Уровень воды в реке продолжал подниматься из-за сильных ливней вдоль склонов хребта Сьерра Тапирапеко, по которому Бразилия граничила с Венесуэлой. Постепенно вода все больше поглощала землю прямо на глазах путешественников.

Тишина и хмурость природы становились просто невыносимыми. Заговорить означало бы потревожить ее покой самым непочтительным образом. Они ловили себя на том, что перешептываются, но даже этим, казалось, они нарушают хрупкое равновесие в окружающем мире. Постепенно путешественники перешли на язык жестов и даже из лодки в лодку сигналы подавали руками, что было не лишено разумности уже потому, что по берегам они стали замечать следы индейцев. Кан и Генри горячо спорили, что это за племя – тхукахамеис или яноамо.

– Тхукахамеис встретят нас как богов. Их женщины будут стремиться отдаться нам, чтобы показать свой восторг от нашего посещения, – объяснил Генри. – А яноамо сварят нас живьем.

Морган сказал:

– Будем надеяться, что это тхукахамеис.

Среди пятен зеленой тени и ярких световых полос из темной стоячей воды на сотни футов вздымались бочкообразные деревья. Чудовищные их корни дыбились, арками выступая над водой и образуя своды не менее внушительные и величественные, чем в готических соборах. Высоко над головой влага конденсировалась на листьях и падала редкой капелью, от которой на черной глади реки там и сям расходились круги.

Из-за половодья гораздо труднее стало находить стоянки, которые не нуждались бы в предварительной расчистке. И с каждым днем все в более поздний час, при все более темном небе удавалось им причаливать лодчонки к теперь песчаным проплешинам на берегу Рио-Негро, северного притока Амазонки, который они выбрали для следования в Жапуру.

Вечером седьмого дня путешествия вверх по Рио-Негро Морган и Генри отказались от всякой надежды отыскать для причаливания песчаный участок берега. Тьма сгущалась угрожающе быстро, а с ней налетали тучи москитов, делающих пребывание на реке непереносимым. О том, чтобы пробраться к суше через прибрежные болотистые заросли, не могло быть и речи в такой темноте. Переплетенная растительность мешала хоть как-то прорваться к берегу на лодках. Напряженное ожидание все усиливалось, ибо путешественники знали, что если вот-вот не отыщут место для лагеря, то вынуждены будут всю ночь продолжать путь. Терпение лопалось от нападавшей мошкары и усталости… Даже Генри, обычно столь добродушный, ругался на чем свет стоит.

В самом начале пути по Рио-Негро Морган спас крошечную мармозетку, пойманную на смытом в воду дереве. Теперь она сидела, вцепившись в поля его шляпы, а он, повернувшись к Генри, настаивал:

– Нет, ты сделай что-нибудь с этими проклятыми москитами.

– Сказал тоже, – отвечал Генри. – Что я, по-твоему, могу сделать?

– Кто из нас дикарь? Погреми костями какими-нибудь на них или еще чем отпугни.

– Нет у меня костей.

– А в носу? Должны же они хоть на что-то сгодиться? Красавцем они тебя так и так не сделают.

– Говно ты, Морган. Тебе об этом никто не говорил?

– Ежедневно.

– Так сделай с этим что-нибудь сам, а?

– А ты не хочешь подрасти на пару футов, чтобы у меня спина не болела от разговоров с тобой?

– А вот это подло, Морган. На самом деле подло. Зато я людям нравлюсь.

– Потому что ты потешный.

– Однажды ты пожалеешь, что так со мной говорил.

– Сомневаюсь.

Морган бросил сигару в воду, раздалось слабое шипение, поднялся дымок. Затем он снова принялся грести. Сара не была уверена, но ей послышалось, что он хихикает. Потом Морган сказал:

– А знаешь, что сказал людоед, когда пришел раз домой и увидел, что жена делает фарш из питона и пигмея?

– Что?

– Опять ты змеятину дерьмом разбавляешь.

Сара прикусила губу, услышав сзади придушенный стон.

– Ты сволочь, – все-таки спокойно ответил Генри, справившись с собой.

– Да-а, – отозвался Морган, – знаю.

И вскоре их объяла ночь. Подогнав каноэ вплотную друг к другу, все всматривались во тьму, настороженно ожидая катастрофы. Сара чувствовала, как тело ее напрягается при каждом взмахе весла. Она также пристально высматривала, не появляются ли на воде буруны от всплывающих по их душу аллигаторов.

Они как раз обогнули очередной мыс, когда Кан, плывший в следующем каноэ, криком привлек их внимание к предмету, возникшему по курсу перед каноэ американца. На первый взгляд на них быстро надвигалась большая куча ветвей и листьев. Времени изменить курс не было, и Морган ткнул веслом, надеясь кучу отпихнуть. Сперва показалось, что куча рассыпалась полностью, Морган втянул весло в лодку и склонился посмотреть, что же это все-таки было, и в этот миг вся эта масса вдруг взорвалась сонмищем светящихся муравьев в дюйм длинной, которые тут же устремились вверх по веслу и облепили руку Моргана.

Он даже двинуться не успел и, казалось, был в ступоре. Сидя в полоборота к Саре, он открыл рот, чтобы что-то сказать, но едва она потянулась к нему, он вскочил на нога и закричал:

– Нет!

Каноэ угрожающе качнулось, Сара закричала, а Генри отреагировал с молниеносной скоростью. Столкнув ее на дно лодки, он вышиб облепленное муравьями весло из рук Моргана своим веслом, и оно упало в воду. Глядя на Моргана ничего не выражающим взглядом, он приказал:

– Прыгай! Прыгай, дубина, прыгай!

Последовало секундное замешательство, и тут же муравьи начали пускать яд в руки Моргана и извивающейся струйкой ползли по нему на шею и на лицо. Только тут Сара с устрашающей ясностью поняла, что происходит. Морган стал срывать с лица этих чертей, шляпа упала, Сара завизжала. В следующее мгновение она, полная ужаса, пыталась вскочить и дотянуться до него с единственной мыслью – хоть как-то помочь ему избавиться от этих свирепых насекомых. Но Генри сгреб ее под себя, распластав по дну каноэ, которое едва не переворачивалось.

– Прыгай! – слышала она его крик. – Бога ради, прыгай за борт!

Следующие несколько секунд тянулись вечно – Морган, согнувшись пополам со стоном повалился в воду. С тяжелым плеском он исчез в глубине.

Воцарилась оглушающая тишина, она нависла над головой, как туша мамонта; каноэ сгрудились вокруг того места, где исчез Морган, каждый готов был подхватить его в то мгновение, когда он появится из воды. Секунды проходили, и с каждой из них росла паника Сары; глаза болели от напряжения, с которым она вглядывалась сквозь ночную тьму в черную поверхность реки в ожидании, что Морган всплывет. Генри стоял на коленях, вцепившись в борт пальцами, и в отчаянии ругался сквозь зубы.

– Черт тебя возьми! – кричал он. – Морган! Да куда ж ты запропастился? – и он нырнул, оставив Сару одну в каноэ.

Кан подогнал к ней свою лодку, впрыгнул в ее каноэ, схватил весло Генри и отгреб от подплывающего полузатонувшего дерева.

Ожидание продолжалось. Сердце подкатывало к горлу, тело горело от страха, девушка шарила глазами по неясной водной поверхности, и все кошмары, которые когда-либо рисовало ее воображение, возникали перед ее взором там, под водой.

– Ну, пожалуйста, – шептала она, захлебываясь паникой. – Не может ведь такого быть. Он где-то там…

Генри показался над водой ниже по течению, зовя остальных, и снова нырнул. Раз за разом нырял он, пока, наконец, не подплыл к Кану, и тот втащил его в каноэ.

И снова обрушилась тишина. Сдавив ладони коленями, Сара скорчилась на дне лодки и невидящим взглядом смотрела на реку. Потрясение и опустошение были невероятными. Лишь две минуты назад Морган сидел перед ней, дразнил, как мог, своего друга… И вот его нет.

Девушка застонала. Лишь теперь, глянув под ноги и увидев там дрожащую крошечную мармозетку, прижимающуюся к ее ноге, осознала Сара всю тяжесть, с которой обрушилось на нее исчезновение американца. Судороги сдавили грудь. Вой раздирал горло, и она сжимала ладонями рот, зажимала глаза и раскачивалась; она думала, что не переживет горя. Дрожащими пальцами, девушка подобрала со дна каноэ его шляпу, скомкала, прижала к лицу и заплакала:

– Господи! Господи Боже мой! Нет!

Каноэ плыли по течению, и индейцы, явно растерявшиеся от утраты Моргана, выглядели не менее подавленно, чем Сара и Генри. Генри без предупреждения встал во весь рост, едва качнув каноэ. Черные волосы его разметались по лицу и прикрывали глаза, он смотрел вдоль русла и, потрясая в ярости сложенными вместе кулаками, кричал:

– Морган, не смей так шутить… Морган! Мо-о-орга-а-ан! Генри осел на дно лодки, спрятал лицо в мокрые ладони и заплакал, как ребенок.

– Это я виновата, – сказала Сара. – Я одна во всем виновата. Если бы я не настояла на этой идиотской авантюре, Морган был бы жив.

Утирая глаза тыльной стороной руки, она смотрела на Генри. Он стоял вблизи лагерного костра, желтый свет отражался от его бронзовой спины, и он вглядывался во тьму. Пигмей не разговаривал со времени исчезновения Моргана позапрошлой ночью. Да и ее горе ни на каплю не уменьшилось. Раз за разом мучили разум Сары образы, от которых останавливалось сердце: вот он в белом, и этот неотвязно прекрасный свет его глаз, и эта его неожиданно появляющаяся усмешка, от которой так тревожно на душе…

Чувствуя, как боль вскипает внутри, девушка протянула руку к мармозетке, свернувшейся рядом с костром в шляпе Моргана. Обезьянка все эти два дня отказывалась от воды и пищи. Она уставилась на Сару черными глазенками, но едва та протянула к ней пальцы, чтобы погладить, тут же отпрянула. Кан принес Саре плошку с фруктами, другой индеец заварил чай. На костре в котелке варился рис, на шампуре жарился над углями только что выловленный такунаре. Но сама мысль о еде вызывала у Сары тошноту. Она не могла избавиться от видения, как Морган поворачивается к ней в смятении и страхе, красивое лицо его облеплено насекомыми. Сара кинулась ему на помощь, а он…

Теперь она поняла, почему Морган вскочил и крикнул: «Нет!»

Случилось так, что муравьи перекинулись бы на нее, они вонзили бы и в нее свои ядовитые челюсти. Морган спас ее единственно возможным способом – кинулся в реку.

Перед Сарой мелькнула картинка, как лицо его терзают подводные подлые твари, и ее снова прошибла дрожь. Слезы хлынули из глаз, и, мало заботясь, что о ней подумают другие, девушка упала на землю и в голос разрыдалась. Потом, под воздействием усталости, Сара постепенно уснула.

Где-то среди ночи Сара вдруг твердо решила забыть про семена, про свое желание вырвать из Кинга признание, и вернуться домой. Она сонно поеживалась у костра и пыталась припомнить свои чувства, чтобы записать все в дневник. Но слова не шли. Тогда, пролистав тетрадь, девушка стала перечитывать все, что записала, начиная с ночи перед прибытием в Джорджтаун, где узнала о гибели отца. Строчка за строчкой были посвящены Норману и ее мечтам о том, как она Станет его женой. Строились планы на празднование свадьбы, составлены были длиннющие списки, кого она хотела бы видеть на свадьбе. Но нигде не было ни слова о любви, ни намека на нее.

Затем следовали страницы, полные горя, отчаяния и девичьего бреда, вызванного одержимостью идеей мести.

Затем появился Морган. И мало-помалу в записках все меньше упоминался Норман, и все больше – «этот возмутительный, несносный наглый американский красавчик», заставляющий ее кровь вскипать от гнева. Постепенно гнев сменился уважением. Потом восхищением. И, наконец…

Она тяжело вдохнула и медленно выдохнула. Где-то по дороге Морган каким-то образом околдовал ее, как и всех остальных. Сара теперь и не вспоминала Нормана. Девушка даже сумела отодвинуть на задний план горе от гибели отца. Теперь, будучи совершенно искренней перед собой, она смогла признаться, что ее отчаянный прорыв вверх по Амазонке после того, как Морган бросил ее в Манаосе, был вызван скорее страхом потерять его навсегда, чем негодованием на то, что ее не взяли. Все эти недели его присутствие успокаивало Сару. И утром, проснувшись, она первым делом начинала искать его лицо. В тяжелые дневные часы глаза ее постоянно возвращались к нему, ища поддержки, силы, надежды, какого-то тайного знака, что он с ней, как физически, так и духовно. Затем девушка вспомнила его поцелуи, и это было как пить огонь, они прожигали тело насквозь, озаряли сознание, воспламеняли душу.

Открыв дневник на первой чистой странице, Сара вывела: «Морган исчез. Сердце мое разбито».

Генри, похоже, ничуть не удивился ее решению. Он просто кивнул и приказал аборигенам готовиться к возвращению в Манаос.

Индейцы не шелохнулись, заставив Генри повторить свой приказ.

Потом Кан сказал:

– Но мы должны дожидаться возвращения американца.

– Американец мертв! – зло ответил Генри.

Индейцы поговорили между собой, потом обратились к Саре. Не понимая их языка, она посмотрела не Генри. Лицо его исказила ярость.

– Я приказал свернуть лагерь, – повторил он.

– Что они говорят? – потребовала объяснений Сара. Генри отошел к ее палатке и принялся собственноручно ее складывать.

– Тупые ублюдки, – проворчал он. – Они верят, что Морган жив. Бото, видите ли, не может утонуть, говорят. Он, дескать, защитится волшебством. Христа нашли!

Генри швырнул чехол палатки оземь и снова повернулся к индейцам.

– Задолбите это в ваши суеверные головы: мой друг погиб. Бог знает, кто там его сцапал в воде, но его больше нет. И никакая дурацкая вера в волшебную рыбу не вернет нам его!

Кан, жестко глядя на Генри, возразил:

– Но он же бото! Ты же сам говорил. Ты говорил, что видел лично сам, как розовый дельфин вышел из воды и стал человеком по имени Кейн. Ты говорил, он способен на все, что угодно, даже пройти пешком через Жапуру.

Стоя у костра, Генри поддел ногой котелок с водой и залил пламя. Сара жестко уставилась на друга. Минута уходила за минутой, и в ней самой также стало расти неприятие. Как ни нелепо в это верить – а фактически, полагаться, – но она почувствовала что разделяет всеобщее суеверие, над которым еще недавно насмехалась. А может, и нет в этом ничего странного. Каждому надо во что-то (или в кого-то) верить. Морган же выглядел магическим, неуязвимым. И верить всем этим рассказам было необходимо, иначе где взять смелости для такого опасного и трудного путешествия? И пока он вел их за собой, Сара была способна на любые свершения.

Генри обернулся к ней и, избегая смотреть в глаза, сказал:

– Мы стоим здесь лагерем уже два дня, Сара. Если бы Морган был жив… – Он, наконец, поднял на нее глаза. Сейчас Генри был похож на несчастного, брошенного ребенка. – Морган был необыкновенный, Сара, и он этого даже не понимал. Для большинства людей я был объектом насмешек, вызывал любопытство, не более. Я почти всю жизнь провел в Англии, а когда вернулся в Бразилию, выяснилось, что со своими мне больше делать нечего. А Морган ведь принял меня таким, каков я есть, и никогда не притворялся, что во мне есть что-то еще. «Ну и что, если ты уродливый коротышка? – сказал он однажды. – Я вот высокий красавец, а что мне, легче от этого?»

Генри отошел, оставив Сару наедине с Каном и остальными. Собравшись с духом, девушка, наконец, сказала:

– Мы не можем оставаться здесь вечно в надежде на чудо. Пора домой, Кан. Пожалуйста, исполни мой приказ, и давай отсюда убираться.

Сара подошла к костру и подобрала шляпу Моргана. Она приласкала мармозетку, а у нее за спиной Кан горячо спорил с индейцами. Через час их каноэ отплыли в направлении Манаоса.

Очень не скоро Генри снова заговорил.

– Мне не нравится, что вы вините себя за гибель Моргана. Это ведь я уломал его отправиться сюда. Он не хотел, он боялся Кинга, несмотря на все свое отвращение к нему. Ненависть к Кингу стала центром его жизни, и я думал, что, столкнувшись с этим ублюдком в схватке, Морган освободится и сможет жить в мире. Но я не думаю, что мне когда-нибудь удалось бы уговорить его, если бы он так не испугался, что вы отправитесь одна. – Генри вздохнул. – Он ведь вовсе не был таким уж безнравственным или противным, это только так казалось.

– Я знаю, – ответила Сара.

– Я тоже сначала думал, что он меня ненавидит. Морган говорил мне очень неласковые вещи. Это потом я понял, что он таким образом сооружает стену между собой и теми, кто ему всех дороже. Таким образом, он может не сознаваться в своих истинных чувствах, в своих нуждах – по крайней мере тем, кого он любит… любил. Даже самому себе. Он ведь круглый сирота, знаете ли.

Воспоминание о разговоре, который Сара завела о семьях той далекой-далекой ночью, вернулось к ней, вырвавшись потоком слез, заструившихся по ее лицу.

– Вся эта лабуда насчет отца – морского офицера была чистой выдумкой. Морган отца своего ни разу не видел. А мать его была портовой шлюхой. Она не могла о нем заботиться, и когда Моргану было шесть лет, отдала его в католический приют в Новом Орлеане. И, по-моему, он ее тоже больше не видел. Его никто не усыновил. Как-то в одну из редких минут, когда Морган позволял себе терять бдительность, он сказал мне, что я – единственный его близкий человек, единственная семья. Вы можете себе представить, что это для меня значило!?

Генри перестал грести и положил весло на колени. Горе с новой силой захлестнуло его.

Они плыли по течению, и в воздухе было немыслимо жарко, туман клубами поднимался над рекой. Где-то прокричала птица, и высокий голос ее был похож на падение пригоршни камушков в хрустальный бокал. В ответ разнесся истошный крик какого-то зверя, и Саре еще невыносимее захотелось, чтобы Морган был здесь. Она и не понимала, насколько в безопасности чувствовала себя при нем. Теперь же смертельная опасность, казалось, грозила отовсюду. Как слепа, как неразумна была она, когда не уважала – и не боялась джунглей.

Изредка впереди сквозь туман проглядывало каноэ Кана и тут же снова исчезало за очередным поворотом. Генри и его напарник-индеец погружали весла в воду и старались внимательно поглядывать на впереди идущие каноэ, чтобы сразу же заметить сигнал опасности.

Первым перемену обстановки заметил Кан. Сделав очередной гребок, он положил весло на дно лодки и сквозь туман посигналил Саре и Генри. И тут до них моментально дошло: странное безветрие и тишина. Первозданный покров реки раздался и появилась игуана, потом исчезла среди бордовых лепестков речных цветов, растущих вдоль болотистых берегов. Кан сидел прямо, будто на страже, он поднял руку и приложил ладонь к уху, сигнализируя Саре и Генри, что что-то услышал. Все пригнулись в напряженном ожидании. Прошло мгновение, и тут…

Донесся вздох и плеск одинокого пловца откуда-то из-за полузатопленных деревьев у берега. У Сары сердце остановилось при этом… Она обернулась к Генри и схватила его за руку, а темные глаза пигмея, как могли, вгрызались в туман, вздымающийся от воды… И снова донесся звук – будто ртом хватают воздух… Звук казался таким человеческим, но что-то…

Индеец, сидящий на носу каноэ Сары вскочил и завопил: – Бото!

Вода рядом с лодкой вскипела, и Сара с восторгом увидела что к лодке всплывает – пуская фонтаны из дыхательного отверстия, выпрыгивая, изогнувшись, над поверхностью воды и снова врезаясь треугольником розового спинного плавники в гладь реки, – волшебный пловец. Снова и снова выныривал он, огибал скучившиеся лодки, бил хвостом, наполнял воздух издевательскими хохочущими звуками…

Мармозетка из шляпы Моргана вскарабкалась Саре на плечо и закричала, а девушка почти дотянулась до дельфина, но какого-то дюйма не хватило ей, чтобы коснуться его скользкого бока. Стоило ей убрать руку, как дельфин снова появился и тут же скользнул влажным гладким телом по ее ладони – весь, от длинного бутылкообразного носа до кончика хвоста, – и издал мягкий, удовлетворенный вздох, от которого у девушки волосы встали дыбом. И тут же, взмахнув плавниками, унесся прочь, взрезая воду подобно серебряному лезвию, и – на глазах изумленных зрителей – взмыл над поверхностью воды, потанцевал, полускрытый туманом, и на мгновение настолько уподобился человеку, что многие из индейцев вскрикнули от ужаса.

– Господи, – шепнула Сара.

Вцепившись в Генри, она смотрела, как волшебное существо медленно и беззвучно оседает обратно в воду, и даже кругов на поверхности от него не остается. Минуты застыли, и каждый ждал, что вот сейчас бото снова вынырнет и докажет им, что только что происшедшее – не сон, не мечта, а действительность…

Но ничего не происходило. На них снова обрушилась неподвижность, и шум флоресты вернулся и поглотил их в какофонии звонов, свистов и вскриков. Над головой пролетела парочка ярко-красных попугаев ара, а за ними стайка желто-зеленых и голубых. У берега зашевелились кусты и, разгребая грязь, в воду скользнул аллигатор. Он тут же замер, выставив над водой пару едва различимых глаз, пристально наведенных на каноэ.

Расслабившись, Сара потихоньку выпустила воздух из легких. И в это мгновение Кан закричал – и крик его прорвался сквозь туман:

– А-а-а-и-и-й-а-а! У-у-у-и-и-й-а-а!

И ринулся к противоположному берегу.

– Боже правый! – воскликнул Генри. – Сара, Сара, смотри! Вскочив на ноги и чуть не опрокинув каноэ, пигмей радостно вопил, смеялся, и гогот его эхом отразился от стен и свода флоресты. И дикари стали смеяться и кричать. И Сара упала и заплакала.

На берегу, в излучине реки стоял Морган Кейн.

Живой!