Подследственный Николай Тараскин измучил своих следователей и замучился сам. Ему уже не удавалось на ходу придумывать какие-то новые версии своих отношений с Александром Заблудным, он просто талдычил одно и тоже: — Я отдал ему машину, а что было позже — меня не колышет.

К вечеру в кабинете появился Колодников. Андрею все же удалось вырваться домой, отоспаться, помыться и побриться. К этому времени оставшийся за него Шаврин, а так же Зудов и Гусев перетряхнули квартиру Тараскина, но ничего похожего на улики они не нашли. Больше всего Алексей мечтал найти у Тараскина автомат, но в квартире подозреваемого было одно ружье, двустволка, старая, и явно давно не применяемая в дело. Шаврин надеялся, что обнаружит что-то в гараже Тараскина, но там так не было ничего.

— Если и был у него автомат, то он от него избавился, — подвел итог перемазанный сажей Шаврин. — Единственное что нашел, это остаток сгоревшей не до конца запаски, той самой, что прострелил Голод. Только это не «Мишлем», а, судя по остаткам надписи, это «Бриджстоун».

— Хреново, — согласился Колодников. От его подчиненного так знакомо пахло гарью, что Андрей смилостивился, и разрешил майору поехать домой. После этого он появился в кабинете, где допрашивали Тараскина. Сейчас там были трое: Шалимов, тот самый комитетчик Миша, по кличке «Бульдог», и сам Тараскин.

— Так куда ты девал автомат, Николай? — бархатным голосом спрашивал комитетчик.

— Нет у меня никакого автомата! И не было! — Надрывался Тараскин. Глаза у него были уже как у кролика, красные, с проявившимися по белку кровотоками.

— Ну, как это, не было? — вступил в разговор Шалимов. — Вы в среду на четверг с Заблудным ездили на рыбалку в район деревни Вознесенки. Вот показания Валентины Заблудной, — Шалимов поднял один из густо исписанных листков. — Это было?

Тараскин чуть подумал, потом согласился.

— Да, мы ездили с ним на рыбалку, и что в этом плохого?

— Во сколько вы вернулись в город?

Тараскин снова притормозил.

— В час.

Шалимов глянул в показания Валентины, и кивнул головой.

— Вы въехали в город через Силикатную площадку?

— Да.

— Тогда вы не могли не видеть милицейский патруль во главе с Голодом.

— Не было там никого.

Шалимов развел руками.

— Вот тут вот у вас алиби никак не получается. Наряд выставили в одиннадцать, после расстрела милиционеров следственная группа находилась там до шести вечера. В час вы бы просто наткнулись на массу машин, милиционеров. Там в это время даже три генерала были. Ну, никак вы не могли нас объехать. Не видел вас никто в это время! Врете вы все, дорогой мой!

Тараскин тут же выдвинул свою версию.

— Мы в городе были раньше, а так мы уехали с озер в десять.

— И где вы были все это время? До часу дня.

— В «Тройке».

— Это кабак на выезде из города? — переспросил для Бульдога Шалимов. Сам то он это место знал прекрасно. — И что вы там делами?

— Что там можно делать?! — окрысился Тараскин. — Не книжки читали, само собой.

— А без вот этих, — Бульдог изобразил руками нечто округлое, — кульбитов вы можете сказать что-то конкретное? А то дело-то у вас совсем плохо, Тараскин. Лучше бы вам не кочевряжиться.

— Пили мы там. Так хорошо пили, что до сих пор не знаю, как до дома доехали.

— По какому поводу была пьянка? — поинтересовался Колодников.

— По поводу состояния души. Рыбалка не удалась, вот мы и оторвались.

— Значит, вы отрицаете, что видели на перекрестке у сорок шестого километра майора Леонида Голода и двух его коллег?

— Да, не видели мы там никого.

— И вы не стреляли в них из автомата Калашникова? — настаивал Бульдог.

— Нет.

— А зачем вы тогда сожгли свою машину и убили своего друга Заблудного? — спросил Шалимов.

Тараскин вскочил на ноги.

— Я никого не убивал! — прокричал он.

— Ну-ну! Потише.

— Я никого не убивал!

Шалимов взглянул на часы.

— Пора, наверное, передохнуть. Да и подследственного покормить надо.

Как обычно, все это пришлось делать на деньги самих милиционеров. Пока Тараскина кормили обедом на заказ из дешевенького ресторана, следователи в соседнем кабинете ели пирожки и пили горячий чай.

— Что-то тут не сходится, — сказал Шалимов.

— Что именно? — не понял Колодников.

— Ну, в этом деле с расстрелом наших парней.

Бульдог с ним не согласился.

— Наоборот все сходится. Они были на озерах в этот день, это раз. Возвращались этой дорогой в это время — два. Машина у них внедорожник — это три. От автомата они избавились, а потом Тараскин решил избавиться и от своего подельника. Понял, что они вляпались в слишком крупное дело. Не зря же он сжег свою машину. Телку какую-то даже не пожалел, придушил, лишь бы себе алиби сделать.

— Мне тоже кажется, что это он замочил своего дружка, — согласился Колодников. — Только почему?

У Бульдога Миши был ответ и на этот вопрос.

— Потому, что тот был готов его сдать. Если за рулем машины сидел Заблудный, то стрелял Тараскин. Или наоборот: Голод остановил их машину, за рулем уже лишенный прав Тараскин, майор высказывает ему свои претензии, происходит сцена у фонтана. Тараскин со злости вытаскивает автомат и всех их кладет. Потом они срываются с места. Заблудный уговаривает его пойти и сдаться, но ему то светит только несколько лет, и может даже условно. А Тараскина греет пожизненное. Вот он его и придушил.

Шалимову было чем на все это возразить.

— Есть только один фактор против. Резина, судя по остаткам покрышек, у него была все же не «Мишлем», а «Бриджстоун», и не зимняя. Шипы не могли сгореть, там слишком прочный металл.

На это у комитетчика не было никаких аргументов.

После столь скромного ужина Шалимов и Миша вернулись дожимать своего подследственного, а Колодников спустился вниз, в дежурную часть. Неожиданно он позвонил в собственный кабинет, Шалимову.

— Слушай, Сергей Александрович, а где эти два «клоуна» были на рыбалке? — спросил Андрей.

— На Иртешке.

— Да! Это интересно.

Через полчаса Тараскина препроводили в ИВС, на первую в его жизни ночевку за решеткой. А в кабинет же вошел невероятно довольный собой Колодников.

— Ну, что, раскололи? — спросил он.

— Пять раз! — зло ответил Бульдог.

— А я, кажется, понял, почему он молчит. Там, похоже, все было совсем по другому…

Этой же самой ночью произошло еще одно неприятное, с точки зрения криминальной сводки, событие. А начиналось все благостно. Когда Владимир Лопатин прошел в комнату, его поразил богато сервированный стол, украшенный старинным шандалом с семью горящими свечами.

— Однако! — сказал гость, рассматривая все расставленные на столе закуски. — Ты что, решила меня обкормить? К тому же тут закуски как раз на твою нынешнюю месячную зарплату.

— Ну, милый, у нас было столько общего за плечами, что мне ради тебя ничего не жалко.

Лопатин хмыкнул, сел за стол.

— Так ты что меня звала, вспомнить прошлое?

— И это тоже. Володь, открой шампанское. Охота сначала гульнуть.

Он помотал головой, но шампанское открыл. Себе гость налил виски. Первая порция спиртного развязала ему язык, вторая вернула природную веселость. Он откинулся на спинку кресла, начал вспоминать.

— Да, Вика, какие мы были в свое время рискованные. Помнишь, тогда, в облсуде, в перерывах между заседаниями? Рядом Хохлов что-то бубнит своему помощнику, замок не работает, а мы трахаемся на столе.

Хозяйка заливисто смеялась.

— А на подоконнике? — напомнила она.

— Да, на подоконнике! На окнах тюль, полдень, внизу площадь, там еще какой-то митинг был, пенсионеры что-то бузили, а мы на подоконнике!…

Когда они просмеялись, Владимир стал серьезным.

— Так ты меня что, звала, Вика, чтобы вспомнить, как мы с тобой в свое время трахались?

— Да нет, Володенька. Просто вспомнить. Вспомнить и напомнить. Ты тогда хорошо на моих костях поднялся. Вон сейчас, как сыр в масле катаешься. А мне из облсуда пришлось уйти в архив, да и то, там то чудом зацепилась. Хорошо, хоть стаж не прервался, все по юридической линии продолжился.

— Но квартирку то эту ты прикупила не на трудовые сбережения, — напомнил Владимир. — Три комнаты в центре города, это тебе не шалашик в Разливе.

— Да лучше шалашик с любимым, чем одиночество в трех комнатах, — вздохнула Виктория. — Кроме того, мне приходиться столько платить эту чертову коммуналку. Все же три комнаты. А охота и хорошо одеваться, и хорошо выглядеть. Я вот думаю, пластику сделать. Подтянуть лицо.

Лопатин ехидно улыбнулся.

— И ты ищешь спонсоров среди былых любовников? Я, какой у тебя по счету?

— Первый. И единственный.

Он хохотнул.

— Да, ты, Виктория, артистка! Знаешь, если бы все мои бабы потребовали спонсорскую помощь на подтяжку лица, я бы разорился.

— Да я не прошу у тебя помощи. Я предлагаю тебе товарный обмен.

— Что ж ты хочешь продать? Свое потасканное тело?

Хозяйка молча проглотила такое оскорбление. Она налила себе шампанского и, только отхлебнув бодрящую жидкость, продолжила свою мысль.

— Я предлагаю тебе обменять одну бумажку из одного старого дела на некую сумму в долларах. Это очень интересная бумажка!

— Интересная — для кого?

— Для тебя. Там стоит твоя подпись.

— И что это за бумага такая интересная?

— А я могу показать. Копию, конечно.

Виктория встала, отошла к старинному бюро, достала из одного из ящичков небольшой листок бумаги, подала его гостю. Тот прочитал ее, и по удивленному взгляду Виктория поняла, что он ничего не понял. Ей пришлось пояснять.

— Эту справку сегодня нашел один опер из Кривова. Я на всякий случай списала его данные. Он очень обрадовался, когда нашел ее. Насколько я поняла, этот автомат недавно выстрелил. А тут он значится, как уничтоженный. Можно, конечно, эту справку из дела удались. Тогда даже копия будет недействительна. Он ведь не догадался ее у нас завизировать.

Лишь увидев название города — Кривов, Владимир понял, по какому делу копал этот местный опер. Ему невольно стало плохо. Такие дела всегда доводят до конца, но даже не это было страшно. Его нынешние хозяева не одобрят подобной его промашки. Последние два года они старались отделить себя от уголовного прошлого, строили имидж честных предпринимателей. Им будет легче от него избавиться, чем прикрыть.

"Хомут меня сожрет, — понял Лопатин. — Выкинут на улицу, а мне еще три года выплачивать ссуду за дом. Минус машина, минус курортные, пайковые. Хрен меня кто возьмет уже на работу, разве что охранником на стоянке".

От этих безнадежных мыслей его оторвал ласковый голос хозяйки дома.

— Ну, так что, милый, покупаешь ты у меня эту бумажку?

— Сколько? — хриплым голосом спросил он.

— Ну, ты же понимаешь, что после всего этого мне придется уйти из архива. Про пластику я тебе говорила, тем более надо немножко бросить на счет, чтобы капали проценты. Я думаю, ста тысяч хватит.

— Сто тысяч рябчиков? — Он удивился. — Не слишком ли много за такой старый хлам?

— Ты не понял, милый. Сто тысяч баксов.

— Баксов!?

— Именно!

— Баксов!

Полыхнувшая ярость заставила Лопатина вскочить с места. Не владея собой, он ударил Викторию по лицу, а когда та вскрикнула, и прикрыла лицо руками, он схватил шандал с давно погасшими свечами, и обрушил его на голову женщины. Та вскрикнула, и завалилась назад.

— Сто тысяч баксов! — Хрипел он. — Ты бы знала, сучка, как эти баксы зарабатываются. Только и умела всю жизнь п… торговать! За бумажку сто тысяч баксов! Да подтерись ей!

Он поставил шандал на стол, обошел его и уставился на тело лежащей Виктории. Ее поза, а так же обильная, темная кровь, расползающаяся из под головы, подсказали Лопатину, что произошло непоправимое. Бывший опер Лопатин видел слишком много подобных сцен в прошлой милицейской жизни. Чтобы успокоиться, он выпил еще сто грамм виски, тщательно стер с бокала отпечатки своих пальцев. Сами пальцы сильно дрожали, и это разозлило Лопатина. Он швырнул бокал в сторону, потом открыл бюро, начал перебирать находящиеся в нем бумаги. Через минуту он держал точно такую же бумажку, как и ту, что демонстрировала Виктория. Судя по цвету, по характерной пробивке бумаги пишущей машинки, это был оригинал.

— Сучка! — Снова обозвал Владимир свою старую любовницу. — Кинул бы тебе десять кусков деревянных, и все были бы довольны. А тут заладила — сто тонн баксов.

Подвела под монастырь.

Он сплюнул, а потом начал методично уничтожать все следы своего пребывания в этой квартире. На тело хозяйки дома он даже не взглянул. Это Лопатину было неинтересно.