Глава 1

Николь отправила его одного. Николь сказала, что именно он должен рассказать обо всем своей матери. Что на этот раз она не собирается все делать за него. Она сказала, что, в конце концов, его мать приходится Лили бабушкой. По крайней мере, сказала Николь, он должен сообщить ей, что виделся с Лили, и что она жива-здорова, и живет в Ньюбери, и скоро приедет к ним погостить. Так будет справедливо, сказала Николь, потому что его мать очень любила Лили и поддержала его после исчезновения Ким. По крайней мере, именно так он ей об этом рассказывал, не правда ли?

Марк считает, что его мать сделала в своей жизни одну достойную вещь. Хотя он никогда не знал, было ли это продиктовано любовью к Лили или же она действовала так из чувства вины за все то говно, которого ему пришлось наесться, когда он рос — за то, что она вышла замуж за Лоуренса. За то, что позволила его отцу и брату просто уехать в Канаду и поселиться в первом попавшемся месте. И оставила его самого здесь, для себя. Просто оставила с собой старшего сына. Он и понятия не имеет, что обо всем этом думает Робби. Как он чувствует себя, будучи в десятилетнем возрасте покинутым собственной матерью. С тех пор он не общался со своим братом, напрямую они вообще больше никогда не общались. Единственную отрывочную информацию о Робби и своем отце он получил от Сью, от той самой женщины, с которой изначально его отец намеревался сбежать в Канаду. Она все еще поддерживает связь с его отцом и время от времени пишет письма его матери — видимо, обуреваемая чувством собственной вины, ведь она, думает Марк, так хотела разрушить его семью. Но что он может знать об этом? Однако из этого косвенного и весьма случайного источника Марк узнал, что Робби поступил в университет и стал архитектором, и теперь у него успешный бизнес в Торонто, в частности, он в основном занимается проектами городских реконструкций. Его мама всегда говорит, что она гордится Робби, хотя редко упоминает тот факт, что Робби явно не испытывает чувства гордости по поводу своей мамы. По крайней мере, насколько известно Марку, его брат никогда не делал попыток связаться с ней, не говоря уж о том, чтобы приехать и повидаться.

И именно за это Марк скорее благодарен. Он не хочет, чтобы на горизонте появлялся Робби, такой весь из себя успешный, такой продвинутый, модный архитектор и почти американец, а следовательно, поэтому все вокруг, и особенно мама, его обожающая, гордящаяся мама, вообще ни в грош не поставит Марка. Бедный, необразованный, заебанный Марк, он уже представляет, как их будут сравнивать. Кроме того, он полагает, что его мама охотно согласится на переезд, но, вероятно, с вдвое возросшим убеждением, с удвоенным рвением и энергией попытается наверстать упущенное время, расплатиться за свое предательство, за то, что она не воспитывала его, за бесцельно потраченные на старшего сына годы, и переключится на своего когда-то потерянного младшенького. То внимание, ту любовь, которую Марк все эти годы получал безвозмездно, и он изо всех сил пытался пренебрегать этим, оскорблять ее и представлять все в ложном свете — как в тот раз, когда он порезал ей шины, или когда поджег ее спальню — но что он, тем не менее, осознает (он, возможно, осознавал это даже тогда, когда пытался напакостить ей) — ему нужна эта любовь, очень сильно нужна. Ему определенно нужно это внимание, больше, чем его успешному братцу. Не то чтобы он когда-либо признался в этом. Не перед своей мамой. Не перед Николь. Ни перед кем.

До дома мамы и Лоуренса ехать недолго, он находится примерно в миле от внешней окружной дороги, но в пределах южного обводного канала. Теперь он не наведывается туда часто, но когда ездит, то, несмотря на тот факт, что все теперь выглядит по-другому, что главную дорогу расширили, что во время резкого подъема деловой активности многие частные дома, стоящие друг за другом, отстроили и отремонтировали, а садики обустроили, засадив их экзотическими деревьями и кустарниками — пальмами, и лианами, и юккой, на что всегда обращает внимание Николь, — он понимает, что эта картина по-прежнему вызывает у него чувство страха и клаустрофобии, а еще скуку, которой он мучился, когда жил здесь, будучи подростком, вместе с мамой и Лоуренсом. Они жили втроем, только они трое, за исключением тех случаев, когда его изумительные сводные братья и сестры приезжали погостить.

Он особенно хорошо помнит, как это ощущение охватывало его, когда он возвращался на автобусе домой из школы — в то время он ходил в школу. Они сидели с одноклассниками на заднем сиденье автобуса и изгалялись друг над другом или над девчонками, которые сидели впереди, швырялись в них пустыми банками из-под «Кока-колы», или жвачкой, или поливали их пригоршнями хрустящих сухариков, или иногда с хрустом давили сухарики у них в волосах, и он всегда чувствовал, как эта удушающая тяжесть сдавливает его грудь. И именно поэтому, предполагает Марк, он начинал вести себя еще более развязно, еще более жалко, как будто дрался за воздух, за пространство. Эти девчонки ненавидели его по-настоящему.

Марк сворачивает с главной магистральной дороги, по которой выезжал из города, и тут же она превращается в проезжую часть с двусторонним движением, и сворачивает на ветреную, но ровную дорогу Б. Ему нужно проехать через пару маленьких административных поселков, и только после этого он доберется до поселения, которое, как и два остальных, состоит из отдельных, четырех- и пятикомнатных домов, выстроенных в конце шестидесятых и в начале семидесятых. Этот район все больше и больше пользуется спросом, теперь он прилегает к южному обводному каналу, новой больнице и новому индустриальному парку «хай-тек». Впрочем, это место всегда было тихим и зажиточным, приятным и спокойным. И конечно же Марк быстро выяснил, что из этих садиков очень легко воровать всякую всячину — от передвижных барбекю до садовой мебели и искусственных рыб в прудах. Он несколько раз угонял отсюда машины, хотя все же предпочитал воровать машины на улицах, прилегающих к тому месту, где он жил, со своими мамой, и папой, и братом, эти улицы были расположены близко к центру города, обрамленные плохо освещенными террасами в викторианском стиле. И люди оставляли на улицах свои машины, и многие улицы заканчивались тупиками, а другие были односторонними, словно лабиринт, в котором легко заблудиться, а он знал каждый дюйм этой местности и мог без проблем избавиться от полицейского хвоста. Он, сидя в чужой машине, со своими дружками, кричащими, и орущими, и гогочущими, мог оторваться от кого угодно.

Самое смешное в этом, думает он, подъезжая к дому своей мамы и отчима, который стоит вдали от дороги, на холме, слегка на возвышении, с наклонным садиком, заполненным аккуратными, цветущими клумбами, и с деревянной верандой, обвитой виноградными лозами, и с передней дверью из матового стекла, и большими окнами в гостиной, с двойным гаражом и крутой наклонной крышей с толстой дымовой трубой, армированной великолепным камнем — самое смешное, что, несмотря на все ощущения опасности и горечи, болезненной скуки, эта поездка воодушевляет его, он понимает, что вообще-то ему нравится этот дом. Глядя на него сейчас, Марк думает, что этот дом нравится ему все больше и больше. Потому что он такой уютный, и стоит особнячком, и явно стоит уйму денег. Хотел бы он жить в таком доме вместе с Николь и Джеммой. Хотя, вероятно, где-нибудь в другом районе, чтобы месторасположение не вызывало столько воспоминаний.

Вероятно, где-нибудь в стороне от старой дороги Ярмут Только они втроем, но на этот раз у них будет целостный, неповрежденный семейный союз, да-да — на этой картинке отсутствует Лили. Лили вообще нет поблизости. И жизнь чиста, и проста, и донельзя комфортна. Предел его мечтаний, думает он. Его конечная цель. Ему не хочется забывать об этом.

 

Глава 2

— Николь хотела, чтобы я тебе кое-что сказал, мам, — говорит он, а затем делает очередной глоток чая, держа чашку рядом с блюдцем со сладостями, и наслаждается чувством облегчения, потому что Лоуренса нет дома, он играет в гольф. — Она тоже должна была приехать, — говорит он, делая глоток, — но сказала, что если поедет, то я тогда ни слова не скажу. Ты ведь знаешь меня. Я не очень хорошо умею выражать свои мысли.

— Как она? — говорит мама Марка Энн.

— Кто? — спрашивает Марк.

— Николь. И Джемма. Как там моя дорогая маленькая Джемма? По-прежнему играет в своих Барби? По-прежнему рисует свои красивые картинки?

— Они хорошо. С ними все в порядке, — говорит он.

— А как твой дом? Построил что-нибудь новенького? — спрашивает она.

— Нет, на самом деле нет.

— Что с кухней?

— Фантастика, мам. Прекрасно встала.

— Когда ты приедешь и соберешь кухню для меня?

— Ты ведь знаешь, я не люблю работать для семьи и друзей, — говорит он. — А вдруг что-нибудь не получится, или я что-нибудь сломаю, или что-нибудь еще. Все это слишком запутанно.

— Ты мог бы сделать исключение для своей мамы, правда? Они сидят в оранжерее позади дома, где невозможно жарко, хотя дверь, ведущая в сад, распахнута настежь. Старая мамина собака, маленький коричневый терьер, лежит поперек входа, тяжело и часто дыша и воняя. У его мамы всегда были маленькие коричневые вонючие терьеры. Когда она не видела, он награждал их пипками, жестокими пинками по бокам, бил их с такой силой, что порой они летали по воздуху. В частности, вот эта самая собака по кличке Мини.

— Нет, мам, — говорит он. — Я ни для кого не делаю исключений.

— Могу поспорить, ты сделал исключение для мамы Николь, — говорит она. — Ты для нее все что угодно сделаешь.

— Я сказал, мам, я ни для кого не делаю исключений. Даже если бы это была лучшая подруга Николь, я бы не согласился.

— Просто приезжай и осмотри место. Ты можешь передумать или, по крайней мере, что-то посоветовать. Лоуренс очень хочет покончить со всем этим.

Его мама никогда не дает ему сказать того, что он хочет сказать. Она всегда вмешивается, говорит только то, что хочет сказать сама. Марк заметил, что она ведет себя так же и с Лоуренсом. Как только он уселся, он попытался подвести тему разговора к Лили, подумав, что есть только один способ заставить себя сделать это — сказать ей все сразу же. А теперь он уже допил свой чай, и начинает нещадно потеть, и знает, что не сможет отправиться домой, не сообщив ей про Лили, потому что Николь его убьет — как бы он хотел, чтобы жена была рядом! В подобных ситуациях гораздо легче, если она где-то поблизости. Иногда ему кажется, что она — его мозги, его глашатай.

— Мам, — говорит он, потому что жара и эта вонючая собака заставляют его собраться с силами, и теперь он настроен решительно, больше не позволит уводить разговор в сторону, обманывать себя — он хотел уйти около десяти минут назад, — я пришел сюда не для того, чтобы говорить о чертовых кухнях. Я должен тебе кое-что сообщить.

Он видит, что у него дрожат руки, и ставит свою пустую чашку и блюдце на подоконник, между двумя кадками с растениями, и садится на руки, и смотрит прямо на нее, замечая, как внезапно она постарела, насколько она постарела с тех пор, как он видел ее в последний раз. Ее лицо все в морщинах, и кожа на шее отвисла. У нее — его строение, тонкое и угловатое — строение Лили — хотя ее волосы всегда были темнее, чем его, почти каштановые, но какое-то время она осветляла их, чтобы скрыть седину и выглядеть моложе, хотя, как ему казалось, получался совершенно противоположный эффект.

— Мам, — говорит он, — объявилась Ким, и мы ездили повидаться с Лили. С ней все в порядке. Ну, на самом деле не все. Она взвинченная, если хочешь знать. Но она жива.

— Я знаю, — говорит Энн, кивая, и кожные складки на ее шее тоже заметно движутся — не шлепают, но колыхаются независимо от движений ее головы и шеи, движутся одновременно с серьгами в ушах.

— Что значит — ты знаешь? — говорит он, вздрагивая — непонятно что останавливает его от того, чтобы пинком откинуть собаку с прохода.

— Ким звонила мне несколько недель назад, хотела узнать твой номер. Она разве не сказала, как получила твой телефон?

— Полагаю, я забыл спросить, — говорит Марк. — Но почему ты не сказала мне, что она звонила? Почему ты не сказала мне, что говорила с ней? Не могу поверить, что ты смогла оставаться спокойной. Не могу, черт побери, поверить. И кем ты после этого себя считаешь?

Он перешагивает через собаку и выходит в сад, прямо под неистовый солнечный свет — и солнце обжигает его лицо и лоб, и нещадный жар пробирается прямо под одежду, к его голой груди и ногам — и он быстро делает шаг назад, в оранжерею.

— Потому что я только и делала, что думала о тебе, — говорит Энн. — Я не хотела тебя будоражить на случай, если она решит не перезванивать. На случай, если ничего не получится. По телефону ее голос звучал очень неуверенно. Очень нервно.

— Это неудивительно, — говорит он. — И о чем вы еще разговаривали?

— Да ни о чем. Она только рассказала мне, как поживает Лили, что они путешествовали, но теперь обосновались. А я ей рассказала немножко о тебе. Что у тебя все в порядке, что ты женат на Николь и что у тебя есть Джемма. Потом она перезванивала. И мы снова говорили.

— Ты и она — вот как, правда? — говорит он, скрещивая пальцы и потрясая ими перед лицом своей матери. Он мог бы ударить ее. Он бы действительно мог. — Внезапно стали лучшими подружками?

— Я всегда могла с ней общаться, — говорит Энн, встает и пятится назад с его пути. — Ты это знаешь. Я во многом с ней не согласна, но, по крайней мере, я могла с ней поговорить и попытаться понять ее точку зрения. Я всегда думала, что это лучший способ жить дальше. В конце концов, Лили — моя внучка. В глубине души я блюду ее интересы.

— А как же я? Кто будет блюсти мои интересы?

— Да ладно, Марк, мы говорим о маленькой девочке. О ранимой маленькой девочке из разбитой семьи. Ты можешь постоять за себя. Ты вполне крепкий парень.

— Она не настолько маленькая. Ты ее не видела. Или видела? Наверное, видела. Ты, наверное, уже успела съездить к ним в гости. Снова превратилась в превосходную бабушку Лили. Как будто ничего не изменилось. А может, ты тайно общалась с Ким в течение последних десяти ебаных лет? От тебя и не такого можно ожидать.

— Нет, Марк, конечно, я не общалась с ней. Но я очень хочу повидаться с Лили. Ким рассказала мне все про нее. Мне кажется, что она очень умная и хорошенькая. Не могу дождаться, когда же она приедет на следующей неделе.

— Да я, еб твою мать, ничему этому не верю, ты даже знаешь, когда она приедет сюда погостить. Я просто, ебаный в рот, не верю, — говорит он, мечась по дому, по тому самому дому, о котором он так страстно мечтает, по своему идеальному дому, несется через холл по плюшевому кремовому ковру — его мать всегда покупает новые ковры — к яркому сиянию матового стекла парадной двери.

— Ким просто хотела убедиться, что за Лили нормально присмотрят, когда она приедет, — говорит Энн. — Что я буду поблизости, чтобы присматривать за ней.

— Тем хуже, — говорит он. — Я ненавижу, когда что-то делают у меня за спиной. Ты такая же мерзкая, как и Ким. Такая же, как все. Ебаный заговор против меня. Какого хуя я сделал, чтобы заслужить такое?

— Марк, я сделала это только ради Лили и ради тебя. И конечно, ты можешь это понять. Пожалуйста, не говори со мной так, я — твоя мать. Тебе следует проявлять ко мне немного больше уважения.

— Тебе повезло, что я с тобой хотя бы так разговариваю! — говорит он, борясь с дверным замком — на тему защиты жилища Лоуренс и его мама такие же параноики, как и он сам.

Когда он наконец справился с дверью и вышел на дорогу, мягко скользящую вниз между низкой изгородью с почтовым ящиком и клумбой с желтыми хризантемами, он обернулся к своей матери, которая проследовала за ним на улицу, но явно пытается по-прежнему держать дистанцию, и Марк говорит ей, снова пристально вглядываясь в постаревшие черты ее лица, в морщины и тонкие кожные складки, каштановые с проседью волосы, которые абсолютно не делают ее моложе, в усталые, налитые кровью глаза, и вот он говорит:

— Только не говори мне, что у тебя есть новости от Робби. Ну что, он еще не подхватил СПИД?

Марк удивлен, что сказал это. Раньше он никогда не ассоциировал Робби со СПИДом, но сейчас он кипел гневом, потому что Робби — модный архитектор в Торонто, потому что, насколько ему известно, он никогда не был женат, и у него нет детей, и он никогда не пытался поддерживать с ними отношения, и внезапно именно в этом он видит разгадку — его братец болен и ему стыдно от этого. И именно этим он может задеть свою мать, думает он — не просто упомянув о Робби, но предположив, что тот — педик и что он болен СПИДом. Он не может избавиться от этой мысли.

— Поэтому он не приехал повидаться с нами? Потому что покрыт язвами и раковыми наростами. Прикован к кровати и не может ходить — я видел по телеку этих пидоров, этих жертв СПИДа.

Он подходит к машине, открывает ее и садится, и перед тем, как уехать прочь, перед тем, как поставить на заднюю передачу и нажать на плотно сжатый акселератор «Астры», он открывает окно и орет:

— А кто будет в глубине души блюсти его интересы? Нет, еб твою мать, не ты. Ты ведь его не бросила, правда? Ты вышвырнула его прочь. Своего младшего сына. А теперь посмотри, что с ним сталось. Бессердечная пизда.

 

Глава 3

Он видит, что мать отворачивается от него, но на мгновение мешкает перед тем, как вернуться в дом, и он вспоминает Лили, стоящую у парадной двери своего дома, когда он и Николь только-только высадили ее по возвращении из паба с ланча, где она ничего не съела, хотя умудрилась выпить три Bacardi Breezer, одну бутылку с лимоном и лаймом и две с арбузом, которые купила ей Николь, и она выдула все это через соломинку. Он вспоминает о Лили, которая стоит у двери, заткнув уши наушниками, смотрит на дверь, полная решимости не оборачиваться и не махать ему и Николь в тот момент, когда они отъезжают — и ждет, пока мама впустит ее в дом. И не хочет, чтобы он видел, как она плачет.

Когда она вышла из его машины, он заметил, что ее глаза полны слез. Когда он сказал: «Тебе не следует столько пить в твоем возрасте». А потом Николь сказала: «С ней все в порядке. Я уверена, что такое происходит редко. Мы все через это проходили».

Николь была такой спокойной и понимающей, что от этого он чувствовал себя по-дурацки, словно сделал Лили выговор. И внезапно он ощутил отчаянный приступ жалости к своей дочери, за то, что приехал к Ким в этот дом, уже пришедший в упадок. Когда он смотрел, как она выбирается из машины, он почему-то все еще хотел прицепиться к ней, защитить ее — настолько он был в смятении — он не мог не сказать: «Вероятно, в следующий раз ты, может быть, захочешь приехать к нам в гости. Ну, приехать и пожить несколько дней. С Николь и Джеммой. Я поговорю об этом с твоей мамой, обещаю».

Она кивнула ему с полными слез глазами, но ничего не ответила, даже не сказала «Конечно, Марк», и, выбравшись из машины, она ни разу не обернулась. Эта тощая, угловатая фигурка просто прошаркала по запущенной дорожке, и обтрепанные низы ее джинсов были грязны до невозможности.

Когда они отъехали, Николь сказала:

— Неудивительно, что она расстроена. Ей, должно быть, совсем нелегко. Да и ты не был особо доброжелательным, Марк. Мог бы проявить больше сочувствия. В конце концов, ты ее папа.

— О чем ты, я ведь попросил ее приехать, правда? — сказал он.

— Да, но ты не особенно-то общался с ней на ланче. Только задавал эти глупые вопросы, приставали ли к ней бойфренды Ким. Тебе не нужно было этого делать. Не в этот раз.

— Слушай, я же позвал ее к нам, — сказал он, чувствуя себя еще большим идиотом и еще больше виноватым. — Она знает, что мне есть до нее дело. Я даже дал Ким денег. Что я еще мог сделать?

После долгой паузы Николь сказала:

— Я не уверена, что хочу, чтобы она к нам приезжала. Не сейчас. Мы даже не рассказали о ее существовании Джемме. Кроме того, меня беспокоит, как она поведет себя в нашем доме. Она может уронить сигарету и учинить пожар или что еще похуже.

— Ну и кто из нас теперь верх доброжелательности? — сказал Марк. — Я думал, что ты и она теперь в хороших отношениях. За мой счет.

— Мне было жалко ее, потому что ей было трудно с тобой общаться, — сказала Николь. — Кому-то нужно было с ней поговорить. Но это не значит, что я хочу, чтобы она вторглась в нашу жизнь. Перевернула бы все с ног на голову. Она совершенно чокнутая.

— Вероятно, Ким все равно не позволить ей приехать и пожить у нас. Я не расстроюсь. Или же Лили сама не захочет приехать. Одно из двух, — сказал он, мысленно согласившись с Николь, что Лили чокнутая. Что он тоже не хочет, чтобы она вторглась в их пространство, поставила их жизнь с ног на голову. Устроила пожар. По крайней мере часть его не желает этого — хотел бы он научиться лучше понимать самого себя.

Однако возвращаясь от мамы в город, лавируя по недавно расширенной главной дороге мимо просторных частных домов — владений, которые в свое время он проверял на предмет наличия замков, незапертых окон или слабо держащихся дверей, испорченных сигнализаций — он подумал о том, что Ким таки захотела, чтобы Лили приехала и пожила у них. Ему даже не пришлось просить ее об этом. Она позвонила ему с этим предложением примерно через три недели после их поездки в Ньюбери и сказала, что в тот день Лили была явно расстроена и вследствие этого у нее не слишком ладится в школе, но недавно ей стало гораздо лучше, и упомянула, что он приглашал ее приехать и пожить у них, и они обсудили это и решили, что Лили приедет, если Николь пообещает хорошенько за ней присматривать — она ранимый ребенок и, в конце концов, они для нее совершенно новые люди.

Ким сказала Марку, что Лили до начала летних каникул вряд ли приедет, не стоит отрывать ее от школьных занятий, но ближе к концу июля ее приезд вполне возможен. Лили даже могла бы приехать на поезде, но тогда ему придется прислать ей денег на билет, и если у него все в порядке с финансами, то не мог бы он прислать побольше, потому что Лили отчаянно нужны новые вещи, летняя одежда, а еще она хотела себе мобильный телефон, самый простой тариф с предоплатой, потому что у всех ее школьных друзей есть мобильные телефоны. Ким сказала Марку, что их дочь чувствует себя отвратительно, потому что она — единственный человек без мобильного телефона из всех, кого она знает. «По этому поводу на нее все давят», — сказала Ким. В любом случае она полагает, что это хорошая идея — купить Лили мобильный телефон, и тогда Ким всегда будет знать, где она, и, конечно, если Лили попадет в неприятности, то в любой момент сможет позвонить ей или в полицию. Так всем будет гораздо легче и удобнее.

 

Глава 4

Марк отправил ей деньги, ему кажется, что он всегда делает ровно то, о чем его просит Ким. Например, она просила его жениться на ней. Она явилась к нему с этой идеей в один прекрасный вечер вскоре после той самой ссоры, видимо, их первой настоящей ссоры, когда они орали друг на друга, и она плакала, а он от гнева и беспомощности бил кулаком в стену.

Ругались они из-за предыдущего вечера, они были в клубе, опять в Henry’s, они почти всегда ходили в Henry’s, и Марк хотел пойти домой, а Ким не хотела, и он ушел, вернулся не в свою, а в ее квартиру, заплатил няне, а Ким пропадала где-то до утра, сказала, что после закрытия клуба отправилась в гости к подруге, поболтать, и заснула на ее гостевом диване, и конечно, тогда он ей не поверил. Когда они оба немного успокоились, когда боль в его руке начала утихать, а она уселась на овечьей шкуре, завернувшись в одно только полотенце, раскинув свои розовые ноги на белой шкуре, с распущенными волосами — в тот раз она рано приняла ванну, и сказала: чего она действительно хочет, так это мужчину, с которым она будет чувствовать себя в безопасности. Она сыта по горло мужиками, которые только и хотели, что трахать ее. Эти парни трахали ее, она беременела, и они съебывались. Ей нужен человек, на кого можно положиться. Ей нужен человек, готовый взять на себя нормальные обязательства относительно нее. Кто-то постоянный. Муж. И ради этого она пойдет на все что угодно. Будет отсасывать у него два раза в день. Будет дрочить у него на глазах. Достанет свой Mandy’s Magic Wand  — она ему еще не показывала? — и продемонстрирует с дилдо, как это нужно делать. Она уж постарается оттрахивать его до бесчувствия, каждую ночь — спереди, сзади, сбоку, сверху, снизу, наизнанку — каждый божий день. Она оттрахает его так, что выкачает весь воздух. Она вымажется в детском масле и позволить трахнуть себя в задницу, если это то, что ему нужно. Она всегда, черт побери, будет готова трахаться. Как кролик. Как дикий кролик. Дикий кролик-нимфоманка. Быстрые свидания на заднем сиденье машины, за зданиями, в общественных туалетах. У всех на глазах. А еще, сказала она, для нее будет существовать только он один. Она никогда не съебется с кем-нибудь еще. Она это гарантирует. Как эксклюзивный контракт. На бумаге. То, чего раньше она никогда никому не обещала.

— Иди сюда, ты, — сказала она, скидывая с себя полотенце, — и скажи, еб твою мать, что ты женишься на мне.

 

Глава 5

Они прибыли на полчаса раньше, и как только нашли единственное работающее табло, упрятанное в дальний угол от входа в зал, прямо около Costa Coffee, то обнаружили, что поезд Лили опаздывает на двадцать минут и ему еще не дали платформу Марк и Николь вышли в маленький вестибюль, шумный и под завязку забитый людьми, отпускниками и студентами из других стран (в этом городе их всегда полно), покупателями и пассажирами. Судя по шуму и по тому, что люди безустанно толкались, Марк понял, что никто ничего не знает. Плюс ко всему нигде не было охранников. Не наблюдалось и присутствия служащих железной дороги. Как и сотрудников британской транспортной полиции. И ни одного поезда в поле зрения.

Видя, что времени почти четыре, Николь предложила отправиться в кафе, взять капуччино и, может, чего-нибудь перекусить. Но Марк не хочет никуда идти, не хочет ничего пить, и именно это он и говорит. Вдобавок у него в желудке невероятная революция — целый день спазмы — Марк с тревогой думает, что, когда объявят, на какую платформу прибывает поезд из Лондона, он не найдет на платформе нормального места. А вдруг поезд неожиданно прибудет вовремя или даже раньше, а на табло — неверная информация, или же она не обновляется вовремя? Всякий раз, когда он встречал поезда или пользовался любым общественным транспортом, хоть это случалось и нечасто, он получал неверную информацию. Он собрался было подойти к окошку и спросить, не врет ли то единственное на всей станции, казалось бы, работающее табло, но к окошку выстроилась огромная очередь, и со своего места Марк видит, что у стойки информации работает только один человек. Ясно, что пока он будет стоять в очереди к этой стойке и ждать, зажатый в билетном зале, он пропустит прибытие поезда.

Еще Марк с тревогой думает о своей машине. Он припарковался между двумя административными машинами, это было единственное свободное место, и заметил, что одна из этих машин, «Мерс» 200-й серии, имела сбоку энное количество вмятин и царапин, как раз с того боку, у которого ему пришлось парковаться. Он считает, что люди, чьи машины уже достаточно помяты и поцарапаны, обычно не поднимают шума, если во время парковки или во время выезда с парковочного места случайно царапают свои машины снова, и потому они водят гораздо беспечней других водителей. Не говоря уж о том, что он вообще ненавидит оставлять машину на станции, потому что люди никогда не обращают внимания на то, что они вытворяют со своим багажом, особенно с этими большими чемоданчиками на колесиках. Марк думает, что надо было записать номер «Мерса» на случай, если он обнаружит царапины на своей «Астре» — его самого так несколько раз ловили. Мгновение он раздумывает, а не отправить ли Николь к машине, и пусть она смотрит за ней, и если кто-нибудь отважится прикоснуться к ней, пусть Николь превратится в злобную фурию, но она больше нужна ему здесь, рядом, на платформе, чтобы быть готовым к тому моменту, когда Лили сойдет с поезда — когда бы это ни случилось, — в своих нелепо изгвазданных джинсах и отвисшей кофте, с этой мерцающей серьгой в носу, выставленной всем на обозрение, и нацепленным на голову плеером Discman. Не обращая внимания ни на что, не глядя, куда идет, полностью потерянная для мира. Он представляет себе это очень отчетливо.

— Типичное долбоебство, — говорит он. — Почему поезд прибывает не вовремя? Почему ни одно табло не работает? Почему ничего никогда не работает в этой ебаной стране? Я пойду посмотрю журналы.

— И что ты хочешь, чтобы я сделала? — говорит Николь. — Стояла здесь?

— Пошли со мной, если хочешь, — говорит он, направляясь к киоску Smiths, или туда, где в последний раз, когда он приезжал на станцию, находился этот Smiths. И он окружен толкающейся толпой иностранных студентов, на которых поголовно надеты огромные, болтающиеся черно-красные шутовские шляпы с колокольчиками на концах кисточек, и толстые, разноцветные рюкзаки, и на этот раз он не находит Smiths. Киоск куда-то подевался. Точнее, медленно осознает он, киоск просто заколочен досками, и повешено извиняющееся объявление, что магазин закрыт на реконструкцию, но скоро снова откроется, и что временный стенд с газетами находится в Costa Coffee. Он не хотел покупать газету, он хотел только полистать автомобильные журналы и, может, Playboy, или Penthouse, или Razzle — если никто не будет стоять слишком близко. Он смотрит через плечо и видит, что Николь следует за ним через толкающуюся толпу шутов.

— Ты посмотри, что они сделали, — говорит он. — Они закрыли Smiths.

— Марк, — говорит Николь, — возьми себя в руки. Они всего лишь закрыли его на ремонт. Почему это должно тебя волновать? Ты здесь нечастый гость.

— Я просто хотел посмотреть кое-какие журналы, — говорит он, — чтобы отвлечься.

— Ну так вместо этого можешь поговорить со мной. Я что, специально ушла с работы пораньше для того, чтобы ты не обращал на меня внимания? Я сейчас ужасно занята — теперь от меня зависит куча людей. Ты ведь знаешь, мне нелегко было выбить отгул, особенно если вспомнить, что мы скоро отправляемся на отдых. Во всяком случае, я могла бы забрать у мамы Джемму, а не шляться тут с тобой, нервный мерзавец. — Она толкает его руку, но игриво, с любовью, так, как может толкаться только она. — По крайней мере, Джемма будет на моей стороне.

— Прости. Прости, моя хорошая, — говорит Марк. — Это все из-за Лили. Поэтому я такой нервный. Спасибо, что пришла. Ты же знаешь, что без тебя я бы не выдержал.

Он хватает Николь за голые плечи — на ней короткий черный топ с бретельками и кружевом, в машине она сняла рабочую блузку — и притягивает ее к себе, и теперь чувствует, как ее груди распластались по его груди. Она кладет голову на его плечо, утыкается в шею и бодается. Обняв ее, бессознательно вдавив пальцы в плоть ее плеч, впитывая ее внутреннее тепло, излучение ее тела, вдыхая запах этого ароматного лака для укладки, он смотрит сквозь облако ее волос, откидывая их от глаз своим носом, мягко дуя, и видит переполненный зал, и сотни людей по-прежнему не знают, куда им идти и что творится с этими прибытиями и отправлениями. В поле зрения нет поездов, но Марк, несмотря на общую атмосферу хаоса и разочарования, теперь чувствует себя гораздо лучше — держась за свою жену, за свою скалу. Она — единственный человек, который способен привести его в чувство. Единственный человек, который действительно полностью — его. Так же, как он — ее. И всегда был. Марк знает, что ей это нравится — его сосредоточенность, сила обязательств, страсть. Когда в самом начале Николь сказала, что не сможет рано уйти с работы, он действительно раздумывал, не позвонить ли маме и не попросить ли ее поехать вместе с ним на станцию встречать Лили, и это значило бы, что надо извиняться за ту ругань, которую он устроил, когда виделся с ней в последний раз, — но он-то знает, что в конце концов все равно извинится. Он всегда просит у нее прощения. Не то чтобы он сам всегда ее прощал, в нем, в глубине его души, по-прежнему слишком много гнева и боли. Однако ему приятно знать, что она будет поблизости и готова с ним поговорить, если так случится, что она ему понадобится — когда она в следующий раз ему понадобится.

У него нет никого, кроме Николь, и больше ему не с кем делиться, у него нет ни брата, ни отца, ни близких друзей. В прошлом он пережил достаточно, чтобы понять, что невозможно закрыться ото всех, что всегда должен быть человек, на которого можно положиться. Точно так же, как тогда, думает он, когда он угонял машины, в этом всегда были замешаны по крайней мере двое. И те ночные кражи со взломом, в которых он тоже участвовал — это всегда совершалось командой. Как ему кажется, многочисленность значит безопасность. Сила в количестве. Когда Марк один, он пугается. Он абсолютный размазня — они были правы, эти дети в школе много лет назад. Видели его насквозь.

— Спасибо, что ты специально ушла с работы, чтобы поехать со мной, — говорит он, ослабляя объятия Николь. — Ты же знаешь, я без тебя никуда не гожусь. И спасибо, что так прекрасно рассказала Джем о Лили. Я бы с этим не справился. Особенно после этой попытки рассказать маме. Это действительно взбаламутило во мне все дерьмо.

— Тебе нужно самостоятельно учиться смотреть в глаза реальности. Я не могу быть с тобой все время, — говорит она. — Я не могу говорить все за тебя.

— Почему нет? — спрашивает Марк. — У женщин гораздо лучше получается говорить, чем у мужчин. Во всяком случае, им не становится так плохо, как мне. Вот поэтому я всегда проигрываю споры.

— Нет, не проигрываешь, — говорит Николь.

— Не в тех случаях, когда я начинаю драться, — говорит он, смеясь, привставая на цыпочки и притворяясь, что ударяет ее головой. — Но это другое. Это не считается.

 

Глава 6

Поскольку поезд задерживается еще на пять минут, Марк осознает, что им нужно взять еще один талон на оплату парковки. Он купил талон всего лишь на час и ни в коем случае не будет рисковать своей машиной, не позволит, чтобы ее вскрыл какой-нибудь идиот, поломал бы его ступицы и шестимесячной давности плоские Contis. Но до того, как он успевает сказать Николь, что идет покупать новый талон, она выхватывает из его рук ключи, сказав, что сама разберется с этим, и оставляет его одного на платформе, номер которой наконец-то объявили вместе с оповещениями об опозданиях остальных поездов, словно это могло его утешить. Он мог бы догнать Николь, но не хочет потерять свое место у ограды платформы, за которое так отчаянно бился и толкался, и теперь он оказался во главе толпы иностранных студентов в этих огромных, колышущихся над головами шляпах, и вот наконец из далекого клубка мерцающих путей и железнодорожных нагромождений медленно выползает поезд.

Кажется, этот поезд будет тащиться к станции целую вечность, будет постоянно тормозить, вибрируя, и в тот момент, когда он останавливается, иностранные студенты со всей толпой пассажиров просочились у него за спиной, игнорируя увещевания служащего — который в самый последний момент возник из ниоткуда, — проломились через ограждения и понеслись по платформе, чтобы занять место, как только выйдут прибывшие пассажиры. Марк проходит немного вперед по платформе, но не хочет упустить Лили и останавливается, пытаясь с того места, на котором стоит, разглядеть, кто сходит с поезда и кто садится, не зная, каким ебаным образом он вычислит эту тощую девчонку в замызганной одежде, с отвисшими до плеч волосами. Хотя он при этом не хочет подавать вид, что слишком взволнован, и пытается оставаться спокойным и не сходить с места, но все время оборачивается, оглядывается через плечо, ища глазами Николь. Марк и представить себе не может, что путь до парковки и обратно может занимать столько времени. «Какого хуя она там делает так долго?» — вопрошает он самого себя.

И вот толпа на платформе начинает редеть, и с поезда сходит все меньше и меньше людей, а студенты в своих глупых шляпах уже погрузились, и теперь он уже точно не может ее упустить, и он с тревогой начинает думать, что ее вообще не было в поезде. Что, может, она так и не села в этот поезд, а может, с ней что-то случилось в пути. Он был действительно озабочен тем, что Лили предстоит проделать весь этот путь в одиночку, если брать во внимание ее возраст и ее привычку выпивать, Марк все это сказал Ким — он сказал это прямым текстом, поведав ей о том, что Лили неуемно пила Bacardi Breezer, и курила, и вероятно, у нее проблемы с наркотиками — но Ким просто проигнорировала это, сказав, что Лили вполне благоразумна и понимает, что к чему, и давно уже не ребенок. И что она привыкла путешествовать на длинные расстояния в одиночку.

Марк начинает воображать себе, что могло с ней произойти. Что она могла напиться и к ней мог пристать незнакомец, который потом силой снял ее с поезда, допустим, в Ипсвише, и изнасиловал в нищенской комнатушке — приставив нож к горлу, срезав с нее эти изгвазданные штаны, раскинув в стороны ее тощие ноги, заглушив ее крики. Марк знает, кого обвинять в том, что такое могло произойти, — ее, Ким. Он не знает, как получилось, что она оказалась настолько глупа, предложив Лили поехать самостоятельно на поезде, ведь именно Ким впутала ее в это говно — его тринадцатилетнюю дочь. Она по-прежнему всего лишь ребенок, думает он, что бы ни говорила Ким. Ранимый, невинный ребенок. Его ребенок. Этого ничто не изменит.

Лили почти падает перед ним, и только тогда до него доходит, что ее не изнасиловали в нищенской комнатушке в Ипсвише и что она наконец до него доехала. Он просто не узнал ее, когда она шла по платформе. Он не узнал эту девчонку, это дитя, своего ребенка, и она теперь улыбается той же самой знакомой хмурой улыбкой, стоя всего в нескольких дюймах от него, потому что она по-другому одета, потому что на ней блестящая тугая черная юбка и короткая розовая майка с блестящими словами Babe на груди. Потому что теперь у нее короткие яркие светлые волосы. И потому что она ковыляет зигзагом по платформе в белых туфлях на шпильках, таща за собой огромную сумку. О да, теперь он ее заметил, не мог не заметить, вероятно, она даже напомнила ему кое о ком, однако какое-то время он даже не понимал, что это Лили.

— Привет, Марк, — громко и решительно говорит она, бросая сумку к его ногам. — Ты не хочешь меня поцеловать?

Не зная, что еще сделать, абсолютно шокированный ее внешностью, он наклоняется и целует ее в щеку, вдыхает едкий запах духов, марку которых он не может определить — Марк знает только духи Николь, Romance от Ральфа Лорана, и это определенно не они — и запах сигаретного дыма, и еще алкоголя. Вероятно, Bacardi.

— Ты пила? — говорит он.

— Кто, я? — спрашивает она, обеими руками указывая на себя, указывая на надпись Babe на своей футболке.

— Да, ты, — говорит он, замечая маленькое колечко у нее в пупке, а когда поднимает глаза, видит такое же у нее в носу, а еще у нее на лице слой косметики, губы подкрашены блеском, а глаза вымазаны синими тенями, ресницы покрыты тушью, а кожа — невероятным количеством тонального крема, хотя это не смогло замаскировать ее прыщей — ее подростковости, ее юности, думает он. Того факта, что она все еще ребенок.

— Я не пью, — говорит Лили. — Алкоголь вреден для здоровья. Где Николь? А где Джемма? Где моя маленькая сестренка? Я же буду здесь жить не только с тобой, правда? Скучный старый Марк.

— Николь пошла покупать еще один талон на парковку, — говорит он, сканируя глазами платформу и значительно опустевший зал, но своей жены он в зале не видит. — Джемма осталась с мамой Николь. Ты потом познакомишься с ней дома, не волнуйся по этому поводу. — Он снова смотрит на Лили, на то, как сильно она изменилась, размышляя, было ли все это куплено на те деньги, которые он посылал Ким, на которые предполагалось купить ей новую летнюю одежду — удобную, практичную одежду, как он представлял себе, подходящую для девочки ее возраста, — и мобильный телефон, номер которого ему пока что никто не сообщил. — Значит, ты постриглась и накупила новых вещей, — вслух подытоживает Марк.

— Ну и что, если так? — говорит она.

— Просто заметил, — отвечает он. — Должно быть, это дорого стоит — такая юбка и туфли.

— Это все не новое, если хочешь знать. Кое-что из этого мне дала подруга.

— А где ты стриглась?

— У подруги.

— Той же самой?

— Да, той же самой.

— Хорошая подруга.

— Да, — говорит она. — Мы будем стоять здесь весь день и обсуждать, как я одета? Я хочу пить. Мне нужно купить диетическую «Колу».

— Машина там, — говорит он, направляясь к главному залу вокзала, постоянно оглядываясь, чтобы убедиться, что она идет за ним, слыша, как она шаркает и глухо шлепает по земле своей сумкой. Ему приходит в голову, что, по крайней мере, он должен бы предложить понести эту сумку, но решает, что ей тринадцать и она вполне способна нести ее сама. Или могла бы нести, если бы не эти нелепо высокие каблуки, но это уже — ее проблемы. Снова заметив ее уголком глаза, пошатывающуюся под весом сумки, с грудью, обтянутой короткой и тесной майкой Babe, явно выступающей грудью, так что, похоже, у нее уже есть месячные — в ее возрасте, — он понимает, кого она напомнила ему. Когда он в первый раз увидел ее (хотя пока что не узнал) — бредущую, шатаясь, по платформе. Конечно же, она напомнила Ким. По крайней мере, ту Ким, которая существовала много лет назад, когда он впервые узнал ее — до того, как стала хиппи. Эти торчащие груди Лили и тесная, вульгарная одежда — он помнит, как в последний раз виделся со своей дочерью в Ньюбери, и тогда на ней была растянутая пурпурная кофта со слишком длинными рукавами, и казалось, что у нее нет груди, что в ней нет ничего похожего на женскую фигуру, что она больше была похожа на неряшливого мальчишку. Но теперь он понимает, что невозможно спутать ее пол, невозможно не понять, зачем она хочет так выглядеть. Будучи дочерью Ким. Несмотря на свой возраст.

Когда они с Лили, все еще со шлепаньем волочащей позади свою сумку, добираются до вокзала, он все еще не может решить, какой из ее образов ему нравится больше, какая версия Лили для него выглядит менее раздражающей, менее оскорбительной. И приходит к выводу, что новая внешность Лили, вероятно, более похожа на то представление о ней, которое сложилось у него с самого начала, еще до того, как увидел ее в Ньюбери, — зная Ким, зная себя самого. Но это еще больше его беспокоит, еще больше приводит в уныние. Он легко может представить, в какие она способна влипнуть неприятности, напялив на себя крошечную майку Babe. Если помножить это на ее наглое поведение — которое, кажется, не слишком сильно изменилось.

Поскольку он изо всех сил пытался закончить с работой до приезда Лили — с этими полками и шкафом для ванной для подруги сестры Николь — и переживал, как отреагирует Джемма на новость, что у нее не просто есть сестра, но что эта давно потерянная сестра скоро приедет, чтобы пожить с ними, да плюс ко всему он разругался с матерью и теперь не знал, как восстановить мир, и потому у него не было времени подумать, что они будут делать с Лили, когда та приедет, — как именно они будут развлекать ее, как они с ней справятся. Единственное, что он решил, так это то, что не позволит ей курить нигде поблизости с его домом, ни внутри, ни снаружи — он не хочет, чтобы во дворе валялась куча окурков — что бы ни говорила об этом Николь. А теперь она здесь и выглядит так, как выглядела ее мать примерно пятнадцать лет назад, как горячая приманка, и это его собственная дочь — и как ему теперь ее называть? Babe? Марк с тревогой раздумывает, какого черта им делать с ней в следующие несколько дней. Смогут ли они нормально за ней присматривать (и это определенно задача Николь и его собственная, а никак не его матери)?

Мгновение он раздумывает над тем, не посадить ли ее обратно в поезд и не отправить ли обратно к Ким. Он не понимает, почему, если Лили выглядит как шлюха, он должен быть ответственным за ее благополучие, за то, чтобы с ней ничего не случилось. Этим должна была заниматься Ким, поскольку она явно одобрила это преображение. И теперь он в ярости, и на Ким, и на самого себя — за то, что пригласил Лили приехать и погостить. Он в абсолютной ярости. Но если кто-нибудь способен вбить какую-то науку в эту девчонку, решает он, то это будет он сам. Это должен быть он сам. Он научит ее кое-каким манерам. Научит правилам поведения. Научит тому, как должны одеваться нормальные тринадцатилетние девочки. И кем она себя возомнила?

 

Глава 7

— Привет, — говорит Николь, появляясь на входе в здание вокзала, под заново отчищенными викторианскими часами, которые показывают неправильное время, она появляется как раз в тот момент, когда Марк убеждает себя, что с его машиной произошло нечто ужасное — как раз подходящий денек для такого дела.

— Что с машиной? — спрашивает он.

— Что? — не понимает Николь.

— Машина. Ебаная машина, — повторяет он.

— Ничего, — говорит она. — С машиной ничего не случилось.

— Тогда что ты все это время делала? — спрашивает Марк.

— Не знаю. Смотрела на реку. Сидела на солнце. Подумала, что я тебе там вообще не нужна. Что будет лучше, если меня там не будет. — Она поворачивается к Лили. — Посмотрите на себя, мисс. Вы великолепно выглядите. Мне нравится эта прическа.

— К черту все это, — говорит Марк. Что ж, если Николь думает, что она там была не нужна, то он — тот самый человек, которому тоже не следовало бы заморачиваться на тему приехать. Он не тот, без кого нельзя обойтись — полный изгой. Он смотрит на свою жену и свою старшую дочь, на их тесные майки и маленькие юбки, высокие каблуки и яркие, высветленные волосы, и обе они слегка раскрасневшиеся, но Лили запыхалась больше, и он размышляет о том, а может, на самом деле Лили пытается скопировать стиль Николь, а не своей мамы, и Марк догадывается, что, вероятно, она и понятия не имеет, как выглядела ее мама до того, как превратилась в вонючую бродягу-хиппи.

Они идут по парковке, Марк — впереди, страстно жаждущий получить следующую адскую порцию сегодняшнего дня, и он слышит, как среди шума гудящих машин в пробке на ближайшей внутренней дороге и пронзительных воплей стаи чаек над рекой Венсум Николь спрашивает Лили:

— Ну как прошло путешествие?

И слышит, как Лили отвечает ей, с этим нервным визгливым западным акцентом, без тени той уверенности, которую она продемонстрировала ему:

— Отвратительно. Я познакомилась с мужиком, который все время покупал мне выпивку. Он хотел меня потискать, но я ему не дала, так что вместо этого он держал меня за ручку.

 

Глава 8

В тот вечер перед приездом Лили, когда Джемма наконец отправилась спать — после того, как одела и раздела и снова переодела своих Барби, раскрасила картинки, пролистала пару книжек, притворилась, что прочитала несколько предложений, после того, как Николь сообщила ей, что вообще-то у нее есть сестра, — Марк отправился в ее теплую, уютную комнату. Он боялся идти к ней, пока она не заснула, он был слишком напуган, и ему было стыдно. Напуган, потому что не знал, как теперь она будет к нему относиться, он не вынес бы от нее ни малейшего знака неприятия или враждебности — не от своей маленькой принцессы, и ему было стыдно, потому что он не смог сказать ей этого сам и не сказал раньше. Марк всегда только и говорил, что она — его драгоценная принцесса, его единственная и самая любимая. Его цветок. Его лепесток. Его красавица с вьющимися волосами, которую он всегда будет защищать. Она может рассчитывать на него. Он всегда будет рядом, только ради нее, своего единственного ребенка, навсегда. Он нашептывал эту чепуху ей годами, гладя ее горячий лобик, когда она пыталась заснуть, и когда она спала, и нашептывал так тихо, чтобы этого не услышали уши Николь.

Он знал, ему не следует пугаться или стыдиться, особенно после того, как Николь спустилась сверху и сообщила, что, кажется, Джемма нормально отреагировала на все это.

— Она вообще не расстроилась, — сказала Николь. — Я не знаю, почему мы так сильно насчет этого волновались. Джемма даже сказала, что она действительно ждет не дождется, когда покажет Лили своих Барби, свой домик, когда наконец с кем-нибудь поиграет. Я попыталась сказать ей, что Лили гораздо старше и, вероятно, не заинтересуется Барби или играми с маленькими девочками, но я не уверена, что она это поняла. Еще она спросила, а нет ли у нее к тому же тайного маленького братика. Я сказала, что я так не думаю. Если, конечно, ее папа не повел себя нехорошо за моей спиной. Нет, на самом деле вот этого я как раз и не сказала. Я знаю, что ты никогда так со мной не поступишь.

Тем не менее он не решался отправиться в комнату к Джемме до тех пор, пока не убедился, что она спит, пока не услышал ее шмыгающего, жаркого и сонного посапывания Обычно Джемма просит, чтобы ее ночничок оставляли включенным, но, вероятно, Николь выключила его, когда отправлялась спать, так что в комнату просачивается только тусклый свет с улицы, и он чувствует, как наступает ногами на куски домика Шелли и осколки игрушечного телефона, осторожно шагая к ее кроватке, той самой кроватке, которую он специально для нее смастерил. Отодвинув несколько мягких игрушек, тигра, собачку и кролика — собачку Андрекса, которую им бесплатно вручили за то, что они накупили туалетной бумаги, — Марк присел на краешек кровати, осторожно, чтобы не придавить вытянутую руку или ногу, как неоднократно у него получалось до этого. Он откинул с лица Джеммы пуховое одеяло и почувствовал неистовое тепло, исходящее от ее щечки, провел рукой по ее волосам, таким же густым, вьющимся, светлым волосам, как и у ее матери, слегка отбросив их со лба. Почувствовал, что она сильно вспотела и взмокла. И вот он сидел там, любя ее, боготворя ее, поклоняясь ей, пытаясь компенсировать тот факт, что он не умеет выражать свои мысли, никуда не годен в том, чтобы облекать в слова важные, а иногда и необходимые вещи, кинетической энергией, или телепатией, или как бы это ни называлось — как и та связь, которая, как он думал, всегда существовала между ним и Лили — он думал о том, как сильно он не хотел, чтобы Джемма появлялась на свет.

Марк вспомнил, что после своего опыта с Ким он вообще не хотел другого ребенка. Что вскоре после того как исчезла Ким, он сказал себе — больше никогда, я больше не хочу детей. Ким заставила его до конца осознать, как сильно он не доверяет женщинам. Насколько он мог понять, женщины ни перед чем не остановятся, лишь бы оказаться правыми. Ким забрала его ребенка с собой, чтобы навредить ему, ведь так? Она наврала социальным службам. Она наврала полиции. Она последовательно продолжала врать ему. Да плюс к этому еще его мать, счастливо помахавшая рукой своему младшему сыну, когда тому было только десять. Она позволила ему уехать в Канаду вместе с ее бывшим мужем, с ее вспыльчивым бывшим мужем, она прекрасно отдавала себе в этом отчет, и с его новой подругой, женщиной, которую Робби едва знал, и его мама отлично понимала, что в будущем у них не будет контакта, никакого контакта, это было частью сделки. Марк не знал, почему женщины могут быть такими жестокими, такими злобными. Он думал, что когда дело касается детей, и семьи, и ответственности, дерьмом оказываются мужчины, но в его опыте это были женщины. Словно они были абсолютно другим видом. Не человеками.

Несмотря на то, что он встретил Николь, несмотря на то, что по уши влюбился в нее, потому что она была так благоразумна, так рассудительна, потому что была такой легкой, но в то же время заботливой, несмотря на понимание того, что Николь была самым лучшим, что могло с ним случиться, несмотря на то, что в конце концов он женился на ней — о, она вполне соответствовала его взглядам, его вкусам, его достоинствам, его намерениям, — и вот они сидят вдвоем на уютной террасе, в своем доме, стоящем на полпути к вершине холма, и при мысли, что у них может быть ребенок, Марку по-прежнему тревожно. Он все думал, что внезапно она изменится, что удача перестанет ему улыбаться, что она не была с ним честна, что она просто окажется еще одной Ким. Николь ужасно хотела ребенка, она умоляла его об этом. Сказала, что в их браке нет никакого смысла, если они хотя бы не попытаются завести детей. Потому что брак — именно об этом. И зачем она тогда так глупо вышла за него замуж? Он сказал, что она должна попытаться посмотреть на вещи его глазами — почему он приходит в ужас от мысли, что они занимаются этим без Durex.

Но тем не менее вскоре после свадьбы она забеременела — он не смог устоять перед ней, перед ее роскошным телом, перед ее неподдельным желанием, перед тем, что она всегда была нетребовательна, но всегда хотела удовлетворить его. И она не могла сопротивляться ему, не могла — своему грубияну, как она говорила, своему парню, своему главному мужчине, первому настоящему мужчине в своей жизни. Первому мужчине, с которым она чувствовала себя защищенной. Своему защитнику. Своему спасителю. И когда она забеременела, он с удивлением понял, что счастлив. Он действительно был очень доволен. Как будто заполнился некий пробел, как будто его жизнь внезапно вошла в колею, и он снова почувствовал себя совершенным. И осознал, что просто был параноиком. Именно это он и сказал Николь. Марк сказал, что сделает ради нее все что угодно. А она сказала, хорошо, теперь он наконец может переделать кухню. И заново отремонтировать дворик. И поставить там кирпичный барбекю, как и обещал. И он занялся кухней и двориком, но у него не нашлось времени для установки барбекю. Если у него нет работы, то теперь ему нужно заниматься с Джеммой. С его малышкой Джем. С его кудрявой красавицей. До настоящего момента она была центром его вселенной. И он сделал все, чтобы быть рядом в тот момент, когда она появлялась на свет. Он держал Николь за руку, вздрагивал, когда она кричала и хныкала, задыхаясь, и наблюдал, как между ног Николь медленно появлялась окровавленная, темная головка, а потом наружу, на грязный белый пластмассовый поддон, проскользнуло ее крошечное, худенькое тельце. Это происходило в той же самой больнице, где родилась его первая дочь, в том же самом корпусе, на том же самом этаже, спустя почти семь лет, но как же на этот раз все было по-другому, как естественно… И вскоре Николь дали ребенка, и они оба плакали. А ребенок лежал на животе у Николь, угнездившись между ее набухших грудей, оставляя кровавые пятна и слизь на ее гладкой загорелой коже. Оставляя свои метки, подумал Марк. Пометив свою территорию. Как огромный красный слизняк, нечаянно подумал Марк. Он не брал ребенка на руки, пока медсестра не вымыла его, не взвесила и не завернула в одеяло. А потом он взял ее на руки, зная, что теперь она не изгваздает ему рубашку, и сказал ей: «Привет, великолепная».

В теплой затемненной детской комнатке он прекратил гладить Джемму по голове, отбрасывая со лба ее волосы, и, вставая, он наклонился над ней и поцеловал ее в щечку. Большим влажным поцелуем. Поцелуем, в который он вложил все те чувства, которые к ней испытывал. Все чувства к своей жизни с женой и дочерью он вложил в один смачный поцелуй, словно подведя итог этим чувствам. Словно если он выразит их вот так, то он не просто будет еще сильнее любить свою семью, себя самого, но каким-то образом навсегда свяжет всех вместе. В случае, если когда-нибудь им будет угрожать опасность. В случае, если вкрадется какое-то сомнение. По каким бы то ни было причинам.

 

Глава 9

Марк думает, что проснулся первым, что он — самая ранняя пташка, и он с грохотом спускается вниз по лестнице, в пижаме, направляется прямо к кухонной раковине, отчаянно желая выпить стакан воды. Он делает все на автопилоте, хорошо зная, что и где находится, ожидая, что все будет как всегда, и поскольку раннее утро, он едва может соображать, потому что отвратительно спал, и у него уходит несколько секунд на то, чтобы понять, что он не один. За кухонным столом сидит Лили, в недоумении уставившись на него, и улыбается этой своей улыбкой, его улыбкой. Может, на самом деле эта улыбка не такая насмешливая, не такая саркастическая, думает он. Но какой надо делать вид, если все на свете ополчились против тебя, а ты сидишь в этих наушниках. Из которых едва слышатся металлические звуки рэп-музыки.

— Убери это, Марк, — говорит она.

И он мгновенно понимает, о чем она говорит — его член всегда вываливается из свободных штанов пижамы, особенно по утрам, когда ему нужно отлить, когда он раздут и переполнен — он отворачивается от нее, пытается затянуть ткань штанов. Он по-прежнему смотрит на улицу из кухонного окна, видит, как слабый солнечный луч только-только подбирается к углу дворика, к тому самому углу, на котором, как предполагалось, он поставит барбекю, и он чувствует, что заливается краской, что кожа на задней части шеи полыхает, и он думает, что ему больше негде побыть одному, посидеть в тишине без этой слежки, урвать для себя пару мгновений, когда бы над ним не насмехался этот подросток. Раннее утро, а она уже здесь, и Марку кажется, что его дом захватили. Что в него ворвались. Лили прожила здесь только пару дней, но он уже ощущает ее удушающее присутствие. Потому что он никогда не может угадать, что еще ей взбредет в голову, откуда она выскочит в следующий раз — со своим до изумления абсурдным, неугомонным нравом. Вчера, например, Лили не появлялась почти до ланча — хотя гораздо раньше они слышали, как она ходит по комнате Джеммы, в которой спала. А теперь вот она внизу в 6.30 утра, полностью одетая, слушает свой Discman.

Плюс ко всему вчера она снова нарядилась в свою футболку Babe и черную крошечную юбку и раскрасилась косметикой, а сегодня он видит, что на ней пара мешковатых потрепанных джинсов, вероятно, это те же самые джинсы, которые были надеты на ней в Ньюбери, и жалкая камуфляжная майка, впрочем, цвет ее волос по-прежнему белый и яркий, и вероятно, поскольку с первого взгляда видно, что они выкрашены, поскольку они не причесаны и не уложены муссом, ему кажется, что теперь Лили больше всего похожа на хиппи-бродяжку Нового Поколения. На бродяжку с улицы, которая ночует у какого-нибудь дверного пролета в пропитанном мочой спальном мешке, а не разместилась так нагло в его кухне, вогнав его в краску.

— И что ты тут делаешь в такое время? — спрашивает он, громко.

— Ничего, — говорит она, не глядя на него. — Где Николь?

— В постели, спит, — говорит он.

— А когда она встает? — интересуется она.

— Скоро. Еще даже нет семи, — отвечает он. — Зачем? Зачем она тебе понадобилась?

— Я хочу домой, — говорит Лили, по-прежнему не глядя на него. — Я хочу увидеть мою маму.

— О, хорошо, — говорит он. — Но мы договаривались, что ты проведешь здесь неделю. Мы договаривались, что ты не поедешь домой до следующего четверга. — Удивительно, почему ей приспичило увидеть свою маму. Удивительно, по какой причине кому-либо хочется видеть Ким.

— Ну так, — говорит она. — Я хочу уехать домой. Мне скучно.

— Посмотри телевизор.

— От него квадратные глаза.

— Почитай книгу.

— Книжки скучные.

— Тебе лучше поехать домой, — говорит он, наливая себе еще один стакан воды, ища глазами чайник.

— Вот видишь, я знала, что ты не хочешь, чтобы я сюда приезжала, — говорит Лили.

— Нет, это неправда, — злится Марк. — Я сам тебя пригласил. Я твой папа. Конечно же, я хочу видеть тебя.

Ему странно произносить это, как будто он все еще не доказал себе, что он ее отец. С тех пор, как она приехала, он старался не думать об этом. Он пытался также избегать саму Лили, оставив ее на попечение Николь и Джеммы, и Джемме на удивление хорошо удается развлекать ее — его маленькому ангелу, его драгоценной Джем.

— Да, ладно, теперь я приехала, и тебе не особенно это нравится, — говорит она.

— Мне нравится, — не сдается Марк. — Но нам всем нужно привыкнуть друг к другу, не правда ли? Это займет какое-то время. Кроме того, наш дом не резиновый, да?

— Ты имеешь в виду, что тебе не нравится, когда я нахожусь в твоем доме — потому что я могу устроить здесь бардак или что еще. Потому что я могу здесь все перепачкать, — говорит она. — Как и твою глупую машину.

Как бы он желал отправить ее домой прямо сейчас, чтобы его оставили в покое, оставили одного с этой чашкой чая, дали пожить спокойной жизнью, но знает, что не может отпустить ее. Не просто потому, что чувствует, что проиграл, не смог произвести на нее впечатление уже тем фактом, что он — ее отец, потому что она не прониклась к нему уважением, а потому, что не хочет, чтобы она сбежала от него к Ким. Он не понимает, чем именно дорога ей Ким. Марк хочет, чтобы именно к нему Лили прибежала, если вдруг у нее случится несчастье или возникнут трудности. Именно таким способом, осознает он, он хочет отнять Лили у Ким. Хочет наказать Ким. Настала его очередь распоряжаться жизнью их дочери. Сказать последнее слово.

— Послушай, — говорит он. — Извини. Веди себя в этом доме как в своем собственном. Делай что хочешь.

И он стоит на кухне в своей свободной пижаме, и солнце просачивается в маленький дворик, освещая домик Джеммы — который напоминает ему только о том, что он никогда ничего не мастерил для Лили, никогда не сделал для нее ни маленького домика, ни кроватки и никогда не возил ее на плавание, — и ему в голову приходит идея показать Лили, где они жили раньше. Он докажет ей, что он — ее папа. Он покажет ей паб, в который он брал ее с собой, паб «Лебедь» у эллинга, где она кормила уток Hula Hoops, и он покажет ей галерею, в которой ей так нравилось — он расскажет ей всю их общую историю. Их общее прошлое. А потом они могут взять напрокат лодку и провести день на Норфолкских озерах. Ей понравится, думает он. Там всем нравится.

— Не уезжай пока, — говорит он, внезапно в отчаянии. — Я все для тебя сделаю, честно. У меня есть некоторые планы.

— У тебя хуй опять торчит, — говорит Лили, по-прежнему не снимая наушников, хотя теперь Марк не слышит, чтобы из них раздавались какие-либо звуки. — Хочешь, чтобы я его потрогала? Хочешь, чтобы я отсосала? Ты для этого пришел сюда, как и все мужики? Как все дружки моей мамочки? — Она достает из переднего кармана своих джинсов бычок, длинный сигаретный окурок, вставляет между губами, из того же кармана достает спички и прикуривает, выдохнув облако плотного, спертого дыма прямо ему в лицо.

 

Глава 10

Ким сказала это Марку, и он запомнил ее слова:

— Почему не я? Это свободный мир. Я тебе не принадлежу. Как нам еще заработать достаточно денег? Я не хочу, чтобы ты всю жизнь занимался этой хуйней. Я знаю, до чего тебя доведет это занятие, Марк. А кто будет помогать мне с Лили, со всеми детьми, когда ты на хрен смоешься? Я уже через это проходила. Почему я не должна работать? Ну и что, что это ночной клуб? Я всего лишь собираюсь стоять за стойкой. Три вечера в неделю. И все. Ну и что, если я один раз переспала с владельцем? На поверку он оказался вполне порядочным человеком, предложил мне работу. Он — единственный человек, который оказался порядочным.

— Конечно, порядочный, еб твою мать, — сказал Марк. — Так что можете возиться за моей спиной. Делайте это в его офисе или где вам угодно.

— Марк, теперь я с ним не трахаюсь. Я говорила, это было сто лет назад, подумаешь, переспала пару раз…

— Хватит врать мне, еб твою мать! — сказал он.

— Мне плохо от такого отношения, Марк. Я не могу, на хер, дохнуть, не спросив у тебя сначала разрешения. Я не могу, на хер, ничего сделать.

— Ну и чья это вина? — сказал он. — Если бы ты была со мной честна, не было бы никаких проблем.

— Я честна, — сказала она.

— Нет, ты не честна, — сказал он. — Отвечаю.

— Ну что ж, тогда — да, я еблась с Крисом у тебя за спиной. Конечно, еблась. Все эти ебаные годы. Да, я старая мамулька с отвисшими сиськами и тремя маленькими детьми. Он обожает меня до сумасшествия. И знаешь что? Знаешь, что я еще тебе скажу, Марк? Он действительно хорош. Фактически он, на хуй, превосходен в постели. У него восхитительный хуй. Я люблю сосать его хуй, и лизать его яйца, и мне нравится, когда он проводит своим хуем по моему лицу.

Тогда Марк ударил ее в первый раз. Он шмякнул ее об стену гостиной и ударил тыльной стороной кисти. Он не бил ее кулаком — как она заявила после, — он никогда бы не ударил ее кулаком, он ударил ее тыльной стороной кисти, попав по виску. Может, удар был достаточно сильным для того, чтобы у нее какое-то время звенело в ухе. Хотя он всегда подозревал, что она нарочно рухнула на пол, как всегда, отреагировав на его действия подчеркнуто преувеличенно. Марк помнит, как она упала, как не хотела подниматься, как она кричала, и визжала, и говорила ему, чтобы он убирался на хер из этого дома. Потому что никто не посмеет ударить ее и остаться безнаказанным.

 

Глава 11

— Нам так нужны эти каникулы. Не могу дождаться следующей субботы. Доехать до Гатвика и сесть в самолет. И вот тогда я поверю, что мы действительно едем отдыхать, — говорит Николь, поворачиваясь на спину, вытаскивая руку из-под Марка, и они — в душной темноте своей спальни, и слышно только сопение Джеммы, которая спит на раскладной кровати в углу — ее тяжелое, затрудненное, но странным образом уютное дыхание. Оно уютное, думает Марк, просто потому что она здесь, в комнате, вместе с ними, защищенная от всего на свете.

— Да, — говорит Марк, он устал физически, но мысленно не может угомониться, не может перестать думать о вчерашнем вечере, о том, что у Лили внезапно случился истерический припадок и она стала орать на глазах у него самого, Николь и Джеммы. Он только хотел узнать, чем она питалась дома, чем ее кормила мама. Кормила ли она ее вообще. А Лили стала орать на него, говорить, что хватит обсуждать ее мать. Он достаточно вылил говна на ее мать, теперь на всю жизнь хватит. Она сказала, что знает, что он с ней вытворял. Как он избивал ее. Она сказала, что с ее матерью все в порядке. Что ее мама — отличная. Что никогда ее не донимала, всегда позволяла делать все, что ей хотелось, безо всяких расспросов, без допросов. Вот именно, сказал он, вот именно. И продолжил — проблема с ней в том, что ее никто никогда не приучал к порядку, ни мать, никто другой. Ей позволяли вытворять все что вздумается. Ну, а с теперешнего момента ее жизнь изменится. Теперь ее матери есть чем заняться, например, этим парнем Дэйвом и их маленьким мальчиком — Лили сказала им вчера, что у Ким есть еще один ребенок, четвертый, четверо ее детей были рождены от четырех разных мужчин, и он не мог в это поверить — и теперь у нее точно не найдется времени на Лили, несмотря на то, что Джейк и Син, видимо, больше не живут вместе с Ким. Не то чтобы он считал, что она вообще уделяла Лили достаточно внимания и времени. Да, она уделяла, сказала Лили, по крайней мере, больше, чем ты, а потом она выбежала из комнаты и понеслась наверх, в ванную, и там заперлась и не могла перестать кричать и рыдать, пока они не услышали, что ей стало плохо, пока они не услышали, как ее жутким образом выворачивает наизнанку. Николь сказала, что она специально довела себя до этого, потому что за чаем съела неимоверное количество сладостей, если сравнивать с тем, сколько она ела в последние несколько дней, она даже умяла тарелку с мороженым — Николь наблюдала за Лили и беспокоилась по поводу ее манеры питаться, видимо, Лили больна анорексией или булимией, Николь знала об этом все, потому что недавно они прочитали в Mail о серии подобных расстройств.

— Я знаю, на первый взгляд может показаться, что они отлично ладят, но держу пари, что с Джеммы хватит присутствия Лили, — говорит Николь. — Кроме того, я не думаю, что Джемме полезно видеть все это в таких количествах, видеть это истеричное поведение. Окей, ей всего шесть, но дети в возрасте Джеммы очень впечатлительны, Марк.

— Да ладно, — говорит Марк, все еще вспоминая крики Лили, и рвотный припадок, и то, как она сказала ему, что он никогда не уделял ей столько внимания и времени, сколько Ким — да, с этим он не может поспорить, однако насколько нерадивой матерью оказалась Ким!

— С Джеммой все в порядке. Ты не можешь защитить ее ото всего. А Лили — ее сестра.

— Сводная сестра, — говорит Николь. — Это большая разница. Я прихожу в ужас, когда представляю, на что похожа ее мать.

— Прошу тебя, я не хочу вспоминать о ее матери, — говорит он, поворачиваясь на бок, спиной к Николь. — Не сейчас. Я измотан.

— Эта юбка, которую носит Лили, — говорит она, — конечно же, раньше принадлежала Ким. И туфли. Она специально надела все это для тебя. Она думала, что тебе понравится. Что на этот раз ты оценишь. Когда она сказала мне это, я подумала, что это так здорово, это действительно трогательно, но теперь я уже не знаю, что думать, она начинает беспокоить меня всерьез.

— Дай ей время, — говорит он. Марк не собирается упоминать тот факт, что он, по крайней мере, сразу понял, на кого хочет быть похожей Лили. — Ей, должно быть, действительно тяжело жить в чужом доме, с кучей незнакомых людей. Вероятно, она тоже скучает по своей маме.

— Смотри-ка, теперь ты запел по-другому, — говорит Николь.

— Так и ты тоже, — защищается он.

— Я просто не думаю, что и дальше смогу с ней справляться. Если она еще раз зайдется в припадке на глазах у Джеммы, то я за себя не отвечаю. Или если мне еще раз придется выслушивать ее тупые разговоры с мамой по этому чертову мобильнику. Она все время по нему треплется, все свое чертово время. Кто ей его купил? Она уйму денег просрёт на телефонных картах.

Николь натягивает на себя одеяло, оставив между ними свободное пространство — Марк знает, это ее способ сказать — не трогай меня сегодня, даже не думай о том, чтобы приблизиться, она всегда так делала.

— Иногда она и на тебя тоже странно смотрит.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — говорит он, хотя прекрасно понимает, о чем говорит Николь, вспомнив, как утром он прошелся перед Лили на кухне.

— В любом случае, она уже долго здесь не пробудет. Пару дней, и все. А с завтрашним днем уже решено, мы едем на Норфолкские озера. Там ей должно понравиться.

— Сомневаюсь, — произносит Николь.

 

Глава 12

И вот еще один жаркий солнечный день, начало периода сильной жары, о которой говорили в новостях, и жара действительно невыносимая, и это начинает раздражать Марка, потому что через три дня они отправляются на Майорку, туда, где, по общему мнению, всегда жарко и солнечно — и это единственная причина, по которой они отправляются туда, за пять лет это их первый отпуск за границей, там, где можно посидеть на солнце у бассейна — и он понимает, что они выкинут деньги на ветер, потому что с тем же успехом они могли бы остаться в Англии.

Плюс ко всему ужасные пробки. Между внутренней и внешней кольцевой дорогой все замерло без движения, это расплавленная линия из стекла и металла, и все рвутся на побережье или на Норфолкские озера, и городской смог сгущается, становится грязно-оранжевым, и легкий туман от жары вздымается над асфальтом и быстро рассеивается в тяжелом воздухе, а люди отчаянно хотят вырваться из города, и Марк заранее знает, что в тот момент, когда они только доберутся до места, все катера будут уже заняты или, по крайней мере, там будет столпотворение из тысячи людей, половина из которых, несомненно, будет подшофе. Он вспоминает, что там всегда слоняются пьяные компании — и они разберут последние оставшиеся лодки, самые паршивые, самые ненадежные лодки, с заплесневелыми скамейками и дырявым корпусом, потому что самые лучшие и новейшие модели, сделанные из стекловолокна, оборудованные мощными дизельными моторами, с удобными навесами, со всевозможными приспособлениями на борту давно уже скрылись из вида, уплыли вниз по течению.

И конечно же, Джемма захочет клубничное мороженое. Фактически она придет в бешенство, потому что Николь скажет — не перед обедом, а Лили, скорее всего, куда-нибудь смоется от них, нацепив свои наушники или прижав к уху свой мобильник, зажав во рту сигарету, мрачно выдыхая дым, не видя, куда направляется, она специально захочет потеряться, чтобы они все побежали ее искать, — и он предполагает, что если снова скажет что-нибудь не то, она станет бесноваться, находясь в центре людной мостовой, потому что он спросит, зачем ей все время нужно звонить своей матери, или не думает ли она, что это глупо — иметь кольцо в пупке, не говоря уж о серьге в носу. И когда она доживет до его лет, так ли уж будет счастлива тем, что у нее эта татуировка на плече, татуировка с листом марихуаны, как объяснила ему Николь. И его мать — она обязательно захочет в туалет. Будет расспрашивать прохожих, где находится ближайший туалет, не думая, как глупо она при этом выглядит. И все равно не сумеет постичь местную географию. Постоянно будет спрашивать, куда ей идти. Он просто заранее знает, как это будет.

Марк на мгновение отводит глаза от загруженной дороги и оборачивается, мельком смотрит через плечо на свою мать, вжатую в заднее сиденье «Астры», а в середине сидит Джемма, и с другой стороны — Лили. Он признает, что смотрит на свою семью, здесь присутствуют столько членов его семьи, сколько он уж и не надеялся собрать в одном месте, и он здесь — единственный мужчина и потому глава этой семьи — в его понимании это именно так. И потому Марк чувствует себя целеустремленным. Умиротворенным, успокоившимся — несмотря на пробки. Он благодарен за то, что здесь его мать, что Николь в последний момент предложила пригласить ее — его жена осознает, что если бы сегодня они не взяли ее с собой, то, вероятно, она бы так и не увидела Лили до самого ее отъезда домой. И потому Марк смог помириться с мамой безо всяких лишних извинений, без необходимости раболепствовать. Он просто попросил ее составить им и Лили компанию, когда они поедут на Норфолкские озера. Он знал, что этого будет достаточно.

И поскольку это произошло, он доволен, что она — с ними, поскольку считает, что мама сможет помочь им с Лили, избавить его и Николь от этого напряжения, поможет развлекать Лили и следить, чтобы с ней ничего не случилось. Вчера Николь высказала все, что было у нее на душе, и теперь он уже не знает, может ли он полагаться на нее в этом, может ли он требовать от нее заботы о Лили.

— Блядь. Ты посмотри на это, — говорит он, видя, как движение снова полностью застывает прямо перед выездом к железнодорожному мосту, как раз недалеко от маленького городка Норфолка, в котором он когда-то жил вместе с Ким. — Намертво. Никогда не видел такой пробки. Нужно было раньше выезжать. Я же вам говорил, что выезжать следует до десяти.

— Но мы же были не готовы, не так ли? — говорит Николь. — Лили все еще была в ванной.

— Ну да, мы ждали, пока кое-кто соберется. Правда же, мам? — говорит Марк.

— Я старалась, как могла, — говорит Энн. — Ты же знаешь, на что я похожа по утрам.

Но машины снова движутся вперед, и когда они доезжают до середины железнодорожного моста, Марк видит, что встречная полоса пуста, и выруливает прямо на нее. Резко набирая скорость, он несется по встречной, проезжает около ста пятидесяти ярдов, а затем резко тормозит и сворачивает вправо — горячие шины визжат по расплавленному асфальту. Он и раньше так делал. Он точно знал, где поворот, и у него было полно времени для маневров, даже если на горизонте неожиданно появилась бы встречная машина.

— Тебе очень нужно было это сделать? — говорит Николь, все еще вцепившись в сиденье.

— Круто, — говорит Лили. Это первое, что она произнесла с того момента, как они погрузились в машину, и она полностью проигнорировала свою бабушку. Лили просто уселась назад, надев свою майку Babe, нацепив наушники, и уставилась в окно. Но сегодня она не курила, и этим Марк удивлен. И пока что у нее не было припадка истерики.

 

Глава 13

Из-за пробок на дороге, из-за того, что они опоздали, из-за вероятности, что они не смогут арендовать лодку, если в прокате вообще останутся лодки, Марк решил, что если он собирается показать Лили то место, где они жили раньше, в запущенном доме, выходящем на поля, в зоне домашней войны, но, по крайней мере, там они жили вместе — не так ли? — как отец и дочь, как семья — это доказательство, если оно все еще требуется, — то он покажет ей это место по дороге домой, когда у них будет немного свободного времени. Но теперь, уж поскольку он решил проскочить пробку и выбрал объездной маршрут, он обнаруживает, что они едут именно по той дороге, которая, так уж случилось, проходит мимо того самого тупика, и поскольку Лили явно нравится его стиль вождения — это «Круто» все еще звенит у него в ушах — и поэтому сегодня он снова проникается к ней любовью, он решает проехать мимо своего бывшего жилища именно сейчас.

Долгое время он не показывал Николь, где они жили вместе с Ким. Они никогда не ездили с ней в эти края, и он не ездил сюда в одиночку, но недавно Марк обнаружил, что больше не боится своего прошлого — не боится думать об этом или пытаться найти в нем смысл. Увидев в зеркале заднего вида сине-зеленые глаза Лили, осознав, что она смотрит на него, изучает его, а не просто пялится в окно, он думает, что, видимо, на этот раз у них с Ким вышло кое-что стоящее. Что все это не было абсолютной ошибкой.

— Разве это не то место, где ты жил раньше? — говорит его мать.

— Ты все помнишь, мам, — говорит он, сворачивая в тупик. — Я хотел показать это место Лили.

— А я думала, что мы опаздываем, — говорит Николь. Не ответив ей, он притормаживает, и машина ползет, проезжает мимо заборов-цепочек, и большая часть цепочек по-прежнему отсутствует, остались только голые бетонные тумбы и маленькие газоны перед домами, он видит, их теперь так много, этих газонов, их нелепо вымостили камнями или переделали в дороги для машин, и все дома на этой улице находятся в разных стадиях ремонта, хотя теперь большую часть реконструировали, поставили застекленные веранды и разноцветные витражи, вставили стеклопакеты и вычурные венецианские ставни, но, кажется, тот дом, который когда-то принадлежал им с Ким, никак не изменился. Насколько он понимает, их дом — самый безобразный на всей этой улице, и на мгновение он задумывается, а может, этот дом вообще списан со счетов — и тогда нет никакой разницы, ремонтировали его или нет и кто в нем жил раньше, если такие дома распродаются с молотка ассоциацией домовладельцев. Этот дом всегда был запущенным, нелюбимым, думает он. Жалкое место. Марк начинает сожалеть о том, что привез их сюда, что дал Лили посмотреть на это.

— Ну вот мы и приехали, — смущенно говорит он, и теперь у него определенно нет желания показывать ей их старый дом. Доехав до серпообразного тупика, он без промедления разворачивает машину, думая, что все-таки по-прежнему боится своего прошлого. Что это вызывает в нем слишком много ужасных воспоминаний.

Снова проезжая мимо этого почти развалившегося дома, он думает, что этот дом выглядит так, словно по-прежнему принадлежит ему и Ким, в этом не может быть ошибки, и ему даже не нужно его показывать, и Лили спрашивает:

— А где была моя комната? Где я спала?

— В передней части, — безропотно отвечает он. — Вон то окно справа. У тебя была отдельная комната. Самая теплая в доме. С ковровым покрытием.

— Мама говорит, что ты клал меня спать в шкаф. Что ты запирал меня в шкафу без света, — говорит Лили.

— Нет, черт побери, нет, — говорит он. — Это была маленькая комнатка, это точно, но не шкаф. Нормальная спальня, и она была только твоей. Джейку и Сину приходилось спать в комнате вдвоем.

— Мама сказала, что ты не хотел, чтобы я спала в их комнате, и поэтому запирал меня одну в шкафу. Она сказала, что ты никогда мне не давал играть с ними. И что мне не позволялось иметь никаких кукол или игрушки.

— Это неправда, — говорит он.

— Она сказала, что ты перед всеми делал из меня посмешище, — говорит Лили, и ее голос становится громче. — Что я была похожа на садового гнома или типа того. Что люди называли меня Дурехой или Большими Ушами и так далее. Я видела эту фотографию, которую ты сделал, у пруда, в этой глупой шляпе, когда я пыталась ловить рыбу.

— Твоя мама — врунья, — говорит он. — Она ебаная врунья. Она…

— В машине Джемма, Марк. Выбирай словечки, — говорит Николь.

— Жду не дождусь, когда мы доедем до реки, — говорит Энн. — Будет замечательно.

Быстро проехав мимо пруда с утками, у которого много лет назад Марк и Ким снарядили Лили детской рыболовной удочкой — загоревшись идеей заработать немного денег, отправив это фото в местную газету, не в состоянии признаться, что Лили была плодом их союза, что она была их прекрасной дочерью, частичкой каждого из них, что она связала их навсегда — он продолжает молчать. Марк молчит до тех пор, пока они не вползают в пробку, со стороны реки пышет жаром, и они медленно едут туда, где можно арендовать лодку.

 

Глава 14

Где же они были, думает он. В аптеке Boots. Да, именно в Boots. В Boots на Лондон-стрит. Ким сваливала в корзину все эти причиндалы, новые бутылочки и баночки с сухим молоком, запечатанные упаковки с сосками и пустышками, салфетки и тряпки, потом она схватила какой-то шампунь и кондиционер, две помады, тушь, пудру, несколько пурпурных лаков для ногтей — она любила пурпурный, внезапно вспоминает он, — тюбик с искусственным загаром, и продолжала набирать бесконечное количество предметов женской косметики, о существовании которых Марк даже и не подозревал. Он толкал коляску с Лили, в то же время пытаясь не сводить глаз с Джейка и Сина. Когда Ким положила в эту кучу флакон с духами от Кельвина Кляйна, или это был модный флакончик от Шанель, или что-то еще, в общем, тогда ему показалось, что это будет слишком дорого стоить. Это выглядело абсолютно чересчур. И он сказал:

— И кто за это все будет платить? Я думал, мы пришли сюда только для того, чтобы купить кое-что для Лили.

— Не переживай, — сказала она, — за это заплачу я. Я знаю, что ты отец Лили и мой муж, но я и не мечтала о том, чтобы просить тебя за что-нибудь заплатить. Я вполне способна заплатить за все сама.

— Как? — сказал он.

— Крис дал мне чаевые, вот так, — сказала она.

— За что? — спросил он. — За то, что ты еблась с ним за моей спиной?

— Да, так и есть, — сказала она. — Еблась с ним за твоей спиной.

Сначала она вывалила перед ним салфетки, затем стала швырять в него все неломающееся содержимое корзины, и он сжался в проходе, пытаясь спрятать за спиной коляску с Лили, потому что на него дождем сыпались аккуратно упакованные туалетные принадлежности, помада, и тушь, и тюбики, и баночки с разным барахлом, отскакивали от него и грохотали по полу, в то время как продавцы и покупатели оторвались от своих дел и уставились на них — хотя ни один не вмешался. А Ким начала плакать, между громкими бездыханными всхлипываниями вставляя:

— Я только хотела выглядеть симпатичной — для тебя, Марк. Да, для тебя. Что в этом не так? Ты никогда ничего мне не покупал. Ты никогда не хотел сделать мне сюрприз. Крис не хочет меня, Марк. Сколько раз тебе нужно это повторять? Он просто добрый, он просто знает, как обращаться с женщинами, а ты не знаешь, несчастный ты идиот. Ты не заслуживаешь меня. Ты никого не заслуживаешь. Идите сюда, мальчики, Син, Джейк, и обнимите свою мамочку.

И Марк наклонился и начал подбирать все это барахло и складывать обратно в корзину, сдвинувшись с прохода, чтобы Син и Джейк могли его обойти.

— Извини, — сказал он. — Извини, моя хорошая. Я заплачу за все. Конечно, я хочу, чтобы ты выглядела для меня симпатичной. Только для меня. Любимая.

И он обнаружил, что Ким обладала истинным талантом заставить его жалеть ее. К тому же она могла заставить его почувствовать себя виноватым перед ней — виноватым за то, что когда-либо не верил ей, ее уверениям, ее словам, самому ее существу. Хотел бы он знать, какую часть этого таланта унаследовала Лили. И, думая о Лили, на которой надеты старая юбка и туфли Ким, о том, как странно она иногда смотрит на него, Марк думает, что ему следует быть с ней предельно осторожным. Со своей собственной дочерью.

 

Глава 15

Они на удивление быстро нашли лодку. И это было не разбитое решето, а современное судно из оптоволокна с электрическим мотором. Раскрутив маленькое колесико дросселя, услышав этот резкий, как у Flymo , шум и почувствовав, что лодка поддалась и мягко поплыла вперед, Марк говорит:

— Это отвратно. Это полное дерьмо. Мы проведем на ней целый день и никуда не доплывем.

— Но в этом и суть, разве нет? — говорит Николь, усевшись впереди рядом с мужем, удобно устроившись на обитом сиденье. — Мы сможем любоваться пейзажем. Давай, Марк, тебе будет полезно.

— Мы поплывем быстрее, если будем грести, — говорит он. — Чувствую себя как в магазине игрушек. Ебаная лодка для дурачков.

Он оглядывается назад — осознав, что он только что сказал — на Лили, на свою мать и Джемму, сидящих ровным рядком на заднем сиденье на открытой корме лодки, оглядывается на увеличивающееся пространство сияющей гладкой воды за их спинами, и на пристань, где они взяли лодку, которая медленно, почти незаметно уменьшается.

На противоположной от фарватера стороне — недавно выстроенные домики для отдыха — большие, тихие, армированные деревом шале, и в каждом многочисленные апартаменты соединяются балконами, а в некоторые номера уже вселились люди. Впереди, за большим ветровым стеклом и навесом, кипит вода. Ветра нет вообще. Марк оглядывается через плечо, чтобы посмотреть на Джемму, которая машет рукой тем, кто остался на берегу, — его маленькая Джемма, упрятанная в ярко-оранжевый спасательный жилет, она единственная из всех них надела спасательный жилет, она единственная из них открыта всему миру, думает он, единственная заинтересованная в происходящем. Слишком юная, чтобы хмуриться. Ему хочется крепко обнять ее. Марк решает сесть рядом с Джеммой, а заодно и подышать свежим воздухом, и он оставляет свое сиденье и рубку, и лодка нежно скользит вперед сама по себе.

Он оттягивает свои джинсы с задней части ног, где они прилипли к телу, и, согнувшись вдвое, чтобы не удариться головой о навес, пробирается на корму. Марк думает, что это было чрезвычайно умно с его стороны — оставить рубку, потому что он знал — они движутся настолько медленно, что вряд ли попадут в аварию. Лодка просто будет плыть по курсу.

— Смотрите, без рук, — говорит он, подняв руки к небу. Джемма улыбается, смеется.

— Ты выглядишь так глупо, пап.

— Скажи это еще раз, — говорит Лили.

— Кто у штурвала? — спрашивает его мать. — Марк, разве не тебе следует быть у штурвала?

— Она на автопилоте, — говорит он и решает не обнимать Джемму, потому что она сидит рядом с Лили, и он с тревогой думает о том, что если он обнимет Джемму, ему придется обнять и Лили. И что в таком случае ему делать со своими руками, если она не подпустит его к себе?

— Марк, — раздраженно говорит Николь, — мы подплываем к пересечению. Вернись сюда, кретин. Вернись сейчас же. Я не знаю, что делать. Я никогда раньше не водила лодки.

— Просто верти руль, как в машине, — говорит он.

— А где тут тормоз? — говорит она. — Марк?

— Окей, — говорит он, — я иду. Мы все знаем, как ты водишь.

Теперь он карабкается обратно к штурвалу, его тяжелые ботинки оставляют вмятины, шаги эхом отдаются по белой оптоволоконной двери — он осознает, как сильно семья рассчитывает на него. Он ответствен, не так ли, он глава семьи? Но он даже не умеет плавать. Какой с него толк, если на воде с ними что-то случится? Именно ему, а не Джемме, нужно было надевать спасательный жилет. Как раз Джемма-то прекрасно умеет плавать.

Он поворачивает штурвал в сторону большой реки, встраивается между такой же, как и у них, арендованной на однодневный круиз, лодкой и большим кораблем. Движение по реке затруднено почти так же, как и на выезде из города. На воде вытянулись два кажущихся бесконечными потока лодок, и все они следуют друг за другом, словно игрушечные, в курьезном, нелепом спокойствии. И люди толпятся на палубах, машут руками и орут, и несколько человек уже успели напиться и вырубиться на солнце. Он снова оборачивается, он все время поглядывает назад, не зная, гордиться ему или стыдиться, — на Джемму, которая по-прежнему машет людям рукой, и на Лили, которая по-прежнему сидит, съежившись, в своей майке Babe и крохотной юбке, и по сравнению с тем, как ведет себя Джемма, кажется, что Лили смертельно скучно. А рядом с Лили сидит мама Марка. Он уверен, что она пытается заговорить с Лили, но он, стоя близко к кипящему от жара кубрику, за воем электрического мотора, не может расслышать, о чем они толкуют. И он не расслышит, если Лили, ко всеобщему удивлению, откроет свой рот больше чем на две секунды. Если она вдруг наконец разродится целым предложением без матюков.

И долгое время они сидят вот так, не сдвигаясь с мест, и домики, шале и аккуратные, и выходящие на реку садики исчезают вдали, и теперь мимо тянутся заросшие густым кустарником и деревьями берега, дикие джунгли — прямо как в его сне о Лили — а река, запруженная бесконечными Dinky , поворачивает, изгибается и течет в Хорнинг И Марк еще пару раз повторяет свою обычную шутку «Смотрите, без рук», карабкаясь по лодке, валяет дурака, пытается сорвать несколько смешков, и он уже порядком устал от этого путешествия. Теперь он не знает, зачем предложил это катание на лодке, которым, как предполагалось, они должны были отпраздновать приезд Лили. Ничего не выходит так, как предполагалось, думает он. Не в его жизни.

И вот Николь идет посидеть на корму, где солнечно и дует ветерок, вместе с Лили и Джеммой, а они обе рассматривают людей, сидящих на других лодках, и хихикают, а его мама — которая сегодня вела себя гораздо спокойней, чем обычно, которая, он может ручаться, еще не совсем простила его за эту последнюю вспышку, несмотря на то, что он пригласил ее сегодня покататься на лодке, а может, думает он, она просто пришла в ужас от Лили, своей старшей внучки, пришла в ужас, увидев, во что она превратилась, — его мама поднимается с места, чтобы пройти и сесть рядом с ним. И от ее присутствия на киле он тут же начинает нервничать, он обливается потом и готов обороняться.

— Лили такая худая, Марк, — говорит Энн.

— Она не любит есть, — говорит он. — Предпочитает курить и выпивать. И, вероятно, еще и баловаться наркотиками.

— Я об этом ничего не знаю, — говорит она, — но я недавно посылала Ким кое-какие деньги. Надеюсь, что часть их она потратит на то, чтобы Лили нормально питалась. Мы не хотим, чтобы в таком возрасте у нее развилось какое-нибудь заболевание.

Они оба избегают смотреть друг другу в глаза, уставились вперед, на остекленевшую реку, на жаркие, туманные берега.

— Еще я не совсем довольна ее ситуацией в школе, — продолжает Энн. — Она сказала, что ей приказали не возвращаться после летних каникул. Я не думаю, что ее выгнали, но они больше не хотят, чтобы она там училась. Она просто не сошлась с учителями. Так что она не знает, в какую школу будет ходить в сентябре. Конкретно в их районе очень мало школ. Хотя не слишком далеко от них есть специальная школа, которая, может, и возьмет ее. Это школа для детей, у которых плохо с усвоением материала. Она не умеет читать, ты это знаешь?

— Первый раз такое слышу, — говорит Марк. — Честное ебаное слово. Я думал, что она только-только пошла в эту школу. Я дал Ким денег, чтобы она купила Лили форму, и книги, и все такое, а теперь ты мне говоришь, что к этому даже и близко не лежало?

— Я думаю, тебе надо нормально поговорить обо всем этом с Ким, — говорит Энн.

— Я думал, что именно у тебя получалось с ней нормально говорить, — говорит он.

— Марк, — говорит Лили, положив руки на спинку его сиденья, подкравшись к ним сзади, и Марк не знает, что именно она смогла расслышать из их разговора, может, она просто хочет, чтобы они прекратили обсуждать ее питание и школьные проблемы. — Мне надоело. Я накаталась. Я хочу сойти.

— Я просто не могу здесь пришвартоваться, — объясняет он, глядя на непролазные заросли камышей и кустов на берегу, снова вспоминая свой повторяющийся сон, раздумывая о том, был ли это только сон или он действительно когда-то брал ее на реку. Однажды они с Николь брали лодку напрокат, вскоре после их знакомства, когда он все еще пытался впечатлить ее, когда еще не сказал ей, что уже был женат и что у него есть ребенок (и если бы тогда он встретил этого самого ребенка в каком-нибудь неожиданном месте, он, вероятно, ничего бы и не сказал по этому поводу). Может, Лили просто хочет сказать, что она накаталась. Даже если он будет выспрашивать у нее, слышала ли она их разговор, совсем необязательно, что она скажет правду. Он не в состоянии вытянуть из нее прямой ответ.

— Тебе придется подождать, пока мы доплывем до Хорнинга, — говорит Марк.

— Ладно, но мне нужно сходить в туалет, — говорит она. — Я не могу больше терпеть.

— О, дорогая, — говорит Энн. — Что же нам теперь делать?

 

Глава 16

Первое, что слышит Марк, первое, что слышат его мама и Николь, — это всплеск и крик Джеммы: «Мама!»

Он пытался добраться до Хорнинга как можно быстрее, но мало что было в его силах. Они гнали изо всех сил. Он срезал несколько поворотов, вынуждая встречные лодки убраться с его пути — пару раз ему даже пришлось наорать на них — но обогнать идущий впереди однодневный круизный теплоход не было никакого шанса. Так что вскоре Марк отказался от попыток плыть быстрее, решив, что Лили просто придется потерпеть, пока они не доберутся до Хорнинга, и больше он ничего не мог сделать.

Затем к ним на киль пришла Николь и сказала, что у нее с собой нет Татрах, что Лили не сможет справиться с собой, пока находится на этой лодке. Николь разговорилась с мамой Марка о том, что Лили хорошо ладит с Джеммой, хотя какой стыд, что она явно не чувствует себя комфортно в окружении всех остальных и выглядит застенчивой и ранимой, несмотря на то, что все время пытается вести себя как полная тому противоположность. Энн снова заговорила о том, что Лили очень худая, и о том, что она не умеет читать, хотя она, дескать, не слишком была этому удивлена, потому что у Марка тоже были проблемы с чтением. Она сказала, что в школе у него были все возможные проблемы, и именно тогда они услышали всплеск и крик Джеммы: «Мама!»

На мгновение Марк чувствует, как все внутри леденеет, застывает даже голос. Затем время ускоряется. Время бежит вдвое быстрей обычного. Первой на корме лодки оказывается Николь, она хватает Джемму. Марк перелезает через свое сиденье, он не хочет, чтобы матери пришлось уступать ему дорогу, но забывает переключить мотор на нейтральную скорость, забывает остановить лодку.

— Где она? — спрашивает он, уставившись в сияющий пенистый гребень от их лодки, встает на заднем сиденье на колени, вцепляется в транец, проверив, что он хорошо закреплен, и смотрит, как они уплывают прочь от того места, где, как он думает, Лили свалилась в воду. — Где она, ебаный свет?

— Разверни лодку, — говорит Николь. — Она умеет плавать?

— С какого хуя мне это знать? — говорит он. — Мам, разверни лодку, ты ближе всех.

— Не уверена, что я знаю, как, — говорит Энн, резко выскакивая на середину лодки, слегка покачиваясь, она держится одной рукой за край навеса, а другой — за собственный лоб. — О господи! Я так и знала, что произойдет что-нибудь ужасное.

— Просто поверни этот ебаный руль, как у машины! — кричит он.

— Тут недалеко от берега, — говорит Николь. — Если она умеет плавать, то легко доплывет. Сюда, Марк, держи Джемму. Я иду.

— Не глупи, — говорит он. — Ты можешь запутаться в водорослях или еще чего. Может, Лили уже запуталась. Это будет конец для вас обеих. Сколько историй о людях, которые вот так и утонули — пытаясь кого-то спасти.

— Вон она, — говорит Николь, отпуская Джемму, подтолкнув девочку к Марку и взбираясь на корму лодки. — Смотри. Там. Это ведь она?