Прошло несколько дней с нашего приезда в Лощинную ферму. Раз вечером мы сидели на балконе, то есть госпожа Вуд и Лора сидели, а я лежал на ковре у ног Лоры.

— Тетя, — спросила Лора, — что значат буквы на вашей булавке?

— То, что я член Союза Милосердия. Ты не слыхала про такие союзы?

— Нет, — отвечала Лора.

— Я удивляюсь, что в вашем городе еще их нет, — сказала госпожа Вуд. — У нас первую мысль об этом подал один хромой мальчик, сын художника из Бостона. Эти общества — очень хорошее дело. Завтра будет собрание; если хочешь, я тебя возьму с собой.

На другой день, когда хозяйка кончила все домашние работы, она собралась в деревню.

— Джой может идти с нами? — спросила Лора.

— Конечно! — отвечала госпожа Вуд. — Он никому не мешает.

Я очень обрадовался, так мне любопытно было посмотреть, что это за заседание, на которое идут Лора и ее тетка.

Мы шли по аллее, обсаженной высокими деревьями; трава под деревьями пестрела полевыми цветами. Здесь было прохладно и очень приятно.

Лора расспрашивала тетку про Союзы Милосердия. Ей хотелось знать, как они организуются.

— Очень просто, — сказала госпожа Вуд. — Берут лист бумаги и пишут сверху: «Я буду стараться оказывать помощь и внимание всякой живой твари и всячески стараться защищать ее от нападения». Под этим обязательством собирают подписи всех желающих поступить в кружок. С тех пор, как в Риверсдэле существует Союз Милосердия, просто нельзя узнать деревню. Несколько лет назад, когда кто-нибудь истязал лошадь, и к нему подходил другой человек и начинал его усовещевать, он отвечал: «Лошадь моя и я делаю с ней, что хочу». Общество относилось тогда равнодушно к таким историям, но Союз Милосердия собрал и сплотил между собой всех, у кого есть сострадательное сердце, и теперь редко случается, что истязают животных. Главные члены Союза — дети всех возрастов; взрослые им помогают, конечно. Дитя еще ничего дурного не знает; его можно склонить к тому или к другому, можно вызвать и развить, укрепить лучшее в его душе так же, как дурным примером можно заразить его и заглушить доброе злым. Дети, приучаясь быть милосердными к немой твари, со временем будут милосердны и к людям, к своим ближним.

Мне очень по душе пришлись эти речи госпожи Вуд.

Вскоре нам начали попадаться кое-где разбросанные среди деревьев домики; потом дома стали попадаться все чаще, и мы, наконец, вошли в самое село Риверсдэль. Я бывал здесь и раньше.

Проходя мимо школы, большого строения, окруженного двором, мы увидали много мальчиков и девочек, выходивших со связками книг на улицу. Госпожа Вуд остановилась и спросила их, не идут ли они на собрание.

— О, да! — отвечал один из мальчиков, — ведь у меня сегодня доклад. Вы забыли?

— Извините меня, пожалуйста, — сказала госпожа Вуд, добродушно улыбнувшись. — А вот и Дженни, и Долли, и Марфа, — продолжала она, увидев еще нескольких детей, выбегавших из дома, мимо которого мы проходили.

Девочки подошли к нам; они так пристально разглядывали меня, что мне стало, как бывает всегда в таких случаях, неловко, и я спрятался за Лору. Она нагнулась и погладила меня.

Госпожа Вуд остановилась у подъезда одного дома на главной деревенской улице. Много мальчиков и девочек входили сюда, и мы тоже вошли за ними. Мы очутились в большой комнате с возвышенным помостом на одном конце. На помосте стоял стол, а кругом него стулья. Около стола сидел мальчик с колокольчиком в руках. Он вскоре позвонил, и в зале воцарилась тишина. Госпожа Вуд сказала Лоре, что позвонивший мальчик — председатель собрания. Напротив него сидел молодой человек с бледным лицом и курчавыми волосами; около него лежали костыли. Это, как объяснила госпожа Вуд, был сам устроитель «Союза Милосердия», сын бостонского художника господин Макевель.

Мальчик-председатель заговорил свежим, звонким голосом. Он предложил для начала спеть хором. Молодая девушка заиграла на органе, между тем как все мальчики и девочки запели хором.

После пения, по приглашению председателя, краснеющая девочка, с опущенной головой, прочла журнал прошлого заседания. Когда она кончила, приступили к баллотировке нескольких вопросов. Молодое собрание вело себя так серьезно и чинно, что его можно было принять за собрание взрослых людей. Никто не смеялся, не разговаривал, а, напротив, каждый следил за всем с большим вниманием.

Председатель предложил говорить Джону Тернеру, тому мальчику, которого мы встретили по дороге сюда. Джон взошел на помост, поклонился присутствующим и сказал, что хочет рассказать историю об одной лошади:

— Один человек отправился, — начал он, — по делу в Небраску. Он ехал верхом на лошади, которую взял жеребенком и сам воспитал. Доехав до места, где дорога поднималась в гору, он повернул вдоль реки. Здесь можно было ездить только зимой, потому что в летнее и весеннее время тут можно было попасть в сыпучие пески, очень опасные для проезда. Но человек тот, не зная этого, выбрал, как он думал, дорогу более легкую для лошади. Он сошел с нее, пустил ее пастись, а сам пошел вперед. Видя, что он далеко отошел от лошади, он сел и стал ждать, пока лошадь дойдет до него. Вдруг он заметил, что ноги его уходят в почву, и он не может их вытащить. Он наклонился к земле и громко свистнул, потом стал кричать, зовя на помощь; до его слуха доносилось пение с того берега реки, но оттуда его, верно, не слыхали; никто не явился спасать его. Между тем страшный песок все глубже и глубже засасывал его. Он ушел в него по плечи и считал уже себя погибшим, когда к нему подскакала его лошадь. Он не мог дотянуться до узды или седла и ухватился за хвост лошади, понукая ее голосом тянуть его вон. Лошадь приналегла и вытащила хозяина на безопасное место.

Мальчик замолчал. Громкое одобрение всей залы наградило рассказчика. После того как шум смолк, председатель предложил желающим обсудить прослушанный рассказ. Несколько человек подняли руки, выражая желание говорить.

Один из мальчиков заметил, что если бы хозяин последовал дурному примеру других и обрезал хвост своей лошади, то ему не за что было бы ухватиться, и он должен бы был погибнуть. Другой сказал, что, если бы он вообще не был добр и ласков с лошадью, она не прибежала бы на его свист и не стала бы стараться его вытаскивать. Третий юный член собрания высказал удивление по поводу того, что слух лошади оказался более чутким к голосу человека, звавшего на помощь, нежели слух подобных ему людей.

Выслушав все эти замечания, председатель предложил желающим рассказать еще какие-нибудь случаи из жизни животных, своих или чужестранных.

Маленькая девочка с веселым личиком и сверкающими глазками вышла вперед и поднялась на помост.

— Мой дедушка, — начала она тонким голоском, — рассказывал, как ему кто-то подарил обезьянку. Злые мальчики в деревне мучили обезьянку, она убежала на дерево. Мальчики стали бросать в нее камушки; но один человек красил дом, увидев это, он прогнал мальчиков. Обезьянка спрыгнула с дерева, подбежала к человеку и пожала ему руку. Да, это правда, дедушка сам видел!

Вся зала разразилась дружным смехом и рукоплесканиями.

Девочка соскочила с помоста и села на свое место, но тотчас же опять взбежала на помост и опять заговорила:

— Я забыла сказать, что дедушка рассказывал еще, как эта обезьянка, в другой раз, опрокинула масло человека, красившего дом, и сама каталась в масле, а потом прыгнула к дедушке в бочонок с мукой.

Председатель сказал, что история про обезьянку очень интересная, и предложил еще кому-нибудь говорить.

Господин Макевель, сын художника, основатель Союза Милосердия в Риверсдэле, рассказал про собаку один случай, свидетелем которого он сам был.

«Его квартирная хозяйка стирала белье по понедельникам; она развесила его сушить, и тут же была серая фланелевая рубашка ее мужа. Домашняя собака, еще щенок, схватила фланелевую рубашку и изорвала ее в клочки. Хозяйка сложила клочья вместе и объявила собачонке, что ей достанется за это от хозяина. Действительно, хозяин, вернувшись домой, показал собаке разорванную рубашку и наказал ее за то, что она напроказничала. Собака побежала в деревню, обыскала все веревки, на которых сушилось белье, и, наконец, нашла серую рубашку, похожую на хозяйскую. Она схватила ее, принесла домой и положила ее к ногам хозяина с самым веселым и радостным видом».

После Макевеля быстроглазый мальчик, по имени Симон Грей, встал и передал следующий рассказ:

— Вы все знаете старую лошадь — Неда, — обратился он к присутствующим. — На прошлой неделе отец продал ее кому-то в Хойтвиль. Я проводил ее на железную дорогу и видел, как ее посадили в вагон. Двери были заперты, но окна отворены для воздуха. Одна из дверей на блоке осталась незапертой на задвижку. Как ухитрился Нед, не знаю, но он протиснулся в эту узкую дверь и выпрыгнул из вагона, вероятно, на ходу поезда, так как его никто не видал на станциях. Услыхав за собой топот лошади, я оглянулся: наша лошадь догоняла меня. Она только слегка ушиблась. Когда мы пришли домой, отец сказал, что он вернет покупателю деньги и попросит его отдать ему назад нашу лошадку. Видно, не надо ее продавать, если она так любит нашу деревню!

После этого, многие мальчики и девочки рассказывали разные случаи с животными.

Госпожа Вуд попросила слова. Она взошла на помост и так начала свою речь:

— Милые девочки и мальчики! Мне только что прислали газеты из Бостона, в которых пишут о безжалостном истреблении птиц. Вы знаете, что почти на всех деревьях и растениях водится множество вредных насекомых. Если бы птицы не поедали их, то ни деревья, ни растения не могли бы существовать, потому что насекомые съедают листву, необходимую для жизни всякого растения. Птички работают на нас, ища себе пищу; от их проницательных глаз не укрывается ни одно ползающее или летающее насекомое. Один знаменитый французский ученый сказал, что без птиц люди исчезли бы с лица земли. А как мы благодарим их за их службу? Охотники истребляют их по всей Америке. Пять миллионов птиц должны быть убиты ежегодно для того, чтобы женщины могли носить шляпки с перьями. Подумайте об этом вы, девушки! Пять миллионов прекрасных созданий Божьих гибнут в один только год ради тщеславного и глупого удовольствия женщин. Во Флориде жестокие охотники убивают самок, сидящих на яйцах, потому что оперение их ярче всего в это время. Подумайте же о бедных птенчиках, жалобно пищавших и издыхающих с голода! Мне страшно сказать, что еще делается при безобразной травле птиц за их красивые перья. Бывают случаи, когда охотники вырывают крылья у живой птицы, — ведь они не нуждаются в самой птице, а только в ее крыльях! Я сообщаю вам о таких ужасах с душевной болью, но мне кажется, лучше вам знать правду. Многие из вас скоро станут взрослыми людьми. Боритесь с этой ужасной торговлей. Она и грех великий, и, кроме того, большой вред для нас самих. Один штат — Массачузетс — потерпел убытки на сто миллионов долларов от того, что не охранял птиц. Вредные насекомые истребили листву на всех деревьях около Бостона. Управление штата израсходовало сто миллионов в борьбе с насекомыми и то не вполне удачно, между тем, как птицы сохранили бы деревья даром. Последние мои слова к вам: «берегите птиц!»

После того было еще несколько рассказов, между прочим, о нью-фаундлендской собаке, которая доплыла до тонущего корабля и принесла туда в зубах веревку, протянутую с берега, держась за которую, пассажиры могли добраться до берега.

В самом конце заседания поднялся некрасивый мальчик, показавшийся мне хуже всех остальных, но при виде его вся зала огласилась криками: «поэт, поэт!»

Госпожа Вуд объяснила Лоре, что этот мальчик пишет стихи, и что дети ужасно любят его стихи.

«Мне пришли сейчас в голову стихи, о которых я до сих пор и не думал», — начал мальчик, немного растягивая слова.

Все присутствующие приветствовали эти слова громом рукоплесканий.

Мальчик начал говорить нараспев:

«Даю, даю», — а дальше мальчик не мог ничего подобрать. Напрасно ему кричали имена всевозможных животных, ничего не выходило. Он долго стоял, глядя в потолок, и наконец сказал: «Нет, видно, надо бросить!»

Дети были очень огорчены. Председатель предложил молодому поэту припомнить конец стихотворения к следующему заседанию, но он решительно объявил, что он совсем вылетел у него из головы. С этими словами он ушел на свое место, и собрание приступило к выбору новых членов.

Лора подошла к столу и просила ее записать, после чего нам сказали, что мы можем уходить: заседание закрылось.

Лица детей были большей частью веселые и добрые; многие из них, проходя мимо меня, гладили и ласкали меня.

Госпожа Вуд остановилась у выхода; она поджидала Макевеля, который не мог скоро двигаться на своих костылях. Когда он подошел, она познакомила его с Лорой и позвала его к себе пить чай, но тут же прибавила, смеясь, чтобы он сперва очистил свои карманы, потому что ей не хотелось бы увидать, как в прошлое его посещение, маленькую жабу, очутившуюся вдруг посреди чайного стола.