В чувство Шалимова привели звуки очередной перестрелки.

"Ба, они ещё не кончили?" — удивился Михаил. Взглянув на часы, он с некоторым изумлением понял, что с того времени как они разошлись с Семёном, прошло всего каких то пятнадцать минут.

"Надо помочь майору", — решил Михаил, и, пошатываясь, поспешил к лежащему на пригорке полушубку. Вставив полную обойму в «Макаров» Шалимов обшарил карманы и нашёл ещё два патрона. После этого он снова пошёл к дому.

Когда кукши подняли свой истошный гвалт, Лалёк сразу понял, что майор все-таки догнал их. Не вставая из-за стола, он потянулся к карабину. Матвей с недоумением глянул на него, и с трудом проглотив огромный кусок хлеба, с салом спросил: — Ты чего, Лёха?

— Ружьё возьми, — коротко буркнул Лалёк. — Гостей встречать будем.

Минут пять стоя у окна они напряжённо вглядывались в сторону тайги, и когда Матвей уже хотел сказать шефу, что тот паникует зря, от леса отделилась знакомая мощная фигура в защитной униформе. У Матвея, автора незабвенной «растяжки» на скале, невольно вытянулось лицо.

— Как же так, он же должен был?… — растеряно начал он.

— Должен, да не обязан, — зло прервал его Лалёк, поднимая к плечу карабин. — Надеюсь, хоть корешок его столичный там навернулся.

Бабич продвигался к дому короткими перебежками, пристально вглядываясь в темные окна метеостанции. Укрытий для него было немного: два больших валуна, наполовину вросших в землю, да остов разобранного дизеля, остатки отработавшей своё резервной электростанции. Семён благополучно миновал оба камня, чуть передохнул за двигателем, и уже собирался совершить последний бросок, когда какой-то звериный инстинкт заставил его отпрянуть назад, в укрытие. В ту же секунду загремели выстрелы, но и медвежьи жаканы, и пуля карабина просвистели выше.

После пятиминутной перестрелки, окончательно убедившись, что за двигателем ему майора не взять Лалёк приказал своему спутнику: — Иди в обход. Зайди с тыла и прищучь его.

Когда же вскоре после ухода Матвея за домом вспыхнула перестрелка, Лалёк понял, что и второй его преследователь жив. На минуту это ввело его в транс.

Навалилось безразличие и апатия. Он даже страшился думать что будет, если он очутится лицом к лицу с майором. Слишком он боялся этого человека.

Когда перестрелка за домом стихла, Лалёк переместился к боковому окну так, чтобы держать под прицелом и Бабича, и единственный вход в комнату. После этого он принялся сворачивать самокрутку с анашой. Это оказалось не так просто, дважды он рассыпал своё зелье, вынужденный стрелять в оживившегося майора. Всё же он разжег самокрутку, и дымный дурман сделал своё дело, и подхлынувшая волна искусственной радости заставила его засмеяться.

— Хрен вы меня возьмёте, господин майор, — пробормотал он себе под нос, пододвигая поближе коробку с патронами.

Шалимов не разобрал его слов. Минуту назад он осторожно протиснулся в разбитое окно и на цыпочках подкрался к дверному проему, ведущему в самую большую комнату метеостанции, совмещённую кухню-столовую. Постояв ещё несколько секунд и не услышав больше ничего нового, он набрал в лёгкие воздух, сосредоточился и резко выпрыгнул вперёд, вскинув оружие. Нажать на спуск он не успел. Плотный выстрел карабина грянул на секунду раньше и тяжёлый удар в плечо отбросил его назад. Уже лёжа на полу, он с трудом перевернулся, и отполз в сторону, прислонившись спиной к стене рядом с дверным косяком. Со стороны столовой послышался нагловатый, довольный смех Лалька.

Острой боли не было, просто левое плечо онемело, и как-то сразу закружилась голова. Осмотрев рану, Михаил понял, что ему повезло. Пуля прошла навылет, пятнадцать сантиметров пониже, и он бы сейчас уже ничего не чувствовал и ничего бы не хотел.

"Как же он меня так поймал, а?" — думал журналист, стараясь рукой зажать льющуюся кровь. Он повернул голову, осторожно, скосив глаза, глянул в столовую и увидел на стене большое зеркало.

"Ах ты, чёрт! Как же это я на него не обратил внимание!" — подумал он.

Действительно, именно в зеркале Лалёк увидел готовящегося к броску Шалимова. Двумя выстрелами Михаил превратил трюмо в груду битого стекла, чем вызвал очередной приступ смеха у его противника.

— Что, понял, как я тебя рассмотрел. Слышь, журналист, а, сколько тебе майор пообещал за эту работёнку? Поди, половину брюликов? Врёт, обманет…

Лалёк прервал свою речь для того, чтобы выстрелить в сторону активизировавшегося за своим дизелем Бабича, затем продолжил.

— Ну, так сколько?!

— А ни сколько, — отозвался Шалимов, с трудом, опираясь на стенку, поднимаясь с пола. — У меня к тебе личный счёт.

— Это за Ирку что ли? — удивлённо хмыкнул Лалёк. — Нашёл за кого подыхать. Таких в Ангарке косой десяток на каждом углу…

Не дав ему договорить, Шалимов два раза выстрелил, ориентируясь на звук голоса бандита. В ответ тот саданул из карабина, расщепив доску дверного косяка. Несмотря на неудачный выстрел Лалёк снова засмеялся.

— А майор тебя всё-таки обманет, сволочь он, мент он и есть мент…

Под эти слова он снова выстрелил в окно, в ту же секунду Шалимов снова появился в дверном проёме, поймав на мушку смутный силуэт в тёмном углу. Лалёк успел повернуть карабин в его сторону, но удар бойка сработал вхолостую — он забыл пополнить магазин патронами. А журналист уже нажал на спуск, а затем ещё и ещё. Он стрелял до тех пор, пока откинувшийся назад затвор не подсказал ему, что обойма пуста.

С наступившей тишиной к горлу Шалимова подступила тошнота, но он всё же преодолел и её, и головокружение, и подошёл поближе, так, чтобы видеть лицо своего врага.

Лалёк был мёртв, но и даже сейчас, сидя в углу, он откинул голову назад, словно застыв в своей высокомерной гордыне. Память журналиста неожиданно остро вернула его на двадцать с лишним лет назад, снова скрипел под ногами свежий снег, он почувствовал горьковатый запах ещё непривычного табачного дыма, и услышал шепелявый, пронзительный детский голос: "Пацаны, айда в Лалёк!…"

В комнате потемнело, Шалимов оглянулся — на пороге стоял Семён.

— Готов? — спросил он.

— Да, — отходя в сторону, ответил журналист. На ходу он сунул руку в карман, нащупал оставшиеся патроны. Бабич тем временем положил автомат на стол и прошёл к телу Лалька. Разглядывал он его недолго, а когда он обернулся, то Шалимов увидел в его руках пистолет. Михаил так же вскинул своё оружие, но, опоздал на какую то секунду, майор выстрелил первым, и тупой удар в живот отбросил журналиста назад. Захрипев, он выгнулся всем телом, сдвинув при этом с места небольшую старомодную тумбочку с вышитой салфеткой, потом замер, прислонившись спиной к стене, тяжело дыша и постанывая от боли. С минуту эта боль занимала его целиком, затем усилием воли Шалимов заставил себя немного забыть про неё и, подняв голову, глянул на майора. Тот словно застыл на месте, с окаменевшим лицом наблюдая за муками журналиста.

— Когда ты понял, что это я? — негромко спросил Бабич.

— Пять минут назад… просто я успел переговорить с Лальком. Это ведь ты убил Витьку… Он про это даже не знал.

— Да, я, — спокойно признался Семён. — Мне надо было, чтобы ты озверел от ярости и пошёл за мной до конца. И я угадал.

Шалимову было тяжело дышать, пот заливал его лицо. Но, преодолевая боль и слабость, Михаил продолжал говорить. Он покосился на свой пистолет, майор так же заметил этот взгляд, но даже не шевельнулся — оружие лежало слишком далеко от журналиста.

— Мне надо было это все понять раньше… Слишком уж тебя боялись все эти Ангарские рекетиры… Милицию так не боятся… так боятся главаря, который в тюрьму не посадит, а просто убьёт… И та поездка… в карьер… госпиталь… собака на заимке… что на тебя не лаяла… огранка камней… — оторвав окровавленную руку от живота, Михаил глянул на неё и без сил откинул её в сторону. А Бабич улыбнулся.

— Да, с карьером это была удачная идея. Все было просто и естественно. Когда ты, Мишка, появился, ты мне очень мешал. Но потом я понял, что всё можно повернуть совсем по-другому.

Бабич присел на край скамейки и, опустив плечи, начал рассказывать.

— Понимаешь, Миша, я не верю, что мы когда-нибудь ещё будем жить нормально. Рано или поздно Россия рассыплется так же, как в своё время Союз. А я не хочу снова быть нищим эмигрантом, это слишком унизительно. Скитаться с семьёй и выпрашивать милостыню где-нибудь в Тайване — это не для меня. Мои дети не должны узнать, что такое быть ненужным и нищим.

Нагнувшись, он пододвинул к себе рюкзак бандитов и, развязав его, вытащил небольшой, но, судя по усилиям его рук, тяжёлый холщёвый мешочек.

— Что это ещё такое? — удивлённо пробормотал майор.

Распутав завязки, он запустил руку в мешок и вытащил что-то похожее на желтоватый речной песок в смеси с галькой. Присвистнув, Семён показал эту странную смесь Шалимову.

— Золотишко. Откуда оно у них? — после короткого раздумья он сам же ответил на свой вопрос. — Скорее всего, это старичок Зубрило намыл? А вся рыбалка для отвода глаз. О, дырки.

Действительно, золотой песок медленно сыпался на пол, но Бабича это ни сколько не взволновало.

— А-а, — догадался майор. — Похоже, это ты их, Мишка, той очередью наделал. Дорогой у Матвея был бронежилет.

Он небрежно бросил мешок с золотом на пол и, пробормотав: — А где же мои алмазы? — снова запустил руку во чрево рюкзака. На этот раз мешочек оказался не таким тяжёлым, но, развязав его, Семён расплылся в довольной улыбке, на лице его появилась странная смесь жадности и восхищения.

— Вот они! Смотри! — с явным упоением в голосе произнёс он, протянув подрагивающую от восторга ладонь с мелкими, невзрачными, беловатыми камушками к самому лицу Шалимова. Тот старался не потерять сознание, хотя от потери крови весь мир качался под ним, пытаясь спихнуть со своей поверхности куда-то в пропасть.

— Я как-то нашёл один алмаз в россыпи, на реке, — продолжал Семён, не отрывая восхищённого взгляда от своего богатства, — огранил его, сделал настоящий бриллиант. Если бы ты видел, какая это красота! Как играет в гранях свет! Это… это чудо! Это перевернуло всю мою жизнь, я уже ни о чём не мог думать, только об этом. А потом я поехал к Заике — Андрюхе Белому, я же говорил, что он теперь большой начальник на обогатительной фабрике. И он, дурак, показал мне, сколько они алмазов добывают за месяц. Это меня потрясло.

— Тогда ты и создал свою банду.

— Да, верно. С год назад я подмял Лалька под себя. Это я на самом деле убил Хомчика, на глазах у всех, там, в заимке.

— Ты их сразу… приговорил?

— Конечно. Зачем такому дерьму жить? Только Лалек как-то угадал свою судьбу. Грохнуть меня он побоялся, он моего взгляда даже не выдерживал.

— И ради этого… дерьма… ты похерил нашу дружбу?

Семён зло осклабился.

— Это не дерьмо, Миша, не дерьмо. Сейчас они стоят не так уж много, но я выйду в отставку, не торопясь буду огранивать их, и, через два года у меня будет столько бриллиантов, что хватит ещё и моим внукам.

Он бережно ссыпал алмазы обратно в мешок и довольным голосом сказал: — Понимаешь, Миша, алмазы обрабатываются только самими алмазами. Меня в своё время это поразило. Так и наша дружба. Всё стирается временем в алмазную пыль — любовь, дружба, привязанность. Так что прости, брат. Не вовремя ты приехал на родину.

Бабич поднял пистолет, и, глядя в черный зрачок, пистолетного дула Шалимов, почему-то, вспомнил Иринку.

"Наобещал девке с три короба: столицу, роскошную жизнь. Не повезло девчонке…"

Вспышка выстрела совпала с резким головокружением, и мир, крутанувшийся вокруг острого язычка пламени, исчез для журналиста навсегда.

Постояв у тела однокашника несколько секунд, Бабич отошёл к телу Лалька, протер рукоять своего пистолета, и вложил оружие в руку трупа. Свой табельный Макаров он подбирать не стал, а занялся самым главным сейчас делом.

Взял мешочек с алмазами, и, выйдя на улицу, Бабич прихватил с огорода давно запримеченную им лопату. Отойдя с полкилометра в лес, Семён огляделся и остановил свой выбор на большом, приметном кедре. Аккуратно вырезав лопатой небольшой квадрат дёрна, Бабич выкопал полуметровую яму, минут пять внимательно рассматривал на свету своё сокровище, а потом, со вздохом сожаления, погрузил в землю мешочек с алмазами.

— До свидания, мои дорогие. Я к вам обязательно вернусь.

Через полчаса он вернулся обратно, прошёл в сарай, затем ещё раз внимательно осмотрел всю обстановку в метеостанции, и пробормотал: — Вроде всё.

После этого он зашёл в одну из четырёх комнат дома, и, включив стационарную рацию, продиктовал в микрофон:

— Всем кто слышит. Говорит майор милиции Бабич. Срочно пришлите наряд милиции на метеостанцию Лазаревская. Мной обезврежена банда особо опасных преступников. Есть жертвы.

Он выключил микрофон, включил приём и услышал удивлённый, чуть искажённый помехами голос: — Андрей, что за глупые шуточки? Почему пропустили два сеанса связи?..

— Слушай, болван, — зло прервал диспетчера Семён. — Твой Андрей, вместе с его бабой, валяется мёртвый рядом с крыльцом! Сейчас же вызывай милицию и прокуратуру!

— Боже мой! — сдавленным голосом произнёс диспетчер, и отключился.

Вернувшись в столовую, Бабич увидел на столе начатую пачку «Примы». С торопливой жадностью он раскурил сигарету, но после первых же затяжек у него закружилась голова. Семён понял, что это от голода, но на разложенную на столе пищу посмотрел с отвращением. Он ещё не отошёл от пережитого. Машинальным жестом майор взял автомат и пошёл к выходу, на свежий воздух. Уже на пороге он услышал сзади странное, металлическое шипенье. Резко развернувшись Бабич вскинул автомат, ища глазами источник звука. Деревянная кукушка старомодных ходиков, выскочив из открывшейся дверцы, успела только начать своё традиционное, хриплое «Ку-ку», как автоматная очередь в дребезги разнесла её деревянный домик. В метеостанции снова остро запахло порохом, Семён, опустив автомат, выругался, затем медленно, с усилием провёл ладонью по лицу.

— Глупо, майор, глупо… — тихо пробормотал он, переступая через порог.

Выйдя на крыльцо, Семён осмотрелся по сторонам, глянул на небо и на часы. По его расчётам вертолёт должен был прилететь как минимум через час. Во всех его движениях чувствовалась усталость.

— Ладно, можно пока и отдохнуть, — разрешил майор сам себе и, усевшись на крыльцо и прислонившись спиной к теплым доскам перил. Докурив сигарету, он выкинул окурок и прикрыл глаза. Лишь обветренные губы шепнули: — Всё вроде… вроде всё…