На чужой своей войне

Готовясь писать это вступление, я несколько дней подряд задавал своим знакомым вопрос: «Какие народы принимали участие в Первой мировой войне?»

Я почти не сомневался — поляков не назовут. И не ошибся. Объяснялось это просто: как правило, перечислялись не народы, а державы. Единственным исключением оказались не имевшие своего государства чехи. Их назвали раза два, спасибо Ярославу Гашеку.

Впрочем, почти никто не вспомнил и о вполне «государственных» народах — бельгийцах, румынах, болгарах, турках, греках. Сербов, как ни странно, упоминали тоже очень редко. Что же удивительного в том, что не вспомнили про поляков?

Это и не удивляет — между тем удивлять должно. Восточным фронтом на значительном его протяжении была именно Польша — до лета 1915 года в сегодняшних ее границах, а после и уже до самого конца — в границах 1939 года (в Белоруссии и на Западной Украине). В ходе наступлений и контрнаступлений война несколько раз прокатилась по польской земле, сопровождаясь разрушениями, реквизициями, эвакуациями, германо-австрийским оккупационным террором, голодом, эпидемиями. Можно сказать иначе: в четырнадцатом и пятнадцатом году Россия воевала в Польше.

В Первую мировую погибло более полутора миллионов солдат русской армии. Армия Германии потеряла два миллиона, австро-венгерская — полтора. Из этих пяти миллионов павших более четырехсот тысяч были поляками. Если учесть, что общие потери убитыми, пропавшими без вести, умершими от ран во всех воевавших армиях мира составили приблизительно пятнадцать с половиной миллионов, более четырехсот тысяч жизней, брошенных в костер войны нацией без государства, заставляют задуматься — за что и ради чего? Нация без государства — именно так. При всем почтении к европейским народам, обретшим государственность в течение минувшего столетия, автор не рискнет утверждать, что все они в 1914 году были нациями. Но поляки нацией безусловно были — и упорно напоминали об этом Европе на протяжении ста двадцати лет, прошедших после уничтожения польского государства Австрией, Пруссией и Россией в конце XVIII века.

Для польского общества, несмотря на разделившие Польшу государственные границы, являлось аксиомой, что поляки живут в одной стране, пускай этой страны и нет на политической карте. Сообщая о польских новостях, газеты Кракова, Варшавы и Львова так и писали: «в стране». Власти скрипели зубами, но поделать ничего не могли. Тем более что в Австрии поляки сумели в конце XIX века добиться автономии, а в России, после революции 1905 года, — существенно улучшить условия своей национальной жизни.

Многим это казалось достаточным. Но в душах у других по-прежнему жила мечта о воссоединении страны и возрождении государства. Неудачи былых восстаний показали: это возможно лишь при кардинальном изменении политических отношений в Европе и, как следствие, политической карты континента. К такому изменению могла привести большая европейская война. Когда она наконец разразилась, многие в разделенной Польше восприняли ее как начало решающего этапа борьбы за независимость.

Среди тех, кто готов был бороться за Польшу с оружием в руках, не было и не могло быть единства. Уже в самом начале войны три империи, разделившие страну, поспешили выступить с декларациями, содержавшими обещания воссоединения и широкой автономии — разумеется, после победы и аннексии вражеских территорий. Ничего удивительного, что в польском обществе нашлись как сторонники Антанты, так и приверженцы Австро-Венгрии и Германии.

Выбор ориентации обусловливался двумя основными факторами: чья победа представлялась более вероятной и кто (немцы или русские) рассматривался в качестве главного врага. Политики, боявшиеся победы «германизма», ориентировались на Россию. Те же, кто с молоком матери впитал мифологию антирусских восстаний и ненависть к «москалю», отдавали предпочтение австро-германцам. Большинство сохраняло пассивность или лояльно служило государствам, подданными которых являлось.

Не вдаваясь в перипетии вооруженной и политической борьбы, ограничусь перечислением польских формирований, созданных по разные стороны фронта в годы Великой войны. Подчеркиваю — речь идет именно о национальных польских частях и соединениях, а не о сотнях тысяч поляков, мобилизованных в русскую, германскую или австрийскую армию.

Итак, на стороне Центральных держав воевали:

1. Польские легионы, созданные австро-венгерским командованием в 1914 году. Состояли из трех бригад. Первой командовал Юзеф Пилсудский. По причине особой роли, которую легионеры и их вождь играли в межвоенной Польше, они приобрели наибольшую известность.

Основой легионов стали польские стрелковые общества австрийской части Польши. Формально они были чем-то вроде клубов по интересам, фактически — кузницей кадров для будущей войны. Среди стрелков было множество бывших русских подданных, перебравшихся в Австрию из Царства Польского и других областей Российской империи. Сам Пилсудский был родом из Виленской губернии. Опытный конспиратор, активный участник революции 1905 года, глава боевиков Польской социалистической партии, он рассчитывал с началом войны поднять новое восстание в русской Польше, которое, при поддержке Австро-Венгрии и Германии, наконец завершится победой.

С восстанием ничего не вышло. Началась трехлетняя фронтовая эпопея. Легионеры воевали против русской армии на территории Царства Польского, на Волыни и в австрийской Польше. Летом 1917 года, после отказа принять новую присягу, фактически на верность Германии, 1-я и 3-я бригады были расформированы. Бывших русских подданных интернировали в лагеря военнопленных, австрийских — направили в австрийскую армию. Пилсудского арестовали и вывезли в Германию.

2-я бригада присягу приняла и продолжила войну против России — до марта 1918 года, когда вдруг перешла через фронт на русскую сторону.

2. Польские вооруженные силы (польский вермахт), созданные в 1917 году после провозглашения на оккупированной Германией и Австро-Венгрией территории марионеточного Польского королевства. Подчиняясь германскому командованию, просуществовали до конца войны. Участия в военных действиях не принимали.

В России воевали:

1-й и 2-й польские легионы (Пулавский и Люблинский), созданные из добровольцев. В 1916 году на их базе была сформирована стрелковая бригада, развернутая позднее в стрелковую дивизию, а после Февральской революции — в корпус, куда направлялись солдаты-поляки русской армии. В конце 1917-го польских корпусов было три. Все они были разоружены германцами и австрийцами после заключения Брестского мира. 2-й корпус пытался оказать сопротивление, но был разбит в бою под Каневом на Днепре.

А еще были польские формирования, действовавшие в 1918–1919 гг. на Кубани и в Одессе, в районе Мурманска и в Сибири. В них вливались добровольцы из эвакуированного в Россию польского населения и не попавшие в плен солдаты разоруженных польских корпусов. Но, поскольку воевали эти части главным образом против Красной Армии, это уже история не столько Первой мировой, сколько русской Гражданской войны.

Во Франции польская армия была создана летом 1917 года. В 1919-м она была переброшена в Польшу. За старые французские мундиры ее прозвали голубой армией.

В день подписания Компьенского перемирия, 11 ноября 1918 года, в Варшаве происходило разоружение германских войск. Выпущенный немцами из магдебургской крепости и привезенный в столицу Пилсудский стал Верховным главнокомандующим и фактическим главой государства. В наше время 11 ноября отмечается в Польше как День независимости.

Для Польши война не окончилась, но она перестала быть чужой. Солдаты, недавно шагавшие по военным дорогам в составе армий трех европейских империй, шагали по-прежнему, но уже под польскими знаменами. Присоединялись всё новые территории — бесспорно польские, считавшиеся польскими или же рассматривавшиеся в качестве жизненно для Польши необходимых. Война за границы продолжалась два года. В ходе ее Пилсудский стал первым маршалом Польши. К прежним, легионным еще прозвищам Бригадир, Комендант (командующий), Дед добавилось новое — Маршал.

Завоеванная независимость казалась чудом. «Кричали, что мы одурманены, не веря нам, что хотеть — это мочь», — пелось позднее в песне о 1-й бригаде и о «дорогом Вожде». При этом восставшая из пепла Польша вовсе не была «детищем версальской системы». Частичным олицетворением и воплощением — возможно. «Детищем» — нет. Новую Польшу создавали не в Париже. На Востоке пролитая кровь значила больше, чем разговоры парижских господ во фраках.

Многое, и даже слишком, было сделано тогда наперекор европейскому мнению. Советы дипломатов Запада восточным практикам — и они не всегда были не правы — представлялись совершеннейшей нелепостью. Необходимость уважать историческую Россию? — А это что? Права украинцев Галиции? — А это кто? Литовский Вильнюс? — А это как?

В результате межвоенная Польша враждовала со всеми своими соседями. Но она была. Напыщенная и гордая, опьяненная подлинным и мнимым величием, раздираемая политическими, социальными, национальными конфликтами — но была.

Основой границы, навязанной в 1921 году советским республикам, стала «линия немецких окопов». Еще одно наследие войны, мрачное и ничего хорошего не предвещавшее.

* * *

«На Тебя, дорогая наша молодежь, обращен сегодня взгляд всего народа. Ибо когда под грохот пушек, среди потоков крови восстает из гроба Отечество, когда занимается заря свободы и после долгой, мучительной борьбы угнетенный наш дух одерживает наконец победу, — от Тебя зависит, каким будет будущее народа и сохранит ли он навек свою свободу. <…> Пробуди же в своем сердце подлинный патриотизм, возлюби дорогую Отчизну, возлюби свободу, и землю свою святую, и язык родной, и национальные обычаи. Полюби и песни эти, которые Отцы оставили Тебе в наследство, песни, исполненные боли, пропитанные кровью и слезами…»

Так открывался сборник «старых и новых песен», изданный в Кракове в 1917 году отцом-миссионером Венделином Сверчеком. Эти напыщенные слова могут показаться забавными, однако они довольно точно говорят о роли, которую играла и играет в польской национальной культуре военная и патриотическая песня.

Ее образцы давних и сравнительно недавних лет живы по сей день, их можно услышать на концертах и в записи, в исполнении академических хоров, военных и детских ансамблей, рокеров, рэперов и металлистов. Песни национальных восстаний, песни солдат-скитальцев, партизан, подпольщиков, песни «Солидарности». Сочиненные известными и безымянными поэтами, положенные на оригинальные или уже существовавшие мелодии.

Нами выбраны пять песен — разных жанров и различного художественного уровня. Все они, кроме последней, широко известны в сегодняшней Польше и позволяют не только представить себе атмосферу столетней давности, но и лучше понять особенности мышления многих поляков, воспитанных на этих песнях. Возможно, читателю захочется их услышать. Это несложно. Польские пользователи Youtube’a разместили на этом сервисе огромное количество разнообразных записей. Достаточно набрать оригинальное название песни — и найдется сразу несколько версий.

* * *

Подборку завершают обширные фрагменты детской книжки Брониславы Островской, вышедшей в 1919 году, по горячим следам войны. Нашему читателю, долгое время воспринимавшему Первую мировую через призму пацифизма «потерянного поколения» или большевистского пораженчества — и лишь сравнительно недавно приобщившемуся к бодрому милитаризму в духе Эрнста Юнгера, — взгляд польской поэтессы, скорее всего, покажется непривычным. Она отнюдь не воспевает войну, но и не впадает в пацифизм, ее герой — плюшевый медвежонок — четко видит польскую цель в мировом конфликте, а цель эта одна — возрождение Польши.

Переводчик надеется, что читатель отнесется к тексту Островской как к любопытному историческому памятнику и не будет шокирован пронизывающей его русофобией. У писательницы есть смягчающие обстоятельства. Во-первых, ее не очень справедливое отношение к России вызвано исторически обусловленными эмоциями. В период написания книжки борьба против России, уже революционной, продолжалась, причем с гораздо большим размахом, чем против прежней, «царской».

Во-вторых, подход Островской вписывается в мягкую версию польской русофобии. В жесткой версии ведущим является представление о России как о свирепой и беспощадной Азии, угрожающей истинным славянам (разумеется, полякам), истинному христианству (разумеется, католицизму) и Европе (частью которой ненавистная Московия не является). Повстанцы 1863 года пели: «В Азию прочь, потомок Чингиз-хана. Там твой народ, там царская земля…» («Марш стрелков» Владислава Анчица). Стрелки Пилсудского и польские солдаты австрийских полков в своих походных песнях радостно грозили «московской свинье»: погоди, проклятый язычник, скоро мы разнесем тебя в пыль. Примеры можно множить.

Мягкая версия выглядела более утонченно. В ней присутствовал тезис о «другой России» — страдающей под царским игом не меньше, а может, и больше, чем другие народы империи. Для одного из основоположников мягкой версии, Адама Мицкевича, Великороссия не была terra incognita, какой она являлась для поляков австрийского Кракова или прусской Познани. Реальный опыт многолетнего общения с живыми русскими людьми необходимо было примирить с патриотической концепцией, и певцу Литвы это в целом удалось.

Представление о порабощенном народе, которому нужно помочь обрести свободу, получило широкое распространение в демократической польской среде. Перечисляя нации, которые объединит XIX век, автор революционного марша Людвик Мерославский, один из будущих вождей восстания 1863 года, великодушно присовокуплял к французам и полякам «несчастный народ на Неве» (написано около 1848 года).

Именно в рамках этой мягкой версии родился знаменитый призыв «За вашу и нашу свободу», казавшийся польским революционерам столь привлекательным и убедительным, что вплоть до семнадцатого года они искренне не могли понять, отчего это русские не бросаются уничтожать собственное, потом и кровью созданное, независимое государство. Этими рамками ограничивает свое неприятие России и Островская, для которой русские не были абстракцией — годы войны она провела в эвакуации в Харькове. Выразив необходимую долю презрения к православию и всеобъемлющую ненависть к «царизму», она не забывает показать подрастающему поколению, что сам русский народ в страшных преступлениях царей не столь уж виноват. Народ этот, забитый и несчастный, нужно скорее жалеть. Поскольку такой подход довольно близок русскому псевдолиберальному дискурсу, можно предположить, что кое-кто, прочитав о похождениях воинственного медведя, разочарованно спросит: «Где же тут обещанная переводчиком русофобия?» Но всем, как известно, не угодишь.

Остается добавить, что произведение Островской содержит завершенную историческую и политическую концепцию, ибо отвечает на тогдашние польские вопросы: кто виноват? что делать? с кем дружить? кого ненавидеть? кому мы обязаны завоеванной свободой? Можно смело утверждать, что книжка про плюшевого медвежонка оказалась одним из множества кирпичиков, из которых был возведен в 20-е годы культ личности Пилсудского. Вряд ли к этому стремилась поэтесса. Она искренне написала о том, во что верила, и в своей вере была не одинока. Собственно, так и рождаются культы, в особенности если объект поклонения становится носителем почти неограниченной власти, как то случилось с Пилсудским после переворота 1926 года, положившего конец польской парламентской демократии.

В период ПНР книжка о Мишке могла быть издана только за границей — с культом Коменданта и Маршала было покончено, казалось, навсегда. В нынешней Польше она вновь оказалась востребованной — вышла двумя печатными изданиями и в виде аудиокниги.

Маршал жил, Маршал жив, Маршал будет жить.

Первое и второе издания книги украшали рисунки Камиля Мацкевича, знаменитого карикатуриста и создателя первого польского комикса. Художник обучался изящным искусствам в Москве и Варшаве, в 1914 году был призван в русскую армию, раненым оказался в немецком плену, в 1920-м воевал опять, вышел в отставку в чине капитана. Предмет был известен ему не понаслышке, русскую армию он изображал со знанием дела, чуть иронически, но не без теплоты.

 

Серая пехота

Солдатские песни Великой войны

Перевод с польского Виктора Костевича

Первая кадровая

Pierwsza kadrowa

Эти агрессивные и безыскусные вирши родились в буквальном смысле слова на ходу — во время марша из тогда еще австрийского Кракова в тогда еще русские Кельцы. В ночь на 6 августа 1914 года стрелковая рота, сформированная тремя днями ранее из членов стрелковых обществ, направилась из Кракова в сторону границы, которую пересекла спустя шесть часов, повалив по дороге пограничные столбы. Поход имел целью вызвать восстание в Царстве Польском.

Автором большей части строф был девятнадцатилетний студент Торговой академии в швейцарском Санкт-Галлене Тадеуш Островский, псевдоним Остер. Две строфы принадлежали его старшему товарищу Вацлаву Казимежу Лэнцкому, псевдоним Граба. Вполне традиционная по жанру — поношение врага и самовосхваление — песня отчасти напоминает сегодняшние кричалки футбольных болельщиков. Исполнение ее по пути в Кельцы и на прочих дорогах войны, вероятно, походило на известный эпизод кинофильма «Оптимистическая трагедия» — революционные матросы на марше выкрикивают под гармошку свирепые куплеты: «Эх, яблочко, да сок анисовый, поскорее в расход белых списывай!»

Исполняется с радостью и безграничным энтузиазмом.

Восстание не вспыхнуло, толпы осчастливленных соотечественников не кинулись под знамена долгожданных освободителей. Дистанция до варшавянок не сократилась — разочарованному Коменданту и его немногочисленному пока еще войску пришлось возвращаться в Краков.

Оба автора вскоре стали уланами. Островский в марте шестнадцатого, окруженный в бою казаками, покончил с собой, чтобы не попасть в плен. Лэнцкий умер в 1961-м, пережив возрождение польского государства, новое его крушение и новое возрождение в сорок пятом (если даже и воспринял последнее как очередную оккупацию).

Сочиненная ими песня обрела популярность в легионах. Ныне она неотъемлемая часть репертуара патриотических концертов, где обычно исполняется в смягченных версиях — без «псов» (в оригинале выступают psiawiara и psiajucha), без «москалей», а порой и без «варшавянок».

Розмарин

Rozmaryn (о mój rozmarynie)

Песня о розмарине представлена почти во всех солдатских песенниках Великой войны. Будучи народной по происхождению, она в тринадцатом году была разучена — как водится, прямо на марше — членами краковского «Стрелка» и стала их походной песней. В августе четырнадцатого ее пели во время знаменитого похода на Кельцы — наряду с новорожденной «Первой кадровой».

Не приходится сомневаться, что «Розмарин» был в войсках гораздо популярнее, чем «Первая кадровая». Мягкий и лиричный, он не был связан с каким-либо конкретным подразделением и, тем более, с какой-либо политической ориентацией. Универсальная солдатская песня, которую можно тихо пропеть у костра — или, ускорив темп, пройти под нее маршем. Исполнять ее можно грустно, изливая печаль и тоску, но можно и весело — трактуя как психологический шантаж любимой девушки. Постепенно песня пополнялась новыми строфами.

Вечнозеленый розмарин в польских народных верованиях — символ любви и верности.

Сначала дважды поется первый стих, затем поются и повторяются второй и третий.

Эх, Война, Войнушка

Wojenko, wojenko

Первое достоверное свидетельство об исполнении этой приобретшей невероятную популярность песни относится к семнадцатому году. Во время войн, последовавших за Первой мировой (польско-украинской и польско-советской), был досочинен ряд новых строф — в представленной нами версии это четвертая, пятая и шестая.

Бодро.

Серая пехота

Szara piechota (maszerujq strzelcy)

Еще одна песня о легионах. Вероятно, возникла в 1918 году.

Умеренно, строго.

Мир целый спит спокойно

Świat cały Spi spokojnie

Один из текстов, прочно связавших в польской песенной лирике две мировые войны. Уроженец Умани и офицер 1-го польского корпуса, участник Гражданской войны на русском Севере и польских военных кампаний против Советской России, молодой поэт и прозаик Евгений (Эугениуш) Малачевский (1895–1922) написал свое стихотворение либо на исходе Первой мировой, либо во время польско-советской войны. Оставшееся неопубликованным и почти никому не известным (сам автор вскоре умер от туберкулеза), оно обрело популярность после сентябрьской катастрофы, в тридцать девятом. Положенные на музыку горькие слова запели солдаты разбитой польской армии, а затем — бойцы антинемецкого подполья и польских соединений за границей. Песня дополнялась новыми строфами и нередко считалась возникшей совсем недавно, где-то в лесу, среди партизан. Первая публикация отдельных фрагментов состоялась (парадоксальным, на сегодняшний взгляд, образом) в Москве — в изданном Союзом польских патриотов в СССР «Песеннике польского солдата» (1944).

Музыкальная версия напоминает своей мелодией русскую народную «На муромской дорожке», возможно восходя к тому же источнику — вальсу «Тоска». Но в отличие от русской песни четные стихи польской содержат не шесть слогов, а семь.