И Мэтт появился из-за ствола акации (он там прятался), изнывающий от зноя, весь красный и словно бы слегка не в себе, рубашка расстегнута на три пуговицы вниз, пиджак и галстук болтаются за плечом на палке, будто на вытянутой третьей руке. Еще немного, и он, кажется, задохнулся бы в этой одежде. А может, он прямо тут материализовался из воздуха. Она изрубила его тело на куски, разбросала во все концы света, а они вдруг сбежались вместе и срослись! Абби представила себе это и даже испугалась.

Вроде колдовства. Так сказать, магическая сила любви.

Или это песенка, которую она тут играла, развеяла злые чары и на этом вся выдохлась, прекратилась? Вдруг, на середине такта, звук иссяк, и ничего больше не игралось, ни единой ноты не осталось в голове, вместо флейты в руке — мертвая деревяшка. А долго ли она играла? Сколько времени прошло? Это время — особенное, его часами не измерить.

— Не знаю я, — жалобно проговорил Мэтт, — не знаю, слышишь? Не знаю, в какую игру ты со мной играешь, но только я больше не могу.

— И я тоже не могу, Мэтт. — Как просто это сказалось. И ничего страшного.

— Тогда перестань. — У него и правда вид безумный, он, конечно, ничего не понял, ни раньше, ни теперь. — Ты что, хочешь, чтобы я окончательно помешался? Неужели девчонки все так выкаблучиваются?

— Наверно. Разве другие твои подружки не выкаблучиваются?

— А ты думаешь, я их коллекционирую? Как марки? Нет у меня других подружек. Послушай, нравлюсь я тебе или нет? Может, я тебе противен? Я так больше не могу.

— Ты уже это говорил.

— Могу и еще раз сказать, Элен — или как там тебя зовут.

— По правде-то Абби.

— Как это — Тоаби?

— Абби. Так меня зовут.

— Ну вот, опять… Нет, не могу я… И не хочу, вот что! Я хочу домой, к маме, понятно?

Вот бы сейчас большой кусок стекла и прыгнуть на него обеими ногами! Он схватил свой портфель. Волосы у него стали чуть ли не дыбом.

— Мэтт, не уходи! — Получилось жалобно и пронзительно.

Он крикнул в ответ через плечо:

— Может, скажешь, почему?

Она вскочила, даже подпрыгнула, волосы упали на глаза, выступили слепящие слезы, сердце стучало прямо в ушах, блок-флейта покатилась по земле — скорей обнять его, покрыть лицо поцелуями. Она уже было бросилась вслед, но, точно порыв холодного ветра, на нее дыхнуло здравомыслием — или страхом? — и она осталась понуро стоять, где стояла.

— Прости меня, Мэтт, — тоненьким голосом попросила она. — Я не хотела тебя дразнить. Я не нарочно.

— А я, представь, чуть было не подумал, что нарочно!

— Правда-правда, Мэтт, я не хотела.

— Не верю я тебе, вот что! Я не понимаю этого вашего девчонского выкаблучивания. Сказал, что ухожу домой, и ухожу. Затянула меня в историю. Что я теперь маме скажу?

— А я что скажу маме?

— Мне сейчас полагается быть в школе.

— Разве только тебе? Мне тоже.

— Так почему же ты не в школе? По чьей вине? Подначивала меня. Морочила. Посмешище из меня сделала на всю Главную улицу. И не можешь ты, как там тебя ни зовут, говорить мне теперь, будто все это не нарочно. Видишь, что ты наделала? А я-то считал тебя хорошей девочкой. Я так бессовестно долго считал тебя хорошей девочкой. С того самого времени, как ты перестала сосать те чертовы леденцы.

— Какие еще леденцы?

— Когда ты маленькая была. Сластена, каких мало. Вся липкая. Чудо, что ты не осталась без единого зуба.

— Я не понимаю, что ты говоришь!

— А ты вон как переменилась! Не узнать. Показала свое истинное лицо, ты, как там тебя.

— Нечего тебе так меня называть!

— Как хочу, так и называю. Захочу, буду звать Мэри. Или Том, если мне так больше понравится. Вон в какое положение ты меня поставила! Я сейчас должен быть в школе! Старик Мак-Нэлли меня убьет, точно, убьет! А маме что я скажу?

— Ты что, так свою маму боишься? Эдакий здоровенный парень? Эдакий огромный верзила боится мамочку? Ну погоди, я расскажу ребятам!

— Не расскажешь!

— Расскажу!

— Расскажешь, что поехала со мной?

— Дай только вернуться, я все, все расскажу! Эх ты, недотепа! Кто бы поверил? Сорок пять минут ехал в вагоне с девочкой и не произнес ни единого слова! Да таких потрясающих недотеп больше мир не видывал. Тебя надо в цирке показывать. Большой Мэтт Баррелл, так его называют. Чемпион, его называют. Прошу прощения, но меня душит смех.

— Эй, полегче, ты, как там тебя!

— Ты уж не ударить ли меня собрался?

— Будешь нарываться, увидишь.

— Вы только послушайте его! Лихой парень. Могучий герой. Грозится побить девочку. Вот это храбрец так уж храбрец. Большой Мэтт, так его называют. Большой Трус, это вернее. Ну погоди, я расскажу девчонкам!

— Не расскажешь!

— Погоди только. А они расскажут мальчишкам. По одному ты, может, их бы и отлупил, но они выйдут на тебя по десятеро! И тебя ПЕРЕВЕДУТ, как того парня Джексона. Ребята тебя так отделают, по частям собирать придется…

Мэтт шагал прочь. Уходил. Решительно печатая шаг. И оглянулся, только отойдя на двадцать шагов, так что слезы, снова выступившие у нее на глазах, были ему оттуда не видны. Ему видно было только, как над ней сияло солнце — от удовольствия? — а кругом золотилась листва акаций, летали туда-сюда пестрые попугаи, пчелиные крылышки сверкали алмазами, и Джо среди всей этой красоты была так немыслимо хороша, просто сердце замирало. Настоящая красавица. Стоит — хрупкая, слабая. Стоит — такая ослепительная, что планеты сейчас попадают со своих орбит.

В продолжение одного часа, Мэтт, у тебя была подружка. Чемпионский срок — по краткости. Один какой-то жалкий час. Настоящая, всамделишная девчонка-подружка, с живой кровью в жилах и дышала живыми легкими. А ты даже не управился ее поцеловать. Даже за руку взять не управился. И пожалуйста, опять тебе осталась твоя золотоволосая Елена с зазывным взором. Бестелесная, призрачная Елена. Елена из тысячелетнего прошлого. Из страны грез. Но разве ты в этом виноват?

Эх, старик Мак-Нэлли! До чего же это глупо с его стороны, опускать самое существенное. Вот, например: как приступить? Не может же Мэтт спросить у собственного отца или тем более у приятелей? Нельзя, ведь ты — Чемпион, Большой Мэтт. Одиноко человеку, когда он наверху, от тебя ожидают, что тебе все известно.

Ах, Джо, как бы это было здорово — знать, что ты на меня смотришь, что есть в толпе человек, которому все равно, чемпион ты или тащишься в самом хвосте.

Ах, Мэтт, ну что же такое случилось? Что я такого сделала, чего не следовало? Вон ты карабкаешься вверх по обрыву, и, видно, всему конец. А ведь я ждала тебя с десяти лет. Или мне было тогда только три года? Вернись, Мэтт, тебе ведь нужен кто-нибудь вроде меня, чтобы присматривать за тобой. Я бы так гордилась, когда по утрам рядом с тобой держалась бы за ремень в вагоне электрички. Так гордилась бы, когда по вечерам шла бы рядом с тобой со станции. Так гордилась бы, когда плавала бы вместе с тобой в бассейне. Я бы так гордилась, что могу сказать: Мэтт, я тебя люблю. Господи, молю тебя, ведь ты знаешь, я же, в общем-то, неплохая девочка! Я обычно не делаю, чего не полагается. Ну, пожалуйста, исправь то, что случилось! Что тебе стоит? Порази его стрелой молнии. Или сломай ему ногу, чтобы мне надо было за ним ухаживать. Или прокричи ему на ухо: глупый, глупый ты дуралей, Мэтт Баррелл, ведь Абби — твой друг. Или Элен. Или Джо. Или как там меня…

Но Мэтт взобрался вверх по обрыву, не поскользнулся, не оступился ни разу, и не было ни грома небесного, ни ангелов божьих, ни землетрясений, ни космических катаклизмов — поднялся вверх, пошел и скрылся из глаз. Вот и все.

Ну что тут будешь делать?

Прямо душа разрывается!

Абби сидела на камне и плакала.