…это он.

Но я этого еще не знаю. И говорю:

— Классный мяч.

Он пожимает плечами.

— Высоко подлетает.

Он снова пожимает плечами.

— А слабо́, чтоб выше деревьев?

Он слегка откидывает назад голову, раздумывая, а затем размахивается и изо всех сил швыряет мяч об асфальт. Мяч взлетает ввысь, высоко-высоко, но все равно не до макушек деревьев. Деревья одинаковой высоты, вдоль всей улицы, и почти такие же высокие, как крыши домов. Это березы только их я могу отличить. Ну еще дубы и елки. Наверное, я смог бы отличить и яблоню, но только если на ней будут яблоки.

Миссис Спаркс, наша соседка, такая древняя, что ее согнуло практически пополам, как-то сказала, что еще помнит времена, когда деревья были такими маленькими, что их приходилось подвязывать к палочкам. Вообще я ей не очень-то верю. Миссис Спаркс — единственная, кто живет на нашей улице с тех пор, как ее застроили. Миссис Спаркс — и деревья.

Смешно, что ее фамилия Спаркс, ведь она почти что покойница.

Мяч возвращается очень быстро, и он здорово ловит его, но двумя руками. Перед тем как я вышел, он ловил одной, но у него не всегда получалось. Где-то на семьдесят процентов, что совсем неплохо.

— Дашь попробовать?

Он медленно оглядывает меня сверху донизу и протягивает мяч. Мяч теплый и гладкий, но в то же время шершавый там, где он стукался об дорогу. Подходящий размер, подходящий вес. И точь-в-точь по руке. Стараюсь сосредоточиться. Я просто обязан сделать все хорошо. Если я сейчас облажаюсь, он не захочет со мной играть.

Бросить вертикально вниз не так уж и просто. Обычно бросают по-другому. Я собираюсь с мыслями и — буф! — швыряю. Мяч взлетает так быстро, что если б я неправильно выбрал угол, он отскочил бы мне прямо в лицо и вырубил бы меня на фиг. Или вообще убил бы, если б попал в какуюнибудь жизненно важную точку. Мяч летит ввысь, словно на реактивном движке, а затем будто зависает и парит в воздухе, и я вдруг понимаю, что он сейчас врежется прямо в меня.

На секунду у меня появляется бредовая мысль поймать его одной рукой, но мяч летит так быстро, а мне уже известно из горького опыта, что нерешительность — твой главный враг, так что я складываю руки домиком и концентрируюсь, стараясь не моргать. Мяч влетает в захват — чвак! — и изо всех сил пытается выпрыгнуть обратно, но я сжимаю пальцы в замок и крепко удерживаю эту беснующуюся зверюгу, пока она не успокаивается.

В Австралии мяч ловят наоборот, не так, как мы. У них там мизинцы сверху, а большие пальцы снизу. (См. Рис. 4.) Но это вовсе не потому, что австралийцы живут вверх тормашками. В Северном полушарии тоже можно ловить мяч, как они, — если, конечно, вам очень захочется выглядеть слегка шизанутым.

Я протягиваю мяч обратно с таким видом, будто все это было легче легкого.

— Классный мяч, — говорю я.

— Его не сломаешь. Единственная вещь, которую невозможно сломать. Ни раздавить, ни расплющить, ни утопить. Его вообще ничего не берет. Самая крепкая вещь на свете.

— Зато его можно расплавить, — отвечаю я. Идея приходит в голову внезапно. Иногда мне кажется, что я очень даже сообразительный.

Его глаза вспыхивают. Впервые за все это время он смотрит на меня по-настоящему. Точно такое же выражение появляется на лице у мамы, когда сообщаешь ей что-то такое, чего, по ее мнению, ты еще знать не должен. Это называется «уважение». Я стараюсь не улыбаться.

— Как это? — спрашивает он.

— Легко.

— Как?

— Спичками.

Думаю, он старше меня. И уж точно крупнее. Но как-то так вышло, что главный здесь — я. И от этого я чувствую себя замечательно. Теперь он просто смотрит на меня и ждет, что я сделаю дальше. Ощущение — лучше не бывает.

— Сейчас принесу.

Я едва не велю ему никуда не уходить, но вдруг понимаю, что так даже лучше — ничего больше не говорить. Иду назад в дом, медленно-премедленно. Дверь открывает папа, но я проскальзываю внутрь раньше, чем он успевает рот открыть, — сейчас я страшно занят и не хочу, чтобы мне мешали.

Роюсь в шкафу, где мама держит пустые жестянки, рулоны туалетной бумаги и чистящие средства, пока не натыкаюсь на коробок со спичками — большой, с парусником на этикетке. И чуть было не выхожу прямо так, с коробком в руках, но вовремя вспоминаю, что мама с папой как раз пьют чай на кухне, через которую придется пройти. Стоит им увидеть спички, и вопросов не оберешься. В нашем доме только папе разрешено что-нибудь сжигать, да и то не забавы ради. Я мог бы пробраться отсюда в коридор, не касаясь пола, — я делал так уже миллион раз, — но это не поможет. Они все равно меня засекут.

Запихиваю спички под фуфайку, но сразу становлюсь как беременный. Проталкиваю коробку за спину, заправляю фуфайку, чтоб спички не выпали, и делаю ставку на скорость.

Сзади раздается голос, от которого не убежишь.

— Бен! — Это мама. Что-то заподозрила. Ты куда?

— Там мальчик на улице.

Из гостиной доносятся звуки, как будто кто-то топит котят. Это означает, что Люси с Рейчел смотрят клипы по видео. Когда им кто-нибудь нравится, они повизгивают. Одно слово — девчонки.

— Что это у тебя под джемпером?

Глаза у мамы покруче любого рентгена. Однако на каждую экстрасилу всегда найдется какая-нибудь слабость. Таков уж закон природы. Мамина в том, что она не умеет быстро бегать и терпеть не может, когда ее отрывают от чаепития.

— Он меня ждет, — говорю я и припускаю со всех ног.

Мама не гонится следом. Если знать их слабые стороны, то всегда можно выйти победителем.

Парень держит мяч, я держу спичку. Я до сих пор не знаю, как его зовут, но спрашивать еще не время. Держу спичку, пока не обжигаю пальцы, или, по крайней мере, почти до того момента, когда нужно изобразить ожог. Пламя на мяч практически не действует, разве что появляется неприятный запах и черное кривоватое пятнышко. До плавления как до луны пешком. Мы пробуем еще раз, но толку опять никакого.

Тогда он говорит, что у него есть идея получше, открывает коробок целиком, достает одну спичку и ставит коробок на тротуар. Интерес у него еще не пропал. Он пристраивает мячик прямо поверх спичек. Затем смотрит на меня, и я вижу блеск в его глазах. Он хитро улыбается, я отвечаю тем же. Когда ты возбужден, то иногда возникает чувство, что нужно срочно отлить, даже если на самом деле тебе не хочется.

Он чиркает спичкой, ждет, пока та разгорится, а затем бросает в коробок, прямо на верхний ряд фиолетовых головок. Раздается сильный треск, затем шипение, вспышка, еще через полсекунды — вторая, когда занимается нижний ряд. Пламя достает мне до колен, оно такое яркое, что мяч полностью исчезает в огне. Но мы знаем, что он там, потому что вонища стоит ужасная, а нам все равно приятно, ведь у нас получилось.

Костер горит недолго. После него остается черное комковатое месиво, оно дымит и пускает пар, словно только что приземлившийся астероид. Мы опускаемся на колени и дуем, чтобы мяч можно было взять в руки. Мне хочется дотянуться первым, но он меня опережает. Мяч еще не остыл, и парень, взвизгнув, роняет его. Мяч конкретно потрепан. Теперь он скачет зигзагом, взад-вперед, будто полоумный. Мы оба хохочем, глядя на эти прыжки, и, когда мяч закатывается в канаву, я иду и склоняюсь над ним, встав на коленки.

Вся поверхность мяча покрыта волдырями и струпьями, как у самой что ни есть прыщавой рожи на свете навроде Элисон с дальнего конца улицы, у которой щеки напоминают блевотину. И еще он весь почернел и больше не круглый, а какой-то скособоченный овал.

И все-таки это не лужа резины. В смысле, нельзя сказать, что мы его расплавили. Зато мы определенно его сломали. Что и требовалось доказать. Мы его победили, пусть даже сейчас нам и жалко, ведь мяч был действительно классный.

Какое-то время мы развлекаемся, стукая мячом об асфальт, и это очень прикольно, потому что не знаешь, куда он отскочит, но, с другой стороны, это быстро надоедает, и вскоре я лишь делаю вид, что мне весело. Видно, что и парня это тоже слегка утомило. Нам нужно что-то новое.

— А у моего папы есть бензопила, — говорю я. — Он весь день с ней занимается, но сейчас у него перерыв на чай. Хочешь посмотреть?

Он пожимает плечами, но по лицу видно, что ему интересно.

Я веду его за дом, где нужно будет перелезать через калитку. Лезу первым. Я не стремлюсь установить какой-нибудь рекорд или еще что, просто стараюсь сделать все как надо. Теперь я могу открыть калитку изнутри, но он говорит, чтобы я закрыл ее, потому что тоже хочет перелезть через верх. Я не предупреждаю его насчет расшатанной доски, и он слегка поскальзывается, но в целом справляется вполне неплохо.

На нашей улице все дома одинаковые, кроме многоквартирного дома, из которого сделали психушку, и у каждого сбоку в заборе калитка. Миссис Спаркс всегда оставляет свою открытой, специально для меня, чтобы я мог доставать теннисные шарики, когда они залетают к ней, и не трезвонил каждый раз в звонок. Трава у нее во дворе такая высокая, что для теннисных шариков это просто кошмар. Мама говорит, что мне следует подстричь ее, но вызваться на такое самому — это просто смех на палочке.

На первый взгляд дома кажутся очень большими, но это не так, поскольку на самом деле каждый из них — это два дома. Дома, разрезанные пополам. Достаточно пересчитать входные двери, и все сразу станет ясно. Миссис Спаркс живет во второй половине нашего дома, и ее телик хорошо слышно через общую стенку. Она всегда врубает громкость на максимум, когда крутят сериал «Шоссе».

Итак, мы в саду, в окружении напиленных поленьев, глядим на бензопилу, и я вдруг начинаю сомневаться, что это такая уж хорошая идея. Ведь мне нельзя ее трогать, и когда я заикнулся о пиле, то думал, что мы просто залезем и посмотрим, но вот мы стоим и смотрим, и вроде как выходит, что просто так уйти уже не получится, иначе я буду выглядеть как девчонка.

Втайне я надеюсь, что вот-вот выйдет папа и нас прогонит, но потом перевожу взгляд на дом и вижу, что все шторы задернуты. Время как раз такое, когда на улице еще не темно, но если ты внутри, то свет все равно приходится зажигать. Шторы — это мамин пунктик. В смысле, закрывать их и открывать. Просто не знаешь, когда ей приспичит вскочить и начать бегать по дому, занимаясь этим делом. Она постоянно пытается заручиться нашей помощью, но никто из нас ее страсть почему-то не разделяет.

— Тяжелая? — спрашивает он.

— Ага, — отвечаю я. — С непривычки потом руки болят.

Он наклоняется и приподнимает пилу, взвешивая ее. А в следующую секунду уже стоит и держит пилу наперевес, словно пулемет. Если папа выйдет сейчас, нам точно влетит.

— Как она включается?

— Там такой шнурок, сзади, на ручке. Надо за него дернуть.

Он находит шнурок рукой, но при этом едва не роняет пилу и быстро подхватывает ее второй рукой.

— Тяжелая очень. Придется дергать тебе.

Я украдкой оглядываюсь на дом. Там по-прежнему никакого движения. Слышу Рейчел и Люси, которые либо тычут друг в друга булавками, либо все еще смотрят видео. Вот ведь попал! Надо было сразу сказать, что я не знаю, как она включается. Так было бы гораздо лучше. Но теперь уже слишком поздно.

— Мне нельзя, — тихо говорю я.

— Кто это сказал? КТО ЭТО СКАЗАЛ?

Похоже, он разозлился. Даже не знаю почему. Лицо вдруг перекосилось и стало очень неприятным. Будь оно таким, когда я выскочил на улицу, я бы тут же развернулся обратно. Парень не крупный, но мне страшно. В его голосе есть что-то такое, отчего сразу понимаешь: если не сделать, как он велит, все будет только хуже.

— Папа, — отвечаю я.

— Ты что, боишься его? Да?

Он сверлит меня взглядом, и я только сейчас замечаю, какие у него глаза: ярко-голубые, цвета пустого бассейна, такие голубые, что смотреть в них в упор невозможно. Кожа у него бледная, а волосы темные, короткая стрижка, из-за чего голубой цвет кажется еще голубее. И это как-то неправильно. Типа лицо черно-белое, а глаза — цветные.

— Нет, — отвечаю я.

— Ну так что?

— Я не двигаюсь с места.

— Давай, — говорит он. — Будет весело.

Все пошло не так. И я здесь больше не главный.

Я делаю шаг вперед и берусь за рукоятку, которой заводят пилу. Не могу придумать, как мне из этого выкрутиться.

— Мне нельзя.

Мой голос звучит так, будто я его умоляю.

— ДАВАЙ! Не будь девчонкой!

Стартер у меня в руке, но я не могу заставить себя потянуть за него.

— ДАВАЙ! — кричит он. Чего ждешь? Сдрейфил?

Я дергаю за шнур, точь-в-точь как это делает папа, но мотор лишь фырчит в ответ. Во второй раз происходит то же самое.

— Да что с тобой? Ты чё, слабак? Даже такой ерунды сделать не можешь?

Я тяну изо всех сил, и пила вдруг оживает у него в руках, взрываясь ревом, словно мотоцикл.

— Хоооохооооооооооооо!

С победным криком он прочерчивает в воздухе большой круг. Пила такая тяжелая и шумная, что кажется, будто это не он ею двигает, а наоборот. Зубьев почти не видно — с такой скоростью они вспарывают воздух.

Я отступаю на шаг, но не очень далеко, чтобы он не думал, будто я испугался.

Сначала он проверяет пилу на тонкой ветке, и пила проходит насквозь словно через пустоту. В следующий момент он врезается в толстое полено, лежащее на земле. Пила рычит и дергается в его руках, точно вот-вот сорвется и отскочит неизвестно куда. Деревянные щепки веером разлетаются во все стороны.

Я пячусь еще на пару шагов и натыкаюсь на папу, выскочившего из дома, но я этого не слышал из-за грохота пилы, такого оглушительного, что все остальное как бы превратилось в немое кино.

Папа что-то кричит мне, но разобрать без титров невозможно.

— ВЫКЛЮЧИ НЕМЕДЛЕННО! — орет он.

Парень не слышит. Теперь я жалею, что не спросил, как его зовут, — на случай, если произойдет что-нибудь плохое. Папа явно не хочет подходить ближе, чтобы парень ненароком не задел его пилой, если вдруг повернется.

Когда пилёж на секунду прерывается, папа снова кричит:

— ЭЙ! ТЫ! СЕЙЧАС ЖЕ ВЫКЛЮЧИ ЭТО!

На этот раз парень слышит. Он поворачивается к папе и смотрит на него в упор. Папа отвечает тем же. Никто не двигается. Зубья бешено вращаются, рассекая воздух.

— Я сказал: выключи это, — повторяет папа, на сей раз спокойнее. Сейчас уже не так шумно, потому что парень перестал пилить.

Он не отводит взгляд. И ничего не говорит.

— СЕЙЧАС ЖЕ!

Парень меняет угол наклона пилы и упирает ее в бедро. В этой позиции он не просто держит пилу, он целится ею в папу.

Лицо у папы бледнеет. Бензопила такая штука, которую не так-то просто вырвать у кого-то из рук. Провода нет, так что из розетки тоже не вытащишь. Несмотря на свои размеры, перед этим пацаном папа беспомощен.

— Кто ты такой? — спрашивает он.

Ответа нет. Тогда папа поворачивается, хватает меня за локоть и снова переходит на крик:

— ЭТО ТЫ ЕГО СЮДА ПРИТАЩИЛ?

Я киваю и резко кручу рукой как ветряная мельница, так что ему приходится меня отпустить. Глаза жжет от обиды и боли. Я поднимаю взгляд на дом и вижу Рейчел с Люси за стеклянной дверью балкона. Они стоят между окном и шторами, наблюдая за нами. Мама застыла у задней двери. Я бегу к ней, и она обнимает меня, прижимает к себе. Мне даже не стыдно.

Папа делает шаг вперед. Затем еще. Пила все работает. Если папа сейчас протянет руку, ее искромсает в клочья.

— Как тебя зовут?

Парень не отвечает. Он как будто в трансе. Непонятно, то ли он и в самом деле угрожает папе, то ли просто замечтался.

— Опусти пилу. — Папа старается говорить спокойно, но мне хорошо видно, с каким трудом ему это дается. — Сейчас же.

Парень по-прежнему стоит не двигаясь, тело напряглось от веса и вибрации пилы, взгляд направлен в папину сторону, но мне трудно сказать, то ли он смотрит на папу, то ли сквозь него.

Папа повторяет вопрос:

— Как тебя зовут?

После долгой паузы парень говорит:

— Я только что переехал.

— Куда?

Парень водит пилой из стороны в сторону, будто отрабатывает технику среза, будто он забыл, что папа стоит прямо перед ним.

— Куда? — повторяет вопрос папа.

Парень не отвечает. Он просто режет воздух на части, спокойный как удав.

— Положи пилу. Положи, пока не поранился.

Парень смотрит на папу. Ростом он едва достает папе до плеча, но такое впечатление, что это он смотрит вниз, а папа — вверх. На миг мне кажется, что на лице парня промелькнула улыбка.

— Скажите «пожалуйста».

Папа задумчиво трет лицо.

— Скажите «пожалуйста», — повторяет парень. Голосом, которым обычно разговаривают с ребенком.

В конце концов папа уступает:

— Пожалуйста.

Парень швыряет бензопилу в траву, словно та ему вдруг надоела. Раздается глухой шлепок, и пила замолкает. Она еще не успевает долететь до земли, а парень уже оказывается на улице, проскочив мимо папы и мимо меня. Я слышу, как, удирая, он хохочет.

И если бы не Олли, на этом между мной и Карлом все было бы кончено. Я же не идиот. Но ведь друзей не всегда выбирают, правда?

Хотя, возможно, вы этого и не знаете, потому что у вас их просто нет.