Не будет он делать эту дурацкую работу о сырах или клеить старую дурацкую модель. Хотя и сказал, что будет. Даже для того, чтобы мама не волновалась. Да пропади они пропадом! Пусть горят синим пламенем!

Модель из двухсот двадцати семи готовых пластмассовых деталей, с выступами и прорезями. Соединяешь одну с другой и закрепляешь клеем. Потому что собирать настоящую, из дерева, для которой детали надо вырезать и выпиливать, ему не разрешают.

А эта дурацкая работа о сырах: наклеивать на перепачканные листы картона слова и картинки, вырезанные из журналов. «Ты же знаешь, что не можешь писать аккуратно, рука у тебя скоро начинает дрожать, и получаются каракули. Ведь не хочешь же ты испортить свою работу».

Может, улизнуть в лес и поискать там птицу-лиру, валаби, вомбатов, муравьедов и опоссумов? Может, прихватить удочку и половить по пути рыбу в ручье? Может, вырыть во дворе яму, большую, глубокую яму, как у других мальчишек? Как та, что у Перси Маллена на заднем дворе. Она и пещера контрабандистов, и шахта золотоискателей, и крепость, и кратер вулкана, и Колизей с рыкающими львами, требующими еды. Там всегда можно что-нибудь спрятать. И еще это у них клуб. Настоящая, замечательная яма! Зимой она наполняется водой, и тогда это Тихий океан или Бенгальский залив, или тонущее судно, а все они — матросы, откачивающие воду. Это опасное место, и мистер Маллен все собирается засыпать ее, да руки не доходят. Или он помнит, что и сам был мальчишкой?

Может, залезть на крышу и посидеть на самом верху? Крыша всегда рядом, похожая на гору, вроде Маттерхорна или Эвереста. Их покоряют другие, не он. Перси Маллен не только взбирается на крыши и сидит на них, но и прыгает оттуда. Но Перси позволяют делать почти все, даже деревья рубить.

Сисси Парслоу тоже иногда сидел на крыше своего дома. «Я король, и это мой замок, — насмехался он. — А ты — вонючий недоносок». Жуткий тип этот Сисси.

Стая скворцов возвратилась. (Скворцы, что унесли его цепи.) С криком и шумом уселись на телефонный провод. Сперва было похоже на нить коричневых бус, потом — на шеренгу болтающих и переминающихся на месте ребятишек: вот-вот начнут забег на дистанцию.

Мама перед отъездом сказала: «Я позвоню тебе из Мельбурна. Не уходи далеко».

В небе появилась стрела. Она пронзила шарик, и он упал на землю. Ощущение спокойствия и удовлетворения, чудное ощущение, что он может делать все, что хочет, а не то, что ему велят, исчезло, как исчезает текст перевернутой страницы.

Не может он пойти в лес, потому что должен оставаться возле дома. Не может вырыть яму, потому что ему не разрешают брать лопату. Не может забраться на крышу, потому что слишком долго будет спускаться к телефону.

Мамины слова, слова всех других долбили его по темени, стучали, как колеса на деревянном мосту.

Этот ужасный телефон, это маленькое зеленое чудовище. Весь день будет он здесь торчать, как большое подслушивающее ухо. Будет следить за ним и наводить тоску. Будет угрожать. А как только Джон отвернется, он подпрыгнет и заскрежещет: «Не смей! Нельзя!» И через час зазвонит снова.

Вот почему мама приберегла эти слова напоследок: чтобы он не мог поспорить. «Позвоню из Мельбурна. Не уходи далеко». Одна из грязных взрослых штучек.

«Нечестно!» — взвыл он и в припадке гнева швырнул камень из-под фруктовых деревьев прямо на дорогу, насмерть перепугав Мейми ван Сенден.

На Мейми были голубые джинсы и желтый свитер, а ее золотистые волосы — как бронзовый шлем. Высоко поднимая ноги, она шагала по дороге, в руках — сумка и список покупок.

— Ой! — взвизгнула она и как вкопанная остановилась под аркой, глядя вверх по дорожке прямо на Джона. Потом завопила еще пронзительнее: — Это ты, Джон Самнер? Зачем ты это сделал? Ты что, полоумный или как?

— Да нет. Просто не видел, что ты идешь.

— Спорю, видел.

— Не видел.

— Это же опасно — бросать камни. Вот скажу маме, что ты камнями бросаешься. А если бы я была верхом, лошадь могла бы на дыбы встать. Она б меня убила, а тебя бы повесили.

— Так тебе и надо, если будешь тут верхом разъезжать. Чего это ты вздумала ездить верхом? Ты еще не взрослая. Еще слишком маленькая.

— Просто тебе завидно, потому что сам не можешь.

— Могу. На любой лошади, даже на дикой, даже на быке.

— Чокнутый ты, вот кто, — провизжала Мейми, хотела еще что-то добавить, по вовремя остановилась. Ей не раз говорили, что Джона нельзя дразнить, нельзя говорить ему, что он чего-то не может. И играть с ним не надо, если можно этого избежать. Он себе что-нибудь повредит, а она будет виновата.

Она только тряхнула головой, покраснела от смущения и побежала прочь по дороге. Джон тоже покраснел. Мейми симпатичная. Жаль, что он ее напугал. Он хотел бы носить ее сумку с книгами, как Перси Маллен носит сумку Элизабет Уинтер, но он этого не делает, ведь Мейми еще маленькая, ей только девять. Когда-нибудь, когда она станет старше, он пригласит ее к себе надень рождения, и Мейми, конечно, придет.

— Мейми! — позвал он, по не очень громко. Она не ответила, даже когда он поспешил к самой арке и позвал снова: — Мейми ван Сенден!

Оиа уже слишком далеко ушла или не хотела откликнуться.

Джон сел на побеленный камень под сводом из фруктовых деревьев. Это знаменитый камень из Скоуна, хотя он никому об этом не говорит. Нельзя, чтобы кто-нибудь узнал, что камень в Вестминстерском аббатстве вовсе не настоящий. Дорого бы им иначе пришлось заплатить. Иногда, сидя на этом камне, он чувствовал себя королем Джоном, а проходившие мимо были подлыми баронами, замышляющими против него заговор. Иногда он был архиепископом Кентерберийским, отдыхающим в перерыве между коронациями, потому что короли так быстро один за другим умирали, что он уставал до изнеможения, водружая им на голову короны.

Появился на велике Гарри Хитчман, выписывая кривые вокруг невидимых препятствий. Это были мины, и Гарри знал, что, коснись он колесом одной из них, произойдет катастрофа. Если взорвется одна, за ней взорвутся и все остальные. Жизнь каждого человека на улице зависела от него.

— Привет, Гарри!

Ловко выписывая загогулины, Гарри со свирепым видом проехал мимо. Ноги у Гарри такие же крепкие и ловкие, как у диких коз. Это заметно, даже когда он на велосипеде. А когда он бьет по мячу, мяч летит до самого забора, за которым играют взрослые. Нелегкое дело для двенадцатилетнего. Но в школе он не блистает.

— Привет, Гарри!

Для своего возраста Гарри высокий. И умеет драться. Как-то после занятий он так отколотил Сисси Парслоу, что того пришлось вести к доктору, чтобы немного подлатать. Жуткая была драка. «Ну прямо убийство», — говорили ребята. Джону потом было очень грустно, и к Гарри он привязался, ведь у Гарри были большие неприятности, потому что всю вину он взял на себя. «Если этот Сисси станет к тебе снова приставать, — сказал Гарри Джону, — я его еще раз отделаю, да еще как».

— Привет, Гарри!

Гарри умчался, продолжая плести узоры. В его обществе Джон всегда стеснялся. Говорил слишком тихо. Не хотелось, чтобы Гарри считал, что он подлизывается.

Мимо него в новом автомобиле проехала миссис Парслоу. Направляется в торговый центр на Мейн-стрит — следующая за поворотом, всего в двухстах метрах. Миссис Парслоу воображает себя важной леди. Боковые стенки у машины белые, верх — цвета слоновой кости, а металлические детали — бронзовые. Сисси с самодовольной миной сидит на переднем сиденье. Нос задрал, уставился вперед. Думает, что он красавчик, а сам дрянь пресмыкающаяся. Сзади расселись три его жуткие сестрицы. Принцессами себя воображают, пусть соседи полюбуются.

«Понять не могу, где эти люди берут деньги, — сказала как-то мама. — Фрэд Парслоу их, должно быть, в лотерею выиграл». — «Не будь злой, дорогая, — возразил ей отец. — Если мы можем иметь две машины, позволь им иметь одну». — «Но ты человек с положением. А Фрэд Парслоу — мелкий служащий».

Возле ног Джона остановился маленький черный муравей. Он тащил за собой огромную хлебную крошку. Время от времени останавливался и переводил дыхание. Потом снова вцеплялся в свою ношу и волок ее дальше. За десять минут одолевал несколько сантиметров. Потрясающе! Ему наперерез поспешил другой маленький черный муравей. В сильном волнении он метался вокруг крошки, по первый муравей твердо стоял возле своей добычи, угрожающе подняв лапку. «Только тронь своими грязными лапами мою добычу, — пищал он, — и я тебе так врежу, что будешь помнить до середины следующей недели. Найди себе сам свою крошку!»

— Привет, Перси!

У Перси на поводке тявкающий австралийский терьер. Еще совсем рано, и десяти нет, а у Перси уже такой вид, словно его за волосы через лес протащили. Он всегда так выглядит. Терьер чуть больше кузнечика, а тянет со страшной силой. Рвется в разные стороны и издает ужасные звуки, вот-вот подавится. С таким щенком забот полон рот.

— Да что с тобой, наказание ты мое? — взвыл Перси. — Задохнуться хочешь, что ли?

— Привет, Перси!

— Привет, Джон!

— Ты куда?

— Угадай, — выдохнул Перси и, спотыкаясь, устремился за терьером.

— Я с тобой, Перси.

— Ну, кроха, — кричал Перси терьеру, — уж от старости ты не умрешь!

— Эй, Перси!

Крик его был как малыш на коротеньких ножках, который никого не может догнать.

Улица снова опустела. Ни Перси. Ни Сисси Парслоу. Ни Гарри. Ни Мейми. И муравей исчез.

Проехала машина Гиффордов.

Мистер Гиффорд — член совета графства. Очень важный. В праздничные дни приходит в школу и закатывает речь на полчаса. Сам жирный, волосы седые, щеки багровые, а нос — как кучка красного гравия, красный и шишковатый. На заборе у него висит табличка: «Осторожно. Стреляют». Ребята стараются ходить по противоположной стороне, а то вдруг выстрелят из пушки. Мама говорит, что табличка эта висит уже лет тридцать, во всяком случае, с тех пор, как они поселились на Уилсон-стрит. Мистер Гиффорд, похоже, никого за это время не убил, если только не хоронил тела тайно и не договорился с констеблем Бэрдом, чтобы его не арестовывали.

Мимо проехал бакалейщик.

— При-ири-привет, мистер Нигель!

Мистер Нигель, наверное, подсчитывает свои доходы.

Камень из Скоуна вдруг сделался слишком твердым. Через некоторое время так всегда бывает. Даже короли, когда их короновали, не должны были сидеть на нем часами.

«Э-э-эх! — сказал Джон. — Л-л-лучше уж займусь своей дурацкой моделью». И тогда что-то внутри у него взорвалось — ба-бах! — словно миллионы кусочков разлетелись в разные стороны. «Не пойду я в дом! Ни за что не пойду!» Он не сознавал что судорожно бьет рукой по бедру и заикается. «Буду делать что хочу. Я-я-я п-построю д-домик на д-дереве».

Потрясающая мысль. Она возникла сама собой прямо с неба свалилась.