Мы вернулись в Уолтхэмстоу, сразу как стемнело. Расставшись с Адриенной, я оставалась у себя в комнате, пока не убедилась, что миледи вернулась в свои покои. И тогда я пустилась в путешествие по Малхэму.

Дневные краски померкли к тому времени, когда я приблизилась к крошечной деревушке. Несмотря на темноту, я все еще могла различить дальнюю колокольню деревенской церкви и продолговатое строение старого Малхэм-Холла с его внушительными каменными стенами. К вечеру снег пошел сильнее, вокруг меня ветер закручивал его вихрем, хлестал по лицу. Я дрожала не столько от холода, сколько от страха. Страх просачивался в мое тело, леденил меня, проникая до мозга костей, сжимал мое сердце, лишал разума. Может быть, было ошибкой мое возвращение сюда, может быть, мне не следовало встречаться с человеком, отправившим меня в Менстон два года назад.

Я продолжала свой путь по узкой тропинке, иногда невольно закрывая глаза от яростных порывов ветра, бросавшего снег мне в лицо. Мои руки и ноги онемели, легкие обжигал студеный воздух. Но теперь я приняла решение. Никакой холод не мог заставить меня повернуть назад. Никакая угроза со стороны человека, когда-то бывшего моим другом, не могла отвратить меня от моей цели.

Я перешла ручей по мостику, на мгновение остановившись, чтобы взглянуть вниз на замерзшую и неподвижную теперь воду. Холод погнал меня дальше, я шла, огибая деревню по краю, по задворкам, глаза мои отмечали каждое знакомое место: Кромвелл-коттедж, Саут-Вью коттедж, «Диксон-Инн».

Наконец я добралась до гостиницы, осторожно пробираясь по снегу, встала на цыпочки и заглянула всводчатое окно таверны, комнаты с низким потолком, как обычно делала, когда была ребенком. Как и прежде, за столами сидели углекопы с местной шахты. Их натруженные заскорузлые пальцы сжимали кружки с подогретым элем. Их одежда и лица все еще хранили следы угольной пыли, которую они не успели смыть после работы.

Я двинулась дальше к Фрэнкл-стрит, пока не добралась до угла. Тут я остановилась. Я говорила себе: «Иди дальше. Иди! Здесь тебе делать нечего. Здесь ничего для тебя не осталось. Он мертв. Джером мертв. Пора расстаться с детскими воспоминаниями». Но я не могла этого сделать. Те долгие часы, что я провела в этом убогом коттедже, снова влекли меня к нему. Мне казалось, я слышу смех Джерома, его добродушное поддразнивание… и первое объяснение в любви. И от этих воспоминаний на глаза мои навернулись слезы. Мне до боли не хватало его сейчас. Так хотелось поделиться с ним всем, что легло на сердце, услышать совет и слова поддержки.

Охваченная тоской, вызванной воспоминаниями, я, спотыкаясь, приблизилась к дому, чтобы прислониться к его каменной стене — ноги меня не держали. Как мне хотелось прижаться лицом к оконному стеклу, сквозь которое просвечивал огонь, горевший в комнате, как мне хотелось увидеть это бедное, но приветливое жилище.

Я представляла себе, как Розина Барон, мать Джерома, склоняется над огнем, вороша угли кочергой, а ее простые оловянные горшки и миски отражают в своей тусклой поверхности огонь камина. Этот коттедж был для меня подобием родного дома. И до этой минуты я не сознавала, насколько тосковала по нему.

Ветер завывал над Пайкадоу-Хилл. Заставив себя двинуться с места, я потащилась дальше по глубокому, доходившему мне до щиколоток снегу. Мне надо было непременно добраться до дома доктора Брэббса.

Съежившись от холода, я стояла там и надеялась, что какой-нибудь случайный прохожий поколеблет мои намерения и заставит уйти отсюда. Но, если не считать уже наметенных сугробов призрачно-белого снега, все продолжавшего падать, на улице не было признаков движения в эту суровую зимнюю ночь. И, глубоко вдохнув обжигавший легкие воздух, я постучала в дверь.

Немного подождала — никакого отклика.

Постучала во второй раз. Снова подождала.

Послышался скрежет ключа в замке. Дверь отворилась не больше чем на дюйм, пролив на мое лицо теплый желтый свет.

— Кто там? — послышался дребезжащий от старости голос.

— Это я, — ответила я.

— Говорите громче, я, знаете ли, глуховат. Кто там?

Дверь отворилась пошире.

Я стряхнула с плаща снег и шагнула в полосу света. Увидела оценивающие меня карие глаза.

— Брэббс, — сказала я, — я едва не замерзла под вашей дверью.

Ночной ветер прошелестел на пустоши и замер, теперь он стонал и завывал уже где-то далеко.

— Клянусь всеми святыми… — донесся до меня его шепот. — Наверное, это ветер сыграл со мной шутку.

— Никакой шутки нет, — ответила я.

— В таком случае, может быть, это был снег.

— И снег тут ни при чем, — уверила его я. — Брэббс, — сказала я, дрожа и немея от холода. — Я замерзла. Разрешите мне войти?

Он распахнул дверь, и в комнату ворвался ветер со снегом. Снег осел на пол у его ног.

— Боже милостивый! Ариэль Маргарет Рашдон! Твое появление способно довести старого человека до могилы. Мэгги, так ты жива?

Я проскользнула внутрь и оказалась в его объятиях.

Брэббс прижимал меня к груди и раскачивал из стороны в сторону.

— Мэгги, Мэгги… — едва не рыдая, произнес он, прежде чем выпустил меня.

Потом я услышала, как хлопает дверь, которую он закрыл, что бы не напустить холода в дом. Брэббс прислонился к двери, стараясь смириться с моим неожиданным появлением. Не поворачиваясь ко мне, он сказав слабым голосом:

— Если ты призрак, вернувшийся, чтобы преследовать меня…

— Я не призрак, не обман зрения, не ветер, не снег и не порождение вашего стареющего рассудка. Перед вами Ариэль Рашдон собственной персоной. Я буду преследовать вас до самой смерти, потому что когда-то я любила вас. Я доверила вам свою тайну…

— Постой, постой! — умолял он меня.

— Нет, я скажу все, что хотела.

Я сбросила свой плащ с плеч прямо на пол.

— Посмотрите на меня, Брэббс, я человек из плоти и крови, а вовсе не дух, не вестник смерти.

Он боязливо оглянулся на меня, с лица все еще не исчезли страх и недоверие.

— Боже милостивый! Этого не может быть! Я вас не знаю, мисс. Вы не похожи на мою Мэгги, на мою ребячливую Маргарет со смеющимися глазами, зелеными, как Ирландия, и щеками, розовыми, как цветы вереска. Нет, вы совсем не похожи на нее. Уходите! Прочь, призрак! Ваши глаза слишком тусклые, а щеки слишком запавшие, чтобы вы могли быть ею, моей Мэгги!

— Да, мои щеки запали, а глаза потускнели. Если день и ночь находиться в каменном мешке, это произойдет с каждым.

Повернувшись ко мне, он продолжал стоять, опираясь спиной о дверь.

— Боже мой! Милостивый Боже! Я вижу дурной сон. Он сказал мне, что ты умерла… Джером стоял на этом самом месте, где теперь стоишь ты, плакал и говорил, что ты умерла в этом ужасном, злополучном месте.

Его кустистые седые брови свисали на глаза, Почти закрывая их. Наконец он приблизился и начал медленно кружить, внимательно разглядывая меня.

— Отвечайте мне! В какой день и час вы родились? Быстро!

— С первым ударом колокола после полуночи в году от рождения нашего Господа тысяча семьсот семьдесят седьмом.

— Имя вашей матери?

— Джулиана.

— Отца?

— Эрик.

— Были у вас братья и сестры?

— Да. Одна сестра, но она умерла в момент рождения.

— И?

— И моя мать умерла вместе с нею. Умерла родами.

— Где ваш отец?

— Умер. Погиб во время обвала на шахте, когда мне было десять лет.

— И…

— Я поселилась у дяди.

Теперь я повернулась и встала лицом к нему. — Я прожила почти десять лет в его доме, наверху, над гостиницей «Петух и бутылка». Я имела обыкновение помогать вам, когда вы делали обходы своих больных. Кроме того, я вытирала пыль в этом доме и подметала полы. Еще просила вас научить меня лечить больных, и вы обещали, что когда-нибудь сделаете это.

Он плакал, закрывая лицо руками.

— Когда мне исполнилось шестнадцать, я призналась вам, что люблю Николаса Уиндхэма. Я сказала вам, что мечтаю выйти за него замуж и что однажды это случится. Вы рассмеялись и сказали, что будете плясать на моей свадьбе. Десять лет я наблюдала, как он приходил в таверну моего дяди, и всегда пряталась, всегда скрывалась от него, опасаясь, что он сочтет меня слишком незначительной или слишком молодой. Вы убедили меня, что я красива. Вы и Джером. Вы называли меня принцессой и говорили, что я заслуживаю принца.

Он упал на стул:

— Если бы я только мог покончить с этим.

— Я убедила Джерома помочь мне. По его совету я подстроила нашу встречу на Коув-роуд. И ровно в полдень я встретила Николаса Уиндхэма лицом к лицу в первый раз там, на развилке дорог. Я несла корзинку с вереском и желтыми нарциссами. На мне было платье из жемчужно-серого муслина…

Мой голос задрожал и пресекся, когда я вспомнила свою первую встречу с Уиндхэмом.

— Мое желание исполнилось. В тот день он полюбил меня.

— Я не должен был допустить этого, — сказал мой старый друг.

Я хмуро смотрела в его полные скорби глаза.

— Да, вы должны были мне сказать о ней. О леди Джейн Блэнкеншип, которая сделала все, чтобы приковать его к себе.

— Я не хотел причинять тебе боль, — возразил Брэббс.

— Причинять боль! Разве мне не было больно узнать, что он обручился с леди Джейн? Обручился, когда не прошло и двух дней после того, как он признался мне в любви?

— В таком случае, ты должна винить лорда Малхэма, а не меня, Мэгги!

— Нет, я не собираюсь винить его. Я виню себя. Себя и Джерома. Если бы я знала о леди Джейн прежде…

Брэббс поднялся со своего стула.

— Ты знала о леди Джейн, когда забралась к нему в постель, девочка. В таком случае где же была твоя гордость?

— Гордость? — возмутилась я. — И вы еще будете читать мне проповеди о гордости и достоинстве? Вы, человек, отбросивший дружбу и доверие, как ненужные вещи? Я вам так доверяла…

— И что я должен был сделать? Когда ко мне пришел твой дядя и высказал подозрения насчет твоего состояния… что мне оставалось делать?

— Вы могли бы отослать меня куда-нибудь.

Куда угодно, но только не в Ройал-Оукс в Менстоне. Это же сумасшедший дом…

— Ничего другого не оставалось, девочка. Брэббс снова опустился на стул с усталым и несчастным видом.

— После смерти твоего дяди я пытался писать письма в это учреждение, но ответа ни разу не получил. Ни разу! Потом появился Джером, сам едва живой. Он сказал мне, что ты умерла. Умерла в этом злополучном месте, не выдержав тяжких испытаний. О, Мэгги, Мэгги, как я страдал!

Его рыдания надрывали мне сердце. Я опустилась на пол и обхватила его колени.

— Вы думаете, я не страдала? — спросила я уже более мягким тоном.

Он провел рукой по моим волосам.

— Должно быть, это скверное место.

— Да. Скверное. Мне было стыдно, что меня туда заперли. И я ненавидела вас. Я ненавидела своего дядю. Я ненавидела Николаса. Почему это случилось со мной? — спрашивала я себя тысячу раз на дню. Я была доброй девочкой, и все, чего я хотела, — это Николас, но, даже желая этого, я была готова разлучиться с ним. Я ведь знаю, что такое аристократия с ее снобизмом. Он должен был жениться на Джейн, ведь их семьи договорились об этом браке.

— И все-таки ты пошла к нему. Я закрыла глаза, вспоминая.

— Да, я пошла к нему. Но разве не ирония судьбы, что празднование его помолвки проходило в гостинице моего дяди?

— И как же тебе удалось попасть туда?

— Я подкупила служанку, которую наняли родственники Уиндхэма на этот вечер, и заняла ее место.

— Он должен был попытаться избавиться от тебя.

— Он и пытался, — с горечью кивнула я.

— Да, на нем тоже лежит грех, девочка.

Я вздохнула, не сводя глаз с уголка возле камина.

— Его вина была только в том, что он позволил мне поверить, что я могу бороться за него, что у меня есть надежда победить. Он обещал мне эту ночь, поклялся, что не любит ее, и я ему поверила. Он дал мне слово, что найдет способ порвать с ней, расторгнуть помолвку. И на следующее утро уехал в Йорк именно с этой целью. Я не видела его несколько недель. Когда я узнала о его возвращении в Уолтхэмстоу, я ждала, уверенная, что он придет повидать меня. Но он не пришел…

— И вскоре тебя отправили в Менстон.

— Да, — ответила я тихо. — В то время, как он стоял у алтаря рядом с Джейн Блэнкеншип, за мной захлопнулись окованные железом двери Ройал-Оукса, лишив меня надежды на будущее.

— Но ведь ты здесь, девочка. Теперь ты вернулась домой…

— Ненадолго, — возразила я и почувствовала теплое прикосновение его руки. Закрыв глаза, я сказала: — Я вернулась за тем, что принадлежит мне. А потом я уеду.

Он поколебался, прежде чем ответить:

— Мэгги, здесь нет ничего, решительно ничего, принадлежащего тебе. Твой дядя ничего тебе не оставил.

— Я вернулась не за тряпками, не за деньгами, не за сувенирами на память.

— Посмотри на меня! — требовательно произнес Брэббс.

Я подняла глаза.

— Скажи мне, где ты остановилась?

— В Уолтхэмстоу.

— Боже мой!

— Он меня не помнит, — поспешила заверить его я.

— Это не мое дело. Но преступление…

— Преступление!

В порыве гнева я вскочила с места, сбросила его руку со своего плеча.

— Преступление, сэр? Преступление забрать у вора то, что в первую очередь принадлежит мне? Ребенок мой! Его отняли от моей груди и забрали от меня менее чем через сутки после его рождения!

— Мэгги, подумай о ребенке. Что ты можешь ему дать?

— Я его мать!

Я наступала на него, продолжая свою гневную отповедь:

— Я его мать! Разве я люблю его меньше оттого, что у меня нет дома? Оттого что я бедна? Необразованна? Разве это имеет отношение к тому, что я чувствую к нему? Он моя плоть и кровь…

— Но он еще и Уиндхэм!

Старик поднялся со стула.

— Скажи мне, девочка! Ты ведь видела их вместе: разве Николас любит его меньше, чем ты?

Я отвернулась, и горло мое свело судорожными рыданиями. У меня было такое ощущение, будто внутри у меня разверзлась огромная, ужасная рана, и меня затопило такой болью, гневом и печалью, какие я ощутила впервые после того, как меня заперли в этот злосчастный сумасшедший дом в Менстоне.

Брэббс обнял меня и прижал к груди.

— Тише, тише, Мэгги, послушай меня. Ты не можешь забрать ребенка. Если ты попытаешься похитить сына, тебя наверняка поймают и ты потеряешь его навсегда. Ты будешь страдать, потому что тебя отдадут под суд. И этим ты предашь его!

— Нет! Его забрали у меня! Я только хочу вернуть своего ребенка…

— Тише, Мэгги, успокойся, — повторил он. — А теперь скажи мне… Джером работал на обе стороны? Ты никогда не соглашалась, чтобы он поместил дитя в приличную семью? Смотри на меня, Мэгги, и отвечай правдиво. Такое соглашение существовало?

— Да. Но…

— В таком случае он понимал, что делает, девочка…

— Перестаньте напоминать мне об этом. Оттолкнув его, я начала мерить шагами комнату.

— Мэгги, — услышала я его ласковый голос, — иди сюда и сядь рядом. Я приготовил на обед маллигатони . Мы обсудим этот вопрос и, может быть, придумаем что-нибудь.

— Что тут придумывать! — возразила я, но невольно мой взгляд обратился к столу, на котором покоилась тарелка с уже нарезанным хлебом и кувшин посита . Запах горячего молока, сдобренного пряностями, заставил меня вспомнить, что я с утра ничего не ела.

— Садись.

Брэббс принес из буфета еще одну миску и поставил на стол. Обернувшись ко мне, он улыбнулся. Лицо его заросло седой щетиной.

— Мэгги, когда это было, чтобы ты отказывалась от моего маллигатони ? Прежде ты очень его любила.

Я снова попыталась отказаться.

— Уже поздно, доктор Брэббс. Он налил мне кружку посита .

— Сначала хороший глоток этого пойла и миска супа, и потом я тебя отпущу. Я запрягу свою лошадку и отвезу тебя обратно в Уолтхэмстоу, нечего тебе бродить в темноте по такому холоду.

Больше я не стала отказываться, потому что аппетит мой пробудился и я испытывала острое чувство голода. Брэббс сел за стол напротив меня, его добрые карие глаза не отрывались от моего лица.

Я ощущала его интерес к себе, даже любопытство: во мне все изменилось — и внешность, и характер. Но мне был неприятен его оценивающий взгляд, поэтому я старалась не встречаться с ним глазами, а смотреть в сторону, на стену или в тот угол, где горел камин. Я была совсем не готова к тому, чтобы говорить о том, что испытала в Менетоне. Вместо этого мысли мои снова возвращались к Николасу. И моему сыну.

Покончив с супом, я некоторое время сидела, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза, ощущая приятную сытость и недолгий покой, потом спросила:

— Как вы думаете, Николас сумасшедший?

— Не знаю, девочка.

— Но вы, должно быть, слышали…

— Ну, это только слухи. Мне трудно о нем судить, Николас Уиндхэм настоящий затворник.

— Но eго брат, конечно…

Руки Брэббса в возмущенном жесте взметнулись кверху:

— Его брат столь же годится, чтобы быть продолжателем нашей профессии, как я на то, чтобы стать королем Англии. Хочешь еще посита, Мэгги? Я покачала головой.

— У Тревора неплохая голова на плечах, я этого не стану отрицать, но он лишен сострадания, столь необходимого, чтобы быть настоящим доктором.

Вспомнив сегодняшний визит мистера Дикса, я мысленно согласилась с такой оценкой.

— Из Джорджа мог бы получиться отличный врач. И он об этом подумывал.

Я и забыла о Джордже Уиндхэме, втором сыне родителей милорда. Тут же мне припомнился и Юджин Уиндхэм, который был чуть старше Тревора. Тревор был младшим из сыновей Уиндхэма.

— Они все еще в колониях? — спросила я.

— Да, они прекрасно там устроились и осели в Бостоне. — Отодвинув стул от стола, Брэббс устремил взгляд на меня и сказал: — А теперь пора назад в Уолтхэмстоу, пока буря не разыгралась еще сильнее. Я приготовлю тележку, а ты пока посиди у огня и погрейся. Я вернусь в мгновение ока.

Я смотрела, как он натягивает шерстяной плащ.

— Мистер Брэббс? Я хочу задать вам один вопрос и задам его прямо, без обиняков. Вы думаете, он убил ее?

Налетел порыв ветра, и оконное стекло задребезжало под его напором.

— Ты знаешь его лучше, чем я, Мэгги, — ответил он наконец, потом повернулся к двери.

Я снова остановила его:

— Вас вызвали туда в ту ночь, когда она умерла?

— Да, — не оборачиваясь, ответил он.

— Вы видели ее тело?

— То, что от него осталось.

— А как вел себя Николас?

— Он был похож на человека в трансе. Прошло несколько дней, прежде чем шок начал проходить. Тогда, я боюсь, и началось самое худшее.

Брэббс открыл дверь и выглянул в темноту, прежде чем выйти в ночь.

Я надела плащ и принялась греть руки у камина перед тем, как решиться выйти.

Стоя на пронизывающем ветру, я оглядывала сад, где под покрывалом снега скрылись сухие стебли мака и душистого горошка. Наконец появился Брэббс с повозкой, и я взобралась в нее.

Мы проехали прямо через город, потом через общественный выгон — Овечью Пустошь и миновали Лавли-лейн. Дважды нам попадались навстречу всадники, и каждый раз я старалась как можно плотнее закутаться в плащ. Потом мы проехали мимо какого-то человека, стоящего сгорбившись на обочине дороги, и, поскольку Брэббс придержал лошадей, пропуская одинокого прохожего, я смогла узнать свою давнюю подругу Розину.

Перейдя дорогу до половины, она остановилась, подняла капюшон плаща, чтобы видеть меня лучше. Я не старалась укрыться от ее глаз, хотя инстинкт подсказывал мне, что я должна это сделать, но я не могла заставить себя таиться и скрываться от Рози.

Какие чувства я различила в ее близоруком взгляде? Может быть, в ее глазах заблестели слезы узнавания? Воспоминаний? Прощения? Ее губы тронула улыбка, но тотчас же ее фигура скрылась за пеленой снежных хлопьев. Повозка покатилась дальше.

Брэббс тихо сказал:

— Она очень больна.

Мы проехали молча оставшиеся полчаса до Уолтхэмстоу. Мне совсем не хотелось расставаться со своим старым другом. Я подняла на него глаза и улыбнулась. Он ответил мне улыбкой и поежился от холода.

— Милая Мэгги, — услышала я его неуверенный голос из темноты. — Ответь мне: если ты приехала сюда только ради ребенка, почему ты не забрала его и не бежала?

Я выбралась из повозки.

— Мэгги?..

Я подняла глаза на Брэббса, не отворачиваясь от снега, падавшего мне на лицо.

— Потому что я нужна Николасу.

Я отвернулась и закончила фразу тихо, чтобы Брэббс не услышал меня:

— Потому что я люблю его.

И, когда я призналась себе в этом, сразу почувствовала облегчение, которого не ожидала. Я была вольна любить Николаса Уиндхэма, потому что теперь я все поняла. Он любил меня. Он возвращался ко мне, но по жестокой прихоти злой судьбы его конь провалился под лед. И этот несчастный случай отчасти лишил его памяти. Но неужели последствия этой травмы неизлечимы?

Я повернулась, чтобы посмотреть на дорогу. Брэббса уже не было: его поглотили ночной мрак и снежная пелена.

Я направилась к дому.

Я не сразу заметила, что дорожка в свежем снегу кем-то протоптана. Однако следы на ней были, хотя снег быстро засыпал их. Я наклонилась, полная любопытства, чтобы рассмотреть их, и заметила, что они сворачивают от дома и исчезают под деревьями.

Сугробы, гораздо более глубокие у края леса, почти скрывали из виду заинтересовавшие меня следы. Все-таки я продолжала свои исследования еще некоторое время, пока не потеряла надежду на то, что смогу их как следует разглядеть. Повернувшись к дому, я остановилась, чтобы оценить все величие и внушительные размеры Уолтхэмстоу. Это крыло дома я узнала даже в темноте. Там располагались апартаменты милорда. Я всматривалась в его окна, потом перевела взгляд на свое окно.

Что заставляло меня стоять на холоде, под слепящим снегом и смотреть на этот огромный мрачный дом? Я не знала этого и не могла бы объяснить. И все же продолжала стоять и смотреть, будто какая-то сила приковала меня к месту. И тут я увидела тень в окне, гораздо более темную, чем мрак, окружавший меня, эта тень силуэтом выделялась на фоне окна. Кто-то был в моей комнате.

Сердце мое на мгновение перестало биться. Судорожно сунув руку в карман плаща, я нащупала и сжала в руке ключ. Неужели я забыла запереть свою дверь? Нет, я заперла ее на ключ. Я помнила это совершенно ясно. Мой мозг лихорадочно работал. Я приняла все мыслимые предосторожности, чтобы меня невозможно было связать с Ройал-Оуксом. Но что, если я упустила что-нибудь: какой-нибудь клочок бумаги или другую мелочь?

Я отступила под деревья, внезапно осознав, что тот, кто стоял у окна в моей комнате, мог выглянуть в сад и увидеть меня. Я все отступала шаг за шагом, земля уходила куда-то вниз и вдруг ушла из-под ног, и, хотя я и попыталась найти опору и ухватиться за что-нибудь, мне это не помогло, и я опрокинулась назад в черно-белую пропасть, охватившую мое тело ледяными пальцами. Я ударилась головой о затвердевшую землю, имир растаял у меня перед глазами, сменившись полным мраком.

Я приходила в себя постепенно. Снег покрывал мое лицо и таял на ресницах. Как давно я находилась здесь? Странно, что мне, закутанной в холодный снежный саван, было тепло. Я огляделась. Теперь снег падал не так сильно, как прежде. Сквозь снежную пелену просачивался призрачный свет луны, отбрасывавший смутные тени.

Голова сильно болела. Я зажмурила глаза, прежде чем попыталась сесть.

Сначала движение справа от себя я приняла за завиваемый вихрем снег, обретший какой-то причудливый облик. Возможно, снег, залепивший мне ресницы, сыграл со мной шутку. Я протерла глаза, потом снова стала вглядываться в кружение снега.

Привидение исчезло.

Что я видела? Первым моим побуждением было окликнуть это видение. Но кого я должна была позвать? Конечно, там никого и ничего не было — теперь это стало для меня очевидно. Да и само видение было смутным, как струйка серого дыма, налетевшего и тотчас же растаявшего в воздухе.

Я с трудом поднялась на ноги и, выпрямившись, прислонилась к стволу дерева, пока мир перед моими глазами не перестал качаться из стороны в сторону и не встал на место. Я продолжила свой путь, неуверенно ступая по снегу, доходившему мне до щиколоток, налипшему на башмаки и затруднявшему движение.

Кухня показалась мне приветливой и желанной гаванью, темной и теплой. Угли таинственно светились в камине под уложенным поверх них торфом. Я скорчилась перед огнем, пока еще не будучи в силах вернуться в свою комнату; сейчас я жаждала человеческого общества, и мне было все равно, будет ли это Матильда, Кейт или даже Полли.

Внезапно я почувствовала, что я в кухне не одна. Я медленно повернула голову и уставилась в темноту, стараясь разглядеть, кто находится рядом на меня смотрели желтые глаза.

— Вельзевул, — прошептала я. — Иди сюда, киска.

Кошечка потянулась, зевнула и не спеша направилась ко мне. Я взяла ее на руки, улыбаясь про себя и слушая ее довольное мурлыканье, умиротворяюще действующее на меня.

— Ариэль?

Мое имя, неожиданно раздавшееся в тишине, вызвало у меня дрожь.

В комнату вошла Адриенна. Ее сизо-серое платье мерцало в полумраке.

— Вы выходили из дома? — спросила она. Трудно было это отрицать, и я ответила:

— Да.

— Я искала вас…

— Что-нибудь случилось? Адриенна нервно переплетала пальцы. — Это все Ник. О! Это было ужасно. О, Ариэль! Ужасно!

Я опустила кошечку на пол и поспешила к ней.

— Что нам делать? — спросила она. — Я никогда еще не видела его таким — в таком отчаянии. Он едва узнал меня, свою родную сестру! Едва узнал меня.

Взяв ее холодные руки в свои, я сказала:

— Вы должны успокоиться. Расскажите мне, что случилось.

Она покачала головой и на мгновение закрыла глаза.

— Мы видели, что приступ приближается. Этот инцидент с кружевами вчера должен был насторо-ить нас. — Глядя прямо на меня, она спросила: — Что за безумие в него вселилось, Ариэль? Ник мечется по комнате и говорит сам с собой. Он утверждает, что его покойная жена приходит и преследует его. О Боже, что же нам делать?

— Где он сейчас?

— В детской.

Я почувствовала слабость, отпустила руку Адриенны, повернулась к двери и, ничего не объясняя, бросилась по коридору.

В холодном и темном коридоре свечи не были зажжены. Я продвигалась ощупью, натыкаясь на столы и опрокидывая стулья. Мои глаза обшаривали каждый угол и каждую нишу. Вокруг сгустился мрак, и я задыхалась в этой темноте.

Я свернула в другой коридор и остановилась, как какой-нибудь заблудший путник, не знающий, какую дорогу выбрать. Темнота сбивала меня с толку. Наконец я повернула направо. Стало еще холоднее, и теперь мрак казался почти непроницаемым. Но я продолжала торопливо продвигаться, намереваясь найти Ника и Кевина, не замечая, что роскошный ковер под моими ногами уступил место каменному полу, и мои шаги теперь отдавались гулким эхом.

Я остановилась, пытаясь сориентироваться, где именно нахожусь.

Меня окружал непроглядный мрак. Я чувствовала, как сырость заползает под одежду, липкой рукой касается кожи, как страх сжимает сердце.

Меня охватила паника. «Глупая девчонка, — с презрением думала я о себе. — Здесь нет ничего, кроме слоя пыли, а возможно, пары мышей. Закрой глаза, и, когда ты их снова откроешь, мрак покажется тебе не таким непроницаемым и не таким пугающим».

Я попыталась это сделать.

Увы, это не подействовало! Бездонная глубина и неизмеримое пространство коридора не обещали ничего хорошего. Я попятилась, сначала медленно, ощупывая ногами пол, ступая осторожно, пока наконец мои ноги не ощутили снова мягкую поверхность ковра. Тогда я повернулась и побежала, лихорадочно размахивая руками; я миновала коридор. Да, думала я, теперь мне следует повернуть налево, а не направо.

Я поспешила вверх по лестнице.

Куда подевались все эти чертовы служанки?

Будь я хозяйкой этого холодного и темного особняка, я бы приказала увешать стены жирандолями , и свечи — множество свечей — горели бы здесь днем и ночью!

Жирандоль —большой фигурный подсвечник для нескольких свечей.

Добравшись до верхней площадки, я остановилась. Блаженное облегчение! Верхний холл не был темным. Мягкое сияние сочилось и окрашивало ковер на полу в цвет старого портвейна. Стул у стены отражал свет свечи своими золочеными подлокотниками и ножками. Я смотрела на все это, как дитя, заблудившееся в лесу и по счастливой случайности нашедшее дорогу домой. Я поспешила в детскую — теперь мой страх уступил место беспокойству за моего сына… и его отца.

Я подошла к двери.

— Джейн вернулась, — услышала я голос старой ведьмы, — вернулась, чтобы заставить вас заплатить за содеянное. Убийца! Она взывает из могилы, милорд. Она зовет вас как раз сейчас. Послушайте!

Я остановилась, затаив дыхание, стараясь приглушить биение сердца, глухо колотившегося о ребра. Ветер ревел, и его гудение прорывалось сквозь толщу стен, а снег, смешанный с дождем, бился о стекла. Звук и вправду походил на тоскливый плач, но это был всего лишь ветер.

Собравшись с силами, я вошла в комнату Кевина.

Би сидела у огня, подавшись вперед, пальцы ее — узловатые и скрюченные, как ветви дерева. — обвивались вокруг подлокотников стула. Она покачивалась на стуле, и ее ноги, обутые в башмаки с толстыми подошвами, в такт словам постукивали по полу.

Малыш крепко спал в своей кроватке. Николас, повернувшись спиной ко мне, стоял у постели Кевина, глядя на спящего сына.

Постукивание ног Би прекратилось, как только я позвала:

— Лорд Малхэм?

Однако Николас не двинулся с места. Не обращая внимания на старуху, я подошла к милорду и дотронулась до его руки.

— Да, — сказал он шепотом, подоткнул одеяльце и повернулся ко мне. — В чем дело?

— Давайте выйдем из комнаты, сэр, я хочу поговорить с вами.

— Выйти с вами?

Николас поднял глаза и с минуту смотрел на меня, будто пытаясь вспомнить мои черты. И что произошло тогда — было ли это озарение? Смущение? Возможно, его глаза под тяжелыми веками на мгновение широко раскрылись, выражая тревогу, но это было всего лишь одно мгновение, и оно прошло. Он снова повернулся к детской кроватке и, улыбаясь, смотрел на сына.

— Вы выйдете со мной? — спросила я его.

Я самым настойчивым образом взяла его за руку. Но по его глазам и улыбке я видела, что имею дело с не вполне разумным человеком. Николас явно был не в себе.

Пальцы его сжали мою руку. Слегка отстранившись, я сказала:

— Идемте, сэр. — И он подчинился мне.