Семья Сломанного Ножа – мать, жена и два маленьких сына – с тех пор, как он попал в плен, жила в селении рода Танов. Его жена была из этого рода, и ее братья взяли на себя заботу о ней. Когда раненого привезли в наше селение, отец послал гонца к Танам с радостной вестью, а Сломанного Ножа взял в свою палатку Овасес.

Первые дни с больным никому не разрешалось видеться. Овасес запретил входить в свое типи даже опытным воинам, потому что Сломанный Нож был тяжело болен и его лечил Горькая Ягода.

На пятый день прибыла семья больного. Женщины поставили палатку с его тотемными знаками, но, несмотря на то что сын и муж вернулись из бесконечно далекого пути, они были грустными. Ведь Сломанный Нож возвратился из плена. Его приветствовали и принимали так, будто он вернулся с боя, каким имеет право гордиться воин. Но сам он думал иначе и все случившееся оценивал по-другому.

Я был одним из мальчиков, которым Овасес приказал помочь перенести больного в палатку, поставленную женой и матерью Сломанного Ножа. Таким образом, я был свидетелем его встречи с семьей. Мне казалось, что это будет минута большой и тихой радости. Сломанный Нож уже выздоравливал, он уже мог сам ходить.

Когда в присутствии моего отца, Овасеса и Горькой Ягоды мы внесли больного в его палатку, глаза жены Сломанного Ножа заблестели от радостных слез, а мать бросилась к нему, шепча что-то невнятное. Но Сломанный Нож отвернулся от них.

– Жена моя, – сказал он, – должна обрезать волосы в знак печали, Сломанный Нож умер. Я буду жить в этом палатке вместе с вами, но мать пусть не вспоминает, что родила когда-то сына, а жена пусть поет Песню Печали.

Его слова поразили даже моего отца, и даже Овасес ужаснулся. Жена Сломанного Ножа заплакала, но мой отец остановил ее резким движением руки:

– Наш брат плохо рассудил. Мы приветствовали его как воина. Он попал в плен не из-за трусости, не из-за слабости, недостойной мужчины. Мы знаем его много лет. Мы знали тебя еще маленьким ути, и я говорю сейчас, что ты не потерял своего имени, и каждый повторяет его, как имя храброго воина.

Сломанный Нож молчал. Тогда заговорил Овасес:

– Я учил тебя первым шагам на тропах воина и охотника. Когда ты стал таким сильным, что мог ломать пальцами одной руки железные ножи, я сам дал тебе твое имя. Сейчас я принял тебя в своей палатке, как брата, а не как трусливого невольника. Для меня Сломанный Нож не умер.

Больной слушал эти слова с закрытыми глазами, его лицо было неподвижным. Только в глазах женщин загорелась радость и новая надежда. Все смотрели теперь на Горькую Ягоду. Что скажет он?

Однако шаман медлил. Больной, вероятно, понял, что он ждет от него новых слов. Голос Сломанного Ножа был глухим от страдания, которого он не мог скрыть:

– Может быть, и не умер Сломанный Нож. Но я хотел бы, отец мой Овасес, чтобы лучше твоя стрела пробила мое сердце, чем белые связали мне руки и приложили мой тотемный знак к говорящей бумаге.

– Сломанный Нож не умер. Он жив и он воин! – повторил сурово Овасес.

– Так, значит, это белые приложили к говорящей бумаге знак Сломанного Ножа? – спросил тогда Горькая Ягода.

– Да.

Горькая Ягода положил руку на плечо больного.

– В этой палатке женщины не будут петь песен над умершим. Приветствуйте своего мужа и сына, – обратился он к женщинам, – через два дня его будет приветствовать совет старейших племени, где воин Сломанный Нож расскажет, какие дороги он прошел, прежде чем возвратиться к нам.

Я выходил из палатки последним. Жена Сломанного Ножа стояла перед ним на коленях, а он прижимал к груди двух маленьких сыновей и улыбался, улыбался, может быть, впервые со времени боя в Каньоне Безмолвных Скал.

А вот рассказ Сломанного Ножа на совете старейших. Овасес разрешил слушать его и мальчикам, которые уже имели имя.

– Я шел за конем Вап-нап-ао из Каньона Безмолвных Скал на юг половину луны. Вап-нап-ао молчал, а белые проклинали дерзость нашего племени. Они спрятали своих мертвых в земле, как шакал прячет в норе падаль, и продолжали идти на юг. Они привели меня в свое селение, где все типи были из камня, и их там десять раз по десять – столько, сколько палаток во всех наших родах. Меня вели за конем, как дикого зверя, а белые кричали и смеялись.

Я видел их женщин и детей, видел все, чего никогда не видели наши глаза и чего никогда больше я не хочу увидеть. Белым служат злые духи. Они тащат телеги без лошадей, говорят человеческим голосом без человека. Страшна сила белых, тверда, как стены каменного типи, велика, как вся наша земля.

Меня ввели в большой каменный типи с закрытыми окнами, окруженный большой стеной. Все двери были заперты, и никто не мог войти или выйти оттуда без разрешения белых. Меня держали там без перерыва много дней и ночей, и я никого не видел, кроме одного белого человека, который отпирал и запирал дверь и приносил еду. Толстые темные лепешки, похожие на глину, он называл хлебом.

Я хотел умереть. Но нечем даже было убить себя. К счастью, добрые духи чащи не забывали обо мне. Они приходили каждую ночь и приносили голос чащи, ваши голоса Я слышал вой волков и треск рогов борющихся оленей. Я видел много-много дымов из наших типи и слышал грохот барабана у Большого Костра. Я шел по следу лосей, и под ногами у меня шелестели листья и ветви. А вечером я плясал у костров вместе с вами. Потом я просыпался…

Отверстия в стенах каменного типи были закрыты железными сетками, но я знал, что прошло время, равное одной луне, когда белые прислали ко мне двух людей из племени кри, которые издавна жили в резервации белых. С тех пор они приходили ко мне каждый день Они хотели уговорить меня, чтобы я пошел жить с ними. Когда я узнал про это, я перестал с ними разговаривать. Они показывав мне свое оружие – такое же, как у белых – и подговаривали, чтобы я вернулся к племени, убедил вождей привести племя в резервацию Я как-то спросил их, зачем они приходят ведь я с ними не разговариваю – они сказали, что и впредь будут приходить, так как получают за это деньги, а я все равно сделаю все, что захотят белые люди, потому что белые люди сильнее, чем Великий Дух Гитчи-Маниту, и никто им не может сопротивляться. Я ответил, что не послушаюсь ни их, ни белых людей. Они засмеялись надо мной и сказали, что я, как маленький ути, который не понимает собственных слов.

Они приносили с собой огненную воду, которая жжет горло. Все вы знаете, что делает огненная вода с людьми, когда ее дух овладевает человеком. Мысли его становятся безумными, как бешеные волки, а руки слабыми, как у стариков. Поэтому я не принимал от них этой воды, а когда они хотели силой заставить меня выпить ее, я побил их обоих так, что они кричали и плакали, как маленькие ути.

Тогда пришли белые сторожа и били меня, а их начальник забрал у меня мой тотемный знак и опозорил его, собственными руками приложив к говорящей бумаге. Он сказал, что я дерзок, но он сломает меня, как сухую тростинку, и добавил: «Велика доброта белых». За то, что я сражался против них, они могли меня убить, но не сделают этого, а только отошлют с железными путами на руках в резервацию, и я там буду жить. Он сказал еще, что Вап-нап-ао обещана большая награда и он скоро приведет все племя шеванезов в резервацию, и я снова буду среди своих.

Я понял, что здесь не помогут ни сила воина, ни мужество, ни открытая борьба. Я был один перед большой силой и только хитростью мог избавить себя от стен каменного типи, а свои руки от железных пут. Я поклялся отомстить тем, кто меня бил, я все хорошо обдумал. Два дня я молчал, не принимая ни воды, ни еды, а на третий день попросил позвать белого начальника. Я сказал ему, что согласен пойти в резервацию, осмотреть все своими глазами, а потом вернуться к племени и привести за собой всех.

Белый начальник был ласков. Он поверил всему. Он сказал со смехом, что наконец я поумнел и понял, что шеванезы ничего не смогут сделать против силы белых. Потом он стал выпытывать у меня обо всех делах нашего племени. Он хотел знать, откуда мы берем желтый металл, из которого сделаны браслеты и кольца наших женщин. Он спрашивал о дороге в Пещеру Безмолвных Воинов и о тропинках к Земле Соленых Скал, расспрашивал о наших гробницах и тотемах, о лекарствах и чарах, про наше племя, про все роды: сколько у нас здоровых мужчин, сколько женщин, стариков и детей, какие у нас кони и палатки, какое оружие. Я говорил обо всем. Он очень радовался и записывал мои слова на говорящую бумагу. Но в моих словах не было правды. Если бы он захотел пройти по тем дорогам, о которых я ему рассказывал, он блуждал бы до конца жизни; вместо желтого металла он нашел бы соль, вместо дороги к Пещере Безмолвных Воинов – смерть в Черных Скалах. Воин не должен говорить неправду, и у него должен быть только один язык. Но я знал, что против силы белых я могу бороться хитростью и ничем больше.

На пятый день ко мне пришли двое людей из племени кри и двое белых воинов, чтобы отвести меня в резервацию. Видно, они не очень поверили в то, что я пойду туда по доброй воле. Люди кри сказали мне прямо в глаза, что не верят мне, а за то, что я их побил, не будут спускать с меня глаз ни днем ни ночью. Они были злобны и даже хотели броситься на меня, но белые воины не позволили. Только когда люди кри напились огненной воды, один из них пришел ко мне уже не как враг, а как друг. Наверное, дух огненной воды напомнил ему о том, что он сам происходил от свободного племени. Он говорил, что шеванезы – храбрые люди и он хотел бы и дальше быть воином свободного племени, как шеванезы и сиваши, которые живут в собственной чаще и никто не следит ни за их шагами, ни за их мыслями.

Кри плакал, как старая баба, но его слова не были бессмысленны. Он говорил, что сила белых действительно больше силы Великого Духа, потому что Гитчи-Маниту не смог защитить ни своих сынов, ни их земли, ни их свободу от оружия белых. Но шеванезы, говорил он, если захотят, смогут отстоять свою свободу.

И тут слушайте, братья, внимательно. Он сказал, что белые не пошлют тысячи своих воинов против одного маленького племени, потому что это была бы слишком дорогая война. Белые обещали Вап-нап-ао награду, если он загонит этой зимой шеванезов в резервацию к озеру Онтарио или если он получит согласие племени на переселение. Но у Вап-нап-ао будет мало людей из Королевской Конной, и если мы не дадим согласия и убежим от него, то нас снова оставят в покое на несколько лет. Так говорил индеец из племени кри, и, хотя он был одурманен огненной водой, он говорил правду. Я знаю это, так как уже на другой день, когда его охватил страх, он просил меня, чтобы я никому из белых людей не повторял его слов.

На следующий день я отправился под охраной двух людей из Королевской Конной и обоих кри в резервацию. Белый начальник был так добр, что даже дал мне коня, так как нужно было ехать семь дней, а он уже считал меня своим другом.

Мы все время ехали на юго-восток. Земля там ровная, и мы встречали много белых людей, которые живут в каменных и деревянных типи. Их тропы выложены камнем, а леса редкие, без зверя, полумертвые. Там больше срубленных деревьев, чем у нас скал. Белые разогнали всю дичь, и в таких лесах свободное племя вымерло бы от голода. И если к нам придут белые, построят свои палатки и проложат свои дороги сквозь чащу, то и здесь лес вымрет и погибнут последние свободные племена.

Я думал об этом, и мое сердце переполнялось печалью и ненавистью. Но я притворялся, будто мне весело, что я радуюсь той жизни, на которую меня обрекли. Даже когда белые воины хотели, чтобы я пил огненную воду, я делал вид, что пью, и вместе с людьми кри пел и танцевал около вечернего костра…

На пятый день мы свернули с дороги белых в более густой лес и перешли через широкую реку. Когда мы остановились на ночь, я сам попросил огненной воды, танцевал и пел, показывая, что ее дух полностью меня одурманил и мысли мои стали безумными, а ноги ослабели. Белые и кри смеялись надо мной, как смеются люди над танцующим медведем, на которого напали дикие пчелы. Они тоже пели, танцевали, много пили и еще больше стали смеяться, когда я притворился, будто огненная вода совсем сразила меня, свалила на землю и вывернула желудок.

Я свалился задолго до того, как они легли спать, и лежал как убитый. Они решили, что в эту ночь можно меня не стеречь. Головы их были затуманены огненной водой, и никто не остался караулить у костра.

И тогда я убежал. Я забрал с собой всех лошадей и целую ночь мчался на север, и только на рассвете бросил трех лошадей, оставив себе двух.

Я не давал коням отдыха и все время мчался на север. Миновал Невольничье озеро. И, меняя коней каждые полдня, мчался и мчался.

На третий день я достиг реки Большой Воды и поблагодарил Великого Духа, Гитчи-Маниту за то, что я снова был на пороге нашей страны. И пусть плен опозорил меня, но я вернусь к своим братьям и передам им слова человека кри. Повторю все, что сможет послужить моему племени, независимо от того, примут ли его воины меня, как брата, или прогонят, как труса.

При переправе через реку утонул один конь. На другой день началась метель, и во время ночлега, когда я не мог разжечь огня, волки убили второго коня.

Я страшно устал, не хватало еды, а путь по снегу был тяжел. По ночам волки собирались под деревьями, на которых я прятался. У меня не было оружия, и я слабел все больше.

Скоро кончилось мясо убитого волками коня. Злые духи сбивали меня с прямой дороги, заводили в болота, приносили страх и мучения.

Но добрые духи охраняли меня, уберегли от погони Королевской Конной и направили в сторону лагеря.

За два дня до приближения к лагерю я видел двух людей из Королевской Конной, когда они ехали через чащу, но кей-вей-кеен засыпал мои следы снегом, и даже их собаки не нашли меня. А потом злые духи еще раз преградили мне путь к вам: наслали на меня голодную рысь. К счастью, рысь была молодой и только расцарапала мне грудь и руки.

Я должен был дойти до вас, и добрый Маниту еще раз дал силу моим рукам, и я задушил рысь. А когда я уже не мог идти и думал, что никогда вас не увижу, он прислал мне двух мальчиков. Они привели меня к моему племени.

В течение двух следующих дней бубны снова сзывали все роды к главному лагерю. На юг был послан дозор из молодых воинов, а совет старейших совещался дни и ночи, какими дорогами должно уходить племя, чтобы Вап-нап-ао не нашел его следов. Воины дни и ночи проводили в чаще, хотя снег уже был глубоким, и они обычно возвращались с пустыми руками. Однако отец приказал продолжать охоту, так как запасы еды на зиму были очень малы. Ведь в этом году мы потеряли почти месяц большой охоты, убегая от Вап-нап-ао. Поэтому и продолжались долгие советы в палатке отца: нужно было решить так, чтобы ничто не угрожало ни свободе, ни жизни племени.

Если бы мы пошли на север по следам оленей и лосей, люди из Королевской Конной могли бы нас окружить на равнинах и либо уничтожить всех воинов, либо принудить племя покориться.

Безопасно было только на Земле Соленых Скал. Вход в эту долину наши воины смогли бы защитить перед самой большой силой. Но у нас было слишком мало еды. А на Земле Соленых Скал и самый лучший охотник не сумел бы зимой убить даже маленького кролика.

Еды нам хватит – так думал отец – не больше чем на три месяца, и то при условии, если мы будем жить почти впроголодь.

А что будет, если зима затянется? В этом году дикие гуси раньше улетели на юг…

Высокий Орел, вождь шеванезов, молвил так:

– Племя свободных шеванезов пойдет в Долину Соленых Скал. Это будет самая тяжелая зима из всех зим, пережитых нами. Если Маниту захочет, никто из нас не увидит будущей весны и никто не вернется к озеру шеванезов. Но мы остановимся около Пещеры Безмолвных Воинов, там, где спят наши отцы и куда приходят их духи из Страны Вечного Покоя. Может быть, они умолят Гитчи-Маниту, чтобы он помог нам и весной вернул нас на охотничьи тропы. Так решил совет старейших, и я объявляю его решение всем моим братьям.

Когда через два дня мы входили в Долину Соленых Скал, с неподвижного неба сыпал снег, а под ногами трещал первый сильный мороз.