Лучи солнца соткали на траве попону с такими узорами, что их не вышила бы самая умелая женщина. Над лугом нависает высокая скала, похожая на сгорбленного старика, который дремлет, положив голову на колени.

Скалу омывает широкая река, она здесь круто поворачивает и медленно течет в чащу. Около самой скалы течение реки образовало яму, и тут, под прозрачной поверхностью воды, таятся водовороты.

Это было наше любимое место. Здесь мы встречались – я, Танто и Прыгающая Сова. Здесь Танто учил нас плавать и прыгать со скалы.

Когда заходит солнце, вода вокруг скалы становится похожей на серебряный луг. Я впервые пришел сюда ночью, чтобы заключить с рекой и Духом воды братство крови. Ночь была тиха, как спокойный сон. Я пришел сюда один. Став на скале, я приветствовал поднятой рукой луну, чащу и отраженные в реке верхушки деревьев.

В знак союза я порезал себе руку, и красная капля крови упала в спокойное течение. А потом я прыгнул в серебряную глубину. В эту минуту я был уже не человеком, а рыбой, ближайшим союзником и другом Духа воды. Я разгребаю руками холодную воду, плыву по течению, потом против течения, потом внезапным броском, как рыба, испуганная тенью большой птицы, кидаюсь вглубь, чтобы столкнуться с поросшей водорослями скалой. Когда я отталкиваюсь от дна, проплывающие надо мной рыбы светятся, будто светлячки в чаще, только свет рыб тусклый и таинственный, хоть и доброжелательный, как и весь мир моего нового союзника – Духа вод.

Потом я выныриваю. Я очень маленький перед громадой скалы, нависшей надо мной. И все же я чувствую себя большим, когда сажусь на выступ скалы. Ведь хотя я снова маленький мальчик, я заключил новое братство. Мы молчим все четверо – луна, Дух скалы, Дух воды и я.

Однажды в конце месяца Ягод, когда закончился погожий день, а мы, утомленные учебой, отдыхали, как всегда, на Скале Безмолвного Воина, со стороны больших равнин послышался конский топот. Сначала он был тихим. Могло показаться, что это усталость шумит в ушах. Первым вскочил на ноги Танто, потом и мы услышали близкий и четкий топот. Мы встревожено переглянулись. С той стороны, со стороны нашего селения, конский топот слышался очень редко. Нам запрещалось ездить в том направлении, а жители селения только по самым важным делам посещали лагерь Молодых Волков. Кто же это мог быть?

Танто соскочил со скалы, мы с Совой побежали за ним.

Перед типи Овасеса стоял рослый черный конь, покрытый пеной. Он еще не успокоился, танцевал, бил копытами землю и, поднимая вверх голову с настороженными ушами, ржал. Я схватил Танто за локоть, сердце у меня тревожно забилось: это был конь нашего отца. Я проследил за взглядом Танто, и мы вместе пошли к высокому старому буку. В тени его стоял наш отец. Он стоял молчаливый. На нем были штаны с бахромой, какие надевают только на охоту или в бой. Грудь у него была открыта, на ней виднелись шрамы и широкий след медвежьих когтей.

Танто, Сова и я остановились перед ним. Нельзя было произносить ни слова, пока отец не заговорит первый. Поэтому мы стояли неподвижно и молча, хотя мне так сильно хотелось броситься отцу на шею, прижаться к нему, услышать его голос. Ведь я не видел его в течение целого Большого Солнца.

Отец внимательно, без улыбки присматривался к нам. Наконец он подошел, положил руку на плечо Танто, а меня погладил по голове. Я на мгновение ослаб, сердце подкатилось к горлу, а глаза наполнились слезами. Мне было очень грустно, и в то же время я злился на себя за то, что все еще не умею держать себя, как воин, и во мне все еще плачет душа девчонки. К счастью, отец не смотрел на меня. Было видно, что, хотя он и обнимает нас, мысли его далеко, и мысли эти тревожны. Даже Прыгающая Сова хорошо понимал это, потому что, взглянув на него краешком глаза, я заметил, что глаза у него испуганные, а руки немного дрожат. Отец велел нам сесть, сам сел рядом и закурил свою маленькую трубочку. Он начал говорить, но как-то странно: хотя разговор велся в нашем присутствии, казалось, он предназначался не для нас. Он смотрел поверх наших голов и не поворачивался даже к Танто, который был почти молодым воином. Говорил он так, будто просто хотел услышать собственные мысли.

– Когда я был таким мальчиком, как ты, мой ути, и как ути из рода Совы, наше племя пришло в эту страну, к этой реке, чтобы вести спокойную жизнь и чтобы жить далеко от жилищ окимов – белых людей. Много Больших Солнц проходило над нашим селением, и в селении царил покой. Слышались веселые песни, а воины плясали Танец Удачных Охот.

Я хочу, чтобы мои сыновья как можно скорее сделались воинами и стали со мной плечом к плечу. Белые люди снова вспомнили о наших селениях, и солнце все больше прячется от нас за злыми тучами. Белые люди снова нашли дорогу к моему типи, и трудно нам будет принудить их сойти с нее, трудно будет охотиться в свободном лесу и кочевать в нашей чаще…

Я не понимал того, что говорил отец, не понимал и Сова. Один Танто внимательно смотрел на отца, будто понимал каждое его слово и улавливал те мысли, которых отец даже не вымолвил вслух. Я немного дрожал, но не потому, что солнечный диск уже коснулся деревьев на западе и над землей потянуло вечерним холодом. Хотя со мной были отец, брат и друг, мне тогда казалось, что я один, затерянный и отданный на милость безжалостным врагам.

Сразу после захода солнца из чащи вернулся Овасес. Отец молча поздоровался с нашим учителем, и, не произнеся ни слова, они вошли вместе в палатку. И почти сейчас же изнутри типи послышались короткие отрывистые звуки бубна. Это был сигнал, сзывающий всех мужчин на совет. Тогда Танто схватил меня и Сову за плечи:

– У Овасеса собирается совет воинов. Если не будете крикливыми, как дикие поросята, я возьму вас с собой к палатке послушать, что будут говорить старшие на совете.

Мы с Совой не смели даже подать голос, только лихорадочно уцепились за его руку, кивая головами и моля глазами, чтобы он сдержал обещание.

Солнце уже зашло, и вокруг палатки густел мрак. Долгие минуты мы ждали, пока все воины соберутся в типи Овасеса, ждали, притаившись за ближними кустами, боясь говорить даже шепотом или громко вздохнуть.

Только когда последний воин вошел в палатку, мы следом за Танто поползли от камня к камню, следя за тем, чтобы все время оставаться в густой тени сосен. За тридцать шагов от палатки мы залегли в высокой траве. Но тогда, как по приказу волшебника, о нас вспомнили комары и, наказывая за дерзость, жалили нас, словно гремучие змеи. Я не выдержал и знаками показал Сове, чтобы он сломал ветку можжевельника и отгонял комаров. Сова был такой же дурак, как и я. В вечерней тишине треск сломанной ветки прозвучал, как гром. Танто угостил нас обоих мокасином, но, к счастью, никто из старших не обратил внимания на этот треск.

Время тянулось бесконечно. Танто оставил нас и пополз вперед. Мы должны были ждать его знака, но он не подавал его. Мне казалось, что скоро наступит рассвет и солнце обнаружит нас в нашем укрытии. Я высунул голову из-за куста и посмотрел на типи Овасеса. Там горел костер, и как раз в эту минуту где-то близко послышалось кваканье ночной жабы. Это был сигнал брата, что нам можно ползти к палатке.

Я уже прополз, наверное, половину пути, когда из-за туч вышла луна и осветила все вокруг. В это же время отклонилась шкура у входа в палатку, и на пороге появился отец. Я застыл. Мне захотелось мгновенно провалиться сквозь землю или стать невидимым, как Маниту. Правда, отец стоял боком к нам, но я боялся глянуть на него, чтобы своим взглядом не привлечь его взгляд. Так охотящийся волк или охотник никогда не вглядывается в свою жертву, чтобы она не почуяла его присутствия.

Сердце мое почти останавливалось: я мог поклясться, что отец смотрит прямо на меня и сейчас подойдет и поднимет меня вверх, как маленького кролика. К счастью, это только у моего страха было маленькое сердце. Отец не заметил меня. Он тихонько свистнул. В ответ послышалось ржание, а потом отзвук легкого галопа. Конь пробежал в нескольких метрах от меня и остановился около отца. Спустя минуту луна снова зашла за тучи, и в сгустившемся мраке из-за отклоненной шкуры в типи блеснул костер. Потом на его фоне мелькнула фигура моего отца, входившего в типи.

И тогда я почувствовал слабость. Все это время я лежал с напряженными до боли мускулами. Челюсти я стиснул так, что, когда подполз к Танто, не мог разжать их. Танто блеснул на меня глазами, как рысь:

– Ты ведешь себя, как дикобраз, который идет куда смотрят его глаза, а головой не думает. Глаза твои слепы, как у щенка, а в твоей голове живут белки.

Брат бранился так тихо, что я едва его слышал.

– Как ты мог выйти из-за камня, когда луна как раз в ту минуту хотела осмотреть мир? Женщиной ты будешь, а не воином!

Я покорно молчал.

Наконец мы очутились около самой палатки, на противоположной стороне от входа. Из верхнего отверстия узеньким столбиком вился дым.

Изнутри доносились негромкие голоса. Сквозь щель можно было заглянуть внутрь палатки. Около костра сидело не больше пяти воинов: спиной к нам – Овасес, рядом с ним Таноне – Сломанный Нож, брат Овасеса, и старый воин Гичи-вапе – Большое Крыло. Против нас – отец и шаман Горькая Ягода. Несколько других воинов находились вне освещенного круга.

Шаман был в шапке из волчьего меха с отшлифованными рогами бизона, качавшимися при каждом движении его головы. С шеи у него свисало ожерелье из медвежьих клыков, на плечи наброшена шкура черного медведя, украшенная перьями.

Меня охватил ужас. Я слышал, как у Прыгающей Совы защелкали от страха зубы. Танто придержал ему челюсть и погрозил кулаком. Сова прошептал мне в ухо:

– Откуда здесь взялся Горькая Ягода? Чьи глаза видели его у нас?

Действительно, откуда он мог взяться? Он уже около месяца жил в селении над озером. Мы не видели, ни когда он прибыл, ни когда входил в типи Овасеса. Мы дрожали от страха. Даже Танто дышал чаще, чем обычно. Я не мог оторвать глаз от Горькой Ягоды. Я был уверен, что он видит нас, и сейчас по его приказу духи мертвых покарают нас за дерзость. Я прижался к Сове, ожидая удара. Танто, видя, что с нами творится, оттолкнул нас назад.

Послышался голос отца:

– Слушайте меня, великие воины, пусть будут ваши уши широко открыты. Четыре Малых Солнца тому назад прибыл к нам белый человек с говорящей бумагой. Бумага приказывает нам покинуть нашу землю и идти жить в резервацию. Так хочет вождь белых Вап-нап-ао. Дальнейших слов я не расслышал. Тем более, что Танто резким движением руки приказал нам опять отползти назад. Только несколько слов долетело до наших ушей, но мы не поняли их значения.

Танто остался около палатки и, наверное, знал все, о чем говорили воины. Меня охватывала все большая тревога, потому что я видел, как Танто несколько раз сжимал кулаки, а раз даже схватился за рукоятку ножа, висевшего у него на поясе. Снова послышался голос отца, повторившего несколько раз имя Вап-нап-ао. Потом раздались голоса Овасеса и Горькой Ягоды. Глуховатый Большое Крыло говорил громче других, и мы хорошо слышали его слова о том, что над селением нашего племени снова, как в дни его молодости, собираются черные тучи. Опять заговорил отец, но как раз тогда Танто приказал нам ползти прочь и сам пополз вслед за нами.

Когда мы вернулись под тень сосен, я схватил его за Руку.

– Танто, – попросил я, – скажи, о чем говорили воины?

Танто наклонился к нам:

– То, о чем они говорили, не предназначалось ни для меня, ни для вас. Я не помню, о чем они говорили.

– Танто…

– Не помню, – повторил он и отошел.

Мы вернулись с Совой в наше типи. Только здесь Сова немного осмелел. Он быстрее меня избавился от страха и потому рассердился на меня.

– Ты – ути и останешься им, а в твоей голове и вправду живут белки. Неужели ты не можешь ничего придумать, чтобы твой брат рассказал нам обо всем? Не можешь?

Я действительно не мог. Я не знал, каким образом можно что-нибудь выведать у брата. Танто слышал весь разговор, а мы только отрывки слов, Танто понял весь смысл слов отца и видел, какие знаки делал шаман, а это и было главным. Но Танто нас прогнал, а сам тоже ушел еще до окончания совета. Наверное, он считал, что ни мы, ни даже он не имеем права знать все мысли старших. Я обиделся на Танто, но не больше. Он, конечно, знал, что делает. И я с раздражением крикнул Сове:

– А в твоей голове бегают хорьки! Ты был вместе со мной и сам мог спросить. Ты же старше меня, и брат скорее бы тебя послушался.

К моему удивлению, Сова не захотел дальше ссориться. Наверное, он больше беспокоился, чем сердился, и только за гневом хотел это беспокойство скрыть от себя и от меня. Мы долго сидели у костра, думая о том, как защитить селение от черных туч, и почему, когда речь идет о белых людях, нашему племени должны угрожать черные тучи.

Но ни до чего мы не додумались. Глаза начали слипаться. Я бросил в огонь немного свежего можжевельника, чтобы отогнать въедливых комаров, и мы легли спать.

Из первого сна нас вырвал тревожный звук бубна и резкий свист рожка. Мы вскочили на ноги и побежали к Месту Большого Костра.

Там пылало пламя трех костров, а вокруг уже собрались все взрослые воины лагеря.

Как предвестие, как призывный сигнал, звучала медленная музыка. Грохотали барабаны, свистели свирели и дудочки, украшенные орлиными перьями, тарахтели трещотки из черепашьих панцирей и оленьих копыт.

На поляну, высоко подпрыгивая, выбежал воин, раскрашенный черными и желтыми полосами. На его ногах были нарисованы звезды и полумесяцы, а с колен и щиколоток свисали конские хвосты. Бедра обтягивала повязка, обшитая перьями ворона. Воин изображал ночь.

Вслед за ним из темноты выскочил огромными прыжками другой танцор – день. На голове его красовался убор из белых орлиных перьев, лицо было покрыто приветственными цветами – белым и голубым, мокасины тоже были светлые, ноги украшены белыми совиными перьями.

Так начался танец, изображавший борьбу дня с ночью, – танец в честь пребывания вождя в лагере.

Мы смотрели на это зрелище широко раскрытыми глазами. Бубны били все быстрее, и все быстрее бились наши сердца. Понемногу мы и сами начали раскачиваться и отбивать ногами такт. Перед глазами мелькали белые перья орла и черные – ворона, а дудки и свирели свистели над головами, как тучи летящих стрел.