Злые языки в городе утверждали, что он был бесчеловечен, но это было неправдой. Наоборот, вел он себя как человек, сознающий, что он творение Божие. Господь создал людей не похожими на зверей, и поэтому люди не должны вести себя по-скотски. Сам Хаусман давно это усвоил и потому всегда держал себя в руках. Крики, доносившиеся из задней комнаты, разрывали его сердце, но лавку он закрывать не стал. Он боялся проявить слабость. Лавка оставалась открытой, и Сэм, стоя за прилавком, продолжал продавать мешки с кормом, лошадиные мази и притирки, ремешки упряжи и всякую мелочь, как в любой обычный день. Впрочем, работы ему выпало куда больше обычного, поскольку люди приходили не только ради покупки, но и движимые любопытством — многим хотелось воочию убедиться, что Сэм как ни в чем не бывало продолжает торговать и обслуживать покупателей, в то время как его жена рожает в задней комнате.

Шарабан ветеринара с впряженной кобылой стоял перед входом в лавку. Роды у жены Сэма принимал ветеринар. Местный врач был пьянчугой, и Сэм отказался подпустить его к Эллен. Уж лучше трезвый ветеринар, чем запойный врач, решил он. Но жители, приходившие поглазеть на Сэма, неизбежно узнавали шарабан ветеринара, и у них создавалось превратное мнение. Скряжничает Сэм, судачили они, капиталец свой бережет. Сэму было глубоко наплевать на то, что о нем думают. За свою жизнь, прожитую в этом городе, он научился не замечать мнения окружающих. А точнее — уверовал в собственную правоту и непогрешимость. И никого вокруг и в грош не ставил. Не счесть, в скольких схватках он побывал и сколько получил тумаков, всякий раз отвечая ударом на удар, прежде чем приучил с собой считаться. Почти всегда ходил с расквашенным носом или с подбитым глазом, но и многие сверстники носили отметины его кулаков, так что в конце концов Сэм добился своего. С того памятного дня, как он отколотил Джейка Керна в лесу за школьным двором, никто больше не называл его ублюдком. В лицо, по крайней мере. А как называли его за глаза, Сэму было совершенно безразлично. Так уж он себя воспитал.

Сзади опять донесся страшный крик. Сэм, который в эту минуту отмерял цепь для Фрэнка Спенлоу, только крепче стиснул зубы. Помочь он все равно ничем не мог. К тому же там был Док Гейнс, ветеринар. И еще мать самого Сэма. Да и Эллен была здоровая женщина. Поэтому Сэм, сохраняя спокойствие и невозмутимость, отмерил десять футов и перерезал цепь кусачками. Спенлоу расплатился. Сэм дал ему сдачу. Спенлоу ушел. И даже тогда, хотя лавка на время опустела, Сэм не поддался минутному порыву и не стал отлучаться в заднюю комнату. Сэм никогда не уступал порывам. Он считал, что нужно всегда уметь держать себя в руках.

Эллен лежала на кровати в задней комнате, ожидая следующей схватки. Док Гейнс сидел, развалившись, в кресле в углу комнаты, вяло покачивая карманными часами на цепочке. Изо рта у него торчал обрезок сигары. У изголовья кровати на маленьком табурете сидела Мамаша Хаусман и держала Эллен за руку. При каждой схватке Эллен судорожно сжимала руку Мамаши Хаусман, цепляясь за нее с такой силой, что обе женщины как бы разделяли боль, страдая вместе. Когда боль отпускала, Мамаша Хаусман улыбалась и говорила: «Хорошо». Она считала, что боль к добру.

Мамаша Хаусман. Не миссис. Она никогда не была миссис. Спартански обставленная комнатенка с голыми стенами тридцать лет назад показалась бы ей невероятно роскошной. Тогда рядом с ней не было ни ветеринара, ни дружелюбной женщины, сжимающей ее руку. Бедняжка Сэм появился на свет словно ягненок в яслях. Младенца окрестили в честь Сэмюэля Тилдена, которого в газетах поспешили представить новым президентом Соединенных Штатов. В самый последний миг удача докинула мистера Тилдена, и президентство досталось другому, но Мамаша Хаусман отказалась переименовывать ребенка. Она ничего не имела против мистера Хейса, но разве можно назвать мальчика Ратерфорд?

Вот так случилось, что Сэм остался Сэмом, унаследовав фамилию Хаусман, которую носил отец Мамаши.

Имени отца Сэма, а тем более фамилии Мамаша Хаусман так никогда и не узнала. Он был зазывалой в бродячем цирке, разъезжая по провинциальным городкам и расклеивая афиши. Сама Мамаша оказалась тогда в городе по чистой случайности. Эймос, ее отец, никогда прежде не брал ее с собой, оставляя дочь в горах, на ранчо, а вот на этот раз пригласил поехать вместе. Они никогда потом это не обсуждали, но Мамаша предполагала, что отец таким образом просто решил вывести ее па люди. В городке ее и заприметил молодой улыбчивый зазывала, который подарил Мамаше бумажный веер и уже повернулся было, чтобы идти дальше, но почему-то передумал и спросил, не окажут ли ему честь, позволив угостить девушку лимонадом. Эймос в это время оживленно обсуждал цены на шерсть, поэтому, не вникая в суть происходящего, коротко бросил: «Да, конечно» и вернулся к своей беседе. Что могло случиться, в конце концов? Городок был крохотный — пара улочек, небольшой сквер да конюшня, — и податься-то некуда. Вот почему Эймос, мельком взглянув на юношу, который назвался Джейсоном или Джеймсом — никто толком и не расслышал его имени, — кивнул и сказал: «Да, конечно». Правда, полчаса спустя он начал беспокоиться, а еще через полчаса отправился на поиски дочери.

Марте лимонад показался странноватым на вкус, и она старалась пить его как можно медленнее, но молодой человек так мило улыбался ей и рассказывал такие забавные истории, что, опорожнив стакан, она согласилась выпить еще. После чего охотно откликнулась на предложение своего ухажера выйти из гостиничного бара и прокатиться.

Они выехали из городка на его маленькой двуколке, и жара в сочетании с тем, что было подмешано в лимонад, быстро сделала свое дело. Двуколка съехала с пыльной дороги на лесную прогалину, и молодой человек, сняв платье с разомлевшей Марты, доставил ей не познанную до сих пор женскую радость.

Марта отдавала себе отчет в том, что с ней случилось. Ей уже исполнилось семнадцать, она выросла на ранчо среди овец и знала, отчего появляются ягнята. Но она даже не подозревала, какое наслаждение таит в себе это столь естественное совокупление двух тел, с какой сладостной истомой можно нежиться потом под ласковым солнышком под стрекот цикад и щебет невидимой пташки. Наконец, юноша встал и спросил Марту, не хочет ли она уехать с ним. Марта согласилась сразу, не раздумывая. В противном случае ей пришлось бы возвращаться пешком. Она прекрасно понимала, что молодой человек не мог отвезти ее назад в город. Эймос убил бы его, да и ей бы, конечно, крепко досталось.

Эймос настиг беглецов через четыре дня. Они успели уже добраться до Спун-Гэпа и проехать через него. Когда гнедая лошадка вынесла двуколку за поворот, путь ей дальше преграждал Эймос, стоявший посреди дороги с заряженным дробовиком в руках. — Лимонад, говорите? — произнес он и взял дробовик наизготовку.

— Вы не посмеете стрелять, — сказал Джейсон. — Здесь ваша дочь.

— Слезай, Марта, — приказал Эймос. Голос его звучал совершенно бесстрастно, словно он просто решил, что на земле его дочери будет удобнее, чем в повозке.

— Ну, вот, парень, — произнес Эймос. — Что ты можешь мне сказать?

— Ничего.

Такого ответа Эймос явно не ожидал. Ни страха, ни мольбы о прощении, ни даже обещания жениться.

— Значит, ничего?

— Да.

— Хорошо, — вздохнул Эймос. — Тогда вылезай тоже. — Нет.

Эймос прицелился в него, потом опустил дуло дробовика к земле.

— Слезай, — повторил он. — Лошадь не виновата — не стоит ее пугать.

Юноша спрыгнул на землю.

— Теперь повернись.

— Это еще зачем?

— Я так хочу.

— Нет, подождите… Послушайте, я готов жениться на ней.

— Возможно, но ты ее бросишь.

— Нет, я останусь. Я женюсь на ней и останусь с ней жить.

— Не думаю, чтобы ей самой хотелось жить с тобой.

— Ей хочется. Не правда ли, милая?

Марта услышала его слова и начала думать, пытаясь понять, чего она сама хочет, стараясь не смотреть на тускло поблескивавший ствол дробовика и на причудливой формы облака, наползавшие из-за горизонта. Она так и не надумала чего-то определенного, когда юноша подтолкнул ее локтем.

— Решайся же, Маргарет. Давай поженимся.

— Я не Маргарет, — ответила она. — Меня зовут Марта.

— Повернись, — сказал Эймос.

Юноша повиновался. Эймос подобрал с обочины булыжник величиной с человеческую голову, шагнул вперед, размахнулся и со страшной силой ударил Джейсона по затылку. Юноша рухнул как подкошенный. Эймос поднял его с земли и бросил в повозку. Сам сел на козлы, кивком велел Марте сесть рядом и погнал гнедую по направлению к каньону Спун-Гэп. Остановив двуколку на краю утеса, Эймос вытащил из нее безжизненное тело и сбросил его в пропасть. Потом, ни слова не говоря, повернулся, забрался на козлы и щелкнул кнутом.

Несколько недель спустя Марта объявила отцу о своей беременности.

— Не удивительно, — холодно бросил Эймос. Весной Марта родила мальчика. Роды принимал ее отец — мягко и умело, как привык делать это со своими овечками.

— Как ты хочешь назвать его? — спросил он Марту. Она остановилась на Сэмюэле — в честь мистера Тилдена.

— А дальше?

— Хаусман, наверное.

— Наверное, — усмехнулся Эймос и вышел. Марта так и не поняла, обрадовался он или огорчился.

Впрочем, ее это мало интересовало. Отец и дочь не привыкли лезть друг другу в душу. Уединенная жизнь на горном ранчо, раскинувшемся посреди необъятной пустоши, мало способствовала общительности. Марта готовила и стирала, а Эймос занимался овцами и ухаживал за садом — разговаривать было не о чем. Только гугуканье маленького Сэма, барахтавшегося в колыбельке, нарушало тишину: впрочем, младенец тоже был на удивление спокойным. Заговорил ребенок поздно и разговорчивостью не отличался. Он таким и остался, подумала Марта.

Дрожь пробежала по телу Эллен, и очередной дикий крик вырвался из ее горла. Потом, когда схватка прекратилась, пальцы, тисками стиснувшие запястье Марты, разжались. Эллен виновато улыбнулась и пролепетала, что ей стыдно за свои крики.

— Ничего, давай кричи, — подбодрила Мамаша Хаусман, а сама подумала, что должна была бы сейчас держать за руку Сэма, а не Эллен. Трудно даже представить, сколько горя и боли выпало на его долю. Вырос мальчик замкнутым и неразговорчивым. Рано научился сносить насмешки и поддразнивания мальчишек в школе. Только когда его в глаза или прилюдно обзывали ублюдком, Сэм бросался в драку, из которой, как правило, выходил победителем, — суровая жизнь па ранчо укрепила и закалила не только его характер, но и тело. Теперь его называли «бессловесный Сэм», на что он не обижался. Или не подавал вида, что обижается. Невозможно было догадаться, что на самом деле творилось в его душе.

Даже для собственной матери Сэм оставался незнакомцем. Шли годы, но он не менялся и был молчалив и замкнут, как скала. Или как Эймос. Марта надеялась, что хоть с Эймосом ребенок оттает, но напрасно. В разговоре они обращались друг к другу строго официально — «дедушка» и «внук», — и тщательно следили за тем, чтобы не нарушать этот порядок. Лишь в редких случаях, например па день рождения, когда Эймос подарил Сэму складной нож, они позволяли себе немного пофамильярничать, так что Сэм мог сказать: «Благодарю вас, сэр», а Эймос отвечал: «Не за что, мой мальчик». Но и только.

Схватки учащались, пока, наконец, Марта не сказала Доку Гейнсу, что, кажется, уже вот-вот…

— Пора бы, — усмехнулся Док Гейнс, вынул изо рта сигару и встал со стула.

Младенец появился на свет только через полчаса. Док Гейнс поднял его в воздух, звонко шлепнул, и тишину прорезал громкий плач. Сочный и басистый. Марта убедилась, что с новорожденным и с Эллен все в порядке, и поспешила известить Сэма. Хотя тот и сам уже должен был услышать рев младенца. Но в комнату так и не пошел.

— Это мальчик, — сказала Марта.

Сэм не ответил. Он стоял, вцепившись в прилавок, так что костяшки пальцев и ногти побелели. И просто кивнул. Снова послышался громкий рев. Реви, малыш, подумала Марта. Кричи громче. Плачь.

Сэм глубоко вздохнул и выпрямился. Потом, ни слова не говоря, решительно прошел в заднюю комнату. «Бессловесный Сэм», — невольно вспомнила Марта. И подумала — а что бы случилось, откажись она сойти с двуколки на землю в тот памятный день.

— Мы назовем его Эймос, — услышала она голос Сэма. — В честь моего дедушки.

— Хорошо, Сэм, — ответила Эллен.

— Эймос Мередит Хаусман, — произнес Сэм, добавив к имени сына девичью фамилию Эллен; возможно, в знак благодарности.

— Эймос Мередит Хаусман, — эхом откликнулась Эллен.

Опираясь на обитый металлом прилавок, Марта почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза. Она мысленно пожелала младенцу счастья.