свойственная этой хамоватой публике, всегда коробила старого врача. В своё время он врачевал даже членов императорской фамилии и привык к совсем иным манерам и нравам. А тут ещё этот новый класс буржуев-нуворишей… У Мезенцева сложилось впечатление, что те спешили успеть все: разбогатели и теперь, как свиньи в луже, желают купаться в роскоши и разврате. Болезни новых господ происходили от чрезмерной похоти, обжорства и страха потерять все это.

Несмотря на своё раздражение, профессор встал, когда в кабинет вошла женщина. Одета она была по нынешней моде: короткое синего цвета платье чуть прикрывало колени, свободный покрой не обозначивал талии, на голове круглая шляпка без полей, но с синей ленточкой в тон платью. Пожалуй, выбивалась из этого стиля Коко Шанель только сумочка в руках дамы — она казалась для неё слишком большой. Профессор сразу определил возраст посетительницы: около пятидесяти. Чувствовалось, что женщина когда-то была очень хороша собой, высокого роста, с красивой фигурой, волосы коротко стрижены.

— Добрый вечер, сударыня. — Раздражение профессора проявилось только в некоторой сухости голоса, сказывался врождённый такт и воспитание истинного интеллигента. — Я сожалею, но приём на сегодня у меня закончен, но я мог бы принять вас завтра с утра.

— Я знаю, что вы закончили приём, поэтому и пришла, — довольно резким тоном оборвала его посетительница. Усевшись в кресло, она закинула ногу на ногу и спросила у ошеломлённого врача: — Вы меня не узнаете, Павел Николаевич?

Профессор машинальным жестом включил настольную лампу, всмотрелся в лицо женщины. Глаза его расширились.

— Боже мой! Лизавета Викентьевна, княгиня!…

— Давайте без титулов, доктор. По нынешним временам это не актуально.

— Да-да, вы правы! — закивал головой врач. Стремительно выскочив из-за стола, он подбежал к двери и закрыл её на ключ.

Гостья с усмешкой наблюдала за действиями хозяина дома.

— Что, по-прежнему опасаетесь бурного темперамента Нины Андреевны? — спросила она.

— Нина Андреевна умерла в восемнадцатом, от испанки.

— Извините, я не знала.

— Сейчас у меня другая жена, ребёнку два года, — пояснил профессор, усаживаясь за стол. Он пододвинул гостье коробку папирос: — Вы по-прежнему курите?

— Да, старые привычки, знаете ли, трудно изживаются.

Закурив, Щербатова похвалила табак.

— Хорошее зелье, давно я не курила ничего подобного.

Княгиня смаковала каждую затяжку, а Мезенцев с горечью думал о том, что время делает с людьми. Когда-то у него с этой женщиной был потрясающий роман! Начался он в девятьсот шестом, княгиня тогда уже овдовела, Мезенцев же был молод, благополучен и популярен как врач. Высокого роста, худой, но очень подвижный, он производил на дам неотразимое впечатление своим чуть демоническим лицом: большие тёмные глаза, высокий лоб, небольшая бородка эспаньолкой. Пришла как-то на приём к нему и княгиня Щербатова. Ей было уже за тридцать, но хороша она была необыкновенно: божественная фигура, чистая белая кожа, короткий, чуть вздёрнутый носик и необычные глаза цвета тёмного уральского малахита. Тогда он, помнится, нашёл у неё только лёгкое переутомление да дамский психоз, типичный для одиноких женщин.

— Вам надо на время забыть про все коммерческие дела, куда-нибудь съездить, например, в Париж, летом — в Ниццу. Ну и… выйти замуж или хотя бы завести любовника.

Смех княгини прозвучал серебряным колокольчиком. Она откинулась назад, раскинула свои дивные руки на спинку дивана и, отсмеявшись, сказала:

— Хорошо, доктор, так и быть, я согласна.

Мезенцев не устоял. Роман их длился долго, то затихая, то вспыхивая вновь. Жена устраивала доктору грандиозные скандалы, он божился, что все кончено, раз и навсегда. Но возвращалась из своих бесконечных деловых поездок Лизавета Викентьевна, Мезенцев слышал в трубке её серебристый смех и мчался к ней, как бабочка к нектару.

Лишь война смогла прервать эту затянувшуюся и мучительную для обоих связь. Профессора сразу призвали в армию, сначала начальником санитарного поезда, затем повысили до главного медика целого фронта. Волею судеб Мезенцева прибило к большевистскому берегу. Более того, он вошёл в элиту докторов, врачующих верхушку революционеров. Самого Ленина довелось консультировать после покушения Фанни Каплан. О судьбе же Щербатовой-Бураевой до него доходили странные слухи, больше похожие на легенды.

— Где же вы были все это время, Лиза? Что с вами стало?

Женщина невесело улыбнулась:

— О, чего только не довелось испытать, куда только судьба меня не заносила!

От былого серебра в голосе не осталось и следа, глаза словно выцвели. По лицу чувствовалось, что княгиня заново переживает все случившееся.

— Революция застала меня на юге, в Ростове. Я спокойно могла бы уехать из страны, но по дурости своей ввязалась во всю эту заваруху. Чем могла помогала белому движению. Сначала деньгами, потом влезла с головой в армейскую жизнь, построила на собственном заводе бронепоезд и моталась на нем по всему фронту, то отступая, то наступая. Прошла через всю грязь и пот, вплоть до отступления в Крым в двадцатом. Непременно бы эвакуировалась с Врангелем, но подхватила сыпняк и провалялась в бреду все это жуткое время. Слава Богу, после тифа меня мало кто узнает, а то бы давно расстреляли ещё тогда, в Крыму… Что было потом? Скиталась по России, лишь бы не узнали, не выдали ЧК. Вспоминать неохота. Крупные города обходила стороной: слишком многие там знали меня в лицо. Все больше по сёлам да по станицам. Дольше всего задержалась на Дону, учительствовала, и все ждала, что снова полыхнёт вольный Дон, но… Раздобыла новые документы — слава Богу, мир не без добрых людей. И вот вчера добралась до Петербурга.

— Но это опасно! — вырвалось у Мезенцева.

— Я знаю, но я здесь ненадолго.

Княгиня решительным жестом загасила в пепельнице окурок, вздохнула и начала разговор о самом главном.

— Павел Николаевич, мне нужны деньги, много денег. Я понимаю, что глупо ради прошлых интимных отношений требовать что-то теперь, поэтому я предлагаю вам вот это.

Она достала из своей сумочки небольшую чёрную шкатулочку и чёрную же старинного вида тетрадь.

— Я помню, что вы увлекались нумизматикой, вот почему я пришла к вам. Только вы можете понять истинную ценность этой монеты, к тому же это единственное, что у меня осталось от моих миллионов. Прочтите эту тетрадь.

Рассмотрев монету и полистав тетрадь, Мезенцев изменился в лице, выскочил из кабинета и вскоре вернулся с толстым каталогом и лупой. Гостья слышала, как в коридоре он сказал кому-то: «Ужинать не буду, садитесь без меня». Профессор настолько увлёкся изучением новой монеты, что совсем забыл о хозяйке уникума. А та в это время думала о нем. «Да, постарел ты, Паша. Высох, поседел. Уже не тот испанский змей-искуситель, конкистадор. И бородёнка поредела. Скорее донкихот. Хорошо устроился и при этой власти, я бы так не смогла. И новая жена ни разу не постучала в кабинет, значит, теперь ты командуешь в доме, а не она».

Наконец профессор оторвался от тетради и сказал скорее сам себе, чем Елизавете Викентьевне:

— Да, впечатляет. Похоже, это единственный константиновский рубль, оставшийся в частных руках в России. Насколько я знаю, три остальных монеты, Великого князя Сергея Александровича, принца Александра Гессенского и Великого князя Георгия Михайловича, вывезены за рубеж. Остались лишь два экземпляра: один в Эрмитаже, а тот что раньше принадлежал Александру Второму, — в Историческом музее. Как же вам удалось сохранить его в такое время?

— Это не моя заслуга, — призналась женщина. — Я отдала её на хранение своей няньке. Она переехала в Москву, я её нашла за неделю до смерти, успела. Ещё немного, и она бы исчезла без следа. Во многом это памятная вещица. Слишком много она перевернула в нашей жизни. Это было такое потрясение: смерть отца, его предсмертная записка, эта тетрадь… Скромная благородная барышня узнает, что её обожаемый отец не всегда был такой честный. К сожалению, мой муж тоже не оказался идеальным мужчиной. Года через три после свадьбы он охладел ко мне. По долгу службы он частенько оставлял меня: морские походы, учения. Вскоре я узнала, что в каждом морском порту у него была своя пассия. К тому же он пристрастился к карточной игре, дела на заводах шли все хуже, многие из них уже не приносили прибыли. Миллионы отца таяли как снег, на Андрея надежды не было, пришлось самой ввязываться во все дела. Первые три года я только училась. Финансы, банки, кредиты, технология производства. К тому же в это время родился Николай. Тяжело пришлось, но, видно, что-то мне передалось от отца. Ещё через три года все мои предприятия приносили устойчивый доход. С Андреем мы по-прежнему жили словно на разных планетах. У меня рудники, шахты, заводы. А у него море, карты, женщины.

Не выдержав, Бураева закурила снова, затем продолжила:

— Грешно признаться, но когда меня известили, что мой муж погиб в Цусимском сражении на броненосце «Бородино», я испытала некоторое облегчение. Для него это была достойная смерть, а для меня — избавление. Потом я встретила вас. Признаться, ни о чем прошедшем я не жалею. Это были лучшие годы моей жизни. Павел Николаевич, мне нужно пятьсот червонцев.

Мезенцев невольно крякнул. Даже для него это была солидная сумма.

— Я объясню зачем, — продолжила княгиня. — Сейчас многие возвращаются из эмиграции, ну, вы, наверное, слышали, Алексей Толстой вернулся, генерал Слащов, вот бы я никогда не подумала, что такое возможно. Я его хорошо знаю по обороне Крыма, дезертиров вешал пачками. И вот один из вернувшихся там, в Москве, непостижимым образом узнал меня. Слава Богу, он оказался благородным человеком, иначе я давно сидела бы на Лубянке. Кроме того, он принёс мне потрясающую новость. Оказывается, мой сын Николай жив. В своё время мне сказали, что его расстреляли чуть ли не с самим адмиралом Колчаком. На самом деле ему удалось бежать из Иркутска. Через Китай и Японию он перебрался в Америку, а оттуда уже в Париж. Работает таксистом, как большинство русских офицеров. Женился на француженке, у них даже есть сын. Такое внезапное воскрешение сына и появление внука ошеломило меня. Уже два месяца я не нахожу себе места. Я как-то уже смирилась, что умру в России по своей воле, по воле Бога или других людей, какая разница. Просто я поняла, что все наши жертвы были абсолютно напрасны. Народ сам себе выбрал царя по образу и подобию своему. Народу-хаму на престоле нужен и царь-хам, неважно, как его зовут — Владимир, Лев или Иосиф. Я хочу в Париж к сыну, к внуку. Подержать его на руках, а там и умереть не страшно. Меня свели с людьми, которые могут провести нас через финскую границу. Но стоит это дорого. Поэтому я и прошу такую сумму.

Зеленые глаза княгини, чуточку выцветшие за годы лихолетий, смотрели на Мезенцева не мигая, пристально и строго. Профессор и в прежние времена очень не любил этот взгляд. Создавалось полное впечатление, что вместо красивой и томной женщины, только что млевшей в его объятиях, появлялась строгая и властная Хозяйка. Смешался он и сейчас.

— Да, конечно, можете не сомневаться, Лизавета Викентьевна. Сейчас принесу.

Он ушёл в соседнюю комнату и вскоре вернулся с деньгами. Передавая их княгине, он спросил:

— Надеюсь, это дело верное? Проводник надёжен?

— Да, он уже давно занимается этим делом.

Когда она укладывала деньги в сумку, Мезенцев заметил в ней блеснувший воронёной сталью револьвер.

— Куда теперь? — спросил врач.

— На вокзал. Через полчаса поезд, это недалеко, говорят, километрах в пяти от Выборга. Завтра я стану свободной.

Мезенцев сам проводил её до двери, на прощанье Елизавета Викентьевна поцеловала его в щеку.

— Спасибо, Павел. Знаешь, я ни на секунду не сомневалась в тебе.

Закрыв дверь, Мезенцев вернулся в кабинет, подошёл к окну и увидел, как его гостья переходит улицу. Она очень спешила, все поглядывала на часы и не заметила то, что увидел профессор. Дворник соседнего дома по фамилии Кузоватый, до того мирно стоявший со своей метлой, завидя проходящую мимо женщину, вдруг переменился в лице и даже выронил скрученную уже было самокрутку. У Мезенцева все похолодело в душе. Кузоватый и в царские времена считался первейшим стукачом, не оставил он этого ремесла и при новой власти.

«Донесёт, без сомнения донесёт! — с ужасом подумал Мезенцев. — А из старых жильцов в нашем доме остался только я. Про наш роман с Бураевой в Петербурге знали многие. Они поймут, что княгиня приходила ко мне.»

Елизавета Викентьевна заметила только внешние перемены в облике своего любовника. На самом деле профессор давно уже сломался и внутренне. Он слишком близко знал власти предержащие нынешнего режима. Помнил серого невзрачного палача Урицкого, лечил опухшего жабообразного Зиновьева. Людям этой формации ничего не стоило послать под нож гильотины полстраны. Что значит для них жизнь одного, хотя и очень хорошего врача?! И тогда его многочисленная горячо любимая семья останется без кормильца. Больше всего Мезенцев любил своего сына, позднюю радость, наследника фамилии.

Два часа профессор провёл в тягчайших душевных муках. Наконец он снял трубку телефона и сказал робким, не похожим на свой обычный голосом:

— Барышня, мне ОГПУ. Соедините меня с товарищем Глебом Бокием…

Вырезка из газеты:

«Нашими доблестными пограничниками в районе финской границы пресечена попытка группы бывших буржуев перебраться в их капиталистический рай. В завязавшейся перестрелке все четверо перебежчиков были убиты, в том числе одна женщина. Лёгкое ранение получил красноармеец Семёнов. Слава нашим недремлющим стражам границы!»

 

14. УТРО НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ.

Силин проснулся ещё ночью, от холода. Его удивили две вещи: небо, затянутое сплошной пеленой и не пропускающее блеска звёзд, и то, что он кое-что запомнил из сна. Какие-то обрывки, что-то, связанное с его любимой монетой, лица людей, мужчины и женщины, некоторые фразы, даже запах хорошего табака. Раньше от него ускользало все, оставалась лишь досада, что он не может ничего вспомнить.

Приподняв голову, Нумизмат осмотрелся, все было спокойно, тихо. Достав из сумки свой термос, он напился кофе и с большей бодростью стал ожидать рассвета.

Сергея он разбудил с первыми лучами зари. Тот хорошо выспался, воспрял духом. Про Марину этого сказать было нельзя. Нахохлившейся птичкой она наблюдала, как мужики раскочегаривают примус.

— Марин, не грусти, все будет нормально, мы прорвёмся! — попробовал подбодрить её супруг, но девушка словно не услышала его слов. Так же молча она ела приевшуюся китайскую лапшу, ковырялась с ней дольше всех, от кофе отказалась совсем. Чуть задержал их Силин, впервые за многие дни побрившийся и сменивший свою грязную одежду на все новенькое. Теперь в его облике не осталось ничего угрожающего или ужасного. Сергей преображение попутчика воспринял как должное, но Марина насупилась ещё больше.

— Ну что, поедем? — спросил голосом, полным энтузиазма, Козлов.

— Сейчас я выйду на дорогу, посмотрю что почём, если все нормально, то дам тебе знать, — предложил Михаил.

Дорога оказалась всего-то в пятидесяти метрах. Судя по разбитому асфальту, вела она к какому-то колхозу. За все утро Силин расслышал лишь утробный рокот грузовика, да кто-то промчался на мотоцикле с пробитым глушителем.

Постояв с минутку на шоссе, просмотрев и прослушав округу, Михаил сунул два пальца в рот и громко свистнул. Через пару минут негромко заурчал двигатель «газели», Нумизмат поправил на плече свою сумку-неразлучницу. Скошенная кабина машины уже показалась из леса, когда внимание Силина привлёк какой-то посторонний звук. Он повернул голову налево и в ту же секунду из-за поворота метрах в двухстах от них показался стремительно нёсшийся автомобиль. Это была бежевая «шестёрка» с помятой облицовкой и выбитой левой фарой.

— Назад! — крикнул Силин, отчаянно махая рукой.

Сергей также увидел машину преследователей, включил заднюю скорость, но, видно, сделал это слишком резко, и двигатель заглох. А бежевый «жигуленок» неотвратимо приближался, было видно, как внутри салона оживлённо задвигались люди. Жбан все-таки выследил убийц своего брата. Звериное чутьё заставило его остаться вчера здесь, в районе, где он потерял строптивую «газель». Как ни уговаривали его подельники ехать дальше, Жбан упрямо продолжал курсировать по единственному просёлку, куда могли свернуть его кровники. И он угадал, подсёк их на выезде, как карася на крючке.

Силин рванулся было к заглохшей машине, затем остановился и, выхватив из кармана пистолет, поднял его двумя руками, поймал на мушку тёмную фигуру водителя и нажал на спуск.

Когда первая пуля ударила в ветровое стекло «жигулей», расстояние до стрелявшего составляло не более сорока метров и с каждой секундой неудержимо сокращалось. Нумизмат продолжал вести огонь, упрямо стараясь удержать прыгающую мушку на том месте, где должен располагаться шофёр. Попал он или нет, Силин не знал. Густая сеть трещин покрыла стекло. Выплюнув последнюю пулю из обоймы, пистолет замолк. Казалось, что машина сейчас собьёт Нумизмата, отскочить он не успевал. Но случилось чудо: «шестёрка» вильнула, шины засвистели на заносе. Миновав остолбеневшего Михаила, автомобиль по диагонали пронёсся ещё метров тридцать, завалился набок и перевернулся вверх колёсами в противоположном кювете.

Двигатель «шестёрки» заглох, в наступившей тишине было слышно, как продолжают крутиться колёса машины. Силин, переведя дух, махнул рукой Сергею: давай, дескать, выезжай. Но в этот момент со стороны «шестёрки» послышались удары, звон разбитого стекла, а потом загремели и выстрелы.

Услышав свист пуль над головой, Силин стремительно рванулся в сторону кювета и упал в него прежде, чем ошеломлённые катастрофой бандиты успели получше прицелиться. Лёжа на спине, он лихорадочно искал у себя в кармане запасную обойму, потом вспомнил, что патроны лежат в сумке. А со стороны противоположного кювета в его сторону уже бежали двое, стреляя на ходу.

«Кажется, все!» — мелькнуло в голове у Нумизмата. Но в этот момент рядом, со стороны «газели», загремели ответные выстрелы.

«Серёжка!» — понял Силин, открыл молнию и начал лихорадочно шарить в сумке. Когда он сменил обойму и выглянул на дорогу, она была пуста. Сергей от волнения ни в кого не попал, но шуганул обоих бандитов, заставив их снова попадать в кювет.

Разобравшись в обстановке, Нумизмат, пригнувшись, пробежал к машине и вытащил из кабины словно окаменевшую Маринку. От ужаса она ничего не соображала, очутившись на земле, кинулась было бежать не за машину, а на дорогу, хорошо, Силин успел её ухватить за руку и убрать из зоны обстрела.

— Куда, дура, здесь сиди! — прикрикнул на Маринку Нумизмат и осторожно выглянул из-за кабины. Тотчас же две пули прошили капот, а где-то за «газелью» солидно бабахнул пистолет Сергея.

«Одиночными стреляет, молодец», — мысленно похвалил «личного шофёра» Нумизмат. Больше высовываться из-за машины он не стал. Оглянувшись по сторонам, Михаил запрыгнул на борт, а оттуда уже со змеиной грацией проскользнул на тент. Приготовив пистолет, Силин осторожно приподнялся, поймал на мушку голову одного из бандитов, что-то рассматривающего на другой стороне дороги, — а они были метрах в двадцати, не больше, и выстрелил. По тому, как дёрнулась и исчезла голова «дорожного стервятника», Нумизмат понял, что попал.

— Серёга, один готов, — крикнул он водителю. — У тебя сколько патронов осталось?

Через пару секунд тот ответил:

— Один.

— Лови ещё обойму, — Приподнявшись, Михаил бросил в сторону парня обойму, и тут же две пули пропороли под ним брезент. Чертыхнувшись, Силин перекатился левей, а затем и совсем спрыгнул с кузова. Дождавшись, когда начнёт стрелять Сергей, он проскочил открытое пространство одним броском и упал рядом с шофёром.

— Ты как, цел?

— Да, а вы?

— Я тоже. Маринка за машиной. Сколько их было?

— Двое. Сейчас стреляет только один.

— Ага, понятно. Давай сделаем как в кино. Ты прижмёшь его к земле, а я проскачу на ту сторону и возьму его сбоку.

Увы, как в кино не получилось. Когда они приготовились по-голливудски рвануться вперёд, то увидели на противоположной стороне за дорогой, уже у самого леса, фигуру бегущего человека.

— Ах ты, падла, уйдёт! — скрипнул зубами Силин и трижды выстрелил вдогонку последнему бандиту.

— Да черт с ним, пусть бежит, — попробовал остановить его Сергей. — Мы все равно сейчас уедем.

— А ты что, возвращаться из Москвы не хочешь? — спросил Нумизмат. — Если он ещё таких же братков приведёт? Нет, я его возьму. Готовь машину!

Последние слова Силин крикнул уже на ходу. Быстро перебежав дорогу, он вломился в осенний чахлый лес и метрах в тридцати от себя заметил последнего из бандитов. Тот сильно припадал на левую ногу: одна из пуль Нумизмата все-таки чирканула его по бедру. Оглянувшись, он заметил Силина, вскинул пистолет и выстрелил в его сторону, но пуля ушла выше. Нумизмат же не стрелял, он понимал, что бандит никуда от него не уйдёт.

Так они и продвигались вперёд. Еле ковыляющий «дорожный стервятник» время от времени останавливался и стрелял в сторону своего преследователя, Силин же патронов не тратил, но неумолимо сокращал расстояние. Погоня продолжалась не долго. Отчаянно продиравшийся сквозь густой подлесок и кустарник последний волонтёр Жбана неожиданно для себя вывалился на открытое поле. Лес кончился, дальше до горизонта расстилалась чёрная пашня. На секунду раненый опешил, затем оглянулся. Увидев, что его загонщик уже совсем близко, вскинул пистолет, выстрелил, и тут же затвор откинуло назад, оголив ствол. Это был последний патрон, а Силин все шёл. Отбросив пистолет в сторону, бандит, от страха забыв про боль, кинулся очертя голову бежать, но быстро увяз в разбухшем от дождей чернозёме и упал на четвереньки. При этом боль так полоснула его, что он застонал, обхватил руками раненое бедро и перекатился на спину, встретившись глазами с уже поднявшим пистолет Нумизматом. Силин стрелял с опушки леса, не заходя на пашню, и пулю он положил точно между обезумевших глаз своей жертвы.

— Ну вот, — пробормотал он себе под нос. — Быстро и справедливо. Ни суда, ни следствия.

Назад он возвращался неторопливо, по-прежнему продолжая видеть перед собой эти нечеловеческие глаза бандита.

«Как они все боятся смерти! А что смерть? Это даже не жизнь, бесчувствие и все. Жить гораздо страшнее.»

«Газель» уже стояла на дороге, но Сергей с озабоченным видом возился в моторе.

— Что там? — спросил Силин. — Серьёзно?

— Да нет… вот и все. Сейчас поедем.

— А где Марина? — удивился Силин, не видя девушки.

— Вон идёт, — Сергей кивнул в сторону леса. — Живот от страха прихватило.

Действительно, от ближайших деревьев отделилась тонкая фигурка девушки, вскоре она подошла к мужчинам. Лицо её было более чем бледным, Сергей, как раз закончивший ремонт, обнял девушку за плечи и весёлым голосом спросил:

— Ты что такая смурная, Маринка?..

Он хотел добавить что-то ещё, но не успел. Откуда-то сзади треснул пистолетный выстрел, девушка вздрогнула и начала оседать. А выстрелы все продолжали звучать, пули свистели рядом, пролетали выше, рикошетили об асфальт и с воем летели дальше.

Силин рванулся было в сторону, но потом побежал прямо по дороге к перевёрнутой машине. И пули, словно заговорённые, миновали его. Подбежав вплотную, Нумизмат понял, что произошло. Жбан, получив три пули в грудь и одно касательное ранение в голову, все-таки сумел выбраться из машины. От чудовищной потери крови он не мог подняться на ноги, не видел своих врагов, лишь слышал их голоса и куда-то туда, в мутную красную пелену кружащегося мира, на звук выпустил всю обойму своего «ТТ». Совершив то, что хотел, Жбан на этом не успокоился, ворочался на земле в тщетных попытках сменить пустую обойму. Кровь заливала его лицо, булькала в пробитых лёгких, а он все-таки на ощупь пытался воткнуть полную обойму в рукоять пистолета и снова убивать, убивать, убивать!

Силин как заворожённый несколько секунд смотрел на агонию этого чудовища, затем вскинул пистолет и вогнал в голову главаря «дорожных стервятников» все, что осталось в обойме.

Когда Силин вернулся к «газели», растерянный Сергей дрожащими руками расстёгивал кожаное пальто жены и бормотал жалобным голосом одно и то же:

— Ну потерпи, Марина, потерпи! Ну потерпи, потерпи!

Силин помог — ножом вспорол остальную одежду и чуть не ахнул: пуля, попав в спину, разворотила на выходе в районе солнечного сплетения огромную дыру. Девушка ещё дышала, но про себя Нумизмат уже попрощался с ней. На всякий случай он прикрикнул на растерянного Сергея:

— Быстро, чего ждёшь! В машину её!

В кабине Нумизмат пристроил Марину у себя на руках, тщетно стараясь не запачкать кровью новенькую одежду. Сергей вёл машину словно на «автопилоте».

Руки, ноги — все работало за счёт навыков, а не работы мозга. Поминутно он с растерянным видом поглядывал на лицо жены, и только окрики Силина снова заставляли его смотреть на дорогу. При этом Сергей умудрялся даже обгонять попутные машины, вовремя включать и выключать поворотники. Но за всю дорогу он не вымолвил ни слова.

Вскоре им попался дорожный указатель с названием небольшого городка, районного центра.

— Сворачивай! — велел Силин, и Сергей послушно свернул с магистрального шоссе на дорогу местного значения. Сразу резко поубавилось попутных и встречных машин, вот только не повезло перед самым городом. Переезд через одноколейку оказался закрыт, Сергей хотел было объехать шлагбаум, но тут подкатил маневровый тепловоз, неторопливо тянувший за собой бесконечный состав с песком. Сергей вскрикнул, как от боли, стукнул кулаками по баранке и закричал: «Ну быстрей!». По лицу водителя текли слезы, и он не заметил главного, того, что ощутили руки Нумизмата: короткую агонию Марины.

— Сергей, — обратился к нему Силин. — Верни мне пистолет, тебе он больше ни к чему.

Тот, не глядя на Силина, послушно протянул оружие. Тогда Нумизмат решился сказать о главном:

— По-моему, все. Она умерла.

Сергей растерянно посмотрел на Силина, затем на лицо жены.

— Марина, Мариночка… как же это?.. Марина.. Мариночка… — затянул он свой бесконечный речитатив.

Нумизмат открыл дверь, осторожно выбрался из-под тела девушки. Пока муж её причитал, качаясь вверх-вниз, Силин коротко глянул на проплывающие мимо с противным скрежетом вагоны, потом снял пистолет с предохранителя, вскинул оружие и выстрелил в макушку склонившегося шофёра. Тело его, мгновенно обмякнув, опустилось на труп жены.

— Так будет лучше, Серёжа, — пробормотал Силин, захлопнув дверцу «газели». — И тебе, и мне.

За полуторкой дорога была пуста, лишь на другой стороне переезда стояла какая-то легковушка. Когда состав прошёл, она проехала мимо. Никто в салоне «Волги» не обратил внимание на стоящую неподвижно «газель». Рядом с ней уже никого не было.

 

Часть третья.

 

1. ПОСЛЕДНИЙ БРОСОК.

Хотя до Москвы оставалось совсем немного, Силин добирался до столицы почти двое суток. Спрыгнув с вагона перед железнодорожной станцией, Нумизмат много времени потерял у колонки с водой, отмывая заляпанные кровью куртку и джинсы. Рядом, всего метрах в ста от железнодорожного полотна, стояли два небольших стандартных домика для работников «железки». Нервы Михаила были на взводе, нынешнее бешеное утро взвинтило его до предела. Сейчас он был готов убить каждого, кто заметит, что он отмывает кровь, или хотя бы бросит в его сторону косой взгляд. К счастью обитателей котеджей, никто из них за это время не показался на улицу, так что обошлось без лишней крови.

На крохотном вокзальчике Силин узнал из расписания, что электричка до областного центра будет только через час. Чтобы как-то скоротать время и не маячить на глазах публики в своих мокрых штанах, Нумизмат купил толстую пачку газет и пристроился с ними в самом уголке зала ожидания, рядом с огненной батареей. Время это не прошло даром. Во-первых, его одежда подсохла, а во-вторых, в одной из газет Силин нашёл статью про своего нового врага, называющуюся: «Виктор Балашов — победитель.»

Сначала Силин долго рассматривал фотографию финансового монстра. Лысоватый человек с заурядным лицом и цепким взглядом маленьких глаз из-за очков в тонкой оправе сначала не произвёл впечатления на Нумизмата.

Небольшой аккуратный носик, ровный маленький рот, прижатые к черепу уши — глазу не на чем было зацепиться. Вот только этот прищур глаз…

— Так вот ты какой, — пробормотал Силин, невольно вспоминая своих предыдущих противников — Гараню, Чалого. Те гораздо больше впечатляли своими внешними незаурядными данными — чего стоила тяжеловесная походка Гарани или скрытая, как в патроне, взрывная сила Чалого. Балашова же Силин сразу окрестил «Клерком». Типичный чинуша, каторжанин письменного стола, адмирал ксероксов и факсов, генералиссимус дебета и кредита, человек с приросшей к ушам телефонной трубкой.

«Этого я тоже сделаю, — подумал Силин. — Он ещё пожалеет, что его сынок выбрал в качестве хобби нумизматику!»

Рассмотрев и запомнив лицо финансиста, Силин углубился в статью. Проштудировав её два раза, Нумизмат так и не понял, восхищается автор статьи Балашовым или люто его ненавидит.

Виктора Балашова журналист причислял к десятку самых богатых людей России. И тут же ставил под сомнение чистоту начального капитала банкира. По мнению газетчика, выходило, что бывший работник аппарата ЦК КПСС, внезапно появившийся на коммерческом небосклоне страны в середине девяносто второго года уже с солидным капиталом, отмывал чьи-то грязные деньги, вот только чьи? Золото партии или деньги мафии?

Репортёр вроде бы восхищался деловой хваткой Балашова, торгующего вся и всем, поглощающего все новые и новые фирмы, перекупающего контрольные пакеты акций приватизированных предприятий самых доходных отраслей: нефть, газ, лес, цветные металлы. Но тут же, как бы невзначай, автор вспоминал пару случаев, когда широко разрекламированные проекты Балашова оказывались блефом, обычной финансовой пирамидой, принёсшей владельцам акций одни убытки.

В конце своей хвалебно-ругательной оды журналист долго, смачно, с пусканием обильной слюны перечислял принадлежащую Балашову недвижимость: личный самолёт, дом в Ницце, яхту, обширнейшую квартиру в столице и строящийся дом в Подмосковье. За всем этим смакованием Силин различил классический рефрен: «Ешь ананасы, рябчиков жуй!…»

«Но спит ли спокойно Виктор Балашов — победитель? — вопрошалось в самом конце статьи. — На него уже было два покушения. Один раз его спасла охрана, второй раз выручил случай. Сейчас в нашей стране только президента охраняют лучше, чем председателя правления „Транснефть-Арко“. Но новейшая история нынешней России не раз убеждала нас, что никакая охрана не сможет уберечь человека, если его не убережёт Господь Бог.»

Ссылка на Всевышнего больно резанула ухо ярого атеиста Силина.

«И здесь боженьку приплели, — с досадой подумал он, откладывая в сторону газету. — Бог-телохранитель, придумают же!»

Просмотрев остальную прессу и не найдя больше ничего интересного, Михаил вырвал страницу со статьёй о Балашове, аккуратно сложил вчетверо и убрал в сумку. В это время объявили электричку, и уже идя по платформе, Силин пробормотал себе под нос: «Ну что ж, посмотрим, на чьей стороне будет Всевышний».

 

2. НОВЫЙ ВАВИЛОН.

На перрон перестраивающегося Казанского вокзала Силин ступил в девятом часу дня. В отличие от остальных пассажиров электрички ему никуда не надо было спешить, но дабы не привлекать к себе внимания людей, заинтересованных в его поимке по долгу службы, Михаил постарался выйти из здания вокзала вместе со всей толпой. Очутившись за пределами архитектурной витиеватости великого Щусева, Нумизмат на минуту остановился, и гримаса отвращения передёрнула его лицо.

Как большинство провинциалов, Силин ненавидел столицу. Она подавляла его своими размерами, многолюдьем и непривычным, быстрым ритмом жизни. Нигде более Нумизмат не чувствовал себя таким одиноким, как в Москве. Этот город был безразличен к нему, его никто не знал, и он никого не знал. Михаил всегда был индивидуалистом, но даже его больно задевало подобное равнодушное пренебрежение к его персоне. В Свечине он за сорок лет жизни незаметно приобрёл массу знакомых, друзей, товарищей по работе, его узнавали и раскланивались одноклассники и соседи по дому. Со временем Силин начал воспринимать стопятидесятитысячный Свечин как большую деревню и порой этим даже тяготился. Но лишь в Москве, в огромном мегаполисе, он начал понимать все преимущества спокойного провинциального бытия.

Пересилив в себе раздражающее чувство неприятия города, Нумизмат занялся своим основным делом, приведшим его в столицу. В адресном столе он оказался первым посетителем.

— Простите, девушка, мне бы адрес Виктора Балашова, — вежливо обратился Силин к сонной даме неопределённого возраста за плексигласовой перегородкой.

— Десять тысяч, — отозвалась она, с трудом открывая веки, но не глядя на клиента. Получив деньги, «справочная дама» переспросила Силина: — Виктор Балашов, а отчество?

— Я не знаю, — честно признался Нумизмат.

Не глядя на него, дама хмыкнула, пощёлкала клавишами компьютера и вскоре выдала Михаилу отпечатанную на принтере бумажную «портянку» с адресами восьмидесяти шести Балашовых. Теперь дама уже с интересом наблюдала за реакцией провинциала. Увидев в его глазах замешательство, она злорадно усмехнулась:

— Ну, а вы что хотели? Это столица. Десять миллионов человек.

— Хорошо, — кивнул головой Нумизмат, а потом спросил: — А адрес «Транснефть-Арко» можно узнать?

— Так вам адрес этого Балашова нужен? — спросила женщина, делая ударение на слове «этого».

— Да, вы знаете, я его школьный товарищ, одноклассник, вернее не совсем одноклассник, ну в это же время… — торопливо начал придумывать на ходу Силин и, вконец запутавшись, умолк.

— Понятно, — с усмешкой хмыкнула дама за перегородкой и вскоре выдала Силину другую бумажку, с двумя адресами.

— Первый — адрес фирмы на Тверской, второй — квартиры на Кутузовском проспекте. Только, похоже, он скоро оттуда съедет.

— Почему? — спросил Нумизмат.

— А вы что же, газет не читаете? — удивилась хозяйка справочной. — В августе их дом обстреляли из гранатомёта. Хорошо, никто не пострадал. Теперь он себе хоромы за городом строит, не то в Жуковке, не то в Зубовке. По-моему, в «Аргументах» про это писали на той неделе. Да и по телевизору показывали.

— Я в августе в тайге был, в экспедиции, — удачно придумал Силин, — так что многое пропустил.

— Понятно. Только вот его телефона у нас нет. Привилегия богатых людей.

— Спасибо, теперь я как-нибудь до него доберусь и без телефона, — заверил Михаил, стараясь улыбнуться на прощание как можно обворожительнее. Когда нужно было, у Силина это хорошо получалось.

На улице Нумизмат после короткого раздумья решил навестить офис Балашова на Тверской. Столицу он знал плохо. Сел в метро не в тот поезд, вернулся обратно, долго плутал по переходам с одной линии на другую. Уже потом понял, что надо было выйти совсем на другой станции, а так пришлось ещё полчаса топать до нужного ему здания. Лишь к обеду он увидел на восьмиэтажной громаде старинного серого дома огромные буквы, складывающиеся в знакомое сочетание несуразных слов: «Транснефть-Арко».

Первый этаж здания был отделан чёрным мрамором, на солидном крыльце, прикрытом мощным козырьком из того же чёрного мрамора, стояли три человека, стремящихся укоротить свою жизнь с помощью очередной сигареты. Хотя до них было далеко — Силин шёл по другой стороне улицы, — он все-таки разглядел, что все они были хорошо и со вкусом одеты, но ни один из них не имел индивидуальных признаков Виктора Балашова: очков и прогрессирующей лысины.

«Вряд ли он после двух покушений будет вот так спокойно покуривать на крыльце собственного офиса», — подумал Нумизмат, и мысль о том, что богатейший человек России должен, как крыса, прятаться от постороннего взгляда, заставила Михаила злорадно усмехнуться. Занятый наблюдениями, он невольно замедлил шаг. Рядом со зданием обнаружилась стоянка, битком забитая автомашинами, причём отечественные автомобили составляли сиротское меньшинство.

— Хорошо живёте, господа, — пробормотал Силин с зарождающейся в душе злостью. Тут новое зрелище заставило его ещё больше возненавидеть своего недостижимого врага. Большие железные ворота, перекрывающие арку чуть левее торца здания, начали неторопливо раскрываться. Лишь только они распахнулись до конца, два чёрных «мерседеса» с тонированными стёклами отделились от общего потока несущихся машин и, не снижая скорости, проскочили во внутренний двор. Силин был готов поклясться, что два охранника в зеленой униформе, застывшие навытяжку при въезде машин, пальцем не притронулись к створкам ворот, но те неторопливо начали смыкаться. Все произошло так быстро, что Нумизмат даже не успел прочитать номера машин.

В некоторой оторопи Силин простоял на месте ещё пару минут, затем вспомнил, что здесь тоже могут стоять телекамеры охраны, и торопливо зашагал дальше. Он чувствовал себя выжатым как лимон, силы оставили его, к тому же властно заявил о себе пустой желудок. Пришлось свернуть в ближайшую забегаловку. Машинально, думая о своём, Михаил проглотил две порции пельменей и надолго задумался над стаканом горячего чая.

Да, Нумизмат понимал, что Балашов «уделал» его заранее, даже не показавшись на глаза. Он ехал в одном из «мерседесов» или не он — было не важно. Главное, Силин почувствовал, что против него работает не один человек, а целая система. Что там Гараня со своей походкой — детский лепет! До нефтемагната он даже не сможет добраться, хотя бы увидеть! А ведь ему нужно, как всегда, говорить с глазу на глаз, с позиции силы. Балашова дважды пробовали убить, что гораздо проще задачи Нумизмата. Пробовали и не смогли.

«Представляю, как теперь охраняют его ночную лёжку, логово! Надо узнать, есть ли у него семья, дети, любовница, наконец. Хотя как я узнаю?

Побегу — как за Чалым в Железногорске — за «мерседесом»? Быстро и долго бежать придётся. Этот город в шестнадцать раз больше… Проклятый город, проклятая страна!»

Чувство безысходности пробудило дремавшую в глубине души ярость. У Михаила даже руки затряслись. Чтобы не разлить чай, Силин поставил стакан на стол. Проходившая мимо официантка заметила это и подумала про себя: «Во, алкаш, стакан уже удержать не может!» Впрочем, перед её глазами проходили сотни подобных типажей, и женщина тут же выбросила из головы длинного, угрюмого человека с дрожащими руками.

А Силин, выйдя на улицу, ещё раз прошёлся рядом с внушительным зданием с надписью «Транснефть-Арко» и снова почувствовал себя маленькой мышью, попавшей в огромную мышеловку. Все в том же подавленном состоянии он вошёл в метро, и уже спускаясь вниз по бесконечному эскалатору, Нумизмат почувствовал, что беспричинный страх овладевает его телом и душой. Обнажёнными нервами, перегоревшими за эти полтора месяца, Силин воспринимал каждый взгляд поднимающихся по соседнему эскалатору людей как мучительную пытку. Они были безразличными, но Силину казалось, что его видно насквозь, всю его жизнь, все его чёрные дела. Михаилу захотелось побежать вперёд, ударить, убить кого-то из сытой, самодовольной толпы. Остатками разума он понимал, что это глупо, что это будет его конец и смерть. А организм, уже привыкший брать своё при вспышках ярости, требовал найти выход для напрягшихся в предвкушении бешенства мышц тела. Лицо Нумизмата передёргивалось, кто-то на соседнем эскалаторе даже оглянулся в его сторону, настолько жуткой казалась мимика этого странного человека.

Силин доехал до самого низа, затем перебежал к соседнему эскалатору и, вклинившись в небольшую очередь у бегущих ступенек, поехал вверх, стараясь при этом не смотреть на бесконечную череду встречных лиц. Окончательно Нумизмат пришёл в себя лишь на свежем воздухе. С минуту он постоял, прислонившись спиной к стене и жадно поглощая прохладную сырость осенней непогоды, затем пошёл прочь от метро, без цели, куда глаза глядят.

Минут через десять он наткнулся на чахлый сквер перед каким-то учебным заведением и уселся на одну из скамеек за большим чёрным валуном, установленным на небольшом постаменте. Силин долго сидел в каком-то оцепенении, уставившись в одну точку, без мыслей и чувств. Лишь холод, проникший к неподвижному телу сквозь одежду, вернул его к реальности. Михаил чувствовал, что с ним происходит что-то неладное. Он боялся себя нового — тёмного и страшного, все больше и больше берущего власть над прежним Силиным. Надо было попробовать понять это своё новое состояние, разобраться и научиться с ним бороться, но Нумизмат боялся даже думать об этом.

С трудом Силин переключился на размышления о сложившемся положении. Эти мысли тоже не оказались радостными. Нынешний владелец его коллекции, один из богатейших людей страны, казался недосягаемым и неуязвимым. Но у Нумизмата не было пути к отступлению. Любой шаг назад — это, как минимум, тюрьма, максимум — смерть. У него не осталось иной цели, кроме как найти коллекцию и покарать виновных.

Что делать потом, как жить дальше? Вопросы возникали сами собой, но Нумизмат упорно отгонял их от себя. В Силине сейчас как никогда прежде проявилась черта характера, больше всего в своё время бесившая Наташку, — упрямство. «Ему хоть кол на голове тёши, а он все равно своё гнёт!» — как-то в сердцах сказала жена Силина во время жарких предразводных боев. Вот и сейчас Михаила словно заклинило.

«Все равно он у меня ещё попляшет краковяк!» — упрямо думал Нумизмат, чувствуя, как безысходная тоска покидает его душу и тело. Вернёт он себе коллекцию или нет, но этот Клерк своей жизнью заплатит за его, Силина, разрушенную жизнь.

Вконец промёрзший, но взбодрившийся, Нумизмат поднялся со скамейки. Уже покинув сквер, он вспомнил про памятник-валун, но возвращаться и смотреть, кому поставили такой большой булыжник, не было ни желания, ни сил.

«Какая страна, такие и памятники», — ухмыльнулся Михаил. Родившаяся совсем недавно ненависть к родной стране начала принимать гипертрофированные формы.

А день тем временем потихоньку близился к вечеру. Силин понял, что уже ничего сегодня не успеет — надо было искать какой-то ночлег. С метро он связываться больше не стал, трамваями и троллейбусами начал добираться до Комсомольской площади — самого беспокойного в столице места.

По пути он скупил с газетного лотка почти всю периодику. Продавщица чуть не подпрыгнула от радости. Залежалые номера «АиФ», «Совершенно секретно», бульварных листков этот высокий неулыбчивый человек взял не глядя. Наблюдая, как Силин утрамбовывает в сумку бумажную кипу, продавщица подумала: «Мужик не иначе как во Владивосток едет. Сколько чтива набрал».

— Счастливого пути! — пожелала расчувствовавшаяся лоточница, отдавая Силину сдачу. Тот сначала удивлённо поднял брови, а поняв, в чем дело, с усмешкой ответил:

— Спасибо, и вам того же!

Теперь ему надо было решать проблему ночлега. Про гостиницу даже думать было нельзя, с его документами это было подобно добровольной явке с повинной. У дверей же Казанского вокзала его ожидал неприятный сюрприз. Вход для таких, как он, безбилетников оказался платным. Силин отошёл в сторону, уступая дорогу тележке грузчиков, в три яруса заполненной огромными клетчатыми сумками с импортным барахлом. Чертыхаясь, Михаил полез в карман за деньгами, заранее с тоской представляя себе подобие отдыха в зале ожидания: жёсткое сиденье, частое пробуждение от боли в затёкшем теле, постоянный страх за стоящую у ног сумку и ночные часы, растягивающиеся до бесконечности. В эту секунду его кто-то осторожно тронул за руку:

— Мужчина, вам не ночлег нужен? Могу предложить, и недорого.

Обернувшись, Силин увидел невысокую женщину, одетую достаточно скромно и без особых изысков: старенькое пальто синего цвета с серой норкой на воротнике, точно такая же шапка. На вид ей было лет сорок-сорок пять, лицо сохранило остатки милой женской красоты. Скромный макияж и отсутствие следов пристрастия к алкоголю заставили Михаила послушно отойти с ней в сторону от входа.

— Так вам нужен ночлег? — снова спросила женщина.

— Да, хотя бы на ночь, — признался Силин.

— У меня есть лишняя комната на двоих. Ужин, завтрак, чистые простыни.

— Сколько?

Сумма вполне устроила Нумизмата. В самых скромных гостиницах драли во много раз больше.

— Хорошо, — согласился Михаил.

— Деньги вперёд, — торопливо добавила женщина.

— Согласен, — кивнул головой Силин.

— А можно посмотреть ваш паспорт? — несколько нерешительно попросила хозяйка.

Силин улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой, полез в карман за своим «молоткастым-серпастым», но сердце его невольно сжалось. Хозяйка ночлега быстро пролистала «краснокожую паспортину» и с видимым облегчением вернула документ Нумизмату.

— Пойдёмте, здесь недалеко.

По дороге к троллейбусной остановке Силин выяснил, что женщину зовут Надей. До дома её они ехали минут десять.

«И это называется недалеко! У нас за такое время можно пол-Свечина объехать. Хотя для Москвы, наверное, и в самом деле близко».

Дом, в котором жила Надя, оказался старой, ещё дореволюционной постройки, со своеобразной архитектурой сквозного коридора, так удачно подошедшего к коммунальному быту.

— Раньше тут у нас три семьи жили, — пояснила Надя. — Затем мы вот поселились, только не очень удачно. Сначала у меня муж умер, потом отец с матерью, так что одна комната пустует. А деньги нужны — и за квартиру много платить приходится, и дети растут не по дням, а по часам. Одни расходы.

Силин насчитал в длинном коридоре семь дверей, четыре с одной стороны, три с другой. Чуть дальше помещалась кухня. Надя открыла одну из дверей, пропустила туда постояльца. В небольшой комнате разместились две кровати, на старомодной тумбочке — не менее старинный черно-белый телевизор, рядом кресло, журнальный столик.

— Обстановка, конечно, не очень, — смущённо заметила хозяйка.

— Да нет, ничего, в иных гостиницах бывает и хуже, — подбодрил её Силин, затем достал деньги и расплатился.

Надя ушла, но не успел Нумизмат раздеться и выложить на кровать свой немалый запас газет, как хозяйка снова постучала в дверь.

— Пойдёмте поужинаем.

На этот зов Силин откликнулся с радостью. Пустой желудок давно уже сигнализировал ему, что съеденные поутру пельмени переработаны на калории и отходы.

На обширнейшей кухне, где в прежние времена могли воевать как минимум семь кухарок, его поджидала большая тарелка дымящегося борща. Давно Силин не ел такой вкусной, а главное — домашней пищи.

— Очень вкусно, просто необыкновенно! — похвалил он, расправившись с порцией.

Надя просто просияла:

— Правда? Да вроде бы обычный борщ. Давайте я вам ещё налью!

Михаил не смог отказаться от столь заманчивого предложения. Он съел бы и ещё тарелку, но как-то застеснялся. В конце трапезы на кухне появился седой древний старик. Шаркая ногами, он подошёл к плите и дрожащими руками попробовал налить себе в кружку воды из чайника.

— Папа, вы что же, позвать не могли? — коршуном накинулась на него Надежда. Налив чая, она проводила старика в одну из комнат. Силин немного удивился, и когда хозяйка вернулась, спросил её:

— Вы же говорили, что ваши родители умерли?

— Мои — да, а это отец мужа. Там ещё и мать его лежит, не встаёт уже.

— А детей у вас сколько?

— Двое, сыновья-погодки. Восьмой и девятый класс. Сейчас на секции, ходят на это… не каратэ, а ногами там ещё лупят…

— Таэквандо?

— Да, вроде. Приходят домой поздно, все в синяках, голодные как волчата, злые… Что из них вырастет, не знаю. Может, ещё чайку?

— Нет, спасибо. Если возможно — чуть попозже.

— Ну, отдыхайте. А я снова на вокзал схожу, может, ещё постояльца найду.

Перспектива обрести соседа не очень обрадовала Силина.

— Надя, я долго добирался до Москвы, тут ещё весь день бегал как

заводной, — Михаил вытащил деньги. — Вот вам ещё столько же, и никуда не ходите.

Женщина явно обрадовалась.

— Вот спасибо. Вы так меня выручили. Иногда после работы там целыми часами приходится стоять.

— А вы ещё и работаете?

— Ну а как же, в поликлинике, медсестрой. С девяти до четырех.

Оставшись наконец-то один, Силин до позднего вечера штудировал прессу, иногда делая выписки на листе бумаги. Фамилия Балашова встречалась довольно часто, большей частью в официальной хронике. То он купил контрольный пакет акций, то участвовал в каком-то форуме «передовиков капиталистического труда», то встречался с заезжими банкирами. Часто она мелькала и в скандальной хронике. То Балашова подозревали в подкупе видного чиновника, то очередные торги госимущества прошли очень невыгодно для государства, зато очень выгодно для магната. Самые интересные статьи, а также фотографии Балашова Нумизмат аккуратно вырезал.

В девять вечера Силин включил телевизор и в программе «Время» ещё раз смог полюбоваться на своего врага, участвовавшего во встрече банкиров с премьер-министром. В одиннадцатом часу ночи бесконечный коридор бывшей коммуналки заполнился гомоном голосов и грохотом снимаемой обуви.

— Ма, есть давай! — донеслось до Силина, и тот понял, что детишки вернулись с тренировки.

Несмотря на шум, Нумизмата незаметно сморило. Очнулся он от странного ощущения присутствия рядом чужого человека. Михаил рывком сел, уронив на пол лежавшие на койке газеты. В комнате он обнаружил хозяйку дома, явно испуганную такой реакцией постояльца.

— Я только выключить телевизор… — робко пролепетала она. Силин взглянул сначала на экран, равномерно показывающий что-то вроде стены песчаного карьера в сопровождении хора змей, затем на часы. Шёл второй час ночи.

— Уснул и не заметил, — пояснил Михаил, растирая заспанное лицо.

Женщина как-то странно ёжилась, прикрываясь руками, и Силин понял, что на ней только одна ночная сорочка на голое тело. Фигура у Нади была ещё вполне в норме, в мягком свете электрических ламп пропали морщинки у глаз. Пахло от неё не то дезодорантом, не то духами, в этом Силин разбирался слабо, но очень приятно и возбуждающе. Другой на его месте бы просто протянул руку, и все… Но Силин всегда побаивался и не понимал женщин. После Наташки у него было несколько романов, но всегда при этом активную роль играли сами женщины. Пауза затягивалась, и Надя спросила:

— Вас завтра когда разбудить?

— Часов в семь, если можно.

— Хорошо, я как раз тоже встану.

Надя ушла, Силин постелил себе, но потом ещё долго лежал, ломая голову над тем, что же скрывалось за поведением хозяйки. А та тоже не спала, ругая себя за то, что позволила постояльцу о себе плохо подумать. Она действительно совершала последний обход дома и, заметив в комнате свет, хотела выключить и лампу, и телевизор. Но войдя в комнату, задержалась,

рассматривая своего нового гостя. Она решила, что тот журналист — везде газеты, вырезки, записи на столе. Потом её привлёк сам вид спящего мужчины. Силин чем-то неуловимо напоминал ей покойного мужа, такой же рост, похожая фигура. И на секунду Надю неумолимо повлекло к этому большому и сильному человеку. За это она сейчас и корила себя последними словами.

Утро у них выдалось не очень счастливое: ни тот ни другой толком не выспался, Надя все прятала глаза, но и Силин неожиданно для себя сделал

странный шаг. Зайдя в ванную комнату помыться, он сбрил усы — последнюю связь с прошлым. Увидев его в новом облике, Надя сразу забыла про свои мучения и ахнула:

— Боже мой, зачем вы это сделали?!

Силин глянул на себя в зеркало и смущённо почесал висок.

— Надоело, — пояснил он.

Надю можно было понять. Силин с усами и без них был словно два разных человека. Последний раз он брил их перед армией, и все провожающие очень долго смеялись над ним. Без усов лицо Михаила принимало странное выражение хитроватого лукавства, и все из-за линии тонких, будто изломанных в ехидной усмешке губ. Лишь усы придавали облику Нумизмата необходимый компонент мужественности.

— Надя, вы когда заканчиваете работать? — спросил Силин, поглощая лапшу с одинокой сосиской.

— В четыре.

— Я сегодня наверняка не успею доделать все свои дела, мне бы хотелось оставить эту комнату за собой. Как вы посмотрите на это?

— Хорошо, так мне даже лучше. Никого искать не надо, ноги оббивать у вокзала, — в глазах Нади промелькнула явная радость. Если все будет как говорит этот человек, то сегодня вечером она останется дома и наконец-то сможет постирать.

— Если все-таки мне придётся уехать, я вам позвоню. Какой у вас телефон?

Надя продиктовала Михаилу свой номер, тот записал его, и у подъезда дома они разошлись в разные стороны.

Вернувшись на площадь трех вокзалов, Силин первым делом купил подробную карту Москвы и Московской области. Тщательно изучив её, Нумизмат нашёл нужный ему Кутузовский проспект и определил, как лучше до него добраться. Теперь предстояло сбыть оставшиеся у него ценности и ордена. Столица с беспощадностью пылесоса вытягивала у Нумизмата деньги, кроме того, добро занимало слишком много места в его истрёпанной сумке. Сдуру Силин чуть было не сунулся к чёрному «БМВ», нахально расположившемуся на тротуаре рядом с Ярославским вокзалом с призывной надписью: «Куплю все». Но буквально на глазах у Михаила трое милиционеров вытащили и увели с собой растерянного гражданина восточной наружности с небольшим слитком золота в руках. Силин отошёл к другой машине, но продал только обручальное кольцо да большой нательный серебряный крест. Посмотрев на предложенные Михаилом ордена, ара, сидевший за рулём иномарки, назвал столь смехотворную цену, что Нумизмат даже не стал с ним торговаться, сразу вылез и ушёл, не обращая внимание на летящие вслед призывные крики «грача».

Ордена он сбыл на Арбате людям, знающим в них толк. Особенно хорошо пошли пустовойтовские Красного Знамени, с наградным листом и фотографией героя. Остальное золото Силин сбыл в метро. Многие там сидели с табличками «Куплю золото» или «Куплю все», но Михаил почему-то выбрал невысокого полноватого гражданина в массивных очках на горбатом носу. Для проверки Нумизмат отдал ему второе кольцо, продавец внимательно изучил его и назвал цену. Они поторговались, и только после этого Силин сначала сунул покупателю в руку серебряный слиток, а затем, когда сторговались, уже и оба червонца. Горбоносый удивлённо приподнял брови, но ничего не сказал. Не разжимая до конца ладони, он внимательно рассмотрел монеты, затем ловко извлёк из кармана пузырёк с кислотой, капнул кисточкой на монеты и согласно кивнул головой.

— Вы как предпочитаете, сейчас в рублях или чуть позже в долларах? — тихо спросил торговец, глядя на Силина поверх очков.

— Сейчас.

— Хорошо, это проще. Хотя большинство почему-то предпочитают «зелёненькие».

Ювелир мигнул кому-то за спиной Силина, тот сразу насторожился и сунул руку в карман. Но тревога оказалась ложной. Молодой парнишка, появившийся словно из-под земли, пошептался со своим старшим напарником, отвёл Нумизмата в сторону и отсчитал ему причитающиеся деньги. Уже когда Силин растворился в людском водовороте, горбоносый ювелир сказал своему соплеменнику:

— Ты видел этого человека, Мойша? Это очень опасный человек. Готов поклясться на Талмуде, в кармане у него была «пушка», и он был готов перестрелять нас прямо здесь, в самом людном месте Москвы.

А Силин уже спускался вниз по эскалатору. После вчерашнего психоза он с некоторой опаской ступил на движущиеся ступеньки. Но слава Богу, сегодня все было нормально, хотя Нумизмат все же старался не смотреть на бесконечную череду встречных лиц.

В одном из переходов подземки его ожидала ещё одна удача. Невысокий лохматый человечек в несуразно длинном пальто тихо окликнул его:

— Эй, мужик, купи паспорт.

Пренебрежительно хмыкнув, Силин прошёл было мимо, но потом вернулся назад.

— Твой, что ли, паспорт? — спросил он, разглядывая пропитую мордочку старика.

— Да нет, — зачастил тот, шаря у себя за пазухой. — Вот, сын у меня помер, а паспорт его остался.

Истрёпанная красная книжица перекочевала из грязных лап продавца в руки Нумизмата.

— Трошкин Михаил Дмитриевич, — прочитал Силин на первой странице.

— Ну да, а я вот Трошкин Дмитрий Иванович, — ткнул себя кулаком в грудь необычный продавец.

— Как же это у тебя паспорт-то не забрали после смерти сына? — удивился Михаил.

— Да болел он у меня сильно. Отвёз я его в больницу, а сам загудел, — лицо старика озарилось по-детски счастливой улыбкой. — В Подольск я уехал, к лярве одной. Эх, и гудели мы! Не заметили, как дом её пропили. Тут приезжаю, а Мишку, говорят, похоронили давно. Он ещё тогда, в марте, умер. Вот такой я несчастный человек, сына собственного пережил, и даже могилка где не знаю.

Старик всхлипнул своим сопливым носом, а Силин только покачал головой на эту странную исповедь. Человек на фотографии в паспорте мало походил на

Силина, но что устраивало Нумизмата, так это возраст — тридцать семь лет, и московская прописка. Ни жён, ни детей у покойного не было.

— Сколько просишь? — спросил Михаил старика.

Сумма, запрошенная «несчастным отцом» на поминки сына, оказалась не очень большой, но Силин, поторговавшись, сбавил её до двух литров водки. Покупка изменила его планы. Михаил завернул в ближайшее фотоателье, чуть переплатил, но через час получил четыре снимка стандартного официального размера.

Все эти хлопоты отвлекли Силина от главного дела, и на Кутузовский проспект он попал лишь в конце дня. Увы, все увиденное здесь не вдохновило его. Нужный ему трехэтажный особняк оказался как бы задвинут от общей линии домов метров на тридцать и лишь виднелся из-за мощных голубых елей. Двухметровая железная ограда, массивные ворота под бдительной охраной рослых парней в полувоенной форме, телекамеры на каждом углу — по меньшей мере, впечатляли.

Нумизмат обошёл здание с тылу и, по старой памяти, хотел понаблюдать за недоступным особняком из подъезда соседнего дома, но подойдя к двери, столкнулся с очередной столичной неприятностью. Про домофоны в своём Свечине Силин даже не слыхал, но поняв, что дверь открывается с помощью этой чёрной коробочки, нажал на кнопку под номером четыре.

— Да, кто там? — вскоре донёсся до него дребезжащий старческий голос.

— Это… слесарь, — с некоторой запинкой, но все-таки нашёлся Нумизмат.

— Проверяем отопление в квартирах, откройте пожалуйста, дверь.

— Какой ещё слесарь? — задребезжала старушонка в ответ. — Что вы мне голову морочите!? Я этой весной слесаря две недели ждала. Идите отсюда, пока я милицию не вызвала!

Судя по голосу, бабушка распетушилась не на шутку. Силин ещё раз нажал на кнопку вызова и высказал в микрофон все, что он думает об этой почтённой женщине, её покойных родителях и всех остальных предках до седьмого колена. Богатую лексику для незапланированного спича он позаимствовал из огромного словарного запаса своего бывшего брагадира шабашников Крота.

Закончив витиеватый монолог, Силин очень быстро покинул проклятый район и к шести часам вечера вернулся на квартиру к Наде. Ему показалось, что та даже обрадовалась.

— А я уже стала бояться, что вы не придёте.

— Да нет, — улыбнулся Силин. — Я бы тогда позвонил.

За ужином он отдал плату за постой, сказал, что, возможно ещё задержится в столице на несколько дней. Надя настолько расчувствовалась, что предложила то, что не предлагала ещё ни одному из постояльцев — принять ванну. От этого предложения Михаил не отказался. Последний раз он мылся в заброшеной пермской деревне, и грязные волосы стали проблемой даже для него, не слишком большого приверженца гигиены. После ванны Силин, по обыкновению, натянул на себя все то же самое бельё, налил кружку горячего чая и удалился к себе в комнату.

Кипяток ему понадобился отнюдь не для согрева организма. Минут пять он распаривал над горячим чаем фотографию на паспорте покойного Трошкина, а затем ловко и без следа удалил её. Ровно вырезать свою фотографию и приклеить её на освободившееся место уже не составило для Нумизмата большого труда.

Прихлёбывая остывший чай, Силин долго рассматривал новый документ и остался им недоволен. Сквозь старую фотографию проступали выпуклые буквы «Паспорт СССР». В новой версии главного документа гражданина свободной России надписи не было. На первый взгляд, это не бросалось в глаза, но если хорошо присмотреться…

После некоторого раздумья Силин снова проскользнул в ванную, там на одной из полочек он видел самую обычную резиновую шайбу, бывшую забаву Надиных детей. Тяжёлая, литая резина послужила исходным материалом для производства нужного ему штампа. Смог бы кто-нибудь только с помощью перочинного ножа и линейки изготовить подобное? Вряд ли. Но за спиной Силина были пятнадцать лет работы слесарем-лекальщиком, многочисленные опыты по изготовлению монет и врождённый талант. К часу ночи он закончил необычный штамп, вместо пресса использовал ножку кровати и собственное тело. Перед сном Михаил пролистал периодику, но ничего нужного для себя не нашёл.

Утром его снова разбудила Надя. Первым делом Силин вытащил из-под ножки кровати паспорт. Сверив его со своим собственным, он убедился, что затея удалась. Теперь уже никто не мог придраться к его документам.

Этот день, как и предыдущий, кончился полным провалом. Силин облазил все окрестности дома на Кутузовском, но так и не смог ни на шаг приблизиться к особняку. Место, откуда стреляли по квартире Балашовых из гранатомёта — узкую щель между соседним домом и оградой, — давно заделали кирпичом. Так что Нумизмату даже не пришлось доставать из сумки свой потёртый бинокль.

На постой Силин вернулся совершенно разбитый, больше морально, чем физически. Поужинав и заплатив за очередную ночёвку, Нумизмат заперся в комнате и начал обдумывать своё положение. Сначала он лежал на кровати, затем уселся за стол и достал своё досье. Тщательнейшим образом Силин ещё раз изучил все, что было написано о Балашове, его семье, образовании, карьере. Несмотря на видимое обилие фактов, Нумизмат не мог сказать, что хорошо знает своего противника. Да, будущий магнат хорошо учился, школу окончил с «серебром», институт экономики — с красным дипломом. Потом работа в ЦК ВЛКСМ и сразу, без касания реальной жизни, экономический отдел ЦК КПСС. Ну а потом Балашов всплыл уже тузом в сфере бизнеса. При этом он казался более закрытым, чем его коллеги по клану. Он не лез во власть, как Березовский, и не кичился своим богатством, как Брынцалов. Даже в пресловутой десятке богатейших людей страны Балашов маячил как бы на втором плане. За ним признавали и крупное состояние, и размах наполеоновских планов, и несомненный успех большинства его начинаний. Но все это как бы сквозь зубы, чаще поглядывая на более ярких представителей нового класса. Живого, реального человека Силин за всем этим так и не почувствовал.

Среди множества статей Михаила привлекла заметка в «Московском комсомольце». Корреспондент побывал на одной из «ударных строек капитализма» в районе деревни Зубовка. Долго и слюняво обсасывая каждый строящийся там особняк, репортёр упомянул в числе застройщиков и Балашова.

«…Дом Виктора Балашова, — писал он, — поразил меня простотой и скучностью архитектурных форм. Трехэтажная квадратная коробка из итальянского кирпича, крыша из розовой черепицы, унылые лоджии из зеркального стекла, бассейн и оранжерея, примыкающие к зданию. Все скучно, традиционно, без размаха и фантазии. Забавно, что дом строят не турки или югославы, как на соседних участках, а наши кровные братья — хохлы. И здесь наш „скупой рыцарь“ остался верен себе: сэкономил по мелочам на зарплате строителям. Но в начале ноября Виктор Александрович справит новоселье. Так пожелаем ему нескучного проживания в своём серо-розовом замке…»

«В начале ноября? — подумал Нумизмат, откладывая в сторону статью. — Значит, буквально на днях. Может, съездить посмотреть на этот „домик в деревне“?

Разложив карту Московской области, Силин нашёл на ней Зубовку, определил, с какого вокзала к ней лучше подъехать на электричке, и уже в более спокойном состоянии души завалился спать.

 

3. ХУТОРОК МИЛЛИОРДЕРОВ.

Как всегда, Силин ошибся в выборе средств передвижения. Он никак не мог соизмерить масштаб карты с реальными размерами столицы. От платформы до деревни оказалось не менее пяти километров по разбитой просёлочной дороге, слава Богу, хоть заасфальтированной и довольно тихой. На мосту через небольшую речку Нумизмат остановился, оглянулся по сторонам и бросил в мутную воду небольшой пакет, мгновенно ушедший на дно. Так он избавился от большей части своего прошлого — паспорта на имя Михаила Силина и двух пистолетов с пустыми обоймами. Теперь в его кармане оставался лишь один «Макаров» с последними семью патронами.

Наконец достигнув деревни, Силин с разочарованием узнал, что нужное ему строительство идёт в противоположной от Зубовки стороне, как минимум ещё в пяти километрах. Съев полбатона хлеба и запив его холодным «Спрайтом», Нумизмат побрёл дальше, хмуро поглядывая на не менее мрачное осеннее небо. Для полного счастья ему не хватало только дождя.

Лишь через час он добрёл до огромного поля, с трех сторон окаймлённого лесом и заполненного громоздкими и удивительными конструкциями. Признаться, Михаил никогда не думал, что фантазия архитекторов может зайти так далеко: готические замки, восьмиэтажные дворцы с невероятно изломанными углами крыш, конструктивистские постройки, своей угловатостью напоминающие кучу небрежно брошенных коробок, модернистские виллы, пытающиеся соединить угловатость внешних форм с округлостью окон и дверей. Особенно поразило Нумизмата строение, чем-то напоминающее Кёльнский собор, только выполненное не в камне, а в бетоне. Махина стояла в самом центре «хуторка» миллиардеров и была видна с любой точки нового посёлка.

Все эти сумасшедшие хоромины пребывали в разной степени готовности, но почти везде кипела жизнь. Суетились люди, подъезжали и отъезжали самосвалы, автокраны, гремели отбойные молотки и бухали агрегаты по забивке свай.

С некоторой робостью Силин приблизился к грандиозной стройке. Проходя мимо готического собора, он услышал немецкую речь, около следующего строения, напоминающего гибрид «летающей тарелки» с мавзолеем, слышался восточный говор.

«Турки», — понял Силин, глянув на чересчур загорелых строителей. По ходу дела Нумизмат старался определить, где же находится вилла его подопечного. Что-то похожее он заметил в самом конце дачного массива, розовая крыша имелась только у этого сооружения. Пока Силин пробирался к нужному ему особняку, он услышал ещё и славянскую речь, только сильно искорёженную.

«Югославы, наверное», — мельком глянул он на чернявых красавцев, мерно таскавших носилки с раствором куда-то в глубь сооружения, похожего на ангар, только из белого мрамора.

«А механизация-то у них точно такая же, как у нас, — как её называли при социализме, малая», — не без ехидства отметил Силин.

Рядом с домом Балашовых стояла вилла без крыши. В отличие от остальных строек работа тут явно была приостановлена. На крылечке строительного вагончика мирно покуривал старый мужичок в кепке. Вид у него был скучающий, а мордочка лукавой. Силин решился с ним заговорить:

— Добрый день, хозяин.

Старичок засмеялся, продемонстрировав изрядно поредевшие зубы:

— День такой же хороший, как я — хозяин этих хоромов.

— А что, разве нет? — подхватил шутливый тон Нумизмат. — Я думал, это твой домишко.

Дед снова засмеялся:

— Я за свою жизнь и на туточкино крыльцо не скопил. Мне б его загнать кому, на всю оставшуюся жизнь хватило б водки горло полоскать.

Силин глянул на роскошное мраморное крыльцо размером с волейбольную площадку и согласно кивнул головой:

— Да, это верно. Богатое крылечко. А что ж это у тебя никто не работает? — Силин кивнул на недостроенные стены.

— Да хозяина, говорят, убили. Вроде бы вместе с машиной подорвали.

— А чего же ты тогда здесь сидишь? — удивился Михаил.

— Как что? Охраняю объект. Деньги на месяц вперёд уплачены, а там, глядишь, и новый хозяин найдётся. Вон ту хибару с пиками видишь? — старик кивнул на «готический храм».

— Ну? Хорошая хибара!

— Вот, пока её строили, двоих хозяев похоронили. Понял?

— Ясно.

— А ты чего тут блукаешь? Из газеты, что ли? До тебя уж тут было несколько, иные и с камерами, меня, старого пня, снимали. Обещали по «ТВ-6» показать.

— Да нет, я не журналист, строитель. Работёнку хочу подыскать. Только смотрю, здесь одна нерусь работает.

— Это верно. Немцы, турки, австрияки. Разве что вон там, — дед кивнул в сторону заветной розовой крыши, — наши пашут, да и то с Хохляндии. Сходи туда, может, примут.

— Попробую, — сказал Силин и на прощание пошутил: — А ты все же попробуй загнать крыльцо, а к нему, — Михаил мотнул головой в сторону недостроенного дома, — притащи от сарая.

Дед ещё квохтал своим пропитым и прокуренным голосом, а Нумизмат уже входил во двор особняка с розовой крышей. Было заметно, что дело тут идёт к концу. Аккуратный двухметровый забор очень красивой и ровной кладки огораживал территорию чуть поменьше Красной площади. Сам дом, по сравнению со всеми остальными причудами, показался Силину самым что ни на есть нормальным: три этажа, достаточно большой, лоджии на втором и третьем этажах, действительно с зеркальными стёклами, но почему журналист обозвал строение «серым замком»? Прелестный бежевый цвет кирпича очень понравился Нумизмату, углы дома были закруглены выступающими полубашенками, и сама фигурная кладка делала его похожим на замок позднего средневековья. Двор перед домом был выложен квадратными плитами розоватого мозаичного бетона. Балашовы явно предпочитали тёплые тона.

На то, что в доме идут отделочные работы, указывали два явных признака: наличие бетономешалки, ровно гудевшей внутри прямоугольника недоделанного пейзажного фонтана, и два мужика, терпеливо смолившие сигареты рядом с ней. То, что работяги были наши, эсэнговские, Силин понял по их замызганным спецовкам, подобранным не по размеру и фасону, а по случаю. Оба строителя не очень доброжелательно уставились на приближающегося Нумизмата. Тот как-то даже оробел, увидев в глазах братьев-славян столь явную неприязнь. «Что это они так сразу?» — мелькнуло в голове у Михаила. Но делать было нечего, требовалось как-то завязывать разговор. Силин изобразил на лице самую сладкую из своих улыбок и поприветствовал коллег:

— Здорово, мужики! Бог помощь!

— Здоровеньки булы, — не очень радостно отозвался один из них, лысоватый, лет пятидесяти, с висячими запорожскими усами. Второй, молодой парень с чёрными как уголь глазами, без видимой причины засмеялся, а потом пояснил: — Да Бога-то в носилки не запряжёшь, самим пахать приходится.

Михаил оживился:

— Вот и я о том, вам как тут, рабсила не нужна?

— А ты что же, строитель?

— Ну да.

Мужики переглянулись, затем чернявый пояснил:

— А мы думали, опять какой-нибудь писака прикатил. Забодали уже, пишут все, что в бестолковку придёт, а хозяева потом звереют, как собаки.

— Да нет, — успокоил их Силин. — Мне бы подработать надо. Уволили из одного СМУ не по закону, бригадир, сука, все сделал, боялся, что подсижу его. Я в суд подал, официально устраиваться не хочу, ну а жить на что-то надо. Как у вас тут насчёт работы?

— Может, и возьмут, мы сейчас в запарке, не успеваем к срокам, — пояснил черноглазый, его более старший товарищ только матюгнулся по-своему да сплюнул себе под ноги. — Только нам платят меньше, чем вам, кацапам.

— Кому? — не понял Михаил.

— Москалям, кому ж ще, — ворчливо пояснил рыжеусый.

— Но плятят-то вовремя? — допытывался Силин.

— Ну это да. А вон и бригадир идёт, с ним договаривайся.

Черноглазый кивнул в сторону высокого рыжеволосого мужика в армейской фуражке-афганке. Продолговатое лицо бригадира отнюдь не сияло благодушием.

— Нет, какого хрена вы тут расселись! До нового года здесь торчать собрались? — с ходу выговорил рыжий подчинённым.

Оба собеседника Нумизмата нехотя поднялись с бордюра фонтана и, чтобы как-то отвести от себя гнев начальства, дружно показали на Силина.

— Павло, это до тебя… — рыжеусый показал пальцем на Михаила, но фразу не кончил, а замер, глядя куда-то в сторону за спину Нумизмату.

В ту же секунду пропел короткий, но сильный автомобильный гудок. Лицо бригадира перекосилось, в глазах его мелькнуло странное выражение смеси страха и безнадёжности. Мгновенно забыв про Силина, Павло негромко выругался и шагнул навстречу въезжающему во двор чёрному «мерседесу». Сзади его подпирала ещё одна такая же машина, тяжёлое солидное авто с тонированными стёклами. Обе машины, объехав фонтан, остановились у самых ступеней крыльца, и тут же из салона выпрыгнули три здоровенных парня, одетых в чёрные костюмы и безукоризненно белые рубашки. Беглым взглядом они окинули окружающий пейзаж, людей, стоящих около фонтана, затем один из амбалов открыл заднюю дверцу первого «мерседеса».

«Вот он, наконец-то я его увижу!» — от этой мысли даже сердце у Силина застучало сильнее.

Увы, к его разочарованию, из машины появилась невысокая худощавая дама в кокетливой норковой шубе чуть выше колен. Тщательно уложенные рыжеватые волосы наводили на мысль о парике, а лицо дамы, несмотря на видимую молодожавость и отсутствие морщин, напоминало застывшую маску. Силин сразу вспомнил, что в одной из статей жену Балашова назвали жертвой косметологов. Теперь он понял почему.

— Добрый день, Анна Марковна! — крайне вежливо приветствовал хозяйку бригадир, содрав с головы картуз и неуклюже пытаясь кланяться. Балашова же не пожелала соблюсти приличия и сразу же заговорила о деле.

— Ну что, голубую ванную закончили?

Голос у жены банкира оказался не очень приятным, со скрипучими, резкими интонациями.

— Да, как и обещали, — подтвердил бригадир.

Ни о чем больше не спрашивая, мадам в сопровождении двух охранников проследовала в дом. Силин, увлечённый этим спектаклем, не заметил, как от второй машины отделились ещё два телохранителя. Зато они сразу обратили на него внимание.

— Кто вы такой и что тут делаете? — довольно вежливо, но твёрдо и властно спросил один из охранников, высокого роста, осанистый, с мощной фигурой и заметно преобладающей сединой в волосах. Михаил почувствовал себя не очень уютно под пристальным взглядом его серых глаз.

— Я вообще-то ищу работу, вернее не работу, а так, подработать на время, колымнуть… — зачастил Силин, пытаясь изобразить на лице самую что ни на есть простодушную улыбку. Он довольно подробно изложил своему собеседнику свою версию появления в Зубовке, слава Богу, уже обкатал её на строителях. Выслушав его, телохранитель спросил:

— Документы есть?

— Конечно, — охотно подтвердил Нумизмат и немеющей рукой полез во внутренний карман куртки. По ходу дела он что-то все продолжал рассказывать, причём язык работал как-то отдельно от мозга. — Приезжаю я сюда, плюхаю от платформы два часа, а тут «голый Вася», одна немчура работает да турки…

В это время во двор въехал большой крытый грузовик. Телохранители напряглись, но увидев выпрыгнувшего из кабины «КамАЗа» невысокого полноватого мужчину лет тридцати в кожаной короткой куртке и золочёных очках, расслабились, а старший даже соизволил подшутить над ним:

— Беги-беги, мадам уже спрашивала тебя, страшно гневалась, что тебя нет.

— В самом деле? — Пассажир грузовика рысцой рванул вверх по лестнице. Телохранители довольно заржали, а седой лишь скупо улыбнулся. В руке он по-прежнему держал липовый паспорт Силина, и у Нумизмата от волнения перехватило горло. Он боялся этого человека, ему казалось, что тот сразу увидит подлог. К счастью, седоватый так и не открыл краснокожую книжицу. Что-то коротко пикнуло, он приложил ладонь к левому уху. Силин ничего больше не слышал, но начальник охраны небрежно кинул паспорт Нумизмата своему подчинённому, коротко приказал: «Проверь», а сам быстрым шагом поднялся по ступеням и скрылся в доме.

Черноволосый парень, которому досталась паспортина лже-Трошкина, полистал документ, затем достал сотовый телефон и продиктовал в него номер паспорта и адрес прописки. Несмотря на холодный осенний ветер, Силин обливался потом. Сейчас раздастся ответный звонок, и этому бугаю скажут, что Трошкин Михаил Дмитриевич скончался в марте. И что же ему тогда делать?

«Отстреливаться, буду отстреливаться!» — промелькнуло в воспалённом мозгу Нумизмата. Но, покосившись на своих мощных собеседников, Михаил даже не потянулся к карману, где лежал пистолет. Шансов при перестрелке у него практически не было. Один против двоих, ещё трое в доме, и семь патронов в запасе. Не слишком удачный расклад сил.

Время тянулось мучительно медленно. Вернулись с носилками давешние собеседники Нумизмата, затем подошёл чем-то недовольный начальник охраны.

— Что там? — спросил его черноволосый, отдавая паспорт Силину.

— А-а, очередной закидон.

Седовласый достал пачку «Мальборо» и чуть дрогнувшей рукой раскурил сигарету. Лишь после этого он тихо, так, что его могли услышать только двое его людей, сказал несколько фраз. Черноволосый в ответ только засмеялся, зато второй присвистнул и сказал:

— С тихим шорохом, шурша, едет крыша не спеша.

Как раз в это время раздалось негромкое верещание сотового телефона. Черноволосый поднёс трубку к уху, и Силину показалось, что у него внутри замерло сердце. Выслушав информацию, телохранитель сказал в микрофон: «Хорошо» и, пряча в карман аппарат, обернулся к непосредственному начальнику:

— У этого все в порядке, только год назад загремел на пятнадцать суток.

— Да вы, батенька, хулиган?! — с усмешкой спросил седой.

— Да нет, — опять как-то неестественно зачастил Нумизмат. — Это отец меня, сука, упёк. Алкаш он у меня, как-то всю зарплату мою упёр и пропил. Ну я и не удержался…

Силин ненавидел себя в этот момент, ему казалось, что все, что он говорит, неестественно и фальшиво. Вымученный монолог Нумизмата прервало появление на ступенях крыльца мадам Балашовой в сопровождении свиты. На искусственном личике Анны Марковны застыла гримаса недовольства, сразу состарившая её лет на десять. Полноватый мужчина в очках все пытался ей что-то доказать, отчаянно прижимая руки к груди, а затем с недоумением разводя их в стороны. Но мадам, не соизволив произнести ни слова, нырнула в услужливо распахнутую дверцу «мерседеса», и через считанные секунды вся кавалькада чёрной стаей вылетела со двора.

— Опять Петруха втык получил, — услышал Силин за спиной насмешливый голос черноглазого строителя.

— Он кто у вас, прораб? — спросил Михаил, стараясь справиться с предательской дрожью в коленках. Он до сих пор не мог поверить, что так легко отделался. А ведь запросто мог погореть.

Тем временем к бетономешалке потихоньку стекался народ. Люди были разного возраста, телосложения, роста. Но что-то общее роднило их, делало похожими если не на братьев, то уж точно на родственников.

— Ну, опять «выдра» к чему-нибудь придралась?

— А как же без этого, она же просто так не приезжает. Обязательно ей нужно свою власть показать.

Разговоры велись исподтишка, вполголоса, с оглядкой на беседующее в отдалении начальство. Присмотревшись к строителям, Силин понял, что роднит их общее чувство усталости в глазах и какая-то застоявшаяся безнадёжность. Наконец, бригадир и прораб с недовольными лицами подошли к рассевшейся на бордюре фонтана бригаде.

— Ну, гуторьте, шо тэпэрь не понравилось этой скаженной бабе? — спросил рыжеусый.

— В голубой ванной слишком тёмная плитка, — с невольным вздохом ответил прораб. — Велено её сбить и выложить новую, более весёленького цвета.

Дружный мат, обрушившийся со всех сторон, был такой силы, что Силину показалось, что мадам Балашовой точно икнулось. Рыжеусый, а он здесь явно верховодил, лишь сплюнул себе под ноги и спросил:

— Когда?

— Сроки остались те же, — опять со вздохом признался прораб.

Людское негодование снова выплеснулось через край словесным потоком. Больше всех возмущался черноглазый парень:

— Нет, она что, хочет, чтобы мы здесь все подохли? У меня её дом уже вот где сидит! — орал парень, тыча себя ладонью под кадык.

— Ну тогда езжай домой, чего ждёшь?! — неожиданно окоротил его рыжий бригадир. — Давай-давай! Денег на билет я тебе дам, езжай хоть завтра.

— Ага, ты, Шалим, нашёл дурака! Я уеду, а ты денежки мои себе загребёшь? — хмыкнул черноглазый, остывая.

— Не себе, а поровну всей бригаде разделю. Ты чего здесь разорался? Что, у нас выход есть? Почти год пахать, а потом бросить все и айда в Запорожье на эфесе? Она таких, как мы, миллион найдёт, только свистнет.

Черноглазый покосился на своего напарника, но рыжеусый молчал, только смолил «Приму». Наведя порядок, бригадир начал распределять обязанности:

— Значит, так. Ты, горлопан, и Димка сбиваете плитку в ванной.

Сергунчик, бросаешь чердак и идёшь в помощь Мирону, — он показал рукой на рыжеусого, — все остальные продолжают заниматься своими делами.

Нехотя, поругиваясь, народ потянулся к дому. Всего Силин насчитал вместе с бригадиром двенадцать человек. Перед уходом черноглазый вспомнил про Силина и обратился к прорабу, благодушно курившему в сторонке, пока бригадир наводил в своём войске порядок.

— Пётр Васильевич, тут к нам на работу человек просится.

Он показал рукой на Силина и скрылся внутри дома вместе с ещё более молодым худеньким пареньком, имевшим на голове скорее не волосы, а какой-то белесый пух.

Нумизмат подошёл к прорабу, тот оценивающе оглядел его и неожиданно для Михаила протянул руку. Силин несколько опешил от подобного демократизма, но пухлую ручонку прораба сжал довольно крепко, без подобострастия. Он бы очень удивился, узнав истинную причину подобного панибратства. Пётр Васильевич Паршин ещё в студентах вычитал в каком-то журнале, что греческий миллиардер Аристотель Онасис подобным образом проверял экипажи своих судов на лентяев и работяг. Заскорузлая ладонь Нумизмата с въевшимися прямо в кость мозолями произвела сильное впечатление на прораба.

— Откуда? — спросил он Силина.

— Из Москвы, — ответил Михаил, теперь уверенно доставая свой липовый паспорт. В третий раз за день пересказанная им «строительная сказка» звучала без запинки и настолько естественно, что и сам Силин на секунду поверил в неё.

— А в какой организации вы работали? — насторожился Паршин.

Силин наугад назвал одну из фирм, заполонивших своими рекламами полстолицы.

— А, это вы тот дом на Ильинке реставрировали?

— Ну да, — подтвердил Нумизмат, пытаясь припомнить, где эта чёртова Ильинка находится.

— С Семёновым мы на параллельных потоках учились. Сейчас он глава фирмы, а я вот здесь… — Паршин не докончил фразу, лишь неопределённо махнул рукой в сторону особняка. Последний разговор с хозяйкой ещё довлел над ним. Затем он взял себя в руки и задал несколько вопросов по существу:

— Что можете делать?

— Все. От кладки до отделки. Плотницкие, столярные работы, подвесные потолки, натяжные потолки, циклёвка паркета, плитку кладу…

— А мрамор?

— Приходилось, — кивнул головой Михаил. — Установка сантехники, жестянщиком могу.

Паршин задал несколько чисто теоретических вопросов и убедился, что долговязый мужик с громадными ручищами действительно хорошо разбирается в профессии. Прораб сразу как-то поверил, что перед ним истинный мастер своего дела. В новичке не было суетливого мельтешения дилетанта, он себя не расхваливал: «Приходилось, работал, знаю», но за простотой ответов чувствовался опыт и талант.

— Эй, Шалим! Подойди-ка! — позвал прораб появившегося на крыльце бригадира. Когда тот подошёл, Паршин кивнул на Силина и сказал:

— Вот, человек просится в бригаду, может, возьмём?

Силин всю свою жизнь не любил рыжих. Очень редко среди них попадались нормальные люди, все больше упрямцы и властолюбцы.

«Не возьмёт», — сразу понял он и оказался прав. И без того некрасивое, продолговатое лицо Шалима исказилось злой гримасой, он моргнул длинными белесыми ресницами и сухо отрезал:

— Своими силами управимся.

— Смотри, брат! — покачал головой Паршин. — До сдачи осталось десять дней. Если в срок не уложимся, то ты больше меня теряешь. Я-то на окладе, это вы на сдельщине. Обдерёт вас мадам как липку.

— Справимся, не впервой, — буркнул рыжий и отошёл к грузовику, с которого уже сгружали длинные рулоны линолеума.

Паршин обернулся к Силину и огорчённо развёл руками.

— Извини, брат. Договор подписан с этими вот орлами. Мест нет. — И также отошёл к машине, командуя, куда какой линолеум нести.

«Да, похоже срывается моя затея», — подумал Нумизмат. Безнадёжность и усталость просто подкосили его. Машинально он уселся на бортик фонтана, бездумно наблюдая за суетой строителей. Вскоре его окликнул рыжеусый, пришедший за раствором с новым напарником.

— Ну шо, не взял? — спросил он.

— Нет, прораб вроде не против, да бригадир ваш развыступался. И так, говорит, справимся.

Рыжеусый, Силин вспомнил, что его звали Мироном, отчаянно замотал головой, а его напарник откровенно засмеялся и высказал своё мнение:

— Шалим делиться не хочет. Общак-то один на всех. Верно говорит Шпон, подохнем мы на этой хибаре.

— А что, работы много? — поинтересовался Силин.

— Выше горыщи, — скупо отозвался Мирон, закидывая в носилки вязкий раствор.

— Надо отсюда мне выбираться, — вслух высказал свою мысль Михаил и запоздало посмотрел вслед уехавшему грузовику. Уже вечерело, тащиться обратно до платформы ой как не хотелось, особенно после такой неудачи.

— А тебе куда ехать? — спросил напарник Мирона Сергунчик, невысокий мужичок в заляпанном раствором и краской комбинезоне.

— К Казанскому вокзалу, недалеко от него.

— А, далековато, а то подожди, часа через два за нами автобус приедет, правда, нам в другой район, Хорошево-Мневники.

— Да какая разница, полчаса на метро.

— Тогда сиди жди. Или вон в вагончик иди, там теплее.

— Ладно, — охотно согласился Нумизмат. Лучшего выхода он не видел.

Но «пазик» приехал лишь в восьмом часу вечера, и все это время строители, словно муравьи, не прекращали работы. Лишь раз они собрались в вагончике попить чайку и перекусить. Угощали крепким «купчиком» и Силина. Нумизмат пустил в ход все своё артистическое обаяние, так живо интересовался делами бригады, что скоро узнал почти всю историю строительства особняка Балашовых. Оказалось, что такая махина выросла всего за год. Начинали строить её хохлы с «нуля» и тянули до сдачи «под ключ». Все это время они трудились по двенадцать часов в день без праздников и выходных, смертельно устали и соскучились по оставшимся в Запорожье семьям.

— Скорей бы домой, — вздохнул один из строителей. — Димке вон хорошо — ни жены, ни подруги. Хоть ещё на год оставайся.

Все засмеялись. Димка, голубоглазый херувимчик с волосами, как пух одуванчика, скривил пухлые губы и важно изрёк:

— А я, может быть, и в самом деле здесь останусь. Женюсь на москвичке, всего-то и делов.

Чувствовалось, что парень хочет казаться старше, чем он есть, на вид ему было лет шестнадцать, не больше. Силин давно понял, что мальчишка в бригаде на подхвате: принести, отнести, поднести, сварить чай.

— Женилка ещё не выросла, кавалер, — пробурчал бригадир и, дав лёгкий подзатыльник обиженному Димке, скомандовал: — Хорош базарить, двигайте работать.

После чаепития у Силина родилась неплохая идея. Он зашёл в сторожку у ворот, небольшой, но уютный домик для охраны, там временно помещался прораб со своими бумагами и чертежами.

— Пётр Васильевич, если вам все-таки понадобится рабочий, то позвоните по этому телефону, попросите позвать Михаила, — сказал Нумизмат, протягивая Паршину клочок бумаги с номером Надежды.

— Хорошо, — кивнул головой прораб. Он продолжал рассматривать эскизы интерьера и даже не поднял головы.

Уже стемнело, когда автобус привёз бригаду в столицу. Силин со всеми вежливо распрощался и двинулся в сторону ближайшей станции метро. Строители же толпой отправились в противоположную сторону, все очень устали, и никто не догадался оглянуться. Тогда бы они увидели бы, что, пройдя метров двадцать, их новый знакомый развернулся и двинулся вслед за ними.

 

4. «ВМЕСТО ВЫБЫВШЕГО ИЗ ИГРЫ…»

Как оказалось, жили украинцы в десятиэтажном общежитии бывшего текстильного института. Силин даже рассмотрел, как во вспыхнувшем окне на третьем этаже появилась белобрысая голова Димки.

К Наде на квартиру Михаил в этот день пришёл очень поздно.

— Не ждали? — спросил он открывшую дверь женщину.

— Да нет, вы все-таки обещали позвонить, если уедете.

— Это верно.

За ужином он сказал хозяйке:

— Завтра-послезавтра я точно ещё буду в столице, а вот потом — не знаю.

— Что, кончается командировка? — с явным сочувствием спросила Надя.

— Да, все рано или поздно кончается. Жизнь сначала всегда кажется вечностью, а умирать приходится. Хочешь ты этого или не хочешь.

Надя удивлённо посмотрела на него, впервые в голосе Михаила прозвучали философские нотки. Ей захотелось спросить своего странного постояльца, кто он, чем занимается и какое дело привело его в столицу. Эти вопросы давно уже мучили женщину. Но Нумизмат вдруг спохватился, резко поднялся из-за стола и пожелав хозяйке спокойной ночи удалился к себе в комнату.

В этот вечер он особенно внимательно изучал криминальную хронику по всем каналам.

С утра он предупредил Надю, что придёт домой поздно, но весь световой день слонялся по городу без видимой цели. Как обычно, накупив периодики, долго сидел в сквере за памятником Пушкину, просматривая её. Затем прошёлся по магазинам, пополнил свой багаж справочником различных охранных систем для квартир, офисов и машин. Ближе к вечеру Михаил зашёл в хозтовары, после чего отправился в Хорошево-Мневники.

В ожидании возвращения украинской бригады с работы Нумизмат изрядно замёрз, автобус в этот вечер пришёл ещё позже вчерашнего, ночь уже сгустила осенние сумерки. Михаил стоял далеко, лиц приехавших он не видел, но не сомневался, что это именно та самая бригада, двенадцать смертельно уставших людей. На время хохлы сбились в толпу, что-то оживлённо обсудили, затем все двинулись к общежитию, а двое в противоположную сторону. Силин знал, что там находится дежурный магазин. Минут через двадцать эти же двое вернулись в общежитие с полными сумками. Нумизмат узнал обоих: Димка, вечный мальчик на побегушках, и черноглазый взрывной Шпон.

План Силина горел синим пламенем, но врождённое упрямство заставило его пойти за мирно беседующей парочкой через большой сквер к самому общежитию. Стоя под большим деревом, он долго наблюдал за окнами на третьем этаже, не выпуская при этом из поля зрения и крыльцо огромного здания.

И опять судьба сыграла на его стороне, хотя Нумизмат чуть было не прозевал момента, ради которого он мёрз в этот вечер. На крыльце появилась щуплая фигура в чёрной вязаной шапочке, с матерчатой сумкой в руке. Силин всем телом подался вперёд. Без сомнения, это был Димка-Одуванчик. Помахивая сумкой и насвистывая, он двинулся мимо Нумизмата в сторону магазина, и свет от окон общежития на секунду высветил его по-детски круглое добродушное лицо.

Выбравшись из кустов, Силин пошёл вслед за ним. Но убедившись, что Димка и в самом деле направляется в магазин, Нумизмат остался в сквере, на самом краю не очень длинной, метров тридцать, аллеи. Минут через пятнадцать Михаил увидел знакомую подпрыгивающую фигуру пацана, но за ним, метрах в пяти, шёл ещё кто-то, похоже, женщина.

Нумизмат с досадой скрипнул зубами, но тут женская фигура свернула за угол ближайшего дома, и Михаил, облегчённо вздохнув, неторопливо двинулся по аллее, напряжённо прислушиваясь к лёгкому шуршанию Димкиных шагов за своей спиной. Силин чуть неудачно рассчитал скорость, они сошлись в самом центре аллеи, под единственным фонарём. Димка, обгоняя неторопливо движущегося впереди себя верзилу, машинально глянул в его лицо и удивлённо воскликнул:

— Здравствуйте! Это вы? Что, работу так и не нашли?

— Нет, но надеюсь, что скоро найду, — отозвался Силин, насторожённо оглядываясь по сторонам. Аллея с обеих сторон оказалась пустой, и нервная дрожь тут же одолела его большое и сильное тело.

— А что же вы тут, у нас, делаете? Вы вроде, у Казанского живёте? — неожиданно насторожился парень.

Но было уже поздно. Нумизмату показалось, что кто-то свернул пространство вокруг него наподобие бумажного кулька, повторяя конус идущего от фонаря света и отделяя этим сквер от остального мира. Уже ничего не боясь, Силин вытащил из кармана длинный столовый нож. Димка отшатнулся назад, но Михаил с высоты своего роста схватил его за шиворот и ударил ножом в грудь пацана. Тело Одуванчика даже подпрыгнуло вверх, с такой силой лезвие вошло точно в сердце парнишки. Тот не успел ни крикнуть, ни простонать, лишь коротко прохрипел и начал заваливаться вперёд.

Но Нумизмат не дал ему упасть, он оттащил Одуванчика за кусты и лишь там позволил соединиться с землёй. Тяжело дыша, Силин опустился на одно колено, перед глазами плыли красные круги, словно он только что поднял невероятную тяжесть. Немного переведя дух, он склонился над телом Димки. Убедившись, что тот безнадёжно мёртв, Михаил обшарил его карманы, собрал какую-то мелочь, заглянул в сумку. Там оказалась бутылка водки, две булки хлеба и батон самой дешёвой вареной колбасы. Мужики из бригады в тот вечер решили кутнуть, для полного счастья им не хватило самой малости — пол-литра водки да немного закуски. Это и предопределило судьбу Одуванчика.

Сунув Димкину сумку в свою, Силин протёр рукавом рукоять ножа, огляделся по сторонам и быстрым шагом покинул сквер.

Лишь в метро он рассмотрел, что немного крови осталось на тыльной стороне ладони. Сунув руку в карман, Нумизмат обтёр руку о подкладку, сел на диван. Под ровное гудение вагона сразу навалилась усталость, да так, что, задремав, он чуть было не проехал свою остановку.

Надя очень удивилась, когда Силин выложил на стол продукты.

— Что это вы так потратились?

— Да нет, это я так, приобрёл по случаю. Надя, мне бы завтра днём остаться у вас. Мне должны позвонить сюда. Вы уж извините, я дал ваш телефон.

— Ну, это не проблема. Завтра же суббота, — улыбнулась хозяйка.

— Ах, да! Совсем я что-то в столице потерял счёт времени.

— А с этим что делать? — Надя показала пальцем на бутылку водки. — Хотите выпить?

— Нет, оставьте до лучших времён.

Весь следующий день Силин провёл дома, только с утра вышел, чтобы выкинуть в мусорный бак сумку строителей. Он ждал звонка, но того все не было. Нумизмат не находил себе места. Он прокручивал все возможные варианты: может, бригадир настоял на своём или прораб потерял бумажку с номером его телефона. Несколько раз звонили, Силин вскакивал с места, подходил к двери и, затаив дыхание, вслушивался в мягкий говорок Нади. Но увы, звонили то ей, то детям. К вечеру Михаил пережил все стадии ожидания: волнение, тревогу, отчаяние, безнадёжность.

«Неужели я чего-то не учёл? — думал он. — Выходит, пацан зря отдал Богу душу. Забавно, что в этот раз я не испытал никаких эмоций. Привыкаю, что ли?

Собственно, кто этот Димка? Одуванчик и есть одуванчик — дунул, и нет его, как не было. Что он значит по сравнению со мной? Полный ноль. Таких, как он, бросают во время войны на пулемёты целыми батальонами, что батальонами — дивизиями! Его смерть оправдана целью. На войне мало кто думает о цене жизни, главное — победа…»

Его размышления прервал очередной телефонный звонок. Силин даже не приподнялся с койки, он уже не верил в удачу. Но спустя несколько секунд Надя постучала в дверь:

— Миша, это вас.

— Да, я слушаю, — сказал в трубку Нумизмат и затаил дыхание. Голос прораба он узнал сразу.

— Скажите, вы ещё не нашли себе работу?

— Нет.

— Тогда приходите завтра к восьми утра к тому месту, куда вас доставили в прошлый раз. Мы вас посмотрим в деле.

— Хорошо, до завтра.

«Сработало!» — с облегчением подумал Силин, кладя телефонную трубку на рычаг.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Ленинград. 1943 год. Пинчук.

Поздним декабрьским вечером из подъезда дома по улице Декабристов появилась высокая мужская фигура. Шёл человек очень неуверенной походкой, что определяло множество причин. Блокадный Ленинград освещался лишь свежевыпавшим снегом, а человек, пробиравшийся вдоль тёмных домов, плохо видел. Только память коренного питерца позволяла ему ориентироваться в лабиринте проходных дворов. Сил не хватало, он часто останавливался, отдыхал, тяжело и часто дыша, вслушиваясь при этом в мёртвую тишину заиндевевшего города, не звучат ли вдали гулкие шаги патруля. Он не имел полагающегося для хождения в комендантский час пропуска. Но идти ему было не так далеко, и поздний прохожий надеялся проскочить. А все потому, что человек, к которому он направлялся, появлялся в своей квартире только вечером, да и то не всегда.

Услышав тихий стук в дверь, Василий Пинчук немного вздрогнул, закрыл жалобно скрипнувшую дверцу буржуйки и, подойдя к входной двери, негромко спросил:

— Кто?

— Василий Яковлевич, это я, Мезенцев, Шура.

— А, Шура, Шура, студент! — с явным облегчением произнёс хозяин дома, открывая хитроумные замки. Пропустив гостя в дом, он тщательно запер двери и обратился к гостю, греющему над буржуйкой озябшие руки:

— Замёрз, Шура? Да, зима ещё больше завернула. Прямо Сибирь, а не Питер. Ты сегодня один, без Анны Александровны?

— Она умерла на прошлой неделе, — глухо отозвался гость.

— Господи помилуй! — всплеснул руками Пинчук и перекрестился. — Всех, значит, Господь прибрал, один ты, Шура, остался.

— Да, последний.

Василий Яковлевич открыл топку буржуйки, сунул туда ещё парочку коротких поленьев, но закрывать дверцу не стал — так было и теплее, и светлее. Оба, и хозяин, и гость, присели около живительного огня и долго молчали. В колеблющемся свете пламени было особенно видно, насколько они разные. По росту и комплекции они напоминали Дон Кихота и Санчо Панса. Мезенцев-младший унаследовал пропорции своего отца, хотя лицом вышел в мать: рыжеватый, курносый, с крупными веснушками по всему лицу. Сейчас он сильно исхудал, волосы приобрели серый оттенок, веснушки словно растворились на бледном лице, щеки впали. Массивные очки с толстыми линзами Шуре приходилось связывать на затылке верёвочками, иначе они неизбежно валились с заострившегося носа. Из-за близорукости его в своё время не взяли в армию, сам он даже в ополчение не пошёл, желание было, но понимал, что, с его штатскими манерами, будет только обузой и живой мишенью.

Коренастая же фигура хозяина квартиры и его округлое лицо сохранили даже некоторую свежесть, столь не свойственную прочему люду в эту самую страшную третью блокадную зиму. Солидную лысину Василия Яковлевича грела вышитая узбекская тюбетейка, толстые белые катанные пимы и овчинная телогрейка тоже хорошо предохраняли хозяина от мороза. Маленькие глазки Пинчука, почти лишённые ресниц, выдавали природную хитрость и некое благодушие. Вот и сейчас он ударился в воспоминания.

— Да, а какая семьища была! Погоди, это сколько ж вас было человек? Первыми умерли бабки, Вера Ильинична и Зоя Федоровна, мать вашей матушки. Так?

— Да, — тихо подтвердил Александр. — Бабушки ушли первыми.

— Потом сестричка твоя младшая, Олечка, в ту же зиму. Сколько ей было?

— Двенадцать, — все тем же затухающим голосом сказал Шура.

— Такая маленькая… и пожить не успела. А рыжая была! Копия мать, и голос звонкий, прямо как звоночек.

Губы у Шуры задрожали, сестрёнку свою он любил больше всех. А Пинчук, не замечая этого, продолжал вспоминать:

— Потом умерла сестра ваша сводная, Ольга Павловна. А ведь никто этого не ожидал — цветущая женщина, вылитая мать, Нина Андреевна, первая жена профессора. Как она переживала, когда её муж погиб в ополчении! Потом Софья преставилась, младшая дочь от первого брака. Ну, эта с рождения была болезненной. Затем сам профессор ушёл в мир иной, батюшка ваш, царствие ему небесное, святой человек! Затем Андрей Николаевич, дядя ваш родной, это вот уже недавно, по осени, затем жена его, Валентина Семёновна. И стало быть, ваша матушка убралась намедни. Сколько ж это?.. — Он на секунду задумался, потом подвёл итог: — Девять душ! Боже мой!

У его гостя уже откровенно по щекам текли слезы.

Пинчук отнюдь не голословно перечислял умерших. Он их всех прекрасно знал. В семье Мезенцевых он появился ещё до первой мировой войны, пятнадцатилетним парнишкой. Шустрый и расторопный слуга успевал везде: и в лавку сгонять за товаром, и печи протопить. В четырнадцатом году Мезенцев пристроил Пинчука в свой санитарный поезд, и лишь бурный водоворот революции разлучил их.

Снова появился Василий в Ленинграде уже в двадцать восьмом году. Судя по его рассказам, за это время Пинчук успел объездить полстраны. Во время нэпа он разбогател. Но большевистское наступление на частный сектор разорило и его, заставив бежать с насиженных мест. По старой памяти Мезенцев, в те времена уже завкафедрой в институте, пристроил бывшего слугу завхозом. В этой должности Василий Яковлевич проявил себя во всей красе. Не было дня, чтобы профессор не вспоминал его либо с восхищением, либо с руганью. Пинчук проявлял просто чудеса расторопности и изворотливости в деле снабжения родного института стройматериалами и медпрепаратами. И при этом «хитрый пёс», так иногда профессор называл завхоза, никогда не забывал про собственный карман.

Когда в сентябре сорок первого враг прорвался к самым окраинам города, с Пинчука сняли бронь и отправили в окопы. С полгода о нем не было слышно ничего, лишь в феврале сорок второго он появился в квартире Мезенцевых измученный, исхудалый, после ранения. Дом его разбомбили, так что с неделю он квартировал у профессора, в его обширнейших восьмикомнатных апартаментах. Шура запомнил, как Пинчук частенько вздыхал, сидя у горячей печки: «Ах, какая у меня квартира была, полная чаша! Десять лет обустраивал!»

Народ в Ленинграде резко пошёл на убыль, так что квартиру он подобрал себе быстро, в том же районе старого города. К этому времени Пинчук уже пристроился по интендантской части, получил звание старшины, а со временем начал помогать и семье своего благодетеля: то крупы подкинет, то маргарина с полкило, раз даже конских костей принёс. Вздыхал только, что все очень дорого и опасно.

Большую семью надо было кормить, рабочие карточки получали только сам профессор, его дочь Ольга Павловна да жена родного брата, Андрея Николаевича. Все остальные числились иждивенцами и паёк получали

соответственный — гораздо меньших размеров. Так что глава клана Мезенцевых, ни секунды не колеблясь, начал менять на продукты фамильные драгоценности. Надеялись, что кошмар под названием «блокада» скоро кончится, но чуда не происходило, и постепенно все золото и камешки перетекли в руки ушлого старшины.

Но даже несмотря на всю эту немалую помощь, род Мезенцевых неизменно сокращался. Атмосфера всеобщей любви и обожания работала, как это ни странно, против семьи. Смерть каждого из родственников болезненно сказывалась на всех остальных. Пока жив был сам Павел Николаевич, он ещё как-то хорохорился и тормошил родных, не давая им медленно умирать в воспоминаниях. Сам он до последнего работал в госпитале и умер прямо там, в ординаторской, от приступа острой сердечной недостаточности. Брат его, инженер-кораблестроитель, потерявший ногу ещё в гражданскую, не смог морально поддержать семью и вскоре угас сам, продолжив цепную реакцию смертей. За главу семьи осталась мать Александра. Последнее, что она принесла Пинчуку, были обручальное кольцо, серёжки скромненькие, без камней, ещё девичьей поры, да десяток серебряных монет, принятые старшиной с большой неохотой, на вес.

Ещё в начале их сотрудничества Мезенцев предложил своему доставале антиквариат: картины, статуэтки, предметы прикладного искусства. Но Пинчук от них сразу же отказался:

— Там, где я достаю продукты, этого не поймут. Что делать, пролетарии, они в этом деле ни бум-бум.

Цепкая память Пинчука подсказывала ему, что больше с Мезенцевых взять нечего. Все то, что украшало женщин и составляло гордость мужчин, прошло через его руки. Поэтому к приходу Шуры он отнёсся спокойно, не ожидая каких-либо материальных выгод.

— Попей чайку, Шура, морковный, но с сахарином. — Пинчук налил студенту в кружку желтоватую жидкость, и тот принялся пить небольшими, но жадными глотками, нещадно обжигая сладким кипятком губы. Лицо его при этом несколько порозовело, снова проступили редкие, но крупные веснушки.

— Мама прошлый раз карточки на месяц потеряла, поэтому и пришла к вам, — тихо объяснил Александр, не отрывая взгляда от кружки.

— И ведь ничего не сказала! — всплеснул руками старшина. — Я бы ей и так провианту достал, по старой памяти.

— О вашей семье-то ничего не слышно? — поинтересовался Мезенцев-младший.

— Ах, да, Шура, вовремя вспомнил! — Пинчук даже ударил себя ладонью по обширному лбу. С некоторой торжественностью он извлёк из внутреннего кармана мятый конверт.

— Вот, на прошлой неделе с оказией передали. И дочка моя, Нюра, и жена проживают теперь в Пермской области, деревня Ключи.

— Слава Богу! — искренне обрадовался Шура.

— И не говори, главное, что подальше от этого ужаса.

Семья Пинчука, жена и дочь, успели выехать из города в августе сорок первого, проскочив чуть ли не с последним эшелоном, под самым носом у фрицев.

— Ну ладно, я что-то все о себе. Ты-то как себя чувствуешь, Шура?

— Плохо, — отводя глаза, признался студент. — Силы теряю, а мне нельзя. Отец незадолго до смерти все твердил, что мне умирать нельзя. Со мною род прервётся. А Мезенцевы ещё при Петре первом потомственное дворянство получили… Мне нужно что-то… из еды. Я не прошу просто так, нет! Я понимаю ваши проблемы, Василий Яковлевич, вы так рискуете. Вот, я принёс…

Он торопливо достал из-за пазухи чёрную тетрадь, из кармана чёрную коробочку и подал их Пинчуку. Пока тот разглядывал при свете дня диковинную монету, Шура сбивчиво рассказывал всю запутанную историю.

— …Нумизматы её с руками оторвут, главное, чтобы с ней тетрадь сохранилась. Это очень дорогая вещь, вы понимаете? — с надеждой глядя на хозяина дома говорил Мезенцев.

— Да, понимаю, — тяжело вздохнул Пинчук. Ещё немного повертев в руках старинную монету и уложив её в коробочку, он сказал:

— Знаешь, Шура, это, может быть, для этих… как ты их назвал?

— Нумизматов.

— Да, для них это ценная вещь. Только где их сейчас в городе искать? А так серебро — оно и есть серебро, даже не золото.

Мезенцев опустил глаза, но Пинчук продолжил:

— Возьму я эту вещь для себя, из уважения к вашему семейству. Все-таки сколько добра от вас видел! У меня, конечно, много припасу не найдётся, но… чем смогу.

Подойдя к пузатому буфету, снабженец открыл дверцу, подсвечивая себе огарком свечи, долго копошился в его объёмном чреве, наконец вернулся к буржуйке с матерчатым мешочком в руках. Подавая его студенту, старшина сказал:

— Здесь пшено, килограмма два, двести грамм маргарину, сахаринчику немного положил, кипяток подсластить. Чем могу, уж извини.

— Спасибо большое, Василий Яковлевич! — губы у Шуры дрогнули, на глаза навернулись слезы. — Я так вам благодарен!

— Да ладно тебе, Шура, чем могу, — снова повторил Пинчук, а потом спросил: — Может, тебе ещё дровишек дать?

— Нет, дрова я не унесу. У меня ещё есть. Стол дожигаю.

— Это тот, из столовой, круглый? — ахнул Василий Яковлевич.

— Да, раньше за ним вся семья помещалась, ну а теперь нет никого… Я пойду, поздно уже.

Проводив гостя до двери, Пинчук уложил коробочку и чёрную тетрадь в верхний ящик буфета, рядом с документами, и, подойдя к окну, осторожно приоткрыл штору светомаскировки.

Выглянула луна, и на белом снегу хорошо было видно, как шаркающей старческой походкой Мезенцев-младший вдоль стенки пробирается к себе домой. Чуть покачав головой, Василий Яковлевич пробормотал: «Нет, не жилец он, догорает парень. До весны точно не дотянет. На это у меня глаз намётанный.»

Прикрыв штору, Пинчук разжёг небольшую коптилку, сделанную из гильзы сорокапятки, и с озабоченным выражением лица начал шарить у себя за пазухой. Вытащив на свет Божий довольно солидный мешочек, он внимательно осмотрел его, кивнул головой и пробормотал себе под нос:

— Так и есть, дырка. А я-то думаю, что такое колет меня целый день.

Освободив от крошек хлеба большое блюдо, Василий Яковлевич осторожно высыпал на него даже в скудном свете вспыхнувшие разноцветным огнём драгоценности. Кольца, серьги, броши, колье — радость и утеха изысканных и утончённых женщин бывшего Санкт-Петербурга. Кроме семейства Мезенцевых, Пинчук опекал ещё два профессорских дома, хорошо известных ему по прошлой работе в институте. К незнакомым людям он с подобными сделками обращаться опасался.

Заштопав мешочек, Василий Яковлевич осторожно ссыпал обратно камушки и сунул его за пазуху. Помня о судьбе своей первой квартиры, старшина теперь всегда носил драгоценности с собой, оставляя дома только тяжёлое золото, к которому теперь прибавилась эта забавная монета.

 

5. УДАРНИК КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА.

В половине восьмого утра Силин стоял на условленном месте. Хотя чахлый сквер навевал ему не очень приятные воспоминания, Нумизмат чувствовал некоторую приподнятость духа. В первый раз за время его московской одиссеи удалось все, что он задумал. Когда без пяти восемь со стороны общаги подошли хмурые и неразговорчивые строители, Михаил не удержался и приветствовал их более чем радостно:

— Здорово, мужики!

— Привет, — нехотя буркнул черноглазый Шпон, остальные только мрачно посмотрели в сторону Нумизмата. Автобус подкатил словно по заказу — ровно в восемь, и разговор продолжился уже по дороге.

— Что это ваше начальство сменило гнев на милость? — шепнул Силин на ухо своему соседу, все тому же Шпону.

— Димку позавчера убили, — тихо ответил парень, упорно глядя в окно.

— Да ты что?! — очень похоже изобразил удивление Нумизмат. — Кто?

— Да кабы знать! Наркоман какой-нибудь. Отправили парня в магазин, и все, нету, зарезали. Денег-то было шиш да маленько, а кто-то позарился, аж карманы все вывернул! Менты, суки, достали! Им лишь бы придраться, что в Москве без прописки живём. А тут ещё рыжий, гад, не хочет Димку домой отправлять, здесь, говорит, похороним, дешевле будет. Я предложил ребятам скинуться по тридцать долларов, никто не согласился, а у парня там мать осталась, брат маленький.

— Ну, тридцать долларов это не очень и много, — удивился Михаил, — чего они жмутся-то?

Теперь Шпон зверем посмотрел уже на Силина.

— Это для вас, москалей, не много, а у нас семью можно месяц месяца на них кормить!

После этих резких слов парень отвернулся к окну и замолчал.

«Черт его знает, что ему надо? И так и эдак — все для него плохо», — разозлился Силин и оставшуюся часть дороги к соседу уже не приставал.

Прораб был уже на месте. За руку поздоровавшись с Нумизматом, он мотнул головой в сторону сторожки и предложил:

— Пойдёмте, я вас запишу.

По ходу дела Паршин объяснял условия труда и оплаты.

— Деньги в конце недели, но сразу предупреждаю вас, что и работы тут осталось тоже примерно на неделю.

Паршина удивило, что новый рабочий проявил некоторое безразличие к сумме будущего заработка, но отнёс это к общей сдержанности характера.

— И спецовку сейчас на вашу фигуру не подберёшь, — закончил прораб введение в курс дела.

— Да ладно, я могу и так, дайте только на голову что-нибудь да рукавицы, — заверил нового начальника Силин.

Поначалу в бригаде Михаил занял место покойного Димки: подай, принеси, свари чай. Но длилось все это буквально до обеда. Затем Паршин и бригадир решили посмотреть нового человека на более сложной работе. Пробным оселком послужила все та же злополучная голубая ванная. «Мадам» снова передумала и решила отделать её мрамором. Глядя, как Силин с виду неторопливо, но аккуратно и точно кладёт плитку за плиткой, оба его начальника не сказали ни слова, только переглянулись. Взгляд рыжего выражал некоторую досаду, Паршин же откровенно торжествовал.

— Тебе Шпона оставить в подмогу? — спросил он Михаила.

— Зачем? Яйца чухать? Один управлюсь, — довольно резко отозвался Силин.

— Ну, как хочешь, — пожал плечами прораб.

Примерно через полчаса после этого Паршин, Шалим и рыжеусый Мирон куда-то уехали на машине прораба. Силин пришёл за раствором, но спрашивать у хмурого Шпона, занявшего его место у бетономешалки, ничего не стал. Вернулись все трое к самому ужину, подавленные и мрачные.

— Все, похоронили Димку, — сказал Шалим, заходя в вагончик. При этом он покосился на взрывного Шпона, тот передёрнулся всем телом, но промолчал. К удивлению Нумизмата, бригадир достал из сумки три бутылки водки, сказав при этом:

— Ну что, помянем пацана, пусть московская земля будет ему пухом.

Пить Силину не хотелось, но он знал, насколько болезненно подозрительны простые работяги к таким, как он, трезвенникам.

— А что вы так долго? — спросил рыжего кто-то из рабочих после поминовения.

— В ментовку опять заезжали, — пояснил бригадир, морщась, — так и хотят нам это дело пришить. Все интересовались, не держал ли на Димку кто зла, не было ли в тот вечер в общежитии драк. Эти придурки в нашей комнате даже шмон навели. Все следы крови искали.

Возмущению работяг не было предела. Наконец взорвался и Шпон.

— А может, у меня там тысяча баксов лежит, какое они имеют право! — заорал он.

— Откуда у тебя, голодранца, тысяча баксов? — окрысился Шалим. — А право они имеют. Прописки у нас нет, регистрации тоже. Да не возбухай ты! Присматривали мы там, чтобы никто из них ничего не стырил.

В этот момент в вагончике появился прораб.

— Васильич, помянешь Димку? — спросил бригадир, поднимая бутылку с остатками водки.

— Нет, я же за рулём. Насчёт переезда решили что?

— Пока с парнями не говорил.

— В общем так, мужики! В сроки мы явно не успеваем, есть предложение распроститься с общагой и переехать на эту неделю сюда. Работать будем не по часам, а по необходимости. Питание четырехразовое. Ну, как вам такая идея?

— А из общаги нас все равно пнут, сегодня уже комендант подходил, — меланхолично заметил рыжий.

— Куды ж деваться-то. Гроши нужны, працать буде як тэ робы в Египте, — за всех отозвался Мирон.

— Ну хорошо, сейчас приедет грузовик, Шпон, ну и… Сергунчик! Сьездите за вещами. — Прораб обернулся к Силину: — Ну, а ты как, Дмитрич, на все это смотришь?

— Да никаких проблем. Сейчас только позвоню своей.

Пока Паршин раздавал во дворе последние указания, Силин в его кабинете воспользовался телефоном:

— Надя! Здравствуйте, это Михаил. Я больше не приду, можете сдавать комнату другим.

— Хорошо, — по дрогнувшему голосу женщины Михаил понял, что она огорчена. — Спасибо, что позвонили.

— Всего хорошего, до свидания.

Последние слова слышал и подошедший прораб.

— Как ты с ней вежливо. Строгая, что ли, супруга? — спросил Паршин.

— Да она мне не жена, так, сожительница, — невозмутимо отозвался Михаил и, чтобы пресечь все разговоры о личной жизни, быстро покинул сторожку.

И потекли для него дни, как в той песне: «на бои похожие». Каждый из них был и бесконечен, и краток, как мгновение. В шесть утра рабочие уже вставали, в семь, после кружки крепкого, как хина, чая вовсю трудились, в девять привозили завтрак. Особых разносолов не было, это отметил даже неприхотливый в еде Силин.

— Из заводской столовой, что ли, жратву возят? — спросил он как-то за ужином.

— Вот именно, с мебельной фабрики. Одно и то же полгода, в глотку уже не лезет, — пробурчал штатный ворчун Шпон.

— Эх, а я два года назад у одной актрисы ремонт делал, вот она нас кормила! — вздохнул Сергунчик. — Пельмени, салаты, отбивные. А на отвальную и бутерброды с чёрной икрой не пожалела. Мы ей квартиру как игрушку отделали.

— Что за актриса-то?

— Да не помню я фамилии, Людой зовут. В кино часто снимается, в театр нам билеты давала, мужики-то пошли, а я нет.

— Нажрался поди? — зыркнул глазами в его сторону бригадир.

Сергунчик только глаза виновато отвёл. Работник он был безупречный, но по части выпивки слаб на удивление.

— А, это всегда так. Чем богаче, тем к нам, работягам, хуже относятся. А уж скупые!..

Разговор перекинулся на «мадам» Балашову, и Силин задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке.

— Вы все «мадам» да «мадам». А мужик её что же, не приезжает?

— Ни разу не был! — почти хором ответили строители.

Силин опешил:

— Что, вообще?

— Даже не знаем, какой он, — подтвердил бригадир. — Всем строительством жена руководит. А он только оплачивает её закидоны.

Нумизмат испытал лёгкий шок. Надежда приблизиться к Балашову снова оказалась призрачным миражом.

В два привозили обед, в шесть ужин, обещанный второй ужин оказался сухим пайком: хлеб, масло, колбаса. Мужики ругались, часто вспоминали домашние галушки, вареники со сметаной. Это немножко смешило Силина. Из всей бригады лишь один Мирон оказался самым настоящим, коренным хохлом. Остальные — русские, мордвин, чуваш, даже татарин, Ренат. Но все они поголовно были женаты на хохлушках, и домашний борщ, горилку и сало поминали родными блюдами.

Заканчивали работать поздно: когда в десять часов вечера, а когда и за полночь. Все зависело от усталости, только она служила уважительной причиной для отбоя. Дело продвигалось быстро, но ощущение того, что они не успевают, преследовало всех. Силин за короткое время сумел завоевать в бригаде довольно крепкие позиции. Все оценили его мастерство и профессионализм. Паршин с удивлением заметил, что, где бы новичок ни работал, одежда его оставалась чистой, без пятен красок и раствора.

Обращались к Силину довольно своеобразно, переделав отчество в имя: Михалыч. Единственный, кто волновал Нумизмата своим поведением, был Шпон. От былой весёлости и доброжелательности парня не осталось и следа. И почему-то особенно он не был расположен именно к новичку.

— А за что его Шпоном прозвали? — спросил Нумизмат как-то у бригадира, в очередной раз поругавшегося с черноглазым парнем.

— Да вечно лезет куда не надо! В каждой дырке затычка! — Шалим махнул рукой. — Одно слово — Шпон!

Дня два Силин поведение парня относил за счёт того, что он, Нумизмат, занял его место. Теперь уже Шпон, а не Силин заведовал бетономешалкой, подносил раствор, варил чай — словом, выполнял работу покойного Димки. Но все оказалось гораздо хуже, чем он предполагал.

В тот вечер Силин дольше обычного задержался на чердаке, там планировалось разместить биллиардную, и Михаил оббивал её дубовыми рейками. Он подошёл к дверям спальни, когда мужики уже выключили свет, но ещё не спали, переговаривались в темноте.

— Да ладно тебе, такую чушь порешь! За такое не убивают!

Судя по голосу, это был бригадир. Силин уже потянулся к ручке двери, но яростный голос Шпона заставил его замереть на месте:

— А я говорю, что это он убил Димку! Следователь ясно сказал: убийца — человек высокого роста. Я как это услышал, сразу про него подумал. Надо было ему попасть в нашу бригаду, вот он и поронул Одуванчика.

— Трошки потише можно? — взмолился из своего угла Мирон. — Брехун ты, Шпон. За таку малость не вбивают, бригадыр верно гуторит.

Голоса смолкли, вскоре раздался чей-то храп, а Силин не мог сделать последний шаг и войти в дверь. Его словно кипятком ошпарило.

«Как он догадался? — размышлял Нумизмат. — Пока его никто не слушает, но он опасен. Не дай Боже ему удастся встретиться со следователем или с теми парнями из охраны.»

Силин вышел во двор и пробыл там примерно с полчаса. Вернувшись в спальню, он завалился на свой матрас и почти мгновенно уснул.

 

6. МИНУС ОДИН.

Следующий день начался, как обычно, с подъёма в шесть под нестройный мат и порцию сгоняющего сон чифиря. Отбытие компании на работу по энтузиазму было похоже скорее на проводы бедного покойника. Силин снова трудился на чердаке, время от времени поглядывая из окна на двор, словно ожидая чего-то. Прошёл завтрак. Утро, медленно набирая силу, плавно перетекало в хлопотный день. Часов в десять утра во двор въехали две машины: приземистая «вольво» и микроавтобус «фольксваген». Человек, сидевший за рулём шведского авто, оказался Силину хорошо знакомым: тот самый седоватый начальник охраны мадам Балашовой. Действия остальных четырех парней в зеленой форме с шевронами «секьюрити» на руках показались Нумизмату непонятными. Спустившись вниз якобы за гвоздями, Михаил спросил возившегося с плинтусами Сергунчика:

— Это что за гвардейцы?

Тот выглянул наружу и охотно пояснил:

— А, это… Служба безопасности. Проверяют, не засунули ли мы чего под обои.

Без сухопарой «мадам» начальник охраны чувствовал себя более раскованно и беспечно. Сунув руки в карманы брюк и насвистывая под нос что-то фривольное, он неторопливо поднимался на крыльцо вслед за своими орлами. Один из «секьюрити» вёл на поводке небольшую лохматую собачонку, по виду типичного «двор-терьера».

— А собака им зачем? — снова спросил Силин Сергунчика.

— Она взрывчатку ищет. Уникальный, говорят, пёс. Все что угодно вынюхивает — хоть тротил, хоть пластит!

— А по виду не скажешь, дворняга и дворняга.

Они все встретились на лестнице: поднимающийся со второго этажа на третий Силин, главный телохранитель мадам, и вынырнувший откуда-то из глубин дома Паршин.

— О, какие люди! — с улыбкой поприветствовал седоватый озабоченного прораба. — Вы ещё не в психушке и даже ещё не пробовали вешаться?

— Валерий Николаевич, ну зачем вы в прошлый раз так жестоко? Я думал, мадам меня испепелит взглядом, — укоризненно сказал Паршин, пожимая седому руку.

— Ладно тебе, Петро, шуток не понимаешь. У тебя все нормально?

— Да, — кивнул головой прораб, но тут взгляд его упал на поднимающегося вверх Силина. — Вот только нового рабочего принял.

— А, этого? Мы его ещё прошлый раз проверяли, все чисто. Ну как, в срок уложитесь?

— Не знаю. Сегодня должны с бассейном разделаться, гора с плеч, а там уже все по мелочам…

Их разговор прервал короткий, отчаянный крик, донёсшийся с улицы. Оба переглянулись и бегом рванулись вниз по лестнице. Выскочив на крыльцо, они увидели жуткую картину: Шпон сидел рядом с бетономешалкой, привалившись к её станине спиной. Взгляд его был обращён на крыльцо, Паршину показалось, что на лице парня застыла гримаса суровой строгости, а правая, свободная рука равномерно поднималась и опускалась в такт ритмично подвывающему двигателю.

На секунду Паршин и охранник застыли на месте, потом бросились вперёд, к фонтану, но тут двигатель умолк, и одновременно завалилось назад и упало на землю тело Шпона. Из-за вагончика показался бригадир с побелевшим, перекошенным лицом. Именно он догадался отключить на щите рубильник.

Через пару минут вокруг лежавшего на земле тела собралась вся бригада. Шпон ещё дышал, судорожно, толчками, но склонившийся над ним начальник охраны отрицательно покачал головой:

— Нет, у него уже рот почернел, бесполезно.

— Как бесполезно? — опешил Паршин. — Ты что говоришь, Николаич? Скорую надо!

— Зачем скорую, грузите мне в машину.

Наблюдая, как тело черноглазого парня осторожно кладут на заднее сиденье, он негромко сказал прорабу:

— Не жилец он, видел я уже таких, поверь мне.

Паршин уехал вместе с седым, бригада ещё с полчаса топталась около бетономешалки, обсуждая все происшедшее. Только Силин, рыжий и Мирон понимали, что произошло. Остальные были уверены, что Шпон выкарабкается.

— Не, при мне раз двоих убило, но их сразу, махом! А Шпон-то дышал, хорошо дышал, — поделился опытом Сергунчик.

— В землю его надо было закопать. Верный метод, проверенный.

— Да ерунда все это! В землю его всегда успеют закопать.

— Ничего не ерунда!…

Бестолковые разговоры прервал мрачный Шалим:

— Хорош базарить, давайте по местам!

— Раствор нужен, — напомнил ему не менее сумрачный Мирон.

Бригадир заглянул в жерло бетономешалки.

— Забирайте, должно хватить.

Подставили носилки, перевернули бетономешалку жерлом вниз. Шалим отвёрткой-индикатором включил двигатель. Тот снова странно взревел, рыжий дотронулся отвёрткой до станины, к которой и притянуло Шпона. Силин даже издалека увидел, как на ручке индикатора вспыхнул свет. Бригадир от души выругался. Его можно было понять. Именно он числился в бригаде электриком и отвечал за безопасность всех механизмов.

Начальник охраны и Паршин прибыли уже в обед. Седоватый, а Силин к этому времени узнал его фамилию — Киреев, сразу пошёл к своим подчинённым, давно отработавшим на объекте, а прораб медленным шагом направился к вагончику строителей.

— Ну что, как там Пашка? — добродушно спросил Сергунчик, отламывая полбатона хлеба.

— Умер ваш Пашка, ещё по дороге.

Силин заметил, что рыжий и Мирон ждали этого, для всех остальных новость стала потрясением.

— Как же так, он же дышал? — растерянно развёл руками Ренат.

— Дышать-то дышал, да только мозг уже все, погиб. — После этих слов

Паршин обратился к уткнувшемуся в свою тарелку бригадиру: — Почему бетономешалка не была заземлена?

— Будто сам не знаешь почему, — вполголоса огрызнулся Шалим. — Спешка. Все быстрей, быстрей!

— Будто долго забить в землю прут и обмотать его проволокой!

— Куда забить? В фонтан? Там полметра бетона!

Рыжий бригадир рубанул рукой по столу, сметя на пол свою тарелку, резко поднялся и вышел из вагончика.

Проводив его взглядом, прораб спросил Мирона:

— Что с бассейном?

— А что с ним может быть? Нехай он провалится, сучий потрох. Доделали мы его, Шпон из-за последних носилок раствора сгинул.

— Ну хорошо, тогда я вызываю машину, и мы отправляем им это железное дерьмо в ближайший овраг. А теперь все по местам.

Слово своё прораб сдержал. Уже с чердака Нумизмат наблюдал, как Паршин долго, на эмоциях разговаривал с бригадиром, затем подъехал грузовик, в него загрузили злосчастную бетономешалку и вывезли со двора.

«Слава Богу, теперь никто не поймёт, отчего это у новенькой бетономешалки пробило движок. Не болтал бы парень лишнего, не лежал бы сейчас в морге. Ну, теперь можно сосредоточиться на главном.»

 

7. ЗАДАЧА С ТЫСЯЧЬЮ НЕИЗВЕСТНЫМИ.

Уже за ужином Силин спросил у словоохотливого Сергунчика:

— Слушай, а эти халтурщики из охраны часто с такими проверками приезжают?

Тот наморщил свой узкий лоб и начал припоминать.

— Ну, первый раз — как стены выгнали, ещё до отделки, потом с месяц назад, значит, сегодня… третий раз. Боятся хозяева, что им микрофонов али телекамер насуют в стены.

— А что вы так торопитесь именно к десятому ноября?

Теперь на вопрос Силина ответил сам бригадир:

— У нашей ржавой мадам пятнадцатого числа день рождения. Вот она и хочет совместить приятное с полезным. И юбилей, и новоселье.

— Так, выходит, у нас ещё куча времени в запасе?! Если пятнадцатого… — обрадовался Михаил.

— Ничего не выходит, — прервал его рассуждения Шалим. — Наш срок десятого. Потом ещё будут пахать дизайнеры, мебельщики и эти, как их… с растениями?

— Флористы?

— Да вроде. Так что на эти дни ты уже не рассчитывай.

После смерти Шпона в рыжего словно бес вселился. Он беспощадно гонял бригаду, срываясь на крик от малейшего вздора, но и сам пахал больше всех. Силин понял, что прораб поставил ему какие-то свои условия, и связано это было с гибелью Пашки. Ещё два дня прошли в бешеном темпе, мужики просто падали вечером на свои матрасы, никто уже не жаловался на жёсткое ложе, засыпали почти мгновенно. Лишь Силин лежал в темноте и подолгу думал о том, что же ему делать дальше, как вплотную подобраться к недостижимому финансисту? Порой Нумизмат просто скрипел зубами от досады, его всего корёжило от сознания того, что он своими руками строит главному своему врагу роскошнейшую виллу! И при всем этом он Балашова в глаза ещё не видел. Ну а если бы тот приехал, то что? Охрана у него наверняка похлеще, чем у жёнушки, даже пистолет вытащить бы не дали. Броситься под ноги, Христом Богом попросить вернуть коллекцию?

Силин усмехнулся, представив себе эту комическую ситуацию. Нет, сюда он приехал не просить, а возвращать своё, при этом наказав или… Нет, даже покарав этих заевшихся сволочей! Он не простит им ничего!

Нумизмат представил себе, как стреляет в Балашова и мозги стоимостью полмиллиарда долларов разлетаются вдребезги. Эта картина настолько понравилась ему, что он прокрутил её в голове несколько раз.

«Любой простой работяга одобрит то, что я совершу. Я слишком хорошо знаю русский народ, я сам часть его. Он не любит тех, кто вылазит наверх по его костям, ненавидит всех этих кровососов. Так что если бы меня судил народ, то он бы меня оправдал…»

Весь следующий день Михаил упорно думал о том, как бы ему остаться в доме наедине с Балашовым, с глазу на глаз. Руки его быстро и точно делали знакомую работу, а мозг метался в поисках выхода из тупика.

Часов в десять утра приехала бригада очередных «секьюрити», они выселили Паршина из обжитой сторожки и начали монтировать по углам ограды и на фасаде здания телекамеры. Надежда Силина попасть за забор дачи после пятнадцатого ноября рушилась. А он уже определил себе главную задачу: остаться внутри дома, переждать три-четыре дня, а после того как хозяева вселятся, разобраться и с Клерком, и с мадам.

На первый взгляд, задача казалась нереальной. Но чем больше Михаил думал над ней, тем больше уверял себя в её выполнимости. Оставалось найти место, где он мог спрятаться. Сначала Силин подумал о хозблоке, большое полуподвальное помещение которого было вынесено за территорию ограды. Именно мадам, по рассказам Паршина, настояла на том, чтобы это здание не возвышалось над забором, лишь две железных двери подсказывали, что за ними находится какое-то помещение. В меньшей его части разместилась кухня, весьма солидная, с большими и современнейшими печами, холодильниками на случай больших приёмов. В соседней части подвала размещались механизмы автономного снабжения дома водой, теплом и даже портативная электростанция, на случай аварии. За всем этим хозяйством по очереди присматривали три механика, дипломированные инженеры, имеющие солидный стаж работы с подобными системами. Значит, ликвидировать кого-то из них с целью занять освободившееся место Силину не светило. Оставалось одно — искать какую-то «норку» внутри дома.

К этому времени Нумизмат хорошо изучил райское гнёздышко Балашовых. Первый этаж отпадал сам собой. Большую его часть занимал огромный холл. Именно в этом зале, отделанном розовым мрамором и наборным паркетом, должен был состояться банкет по случаю новоселья. Имелся, правда, камин из белого мрамора, но Силин предполагал, что мадам велит его затопить, так что прятаться в трубе не имело смысла, да её, скорее всего, тщательно бы проверили. Были на первом этаже ещё два туалета и комната для прислуги, но между унитазом и биде не укроешься.

На втором этаже семейство Балашовых должно было отдыхать от трудов праведных. Для этого предназначались две огромных спальни, голубая для сына и розовая для супругов. Рядом разместилась большая столовая, два туалета, ванна с джакузи и подогреваемым полом, ещё одна комната — чуть поменьше, напротив спален.

Третий этаж зеркально повторял второй, только назначение комнат менялось. В самой большой должен был разместиться спортзал с тренажёрами, а в самой маленькой — кабинет хозяина дома. Ещё одно помещение Паршин назвал «комнатой для мадам», рядом с ним находилась ванная, та самая, злополучная, отделанная голубым мрамором.

Помещение под крышей розового замка с большой натяжкой можно было назвать чердаком. Несущие конструкции трапециевидной формы автоматически делили его на три части. В одной из них, отделанной Силиным дубовым шпоном, должен был стоять биллиардный стол, назначение второй комнаты Нумизмат не знал, но центральная часть мансарды казалась самой необычной. К наклонной её части также был пристроен небольшой камин, но изюминкой всего помещения являлся стеклянный потолок в верхней части крыши. Силин, увидев это чудо первый раз, даже опешил, долго рассматривал мятущееся в своей привычной тоске серое осеннее небо, а потом спросил завернувшего с очередной проверкой Паршина:

— Это что ж такое здесь будет? Обсерватория?

— Нет. По замыслу мадам, в тихие летние вечера они будут лежать в шезлонгах и, под треск сгорающих в камине дров, любоваться звёздами. По углам установят кадки с пальмами, а здесь, — прораб показал вдоль центрального скоса крыши, — разместится небольшой бар с напитками. Место для отдохновения, ясно?

Силин тогда очень явно представил себе, как сухопарая мадам Балашова балдеет под звёздами у камина, потягивая бренди, и от ненависти у него даже скулы свело. Михаил только и смог кивнуть самодовольному и круглому, как колобок на пеньке, прорабу: дескать, понял.

Большие надежды Силин возлагал на подвал под домом, большую часть которого занимал гараж как минимум на четыре машины и компрессор, импортный, мощный гидроподъемник, большой верстак, стеллаж для запчастей и инструментов. Все просматривалось как на ладони, но, кроме скромного туалета с раковиной, имелось ещё три помещения. К своему большому разочарованию, Михаил узнал, что в одной из комнат должна была разместиться шофёрская гвардия Балашовых. А соседнюю в старину назвали бы дворецкой. Оттуда лестница вела на первый этаж, в мини-кухню, для размещения прислуги во время раутов. Предназначение третьей комнаты пока оставалось туманным.

К задней стороне здания вплотную примыкал крытый десятиметровый бассейн с сауной — головная боль Паршина и всей бригады. К солнечной стороне бассейна пристроили стеклянную оранжерею, пока ещё пустую, без единого цветочка.

Как ни прокручивал Силин разные варианты решения проблемы, всюду у него получался стопроцентный ноль. Безнадёжность начала подкатывать приступом ярости к горлу Нумизмата. Неужели ему придётся покинуть дом, оставить в покое это «святое семейство»?

Ему повезло и в этот раз, хотя очередное задание прораба не сулило никаких выгод. Сунув в руки Силина эскиз, Паршин коротко объяснил суть дела:

— В самом конце коридора на втором этаже надо соорудить небольшую темнушку, нишу для разного барахла.

— Что, и у богатых тоже бывает лишнее барахло? — не выдержал и съязвил Силин.

Паршин поднял на него усталые, воспалённые глаза и сухо пояснил:

— Да, представь себе. Только это барахло у них чуточку другое. Горные лыжи за пару тысяч баксов или парочка запасных телевизоров. Двери уже изготовлены, верх тоже. Отмеряешь два метра от стены, внутри вот такие полки, ну, это просто: отрежешь на циркулярке, ширина полметра, не больше. Все понял?

— Конечно.

— В помощь кого-нибудь дать?

— Не надо, — отмахнулся Силин.

— Любишь ты, Михалыч, один работать. Сергунчик бы давно с тоски подох, ему лишь бы поболтать с кем.

Начиная работу, Силин взобрался на стремянку и случайно стукнул молотком по подвесному потолку. В ответ раздался странный металлический гул. Михаил немного удивился, постучал пальцами по бежевым плитам потолка, затем спустился вниз, прикинул высоту потолка в коридоре и в одной из комнат. Даже на глаз была заметна солидная разница, а две аккуратных решёточки под потолком подсказали Нумизмату, в чем тут дело. Несомненно, под навесным потолком укрылись трубы вентиляции, и это было очень интересно.

Силин спустился вниз, заглянул в каморку для прислуги, облюбованную Паршиным для своего штаба. Прораба не было, и Михаил быстро нашёл среди вороха чертежей и эскизов нужную ему схему коммуникаций. Судя по ней, вентиляция проходила по всему дому, поднимаясь от гаража до самой крыши. Оставалось только узнать профиль короба и его сечение. Непосвящённый человек ничего бы не понял в странных рисунках, но Силин в них разбирался с лёгкостью.

«Прямоугольное сечение, семьсот миллиметров ширина, четыреста шестьдесят — высота. Спальное купе, а не вентиляция!»

Нумизмат ещё не знал, что и как он будет делать, но ощущение удачи охватило его. Спустившись по винтовой лестнице в подвал, Михаил долго копался в отходах стройматериалов, сложенных в одну кучу. Венцом его хлопот стали три плиты подвесного потолка, точно такие, какие пошли на отделку коридора второго этажа. Это оказался не дешёвый пенопласт, клеющийся прямо на потолок, а солидные плиты из плотного ДСП полуторасантиметровой толщины. Впечатляли размеры плит: полметра в длину и сантиметров сорок в ширину. Два выступа удлинённой части плиты пояснили Силину способ крепления всей конструкции.

— Значит, эта часть пришивается шурупами к лагам, эта сверху, внахлёст, и уже с той стороны… — бормотал Нумизмат, разглядывая свою находку. От этого занятия его отвлекло появление трех коллег во главе с бригадиром.

— Ты что, Михалыч, нужно что? — спросил рыжий.

— Да материал на полки в темнушку подбираю, но, похоже, тут ничего нет,

— сумел отболтаться Силин. — Надо новые доски пилить.

Потеряв к нему интерес, Шалим обратился к подчинённым:

— Тащите отсюда весь этот хлам и кидайте в прицеп за углом.

«Как вовремя я успел», — радовался Михаил, поднимаясь вверх по лестнице с драгоценными плитами в руках.

Темнушку Силин соорудил быстро, менее чем за час. Сделав крепление для полок, Нумизмат на этом остановился и занялся исследованием потолка.

«Расстояние между коробом и потолком вряд ли слишком большое, — размышлял он, простукивая потолок. — Крепить полагается двумя шурупами, но уж очень неудобно, так что…»

Михаил посильнее нажал одну сторону плиты подвесного потолка, затем другую, и она с лёгким треском подалась назад.

— Ну, что я говорил — на одном шурупе, — пробормотал Силин, окончательно отдирая плиту от лаги. Вытащив из кармана фонарик, он посветил в образовавшийся проем, и блеснувшее голубизной оцинкованное железо подтвердило его предположения. Взяв дрель, Михаил быстро сделал в коробе воздуховода отверстие, но разнёсшийся по всему дому неприятный скрежет заставил его отказаться от этой затеи.

— Надо придумать что-то другое, — снова пробормотал Нумизмат. В последнее время он слишком часто разговаривал сам с собой. Сойти с ума он не боялся, но болтнуть что-нибудь лишнее опасался.

Оставив короб до лучших времён, Силин выломал ещё одну плиту и, провозившись добрых полчаса, соорудил потайной люк, по внешнему виду ничем не отличающийся от соседнего потолка. Все было сделано на самом высшем уровне, две петли позволяли люку быстро и бесшумно открываться, а недостатком было то, что делалось это наружу и вниз. Временно Михаил закрепил край люка широкой полосой скотча, надеясь, что до поры до времени в комнату никто не сунется. Но надо было что-то придумать с воздуховодом.

Уже за обедом рыжий спросил:

— Ну что, мужики, как думаете, в срок управимся?

Все переглянулись, и Мирон ответил:

— Кажись, да.

— Вот и я так думаю. Делов осталось не так много, за два дня закончим. Я сегодня хочу съездить на вокзал, заказать билеты на среду.

У большинства строителей невольно вытянулись лица.

— А что так быстро? — растерянно спросил Сергунчик.

— Сам же изнывал — домой хочу, — накинулся на него Шалим. — Раньше уедешь, больше денег домой привезёшь. Я же тебя знаю, оставь тебя на день в Москве, потом не найдёшь.

— А подарки? — спросил Ренат. — Я хотел ещё на рынок зайти, жене что-нибудь присмотреть.

— Мы сами для них лучшие подарки, — снова окрысился бригадир. — Так что гоните паспорта, через час еду.

Пока бригадир с Паршиным ездили на вокзал, Силин снова пробрался в кабинет прораба и позвонил в город.

— Надя, добрый день, это Михаил говорит, помните ещё такого?

— Михаил? — несколько растерянно спросила женщина, но сразу её голос потеплел. — А, ну как же! Вы разве не уехали к себе на Урал?

— Нет, я тут недалеко, в пригороде. Надя, вы бы не могли мне немного помочь?

— Не знаю, а что надо делать?

— Завтра ровно в пять позвоните по телефону, номер я вам продиктую. Скажете, что жена Михаила Трошкина просит его срочно приехать домой, хотя бы на ночь.

— Ну ладно, это не сложно, — не очень уверенно ответила Надежда.

— Вы меня очень выручите, ей-богу, Надя. И ещё. У вас сейчас есть жильцы?

— Постоянных нет.

— Тогда я завтра подъеду. Как обычно, оплачиваю комнату. Ну как, договорились?

— Хорошо.

— Тогда записывайте телефон.

Продиктовав номер прораба, Силин уже спокойно занялся другими делами, мысленно прокручивая все возможные варианты развития событий. Он пытался предусмотреть все, второй попытки у него не будет.

Паршин и бригадир приехали уже в темноте. По довольному лицу рыжего Силин понял, что затея с билетами удалась.

— Все, — объявил Шалим за вторым ужином. — Послезавтра в ночь мы отъезжаем.

— С расчётом не продинамят?

— Нет, деньги получим перед отъездом, все будет нормально.

— А как Пашка, что будет с ним? — тихо спросил Мирон.

— Паршин сказал, что похороны он берет на себя.

Мирон молчал, но глаза его просто буравили бригадира. Тот понял и резко повысил голос:

— Деньги я отдам семье! И его, и Димкины, можешь поехать со мной и удостовериться.

— Ладно, побачим, як ты это сдилаешь, — пробурчал по-прежнему мрачный Мирон.

Пока руководство ругалось, весь остальной контингент бригады уже охватило радостное возбуждение.

— Послезавтра! Значит, через четыре дня я буду дома! Как подцеплю я за жопу свою Олеську! — возбуждённый Ренат под хохот мужиков обхватил руками что-то невидимое, но очень большое.

— Да она, поди, себе уже другого татарина нашла!

— Да что татарина, двух грузин!

Под хохот и шутки Ренат оскалил свои белоснежные зубы, похоже было, что он нисколько не обижается. После этого «морального допинга» мужики просто порхали по дому, забыв про годовую усталость.

 

8. ХВОСТАТЫЙ НАПАРНИК.

К следующему вечеру Силин продумал почти все детали своего плана. Теперь многое зависело от Нади. Нумизмат недаром назначил время звонка. В пять Паршин неизменно ужинал. Год назад его первый раз прихватил приступ язвы, и с тех пор он питался только диетическим супчиком и строго по часам.

Примерно в половине шестого прораб поднялся к Силину на чердак, тот второй раз покрывал мебельным лаком отделанные дубовым шпоном стены биллиардной.

— Слушай, Михалыч, тебе какая-то женщина звонила, по-моему…

— Надя? — помог ему Силин.

— Да.

— Что ей надо?

— Просила приехать, хотя бы на одну ночь.

— А что случилось-то, не сказала?

— Нет.

Силин изобразил задумчивое выражение лица и меланхолично произнёс, словно беседуя сам с собой:

— Опять, наверное, отец бузит. Алкаш он у меня. Тут полгода его вообще не было, потом заявился, хуже бомжа, все с чужого плеча. Я-то с ним быстро справляюсь, не церемонюсь. А вот Надя как-то его побаивается. Так что же мне делать?

— Ну давай я тебя на ночь подброшу домой, а утром заберу. Работы осталось немного, без тебя сегодня управятся.

В девять часов вечера Паршин высадил Нумизмата недалеко от Казанского вокзала. Первым делом Силин отправился в продуктовый магазин. Тщательно осмотрев все витрины, он спросил молоденькую продавщицу:

— Скажите, а какая колбаса дольше всего хранится без холодильника?

Девчонка удивлённо посмотрела на пожилого, с её точки зрения, человека, не знающего подобной ерунды, и чуточку свысока ответила:

— Конечно, копчёная. Вам в дорогу?

— Да, дня на три.

— Возьмите вот эту, — показала продавщица на один из многочисленных ценников. — Сырокопчёную.

— Дорогая, — качнул головой Силин.

— Зато гарантия, что не отравитесь.

Этот довод сломил въевшееся в кровь Нумизмата скупердяйство.

«Да, понос в моем деле равен самоубийству», — подумал он и купил две палки твёрдой, как железо, колбасы. К концу экскурсии по магазину Силин обогатился ещё большим батоном хлеба в полиэтиленовой плёнке и пластиковой двухлитровой бутылкой минеральной воды. Как-то неожиданно для себя он приобрёл ещё и шоколадку, для Нади.

Выйдя из магазина, Силин вспомнил, что забыл купить ещё одну нужную вещь. В сердцах сплюнув, он не стал возвращаться назад, а подойдя к первому попавшемуся на глаза киоску приобрёл литровую банку компота. Содержимое ему было не нужно, и мягкие, приторные персики Нумизмат сжевал на ходу, вполне удовлетворившись самой банкой, а главное — железной крышкой.

Оставалось последнее дело, самое неприятное и грязное. Не доходя до дома своей хозяйки, Силин свернул к ряду знакомых мусорных баков. Подобрав длинную палку, Михаил начал сосредоточенно ковыряться в чреве помойки. Среди редких прохожих эта картина не вызвала большого удивления. «Двуногие крысы» составляли сильную конкуренцию своим серым братьям. Зато самого Нумизмата едва не вывернуло от отвратительного запаха, но он упрямо продолжал поиски. В конце концов местное «поле чудес» обогатило его железным ведром без дужки и обрывком бельевой верёвки метров пяти длиной. Полбатона найденного хлеба Михаил держал в руках двумя пальцами и, кажется, не собирался этот дар богов есть.

Со столь ценными приобретениями Силин спустился в подвал ближайшего дома. Вышел оттуда он примерно через полчаса, долго отряхивал с одежды паутину и при свете фонаря с озабоченным видом осмотрел кисть левой руки.

Шёл уже двенадцатый час ночи, но Надя его ждала, сразу открыла дверь, а получив в подарок шоколадку, вспыхнула от радости как школьница. Она уже отвыкла от подобных знаков внимания.

— Спасибо! Пойдёмте на кухню, я ещё не ужинала, вас ждала.

— Хорошо, я только разденусь да руки вымою.

Уже из ванной Силин крикнул хозяйке:

— Надя, у вас зелёнка или йод есть?

— В верхнем ящичке, над ванной.

Ужин оказался выше всяких похвал. Кроме любимого Силиным борща, Надя подала ещё и вермишель с домашними котлетами, большими, сочными. Нумизмат, не привыкший к подобным разносолам, как-то оттаял душой, от него теперь веяло добродушием.

— Ну, Надя, вам надо устраиваться поваром в ресторан, «Пекин» или «Арагви». В жизни ничего не ел более вкусного.

— Скажете тоже. Просто вы старый холостяк, вот для вас это и удивительно.

— А что, это так заметно? — удивился Михаил.

— Ну а как же! Женская рука, она всегда чувствуется. Вон и пуговицы пришиты крестиком и разными нитками, да и вообще… Заметно. Никогда и не были женаты?

— Был, почему. Два года.

— И что?

— Мне хватило, — понемногу раздражаясь, прервал доверительный тон Силин.

— Ну извините, я не хотела.

Они чуть помолчали, потом Силин спросил:

— Дети спят?

— Да, пришли со своей тренировки, поели и пластом. Вы надолго в этот раз в Москву?

— Нет, на ночь. — Затем он неожиданно признался: — Наверное, в последний раз видимся.

— Что, уезжаете?

— Не знаю, как получится.

Надя покачала головой.

— Странный вы человек, загадочный. Я так и не поняла, кто вы, чем занимаетесь.

Силин горько усмехнулся:

— Наверное, это к лучшему. Я и сам не знаю, кто я теперь. Раньше знал, теперь нет.

Надя вздохнула, поднялась со стула, плотнее укуталась в белую паутинку шали — на кухне было довольно свежо, обронила фразу безнадёжно затухающим голосом:

— Ладно, давайте спать. Когда вас завтра разбудить?

— Как всегда, в семь.

Уже раздевшись, Силин вспомнил про ещё одно маленькое дельце. Вытащив из-под кровати сумку, он достал из неё стеклянную банку, поглядел в глаза небольшой оскалившейся серой крысе, усмехнулся и спросил её:

— Ну что, Фрося, попалась на дармовщину? Так вот всегда бывает. Бесплатного у нас в стране сейчас ничего уже нет, запомни. А кусаться не надо, ещё заразу какую занесёшь.

Потом Нумизмат перочинным ножом проделал три небольших дырки для доступа воздуха, налил через них немного воды, отрезал от колбаски хвостик и пропихнул его серой пленнице. Забавно держа пищу передними лапами, та шустро слопала угощение и уставилась на хозяина бусинками чёрных глаз, словно требуя продолжения банкета.

— Нет, милая, хватит. Поужинала и на боковую. Бай-бай.

С этими словами он засунул банку обратно в сумку и выключил настольную лампу.

 

9. ЖЕЛЕЗНОГОРСКИЕ СТРАДАНИЯ.

Мутная волна страха и волнения, так безжалостно поднятая Силиным на родине, давно уже сошла на нет. Убедившись, что «свечинский маньяк» покинул область, местное начальство расформировало созданную для его поимки бригаду. Никого не наказали, никого не отметили благодарностью. Пострадал лишь один

человек — следователь Филиппов. Произошло это на третий день после бегства Нумизмата в Москву и при глупейших обстоятельствах. Уже было известно, что Силин скрылся от дорожной милиции, и в городском УВД опасались, что он снова может появиться в Железногорске. На всякий случай собрали группу, которая коротала время в отведённой для неё комнате в унылом ожидании очередного разноса. Кроме Филиппова, присутствовали два эксперта, вдумчиво игравшие в карманные шахматы, кинолог с овчаркой и невысокий мужчина с фигурой юноши, полуседой головой и лукавыми глазами природного актёра и хитреца — лучший в Железногорске оперативник, майор уголовного розыска Федор Макеев.

Никто из этих людей не верил, что Нумизмат может вернуться на родину, но начальство думало по-иному, и они торчали на работе в выходной день.

— Бедная Пальма, — вздохнул кинолог. — Ты-то за что мучаешься вместе с нами?

— Собаку ему жалко, — ухмыльнулся один из экспертов, особым складом своей профессии приученный к более циничному взгляду на жизнь и смерть человеческую. — Мы вон хуже собак. Тем хоть тряпку дают понюхать, а потом говорят: «фас». А мы тут сидим как дураки, Силин давно, поди, в столице всех крошит направо и налево…

Досужие рассуждения прервало появление ещё одного члена злополучной группы. Николая Ефимова, следователя порокуратуры, коллеги за глаза звали «Бычок». Было в облике этого тридцатилетнего парня что-то сближающее его с представителем крупного рогатого скота: крупная, шишкастая голова, крепко сидящая на короткой шее, а ещё врождённое упрямство, заставляющее кидаться на каждое новое дело, как на красную тряпку тореадора. Вот и сейчас Николай ещё не сказал ни слова, но аморфное состояние бригады было нарушено. По довольному лицу следователя все поняли, что очередной вызов к начальству «на ковёр» закончился не только традиционной головомойкой.

— Живём, мужики! — провозгласил Ефимов, усаживаясь за письменный стол.

— Начальство дало «добро» на контакты с братвой. Должны же мы узнать, куда делась эта чёртова коллекция! Там, где она, должен объявиться и Силин. Федь, кто у нас сейчас остался за Чалого?

Седовласый оперативник с глазами хулигана усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:

— А ты будто не знаешь? Тягун у них теперь масть держит.

— Ну вот, значит, надо встретиться с Тягуном, все объяснить ему и выяснить, куда они отправили коллекцию.

Макеев откровенно расхохотался. Вся группа с некоторым недоумением смотрела на развеселившегося оперативника. Тот же, отсмеявшись, спросил:

— Кто ж это такой умный из начальства, поди, новый прокурор? Из него идеи фонтаном хлещут, заткнуть некому. Ты когда-нибудь с куском железа разговаривал? Нет? Вот это будет примерно то же самое. Проще поговорить с этой деревяшкой, больше проку и безопаснее, — И Федор постучал согнутым пальцем по дверце обшарпанного платяного шкафа.

— А ты что, хорошо его знаешь? — спросил несколько озадаченный Ефимов.

— Я его в восемьдесят шестом брал вместе с покойным Медуном. У Тягуна тогда уже при себе две пушки были, выстрелить только не успел, Валя его завалил, как медведь овцу, тот только лежал и матерился. — Федор тяжело вздохнул. — Да, такой напарник был.

Филиппов слыхал историю гибели Медунова. Капитан, человек недюжинного здоровья и силы, во время ледохода спас двух тонущих пацанов, но сам выплыть не сумел.

— Но попробовать-то надо! — возмутился Ефимов. — Объясним ему что почём, неужели он за своего корешка отплатить не захочет?

— Коль, ты пойми, Тягун — вор ещё старой закваски. Кто хоть словом с ментами перекинется, считаются ссученными. А мы тут сами к нему подвалим: «Не желаете ли, гражданин Тягин, поработать немного стукачом?»

Теперь уже вспыхнул Ефимов:

— Ну так что нам теперь, сидеть на заднице и ждать, когда маньяк ещё кого-нибудь замочит? Дело-то важное, Силин в Москву уехал, начальство опасается, что завалит он там какую-нибудь крупную шишку, и их вздрючат по первое число.

— Черт с тобой! — оперативник даже сплюнул с досады. — Встречу тебе с ним я организую, но только уговаривать его будешь сам.

— Ну и ладушки! — обрадовался Бычок, вскакивая с места с лёгкостью выпущенного из рук воздушного шарика. — Сегодня сможем все это провернуть?

— Попробуем. Пойдём втроём, так надёжней. Пистолет не забудь!

Последние слова прозвучали с явной издёвкой. Ефимов никогда не расставался с нагрудной кобурой. Летом, жутко потея в «сбруе», он прикрывал её сверху джинсовой курткой.

— Ну что ж, раз втроём, то пойдём ты, я и тёзка, — Ефимов ткнул пальцем в сторону Филиппова. Тому не очень хотелось ввязываться в эту авантюру, но делать было нечего. — Все остальные по домам.

— Слава Богу! — дружно выдохнули в три глотки оставшиеся члены группы. Даже собака, почувствовав настроение хозяина, завиляла хвостом.

В машине Ефимов спросил своего более опытного товарища:

— Ну, и куда мы едем?

— По городу сейчас мотанемся. Надо искать чёрный джип «чероки», три шестёрки.

— Точно такой же, как у Чалого?

— Да, они их на пару брали. Только у того номер был 555.

— Слушай, а они вообще в каких отношениях были? — поинтересовался Ефимов.

— Чалый и Тягун?

— Ну да.

— Братаны. Так они себя величали. Тягун на десять лет старше, но Чалый был поумнее. Однокорытники, в тюрьме в одной камере сидели, там и сдружились. Как Чалого убили, Тягун сразу грузин громить начал. Сам Важа на дно лечь успел, но пара его носастых друзей отправилась к праотцам.

Машину Тягуна они заметили около ресторана «Милан», самого популярного заведения подобного рода в городе. Держал его настоящий итальянец, Марио Пертини. Пронырливый сицилиец сумел в уральской глуши добиться того, что не получилось у него на родине: завести своё дело и даже несколько преуспеть в нем. Успех «Милана» был не случаен. Марио сумел понять, что русского человека не переделать даже с помощью самых искусных поваров, и кроме традиционной лазаньи и пиццы, в «Милане»подавали ещё и пельмени с шашлыком.

Рядом с машиной Тягуна стояли две иномарки: «вольво» и «фольксваген». Обе они были под завязку набиты крепкими коротко стрижеными братками. Ещё двое замерли рядом с джипом, неторопливо покуривая и равнодушно посматривая по сторонам.

— Проедь чуть дальше, — попросил Макеев шофёра, — я схожу посмотрю, что там.

— А по-другому нельзя? — удивился Филиппов. — Зайдём в ресторан, найдём этого громилу.

— В зале он теперь больше не сидит, только в номерах, — оборвал его оперативник. — У двери наверняка охрана, как увидят, что мы прёмся втроём по коридору с такими рожами, сразу перестреляют. Ты не забывай, что они сейчас на военном положении.

Милицейский «жигуленок» проехал ещё метров сто и встал на обочине дороги. Макеев выпрыгнул из машины и лёгкой походкой человека, не обременённого грузом повседневных житейских забот, поспешил к стоянке перед рестораном. Щуплая фигурка оперативника быстро растворилась в вечернем мраке, и сразу тревога холодком ворохнулась в груди Филиппова. Похоже, те же самые чувства испытывал и Ефимов.

— Может, зря мы его одного отпустили? — спросил он скорее не Филиппова, а самого себя. Долго раздумывать Бычок не умел, слова опера он уже забыл. — Ну-ка, Серёга, давай по-быстрому сделаем круг, сверни в этот переулок, а там выедем снова к «Милану».

Шофёр пожал плечами, но в точности исполнил все, что ему приказали.

Диспозиция перед рестораном почти не изменилась, добавились только ещё две иномарки — «опель» и тяжеловесный «СААБ». Макеев недалеко от входа мирно беседовал с каким-то худощавым парнем. Со стороны казалось, что два закоренелых алкаша терпеливо дожидаются третьего компаньона. Братки около джипа не обращали на них никакого внимания.

Когда Макеев вернулся обратно, он начал с выговора.

— Какого хрена вы здесь разъездились? — прошипел оперативник, устраиваясь на заднем сиденье. — Эти «быки» вас сразу засекли.

— Как лучше хотели, — попробовал оправдаться Ефимов. — Подстраховать тебя. Ну что, выяснил?

— Полный облом. Неудачно мы сюда сегодня подкатили. Похоже, у них тут какой-то сходняк наметился. Видели эти две тачки?

— Ну?

— Я подхожу, и эти две лайбы подваливают, из них носастые лезут как тараканы, а мордовороты Тягуна даже ухом не ведут.

— Может, у них с Важей замирение?

— Это не Важа, кто-то другой. Но тоже из тех же краёв, по рожам видно, что только что с гор слезли. Да и номера не здешние. Я их срисовал на всякий случай.

— И что нам теперь делать? — спросил молчавший до сих пор Филиппов. Он хоть и служил в органах не меньше своих коллег, но подобные дела для него были в новинку.

— Все-таки я хочу поговорить с Тягуном, именно сейчас.

— Зачем? — удивился Филиппов. — Ты же сам говорил, что эта затея — чистая пустышка.

— А мы все-таки попробуем! — весело воскликнул оперативник, и по злому блеску в глазах свечинский следователь понял, что Федор завёлся. Он явно имел в виду что-то ещё, кроме встречи и разговора с Тягуном.

Макеев повёл их через дворы и привёл к заднему, черновому выходу из ресторана. Исследовав тонкую, фанерную дверь, изрядно пострадавшую от времени и людской грубости, оперативник радостно воскликнул:

— Ты смотри что они делают, а? Все в ресторане переделали, а эту дверь так и оставили со времён социализма, жлобы!

Достав из кармана большой складной нож Федор пошевырялся лезвием в щели между двумя половинками двери и вскоре крючек жалобно звякнул и перестал нести отведённую судьбой службу.

— «Русский размах, итальянское качество!», — ехидно процитировал Макеев слоган «Милана». — А новую дверь им поставить слабо. Проходите гости дорогие, только сильно не тапайте, — пригласил Николай своих друзей. Откуда-то из глубины ресторанной кухни доносились звуки передвигаемой посуды, запах чего-то жареного, мясного заставил Филиппова сглотнуть слюну. Он шёл последним и закрыл за собой дверь на крючок. Но уже сворачивая за угол ему показалось что крючок снова жалобно звякнул, точно так же как в прошлый раз. Но ломать голову над этой загадкой ему не позволили.

— Пошли, Николай, не отставай! — поторопил его Ефимов.

Макеев уверенно повёл их вперёд по несуразно узкому коридору. Это были плоды перестройки бывшей кухни в интимные кабинеты. Около очередного угла Макеев подняв руку вверх, остановил коллег, а затем осторожно выглянул в невидимый всем остальным коридор.

— Здесь! — удовлетворённо шепнул Федор своим напарникам. — Двое стоят у дверей. Один чёрный и один наш местный.

Макеев мог бы и не шептать. Музыка, доносящаяся со стороны зала, могла заглушить небольшой русский народный хор. Знаток итальянской кухни надолго задумался, потом махнул рукой.

— Пошли, зайдём с другой стороны.

Пройдя по длинному коридору они устроились в одном из номеров, неподалёку от выхода. Прикрыв дверь Макеев оставил небольшую дверку, но потом недовольно мотнул головой.

— Ни черта не видно. Хотя…

Выскочив из кабинета он подсунул под край большого, круглого зеркала на стене пустую пачку из под сигарет. Наблюдавший за его манёврами Ефимов показал ему большой палец. Теперь в зеркале хорошо просматривалась площадка перед парадной лестницей, а это им было и нужно.

Подставив к двери стул Макеев устроился на постоянном дежурстве, оба его коллеги развалившись на мягких кожаных диванах разглядывали обстановку столь интимного помещения. Вся она состояла из этих самых двух диванов, столика между ним, пары стульев. Из украшений присутствовали только кашпо с искусственными цветами на стене, да не менее искусственный букетик на столике.

Оценив импортную мягкость дивана Филиппов позволил себе немного помечтать.

— Эх, завалится бы сюда с какой нибудь симпатичной тёлкой, взять шампанского, коробку конфет, мороженого…

— Презервативы не забудь, — не отрываясь от двери посоветовал Макеев. Невзирая на ехидное хихиканье Ефимова капитан продолжал мечтать.

— А может с получке действительно закатится сюда, а, мужики? Взять грамм по триста, шашлычок, пивка литра по два, девочек пригласить, шампанское…

— Отрыв от дома плохо влияет на твою мораль, Николай, — поддел тёзку коллега. — Все тебя что-то по бабам потянуло…

В это время Макеев предостерегающее вскинул руку и всем телом навалился на ручку двери. С другой стороны её постарались открыть, и тогда Федор послал незваных гостей почему то с сильным грузинским акцентам. Шаркающие шаги в сопровождении пьяненького женского смеха удалились дальше по коридору.

— Ты чего это под грузина работаешь? — спросил Ефимов.

— Да черт его знает, вырвалось почему-то, — признался Федор снова приоткрыв дверь.

— Слушай, а почему мы в этом коридоре ни одного официанта не видели? — спросил Филиппов.

— А Марио первым делом там подъёмник сделал. Знаешь как классно, прямо из кухни поднимается столик, на нем все прикрыто такими круглыми полированными крышками, прямо как в кино.

— Ты то откуда знаешь? Поди каждый день сюда ужинать ходишь.

— Ну не каждый день, но на прошлой недели побывал здесь, в соседнем номере. Стукачек тут у меня один каждый день пасётся, вот и пришлось его посетить, шашлычков покушать.

Ефимов с уважением посмотрел на своего старшего товарища. Об агентуре Макеева ходили настоящие легенды.

— Долго они что-то заседают, — сказал Ефимов, поглядывая на застывшего в напряжённой позе около двери Макеева.

— Дела важные решают, да потом, поди, гульнут ещё.

В этот момент Макеев предостерегающе взмахнул рукой.

— Выходят! — громким шёпотом сообщил оперативник, — хорошо нагрузились, черти, а ещё мусульмане.

— Откуда ты знаешь, что мусульмане? — спросил Ефимов, пытаясь хоть что-то рассмотреть из-за спины коллеги.

— Задницей чую! — отозвался Макеев и продолжил свой «репортаж» в стиле Николая Озерова.

— С ними Сема и Кулик. Тягуна нет, значит, остался в кабинете. Так, и охранник куда то побежал. Вперёд, салаги, за орденами на минное поле!

Около заветной двери он остановился, резко выдохнув, восстановил дыхание и коротко, но требовательно постучал. Дожидаться ответа Федор не стал, толкнул дверь и вошёл в помещение, нисколько не сомневаясь, что оба тёзки следуют за ним.

— Вечер добрый, господа!

Первое, что разглядел Филиппов, высунувшись из-за плеча оперативника, был густо уставленный бутылками и закусками стол. Невольно он сглотнул слюну и лишь потом увидел две пары направленных на них не очень дружелюбных глаз. Третий обитатель кабинета поднял свой взгляд с некоторым запозданием, и следователь сразу понял, что это и есть Тягун. Лицо его впечатляло: массивное, с бульдожьими брылистыми щеками, коротким приплюснутым носом, с маленькими глубоко упрятанными под мохнатые брови глазами. Небольшой шишкастый лоб словно нависал над угрюмым лицом, а упрямо торчащий ёжик седоватых волос гармонично дополнял картину общей свирепой силы.

— Ну и к-какого х-хера тебе здесь надо, Федул? Что, с пропиской о-от прокурора п-пришёл?

Булькающий, хрипловатый голос уголовника не то чтобы заикался, а как-то странно растягивал слова. Филиппов понял, что именно из-за этой физиологической особенности Тягун и заработал свою кличку.

Макеев примиряюще поднял руки:

— Да ладно, ты что, какой ордер! Поговорить надо, а к тебе как к президенту не пробиться.

— А м-мне не о чем с л-легавыми р-разговаривать, — зло отрезал Тягун.

— Но-но-но, не надо, Витя, не надо! Иногда полезно поговорить и с ментами погаными, тем более что речь пойдёт о дружке твоём кровном, Чалом. Тебе ведь интересно, кто его убил? А мы это уже точно знаем.

Бульдожье лицо Тягуна на секунду дрогнуло, в глазах промелькнула какая-то искра, он тяжеловесно повернул голову и глянул на своих дружков. Один из них, тот, что постарше, дожёвывая салат, кивнул головой и высказал своё мнение:

— В натуре, Тягун, может, что умное скажут.

— Ну и про что базар будет? — подал голос второй корешок Тягуна, худой, как концлагерник, но с золотой цепью на шее.

Макеев рассеянно посмотрел по сторонам и добродушно заявил:

— Что-то ноги у меня устали. Садитесь, парни.

Все трое представителей власти уместились на диване, причём Макеев умудрился сесть с краю, Филиппов протиснулся к самой стене, а Ефимов оказался в центре, как раз лицом к лицу с Тягуном.

— Начальник вот мой хотел с тобой поговорить, — Федор кивнул головой на Ефимова. — Давай, начинай. Ты так долго этого добивался.

В это время дверь кабинета распахнулась и показался охранник, конвоирующий двух девиц совершенно непонятного из-за дикого макияжа возраста. Увидев в кабинете трех незнакомых мужиков он выпустил локотки подруг и сунул руку под мышку. У Филиппова неприятно засосало под ложечкой, но Тягун рыкнул что-то непонятное и взмахом руки отослал всех троих из помещения.

Ефимов откашлялся и только потом начал заранее заготовленный текст.

— Значит, так. В начале октября в Свечине был ограблен один коллекционер, фамилия его Силин…

Долгую свою речь Ефимов сопроводил фотографией Нумизмата. Корешки Тягуна слушали его с большим интересом, реакцию самого главаря никто из милицейских угадать не мог. Лучший друг Чалого, по обыкновению, сидел набычившись, лишь изредка поднимая на нежданных гостей тяжёлый взгляд.

— …Таким образом, Силин идёт по следу своей коллекции. Если мы узнаем, где она сейчас, то сможем обезвредить его. Я думаю, это и в ваших интересах. Так что единственное, что мы просим, это адрес, куда отправили коллекцию Силина.

После последних слов Ефимова повисла долгая, томительная пауза. Все переглядывались — Филиппов и его друзья, корешки Тягуна, — но первым все-таки заговорил он сам:

— Красиво ты лохматого чешешь, начальник, только все это ф-фуфло. Чувствую я, что ты из меня х-хочешь слепить слепого лондона, да только на с-своих я звонить не стану. Может, и действительно этот ф-фраер Чалого замочил, да мне за всем этим больше Важа р-рисуется.

Филиппову показалось, что худощавый корешок слева от шефа был другого мнения, но промолчал.

— Но как же, — растерялся Ефимов, — все сходится: и отпечатки пальцев, и показания свидетелей….

— Ладно! — оборвал его «хозяин дома». — Хватит з-зря к-кадыком стучать! Не надо вертеть колесо, начальник! На моем хребте в рай в-въехать хочешь? Что ставнями хлопаешь? Т-тягуна ещё никто в ссученные не записывал!

Старый уголовник явно свирепел, даже задыхался при разговоре, лицо его покрылось нездоровыми, багровыми пятнами.

— Зюга, проводи гостей! — с этими словами криминальный босс Железногорска дал понять, что рандеву на высшем уровне окончено.

Вспотевший Филлипов умудрился выскочить из кабинета первым, он даже толком не рассмотрел внутреннее убранство ресторана, запомнилось только что все в зелени, как в джунглях, да белые пятна простыней на столах.На крыльце ресторана все трое чуть задержались. Макеев дипломатически улыбался, казалось, что он даже чуточку доволен. Все, что он предсказывал, исполнилось, а значит, он все рассчитал точно.

— Черт, сигареты кончились, — буркнул раздосадованный Ефимов выбрасывая пустую пачку.

— У меня тоже нет, — признался Филиппов, наоборот, довольный исходом «встречи на Эльбе».

— Стой, а я ведь пачку за зеркалом оставил, — с этими словами Макеев кинулся обратно в ресторан.

Он уже вернулся и они закурили, когда мимо них прошагали Тягун и два его компаньона по криминальному бизнесу. В сторону скромно отошедших милицейских чинов Тягун даже не покосился, но Филиппов вряд ли обрадовался, если бы слышал, о чем он заговорил в машине.

— В-всех этих бобиков надо убрать, — хрипло велел Тягун, умащиваясь на заднее сиденье своего джипа. Его худощавые напарники с недоумением покосились на пахана.

— На кукане мы с этими чеченами, — пояснил Тягун. — Ф-федул если копать начнёт, то это в-все…

Закончить «производственное совещание» им было не дано. Стоящие на крыльце сыщики ни чего не поняли как сверху, прямо над их головами, с гулким шелестом полыхнуло продолговатое пламя. И тут же машина Тягуна, подскочив вверх, взорвалась огненным шаром. Сразу засвистели пули. Автоматные очереди разрезали ночную темноту коротким яростным огнём, затем снова ударил гранатомёт, и ещё одна машина людей Тягуна рванула ослепительным шаром. От взрыва у Филиппова заложило уши, к падающим сверху гильзам прибавилось неприятное посвистывание пуль, методично, но упрямо разносящих не только светящиеся неоном буквы «Милан», но и огромные витрины ресторана. Это оставшиеся в живых братки Тягуна и Чалого, перебегая среди стоящих машин, пытались отстоять своё место под солнцем этого города.

— Бежим! — крикнул Макеев, пригибаясь и руками пытаясь прикрыться от падающего стекла. Сначала он метнулся к входу, но пули засвистели совсем близко, и оперативник, резко изменив курс, ласточкой нырнул в проем разбитого окна. У обоих Николаев эта акробатика получилась не столь красиво и быстро. Уже в полёте чуть отставший Филиппов почувствовал тупой удар и сильную боль в нижней части спины. К тому же он единственный умудрился сильно порезаться о щедро наколотое оконное стекло. Словно удовлетворившись этой жертвой, спустя несколько секунд смолкли бившие с крыши автоматы, ещё пару раз донеслись с улицы хлопки пистолетных выстрелов, но вскоре замолчали и они.

Ефимов вскочил и в азарте вырвал из нагрудной кобуры пистолет.

— Сейчас мы их возьмём тёпленькими!

— Куда, дурик! — Макеев резко тормознул своего напарника. — С этой «пукалкой» против автоматов?! Враз из нас решето сделают!

— Ну надо же узнать, кто стрелял?!

— А то непонятно? Важа, конечно, кто же ещё!

Тут снизу послышался стон, и оба спорщика, опустив глаза, увидели плачевное состояние своего напарника. Выглядел Филиппов ужасно, сгоряча он ещё схватился окровавленными руками за лицо и теперь смотрелся так, будто все пули, выпущенные сегодня, достались одному ему.

— Куда тебя? Что болит?! — в один голос накинулись на провинциального сыщика железногорские коллеги.

— Там, сзади, снизу… — прохрипел в ответ Филиппов.

В характере ранения разобрались уже с помощью подъехавших медиков.

— Типичный для отступающих войск вид поражения — в мягкие ткани ягодиц, — не без ехидства заметил молодой, но уже развращённый специфичным цинизмом медбрат. — Жить будет, но сидеть сможет не скоро.

Предсказание его сбылось на все сто. Уже давно половину банды горячего джигита Важи засадили в тюрьму, а другая её половина ушла в бега. Постепенно в заново отстроенный «Милан» начали возвращаться старые клиенты, но среди них уже не было братков Тягуна. С помощью расторопной милиции не многие оставшиеся в живых почувствовали себя в безопасности, но не надолго. Кто-то, пока невидимый, легко и быстро начал сводить с ними счёты, неумолимо подводя баланс сил к нулю. Новая кавказская мафия потихоньку прибирала к рукам провинциальный, но богатый цветным и чёрным металлом Железногорск. Уже Силин в далёкой столице заканчивал трудовую деятельность в доме Виктора Балашова, а Филиппов все ещё маялся на казённой койке в городской центральной больнице. Спать ему приходилось на животе — так, как он не любил, ходил капитан лишь с костылями. Проклятая рана заживала удивительно медленно и болезненно. Из развлечений в хирургическом отделении был только телевизор в конце длинного коридора да разговоры с соседями по палате во время карточной игры. Так что, когда поздно вечером десятого ноября в его палате неожиданно появились Ефимов и Макеев, свечинский сыщик очень обрадовался.

— Ребята, каким ветром?! — с этими словами Филиппов попытался сесть как нормальный человек, но тут же зашипел от боли и вернулся в горизонтальное положение «позишен на животе».

— Лежи-лежи, раненая птица, — с обычным своим юморком приветствовал товарища Макеев. Ефимов также не удержался и, подавая руку тёзке, спросил:

— Как тылы?

— Болят, с-собаки! Сначала эскулапы всю задницу распахали, пока пулю искали, потом рана гнить начала, снова чистили. Труба, вообще. А вы каким ветром?

— Как каким? Поздравить раненого товарища с Днём милиции. Вот тебе фрукты и овощи, — Ефимов выложил на тумбочку пакет с подарками. — А ещё небольшая премия как пострадавшему от пуль бандитов.

— Это кстати, а то у меня сигареты кончились, а жена обещала только послезавтра приехать, — оживился Филиппов. — Какие ещё новости?

— Да какие? Обычные. «Милан» вон заново открыли, ждут в номера…

За обычным профессиональным трёпом прошло примерно полчаса. Как обычно, перемыли косточки начальству, с дружным хохотом вспомнили все перипетии авантюрного свидания с Тягуном в «Милане».

— Нет, Федор, ты не прав. Если бы Коля не прикрывал нас своей… — тут Ефимов широко развёл руки и, чуть запнувшись, закончил: — …спиной, то неизвестно, были ли мы сейчас живы.

Красный от смеха Филиппов, уткнувшись в подушку, только постанывал от изнеможения. Наконец Макеев потихоньку глянул на часы и начал прощаться:

— Ну ладно, пора нам идти. Я бы, Коль, с тобой на денёк поменялся. Просто бы лёг и лежал, ничего не делал. А то бегаешь целый день как собака, к концу дня уже чувствуешь себя загнанной лошадью, хоть пристреливай.

— Я провожу вас, — засобирался Филиппов, хватаясь за костыли.

Несмотря на все уговоры, он упрямо поскакал вместе с друзьями к выходу.

Как раз в это время по коридору густо пошёл народ — кончилась очередная серия «Санта-Барбары». Пропуская ковыляющих больных, все трое остановились около одной из палат с открытой дверью. Филиппов заглянул в палату и тронул Ефимова за плечо:

— Вон, смотри. Старая знакомая, узнаешь?

Тот посмотрел на лежащую на приподнятой кровати девушку с перебинтованной головой и отрицательно покачал головой:

— Не помню. Кто это?

— Любовница Чалого, Ниночка Томская. На три дня раньше меня поступила, а уже встаёт. Я же с такой ерундой…

— Погоди-ка! — прервал его рассуждения Макеев. — Она говорить-то может?

— Не знаю, не интересовался, — пожал плечами Филиппов. — Мать за ней все ухаживала.

— Ты что, Федь? Домой пора, время-то уже… — попробовал увести оперативника Ефимов, но тот только отмахнулся.

— Да погоди ты! Кто её лечит?

— Симонов, седой такой, полный. Он сегодня дежурит.

— Это хорошо, Симонова я знаю. Я сейчас, быстро. — И Макеев лёгкой своей мальчишечьей походкой отправился в сторону ординаторской.

— Да, похоже, старая легавая взяла след. Видел, как он в стойку встал? — задумчиво спросил Ефимов у повисшего на костылях тёзки.

— И на что он рассчитывает? — недоумевал тот.

— Не знаю. Федька, как наша уральская погода, непредсказуем.

Минут через пять Макеев вернулся с толстым седовласым врачом.

— Не знаю, что у вас получится, — на ходу говорил тот. — Память к ней возвращается на удивление быстро, а сначала она даже мать свою не узнавала. Говорит довольно хорошо, и это ещё более удивительно при её травмах. Но обычно люди забывают все как раз на момент получения травмы, так что не знаю, стоит ли вам с ней говорить…

— Доктор, это очень важно, — уверял его оперативник. — От этого зависят жизни многих людей.

— Ладно, заходите, — сломался, наконец, Симонов.

В палату он вошёл первый. Замыкал шествие прыгающий на костылях Филиппов. Девушка в палате оказалась одна, вторая кровать была застеленной, мать в этот вечер уехала в свою деревню передохнуть. На входящих в палату незваных гостей Нина посмотрела с явно читаемой во взгляде тревогой. Именно этот взгляд, осмысленный и не по возрасту мудрый, — такие встречаются у людей, переживших большую трагедию, — и остановил Макеева.

— Нина, к вам пришли товарищи из милиции, они хотят задать несколько вопросов. Вы сможете на них ответить? — наклонившись над девушкой, ласковым тоном спросил врач.

Нина в ответ только опустила свои длинные ресницы. Синяки уже сошли с её лица, только небольшой, но широкий шрам над левой бровью чуточку портил её красивое фарфоровое личико. Марлевая повязка белой чалмой окутывала её голову, затылок пострадал больше всего, и девушка опиралась на высоко поднятую подушку шеей.

Место врача у постели занял Макеев. Он подставил поближе стул и пристально вгляделся в лицо девушки.

— Нина, вы хорошо помните тот день?

Девушка снова опустила ресницы и еле слышно прошептала:

— Да.

Её ответ слышали все, такая напряжённая стояла в палате тишина.

— Скажите, этот человек говорил с Чалым? Они разговаривали?

И снова еле заметное движение губ принесло еле слышный ответ:

— Да.

— Вы слышали, о чем они говорили?

Тут Нина немножко помедлила, но ответила уже не столь односложно:

— Не все.

Доктор опасался, что жуткие воспоминания повредят здоровью пациентки, но он не знал, что все эти дни она с беспощадным упорством могла думать только о произошедшем с ней. Тот страшный день, хрупкая грань между жизнью и смертью, заслонила собой все остальное, глупое и мелкое.

— Наверняка он требовал сказать, где находится его коллекция, ведь так?

— Да, — снова односложно согласилась Нина.

— Они называли это место, этот город?

— Москва.

У Филиппова от усталости ломило все тело, костыли с беспощадной силой давили на подмышки, но он терпел, настолько интересно было происходящее.

— Москва — это хорошо, — Макеев покосился в сторону своего начальника по расформированной бригаде. Оперативник в своё время высказывал мнение, что Силин ехал не просто куда глаза глядят, а именно в столицу, но его версию дружно отвергли.

— А кто в Москве приобрёл коллекцию, они не говорили? Может, называли какие-то фамилии?

— Да… банкир один… фамилия такая, как у диктора… — Чувствовалось, что девушка устала, капли пота выступили на её лице. Доктор тревожно тронул за плечо Макеева, но тот поднял в ответ указательный палец — один вопрос.

— Диктор — мужчина?

— Да… старый.

— Ухов? — подсказал Ефимов, у него самого на лице от напряжения выступил пот.

— Нет, лысый..

— Балашов! — в один голос воскликнули Федор и Ефимов.

— Да! — последним усилием выдохнула Нина и прикрыла веки. Из уголка глаза медленно проползла вниз слеза.

— Спасибо, Нина, огромное вам спасибо! Выздоравливайте скорей!

Осторожно, но с чувством пожав вялую руку девушки, Макеев первым вышел в коридор. Там им пришлось под руки отводить Филиппова обратно в палату, у его койки и произошёл первый «разбор полётов».

— Вот это да! Вот это мы «индюка» подцепили! — радовался Ефимов. — Сам Балашов! Такая шишка и занимается скупкой краденого!

— Кто тебе сказал, что он купил эту коллекцию? Её ему могли подсунуть под чужими документами, может быть, он вообще посредник, и она сейчас уже где-нибудь за бугром! Зачем ему, с его миллиардами, мелочиться и скупать краденое? — возражал Макеев. Машинально он закурил сигарету, но тут же вспомнил, где находится, и, чертыхнувшись, загасил её. В это время подал голос лежащий на животе Филиппов.

— Интересно, а Силин его тоже замочит?

Этот новый взгляд на проблему удивил даже изощрённого Макеева.

— Ты думаешь, он способен и на такое?

— Ты же сам говорил, что Силин идёт по следу коллекции и убивает всех, кто приложил к этому делу свою руку , — напомнил оперативнику Ефимов.

— Ну это-то вряд ли. Ты представляешь, как охраняют таких людей, как Балашов? Но вот предупредить московских сыскарей стоит. Силин бродит сейчас где-то в столице. Он фанатик и пойдёт до конца. Я бы ждал его там, рядом с этим банкиром. Хорошая была бы ловушка.

Домой Ефимов и его более старший коллега возвращались уже поздно ночью, благо жили рядом и не так далеко от больницы.

— Как ты все-таки решился её расспросить, а Федор? Ну давай, колись? Как это вообще у тебя все получается? — допытывался Ефимов.

— Не знаю. Взгляд её меня удивил, такой осмысленный. — Говоря это, Макеев несколько нервно оглядывался по сторонам.

— Ты чего это? — удивлённо спросил Ефимов.

— Ты вот спрашиваешь, как это у меня получается, а я тебе и сказать не могу, знаю только одно: что-то мне в последнее время тревожно. Хорошо хоть, Машка из нашей дыры перебралась, да и жена, если что, плакать уже не станет.

Ефимов знал, что супруга Макеева умерла два года назад от рака, а дочь, отучившись в Питере, так и осталась жить в Северной Пальмире. Но подобное откровение оперативника повергло его в шок.

— Ты что, Андреич, с ума сошёл? — По отчеству Макеева Ефимов назвал впервые. Внешний облик и мальчишеские манеры приучили всех называть оперативника по имени, и это несмотря на седую голову и сорок два прожитых года. — Что за настроение у тебя? Выбрось все из головы!

— Пробовал, не получается. Чувствую, шкурой чувствую что-то нехорошее. Что-то у нас в городе не то. Вроде бы все затихло, но.. Два моих лучших стукача срочно перекочевали в мир иной, одного вообще найти не могу.

— Убили?

— Непохоже, скорее сам сбежал. Семью оставил, дело прибыльное. Ты тех кавказцев из «Милана» помнишь?

— Те, что с Тягуном встречались?

— Да. Судя по всему, это чеченцы к нам пожаловали.

Остановившись, он достал очередную сигарету, машинально протянул её Ефимову.

— Знаешь, как я все это читаю? Грузины с чеченами всегда враждовали. Но тут началась заварушка из-за Чалого, грузин хоть и было меньше, но вооружены они были гораздо лучше. Вспомни хотя бы гранатомёт, и не «Муха», а РПГ и три автомата против пистолетов и двух «узи» нашей местной шпаны. Не секрет, что чеченцы сейчас больше всего оружием и торгуют, у них его сколько хочешь. Снабдив Важу, они подкатили с тем же предложением к Тягуну, он не против, встречаются в «Милане», обо всем договариваются, может даже, берут деньги, но!..

Он снова остановился, посмотрел снизу вверх на более рослого Ефимова и торжественно докончил свой монолог.

— Тут его чечены сдают Важе.

— Почему? С чего ты взял, что они его сдали? — удивился Ефимов.

— Потому что грузины уже знали, что встреча будет в ресторане.

— Постой, я сейчас тебя поймаю на слове. Ты же сам говорил, что грузины и чеченцы между собой враждуют? А тут они вроде и заодно.

— Хочешь докажу?

— Давай.

— Помнишь тот крючек который по словам Филипова звякнул за нашей спиной?

— Ну.

— Так вот, с момента приезда чеченцев прошло не более пятнадцати минут. А мы теперь знаем что Важа со своими абреками прятался в Дубовом, это сорок минут на предельной скорости даже для «Мерседеса». Так что знали они, заранее знали о этой встрече.

— А зачем это надо чеченцам?

— Чечены этим сразу убивают двух зайцев: убирают Тягуна с его братвой и натравливают нас на Важу с его джигитами. И вот тебе результат: город чист, как после бани, приходи и бери его тёпленьким.

— Да, красиво у тебя получается, — признался Николай. — Только жутковато.

— Самому тошно. Тут ещё это…

— Что?

— Тех двоих моих сексотов перед смертью здорово пытали. Ну а выбить они могли только одно — моё имя.

— Ну и что ж ты молчишь?! — в полный голос рявкнул следователь. — Надо же меры принимать, охрану ставить, рейд по городу провести, РУБОП подключить!…

Макеев прервал его тихим смехом:

— Если им надо, они любой ценой убьют. Снайпера на крышу сунут, машину взорвут. Есть у меня надежда, что я их все-таки опережу. Не сегодня, так

завтра должен я узнать, где у них нычка. Оружие — это даже не наркотики. Место много занимает. Да и сам я немного подготовился.

Он отогнул ворот куртки.

— Второй день в бронежилете парюсь. Так что не переживай. Все будет нормально. А все эти рейды — мура. Только спугнём зря. До завтра!

Он пожал Ефимову руку и повернул на свою улицу. А тот долго ещё стоял на перекрёстке, наблюдая, как в свете фонарей то появляется, то исчезает хрупкая фигура оперативника. Вот он свернул за угол, Ефимов только развернулся, чтобы идти к себе, как в стороне, куда ушёл Макеев, вспыхнула резкая и частая перестрелка.

Николай рванул из кармана пистолет и побежал, на ходу досылая в ствол патрон. Так быстро он не бегал ещё ни разу в жизни. Лёгким не хватало воздуха, перед глазами от напряжения плавали кровавые круги, а Ефимову казалось, что он все равно бежит слишком медленно. Впереди по-прежнему гремели выстрелы, и это придавало ему силы.

«Держись, Федька! Держись, Андреич!» — эта мысль вместе с пульсом непрерывно билась в голове следователя. Он был уже близко, когда резко и оглушительно прогремела автоматная очередь. После неё наступила тишина, а затем взревел двигатель автомобиля. Выскочив из-за угла дома, Ефимов сразу увидел на асфальте три неподвижных тела. Метрах в тридцати от него под аркой проходного двора горели габаритные огни машины. Она уже трогалась, когда Ефимов, упав на одно колено, поднял двумя руками пистолет, поймал на мушку тёмный силуэт и всадил в него всю обойму. Он был уверен, что попал, но машина все-таки проскочила проходной двор и исчезла за поворотом. Ефимов скрипнул зубами и побежал назад, туда, где лежало на земле маленькое тело Макеева.

Было темно, и лишь опустившись на колени, Ефимов понял, что произошло. Те двое, что попытались зажать оперативника в проходном дворе, не имели никаких шансов. Все их выстрелы пришлись в бронежилет, Федор же стрелял точно. Когда упал и второй киллер, Макеев подбежал к нему, склонился над телом, но предательская очередь сзади, из темноты подъезда, пришлась точно в затылок….

Когда приехала первая патрульная машина, Ефимов по-прежнему стоял на коленях над телом оперативника и рыдал так, как не плакал никогда в жизни.

Один из бандитов умер на месте, второй — по пути в больницу. Оба оказались местными, из бывшей гвардии Чалого. Машину нашли под утро в овраге на окраине. Она оказалась краденой. Ефимов все-таки в кого-то попал: заднее сиденье оказалось густо залито кровью, но в больницы области никто с огнестрельными ранами не поступал.

Смерть Макеева невольно сыграла на руку Нумизмату. В хлопотах по поиску убийц оперативника все невольно забыли о последней его удаче в больнице. Лишь вечером тринадцатого числа в Москву ушло сообщение о том, что с большой долей вероятности следующей жертвой Михаила Силина может стать финансовый магнат Виктор Балашов.

 

10. ПРИВИДЕНИЕ В НОВОМ ДОМЕ.

Несмотря на мягкую постель и уют, спал Силин плохо, опять снилась какая то дрянь, что-то томительно-тревожное, с кровью и трупами. С Надей он попрощался довольно сухо, что явно обескуражило женщину. Но Нумизмат не обратил на это никакого внимания. Все мысли его были заняты предстоящим днём, самым важным и решающим в его московской эпопее.

В половине восьмого утра у Казанского вокзала его подобрал Паршин. Взглянув на осунувшееся, с большими мешками под глазами лицо Силина, он засмеялся и спросил:

— Что, подруга всю ночь не давала спать? За этим, поди, и вызывала?

— Да нет, — нехотя отозвался Нумизмат, пытаясь на ходу придумать что-нибудь правдоподобное. — С отцом до полуночи воевал, потом до до двух с бабой ругался.

— Чего это так?

— Да деньги ей нужны. Будто ты их породу не знаешь.

— Это верно. Вот я мог спокойно работать на стройке, с девяти до пяти, с положенными выходными и отпусками. Так нет, моя давай меня шпынять: вон тот уже глава фирмы, тот банкир. Пришлось идти искать, где больше платят.

— И что, хорошо получается?

— Ничего, но хлопот столько! А теперь жена недовольна, что меня дома не бывает. На них не угодишь. А то, что я с этой «мадам» язву себе уже заработал, её не колышет…

Так за разговорами они добрались до Зубовки. Уже выйдя из машины, Силин спросил прораба:

— Слушай, а этим дизайнерам рабочий на подхвате не нужен?

Паршин пожал плечами:

— Не знаю, их и так там целая банда. Но я спрошу.

И в этот день бригада работала с подъёмом и огоньком. Силину даже показалось, что Сергунчик уже пьян, и это изрядно озадачило не только его, но и рыжего бригадира.

— Ты где нажрался-то? — спросил Шалим весёлого мужичка за обедом.

— Я? Да ты что, Шалим? Я как стекло, — противно подхихикивая, ответил сияющий от удовольствия Сергунчик.

Разборку остановил приход прораба. Паршин сиял не меньше пьяного Сергунчика.

— Везучие вы однако, мужики! Наша мадам на три дня укатила в Питер. Так что завтра дом будут принимать только архитектор и дизайнер. Ясно?

— Ура! — с пьяным восторгом заорал Сергунчик, остальные засмеялись уже глядя на него. Повеселел даже хмурый последнее время Шалим.

— Ну что ж, доделываем фонтан, увозим остатки мусора, наш вагончик и часов в восемь вечера отбываем на вокзал. Сдашь дом без нас, Васильич?

Прораб только ухмыльнулся и успокоительно махнул рукой.

— Э-э, а деньги! — внезапно вспомнил Сергунчик.

— Зачем тебе деньги? Ты вон и без них сыт и пьян. Где только бухало нашёл? — снова удивился бригадир.

— Да он щелочный лак отмутил. У нас оставалась одна баклажка, помнишь? Вот. Он соли туда насыпал, помешал, и готово. Вся дрянь на стенки осела, а спирт сверху, — со смехом поведал Ренат. — Он и мне предлагал.

— Выкинь эту дрянь, а то сдохнет ещё, нам третий труп не нужен. Да и тащить его на себе на вокзал радости мало. Хорошо, Ренат?

— Ладно, сделаю, — спокойно согласился татарин.

Сергунчик было дёрнулся к выходу, но его тормознули сразу несколько рук и под общий хохот усадили на место.

— Куда, на место!

Во время этого весёлого хоровода Силин сидел с застывшей улыбкой на лице, но не сказал ни слова. Безысходность, как часто случалось последнее время, подкатила к горлу удушьем. Он никак не мог найти способ остаться в доме и довершить начатую работу. Мысль его билась словно загнанный в клетку зверь. Временами ему хотелось только одного — достать пистолет и стрелять, стрелять по этим довольным, радостным рожам…

Как обычно, решение пришло неожиданно и вроде бы из совершеннейшей мелочи. Зайдя в кабинет к Паршину по пустяковому вопросу, Силин с удивлением увидел висевший на плечиках дорогой парадный костюм-тройку серого цвета.

— Продаёшь, что ли, Васильич? — в шутку спросил Михаил.

— Что? А, это! Нет, это жена меня на какую-то оперную звезду тянет.

Толстая такая баба, испанка. Концерт в восемь, так что поеду прямо отсюда, — пояснил Паршин, оторвавшись от бумаг.

В шесть часов вечера он собрал всю бригаду и торжественно раздал деньги. Бледно-зеленые купюры привели строителей в состояние телячьего восторга. Сияли все, даже обычно хмурый Шалим и неразговорчивый Мирон.

— От теперь можно и горылки испить! — крякнул он, расправляя свои запорожские усы.

— Погодите вы про горилку, — отмахнулся озабоченно поглядывающий на часы прораб. — Что осталось сделать?

— Да все уже! — развёл руками Шалим. — Сейчас манатки свои заберём, затолкаем матрасы в вагончик и отбудем на вокзал. Автобус уже заказан.

— Ну хорошо, грузитесь, а мы с тобой давай ещё по дому пробежимся.

Когда через пятнадцать минут прораб и бригадир вернулись в комнату, служившую спальней, там стояла мёртвая тишина. Все десять строителей молча смотрели на пол в самом центре комнаты. Шалим, сразу почувствовавший неладное, поверх голов глянул вниз, и у него перехватило дыхание. В самом центре дорогущего импортного линолеума под мрамор чернели три небольших, размером с копейку, пятна.

Бригадир растолкал стоящих плечом к плечу строителей и, опустившись на колени, ногтем ковырнул пятна. До последнего момента он верил в чудо, но его не случилось. Линолеум оказался прожжённым почти насквозь.

— Кто здесь спал?! — сдавленным от ярости голосом спросил бригадир. Все начали оглядывать друг друга, затем как-то сами собой расступились и уставились на маленького человечка в замызганном комбинезоне. С растерянным лицом Сергунчик сначала тоже оглядывался по сторонам, потом попятился и жалким голосом стал оправдываться:

— Нет, я же никогда… я не мог… я не…

Жутким сокрушительным ударом Шалим прервал этот робкий лепет. Тело Сергунчика отлетело назад, в угол, и сразу несколько человек принялись яростно пинать лежавшего в беспамятстве человека. Они могли бы убить его, но в толкучке мешали друг другу, а затем очнувшийся Силин кинулся на помощь вечному неудачнику. Прожигая дырки в линолеуме, Михаил никак не рассчитывал на подобную реакцию строителей, он даже не знал, кто спал на этом месте.

— Хорош, хватит! Оставьте вы его! — орал Силин, расшвыривая хохлов. Тут на помощь к нему пришёл Паршин, и вдвоём им удалось остановить самосуд. Пока прораб увещевал строителей, Силин склонился над Сергунчиком. Больше всего тот пострадал от удара бригадира: из носа густо текла кровь, один глаз заплыл. Всхлипывая, он лежал в уголке, маленький, жалкий.

— Вставай, иди умойся, — велел Силин и помог постанывающему мужичку подняться. Пока Сергунчик ковылял к ванной, Нумизмат обернулся к остальным членам бригады:

— Давайте лучше думать, что сделать можно. Линолеум такой есть?

Паршин несколько заторможенно покачал головой, затем опомнился и обрадованно кивнул:

— Такого нет, но есть похожий. Не знаю только, хватит ли его.

— Надо рискнуть. Нам главное — сдать эту чёртову хибару, а там хоть трава не расти.

Паршин с тремя мужиками ушёл вниз, в подвал, Силин же обернулся к Мирону и бригадиру:

— Я предлагаю поднять плинтуса, содрать линолеум, ну а положить новый будет не проблема. Сделаю.

— Ну содрать мы сдерём, — согласился Шалим, — но один ты все равно не управишься.

Взгляд его упал на вернувшегося из ванной мокрого, похожего на попавшего под дождь воробья Сергунчика.

— Вот его мы тебе в помощь и оставим.

Порывшись в кармане, бригадир нашёл билет и паспорт Сергунчика, сунул ему в руки.

Мирон поморщился, и Силин понял его. Уезжая с бригадой, Сергунчик имел шанс не только доехать до родного Запорожья, но и привезти большую часть денег домой. В одиночку же у него это не получалось, хотя в Москве он калымил третий раз.

— Да ладно, я один справлюсь, — попробовал отказаться от ненужного помощника Нумизмат, но бригадир остался непреклонен.

— Нет! Не дай Боже я его рожу в поезде замечу, сразу под откос выброшу!

В это время подошёл Паршин с мужиками, несущими линолеум. Они быстро расстелили его, кусок оказался как раз во всю комнату.

— Слава Богу! — вырвался у всех вздох облегчения.

— Отрываем плинтуса, стелим линолеум, — начал командовать Шалим. — Черт, ему бы отлежаться часа два, чтобы буграми не получился!

— Ну и отлежится. Мне спешить некуда, за ночь я с ним управлюсь.

Все десять строителей посмотрели на Михаила как на живого бога.

— Выручай, Михалыч, век тебя не забудем! — вырвалось у далеко не сентиментального Шалима.

Силин никогда не видел, чтобы строители работали в таком темпе. Сейчас действия бригады могли претендовать на запись в Книге рекордов Гиннесса, если бы в ней существовал раздел «Исправление ранее допущенного брака».

В восьмом часу вечера Силин подошёл к стоящему в дверях прорабу.

— Что стоишь, Васильич? Езжай на свой концерт. Ещё успеешь.

Паршин глянул на часы, затем спросил:

— Ну а вы как, без меня управитесь?

— Конечно, — заверил его Нумизмат. — Я останусь с Сергунчиком до утра и все доделаю, можешь не сомневаться.

Паршин знал, что его Елена не простит, если он не появится в театре. Отношения с женой в последнее время стали какие-то нервные, и ему не хотелось ещё больше разжигать этот конфликт.

«Он сделает, — подумал прораб, взглянув на спокойное лицо Нумизмата. — На него можно положиться».

— Михалыч, сто долларов за мной, только чтобы все было завтра в норме.

— Идёт, — легко согласился Силин.

Прораб так спешил, что не попрощался с рабочими. Но и тем было не до сантиментов. Ровно в восемь приехал «пазик», и Михаил, посмотрев в окно, объявил:

— Хорош, мужики! Такси подано, пора на вокзал.

Шалим, разогнувшись, глянул сначала на часы, потом на проделанную работу. Линолеум медленно, но верно расправлялся.

— Давайте, езжайте, — подбодрил его Силин. — И Сергунчика с собой захватите, а то ещё плакать будет, мешать мне. Один управлюсь.

— Нет, пусть помогает, — в очередной раз упрямо отверг эту идею рыжий.

— Может, все-таки возьмём его, а, бригадир? — спросил Ренат.

— Нет, — зло отрезал Шалим. — Чтоб глаза мои его не видели!

Коротко, но тепло распрощавшись с Силиным, бригада погрузилась в автобус и отбыла со своей годовалой каторги.

Снова поднявшись в дом, Нумизмат взглянул на своего злосчастного напарника. В ноздрях Сергунчика виднелась засохшая кровь, нижняя губа припухла, наклоняясь и разгибаясь, он постанывал — болели ушибленные ребра.

— Не робей, Сергунчик! — подбодрил его Силин. — Не сегодня, так завтра домой уедешь. Это ты в серой баклажке лак отмутил?

— Да, — нехотя сознался мужичонка. — Только я эти дыры не прожигал, клянусь! Я же курю два раза в день, утром и после обеда. У меня и привычки нет лёжа курить.

— Ладно-ладно, верю я тебе, — успокоил его Нумизмат и, уже склоняясь над линолеумом, заметил как бы невзначай: — А баклажку эту Ренат в телегу с мусором выкинул.

Минут через пять после этих слов Сергунчик отпросился за новой кистью, его долго не было, пришёл он уже изрядно повеселевший, забывший про свои обиды и болячки. На него напала болтливость, и спасало Силина лишь то, что время от времени Сергунчик удалялся в туалет и возвращался ещё более счастливым. К окончанию работы он был уже «хорош», говорить не мог, сидел на полу, по-турецки сложив ноги, облизываясь, и время от времени изображал руками что-то вульгарно-непристойное, очевидно, так он ругался с отсутствующим бригадиром. Пристроив последний плинтус, Силин сам принёс ему злосчастную баклажку и налил ещё полстакана мутного пойла, пахнувшего больше ацетоном, чем спиртом. Пару минут Сергунчик соображал, что это у него в руке, потом понял, показал Силину знаками, чтобы тот налил себе.

— Я потом, — усмехнулся Нумизмат. — После тебя.

После выпитой бурдомаги Сергунчик оставался на плаву ещё секунд сорок, затем плавно повалился набок.

Не сильно церемонясь с бесчувственным телом, Силин отволок его на первый этаж и пристроил в маленькой комнатке для прислуги, поближе к тёплой батарее. Теперь ничто уже не мешало Нумизмату заняться работой на себя.

Первым делом он спустился на первый этаж и запер дверь. Опасаться ему было кого, вторые сутки дом охраняли по всем правилам действующих резиденций: два внушительных жлоба ошивались в сторожке, лениво поглядывая на экраны внешнего обзора. Двор они пока ещё не просматривали, незачем было, но Нумизмат хотел подстраховаться, чтобы его не застали в самый разгар не предусмотренного сметой труда.

После этого Силин спустился вниз, в гараж. Его давно уже привлекал импортный портативный аппарат для газосварки. Ещё три дня назад он опробовал его, убедился, что два небольших баллона на удобной тележке заряжены и вполне доступны ему в управлении. Нумизмат достаточно попотел, поднимая тележку по всем лестницам на второй этаж, при всей своей компактности весила она не меньше пятидесяти килограммов.

Открыв нишу и ещё раз осмотрев её, Силин принёс стремянку и асбестовое покрывало, предназначенное для тушения небольших пожаров. Постелив эту тряпку на пол, он поставил сверху стремянку, натянул на голову строительный подшлемник, прикрывающий ещё и шею, защитные очки и разжёг горелку.

Тонкая оцинкованная жесть резалась гудящим голубым пламенем, как бумага. Проделав в коробе квадратное отверстие, как раз повторяющее по своим размерам люк из плит подвесного потолка, Михаил ловко подхватил вырезанный кусок жести и осторожно, дабы не обжечься об ещё горячие края дыры, заглянул внутрь короба. Да, он все рассчитал верно. Пространства внутри вентиляционной трубы вполне хватило бы даже для двоих.

В несколько приёмов спустив вниз позаимствованное оборудование, Силин вернулся к своему убежищу уже с сумкой. Оббив молотком выступающие части оплавленного шва, Нумизмат закинул сумку в тёмное жерло своего нового жилища и, используя полки комнатки как лестницу — с таким расчётом он их и делал — поднялся наверх.

В сам короб он протиснулся с некоторой опаской. Все-таки весил он немало — как бы не разошлись замки сборки, да и побаивался за крепёж всего сооружения к потолку. Слава Богу, все было сработано крепко и на совесть. В коробе слегка пахло металлом, свежей окалиной и почему-то краской. Михаил прополз по прямоугольной трубе как можно дальше, так, чтобы ноги не торчали над дырой, затем зажёг фонарик и осмотрелся. Батарейка уже слегка подсела, и луч света не достигал конца воздуховода.

Немного полежав на месте, Силин попробовал развернуться, но понял, что это ему не удастся. Неудача его несколько озадачила — в такой позиции он не смог открывать и закрывать за собой люк.

— Ладно, что-нибудь придумаю, — пробормотал Михаил, выбираясь из своего тайника. Ему оставалась сущая малость: сделать своё убежище скрытым и в то же время легкодоступным. Силин уже прикручивал последний шуруп к небольшому шпингалету, когда из коридора послышалось пьяное бормотание Сергунчика. Нумизмат прикрыл дверцу ниши и по звукам, доносящимся снаружи, понял, что его пьяненький напарник, пошатываясь, переходит из комнаты в комнату в поисках его, Силина.

— Михалыч, Михал-лыч, ты где?

Звук голоса пьяного строителя чуточку стих, и Силин понял, что тот зашёл в одну из комнат. Нумизмат быстро выскользнул из «темнушки». Секунд через пять после этого из «розовой спальни» походкой краба выплыл Сергунчик. Увидел долгожданного «Михал-лыча», он смешно вытаращил глаза:

— О, мать твою! Ты как это… привидение, раз и тут.

— В туалете я был, — попробовал объяснить Силин. — Тут слышу — ты орёшь. Оторвал от дел.

— Михал-лыч, давай выпьем! — предложил Сергунчик, протягивая Силину свою баклажку.

— Убери эту гадость, после неё меня и пронесло! — отказался Михаил, потихоньку уводя Сергунчика подальше от ниши. Они спустились вниз, и Михаил с трудом, но все-таки влил в глотку разбушевавшегося строителя полстакана его самодельного пойла. Но мужику нужно было не только бухало, но и общение.

— Ми-ихалч, они меня обидели, — бормотал он, еле выговаривая слова, — я же ничего, а они… Ты меня уваж-жаешь!

— Уважаю, уважаю, выпей ещё.

— А ты?

— Я потом, давай! Вот умница! Молодец!

Оставив наконец прикорнувшего собутыльника на полу, Силин с облегчением вздохнул и снова поднялся на второй этаж. Примерно с полчаса ушло на то, чтобы научиться забираться в короб ногами вперёд. Все это выглядело неуклюже, но другого выхода не было: закрывать самодельный люк он мог только руками. Ещё трудней ему далась процедура исхода, в первый раз Нумизмат сорвался и с грохотом свалился вниз, едва не свернув шею. Это изрядно разозлило Силина, но природная ловкость и тут подсказала ему выход из положения. Он закрепил все полки шурупами и вначале спускался наподобие выползающего из яблока червяка — вниз головой, опираясь руками на верхние полки, а потом уже высвобождал из кожуха ноги и спрыгивал на пол почти бесшумно. После этого Силин проверил петли, убедился, что ни одна из них не скрипит. Тщательно все продумав, добавил к своим запасам ещё одну полуторалитровую бутылку воды, покормил и напоил свою питомницу, хвостатую Фроську.

Шёл третий час ночи, все было готово, чтобы исчезнуть, раствориться в доме, и Нумизмат еле удержался от соблазна сделать это сейчас, немедленно. Но он понимал, что его исчезновение вызовет недоумение у Паршина. Для Михаила Трошкина, в шкуре которого находился целую неделю Нумизмат, сто долларов, обещанные прорабом, были большими деньгами. Поэтому когда в восемь утра машина Паршина въехала во двор, на крыльце его уже ждали улыбающийся Силин и трясущийся с похмелья Сергунчик.

— Ну как дела, Михалыч? — спросил прораб, пожимая руку Силину и с надеждой заглядывая в его глаза.

— Нормально. Только Сергунчик все-таки свой лак откопал и всю ночь шарашился по дому. Блеванул даже в «голубой спальне». Сейчас, правда, убрал.

Паршину стало дурно, он даже схватился рукой за сердце.

— Нет, Сергунчик, ты своей смертью не умрёшь! — чуть отдышавшись, сказал он. — Бригада тебя пожалела, так я точно убью!

Втроём они поднялись на второй этаж, осмотрели пол в злосчастной комнате. Паршин остался доволен проделанной работой и, отсчитывая обещанные Силину деньги, сказал:

— Молодец. Подожди, скоро приедут эти хитроумные дизайнеры, я спрошу, может, ты им и понадобишься.

В девять утра на попутном грузовике, буксирующем вагончик строителей, отбыл из балашовской резиденции безмерно счастливый Сергунчик. На прощанье он долго махал стоящему на крыльце Силину рукой, даже высунулся при этом чуть не по пояс из кабины. Почему-то Нумизмат потом не раз вспоминал глупенькое, потасканное, разбитое и все-таки безмерно счастливое лицо низкорослого алкоголика.

«Господи, как мало ему надо! — думал Нумизмат. — Остался жив, хотя и слегка побит. Сейчас напьётся на вокзале. И все, предел мечтаний! Трава, а не человек. Но как легко жить такой траве! А мне так много надо: вернуть коллекцию и наказать этих тварей…»

 

11. УХОД В ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР.

Высокая приёмная комиссия прибыла, по московским меркам, сравнительно рано, в десять утра. Состояла она всего из двух человек: плотного мужчины в строгом чёрном костюме, с белоснежной шевелюрой, и высокого худощавого дизайнера, уже знакомого Силину. Тот как-то приезжал на стройку. Лицо «профессора» — так Паршин почтительно обращался к дизайнеру — украшала окладистая рыжеватая борода, а из одежды мэтр предпочитал свободные свитера с растянутым воротом. Эту застоявшуюся моду шестидесятых годов «а-ля Хемингуэй» ещё больше подчёркивала изогнутая трубка в шкиперском стиле. Насколько понял Нумизмат, спутник дизайнера был архитектором дома, по словам того же прораба, академиком и лауреатом массы премий. В сопровождении Паршина эта маститая пара проследовала в семейное гнёздышко Балашовых и вышла оттуда примерно через час.

Изрезанное морщинами лицо дизайнера оставалось невозмутимым, зато архитектор явно выглядел подавленным.

— Ну, Сергей Владимирович, не надо так сильно переживать. Пора привыкнуть, что проектируешь одно, строишь другое, а получаешь третье.

Хозяевам этот чудный особняк, — профессор явно иронизировал, — нравится, так что все нормально.

— Не дом, а огромный пеньюар, — вздохнул академик. — Все в розовом, словно пирожное, огромный такой марципан.

Профессор взглянул на нетерпеливо топтавшегося рядом с мэтрами Паршина и спросил:

— К строителям претензии будут?

— Да нет, все нормально. Если бы у нас тридцать лет назад были такие отделочные материалы, то государственную премию получил бы не Юдин со своим бездарным кинотеатром, а мы с тобой…

Неторопливые рассуждения зубров соцстроительства прервало появление небольшого каравана, состоящего из микроавтобуса и большегрузного «КамАЗа», крытого брезентом.

— А, вот и моя банда пожаловала, — с отеческой улыбкой заметил профессор, пряча в карман неразлучную трубку. — Сейчас я введу своих орлов-студентов в курс дела, и мы подпишем акт о приёмке.

Тут на глаза Паршину попалась долговязая фигура Силина, и он, вспомнив о своём обещании, тронул дизайнера за руку:

— Эдуард Михайлович, вам рабочий на эти три дня не нужен? Могу порекомендовать хорошего строителя, мастер на все руки.

Профессор мельком глянул на Силина, тот сразу ему чем-то не понравился, и дизайнер отрицательно мотнул головой.

— Нет, управимся своими силами.

Тем временем из микроавтобуса с хохотом и шутками выбирались его «бандиты». Нумизмат удивился, как много народу поместилось в небольшом автомобиле, человек пятнадцать, не меньше. Среди них были даже две девушки, и вели они себя, по мнению Силина, чрезвычайно развязно — курили наравне с парнями, а хохотали чересчур звонко и беспрерывно. Именно к девушкам и обратился профессор.

— Что привезли?

— Оранжерею, — хором ответили феи от дизайна.

— Прекрасно. Маргарет, это все на тебе, остальные таскают силос.

— Да, все-таки главное в мужчине не ум, а грузоподъёмность, — приняв на руки первую кадку с пальмой и крякнув от тяжести, пошутил один из студентов.

Пока с шутками и прибаутками студентура носила кадки и горшки с диковинными растениями и цветами, Паршин разговаривал с Нумизматом.

— Извини, Михалыч, видишь, ничего не получилось.

— Ладно, бывает, — успокоил его Михаил. Но прораб при своей кипучей энергии не мог так сразу остановиться.

— Ты сейчас в город? — крикнул он шофёру «КамАЗа». Здоровущий, под стать своей машине, водитель флегматично кивнул головой.

— Тогда подбросишь его по пути! — Паршин показал рукой на Силина. Шофёр, не выказывая особых эмоций, снова кивнул и продолжил обход грузовика, попинывая все попадающиеся на его пути колёса.

— Уедешь с ним. — Пожав Михаилу руку на прощанье, прораб поспешил к своим высокоученым коллегам, мирно вспоминающим дела давно минувших дней на ступеньках дома. Пока он обрабатывал комиссию, Нумизмат обошёл машину и заглянул в кузов «КамАЗа». По его прикидкам, работы студентам оставалось ещё на полчаса. Тут его окликнул высокий светловолосый парень с длинными волосами, перехваченными на лбу витым кожаным ремнём.

— Эй, дядя, помог бы рабам и изгоям капитализма! Отнеси этот фикус в оранжерею.

Силин машинально подставил руки под горшок с какими-то висячими зелёными космами.

— Это не фикус, а традесканция, — поправила длинноволосого Маргарет, полноватая дама в очках и джинсах, сосредоточенно отмечая что-то в толстой тетради. — И её нужно поместить не в оранжерею, а в зимний сад на третьем этаже.

Нумизмат безропотно поплёлся на третий этаж. Там во всю колдовала вторая из девиц, более высокая, стройная, но одетая в ту же самую униформу: джинсы, плотно обтягивающие аппетитные бедра, и мужские шнурованные ботинки с мощным протектором. В доме было тепло, мадам флористка сбросила свою вызывающе пёструю куртку и осталась в обтягивающей кофточке с глубоким декольте. Она пыталась соорудить что-то из обширнейшего набора разного рода пальм и цветов, при этом нагнулась так, что Силин поневоле видел в разрезе кофточки тугую, чуть тяжеловатую для её фигуры грудь. Это зрелище несколько сбило Нумизмата с толку, и он застыл в дверях с дурацкой традесканцией в руках.

Пауза затянулась, и девушка, почувствовав чужое присутствие, сама подняла на Михаила красивые, бесовские глаза. Она сразу поняла причину замешательства высокого, несуразного человека.

— Вы это мне? — спросила зеленоглазая ведьма, кивая на горшок, но не меняя откровенной позы.

— Д-да… просили принести.

— Хорошо, поставьте вон туда, — она показала в дальний угол комнаты и лишь после этого разогнулась.

Поставив цветок, Силин снова подошёл к девушке, рассматривающей какой-то эскиз. С высоты своего роста Михаил взглянул на рисунок и сказал:

— Красиво должно быть.

— А как же, по-другому мы не умеем.

Отвечая Силину, девушка повернулась к нему вполоборота и, роскошно стрельнув своими чуть раскосыми глазами, улыбнулась одними уголками губ, как Джоконда. Цвет волос у неё был удивительный, темно-каштановый, как у ранней Пугачёвой. От них пахнуло чем-то волнующе приятным. Нумизмат всегда скептично относился к женским духам, особенно к убийственным одеколонным составам бывшей жены, но этот запах произвёл впечатление даже на него.

«Наверное, это и есть хвалёные французские духи», — подумал Силин. Пауза затянулась, Нумизмат понимал, что надо уходить, и он с трудом нашёл соответствующие слова: — Ну-ну, Бог в помощь. — А затем несколько более торопливо, чем надо, он вышел из комнаты.

Встреча с дизайнершей с шальными глазами выбила Нумизмата из колеи, что было очень не вовремя. Спустившись вниз, Силин еле успел к кульминационному моменту всей своей комбинации. Фургон с «силосом» студенты освободили, но приехали ещё два, с мебелью. Весёлые дюжие ребята, матерясь, таскали столы, стулья, новенькие, остро пахнущие кожей и лаком диваны и кресла. Паршин, стоявший на ступеньках ниже Нумизмата, пытался на пару с профессором определить, что в какую комнату нести. Дальше все произошло за какие-то секунды. Шофёр «КамАЗа», с которым договаривался прораб, завёл мотор и вопросительно глянул на остановившегося на крыльце Силина, но тот отрицательно мотнул головой и показал рукой в сторону машин с мебелью. Водитель пожал плечами и включил скорость. Его грузовик ещё не успел выехать со двора, а фигура Нумизмата уже исчезла внутри дома. Никто не обратил на него внимания.

Но все хитроумные замыслы Силина могли рухнуть от глупой случайности. Не слишком торопясь, дабы не привлекать внимание снующих по дому студентов и грузчиков, Нумизмат поднялся на второй этаж к тупиковой нише. Ночные тренировки не прошли даром: на то, чтобы занять место внутри своего убежища, он потратил не более полминуты.

Как он это сделал, никто не видел. Но проклятая случайность — вслед за Силиным по лестнице топал один из студентов по кличке Брюс. Каратистом он не был, особым умом, как петровский фельдмаршал, не обладал, просто фамилия у него была Брусков, отсюда и китайско-шотландское прозвище. В руках Брюс тащил затейливое кашпо из цветного стекла размером с добрую городскую урну. Поднимаясь по лестнице, он заметил, как вверху, в проёме второго этажа, исчезла сутуловатая спина Нумизмата. Он не придал этому большого значения, но войдя в коридор второго этажа, вдруг засомневался, туда ли он идёт.

— Блин, розовая спальня — это на втором этаже или на третьем? — озадаченно бормотал он, проходя мимо распахнутых дверей и по очереди заглядывая во все комнаты. Тяжеленная, как бомба, ваза изрядно оттягивала руки, тащиться с ней вверх-вниз не хотелось, к тому же и Маргарет, и Руль, тот самый парень, умудрившийся запрячь в работу Силина, отличались весьма язвительным языком. Брюс же прибыл в столицу из глубинки, в институте отучился всего один год и ещё не вполне усвоил цинично-язвительную манеру общения коренных москвичей. Потихоньку продвигаясь по коридору, студент достиг самого тупика и тут вспомнил про шедшего впереди него высокого мужика.

«Кажется, он строитель, должен же он знать, где находится эта долбаная розовая спальня!» — решил Брюс, останавливаясь у дверей туалета, единственного помещения, где мог находиться увиденный им на лестнице незнакомец. Простоял он так минуты три, затем проклятое кашпо совсем оттянуло ему руки, и Брюс, приглушённо матерясь, поставил его на пол. Все это время он прислушивался к звукам, что должны были исходить из туалета, но их, как ни странно, не было. Удивлённо хмыкнув, Брюс расстался со своей вазой и, отойдя чуть назад, заглянул в приоткрытую дверь ванной комнаты. Кроме самой ванны, роскошной раковины и душевой, там ничего не было. Вернувшись к дверям туалета, парень ещё раз прислушался, а потом толкнул дверь и убедился, что туалет пуст.

Брюс как-то сразу забыл, зачем он ищет странного мужика. Вспотев от напряжения, он думал теперь только о том, куда же девался незнакомец. Оглядевшись по сторонам, студент заметил хорошо подобранные по цвету и плотно пригнанные друг к другу дверцы ниши. Почему-то на цыпочках подойдя к ней, Брюс заглянул внутрь последнего необследованного на этаже помещения. Холодная отчуждённость пустого пространства ещё больше поразила его. Вытерев со лба пот, студент пробормотал:

— Мистика какая-то. Чертовщина, я сам же видел его…

Но тут на него обрушился шквал брани со стороны появившегося на этаже длинноволосого Руля:

— Ну, братишка, ты лихо тут пристроился! Мы там пашем все, как папа Карло на субботнике, а он припух в уголке и не мычит!

— Кончай ты, — огрызнулся Брюс. — Просто никак не вспомню, где розовая спальня, здесь или этажом выше?

— Где-где, в…! — Адрес апартаментов супругов Балашовых оказался очень неожиданным и скорее мог заинтересовать гинеколога, чем дизайнера. — Борода же чётко сказал: второй этаж, вторая комната слева!

Доходчиво все объяснив, Руль не без труда заволок здоровенную штуковину из гнутых хромированных труб, силуэтом отдалённо напоминающую женщину, только попавшую в какую-то жуткую экологическую катастрофу. Брюс, продолжавший оглядываться по сторонам, затащил следом своё монументальное кашпо, а затем вытаращил глаза на сооружение, принесённое в спальню его старшим товарищем.

— Это что такое?

— Как тебе? Правда, класс? Дело рук нашего профа. Аллегория женщины, библейская Ева. Видишь, — Руль ткнул в золотистый шар в середине конструкции, — то самое мифическое яблоко, олицетворение плодородия и продолжения жизни. А напротив, с другой стороны кровати, поставим Адама. О, вот Бичико и Адама прёт!

Носастый парень хлипкого телосложения с видимым усилием заволок в комнату хромированного Адама с несуразно маленькой головкой и некоторым подобием третьей ноги. По мнению неискушённого Брюса, композиция больше походила на попавшую под бульдозер спинку старой кровати.

— Теперь вся компания в сборе, — удовлетворённо заметил Руль.

— Слушай, тяжёлый такой! Как из золота, — заметил Бичико, вытирая пот со лба.

— Кованый метал с покрытием, а вот основание чугунное, чтобы случаем не завалилось на хозяев. Ставь его слева, Еву справа да поднимай повыше, весь линолеум сдерёшь! — продолжал командовать Руль. — Вот теперь вся композиция в сборе. Пошли вниз, а то делов ещё до фига.

Дизайнерские изыски профессора настолько потрясли Брюса, что на время он забыл про странное исчезновение живого человека на втором этаже нового дома.

Лишь вечером, в общежитии, Брюс вспомнил про этот случай и даже поведал его остальным. Виной тому были две вещи: доброе молдавское вино и зеленые глаза неотразимой Валентины. Небольшую пирушку по поводу подвернувшегося калыма организовал, конечно, Руль. Сейчас он сидел на кровати и, обхватив обеими руками божественный стан зеленоглазой красотки, с интересом слушал возбуждённый рассказ Брюса.

— …Честное слово, я как это увидел, у меня волосы дыбом встали. Был человек и как сквозь землю провалился! — темпераментно закончил своё повествование Брюс.

— Да померещилось тебе, клянусь мамой! — воскликнул пристроившийся на полу маленький Бичико, москвич в третьем поколении, но истинный грузин в душе. — А «Хванчкара» все-таки лучше «Изабеллы», — закончил он, разглядывая на свет тёмное вино.

— Да погоди ты со своим вином! — отмахнулся от него Руль, — скажи честно, Брусок ты наш уральский, придумал все?

— Вот те крест! — истово завершил крёстное знамение разошедшийся Брюс.

— Ты же знаешь, что я даже от лабораторной отмазаться не могу. Фантазии не хватает. Да и на фиг мне это придумывать?

Остальная публика, а в небольшой комнатке набилась вся шарашка, за исключением семейно-озабоченной Маргарет, с интересом ожидала развития дискуссии, и она не преминула состояться. Начал её заводной Руль:

— Нет, братцы, это было привидение. Я слыхал, что за время строительства этой конуры погиб один из строителей, не то его зарезали, не то током убило. Вот его тень и бродит по залам дома, никак не успокоится. Не завидую я хозяевам, жуткие их ожидают ночки.

— Привидения днём не появляются, — ехидно заметила зеленоглазка, по-прежнему возлегая на руках своего оппонента.

— Ну, с этим можно и поспорить. В свете предстоящего наступления третьего тысячелетия активизировались потусторонние силы. Идёт борьба добра со злом, Армагедон неминуем, параллельные миры проявляют себя все чаще и чаще. Так называемые летающие тарелки, полтергейст, привидения — все это явления одного рода…

Руль долго мог ещё фантазировать, это был его стиль, его кураж. Но тут зеленоглазая ведьмочка окончательно вырвалась из его объятий и спросила:

— Слушай, Брюс, это твоё привидение было в виде высокого сутулого мужика с таким длинным, лисьим лицом?

— Ну да, — подтвердил очевидец. Руль сразу вспомнил, что лично вручил «привидению» горшок с традесканцией, но говорить об этом не счёл нужным.

— Тогда это точно не привидение, — вынесла свой приговор Валентина.

— Ты-то откуда знаешь? — усомнился Руль.

— А я разговаривала с ним.

— Ну и что? Трудно, что ли, потусторонним мирам создать говорящий фантом? — не унимался Руль.

Валентина, прищурившись, с лёгкой усмешкой взглянула на своего дружка, зная, что он этого жутко не любит, и добила его небольшой речью:

— Во-первых, привидения не отбрасывают тень, читай Булгакова. Этот же здорово перекрывал мне свет. Кроме того, твой пришелец очень долго пялился на вырез моей кофточки, это два. И в-третьих, от него несло застарелым потом, как от некастрированного козла, метра на три. Почти как от тебя сейчас, милый.

Последний довод вместе с гомерическим хохотом всей компании напрочь сразил одарённого, но разбросанного в своих талантах Руля. В который раз он с досадой убедился, что внешне идеальная Валентина обладает совсем иным, чем он, складом ума и характера. Самое страшное, что она напрочь отказывалась воспринимать его самого как нечто сверхинтеллектуальное и божественно талантливое. Трещина между возлюбленными ширилась, «любовная лодка» нещадно билась о быт.

Как бы то ни было, разговоры о сверхъестественных явлениях в доме Балашовых на время прекратились.

 

12. ПОЧТИ КУРОРТ.

Странно, но, лёжа в своём «плацкартном» убежище, Силин в этот вечер тоже вспоминал зеленоглазую бестию. Как ни пытался Нумизмат выбросить её из головы, она неизбежно появлялась вновь, сначала своими невозможными глазищами, редкими веснушками по курносому лицу, копной темно-каштановых волос и уже в конце — соблазнительным вырезом кофточки с молочно-белыми округлостями пышной груди.

— Черт бы её побрал! — в сердцах пробормотал Михаил, вынужденно переворачиваясь с живота на спину. Кроме Наташки, у него не было в жизни сильных увлечений. Время от времени он схлёстывался с одинокими бабёнками, с одной даже валандался три года, но как дело доходило до более тесных связей — оформления брака или переселения под одну крышу, неизбежно сбегал навеки.

Силин, не без основания, считал себя неподвластным женским чарам. И вот на тебе — такой прокол! И это в то время, когда все так удачно складывается! Как здорово он тут устроился!

Нумизмат ещё и ещё раз прокручивал всю операцию от начала и до конца: приезд в Зубовку, устранение Димки-Одуванчика. Затем болтливый Шпон с его «несчастным случаем», Сергунчик, чуть не расставшийся с жизнью за три дырки, прожжённые Силиным раскалённым электродом. И вот теперь Михаил лежит здесь, отдыхает и спокойно ожидает своего часа. Он все смог, и это ощущение своей сверхчеловеческой силы и изворотливости поднимало его на верх блаженства.

«Сейчас меня, поди, по всей стране ищут, плакаты развесили: „Особо опасный преступник Михаил Силин!“ А я тут лежу себе, как там дядька говорил — „разлагаюсь!“, прямо как на курорте. Хоть высплюсь толком, а то за эту неделю мадам Балашова и её гребаный мужик с лицом клерка высосали из меня все соки. Господи, сколько их развелось по всей стране! Гараня, Чалый, этот вот кровопийца!..»

Проснулся Нумизмат уже ночью, часы высвечивали половину первого. Несколько минут он лежал, прислушиваясь. Труба воздуховода работала как звукоуловитель по всему дому, от подвала до чердака, это Силин усвоил, в первые же часы пребывания в ней. Дом молчал, и сначала Михаил перевернулся лицом вниз, разминая затёкшую спину, потом открыл люк и потихоньку сполз вниз своим «червячным» методом. Впрочем, ему тут же пришлось подняться назад, достать сумку с продуктами и Фроськой.

Осторожно выглянув из ниши и убедившись, что в резиденции Балашовых действительно тихо, Нумизмат первым делом скользнул в туалет, припёрло его весьма здорово. Свет он зажигать не стал, пользовался своим фонариком. Так же не зажигая огня, Силин обошёл весь дом, уже изрядно заполнившийся мебелью, зеленью и даже электроникой: телевизорами и здоровущим музыкальным центром. Выяснив, что ничего похожего на его коллекцию в доме нет, Нумизмат устроился на диване в детской комнате на втором этаже и не спеша поужинал. Недостатка в освещении он не испытывал, из окон лился свет фонарей, казавшийся после мрака воздуховода даже ярким. Съев приличный кусок колбасы и треть булки хлеба, Силин не забыл покормить и свою серую хвостатую подружку. Одно время он опасался, что крыса не перенесёт заточения и помрёт от тоски и стресса, но похоже было, что Фроська адаптировалась к необычным условиям своей тюрьмы, тем более что кормили и поили её от души.

«Прямо как человек, — думал Силин, наблюдая, как крыса торопливо поедает кусочек колбасы, — ко всему привыкает. Революция, коллективизация, лагеря, субботники. Семьдесят лет прошло, хряп, все по новой: господа, холопы, нищета и безработица. А им все равно, лишь бы было выпить и закусить».

После приёма пищи Нумизмат прилёг на мягком диване и проспал до пяти часов утра. Теперь он уже выспался окончательно, снова слегка перекусил, поговорил на философские темы с Фроськой и лишь в половине восьмого не спеша отправился в свою нишу.

Из первой ночёвки Силин вынес кое-какие впечатления о комфортабельности своего нового жилья. Первым делом он разулся и засунул сапоги подальше в трубу. Кожаную куртку постелил вместо матраса, а снятые джинсы использовал как подушку. В трико и свитере ему было гораздо легче исполнять вынужденные акробатические этюды.

Первые полчаса Силин, ещё по инерции, подремал, но шум голосов, оповестивших о начале нового трудового дня, согнал хрупкую пелену забытья. Михаил долго лежал, прислушиваясь к доносящимся со всех сторон звукам. Противный рёв работающей дрели или стук молотка говорили ему о том, что творится по другую сторону тонкой жестяной стенки. Иногда он довольно ясно различал голоса, особенно если разговор шёл на повышенных тонах. Это забавляло Силина, но недолго. Свет немного проникал сквозь решётки вывода вентиляции в комнатах, кроме того, глаза Михаила адаптировались к сумраку, и он уже не воспринимал полутьму как неудобство. Гораздо быстрее уставало от статичной позы тело. Через каждые пятнадцать минут Нумизмат ворочался с боку на бок, машинально поглядывая на часы. Вскоре он понял, что именно светящийся циферблат и есть его основной враг. Время шло беспредельно медленно, и это до невозможности раздражало Силина. В конце концов он снял свои верные «Командирские» и сунул их в боковой карман сумки.

После этого Нумизмат попробовал уснуть, но вскоре понял, что так легко убить время ему уже не дано. Чтобы как-то занять тоскующий мозг, Силин начал вспоминать свою коллекцию, планшет за планшетом, монету за монетой. Поначалу увлёкся, но потом вспомнил, что коллекция принадлежит не ему, и приступ удушающей тоски перерос в слепящую вспышку ярости.

С трудом справившись со взрывом гнева, Силин попробовал думать о чем-то другом, но опять невольно начал вспоминать о своих монетах, самых любимых, не купленных, а попавших к нему случайно, чудом. Так, один сердобольный старичок подарил ему ведёрный самовар в довольно приличном состоянии. Единственным недостатком медного чудовища оказался подтекающий краник. Разобрав его, Силин с удивлением обнаружил вместо шайбы китайскую монету с квадратной дырой в центре, идеально подходившую под поворотный сердечник краника. Как монета попала из Китая в Свечин, ему не смог объяснить никто.

А одна монета досталась ему буквально по лбу. В тот летний день Силин мирно шёл по окраинной улице города, не обращая внимания на играющих рядом в «войнушку» пацанов. Ну, кидаются щебёнкой, в чем дело? Из обычной для него задумчивости Михаила вывел тяжёлый и болезненный удар в лоб. Вскрикнув, Силин схватился за него рукой, потом машинально опустил глаза и в серой пыли сразу увидел знакомую потемневшую медь. Пацанов как ветром сдуло, Михаил так и не узнал, где они взяли трехкопеечную монету тысяча девятьсот двадцать седьмого года выпуска. Ну а синяк у него прошёл через пару недель.

Под эти приятные мысли Силин немного задремал и проснулся от тяжёлого грохота, донёсшегося со стороны лестничной площадки. Дружный, многоголосый мат не мог заглушить многострунный стон упавшего рояля. Как ни странно, но конструкция жестяного воздуховода чутко отреагировала на столь необычную «музыку» и завибрировала наподобие камертона, избрав низкий, давящий на уши гул. Силин обхватил руками голову, но всем телом продолжал чувствовать мелко пульсирующую дрожь жести. Лишь когда снаружи отпели свою басовитую песню самые толстые струны австрийского инструмента, нехотя замолк и воздуховод.

За эти короткие секунды Нумизмат мгновенно вспотел.

«Вот чертовщина-то! — думал он, вытирая пот со лба. — Кто бы мог предположить, что эта штука войдёт в резонанс от подобной ерунды. Ещё немного, и все развалилось бы к чертям! Хана пришла бы моему убежищу. Как там этот горластый главарь писал… в школе ещё заставляли учить: „А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейтах водосточных труб?“ Так, кажется? Смотри-ка, помню!»

Шум в доме замолк лишь поздно вечером. Выждав до десяти часов, Силин спустился вниз, снова первым делом метнулся в туалет, а потом долго делал зарядку, разминая затёкшие мышцы тела. Постельный режим его «курорта» начал Нумизмату надоедать.

«Ничего, ещё парочка таких ночёвок, и все кончится», — подбадривал себя Силин, пускаясь в ночной обход своих владений.

Если бы все было так просто…

 

13. ГЕРОИЧЕСКАЯ КРЫСА ФРОСЯ.

Неприятности начались на третьи сутки его добровольного затворничества.

К этому времени Силин освоил новый вид передвижения — ползком на животе по вентиляционной трубе. Для него это было и спортом — хоть немного работало затекающее тело, — и развлечением. Переползая от одного ответвления вентиляции к другому, Нумизмат слушал, что происходит внутри комнат второго этажа, жаль, видеть он ничего не мог. Сначала приходилось ползти ногами вперёд, зато возвращался он уже в более комфортных условиях.

«Я сейчас похож на дождевого червяка, — с улыбкой думал он, переползая от голубой спальни к розовой. — Странно только ловить карася на собственное тело. Зато карась хорош — крупный, в очках, с лысинкой…»

Его размышления прервал донёсшийся звук нескольких хлопков, а затем знакомый голос Паршина заявил:

— Господа, можете не торопиться! Новоселье пятнадцатого ноября отменяется!

Сразу же посыпались удивлённые вопросы:

— Почему?

— Что случилось?

— Хозяин едет в Швейцарию, в Давос. — Тут прораб утробно хрюкнул и позволил себе пошутить: — На съезд передовиков капиталистического труда, обещали вручить грамоту и переходящее знамя. С собой он берет мадам и пацана. Те желают освоить горные лыжи.

— И надолго они отбыли?

— Как минимум, на неделю.

— Ну вот, а мы тут гнали, шея в мыле, шлея набок! — возмутился кто-то из дизайнеров.

Но его праведный гнев был смешон по сравнению с яростью Силина. Он здесь уже трое суток, а впереди ещё целая неделя! Нумизмату показалось, что все его измочаленное тело отозвалось на это известие мучительной болью. Кроме того, в сумке у него остался лишь небольшой кусок колбасы, грамм триста, не больше, и четвертушка батона. Попробуй протяни с такой хавкой ещё неделю! Черт бы побрал всех этих богатых придурков, что хотят, то и воротят!

Кое-как справившись с эмоциями, Михаил пополз обратно к месту основной лежанки. Студенты задержались, и на пятые сутки своего затворничества Нумизмат услышал ещё один интересный разговор. В тот день в хоромах Балашовых было непривычно тихо, и Силин решил, что основная работа дизайнерской компании закончена. Но ближе к обеду он услышал отдалённые голоса и пополз на них. Оказалось, что в розовой спальне беседуют двое, профессор и Паршин.

— Не знаю, не знаю, Эдуард Михайлович. Все, конечно, выполнено точно по эскизам, но… Мадам Балашова к чему-нибудь да придерётся.

— Ну помилуй Бог, к чему придраться!? — возмущался профессор. — Все выполнено один к одному, как договорились!

— Вы не знаете нашу Анну Марковну, — вздохнул прораб.

— Да что вы прицепились к этой милейшей женщине? Я с ней пять раз обсуждал проект отделки, и всегда она вела себя безукоризненно. Кстати, вы не знаете, зачем она попросила приделать к стене эти безвкусные берёзовые чурки? Они абсолютно не вписываются в мой интерьер.

Паршин рассмеялся:

— Ну как не знать! Это специально, чтобы кошка «мадам» могла об них точить свои когти. Вы видели её кошку, профессор?

— Нет, а что?

— Четвероногий ужас! Порода называется канадский сфинкс. Представьте себе, что обычную кошку побрили наголо и приделали ей морду бультерьера.

Профессор как-то слегка поперхнулся, потом задал ещё один вопрос:

— А собак она в доме не держит?

— Нет, что вы! Она сама как… Сын её просил завести бульдога, не разрешила. На дух не переносит собак.

Мирно беседуя, они спустились вниз, на первый этаж, а наверху, в своей железной конуре, Силин облегчённо перевёл дух.

«Слава Богу! Про собак у мадам я как-то не подумал.»

В этот вечер Нумизмат выбрался на свет Божий необычно рано, ещё до наступления темноты. Подвигнула его к этому прочно установившаяся в громадном здании тишина. Первым делом Силин подошёл к окну и, осторожно выглянув во двор, убедился, что лишних машин внутри ограды нет. Голод уже давал о себе знать беспощадной резью в желудке, но своё последнее пиршество Нумизмат отложил, предпочтя ему экскурсию по дворцу четы Балашовых.

Да, теперь все было готово к приёму высочайшей пары и их наследника. Видно было, что мадам очень любила цветы и разные экзотические растения, так что весь дом просто утопал в «силосе». А мебель поразила даже неприхотливого и скептичного Нумизмата.

«Наверное, Италия?» — думал он, рассматривая изящно изогнутые спинки широченной кровати в розовой спальне. Громадное ложе было застелено розоватым одеялом с пугающе идеальными пропорциями. Две огромные подушки вызвали у Силина нестерпимое желание ткнуть пальцем в это пухлое подбрюшье миллиардерского уюта. Удержало его только понимание того, что вернуть первозданную невинность этим розовым дирижаблям он не сумеет.

Битый час Нумизмат как зачарованный бродил по всему дому, не узнавая знакомые комнаты. Лишь подступившая темнота заставила его впомнить главную цель экскурсии — поиск коллекции. После коротких раздумий Силин решил, что, скорее всего, стоит заняться детским кабинетом на втором этаже, тем самым, где он так беспощадно подставил Сергунчика.

И в этой комнате все было готово к приезду хозяина. Стоял большой письменный стол самых авангардных форм, с подключённым компьютером, сзади размещался пустой стеллаж для книг и учебников, сбоку висела цветная мишень дартса, а рядом, повыше и в стороне, баскетбольная корзина. Между ними был наклеен большой плакат с оскалившимся в мучительной гримасе звероподобным Шварценеггером. Но больше всего Михаила поразила противоположная стена с огромным фотопанно, очень реалистично изображающим столкновение двух машин «Формулы-1». Яркие тона разрисованных рекламами болидов, красного, развёрнутого боком к зрителю, и синего, перелетающего через него и теряющего в полёте матово-чёрные колёса с осколками разлетающегося корпуса, — все это поражало экспрессией и почти натуральными размерами.

Увы, в пристанище игр и забав балашовского принца Силин не нашёл ни одной монеты. Нумизмат окончательно обнаглел и забрался в свой «отдельный кабинет» только в восемь часов утра. Сквозь обычную лёгкую дрёму Михаил через час расслышал отдалённый шум, затем хлопнула входная дверь. Он хотел было перевернуться и продолжить досматривать свой хрупкий сон, но тут снизу, через вентиляционное окно, выходящее в подвал, до него донёсся короткий собачий лай. Нумизмат, зыбывшись, резко приподнялся, но, стукнувшись головой об упругую жесть, снова упал на свою лежанку и подумал: «Вот она, сволочь!»

Да, он не ошибся. Та самая, хорошо ему знакомая бригада «секьюрити» под присмотром Киреева совершала контрольный осмотр дома. Не дожидаясь, пока гости подойдут поближе, Силин открыл люк и со словами: «Давай, Фрося!» вытряхнул крысу из банки. Звучно шлёпнувшись на пол, Фрося коротко пискнула, минут пять металась от одной стенки до другой, жутко скрежеща когтями, но поняв, что деваться ей некуда, забилась под нижнюю полку стеллажа. Убедившись, что все получилось так, как он хотел, Силин закрыл люк и, затаив дыхание, стал ждать.

В этот раз контрольная «зачистка» производилась более тщательно, лишь через полчаса Нумизмат услышал, как гулкий коридор второго этажа наполнился топотом шагов и перекличкой голосов. Парни в зеленой форме работали методично, обшаривая округлыми антеннами каждый закуток дома. Вместе с ними, не торопясь, обходил комнату за комнатой и кинолог все с той же лохматой собачонкой. Подойдя было к двери туалета, собачонка вдруг подняла голову, а затем потянула своего хозяина к нише. Остановившись у дверей темнушки, лохматый сыщик забавно приподнял свисающие почти до земли уши и остервенело принялся облаивать что-то внутри тёмной комнаты.

Посмотреть на причину беспокойства четвероногого охранника подошли три остальных его компаньона, Киреев и высокий, полноватый человек с округлым, несколько слащавым, но довольно приятным лицом. Это был управляющий новой недвижимостью Балашовых, Евгений Михайлович Ерхов. Именно он почему-то шёпотом задал первый вопрос кинологу:

— Что, бомба?

Проводник, с недоумением глядя на своего питомца, пожал плечами.

— Непохоже. Совсем по-другому работает. Странно как-то.

— Ну, что делать будем? Сапёров вызовем? — спросил Киреев.

— Каких сапёров, тут что-то другое, — возмутился кинолог. — Линда, что за дела?

Собака коротко глянула на хозяина и, не переставая надрывно тявкать, попыталась лапой открыть дверь.

— Она краску попортит, — заволновался Ерхов.

— Да давайте откроем! — предложил самый молодой из бригады.

— Ага, а если там растяжка? — скептично отозвался его более опытный коллега.

— Если это растяжка, то установивший её парниша ушёл сквозь стену или до сих пор сидит в нише, — резонно заметил третий «секьюрити», снимая с пояса тонкий пальчиковый фонарик. Чуть приоткрыв дверь, он, подсвечивая им, осмотрел узкую щель. Управляющий домом при этом как-то очень быстро исчез где-то внутри своего заведения.

— Нет тут никакой растяжки. — С этими словами охранник распахнул дверь, и Линда, первая ворвавшись в нишу, уверенно потянула хозяина к полкам.

Все остальное Силин слышал так, словно сам стоял внизу.

— Линда, фу! — крикнул было кинолог, но дружный хор голосов рявкнул только одно слово: «Крыса!», а затем нестройный топот, глухие удары и азартные возгласы подсказали Нумизмату, что на Фроську началась самая настоящая охота.

— Опять под полку забралась!

— Пошуруди там антенной!

— Ага, нашёл дурака! Своей шуруди!

— Вот она, держи!

— Блин, мне по ноге заехал, козёл!

— Не подставляй!

Фроська защищалась отчаянно, металась из угла в угол, но силы были неравные. После очередной серии дружного, слоновьего топота Силин услышал финальный аккорд странной охоты.

— Есть, готова!

— Тащи её на свет!

— О, какая здоровая!

— Сказал тоже, здоровая! Крысёнок! Вот у нас в армии на свинарнике крысы водились, так это крысы! Больше Линды!

В это время в коридоре снова материализовался Ерхов. Управляющему тут же продемонстрировали охотничий трофей.

— Смотри, Михалыч, какой зверь попался. Покупай, диетическое мясо, ценный мех! — пошутил Киреев.

Увидев у себя под носом серую тушку Фроськи, Ерхов, солидный, пожилой уже человек, коротко и пронзительно взвизгнул, а затем воздушным шариком отскочил в сторону метра на три.

— Ба, Михалыч, да ты, никак, крыс боишься?! — насмешливо улыбаясь, спросил Киреев.

— Я не боюсь, мне просто противно! — истерично заявил управляющий, но стоило лишь охраннику с крысой двинуться к нему, как Ерхов, смешно подпрыгнув, ретировался ещё дальше.

— Да ладно тебе, смотри какая красавица, а шёрстка, а глазки! — под смешки подчинённых продолжал расхваливать товар Киреев. Шаг за шагом они выдавливали управляющего с этажа.

— Нет, что вы смеётесь?! Анна Марковна не выносит ни крыс, ни тараканов, она повесит меня и вас, если увидит хоть одну такую тварь, — попробовал усовестить разошедшихся «секьюрити» Ерхов.

За разыгравшейся комедией никто не обратил внимание, что Линда очень неохотно покинула нишу, смеющийся хозяин буквально волок своего лохматого напарника на поводке, а собака все пыталась оглянуться назад и активно нюхала воздух.

Когда голоса внизу окончательно затихли, Силин облегчённо перевёл дух и вытер пот со лба. Самая шаткая часть его плана удалась. Может, собака и не среагировала бы на него, обучали её не на поиск людей, но подстраховаться стоило.

«Все хорошо, — подумал Нумизмат, прикрывая глаза. — Осталось пять дней до приезда семейки банкира. Жрать, правда, нечего, но вынес все, вынесу и это.»

Чтобы как-то занять время, Силин перевернулся на живот и в желтоватом свете фонарика начал перечитывать чёрную тетрадь.

ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ

Князев.

В марте тысяча девятьсот девяносто третьего года к Силину пришёл высокий, худощавый парень лет тридцати, с бегающим взглядом хронического алкоголика и, не поздоровавшись, сказал, глядя куда-то в сторону:

— Это… тебя отец просит прийти… Завтра.

— Как он? — насторожился Силин.

— Болеет… Плох.

Сказав последнее слово, парень на полминуты застыл, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом очнулся и, не прощаясь, вышел.

Михаил не то чтобы огорчился, скорее встревожился и удивился. Отец Толика, так звали странного гостя, Семён Князев, был первым свечинским нумизматом. Даже коллекция Силина выглядела бледно по сравнению с собранием отставного майора госбезопасности. В Свечине он появился еше до рождения Михаила. Тот хорошо помнил из своего детства мощную фигуру майора, неизменного завсегдатая свечинской общественной бани номер шесть, славившейся своим паром на весь город. Князев жил в благоустроенном доме с ванной, но каждую субботу с двумя вениками под мышкой обязательно шествовал в сторону бани.

Народу там всегда было полно, но майора пропускали без очереди, не из раболепия или страха перед его должностью, а из уважения, как заядлого парильщика. Обычно его поджидали ещё два таких же фанатика парилки, как и он: Уткин, высокий и толстый, с роскошными усами под Будённого, и Иван Рябов, среднего роста, не по возрасту седовласый мужик довольно скромных пропорций с красивой татуировкой в виде русалки на груди — памяти о беспризорном детстве. Рябов работал самым обычным слесарем, Уткин — завгаражом, но разный социальный статус не мешал всем троим крепко и хорошо дружить. И основой этой дружбы была баня.

Когда троица, вооружённая вениками, рукавицами и вязаными шапочками, шествовала через общий зал к парилке, сзади только и шелестели приглушённые голоса мужиков:

— Ну, все! Не успели… Теперь в парную и не сунешься!

— Смотри, сейчас остальных выживать будут. О, уже разбегаются!

Действительно, редко кто из обычной публики мог продержаться в парной с её завсегдатаями хотя бы десять минут. Красные, словно варёные раки, мужики целыми пачками покидали рукотворное пекло, сдержанно, с уважением в голосе матеря огнеупорную троицу. Оставшись одни, Уткин, Рябов и Князев совсем уж начинали зверствовать, и те, кто мылся рядом с дверью парной, слышали их азартные возгласы: «Ну-ка, ещё наддай!», свирепое уханье пара из каменки да яростный шум беспощадно истребляемых веников.

Проходило минут сорок, порой и больше, и неизменно первым в дверях парной показывалась толстая фигура Уткина. Несмотря на солидный избыток жира, завгар всегда оказывался слабее своих более худощавых друзей. Глядя на его багровое лицо с закатывающимися глазами, ходивший ещё в дошкольниках Силин с ужасом думал, что этот громадный, пунцовый дядька сейчас упадёт на кафельный пол и умрёт. Душ в бане работал редко, поэтому Уткин надевал поношенные синие семейные трусы и, пошатываясь, выходил на улицу, пугая своим экзотическим видом детей и смеша остальной люд.

Князев же и Рябов отдыхали после первой ходки в предбаннике, поглощая в громадных количествах холодное пиво, поставляемое добровольцами из пивной в том же здании. Отдохнув так примерно с полчаса, все трое шли на второй круг, по новой выгоняя шустрых любителей. Снова из парной слышались крики: «По уголкам бей, по уголкам! Там ещё камни не залиты!» — и пушечное уханье раскалённой каменки сопровождалось одобрительным рёвом парильщиков и квохчущими звуками самоистязаний.

Так повторялось три, четыре раза, по времени это длилось не один час, пока каменка окончательно не заливалась водой, к большому неудовольствию продолжавших подходить с работы мужиков. Затем компания успокаивалась, и под все то же пиво, «Жигулёвское» или «Бархатное», в зависимости от завоза, начиналось самое интересное — разговоры.

И Рябов, и Уткин любили и умели поговорить, оба прошли фронт, и некоторые из услышанных историй врезались в память Силина на всю жизнь. Князев тоже в долгу не оставался. До войны он охранял на Севере лагеря, а с сорок первого года и до Победы ловил в прифронтовой зоне диверсантов, видел пленённого Паулюса, затем рыскал по Карпатским горам, воюя с бандеровцами.

Семидесятые годы разрушили союз друзей по венику и пару. Сорвал сердце и вскоре умер Уткин, года через два после этого позарился на заводской спирт Иван Рябов, тот оказался метиловым, и слесарь долго и мучительно умирал, ослепнув и сбросив, наподобие линялой змеи, сгоревшую кожу. Михаил давно не ходил в общую баню и скоро забыл бравого майора. Лишь в середине восьмидесятых Силин с удивлением узнал, что Князев является обладателем роскошнейшей коллекции монет. Хотя майор к этому времени давно пребывал в отставке, Михаил с некоторой робостью пошёл на знакомство с ним. Рослая, подтянутая фигура отставника, мощный голос, выбритая до блеска под маршала Тимошенко голова, кустистые брови — все это продолжало производить впечатление. Отставного комитетчика до сих пор побаивались и уважали соседи по дачам и гаражам, от него исходила могучая аура силы.

Но Князев на удивление хорошо принял Силина, охотно показал свою коллекцию, хотя честно признался, что ни в каких нумизматических обществах никогда не состоял, более того, последнюю монету приобрёл с рук лет двадцать назад. Коллекция майора просто потрясла Михаила своим разнообразием и объёмом. Удивило Силина и то, что многие монеты у майора имелись в двойном, а то и в тройном экземпляре. Некоторые из них Князев тут же подарил новому знакомому. В тот вечер они просидели часов пять, обсуждая и рассматривая многочисленные планшеты, и лишь темнота прервала неспешный разговор двух родственных душ.

На следующий день уже Князев пришёл в гости к Михаилу. Так завязалась дружба двух людей, столь отличающихся возрастом, характерами, с различными взглядами на жизнь. Князев остался ортодоксальным коммунистом самого левого, сталинского толка, Силин же всю свою трудовую жизнь не любил нахлебников в виде партсекретарей разных рангов и уровней, самих не производящих ничего, только указывающих, что он, Силин, должен делать, сколько получать и о чем думать.

С началом перестройки и разгребанием грязи прошлого идеологические споры Михаила с майором начали доходить до ругани, а затем и вовсе привели нумизматов к полному разрыву. И вот теперь, три года спустя, Князев сам звал его к себе!

На следующий день Силин с утра пошёл к отставному майору. На его сдержанный стук дверь открыл Толька. Все так же косясь как-то в сторону, он мотнул головой на дверь кабинета и ушёл в глубь длинного коридора, откуда доносились шипение и запах готовящейся пищи.

— Кто там, Толя? — услышал Силин резкий женский голос, затем неразборчивое бормотание дурачка. Михаил уже открыл дверь, когда из кухни выскочила невысокая худощавая женщина в кокетливом фартучке с кружевами, с резкими движениями.

— Куда, к нему нельзя! — с ходу зашипела она, но из кабинета донёсся гулкий голос майора:

— Изольда, это ко мне!

Изобразив на морщинистом лице обезьянью гримаску досады, женщина отвернулась и так же стремительно скрылась в кухне.

Первое, что почувствовал Силин, войдя в кабинет, — жуткий, неприятный запах, напоминающий человеческие испражнения, но гораздо более резкий и стойкий. Глянув перед собой, Михаил мысленно ахнул. Огромный письменный двухтумбовый стол, краса и гордость отставного майора, бесследно исчез, вместо него стояла старая железная кровать и на ней покоилось то, что осталось от хозяина дома.

С первого взгляда Силин понял, что старый нумизмат доживает последние дни. Князев чудовищно исхудал, кожа плотно обтягивала скулы и обострившийся нос, складками болталась на высохшей шее. Высвободив из-под одеяла тонкую, дистрофично-прозрачную руку, майор протянул её гостю. Пожимая слабые, словно водянистые пальцы, Михаил сочувственно покачал головой.

— Что, хорош? — усмехнулся Князев.

— Да, Семён Фёдорович, крепко вас, однако, скрутило, — признался Михаил. Юлить и бодриться он не стал, знал по-настоящему мужской характер Князева.

— Рак желудка, — пояснил майор. — Они скрывают, и врачи и Изольда, но я-то точно знаю, всяческих смертей в своей жизни навидался, чего уж там.

— Сильно болит?

— Нет, уколами пичкают, глушат. Только все чаще колоть приходится, дохожу. Ещё несколько дней, и все, ящик!..

Тут в дверях показалось сморщенное личико жены майора.

— Сема, ты не устал? Может, молодой человек тебя утомляет?

— Изольда, оставь нас в покое, дай поговорить! — чуть повысил голос Князев, в нем проявились металлические ноты. Дверь с треском захлопнулась. Майор, откинувшись на подушки, слабо усмехнулся.

— Боится жёнка, что коллекция на сторону уйдёт. Ты вовремя пришёл, Арнольд и Рава в Железногорск час назад укатили.

— Они что, здесь? — удивился Силин.

— Да, налетели, стервятники, падаль поклевать.

Изольда была третьей женой Князева. С первой он развёлся ещё до приезда в Свечин, уже тут майор женился на Марии, крепкой, здоровой на вид уральской девке. Но прожили они вместе всего три года, при родах Мария умерла, оказалась слаба сердцем. Что-то повредили при родах и Толику. Полным идиотом его назвать было нельзя, он читал книги, здраво и разумно говорил. Вот только речь свою часто не мог довести до конца, она превращалась в невнятную кашу. При этом Толик начинал нервничать, передёргивался всем телом и старался куда-нибудь уйти. Но физически он вырос довольно крепким и методично перекапывал по осени девять соток отцовской дачи.

После смерти Марии Князев женился снова, на вдове с двумя детьми Изольде Анохиной, в девичестве Левензон. Силин видел её фотографии тех времён — молодая вдова чудо как была хороша. Уже в те времена она работала директором продуктового магазина. Карьера её развивалась вполне успешно и закончилась в должности начальника местного торга. Все это время Изольда Исаевна успешно отбивала атаки ревизоров, хотя жила всегда не по средствам. Силина ещё в первое посещение поразила пятикомнатная квартира Князевых. Там не было вульгарных стенок и ковров, вся мебель представляла из себя один антиквариат. Два объёмных гаража хранили в себе по машине. Большие автомобили маленькая Изольда не любила, предпочитала простые «Жигули», но зато меняла их каждые три года. Одна машина стояла про запас, на другой ездили. Ещё в середине семидесятых этот запасной гараж подломили, но машину, на удивление многих, не раскурочили. Просто там было чем поживиться. Одних дефицитнейших по тем временам покрышек взяли штук десять, обо всем остальном Князевы умалчивали, просто изнутри гаража сделали обвязку арматурой.

Старший сын Изольды Арнольд, окончив школу, уехал в Москву и поступил в торговый институт. Пошла по стопам матери и дочь, также отбыв на изучение фамильного дела в первопрестольную. Оба они в Свечин не вернулись. Сын заведовал крупным универмагом, Рава махнула ещё дальше — вышла замуж за соплеменника и отбыла на историческую родину. Вот Силин и удивился, что оба пасынка майора прибыли в Свечин из столь отдалённых Палестин.

Словно подслушав его мысли, Князев, усмехнувшись, сказал:

— Никогда не думал раньше, что буду жить с еврейкой, да ещё и растить её детей. Садись, не стой.

Когда Михаил примостился рядом с кроватью на стульчике, майор начал свой рассказ.

— Я тебе раньше не говорил, как приобрёл эту коллекцию, так вот, послушай. Хотя… — Он потянулся в сторону ближайшего стеллажа и, сморщившись от неудобной позы, достал из-за книг чёрную тетрадь и такую же небольшую коробочку.

— Тетрадь спрячь, успеешь прочесть, а это открой. Что это за монета?

— Ну, судя по надписи, это константиновский рубль, — уверенно заключил Силин, стараясь рассмотреть детали чеканки.

Князев на ощупь достал со стеллажа большую лупу и подал её Михаилу. Потом пальцем ткнул в один из каталогов, и без слов понявший его Силин быстро нашёл в фолианте фотографию нужной монеты. Ещё несколько минут Михаил рассматривал монету, сличал её с изображением в книге, наконец неуверенно высказал свои соображения:

— Похоже даже, что это не копия, а новодел, такое впечатление, что её делали одним и тем же штампом.

— Именно так, но это не новодел, это подлинник, одна из шести монет, изготовленных в 1825 году. Вся её история записана в этой тетради, потом почитаешь. Я там тоже накарябал… своё послание. Спрячь её и никому не показывай. Коллекции мне не жалко, пусть вороньё растаскивает, у тебя сейчас не хуже. Черт с ними. Но эта монета мне дорога. С неё все ведь и началось. А ты настоящий нумизмат, фанатик, ты один можешь понять, что значит владеть подобной вещью.

Видя, что Силин застыл в нерешительности с монетой в руке, майор сделал слабый, но нетерпеливый жест рукой:

— Спрячь, спрячь! А сейчас дай попить и подними меня чуть повыше, я тебе кое-что расскажу.

Михаил помог Князеву приподняться, поддерживая его со спины. При этом он с содроганием ощутил неприятную, потную, размягчённую плоть больного. На секунду отвращение подступило к горлу, но усилием воли Силин преодолел себя.

Даже столь мизерное усилие стоило майору больших трудов. Он долго переводил дух, слабым движением вытер пот со лба, потом только начал рассказывать:

— В сорок восьмом меня после ранения перевели с Украины в Ленинград. Я тогда уже подполковником был, да-да, не удивляйся. Тогда как раз принялись чистить городскую верхушку: Кузнецова, Воскресенского, Попкова. Ну и подмели МГБ, естественно. Я сильно не зверствовал, они ещё до моего приезда сами себя сожрали, нынешние писаки многое про нас напридумывали. Потом все успокоилось, а тут я и Нюську встретил. Роскошная дамочка, среди дохлой блокадной молодёжи она смотрелась как арбуз среди баклажанов. Втюрился я в неё крепко, с родителями познакомился. Папа её по снабжению подвизался, экспедитором по городам мотался, мануфактуру закупал для швейной фабрики, самый ходовой в те времена товар. Дом у них был полная чаша, папашке Нюськиному, Василию Яковлевичу, льстило, что офицер МГБ за его дочкой приударил. Скоро и свадьбу сыграли. Квартира у меня была, папаша её обставить помог, зажили, как говорят, душа в душу. К Пинчукам по воскресеньям в гости ходили, тесть мужик ничего был, хитрый, правда, такой, знаешь, типичный кулачок, все под себя тащил, но в дочке души не чаял.

Как-то с ним мы подпили на ноябрьские, разговорились о разных случаях житейских, да о диковинах, что повидать пришлось. Бабы, помнится, уже посуду на кухне мыли. Вот тогда он мне эту монету и подаёт. Смотри, говорит, что у меня есть. И тетрадку достал, он её в блокаду чуть было на растопку не пустил, хорошо вчитался, о чем там было написано. И похвалился ещё, что приобрёл эту монету за два килограмма пшена да пачку маргарина. Зато, говорит, теперь при случае могу спокойно обменять её на «Победу», я, дескать, уже узнавал у знающих людей. Ну, понял я тогда, откуда у дочери простого экспедитора бриллиантовые серёжки и прочие цацки. Чуть по роже я ему не съездил, такое отвращение подкатило. Пока я воевал, эта сволочуга вот чем занималась. Но удержался, Нюська на папу разве что не молилась.

Князев сделал паузу, отдышался и, промокнув простыней влажный лоб, продолжил:

— Взял я из любопытства тетрадку, монету, перечитал от корки до корки, сам справки начал наводить, литературу выписал, ну и незаметно так увлёкся, словно пацан. Ползарплаты на медяки спускать начал, Нюська моя ругается, а мне-то что от этого? Страсть, она, ты сам знаешь, пределов не имеет. Злило меня только то, что медленно моя коллекция росла, редко когда что-то стоящее

доставать удавалось. Ну, а вскоре началась эта кампания против евреев — сионистский центр, дело врачей. А лучшие коллекции как раз у пархатых были. Вот тут я и не выдержал. Поднял архивы, а там всегда пара-другая доносов на любого человечка лежит, своего времени ждёт. Выбрал я троих: двух врачей и артиста. Взяли их, они, конечно, отпираться. Но у меня специалист имелся, Белолобов, куда там гестаповцам до него! Выбил все что мне нужно было. Профессор, правда, тот что постарше, не дожил до суда, помер. Актёр тоже что-то быстро в зоне загнулся. Семьи их выслали, имущество, как полагается, через спецраспределители пустили. Ну я себе все монеты по дешёвке и скупил. Когда собрал их вместе, просто Крезом себя почувствовал. Только радость была недолгой. Хозяин вскоре умер, Иосиф Виссарионович. И завертелось все в обратную сторону. Берию расстреляли, жидов выпускать начали. Тут оставшийся в живых медик появился, уже на меня доносы строчить принялся. Дело завели, чуть было вслед за Кобуловым в распыл не отправили, но ничего, нашлись люди, замяли. Вызывает меня генерал-майор и говорит: «Выбирай, либо майором в глубинку, либо отдаёшь все, что хапнул, этим жидам и остаёшься в Питере подполковником».

Ну я же не дурак, я же знаю, что они от меня на берегах Невы не отстанут! Выбрал первое. Нюська, как узнала, сразу в крик: «Не поеду никуда из Ленинграда, в гробу я видела эту глушь!» Ругался с ней страшно, до драки. Тогда и папе её под горячую руку перепало… Короче, приехал я сюда уже холостяком. Но и Нюське судьба куском масла не обломилась. Года не прошло, как и её, и папочку замели. Хищение в особо крупных размерах, знаменитое было «мануфактурное дело». Человек двадцать тогда расстреляли, Пинчуку тоже «вышку» шили, но проскочил мимо, десять лет дали. Нюська только недавно впряглась в их махинации, сбывала через свой отдел неучтённую мануфактуру, получила пятёрку. И все с конфискацией, так что бриллиантики их уплыли. Василий Яковлевич из зоны так и не вышел, стар уже был, а Нюська после отсидки спилась, так и не знаю, где сгинула…

Князев замолк, крупные капли пота выступили на лбу, дышал он тяжело, с видимым усилием.

— Больно? — тихо спросил Силин.

— Да, припирает. Погоди, не зови, — остановил майор поднявшегося было со стула Михаила. — Потерплю ещё немного. На фронте два раза зацепило, в Карпатах очень сильно. Ничего, терпел без всякого наркоза. Сердце у меня железное, другой бы давно загнулся, а я все живу. Скоро дружков своих повидаю, Уткина и Рябова. Посмотрим, как там у чертей… банька…

Майор попытался улыбнуться, но гримаса боли скривила его лицо. Силин повернулся было к двери, но Изольда уже входила в кабинет со шприцем в руках.

— Куда колоть будем? — спросила она, оттирая Михаила от кровати и неодобрительно косясь на него своими чёрными глазами.

— В плечо коли, на заднице уже места живого нет, — велел майор, со стоном переворачиваясь на бок.

— Ну, я пойду? — спросил Силин.

— Изя, отдай ему этот каталог, на память, — велел Князев жене. Та не очень охотно, но выполнила волю мужа.

— Миша! — остановил Силина уже на пороге возглас майора. — Ты знаешь, я за эти полгода совсем по-другому на жизнь смотреть начал. Монеты — это ещё не вся жизнь. С собой их в могилу не возьмёшь. Все мне кажется, что я самое главное в жизни упустил, только вот не пойму что.

Князев умолк, потом устало усмехнулся:

— Может, саму жизнь.

 

14. ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.

Пока Силин мирно дремал на своём спартанском ложе, вокруг него медленно, но неуклонно начали сгущаться тучи.

В то утро у Валерия Николаевича Киреева, второго человека в охране Балашовых, было огромное желание остаться дома и никуда не ездить, благо хозяева по-прежнему гостили в Швейцарии, и он мог себе это позволить.

Причина подобного нежелания трудиться имелась вполне уважительная — похмелье. С подобным диагнозом с утра на работу ковыляет полстраны, но похмельный синдром Киреева был особого рода. Голова у него как раз работала нормально, но вот печень…

Желтухой он переболел еше в конце семидесятых, в своей первой командировке в Афганистан, тогда ещё мирную, благожелательную к «шурави» страну. Молодого работника службы внешней разведки, трудившегося под прикрытием дипломатического паспорта, вернули в Союз за год до рокового декабря семьдесят девятого. Затем в его послужном списке значились Дания, Бельгия. Но дольше всего Киреев задержался в Англии, на целых восемь лет. По долгу службы ему часто приходилось посещать приёмы, презентации, выставки. Все эти мероприятия не обходились без дармовой выпивки. Порой, дабы разговорить нужного человека, приходилось накачивать его спиртным под самую завязку, ни в чем при этом не отставая от «объекта обработки». Уже в Англии боли в правом боку приобрели стойкий и мучительный характер. Посольский врач быстро поставил точный диагноз — холецистит.

— Никакой выпивки, жирного, острого, солёного, жареного, маринованного, шоколадного и поменьше кофе, иначе…

— Что иначе? — спросил Киреев, с ужасом пытаясь совместить намечавшуюся диету с характером работы и образом жизни.

— Иначе все это может перерасти в цирроз печени.

Непосредственный начальник Киреева, резидент СВР, узнав о его визите к врачу, только расхохотался:

— Валера, у нас тут у всех один диагноз! Девяносто процентов разведчиков умирают не от инфаркта или инсульта, а от цирроза. Так что терпи.

И Киреев терпел. По утрам он глотал сверхмодные таблетки, просто гарантирующие, по словам рекламы, вторую молодость природному фильтру организма, а вечером снова разрушал его алкоголем. Хуже всего было то, что он сам пристрастился к ежедневной выпивке и уже не мог уснуть, не приняв доброй порции шотландского скотча. Это было довольно дорого, большинство посольских хлестало родную, дешёвую водку, но Киреев любил жить на широкую ногу, находя удовольствие и в собственных слабостях.

Удовольствия кончились в начале девяностых. Очередной дипломатический скандал между Соединённым Королевством и тогда ещё существующим СССР кончился вничью, семь — семь. Именно по столько дипразведчиков уехали домой с обеих сторон. Для Киреева это оказалось настоящей катастрофой. Он слишком долго работал на Западе, врос в комфортную жизнь, и талонная нищета России просто потрясла его. Все обрушилось как-то сразу: распад Союза, смерть жены в банальнейшей автокатастрофе — пьяный водила на «КамАЗе», выехав на встречную полосу, сплющил импортный «форд» как консервную банку. Детей у них не было, и Валерий Николаевич ушёл в столь «крутое пике», что вынырнул из него у самой земли в прямом и переносном смысле, уже экс-разведчиком и кандидатом в крематорий. Больная печень сыграла при этом не последнюю роль, организм просто перестал принимать алкоголь.

Надо было как-то жить, на что-то существовать. Надев свой последний, пошитый по фигуре костюм, Киреев отправился искать работу. Как оказалось, вместе с основной профессией он приобрёл множество побочных. Безупречное знание трех языков, изысканные манеры, умение произвести впечатление и легко поддержать любой разговор очень ценились в кругах нарождающейся российской буржуазии. Некоторое время Валерий Николаевич подрабатывал переводчиком, затем устроился референтом к одному быстро прогоревшему бизнесмену. Родимый цирроз как бы законсервировал его холёное лицо, а благородная седина и мощная фигура создавали некоторый ореол импозантности. Одно время его даже активно сватали стать во главе некоего инвестиционного фонда, но Киреев слишком хорошо знал, что такое «пирамида» не только по истории Древнего Египта, и отказался.

В те времена Киреев мог без труда сколотить состояние, к этому у него были все предпосылки: ум, знания, необходимая изворотливость и личное обаяние. Но Валерий Николаевич уже перегорел и жаждал только одного — максимума покоя и комфорта при минимуме душевных и физических затрат. Именно нежелание бороться с русским вариантом сибаритства — обломовщиной и привело бывшего разведчика в охранный кооператив «Геракл». Работа в этом заведении была крайне проста и в то же время носила характер сродни театральному искусству. Киреев объезжал потенциальных клиентов и красочно расписывал им преимущества «Геракла» перед всеми остальными заведениями подобного рода. Его коллеги, гориллоподобные ребята, выдерживали удар в челюсть американского «Шаттла», но так складно и ловко окрутить клиента никто из них не мог. Именно в «Геракле» два года назад Анна Марковна Балашова присмотрела для себя начальника личной охраны. При всей своей арктической фригидности «мадам» просто обожала красивых, мощных мужчин. Зарплата, предложенная Кирееву, оказалась столь высока, что экс-разведчик без колебаний расстался с потомками античного героя.

Да, чтобы ужиться с Анной Марковной, Кирееву пришлось вспомнить весь свой немалый дипломатический опыт, но издержки славно компенсировались материальными выгодами. Он сменил квартиру на более престижную, приобрёл «вольво», одевался, ел и курил то, что хотел, а не то, на что хватало денег.

Плохо было одно — Киреев снова получил возможность покупать самые дорогие сорта виски. Трехлетний запрет на спиртное прорвала бутылка «Lagavulin», подаренная ничего не подозревающей «мадам» в качестве презента на Новый год. Несмешанное «малт виски» пробудило в Кирееве старого алкоголика. Обычно теперь он позволял себе расслабиться раз в неделю, накануне выходного. Пил всегда один, смакуя напиток по-английски, без льда и содовой. Валерий Николаевич понимал, что убивает себя, но ничего поделать не мог, вернее, не хотел.

Так что в это утро две бутылки, употреблённые прошлым вечером, изрядно досаждали самому старшему из «секьюрити» Балашовых, но отправиться на работу пришлось. Ещё в семь утра Кирееву позвонили из штаба охраны и сообщили, что есть важные новости, требующие его приезда.

— День добрый, господа, надеюсь, вы меня не очень огорчите своим «важным сообщением»? — с лёгкой улыбкой на устах приветствовал Киреев всех собравшихся в большой комнате на первом этаже здания «Транснефть-Арко», так поразившего в своё время Силина.

Компания была настолько богата, что охраняла все свои объекты силами дочернего предприятия — охранного кооператива «Сатурн». Именно этих парней в темно-зеленой форме видел Нумизмат в первый день своего приезда в Москву, они же теперь охраняли и новый дом Балашовых. Сейчас в комнате собралась элита «Сатурна» — личная охрана финансиста, телохранители. Приход начальника большинство из подчинённых встретили с ответной улыбкой. Демократичная манера общения Киреева, его своеобразный, «англизированный» юмор давно сделали его весьма популярным среди людей личной охраны Балашовых. Первым на приветствие отозвался невысокий, худощавый парень, сидевший перед компьютером:

— Увы, шеф, может, это и не страшно, но послужной список маньяка-коллекционера, о котором идёт речь, внушает уважение. Серёга ещё ночью принял из милиции оперативку и сказал, что её обязательно нужно показать вам.

Пока Киреев читал распечатку, Шура, так звали парня, продолжал активно стучать по клавиатуре. По должности своей он проходил как диспетчер, но Киреев, оценивший способности подчинённого, частенько использовал его как аналитика. Простой разбор экономического состояния страны и примерных действий конкурентов Балашова порой давал больше для обеспечения безопасности банкира, чем все наружное наблюдение и методика контршпионажа. Знание того, откуда может последовать удар по личной безопасности Балашова, уже стоило многого. Остальные пятеро присутствующих в комнате являлись простыми телохранителями, крепкими ребятами, обученными в основном тому, чтобы прикрыть своим мощным телом хозяев от любой опасности.

— М-да, только этого нам ещё не хватало, — со вздохом сказал Киреев, откладывая в сторону бумагу. Ему показалось, что печень заныла ещё сильней, и он машинально потёр правое предбрюшье. Валерий Николаевич не заметил, но все в комнате быстро переглянулись. То, что он считал своей тайной, давно уже являлось секретом полишинеля.

— Семён, помнишь коллекцию? — спросил Киреев одного из охранников.

— Ну как же, — ухмыльнулся тот. — Мы с Жориком Крутовым еле заперли этот гроб на второй этаж.

— И вот теперь оказывается, что все монеты краденые. Забавно.

— А вот вам его портрет, — сказал Шура.

Все сгрудились за его спиной, разглядывая на мониторе физиономию нового врага Балашова.

— Что-то среднее между Родионом Раскольниковым и Гришкой Распутиным, — сделал вывод Киреев. Остальные сдержанно засмеялись. — Он до сих пор таким дикобразом ходит?

— Вряд ли. Здесь же чётко написано: стрижка короткая, небольшие усы.

— Ну недотёпы, что они, фоторобот не могли сляпать?

— Есть ещё одна фотография, но на ней ему вообще семнадцать лет.

Ещё пару минут все дружно разглядывали облик юного Силина, извлечённый из архива завода.

— А он не сильно изменился.

— Конечно, — согласился Шура, — структура лица худощавая, прибавилось только морщин да волос. А основным признаком является рост. Сто восемьдесят восемь сантиметров.

— Ого, баскетболист!

— Такого хорошо в толпе отслеживать, на голову выше всех, — оживились охранники.

— Потеряли они его двадцать первого, — начал рассуждать вслух Киреев, — потом что-то непонятное с этой «газелью» под Рязанью, уже двадцать восьмого. Что значит: « Предположительно, убийца — Силин»?

— Там нашли всего один его отпечаток, остальные смазанные. Но похожего типа видели на городском вокзале. Все сходится — рост, приметы, одежда.

— Значит, он все же добрался до Москвы, — подвёл итог Киреев. — И теперь ищет нашего патрона. Как он будет действовать?

— Пойдёт в адресный стол, затем к дому.

— Значит, должен показаться перед нашими телекамерами. Что из этого следует?

— Надо просмотреть все видеозаписи начиная с двадцать девятого октября, — понял мысль шефа Шура.

— Именно так, и не только у дома, но и у этого офиса.

— Логично.

— Ну что ж, все понятно. Семён и Виктор едут на Кутузовский, за кассетами, остальные занимаются нашим видеоархивом. Притащите сюда художника, пусть штаны зря не протирает, нарисует портрет, исходя из этих двух снимков. Фас, профиль. Пока все.

— Да зачем нам художник? — ухмыльнулся Шура. — Я сейчас на машине, — он кивнул на монитор, — его портрет прокатаю.

— Попробуй, но художника все-таки вызови.

— Баграеву сообщать будем? — осторожно спросил Шура. Киреев поморщился и после короткого раздумья отрицательно мотнул головой:

— Не надо, пока ничего экстраординарного нет. Пусть себе дышит горным воздухом.

Николай Баграев был непосредственным начальником Киреева и сейчас находился вместе с Балашовыми в Швейцарии. Отношения между руководителями службы безопасности складывались весьма сложно. Баграев также прошёл школу разведки, но по другому ведомству — ГРУ. Как и большинство армейских разведчиков, он недолюбливал лощёных хлопцев из конкурирующего ведомства. Никакого начальника охраны мадам Балашовой раньше не было, должность придумала сама Анна Марковна специально «под Киреева», что сразу и настроило Баграева против своего невольного заместителя. За прошедшие два года эта пропасть нисколько не сузилась, скорее расширилась до пределов возможного. К тому же они оказались полными антиподами по характеру и темпераменту. Живого и энергичного, вечно озабоченного делом Баграева просто бесила вальяжная манера подачи собственного «я» Киреевым. Как телохранитель, Баграев превосходил своего заместителя, имел больший опыт подобной работы, да и больше вкладывал в неё души. Но Киреев даже из этого сумел извлечь выгоду и спокойно «ездил» на шее начальника, за что и получил от него сразу две клички: «сэр» и просто Англ. Слова эти Николай Фомич произносил с таким сарказмом, что взорваться мог любой. Только не Киреев.

В свою очередь и он придумал кличку для оппонента: Бигбаг. Само сочетание этих звуков, казалось, не несло какой-либо подначки, но лёгкая ухмылка на губах Киреева стоила многого, а слово «большой» звучало издевательством в сочетании с невысоким ростом «Большого начальника».

Пройдя к себе в кабинет, Киреев первым делом сунул в рот две таблетки карсила и минут десять полежал в кресле, прикрыв глаза. Мысли его текли вяло, нехотя. Вскоре он понял, что ощущает какой-то дискомфорт, и связано беспокойство с только что состоявшимся разговором. Понять причину своей тревоги Киреев так и не смог. Отвлёк его Шура, осторожно сунувший в приоткрытую дверь свою невзрачную мордочку.

— Можно? — спросил он.

— Заходи, Шура, — открывая глаза, но не меняя позы, отозвался Киреев. — Что у тебя там? Новости про маньяка?

— Нет, вы вчера просили просмотреть материалы по «Дальнефти», я все прогнал через «ящик».

— Ну и какие выводы? — оживился Валерий Николаевич.

— Я думаю, что от них вряд ли стоит ожидать большой гадости.

— Аргументируй.

— Прежде за ними никаких мокрых дел не числилось, а для того чтобы убрать конкурента, тоже нужна некая привычка. Начинают обычно по мелочам: там соседа по торговой палатке замочат, наняв двух алкашей, потом конкурента в городе — входят во вкус. Это раз. Ну и во-вторых — борьба за этот пакет акций не носит для них разорительного характера. Не смертельно.

— Ну ладно, допустим, так, — согласился Киреев. — А что ты скажешь про этого ненормального?

— Силина? Тут хуже. Одиночка, непредсказуем, его почти невозможно проследить. Судя по оставленным после себя трупам, он хитёр, жесток и достаточно ловок. Помните, там сказано, что он убил одного братка на квартире его любовницы? Это ведь надо все вычислить, высчитать, подготовить. Непонятна его цель. Убивает зачем? Месть? Странно. Может, с резьбы слетел? Нет, с ним нам ещё придётся помучиться.

— Если он действительно в Москве. Как думаешь, пройдёт этот номер с просмотром кассет?

Шура пожал плечами.

— Должен он к дому подойти, это логично. Только долго с этим придётся возиться.

— А художника нашли?

— У нас их несколько, только один наотрез отказывается, говорит, не смогу. Второй вообще только по трафаретам рисует. Теперь ждут третьего, он появится только после обеда. Вот тот, говорят, может все.

Киреев вполголоса по-английски выругался. Это было все, что он позволял себе при подчинённых.

— Что ж, придётся ждать обеда.

Основные события действительно развернулись уже в третьем часу дня. Во-первых, объявился художник, внимательно рассмотрел оба снимка и, пожав плечами, заявил:

— Ну, это раз плюнуть. Какую ему сделать причёску?

— Покороче и без усов, — попросил Киреев.

Шура попробовал подсунуть работнику искусства свою версию облика Нумизмата, сотворённую с помощью компьютера, сканера и принтера, но художник тут же её забраковал:

— Нет, милый, это не то.

Пока художник трудился над листом ватмана, Валерий Николаевич проинспектировал остальных работников «щита и бронежилета». Все пятеро сосредоточенно таращились на мерцающие экраны, при этом героически борясь с зевотой. «Кино» им крутили самое скучное в мире, даже не цветное. На экран монитора проецировалось изображение сразу трех, а то и четырех камер внешнего обзора. Люди из бесконечного потока по Тверскому уже через пять минут просмотра казались безликими и однообразными. Сам Киреев, усевшись за один из мониторов, разделил печальную участь подчинённых. Довольно скоро у него начали слезиться глаза и закралась пессимистичная мысль о безнадёжности всей этой затеи.

Но через пятнадцать минут сбоку от него раздался восторженный крик:

— Есть!

Как ни странно, но удача пришла через халтуру. Один из телохранителей, фамилия его была Степин, начал потихоньку перематывать плёнку в убыстрённом режиме. Изображение идущих ровной чередой людей сразу превращалось в пёструю, пульсирующую ленту. Степин прогнал двадцать минут записи за пять минут реального времени, потом повторил фокус. На третий раз на мрачном фоне неподвижных домов посередине серой ленты появилась фигура стоящего человека. Охранник сразу и не понял, что произошло, прокрутил плёнку дальше, потом очнулся и вернул её назад. И лишь всмотревшись в фигуру высокого мужчины, застывшего лицом к фасаду здания, Степин и издал свой торжествующий вопль.

Сгрудившись за спиной сияющего счастливчика, вся компания напряжённо вглядывалась в изображение на экране.

— Похож, — наконец вынес приговор Киреев. — Ну-ка, прокрутим ещё раз. Шура, засеки время.

И снова на экране появилась неподвижная фигура высокого человека в кожаной куртке, пристально вглядывающегося в здание «Транснефть-Арко».

— Пять минут шестнадцать секунд, — сообщил Шура по окончании эпизода.

— Ого! — крутанул головой Киреев. — А теперь дай общую картину обзора.

Экран дисплея по воле Шурика послушно поделился на три части, в одной из них по-прежнему одиноко возвышалась фигура странного человека, а две других показывали тротуар рядом со зданием и проезжую часть. На сорок шестой секунде просмотра в поле зрения телекамер показались две чёрные машины, стремительно свернувшие в сторону здания и мгновенно исчезнувшие из виду.

— Есть! — азартно воскликнули и Киреев, и Степин, а итог за них подвёл Шура:

— Патрон проехал.

— Вот что его тормознуло!

— Да, надеюсь, это произвело на него впечатление, — с усмешкой кивнул головой Киреев. — Верни-ка его фейс на монитор. А поближе нельзя?

Шура только развёл руками.

— Это же запись. Увеличить можно, но зернистость будет ужасной.

Тут неожиданно вамешался всеми забытый художник.

— Если вас интересует личико этого гражданина, — он кивнул на экран, — то лучше посмотрите вот сюда…

Приняв из рук художника лист ватмана, Киреев несколько секунд его рассматривал, потом с изумлением в голосе спросил:

— Вы уверены, что он так выглядит?

— Конечно, и на мониторе, и здесь явно один и тот же человек.

— Но он не похож на фотографии!

Художник мягким жестом извлёк один из ранних снимков Силина в профиль и ткнул в него пальцем.

— Своеобразное строение губ, верхняя челюсть слегка вытянута вперёд, и если сбрить усы, то получается такое… э.. слегка… лукавое выражение лица.

Киреев ещё раз посмотрел на рисунок, затем нашёл взглядом Степина, подал ему ватман.

— Помнишь его?

Охранник с недоумением уставился на рисунок, потом отрицательно мотнул головой.

— Ну как же! Чему вас только учили! — с досадой бросил Валерий Николаевич, без сил опускаясь в кресло. — Памяти никакой.

Несколько секунд он сидел неподвижно, весь обмягший, с каким-то постаревшим, измученным лицом. Таким своего шефа телохранители ещё не видели. Наконец Киреев поднял голову и пояснил Степину, который по-прежнему старательно таращился на ватман:

— Это рабочий, у которого ты проверял документы две недели назад, в Зубовке.

— А, ну да, похож! Только в документах все было чисто.

— Шур, ты помнишь этот запрос? — обратился к диспетчеру-интеллектуалу Киреев.

Тот было наморщил лоб, но его перебил Степин:

— Нет, тогда на пульте не он сидел, скорее всего Серёга.

— Я сейчас поищу, может, что-то в компухтере осталось.

Шура откатился на своё рабочее место, используя вместо ног кресло на колёсиках. Таким образом он передвигался по всей обширной комнате. Пальцы вундеркинда уже легли на клавиатуру компьютера, но тут его остановил Киреев.

— Это потом, Шура. А сейчас разыщи мне Паршина, прораба со «стройки века» в Зубовке. Найди его любой ценой, где угодно, хоть из-под земли, хоть из-под юбки. Максимум через час он должен быть здесь!

 

15. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ.

Пока Шура обзванивал столицу в поисках Паршина, его непосредственный начальник, сидя в своём кабинете, мучительно мечтал о стакане «Гленливена». Кирееву казалось, что только выпивка сможет его уберечь от предчувствия надвигающейся грозы. Это было неосознанное, интуитивное, но очень реальное чувство.

«Если бы я сам тогда посмотрел паспорт, то, может быть, и заметил

подделку, — думал он, потирая пальцами свой высокий лоб. — А что сейчас ругать Степина? Прошёл парень Чечню, спецназ, потом курсы телохранителей. Работать с документами его не учили. Но каков этот Силин! Наверняка убийство пацана из бригады его рук дело. А второй строитель? Почему пробило двигатель у новенькой бетономешалки? Одни вопросы. А я ещё помогал Паршину замять эту историю, дурак!»

Примерно через полчаса период самобичевания у Киреева кончился, и он начал набрасывать на бумаге план предстоящих действий.

«Придётся ли сегодня ночевать дома?» — со вздохом подумал он, пряча листок в карман пиджака.

Паршина нашли на даче, уговорами и угрозами выдернули из безмятежно-отпускного состояния и заставили приехать в главную контору Балашова. Прораб по рисунку мгновенно опознал своего лучшего рабочего и долго рассказывал Кирееву и Шуре о манерах и особенностях поведения лже-Трошкина. То же самое ему пришлось повторить на следующий день на Петровке. А Киреев пустил в ход все своё природное обаяние и дар убеждения, чтобы придать следствию первостепенную и срочную степень важности.

Вести дело поручили Юрию Скорику, пожалуй, лучшему сыщику из поколения молодых «волкодавов». Вдвоём с Киреевым они быстро обсудили создавшуюся ситуацию и начали планомерно и неуклонно расширять зону поиска. Первым делом портрет, так лихо написанный художником, растиражировали и передали во все отделения милиции. Затем была изъята и отправлена на дактилоскопическую экспертизу документация по строительству «розового замка» Балашовых: табель, журнал по технике безопасности, чертежи, которых касались пальчики Силина. Но одновременно Паршин ввёл в сильнейшее заблуждение и Киреева, и следователя.

— Да я его сам посадил на машину и отправил в Москву! — с пеной у рта

убеждал он обоих. — Как сейчас помню, «КамАЗ» привёз рассаду для оранжереи. Шофёр ещё здоровый такой был мужик! Михалыч мне на прощанье ручкой помахал.

Паршин не врал. Просто он помнил, как уговаривал водителя грузовика забрать попутчика в столицу, а все остальное, вплоть до помахивания рукой, уже домыслил и сам уверовал в это.

— А про монеты он ничего не говорил? — спросил Скорик. — Мало ли там по какому случаю, может, про хобби речь вели?

— Да нет, я и представить себе не мог, что он вот такой, — прораб кивнул на лежащий на столе перечень деяний Силина. — У него ладони знаешь какие? Доска мягче! В них хоть гвозди заколачивай, погнутся! А как он работал! Мастер, экстра!

— Хитёр ваш Нумизмат, — вздохнул Скорик. — Какой дурак обозвал его «свечинским маньяком»? Маньяк, он и есть маньяк. Им движет натура, он над собой не властен. А этот хитёр, расчётлив, непредсказуем. Многое в его действиях непонятно, например, зачем он расстрелял провинциальных фашистов? Неясно, почему убил эту парочку в «газели», денег не взял ни копейки, хотя там имелась приличная сумма.

Разговор происходил на тротуаре рядом со зданием МУРа. Киреев заметил, что Скорик не пропустил за это время ни одной красивой девушки, непременно провожал каждую взглядом. Да и сам следователь был хорош собой, чуть пониже экс-дипломата, худощавого телосложения. Весь его облик говорил о южном происхождении: чёрные, густые волосы, небольшие, ухоженные усики, выразительные глаза вкупе со смуглым оттенком кожи. Вот только нос не нависал кавказской скалой, а поместился на лице ровно и аккуратно. Чтобы развеять все сомнения, Киреев спросил:

— Вы откуда родом, с Херсонщины или из Крыма?

— Да нет, я из Николаева, — рассмеялся следователь. — Что, заметно?

— Говор, облик, — пояснил Киреев.

— Да, что есть то есть. В роду у нас кого только не было: румыны, греки, ну и хохлы, естественно.

На этом предварительное знакомство было закончено и началась рутинная работа. Странная получилась следственная группа: оперативники Скорика пользовались транспортом и связью подчинённых Киреева. Зато выходило все на удивление быстро и красиво.

К восьми вечера разобрались с поддельным паспортом. Квартиру, указанную в прописке Михаила Трошкина, давно уже занимала группа кавказцев. На все расспросы о настоящих хозяевах старший из них ответил просто:

— Э-э, паслушай, откуда мы знаем, где живёт этот старик? Он появился, дэньги взял и мэсяц его нэт.

— Когда последний раз он был? — спросил оперативник.

Новые хозяева переглянулись, затем один из них неуверенно назвал примерную дату:

— Нэдели две назад.

— А сына его видели?

— Нэт, нэ было никакого сына.

Гораздо больше информации удалось получить от старушки, живущей напротив.

— Пили, оба пили, и отец и сын. А Мишка, говорят, помер. Я почему знаю, из больницы приходили, требовали, чтобы отец тело забрал. Да Димки уже к этому времени давно дома не было. Он как Мишку в больницу отвёз, так сразу этих черножопых и привёл. Самого после этого только раз видела, появлялся перед октябрьскими праздниками. А уж эти что творят! Галдят до поздней ночи, музыку включают, девки у них визжат, хохочут! Спасу нет! Никакого покоя. Хоть бы вы их приструнили!

Документы районной больницы подтвердили, что Михаил Трошкин давно уже покоится в сырой земле.

Оставалась, правда, надежда решить дело Нумизмата одним ударом: номер телефона, оставленный лже-Трошкиным прорабу.

Тот вечер не предвещал Наде особенных сюрпризов. Она быстро нашла себе постояльцев, двух коренастых среднеазиатов, как обычно, накормила их и, уложив спать, стала дожидаться возвращения детей. Скопилось много выстиранного белья, и она машинально гладила его, бездумно глядя на экран телевизора. Короткий звонок вывел Надю из этого состояния. Подойдя к двери, она спросила:

— Кто там?

— Колкины здесь живут?

— Да.

— Вам телеграмма из Тюмени.

«От Наташки, не случилось ли чего?» — сразу озаботившись судьбой сестры, Надя открыла дверь.

Все произошедшее дальше показалось ей дурным сном. В дверной проем рванулось что-то пёстрое, массивное, отбросившее её в сторону. Надя попыталась закричать, но грубые мужские руки крепко зажали ей рот. А мимо в квартиру продолжали вбегать люди в пятнистой униформе с чёрными масками на лицах. От нервного потрясения и недостатка воздуха Надя потеряла сознание.

Очнулась она уже на кухне, сидя на табурете, причём кто-то сзади поддерживал её под спину, а другой человек, изображая вентилятор, гнал полотенцем к Надиному лицу ранее перекрытый кислород.

— Ну вот, очнулась! — обрадовался «вентилятор», увидев, что хозяйка квартиры открыла глаза.

— Слава Богу, а то чуть не задушили её, — сказал, появляясь в поле зрения Нади, черноволосый мужчина с внимательными тёмными глазами.

— Насколько я понимаю, вы Надежда Алексеевна Колкина, хозяйка этой квартиры? — спросил Скорик.

— Да, — глухим голосом отозвалась она. — А вы кто?

— Московский уголовный розыск. — Скорик раскрыл своё удостоверение. Он хотел было добавить что-то ещё, но тут на кухне появился омоновец в пятнистой форме и коротко доложил:

— Капитан, собака отработала, наркотиков и оружия нет. Что дальше делать?

— Ладно, уводи лишних в автобус, здесь оставь двоих, — недовольным

тоном велел Скорик. — Да забери этих киргизов с собой, чтобы под ногами не путались. Пусть до утра в «зверинце» перекантуются.

Выдав все необходимые инструкции, сыщик повернулся лицом к Наде и протянул ей портрет Силина.

— Вы знаете этого человека?

— Да, — тихо ответила женщина, потирая правой рукой горло.

— Где он сейчас?

— Не знаю, последний раз он приходил сюда больше недели назад.

— В каких вы с ним отношениях?

— Он снимал у меня комнату.

— И все? — несколько удивился следователь.

— Да, — твёрдо ответила Надя. — Он жил у меня несколько дней в начале ноября. Уходил с утра, приходил вечером.

— Интересно, — Скорик посмотрел куда-то вбок и спросил: — Что скажете, лейтенант?

— Ну, у меня есть другие сведения.

Человек, показавшийся в поле зрения Нади, оказался участковым милиционером по фамилии Шпилькин. Полгода назад она уже конфликтовала с ним по поводу драки, устроенной её сыновьями во дворе. Тогда её дюжие переростки отметелили четверых поддатых мужиков, вздумавших учить кикбоксеров хорошим манерам. Лишь то, что, протрезвев, никто из пострадавших не подал на братьев в суд, спасло Надю от ещё больших хлопот.

— По свидетельству соседей, в квартире устроен настоящий притон. Приходят постороние люди, ночуют, притаскивают какие-то вещи, по ночам громко разговаривают, а вот этот, — участковый ткнул пальцем в фотографию Силина, — вообще поселился в квартире, не имея прописки.

— Знаем мы, какие это соседи! Марья Николаевна из квартиры напротив, — с издёвкой фыркнула Надя. — Только этот божий одуванчик дней десять лежал в больнице и выписался только вчера. Так что сплетни её сильно устарели.

— Марья Николаевна очень уважаемый в районе человек, орденоносец и активист… — повысил голос участковый, но его ещё резче оборвала Надя:

— Ага, стукачка со сталинских времён!

— А вы, гражданка Колкина, занимаетесь противозаконнной деятельностью и устраиваете тут притон для разных уголовников…

— Хватит, лейтенант! Идите, остыньте, — прервал Шпилькина высокий, седоватый человек в штатском, все это время молчавший, но сразу причисленный милиционером к более солидным, чем они, «органам». Молча козырнув, красный от гнева участковый, тяжело отдуваясь, вышел на улицу.

А Киреев сел сбоку от взвинченной женщины и своим мягким, дипломатичным голосом спросил:

— Надежда Алексеевна, ради бога, припомните, пожалуйста, когда ваш постоялец приходил в последний раз?

Скорик удивлённо посмотрел на «напарника». Он собирался действовать по-другому, хотел нажать на хозяйку, подозревая, что у неё с Силиным были более тесные отношения. На это указывал и звонок женщины на стройку, Паршину. Но Надя как-то сразу обмякла и тихо спросила:

— А что он такого сотворил?

— Это очень опасный человек, вы уж поверьте мне! На его совести очень много крови!

 

16. КАК КРЫСА.

О происходящих вокруг него событиях Силин, конечно, и не догадывался. Цепь случайностей продолжала хранить его там, где он не смог всего просчитать. Утром он забрался в своё убежище в дурном настроении. Голод вовсю атаковал его измученное тело. Ночью он спустился вниз, рассчитывая, что, может быть, в дом завезли продукты, но увы! Два громадных холодильника на кухне оказались девственно пусты.

На голодный желудок сон не шёл. Нумизмат лежал, чувствуя, как сквозь него протекает всемогущее время, медленно и мучительно. Именно время было теперь его основным врагом.

«Черт, так можно и с голоду сдохнуть! Сколько ещё осталось, дня четыре? А если они задержатся, скажем, ещё на пару недель? Тогда столетия через четыре, ломая этот дом, какие-нибудь роботы-строители с удивлением обнаружат хорошо сохранившийся скелет человека. Черт! И на рёбрах ни капли жира. Как там говорил Митька Паклин по кличке Центнер? „Лишний вес это не недостаток, а два лишних месяца жизни в концлагере“. Мне бы хоть половину его прослойки, я бы тут до Нового года провалялся».

Его размышления прервал отдалённый шум, донёсшийся откуда-то снизу. Силин насторожился и вскоре уловил глухие голоса и звонкий женский смех, выделяющийся даже в этой жестяной коробке.

«Уж не „мадам“ ли приехала?» — вспыхнула надежда у Нумизмата. Чтобы выяснить все до конца, он пополз по своему «персональному метро» к воздушным отдушинам обеих спален. Двигался он, как всегда, ногами вперёд, издавая лишь лёгкий шорох. Все было как обычно, но на этот раз Михаил допустил одну ошибку. Он не снял с руки часов и пару раз негромко стукнул ими по жести, а один раз коротко проскрежетал по очередному стыку. Нумизмат был в полной уверенности, что под ним, в коридоре, никого нет, он не слышал ничьих шагов. Он и не мог их слышать. Евгений Михайлович Ерхов носил лаковые туфли, подбитые войлоком. Стоя сейчас посередине коридора, этот высокий, хорошо кормленный последние сорок лет человек с ужасом прислушивался к доносящимся до него непонятным звукам: шорохам, постукиванию. Он не мог понять, откуда они доносятся, что ещё больше приводило его в панический ужас. Да, Евгений Михайлович до истерики боялся крыс, но ещё больше он боялся своей хозяйки, Анны Марковны.

Бывают люди, для которых в слове «холоп» не существует уничижительной окраски, это просто нормальное состояние души. Евгеша Ерхов с детства бегал на побегушках у своих более старших братьев и друзей. Свою трудовую деятельность он начал официантом в ресторане, даже в армии Ерхов умудрился пристроиться на весь срок кухонным рабочим. Именно там он познакомился с милыми ночными хозяйками мусорных баков и навсегда преисполнился перед ними священным ужасом.

После армии карьера его развивалась равномерно и гармонично: из официантов он быстро перебрался в метрдотели, затем менял рестораны, каждый раз на более престижный, и к тридцати годам уже вовсю прислуживал иностранцам. Было это ещё в те годы, когда на каждого приезжего из-за бугра смотрели или как на живого бога, или как на шпиона.

Вскоре Ерхов пошёл на повышение не только фигурально, но и физически. Евгений Михайлович поднялся на этаж выше и стал управляющим той самой гостиницы, где ранее заведовал рестораном. На новой должности он оказался словно патрон в казённике. Более педантичного и въедливого управляющего «Интурист» не помнил ни до, ни после Ерхова. Горничные с ужасом впоминали этого с виду весёлого и жизнерадостного человека. Колобок — такую он заслужил кличку, не кричал и не ругался, но мог довести человека до истерики своим особым, язвительно-ласковым методом воспитания.

— Нет, милая, — говорил он молодой горничной, показывая на только что застеленную ею постель, — так вы можете заправлять у себя дома, после бурной ночки с десятком грузин. Мне же нужна абсолютно идеальная поверхность, примерно такая, как ваша попка или мозги без единой извилины в вашей хорошенькой черепушке.

Позапрошлый год сложился для Ерхова очень неудачно. Он только-только перешёл управляющим в едва ли не самую престижную гостиницу Москвы «Балчуг», но буквально через месяц без предварительных болей отказало сердце. В тот день он, как обычно, собирался на работу, вышел в прихожую, и тут паркетный пол словно рванулся ему навстречу, гася последние признаки сознания.

Удивительно, но уже через год после инфаркта Ерхов чувствовал себя прекрасно, никаких болей в груди, никакой одышки. Но возвращаться на прежнюю хлопотную должность он опасался. Можно было спокойно уйти на покой, живя на проценты с нажитого за долгие годы капитала. Фундамент этого благосостояния Евгений Михайлович заложил задолго до перестройки. Двое детей были выращены и воспитаны на чаевые, полученные ещё в пору ресторанной деятельности. А в свой гостиничный период Ерхов занимался продажей сувениров и антиквариата, да настолько ловко, что ни разу не попал в поле зрения соответствующих органов. Загородный дом заслуженного метрдотеля, хотя и уступал в размерах и роскоши «розовому замку» Балашовых, но был построен ещё в середине восьмидесятых. Огромная квартира в самом центре Москвы, недалеко от Кремля, казалась просто нашпигованной антиквариатом. Что ещё нужно человеку для заслуженного отдыха? Живи — не хочу!

Но нет, Ерхов скучал. Философия прислуги не давала ему жить спокойно, и, когда Анна Марковна предложила ему должность управляющего её новым домом, Ерхов с радостью согласился. Они познакомились в «Президент-отёле», на рауте по случаю встречи Альберта Гора с российскими бизнесменами. Балашову сначала привлекли чисто внешние данные одного из распорядителей встречи, а потом она оценила и деловые качества Ерхова, его профессионализм и чувство юмора. Для начала она попросила его обучить для своей квартиры пару горничных. Несколько смешных историй из жизни заезжих звёзд, поведанных Евгением Михайловичем «мадам», окончательно покорили жену финансиста.

— Нет, Евгений Михайлович, — проворковала Балашова, под ручку провожая аса сферы обслуживания до дверей, — вот уговорю Витю построить большой дом, так вы у меня будет дворецким. Как вы, согласны?

— На все воля Божья, Анна Марковна, — целуя ручки даме, отшутился тогда Ерхов. — Даст указание Господь — сам прибегу, а не даст, — он развёл руками, — на аркане не затянете.

Указание от верховных сил в виде инфаркта было получено, и вот теперь личный метрдотель, мажордом и дворецкий мадам Балашовой с ужасом прислушивался к непонятным для него звукам. За короткое время службы у Балашовых Ерхов хорошо изучил своих хозяев. В отношении самого финансиста он был как-то спокоен. Виктор Александрович ко всем бытовым проблемам относился с равнодушием глухого в опере. Зато жена его до сих пор с содроганием души и тела вспоминала тараканов, что жили в первой их квартире двадцать лет назад.

«Это тараканы, а если она увидит крысу?» — ужаснулся Ерхов.

В коридоре появились две молодые девицы с одинаковыми пластиковыми лейками в руках.

— На втором этаже все, Евгений Михайлович. Пойдём дальше?

— Да, теперь в зимний сад, там, поди, уже все пальмы высохли.

Все трое поднялись наверх, а Силин, не услышав из уст двух прелестных щебетуний ничего существенного, пополз по своему коробу обратно. Некоторое время спустя от задремал, но сразу очнулся, лишь только услышал внизу тяжёлые мужские шаги. Они остановились где-то совсем рядом, затем тонко скрипнула дверь «темнушки», и тот же самый голос, что звучал раньше вместе с женскими, произнёс слова, заставившие Силина замереть и затаить дыхание:

— Вот здесь нашли эту крысу.

Нумизмат не видел, как коренастый человек лет пятидесяти с густыми усами и глазами, носившими явные следы больной щитовидки, снял с пояса мощный фонарь и, с кряхтением согнувшись, начал шарить лучом света под нижней полкой стеллажа. После этого он так же внимательно осмотрел стены и потолок ниши. Силин с ужасом наблюдал, как острые осколки света пробиваются сквозь тонкие щели его импровизированного люка.

— Нет, норы здесь нет, — хрипловатым голосом заявил крысиный «ликвидатор», вешая на пояс фонарь. — Просто осень, сейчас мыши и крысы бегут из леса в тепло, к людям. У меня зять в прошлом году едва от них не загнулся. Поехал на охоту и подцепил мышиную лихорадку.

Ерхов во весь голос ахнул. Его собеседник воспринял это по-своему и продолжил с ещё большим подъёмом:

— Ещё бы! Страшная вещь, почки отказывают совсем, температура жуткая…

Так, беседуя, они спустились вниз, а Нумизмат в своём убежище с облегчением перевёл дух и вытер пот с лица. Он бы так сильно не радовался, если бы слышал продолжение разговора во дворе.

— Дом большой, но часа за два мы управимся, — заверил пышноусый управляющего, подходя к микроавтобусу. — Чем это средство хорошо — крысы не дохнут, а просто уходят из дома. Это ведь лучше, если бы они сдохли и воняли где-нибудь между перекрытиями?

— Ну конечно! — согласился Ерхов, кивая своей колобкообразной головой.

— И следов не оставляет ни на мебели, ни на стенах. Потом часок проветрите, и все. Немецкое средство.

— Да-да, вы уже говорили.

— Тогда начнём, как обычно, с подвала. Одевайся, Федя.

Через пятнадцать минут из микроавтобуса вылезли две неуклюжие фигуры в серых костюмах химзащиты, с противогазами на головах, вооружённые переносным баллоном и распылителем в руках. Один из дезинфекторов спустился в подвал, второй прошёл в дом.

Силин почувствовал газовую атаку сразу, лишь только пучеглазый пустил в ход свой распылитель в подвале. Резкий, неприятный запах, поднявшись вверх по вентиляционной трубе, заставил Михаила дёрнуться так резко, что он ударился головой о верхнюю стенку кожуха. А запах с дурным привкусом хлора все усиливался. Нумизмат начал задыхаться, горло его сжала мучительная спазма, к тому же нещадно щипало глаза.

Вспомнив все, что знал об отравляющих газах, Силин нашарил горлышко пластиковой бутылки и, поспешно открыв пробку, обильно полил водой свою импровизированную подушку — свёрнутые валиком штаны. Уткнувшись лицом в мокрую ткань, Михаил почувствовал некоторое облегчение, но нестерпимо захотелось чихнуть или покашлять. И горло его, и нос словно раздирали невидимые когти свирепого зверя. Чудовищным усилием воли Нумизмат сдерживал свою плоть, бьющуюся в мучительных попытках выхаркнуть обратно проклятую отраву. Он знал, что, кашлянув хотя бы один раз, уже не сможет удержать своё тело в узде.

А газ продолжал наползать, все более и более сгущаясь. Просачиваясь сквозь многочисленные отдушины, он поневоле встречался с досадной преградой в виде лежащего в вытяжной трубе человека. Сколько длился этот кошмар, Силин не знал: год, век? Цеплясь за остатки разума, он расслышал снизу увесистые шаги дезинфектора, шипение распылителя в нише. Затем все смолкло, и Нумизмат разрешил себе потерять сознание…

В себя он пришёл не скоро, и первое, что ощутил иссушенным горлом и больными лёгкими, — сильную тягу свежего воздуха. Силин приподнял голову от мокрой тряпки и жадно глотнул столь бесценный кислород. Из глаз его нещадно катились слезы, веки опухли, и он еле разлепил их. Перевалившись на спину, Михаил несколько минут массировал горло, затем нащупал поваленную бутылку с водой и жадно допил остатки жидкости. Отдышавшись, он прислушался, с беспокойством рассуждая о том, не раскашлялся ли он, потеряв сознание? Где-то вдалеке словно гудел гигантский шмель, и Силин понял причину столь сильного тока воздуха: включили принудительную вентиляцию.

«Козлы, чем они травили, чуть не сдох!» — вяло подумал он. Даже на злость у него не осталось сил.

Прошло несколько минут, и Силин различил вдалеке какие-то голоса. Сначала он уловил явные нотки раздражения, потом расслышал и отдельные слова. Это бушевал управляющий нового дома Балашовых.

— Нет, это невозможно! — почти визжал он своим пронзительным голосом. — Этот запах не только за час, за месяц не выветрится!

— Да ладно вам, уже почти не чувствуется, — добродушно хрипел «крысиный киллер». Он и сам сомневался в эффективности своего зелья, но надо было держать марку фирмы.

— Если погибнут растения, вы с нами не расплатитесь! — бушевал Ерхов. — Вентиляция работает уже целых полчаса, и никакого эффекта! Хорошо ещё, хозяев нет!

— А когда они вернутся?

— Через пять дней.

— Ну, за пять дней не только запах выветрится, новые крысы набегут, — позволил себе пошутить дезинфектор. Мажордом чуть не лопнул от злости. А над его головой чуть не застонал у себя в коробе Силин. Пять дней, ещё пять дней!

«Невозможно!» — подумал он.

Тем временем оба его палача, поругиваясь, ушли куда-то в глубь дома, все стихло. Михаилу нестерпимо хотелось покинуть своё убежище, спуститься вниз и подставить лицо под струю тёплой воды. Увы, это было невозможно. Нумизмат уже понял, что по дому ходит человек, шаги которого он не слышит.

А человек этот, выпроводив чёртовых дезинфекторов, вернулся в дом и снова втянул воздух всей грудью. Увы, его аристократический нос по-прежнему неумолимо отмечал присутствие в атмосфере некой вонючей гадости. Нырнув в свою небольшую кладовку в подвале, Ерхов вернулся с большим ароматизатором воздуха и щедро распылил по всему дому слащавый аромат болгарских роз. Он и представить себе не мог, какую этим оказывает услугу большой двуногой крысе, притаившейся в его доме.

 

17. В ДВУХ ШАГАХ.

Приторно-сладковатый запах со змеиным шипением ещё струился из баллона в руках дворецкого, когда со стороны улицы послышался автомобильный гудок. Выглянувший в окно Ерхов увидел, как в открывшиеся ворота въехали две машины: «вольво» и микроавтобус «фольксваген» с эмблемой охранного агентства «Сатурн» на боку. Пока мажордом добирался до выхода, Киреев уже вовсю бушевал во дворе, отчитывая дежурных охранников. Заигравшись в шахматы, они умудрились прозевать приезд высокого начальства. Впервые подчинённые слышали из уст Киреева столь откровенный русский мат. И Валерия Николаевича можно было понять.

Прошло двое суток с того момента, как Киреев впервые услышал фамилию Силина, но теперь ситуация ещё больше ухудшилась, и бывший дипломат всей душой возненавидел проклятого Нумизмата, эту чёртову страну и весь мир в целом. Ещё прошлым вечером казалось, что он в двух шагах от удачи. И он, и Скорик, поверив «оперативным данным» от Марьи Николаевны и дурака-участкового, надеялись застать Нумизмата у Нади. Увы, все, что они получили там, оказалось мизером: подробные, но ничего не значащие показания женщины, стопка изрезанных газет в тумбочке и весьма своеобразная резиновая шайба-штамп, реабилитирующая былую халатность Степина. Два сонных киргиза без московской прописки в счёт не шли.

Странно, но когда невыспавшийся Киреев ехал на работу, он постоянно вспоминал эти самые газеты. Почему-то именно они заставили Валерия Николаевича почувствовать всю меру угрозы, исходящей от Нумизмата. До этого он воспринимал ситуацию как одну из многочисленных хлопотных обязанностей своей нынешней работы. Но за пустыми глазницами газетных полос Киреев почувствовал реальную угрозу и обильную кровь.

А тут ещё верный «оруженосец» Валерия Николаевича Шура умудрился трижды ухудшить настроение шефа. Сначала он подтвердил, что действительно все вырезанные из газет статьи касались их главного работодателя. А потом добавил:

— Звонил Скорик, сказал, что его отзывают с дела, там какого-то важного иностранца убили в «Редисон-Славянской».

После этого сообщения Киреев впервые при подчинённых всуе помянул Божью мать. Он понял, что дело Нумизмата безнадёжно зависает в воздухе. Ещё через полчаса Шура почему-то не воспользовался селектором, а сам появился на пороге и громким шёпотом сообщил:

— Валерий Николаевич, возьмите трубку, Швейцария!

Уже по его интонации Киреев понял, чей голос сейчас услышит в трубке.

— Да, Киреев слушает.

— Баграев говорит. Почему не доложили о деле этого Нумизмата?

— Пока не вижу в этом острой необходимости.

— Доложите, какие приняли меры?

— Хорошо, — согласился Киреев, одновременно вытаскивая из пачки очередную сигарету. Нервничая, он всегда много курил.

Выслушав его доклад, Баграев недовольным тоном высказал своё мнение:

— Не там ищешь, Киреев. Цель его — подобраться к дому, там и жди. Ты проверил само помещение?

— Конечно, по полной форме.

— Проверь ещё раз! Возьми собаку, вместе с ней обнюхай каждый закоулок, проверь канализацию, все подсобки, лесопосадки рядом. Он должен прийти к дому! Поставь дополнительные телекамеры, укрепи двери дома так, чтобы никто не мог ворваться в него снаружи. Понял?

— Да, — коротко, с тщательно скрываемой злостью в голосе отозвался Киреев.

— Почаще вздрючивай охрану. И ещё! На случай отключения электроэнергии снабди их приборами ночного видения. Усеки, Киреев, этот ваш Нумизмат не придурок с «пугачом» в кармане, он делов может натворить ого-го! За него ты отвечаешь головой, понял?

— Слишком много слов, коллега. Можешь спокойно отдыхать в своей сырной стране, все давно под контролем, — более резко, чем надо бы, ответил своему начальнику Киреев. В трубке на несколько секунд воцарилась тишина, затем голос Баграева с неожиданно шипящими интонациями разразился целой тирадой:

— Я здесь не отдыхаю, а работаю! Это вы, сэр, из работы устроили курорт! Вот приеду, я с тобой по-мужски поговорю, не по этикету дипломатии, а с глазу на глаз! Вот тогда ты у меня за юбки Анны Марковны не спрячешься! Понял?!

— Ладно пугать-то! — ухмыльнулся в трубку внезапно повеселевший Киреев.

— «Приеду! Поговорю!»— передразнил он босса. — По делу у тебя все?

— Да!

— Ну бывай, айм сори!

Киреев положил трубку, пару минут задумчиво сидел за столом, затем развернулся к компьютеру и несколько минут сосредоточенно стучал по клавиатуре. Результатом всех этих действий явилась ещё одна язвительная усмешка и вызов Шурика. Когда парень с фигурой пацана и дипломом МГУ в кармане появился на пороге, Киреев с ласковой ухмылкой поманил его к себе пальцем. Тот подошёл ближе, но начальник продолжал манить его, при этом показывая пальцем на своё ухо. Шура послушно перегнулся через стол, но прежде чем начать разговор, его начальник и благодетель крепко крутанул диспетчера за ухо и, не выпуская слуховой орган из пальцев, ласковым тоном начал поучать неразумного пацана:

— Шура, ты знаешь, как у нас в разведке называют продажных двойных агентов? Кротами или крысами. Так вот запомни, крысёнок, — он сильнее сжал пальцы, и диспетчер-аналитик тоненьким голосом взвыл от боли, — сидеть надо на одном стуле, а то два могут разъехаться, и шлёпнешься жопой на пол, понял?

— Ва… Валерий Николаевич, я ничего… — пискнул в руках Киреева щуплый Шурик.

— Да не вешай ты мне лапшу на уши! Из памяти нашего компьютера ты стёр запись о телефонном звонке и посылке факса в Швейцарию. Но в коммутаторе-то информация осталась. Звонили в восемь пятнадцать утра, как раз твоя смена. Понял? А я-то думаю, откуда это Бигбаг так хорошо знает ситуацию? Такие подробности про Нумизмата… — И, отшвырнув парня в сторону, Киреев кивнул на дверь: — Пошёл вон!

Глядя, как Шура неуверенной походкой пробирается к выходу, прикрывая рукой распухшее и покрасневшее, похожее на пельмень ухо, Киреев подумал: «Как только подвернётся случай — уволю засранца!»

Эта мысль сразу испортила настроение. Все-таки Шуру он считал своим питомцем. Обидно, когда предают самые верные и ближние.

С трудом оторвавшись от самокопания, Валерий Николаевич нажал кнопку селектора и, услышав испуганный голос Шурика, продиктовал ему некоторые указания.

— Позвони в «Сатурн», пусть подготовят «фольксваген» с обычным составом, только собака нужна не на взрывчатку, а на человека. Я подъеду примерно через час.

Вот поэтому сейчас во дворе балашовского дома Киреев, отбросив свою «англизированность», безбожно материл своих подчинённых. Закончив с этим святым делом, он подошёл к стоящему на крыльце Ерхову.

— Здорово, Михалыч, — буркнул шеф службы безопасности, подавая руку дворецкому.

— Приветствую, Валерий Николаевич. Что это у вас за десант? — кивнул управляющий на вылезших из микроавтобуса «секьюрити».

— Да проверить тут у вас кое-что надо, пошляемся немного по дому.

— Недавно же проверяли! — удивился Колобок.

— А-а, наш Баграев в Швейцарии кислороду перебрал, житья никому не даёт.

Валерий Николаевич окинул критическим взглядом поднимающихся по ступенькам охранников и окликнул кинолога:

— А у вас вроде бы раньше доберман был?

— Фауст? Подох, бедняга.

— Что это он?

— Ветеринар сказал, инфаркт. Служебные собаки долго не живут. А ему как-никак девять лет было.

Нагнувшись, кинолог потрепал лобастую голову широкогрудого ротвейлера и одобрительно сказал:

— Но Марс у нас тоже молодец, так ведь, дружище?

«Дружище» исподлобья глянул на хозяина, затем ткнулся носом в полиэтиленовый пакет с газетами, в своё время нещадно изрезанными Силиным, и неторопливо затрусил к дому. Но не успел Киреев, стоя на крыльце, закурить сигарету, как явно обескураженный кинолог показался в дверях.

— Валерий Николаевич, вы извините, но там совершенно невозможно работать. Я собаке нюх угроблю на этом дерьме.

— Что такое? — удивился Киреев, но, войдя в дом, сразу понял проблемы собачатника.

— Где Ерхов-то? — спросил он, но мажордом уже спускался вниз по лестнице со второго этажа. — Чем это у вас так непотребно воняет, уважаемый вы наш Евгений Михайлович? Канализация забилась букетами роз?

— При чем тут канализация? — недовольным тоном отозвался управляющий. — Просто плановая дезинфекция, чтобы не заводились крысы, мыши, тараканы. Сейчас осень, эти твари лезут в дом. Уже включили вентиляцию, скоро все выветрится.

Ерхов побоялся рассказывать начальнику охраны об истинной причине вызова борцов за чистоту.

«Опять начнёт издеваться, скажет, что мне почудилось, на смех поднимет».

— Но в доме дышать невозможно, не то что собаке работать!

Словно подтверждая его слова, широколобый Марс совсем по-человечески три раза чихнул.

— Вот видите, — кивнул на него Киреев. — Хоть противогаз надевай.

— Ничем не могу помочь, — развёл руками Ерхов. — Вытяжка работает на полную мощность, ждите.

— Ладно, проверьте пока автономку, подвал. Может, со временем эта жуть рассеится, — велел Киреев.

Тем временем два умельца в форменных комбинезонах начали пристраивать к входной двери массивную продолговатую коробку, крашенную серой молотковой эмалью.

— Что они собираются делать? — заволновался Ерхов, с ужасом наблюдая за этой сценой.

— Устанавливают дистанционную задвижку. С её помощью можно заблокировать двери, находясь в любом конце дома.

— Но она уродует весь дизайн!

Киреев, тонко улыбаясь, развёл руками:

— Ничего не могу поделать. Указание начальника товарища Баграева. Пойду посмотрю, на улице должны установить дополнительные телекамеры.

Когда минут через сорок изрядно продрогший на ноябрьском ветру Киреев вернулся в дом, первая задвижка уже стояла на входной двери. Осмотрев не очень изящное изделие, Валерий Николаевич довольно хмыкнул.

«Вряд ли „мадам“ понравится это чудовище», — с некоторым удовольствием подумал он. Их вражда с Баграевым зашла настолько далеко, что даже дельные предложения шефа он воспринимал в штыки. К удивлению Киреева, на лестничной площадке показался кинолог со своим Марсом. Не торопясь, они спустились вниз, и проводник мрачно отрапортовал:

— Обошли весь дом, вроде чисто, но хорошо бы повторить дня через три, не раньше.

— По-моему, эта зараза и через неделю вонять будет.

Спровадив во двор неразлучную пару, Киреев поднялся наверх и не спеша начал обходить одну комнату за другой. В розовой спальне он задержался дольше всего. Разглядывая безупречно застеленную кровать, он испытал то же самое чувство, что в своё время пришло к Нумизмату: Киреева потянуло рухнуть на эту постель как есть, в мокром от дождя плаще, и непременно водрузить грязные ботинки на пуховую нежность подушек. Еле сдержавшись и сплюнув с досады, он вышел в коридор и, пройдя его до конца, упёрся в нишу. Приоткрыв дверцы, Киреев несколько секунд рассматривал полутёмное, пустое пространство, потом закрыл дверь и продолжил свою экскурсию по дому.

Лишь спустя три часа, закончив работу, и «секьюрити», и управляющий покинули «розовую сказку» Балашовых.

 

18. ГОРЯЧКА.

К этому времени Нумизмат промёрз до самых костей. Находясь в бессознательном состоянии, он опрокинул бутылку с водой на подстеленную вместо матраца куртку, и теперь и свитер, и рубашка его безнадёжно пропитались влагой. Внизу постоянно ходили люди, доносились голоса. Силин не мог переодеться, он опасался даже отползти подальше, в глубь кожуха. А беспощадный поток воздуха пробирал до дрожи.

Когда внизу все успокоилось, Михаил все же сполз с мокрой куртки, но холодные листы жести ещё больше заморозили его. Боясь, что разлитая вода просочится вниз и проявится пятнами на подвесном потолке, Силин аккуратно свернул куртку, предварительно сунув в середину остальные мокрые вещи: свитер, рубаху и штаны-подушку. Для того чтобы стянуть их с себя и переодеться в сухое, Нумизмату пришлось долго и мучительно ворочаться в узком пространстве. Он извивался как червяк и стукался о жесть локтями и головой. Иногда это у него получалось чересчур громко, но Силину было уже все равно, терпеть больше холод он не мог.

В десять часов вечера Нумизмат решил, что настала пора решительных действий. Несмотря на то что вентиляцию давно отключили, Михаил никак не мог согреться. Осторожно открыв люк, он прислушался, затем своим «червячным» методом спустился вниз, постоял немножко в нише, снова прислушиваясь к молчанию огромного дома, а затем беззвучно проскользнул в ванную. Желая умыться, Силин включил свет, взглянул на себя в зеркало и тихо, с душой выматерился. На него смотрело какое-то чудовище с заплывшими, покрасневшими глазами, распухшим носом и вывернутыми, негритянскими губами.

— Чудесно они меня приукрасили, — пробормотал Силин и, вдоволь насмотревшись на своё прелестное личико, протянул руку, чтобы включить воду. Слава Богу, что он не успел этого сделать, иначе за шумом воды не расслышал бы, как внизу, на первом этаже, слабо щёлкнул открывающийся дверной замок.

Все дальнейшие действия Нумизмата подчинялись не разуму, а звериному инстинкту сохранения жизни. На то, чтобы выключить свет и закрыть дверь в ванную, у него ушло не более секунды. В два огромных бесшумных скачка Нумизмат достиг двери ниши. На лестнице послышались шаги, но он уже был внутри своего убежища.

Медленно, вразнобой загорались лампы дневного света, и наконец показались два охранника. Оба были настороже, с оружием в руках. Оглядев пустой кабинет, они переглянулись и по очереди начали проверять каждую комнату. Делали они это по правилам: включали свет, один врывался в помещение, другой страховал его на пороге. Даже на беглый осмотр этажа у них ушло минут десять. Больше всего хлопот им доставили встроенные в каждой комнате огромные шкафы-купе.

Естественно, что вся проверка закончилась у дверей ниши. Осмотрев её, охранники опустили пистолеты и посмотрели друг на друга.

— Что скажешь? — спросил один.

— Не люблю я эти «Фотоны». Помню, охранял одну контору в старом здании, замучился с ними. Там на первом этаже хлебный магазин был, а тараканы по всему дому бегали. Пробежит один по излучателю, а у нас на пульте тревога. В конце концов мы «Фотон» на ночь отключать стали. Да там и наружной сигнализации хватало.

— Ладно, пошли, пройдёмся по дому, посмотрим окна и двери. Ерунда, конечно, ни один наружный датчик не сработал, и сразу на втором этаже, но все-таки…

— И Киреев наш сегодня лютовал. А уж если Англ на мат перешёл, то это что-то значит.

Силин лежал у беседующих как раз над головами и недоумевал: «Откуда здесь взялась сигнализация? Раньше-то её не было».

Сигнализация на самом деле была всегда. Инфракрасный излучатель типа «Фотон» был ловко вмонтирован в красивое деревянное резное панно и нацеливался на коридор второго этажа. Просто до этого дня систему не включали, не посчитали нужным. По-другому решил Киреев. Зайдя перед отьездом в сторожку, Валерий Николаевич придирчиво осмотрел все оборудование, особенно то, что подключили сегодня, и задержал взгляд на небольшом пульте.

— А почему «Фотон» отключён? — спросил он.

Пара охранников, дежурившая с утра и уже получившая свою порцию взбучки, переглянулась.

— Да не включали его никогда. Мы-то тут при чем?

— И вообще, зачем он нужен? — поддержал товарища второй охранник.

— Хорошо, — спокойно согласился Киреев, только глаза его заблестели ярче. — Какие характеристики у «Фотона-2»?

После короткой паузы оба приятеля хором начали припоминать инструкцию.

— Ну, инфракрасный излучатель типа «Фотон-2» работает на принципе

смещения доплеровского эффекта, тип излучения — лучевой барьер… — начал первый.

— Предназначен для закрытых помещений от пятнадцати до тридцати метров, выдерживает перепад температур от плюс десяти до плюс пятидесяти… — подхватил второй.

— А ещё? — допытывался Киреев. Сам он датчик в руках не держал, но отработанная память хранила характеристики всех видов охранной сигнализации. Он решил уесть проштрафившихся подчинённых. Те молчали, и Киреев торжественно закончил свою речь: — А ещё он работает на обнаружение открытого пламени, ясно? Включайте.

Но это было днём, а сейчас, уже ночью, обойдя весь дом и не найдя никаких следов нарушителя, оба охранника вернулись в сторожку и, открыв по баночке пива, принялись обсуждать происшедшее.

— Точно, какой-нибудь таракан, — высказал свою точку зрения один из них.

— А может, крыса. Мне Лысый рассказывал, что неделю назад они одну крысу поймали как раз на втором этаже.

— Ну конечно, они не дуры, а у Балашовых, я думаю, будет что крысам похавать.

— Да, остатки красной икры, трюфеля, балычок.

Охранники засмеялись. Они были ровесниками, обоим по двадцать пять лет, и оба уже два года трудились в «Сатурне». Роднили их также взгляды на жизнь, вкусы и привязанности.

— Эх, оторваться бы в таком особнячке хоть месячишко, чтобы потом было что вспомнить! Да ведь, Серёга?

Товарищ его усмехнулся:

— Ну, на месяц не знаю, а ночку-то можно тут покувыркаться.

— Это как? — удивился напарник.

— Все просто, Ванек. Пока хозяева за бугром, ночью под выходные завозим сюда телок, пойло, отключаем сигнализацию и устраиваем забег сразу во все стороны. Прикинь — бассейн, сауна, эти два сексодрома на втором этаже! Житуха на миллион долларов!

— А на пульте кто будет? — осторожно спросил Иван. — Не дай боже позвонит кто, или вот этот, — он кивнул на фотографию Силина, прикреплённую скотчем к стене, — объявится.

— Это просто. Лысый тебе день должен?

— Да.

— Вот сюда его и воткнём, пусть пашет, негр. Ты кстати, все с той рыжей крутишь?

— Эх, вспомнил! Я уж забыл, как её и зовут. Не то Алла, не то..

— Лена её зовут, Элен. Телефончик дашь?

— Бери, такого добра не жалко. У меня знаешь сейчас какой бабец!

Пока охранники строили радужные планы на будущее, Силин испытывал прямо противоположные чувства. Как никогда прежде, он чувствовал безысходность своего положения. Ещё на пять суток в этой железной клетке без капли хлеба и крошки воды! Приступы ярости у него перемежались с минутами отчаяния.

К двум часам ночи Нумизмат понял: что-то неладное творится с ним самим. Ему становилось то мучительно жарко, то безнадёжно холодно. Голова раскалывалась от боли, а в глаза словно кто-то насыпал горячего песку.

«Неужели я простыл? — с ужасом думал Силин, вытирая с лица холодный пот. — А что, очень даже может быть. Шесть часов в холодной одежде под сквознячком, классные условия, чтобы сдохнуть. Господи, только этого мне ещё не хватало! Все козыри на стороне счастливчика Балашова. Неужели я загнусь в этой трубе, так ничего и не добившись? Приедут господа, а из отдушин такой приятный трупный запах. Здравствуйте, мадам и месье, вас приветствует весёлый труп по имени крыса Фрося. Ха-ха-ха!..»

Мысли его постепенно начали мешаться, остались только самые простейшие чувства и эмоции: голод, жажда, боль. Сразу пересохло в горле, оно задеревенело, каждый глоток воздуха будто рашпилем раздирал гортань. Силин нашарил в темноте бутыль, поднял её, чуть встряхнул и убедился, что она пуста. Тогда он пополз дальше, вдоль трубы, к давно отброшенной запасной баклажке. Михаил ногами подтянул её к себе и с надеждой встряхнул. На самом донышке что-то слабо плеснуло, и он жадно припал к горлышку губами. Тёплая влага прокатилась по горлу живительной волной, Нумизмат еле заставил себя оторваться от бутылки и оставить хоть немного. Нашарив в темноте сумку, Михаил подложил её себе под голову. Что-то жёсткое мешало ему обрести покой. Покопавшись в своих запасах, Силин понял, что это пистолет. Холодная тяжёлая сталь породила предательскую мысль о самоубийстве.

«Тогда не будет никаких мук, только вечный покой и тишина», — шептал Нумизмату чей-то издевательски-ласковый голос. Силин представил себе, как это будет: вспышка, грохот, и разлетающаяся вдребезги башка забрызгивает кровью и мозгами всю эту железную конуру на радость Балашову. Именно последняя мысль заставила его отложить оружие в сторону.

— Слишком жирно вам будет, господа, — пробормотал он еле слышно, — хрен вам, родные и милые.

Болезнь смешала время и пространство в один жуткий комок боли. К утру он допил воду, временами теряя сознание. Силина начал одолевать кашель, в бессознательном состоянии он уже не контролировал себя. Хрипловатый, надсадный грудной лай жутковатым завыванием раздавался по комнатам из отдушин вентиляции. Ему безмерно повезло, что Ерхов в этот день позволил себе и подчинённым отдохнуть. Под вечер, чтобы хоть немножко утолить жажду, Силин начал высасывать влагу, впитавшуюся в одежду. Толку от этого было мало, противный вкус мокрых тряпок вызвал в желудке сильные спазмы голода, но это хоть чуть-чуть освежало пересохший рот.

Всю последующую ночь Нумизмата одолевали кошмары. Мучительное забытьё плавно перетекало в сон, и из подвалов памяти один за другим поднимались призраки. Чаще всего снились убитые им люди: сосед-милиционер, антиквар, молодая пара из «газели». Логики в снах-ужасах не было никакой. Окровавленный Жучков мог играть в шахматы с ещё живым, ухмыляющимся Гараней, а шофёр владельца «Золотого бара» с перерезанным горлом и открытыми глазами неподвижно стоял за спиной убитого антиквара. Иногда всплывало безносое, морщинистое лицо Васяна. Дядька подмигивал кустистыми бровями, щерился беззубым ртом, все что-то пытался сказать своим тихим, бесцветным голосом, но Силин отмахивался от него, пытался оттолкнуть руками. Движения эти получались замедленные, словно не воздух окружал его, а невидимая и упругая вода, а руки Нумизмата казались сделанными из ваты.

Из каждого кошмара Силин выныривал в холодном поту, пару раз даже с криком. Очнувшись и переведя дух, Нумизмат из последних сил сжимал кулаки и костерил себя последними словами. Раньше покойнички были ему предельно безразличны. Ну убил и убил, что такого? Убил ради большой цели. Проклятая болезнь, проникнув в подсознание, освободила живущих там призраков.

Существовал и ещё один вид сновидений, возрождающий мертвецов. Время от времени Нумизмат видел в своих снах героев чёрной тетради. Болезненного Соболевского, пытающегося в вине утопить открывшуюся страсть к воровству, жалкого, стоящего на коленях перед плачущей женой. Затем саму Соболевскую, обглоданную собаками и застывшую в уродливой позе на снегу. Сквозь кровавую маску её лица медленно прорастало другое, широкое, с массивными бакенбардами и усами, с перекошенным ударом ртом и полузакрытым левым глазом. Бывший квартальный надзиратель словно мучительно пытался сказать что-то лично ему, Силину, как нумизмат нумизмату. Затем все перемешивалось, и хихикающий в кулачок Пинчук, сидя около буржуйки с миской пшённой каши, о чем-то весело разговаривал с завернувшимся в плед болезненно-худощавым Бураевым, а интеллигентный врач Мезенцев с ужасом подглядывал из-за кустов, как его бывшая любовница княгиня Щербатова, расстреляв все патроны, пускает последнюю пулю себе в висок.

Сны мучили Силина ничуть не меньше, чем температура или чувство голода. Стопроцентный материалист и ярый безбожник, Михаил своим холодноватым, рациональным умом не мог понять, зачем нужны эти странные видения. Сон, по понятию Силина, должен быть забытьём между двумя фазами бодрствования и служить для восстановления сил, а не демонстрации разных там картинок и индивидуальных фильмов-ужасов.

Слава Богу, на следующий день Силин хоть и чувствовал себя столь же прескверно, но в забытьё уже не впадал. На этаже опять суетился Ерхов и две девицы, обслуживающие доморощенные «джунгли» мадам Балашовой. Нумизмат лишь догадывался, что происходит внизу. У него не было сил, чтобы доползти до отдушин и послушать, о чем говорят между собой горничные и управляющий. Лишь раз Силин расслышал, как совсем рядом, в ванной, ударила в пустое ведро тугая струя воды. Большего издевательства для Нумизмата и представить было невозможно. В очередной раз проведя по потрескавшимся губам распухшим, непослушным языком, Силин застонал, и хорошо, что этот звук оказался слишком слабым, чтобы долететь до чужих ушей.

Через пару минут в голову Нумизмата пришла очередная бредовая идея: «Надо выбрать момент и спуститься вниз сразу после того, как троица уйдёт на первый этаж. Может быть, успею набрать воды и напиться».

Он протянул руку вперёд с намерением открыть люк. Но ослабевшие пальцы не смогли сразу ухватить маленький рычажок шпингалета, и это отрезвило Михаила.

«Черт, а как же я буду в таком состоянии спускаться? — с ужасом подумал он. — Я же рухну с трех метров и сломаю себе шею! А грохот будет на весь дом».

Силин прикрыл глаза и на время замер, весь поглощённый болью. Кроме горла и лёгких, ломало все тело, измученное однообразной позой. Лёжа на спине, он задыхался, но перевернувшись на живот, также не получал облегчения. Набив сумку своим заплесневевшим тряпьём, Михаил несколько приподнял импровизированную подушку и лёг повыше. Но теперь голова упиралась в потолок короба.

В довершение всех неприятностей у Нумизмата встали незаведенные прошлым вечером часы. Силин не ожидал, что это будет так ужасно. Раз десять взглянув на застывшие на одном месте светящиеся стрелки, он не выдержал и, сняв свой верный хронометр, швырнул его дальше в трубу. Вентиляционный короб отозвался на это действие дробным стуком, сошедшим на протяжный скрежет. Но Силину было уже все равно, слышит кто этот шум или нет. Время застыло для него, остановилось, и порой Михаилу казалось, что он лежит не сутки, а годы и века. Стало меняться и само пространство вокруг Нумизмата. Оно то сужалось, то раздвигалось. Иногда Силину казалось, что стенки короба начинают давить на него, сжимаясь сразу со всех четырех сторон. Он резко выкидывал в стороны руки, начинал обшаривать прохладный потолок. Затем все проходило, но через час или век, он не знал, приступ клаустрофобии повторялся. Порой это происходило совершенно по-другому. Он словно начинал прорастать душой сквозь жестяные и каменные стены, безмерно расширяясь в пространстве и в то же время видя издалека своё ничтожно маленькое, крохотное, высохшее тело. Силина охватывал ужас от мысли, что оно так и останется в этой жестяной и каменной ловушке.

В короткие минуты затишья, когда сквозь боль и муку разум возвращался к Нумизмату, он с ужасом думал: «Я что, схожу с ума?! Этого не может быть, я ведь всегда отличался на редкость холодным и практическим умом! Что со мной творится? Ну подумаешь, лежу себе и лежу, отдыхаю, приболел вот только. Чего же психовать-то? Это же глупо! Почему моё тело не подчиняется мне?»

А оно продолжало не подчиняться. Самым жутким оказался третий приступ клаустрофобии. Сначала ему привиделся Семён Князев, точно такой, каким был во время последнего посещения Силиным: смертельно исхудавший, с впалым ртом мертвеца. Одет при этом он был в синий мундир со стоячим воротничком, но без погон и орденской планки. Майор все манил пальцем Михаила к себе, отступая назад, в глубь полутёмного, непонятного Силину здания. Михаил чувствовал, что нельзя идти за покойником, но шёл мучительно, против воли, со стоном передвигая тяжёлые, словно чугунные ноги. А отставной майор уже вошёл в здание и в полумраке Силин видел только блеск начищенных хромовых сапог да желтоватую кожу его головы. И лишь ступив на порог Нумизмат понял, что это церковь! Он хотел закричать, убежать, но уже через секунду попутный шквал перенёс его через тёмный коридор и он очутился лежащим на каком-то очень неудобном ложе. Силин хотел пошевелиться, но словно кто-то держал его за плечи. Покосившись в сторону Нумизмат увидел желтоватые стенки некрашеного дерева и до него дошло, что это гроб! Силин хотел рвануться, вскочить, но опять не смог, только почувствовал как волосы у него на голове встали дыбом, да от пяток вверх по ногам побежали судороги крупных мурашек. А вокруг него уже звучала столь нелюбимая им какофония дребезжащих старушечьих голосов и остро пахло расплавленным воском и ладаном. Песнопения звучали очень недолго, вскоре принесли крышку и начали прибивать её прямо там же, в церкви. Силин видел все происходящее сразу с нескольких точек. Он вроде бы находился внутри и в тоже время наблюдал деловитые лица двоих мужиков, забивающих в обитую красной материей крышку крупные, двухсотмиллимитровые гвозди. Этот стук становился все громче и громче, он просто нестерпимо давил на уши Нумизмата и он не выдержал и закричал, выплюнув из лёгких застоявшийся воздух. Лицо его ударилось о что-то твёрдое, потом ещё раз…

Через эту боль Силин пришёл в себя, стряхнув прочь навязчивый ужас ночного кошмара. Болел лоб, нос, облизнув пересохшие губы омертвелым языком Нумизмат почувствовал знакомый солоноватый вкус крови.

«Выходит это я головой бился о короб да причём со всей дури, —» понял он. Ощупав лицо Нумизмат понял, что разбил левую бровь и нос. С трудом оторвав от ветхой рубахи рукав, он приложил эту тряпку к своим ранам и обречённо подумал: «Все, не могу больше! Сейчас выйду и напьюсь воды, а там будь что будет! Ещё трое суток я здесь не вынесу!»

 

19. НА ХАЛЯВУ.

Тряпка ещё не успела пропитаться кровью, как Нумизмат услышал издалека какие-то звуки: явный женский смех и вроде бы голоса. Занятый собой, Михаил совсем забыл, что в доме могут находиться ещё и другие люди.

«Опять, наверное, эта „банда“ пришла поливать цветы», — подумал было Силин, но дружный девичий визг окончательно вверг его в недоумение. Нумизмат абсолютно точно определил, что визжали девки от восторга, но по какому поводу? Любопытство и какая-то слабая, интуитивная надежда заставили Михаила, превозмогая боль и слабость в разбитом теле, поползти к вентиляционным отдушинам. Надо было во всем разобраться.

Когда человек долго работает на одном месте, то становится самоуверенным, считает себя невероятно классным, незаменимым специалистом, до тонкостей разбирающимся в своём деле. Это хорошо знают армейские старшины, время от времени говорящие какому-нибудь зарвавшемуся «черпаку»: «Борзеть начал, Иванов! Что, службу понял?»

Точно так же гибнут старые, опытные электрики, наизусть знающие любые электросхемы, проверяющие фазы в сети согнутым указательным пальцем и «влетающие» на смертельное напряжение только из-за излишней самоуверенности и халатности.

Сергей Мотыгин не преминул воплотить в жизнь свой идиотский план. Когда в половине первого ночи вишнёвая «девятка» коротко просигналила около ворот вотчины Балашовых, его постоянный напарник и друг Ванька Семенихин просто ахнул:

— Все-таки привёз!

Действительно, во дворе из машины со смехом выпорхнули две длинноногие девицы.

— Привет, мальчики! — закричали они, взмахом руки приветствуя Ивана и второго охранника, того самого Лысого. А из машины уже показался и сам автор идеи и «главный режиссёр» предстоящего «забега в ширину», утяжелённый двумя сумками с выпивкой и закуской.

— Здорово, орлы! — приветствовал он коллег. — Как настроение?

— На сто с плюсом! — восторженно отозвался Иван, пожимая другу руку. Лишь длинный, носатый парень с явно развивающимся облысением не поддержал общего энтузиазма.

— Ну а ты, кудрявый, что не радуешься? — хлопнул его по плечу Сергей.

— Да чего хорошего-то? — уныло отозвался носатый коллега, не отрывая

глаз от подруг, с визгом бегающих по парапету фонтана. — Вы-то веселиться будете, а мне торчать одному в сторожке всю ночь, да ещё, глядишь, начальство нагрянет. Англ вон совсем озверел, за ночь по два раза звонит.

— Да не дрейфь ты! — Мотыгин вытащил из сумки и подал лысеющему пессимисту двухлитровую бутыль пива. — На вот тебе для поднятия настроения. Иди, тащи ключ и не забудь отключить сигнализацию.

Потом он обернулся к другу.

— Ванек, а ты сразу включи сауну. Пусть он только «Фотон» отключит.

Приход весёлой компании и слышал Силин, ну а визг был произведён по поводу падения всей «банды» на суперкровать Балашовых. Вскоре загремела музыка, смех и слоновьи прыжки танцующих перемежались звоном бокалов и хлопками откупориваемых бутылок. Так продолжалось больше часа, затем пары разделились, и Силину, по-прежнему лежавшему около отдушины, довелось прослушать небольшой радиоспектакль с сексуальным уклоном. Примерно через час главному инициатору «пикничка на обочине» надоела и эта часть программы.

— Вань! — заорал он, убавив звуки музыки. — Как там сауна, готова?

— Должна уже! — ответил Иван, не вставая с кровати в голубой спальне.

— Пойдём?

— Айда, только пива захвати побольше!

Силин, слышавший все до последнего звука, торопливо пополз обратно к люку. Это был его шанс, да ещё какой!

Убедившись, что голоса и музыка на этаже смолкли, Нумизмат открыл люк и, прихватив пустую бутылку, начал спускаться вниз. Оказалось, что он не зря опасался «червячной» процедуры. Из короба он вылез нормально, но вот зацепиться за полку не удалось. Ослабевшие пальцы не удержали тело, и Силин с грохотом свалился на пол. Там он пролежал минут пять, не меньше. От слабости кружилась голова, болело ушибленное плечо, а кроме того, Силина волновало, не услышал ли кто странный грохот на втором этаже. Убедившись, что никто не спешит ему на помощь, Михаил осторожно приоткрыл дверь ниши.

Все было тихо и спокойно, где-то далеко играла музыка, доносящаяся до второго этажа совсем слабо. Как раз музыка в этот момент очень мало интересовала Силина. Выбравшись из ниши, он прикрыл дверь и, покачиваясь от слабости, побрёл в ванную. Повернув вентиль, Михаил несколько секунд смотрел, как хрустальная струя воды разбивается о голубоватую поверхность раковины, словно не веря в реальность этого видения. Наконец он подставил под струю рот и пил, пил, пил, жадно, ненасытно, неотрывно. Лишь когда желудок его раздулся до такой степени, что, казалось, вот-вот лопнет, Силин оторвался от струи и посмотрел на себя в зеркало.

Собственный облик ужаснул его. Глаза впали, щеки, и без этого не сиявшие румянцем, провалились, что ещё больше подчёркивалось недельной щетиной. Осторожно потрогав разбитую бровь с засыхающей кровью, Нумизмат невесело усмехнулся: «Да, мне скоро и стрелять не надо будет. Люди, только взглянув на меня, со страху умирать начнут.»

Умыв лицо и наполнив бутыль, Михаил посетил соседнее с ванной комнатой заведение. Естественные отходы удивили его своими малыми количествами. «Тут

и на анализы бы не хватило», — решил он, натягивая трико. Это прозаическое раздумье прервал донёсшийся из розовой спальни прерывистый сигнал зуммера. Силин насторожился, первой его мыслью было, естественно, бежать. Он выбрался из туалета, зуммер по-прежнему надрывался, но Нумизмата неумолимо тянуло посмотреть на картину произведённого «отрывающимися» разбоя. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше и, секунду поколебавшись, бесшумным, стелющимся шагом пробрался к открытым дверям спальни. С порога Михаил оценил безнадёжно измятую постель, сброшенное на пол нежно-розовое покрывало, многочисленные бутылки на маленьком журнальном столике. А зуммерила, надрываясь в своём рвении, небольшая рация типа «уоки-токи», забытая беспечными охранниками на полу. Но основное внимание Силина сразу устремилось на полбатона московского белого хлеба среди частокола бутылочного изобилия.

Нумизмата даже затрясло от вида этого простого натюрморта. Ноги сами понесли его вперёд. Он схватил хлеб и впился зубами в его мягкую, ноздреватую мякоть. И тут же в коридоре послышался топот ног, не давший Михаилу почувствовать вкус божественного продукта. Выход оказался отрезан, и Нумизмату не оставалось ничего другого, как нырнуть под розовое плато любви четы Балашовых.

А побеспокоил его Лысый. Именно он так долго и безуспешно дозванивался до своих коллег. Вбежав в спальню и найдя там только следы их пребывания, парень чертыхнулся и помчался обратно. Как он и думал, обе пары были в бассейне. Несмотря на прогрессирующую плешь, он был ровесником остальных парней, но, как говорили его коллеги: «брат Буратино, немного деревянный». Вид двух обнажённых див, с картинным видом разлёгшихся на краю бассейна, несколько смутил его, но потом он обернулся к парням, все ещё блаженствующим в голубоватой воде, и закричал по-детски обиженным голосом:

— Ну Серёг, я же просил рацию с собой брать?! Я вас вызываю-вызываю, и ни фига!

— Что случилось-то? — спросил Сергей, переворачиваясь на спину. Он никак не мог вырваться из плена своей мокрой нирваны.

— Шухер, вот что случилось! Балашовы сегодня в десять прилетают.

С обоих охранников мигом слетела вся истома. Иван вообще от неожиданности перестал грести и, уйдя под воду, хлебнул изрядную порцию воды. Он ещё отплёвывался, а Сергей уже вылезал из бассейна.

— Какого хрена им надо, они же ещё три дня должны отдыхать.

— Пацан заболел, простудился, — терпеливо объяснил Лысый, продолжая коситься на обнажённых красоток.

— Черт, это хреново! — решил Мотыгин.

— Часов в восемь должен приехать Ерхов с обслугой и запасами продуктов,

— продолжал пугать Лысый.

— А сейчас сколько? — спросил Иван.

— Пять.

— Так, Верка и Элен наверх, быстро наведите там шухер, заправьте кровати, и чтобы на полу не осталось ни крошки, ни соринки. Я приберу здесь, а ты, Ванек, попробуй остудить сауну.

— Как?

— Ну отключи тэны, залей все водой! Давай-давай, не стой!

Когда полчаса спустя оба парня поднялись наверх, кровать была уже заправлена, бутылки и остатки провизии уложены в сумки, да и девицы спешно облачались в свои мини-наряды.

— Все собрали? — сразу принялся командовать деятельный инициатор пьянки.

— Да все, все!

— А там? — Сергей кивнул в сторону голубой спальни.

— Я сейчас, быстро! — метнулась в прорыв рыжеволосая Элен.

Когда казалось, что все собрано и в спальнях установлен изначальный порядок, все та же рыжая Элен схватилась за свою роскошную гриву:

— Ой, заколки нет!

— Какая заколка? Большая она?

— Ну черепаховая такая, пришла я с ней.

— Ты в сауну её не брала?

— Нет, ты что! Мы же туда совсем голые пошли.

— А, черт бы тебя побрал с твоей заколкой! Ищите! — велел Сергей, становясь на колени и заглядывая под кровать. Через полминуты он вылез из-под итальянского чудовища и с досадой спросил: — Ну что, не обнаружили?

— Нет, — хором ответили девицы, перетряхивая постель.

— Ладно, если мы её не нашли, значит, и никто не найдёт. Заправляйте обратно и двигаем отсюда.

Вскоре дружный топот четырех пар ног подсказал Силину, что ночные хозяева «розового замка» отбыли восвояси. К этому времени Михаил съел уже половину доставшегося ему хлеба и раздумывал над судьбой остального своего «золотого запаса». Огромное количество выпитой воды все-таки заставило отложить горбушку про запас, в желудке и без того чувствовалась тяжесть с небольшой резью. Ощущение сытости несколько расслабило Нумизмата, больше того, настроило его на лирический лад. Захотелось спать и не думать ни о чем. А ещё он понял самое главное: Балашовы наконец-то оставили блаженную Швейцарию и начали движение в расставленную им ловушку.

 

20. ЦЕРЕМОНИИ КИТАЙСКИХ БОГДЫХАНОВ.

Ровно в восемь утра в ворота усадьбы Балашовых проехал целый кортеж. На этот раз Ерхов привёз с собой не только двух горничных, но и поваров с большими запасами продуктов. Мадам потребляла только свежие, именно поэтому Нумизмат в своё время обнаружил в доме пустые холодильники. Уверенно вступив в вверенные ему владения, Евгений Михайлович отдал прислуге несколько указаний, а сам поспешил в оранжерею, ещё со двора озадачившую его своими запотевшими стёклами. Осмотрев рукотворные джунгли, мажордом сунулся было в сауну, но быстро вышел из неё, загадочно улыбаясь. Эта улыбка не покидала его и в бассейне, она стала ещё шире, стоило Ерхову перекинуться парой слов с одной из горничных его личной выучки.

Осмотрев в её сопровождении обе спальни, Евгений Михайлович развеселился совсем. Брезгливо приподняв двумя пальцами покрывало, Ерхов покачал головой и тяжело вздохнул. Пока, повинуясь его жесту, горничные меняли постельное бельё, Евгений Михайлович обошёл кровать со всех сторон, затем нагнулся и вытащил из узкой щели между спинкой и матрацем чёрную черепаховую заколку. Здесь он не выдержал и засмеялся во весь голос.

Помахивая своей находкой, управляющий спустился вниз к окну, выходящему во двор. Долго ждать ему не пришлось. Минут через пять внутрь усадьбы ворвался поток абсолютно одинаковых машин. Пять чёрных «мерседесов» расположились во дворе веером. Путешествовать таким образом Балашов стал после того, как его серый «линкольн» обстреляли из леса на подъездах к Москве. Теперь же потенциальному террористу трудно было определить, даже в каком из автомобилей едет финансист. Пока что во всех них располагались только телохранители, это Киреев заехал перед поездкой в аэропорт проверить в последний раз охрану дома. Дурные предчувствия так и не покидали его. Не успел он выйти из машины, как его с крыльца окликнул Ерхов.

— Валерий Николаевич, ради бога, подойдите на минуточку!

Подходя к управляющему, Киреев не ожидал услышать ничего плохого. Признаться честно, он плохо знал этого нового человека в окружении хозяйки. Ерхов казался добродушным, улыбчивым, даже остроумным. Вот и сейчас круглое лицо Колобка светилось беспредельной радостью. Для себя Киреев отметил, что мажордом, как любила называть его хозяйка, облачён в безупречно пошитый смокинг с двойной черно-белой бабочкой, да на пальце вертит явный предмет женского обихода.

— Любезнейший Валерий Николаевич! — очень ласковым тоном начал Ерхов. — Если ваши гаврики ещё захотят потрахаться на кроватях своих хозяев, то ради бога! Я не имею ничего против, дело святое, сам по молодости подобным грешил. Вот только несколько советов: во-первых, не надо заливать после себя сауну, особенно с открытой дверью в оранжерею, пар очень вреден для растений. Во-вторых, если они плескались в бассейне, то пусть не думают, что вода, даже испарившись, не оставляет на бортиках следов. Ну и самое главное,

— Ерхов молитвенно прижал к груди сложенные ладони. — Просто со слезами на глазах умоляю заправлять постели после себя получше и не оставлять в них трусиков, лифчиков и прочих предметов женского туалета.

С этими словами он вручил опешившему «секьюрити» злосчастную заколку. Эта простая вещь окончательно добила Киреева. Он моментально представил себе реакцию «мадам» на подобный доклад мажордома и ухмыляющуюся рожу Баграева за спиной. Гнев подкатил к горлу тугим комком, и Валерий Николаевич только спросил у управляющего:

— Когда?

— Не далее как сегодня ночью.

Киреев коротко кивнул головой, и довольный собой Ерхов скрылся в дверях дома. Все-таки он отплатил этому лощёному типу за сцену с крысой!

Киреев же ещё пару минут стоял на месте, тщетно борясь с нахлынувшими чувствами. Затем он вызвал по сотовому диспетчерскую.

— Шура!

— Шура сменился, Валерий Николаевич.

— А, это ты, Виталик. Посмотри, кто сегодня ночью дежурил в Зубовке?

После короткой паузы последовал точный ответ:

— Должны были Мотыгин и Семенихин, но кто-то из них подменился и на запросы отвечал Жахов. Они должны быть ещё там, смена в десять.

— Хорошо, — дал отбой Киреев и пробормотал: — Все ясно.

Зайдя в сторожку, он нашёл троицу готовой к экзекуции. Охранники прекрасно видели управляющего и своего шефа, ну а заколка в его руках окончательно лишила их каких-либо надежд. Уже с порога экс-разведчик точно определил диспозицию. Длинный парень с несуразно-ранней лысоватостью переживал больше всех. Он бледнел, краснел, не мог поднять глаз на начальника. Второй охранник словно не понимал, чем все может кончиться, и заученно-туповато улыбался. Лишь Мотыгин, а Киреев помнил даже фамилию этого крепкого «бычка», пытался держаться привычно нагловато. Он вскинул было ладонь к виску в шутовском приветствии, как частенько до этого приветствовал Киреева, но тот, уже распределив роли в ночном кутеже, не дал Мотыгину сказать ни слова, и изо всей силы запустил массивную заколку в лицо главного режиссёра и сценариста пикничка. Увесистая деталь Элен попала точно в глаз Сергею, заставив его вскрикнуть и рухнуть на колени.

— Ну что, погуляли, паскуды! Заелись, суки! Не хотите в охране работать, значит, будете мётлами махать!

От ярости Киреев нервно бросался словами, словно выстреливая их рваными сериями. Точно так же он говорил в чёрный микрофон сотового:

— Шура… э… то есть Виталик… Позвони в «Сатурн», пусть увольняют всех троих с волчьим билетом. Да-да, этих. Все!

Минут через пятнадцать после того как кортеж из пяти чёрных машин, вырвавшись из ворот балашовского поместья, умчался в сторону Шереметьево, два экс-охранника, бросив печального Лысого, пешком отправились в сторону ближайшей лесопосадки. Лицо Сергея украшал мощнейший синяк, почти закрывший один глаз.

— Сука, я ему это так не оставлю… — бормотал Мотыгин, и сейчас продолжая изображать из себя безнадёжно крутого мэна.

В лесопосадке они нашли свою машину и, растолкав безмятежно спавших девиц, направились в Москву. Уже по дороге Элен, поглаживая по затылку своего кавалера, имела неосторожность спросить:

— Серёж, очень больно?

Мотыгин на ласку отреагировал своеобразно. Развернувшись, он наотмашь ударил подругу по лицу, да так, что кровь брызнула из роскошных её губ во все стороны.

— Из-за тебя, сука, нас накрыли!

К этому времени Киреев уже добрался до аэропорта, но его настроение мало чем отличалось от настроения уволенных охранников. Он все гадал, сдаст его Ерхов «мадам» или нет. Кроме того, предстояла сложная встреча с непосредственным начальником, что также не прибавляло радости Валерию Николаевичу. Рейс, как назло задерживали, где-то в Европе бушевал атлантический циклон. Лишь полдвенадцатого небольшой реактивный «Гольфстрим» приземлился на родной земле. Подрулил он к самому зданию, и Киреев видел в стеклянные двери, как один за другим появились Балашовы и члены их свиты. К удивлению главного телохранителя «мадам», он не заметил среди них Баграева. Паспортный контроль с «депутатского» выхода занял немного времени, и вскоре Киреев имел сомнительное счастье радостно приветствовать хозяев:

— С прибытием, Виктор Александрович, добрый день, Анна Марковна. Привет, Владимир!

Владимир Викторович, круглолицый мальчишка, очень похожий на отца, но с голубыми глазами матери, похоже, больше всех обрадовался встрече с Киреевым.

— Привет, охрана! — прохрипел он простуженным голосом. Это видимое панибратство являлось своеобразной игрой молодого кронпринца и экс-разведчика.

Старший Балашов показался Валерию Николаевичу не отдохнувшим, а скорее смертельно уставшим. Благообразное лицо финансиста имело странную способность не загорать даже на знойном юге. Вот и из солнечной Швейцарии глава «Транснефть-Арко» вернулся бледней смерти. Как ни странно, но Киреев про себя, так же как Силин, именовал патрона Клерком. Круглое, бесцветное, почти всегда озабоченное лицо, лёгкая залысина, а главное — манеры поведения миллиардера в точности соответствовали английскому стандарту добропорядочного чиновника. Балашов ни в чем не напоминал сложившийся образ нового поколения русских богачей, рискованных парней, одевавшихся дорого и неряшливо, рискующих по-крупному и прожигающих жизнь так же стремительно, как стремительно они делали свои миллионы.

Пожимая руку Кирееву, Виктор Александрович сообщил ему крайне неожиданную новость:

— Теперь вы за главного, Валерий Николаевич. Ваш коллега Баграев неожиданно свалился за два часа до отлёта. Никто и не ожидал, такой крепкий с виду человек.

— Что с ним? — несколько опешил Киреев.

— Увы, прободная язва. В полёте уже передали, что прооперировали удачно.

Киреев чуть было не улыбнулся. С души его словно камень свалился: одной проблемой меньше. В разговор вступила сама «мадам».

— Вить, но ты, надеюсь, не заберёшь у меня Валерия Николаевича? Мне многое надо рассказать ему. Мне так понравилась Швейцария. Там так тихо, уютно, а какие горы!

Балашов пожал плечами, равнодушным тоном сказал:

— Хорошо, надеюсь, со мной кто-нибудь из охраны останется?

Киреев охотно посмеялся над шуткой шефа, подхватил предложенный им тон:

— Непременно, Виктор Александрович. Я тут недавно нанял двух одноногих инвалидов с берданками, приставлю к вам их обоих.

Смеялись все, уже продвигаясь к выходу. Своим юмором Киреев нравился обоим Балашовым. В нем не было угодливого трепета зависимого от их денег подчинённого, и в то же время экс-разведчик не срывался на хамское панибратство.

У выхода из аэропорта святая семейка разделилась. Несмотря на все уговоры жены, глава клана направился к себе в офис, Киреев же с «мадам» и наследником сели в другую машину.

— Куда едем, на квартиру или домой?

— Ни туда, ни сюда, — мотнула головой Балашова. — Сначала заедем к нашему эскулапу.

— Бажеляну?

— Да. Фокин определил у Володи ОРЗ, но надо проконсультироваться у профессора.

Всю дорогу до Москвы Анна Марковна, полуобняв за плечи сына, без устали тараторила Кирееву о своих альпийских впечатлениях.

— Вы знаете, мне кажется, что они там все немножко туповатые. Вот официанту, например, заказываешь обед, чувствуешь, что он все понимает, английский у меня приличный, хотя и с акцентом. Он принимает заказ, ещё некоторое время стоит, потом раз-во-ра-чивается, пошёл на кухню. И так там все! В Испании или Италии совсем по-другому. «Си, синьора…» — и его уже нет. Но зато, правда, у них жулья полно, а в Швейцарии нет, им это не надо…

Если бы Силин или кто-то из строителей загородного дома видел сейчас «мадам», он вряд ли бы узнал в оживлённой, весёлой женщине ту свежесушеную мымру, вечно достававшую их своими придирками. Как и большинство людей нового класса, Балашова быстро вошла в роль и разделила окружающих как бы на несколько разрядов: ближних, вроде Киреева или горничных, равных — добившихся в жизни больших успехов и вращающихся в полусвете, и дальних, где-то там зарабатывающих для неё деньги, серых ничтожных людишек, обращать внимание на которых совсем не стоит. С равными Анна Марковна поддерживала дипломатично-насторожённые отношения и лишь с ближним кругом оставалась сама собой.

Из всего рассказа Киреева особенно поразила причина, по которой младшего Балашова не стали лечить в Швейцарии.

— Да что вы, Валерий Николаевич! Вдруг переводчик что-нибудь не так переведёт. К тому же бог его знает, как они детей лечат. Зубы они хорошо вставляют, это я знаю, а про педиатров нет. Да и дорого все там, такие цены!

Смесь детской наивности с остаточной «совковостью» слегка позабавила Киреева, но волю своим чувствам он не дал.

У профессора в клинике они пробыли не долго, минут сорок. Лучшему в стране специалисту по детским болезням Балашовы приплачивали как семейному врачу, и Бажелян принял их сразу, отложив при этом заранее запланированный консилиум.

— Все хорошо, профессор обещал, что поставит Володю на ноги дня за четыре, — прощебетала Анна Марковна, усаживаясь в машину.

— Я и так на ногах, — буркнул чем-то недовольный наследник фамилии.

— Не спорь со мной! — отрезала мать.

— Куда теперь, на Кутузовский? — спросил Киреев.

Но Анна Марковна сделала большие глаза.

— Не-ет, теперь я хочу посмотреть на свою розовую мечту!

— В Зубовку? — понял Киреев, и у него почему-то засосало под ложечкой. Несмотря на все меры предосторожности, он по-прежнему считал загородный дом опасным для проживания его подопечных.

— Конечно.

— Но мам, я домой хочу! Не хочу я в эту Зубовку.

— Володя, ты же сам слышал, что сказал профессор: «Нужно больше свежего воздуха». А где ты найдёшь в Москве свежий воздух? Кроме того, тебе там приготовлен сюрприз.

— Какой? — быстро спросил пацан.

И Анна Марковна, и Киреев засмеялись.

— Хитрый какой, сюрприз — он и есть сюрприз. Там узнаешь, — отрезала Балашова.

В «розовом замке» хозяйку встречали более чем торжественно. Заранее предупреждённый Ерхов выстроил на крыльце всю прислугу: горничных в одинаковых лазоревых платьях, поваров в белоснежных халатах и колпаках, официанток в белых передничках и накрахмаленных кокетливых кокошниках. Сам сияющий управляющий держал в руках хлеб-соль. Подобного приёма Анна Марковна не ожидала и растрогалась до глубины души.

— Это мне?! Боже мой! — пролепетала она, разглядывая «дары волхвов».

— Конечно, — подтвердил мажордом. — Полагается немного отломить и съесть.

— Да-да, я знаю.

Когда хозяйка сунула в рот небольшой кусочек подсоленного хлеба, все мужики, вместе с подошедшими охранниками, дружно рявкнули «ура!», да так громко, что «мадам» чуть не подавилась. Когда же она справилась со своей задачей, Ерхов подал ей глубокую тарелку с голубой каёмочкой.

— На счастье! — сказал он, и вошедшая в раж Анна Марковна, пронзительно взвизгнув, хряпнула тарелку о мраморный пол крыльца. Лишь после этого хозяйка под аплодисменты прошествовала в свою «розовую мечту».

Экскурсия по собственному дому заняла у неё больше часа. Первым делом она захотела увидеть оранжерею, попутно осмотрев сауну и бассейн. Может, хороший приём повлиял на её настроение, но сейчас Балашовой нравилось все. Она поднялась наверх, в зимний сад, обошла чердак и лишь потом только посетила собственную спальню. Как ни странно, но именно спальня оказалась единственным помещением, не особенно глянувшимся ей в доме. Что-то было не так, хотя и аллегорические Адам с Евой, и многочисленные цветы, и спальный

гарнитур — все соответствовало утверждённым эскизам. Лишь здесь она заметила уродливый замок-щеколду на дверях, выходящих в лоджию, до этого подобные запоры старательно прикрывал своим могучим телом управляющий.

— Боже мой, что это такое?! — ахнула Балашова, разглядывая металлическое чудовище.

— Плоды трудов нашей охраны. На днях установили, — пояснил Ерхов.

— Баграев распорядился, — пояснил Киреев, появляясь из-за спины

мажордома. — Это дистанционная задвижка, подобные стоят на всех дверях, выходящих на улицу. Закрываются они пультом, видите, здесь всего две кнопки.

Валерий Николаевич подал хозяйке пульт управления, похожий на обычный телевизионный.

— Это в связи с появлением того странного человека? — спросила Балашова, разглядывая своё новое, нежданное приобретение.

— Да, — признался Киреев, с удивлением поняв, что Баграев посвятил хозяев в сущность нависшей над ними угрозы.

— И как он работает? — Анна Марковна одновременно нажала своим изящным пальчиком на одну из кнопок. В то же мгновение защёлка с грохотом выбросила из своего чрева матово блеснувший металлом прямоугольник.

Странно, но снизу, с первого этажа, донёсся грохот бьющейся посуды. Ерхова как ветром сдуло.

— Таким образом, не выходя из спальни, вы можете превратить свой дом в крепость. Снаружи он не открывается, — продолжал инструктаж Киреев.

Балашова ещё раздумывала, как отнестись к этому не предусмотренному никакими планами элементу дизайна, но тут вернулся улыбающийся управляющий.

— Валя несла посуду в столовую, а тут сработала эта штука, — он кивнул на защёлку. — Она с испугу все тарелки и бросила. Шесть штук вдребезги.

Все рассмеялись, а Киреев добавил:

— Ну, сегодня посуды набили на сто лет счастья.

— А где мой сын? — вспомнила «мадам», оглядываясь по сторонам.

— Ма! Я здесь! — крикнул младший Балашов из детской комнаты.

Судя по довольному лицу, он оценил сюрприз в полной мере. Комната полностью копировала кабинет примерного семиклассника Вовы Балашова в его московской квартире. Сам кронпринц уже гонял по монитору компьютера рассыпающихся под его ударами космических монстров.

— Ну как тебе здесь, нравится? — спросила Анна Марковна, с порога оглядывая владения сына.

— Класс! А мы сколько здесь проживём?

— Ну, дней пять как минимум.

— Тогда пусть привезут мою коллекцию, я несколько швейцарских монет привёз, надо посмотреть, есть в ней такие или нет.

— Хорошо, сынок. Валерий Николаевич, привезите ему, ради бога, эти монеты. Он все две недели вспоминал про них. Да, и захватите Джулию, я так по ней соскучилась!

— Хорошо, только на легковой эту тумбу не увезёшь. — Киреев повернулся к управляющему. — Евгений Михайлович, дайте мне вашу «газель», а я обеспечу погрузку силами своих парней.

— Хорошо, в чем дело. Пусть и ваши хлопцы делом займутся, — с мимолётной улыбкой заметил Ерхов.

После этих слов сердце экс-разведчика замерло. Он ожидал, что сейчас Колобок сдаст его, расскажет про вопиющую наглость охранников, но дворецкий смолчал и ушёл отдавать соответствующие указания.

Никто из присутствующих в розовой спальне не знал, что их разговор слушает ещё один человек, наверное, больше других радующийся приезду хозяев дома.

 

21. НОЧЬ ОТКРОВЕНИЙ.

В свою первую ночь в новом доме семейство Балашовых отходило ко сну чересчур долго. Первым около двенадцати уснул сын. Весь вечер он разбирался со своей коллекцией, увлёкся, и матери стоило большого труда загнать любимое чадо в постель. Стоя около кровати, Анна Марковна долго всматривалась в безмятежное лицо Вовы, и тревога невольно сжимала её сердце. Сына своего единственного она любила безмерно. Виктор настаивал на том, чтобы отправить младшего Балашова на будущий год в Англию, в престижнейшую школу, где учились отпрыски богатейших людей страны и даже внук президента. Она понимала, что там сын и образование получит более квалифицированное, и спокойнее там, чем в непредсказуемой России. Но сердце матери никак не хотело соглашаться с рассудком. Володя и ростом был ниже своих ровесников, и прибаливал часто, не сильно, но регулярно. Балашову умиляло то, что сын, унаследовав черты лица и педантичный характер мужа, все-таки глазами пошёл в неё, такой же голубоглазый.

Уже собираясь уходить и потянувшись, чтобы выключить настольную лампу, Анна Марковна увидела на столике рядом с кроватью тот самый пульт, что днём дал ей Киреев. Сын целый вечер забавлялся с бабахающими по всему дому задвижками, пока отец не прикрикнул на него:

— У меня и так голова раскалывается, а ты тут ещё грохочешь!

«Интересно, открыт или закрыт этот жуткий замок?» — подумала Балашова, разглядывая две одинаковые овальные кнопки, но нажимать на них побоялась, просто погасила свет и ушла. В коридоре она увидела Джулию, свою любимую кошку, бесшёрстного канадского сфинкса, вывезенного из Штатов за пять тысяч долларов. Это уродливое, на взгляд большинства людей, создание природы, сидело у дверей ниши и внимательнейшим образом смотрело вверх.

— Джулия! — ласково пропела её хозяйка, — пошли спать, киска!

Вопреки обыкновению, кошка не отреагировала на слова хозяйки. Подобно своему египетскому тёзке, она, замерев, продолжала прислушиваться к доносящимся лишь до её больших ушей звукам.

— Ну, Джулия, что за дела? — продолжала ворковать Балашова. — Пошли спать, Витя нас уже заждался.

И, подхватив не очень довольную кошку, Анна Марковна удалилась в розовую спальню.

Виктор Александрович уже лежал в постели, просматривая свежую периодику.

— Ты опять газеты на ночь читаешь? — мимоходом, привычно пожурила его жена. — Это же вредно. Взял бы что-нибудь спокойное, расслабляющее.

— Ты имеешь в виду любовные романы? — хмыкнул финансист.

— Ну почему только любовные романы, почитай детективчики, фантастику. Ты ведь ею раньше сильно увлекался.

— Сейчас фантастика вокруг нас, ничего и читать не надо. И самое фантастичное, что народ нас ещё терпит.

Анна Марковна приподняла газету, которую просматривал её муж, недовольно скривилась:

— Не пойму, зачем тебе эти левые газетёнки? Из них прямо брызжет яд.

— Надо знать все, что пишут о положении в стране. И скажу тебе, что левые, что правые приходят к одному выводу: «Дела плохи, надо что-то менять».

Сделав такой неутешительный вывод, Балашов удалился в туалет покурить. Анна Марковна не переносила табачный дым и в этом отношении держала его в строгости.

Перебрав многочисленные каналы, доступные телевизору, она не нашла ничего для души и, выключив телевизор, взяла в руки книгу. Джулия, как всегда, устроилась под боком, грея хозяйку своим бесшёрстным телом. Вскоре Балашова увлеклась прихотливой вязью сюжета любимого ею Сидни Шелдона и уже не реагировала на то, что муж продолжает шуршать газетами. Впрочем, через какое-то время он опять нашарил на тумбочке сигареты, и Анна Марковна не выдержала.

— Ты что-то часто стал курить, — сказала она, откладывая в сторону книгу, — Витя, что происходит? Ты явно нервничаешь. В новый дом сегодня переехали, у меня такая радость, а ты нехотя обошёл со мной дом, будто живёшь здесь уже тысячу лет. Что случилось?

— Да ничего не случилось, с чего ты взяла, что я нервничаю? Все нормально.

Тогда «мадам», так её называл иногда и сам Балашов, разозлилась.

— Ладно, не хочешь говорить, не надо! Лежи и кури здесь сколько хочешь! А я пойду к сыну!

Подхватив недовольную Джулию, Анна Марковна удалилась в соседнюю комнату.

Виктор Александрович не любил, когда жена разговаривала с ним подобным тоном, но возражать и оправдываться не стал. Отложив газеты в сторону и выключив свет, он долго думал о том, о чем не сказал сейчас Анне Марковне. Да, проблем у него было много, но главное, порой казалось, что они множатся с геометрической прогрессией. Налоги, конкуренты, тревожное положение в стране… Впрочем, все это было уже привычно и знакомо. Мучало другое — понимание того, что он, Виктор Балашов, уже исчерпал себя.

Собственно, его никогда и не было, финансового гения, бизнесмена новой формации. Громадную компанию, называвшуюся тогда просто «Арко», организовали шестеро сослуживцев, бывших работников экономического отдела ЦК КПСС. Пятеро из них по разным причинам не хотели «светиться» в рискованном деле, лишь Балашов согласился служить этакой официальной вывеской, витриной нового консорциума. Остальные пятеро довольствовались вторыми ролями и неплохими процентами от доходов. Компания подобралась более чем удачная. Компаньоны разбирались во всех сферах промышленности страны. Они знали, где и как можно сделать «быстрые» деньги. Пять лет они работали как одна команда, беспощадно опережая конкурентов на поворотах, поражая знающих людей новизной идей и неожиданностью ходов. Казалось, что ничто не сможет разлучить или рассорить этих шестерых, но…

В прошлом году погиб самый молодой из них, Толик Шелепин. В его естественную смерть в тихих водах французской Ривьеры не поверил ни один из его друзей. Толик не только был мастером спорта по плаванию, но и фанатиком водного спорта. В бассейн он приезжал каждый день, из воды мог не вылазить часами. Собственное расследование, проведённое людьми Балашова, подтвердило, что в последний вечер Шелепина видели в одном из баров Ниццы с длинноногой красавицей из наших, русских. Оказалось, что дама эта числилась любовницей крутого мафиози, прибывшего на Лазурное побережье на своей яхте. Похоже было, что именно второе увлечение Толика — женщины — и сыграло роковую роль в его судьбе. Ту красотку, кстати, даже не нашли. Как в воду канула.

Не успели друзья оправиться от этой потери, как неожиданно «стрельнул» на постоянное местожительство в Америку Алик Багдасян. Про хитрого армянина говорили так: «С Аликом хорошо на войну идти. Он обязательно устроится там, куда не упадёт ни один снаряд.» Действительно, чутьё у него было развито феноменально. Он ушёл из аппарата ЦК за неделю до путча девяносто первого года и покинул Белый дом за час до того, как начался его обстрел из танков. Точно так же он умудрялся лавировать в мире бизнеса. Лишь знаменитый Джордж Сорос мог сравниться с Аликом в манипулировании ценными бумагами. Понижение курса акций, повышение — это было жизнью Алика, океаном, а он в нем — огромной акулой. Странный демарш Багдасяна очень обеспокоил оставшихся членов «теневого» правления. Неужели их друг учуял что-то такое в положении страны, чего они не смогли разглядеть?

Месяц назад попросился на покой самый старый из их рассыпавшейся шестёрки, шестидесятилетний Дмитрий Иванович Сапин. Он служил в их компании чем-то вроде сита, задерживающего ценные идеи, и отбрасывающего чистый бред. За последние два года старик сильно сдал, погрузнел, часто жаловался на множество накопившихся болячек. Но это был не последний удар судьбы.

Пока Балашов пытался раскрутить на громадный заём швейцарских «гномов»— несколько старых и могущественных банков, «Арко» покинул самый талантливый из оставшихся членов пятёрки, Андрей Ратманов. Вот это было страшно. Кроме того, что он имел солидный пакет акций фирмы, Андрей знал многое из того, чего не должны были знать другие.

Теперь их оставалось всего двое: Балашов и вице-президент Федор Замайский, и у Виктора Александровича не было уверенности, что они смогут удержать на плаву этого огромного, разбухшего монстра под вывеской «Транснефть-Арко».

Не мог сомкнуть глаз в эту ночь и Валерий Киреев, хотя именно сегодня он рассчитывал выспаться. «Розовый замок» он покинул сравнительно рано, в восемь вечера, после званого ужина по случаю новоселья. Исполняющий обязанности начальника личной охраны не ожидал от своего неуловимого врага ничего серьёзного. Ещё позавчера, проанализировав действия Силина мозговым центром во главе с Шуриком, он пришёл к выводу, что в своих действиях Нумизмат ориентируется на сообщения телевидения и газет. К его радости, никто из них не проявил ни малейшего интереса к возвращению одного из олигархов в родные пенаты.

Приехав домой, Киреев долго плескался в ванне, затем достал заветную бутылочку «Гленливена», но открыть её не успел. Раздался телефонный звонок, который изначально интуитивно не понравился Валерию Николаевичу.

Подняв трубку, он нашёл в себе силы пошутить:

— Несчастный Киреев у телефона.

На другом конце провода кто-то засмеялся, потом мужской голос сказал:

— Валерий Николаевич, это не менее несчастный Скорик. Вы знаете, мы тут одного человечка надыбали, совсем по другому делу, случайно. Так вот, он оказался одним из строителей дома Балашовых. Я его спросил, знал ли он Трошкина, оказалось, что да. Похоже, он может рассказать много интересного.

— И где же вы его нашли?

— В одном из отделений милиции. Если вам интересно, я продиктую адрес.

Через сорок минут Киреев разговаривал с невысоким мужичком со слегка подбитой физиономией, на которой постоянно блуждала виноватая улыбка.

Сергунчик в этот раз влетел по-крупному. Пропив заработанные деньги в дружной компании московских бомжей, прошлым вечером он принялся разнимать драку двух своих собутыльников под одним из московских мостов. Миротворческие усилия строителя кончились тем, что кто-то из дерущихся просто-напросто «отключил» щуплого Сергунчика. В чувство его привёл уже наряд милиции, обнаруживший под мостом два тела, причём одно из них бездыханное. По случайности строителя доставили в отделение милиции, где совсем по другому делу работал Скорик. Следователь краем уха расслышал в показаниях шуплого мужичка знакомые фамилии и позвонил Кирееву.

Побеседовав с маявшимся похмельем строителем, Киреев понял, что «послужной список» Нумизмата придётся удлинить.

— Так этот твой Шпон напрямую заявлял, что Димку убил Силин?

— Да, — подтвердил Сергунчик.

— А на следующее утро его самого внезапно убило током?

— Ну да.

— А Силин, то есть Михалыч, эти слова слышать мог?

— Да лях его знает! Темно было, мы уже спать легли, а он все наверху, в биллиардной стучал. Про это и разговор начался. Вот, дескать, какой работяга! А тут Шпон и попёр супротив всех. Он, говорит, Димку убил. Долго мы про это гутарили, а стучал он в это время там или нет, я уж не помню.

— Ладно, давай вернёмся к последнему дню, вернее ночи. Так ты эти дырки, говоришь, не прожигал.

— Нет! — Сергунчик прижал руки к груди. На глаза его даже навернулась слеза. — Богом клянусь, мамой своей! Не курю я в постели, задыхаюсь почему то…

— Ладно, ладно, верю! — Киреев успокоительно поднял руки. — Теперь дальше. Вы кладёте линолеум, ты напиваешься, а потом что, сразу утро?

Сергунчик задумался, почесал затылок и отрицательно мотнул своей лохматой головой.

— Не-а! Я среди ночи очухался. Глядь, лежу внизу, на кухне, что ли. А Михалыча нету. Пошёл на второй этаж, зову его, ну… выпить, за компанию. А его нигде нету. Я в одну комнату — нет его, в другую — тоже. Потом снова в коридор выхожу, а он там стоит! Только что его не было, и вот те на, как штык!

— А он что говорил?

— А Михалыч мне говорит: «Чего разоряешься, в туалете я сидел, понос у меня…»

Тут Сергунчик снова радостно засмеялся:

— Да только врал он, не было его в туалете.

— Ну, а ты-то откуда знаешь?! — в азарте вскричал Киреев. — Ты что за ним, унитаз нюхал?

— Не-а! Тут дело простое. Когда лак отмутить надо, туда соли бросаешь. Вся дрянь на стенках оседает, а получается солёный спирт. А с него поноса не бывает, наоборот! Хрен просерешься.

Киреев, не выдержав, захохотал. Отсмеявшись и вытерев слезы, он спросил:

— Слушай, специалист по запорам, а где же он, по-твоему, мог находиться? В ванной?

— Да нет, что ты! В нише.

— В нише? Почему в нише?

— Почему-почему, по кочану да по капусте. Стоял он у дверей ниши, вплотную так.

— Ниша, ниша… — Киреев задумался, что-то было связано с этой самой нишей. — Она на втором этаже, в самом конце коридора?

— Ну да! Михалыч её и строил.

Они поговорили ещё с полчаса, потом Киреев велел увести мужичка. На прощанье Сергунчик как-то оглянулся, словно хотел попросить чего, но только виновато улыбнулся.

Уже оставшись один, Киреев вспомнил, по какому именно поводу запомнилась ему ниша. Конечно же, крыса! Именно в ней поймали ту крысу. Но при чем здесь Силин?

После долгих раздумий Валерий Николаевич позвонил в Зубовку.

— Это Киреев. Кто дежурит?

— Семёнов и Шварц.

— Что в доме? Все спокойно?

— Так точно. Только что выключили свет.

«Бывший солдат, что ли?» — некстати подумал Валерий Николаевич.

— Хорошо, смотри в оба.

Можно было двигаться домой, но машинально Киреев повернул машину на выезд из города. Ехал, курил своё обычное «Мальборо» и все думал, думал, думал…

«Крыса. Крысами, или кротами у нас звали двойных агентов. Силин — типичный двойной агент. Убивает пацана, занимает его место, притворяется своим, все вынюхивает, высматривает. Что он имеет в итоге? Точный план дома, расположение комнат. Может, сумел сдублировать ключи? Вполне возможно, времени у него было предостаточно, мастерства тоже. Чего только та шайба с штемпелем стоит… Но он не пройдёт охрану, двое на вахте, двое под домом. Если только сумеет вырубить свет. Надо точно узнать, где размещается подстанция, может, клюнет, выйдет к ней. Но крыса… При чем тут крыса? Говорят, что они идут в жильё в предчувствии холодов. Но при чем тут холода? И вообще, как эту крысу занесло на второй этаж?»

Киреев ещё раз попытался восстановить в памяти всю сцену при проверке дома.

«Линда подходит к двери, начинает лаять, вся эта суета… Нет, ещё раз, и все сначала. Линда подходит к двери, начинает лаять… Нет, что-то ускользает. Ещё раньше. Линда… Линда…»

Он остановил машину так резко, что её немного занесло. Съехав на обочину, Валерий Николаевич полистал записную книжку, нашёл нужный телефон и набрал номер. На вызов долго никто не отвечал, но Киреев упорно не сбрасывал номер и в конце концов добился своего.

— Да! — послышался в трубке заспанный голос. — Кого надо?

— Тебя надо, Паршин. Это Киреев говорит.

— Какого черта, второй час ночи… — начал было возмущаться прораб, но начальник охраны сгустил голос до металла и прервал его:

— Слушай сюда! К тебе только один, но важный вопрос. На втором этаже розового дома есть скрытые полости?

— Что значит скрытые полости?

— Ну, двойные потолки, фальшивые стены…

— Конечно, есть. Как раз по второму этажу проходит вентиляционный короб, аккурат по коридору.

— Он большой, этот короб? — спросил Киреев, чувствуя, что ему трудно становится дышать. Одной рукой он держал трубку мобильника, второй повернул ключ зажигания и плавно тронул машину.

— Да солидный. Сейчас скажу… По-моему, шестьдесят сантиметров на сорок, может даже больше.

— Эта вентиляция проходит над нишей?

— Над темнушкой в тупике? Да, конечно.

— Спасибо, прораб. Ты меня просто убил!

Спрятав в карман сотовый, Киреев прибавил скорость, он уже видел съезд на Зубовку, но тут впереди, там где размещалась деревня новых русских, полыхнул взрыв. Валерий Николаевич вздрогнул и рванул узкий ворот рубахи.

 

22. СТОРОЖЕВЫЕ СОБАКИ ЖИВУТ НЕДОЛГО.

Когда «вольво» Киреева въехала во двор «розового замка», праздничный фейерверк над Зубовкой уже угасал. Хмуро покосившись на последние опадающие цветные блёстки, Валерий Николаевич спросил:

— Кто это тут День Победы себе устроил?

— Федоровский, — ответил охранник. — У него сегодня день рождения.

— А, понятно. Это у которого готический храм?

— Ну да. Говорят, что они с нашим на ножах..

— Говорят, что кур доят, — оборвал его Киреев. — В доме все тихо?

— Да, спят все.

Но спали в доме далеко не все. Прежде всего не спал Силин. Сытое и довольное состояние Нумизмата длилось недолго, чрезмерно выпитая днём вода запросилась наружу. Он терпел до самого вечера, без часов он плохо ориентировался во времени, но, судя по голосам, никто не собирался ложиться спать, и Нумизмат понял, что ещё немного, и у него лопнет мочевой пузырь. Скрипнув зубами, он расслабился и зарычал от ненависти и стыда, почувствовав, как потекла по ногам тёплая влага.

Это был пик его ненависти к Балашовым. Сейчас он был готов не просто убить семейство, а пытать их, долго, мучительно и страшно!

Чуть успокоившись, Силин начал думать о том, просочится ли его моча сквозь стыки короба. Насчёт запаха он сильно не волновался, сечение воздуховода было рассчитано верно, и тёплый воздух, равномерно поступая из отдушин, уходил вверх. Но время шло, снизу не доносилось никаких встревоженных голосов, и Нумизмат понял, что и на этот раз ему повезло.

Оставалось самое тяжёлое — ждать! Это было легко неделю назад или даже вчера, и так тяжело сегодня, когда ОНИ здесь, рядом! Хотелось спуститься вниз и покончить с делом как можно быстрей, но Силин тормозил свою ярость, выбирая момент до верного.

«Как уснут, тогда и начну. Подойду к спящим, чтобы не успели вызвать охрану, разбужу, обязательно разбужу! И всажу в них всю обойму!»

Это была сладостная картина, он очень чётко себе представил перекошенное ужасом лицо «мадам», а вот облик самого Балашова оставался плоским, без эмоций, как газетный лист.

О наступлении ночи Нумизмат узнал из донёсшихся окриков «мадам», загоняющей своё чадо в постель. Затем супруги долго не спали, переговаривались. Слов он не различал, было слишком далеко. Потом между ними что-то произошло, Силин расслышал злые интонации в голосе Балашовой. Вскоре свет в спальне погас, и Нумизмат медленно пополз по коробу вперёд, к люку…

Всю дорогу до Зубовки Киреев думал о том, звонить Балашову или не звонить. Вроде бы и надо, но… А вдруг вся эта теория с вентиляционным коробом чистый бред? В какую он сядет глубокую лужу! Пожалуй, впервые он пожалел, что неделю назад рядом с ним не было Баграева.

«Тот бы так это дело не спустил. Обязательно бы изучил все чертежи, все простукал, проверил, десять раз бы кинолога привёл, а не так, как я, один раз и то неудачно! И самое главное, спрос теперь будет с меня, а не с него!»

Убедившись, что окна в доме в самом деле черны, Киреев скомандовал своим подчинённым резким, неприятным голосом:

— Быстро себе и мне приборы ночного видения, и ключи от всех дверей! Живо!

Охранники опешили, но приказ выполнили в точности. Поднявшись по ступеням к парадной двери, Киреев вытащил пистолет и, передёрнув затвор, приглушённым голосом объяснил подчинённым задачу:

— Сейчас входим в дом, поднимаемся наверх, на второй этаж. Цель — ниша в самом конце коридора. Идти тихо, не топать, оружие держать наготове. Все ясно?

— Ясно, — сказал один охранник, а второй чуть помялся и спросил:

— А кого мы будем брать?

— Крысу, двуногую крысу. Ты фото в дежурке видел? Вот его. 23. ЗА КАДЫК.

…Переждав с полчаса, Нумизмат потихоньку открыл люк и с пистолетом в руках начал сползать вниз единственно возможным способом. На этот раз он не упал, спрыгнул мягко, хотя голова при этом закружилась так, что ему пришлось опереться на полки.

Чуть переждав и отдышавшись, Силин приоткрыл дверь и сделал три осторожных шага вперёд. Именно в эту секунду прогремел первый залп праздничного фейерверка. Застыв на месте, Михаил с некоторым недоумением прислушивался к отдалённому гулу взрывов. Матовое стекло двери, пропуская через себя цветные блики фейерверка, оставляло Силину лишь бледные, вспыхивающие и гаснущие пятна.

«Война, что ли, у них там началась?» — с недоумением думал Нумизмат, не понимая причины подобной канонады. Наконец пальба кончилась, но ни из розовой, ни из голубой спален не донеслось ни звука.

«Неужели спят? — гадал Силин. Он простоял на месте ещё несколько минут, прислушиваясь к звукам замершего дома. — Все-таки спят», — решил он и сделал два шага вперёд.

Он жестоко ошибался. Спал только сын Балашовых. И финансиста, и «мадам» разбудили звуки фейерверка. Каждый из них думал о своём. Виктор Александрович знал, что пальба раздаётся в честь дня рождения его главного конкурента Федоровского. Это было обиднее всего, именно к нему ушёл в вице-президенты Андрей Ратманов.

Анна Марковна, также разбуженная жуткой стрельбой, думала совсем о другом. Она вдруг поняла, почему ей не понравились спальни. Да, они были срисованы с её эскизов, разработаны лучшими архитекторами и дизайнерами. Но нельзя, нельзя сделать уютной спальню размером с небольшой концертный зал!

«Похоже, что Россия уже исчерпала себя. Слишком мало перепадает народу с нашего праздничного стола. Однажды чернь уже перевернула вверх ногами всю историю. Такое не забывается, многие захотят повторить тот жуткий эксперимент. Да и ресурсы уже почти на нуле. Пять лет назад можно было продавать за бугор все что угодно и по дешёвке, все компенсировалось объёмом. Теперь такое не пройдёт…» — именно об этом думал Виктор Александрович Балашов за секунду до того, как заметил на дверном стекле спальни тень. Она очень слабо, но прорисовывалась на фоне кабинета сына, подсвеченная фонарями от соседних домов и восходящей молодой луной. И тень эта была огромная, угрожающая.

Балашов раздумывал над происходящим не более трех секунд, потом протянул руку и, нащупав на тумбочке кнопки селектора, нажал на самую большую из них. Это был сигнал тревоги, поступающий в сторожку у ворот. Увы, сторожка была пуста. Оба охранника и Киреев в этот момент стояли у входной двери. Валерий Николаевич лично повернул ключ в замочной скважине, он слышал, как чётко щёлкнул механизм замка, сделал приглашающий жест рукой и дёрнул ручку на себя. Но дверь даже не шелохнулась. У Киреева даже подкосились ноги. «Задвижка!» — понял он. — «Усиленные щеколды на всех дверях, пуленепробиваемые стекла на окнах, это же… ловушка!»

А Балашов все жал на кнопку, не понимая, почему не появляется никто из охраны. Логическое мышление бизнесмена сделало самый вероятный вывод: «Они или купили, или убили их всех!»

А Силин в это время вдруг понял, что хочет жить. Справа, за стеклянной дверью, находились его враги, но слева, за точно такой же дверью, хранилась его коллекция! Именно это заставило Нумизмата думать о том, как бы ещё и остаться живым. Ему снова захотелось, как прежде бесконечными зимними вечерами, сидеть за письменным столом, перебирать одну монету за другой, рассматривая их в лупу и сравнивая с изображением в каталоге, проверяя вес, размеры, пытаясь прочесть полустёртые буквы надписей и разобраться в символике гордых стран и городов. Прежние минуты спокойствия и счастья вспомнились так реально, что он даже застонал, как от боли.

Но слабость длилась не больше полминуты.

«И как я смогу отсюда вырваться? — с усмешкой подумал Нумизмат. — Взять этих троих в заложники и потребовать самолёт и миллион долларов в придачу? Куда я полечу со своей коллекцией? Есть только одна страна, которая приняла бы меня с радостью, та, что существует сейчас только в моей памяти. Но дороги туда ещё не проложили».

Эта его задержка во многом предопределила дальнейший ход событий. Оставив в покое бесполезный селектор, Балашов опустил руку ниже и достал из тумбочки небольшой пистолет, наградной «ПСМ», подаренный ему бывшим министром обороны с птичьей фамилией по случаю участия Балашова в снабжении на льготной основе войск в Чечне.

Когда дверь в спальню с тихим шорохом поехала в сторону, финансист поднял пистолет.

Силин пошарил по стене, потом вспомнил, что сенсорный выключатель находится гораздо ниже, опустил руку, и свет послушно вспыхнул, ослепив на несколько секунд и Нумизмата, и Балашова. К банкиру зрение вернулось чуточку раньше, он даже сумел рассмотреть несуразно высокого, худощавого человека, заросшего густой щетиной, в мокром трико и рубахе с оторванным рукавом. Почему-то больше всего его поразило, что незванный гость оказался босым. Совсем не так представлял Балашов человека, пришедшего убить его. Эта краткая пауза выровняла шансы обоих, Нумизмат успел вскинуть свой пистолет.

Два выстрела слились в один, и обе пули попали в цель. Силин упал назад, сломленный резкой болью в районе печени. Выпущенный же им заряд угодил финансисту в плечо, на некоторое время лишив того сознания. Когда Балашов пришёл в себя, Нумизмат уже вставал, постанывая от боли и не отрывая руки от раны. Балашов, превозмогая боль, приподнялся в поисках пистолета. Увы, тот лежал на полу. Виктор Александрович попытался нагнуться, но правая рука его не действовала, и он просто упал на пол, нелепо перекувыркнувшись через голову. От удара Балашов на пару секунд снова потерял сознание, а когда очнулся и почти дотянулся до оружия, на спину финансиста обрушилось тело Нумизмата.

— Куда, — прохрипел Силин, обхватывая левой рукой шею врага, — нет уж, по-твоему не выйдет!

Они барахтались в луже крови, Балашов все тянулся к спасительному серебристому металлу, почти касаясь его кончиками пальцев. Но Силин не сдавался, со стонами, превозмогая жуткую боль, он тянул и тянул лысеющую голову миллиардера вверх и на себя. В былые времена он управился бы с этим хлюпиком за несколько секунд, но многодневная голодовка, болезнь и ранение подточили его силы. Балашов хрипел, изо рта его текла слюна, но он продолжал сопротивляться. Лишь чёрная, звериная ярость, поднявшаяся из глубины души Нумизмата, небольшой остаток былой, ослепляющей ненависти помогли ему справиться с врагом. Уже не изо рта, а откуда-то из утробы Балашова раздался жуткий стон, хрустнули шейные позвонки, и тело миллиардера обмякло.

Не удержавшись, Силин дёрнул эту уже мёртвую плоть на себя, отлетел назад и снова потерял сознание…

Когда над головой Киреева и охранников прозвучали роковые выстрелы, исполняющий обязанности начальника личной охраны поднял лицо вверх, затем попятился назад и загремел вниз головой по ступеням крыльца. Опешившие охранники подбежали, осветили его лицо фонарём. Киреев был мёртв. Сердце, до этого вечера никогда не беспокоившее экс-дипломата, разлетелось в лохмотья…

А Силин был ещё жив. Очнувшись, он поднялся и, постанывая и согнувшись почти вдвое, пошёл к выходу из спальни. В коридоре он снова упал, но упрямо поднялся и, с зубовным скрежетом отворив показавшуюся невероятно тяжёлой дверь, ввалился в кабинет младшего Балашова. Сам Володя в это время лежал на полу под своей роскошной кроватью в крепких объятьях матери. Спросонья он ничего не мог понять, брыкался и пинал Анну Марковну, но та крепко держала «своё счастье» в сухопарых руках. Она молила Бога только об одном — лишь бы сын остался в живых, о себе она в этот момент не просила.

Но Силину было не до них. Весь мир качался у него перед глазами, боль одолевала нестерпимо. С трудом включив свет, Михаил сразу увидел то, ради чего он жил и пришёл сюда. Массивное бюро красного дерева стояло посреди комнаты. Это прибавило сил Нумизмату, он почти побежал к своей коллекции, если можно было назвать бегом его уродливое ковыляние.

Добравшись до бюро, Силин повис на нем, жадно ощупывая руками тёплое дерево.

— Моё, — прохрипел он. — Только моё!

С полминуты он передохнул, потом, наконец, потянул верхний планшет на себя. Да, это была действительно его коллекция! Свои монеты он узнал сразу, с первого взгляда. Слезы потекли по грязному, исхудавшему и заросшему лицу Нумизмата. Он смог, он нашёл её!

Тут мир снова качнулся под ногами Силина. Он испугался. Приходила смерть, которой он не хотел. Он только что нашёл свою коллекцию. Её надо было забрать с собой. Он не хотел оставлять её здесь!

Михаил дёрнул посильнее верхний планшет и, не удержав его, просыпал на пол многоцветную россыпь монет, отозвавшуюся переливчатым звоном.

— Моё, только моё! — продолжал твердить себе под нос Нумизмат, вытягивая очередной планшет. Некоторое время он рассматривал своё богатство, затем пробормотал: — Австрия, прошлый век. — И уже сознательно ссыпал монеты на пол, с грохотом откинув в сторону пустой ящик.

Теперь он не церемонился со своим добром. Силина охватило беспокойство, он никак не мог понять систему распределения планшетов, они шли не по алфавиту и не по континентам. И самое главное — он не видел самой любимой своей монеты, константиновского рубля. Нетерпение подгоняло его, и, бросив беглый взгляд на очередной планшет и убедившись, что рубля и тут нет, Нумизмат беспощадно вываливал бесценное серебро и медь в одну кучу. Планшеты убывали, а холмик на полу рос, увеличивался в размерах. Монеты со звоном раскатывались по уголкам комнаты, словно радуясь свободе после стольких лет заточения.

Лишь на предпоследнем планшете, среди множества разного размера и цвета монет Силин увидел знакомый, высокомерный профиль Великого князя. Бережно взяв рубль в руки, Нумизмат долго рассматривал потемневшее от времени серебро. Зрение уже отказывало ему, пришлось поднести монету к самим глазам. Но это был он, тот самый шестой константиновский рубль. Силин узнал даже два приметных пятнышка на щеке никогда не правившего императора. Перевернув монету на другую сторону, Нумизмат увидел и злосчастную царапину, стоившую Зубанову жизни.

На короткое время Силина охватило счастье, даже боль отошла на второй план. Он был со своими монетами, со своей коллекцией наедине. Никто и ничто не сможет больше разлучить его с ней! Они пытались отнять её и не смогли!

Но мир вдруг снова качнулся как переворачивающийся корабль, боль пронзила все тело. Не удержавшись, Нумизмат упал с колен на пол, прямо на кучу зазвеневших монет.

— Моё, — шептал он, корежась от боли, правой рукой зажимая рану, а левой подгребая под себя монеты. — Моё!

В следующую секунду к Михаилу пришло понимание того, что он умирает.

— С собой, не отдам! — упрямо прохрипел Нумизмат.

Последним, медлительным жестом он сунул себе в рот константиновский рубль и пальцами попытался запихать его как можно дальше в горло, давясь и задыхаясь.

«Никому, никому не отдам!» — билась в голове замедляющимся пульсом последняя мысль…

Карусель мелких огней вдруг стремительно рванулась из-под него, обдав тело прощальным, самым жутким страхом. Михаилу показалось, что это монеты, монеты, монеты кружат вокруг него, сталкиваясь в воздухе, и звенят, звенят все громче и громче, множась и заполняя собой всю комнату, весь мир, всю Вселенную!..

 

ЭПИЛОГ.

Морг ни кто и никогда не называл «тёплым местечком», и врач-паталогоанатом Андрей Сунгоркин усмехнулся, заметив как ёжится одетый в свой легкомысленный плащ Юрий Скорик. Отложив в сторону протокол осмотра места происшествия медэксперт спросил:

— Все таки я не пойму, что ты хочешь от меня? Выдернул из дома, притащил сюда.

— Холодно тут у вас, — заметил следователь, снова зябко передёрнув плечами. — Да ничего особенного. Дело практически закрыто, нужен только протокол вскрытия, причина смерти.

— Что ж раньше то его не распахали?

— Ну это надо тебя спрашивать, не я же здесь работаю.

— Ладно, давай посмотрим на твоего клиента.

Эксперт подошёл к большому, обитому нержавейкой столу. Тело Силина на нем казалось неестественно длинным и худым. Пулевое ранение под рёбрами на серой коже смотрелось как большая тёмная точка. Скорик не любил подобные зрелища и поспешно отвернулся. Сунгоркин засмеялся.

— Ну вот, а говорил так хочешь его увидеть, грозился расцеловаться.

Затем он потрогал тело, пробормотал:

— Вроде оттаял. Чаю хочешь? — спросил Сунгоркин кивая на термос.

— Ты бы ещё перекусить предложил, — скривился сыщик. — А где его одежда?

— Что, одежда? Там где-то, в углу.

Пока Скорик рылся в сложенной кучей одежде Силина медик неторопливо пил чай. Высокий, с излишним весом и уже заметно лысоватый Сунгоркин являл собой полную противоположность худощавого и поджарого Скорика, откровенного брюнета южного типа. Роднило их то, что они были погодками, людьми новой формации, профессионалами с регулированной тратой эмоций. Знакомы они были давно, часто приходилось сталкиваться по долгу службы, особыми друзьями не числились, но приятелями назвать их можно было. Взаимное уважение строилось на признании профессионализма другого и поверхностной лёгкости отношений.

Сунгоркина удивило что Скорик затеял вс эту канитель уже из-за практически закрытого дела. Казалось что сыщик чего-то недоговаривает, но Андрей не стал задавать лишних вопросов.

В своих подозрениях медик укрепился, когда увидел как тщательно Юрий обшаривает одежду Силина. Разочарование, отразившееся на лице Скорика ещё больше озадачило медэксперта.

— Я выйду покурю, — сказал Скорик. — Да и погреюсь в машине. Холодно здесь у тебя.

Вернувшись минут через сорок он увидел что патологоанатом уже завершает свою работу. Зрелище это было неприятное и Скорик поспешно отвёл глаза.

— Готово?

— Да, — подтвердил Андрей снимая перчатки. Вымыв руки он первым делом

закурил, а потом, с прищуром взглянув на Скорика, тихо но весомо сказал: — Я нашёл что ты искал.

— Что? — не сразу понял Скорик.

— Я нашёл то, что ты искал, — повторил Сунгоркин. — Вот она, у меня.

Скорик уставился на зажатую в пальцах эксперта монету. Он сразу понял что это именно он, тот самый Константиновский рубль.

— Она застряла в гортани этого мужика, — пояснил врач.

— Черт, я даже подумать не мог… — пробормотал Юрий.

Скорик понял всю ценность этой монеты ещё там, в доме Балашова, бегло пролистав Чёрную тетрадь. Наследники банкира в те дни меньше всего интересовались коллекцией Силина, и Скорик реквизировал и её, и Чёрную тетрадь до полного выяснения обстоятельств дела. К разборке коллекции он привлёк кружок нумизматов одного из районов столицы, более опытных коллекционеров приглашать не стал, побоялся обрести нового конкурента. Юным энтузиастам, вдесятером управившимся за сутки, Скорик заплатил из своего кармана, но увы, Константиновский рубль те так и не нашли. Путём логических измышлений Юрий понял, что монета осталась у Силина, но он ни как не мог предвидеть, что тот перед смертью запихает её себе в рот.

— Интересная штучка, это ведь Константиновский рубль? — спросил Сунгоркин.

— А ты откуда знаешь? — растерялся Скорик.

— Отец у меня монетами увлекался. Кое что и я запомнил. Это ведь настоящий рубль?

— С чего ты взял? — попробовал сделать равнодушное лицо Юрий.

— Ну а с чего же ты тогда так суетиться начал? Меня из дома ночью выдернул. Судя по всему дорогая штука?

— Не знаю, скорее всего это подделка, — попробовал сыграть равнодушие Скорик.

— Да вряд ли, Юр. Ты вот лучше скажи, в протокол вскрытия её записывать, или не стоит?

Лоб Скорика покрылся потом.

— Не надо, — тихо сказал он.

Медик довольно кивнул своей лысоватой головой.

— Значит точно настоящий рубль. Так сколько он стоит на Западе?

— Много! — неожиданно разозлился Скорик. — Отдай монету!

— Чего это? — хмыкнул доктор, — В протокол ты её вносить не велишь, а за так мне её и отдавать не хочется. Давай уж на пополам.

— Что, напополам?! — У Скорика даже лицо перекосилось от злости.

— Ну а как ты хочешь? Не за так же мне её тебе отдать…

Ярость вспыхнувшая в душе сыщика была внезапной и всеобъемлющей.

«Я так долго её искал, а этот..», — и не додумав Скорик со всей силы ударил эксперта по лицу. Тот не ожидал подобного продолжения разговора, вскрикнув медик выронил монету и прикрыл ладонями лицо.

Скорик нагнулся за монетой, но когда он уже почувствовал пальцами холодную тяжесть старинного серебра, оправившийся Сунгоркин ударил следователю ногой по лицу.

Кровь щедро брызнула из разбитой брови, и Юрий окончательно озверел. Разогнувшись он с яростью нанёс несколько ударов по лицу и туловищу Сунгоркина, но тот прикрылся ладонями и лишь согнулся вперёд. Тогда рассвирепевший Скорик навалился на него сверху и обхватив шею эксперта левой рукой начал его душить. Но Андрей в своё время ходил на самбо. Ухватив своего соперника за руку он качнулся чуть назад, лишив своё соперника равновесия, а затем провёл классический бросок через бедро. Тело Скорика с грохотом ударилось о разделочный стол и следователь без движения замер на полу.

— Ну что, ещё хочешь? — спросил патологоанатом с трудом переводя дыхание. — Меня, брат, так просто не возьмёшь.

Скорик не отвечал, он по прежнему лежал на полу лицом вниз в странной, неестественной позе. Обеспокоенный Сунгоркин нагнулся и перевернул тело сыщика.

— Черт! — вскрикнул медик. Скорик был без сознания, его левый висок стремительно затягивала нехорошая, синюшная чернота. Сунгоркину стало плохо. Он был хороший врач и повидал немало такого рода травм.

«Перелом височной доли черепа с обширным внутренним кровоизлияние, — машинально поставил он свой диагноз. — Но как же это он, почему?»

Сунгоркин оглянулся по сторонам, восстановил в памяти все прошедшее и перевёл взгляд на угол матово поблёскивающем хромоникелем разделочного стола. Только он мог нанести такую страшную рану.

Несколько минут медэксперт с ужасом смотрел на агонию своего нежданного врага. Его словно парализовало, он не мог двигаться, думать. Лишь когда испустивший последний хрип Скорик окончательно затих, Сунгоркин отошёл в сторону и буквально упал на стул.

«Как же так случилось!? — Думал он, — Ведь я ничего этого не хотел! И Скорик словно с ума сошёл. Что за бред, как это все могло произойти? ! Ведь этого не должно было произойти!»

Несколько раз он закрывал глаза, пытаясь внушить себе что все произошедшее с ним только видение, но боль разбитого лица и не давали ему уйти в забытьё даже на короткое время.

Наконец врач почувствовал что может думать и действовать спокойно и обдуманно. Закурив сигарету Сунгоркин с удовлетворением отметил что пальцы уже не дрожат, сделал пару затяжек и склонился над телом следователя.

«Что же мне теперь с тобой делать, а? Натворил ты делов, приятель

Загрузить тело в машину Скорика, вывести куда—нибудь в лес и оставить там? Но если нас остановят гаишники? К тому же нас видел больничный сторож. «Решение пришло тут же, неожиданное и остроумное. Сунгоркин взял скальпель и начал быстро и умело разрезать одежду сыщика. По ходу дела его скальпель наткнулся на что-то твёрдое, объёмное. Отвернув полу пиджака Андрей увидел торчащую из кармана чёрную, довольно потрёпанную тетрадь. Вытащив и полистав её Сунгоркин заинтересовался, устроившись на стуле он быстро перечитал Чёрную тетрадь схватывая лишь начало, самую суть записи.

«Теперь понятно почему Скорик так упорно искал эту монету. Кусок серебра, а стоит сто сорок тысяч долларов. Хорошая заначка на чёрный день».

Закончив с тетрадью он перевёз на каталке тело Силина к большому холодильнику и перегрузил его на свободное место. Затем Сунгоркин, крякнув перевалил тело Скорика на стол и повторил все процедуры сотворённые двумя часами раньше с Нумизматом. В конце этого действия он имел на столе отдельно мозг следователя, отдельно все его внутренности, и отдельно само тело. После этого он заново собрал бывшего «Волкодава» и тем же самым скальпелем сбрил Юрию усы. Теперь уже мало кто мог опознать в этом обнажённом, торопливо заштопанном крупными стёжками теле щеголеватого инспектора уголовного розыска. Для полноты картины медик несколькими ударами молотка окончательно изуродовал лицо следователя.

Подкатив каталку он перетащил на неё труп Скорика и покатил его к хранилищу. Там Сунгоркин нашёл тело щуплого мужичка, умершего от побоев три дня назад. Этого бомжа должны были хоронить завтра, уже и последний приют для него приготовили, некрашеный щелистый гроб стоял в коридоре.

Перевесить именную бирку с ноги бомжа на ногу следователя было делом одной минуты. Невостребованные тел в морге хранилось предостаточно, так что вряд ли кто заметит появление ещё одного «жмурика».

Разрезав на куски всю одежду Скорика Сунгоркин поднялся из подвала во двор больницы и выбросил её в ящик для мусора. В домике сторожа горел свет, но осторожно подойдя и заглянув в окно Андрей увидел, что охранник блаженно спит на составленный стульях. Спал он и через полчаса, когда оранжевая, приметная девятка тихо урча мотором миновала ворота.

Машину патологоанатом оставил в одном из переулков недалеко от больницы. Тщательно протерев руль и дверцу он оставил автомобиль открытым и пешком отправился домой. В ту ночь ему удалось все. Машину угнали через какой то час. Сделавшие это три балбеса-переростка в то же утро насмерть разбились на ней пытаясь удрать от милиции. Самого Скорика хватились с утра, но активно искать его начали к обеду, как раз по поводу разбитой машины. Но сыщик в это время уже лежал в земле под казённой жестяной биркой с сухим номером. Сунгоркин, вышедший на работу с пластырем на скуле, лично руководил погрузкой и отправкой тела.

Сыщики опрашивали Сунгоркина уже в самом конце рабочего дня, проспавший все на свете сторож подтвердил что оба ночных посетителя морга уехали на машине полтретьего ночи, и медика оставили в покое.

Вернувшись вечером домой Андрей Сунгоркин торопливо выпил сто грамм, затем налил ещё, наскоро закусил колбасой и достал Чёрную тетрадь. Неторопливо перечитав её заново Сунгоркин долго рассматривал старинную монету, затем откинулся на спинку кресла, закурил и подумал: «Месяц, переждать хотя бы месяц. Потом возьму билет до Франкфурта — на Майне, съезжу к сестре, а заодно продам и её. Франц должен найти покупателей, коллекцию отца он тогда лихо толкнул. Только бы не начали копать это дело всерьёз».

Нехорошее предчувствие холоднуло душу врача, но отмахнувшись от него Сунгоркин взял авторучку и своим торопливым, неряшливым врачебным почерком начал писать.

«Я, Сунгоркин Андрей Викторович, нашёл эту монету при вскрытии попавшего мне мёртвого тела некого Силина, Михаила Васильевича…»

Сартинов Евгений Петрович.

тел.(846 39) 3-15-93.

Содержание