Огромные деревья с могучими ветвями окружают уснувшее индейское селение. Ветер гуляет среди ветвей, то трогает листья, то отдыхает на макушках качающихся сосен и насвистывает грустную ночную песенку.

Тишину леса нарушает порой унылый и протяжный волчий вой или ухание совы, стон и писк терзаемой ею жертвы — и снова воцаряется тишина.

По небу плывут облака, клубящиеся, как чёрный дым, то и дело заслоняющие месяц. Тогда густеет мрак в чаще, а ветер под защитой чёрных крыльев ночи ещё сильнее гнёт и треплет деревья. Но вот снова месяц показывает своё бледное лицо из-за тёмных туч и смотрит на ночной лес, заливая землю холодным сиянием. Тогда удлиняются тени деревьев и ложатся на уснувшие типи.

Перед одним типи жаркими красными языками пылает костёр. Дым, сорванный с огня лапами ветра, пропадает во тьме. Отсветы пугливо мечутся по ветвям и листьям, как будто огонь объявил войну ночи. Отовсюду слетаются тучи комаров и разных мошек, привлечённых светом, и безоружные гибнут в огне без боя.

У костра сидит старая женщина и оплакивает смерть своего сына. Тихо разносится монотонное причитание:

Тули, несмотря на молодость, был славным охотником, которого уважали и с которым считались даже старые вожди.

В шатре старой Мукасон было вдоволь вкусного мяса и свежей рыбы, а к зиме у неё всегда были приготовлены тёплые волчьи и бобровые шкуры.

Многие черноокие девушки хотели стать женой Тули, но он отдал своё сердце смуглой Данако, у которой были тонкие и ловкие руки.

Когда Данако шла между деревьями, их ветви ласково прикасались к её чёрным волосам, а цветы склоняли свои яркие головки к стопам её маленьких ног. Завидя её, радовались птицы, а зверушки подбегали к ней и с доверчивостью вскарабкивались на колени, чтобы почувствовать ласку бархатной ладони.

Данако любили все, даже хищные звери сходили с её тропы и следили из укрытия с добротой в глазах за стройной девушкой.

Дети не чаяли в ней души, а матери охотно оставляли своих детей под её присмотром.

Данако весело играла с ними, рассказывала им сказки о большом лесе, по которому бегают маленькие шаловливые Май-май-гвени — лесные божки. По вечерам она напевала им песенки про маленьких медвежат и рыжих белочек, которые не слушались своих родителей, и злой дух унёс их в наказание за это в холодную северную страну.

Но сильнее всего любил её Тули. Он думал о Данако на охоте, и это прибавляло ему мужества и отваги. Плечи его тогда становились сильней, глаза — зорче, а ноги — проворней.

Счастлив был Тули, счастлива была и Данако. Любили и уважали их люди всего племени и охотно приглашали в гости в свои шатры, а они помогали каждому, кто нуждался в их помощи.

По вечерам, убаюкивая детей, женщины пели песни о славных подвигах Тули, о том, что его песня — это всегда песня смерти для его врагов и желанная песня щедрого пира для его друзей.

В племени ходила легенда, что до тех пор, пока будут живы Тули и Данако, племя будет сильным и никогда не испытает голода. А если погибнут они, избранники добрых духов, вымрет всё племя, а его земли захватят бледнолицые люди. О них рассказывали страшные истории, их ещё не видели в те времена.

Тули всегда уходил на охоту один, но свою добычу делил справедливо между всеми людьми племени.

Во время самого большого голода, когда воины безуспешно выслеживали зверей и возвращались в селение с пустыми руками, Тули всегда удавалось что-то добыть. И даже если у него было не слишком много, он неизменно делил всё поровну между детьми и стариками, всегда отказываясь от своей доли.

Старая Мукасон благодарила Великого Духа за то, что он подарил ей такого сына, и гордилась им.

Как-то раз отправился на охоту отважный воин со своим любимцем — двенадцатилетним сыном Осимо.

Мальчик был смелым, ловким и проворным и очень скромным; он слушался советов старших и быстро перенимал науку опытных охотников. Ровесники уважали его и всегда считались с ним.

Тули заметил достоинства Осимо и брал его на охоту, с удовольствием наблюдая за его быстрыми движениями.

Однажды они поднялись за три часа до восхода солнца и вышли из селения, потому что при восходе огненного шара можно добыть зверей гораздо больше, чем за целый день.

В молчании они шли к северу.

Они чувствовали себя уверенно среди старых деревьев, обросших мхом. Обходили выступы острых скал и стремительные потоки.

Прежде чем взошло солнце, они оказались во владениях, хозяином которых был олень.

Поляну, на которую они вышли, пересекал ручей с прохладной чистой водой.

Осимо устал, после долгого пути его мучила сильная жажда. Он подошёл к ручью, лёг на мягкую, влажную от росы траву и погрузил лицо в воду. В этот момент раздался громкий треск.

Осимо дрогнул. Его тело внезапно сжалось, а голова беспомощно упала в воду, которой ему так хотелось напиться. Из небольшой дырки между рёбрами узкой ленточкой сочилась кровь.

Тули бросился к нему, но в этот миг треск повторился, голову Тули окутала темнота, и он так же беспомощно упал возле тела Осимо.

На противоположной стороне поляны раздался громкий смех, и из леса вышли двое белых мужчин, ведя навьюченного коня. Один из них засвистел, и тогда из-за деревьев показались ещё трое с оружием в руках.

Они были в высоких шнурованных ботинках, в шерстяной одежде, какую обыкновенно носили белые люди, бродившие по лесам севера.

По их порванной одежде, заросшим и запылённым лицам можно было узнать, что эти люди уже давно скитаются по лесу.

Они приблизились к неподвижно лежащим телам.

— Билл редко мажет, — сказал один из них. — Хорошая работа.

— Двумя красными дьяволами стало меньше, — добавил второй.

Они посмотрели на лежащие тела, а потом направились на запад и скрылись за деревьями.

Солнце было уже высоко, когда Тули поднял отяжелевшую голову.

Он с трудом дополз до ручья, опустил лицо в воду и жадно пил. Пуля застряла в его животе. Он знал, что его жизнь уже в руках Кен Маниту — Духа Смерти.

Несмотря на страшную боль, которая жгла ему все внутренности, он поднял тело мальчика и, затянув Песню Смерти, пошёл, пошатываясь, через чащу.

В стволе огромной сосны он нашёл большое дупло и положил в него тело. Сам уселся под деревом и, монотонно напевая грустную песню, приготовился к вступлению на дорогу умерших.

Он знал, что скоро глаза его должны закрыться навсегда. И тогда за деревьями он увидел Гитчи Маниту, который приближался к нему с поднятой рукой, в прекрасном головном уборе из белоснежных перьев, с трубкой мира, сделанной из красной глины.

Услышал голос:

— Юноша славный и отважный, твой дух останется на земле, чтобы и дальше помогать своему племени. Я знаю, что есть люди, которые хотят уничтожить твой народ. Поэтому дух твой должен остаться, чтобы защищать и охранять своё племя. Да не будет тебе покоя, пока трава на могиле маленького Осимо не обагрится кровью врагов. Ты изменишь свой облик, но твоя душа останется той же самой. Ты вернёшься к своей матери, но уже в другом обличье.

Промолвив это, Великий Дух выпустил изо рта большой клуб дыма, в нём постепенно и растаяла его фигура.

Тули напряг зрение, но вокруг себя он видел только громадные деревья, будто затянутые белым туманом. В его глазах пропадали, исчезали силуэты деревьев, всё слабее он слышал птичье пение и наконец погрузился в глубокую тишину и мрак.

Рыжая белка спустилась по стволу дерева. Её зоркие глаза заметили смерть. Она запищала жалобно, выпрямила хвост и одним прыжком оказалась на ветке дерева, где с грустью оповестила синиц о смерти отважного Тули.

Напрасно люди в селении ожидали возвращения охотника. Мать долгими днями и поздними вечерами всматривалась в северную сторону леса в надежде, что её сын, как всегда, покажется из-за деревьев, увешанный добычей.

Тули и Осимо не возвращались.

Данако все дни проводила в лесу в поисках любимого мужа и маленького Осимо.

Словно стройная берёза, она стояла на скале и выспрашивала у деревьев:

— О высокие деревья, вы в знойные дни укрываете меня своей тенью и знаете ночную и дневную жизнь леса. Скажите мне: не видели ли вы моего любимого? Не проходил ли здесь славный Тули с маленьким Осимо?

Деревья протягивали свои зелёные руки навстречу девушке и тихо шумели на языке леса:

— Тули проходил этим путём, здоровый и лёгкий, словно рысь, но его стопы не протоптали обратных следов... Спроси лучше, милая Данако, у ветра — ведь он бегает по всему свету.

Девушка подставила лицо Ветру Севера и спросила:

— Ветер, охотничий ветер, скажи мне о любимом: не видел ли ты его?

— Я шёл за ним до самой южной страны, — ответил суровый Кабинока. — Там кончается мой путь, и я ничего не знаю о Тули и Осимо. Ты спроси о них лучше у моего брата, Шавондази — Ветра Южного. Это — его владения.

Бедная девушка стояла на скале грустная, как плакучая ива, и ждала Южного Ветра.

Вдруг к её ногам спрыгнула рыжая белка, а на плечи уселись две синицы и красногрудая малиновка. Данако присела на корточки на скале и прижалась щекой к рыжей шёрстке зверушки.

— Что скажете мне, мои маленькие лесные сестры? — прошептала она. — Может быть, вы видели Тули? Расскажите мне о нём.

— Ой, бедная Данако, он уже никогда не вернётся к тебе, уже не расчешет твои чёрные косы гребнем из рога оленя-великана, которого сам добыл в лесу, — шепнула белка.

— Он уже не встретит тебя победным кличем и не прижмётся своими плечами, как он делал всегда, когда возвращался со славой с охоты, — прощебетали синицы.

— Из его сердца вытекла тёплая кровь и вся до капли впиталась в лесные травы, а в твоё сердце вошла грусть, чтобы поселиться в нём навеки, бедная Данако, — тихонько пропищала малиновка.

— В далёкую дорогу отправился славный Тули, он ушёл в Страну Вечного Покоя. Усыпил его навеки Кен Маниту, — заплакали птички.

Услышав это, Данако без чувств упала на холодную скалу, смуглое лицо девушки стало бескровным и бледным.

Перепуганные птицы улетели в лес. Осталась лишь маленькая рыжая белка.

Только поздней ночью Данако пришла в себя. Её привела в чувство ночная прохлада.

Она поднялась с холодной скалы и глазами, в которых не было слёз, смотрела на тёмную чащу.

Черты её лица стали резче и твёрже.

Изменившимся голосом она сказала белке:

— Маленькая подружка, проводи меня туда, где лежит мой любимый. Проведи меня прямой дорогой, чтобы я укрыла его голову от лучей восходящего солнца.

Не чувствуя острых камней, калечивших её ноги, не замечая кустов глога, цеплявшегося за её платье и волосы, она бежала и бежала за белкой.

Она нашла его. Он лежал ничком — лицом в траву, — словно хотел последним поцелуем проститься с землёй, на которой родился, по которой ходил и которая кормила его, с любимой землёй, напоённой запахами трав, — со второй своей матерью.

Данако всматривалась в мёртвые, застывшие черты лица.

О, сколько раз она смотрела на него, когда, усталый после охоты, он отдыхал в типи у тёплого костра! Уже никогда больше не откроются его глаза, чтобы встретиться с её взглядом, а уста не произнесут её имени.

Погиб Тули, её любимый, дорогой Тули.

Она не могла плакать. Сердце, сдавленное болью, превратилось в твёрдый камень.

Она вытащила нож, который когда-то подарил ей Тули, и в знак печали обрезала свои длинные тяжёлые косы.

Потом из веток и корней деревьев она сплела тобоган, сани-волокуши, положила на них тело любимого и двинулась в сторону селения.

Старая Мукасон, постоянно ожидавшая возвращения сына, первой заметила Данако с тобоганом.

Увидев обрезанные волосы её, она поняла всё. Почувствовала в сердце острую боль, словно его царапнули орлиные когти.

Она помчалась навстречу. Отчаяние придавало силы её старым ногам.

Подбежала к тобогану и упала на землю рядом с сыном. Седые её волосы покрыли его голову, а горячие материнские слёзы полились на лицо убитого.

Но вот она почувствовала лёгкое прикосновение ладони Данако.

— Встань, мать Мукасон, не убивай себя горем, а запой лучше песню о великих походах своего сына и о его дороге в Страну Вечного Покоя.

Старушка встала, из её груди, сдавленной болью, полились слова Песни Смерти:

Как только раздались звуки печального напева, из шатров стали выбегать люди, все, кто только были там, они спешили на окраину селения. Дети, женщины, мужчины, словно тёмная туча, приближались к печальной упряжке. На их лицах был виден страх: они поняли, что грозное предсказание начало сбываться.

Самый славный из них погиб, оставил их. Что же будет теперь с ними?

Молчащие люди в печали и тревоге поравнялись со старой Мукасон. Сотни губ подхватили слова Песни Умерших, всё это слилось в один печальный напев, и он поплыл над вершинами могучих пихт, скал — к далёкой стране Гитчи Маниту.

Перестали шуметь деревья, перестали петь птицы, и среди лесной тишины были далеко слышны этот печальный на­пев, плач и рыдания.

Впереди шла Мукасон, поддерживаемая двумя девушками. Её глаза, залитые слезами, не видели дороги. За ней в молчании шагала Данако, таща тобоган с телом любимого.

Перед типи умершего процессия остановилась. Четверо мужчин внесли тело в шатёр, чтобы подготовить и убрать его в последний путь.

Плачущая Мукасон и молчащая Данако остались перед шатром. Данако подняла руки и сказала, обращаясь к мужчинам:

— Воины, соберите на скалу сучья и деревья для костра, я хочу, чтобы Тули унёсся в небо, как большой клуб дыма, как большая пуквана.

Вскоре куча из белой берёзовой коры и сухих сучьев была готова.

Тем временем Тули, убранный в одежду вождя, расшитую узорами племени, в большом головном уборе из орлиных перьев, с лицом, покрашенным в цвета покоя — голубые и белые поперечные полосы, идущие от виска до виска через переносицу, — сидел, прислонённый к столбу, в своём шатре. У него за спиной были лук и колчан с лёгкими стрелами, за поясом — томагавк и нож. На груди, у ожерелья из медвежьих клыков, висел красиво отделанный иглами ежа небольшой мешочек. В него были положены разные целебные травы и табак, которые должны пригодиться в Стране Мёртвых.

Самый старый из вождей завёл коня умершего воина на вершину сложенной кучи. Его привязали к поперечной балке, а колдун взял из колчана Тули стрелу и выпустил её прямо в сердце мустанга.

Стрела пробила скакуна навылет. Он так и остался стоять, поддерживаемый ремнями. Его украсили перьями, бока разрисовали белыми и красными кругами, кровавыми отпечатками ладоней.

Мустанг был готов к переходу вместе со своим дорогим хозяином в Страну Мёртвых.

Четыре воина несли тело умершего в сидячей позе, остальные пели прощальную песню:

Напев умолк, когда процессия приблизилась к тому месту, где был приготовлен костёр.

Здесь уже ждали невесты, окружив Мукасон и Данако, одетую в белое платье, украшенное горностаевыми хвостами. Каменно неподвижное лицо Данако не выражало никаких чувств — всё умерло в ней.

Тело внесли на вершину и посадили на коня, лицом на северо-запад, где находится Страна Мёртвых.

Данако, простившись со старой Мукасон древним знаком покоя, пошла к куче валежника. Остановилась на миг, посмотрела на собравшихся воинов, на соседнюю чащу, на макушки шатров в селении, потом уверенными шагами стала взбираться на берёзовую поленницу.

Сверху ещё раз взглянула на солнце, на чистое небо, потом опустилась на колени, прижалась лицом к ногам любимого и неподвижно замерла в этой позе.

Горестный стон женщин взлетел в небо, когда подожгли берёзовую кору и вспыхнуло яркое пламя, всё сильнее и жарче охватывая брёвна. С шипением и треском ненасытный, прожорливый огонь поднимался всё выше. Среди клубов дыма и языков пламени мелькали порой сидящий на коне воин и его коленопреклонённая жена.

С торжественным волнением и тревогой смотрели на это соплеменники.

Теперь надо было отогнать злых духов, и воины закружились в танце вокруг громадного пылающего костра. А толпа хлопала в ладоши, махала руками, подбрасывая вверх копья.

Костёр пылал. Вдруг стремительно в небо взвился сноп искр — тела исчезли в огненной раскалённой глубине.

Песни утихли... Духи взлетели вверх.

Уже заходило солнце, когда девушки стали собирать прах сожжённых в глиняные горшки. Их вручили старой Мукасон.

И вот теперь, сидя ночной порой у костра и напевая грустную песню, старушка вспоминала последние дни.

Что у неё осталось на старости лет? Два горшочка пепла от сына и невестки.

Она осталась одна, но, несмотря на то, что в её шатре не было мужчины, который ходил бы на охоту и приносил добычу, род помнил о ней. Самые лучшие куски мяса жарились на её костре.

Однако она не думала о себе, мысли её постоянно кружились вокруг сына. Вот и теперь, этой тёмной ночью, вглядываясь в огонь, она заметила, что в пламени возникает какой-то человеческий силуэт.

В изумлении протёрла глаза. Потрясла головой, как бы отгоняя злых духов.

Снова посмотрела в огонь. Языки пламени чётко рисовали подобие двух людей.

Нет, зрение её не обманывало. Она внимательно присмотрелась к огненным фигурам. Голый по пояс, в кожаных штанах, в головном уборе из орлиных перьев, с волосами, забранными на макушке в узел, он, её сын, выглядел так, как тогда, когда уходил на последнюю свою охоту. Лицо его было чуть-чуть бледным, но то же самое: резкие черты, глубоко посаженные глаза, тонкий орлиный нос и сомкнутые губы, выражающие решительность и сильную волю.

А рядом с ним стояла Данако, такая же, как и прежде, весёлая и счастливая оттого, что она вместе со своим любимым.

Старуха протянула руку в сторону огня:

— Сын, любимый мой сын, тебя снова видят мои старые глаза. Мой сыночек, ты вернулся к старой матери? Ответь мне, любимый, сердце моё разрывается от тоски по тебе.

— Не приближайся к огню, мама, не плачь, не причиняй нам боли. Я буду жить, мама, чтобы мстить за обиду всех моих братьев. Эта месть велит мне остаться на земле. Я изменю облик, но душа моя останется прежней. Жди меня, мать Мукасон.

После этих слов фигуры Тули и Данако растаяли в струйках дыма.

Старушка вскочила, подбежала к огню так близко, что пламя лизнуло её одежду. Она просила, вытянув руки:

— О Великий Дух, что говоришь словами Тули! Скажи: где он? Он вернётся ко мне когда-нибудь? Разреши ему показать, где маленький Осимо, по которому печалится весь род. Самые лучшие воины искали его в чаще, но не нашли тело. Покажи, где он.

Но вокруг стояла тишина.

— Уже тебя нет, сынок. Ты ушёл, но скажи, что вернёшься, я буду ждать тебя до последнего дня своей жизни.

Много дней — Малых Солнц — прошло с тех пор, когда в пламени костра старая Мукасон увидела сына.

И вот однажды, возвращаясь с охоты, воины поймали медвежонка. Его судьбу решила Мукасон.

— Дайте мне маленького гризли, — сказала она, — я приучу его, и будет он мне приносить мясо да и вам не будет обузой. Пусть хоть он заменит мне сына, который был вашим другом.

Сначала воины не соглашались. Они говорили, что приручение маленького гризли слишком трудно. Однако оставили ей малыша.

Она заботливо ухаживала за ним, и он вырос могучим великаном. Громадные лапы с мощными когтями вызывали страх у любого врага. Вскоре медведь старой Мукасон стал известным среди окрестных родов. На его шее был опознавательный ошейник из совиных перьев и игл дикобраза, он бродил по лесным дебрям в одиночку или со своими маленькими друзьями, детьми рода.

Гризли любил детей, как любил их раньше и Тули. Дети хорошо знали, что медведь никогда не обидит их, а матери понимали, что забавы детей под его присмотром безопасны даже в чаще.

Так же, как и прежде, когда был жив Тули, в селении не было недостатка в мясе, и люди забыли о днях голода. Жилось им лучше и спокойней. По вечерам при свете костров они снова танцевали охотничьи танцы, а символическое изображение медведя было почти на каждом типи воина и на щитах.

Но лучше всего медведь чувствовал себя в шатре старушки, когда она вечерами при костре напевала свои грустные песни, вспоминая сына. Притаившись недалеко от огня, во мраке, он неподвижно лежал и слушал, а его глаза сверкали удивительным блеском...

Порой он пропадал в чаще на несколько дней. Возвращался исхудавший, с потрёпанной шерстью, с глазами, затянутыми туманной поволокой. Тогда ещё внимательней он всматривался в лицо старушки и ещё дольше лежал у костра. А Мукасон становилась ещё грустнее. Она сидела рядом с ним целыми днями, почёсывала его громадную голову и напевала песни, которые он так любил слушать.

Но однажды медведь не вернулся в селение. Напрасно воины искали четвероногого друга. Попусту они обшарили все леса и горы.

Род снова был в великой печали, а старая Мукасон проливала слёзы у костра.

Воины в знак печали начинали вечерами танец медведя. Подражая тяжёлой и валкой походке Гитчи Моквы — медведя, — они кружились у костра, то припадали на руки, то вновь, поднимаясь на ноги, вертелись и топтались на месте. Затем в круг танцующих вступал колдун, наряженный в шкуру медведя. Воины приостанавливались и в такт ударов барабана отбивали ритм ногами. Начиналась та часть танца, которая описывала жизнь медвежонка в индейском селении, его охотничьи походы и таинственное исчезновение. Колдун показывал битву с волками, героическую смерть медведя.

Прежде чем луна выплывала на середину неба, танцы заканчивались, и каждый в глубоком раздумье шёл к своему шатру.

Как-то вечером старушка очень долго не могла заснуть, а когда наконец её сморил сон и она закрыла глаза, услышала лёгкое царапание по шкуре шатра.

Мукасон встала с подстилки — в шатёр просунулась голова медведя. Вид его был каким-то странным. Шерсть на нём висела клочьями, взгляд был мутным, куда-то пропал прежний блеск его глаз. На левом боку запеклось большое кровавое пятно.

— Мама, это я, Тули-медведь. Вот и сбылось предсказание, о котором я говорил тебе из огня. Много Больших Солнц я жил под твоей крышей, снабжая мясом домашний очаг и провожая охотников за добычей. Настало время, чтобы ты узнала всё до конца. Пойдём за мной.

Никем не замеченные, они тихо выскользнули из селения и, словно две тени, исчезли в густых зарослях. Тули-медведь посадил старушку на плечи и только ему знакомыми тропинками среди высоких деревьев и скал устремился на юг.

Той же самой дорогой несколько лет тому назад шёл он как человек с маленьким Осимо, теперь он вёл по ней свою мать, и только тусклые звёзды указывали ему путь в темноте.

Перед рассветом медведь остановился. Мукасон слезла с его плеч и осмотрелась вокруг. Прямо перед ней стояла большая сосна с широким дуплом. А вокруг были густые заросли глога и дикой малины.

Медведь подошёл к дуплу.

— Тут спит вечным сном маленький Осимо. Его злодейски убили те же самые, что убили и меня: ненасытные белые захватчики. Всё это время, когда я был в вашем селении, мама, я выслеживал их и старался пригнать к месту преступления. И вот три ночи тому назад, здесь, где убили меня и Осимо, я дал им бой. Того, что стрелял в меня, а также его дружков уже нет в живых. Их было пятеро. Эта рана на моём левом боку— след топора того, пятого, когда я был уже утомлён борьбой. Жалко Осимо, славный из него был бы воин. Заботься, мама, об этой могиле в дупле дерева. А сейчас я ухожу. Прощай!

Старушка почувствовала нежное пожатие могучих лап.

Ещё несколько мгновений качал её в своих лапах сын-медведь, потом бережно опустил на землю, повернулся и медленно побрёл в чащу.

Она не звала его, не плакала, знала: судьбы уже не изменить. Должно исполниться то, что предсказали духи. Она смотрела ему вослед долго-долго, пока он не исчез за деревьями. Потом её уста прошептали что-то, что могло быть и молитвой и благословением. Затем она повернулась и пошла в сторону селения.

Ещё долго Мукасон находила перед своим порогом свежее мясо и следы медвежьих когтей.

Ещё долго ни один бледнолицый несмел показаться в окрестных горах. Разорванные в клочья клыками и когтями трупы были грозным предостережением.

Ещё долго после смерти старой Мукасон воины встречали медведя, который, стоя на задних лапах, махал им издалека, а потом исчезал во мгле.