Глава 1 РЕЗНЯ В ТЯНЬЦЗИНЕ

С колокольни французского католического собора, возвышающегося на западном берегу Великого китайского канала напротив города Тяньцзинь, донесся заунывный удар колокола. Лето 1870 года выдалось жарким и влажным, и над величайшим в мире рукотворным водным путем в течение уже нескольких дней время от времени прокатывались скорбные звуки, сопровождающие панихиду. Заслышав их, кули, налегающие на длинные весла проходящих из Нанкина в Шанхай по рекам Янцзы и Вэйхэ сампанов, с тревогой вскидывали головы. Водным путем можно было добраться и до Пекина — столицы полновластной династии Цин, правящей всем Китаем.

Незатейливый колокольный звон раздражал стражу дворца наместника императора, что располагался на том же западном берегу канала неподалеку от собора. Побеспокоенные солдаты от злости топали ногами. Они могли позволить себе подобную вольность: хозяин дворца был в отъезде.

Звуки колокола нарушали покой также и обитателей узких улочек самого Тяньцзиня. Город раскинулся вдоль восточного берега канала, защищенный двумя стенами: внешней, глинобитной, и внутренней, каменной, с зубчатым верхом, окружающей Татарский город. Колокольный звон давно вызывал недовольный ропот среди жителей: все прекрасно знали, что он означает, — на католическом кладбище за собором совершается погребение.

Французский католический собор, освященный только в июне прошлого года, для большинства китайцев был точно бельмо на глазу. Это помпезное немыслимо дорогое строение, с непривычной для китайцев архитектурой казалось неоправданно огромным для малочисленной католической общины Тяньцзиня. Но каких затрат потребовало возведение собора — это забота французов. Местное же население волновал тот факт, что иноземцы дерзнули построить свою церковь на месте храма, сожженного ими и их союзниками англичанами во время войны 1861 года. Точно так же эти варвары построили свое консульство на месте бывшего императорского дворца, уничтоженного в ходе того же скоротечного конфликта, принесшего китайцам и их маньчжурским правителям столько бед.

Подобные чужие для ландшафта Китая строения постоянно напоминали о поражении двора династии Цян. Многие китайцы ненавидели маньчжуров, два столетия назад хлынувших с севера под своими Восемью знаменами, чтобы свергнуть династию Мин. Однако заокеанских дьяволов они ненавидели пуще того. Народ ждал от императора сигнала к восстанию и готовился сбросить варваров в море. Император же пока был еще ребенком, за которого страной управляли его мать и мачеха — обе вдовствующие императрицы. Но они ничего не предпринимали, оставаясь запертыми в Запретном городе среди высоких пурпурных стен, отгородивших Пекин от внешнего мира.

По городу ползли слухи, будто варвары приносили в жертву своему дьявольскому Богу китайских младенцев. А этот звон? Уж не по похороненному ли он младенцу? В течение месяца этот колокол звонил десятки раз. В городе свирепствовала холера, но многие сомневались, что каждый удар колокола извещал о естественной смерти, и хотели бы докопаться до истины.

В женском монастыре Святого Винсента де Поля, расположенного за городской стеной, звук колокола слышался еще громче. Без видимых причин местные жители относились к его монахиням с большой подозрительностью.

Сестра Франсуаза устало вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, с чувством отчаяния глядя на крошечное тело, распростертое на койке. Лицо ребенка исказилось от мук, он задыхался, широко открыв рот, — холера убивала его.

В дальнем конце комнаты коротко всхлипнула сестра Эме, самая молодая из десяти монахинь монастыря — ей было двадцать два года. Три года назад, сразу после завершения срока послушничества, она добровольно вызвалась отправиться в Китай.

Эта красивая девушка, не очень высокая, но стройная и выглядевшая элегантной даже в простой белой рясе, воспитывалась в хорошей семье и поехала на Восток, движимая романтическими порывами. Теперь ее иллюзии развеялись в атмосфере зловония и скорби.

Сестра Франсуаза пересекла комнату и встала рядом с девушкой. Самой Франсуазе только исполнилось тридцать лет, но в Китае она провела восемь из них. В отличие от Эме, она была высокой и статной женщиной. Мсье Фонтанье, консул Франции, который часто посещал монастырь, не уставал повторять, что преступно обрекать Франсуазу на вечную девственность — без сомнения, ее полногрудое тело Богом создано для материнства.

Визиты мсье Фонтанье немного развлекали монахинь: он был земным напоминанием о мире, который они отвергли. Но в последние несколько недель ничто не могло заставить их улыбнуться.

Дверь отворилась, и в комнату торопливо вошла сестра Адель, самая старшая из монахинь, маленькая и смуглая. Ее энергия, казалось, передается окружающим.

— Поторопитесь, мать игуменья хочет поговорить с вами.

Франсуаза и Эме сполоснули руки, спустились по лестнице к кабинету матери игуменьи и остались ждать у двери. Тем временем мать игуменья пыталась втолковать жене вновь прибывшего французского чиновника основы китайского языка.

— Понимаете, мадам, — объясняла она, — когда над буквой «ч» стоит апостроф, она произносится как «ц». Когда его нет — как мягкое «ш» или, точнее, «сь». Так, «ч'инг» произносится «цин», а «чинг» звучит как «син».

— Я никогда не пойму этих премудростей, — жаловалась мадам Дёнэ. — А что касается вдовствующих императриц, как их правильно называть?

— Их титулы соответственно: «Тз'уан» произносится «Цыань», то есть старшая императрица, и «Тз'уси» произносится «Цыси» — что означает младшая.

— А их настоящие имена?

— Их настоящие имена больше не используются, императриц называют по титулу.

Мадам Дёнэ выглядела крайне озадаченной.

— Никогда не слышала о двух вдовствующих императрицах одновременно.

— Эта Китай, мадам. Цыань была старшей, женой императора Сяньфэна, а Цыси — его младшая жена — является матерью нынешнего императора.

— Чье имя «Т'унгчи» произносится «Тунчжи», — гордо сказала мадам Дёнэ, видимо решив, что усвоила урок.

— Нет-нет, мадам. Это не его имя. Он — император Тунчжи.

— Как же тогда его имя?

— До вступления на престол его звали Цзайцюнь. Но это имя также больше не может использоваться.

— И он сын последнего императора Вэнь Цзунсянь хуанди. Но вы сказали, что его отца звали Сяньфэн.

Мать Станислава удрученно вздохнула:

— Его отец император Сяньфэн под этим титулом был известен только при жизни. После смерти ему присвоили другое имя, как вы сказали, Вэнь Цзунсянь хуанди. Понимаете, мадам, китайцы не имеют универсальной системы летосчисления, и все события, происшедшие в период правления императора, исчисляются относительно года его вступления на престол.

— Нет, я никогда этого не пойму, — огорчилась мадам Дёнэ.

— Хорошо. Попробую объяснить вам на конкретном примере. Наш император Наполеон III, так?

— Да.

— До того как стать императором, он звался Наполеоном Бонапартом. Но теперь он император, и никто не обратится к нему «мсье Бонапарт», ведь правда?

— Полагаю, что да.

— Это вы поняли. Но китайцы в своей системе идут дальше. Когда император умирает, ему присваивается посмертный титул, ну, скажем, Воссоздатель империй. Это будет его историческое имя. Так доходчивее?

— Пожалуй, да, — сказала мадам Дёнэ, — но хочется еще кое-что уяснить. Почему у китайцев два имени, а у маньчжуров только одно?

— Просто потому, что у маньчжуров нет фамилий, мадам. — Мать игуменья заметила наконец двух монахинь, ждущих у двери. — А, сестры! У меня для вас есть работа. Предстоит крещение: Лин привел двух сирот.

Она вернулась к своей ученице, а Франсуаза и Эме переглянулись. Обе они не одобряли политики матери игуменьи в отношении китайских детей, тем не менее признавали, что все помыслы этой доброй женщины направлены на спасение как можно большего числа местных язычников. Но она предлагала деньги за больных сирот только для того, чтобы окрестить их перед смертью, и это выглядело... не по-христиански.

Однако послушание было для них правилом, и молодые женщины поспешили вниз по лестнице на центральный двор, где привратник Лин Сучан ожидал их с двумя девочками примерно трех лет.

— Где ты их взял? — спросила Франсуаза.

— Их привел мой знакомый Сун, — ответил Лин.

— А ты уверен, что они сироты?

— Конечно, сестра. Иначе разве они попали бы сюда?

Франсуаза наклонилась и взяла на руки одну девочку.

— Тебе будет здесь хорошо, крошка. — Монахиня бегло говорила по-китайски.

— Я хочу домой, — захныкала девочка.

— Не бойся, здесь тебе будет хорошо, — повторила Франсуаза. Ей так хотелось верить, что она говорит правду.

Покинув монастырь во второй половине дня, Лин Сучан сразу пошел домой к Сун Ванли. Они давно дружили и время от времени становились любовниками — жена Суна не возражала, а Лин был холост.

— Мать игуменья очень довольна, — сказал Лин своему другу. — Ей хотелось бы знать, когда будут еще сироты для нас.

— Где мои деньги? — спросил Сун.

Лин передал ему мешок с серебряными монетами.

— Мне все труднее находить сирот, — сказал Сун. — Следующие будут дороже.

— Я передам матери игуменье, — согласился Лин.

Когда он ушел, жена Суна Тин Шань вышла посидеть рядом с ним.

— То, что ты делаешь, — отвратительно, — сказала Тин.

— Но ведь ты не чувствуешь отвращения, когда тратишь эти монеты? — возразил Сун.

— Это плохо кончится, — заключила она.

На следующий день Сун отправился по делам. Вдруг какие-то незнакомые люди, приставив ему к горлу нож, приказали не шуметь. Они быстро заволокли его в темную аллею, скрутили, надели на голову мешок и бросили в повозку, забросав тряпьем. В Татарском городе возле дома маньчжурского торговца Чанхуна его вытащили из коляски и провели к хозяину.

— Где мои дочери? — грозно спросил Чанхун.

— Дочери? Я ничего не знаю о твоих дочерях, — запротестовал Сун.

— Тебя вчера видели неподалеку от того места, где они играли, — сказал Чанхун. — А когда старшая сестра вышла забрать девочек домой, то не смогла их найти. Мы безуспешно искали их всю ночь. Мне сказали, что ты был последним, кто видел детей. Говори, где они!

Сун нервно облизнул губы и повторил:

— Я ничего не знаю о твоих дочерях.

Чанхун подал знак, и мгновенно его люди распластали Суна на полу и стянули с него панталоны.

— Я ничего не знаю о твоих дочерях, — прокричал несчастный.

Люди Чанхуна вызвали у Суна эрекцию, сдвинули крайнюю плоть и воткнули в отверстие головки острую бамбуковую щепку. Сун вскрикнул раз, еще раз и обмяк. Однако истязатели продолжали пропихивать щепку все глубже и глубже.

— Больше ты не узнаешь удовольствия, — пригрозил ему Чанхун.

— Я все скажу тебе! — закричал Сун. — Я скажу!

Чанхун подал знак, и орудие пытки, окрашенное кровью, было удалено.

— Мне заплатили, — с трудом выдохнул Сун, корчась на полу от нестерпимой боли. — Деньги передал Лин Сучан из монастыря. Их дали француженки, живущие там.

— За моих детей?

— Они платят за любых детей. Я не знал, что это были твои дети. Я увидел играющих без присмотра девочек и решил, что они сироты.

— И зачем им наши дети?

Сун опять облизнул губы. Он не имел ни малейшего представления, с какой целью мать игуменья просила доставлять ей детей. Но ясно, не для добрых дел — ведь она заморский дьявол. С другой стороны, если Чанхуну сказать, что его дети в опасности... Но вдруг их еще можно спасти?

— Вставьте щепку на место, — потребовал Чанхун.

— Нет! — взвыл Сун. — Я все скажу. Они охотятся за сиротами для своих извращенцев-священников. Я думал, те девочки сироты, я не знал, что они твои дочери.

— Над моими дочерьми надругались? — Лицо Чанхуна помрачнело. — Ты похитил моих детей для забавы заморских педерастов?

— Я не знал, — взмолился Сун. — Я не знал.

— Довольно, — бросил Чанхун. — Уберите эту падаль, и разберемся во всем сами.

Один из слуг набросил на шею Суна толстый шнурок и затянул его.

— Возмутительно, — заявил отец Морис. Его и так вечно красное лицо выглядело буквально пунцовым. Краска поднялась до самой лысины. — Я никогда ни о чем подобном не слышал. Вы должны что-нибудь предпринять, мсье Фонтанье.

— О, не беспокойтесь, я все улажу. — Высокий, сухощавый, с ощетинившимися усами бывший солдат, принимавший участие в покорении этой страны в составе войск генерала Монбата девять лет назад, оказался таким же вспыльчивым, как и священник, и по отношению к китайцам и маньчжурам испытывал абсолютное презрение. — Я кое-кому сверну шею. — Он поднялся из-за стола. — Дёнэ, принесите мои шпагу и пистолеты. Сами тоже вооружитесь. Эти дьяволы уважают только силу. Так. Теперь еще раз расскажите мне вразумительно, святой отец, что произошло.

Дёнэ, секретарь консульства, прибывший с женой в Китай совсем недавно, поспешил выполнять распоряжение начальника, перед которым прямо-таки трепетал.

Отец Морис шумно вздохнул.

— Группа людей под руководством этого плебея Чанхуна позавчера ночью осквернила наше кладбище. Они раскопали недавние захоронения, достали останки несчастных детей и принялись доказывать, будто эти младенцы принесены в жертву какому-то Богу варваров, после того как были изнасилованы нашими священниками. Им удалось завести толпу, и она направилась к магистрату с требованием обыскать монастырь. Чанхун набрался наглости утверждать, что его собственные дочери оказались среди жертв.

— И это неправда?

— Разумеется. Станислава занимается только сиротами и детьми крещеных. Она стремится сейчас, когда тысячи людей умирают от холеры, спасти как можно больше душ этих несчастных младенцев.

— Поистине благочестивая женщина, — набожно произнес Фонтанье.

— Да. Так вот, когда магистрат издал указ о проведении обыска в монастыре, я отказался повиноваться. Как можно допустить толпу китайских негодяев в наше святое место и подвергнуть опасности монахинь?

— Вы поступили абсолютно правильно, — заявил Фонтанье, застегивая перевязь шпаги и засовывая за нее револьверы. — Так что теперь он принес указ от самого Цюнхоу?

Цюнхоу был управляющим торговлей в северных портах, а в отсутствие наместника императора оставался за старшего маньчжурского чиновника в городе.

Отец Морис протянул Фонтанье свиток.

— Вот, читайте. Группа для обыска прибудет в три часа пополудни. Если их не пропустят добровольно, они грозят применить силу. Здесь так прямо об этом и сказано.

Фонтанье выхватил указ из рук священника и сунул его в карман.

— Мы позаботимся обо всем, святой отец. Возвращайтесь в монастырь и прикажите закрыть все ворота. Положитесь на меня: я запихаю эту бумагу Цюнхоу в глотку, клянусь Богом. Дёнэ, за мной!

Он вышел из консульства, вскочил на лошадь и поскакал по улице. Дёнэ, тоже вооруженный, следовал за ним. Прохожие разбегались, завидев всадников: крутой нрав французского консула был всем хорошо известен.

Фонтанье спешился перед конторой торгового управляющего и, с шумом распахнув дверь, стремительно вошел внутрь, сопровождаемый Дёнэ, который старался выглядеть спокойно, когда китайские клерки в смятении повскакали со своих мест.

— Его превосходительство занят, ваше превосходительство, — попытался один из них остановить Фонтанье, решительно направившегося к кабинету управляющего.

— Прочь с моего пути, болван! — разъяренно закричал консул, хватая клерка за плечи и отшвыривая в сторону. Он широко распахнул дверь в кабинет.

В комнате находились трое мужчин. Цюнхоу внешне выглядел как типичный маньчжур — невысокий, плотный человек со свисающими усами и выпяченной нижней губой. Как и китайцы, он носил длинный синий халат поверх панталон и круглую синюю шапку. Он сидел за столом, но, завидев незваных визитеров, возмущенно поднялся.

— Что вы себе позволяете? В чем дело?

Двое его собеседников — китайские торговцы — опасливо отошли к стене.

— Вот в чем дело, — перебил его Фонтанье, швыряя свиток с указом на стол. — Как вы посмели приказывать моим людям открыть ворота перед вами, паршивыми прихлебателями?

Цюнхоу взял в руки изрядно помятый пергамент, взглянул сначала на него, затем на разъяренного консула:

— Так будет лучше.

— Лучше?! — вскричал Фонтанье. — Лучше?

— Люди взволнованы. Они подозревают, что ваши монахини плохо обращаются с детьми и даже приносят их в жертву, пытаясь остановить эпидемию холеры. Озлобление не пройдет, пока люди собственными глазами не увидят, что слухи беспочвенны. А единственный путь для этого магистрат видит в проверке монастыря, чтобы доказать.

— Я этого не позволю. А что вы скажете по поводу осквернения наших могил?

— Я сожалею, мсье Фонтанье. Но поверьте, когда люди озабочены судьбой своих детей...

— Я требую, чтобы указ был немедленно отменен. В противном случае я вызову французские войска из мест дислокации для защиты монастыря.

В глазах Цюнхоу блеснула ярость.

— Ни один солдат варваров не войдет в мой город. Это условие закреплено в договоре.

— Вы думаете, меня удержат какие-то договоры, когда мои монахини подвергаются угрозе быть изнасилованными?

— Никто не собирается и пальцем тронуть ваших монахинь, мсье Фонтанье.

Фонтанье схватил со стола пергамент и поднес его к лицу Цюнхоу.

— Отмените указ немедленно. Я приказываю.

— Вы приказываете мне? — фыркнул Цюнхоу. — Ну, знаете, ваша наглость безгранична? Покиньте сейчас же мой кабинет или мне придется вас вышвырнуть.

— Силы небесные! Ах ты, дерзкий желтый дьявол! — вскричал Фонтанье, обнажая шпагу. Китайский чиновник резко отпрянул от него и свалился, споткнувшись, а шпага Фонтанье описала круг, сметая со стола стоящие на нем предметы.

— На помощь! — закричал Цюнхоу. — Помогите мне!

Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появились несколько клерков-китайцев. Торговцы тем временем попытались выбежать.

— На нас напали, мсье! — закричал Дёнэ.

— Ах вы, желтые дьяволы! — зарычал Фонтанье. Левой рукой он выхватил револьвер и выстрелил в Цюнхоу. Пуля просвистела рядом с головой чиновника и цокнула о стену за его спиной. Обернувшись, Фонтанье дважды выстрелил в китайцев, столпившихся в дверном проеме. Один из них упал, другие убежали. Дёнэ тоже вытащил свой револьвер, и они с консулом, стреляя на ходу, побежали к выходу на улицу. Еще один китаец вскрикнул от боли и упал на пол.

Фонтанье распахнул входную дверь и взглянул на толпу, собравшуюся снаружи. Пока это была мирная толпа зевак, собравшихся разузнать, что творится В помещении конторы.

— Прочь с моего пути! — закричал Фонтанье, угрожающе размахивая шпагой.

Какой-то мужчина выступил вперед:

— С уважением, ваше превосходительство...

— Нападают! — вскричал Фонтанье и выстрелил. Пуля миновала этого словоохотливого человека, но поразила кого-то за его спиной. Толпа качнулась назад, а затем угрожающе двинулась вперед. Дёнэ также выстрелил, и французы бросились к своим лошадям. Однако толпа настигла их, когда они пытались вскочить в седла. Фонтанье рубил налево и направо, выбросил разряженный револьвер и достал второй, но выстрелить не успел — его стащили с лошади на землю, вырвали из рук оружие. Китайцам не нужно было применять отобранное оружие. Взвинченные до предела, они стремились достать его руками. Консул открыл рот и закричал от ужаса, когда пальцы протянутых к нему со всех сторон рук стали рвать на нем одежду, выдавливать глаза и раздирать рот. В считанные секунды его вопли стихли, и он, как и Дёнэ, превратился в кровавое месиво.

Окровавленные руки продолжали терзать уже мертвую плоть.

В Китае не сыскать тихих городов. Здесь гул несмолкающей людской многоголосицы и собачий лай сливаются с треском фейерверков — выпускаемых по одной и целой очередью разноцветных ракет в ознаменование чьей-либо радости или в знак скорби.

Но сегодня в Тяньцзине творилось что-то необычное, и стен монастыря достигал небывалый для этих мест шум. Монахини были взволнованы. По указу магистрата им придется в три часа пополудни открыть ворота и допустить в свои кельи предназначенных для общения с Богом светских людей. Отец Морис поспешил вернуться в монастырь после утренней встречи с консулом, чтобы успокоить сестер, внушить надежду, что этого не случится. Но мать Станислава была из числа тех женщин, которые всегда готовятся к худшему. Всех обитателей монастыря — девять монахинь, более двадцати китайских мужчин и женщин, обращенных в христианство и служащих при монастыре, и нескольких европейцев, по случаю оказавшихся здесь с утра, — она призвала помочь как следует убрать помещения.

Здоровых детей искупали и переодели в лучшее из того, что нашлось в монастыре. Больных тоже помыли и поменяли им постельное белье.

Наконец работа была завершена. И все бы великолепно, думала сестра Франсуаза, если бы не отсутствие вестей от мсье Фонтанье. В добром расположении духа консул был очаровательным человеком, тем не менее Франсуаза считала его излишне вспыльчивым — этаким котлом пара, и его слова обычно мало чего стоили. Поэтому она ожидала появления судьи и его людей в любой момент.

Тем временем шум в городе нарастал. Сестра Эме, которая отличалась беспокойным характером, поднялась на крышу монастыря и с криком вернулась, сообщив, что горит собор.

— Эме, ты несносна, — укорила ее мать Станислава. — Зайдешь ко мне в кабинет после вечерни, и я как следует проучу тебя, дабы впредь ты не сеяла паники.

— Действительно горит собор, матушка, — настаивала Эме. — Почему бы вам самой не пойти и не удостовериться?

Остальные монахини уже торопились вверх по лестнице, чтобы к своему ужасу увидеть на западе поднимающийся к небу дым.

— Без сомнения, это горит собор, — заявил отец Поль, помощник отца Мориса.

— Что же нам делать? — спросила мать Станислава.

— Очевидно, следует молиться, — сказала сестра Адель.

Все повернулись к отцу Морису, который как раз присоединился к ним и тоже в отчаянии смотрел на собор.

— Я должен сходить к консулу, — вымолвил отец Морис. — Ему придется вызвать войска.

Он направился вниз, но Лин Сучан, стоявший у дверей, посоветовал ему не выходить на улицу.

— Мсье, там собралось слишком много народу, — объяснил он. — Боюсь, вам не удастся пройти. — Лин не на шутку встревожился, так как ничего не знал о судьбе Суна.

Отец Морис в нерешительности кусал губу, Затем, услышав стук в дверь, двинулся к выходу.

— Это, должно быть, мсье Фонтанье, — с надеждой в голосе предположил он.

— Это китайцы, — поправил Лин, прислушиваясь к проклятиям, доносившимся через деревянную дверь. — Они требуют впустить их.

— Но еще нет трех часов, — запротестовал отец Морис.

— Сомневаюсь, что это пришел судья, мсье.

Отец Морис обернулся и посмотрел на лестницу, где стояли мать Станислава и отец Поль. У подножия лестницы сгрудились новообращенные китайцы, а выше, у входа на половину монахинь, ожидали сестры монастыря.

— Что будем делать? — спросил отец Морис.

— Не пускайте их! — воскликнул отец Поль.

— Правильно! — крикнула сверху Эме. — Прикажите им убираться вон.

— Успокойся, Эме, — вымолвила мать Станислава. — Что они кричат, Лин?

— Угрожают, что, если вы не откроете, они снесут с петель двери.

— Неужели им это удастся? — встревожился отец Морис.

— Думаю, удастся, мсье. Собралась огромная толпа.

— В таком случае мы должны открыть двери, — решила мать Станислава. — Они хотят обыскать монастырь — ладно. Сестры, займитесь своим делом. Ступайте к больным и помните: что бы ни случилось, храните спокойствие и не выказывайте страха.

Франсуаза посмотрела на Эме, которая от досады кусала губы, но была вынуждена подчиниться матери Станиславе. Монахини поднялись наверх и разошлись по своим местам. Франсуаза и Эме пошли в палату к больным, где один ребенок был без сознания, а другой, напугавшись, попытался встать с кровати, но оказался слишком слаб — он упал на четвереньки и не мог двигаться.

— Какая ты непослушная, — строго сказала Франсуаза, поднимая девочку с пола.

Эме встряхнула простыни, поправила одеяло, и ребенка уложили на кровать.

— Не дай Бог сюда придут посторонние и увидят детей в их нынешнем состоянии, — проворчала Эме.

— Если это поможет унять глупые сплетни, пусть приходят.

— Нам бы лучше вернуться в кельи, а то китайцы, пожалуй, там все разворуют.

Франсуаза строго посмотрела на нее. Монахиня не должна обладать ценными вещами. Но для Эме, с разрешения матери Станиславы, было сделано исключение: она происходила из знатной семьи и имела дядю-графа. Все в монастыре знали, что у нее сохранились мелкие личные драгоценности, привезенные ею из Франции.

— Если этим делом займется судья, — сказала Франсуаза насколько могла убедительно, — он не допустит воровства.

Внезапно шум на улице стал громче — это Лин открыл двери. Монастырь огласился криками, улюлюканьем и топотом сотен ног. И вдруг сквозь этот шум послышался резкий, пронзительный крик.

— Это мать игуменья, — сдавленно вымолвила Эме.

Топот и гвалт приближались к палате.

— Нам надо прятаться, — с дрожью в голосе предложила Эме.

— Мы не можем уйти отсюда, — откликнулась Франсуаза.

Да и некуда им уже было уходить.

Эме опустилась на колени и принялась горячо молиться. Франсуаза застыла, левой рукой сжимая распятие и со страхом глядя на открытую дверь. Дикий вой обезумевших погромщиков раздавался уже совсем близко. Она слышала голос Эме, высокий до пронзительности, молящий о пощаде. Стоило ли ей молиться?

Несколько человек пробежали по коридору за дверью, затем они возвратились, заглянули в палату и, увидев монахинь, вошли. Франсуаза почувствовала, что ей стало трудно дышать. Казалось, грудь вот-вот разорвется.

— Пожалуйста... — начала Эме.

Незваные гости взвыли. Похоже, их разочаровали первые жертвы монастыря и вот теперь наконец им перепали «лакомые кусочки». Франсуаза и Эме были самыми симпатичными монахинями в монастыре. С сестер начали срывать одежду. Франсуаза ощущала огромное желание ударить нападавших распятием, но она заставила себя стоять спокойно.

— Дети! — кричала Эме. — Остановитесь, здесь же дети!

Но нападавших не интересовали дети. Сорвав с монахинь одежду, они некоторое время с удивлением глазели на их обритые головы, затем повалили на пол и принялись насиловать. Франсуаза не сопротивлялась. Эме же боролась с отчаянием человека, которому не верилось, что подобное может с ним случиться. Ее стройные белые ноги метались в воздухе, но в конце концов были схвачены и прижаты к полу. Франсуаза не пыталась отбиваться ногами, она покорилась судьбе. Ее переполняло отвращение, боль и ощущение близкой смерти.

Но не раньше, чем их истязатели как следует натешатся и соизволят убить свои жертвы. Когда насильники вволю насытились, монахинь подняли на ноги и повели по коридорам, затем вниз по лестнице, к толпе кричащих и беснующихся мужчин и женщин, у большинства из которых на руках и одежде виднелась кровь. Они тянули к белым телам руки, толкали девушек, хватали за грудь и ягодицы, лезли между ног. Задыхающихся и рыдающих, теперь даже Франсуаза не могла сдерживаться, их бросили на землю во дворе и начали насиловать вновь. До них едва доходило, что вокруг распластаны обнаженные, изуродованные тела матери игуменьи, отца Поля и отца Мориса, Лина и нескольких новообращенных.

Теперь пришел их черед. Франсуазу и Эме поставили на колени, и они увидели приближающиеся лезвия ножей. Их страдания только начинались.

— Ты слышала о событиях в Тяньцзине? — спросила Цыань.

К тридцати четырем годам старшая вдовствующая императрица несколько располнела, но прежде она была блестящей красавицей. В качестве леди Нюхуру ее представили императору Сяньфэну как претендентку в наложницы. Она приглянулась ему и весьма быстро продвинулась до положения императрицы. Однако так и не стала в полном смысле женой императора при его жизни и даже несколько утратила свои позиции после его безвременной кончины, когда осталась главной регентшей своего малолетнего племянника, императора Тунчжи. С тех пор минуло девять лет, девять долгих лет нескончаемых беспорядков и междоусобиц в империи, борьбы против варваров, которые громили селения на морском побережье и по берегам рек, требуя торговых привилегий. Ей же хотелось совсем немногого: ухаживать за своим садом и читать книги. Но теперь... Она нарушила традицию и без предупреждения пришла к своей сестре по несчастью.

Вывести Цыань из ее обычного безмятежного состояния было делом трудным, однако при всей внешней спокойной уверенности, с которой она шла по жизни, в душе ее постоянно таилась тревога. Если она оказалась не прочь переложить на плечи Цыси рутинное руководство империей, то это вовсе не означало, что Цыань забыла о своем положении старшей вдовствующей императрицы — титуле, присвоенном ей в соответствии с последней волей бывшего императора Сяньфэна. Именно на нее возлагалась вся ответственность за сохранение маньчжурской империи и Цинской династии, которая правила ею.

При всем этом она осознавала, что сохранять империю удается именно благодаря недюжинному уму второй императрицы и регентши.

Цыси, хотя и годом старше Цыань, но тем не менее под именем леди Лань Гуй была представлена при дворе в тот же день, что и Нюхуру, и это произошло восемнадцать лет назад. Отнюдь не разница в возрасте заставляла Цыань считаться с мнением Цыси. И не то, что она бесплодна, а Цыси — мать императора Тунчжи. Причина заключалась в личности каждой из императриц. Цыань всегда стремилась лишь к спокойным радостям жизни, Цыси же жаждала власти. Только ее злая энергия и решимость спасли обеих императриц от дворцовых интриг, направленных на то, чтобы повлиять на мнение лежащего на смертном одре императора Сяньфэна, и позволила им стать теми, кем они стали — разделяющими власть императрицами.

Цыси стояла у окна своих покоев, глядя на сына, играющего в саду, в глубине дворцового комплекса Запретного города в Пекине. Четырнадцатилетний император Тунчжи рос восторженным мальчиком, обожающим игры в войну с потешным войском, предпочитая их занятиям с учителями. К сожалению, под носом у него всегда было мокро и он постоянно кашлял. Мальчик унаследовал от отца слабое здоровье, поэтому ни у кого не вызывало сомнения, что империя вскоре вновь вступит в кризис, связанный с наследованием власти.

Цыси обернулась на вопрос старшей вдовствующей императрицы. В свои тридцать пять она тоже пополнела, и этого не могла скрыть даже свободная мантия. Ее лицо расплылось, щеки немного обвисли, но по-прежнему были хороши четко очерченный подбородок и блестящие черные волосы, свободно лежащие на плечах и спадающие за спину — в интимной обстановке личных апартаментов императрица не носила головного убора. Но самое главное — ее черные глаза остались неизменно глубокими, и по ним угадывалась напряженная работа мысли.

Она была не одна. Цыси никогда не оставалась наедине с собой. Всегда под рукой находился ее фаворит евнух Чжан Цзинь. Их дружба зародилась еще в детстве. Присутствовал также бывший солдат, а ныне генерал Жунлу, высокий мужчина с фигурой атлета. Ровесник Цыси, он дружил с ней еще с тех пор, как ее семья бежала из города Уху, спасаясь от восставших тайпинов в 1851 году. После смерти императора все считали его любовником Цыси, а кое- кто мрачно добавлял, что он был им и при жизни Сяньфэна. То, что он, плебей, получал доступ в Запретный город, обычно посещаемый только принцами дома Цин, свидетельствовало о готовности Цыси нарушить любые законы, поступить вопреки традициям, когда речь шла о ее личных потребностях.

Из-за всего этого Цыань ненавидела Жунлу. Она считала, что для вдовствующей императрицы иметь любовника — оскорбление императорской фамилии, однако никогда не смела перечить Цыси.

— Да, известия из Тяньцзиня дошли до меня. Французы — варвары, — заявила Цыси. — Разве их солдаты не сожгли Летний дворец девять лет назад? И то, что теперь чернь уничтожила их собор, — всего лишь справедливое возмездие.

— Многие их люди убиты, — сказала Цыань. — Не начнут ли они опять войну против нас?

— Теперь мы более подготовлены к этому, — ответила Цыси, многозначительно посмотрев на Жунлу, чье лицо светилось воинственной решимостью.

Цыань вздохнула. Она знала, что соотношение сил между маньчжурской армией и варварами осталось неизменным. Если война возобновится, заморские войска по-прежнему будут иметь превосходство. У них более грамотные генералы, совершенное вооружение и, главное, им присущ тот непередаваемый наступательный порыв, который, казалось, вел их от победы к победе.

— Ты имеешь в виду контрибуцию? — произнесла она с горечью.

— Мы сделаем все, что необходимо, — последовал ответ. — Ту резню затеяли китайцы, а не маньчжуры, варвары должны это понять. Может быть, нам придется для видимости казнить одного или двух головорезов, но войны не будет.

— Почему ты так считаешь? — повысила голос Цыань. — Разве война для варваров — не самое привычное дело?

Цыси улыбнулась, ее сжатые губы слегка расслабились.

— Ты права, Цыань, но я слышала, в настоящее время они сами вынуждены вести войну в Европе. Им некогда воевать с нами. Если они потребуют контрибуцию, мы станем им платить... до тех пор, пока не соберемся с силами сбросить их в море.

Это было ее заветной мечтой. Ей страстно хотелось, чтобы варвары поплатились наконец за все обиды, нанесенные династии за последние тридцать лет.

Ван Ли забормотал, подобострастно склонившись перед дамами, сидящими на веранде, выходящей в сад резиденции Баррингтонов в Шанхае:

— Маршал, маршал едет.

— Уже? — Джейн Баррингтон властно нахмурилась, а ее невестка вздрогнула и пролила чай в блюдце.

Обе дамы были одеты в накрахмаленные белые платья и широкополые белые шляпы. Туалет довершали белые ботинки и кружевные перчатки, считавшиеся обязательными предметами наряда европейских дам в китайских тропиках. На этом их сходство заканчивалось — во всем остальном они были абсолютно непохожи.

Джейн Баррингтон исполнилось шестьдесят лет, ее величественная голова с когда-то золотисто-каштановыми волосами стала совершенно седой, но фигура оставалась вызывающе совершенной, как в молодости. Она вышла замуж и стала членом этой семьи взрослеющим подростком, а когда ее муж, Адриан, старший из двух братьев Баррингтонов, принявший на себя руководство огромным торговым концерном, основанным его отцом-пиратом, был убит, она вышла замуж вторично — за его младшего брата.

Этот скандальный брак потряс британскую колонию на Дальнем Востоке, не меньше, чем отношения между Цыси и Жунлу, будоражащие их соплеменников. Многие решили, что Джейн и Мартин Баррингтон стали любовниками еще при жизни Адриана. Несмотря на семейные несчастья — тайпины захватили его приемную дочь и жестоко над ней надругались, а его сводный брат был казнен, — Мартин Баррингтон становился все богаче и могущественнее.

Мартин умер два года назад, в 1868 году, но торговый Дом Баррингтонов процветал более чем когда-либо благодаря дружбе его пасынка Джеймса — сына Джейн от Адриана — с младшей вдовствующей императрицей. Они подружились подростками, еще до того, как вспыхнуло кошмарное восстание тайпинов в долине реки Янцзы.

Жена Джеймса Люси, в отличие от Джейн, была полностью лишена какого-либо высокомерия. Дочь мелкого управляющего, она приехала в Шанхай, когда звезда Баррингтона взошла уже весьма высоко. Люси никогда не мечтала так возвыситься. Джеймс Баррингтон женился на ней, когда на него свалились многочисленные несчастья, причем далеко не финансового плана. Он глубоко переживал трагедию сестры, которую изнасиловали, и, возможно, из-за его далеко небезупречного поведения в схватке с тайпинами. Люси была благодарна Джеймсу за оказанное ей доверие и внимание, а потому стремилась быть услужливой и преданной женой. Жизнь ее полностью протекала в тени своей грозной свекрови. Люси родила четверых детей, но из-за смерти в младенчестве первенца, мальчика, она стала еще стеснительнее в отношении с остальными членами семьи. Она как бы со стороны наблюдала, как Джеймс восстановил свой авторитет, а затем вернул сестру и продолжал приумножать богатство семьи. Все это время Люси жила, замкнувшись в собственном мирке. В свои тридцать четыре года Люси Баррингтон выглядела скорее симпатичной, чем красивой — мягкие черты лица, нежное тело. Она до сих пор оставалась желанной для мужа в интимной обстановке их спальни.

Она так и не смогла привыкнуть к распорядку жизни семьи Баррингтонов. Скажем, чего стоит этот сегодняшний визит наместника императора, да к тому же без предупреждения... Когда китайский магнат проходил через гостиную, сопровождаемый взволнованным Ваном, Люси уже стояла на ногах, тяжело дыша, с пунцовыми пятнами на щеках.

Одним из самых выдающихся качеств Цинов было их умение находить и назначать на ответственные должности способных чиновников. Несмотря на все законы, по которым мужчины национальности хань — коренные китайцы — должны были носить косички (оскорбительные «поросячьи хвостики»), а женщинам навечно закрывались ворота в августейшую семью даже в качестве наложниц, Цины всегда с готовностью доверяли власть талантливым китайцам. В борьбе с тайпинами Цинам как никогда потребовалась помощь коренных жителей. Из их среды в ходе ожесточенного и кровавого противоборства и вознесся к высотам власти Ли Хунчжан.

Сам Ли не скрывал, что, формируя войско для разгрома так называемого «небесного короля», он воспользовался поучительным опытом сведущих людей. Он пристально следил, как американец Фредерик Вард и англичанин Чарльз Гордон обучили и вымуштровали разрозненные толпы мобилизованных ими людей, превратив их в легендарную Всепобеждающую армию. Применив их методы к своим подчиненным, он добился того, что его «Хуаньские храбрецы» тоже стали по-настоящему знамениты, а после смерти Варда и возвращения Гордона в Англию именно Ли Хунчжан покончил с тайпинами. Его заслуги были по достоинству оценены: он служил наместником в различных местах и пользовался все возрастающим доверием вдовствующей императрицы.

Сейчас, в возрасте сорока семи лет, Ли Хунчжан достиг вершины своей карьеры. Необычно высокий для китайца, плотно сбитый, с длинными усами и задумчивым лицом, он ни одеждой, ни манерой поведения не выказывал, что является одним из самых богатых и самых влиятельных людей в стране. К тому же он никогда не забывал преданность и постоянную поддержку со стороны торгового Дома Баррингтонов, предоставляемую ему в течение многих лет, и то, что Джеймс Баррингтон командовал его артиллерией на завершающем этапе войны.

Ли Хунчжан остановился на пороге веранды, держа руки глубоко в широких рукавах синего халата, и отвесил короткий поклон.

— Мадам Баррингтон. — И затем еще раз: — Мадам Баррингтон.

Дамы поднялись, но если Джейн ответила на приветствие легким кивком головы, то Люси сделала глубокий реверанс.

— Благодарим за честь, ваше превосходительство, — сказала Джейн. — К сожалению, мой сын на складе товаров. — Обе дамы бегло говорили по-китайски.

Ли кивнул:

— Знаю, зайду к нему попозже. Я пришел попрощаться.

— Вы покидаете Чжэцзян? — Люси так встревожилась, что только через мгновение добавила: — Ваше превосходительство. — Ли Хунчжан был одним из столпов меняющегося мира.

— К сожалению, это именно так, мадам Баррингтон. Меня вызывают в Пекин. Мне предложен пост наместника в провинции Чжили.

Джейн восторженно хлопнула в ладоши:

— Прекрасная должность!

— Лучше некуда, только при других обстоятельствах. Разве вы не слышали, что случилось в Тяньцзине?

— Нет. Расскажите, пожалуйста.

— Там произошли беспорядки. Монахов обвинили в изнасиловании и принесении в жертву китайских детей. Пострадали французы. Были сожжены собор и монастырь. Погибло много людей, в том числе девять монахинь, три священника, а также несколько других европейцев и десятки новообращенных китайцев.

— Это какое-то недоразумение, — запротестовала Джейн.

— Согласен с вами, — осторожно заметил Ли, — но простолюдины считают все это правдой, а то, во что уверуют простые люди, оказывается истиной. Обстановку усугубил своим возмутительным поведением консул Франции. И теперь он тоже мертв.

— Какой ужас! — воскликнула Люси. — Тех несчастных женщин... — Она прикусила губу и взглянула на свекровь.

Ли Хунчжан выждал, пока Ван внес поднос с чайными приборами и Джейн наполнила чашки, затем сказал:

— Да, к сожалению, мадам Баррингтон, их изуродовали до неузнаваемости. Что взять с черни?!

«Китайской Черни», — зло подумала про себя Люси.

— Приведет ли все это к войне? — Джейн интересовали более насущные проблемы. После страшного восстания тайпинов, унесшего жизни около двадцати миллионов человек и превратившего необыкновенно плодородные земли долины реки Янцзы в пустыню, которая теперь только-только начала оживать, меньше всего кому бы то ни было хотелось новой войны.

Ли Хунчжан криво усмехнулся — всю свою жизнь он был солдатом.

— Это как раз моя обязанность — попытаться не допустить худшего. Французы очень обозлились, но, насколько нам известно, они воюют в Европе с Германией. Мы надеемся урегулировать инцидент, возместить ущерб. Меня глубоко огорчает — надеюсь, и вас не меньше, мадам Баррингтон, — то, что Китай, такой огромный, такой богатый, в настоящее время стал слаб, слаб своей армией. Это надо исправить. А пока... нам остается платить контрибуции. — Он допил чай и встал. Дамы торопливо поднялись тоже. — Вам хорошо известно: я готов сделать для Дома Баррингтонов все, что в моих силах. Разрешите откланяться, дамы!

Ли поклонился и вслед за Ваном направился к выходу.

— Ты знаешь, наместник Ли приходил к нам, — взволнованно сказала Люси, как только ее муж переступил порог.

Джеймс Баррингтон остановился, чтобы обнять и поцеловать своих детей. Их было трое: Хелен семи лет, Роберт — пяти и Адриан — трех. Эти смешливые и жизнерадостные дети старались казаться серьезными только в присутствии отца, которого они больше боялись, чем любили.

Джеймс Баррингтон заслуживал того, чтобы его боялись. Он был высоким и широкоплечим, как все Баррингтоны. С длинными мощными ногами. Выступающий подбородок и орлиный фамильный нос придавали суровое выражение его лицу. Сомнения молодости остались для него уже далеко позади: он принимал активное участие в разгроме тайпинов и вышел из войны уверенным в себе, жестким человеком, сохранив при этом глубокую привязанность к семье, о которой проявлял постоянную заботу.

Наконец он поставил маленького Адриана на пол и выпрямился, чтобы обнять жену.

— Да, знаю. Он заходил ко мне.

— Разве это не ужасно?

— Мы же знали, что он не сможет оставаться в Шанхае до скончания веков.

— Я говорю о резне в Тяньцзине.

Держась за руки, супруги вошли в дом. За ними следовали дети. Мальчиков вела за руки сестра.

— Боюсь, французы сами накликали на себя беду отвратительной привычкой обращаться с китайцами как с низшей расой, как с невежественными дикарями.

— Но те несчастные женщины...

— Знаешь, ничего этого не произошло бы, не навязывай они китайцам свои религиозные взгляды. К тому же они ставили под сомнение вековые святыни буддизма и конфуцианства. — Джеймс сделал паузу и легко сжал ее пальцы. — Мне их жаль, поверь. Какой страшный жребий. Но теперь им не поможешь. — Джеймс увидел Джейн. — Мама! — воскликнул он и обнял ее.

— Ли был здесь.

Он кивнул:

— Люси сказала мне.

Джейн взяла сына за рукав.

— Как ты думаешь, будет война?

— Нет, если постараться. Нам не потянуть войны. — Джеймс хмуро улыбнулся. — Во всяком случае пока. Не переживай об этом. Вот письмо от Джоанны.

Джейн села и принялась читать. Общаться с дочерью Джоанной, разумной и рассудительной, было для нее отдохновением. Джоанна больше, чем любой другой член семьи, познала, каким был Китай десять лет назад. Захваченная тайпинами, она подвергалась неоднократному изнасилованию, всем мыслимым и немыслимым формам унижения и оскорбления, но чудом ей удалось бежать, да еще и сохранить здоровый рассудок.

Более того, по счастливому стечению обстоятельств, у нее появилась перспектива замужества. Никто в семье, даже брат Джеймс, с кем она была очень близка, не догадывался об ее истинных отношениях с выдающимся американским путешественником Фредериком Вардом. Разумеется, она глубоко и долго переживала гибель Варда, убитого при штурме Цзэки в 1862 году. Но, оправившись и от этой трагедии, она позволила себе принимать поклонников и, наконец, к величайшему облегчению матери и брата, приняла предложение преподобного Артура Дженкинса.

Дженкинс, несколькими годами старше Джоанны, слыл солидным и разумным мужчиной. Насколько удачно сложилась их частная жизнь, было трудно судить, так как их брак не принес детей. Во всяком случае внешне они выглядели вполне счастливыми, и Джоанна была рада, когда Артура назначили в миссию методистов в Порт-Артур — крупнейший порт на южной оконечности Ляодунского полуострова, замыкающего с севера-востока залив Чжили. Воды вокруг Порт-Артура не замерзали в зимний период, и он стал важным портом, бросающим вызов таким городам, как Шанхай и Кантон.

Джейн медленно откладывала прочитанные страницы.

— По ее словам, Порт-Артур просто мечта, — наконец сказала она. — Я хотела бы там побывать, Джеймс.

— Побываешь, — бодро ответил Джеймс, — как только выберешь время. Представляю, в какой восторг придет Джоанна.

Джейн оторвалась от письма:

— Так ты действительно уверен, что войны не будет?

— Уверен, — без колебаний ответил Джеймс.

— В дополнение к компенсациям и наказанию виновных французы требуют нашего признания их прав на Индокитай, ваше превосходительство, — объяснял Ли Хунчжан.

За два года после Тяньцзиньских событий, которые называли не иначе как резней, Ли Хунчжан сделал все от него зависящее, чтобы задобрить французов. Он казнил восемнадцать погромщиков и еще двадцать пять посадил в тюрьму. Была выплачена огромная контрибуция. Цюнхоу отправили в Париж для принесения личных извинений. Как и предвидела Цыси, дело несколько облегчалось войной, которую Франция вела против Германии, и особенно ее поражением в этой войне. Но война закончилась, и Франция стремилась восстановить престиж обычным для того времени путем — приобретением новых колоний или, на крайний случай, торговых привилегий.

— Так дайте их им, — заявил принц Гун, выступая как председатель Цзунлиямэня — вновь созданного департамента иностранных дел. Ли был удивлен демаршем принца. Гун, низкорослый, невзрачный, обычно сутулясь, сидел в своем кресле, выпятив нижнюю губу. Он заслужил репутацию надменного и вспыльчивого человека. Но Ли также знал и другое: принц не пользуется доверием Цыси в настоящее время. Их союз длился многие годы, точнее, с того времени, когда Цыси еще была всего лишь наложницей старшего брата Гуна, императора Сяньфэна, а сам Гун искал любой поддержки в своей борьбе с влиянием его дядьев на трон. Их отношения не всегда складывались гладко. Когда Цыси захватила власть в 1862 году, Гун преданно поддержал ее, но чуть позже они рассорились.

Среди прочего Цыси всегда мечтала о восстановлении Юаньминъюаня — легендарной летней резиденции, построенной императором Сяньлуном в нескольких милях к западу от Пекина. В Юаньминъюане когда-то высились изящно изукрашенные дворцы, изогнутые мосты нависали над тихой гладью вод и росли самые пышные в мире сады. Всю эту дивную красоту уничтожили британцы в 1861 году в отместку за жестокое обращение с их посланниками. Придя к власти, Цыси первым делом принялась изыскивать деньги для его восстановления. И тут принц Гун возглавил в Верховном совете борьбу против данного предприятия под тем предлогом, что деньги гораздо больше нужны для других целей. Цыси пришлось признать поражение, и тогда она стала искать поддержки в доме Цинов и нашла ее в лице младшего брата Гуна, принца Цюня — юноши с вечно заспанной физиономией. Она даже подыскала для него жену — свою младшую сестру, таким образом приближая императорскую семью к орбите собственных интересов. Она и Гун ссорились, иногда сильно. Говорят, один раз она даже была вынуждена выпроводить своего бывшего соратника из личных апартаментов силой.

С тех пор они вроде бы помирились, но Ли отказывался верить, что Гун мог без высочайшего одобрения принять решение развязать французам руки в обширном регионе Юго-Восточной Азии, куда входили древние королевства Вьетнам, Лаос и Камбоджа.

— Кстати, ваше превосходительство, — рискнул он заметить, — такое решение должна одобрить вдовствующая императрица.

Принц Гун мрачно усмехнулся:

— Вы имеете в виду императрицу Цыси, не так ли, маршал? Ведь Цыань редко занимается государственными делами. Тогда у вас будет оправдание в виде подписей императриц. Однако в настоящий момент они заняты — его величество собираются женить.

Вдовствующие императрицы сошлись вместе, чтобы опросить девушек, которых должны были сейчас к ним вывести. Девушек отобрали немного, потому что только дочери самых сановных и богатых маньчжурских мандаринов имели привилегию претендовать на высшую награду для маньчжурской женщины — стать наложницей императора, с последующей перспективой быть избранной императрицей.

Прием спланировала и организовала Цыси. Она прекрасно знала, что, будь правила настолько строги двадцать лет назад, ее бы здесь сейчас не было: ее отец не только был «пустым местом», но также обесчестил себя бегством из южной провинции Аньхой, где служил управляющим до прихода тайпинов. Но хотя в 1852 году империю расшатывали многочисленные восстания, император Сяньфэн и его мать безмятежно восседали на Троне Дракона. Сегодня Цыси окружало слишком много врагов, нажитых ею самой вследствие ее высокомерной решимости править от имени сына. Она нуждалась в постоянной поддержке грандов, которые в самом начале привели ее к власти. Унижение, испытанное ею после отказа выделить деньги на восстановление Юаньминъюаня, было не первым. Всего двумя годами ранее ей тоже пришлось уступить и дать согласие на казнь близкого ей евнуха, который, будучи направленным с миссией на юг, пытался командовать там наместником императора, за что и был обезглавлен. Теперь единственную надежду сохранить свое положение Цыси связывала с поддержкой со стороны собственного сына, который по возрасту вскоре вступал на престол.

Двенадцать девушек по очереди предстали перед императрицами и Чжан Цзинем. Это своеобразное испытание происходила в отдаленной от залы для аудиенций комнате. Девушкам пришлось отвечать на вопросы по китайской истории и искусству, цитировать наизусть классиков, затем они раздевались донага, и Чжан Цзинь под присмотром императриц выискивал у них изъяны.

Цыси вспомнилось ее собственное представление, как ее саму опрашивали и осматривали. Тогда на постель императора претендовали шестьдесят девушек, а отобрано было двадцать семь. Она оказалась последней, а Нюхуру — первой. Да, размышляла Цыси, возможно, Нюхуру по-прежнему остается первой леди империи, но она-то теперь стала второй.

Порядок экзамена имел целью не просто выявить изъяны либо определить образованность и физическое совершенство. В ходе осмотра по ее реакции определялся характер девушки. Большинство из них казались подходящими для своей роли. Цыси вспомнила, что ее старшая сестра от страха потеряла рассудок и поэтому лишилась всех шансов, в то время как она сама не только смело и уверенно ответила на все вопросы, но и перенесла ощупывания своего тела тогдашним старшим евнухом с легким румянцем стыдливости.

Представленные императрицам девушки являли собой жалкое зрелище: дрожащие конечности и трясущиеся волосы — вот главное впечатление, оставшееся от них. И лишь одна оказалась исключением. Ее звали Алюта. Она была редкостная красавица — худощавая, но не мускулистая, как большинство маньчжурских девушек, с миниатюрными привлекательными формами, стройными ногами и роскошной полной грудью. Ей уже исполнилось восемнадцать лет, хотя обычно в наложницы отбирались девушки гораздо моложе.

Алюта реагировала на все, что говорили, спрашивали и делали с ней, с легкой настороженностью и не проявляла никаких других эмоций. Одевшись, она покинула комнату. Цыань хлопнула в ладоши от радости:

— Из нее получится безупречная подружка императора.

«Она слишком, красива, — подумала Цыси. — Она красивее меня в ее возрасте и тем более красивее меня теперешней. А если характер ее настолько силен, как она его показала, то со временем Тунчжи может привязаться к ней настолько, что мне трудно будет влиять на него».

Вслух же она сказала:

— Ты уверена, Цыань? Я посмотрела ее родословную...

— Я тоже, — парировала Цыань. — Она дочь Цюньци, самого верного сторонника династии.

— Да, но, кроме того, она еще и праправнучка принца Чэна, — отрезала Цыси.

Принц Чэн являлся одним из тех, кто пытался захватить власть после смерти Императора Сяньфэна, и вынужден был покончить с собой, когда императрицы одержали верх.

— Та история забыта, — заметила Цыань, начиная упорствовать в присущей ей жесткой манере, хорошо известной Цыси.

— Тем не менее, я думаю, она не подойдет, — возразила Цыси. — Если ты хочешь девушку из семьи Цюньци, давай возьмем Ваньли. Она — тетя Алюты, хотя моложе ее. Против Ваньли я ничего не имею.

— Какая разница, пусть будет еще и Ваньли, — согласилась Цыань.

— Мы не можем взять и тетю, и ее племянницу, — запротестовала Цыси.

— Почему нет? Такое случалось раньше. Все дело в Алюте. — Цыань вскинула голову и твердо посмотрела на Цыси, встретив такой же твердый взгляд младшей императрицы. На публике вдовствующие императрицы старались демонстрировать единодушие. Наедине они часто расходились во взглядах, особенно по внутрисемейным вопросам: Цыань не интересовалась государственными делами и зачастую не имела о них представления, хотя как старшая вдовствующая императрица она скрепляла своей подписью все императорские декреты, причем ее подпись стояла выше подписи Цыси. Однако она всегда полагалась на мнение Цыси и принца Гуна, которые с легкостью убеждали ее, что тот или иной декрет послужит исключительно на пользу государства. Но зато благополучие императорского клана было ее заботой, и в этих вопросах она во весь голос заявляла о себе. Ее мнение всегда оказывалось решающим и будет таковым, пока она жива. И ждать каких-либо благоприятных для Цыси перемен не приходилось, поскольку по возрасту она была старшей.

Однако Цыань как всегда оказалась практичной и миролюбивой.

— У меня есть безупречное решение, — заявила она. — Почему бы императору не посмотреть девушек и не решить самому?

Цыси от досады стиснула зубы.

Император Тунчжи стоял у окна своих апартаментов и глядел в сад, где прогуливались девушки, проинструктированные перед смотринами. Выбор сделан еще не был. По бокам расположились его мать и Цыань. Чжан Цзинь скромно держался позади.

— Мы хотим, чтобы ты решил, которая из них самая красивая, — сказала Цыань.

— Кого бы ты предпочел видеть своей императрицей, — мягко поправила Цыси.

Ноздри Тунчжи раздувались. Ему было только пятнадцать лет, но выглядел он со своей одышкой и щуплым телом гораздо старше. Большинство знавших его с сожалением заключали, что он унаследовал от отца слабое здоровье и в детстве постоянно болел. Причем разрушительному естественному процессу помогали собственные пороки ребенка и готовность его окружающих потакать этим порокам.

Чжан Цзинь, старший евнух, был наставником мальчика. Тунчжи еще не достиг половой зрелости, когда евнух начал водить к нему проституток — как женщин, так и мужчин. Через несколько лет император и его фаворит стали тайно покидать Запретный город и в поисках удовольствий посещать бордели для извращенцев.

Чжан Цзинь поощрял эти приключения с ведома и полного согласия, даже, точнее, одобрения со стороны своей госпожи. Цыси знала об иллюзорности своего превосходства над сыном: император Тунчжи вырос человеком высокомерным, убежденным в своих привилегиях, с каждым годом все более и более самоутверждаясь. Однако он был рабом своей похоти, и Цыси хотела еще раз в этом убедиться, поскольку именно она контролировала, как эта похоть удовлетворяется. Цыси и мысли не допускала, что раннее половое развитие может повредить его здоровью. Всех императоров сводили с женщинами члены их семьи, обычно матери или мачехи, и большинство вырастали здоровыми и сильными. Нездоровье Тунчжи, по мнению Цыси, было вызвано физическими недостатками, унаследованными от отца. Выживет он либо нет — все в руках Господа. Цыси ясно осознавала, что никогда не испытывала слишком сильной материнской любви и находила себе великолепное оправдание: но конфуцианским канонам, долгом сына было любить ее, а ответное чувство с ее стороны считалось вовсе не обязательным.

Цыси, сколько она себя помнила, волновало и заботило только ее собственное будущее. В свое время, когда этот красавец варвар Джеймс Баррингтон предложил ей замужество, она загорелась желанием заполучить богатство, которое такой муж мог ей принести, и запрет отца привел ее в неуемную ярость.

Теперь она благодарила счастливую судьбу, своевременно вмешавшуюся в ее жизнь и не покидавшую даже тогда, когда ее положение казалось отчаянным. Цыси поднималась вновь и вновь, отвергнутая мужем, осужденная его дядьями, оказываясь в изгнании... Однако она всегда оказывалась в нужное время в нужном месте, и теперь все преклонялись перед ней — могущественной и вдовствующей императрицей.

Цыси не собиралась уступать свои исключительные права... особенно какой-то девушке, да к тому же праправнучке одного из своих заклятых врагов. Вопрос лишь в том, кому верить. На деле единственным мужчиной во всей империи, кому она могла абсолютно доверять, был Жунлу.

Возможно, были и другие. Она едва заметно улыбнулась, глядя на прохаживающихся девушек. Нет ни малейшего сомнения в том, что Джеймс Баррингтон до сих пор любит ее. Фактически он и сам это подтвердил, находясь в Пекине, когда его вызвали получить награду за участие в разгроме тайпинов. Но Джеймс Баррингтон — варвар, и в стенах Запретного города он ей не помощник.

— Ну как, ваше величество? — спросила Цыань. — Вы сделали свой выбор?

— Выбор может быть только один, мама. — Тунчжи обеих императриц называл мамами, и Цыси иногда казалось, что он толком и не знает, кто на самом деле его родил. — Девушка по имени Алюта.

Цыси от досады сломала ноготь.

 

Глава 2 ЧАЕПИТИЕ

Чжан Цзинь открыл дверь спальни Цыси и поморщился от тяжеловатой атмосферы. Обычно он и сам спал здесь, на полу, у изножия кровати, за исключением тех случаев, когда императрица развлекалась с Жунлу.

То, что младшая вдовствующая императрица имела любовника, было хорошо известно в Пекине: в обществе, где доминировали гораздые посплетничать евнухи, невозможно было что-либо утаить. Большинство людей осуждали ее, причем куда строже за оскорбление престола, чем за аморальность. Женщина, разделявшая ложе с императором, не имела права настолько опускаться, чтобы находить утешение в объятиях простолюдина, даже если он — прославленный генерал, однажды спасший ей жизнь. Чжан Цзинь лучше других знал, что Цыси с ее неуемной страстью может иметь сотню любовников — и все равно не получит удовлетворения. Поэтому она оставалась верной только одному мужчине, которого знала и, как подозревал Чжан Цзинь, любила задолго до того, как ее затянула бурная жизнь двора. Жунлу был тем человеком, за которого Цыси могла выйти замуж, но он никогда не дал бы ей, той власти, к которой она так страстно стремилась и которую теперь должна была всеми силами сохранять.

Переступив порог, Чжан Цзинь деликатно кашлянул. Покрывала поднялись, и Цыси села на кровати, а Жунлу, который всегда смущался, застигнутый в постели со своей госпожой, пусть даже евнухом, натянул простыни повыше.

Для старшего евнуха Жунлу — не более чем пустое место. Цыси на самом деле принадлежала ему, Чжан Цзиню, и он самозабвенно любил ее. Любил еще ребенком, когда она была дочерью мандарина, а он всего лишь мальчиком-рабом для ее увеселения. И пострадал за свою любовь: он был кастрирован и продан в рабство. Однако Цыси его не забыла и, как только обрела власть, вернула его и сделала самым могущественным евнухом в империи.

Правда, поэтому он и нажил себе врагов куда больше, чем любой другой евнух. Его звезда неразделима с ее: если Цыси падет, то и ему несдобровать. Без сомнения, рано или поздно это должно произойти, но пока его гораздо больше заботило обладание ею. Пусть Жунлу делил с ней ложе и, как предназначено природой мужчине и женщине, засовывал свою торчащую колотушку в столь желанную щель, все равно ему отводилась роль не большая, чем дилдо. А Чжан купал свою госпожу, одевал ее и прислуживал ей, своими нежными пальцами он удовлетворял ее желания так умело, как Жунлу никогда не смог бы. Именно Чжан Цзинь по-настоящему владел ею.

Наиболее близка она была ему в утренние часы. Но по мере того как тянулся день, она постепенно отдалялась. Сначала она накладывала блестящий грим, надевала тяжелые платья, заправляла свои неправдоподобной длины ногти в серебряные напальчники, украшенные перьями зимородка, вставляла сердоликовые и золотые булавки в поднятые в причудливой прическе волосы, а потом становилась почти чужой, подписывая декреты и размышляя о государственных делах.

Она возвращалась к нему в полдень, с большим удовольствием участвуя в любительских постановках — в развлечении, которое также нравилось и ее сыну-императору, где евнухи исполняли роли почти всех персонажей.

Но теперь ее приходилось делить со многими другими, прежде всего с Тунчжи.

А утром... Она сидит в постели обнаженная, и роскошные волосы распущены и прикрывают лицо, спускаясь ниже плеч. Ее грудь, довольно большая для маньчжурки, еще высокая и упругая, слегка колышется, и тело — теплое и румяное. Самая желанная женщина в мире! Разве не мог евнух испытывать желание, даже если и не мог удовлетворить его?

— Что там, Цзинь? — Голос Цыси звучал низко.

— Маршал прибыл.

— В такое-то время?

— У него важное сообщение, ваше величество.

— Как себя чувствует император?

— Пока не могу ответить, ваше величество. Доклада из императорских апартаментов еще не поступало.

Цыси прислушалась к свисту ветра снаружи. Шел январь 1875 года по варварскому календарю. Императору должно было исполниться девятнадцать лет, и последние два года он, во всяком случае формально, правил Китаем. Однако самочувствие его ухудшалось, много времени отнимали развлечения с красавицей женой. А тут еще нарастал кризис в отношениях с Францией из-за резни в Тяньцзине. Поэтому вся полнота власти постепенно перешла в руки его матери.

Цыси такое положение вполне устраивало, даже несмотря на то, что строптивый сын время от времени заявлял о себе. Как это случилось, например, когда Цыси начала изыскивать средства на восстановление Юаньминъюаня, а император распорядился все работы прекратить.

Императрица не на шутку разозлилась. Не меньше она была раздосадована и когда он, в нарушение правил, давая аудиенцию послам варваров, не потребовал у них выполнить ритуал коутоу встать перед ним на колени и стукнуться девять раз головой об пол. Он даже позволил им обосноваться в Пекине — в Татарском городе, — хотя их дома были названы дипломатическими миссиями, а не посольствами.

Цыси пришлось стерпеть эти оскорбления: сын был единственным источником ее власти. Она ничуть не сомневалась в том, что Алюта, которая была на три года старше мужа, подбивает его взять на себя все полномочия и отправить обеих вдовствующих императриц в почетную отставку.

Цыси считала свою ненавистную невестку достойным потомком предателя Чэна, и поскольку она, не в пример своему болезненному мужу, отличалась крепким здоровьем, недалек уже тот день, когда она сама возьмется править страной как вдовствующая императрица.

Цыси была крайне этим обеспокоена. К тому же императора посетили «небесные цветы» в прошлом декабре, хотя в детстве его привили от оспы китайским методом, поместив струп больного в его ноздрю, но после болезни он стал еще слабее, чем прежде.

Цыси встала с постели, и Чжан Цзинь помог ей одеться. Затем она села, а он надел ей на ноги шлепанцы, собрал волосы с ее лица и завязал их лентой из желтого шелка. Вдовствующая императрица обычно не считала возможным появиться на людях в таком дезабилье, но если того требовали интересы государства...

Простыни приподнялись вновь.

— Оставайся, — сказала Цыси и направилась к двери, которую Чжан Цзинь торопливо открыл для нее.

Ли Хунчжан в одиночестве ждал посреди вестибюля. Только он единственный из всего населения Китая мог осмелиться поднять вдовствующую императрицу с постели, осмелиться ожидать, что она выйдет к нему, не задерживаясь на предусмотренный придворным этикетом двухчасовой туалет.

Завидев ее, он упал на колени и прижал голову к полу.

— Встань, — приказала Цыси. — Что стряслось на этот раз?

До резни в Тяньцзине она знала этого человека лишь мимолетно, больше по слухам. Но с началом этого кризиса, когда французские, британские и американские канонерки засновали вверх и вниз по рекам, когда одна за другой зазвучали угрозы, она в полной мере оценила Ли и как пламенного патриота, и как искусного дипломата. После смерти Цзэн Гофаня, случившейся годом раньше, Ли Хунчжан стал самым видным из ее китайских министров. Возможно, он слишком любил вносить поправки, она же инстинктивно обычно принимала прямой вызов. Но все его методы оказывались на удивление успешными. И если сейчас французы осуществляли широкое вторжение в Индокитай, то им переходили по наследству кровавые неудачи политики Пекина в отношении вьетнамского народа, который, насколько знала Цыси, был самым непокорным в империи. К ее глубокому удовольствию и радости, французы ни в коей мере не могли обвинить ее правительство в откровенном подстрекательстве вьетнамцев к сопротивлению, даже если она тайно и поощряла «повстанцев» громить варваров там, где это возможно. Более того, чтобы их продвижение во Вьетнаме не сдерживалось официальными властями Китая, французы попытались подружиться с Цинами, даже прислали офицеров для обучения новой китайской армии и построили огромный арсенал в Фучжоу для ее снабжения.

Вот если бы ей удалось создать еще и флот...

— Сегодня боги с нами, ваше величество, — сказал Ли, поднимая голову. — Неделю назад в Тяньцзинь пришел корабль, и почта доставлена в Пекин. Ваше величество, Британия согласилась направить миссию для оказания помощи в создании флота.

— Можем ли мы им верить на этот раз?

Она не могла забыть, как десять лет назад, когда она впервые попыталась заручиться помощью Британии в строительстве боевых кораблей, агент Лондона просто-напросто сбежал, прихватив миллион таэлей китайского серебра.

— Я уверен в этом, ваше величество. Этот Лей оказался отъявленным мошенником и подлецом... Теперешнее же соглашение заключено с британским правительством.

Цыси села.

— Итак, французы дадут нам армию, британцы — флот. Однако когда последний раз мы оказались в состоянии войны, британцы и французы объединились в борьбе против нас.

— Вы правы, ваше величество. Но мне известно из высшей степени авторитетного источника о взаимной ненависти Британии и Франции. Они готовы сделать все, чтобы нанести ущерб друг другу.

— Будем это иметь в виду. Нам следует встретить британскую миссию должным образом. Надо еще подумать, как лучше ее использовать. Передайте в Шанхай Джеймсу Баррингтону нашу волю: прибыть к нам в Пекин для встречи.

Ли помрачнел. Лично ему нравился Джеймс Баррингтон, и он в высшей степени уважал его как человека, как солдата и как предпринимателя. Но ему пришлось не по душе намерение императрицы ввязывать варвара в чисто китайские дела. И больше всего не понравилось ее слишком явное расположение к варвару.

— Он нам посоветует, как лучше вести себя с англичанами, — пояснила Цыси. — У вас что-то еще?

— Британцы наверняка потребуют определенных концессий, ваше величество. Скорее всего попросят разрешения построить железную дорогу.

Цыси видела фотографии железных дорог, существующих в Англии и в Соединенных Штатах. До сих пор ее отношение к ним не определилось.

— Зачем?

— Соединив наши главные города, ваше величество, они облегчают перевозку грузов и людей из одного места в другое.

— Существует ли при этом какая-либо опасность для нас?

— Британцы ответят — «нет», ваше величество. Тем не менее они потребуют права на эксплуатацию этих дорог и, я подозреваю, используют их для проникновения в глубь Китая.

— Мы должны тщательно изучить этот вопрос, — сказала Цыси, — а пока не будем отвечать ни «да», ни «нет», — Она обернулась на стук во внешнюю дверь. Похоже, случилось что-то из ряда вон выходящее.

Чжан Цзинь открыл дверь и впустил одного из евнухов императора, который боязливо вошел и рухнул на колени.

Цыси поднялась, задрожав всем телом:

— Говори!

— Ваше величество! Император...

Цыси выбежала из комнаты. Чжан Цзинь следовал по пятам. За ними поспешил и императорский евнух.

Ли Хунчжан посмотрел им вслед, затем взглянул на Жунлу, который, полностью одетый, стоял в проеме внутренней двери.

— Что-то с императором? — спросил Жунлу.

— Похоже, кризис.

Подобно судьбе Чжан Цзиня, будущее Ли и Жунлу зависело от способности вдовствующей императрицы сохранить за собой власть.

— Он задыхается, — рыдала Алюта. — Задыхается!

Император Тунчжи беспомощно открывал рот в удушье и стонал. Его изможденное тело сотрясали конвульсии. Цыси склонилась над ним. Чжан. Цзинь как всегда стоял рядом с ней. В комнате находились еще три евнуха.

Оценив ситуацию, Цыси помрачнела: постель в беспорядке, император и Алюта — обнаженные.

— Что ты наделала? — грубо потребовала ответа императрица.

— Он прислал за мной, ваше величество, — заявила Алюта. — Он хотел меня. Мы... мы занимались любовью. И вдруг он начал кашлять...

— Ты убила моего сына! — заявила Цыси. — Убила его своей ненасытной похотью.

— Я его жена. Он сам прислал за мной!

Цыси зло фыркнула.

— Ты сообщила Цыань? — спросила она.

— Я сначала послала за вами, — ответила Алюта. — Вы же его мать. — Она сквозь слезы взглянула на Цыси: — Неужели вы его совсем не любите? Это противоестественно!

Цыси не обиделась. Ее мысли уже устремились в будущее. Алюта и еще три наложницы делили ложе с императором уже два года, однако о детях и речи не было. Как только император умрет, предстоят тяжкие времена. Но, довольно часто преодолевая трудности в прошлом, она знала: все, что требовалось для успеха, — это безотлагательные действия.

— Да, — сказала она, — он мой сын. Но еще и император, а Цыань — старшая вдовствующая императрица. Пошлите за ней немедленно.

Цыань поддержала ее во время последнего кризиса престолонаследования. На этот раз ее содействие окажется еще более желанным, каким бы ни были их недавние разногласия.

К приходу Цыань император Тунчжи уже был мертв. Как и следовало ожидать, старшая вдовствующая императрица разыграла припадок глубокого горя, искусно поддержанный Алютой и тремя другими наложницами императора. Цыси почувствовала, что подлинное горе переживает только Алюта.

И сама Цыси. Император был плодом ее чрева, единственным мальчиком, рожденным от императора, единственным от шестидесяти его наложниц. Император Сяньфэн был уже болен, когда она попала к нему в постель. Ей приходилось использовать все свое искусство, умение продажной девки в не меньшей степени, чем достоинство порядочной женщины, чтобы заставить его хотя бы войти в нее. Но вмешалась судьба, и ее усилия принесли этот жалкий плод, лежащий сейчас перед ней.

Он рождался в муках и прожил жизнь в муках. Постороннему, такому же здоровому и сильному, как она, человеку трудно было поверить, что это — ее сын. Действительно ли ее поведение противоестественно? Любила ли она его когда-нибудь? Тогда, спрашивала она себя, любил ли он ее? Они были партнерами, соединенными судьбой теснее, чем мать и сын.

Разумеется, она знала, что этот день придет, знала давно, долгие годы.

Цыси немедленно созвала Верховный совет, в который входили верховные принцы, а также наиболее родовитые мандарины Пекина. Только-только занимался рассвет этого тяжелого зимнего дня. Ледяной ветер дул с гор Жэхэ, град стучал по крышам пагод императорского дворца, когда великие государственные мужи с трудом снимали промокшие одежды и занимали свои места.

Среди присутствующих был принц Гун с младшим братом принцем Цюнем. Гун выглядел настороженным, в то время как Цюнь как всегда просто заспанным. Поскольку, женившись на сестре Цыси, он оказался дважды ее зятем, приобретя тем самым больший вес, чем было у дядьев покойного императора; то в его привычку вошло оставлять наиболее важные решения на усмотрение императрицы.

Ли Хунчжан также оказался на месте. Цыси знала, что в его лице она найдет верного соратника. Жунлу отсутствовал, но находился в вестибюле и в случае необходимости мог быть немедленно вызван. Вместе с ним дожидался отряд Пекинского полевого войска — элита императорской гвардии.

Другие мандарины, всего их было двадцать пять, выглядели озабоченными. Впервые в истории Цинской династии император умер, не оставив ни одного наследника. Обычно в прошлом претендентов на престол объявлялось даже чересчур много.

— Позвольте выразить вашему величеству наши глубочайшие и самые искренние соболезнования, — сказал ученый Вань Лицюнь.

Цыси грациозно наклонила голову: — Благодарю. Спасибо вам всем. Но сейчас время подумать о будущем.

— Покорнейше прошу слова, — обратился к присутствующим принц Гун. — Среди нас нет императрицы Цыань.

Цыси вскользь взглянула на него.

— Ее величество пребывает в глубочайшем горе в связи со смертью императора. Она согласится с любым нашим решением, принятым сегодня.

Присутствующие мандарины недоуменно переглянулись. Расхождения во взглядах между Цыань и Цыси, особенно по связанным с династией вопросам, были всем хорошо известны.

— Мы много думали по поводу титула, который необходимо присвоить императору, — начал принц Гун.

— Это мы рассудим позднее, — оборвала его Цыси, — а в настоящий момент империя осталась без императора. Вот что должно стать нашей первоочередной заботой.

Присутствующие вновь переглянулись.

— Покорнейше прошу слова. Ваше величество, почему бы нам не подождать? — спросил Цюньци, отец Алюты. — Хотя бы несколько недель. Возможно, новая вдовствующая императрица беременна...

Цыси стрельнула в него глазами.

— Нет никакой вдовствующей императрицы, — отрезала она. — Вдовствующая императрица может быть назначена только по воле больного императора. Тунчжи такого завещания не оставил. Нам нужен новый император. И немедленно.

Цюньци оглядел сидящих за столом, но, похоже, мало кто собирался поддержать его или, по крайней мере, лишь немногие вознамеривались бы противиться Цыси. Он решил было отказаться от своих притязаний, однако искушение взяло верх.

— Тогда старшим живым принцем рода является принц Пулунь.

— Что вы говорите? — вступил в разговор принц Гун. Принцу Пулуню нет и двух месяцев от роду. Моему старшему сыну Цайчэну восемнадцать лет. И он старший принц нашего рода. — Он оглядел сидящих за столом. Никто не сомневался, что принц Цайчэн унаследовал от отца многие таланты и сильные личностные качества.

— Покорнейше прошу слова, ваше величество. Принц Пулунь все-таки более достойный кандидат, — настаивал Цюньци. — Принц Цайчэн — всего лишь двоюродный брат Тунчжи. Не было еще прецедента, чтобы первый двоюродный брат наследовал трон. Наоборот, в прошлом этого всегда избегали. Принц же Пулунь приходится внуком старшему сыну Сюань Цзунцянь хуанди, великому императору Даогуану.

— Он не подходит, — объявила Цыси.

Цюньци посмотрел на нее с ужасом. Он понял, что перечит уже принятому ею решению.

— Его отец не был родным внуком императора Даогуана, — сказала Цыси. — Он усыновлен.

— Приемные дети обладают теми же законными правами, что и кровные, ваше величество, — мягко заметил Вань Лицюнь, подхватив мысль Цыси. — Что касается престолонаследования, то во времена династии Мин был случай, когда сын приемного сына стал императором.

— И его правление принесло одни беды, — сообщила Цыси и затем почти улыбнулась: — Разве не его взяли в плен наши маньчжуры?

Несколько мандаринов одобрительно закивали головами....

— Что же тогда делать, если и принц Цайчэн не подходит как преемник? — спросил Цюньци.

— Вступление на престол первого двоюродного брата, — спокойно произнес Ли Хунчжан, — как вы сказали Цюньци, противоречит традиции. Но это и не запрещено законом.

Все присутствующие повернули головы к принцу Гуну.

— Этого я позволить не могу, — сказала Цыси. Все опят обратились к ней. — Принц Гун — мой советник, которому я больше всех доверяю и высоко ценю его мнение, — сообщила она присутствующим.

Принц сглотнул, вспомнив об их жестком противостоянии десять лет назад.

— Империя не может позволить себе отказаться от его услуг, — продолжала Цыси.

Все ощутили весомость этого аргумента: по конфуцианскому закону отцу не разрешается осуществлять ритуал коутоу перед своим сыном. Если принц Цайчэн становится императором, то принц Гун должен прекратить участие в общественной жизни двора. Но не многие из мандаринов сомневались, что у Цыси имелась более веская причина отклонить Цайчэна: ему было уже восемнадцать лет. Стань он императором — и закулисному правлению Цыси наступит неминуемый конец.

— В сложившейся ситуации, — начала Цыси, — я решила, что наследником моего сына должен Стать принц Цайтянь.

В комнате наступила полная тишина, и все обернулись на принца Цюня, потому что принц Цайтянь был сыном Цюня... от сестры Цыси Гай Ду. И, что более важно, ему исполнилось всего четыре года от роду.

Наконец до Цюня дошла суть предложенного.

— Ваше величество! — вскричал он. — Мой сын не может быть императором?

— Почему?

— Ну... Потому... — Он беспомощно уставился на мандаринов. — Он тоже первый двоюродный брат Тунчжи.

— Принц Цюнь прав, ваше величество, — сказал Вань Лицюнь. — Назначение наследником первого двоюродного брата будет означать полное пренебрежение традициями, и это обидит народ. Но если нет другого выбора, тогда, без сомнения, следует остановиться на самом старшем двоюродном брате императора.

— Я уже изложила причины, по которым не могу принять кандидатуру Цайчэна, — сказала Цыси. — Что же касается традиций, то, как говорил Ли Хунчжан, традиции и законы — не одно и то же.

— Я не знаю, что делать, — пробормотал Цюнь.

— А тебе ничего и не надо делать, — сказала ему Цыси, — только гордиться собой как отцом императора двора Цинов. Ты отойдешь от общественных дел, о чем, кстати, всегда и мечтал. Ничего не изменится. Цыань и я останемся регентшами при императоре. Ничего не изменится.

В ответ — тишина. Все присутствующие понимали, что это был желанный для Цыси конец. Ничего не изменится, по крайней мере на ближайший десяток лет.

— Это предложение следует обсудить ученым, — сказал Вань Лицюнь.

— А это уже нам решать, — продолжала настаивать Цыси.

— Предложение столь необычное, ваше величество...

Цыси взглянула на Ли Хунчжана. Он ее не подвел. Во время спора он оценивал обстановку и делал выводы.

— Цыси права, — сказал он. — Нам решать. Почему вы боитесь принять такое решение? Разве мы не имеем права на собственное мнение? Давайте поставим вопрос на голосование, прямо здесь, сейчас, чтобы узнать мнение каждого и выразить свое уважение ему. Таким образом мы сможем принять достойное решение.

Цыси нахмурилась, а он мягко улыбнулся.

— Ты предлагаешь голосовать сейчас, открыто? — беспокойно спросил Вань Лицюнь. Как и любой из присутствующих, он знал, что в вестибюле ждет сигнала Жунлу... и что у Цыси долгая память.

— Да, — сказал Ли, — Давайте устроим конкурс и выберем достойного претендента. Было названо три имени возможных кандидатов на престол. Первым — принц Пулунь. Пусть те, кто поддерживает идею выбрать принца Пулуня императором, поднимут руки.

Наступило минутное замешательство, во время которого у Цыси перехватило дух. Она абсолютно доверяла Ли и знала: он отдавал себе отчет в том, что именно она была источником его власти, однако события приняли слишком рискованный поворот. Поднялось семь рук, среди них рука Вань Лицюня. Цюньци не голосовал.

— Можно считать, — спокойно проговорил Ли Хунчжан, — что большинство не желают, чтобы принц Пулунь стал нашим императором. Следующим было названо имя принца Цайчэна. Все присутствующие, кто хочет видеть его императором, поднимите руки.

Сразу поднялись три руки. Остальные выжидательно смотрели на принца Гуна. Но рука его оставалась лежать на столе, глаза были прикрыты. Он ясно осознавал: если кто-то должен выступать противовесом Цыси, то ему самому необходимо оставаться в центре правительства.

Те трое, что инстинктивно подняли руки за само собой разумеющийся выбор, виновато оглядывались влево и вправо, а затем медленно опустили их под стол.

Цыси довольно улыбнулась.

— Остается третий кандидат, принц Цайтянь, — проговорил Ли Хунчжан. — Кто «за»? — И поднял руку.

Поднялись четырнадцать рук, в том числе и рука принца Гуна, а затем, после легкого колебания, к ним присоединился принц Цюнь.

— Решение принято, — подвел итог Ли Хунчжан. — Волей Верховного совета государства принц Цайтянь будет новым Сыном Небес. Остается выбрать его титул при правлении.

— Позвольте, я предложу, — сказал Цюньци. — Чтобы новый император носил имя Гуансюй. Славное наследие, Подходит?

Остальные мандарины и принцы удивленно уставились на него. Но Цюньци был далек от сарказма. Он искренне считал этот титул подходящим.

— Гуансюй, — повторила Цыси. — Подходящий титул.

— Вы великий ученый, Ли, — заметила Цыси, когда они вернулись в ее апартаменты и остались вдвоем. — Скажите, когда-нибудь император избирался таким эгалитарным способом?

— Сомневаюсь, ваше величество. Больше подходит определение демократический. Его используют западные варвары.

— Чтоб вас с вашими варварами! Это же непристойно! Почему вы были уверены, что мы победим на голосовании?

— А разве это не моя обязанность, ваше величество? Что же касается непристойности... то важен результат, а не средство его достижения. Смею надеяться, вы добились того, чего хотели.

— Да, — согласилась Цыси. — Я получила именно то, чего хотела.

— Однако остается последняя проблема, ваше величество. И здесь я помочь бессилен.

— Ну?

— В соответствии с волей бывшего императора Сяньфэна любое решение Верховного совета обретает силу закона только при наличии подписи Цыси внизу... и Цыань вверху. Подпишет ли Цыань декрет, ваше величество?

Цыси кивнула.

— Позаботиться об этом — моя первейшая задача, — согласилась она.

Цыань выслушала все, что говорила ей Цыси, молча. После смерти императора она не мылась, не меняла одежду, на лице ее отсутствовала какая-либо краска, а глаза опухли от слез. В отличие от нее, Цыси нарядилась в желтые одежды императрицы, украшенные алыми драконами, волосы были уложены в высокую прическу и закреплены огромной заколкой в форме крыла, щеки и губы ярко краснели, а глаза скрывались за густыми тенями.

— Я не согласна, — наконец сказала Цыань, — это противоречит традиций.

— Традиция происходит от воли случая, — терпеливо объяснила ей Цыси. — Какое-то событие впервые случается в силу обстоятельств, потом входит в норму и в дальнейшем становится традицией. Единственной нашей традицией должно быть то, что наиболее полезно для династии и империи.

Цыань презрительно фыркнула:

— И что же полезного ты находишь для династии и империи?

— Важно поддерживать преемственность нашей политики, которая послужит усилению могущества империи до такой степени, чтобы она оказалась в состоянии дать достойный отпор любым поползновениям варваров. И добиться этого удастся только в том случае, если ты и я продолжим управлять ситуацией.

Цыань вздохнула:

— Я больше не хочу управлять ситуацией и предпочту отставку.

Цыси так и подмывало напомнить своей соимператрице, что та уже давно в отставке.

— Ты можешь делать что угодно, только ставь свою печать на императорские декреты, когда требуется.

— На декреты, одобренные тобой?

— На декреты, одобренные нами, Цыань. Как вот этот. — Она подала бумагу Цыань. — Так ты поставишь свою печать?

Цыань взяла документ, пробежала его глазами, затем вздохнула еще раз и понесла его к письменному столу.

Цыси удовлетворенно улыбалась.

— Я считаю, все прошло в высшей степени удовлетворительно, — сказала Цыси, когда Чжан Цзинь раздевал ее на ночь. — Теперь, после одобрения императорского декрета, мы выждем необходимое время и объявим наследником императора Гуансюя. Думаю, месяца будет достаточно.

— Простите великодушно, ваше величество, но ждать месяц — слишком долго.

— Вряд ли удастся раньше, Цзинь, иначе люди обвинят меня в чрезмерной торопливости. Меня и так уже в чем только не обвиняют. — Она вздохнула и вытянулась посередине огромной кровати с пологом на четырех столбах. — Иди ко мне. Сегодня я хочу ласки.

Чжан Цзинь опустился перед ней на колени, но не сразу прикоснулся к ее телу.

— Это надо сделать пораньше, ваше величество. Пошли разговоры, что принцесса Алюта беременна.

Цыси резко повернула голову.

— Разговоры? Болтовня евнухов?

— Ее евнухов, ваше величество. Через месяц слухи могут подтвердиться.

Цыси села.

— Это ее проделки. Она пытается оттянуть объявление наследника.

— Вы только что сказали о своем желании отложить объявление на более поздний срок, Ваше величество. Но... предположим, она и на самом деле зачала?

— Это возможно?

— Все возможно.

Цыси выпрыгнула из постели.

— Дай мне одежду и сходи за Цюньци.

— За Цюньци, ваше величество?

— Она его дочь.

— Но... он очень обрадуется такому известию.

— Ему недолго придется радоваться, — отрезала Цыси. — Поторопись!

Чжан Цзиня мучили сомнения, но Цыси была настроена так решительно, что с ней не имело смысла спорить, — он знал это ее упорство с самого детства.

— Также вызови принца Цюня.

— И принца Гуна, ваше величество?

— Нет, Цзинь. Я хочу видеть принца Цюня, отца нового императора. Заодно пошли за Жунлу, — добавила Цыси, когда Чжан Цзинь повернулся к двери.

Первым прибыл Жунлу. Он выглядел разгоряченным и недовольным.

— Я думал, вы будете спать в одиночестве, ваше величество.

— И поэтому устроился с другой женщиной?

— Ваше величество... — попытался возразить неверный возлюбленный, однако явное смущение выдало его.

Цыси улыбнулась и положила свою ладонь на его руку.

— Разве ты еще не понял до сих пор, что я прощу тебе все, пока ты честно служишь мне, Жунлу? Подожди в соседней комнате и слушай внимательно все, о чем пойдет речь. Будь готов действовать.

— Ожидаются неприятности?

— Не думаю. Я собираюсь припугнуть уже напуганного старика. До смерти припугнуть.

Следующим пришел принц Цюнь, как всегда дрожащий от мрачных предчувствий.

— Наметился кризис, — проинформировала его Цыси. — Я надеялась решить проблему с соблюдением должных приличий, но теперь это уже невозможно. О смерти моего сына необходимо объявить немедленно и без проволочек сообщить имя нового императора. Принц Цюнь, вы сейчас же пойдете домой к моей сестре в сопровождении солдат Пекинского полевого войска Жунлу, завернете своего сына так, чтобы никто не мог его опознать, и принесете его мне, сюда, в Запретный город.

— Но, ваше величество... может, утром?

— Утром не останется времени. С объявлением о смерти Тунчжи его преемник должен быть тут же возведен на престол. Это крайне важно.

— Но, ваше величество, императрица Алюта...

— Этим я и собираюсь сейчас заняться. Иди и возвращайся с императором Гуансюем.

Принц Цюнь поспешил удалиться. Цыси присела в передней на кресло с высокой спинкой. Ушел час на то, чтобы Чжан Цзинь добрался от Запретного города до дома Цюньци, поднял старика с постели и доставил его во дворец, однако Цыси была готова ждать. Ожидание укрепило ее решимость.

В детстве она была наивной, чистой девочкой, которой просто хотелось доставлять окружающим удовольствие, тем самым обеспечивая себе безмятежное существование. Чувства величия, ответственности за принадлежность к династий вызревали в ней медленно. Они проявились в полной мере, когда британцы и французы начали наступление на Пекин в 1861 году. Только она и принц Гун, двое из членов императорского дома, пожелали остаться и встретиться с варварами лицом к лицу в бою, остальные бежали в горы Жэхэ.

Этим она завоевала уважение к себе принца Гуна и в равной степени — ненависть других советников императора Сяньфэна, в большинстве своем его дядьев. Тогда юная Цыси осознала, что жизнь ее в опасности из-за беспокоящего окружающих ее огромного влияния на Сына Небес.

Больше года ее единственным устремлением оставалось просто выжить. Но когда со смертью Сяньфэна и покушением на ее жизнь кризис все-таки настал, она реагировала жестоко и с непоколебимой решительностью. Тогда же она впервые вынесла смертный приговор, и рука у нее не дрогнула: выбор был однозначный — или они, или она. Она и ее сын.

Уже тогда она допускала, что подобная ситуация может возникнуть снова. Время настало, и Цыси была готова действовать столь же безжалостно, как и в прошлом. Она не сомневалась, что даже будь ее отношения с Алютой добрыми и сердечными, если девушка родит и ее ребенок станет императором, а она сама — новой вдовствующей императрицей, тем самым отстранив от власти двух старых, то ее первыми действиями, поскольку она окажется под контролем тех родственников, которые никогда не забудут, что Цыси казнила ее прадеда, будут месть, месть и месть.

Месть коснется не только ее самой, осознавала. Цыси. Она обязательно распространится на императора Гуансюя и всю его семью. Поэтому сейчас нельзя позволить никаких послаблений.

Цюньци пребывал в приятном возбуждении и с желанием угодить ей, он надеялся, что причиной его вызова глубокой ночью в личные апартаменты императрицы стала необходимость обсудить государственные проблемы, сулящие ему столь головокружительное продвижение по службе, о котором он не загадывал и в самых смелых мечтах.

Но она была недовольна...

С первого взгляда на ее лицо он понял, что она недовольна. Старик упал на колени перед ее креслом.

— Твоя дочь, жена моего покойного сына, — начала Цыси, роняя словах едким сарказмом в голосе, — распространяет слухи, будто она беременна.

Цюньци поднял голову и беспокойно взглянул на Цыси.

— Я все выясню, ваше величество.

— Нет необходимости, — отрезала Цыси. — Я знаю, что эти слухи фальшивы. Мой сын был импотентом.

Цюньци открыл было рот, но тут же его захлопнул, как рыба, вытащенная из воды. Он никогда не слышал об этом раньше: об этом не сообщалось, когда Алюту направляли в императорскую опочивальню.

— Это известно мне одной, — сказала Цыси. — Мне и некоторым доверенным слугам. — Она посмотрела на Чжан Цзиня. — Поведение твоей дочери достойно самого серьезного порицания.

— Я поговорю с ней, строго поговорю, ваше величество.

— Сомневаюсь, что это сейчас поможет, Цюньци. Как ты прекрасно знаешь, новый император избран и уже находится в Запретном городе. — Считать это ее заявление правдоподобным можно было с большой натяжкой. — О смерти императора будет объявлено сегодня, одновременно с передачей престола Гуансюю.

— Сегодня, ваше величество? — Цюньци был поражен такой ничем не оправданной спешкой.

— Сейчас трудные времена, — продолжала Цыси, — и ты должен понимать, что притязания твоей дочери могут легко разжечь ненужные эмоции и вызвать волнения в народе.

— Я запрещу ей вообще говорить об этом, ваше величество.

— А если, невзирая на запрет, она станет говорить об этом тайком? Она будет язвой, разъедающей нашу династию и империю изнутри.

— Ваше величество, — взмолился Цюньци, — что же я должен делать?

Цыси несколько секунд пристально смотрела на него и затем заговорила вкрадчивым голосом:

— Без сомнения, Алюта переживает утрату моего сына, возможно, даже более глубоко, чем сама это осознает. Я уверена, с годами ее скорбь станет непереносимой, и она станет в тягость своей семье, но в неизмеримо большей степени — себе самой.

Цюньци сглотнул.

— Ваше величество...

— Поэтому, я уверена, будет самым лучшим откровенно сказать об этом императрице, — спокойно продолжала Цыси.

— Ваше величество, вы не можете просить меня сказать такое собственной дочери.

— Даже ради нее самой? У тебя есть еще дочери, не так ли, Цюньци?

— Есть, ваше величество. — Цюньци трясло.

— И сыновья тоже.

Цюньци так дрожал, что не мог произнести больше ни слова.

— Отец должен постоянно помнить, что он отвечает за всех своих детей, а не за одного, — увещевала Цыси. — Так же, как ребенок обязан всегда знать о его или ее долге перед всей семьей. В данном случае ты как отец должен знать: если императрица действительно беременна, то исключительно от кого-то помимо императора. И это означает измену, а в подобном преступлении повинной считается вся семья.

Цюньци готов был разрыдаться.

— Теперь иди и подумай обо всем хорошенько, — сказала ему Цыси. — Помни о своем долге перед семьей. И напомни своей дочери о ее долге.

Чжан Цзинь открыл внешнюю дверь, и Цюньци увидел стоящего снаружи Жунлу со скрещенными на груди руками и висящим на боку мечом. Старик покинул комнату с низко опущенной головой.

— Баррингтон! — Цыси улыбнулась своему фавориту. — Разлука была слишком долгой для меня.

— Для меня тоже, ваше величество.

Джеймс распрямился после глубокого поклона и посмотрел на женщину, которую когда-то целовал и которой предлагал замужество. Она же тогда только спросила в ответ, сделает ли он ее очень богатой. Он обещал, и хотя она сказала «да», у него оставались подозрения, что Цыси никогда бы не вышла замуж за него, даже если бы не вмешался ее отец. Очень богатая — относительное понятие.

Когда он делал свое предложение, Лань Гуй исполнилось шестнадцать лет. Весной 1875 года ей было уже под сорок. Скрытая гримом императрицы, она мало напоминала ту девушку, которую он любил и к которой сватался. Джеймс предположил, что и без макияжа немногое осталось от когда-то дорогих ему черт. Она, без сомнения, располнела, что и следовало ожидать. В ее глазах появилась твердость, которую он впервые заприметил во время их последней встречи, когда после смерти своего мужа, императора Сяньфэна, она устроила тот невероятный политический переворот, который сделал ее самой властной женщиной в империи и, возможно, во всем мире. Королева Виктория правит величайшей империей на планете, но делает это с согласия своих министров, Цыси же казнила тех своих министров, которые противились захвату ею власти.

Она указала на стул рядом с собой:

— Ваша семья в порядке?

— Разумеется, ваше величество.

— Вы должны держать меня в курсе того, как здоровье ваших близких. Недавно я узнала, что жена осчастливила вас еще одной дочерью?

— Она родилась всего четыре месяца назад, ваше величество.

— Малышка здорова?

— Во всяком случае, выглядит такой, ваше величество.

— Я же сказала: вы — счастливый человек. Как назвали дочь?

Джеймс прекрасно знал, что Цыси не чуралась устраивать ловушки, даже для него.

— Империя в трауре, ваше величество. Нельзя давать имя ребенку до истечения двадцати семи месяцев. — Точно так же нельзя было устраивать свадьбы и похороны с традиционно принятыми церемониями.

Цыси едва заметно улыбнулась:

— Но вы наверняка выбрали имя, Баррингтон, чтобы дать его ребенку, когда придет время.

— Да, ваше величество. Мы назовем ее Викторией.

— В честь вашей императрицы? — Ее губы презрительно скривились. — Без сомнения, она со временем станет красавицей. Сообщайте мне, как она будет расти. Пишите Чжан Цзиню.

Евнух поклонился. Они с Джеймсом Баррингтоном тоже были давними друзьями.

— Будет исполнено, как вы сказали, ваше величество. Позвольте выразить мои самые глубокие соболезнования в связи с кончиной императора Тунчжи. — Цыси склонила голову. — И императрицы Алюты тоже, ваше величество.

— Это очень грустно, — сказала Цыси. — Бедная девочка так глубоко переживала. Очень грустно. Насколько мне известно, на Западе самоубийство считается преступлением против религии, но здесь, на Востоке, все обстоит несколько иначе. У нас более утилитарные взгляды на вещи. Мне жаль, что Алюта мертва, но таково ее решение, и я должна уважать ее за это.

— Конечно, ваше величество. Могу ли я поинтересоваться здоровьем императора?

— Он очаровательный, крепкий мальчик, — гордо сказала Цыси, — Вы знаете, я привязалась к нему как к собственному сыну.

— Разумеется, ваше величество.

— А как же иначе? — продолжала она. — Мы с ним одних кровей.

— Без сомнения, ваше величество, — снова дипломатично согласился Джеймс.

— Однако я вызвала вас в столицу, потому что вы можете оказать мне помощь. — Ее лицо смягчилось почти до полуулыбки. — Очередной раз, Джеймс. Из Британии прибывает миссия для консультаций по созданию современного флота. — Рот ее горько скривился: воспоминания об афере Лэя до сих пор саднили душу.

— Прекрасное известие, ваше величество.

— Я назначу вас министром по связям с ними. Они ваши люди, а вы — мой человек. Вы меня не подведете?

Джеймс поклонился.

Джеймс не мог не почувствовать, сколь накалена политическая атмосфера Пекина. Большинство мандаринов и крупных маньчжурских полководцев роптали по поводу того, что Цыси сметает все препятствия, стоящие на ее пути, не гнушается и нарушением в своих целях тысячелетних традиций. Это подтвердилось во время его посещения Роберта Харта, ирландца, назначенного декретом Цзунлиямэнь контролером таможни — нового управления, созданного Ли Хунчжаном для работы с варварами. Различные контрибуции, назначенные Китаю за последние тридцать лет, выплачивались за счет таможенных поступлений, и Ли решил, что именно варвар лучше всего справится с этой важной сферой императорского бизнеса, работая честно и эффективно.

Харт, высокий, сухопарый мужчина, уверенный и прагматичный, был тем типом варвара, который пользовался уважением среди китайцев, даже несмотря на их недоумение по поводу его исключительной честности.

— Поверьте мне, Баррингтон, — отметил Харт, — ваш друг, вдовствующая императрица, намерена править своей страной на пользу Цинов как никто другой.

Джеймс был вынужден согласиться с ним. Кроме того, он прекрасно знал, что ее положение останется непоколебимым до тех пор, пока по правую руку от нее стоит Жунлу с его отрядом Пекинского полевого войска, а по левую — Ли Хунчжан, имеющий репутацию дальновидного государственного деятеля и обладающий поддержкой коренных китайцев — ханьцев, как они себя называют. И даже при такой мощной поддержке она по-прежнему будет править не от своего имени, а от имени приемного сына. И только через десяток лет, когда Гуансюй достигнет монаршего возраста, Цыси придется уйти в отставку почетную либо позорную. Для китайского прагматического менталитета развязать гражданскую войну, чтобы приблизить на двенадцать лет само собой достижимую цель, выглядело бессмысленным.

Однако и Джеймс был убежден в том, что, как и будущее Жунлу и Ли, его собственное будущее зависит, во-первых, от поддержки императрицы, во-вторых, если в свое время удастся заручиться поддержкой при переходе на службу к Гуансюю. Некоторое время придется испытывать определенную враждебность, которая непременно возникнет в связи с желанием Цыси создать современные армию и флот. Дело в том, что китайцы негативно относились ко всему военному. Их конфуцианские идеалы ставили солдата на низшую ступень общественной лестницы, в то время как поэты и художники буквально возносились на пьедестал для поклонения. С таким взглядом на вещи уживалось желание, чтобы их оставили в покое, и глубоко укоренившаяся ненависть к варварам, которые мечом и огнем покорили их порты и теперь стремятся править ими даже в глубинных районах страны. Поэтому они хотели, чтобы маньчжуры, столь жестоко поработившие их двести лет назад, теперь защитили их и разгромили варваров, даже несмотря на то, что китайцы гордились тем, до какой степени они ассимилировали захватчиков. Если бы не закон, требующий от китайцев носить «поросячьи хвостики» — символ их позора, — трудно было бы отличить их от маньчжуров.

Джеймс должен был объяснить все это капитану Лангу — главе советнической миссии из Британии, когда тот прибудет. Дать ему понять, что богатства Китая далеко не столь безграничны, как думают варвары, и Лангу придется довольствоваться весьма ограниченным бюджетом. На самом деле в Китае имелись огромные богатства, но большая часть налогов оставалась в руках провинциальных наместников, а деньги, которые все-таки достигали Пекина, обычно растаскивались алчными евнухами или тратились на нужды младшей вдовствующей императрицы. «Сделаешь ли ты меня богатой?» — когда-то спросила она его. С тех пор она сама успешно позаботилась о своем благополучии.

Цыси не оставила своей мечты восстановить Юаньминъюань. Джеймс знал это, и ему оставалось надеяться, что у нее хватит здравого смысла сначала заняться армией и флотом.

Ланг не успел прибыть в Китай, как разразился новый кризис. Цюнхоу, печально отличившийся в событиях, спровоцировавших тяньцзиньскую резню, был послан в Москву для переговоров по согласованию линии русско-китайской границы после подавления длившегося продолжительное время восстания мусульман Тибета на северо-западе. К ужасу маньчжурских правителей, этот наивный мандарин, одураченный русскими, уступил обширные территории, прежде всегда считавшиеся неотъемлемо китайскими.

Цыси была вне себя, и голову Цюнхоу спасло только покровительство западных держав, выступивших в его защиту, — даже королева Виктория прислала личное письмо вдовствующей императрице, к великому удовлетворению последней. Однако зародились подозрения, что война с Россией вот-вот разразится. Цыси решительно выступала за войну. Ли Хунчжан склонялся к переговорам, но, узнав, что Чарльз Гордон находился в Индии, пригласил героя тайпинского восстания в Пекин для консультации по военным вопросам.

Гордон приехал и воспользовался случаем, чтобы посетить своего старого друга и товарища по оружию Джеймса Баррингтона в Шанхае.

— В военном отношении обстановка, разумеется, безнадежная, — сказал он. — С одной стороны, Китай — огромный, вялый, беспомощный дракон, с другой стороны, эту страну нельзя покорить просто из-за ее грандиозных масштабов.

То же суждение он высказал и Верховному совету.

— Если вам и вправду хочется воевать, — сказал он присутствующим, — объявите войну, позвольте русским вторгнуться в глубь страны, оставьте Пекин, уйдите в горы и за реки, а затем дождитесь, пока ваши враги утратят боевой дух, и уничтожьте их.

Верховный совет ужаснулся, а Харт, такой же китаефил, как и сам Джеймс, осудил Гордона и назвал его сумасшедшим. Гордон отбыл домой, то есть в Хартум, где вскоре умер. Ли Хунчжан договорился об обычной контрибуции и вернул спорные территории, после чего все вздохнули с огромным облегчением.

Даже тайком от всех — Цыси.

Войны с Россией вроде бы удалось избежать, но война со стихией продолжалась как всегда. Нагрянувшая зима оказалась самой неблагополучной из всех известных в истории Китая. Река Хуанхэ вышла из берегов, и ее воды затопили миллионы акров земли на севере страны. Тысячи людей погибли, тысячи лишились всего своего имущества. Когда вода спала, стало ясно, что река изменила русло, причем не в первый раз за обозримое прошлое.

Однако несмотря ни на что Китай, этот огромный вялый дракон, как именовал его Гордон, отряхнулся, подсох и продолжил борьбу за выживание.

В последние годы новые обязанности требовали, чтобы Джеймс проводил много времени вдали от дома. Это не слишком сильно беспокоило его, так как с делами торгового Дома Баррингтонов хорошо справлялись клерки-китайцы, подготовленные лично им. К тому же он мог надеяться на двух своих сыновей, которые в будущем заменят его. В конце концов он планировал передать им свое дело.

Роберт, ставший уже подростком, демонстрировал недюжинные таланты, но его пристрастия тяготели к военной стезе, а не к коммерции, и он осознавал себя воплощением своего прадедушки, основателя дома, чье имя он и носил. Это был энергичный, не лишенный чувства юмора молодой человек.

Совсем другое дело был его младший брат. Взрослея, Адриан Баррингтон становился излишне замкнутым, стремящимся к уединению мальчиком, у которого, казалось, не было друзей даже среди собственных братьев и сестер, не говоря уже о детях английских торговцев, посещавших школу в Международной концессии в пригороде Шанхая. Только один человек — его бабушка — могла вызвать в нем некоторое воодушевление.

Однако Джеймса больше радовали дочери. Виктория, несколько задержавшаяся с рождением — она была на семь лет моложе Адриана, — со всей очевидностью превращалась в удивительную красавицу. Формы ее выглядели безупречно точеными, а глубокие синие глаза удивительно контрастировали с роскошными темными волосами. Хелен, которой в 1880 году исполнилось семнадцать лет, была не столь яркой со светлыми, как у матери, волосами и искрящимися зелеными глазами, но она привлекала мужчин, как мед привлекает пчел, и когда Джеймс приезжал домой, то гадал, какого ее очередного горячего поклонника встретит на этот раз.

Однако прежде Хелен обращалась со всеми своими поклонниками одинаково прохладно, но с начала этого, 1880 года Джеймс обнаружил, что она чаще других встречается с одним американским миссионером.

— Муррей Скотт, сэр, — представился молодой человек, энергично пожимая руку Джеймсу, — Балтимор.

— Где находится ваша миссия?

— Ну что вы, сэр, мы еще ее не открыли. Мистер Баррингтон, я здесь с Джонасом Эпплби... Вы слышали о Джонасе Эпплби, сэр?

Джеймс нахмурился. Разумеется, он слышал о Джонасе Эпплби, этом весьма агрессивном человеке, считающем, что следует идти в глубь Китая и, если потребуется, прокладывать себе путь штыками, но донести до этих «языческих дикарей» слово Господа.

— Мистер Эпплби планирует открыть миссию в верховьях реки Хуанхэ, которую тамошние жители называют Желтой рекой, — с энтузиазмом сообщил Скотт. — Для меня великая честь помогать ему.

Джеймс еще больше нахмурился.

— Хуанхэ всегда оставалась закрытой для европейцев.

— Разве можно удержать слово Господа упрямством нескольких желтолицых?

— Нескольких сот миллионов человек, заметьте, мистер Скотт, которым принадлежит эта земля.

— Наш долг, сэр, донести преимущества цивилизации варварам.

— Мистер Скотт, — сказал Джеймс, — вы явно стараетесь меня разозлить?

— Папа! — запротестовала Хелен.

— Нет, пусть он меня выслушает, — настаивал Джеймс. — Китайцы, возможно, и выглядят дикарями в глазах нескольких заблуждающихся европейцев, мистер Скотт, но их цивилизация в десятки раз древнее нашей и их религиозные взгляды, которые к тому же гораздо более приемлемы, чем многие догматы христианства, тоже.

— Сэр! — Скотт вскочил на ноги. — Вы богохульствуете!

— Так же, как и вы, когда насмехаетесь над буддийским священником.

— Заявляя об их цивилизованности, как могли вы забыть ту ужасную резню в Тяньцзине десять лет назад?

— Ничего подобного. А не могли бы вы мне рассказать о бойне, постигшей негров в южных районах Соединенных Штатов после вашей гражданской войны? Монахини Тяньцзиня были, по крайней мере, заподозрены в колдовстве.

Лицо Скотта стало пунцовым от злости.

— О, садитесь, садитесь, молодой человек, — миролюбиво пригласил Джеймс, — и пропустите глоток.

— Я не употребляю алкоголя, сэр.

— Напрасно. Он расширяет взгляд на вещи.

— Я вынужден вас покинуть. Всего доброго, сэр. Мое почтение, госпожа Баррингтон! Госпожа Баррингтон! — Последнее предназначалось Джейн.

— Я провожу вас, — сказала Хелен.

— Уверена, все эти твои высказывания были неуместны, Джеймс, — упрекнула мужа Люси, как только молодые люди вышли из комнаты.

— А я считаю, очень даже уместны, — парировала Джейн. — Некоторые из этих миссионеров, похоже, упорно накликают беду.

— А потом, когда добьются своего, начнут призывать на помощь, — проворчал Джеймс.

— Кстати, должна тебе сказать, что Хелен очень расстроится, — заметила Люси. — Господин Скотт, как она мне призналась, нравится ей больше всех остальных кавалеров.

— Этот? — воскликнул Джеймс. — Не хочешь ли ты сказать...

— Возможно, теперь он переменит свое решение, но я не сомневаюсь, что он намеревался просить руки Хелен.

— Намеревался? Это ничтожество? И ты серьезно собираешься позволить своей дочери выйти замуж за миссионера? А затем скрыться где-то, в китайской глубинке?

— Если она этого хочет, то да, — сказала Люси с несвойственной доселе решимостью.

Оказалось, что Хелен как раз именно этого и хотела. Джеймс собрался было разыграть из себя строгого папашу и запретить ей, но затевать семейные распри он желал меньше всего.

— Я бы только хотел убедиться, — сказал он ей, — что ты по-настоящему его любишь, а не просто пытаешься досадить мне или как-то загладить прошлые трения в наших отношениях.

— Я и в мыслях никогда не держала досадить тебе, папа. Я люблю Муррея, и он любит меня. Что касается наших с тобой предшествующих отношений, ну... они были несколько нецивилизованными, не так ли? Кстати, и тетя Джоанна вышла замуж за миссионера.

— Я-то считал, что одного такого замужества на семью вполне хватит, — пробормотал Джеймс. — Очень хорошо, Хелен. Если ты настаиваешь, я дам свое благословение. И помни: мы всегда будем рады тебе помочь, если что-то сложится не так, как тебе хотелось бы.

— Я так и сделаю, — согласилась она, однако злость ее не прошла, и она не поцеловала его на ночь.

О помолвке Хелен еще не было объявлено, когда пришло тревожное сообщение от Чжан Цзиня: Цыси заболела. Чжан не очень распространялся о причине и симптомах болезни, его больше заботила утрата ею власти. Цыань и ее евнухи вынуждены были взять под свой контроль правительство, и он опасался, что это положение примет необратимый характер.

Джеймс прекрасно понимал: смерть Цыси или ее неспособность вернуться к правлению империей весьма отрицательно повлияют на его собственные дела. Самому ехать в Пекин не имело резона, поскольку только одна Цыси могла позволить ему пройти в Запретный город, на что в нынешнем состоянии она была неспособна. Тем не менее он постарался разузнать все что только можно через своих агентов. Оказывается, непосредственно перед болезнью Цыси дала отставку Жунлу, в пух и прах рассорившись с ним. По поводу чего? Может, Жунлу слишком блудил от нее? Или он осмелился чересчур часто критиковать ее? Поскольку никто не мог описать точных симптомов ее болезни, наиболее вероятным представлялось, что Цыси переживала климактерический срыв.

Джеймс испытал несказанное облегчение, получив в октябре еще одно письмо от Чжан Цзиня, в котором тот сообщал, что его хозяйка оправилась от болезни и вновь заправляет всеми делами.

Обручение Хелен Баррингтон и Муррея Скотта было отпраздновано в лучших традициях, хотя, к неудовольствию Джеймса, Хелен настояла на том, чтобы их венчал сам Джонас Эпплби.

— Благодаря Хелен местное население, там, в верховьях реки, проникнется доверием к нашей маленькой компании, — поделился Эпплби с Джеймсом. — У вашей девочки, господин Баррингтон, есть все для этого: внешность, талант, энтузиазм. К тому же она говорит по-китайски, как местная жительница.

— Она и есть местная жительница, господин Эпплби, — напомнил ему Джеймс.

Он чувствовал, что, похоже, излишне бурно реагировал на выбор Хелен. Люси, по крайней мере, была согласна, а Джейн, исходя из своего опыта, считала: люди должны делать то, что им нравится. В новом году все волнения по поводу Хелен были и вовсе забыты, так как пришло новое тревожное письмо от Чжан Цзиня, который в последнее время стал постоянным корреспондентом Джеймса.

«Хочу просить вас, Баррингтон, — писал евнух, — помнить, что величие всегда окружено слухами и что по своей природе величие никогда не может опровергать клевету. Имейте в виду следующее: наша вдовствующая императрица виновна только в одном преступлении — если это можно назвать преступлением: она стремится к возвышению династии, а путь этот лежит через возвышение империи».

Это таинственное послание вначале вызвало у Джеймса недоумение. Хорошо, что слухи вскоре достигли Шанхая, и все зазвучало совсем иначе после сообщения о смерти императрицы Алюты.

— Он брехло, — объявила Цыси, — и всегда был брехуном.

— Но теперь он мертв, ваше величество, — сказал Ли Хунчжан.

— Сказать такое... — пробормотала Цыси.

— Люди верят в то, что человек говорит на смертном одре, ваше величество.

— Все это набор лжи, клевета.

— Тем не менее, ваше величество...

Цыси взорвалась в гневе.

— И ты веришь в эту клевету! — воскликнула она. — Ты, именно ты, Ли! На кого же тогда мне надеяться, как не на тебя! Вокруг меня собрались сплошные негодяи.

Ли Хунчжан, несмотря на свою внушительную комплекцию и уравновешенный характер, казалось, готов был бежать. Он никогда прежде не видел свою госпожу в таком состоянии. Вены вздулись у нее на лбу, обнажившиеся в оскале зубы сверкали белизной.

— Сообщи всем! — закричала она. — Я сниму головы с плеч этих клеветников. Даже самых высокопоставленных! Пусть знают! И запомни это сам!

Ли Хунчжан поднялся с колен и, пятясь, двинулся из залы для аудиенций. Чжан Цзинь ждал у двери и вышел вместе с ним.

— Она очень, разгневана, — с трудом выдавил Ли, — с ней может случиться припадок. Я только доложил ей: на базарах, мол, шепчутся о том, что Вань Лицюнь якобы рассказал перед смертью. И это вызвало такой бурный гнев ее величества...

Ли был в ужасе.

— Просто у нее сегодня такое настроение, — заверил его Чжан Цзинь. — Поверьте мне, маршал Ли, Цыси слишком высоко ценит ваш талант и лояльность, чтобы по-настоящему разозлиться на вас. Обещаю, в следующий раз, когда вас примет ее величество, она будет такой же любезной, как и прежде.

Ли отбыл, удрученно качая головой, а Чжан Цзинь поспешил в залу для аудиенций. Цыси поднялась со стула и стояла у окна, медленно помахивая веером. За время болезни она похудела, однако выглядела даже лучше и здоровее, чем прежде.

— Его превосходительство очень расстроен, ваше величество, — сообщил Чжан.

— Иначе и быть не могло. Ему поделом досталось за те слухи, что он мне принес, — ответила Цыси. Казалось, она полностью восстановила контроль над собой, но Чжан Цзинь прекрасно знал, что она ни при каких обстоятельствах не теряла самообладания. Гнев Цыси был всегда очень тщательно отмерен.

— Тем не менее, ваше величество, не верится, чтобы Вань Лицюнь выболтал содержание вашей беседы с Цюньци незадолго до смерти императрицы.

— А как он узнал об этом? Ему что, сказал сам Цюньци?

— Старик клянется, что не рассказывал никому о той беседе, ваше величество.

— Могу ли я ему верить?

— Кто знает? Последние события тяжело отразились на его рассудке. Нелегко приучать собственную дочь к опиуму, а затем следить, чтобы она принимала его смертельными дозами. Но несмотря ни на что он клянется в своей вечной преданности вам и династии, ваше величество. То, что Вань Лицюнь выступил с подобным обвинением, а затем покончил с собой — чистая случайность. Оно не может быть не чем иным, кроме клеветы.

— Слухи, наветы, — пробормотала Цыси. — Люди обычно безоговорочно верят тому, что кто-либо говорит, перед тем как убить себя. А вот то обстоятельство, что слухи стали распространяться именно в то время, когда я болела и мои враги считали меня обреченной, не может быть случайным совпадением. Хорошо, я докажу, что они заблуждались, все до единого. Ты принял меры против этих измышлений?

— Я написал всем, кому следовало, ваше величество.

— Ты написал Баррингтону?

— Конечно, ваше величество.

— И что он ответил?

— Ответ я еще не получил, ваше величество. Но Баррингтон, как и Ли, как все великие мандарины, на вашей стороне. В этом я уверен.

— Потому что у них нет выбора? Но ты прав. Никто не может доказать мою причастность. Мы достойно выйдем из этого положения, как выходили из многочисленных передряг в прошлом — ты и я. А теперь займемся поиском виновных и накажем их.

— Хорошо, ваше величество. Только возникла одна проблема.

Цыси обернулась к нему.

— Слухи дошли до Цыань. Мне Чжун Гофань передал. — Чжун Гофань был старшим евнухом Цыань.

— Продолжай.

— Чжун Гофань сказал мне, что Цыань очень огорчена. Что... — Он заколебался.

— Продолжай, — повторила Цыси.

— Он сообщил неприятные вещи. Она вспомнила, как вы сделали своего племянника императором, что вы нарушали и другие традиции. И это разгневало ее. Теперь она заявляет, что вы повинны в смерти императрицы Алюты. Она при евнухах назвала вас убийцей.

Чжан Цзинь склонил голову в ожидании вспышки раздражения, но Цыси несколько минут хранила молчание. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал спокойно:

— Как она посмела сказать такое обо мне? У нее есть доказательства?

— Она сказала своим евнухам, что ей не требуется доказательств, потому что она прекрасно знает вас, ваш характер, ваше величество. Чжун Гофань сообщил мне все это.

— Ха! Она может делать все, что ей угодно, с такого рода доказательствами! Вместе со своими евнухами! — Тон Цыси был пренебрежительным.

— Она также сказала, будто вы заставляли ее соглашаться с нарушением законов и традиций с самой смерти Сяньфэна, ваше величество.

— Заставляла ее? Как же иначе я могла получить ее подпись под нашими декретами? Ей и дела нет до управления страной. Ни для кого не секрет, что она совершенно ничем не занималась в последние месяцы, когда я болела.

— Чжун Гофань сказал, что она особенно много времени уделяет критике избрания императора Гуансюя. Она даже назвала это преступлением.

Цыси уставилась на него.

— Зачем ты мне все это рассказываешь, Цзинь? Ты полагаешь, меня интересует, в чем Цыань признается своим евнухам?

— Цыань угрожает не подписывать больше ни одного декрета, и все только потому, что именно вы представляете их, ваше величество. И собирается не делать этого до тех пор, пока не прогонит принца Цюня.

Цыси нахмурилась.

— Так и сказала? Она собралась парализовать работу правительства?

— Я думаю, быть может, она почувствовала вкус власти в прошлом году и хочет продлить удовольствие от участия в правлении страной, ваше величество. Можно предположить, что она хочет власти, поскольку имеет на это право. Кроме того, ваше величество, Чжун Гофань сообщил мне, что у Цыань якобы есть документ, подписанный императором Сяньфэном перед смертью, который дает ей право как старшей вдовствующей императрице приказать казнить вас, если вы попытаетесь править как деспот. По словам Чжун Гофаня, его госпожа задумалась, не стоит ли использовать этот документ. -

И опять Чжан Цзинь ждал взрыва эмоций, но Цыси спокойно вернулась в свое кресло.

— Твой друг все выдумывает, — хладнокровно сказала она. — Я знала бы о существовании такого документа.

— Даже слухи о существовании этого документа сами по себе, ваше величество, могут оказаться на руку вашим врагам.

Цыси некоторое время размышляла.

— Цыань ни к чему распространять такие слухи, — наконец сказала она по-прежнему спокойно. — Как ты сам говоришь, у нее и так есть право на власть. Она останется старшей вдовствующей императрицей до смерти. — Цыси посмотрела на евнуха и весело улыбнулась. — Однако мы должны навести мосты в наших взаимоотношениях с Цыань. Вместе — мы всё, врозь — ничто, так же и Китай. Чжан Цзинь, ты отнесешь Цыань послание от меня, пригласишь ее величество Выпить со мной чаю, чтобы вместе обсудить распространяемую обо мне клевету. Скажи ей, что я жду ее, чтобы доказать свою невиновность. Иди сейчас же.

Цыси напевала про себя, сидя в саду, окруженная дамами. С некоторых пор у нее появилась привычка заниматься рисованием в редкие минуты отдыха, и сейчас она сидела перед мольбертом, нанося мазки на холсте. Маленькие собачки, называемые пекинесами, так как эта порода была выведена в столице, возились у ее ног. На полотне в полыхании красок проявлялись Орнаментальные Воды — их многочисленные арочные мосты, летние дворцы, увенчанные многоярусными крышами, усыпанные цветами берега.

Дамы перешептывались между собой о том, что никогда не видели Цыси такой умиротворенной, такой поистине домашней, как в последние пару дней. Невероятно, но, готовясь к встрече с Цыань за чашкой чая, она даже пришла на кухню и собственноручно приготовила несколько пирожных.

— Это только для ее величества, — предупредила она их. — Ее любимые молочные пирожные.

Конечно же, дамы прекрасно знали о наводнивших не только Запретный город и Пекин, но и едва ли не весь Китай слухах о том, что Цюньци приучил свою дочь к опиуму и довел ее опиекурением до смерти. И что великий ученый Вань Лицюнь, старый друг Цюньци, поклялся на смертном одре, что старика заставила сделать это Цыси. Они бы нисколько ее не осуждали, даже зная за ней вину, так как были ее дамами. С падением Цыси им тоже несдобровать. В такой ситуации они восхищались ее самообладанием, к тому же выяснилось, что за время болезни младшей императрицы сформировалась группировка знати, оппозиционная ее правлению, и что члены этой группировки добивались, чтобы ее возглавил единственный в империи человек, способный открыто выступить против Цыси, — императрица Цыань.

Цыси слушала их шепот и, хотя слов было не разобрать, понимала, о чем шла речь. Но поскольку все они были ее ставленницами, Цыси не волновало, что бы они там ни говорили или ни думали. Только династия, только империя имели для нее значение. Исходя из этой нехитрой философии, все, что она делала и что должна будет сделать, предопределено богами.

Чжан Цзинь вошел в сад.

— Императрица на подходе, ваше величество.

Цыси встала с табурета и положила кисть. Собаки залаяли, когда хозяйка медленно направилась по траве к галерее, в конце которой в этот момент показалась Цыань в сопровождении двух евнухов и дам свиты.

— Цыань, — приветствовала Цыси, — я так рада тебя видеть. Как же давно ты не навещала меня!

— Да, прошло немало времени после твоего последнего визита ко мне, — парировала Цыань.

— Знаю. Я очень занята делами государства. Но теперь, насколько я понимаю, ты хочешь занять подобающее тебе место рядом со мной в управлении нашей великой империей.

Цыань возмущенно взглянула на нее, но врожденная тактичность не позволила ей напомнить своей напарнице, вдовствующей императрице, что подобающее ей место не рядом, а впереди Цыси.

— Мы должны многое обсудить, — заметила она.

— Для этого я тебя и позвала. Но сначала давай сядем и попьем чаю, тогда беседа пойдет легче. — Цыси села рядом с Цыань. — Мне удалось раздобыть немного молочных пирожных для тебя.

— Очень любезно с твоей стороны. — Цыань взяла пирожное, надкусила его и тут заметила, что Цыси не ест. — А ты сама не попробуешь?

— Я не люблю молочные, — сказала Цыси. — Все они для тебя. Итак, я знаю, о чем ты хочешь поговорить: о слухах, распространяемых евнухами Вань Лицюня. Ох уж эти евнухи! От них все беды нашего общества.

Цыань съела еще одно пирожное. Всегда склонная к полноте, овдовев, она оставила все попытки сохранить фигуру и выглядела теперь поистине тучной.

— Дыма без огня не бывает, Цыси, — заметила она.

— Не спорю. Вполне возможно, Цюньци и на самом деле предложил своей дочери принять чрезмерную дозу. Но ведь он, без сомнения, видел, как сильно она скорбела по своему мужу, и очень переживал за нее сам.

— А в чем заключалось твое участие?

— Я тоже видела ее горе, очень беспокоилась и даже как-то обратила внимание отца на страдания дочери.

— Ты признаешь это? — Цыань так удивилась поведению Цыси, что съела третье пирожное.

— Я признаюсь тебе, Цыань, поскольку мы были подругами столько лет и пережили так много трудностей вместе. Никому другому я не сознаюсь.

— Но ты призналась мне, — сказала Цыань.

— Потому что я очень сожалею о случившемся. Оставленная в одиночестве вершить власть от имени нас обеих и нашего приемного сына Гуансюя, наверное, я забыла, с каким подобострастием люди ловят каждое мое слово и иногда неправильно его толкуют. Когда я вспоминаю о несчастной Алюте... Но что теперь говорите об этом! Если ты разделишь мои заботы, как однажды уже сделала это, мне будет значительно легче.

— Тогда я согласна. Для меня тоже большое облегчение услышать твое сожаление о случившемся. Но что делать с Цюньци? Он должен быть наказан. Негодяй совсем потерял стыд.

— Только на людях, Цыань. Поверь мне, что наедине с собой он прямо-таки не находит себе места от угрызений совести. И не забывай, он самый верный сторонник династии. Поэтому сердце мое протестует при одной мысли о его наказании.

— Ты бываешь иногда слишком мягкой, Цыси, — сказала Цыань. — Ну хорошо, мы обмозгуем это дело. Одновременно мы обязаны сделать все, чтобы подобные досадные происшествия не повторялись.

— Значит, мы дружны по-прежнему, — сказала Цыси.

— Мы всегда были подругами, Цыси. Мы стали ими с того момента, когда ждали встречи с матерью Сяньфэна и ты обнаружила, что я родственница твоей матери.

— Счастливые дни, — молвила Цыси. — Наш Сяньфэн. Мне так жаль, что его нет с нами.

— Мне тоже, — согласилась Цыань.

— Ты была его любимицей. Его императрицей.

— Я была его императрицей, — подтвердила Цыань, — но я так думаю, больше всех он всегда любил тебя, Цыси.

— От случая к случаю, — заметила Цыси. — Сомневаюсь, что он мне доверял.

— Как ты можешь такое говорить!

— Могу. Разве не правда, что он вручил тебе документ, разрешающий казнить меня, если я попытаюсь захватить власть?

Цыань рассмеялась:

— Да, он оставил мне такой документ.

— А вот мне он такого документа относительно тебя не давал, — проворчала Цыси.

— Ну, он прекрасно знал, что ничего подобного мне и на ум не придет. Только твоих амбиций он опасался, Цыси.

— И все равно мне очень больно думать, что наш муж до такой степени не доверял мне, — сказала Цыси. — Я бы хотела посмотреть этот документ, если можно.

Цыань опять рассмеялась.

— Его больше не существует. Я уничтожила его, причем много лет назад. Разве могла я когда-нибудь желать твоей казни, Цыси?

— Ах, — воскликнула Цыси, — как ты добра ко мне, Цыань! Ты уверена, что документ уничтожен?

— Да, уверена. Я сожгла его лично.

— Ты не представляешь, какой камень свалился с моей души, — сказала Цыси. — Не хочешь ли еще молочное пирожное?

 

Глава 3 ВЫЗОВЫ К ИМПЕРАТРИЦЕ

Джеймс Баррингтон поклонился, входя в залу для аудиенций.

— Ваше величество, я счастлив видеть вас в добром здравии после болезни.

Цыси сидела в своем кресле с высокой спинкой, лицо ее выглядело умиротворенно. Вместо привычного желтого одеяния с зеленым шитьем на ней было гладкое белое платье.

— Баррингтон! Рада видеть вас. Всегда рада.

— Позвольте выразить мои искренние соболезнования, ваше величество.

— Грустные времена. За короткий срок случилось столько печальных событий, Баррингтон. Моя страна переживает трудный период, и я тоже. Вы знаете, я тяжело пережила смерть сына, в равной мере горевала по его вдове. Но я отдавала себе отчет, что он в этом мире ненадолго: сын всегда был слабым, болезненным человеком. А Алюта... Я видела, как скорбь сжигает ее, делала все, чтобы помочь ей, но она оставалась безутешной. Другое дело — Цыань. Заболеть так внезапно, без видимых причин! Только что была жизнерадостной и веселой, какой мы привыкли ее видеть на протяжении многих лет, и вдруг — мертва. Попробуй после такого верить в логику жизни.

— Все же из-за чего она умерла, ваше величество?

— Кто знает, Баррингтон. Какой-то внутренний разрыв. Конец наступил очень быстро. На все воля Божья.

— В Европе, ваше величество, непременно произвели бы посмертное вскрытие тела, чтобы установить причину смерти.

Глаза Цыси сверкнули недобрым огнем.

— Нечестивые европейцы! — отрезала она. — Вот уже поистине варвары. Вы хотите, чтобы простой хирург копался в теле императрицы? — Тон ее голоса смягчился. — Мы не делаем этого в Китае, Баррингтон, и вам это прекрасно известно. Существует определенный порядок вещей, и он должен соблюдаться. Мы скорбим по вдовствующей императрице. Но все же должны постоянно помнить, что главная наша забота — о живущих и об империи. Расскажите мне об этом капитане Ланге.

— Капитан Ланг в высшей степени квалифицированный специалист, ваше величество. Он уже обучает моряков и, что более важно, офицеров.

— А что корабли? Он нашел для нас корабли?

— Капитан знает, где искать корабли, ваше величество, но они стоят денег.

— Будут найдены корабли — будут найдены и деньги. Не беспокойтесь о деньгах. Меня больше волнуют люди. Команды во главе с офицерами, как вы сказали. По происхождению вы из семьи мореплавателей, Баррингтон. Вы сами командовали кораблями, кораблями своего отца.

— Совершенно справедливо, ваше величество. Но, увы, я уже староват...

— Староват? Ба! Да вам пятьдесят один год. Мне ли этого не знать? Мне самой сорок шесть. Вы забыли?

— Нет, ваше величество. Все связанное с вами навсегда сохранится в моей памяти.

На лице Цыси мелькнула кокетливо-шаловливая улыбка.

— Вы сожалеете, что никогда не были со мной в постели, Баррингтон?

— Ваше величество!

Цыси расхохоталась.

— Разве старые друзья не могут поговорить об интимных вещах? Но я понимаю, вы хотите провести остаток своей жизни, наслаждаясь плодами своих успехов. Следующее, что вы скажете: «Хочу уехать в Англию», не так ли?

— Нет, нет, ваше величество, — запротестовал Джеймс.

— Вы мне должны рассказать об Англии, — потребовала Цыси. — Я мало о ней знаю. Мне приходилось читать о Франции и Германии, о России, нависшей над нашими границами. Я прочитала книги об Испании и Португалии, но об Англии — нет. Англия никогда не участвует в войнах, но англичане — везде, как муравьи.

— Великобритания достаточно повоевала в свое время и сейчас контролирует могучую империю, ваше величество.

— Равную Китаю? Не может быть империи, сравнимой по мощи с Китаем.

— Очевидно, нет, ваше величество, — сказал Джеймс, осторожно подбирая слова.

— Я так и не смогла прочитать о британской армии. Французы утверждают, что у Британии вообще нет армии.

— У англичан нет такой армии, какая есть у французов или немцев, ваше величество.

— Тогда как они могут называть себя великими? И откуда у них империя?

— Британская империя разбросана по всему свету и существует благодаря успешным действиям Королевского военного флота, ваше величество, самого крупного военного флота в мире.

— Военный флот, — задумчиво повторила Цыси. — Да, я наслышана об этом. Ответьте мне, Баррингтон, не кажется ли вам достойным внимания то, что Британской империй, как и Китайской, правит женщина?

— Поистине удивительно, ваше величество.

— Две женщины правят двумя величайшими империями в мире, — отметила Цыси с видимым удовлетворением. — Наверное, это неправильно.

«Императрица в хорошем настроении, — подумал Джеймс. — Никогда раньше она не была так спокойна й довольна».

— Я слышала, что ваша английская императрица тоже вдова, — продолжала Цыси.

— Истинная правда, ваше величество.

— Две женщины — и столько общего... Королева Виктория писала мне, вы знаете, по поводу Цюнхоу. Я удовлетворила ее просьбу и сохранила негодяю жизнь. Разве не прекрасно было бы, — предположила она, — нам с ней встретиться?

— А... я уверен, что прекрасно, — согласился Джеймс, пытаясь, впрочем, безуспешно вообразить королеву Викторию и Цыси вместе за чаем.

— Разве нельзя организовать такую встречу?

— Сомневаюсь, ваше величество. Королева Виктория никогда не покидает пределов Британии.

— А я никогда не покидаю пределов Китая. Очень жаль. — Неожиданно она оживилась: — Но у меня будет флот, равный морским силам Британии. И командовать им будет Баррингтон, как при моих предках.

«Рассуждает, будто она маньчжурская принцесса по праву крови», — подумал Джеймс.

— Я понимаю ваши чувства по поводу возраста. Ваше место займет ваш сын.

— Мой сын, ваше величество?

— У вас есть сын по имени Роберт. Сколько ему лет?

— В этом году исполняется шестнадцать.

— Идеальная кандидатура. Пришлите его ко мне, хочу на него взглянуть. Затем он станет офицером моего флота.

— Ваше величество, шестнадцатилетний юноша не может командовать флотом.

— Я и не считаю, что он сразу станет это делать. Ему придется сначала выучиться, чтобы к сорока годам принять командование. Пришлите ко мне младшего Баррингтона, Баррингтон, мне надо убедиться, что он достойный ваш сын. Если Роберт под стать вам, то он станет офицером моего флота.

Джеймс судорожно искал выход из неприятной для него ситуации: командование китайским флотом обернулось бедой для его дяди и стало причиной смерти отца.

— Ваше величество, мой сын Роберт обучался торговому делу. Он готовился после меня стать хозяином Дома Баррингтонов.

— Но он ведь также получил образование моряка? — спросила Цыси с тревогой в голосе.

— Ну да, конечно, ваше величество. Все Баррингтоны учатся на моряков.

— Тогда он будет служить в моем флоте. У вас же есть еще один сын, не так ли?

— Да, ваше величество, но...

— Вот он и заменит вас, возглавив торговый дом.

— Сомневаюсь, что он подойдет для этой роли, ваше величество.

— Это ваш-то собственный сын? Баррингтон, вы начинаете вилять. Больше я ничего не желаю слышать. Уж не котите ли вы сказать, что для вас Дом Баррингтонов важнее интересов Китая?

— Нет, ваше величество, конечно нет.

— Тогда на этом закончим. Пришлите ко мне своего сына, и побыстрее. — Она взмахнула веером, что означало: он свободен.

Чжан Цзинь дожидался в приемной, но Джеймс не сомневался, что тот слышал каждое слово из их разговора с императрицей. Джеймс Баррингтон и Чжан Цзинь дружили долгие годы, с тех пор, когда Цыси, или Лань Гуй, что означает Маленькая Орхидея — как ее тогда звали, — была всего лишь дочерью богатого маньчжурского даотая, управляющего в Уху, а Чжан Цзинь прислуживал ей. С той поры они оба испытывали немало взлетов и падений в жизни. Джеймс знал, что Чжан Цзинь, проданный для кастрации, пострадал больше него, но сейчас, видимо, преуспел куда больше. Халат и панталоны евнуха были сшиты из лучшего шелка светло-синего цвета, а пальцы унизаны кольцами с баснословно дорогими камнями.

Хотя манеры его неуловимо изменились, раболепство слуги оставалось видимой чертой его поведения на людях, однако чаще оно явно уступало место уверенности его как наперсника Цыси, человека, который фильтровал и подвергал цензуре всю информацию, попадающую ей на стол, который разделял с ней самые интимные моменты и который к тому же пользовался с ней на равных непомерными личными богатствами.

Итак, Чжан Цзинь поклонился своему старому другу, держа руки глубоко в рукавах халата.

— Поужинайте со мной, Баррингтон. — Это была не просьба, это был совет.

К удивлению Джеймса, Чжан Цзинь вывел его за пределы Запретного города в лежащий южнее Татарский город. На Тяньаньмэнь, воротах, ведущих в императорский дворцовый ансамбль, они взяли отделение маньчжур, которые двигались впереди и позади них, разгоняя с пути прохожих и с помощью плетей обращая в бегство нищих. Прохожие выкрикивали им вслед ругательства, выбираясь из сточных канав, но ни у кого не возникало сомнения, что Чжан Цзинь очень влиятельный человек.

Наконец он подвел Джеймса к великолепному дому, расположенному в отдалении от вечно запруженных народом улиц Пекина в глубине ухоженного сада. Это оказался поистине райский уголок с плакучими ивами и изогнутыми мостами, маленькими озерцами, где плескались разноцветные рыбки, с лужайками, по которым прогуливались павлины, нарушая тишину своим хриплым клекотом.

— Вам нравится здесь, Баррингтон? — спросил Чжан Цзинь, когда они шли через сад к миниатюрной беседке, где две служанки поджидали их, чтобы подать чай.

— Очаровательно.

— Я только недавно купил все это.

— Вы, Чжан?

— Разве я не могу иметь собственный дом?

— Ну... Я считал, что ваш дом в Запретном городе.

— Там я работаю, там обязан проводить большую часть времени. Но мне нужно место, где можно время от времени отдыхать.

— Цыси не была против?

— Почему она должна быть против, если я всегда на месте, когда ей это нужно? — Чжан Цзинь сел и жестом пригласил Джеймса последовать его примеру. Он позвонил в маленький золотой колокольчик и отхлебнул чаю. — Расскажите о сестре. У нее все в порядке?

Именно Чжан Цзинь в свое время спас Джоанну из рук тайпинов и поэтому пользовался особой любовью в семье Баррингтонов.

— У нее все очень хорошо. Порт-Артур — красивый город.

— Я слышал. Но никогда там не был. Передайте ей привет от меня, когда будете писать.

— Обязательно передам. Могу я спросить, есть ли какие-нибудь основания для слухов, которые доходят до меня отовсюду?

— Пекин всегда полнится слухами, Баррингтон. Разве в ваших крупных городах не так же?

— Абсолютно одинаково. Однако... вы не находите слухи тревожными?

Чжан Цзинь посмотрел в сторону, на тропинку, ведущую к дому.

— Что вы думаете о тех девушках?

Перед ним стояли три девушки, хорошо одетые и ухоженные. По оценке Джеймса, две еще девочки-подростки, тогда как третья выглядела зрелой женщиной лет тридцати.

— Это ваши служанки? — Джеймс взглянул на тех двух, что прислуживали им за чаем и теперь, выйдя из беседки, сидели на коленях, склонив головы.

— Нет, нет, — объяснил Чжан Цзинь. — Старшую из них я думаю взять в жены.

— А... — только и сказал Джеймс. Он знал, что многие богатые евнухи имели жен, а вот что они с ними делали, для него всегда оставалось загадкой.

— Она жила со мной последние несколько недель, — объяснил Чжан Цзинь. — Я хотел проверить, достаточно ли ее люблю.

Джеймс был изумлен.

— И ее семья позволила? Что будет, если вы примете решение не в ее пользу?

Чжан Цзинь пожал плечами:

— Тогда я верну ее. Ее семья знает, что она останется девственницей. Подойди, У Лай.

Женщина приблизилась и поклонилась.

— Это мой большой друг Джеймс Баррингтон, — объяснил ей Чжан Цзинь.

— Для меня большая честь, господин. — Женщина еще раз поклонилась.

— Для меня тоже, У Лай, — сказал Джеймс и вопросительно посмотрел на девочек.

— Они будут моими дочерьми, — пояснил Чжан Цзинь. — Это сироты. Как вы думаете, им понравится быть моими дочерьми?

— Я нисколько не сомневаюсь, — подтвердил Джеймс, — но разве вам не хочется сына?

Чжан Цзинь вздохнул.

— Да, сын — это то, чего я хочу больше всего на свете. После долгой жизни и нескончаемого процветания, конечно. Вся проблема — найти его. Сын должен быть любящим и храбрым, мужественным и сильным. Но прежде всего любящим. Я посмотрел нескольких мальчиков, но в глубине души не почувствовал привязанности к ним, не нашел среди них своего идеала.

— Сыновья редко бывают идеальными, — заметил Джеймс.

— Но у вас их двое, и оба от вас. Судьба благосклонна к вам больше, чем к кому-либо, Баррингтон.

— Похоже, одного из сыновей я теряю, — предположил Джеймс.

Джеймс понимал, что противиться решению Цыси бессмысленно, если он собирался остаться в Китае. А ему некуда было ехать. Дом Баррингтонов торговал в бассейне Янцзы уже семьдесят лет, и он стоял у его руля в третьем поколении. Роберт должен был стать четвертым поколением. Возможно, так и будет со временем.

Он утешал себя тем, что, родись и живи Роберт в Англии и свяжи он свою судьбу со службой на флоте, ой уже был бы в море. Однако Вступление в Королевский флот не сопровождалось личной встречей с королевой, а значит, и не влекло за собой то добро и зло, которое сулят последствия такой встречи.

Сам Роберт пришел в восторг от открывающейся перед ним перспективы, считая свой визит в Пекин пустой формальностью.

— Военный флот, — зачарованно произнес он. Его глаза сияли радостью. — Баррингтоны всегда воевали на море.

— Я не воевал, — отметил Джеймс. — К тому же этот флот пока не существует.

— Рано или поздно он будет. И я окажусь у его истока.

— Ты прав. Я дам тебе рекомендательные письма... — Он хотел кое-что рассказать о Цыси, но не отважился. Как не отважился задать и Чжан Цзиню несколько вопросов, которые буквально обжигали его язык, о тех слухах, которые доносились со всех сторон в Пекине. Он только попытался намекнуть, но Чжан Цзинь ушел от ответа с блестящей легкостью.

Еще до встречи с Хартом Джеймс совершенно не сомневался в решимости Цыси достичь самой вершины власти и закрепиться на ней. Если бы все, что говорили о перевороте, который она подготовила и осуществила после смерти императора Сяньфэна, было правдой, то тогда девочка, которую он знал и любил, превратилась в храбрую и жестокую женщину. Какая же пропасть отделяла ту Цыси, которая боролась и побеждала многочисленных соперников, причем не однажды, от Цыси, готовой убить собственную невестку и ближайшую подругу, если это необходимо для упрочения своего положения в обществе?

Сама бы она ответила, что этого требуют интересы государства.

Однако у Джеймса не хватило смелости сказать обо всем этом своему сыну. Роберт должен сам решить, как относиться к слухам. А что касается ее как императрицы...

— Ты должен быть очень предусмотрительным в присутствии вдовствующей императрицы, — сказал он.

— Разумеется, отец. Но разве она не старый друг нашей семьи?

— Это так, иначе она не послала бы за тобой. Похоже, отношения между нами изменились с тех пор, когда мы были друзьями, в 1850 году живя в Уху. Сегодня она фактически единоличный правитель Китая. А я — тот, кем и был прежде, — преуспевающий торговец. Она имеет власть над жизнью и смертью каждого живущего в стране, включая нас. Запомни это.

— Запомню. — Было ясно: парень не ожидает каких-либо проблем с женщиной, которую когда-то любил его отец. — Ты считаешь, я смогу увидеться с Чжан Цзинем?

— Я в этом уверен, только... не доверяй ему своих сокровенных мыслей.

— Я думал, он тоже друг, отец.

— О, разумеется. Но и его положение тоже изменилось.

Роберт изобразил легкомысленную улыбку:

— С годами ты становишься подозрительным, отец.

— Возможно, — задумчиво произнес Джеймс. — Возможно.

Люси пришла в ужас от известия, что Роберт покидает их и отправляется служить на флот, на несуществующий военный флот.

— А если, предположим, Китай и Британия снова начнут войну? — спросила она.

В отличие от Баррингтона Люси Мэйхью родилась в Англии и прибыла в Китай с родителями подростком.

— Этого не случится, по крайней мере на море, в обозримом будущем. С Робертом все будет в порядке, пока он на хорошем счету у Цыси.

Люси поежилась.

— У убийцы. От этого приходишь в отчаяние.

— На твоем месте я бы предпочел, чтобы такие мысли высказывали другие, — прокомментировал Джеймс.

— Ты, должен писать нам каждую неделю и рассказывать о своих делах, — наставляла Люси своего старшего сына.

— А также о том, сколько пиратов ты казнишь, — добавила Виктория. В свои семь лет она была необычайно красива, с длинными темными волосами и яркими синими глазами. Как все считали, она обожала своего старшего брата.

— Непременно каждую неделю, — пообещал Роберт и обменялся рукопожатием с Адрианом.

— Ты уезжаешь за славой и известностью, а я остаюсь здесь клерком, — с завистью напутствовал Адриан.

— ...Остаешься, чтобы преумножить процветание Дома Баррингтонов, — напомнил Роберт, — потому что я вернусь. Не забывай об этом. — И пошел проститься с бабушкой.

Джейн исполнился семьдесят один год. Она страдала артритом, а потому большую часть времени проводила в кровати и только изредка с трудом выходила на террасу, чтобы посмотреть на суда, проходящие вниз и вверх по реке. Но рассудок ее был ясен, как прежде.

— Мы добыли наше благополучие на море, — сказала она Роберту. — Оттуда же и все наши беды. Однако сейчас главное — твое благополучие. Ступай и удачи тебе.

— А вы берегите себя, бабушка.

Ее глаза затуманились.

Роберт путешествовал с единственным слугой. Люси хотела послать соответствующую его положению свиту, но Джеймс не позволил. Он не хотел никакой показухи ни при вступлении Роберта на флотскую службу, ни при появлении его в своеобразном мире Запретного города, который по требованию Цыси был первым пунктом назначения его старшего сына.

Поэтому он настоял, чтобы Роберт носил китайское платье-халат и панталоны, ботинки и плоскую шляпу, предохраняющую от солнца. Джеймс дал юноше рекомендательные письма к Чжан Цзиню и капитану Лангу, а также позволил путешествовать на принадлежащем торговому дому транспорте. Немного поразмыслив, он решил, что самым подходящим судном будет сампан, а наилучшим водным путем — Великий канал. Наступала зима, и внутренние трассы сулили большую безопасность, чем путешествие вдоль морского побережья на джонке или даже на пароходе: в то время под флагом с фениксом Дома Баррингтонов их ходило четыре.

Роберт уже несколько раз путешествовал вверх и вниз по реке по делам Дома, но не дальше Нанкина. Теперь же он впервые должен был войти в Великий канал. Юноша много слышал о Великом канале и не был в нем разочарован. Величайший в мире рукотворный водный путь был построен более тысячи лет назад, в эпоху династии Тан, называемой китайцами золотым периодом мира и процветания. С той поры канал несколько раз выходил из строя в связи с гражданскими войнами, прокатившимися по империи, однако в значительной степени был восстановлен при маньчжурах. И хотя местами берега оставались осыпавшимися, а кое-где гребцам приходилось пробиваться сквозь обширные заросли тростника или поля водяных лилий, каждое растение которых достигало нескольких футов в поперечнике, канал оставался все-таки самым доступным путем на протяжении пятисот с лишним миль до реки Хуанхэ — Желтой реки, — другого огромного водного пути, о котором Роберт знал только по рассказам.

Течение в канале оказалось спокойным, и швартовка к берегу на ночь не составляла особого труда. Экипаж был хорошо вооружен. У Роберта самого имелись револьвер и винтовка. Так что путешественники не боялись неприятностей от экипажей проплывающих рядом сампанов или людей на берегах, которые могли легко перевоплотиться из совершенно безобидных торговцев и крестьян в бандитов или речных пиратов в зависимости от представляющейся возможности. По мере продвижения сампана на север менялась и местность: плоские рисовые поля долины Янцзы уступили место более холмистому ландшафту. Теперь по берегам росли пшеница и ячмень, а сам канал перед Желтой рекой, названной так из-за огромного количества желтого ила, сносимого водой с гор на западе, исчез в цепочке больших озер, где путники вставали на якорь, не видя берега ни в одном направлении.

Сама Хуанхэ, самая большая река в Китае после Янцзы, огромным бурным потоком неслась к морю. Пересечь ее становилось сродни подвигу, так как на реке началось половодье и надо было, держа сампан под углом к течению, грести изо всех сил, чтобы попасть в противоположный вход в канал.

К счастью, капитан Шан не раз проделывал этот путь, а лоцман знал все опасности и имел наготове мощный перлинь, чтобы бросить его на сушу, как только сампан приблизится к северному берегу на достаточное расстояние. Закрепленный с помощью канатов сампан было уже легко направить в спокойные воды.

Последний отрезок Великого канала от Желтой реки до входа в реку Вэйхэ не превышал сотни миль, и они прошли его в четыре дня. Приближаясь к Тяньцзиню, расположенному у слияния канала и реки, Роберт заметил восстановленный французский собор на западном берегу, а затем стены, башни и пагоды самого города. Тяньцзинь был первым встреченным путешественниками городом с тех пор, как они покинули Чэньцзян, но Роберт не собирался осматривать никакие города, кроме Пекина.

Канал, после пересечения Вэйхэ ставший значительно уже, теперь поворачивал на северо-запад и выводил сампан как раз к стенам Пекина. Роберт неотрывно смотрел на приближающуюся столицу, ощущая смешанные чувства: Пекин казался немногим больше или многолюднее Шанхая или даже Нанкина, но это была столица Цинского правительства, нервный центр обширной империи, которой, по общему мнению, сейчас правила одна-единственная женщина — и эту женщину когда-то поцеловал его отец!

 

Глава 4 НЕВЕСТА

Документы Роберта позволили ему войти в город без особого труда, хотя все бумаги были тщательно изучены, прежде чем его впустили в ворота. Вторично молодого человека остановили перед Тяньаньмэнь — воротами в Запретный город. Ни один человек не мог пройти дальше без курьера императора или, как в данном случае, вдовствующей императрицы. Передав письма и документы охране, Роберт стал терпеливо ждать.

Ему не пришлось долго томиться в ожидании. Вскоре пришел евнух, весьма элегантно выглядевший в красных одеждах.

— Вы молодой Баррингтон, сын Баррингтона Великого? — обратился он к Роберту резким высоким голосом.

— Да.

— Идите со мной, пожалуйста.

Роберт последовал за евнухом через ворота.

— Меня зовут Вань Кайсань, — важно заявил тот. — Я второй после Чжан Цзиня.

— Чжан Цзиня? — переспросил Роберт. — Он старый друг моей семьи.

— Чжан Цзинь очень влиятельный человек, — заметил Вань Кайсань. — Полезно иметь такого друга.

Глядя по сторонам, Роберт шел по широкой улице, разительно отличающейся от улиц за воротами прежде всего тем, что они с евнухом были единственными прохожими на ней, в то время как снаружи Роберту приходилось с трудом прокладывать себе путь в толпе.

Справа и слева от дороги стояли дома. И здесь бросалось в глаза отличие от внешнего города. В Китайском и Татарском городах встречалось достаточно много роскошных домов, но к ним, почти стена к стене, лепились лачуги и даже палатки. В Запретном городе каждый дом был окружен верандой и приподнят на сваях на случай наводнения в сезон дождей. Они расположились на значительном удалении друг от друга, в окружении зеленых лужаек и тщательно подстриженных кустов.

Все дома оказались обитаемыми, и Роберт почувствовал на себе взгляды многочисленных женщин, вышедших на веранды полюбоваться необычным зрелищем — появлением постороннего мужчины, который не был ни мандарином Верховного совета преклонных лет, ни членом императорского клана.

До Роберта доносился возбужденный женский говор. Он видел, сколь явный интерес у них вызывает, и в нем росло беспокойство.

— Не обращайте на них внимания, молодой Баррингтон, — сказал ему Вань Кайсань. — Они так истомились по сексуальному разнообразию, что, дай им волю, разорвут вас на куски, чтобы завладеть вашей мужской принадлежностью.

«Слабое утешение», — подумал Роберт.

— К ним вообще допускают мужчин?

— В Запретном городе живет только один мужчина, молодой Баррингтон, и он — император. А императору всего одиннадцать лет от роду. К тому же, — добавил евнух, — он, в отличие от предшественника, совсем не озабочен проблемой плоти. Нет, нет, большинству этих женщин приходится обходиться с помощью пальцев и дилдо. А это не приносит полного удовлетворения.

Наконец они миновали дома, и взору Роберта открылся дворцовый ансамбль. Прямо перед ним высились огромные храмы, а слева, чуть в отдалении, — императорский Дагоба, сверкающий из-за деревьев, окружающих Орнаментальные Воды, точно громадная беломраморная бутылка.

— Это, должно быть, самый красивый город в мире, — предположил Роберт.

— Город действительно красивый, — согласился Вань Кайсань. — И вам посчастливилось его увидеть, молодой Баррингтон.

Роберт приходил все в большее восхищение от дворцового ансамбля. Он увидел знаменитую Лестницу Дракона, на ступенях которой, ведущих к Алтарю Неба, желтый дракон изображен с таким мастерством, что возникала иллюзия, будто он движется, непрерывно извиваясь, вниз по лестнице.

— Только императору позволено ступать на Лестницу Дракона, — сообщил Вань Кайсань.

По обе стороны высились и другие храмы, но Вань Кайсань повел Роберта между ними к дворцовому ансамблю. Теперь им попадалось больше евнухов и меньше женщин, однако евнухи проявляли живой интерес к чужаку. У Роберта же дух захватило от несказанной красоты Орнаментальных Вод — огромного искусственного озера, питаемого водами многочисленных каналов, окружающих город, и усеянного островами, к которым вели украшенные тонкой резьбой изогнутые мраморные мосты. Мосты и маленькие пагоды, построенные на островах, а также сверкающая гладь озера были и сами по себе прекрасны, но абсолютную завершенность этой красоте придавали деревья и кустарники, расцвечивающие окрестности осенним разноцветьем со всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками.

Вань Кайсань подвел Роберта к одному из мостов — теперь ясно слышался лай маленьких собак, — и, перейдя его, они увидели группу дам и нескольких евнухов, сгрудившихся вокруг довольно-таки маленькой фигурки женщины. Цыси сидела перед мольбертом. Она рисовала.

Дамы и евнухи обернулись взглянуть на Роберта, а собачки с возбужденным лаем помчались ему навстречу, но поскольку тот не выказал страха, нападать не стали. Цыси, однако, не повернула головы и продолжала наносить на полотно уверенные короткие мазки.

Один из евнухов отделился от перешептывающейся свиты и направился поприветствовать Роберта. Несмотря на густой грим, видно было, что он уже далеко не молод. Джеймс Баррингтон говорил Роберту, что Чжан Цзиню немного за пятьдесят, но евнухи всегда выглядят старше своих лет. Роберт впервые видел столь дорогую одежду, как та, в которую облачился этот евнух.

— О, молодой Баррингтон! — Он взял Роберта за руки. — Рад вас видеть. Вы очень похожи на отца.

— Вы мне льстите, Чжан Цзинь.

— Я говорю правду. Пошли. — Держа Роберта за руку, он повел его вперед. Дамы, обмахиваясь веерами, смотрели на него огромными глазами, и Роберт вспомнил слова Вань Кайсаня о том, что они разорвут его на части, если им будет позволено. Трудно было поверить, что эти нежные, симпатичные, ярко изукрашенные создания способны на такое.

Ну, да Бог с ними. Роберт стоял у плеча Цыси, и наконец вдовствующая императрица повернула голову, чтобы взглянуть на него.

Его отец рассказал, какой красотой отличалась эта женщина в юности, и, без сомнения, следы былого очарования сохранились в ее лице правильной формы, хотя и сильно нарумяненном. Глубина темных глаз, рисунок маленького рта и, прежде всего, глянец дивных черных волос — только их очертания угадывались под громоздким головным украшением, но выглядели они притягательно. Какова ее фигура, скрытая под несколькими желто-красными одеяниями, оставалось только догадываться, но, судя по полноте лица, Цыси была плотной женщиной.

— Мне тоже нравится то, что я вижу перед собой, молодой Баррингтон, — сказала она тихим голосом.

Роберт покраснел и, запинаясь, извинился:

— Простите меня, ваше величество.

— Вам нравится мой рисунок, молодой Баррингтон?

Роберт сглотнул. На холсте был изображен фрагмент окрестностей Орнаментальных Вод. Цветовая гамма казалась привлекательной, а изображение деревьев и домов выглядело просто мазней.

— Это прекрасно, ваше величество, — бодро соврал он.

Цыси улыбнулась.

— Я иногда подозреваю, что мое истинное призвание — искусство, и моя жизнь потрачена даром. Ваш отец много рассказывал обо мне, я думаю. А вот о вас он мне поведал мало. Этот пробел вы должны восполнить, молодой Баррингтон. Мы еще поговорим.

Она вернулась к мольберту, а Роберт в ужасе взглянул на Чжан Цзиня: неужели он проделал весь этот путь только ради обмена накоротке ничего не значащими словами? Возможно, он сделал что-нибудь не так? Роберт опять взглянул на императрицу.

Похоже, он проклят навек.

Однако Чжан Цзинь улыбался. Он подошел, чтобы проводить Роберта к мосту.

— Вы понравились Цыси, — мягко произнес он. — Ваша судьба решена, молодой Баррингтон.

— Но... она отпустила меня.

— А как же иначе? Она пришлет за вами вновь, когда будет готова. — Они подошли к мосту, и Чжан Цзинь открыто посмотрел в глаза Роберта. — Вам следует знать, молодой Баррингтон, следующее: Цыси вдовствует уже двадцать лет. Женщине такое продолжительное одиночество дается с трудом, еще труднее переживать одиночество императрице. Запомните это, а также имейте в виду, что единственный человек, который может помешать вам достичь вершины успеха, — это... вы сами. А теперь идите с Ванем. Увидимся позже.

Гадая, добился ли он успеха или потерпел фиаско, Роберт проследовал за Ванем из Запретного города и вновь оказался в суете и толкотне Татарского города. Было уже поздно, смеркалось, но улицы выглядели еще более оживленными, чем днем.

— Я голоден, — сказал Роберт, когда они проходили мимо торговцев мясом. — Не могли бы мы остановиться поесть?

— Нет, нет, — ответил Вань. — Вы поедите, когда мы придем на место. Это уже недалеко.

Он провел Роберта по еще нескольким улицам и затем остановился у ворот, за которыми в отдалении виднелся дом. Охранявшие ворота четыре маньчжура недружелюбно посмотрели на Роберта. В их глазах он был посторонним варваром.

— Здесь вы будете жить до отъезда из Пекина, — сказал ему Вань. — Это дом Чжан Цзиня.

Роберт удивился. Но еще большее удивление ожидало его после того, как они поднялись на крыльцо и прошли в зал, где их приветствовала красивая величавая женщина.

— Меня зовут У Лай, — представилась она — Я жена Чжан Цзиня. А это — мои дочери, Чжан Су и Чжан Ли.

Девочки примерно девяти и десяти лет были красивы, с умными личиками.

Роберт взглянул на Ваня не в силах вымолвить ни слова. Если отец и рассказывал ему что-то о частной жизни преуспевающих евнухов, то о таких деталях даже не упоминал.

— Идите со мной, пожалуйста, — сказала У Лай и повела его через второй зал, комнату предков, где находился алтарь поклонения предкам Чжан Цзиня с горящей свечой — в обязанности У Лай входило следить, чтобы она всегда горела, — в спальню в задней части дома. Роберт вполне мог чувствовать себя здесь как дома, так как вся мебель, от большой кровати под балдахином до кресла-качалки, была изготовлена из массивного дерева.

— Вам здесь будет удобно, — заверила У Лай.

Вечером к обеду пришел Чжан Цзинь. Трапезничали втроем: Чжан Цзинь, его жена и гость. Дочери отсутствовали.

— Когда я увижу капитана Ланга и приступлю к своим обязанностям? — спросил Роберт.

Чжан Цзинь улыбнулся.

— Вы нетерпеливы. И это хорошо. Возможно, завтра вы отправитесь в Тяньцзинь. Капитан Ланг находится в Дагу — так называются форты, прикрывающие устье реки.

— Но я проплывал Тяньцзинь по пути сюда, — удивился Роберт.

— Совершенно верно. Вашей обязанностью было сначала прибыть сюда. Здесь определяется ваше будущее. А теперь слушайте внимательно, молодой Баррингтон. Ешьте умеренно и не пейте вина: сегодня ночью вам понадобятся все шесть чувств.

— С кем мне предстоит встретиться? — спросил заинтригованный Роберт.

— Не важно. Как стемнеет, вы вернетесь в Запретный город.

К Роберту вернулись все его опасения, однако ему не оставалось ничего иного, как повиноваться. Наконец обед был закончен, Чжан Цзинь предложил Роберту очень тщательно побриться и снабдил его одеждой евнуха и плоской шляпой, какую носил сам.

— Вам не следует разговаривать до тех пор, пока мы не придем на место, — предупредил Чжан Цзинь. Все, что нужно, скажу я сам.

— Мне взять с собой оружие?

Чжан Цзинь взглянул на револьвер с неодобрением:

— Ни под каким предлогом. Пошли.

Для Чжан Цзиня не существовало никаких проволочек, а если один или два часовых и посмотрели дважды на непривычно высокого молодого евнуха, сопровождающего его, то тем не менее никому и в голову не пришло расспрашивать такого влиятельного человека. Евнух и Роберт вошли в Запретный город и продолжили путь по внутренней улице. Веранды домов были безлюдны в это время, хотя свет в окнах горел.

Они обогнули храмовый комплекс и подошли к дворцам. Чжан Цзинь впустил Роберта во дворец через боковую дверь и повел по лабиринту коридоров. Наконец они дошли до вестибюля, охраняемого евнухом. Здесь Чжан Цзинь остановился.

— Снимите одежду, — приказал он.

— Что?

— Делайте, как я сказал.

Сердце Роберта тревожно забилось, когда он наконец осознал, зачем его сюда привели. Раздевшись, юноша одновременно испытал ужас и возбуждение. Его опыт сексуальных отношений ограничивался единственным посещением несколько месяцев назад шанхайского борделя в компании своих друзей. Причем визит увенчался полным провалом. Все оказалось слишком публично, совсем не по-людски. Друзья потом даже насмехались над ним.

И вот его отдавали императрице?

— Войдите в эту дверь, — приказал Чжан Цзинь, — и помните, о чем я вам говорил. Только вы сами можете помешать своему будущему продвижению, будущему величию, молодой Баррингтон. Также имейте в виду следующее: мужчина добивается успеха, сочетая смелость с осторожностью, агрессивность со смирением, когда оно от него требуется. Но главное — это осознание своей цели.

Чжан Цзинь вышел, и дверь за ним закрылась. Роберт взглянул на евнуха. Тот тоже посмотрел на него или, скорее, сквозь него, как показалось юноше. Роберт ждал дальнейших указаний. Подойдя к внутренней двери, он остановился и еще раз взглянул на евнуха. Тот одобрительно кивнул, и Роберт, глубоко вздохнув, повернул ручку и переступил порог.

У него опять перехватило дыхание. Комната, в которую он вошел, была гораздо больше вестибюля. В самом центре высилась огромная кровать под балдахином. Кроме сундука у изножия кровати и четырех подсвечников, освещавших пространство перед ним, другой мебели не было. На кровати, скрестив ноги, сидела Цыси.

Вдовствующая императрица тоже была обнажена. Ее распущенные волосы покрывали плечи и спину, спускаясь на желтую простыню. Невероятно, но хотя предположением Роберта по поводу предрасположенности Цыси к полноте и оказалось правильным, вдовствующая императрица выглядела молоденькой девушкой со своей миниатюрностью, своей грацией... почти невинностью.

Дверь за юношей закрылась мягко, без стука.

— Подойдите, молодой Баррингтон, — сказала Цыси спокойным голосом. — Или вы боитесь меня?

Только вы сами можете разрушить свое будущее, говорил ему Чжан Цзинь. Роберт не сомневался, что это предупреждение касалось как слов, так и поступков. И он отчаянно искал эти нужные слова. Цыси не должна догадаться, что он девственник.

— Стоит ли короткому мигу страшиться вечности, ваше величество? — спросил он, приближаясь к кровати.

— Прекрасно сказано. — Она взглянула на него, затем глаза ее скользнули вниз по его телу. Неожиданность и сам характер его положения повлияли на мужскую реакцию Роберта. — Вы не знакомы с женщинами?

— Я мало знаю о женщинах, ваше величество. — Он стоял рядом с кроватью.

— Вполне возможно. Вы говорите слишком умно, Роберт, — предостерегла она. — Императрицы тоже женщины. Вы знаете, сколько лет я уже томлюсь вдовьей долей?

— Слишком много, ваше величество.

— В общей сложности двадцать. — Она выпрямилась, вытянула ноги и прилегла на подушку. Так она и лежала: половина тела на подушке, ноги скрещены, подбородок на ладони. — Вдова ищет утешения. Но как его найти в мире, где все мужчины думают только о похвальбе своими успехами у женщин?

Роберт коснулся коленями кровати и медленно опустился на нее. Теперь он стоял на коленях, возвышаясь над императрицей. Ее близость, тонкий аромат духов, природная красота наконец начали оказывать на него должное воздействие.

— Только дети похваляются, ваше величество.

— А вы и есть молодой мужчина, когда-либо входивший в эту комнату, не считая моего сына.

Роберт глубоко вдохнул воздух:

— Я здесь по вашему вызову, ваше величество. Вам остается только верить мне или снести голову.

Говоря это, он протянул руку и погладил ее плечо. Затем отодвинул волосы и, скользнув рукой по груди, коснулся соска, который сразу напрягся. Прикосновение к телу Цыси вызвало у Роберта полную эрекцию, и он готов был овладеть императрицей.

Мужчина добивается успеха, сочетая смелость с осторожностью, агрессивность со смирением, когда оно от него требуется. Но главное — это осознание своей цели. Так советовал Чжан Цзинь. И Роберт мог только молить Бога, чтобы евнух оказался прав.

— Вы знаете китайскую Книгу любви? — спросила Цыси.

— Да, ваше величество.

Императрица подняла руку и нежно взяла его за плоть.

— Ваш отец так и не узнал вершины любовных чувств со мной. Мы оба хотели этого, но случай так и не представился. Но однажды он коснулся меня так, как никогда до этого никто не касался. Такого прикосновения нет в Книге любви.

Цыси взглянула на него. Ее губы были приоткрыты, и Роберт понял, чего она хочет. Он наклонился и поцеловал ее с такой пылкой страстью, какой сам от себя не ожидал. Эта женщина годилась ему в матери. По китайским меркам, когда тринадцать лет считается подходящим возрастом для замужества, она могла быть даже его бабушкой! Тем не менее он никогда не чувствовал такого сильного влечения.

Цыси была поражена его страстью. Она откинулась назад, а он опустился на нее. Императрица позволила целовать себя несколько секунд и затем похлопала его по плечу. Роберт тут же скатился с нее, встал на колени, пытаясь понять, не обидел ли чем императрицу.

Она улыбнулась:

— Я вспомнила, как еще совсем девочкой меня вызвали в постель к моему господину императору Сяньфэну. Я была точно такой же нетерпеливой, как и ты, и точно так же боялась обидеть неопытностью. Ты знаешь, Роберт, что я поцеловала императора? Он был удивлен. Но ему понравилось. А через девять месяцев я родила императора Тунчжи, и моя судьба решилась. — Ее пальцы вновь искали его плоть. — Я распутная девочка, и мне хочется поиграть на флейте.

Роберт лег на спину, хотя ему слабо верилось, что императрица Китая кого-то захочет ласкать именно так, тем более шестнадцатилетнего юношу.

Ее ласки были изысканными, прикосновения губ Цыси приводили юношу в трепет.

— Не разочаровывай меня, Роберт, — мягко сказала она, поняв, что он не сможет больше сдерживаться.

Она встала на колени и уселась на него верхом. Держа в руках ее груди, Роберт любовался, как Цыси с тихим стоном наслаждения поднимается и опускается телом на его плоть, а ее волосы колышутся в такт движениям. Наконец она опустилась ему на грудь.

— Ты будешь любить меня всегда, молодой Баррингтон? — услышал Роберт шепот у своего уха. Юноша чувствовал себя опустошенным после трех часов любовных игр, во время которых он дважды испытывал оргазм, а императрица — по меньшей мере четырежды.

— Всегда, ваше величество.

И тут же почувствовал, будто игла впилась ему в ухо: Цыси ударила его.

— Ты лжец, — сказала она. — Все мужчины лжецы, а молодые — тем более. Ты забудешь меня, как только другая женщина уступит твоим ласкам. Разве что мне придется оставить тебя здесь навсегда. Как тебе это понравится, Роберт?

— Ах... если вам этого хочется, ваше величество, — неуверенно пробормотал он в ответ. В настоящий момент юноша не видел ничего страшного в таком повороте судьбы.

— Однако удел твой в другом. — Она легла на него без малейшего намека на сексуальные намерения. — Слушай меня, Роберт Баррингтон. У тебя белая кожа, но ты китаец. Или, может быть, ты считаешь себя маньчжуром? А? Так было бы лучше. Ваша семья стала маньчжурами с того момента, как первый Роберт Баррингтон согласился служить моим великим предкам. Ты знаешь, как это произошло?

— Да, ваше величество.

— Тогда ты должен понимать, что будущее твое и твоих потомков в процветании, величии и мощи маньчжурского Китая.

— Да, ваше величество. — Роберт почувствовал беспокойство: довольно часто от отца он слышал рассуждения о закате династии, равно как и империи.

— Процветание, величие и мощь Китая, Роберт, это моя забота, — сказала Цыси. — Моим министрам верить нельзя. Даже принцы двора Цин плетут против меня заговоры. Поэтому мне нужны люди, кому бы я могла доверять и кто придет мне на помощь, на помощь династии и империи, когда их призовут. И выполнят волю империи. Твой отец был таким человеком, Роберт. Но он стареет. Готов ли ты его заменить?

— До конца моей жизни, ваше величество, — пылко поклялся юноша.

— Я и не сомневалась. Тебе я вверяю мой военный флот. Я доверяю тебе тайну, и никто не должен знать о ней. Слушайся капитана Ланга, помогай ему обучать моих моряков. Со временем ты будешь командовать ими. Запомни это. Предашь меня — я отрублю твою голову. И никто тебе не поверит. Критиканы и памфлетисты убивают время на писанину оскорбительных обвинений в моем моральном падении — еще одно немного значит. Теперь иди, скоро рассвет, а на рассвете я... — она улыбнулась, — я должна быть на Верховном совете.

— Мы увидимся еще, ваше величество?

Она погладила его по щеке:

— Все возможно, Роберт. В твоем случае я бы сказала: все вероятно.

Чжан Цзинь встретил Роберта в вестибюле. Похоже было, что он заждался.

— Вы прикоснулись к величию, молодой Баррингтон, — сказал он. — Теперь вы обязаны служить.

— Я это обещал, — ответил Роберт, — но, боюсь, пройдет время, прежде чем я стану полезным ее величеству.

— Этот момент может настать раньше, чем вы думаете, — сообщил ему евнух. — Разве вы не понимаете, что через семь лет императора провозгласят достигшим возраста, и он начнет домогаться власти?

Роберт об этом еще не думал.

— И что тогда станет с Цыси?

Чжан Цзинь прикрыл глаза.

— Или с династией. Или с империей. Вы можете адресовать эти вопросы себе, молодой Баррингтон. Поскольку, без сомнения, Цыси не сдастся без боя.

Когда Роберт вышел в холодную сырость занимающегося рассвета, он впервые задумался о том, что он с собой сделал.

Капитан Ланг оказался англичанином с грубоватым лицом и тяжелым характером, испортившимся за время пребывания в Китае.

— Мальчишка, — заметил он с отвращением. — Мне прислали ребенка. Надеюсь, вы хоть бы имеете понятие о пароходах, господин Баррингтон?

— Да, сэр. Мой отец владеет четырьмя колесными пароходами.

— Это уже хорошо. Думаю, вы будете выполнять обязанности инженера, пока я не найму специалиста в Англии: китайцы не понимают элементарных принципов парового движения. В остальном я в отчаянии. Но попытаемся выполнить данные нам указания. Должен вам представить этих джентльменов. Имя этого — Дин Цзюцян. Надеюсь, вы говорите по-китайски?

— Да, сэр. — Роберт поклонился Дину, очень крепкому, с тяжелым взглядом, лет сорока северному китайцу.

— Я назначил господина Дина адмиралом флота, — сказал Ланг. — И не спрашивайте меня, какого флота, поскольку его пока нет и в помине. Адмирал Дин, не проводите ли вы господина Баррингтона на его квартиру?

Роберту подумалось, что он попал в безумный мир, где капитан отдает приказы адмиралу, а адмирал провожает шестнадцатилетнего юношу, которому даже не присвоено никакого звания, на его квартиру. Но Дин и не помышлял о каком-либо нарушении дисциплины. Он был даже рад потереться рукавами с носителем столь известной фамилии.

— Я знал вашего отца, молодой Баррингтон, — сообщил Дин, когда они направились к берегу реки. В этом месте Вэйхэ впадала в залив Чжили, образуя у устья обширные болота. Болота отделяла от моря низкая дамба, призванная сдерживать морскую воду, но справлялась она со своим предназначением весьма неважно, а форты возвышались по обеим сторонам дамбы. Эти форты подвергались штурму англичан в 1861 году, который стоил жизней многим китайцам. С той поры форты были укреплены и вооружены современной дальнобойной артиллерией, поэтому теперь выглядели довольно грозными.

— И вот теперь я рад знакомству с вами, — продолжил Дин — Этот капитан Ланг, у него совсем нет терпения. Разве у нас уже нет флота?

Они дошли до доков, и Дин жестом показал в сторону десятка вооруженных джонок, стоящих на якоре возле берега. Имея малую осадку, они легко могли пересечь отмель в случае ухудшения погоды.

— Капитану нужен десяток вон таких. — Роберт указал на британские и французские боевые корабли, стоящие на рейде залива. Все они были паровыми.

— Они у нас будут, — уверенно сказал Дин. — Цыси обещала.

Роберт продолжал смотреть на британский отряд кораблей. Он знал, что это всего один процент от общего числа кораблей Королевского флота.

— У нас никогда не будет достаточно кораблей, чтобы воевать с британцами, — предположил он.

Дин рассмеялся:

— Да мы и не собираемся воевать с Британией. Японцы — вот о ком нам следует беспокоиться.

Роберта удивила озабоченность Дина по поводу японцев. Но когда он стал вникать в политические проблемы Китая — в Шанхае и на юге все разговоры крутились в основном вокруг торговли и частной жизни известных людей, — то скоро осознал, что адмирал был, вероятно, прав.

Япония тоже испытала тяжесть руки западного империализма в последние тридцать лет, начиная с высадки американского адмирала Перри в 1853 году. И японцам пришлось пережить бомбардировки с британских кораблей, после чего согласиться на концессии. Но японцы реагировали по-иному, нежели маньчжуры или китайцы, которые пытались организовать национальное сопротивление и потерпели сокрушительное поражение. Когда гордые самураи поняли, что их устаревшее оружие и военная система не оставляют надежды на победу в соперничестве с варварами, они осуществили революцию. Сегун, этот устраивающий варваров всевластный генерал, правивший островной империей от имени Микадо — императора — шестьсот лет, был отстранен от власти, а император восстановлен во всех правах и привилегиях.

А императором стал не робкий старец, а храбрый молодой Мацухито. Возрастом не старше Роберта, он решительной рукой втащил нацию в XIX век, изучая и используя все лучшее, что отыскал в европейском опыте. Мацухито позаимствовал политическую систему у Германии, законодательство у Италии, принципы военно-морской подготовки у Британии, военную теорию у Франции — и не сомневался, когда менял французских инструкторов на немецких после поражения Франции в 1870 году. Под руководством Мацухито Япония превратилась в очаг бурного развития промышленности, прогресса и... территориальных амбиций. К 1884 году японцы установили протекторат над островами Рюкю, которые платили дань Трону Небес с древних времен. Теперь они намеревались двинуться на Корею — королевство-отшельник, — опять же с незапамятных времен слугу китайских императоров.

Ланг вместе с Робертом и Дином был вызван в Пекин, чтобы встретиться с Ли Хунчжаном и выслушать пламенную речь императрицы. Для Роберта выпал случай еще раз попасть в императорскую постель, к его огромному удовольствию. Однако Цыси уже не была расслабленной любовницей, как три года назад.

— Они хотят войны, — заявила императрица. — Ладно, тогда я — тоже. Мы, конечно же, не можем уступить японцам. Мой флот готов к войне, Роберт?

— Нет, ваше величество, не готов. — Хотя они и приобрели пару паровых кораблей, но юноша знал, что японцы имели их куда больше.

Цыси сверкнула глазами.

— Ты такой же пацифист, как твой отец. И как маршал Ли.

— Я предпочитаю быть реалистом, ваше величество. Нам нужны более крупные и современные корабли, чем у японцев, и числом поболее, чтобы иметь какую-либо надежду на успех.

Негодующий взгляд Цыси упал на Роберта, и глаза ее постепенно потеплели.

— Если так, у тебя будут эти корабли. Но пока...

Он с другими морскими офицерами присутствовал на заседании Верховного совета, где обсуждалась обстановка, сложившаяся вокруг Китая. Цыси вела заседание, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Японцы не проявляют себя открыто, — сообщил Ли Хунчжан, — но они методично наращивают свои силы и провоцируют волнения. Все идет по классическому сценарию, ваше величество. Скоро следует ожидать восстания, во время которого будет убит японец, и Токио потребует права вмешательства в дела правительства Кореи.

— И тогда мы должны будем послать войска, — сказала Цыси.

— Они воспримут это как повод для войны, ваше величество, — мягко заметил Ли, — а мы не готовы к войне. Даже с японцами.

— Уж не хотите ли вы сказать, что мы вообще ничего не можем предпринять?

— Мы можем переиграть японцев в их же собственной игре, — раздался спокойный голос.

Все головы повернулись к говорящему — невысокому, несколько полноватому и весьма молодому армейскому офицеру.

— Ждите своей очереди, Юань, — пробормотал Ли.

— Пусть говорит, — распорядилась Цыси. — Как ваше имя?

Офицер встал.

— Меня зовут Юань Шикай, ваше величество.

Цыси нахмурилась: молодой человек был китайцем, о чем свидетельствовало его имя и «поросячий хвостик». Она строго взглянула на Ли.

— Полковник Юань — один из наших лучших офицеров, ваше величество, — сказал Ли. — Я пригласил его на заседание, потому что у него есть соображения, которые могут пригодиться.

— Соображения? — Цыси вновь обратила свой взгляд на полковника.

— Направьте меня в Сеул, ваше величество, — сказал Юань, — начальником китайского гарнизона.

— Вас? И сколько воинов-маньчжур?

— Я не прошу дополнительных, людей, ваше величество. Тех, что уже сейчас находятся в Корее, будет достаточно. С вашего позволения я буду их знаменным.

Взгляд Цыси прошелся вдоль стола, так как среди присутствующих возникло движение и ропот. Маньчжурские гранды были явно возмущены наглостью молодого человека.

— Ответьте, полковник Юань, — сказала Цыси, — сколько вам лет?

— Мне двадцать пять лет, ваше величество.

— Вы метите очень высоко для такого молодого человека.

— Если не целить высоко, ваше величество, не поднимешься вообще.

Цыси почти улыбнулась.

— Если целить слишком высоко, полковник, велика вероятность упасть. — Ее взор еще раз прошелся по комнате. — Я выполню ваше желание и назначу командующим и полномочным представителем при дворе короля Кореи. Но цельтесь хорошенько, полковник, если вы промахнетесь и японцы овладеют ситуацией, прощайтесь с головой.

Юань поклонился. А Роберт тем временем размышлял, пригласит ли императрица, с ее пристрастием к молодым людям, полковника в постель.

Юань Шикай оправдал доверие своей императрицы. Когда предсказания Ли Хунчжана сбылись и в начале года японцы, спровоцировав инцидент, в котором погиб их соотечественник, попытались захватить власть, молодой полковник действовал блестяще. Смело похитив корейских короля и королеву, он принудил их подписать новый договор, подтверждающий верховенство Китая. В рапорте о своих действиях он подписался: «Последний из знаменных».

— Нахальство с его стороны, — проворчал Чжан Цзинь. Только маньчжур мог быть знаменным, кроме... — Он считает себя главнее любого из ваших солдат.

Но Цыси улыбнулась.

— Хотелось бы надеяться, что у нас наконец появился генерал, который способен со временем заменить Ли Хунчжана, — сказала она.

То, что Япония продолжает искать новые пути экспансии за счет, как считало руководство этой страны, угасающей Империи Дракона, ни у кого не вызывало сомнения. Не имея военного флота, Китай был беспомощен перед нахальными островитянами.

— У ее величества есть власть, — жаловался Дин, — чтобы изменить Китай по японскому образцу. Наша самая населенная страна в мире по желанию Цыси могла бы превратиться в могущественнейшую на планете державу. Но императрица не использует всю полноту своей власти.

— Я подозреваю, что Цыси считает Китай уже и сейчас самой мощной державой, — предположил Роберт.

Он прекрасно знал, что положение императрицы было далеко не таким прочным, как у императора Мацухито. В глазах многих людей она удерживала власть незаконно. Блюстители нравов и знатнейшие мандарины выжидали, причем с долей нетерпения, а подчас и с тайными планами, как она себя поведет с приближением самостоятельного возраста императора.

Вскоре помимо проблем с японцами возникли еще и трудности с французами. Несмотря на компенсации и казни французы не переставали вспоминать тяньцзиньскую резню, выжидая случай прибегнуть к дипломатии канонерок и откромсать себе кусок китайской территории, и предпочтительно побольше. После сокрушительного поражения в войне с Германией Франция постепенно восстанавливала силы и испытывала желание поиграть мускулами. Французы нашли данный момент подходящим.

Франция давно вела торговлю с государствами Индокитая — Вьетнамом, Лаосом и Камбоджей, расположенными на самой южной оконечности Азии. Эти страны с незапамятных времен считались частью Китайской империи и регулярно присылали дань Трону Небес. Теперь французы убедили местных королей заключить с ними договор, закрепляющий верховенство Франции. Париж негодовал, а вьетнамцы продолжали слать дань Пекину. В результате в 1884 году французы предприняли полномасштабное вторжение во Вьетнам. Весь Китай кипел от возмущения, а Цыси, как всегда в последнее время, была самым воинственно настроенным человеком в империи. Она объявила мобилизацию и послала войска, куда только могла. Но все безрезультатно. Несмотря на все попытки Лю Юнфу, бывшего тайпинского генерала, которого Цыси послала командовать войсками во Вьетнаме, французы неуклонно добивались своего.

Окончательная катастрофа разразилась, когда французская эскадра без объявления войны беспрепятственно вошла в бухту Фучжоу и, тщательно заняв позиции, открыла огонь, уничтожив не только китайские корабли, находящиеся в бухте, но и огромный арсенал, созданный с целью перевооружить маньчжуров и фактически построенный с помощью той же Франции.

Весь Китай впал в шок, и флот прежде всего. Однако Цыси ловко использовала сложившуюся ситуацию в свою пользу. Объявив, что министры двора предали ее, императрица уволила всех до единого, и в том числе и принца Гуна, бывшего, как считали многие, ее правой рукой, но который также и подозревал Цыси в причастности к смерти Алюты, заменив его принцем Цюнем, отцом императора. Это беззастенчивое нарушение конфуцианской этики поразило ученую элиту, а один из самых выдающихся ее представителей Вень Диншэ последовал примеру Вань Лицюня и в знак протеста покончил с собой.

Ли Хунчжан, как всегда влиятельный и умиротворяющий, согласовал с французами привычные компенсации, на том война и была окончена.

— При этом нам не разрешается сделать ни одного выстрела, — со злостью сообщил Ланг своим Офицерам. — А теперь еще и это... — Он указал на бумагу, лежавшую перед ним на столе. — Ее величество направляет средства, предусмотренные для военного флота на будущий год, на строительство нового Летнего дворца.

Офицеры не знали, что сказать.

— Надо что-то делать, — заявил Ланг.

— Возражать Цыси бессмысленно, — заметил адмирал Дин. — Она — женщина с железной волей.

— Вы хотите сказать, что она — женщина без чувства ответственности. Нет плана для империи, нет плана! — Ланг продолжал горячиться. — Так, я не могу больше пытаться создать современный флот в таких условиях. Вы! — он указал пальцем. — Баррингтон! Ваша семья дружна с императрицей, насколько я знаю.

Роберт сглотнул:

— Да, сэр.

— Тогда отправитесь в Пекин и сообщите ее величеству, что я уйду в отставку, если в мои дела будут вмешиваться. Нам нужны корабли, и нам нужны пушки, а следовательно — и все деньги, которые удастся собрать. Эти деньги были выделены на флот. Направлять их на воплощение ее грандиозных и неуместных фантазий не просто безответственно, это... бесчестно! Отправляйтесь завтра же.

Роберт получил приказ и обязан был подчиниться, несмотря на ощущение, будто едет на собственную казнь. Для себя он решил, что лучше всего отправляться прямиком домой к Чжан Цзиню. Так он и сделал, встретив самый радушный прием со стороны У Лай и ее дочерей.

— Я пошлю в Запретный город весточку Чжан Цзиню о том, что вы здесь, — пообещала У Лай.

Чжан Цзинь пришел вечером, уединился с Робертом и выслушал все, что должен был сказать молодой человек императрице.

— Этот капитан Ланг много на себя берет, — заметил евнух. — С такой миссией мог бы приехать и сам.

— Он опасается, что Цыси его не примет.

— А он уверен, что она примет вас, молодой Баррингтон? Вы считаете, однажды пригласив разделить с ней постель, она не обезглавит вас в тот же момент, как вы вызовете у нее гнев?

— Даже если я обращусь к ней от лица военного флота, который важен для защиты Китая?

Чжан Цзинь мрачно усмехнулся:

— Многие обращались к вдовствующей императрице во имя «блага Китая». Однако во всем она следует своему синедриону. Мой вам совет, молодой Баррингтон, откажитесь от своей миссии и возвращайтесь в Дагу.

— Я не вправе это сделать, пока не увижусь с императрицей. Мне приказал старший начальник.

Чжан Цзинь пожал плечами.

— Запомните, что я вам скажу: только вы сами можете воспрепятствовать процветанию в жизни, которое ожидает вас. Но если настаиваете, вам лучше идти со мной. Ее величество — женщина настроения, она может согласиться принять вас, но к моменту, когда я вас приведу, ее решение может радикально измениться. Если вы будете, рядом, то все возможно. — Он усмехнулся. — В том числе и самое худшее.

Как и раньше, Чжан Цзинь дал Роберту тщательно побриться, переодеться в одежду евнуха и, когда стемнело, провел его в Запретный город. Однако в этот раз Роберта не повели сразу в спальные покои. Вместо этого его оставили в маленькой комнате без окон, лишенной сообщения с внешним миром, и приказали ждать. Молодой Баррингтон не имел представления о том, что случится дальше. Он смотрел на дверь, которая в любой момент могла открыться и впустить его палачей.

Потянулись часы ожидания, и, утомившись, Роберт почти задремал. Ни звука не проникало через закрытую дверь. Наконец она открылась, И Чжан Цзинь поманил его:

— Молчите и будьте очень осмотрительны.

Они шли по коридору, окна которого выходили во внутренний сад — гордость дворцового ансамбля. За окнами занимался рассвет.

— Ее величество еще не ложилась спать? — спросил Роберт.

— Она принимает ванну, чтобы одеться к встрече с Верховным советом, который собирается на рассвете, — сказал ему евнух. — Это время, когда человеческий мозг работает плодотворнее всего. Разве не так?

— Разумеется, — согласился Роберт, хотя и знал, что в Европе поступают наоборот, да и капитан Ланг не относился к «жаворонкам».

Они подошли к двери, охраняемой евнухом. Им позволили войти в следующий вестибюль, наполненный приятными запахами. За дверью Роберт услышал голоса.

— Ждите здесь, — сказал ему Чжан Цзинь и прошел через внутреннюю дверь. Роберту показалось, что в той комнате находится несколько человек. Однако дверь открылась и закрылась слишком быстро.

Сердце молодого человека сильно билось, и его прошиб пот: возможно, ему осталось жить считанные минуты. Он повернулся к открывающейся двери. Первым вошел Чжан Цзинь и придержал дверь для Цыси.

Императрица, распаренная после ванны и источающая благовония, была одета по-домашнему, с распущенными волосами. Без грима Цыси выглядела молоденькой девушкой. По ее лицу нельзя было определить, рада она видеть Роберта или нет.

Голос ее звучал спокойно:

— Разве я уже не твоя госпожа, что ты вызываешь меня, когда заблагорассудится, молодой Баррингтон?

— Это очень срочное дело, ваше величество!

Цыси с шумом вдохнула воздух:

— Чжан Цзинь доложил мне это якобы срочное дело. Могу ли я верить своим ушам, что двадцатилетний мальчишка осмеливается допрашивать вдовствующую императрицу по поводу выделения фондов?

— Ваше величество, капитан Ланг мечтает только об одном — повести ваш флот в бой с вашими врагами. Флот, способный разгромить врагов.

— Капитан Ланг! Он разве знает, что ты посещал меня раньше?

— Нет, ваше величество. Клянусь, нет. Он знает о вашей дружбе с моим отцом.

— Не клянись. Клянутся те, кто лжет или собирается солгать. Я считаю, капитан Ланг свое дело сделал. Такие люди мне не нравятся. С настоящего момента он уволен.

— Но, ваше величество... все, чего он хочет, — поговорить с вами.

— Я не хочу с ним разговаривать, молодой Баррингтон.

— А... кто будет командовать флотом?

— Я слышала позитивные отзывы о Дин Цзюцяне. Что ты можешь сказать о нем?

— Он хороший моряк, ваше величество. Но он ничего не смыслит в управлении пароходами и в боевых порядках кораблей.

— Вот ты его и научишь, молодой Баррингтон. Я назначаю тебя... — Она взглянула на Чжан Цзиня.

— Флаг-капитан при адмирале — наиболее подходящая должность, ваше величество.

— С этой минуты ты флаг-капитан при адмирале Дине.

— Ваше величество...

— Ты не рад, Роберт?

— Я потрясен, ваше величество. Но боюсь, я не подойду для такой должности. Мне не доводилось участвовать ни в одном бою на море. — «Равно как и на суше», — подумал он.

— Тогда обратись к знаниям и опыту своего отца. Он ведь не откажет сыну.

Роберт никак не мог осмыслить происходящего.

— А капитан Ланг?

— Капитан Ланг отправится в Англию, которой принадлежит. Китайским флотом будет командовать китаец или маньчжур. — Она улыбнулась. — И ты. — Цыси пристально посмотрела на Роберта, легкая морщинка пролегла на переносице. — Ты боишься командовать?

— Ваше величество...

— Ты боишься служить мне?

— Это все, чего мне хочется, ваше величество.

— Помни об этом всегда. Но, — она наполовину отвернулась от него, затем посмотрела в его сторону вновь, — я придумала для тебя еще одну награду, более личного характера, которая откроет всему миру степень моего уважения к тебе, Роберт. Тебе пора взять жену. Я для тебя ее как раз подобрала.

Роберт в ужасе посмотрел на Чжан Цзиня, евнух ответил доброй улыбкой.

— Ты женишься на Чжан Су. — Роберт открыл и закрыл рот. — Она красива, — сказала Цыси. — И умна. Чжан Цзинь рассказал мне, как она тебе нравится.

Роберт опять взглянул на евнуха: за все время он провел в компании Чжан Су не более пяти минут и не был уверен, что отличит ее от сестры. Знал же он о ней только то, что ей тринадцать лет.

Жениться? На дочери евнуха? Даже самого влиятельного в империи? Отец будет поражен. А что скажет мать...

— Мое почтение, ваше величество, — сказал он. — Но я не могу жениться без согласия родителей.

— Конечно, — ответила Цыси. — Я пошлю за ними, чтобы они прибыли в Пекин и дали свое благословение. Это будет важное событие.

— Роберт! Женатый на китаянке? — Люси с ужасом уставилась на мужа. — На дочери евнуха к тому же.

— Ну, разумеется, она не дочь евнуха, — поправил Джеймс. — Она его приемная дочь.

— Все презирают евнухов, — заявила Люси. — Джеймс, ты не можешь допустить этого.

— Я ничего не могу поделать, так как, без сомнения, это желание Цыси.

— Вы были друзьями когда-то. Неужели ты не можешь высказать ей наши аргументы? Джеймс, наша семья с самого начала блюла расовую чистоту.

— Не совсем так, — возразил Джеймс. — Дедушка Роберт после смерти бабушки взял себе любовницу китаянку.

— Любовницу. Но он же не женился на ней.

— Они были настолько женаты, насколько это только возможно.

— А что было потом? У них родился сын, который примкнул к повстанцам, изнасиловавшим твою сестру, Джеймс, и окончил жизнь на эшафоте. Ты хочешь, чтобы нечто подобное случилось с семьей нашего сына?

— Я не вижу для этого никаких причин, — сказал Джеймс. — Это совсем другой случай. Первый Роберт был очень старым человеком, когда взял Цзэньцзин в свою постель. Он не воспитывал своего сына и не пытался прививать Джону христианские добродетели. Наш Роберт молод. Он сумеет научить и жену и детей быть настоящими Баррингтонами.

— Полукровки, — горько сказала Люси.

— Люси... — Джеймс взял жену за руки. — Мы — китайцы. Или, по крайней мере, маньчжуры, если тебя это больше устраивает. Наше будущее связано с этой страной и было бы глупо сейчас трубить о расовой чистоте. Еще глупее перечить Цыси на данном этапе. Ты, надеюсь, хорошенько осознала, что Роберта сделали флаг-капитаном в его- то двадцать лет? Нельсону такое даже не снилось. К тридцати он станет адмиралом, если, конечно, Цыси останется нам другом.

— Адмирал флота, существующего лишь на бумаге, — презрительно отрезала Люси. — Что же до Цыси... Почему ты думаешь, что она останется у власти так надолго?

— Я думаю, она сумеет удержать власть, — сказал Джеймс.

Одиннадцатилетняя. Виктория с удивлением переводила взгляд с отца на мать и обратно: она никогда прежде не слышала, чтобы родители спорили.

— Мы должны ехать в Пекин, папа? — спросила она.

— Конечно, должны.

— Я всегда мечтала съездить в Пекин.

 

Глава 5 ЛЮДИ, КОТОРЫМ ПРЕДСТОИТ ИЗМЕНИТЬ МИР

Муррей Скотт прибыл из Лошани для проведения христианской церемонии бракосочетания Роберта, которая следовала за китайской. Его сопровождала Хелен. Она еще не утратила очарования невесты и выглядела абсолютно счастливой. Супруги Скотт говорили только о том, что касалось миссии, которую они как раз сейчас строили собственными руками с помощью сорока новообращенных ими китайцев.

— Я так беспокоюсь о вас, как вы там, в глубинке, вдалеке от нас, — сказала Люси.

— Иногда там одиноко, мама. Но новообращенные такие милые люди!

— Но все эти разговоры о том, что китайцы ненавидят миссионеров.

— Отчасти это так, я думаю, некоторые китайцы действительно ненавидят нас. В Лошани же нет ничего похожего, а это самое благословенное место на земле.

— Подходящее место, чтобы завести детей, — пошутил Джеймс.

Хелен покраснела:

— У нас еще есть время, папа, еще есть время.

— А как вы относитесь к тому, что ваш брат женится на китаянке? — спросила Люси.

— Я считаю, смешанные браки — лучшее средство для лечения ксенофобии в этой стране.

Люси посмотрела на Муррея Скотта с неодобрением, а тот одарил ее обезоруживающей улыбкой единомышленника: миссионер явно не полностью разделял либеральные взгляды своей жены на обсуждаемый вопрос.

Джоанна и Артур Дженкинсы также присутствовали на свадьбе, приехав из Порт-Артура; путешествие было непродолжительным — через залив Чжили до Тяньцзиня, оттуда по реке до Пекина. Джоанне исполнилось пятьдесят три, но она сохраняла все черты Баррингтонов, и прежде всего внушительную фигуру. Видимых следов страданий, пережитых в юности, заметно не было.

— Где вы собираетесь провести медовый месяц? — спросила она Роберта. — Мы хотели бы принять вас в Порт-Артуре. Это поистине самый чудесный уголок на земле.

— Боюсь, у нас не будет медового месяца, тетя Джо. Дела службы требуют моего немедленного возвращения на флот. Но я скоро навещу вас. Обещаю.

«Джоанна тоже не находит ничего плохого в том, что Баррингтон женится на китаянке», — подумала Люси. В собственной семье она оказалась в одиночестве.

За исключением, быть может, Адриана, который смотрел на брата с затаенной ненавистью. Дай Бог, чтобы это была лишь ревность.

Брак дочери со старшим сыном Джеймса Баррингтона было самым важным событием в жизни Чжан Цзиня, не считая разве возвышения до наперсника Цыси. Сама императрица не смогла присутствовать на церемонии венчания одного из своих подданных, но прислала роскошные подарки — клаузоне, фарфор, огромный рубиновый перстень и шпагу в золотом окладе Роберту. Чжан Цзинь знал, разумеется, что его приемную дочь императрица всего лишь использует в своих интересах. Цыси старалась удержать преданных людей, таких как Юань Шикай и Роберт Баррингтон, в надежде, что они станут ее опорой в старости, когда не станет Ли Хунчжана. Юань, вероятно, будет командовать армией, молодой Баррингтон — флотом. И оба останутся до конца преданы ей при любых обстоятельствах... Верность Юаня придется поддерживать повышением по службе и денежными наградами (даже Цыси не могла позволить себе пустить китайца с хвостиком в свою постель), а Роберт уже был привязан более интимными узами. Сейчас она хотела упрочить эти узы.

Чжан Цзинь переживал триумф. Ему нравилась Чжан Су, но он не любил ее так, как любят свою плоть и кровь. Купленная с целью подчеркнуть богатство и власть, сейчас она входила в одну из самых влиятельных семей империй, тем самым упрочивая его положение. Чжан Цзинь прекрасно знал, как сильно многие его ненавидели. И если Цыси подаст малейший знак, даже ненароком, что он перестал быть ее фаворитом, мгновенно выстроится очередь мстителей, ожидающих сигнала вцепиться ему в глотку. Но никто во всем Китае не осмелится скрестить шпагу с Домом Баррингтонов.

Евнух взял за руки дочь, взволнованную предстоящим венчанием. — Тебя ждет величие, Су.

— Я боюсь, — призналась она.

— Чего?

— Баррингтон такой большой. Он не разорвет меня?

Чжан Цзинь улыбнулся и обнял ее:

— То, чего ты опасаешься, у него не больше, чем у других мужчин. Став его женой, ты окажешься среди первых дам страны.

И вот свадебное празднество в разгаре.

Треск фейерверка, гул людских голосов. Угощения съедаются и разбрасываются, собаки рычат над объедками, дета кричат от радости и воют от усталости. Чжан Цзинь, глядя на все это, довольно улыбался.

— Сегодня, Баррингтон, — поделился он с Джеймсом, — у меня такое чувство, что все наши с вами приключения в конце концов приносят плоды. — Он улыбнулся Джоанне и взял ее за руку: — И наши с вами, Джоанна.

Впервые с момента приезда Джоанна выглядела смущенной. Никто еще не дознался всей правды о ее побеге от тайпинов с Чжан Цзинем. Никто и не пытался копать слишком глубоко, так как тот был уже евнухом.

— У меня есть общие тайны со всеми членами вашей семьи, — сказал он Роберту. — Но самая важная — с вами.

Из сказанного Роберт заключил, что его новый тесть не настолько пьян, как кажется.

По традиции, жених приводил невесту а свой дом, но у Роберта не было дома в Пекине, поэтому решили, что он и Чжан Су проведут свою первую ночь в доме Чжан Цзиня. У Лай все приготовила и даже поставила серебряный кувшин в спальне, чтобы ее дочь могла строго придерживаться конфуцианских законов.

Гости продолжали веселиться, когда молодых родители проводили наверх. Виктория, великолепная в светло-синем сатине, с темными волосами, стянутыми огромным сатиновым бантом, тоже пошла с ними; никогда прежде она не прибывала в таком возбуждении.

— В обряде венчания перемешались европейские и китайские традиции, — призналась У Лай Люси. — Не знаю, как и поступить дальше.

— Я считаю, лучше всего оставить молодых одних, — предложил Джеймс.

Люси все это время держалась вежливо, но неприступно и не выказывала особой радости по поводу женитьбы сына.

У Лай поклонилась дочери:

— Вверяю тебя в добрые руки, дитя мое, — сказала она Су.

Наконец дверь за родными затворилась. Чжан Су встала на колени перед мужем. Она была в синем шелковом платье, уже без обуви. Волосы ее удерживала фарфоровая брошь, украшенная изображениями крошечных птиц. От девушки исходил аромат духов, сладостей и невинности.

Роберт расстегнул брошь, и волосы заструились ей по плечам, упали на спину. Су не двинулась. Она еще ни разу на него не взглянула с самого начала церемонии и на протяжении всего застолья. Когда он коснулся ее щеки, а затем взял за подбородок, чтобы поднять ее лицо, она едва заметно вздрогнула.

— Ты боишься? — спросил Роберт.

Она подняла на него угольно-черные глаза.

— Мужчин? Или меня конкретно?

— Я хочу быть вашей женой, мой господин.

— Ты и будешь ею, жена. — Он помог ей встать, затем наклонился и поцеловал в губы. Она стояла тихо, не шевелясь, лишь слабая дрожь пробегала вверх и вниз по ее телу. — Так мы занимаемся любовью в моей стране, — сказал он ей.

Она облизнула губы, Чжан Цзинь рассказывал ей об этом, но он не знал, что еще делают варвары со своими женщинами.

Чжан Су была такой маленькой, что едва доставала Роберту до середины груди, и легкой, как перышко. Он ощутил это, когда приподнял ее с пола и поставил на кровать. Она стояла на матраце и не ведала, что он от нее хочет.

— Сними платье.

Неожиданно ощутил влечение, которого раньше не испытывал. Влечение возросло, когда Су расстегнула платье и спустила его с плеч. Платье скользнуло вниз, задержавшись на мгновение на бедрах, и легло у щиколоток.

Какая же она, оказывается, тоненькая! Грудь — чуть заметные бугорки, бедра узкие, лобок едва покрыт легким пушком, а ягодицы — маленькие и тугие. Тем не менее в сочетании с худенькими руками и ногами и даже проступающими сквозь тонкую плоть ребрами ее тело идеальных пропорций обещало великолепие в расцвете женской красоты.

Но лечь на нее — раздавить насмерть. Даже крепко обнять боязно, как бы не повредить ей что-нибудь.

Он разделся вслед за ней. Су взглянула на него. Лицо не выразило никаких эмоций, но глаза медленно расширились. Роберт знал, что Су была дочерью Чжан Цзиня лет пять. Вполне вероятно, до того, как евнух купил девочку, ее окружали нормальные мужчины и мальчики. Но тогда ей было лет пять или семь, и она вряд ли обращала на них внимание. С тех пор она наверняка не видела обнаженного мужчину и уж тем более возбужденный член, как сейчас у Роберта.

Су опять задрожала.

Он испытывал желание, но она не была готова, и Роберт не хотел понапрасну причинять ей излишнюю боль. Он подошел к ней, заключил ее в свои объятия и поцеловал, легонько прижимая к себе. Роберт нежно гладил ее ягодицы и грудь, нагнулся, чтобы поцеловать пах. Когда он наконец решил, что момент настал, то распрямился.

— Я приступаю к «Ароматному Бамбуку», — сказал он.

Конечно, она изучала Книгу любви, и ее глаза стали еще шире, когда он тесно прижал ее к себе. Су обвила руками его шею, ногами его бедра и прильнула к нему всем телом, когда Роберт, поддерживая бедра девушки, соединил свою плоть с ее. На щеке он почувствовал выдох боли.

Теперь она принадлежала ему, и он знал, что испытает с ней много счастливых мгновений.

Жених и невеста ушли, а пир продолжался своим чередом.

— Мама сказала, что в Англии, — сообщил Адриан Виктории, — во время свадьбы бывают танцы.

— Но китайцы не танцуют, как европейцы, — заметила Виктория.

— Это точно. Китайцы такие скучные.

— Да ты все равно не знаешь, как танцевать. — В свои одиннадцать лет она переживала тот период, когда логика стоит превыше всего.

— Я бы научился, дура, если было с кем танцевать. В европейских танцах никаких перемещений на китайский манер, мужчина обнимает женщину и держит...

— Ух! — прокомментировала Виктория.

— Попробуй, и тебе понравится. — Адриан изрядно выпил рисовой водки и сливового вина, и его одолевали похотливые чувства. Вообще-то он ощущал влечение к женщинам почти постоянно и для разрядки в сопровождении младшего слуги отправлялся в шанхайский бордель.

Но подобные похождения всегда оставляли у него глубокую неудовлетворенность. Он неизменно испытывал потребность совершить жестокость, которая не пропадала после обычной эякуляции. Девушки были всегда достаточно старательными и некоторые даже привлекательными, но они делали только то, чему их учили, а Книга любви не выходила за рамки сексуальных отношений.

Адриан не любил, а скорее не стремился любить никого из своих партнеров. Он хотел обладать женщиной, причем не одной, а как можно большим их числом, но чтобы она при этом беспрекословно выполняла все его прихоти, ему хотелось видеть ее унижение и, желательно, ужас перед ним. Он мечтал о правах азиатского деспота: хлестать, бить, пытать и даже калечить или убивать по своему усмотрению.

Эти желания он держал в тайне. Юноша и представить себе не мог, что скажут его отец и мать или старший брат и сестра, узнай они обо всем. Баррингтоны, что бы ни шептали у них за спиной, считали себя островками порядочного поведения в море коррупции и разврата.

Роберт же теперь обладал женщиной. Чжан Су всего тринадцать лет, и Роберт мог бы воспитать ее по-своему. Однако Адриан знал, что не только желание закабалить, но даже и мысль воспитывать ее в соответствии со своими взглядами не придет брату в голову.

Он посмотрел на сестру. Виктория была всего на два года младше Чжан Су, но выглядела старше. Адриан обожал ее, она уже стала для него самой желанной рабой, более сильного желания в жизни он не испытывал.

И если он был опьянен рисовой водкой, то она захмелела ничуть не меньше, судя по разрумянившимся щекам и бесшабашной улыбке.

— Пойдем на воздух, — предложил он.

Виктория последовала за ним без колебаний. Некоторые гости тоже вышли проветриться, но у Чжан Цзиня был большой сад, и вскоре Адриан нашел укромное место со скамейкой, где они могли посидеть рядом.

— Как ты думаешь, что сейчас делает Роберт? — спросил он.

Виктория закатила глаза:

— Он лежит с женой.

— Ты знаешь, что это означает?

— Это то, что мужья делают со своими женами, — объяснила Виктория, удивленная его неосведомленностью. — Син Шоу рассказала мне.

Син Шоу была ее нянькой.

— О чем еще она тебе рассказала? — настаивал Адриан.

Виктория смутилась.

— Давай же, не стесняйся — упрашивал Адриан. — Мне-то ты можешь сказать.

Виктория покраснела:

— Они раздеваются и затем ложатся вместе.

— А потом?

— Больше она мне ничего не говорила.

— О, они еще много чего делают, — сказал Адриан. — Хочешь, я покажу, что они делают?

— Ну...

Адриан взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы, которые не успели сомкнуться, и просунул свой язык внутрь.

Виктория отстранилась:

— Фу!

— Тебе не понравилось? Придется полюбить, так будет делать муж.

— В таком случае я не выйду замуж.

— Не будь дурочкой. Тебе придется выйти замуж. Все женщины выходят замуж. Знаешь, я выберу мужа для тебя. Ты согласна?

— Мне кажется, папа захочет это сделать, — сказала Виктория.

Но папа может к тому времени умереть.

— Не говори так, — оборвала его Виктория. Ее глаза наполнились слезами. — Никогда не говори так.

Адриан усмехнулся:

— Хочешь, я покажу тебе, что еще делает мужчина с женщиной, когда они занимаются любовью?

— Нет, — ответила Виктория, — я совершенно не хочу этого знать.

— Ты хочешь. Он будет трогать твою грудь. У тебя пока нет грудей, ведь так?

— У меня есть, — со злостью возразила Виктория.

— Тогда дай мне их потрогать. — Он прижал руку к ее телу.

Она вскочила со скамейки:

— Отстань!

Адриан только ухмыльнулся:

— А затем он захочет запустить руку тебе под юбку, как раз к твоему разрезу. Подойди, и я тебе покажу.

— Фу! Это отвратительно. Ты отвратителен! Больше никогда не прикасайся ко мне.

Она убежала в дом к гостям. Адриан проводил сестру взглядом, в котором тлела ненависть. Однажды, подумал он, ты будешь лежать голой у меня в объятиях, сестричка. Но пока этот момент настанет, ему нужен был кто-то другой.

Он начал обрабатывать родителей уже по пути домой, когда они плыли по Великому каналу. Джеймс недоуменно потер щеку.

— Жить отдельно? В восемнадцать лет?

— Роберт стал самостоятельным в шестнадцать, — напомнил Адриан.

Джеймсу пришлось согласиться. Не решился он сказать своему сыну, что усматривает огромную разницу в характере его и Роберта. Роберт обладал сильной волей, целеустремленностью, в то время как Адриан... Джеймс не был уверен в нем, он подспудно ощущал порочные черты в характере Адриана, но не мог их до конца понять, а потому и решить, как к ним относиться.

Может быть, мальчику нужен собственный угол, чтобы почувствовать себя самостоятельным. Под присмотром, конечно.

— Тогда мы поищем для тебя дом, — заверил он сына. — Цян Лу займется этим.

Цян Лу, китаец двадцати пяти лет, работал в Доме Баррингтонов с детства. Он был высокий, худой и мрачный. Джеймс решил, что он станет идеальным надзирателем за домом Адриана.

Люси, как обычно, настороженно отнеслась к очередной идее Адриана: как и ее мужу, ей никак не удавалось добиться духовной близости с младшим сыном. В конце концов был найден маленький дом в Международной концессии ниже по реке особняка Баррингтонов.

— Ты обязательно должна навестить меня, — сказал Адриан с гнусной ухмылкой Виктории.

Та показала ему язык.

Адриан не слишком огорчился, ему нужно было пока позаботиться о других важных вещах.

— Первое, чем следует заняться, Цян Лу, это найти подходящих слуг.

— Я об этом позабочусь, хозяин Адриан.

— Нет, я сам выберу себе слуг, Цян Лу. Однако ты можешь мне помогать, если хочешь. Но прежде всего задам тебе вопрос.

— Слушаю, хозяин.

— Чего тебе хочется больше всего на свете?

Цян Лу задумался:

— Долгой жизни и достатка.

— Ты уверен, что достигнешь своей цели?

— Если судьбе будет угодно, хозяин.

— С этого момента — я твоя судьба и твое будущее, Цян Лу. Помни это, и будешь жить в достатке. Забудешь хотя бы на минуту — и окажешься в сточной канаве.

Цян Лу обдумал услышанное и сказал:

— Что вы от меня хотите, хозяин?

— Хочу, чтобы ты подчинялся мне во всем. Ты больше не работаешь на Дом Баррингтонов, а работаешь на меня. Понял?

— Я все понял, хозяин.

— А теперь отправимся обзаводиться слугами. Мы их купим, Цян Лу. Ты знаешь, где это можно сделать без лишней огласки?

— Да, хозяин. Я знаю дом, где есть девушки для продажи.

— Отведи меня туда. Мы, Цян Лу, купим одну и для тебя.

Адриан и Цян Лу входили в город, глядя вверх на оскаленные головы, надетые рядком на прутья ворот. А по обе стороны входа они увидели двоих мужчин, подвешенных в клетках. Оба были еще живы, но обречены на смерть; по размеру клетки едва вмещали одного человека, голова которого просовывалась между прутьями верха. Прутья были придвинуты вплотную к шее человека, его подбородок лежал на пруте, подпирающем глотку, и, чтобы не задохнуться, осужденному приходилось стоять на цыпочках. Судя по вывалившимся языкам и страшному хрипу, оба находились в таком положении уже весьма продолжительное время. Жертвам не давали еды и воды с момента вынесения приговора. Дети мучили их, тыкая палками, девочки и мальчики заключали пари, который из двоих умрет первым. И это была привычная картина для всех городов Китая, где конфуцианский идеал мирного, образованного гражданина уживался с самым жестоким криминальным правом.

Цян Лу вел своего хозяина к центру города через толпы людей: мимо Толкователей судьбы и уличных стригалей, торговцев мясом и продавцов навоза — человеческого и от скотины, — мимо суровых зубодеров и женщин, покупающих шелк, лающих собак и кричащих детей. Наконец они остановились у двери, охраняемой евнухом.

— Этот малый поможет нам.

Евнух проводил их в вестибюль, за стенами которого слышались музыка и смех. Однако он провел Адриана и Цян Лу к боковой двери и впустил в маленькую комнату, где за столом сидела женщина и что-то подсчитывала на счетах.

— Это молодой Баррингтон, мадам Цинь, — представил гостей евнух. — Сын Баррингтона Великого.

Женщина встала. В глазах Адриана она была весьма немолодой, вдвое старше его, но со вкусом загримирована и одета. Ее черные волосы подняты кверху и заколоты, лицо чистое, с чертами если не красивыми, то правильными и волевыми, однако фигура, затянутая в синее платье, выглядела излишне полной.

— Молодой Баррингтон, — приветствовала она. — Ваше присутствие — честь для моего дома.

— Моему хозяину нужно несколько женщин, — объяснил Цян Лу.

Мадам Цинь смерила его презрительным взглядом.

— Зачем еще он мог сюда прийти? — спросила она.

— Он хочет их купить, — сказал ей Цян. — Двух девушек. Девственниц. Чтобы оставить себе.

Мадам Цинь смерила Адриана взглядом, затем раздвинула шторы из бусин позади стола и открыла внутреннюю дверь. Евнух тем временем вернулся на свое место на улицу.

— Садитесь, — пригласила мадам Цинь Адриана, указав жестом на диван у стены. Адриан сел, а Цян Лу встал рядом. — Хотите выпить? — спросила Цинь.

— Да, с удовольствием, — впервые после прихода нарушил молчание Адриан. Он чувствовал растущее волнение от того, что ему предстояло сделать, и у него пересохло в горле.

Мадам Цинь позвонила в маленький колокольчик, и в комнату вошла женщина. По оценке Адриана, она тоже была старше его, но не менее привлекательна, чем Цинь, и явно относилась к прислуге. Он наблюдал, как она готовила горячую воду, чтобы опустить в нее бутылку с рисовой водкой, тогда как мадам Цинь вышла из комнаты. Служанка подала Адриану горький, похожий на шерри, ликер, и он, потягивая его, наблюдал за ней. Его возбуждение росло по мере того, как он обнаруживал ум в ее глазах, серьезную сосредоточенность, с которой женщина выполняла свою работу. Он пришел сюда купить себе раба, чтобы обращаться с ним по своему настроению. И он хотел, чтобы этот раб был способен чувствовать.

Дверь отворилась, и вошла мадам Цинь. За ней следовали шесть девушек, одетые лишь в панталоны, их распущенные черные волосы свисали за плечами. Судя по их маленьким грудям, Адриан решил, что им от тринадцати до пятнадцати лет. Они прошлись, скромно опустив головы, но каждая по хлопку мадам Цинь поднимала лицо, которое тут же расплывалось в улыбке, одновременно они начинали вращать задиками, а пальцами терзать грудки со всей полнотой искушения.

— Это хорошие девушки, — сказала мадам Цинь. — Они чисты, здоровы и к тому же обучены музыке, кулинарии, садоводству, знают Книгу любви. Я сама их учила. Во всем Китае вы не найдете девушек лучше. Если хотите, можете их проверить. Но помните, что они девственницы.

Адриан взглянул на череду лиц. Девушки во многом походили друг на друга. И он, разумеется, предпочтет самую непохожую на ту, которую держал в мыслях.

— Вот эта. — Он указал на девушку с самой большой грудью.

— Ее зовут Шу Лайти, — представила мадам Цинь. — Выйди вперед, девочка.

Шу Лайти вышла на середину комнаты, улыбнулась Адриану и быстрым движением развязала панталоны: они упали к ее ступням. Адриан облизал губы: ее несозревшая женственность выглядела многообещающе.

— Вы проверите ее? — предложила мадам Цинь.

— Она выглядит удовлетворительно, — сказал Адриан. Он знал о женщинах недостаточно и предпочел не рисковать, чтобы не свалять дурака. Но ничего, он многому научится на этой девочке.

— Позвольте, я ее проверю, хозяин. — Цян Лу горел желанием услужить. Он приказал Шу Лайти расставить ноги и нагнуться, чтобы заглянуть в промежность, раздвинув ягодицы. А девочка тем временем продолжала улыбаться Адриану, не выказывая ни малейшего стеснения или стыда. — Я думаю, она подойдет, хозяин, — наконец сообщил Цян Лу, успев приласкать девочку. Шу Лайти выпрямилась и захлопала в ладоши от радости.

— Я предупредила девушек, что две из них, возможно, пойдут жить к влиятельному господину, — объяснила мадам Цинь.

Адриан и Шу Лайти посмотрели друг на друга, и девочка рассмеялась. Обладание ею сулило наслаждение, но ему показалось, что все ее помыслы нацелены на то, чтобы доставлять мужчинам удовольствие, поэтому она будет смеяться, даже когда ее станут избивать.

— Иди и соберись, — приказала мадам Цинь. — Вы говорили о двух девушках, молодой Баррингтон.

Адриан сделал вид, будто смотрит на одну из девушек. Даже если бы он еще не принял решения, все равно оставался малый выбор между оставшимися и Шу Лайти. Ни одна из них не обладала ни даже малейшим проблеском интеллекта, ни способностью чувствовать.

— Я возьму эту. — Адриан указал на прислугу.

— Вы хотите У Пин? — удивилась мадам Цинь. — Но она прислуга.

— Мне и нужна прислуга.

— Но ей двадцать восемь лет, — предупредила мадам Цинь.

Цян Лу от досады хлопнул ладонью по лбу.

— Я сказал, что хочу ее, — упрямо повторил Адриан.

У Пин почти годилась ему в матери и от этого становилась для него еще более желанной.

— Она не может, — заявила мадам Цинь почти со слезами в голосе.

— Она больна? — быстро спросил Цян Лу. Ему хотелось другую.

— Все мои девушки здоровы, — отрезала мадам Цинь. — У нее физическое уродство. Мужчина не может войти в нее как обычно это делается. Оба испытывают боль.

— Хозяин, — сказал Цян Лу предостерегающе. — Покончим с этим безумием. Возьмите одну из девочек.

У Пин, смущенная разговорами о ней, причем столь откровенными, стояла в углу комнаты с опущенной головой, являя собой весьма жалкую картину.

— Правда, вы всегда можете пользоваться ею анально или орально, — предложила мадам Цинь, пытаясь спасти сделку. — Это вас устроит, молодой Баррингтон?

— Вполне устроит, — ответил Адриан. — Сколько она стоит?

— Девушки стоят по десять слитков серебра каждая, неуверенно вымолвила мадам Цинь, готовясь отчаянно торговаться.

Адриан ни слова не говоря открыл кошелек и отсчитал двадцать слитков серебра. Мадам Цинь некоторое время оторопело смотрела на деньги, потом быстро сгребла их, пока молодой человек чего доброго не передумал. У Пин уставилась на Адриана, губы ее дергались одновременно от страха и смущения.

— Ваше превосходительство попробует купленных девушек сейчас? — спросила мадам Цинь. — Быть может, предложить других девушек моего заведения? Дополнительной оплаты не потребуется.

— Нет, — отказался Адриан. — Мы возьмем их с собой немедленно.

Мадам Цинь поклонилась и хлопнула в ладоши.

— Собери свои вещи, У Пин, — приказала она. — Все остальные вернитесь в свою комнату.

У Пин выбежала из комнаты, девушки нехотя последовали за ней.

— Они очень огорчены, что их не выбрал такой важный господин, — объяснила мадам Цинь. — А вы выбрали умно, молодой Баррингтон. У Пин будет хорошей прислугой. Она прекрасно обучена. А Шу Лайти доставит вам массу удовольствия.

— Я не сомневаюсь, — согласился Адриан и взглянул на заметно помрачневшего Цян Лу. — Не грусти, Цян. Они твои, когда я ими не пользуюсь. Или мы, может, станем располагать ими вместе.

Мадам Цинь брезгливо скривила губы.

Капитан Ланг, как и было решено, покинул Китай, а Дин Цзюцян стал адмиралом и по званию, и фактически. Постепенно флот набирал силу. К концу десятилетия Дин и Роберт уже могли гордиться двумя линкорами, названными «Дин Юань» и «Цянь Юань». Эти стальные монстры имели водоизмещение более семи тысяч тонн каждый и были вооружены четырьмя мощными двенадцатидюймовыми орудиями в башнях с броней толщиной в 14 дюймов. Двенадцатидюймовая броня защищала и батареи в отдельных барбетах. Линкоры представляли собой самые крупные корабли в Японском море и в значительной степени поднимали дух флота, поскольку давали ощущение превосходства над Японией.

Кроме того, основу флота составляли несколько крейсеров и кораблей более мелкого класса, все паровые и изготовленные из стали. Но, вероятно, самым позитивным оказалось то, что командование флотом было поручено европейским офицерам, в основном шотландцам, добровольно поступившим служить на самый молодой в мире военный флот. Для Роберта подлинным триумфом стал тот день, когда он стоял рядом с Дином на мостике флагманского линкора «Дин Юань», который прошел перед европейскими эскадрами, стоящими на якорях в заливе Чжили.

— Наш мальчик справляется со своими делами прекрасно, — сообщил жене Джеймс, вернувшись однажды из Тяньцзиня. — Ему удаются все замыслы, он счастлив, а его жена просто маленькое чудо.

— Но еще не мать, — заметила Люси.

— Мала еще, — сказал Джеймс и отправился проверять книги учета вместе с Адрианом.

Роберт чувствовал себя в высшей степени счастливым. Для флота была выбрана подходящая база в просторной, почти замкнутой сушей бухте Вэйхайвэй. Здесь Роберт купил себе дом и перевез Су. Теперь они могли проводить все ночи вместе.

Его в равной степени удовлетворял ход развития флота и собственная роль в нем. Адмирал Дин считал его, и считал справедливо, наиболее надежным и толковым помощником, и они стали добрыми друзьями, хотя Дин, похоже, не подозревал, что Роберт имеет доступ к вершинам руководства страны. Цыси, как казалось на первый взгляд, уступила неизбежному и ушла в тень после достижения императором Гуансюем совершеннолетия. Но каждый знал, что она продолжает править страной «из-за кулис», и лишним свидетельством тому стал декрет, предписывающий Гуансюю жениться накануне формального принятия всей полноты власти.

Император, вовсе не такой распутник, как его предшественник, все же очень обрадовался этому решению, а Цыси вновь рискнула, позволив ему, как и Тунчжи, самому выбрать претендентку в будущие императрицы. Однако Гуансюй выбрал четырнадцатилетнюю девушку из клана Татала, к которому принадлежала и Алюта. Цыси немедленно вмешалась. Девушка была объявлена непригодной, ее сестра тоже. Однако их обеих взяли в императорский гарем. Первую в качестве Жемчужной, вторую — Блистательной наложницы. Гуансюй смирился с судьбой и передал право выбора своей «матери». Цыси предпочла всем остальным принцессам Лунъюй, непривлекательную девушку с торчащими зубами и к тому же тремя годами старше императора. Зато она была племянницей Цыси, дочерью спасшегося брата Гуйсяна. Таким образом она обеспечила себе преданность будущей императрицы.

Цыси установила контроль над отношениями императора с его гаремом. Она приказала проделать дверь между апартаментами императора и императрицы, а ход к наложницам замуровать. Теперь, когда император вызывал к себе наложницу, той приходилось проходить через веранду Цыси, полы которой скрипели при малейшем прикосновении. Таким образом, вдовствующая императрица точно знала, когда император спал с одной из своих женщин, и могла легко выяснить ее имя.

Теперь вдовствующая императрица не присутствовала на утренних заседаниях Верховного совета, но тем не менее на них заседал Ли Хунчжан, который подробно докладывал ей все, о чем говорилось и что решалось на них. Император, лишь на бумаге обладающий всей полнотой власти, не мог проводить самостоятельный курс, не совпадающий с желаниями своего дяди и приемной матери. Внешне казалось, Цыси ограничила свои обязанности лишь рисованием да завершением Ихэюаня, ее нового летнего дворца. Однако, когда чувствовала необходимость, она занималась воспитанием преданных ей молодых людей, которых намеревалась использовать для удержания своей власти в случае смерти Ли Хунчжана, который был уже глубоким стариком.

Таким образом, по крайней мере, при поверхностном взгляде, Китай, казалось, процветал и даже приближался, хотя и медленно, к современному миру.

Весной 1887 года в возрасте семидесяти семи лет умерла Джейн Баррингтон. Незадолго до этого она осуществила долгожданное путешествие в Порт-Артур, убедилась, что Джоанна здорова и довольна судьбой, после чего потеряла всякий интерес к жизни, перестала вникать даже в дела торгового дома. Джеймс и Джоанна, конечно, горевали, но одновременно и понимали, что грех жаловаться, их мать прожила долгую, полную приключений жизнь.

Однако утратила она интерес к жизни или нет, но умереть должна была, твердо зная, что дела ее семьи в надежных руках. Джеймс считал положение Дома прочным как никогда. Даже Адриан оказался лучше, чем он когда-то подозревал. Сын его по-прежнему отдавался настроениям мрачного самокопания, оставался необщительным, как и прежде, и почти не участвовал в общественной жизни Шанхая. Джеймс нисколько не сомневался, что он курит опиум, но решил не вмешиваться и не допытываться о происходящем в доме Адриана. Обязанности свои сын выполнял исправно, и у него было достаточно денег, чтобы не деградировать окончательно, как многие наркоманы.

Конечно, не дай Бог Люси дознаться...

А так, Джеймс был доволен своей семьей. Наперекор всем трудностям Хелен выглядела счастливой, Роберт оказался просто молодцом, а Виктория... Достигнув середины подросткового возраста, она превратилась в чрезвычайно красивую девочку с длинными темными волосами и сверкающими глазами, а также на удивление роскошными для ее возраста формами.

На нее оборачивались на улице, а молодые люди использовали любой предлог, чтобы лишний раз зайти в поместье Баррингтонов в Международной концессии и оставить визитную карточку в надежде получить приглашение на званые вечера Люси и посидеть рядом с дочерью главы дома.

Молва о красоте Виктории достигла даже Пекина.

— Я слышу отовсюду о редком очаровании вашей дочери, — поделилась Цыси, когда Джеймс приехал в столицу весной 1892 года.

Такие визиты стали ежегодной традицией. Но всегда происходили по указанию императрицы. Тем не менее Джеймс непременно привозил дорогие подарки, которые должным образом направлялись в имперскую казну.

Старея, Цыси становилась всё более жадной. Похоже, деньги стали ее единственным интересом в жизни. Джеймс оправдывал эту слабость удручающей бедностью ее отца, пытавшегося сохранить честность в сверху до низу коррумпированном китайском обществе. Теперь, имея репутацию самой богатой женщины в мире, Цыси продолжала собирать деньги на личные нужды и постоянно придумывала себе новые титулы, каждый из которых приносил ей дополнительные доходы. Однако жадность не мешала вдовствующей императрице одновременно тратить огромные суммы на обожаемый ею Ихэюань. Характер ее с годами делался все капризнее и противоречивее. Она могла с легкостью наложить вето на указ императора, а затем на следующий день одобрить его только оттого, что у нее переменилось настроение или, что случалось куда чаще, Чжан Цзинь его переменил.

Все возрастающее влияние евнуха на императрицу становилось опасным. Он, бесспорно, был откровенно доволен своей старой подругой по детским играм. В кругу своей семьи он называл ее «Старый Будда», так как она становилась все полнее и неповоротливее. Однако главенствовал во всех его помыслах и деяниях лишь корыстный интерес и увековечение личной власти. Это было широко известно, особенно среди верховных советников и ученых, но пока никто не обладал достаточным могуществом, чтобы бороться со сложившимся положением вещей. Даже если бы нашелся смельчак восстать против Трона Дракона под угрозой незамедлительно лишиться головы в случае провала, то ни о какой достойной замене думать не приходилось. Качества Гуансюя оставались неизвестными, так как он никогда не покидал Запретного города, как и его двоюродный брат, которого он сменил, окруженный евнухами и женщинами. Его наставник Вэнь Тунхэ, один из немногих обычных людей, имевших доступ к нему, оптимистически отзывался о его уме и клялся, что император интересуется только книгами и знаниями, обладает светлым умом. Но кто мог это подтвердить?!

По крайней мере, под управлением Цыси, в каких бы преступлениях ее не подозревали и сколько бы не шептались о ее аморальности в личной жизни, империя пребывала в мире и спокойствии. А если варвары и продолжали вмешиваться в повседневную жизнь китайцев со своими железными дорогами и миссиями, своими пароходами и надменным изучением местного быта, то они, как и императрица, давно стали привычными и неотъемлемыми атрибутами империи.

Так же, как и Дом Баррингтонов, думал Джеймс. Более того, даже сама Цыси. Но он по-прежнему оставался зависим от ее милости, и не только в вопросах благополучия Дома или карьеры Роберта. Вся его семья находилась в зависимости от настроений императрицы.

Итак, он улыбался. Осторожно.

— Да, Виктория красива, ваше величество.

— И названа в честь королевы Великобритании. А королева очень красива?

Хотя Цыси было далеко за пятьдесят, она оставалась тщеславной, как в молодости.

— Я не думаю, что королеву Викторию можно назвать красавицей, ваше величество. Разве что королевы всегда красивы.

Цыси недоверчиво взглянула на него:

— Я хочу видеть вашу красивую дочь.

— Ваше величество?!

— Возможно, я подыщу ей место среди своих дам.

— Ваше величество, это невозможно.

Цыси свирепо посмотрела на него.

Джеймс лихорадочно искал подходящие слова.

— Виктория воспитана англичанкой. Она приучена к свободе. Свободе мысли и тела. Заточить ее в монастырь равнозначно смертному приговору.

— Не думаете ли вы, что я никогда не имела свободы, как вы говорите, мысли и тела? Вы-то должны знать, Баррингтон.

— Я все помню, ваше величество. Вы отказались от этих свобод, чтобы стать величайшей дамой на земле. Моя дочь не откажется от свободы даже ради этого.

— Разве она не слушается вас?

— Я никогда не прикажу ей ничего подобного, ваше величество.

Глаза Цыси сузились.

— Вы осмеливаетесь не повиноваться мне?

— Первый долг человека — перед его семьей, ваше величество. Это закон Конфуция, равно как и закон природы. Второй долг — перед страной. Я отдал вам своего старшего сына, ваше величество. Вы не вправе требовать от меня других детей.

Они не отводя взгляда смотрели друг на друга, и он увидел внезапный прилив крови к ее щекам, заметный даже под толстым слоем белил и румян. Глаза ее сверкнули, а все тело напряглось.

Он вспомнил, что у императрицы всегда был неуправляемый темперамент.

Ее речь перешла в высокий крик:

— Вы осмеливаетесь перечить мне, Баррингтон? Вы забыли, что мне ничего не стоит приказать вас немедленно казнить?

Джеймс выдержал ее взгляд.

— У вас достаточно власти для этого, ваше величество.

Некоторое время она молчала. Затем указала на дверь:

— Покиньте меня. Уходите и больше никогда не возвращайтесь. Вы ненавидите меня. Ненавидите! Идите!

Джеймс поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.

— Вы глупец, Баррингтон, — сказал ему Чжан Цзинь. Долг дочери — служить своему отцу, выходить замуж за того, кого он ей выберет, идти туда, куда он ей скажет. Даже если ей вообще не придется создать семьи. Разве это не так в Англии?

— Думаю, в определенных кругах это так, — согласился Джеймс. — Я же придерживаюсь других взглядов и буду поступать иначе.

— Надо так понимать, вы хотите погубить себя?

— Вы серьезно так считаете, мой старый друг?

Чжан Цзинь пристально смотрел на него несколько секунд, затем улыбнулся.

— Нет. Дом Баррингтонов слишком дорог империи, чтобы ее величество решилась мешать ему, тем более закрыть.

— Я опасаюсь только за Роберта.

— Нет причин. Роберт одинаково дорог и ее величеству, и мне тоже, поскольку он теперь и мне как сын. Однако, Баррингтон, будьте осторожны. Цыси способна глубоко ненавидеть тех, кто противится ей.

— Я позабочусь, чтобы не оказаться на ее пути, — пообещал Джеймс и прошел во внутреннюю комнату посидеть с У Лай, с которой успел подружиться.

Люси не на шутку встревожилась, когда по возвращении в Шанхай Джеймс рассказал об инциденте, произошедшем в Пекине.

— Мой Боже! Представить Вики запертой в логове беззакония... Джеймс, может, нам уехать?

— Что ты! Любому понятно, что это невозможно, Люси.

— Я ненавижу здешнюю жизнь. Ненавижу Китай. И больше всего ненавижу эту ужасную старуху.

Виктория восприняла это известие неоднозначно. Подспудно она, пожалуй, даже и хотела, чтобы отец уступил вдовствующей императрице и отослал ее в Пекин. Конечно, перспектива быть запертой в Запретном городе и никогда не видеть мужчин казалась ужасной... Но разве не менее ужасно сидеть взаперти в Международной концессии под Шанхаем?

Цыси хотя бы считалась яркой личностью. В концессии же было так мало интересных людей. В маленьком мирке английской общины Виктория чувствовала себя словно в ловушке. Баррингтоны не общались с представителями других национальностей, торгующих на Янцзы, и даже британцы привыкли считать их чужаками. Полезными чужаками, разумеется, благодаря их знанию Китая и их влиянию на местные власти. «Местные», то есть те, что находятся вверх по реке от Ханькоу и дальше. К тому же они давали повод для нескончаемых сплетен среди соотечественников ввиду их пиратских корней, вмешательства в дела китайцев и широко известной дружбы с вдовствующей императрицей. В концессии было несколько английских семей, которые прожили в Китае большую часть своей жизни, и каждая из них без колебаний вернется в Англию, завершив свою работу здесь, Баррингтоны же оставались в Китае, где уже провели в общей сложности почти сто лет.

Виктория знала, что мать постоянно твердила о возвращении в Англию и несколько раз предлагала отвезти туда Вики, чтобы найти для нее мужа. Но отец отказывался терпеть столь долгую разлуку с женой и любимым ребенком, и сама Вики вскоре согласилась с ним. Англия казалась ей очень привлекательной, судя по тому, что она слышала о ней, но одновременно и очень скучной. Она всех англичан, которых встречала в Шанхае и во время редких визитов в Гонконг, нашла одинаково скучными.

Однако и ее теперешняя жизнь казалась сплошной скукой от начала и до конца. Когда она думала о Хелен, бывшей замужем за этим твердолобым миссионером и жившей в бедной деревушке за сотни километров по реке Хуанхэ, вкалывающей как прислуга, теряя привлекательность и стремительно старея, у нее мурашки пробегали по коже. Но и ее собственный выбор мужа не отличался разнообразием кандидатов: миссионер, торговец, морской офицер, да и они все слишком заняты своим делом. Ну почему она не могла выйти замуж за Баррингтона?!

Адриан — тот известный волокита. Ей никогда не забыть, как он пытался флиртовать с ней — и лапать ее! — на свадьбе Роберта, пусть даже она не знала наверняка, всерьез ли все это было. Но она ненавидела то, как он смотрел на нее, его попытки непременно остаться с ней наедине, постоянные скабрезные замечания по поводу ее растущей груди или попытка ущипнуть за зад, двусмысленные приглашения зайти к нему домой. Она никогда не жаловалась, родителям, стараясь избегать его по возможности. Что же касается посещения его дома... Как и все, она слышала, что он бьет своих слуг.

Но неужели нет на свете других Джеймсов Баррингтонов или даже Робертов, как ее старший брат?! Она читала и перечитывала рассказы Фредерика Варда и Чарльза Гордона — паладинов, которые служили в Китае как раз перед ее рождением. Вард был убит в 1862 году, но она плакала, когда пришло сообщение о смерти Гордона в Хартуме.

Сегодня не было таких людей. Возможно потому, что империя жила мирной жизнью. Без сомнения, это было самое подходящее для торговли время, но ходили слухи, что войны не было лишь по одной причине: на ее ведение не хватало денег. Видит Бог, у Китая достаточно врагов. И Япония, и Франция, и Россия шныряли у границ империи, ожидая подходящего случая отторгнуть кусок китайской территории.

Вот бы услышать, как Роберт воюет с ними всеми, брат давно не приезжал в Шанхай. Он был слишком занят своими кораблями. И своей кукольной женой.

Последнюю она нашла чарующей. Завораживала мысль быть отданной мужчине, которого видела раз или два в жизни, стать его полной собственностью. И какой собственностью! Однажды, когда матери не было дома, она нашла в спальне родителей Книгу любви, перелистала страницы, и у нее захватило дыхание от различных рекомендаций, графически обозначенных и также графически проиллюстрированных.

В книге описывались различные позы: «Повороты Дракона» — мужчина сверху, «Прыжки Белого Тигра» — мужчина заходит сзади, «Взвешивание Рыб» — женщина сверху, «Рыбы глаз к глазу» — лежа рядом, «Подступы к Ароматному Бамбуку» — оба стоя, «Потаскушка играет на флейте» — женщина сосет мужской член. И многие другие. Самой волнующей, на взгляд Виктории, была позиция «Два Дракона пристают к Фениксу» — женщиной овладевали двое мужчин одновременно. Не менее впечатляла и поза «Голубые Фениксы пляшут в парах».

Виктория обнаружила эту книгу в четырнадцать лет. Несколько дней после этого она пребывала в состоянии лихорадочного возбуждения, и ей казалось невозможным представить свою мать в любой из поз, разве что в «Поворотах Дракона» — позиции миссионеров. На отца она с тех пор смотрела иначе. И подумать боялась относительно того, что проделывал Адриан с теми своими служанками, когда не бил их...

Узнав содержание Книги любви, она теперь оценивала мужчин, молодых и старых, которые заходили к ним и сидели на веранде, уставившись на нее обожающими глазами, и приходила к выводу, что чрезвычайно маловероятно, чтобы кто-нибудь из них позволил себе столь необычную сексуальную деятельность.

В таком случае принадлежать китайцу... Разумеется, мама и папа не захотят и слышать об этом; нужно только вспомнить о многочисленных спорах по поводу женитьбы Роберта. Но то было совсем другое дело. Многие европейские мужчины держали любовниц-китаянок, но мысль о том, чтобы белая женщина принадлежала китайцу, считалась совершенно неприемлемой. «Такая судьба хуже смерти» — вычитала она в повести Мари Корелли.

Дело в том, что она не хотела принадлежать китайцу, чтобы с ней обращались как с рабой, лишили возможности участвовать в жизни сколько-нибудь стоящего общества — даже если он и будет любовником мечты. Ну почему, досадовала она, нельзя найти партнера, сочетающего качества двух наций: белого мужчину со страстью китайца — как ее отец и брат — или, если такое вообще возможно, китайца с теми же страстью и знаниями, но со взглядами и образованием европейца... и с европейским же обхождением с женой вне постели. Наблюдая мужчин на улицах Шанхая, когда ходила на рынок прежде с матерью, а повзрослев сама, хотя и всегда в сопровождении слуг, Виктория чувствовала, что ее мечта неосуществима. Все переменилось февральским утром 1894 года. Это произошло на рынке, где она покупала шелк с помощником дворецкого Цин Санем и следовавшим на почтительном удалении Кай Ваном с рикшей. Виктория увидела китайца, в чем сомневаться не приходилось, в нескольких метрах от себя, одетого в европейский костюм — от цилиндра и утреннего пальто до брюк в полоску и коротких гетр.

Девушка была настолько удивлена, что обернулась и на несколько секунд задержала на нем взгляд. Мужчина оказался очень молод и обезоруживающе красив: достаточно высокий для китайца — почти ее роста, с мягкими и живыми чертами лица, на котором выделялись тонкие черные усы, подбородок был чисто выбрит.

В это время он посмотрел в ее сторону, их глаза встретились. Мгновение они глядели друг на друга, затем он в знак приветствия приподнял цилиндр и легкая улыбка тронула края его рта. Виктория склонила голову и отвернулась к куску шелка, предложенному ей, чувствуя, как сильно бьется ее сердце. Впервые она в одно мгновение почувствовала тягу к незнакомому мужчине. И он улыбнулся ей,

— Кто этот человек, Цин Сань? — спросила она тихо. — Ты знаешь, как его зовут?

— Тот? О да, мисс Виктория. Я знаю его имя. Это Тан Личунь. У него плохая репутация.

— Неужели! Мне он кажется достойным молодым человеком, Цин.

— Он связан с доктором Сунь Ятсеном, — мрачно сообщил Цин. — Революционером!

Виктория решила оставить в покое Цин Саня и больше его ни о чем не расспрашивать. Революция всегда витала в воздухе китайских провинций и сулила опасность для всех, с ней связанных даже неумышленно, поскольку повсюду сновали агенты наместников, а значит — Цыси. Вечером того же дня она спросила отца, слышал ли он имя Сунь Ятсена.

— Да, слышал.

— Расскажи мне об этом человеке, папа.

— Ну, он — неизбежный результат либерализации режима. Богатые родители, образование в США, звание доктора медицины. Там он набрался в полной мере «демократических» идей, которые и привез с собой в Китай.

— Ты не одобряешь идеи демократии? — удивилась дочь.

— О, я одобряю, но только там, где им суждено быть. Соединенные Штаты — это оплот демократии, Китай же — автократии. И она здесь нужна. Ты представляешь себе хаос, который воцарится, если кто-нибудь попытается провести всеобщие выборы в Китае? А не абсурдно ли предполагать, что империю способен удержать в руках выборный президент, когда это под силу только династии... Боже сохрани!

— Именно это и предлагает доктор Сунь?

— Предлагал. Надеюсь, ты понимаешь, он имел не слишком много времени для своих предложений до того, как было отдано распоряжение о его аресте.

— Ты хочешь сказать, что его казнили?

— Нет. Он покинул страну и теперь действует извне, главным образом из Гонконга и с Гавай, везде, где возможно, сеет беспорядки. — Джеймс нахмурился. — А где ты слышала это имя?

— О, да на рынке.

— Это точно? Я не знал, что его люди есть здесь, в Шанхае. Надо переговорить с Цзэн Цзинфанем.

С наместником! Виктория сглотнула; она, возможно, ненароком приговорила красивого мужчину к смерти.

— Зачем тебе все это, папа?

— Нам не нужны новые неприятности на Янцзы, дорогая. Нам их с лихвой хватило во время восстания тайпинов.

Виктория испугалась. Она выросла в Китае, и страшные наказания, назначаемые преступникам, стали для нее привычным, заурядным, когда им подвергались незнакомые люди. Но представить Тан Личуня задыхающимся в подвешенной клетке или обезглавленным его красивое тело...

На следующий день она решила вновь отправиться на шанхайский рынок. Цин Сань недоуменно поднял брови, узнав, что Виктория хочет пойти на рынок второй день подряд. Но не его забота ставить под сомнение решение своей полновластной молодой хозяйки. Итак, опять вызвали Кай Вана, и она поехала в город. Цин Сань трусил сбоку.

— Вам нужно еще шелку? — на бегу спросил он.

— Нет. Я хочу поговорить с тобой.

Цин Сань от удивления остановился как вкопанный и вынужден был, опомнившись, бежать во весь дух, чтобы догнать рикшу. Почему бы хозяйке не поговорить с ним дома? Зачем для этого отправляться на рынок?

— Останови здесь, — приказала Виктория Кан Вану, который мгновенно подчинился. Они были как раз внутри ворот старого города, и люди улыбались и кивали ей, проходя мимо. Викторию Баррингтон знал каждый в Шанхае, и она стоила того, чтобы взглянуть на нее дважды.

Цин Сань догнал их, задыхаясь от бега как никогда прежде.

— Цин Сань, — обратилась к нему Виктория, — я могу тебе доверять?

— Мне, мисс Виктория? Вы можете доверить мне все, что угодно.

— Я не хочу, чтобы ты рассказывал родителям о том, чем мы сегодня займемся.

— Нет-нет, мисс Виктория, я им ничего не скажу. — Он в задумчивости почесал свой хвостик. — А что мы будем делать?

Виктория перешла на английский, который Цин Сань знал достаточно хорошо, но зато Кай Ван не понимал вовсе.

— Ты помнишь мужчину, которого мы видели вчера? Тан Личуня. Ты сказал, что как будто знаешь его.

— Я, мисс Виктория? Нет, что вы, нет. Я сказал, что слышал о нем.

— А ты не знаешь, где его можно найти?

— Ох, мисс Виктория...

— Ты знаешь, — уверенно сказала Виктория, — и я хочу, чтобы ты отвел меня к нему.

Цин Сань от испуга вытаращил на нее глаза.

— Причем немедленно, — добавила Виктория. Она сошла с рикши, ниже надвинула соломенную шляпу и раскрыла зонтик от солнца.

— Мисс Виктория, если хозяин узнает, он до смерти забьет меня палкой или выгонит. — Последнее было для него, похоже, более серьезным наказанием.

— Послушай, ну откуда он узнает, Цин Сань, если ты ему ничего не скажешь? — спросила Виктория.

Цин Сань вновь почесал хвостик.

— Оставайся здесь, Кай Ван, — приказала Виктория рикше, переходя на китайский. — Нам с Цин Санем надо кое-куда сходить. Мы скоро вернемся.

Кай Ван заскучал.

Виктория подняла зонтик над головой:

— Пошли, Цин Сань.

— Это очень плохо, мисс Виктория, — пробормотал Цин по-английски. Однако он знал, что ему придется подчиниться: спорить с госпожой Викторией было бесполезно.

Он повел ее мимо рынка по главной улице города, мимо магазинов, нищих и собак, затем свернул на одну из улиц, перпендикулярных главной. Она оказалась значительно уже, но и вдоль нее попадались дома состоятельных людей. Прохожие останавливались поглазеть на девушку варваров: ей позволительно было беспрепятственно ходить по рынку и главной улице, здесь же она находилась на запретной территории.

Виктория отвечала на любопытные взгляды холодным взором. Все знали, что она Баррингтон, и это имя обеспечивало ей безопасность повсюду в Китае.

Цин Сань заволновался, когда на следующем перекрестке они повернули в еще более скромный переулок. Неожиданно их окружило полдюжины мужчин, выглядевших очень недружелюбно.

— Тебе что здесь нужно, — потребовал ответа один из них, — да еще с ней?

Цин Сань растерялся и не нашел сразу, что ответить. Виктория опередила его:

— Я хочу поговорить с господином Тан Личунем. Это очень важно.

— Ты Баррингтон, — уверенно сказал тот же человек. — Твой отец друг Цыси. Тебе здесь нечего делать.

— Есть, и это крайне срочно. Вопрос жизни и смерти.

Китайцы переглянулись, затем старший из них принял решение:

— Пойдемте.

Виктория кивнула, но Цин Сань поймал ее за руку — неслыханный жест для слуги.

— Вам нельзя туда, мисс Виктория. Эти люди не позволят вам выйти назад.

— Не говори глупости, Цин, — резко осадила его Виктория. — Если ты боишься, можешь ждать меня здесь. Мой отец знает, где я, — предупредила она китайцев.

Они только усмехнулись, неясная тревога за себя кольнула сердце Виктории. Но тут же вспомнив, кто она есть, девушка гордо расправила плечи. К тому же у Тана такая добрая улыбка. Он покажет этим грубиянам, как следует себя вести. Цин Сань, поняв, что ему не сносить головы, случись с госпожой худшее по его вине, предпочел идти с ней. Они углубились в переулок, и один из мужчин наконец открыл дверь в зажиточный дом с надстроенным вторым этажом. Внутри царил полумрак, так как горели только пара светильников. В комнате оказалось несколько мужчин и женщин.

— Проходите, — сказал все тот же старший.

Виктория закрыла зонтик и наклонила голову, чтобы пройти в комнату. Здесь она выпрямилась и поправила шляпу.

— Подождите, — распорядился мужчина и пошел по лестнице наверх. Виктория услышала, как за ними закрылась дверь.

— Они нас убьют, — сказал Цин Сань грустно.

— О, это абсурд, Цин, — заявила Виктория и попыталась улыбнуться окружающим ее людям, но никто не улыбнулся в ответ. Тем не менее она заметила, что эти люди были в большинстве своем хорошо одеты и к тому же выглядели скорее встревоженными ее приходом, чем озлобленными.

На верхней площадке лестницы появился мужчина.

— Поднимитесь сюда, — сказал он. — А ты останься, — осадил он Цин Саня, пытавшегося сопровождать Викторию.

Цин Сань издал воеподобный возглас, но Виктория улыбнулась ему и направилась вверх по лестнице. Китаец открыл дверь, и она оказалась в маленькой комнате, лицом к лицу с Тан Личунем. Дверь за ней, щелкнув, захлопнулась.

Виктория огляделась: кроме них, в комнате никого не было; обстановка аскетичная: стол, заваленный газетами и картами, два простых стула да кровать в углу. Единственная лампа свешивалась с потолка.

Ее сердце опять сильно забилось при виде кровати от осознания того, что она находится наедине с этим мужчиной, однако при этом ей удалось изобразить подобие улыбки.

— Господин Тан?

— Мисс Баррингтон. Как я понимаю, вы хотели меня видеть. Не желаете ли сесть? — Его английский оказался безупречен.

— Спасибо. — Она села на стул возле стола, он же опустился на другой, в противоположном от нее углу.

— Вам грозит большая опасность.

Он выжидал с непроницаемым выражением лица.

— Мой отец знает, что вы в Шанхае, и собирается сообщить об этом наместнику.

— А кто проинформировал вашего отца?

— Я... — Она закусила губу. — Поверьте, не нарочно. Я только спросила его о Сунь Ятсене.

— Что именно о докторе Суне?

— Ну... все, я думаю.

— Это случилось после того, как вы увидели меня вчера на рынке?

— Да. Слуга сказал мне, что вы работаете на доктора Суня. Я тогда не знала, что вы революционер.

— Желать свободы своему народу, по-вашему, значит быть революционером? — спросил он сразу ставшим резким голосом.

— Вы имеете в виду свободу для ханьцев. С точки зрения маньчжуров, я думаю, желать им свободы может именно революционер.

— По мнению деспотов и захватчиков, режим которых поддерживает ваш отец, мисс Баррингтон.

Виктории его слова вначале показались обидными, но, подумав немного, она осознала: маньчжуры и в самом деле деспоты и захватчики.

— Моя семья знает Китай только под маньчжурами, — заметила она. — Так же, как и вы.

— Это вовсе не означает, что любая диктатура должна существовать вечно. Они, погубили империю, а значит, утратили доверие Небес. Вы понимаете это?

Виктория знала принципы конфуцианской этики, предполагавшей рассогласованный, но удобный путь, разрешая свободу совести. В приложении к данному случаю непременной обязанностью каждого человека было лояльно поддерживать сложившуюся систему управления своей страной до тех пор, пока она оставалась приемлемой, справедливой и сильной. Если же она переставала соответствовать одному из этих требований, непременной обязанностью каждого становилось свержение правительства и замена его другим — способности править в соответствии с конфуцианскими идеалами. К сожалению, определять, что составляет приемлемое, справедливое и сильное правление, в большей степени должен был сам индивидуум.

— Вам решать, господин Тан, — уклончиво сказала она и встала. — Я пришла сюда, так как подозреваю, что ваше местонахождение раскрыто из-за моей оплошности. Теперь мне надо идти.

— Почему вы думаете, что я позволю вам уйти, мисс Баррингтон?

Виктория вскинула голову со смешанным чувством тревоги и злости.

— Вы легкомысленная молодая женщина, — сказал Тан, — и все потому, что излишне самонадеянны, и потому, что красивы. Вы сказали моим людям, будто ваш отец знает, куда вы пошли. Я этому не верю. Знай он, ни за что не пустил бы вас, а пришел бы сам.

Виктория взглянула на него:

— Если со мной что-то случится, отец найдет меня. И вас. Даже если ему придется камня на камне не оставить от Шанхая. И наместник поможет ему.

— Я уже сказал, вы очень самонадеянны, мисс Баррингтон. Когда, по-вашему, мистер Баррингтон увидится с наместником?

— Во второй половине дня.

— Тогда я должен покинуть Шанхай в ближайшие часы. И как только я окажусь далеко отсюда, как вы думаете, будет ли для меня иметь значение то, что ваш отец, по вашим словам, не оставит от Шанхая камня на камне, обнаружив ваше мертвое тело среди развалин?

Виктория почувствовала, что близка к обмороку. Он говорил столь убедительно, будто о само собой разумеющемся.

— Понимаете, — продолжал Тан, — я не могу позволить вам уйти. Вы знаете, где я остановился. И даже если я скроюсь, вы можете выдать моих товарищей. Поэтому мои люди были бы вне опасности, только если бы вас здесь не было или вы не могли рассказать обо всем здесь увиденном.

Виктория судорожно сглотнула и села на место.

— Скажите, как вы узнали, где меня искать? — спросил Тан.

— Меня... меня привел мой слуга. — Она знала, что выдает Цин Саня, но была слишком напугана, чтобы выкручиваться.

— Тот парень внизу? А откуда он узнал?

— Не имею представления. Я попросила его отвести меня к вам, он, похоже, и сам не знал точно, только приблизительно улицу. Затем к нам пристали ваши головорезы.

Тан улыбнулся,

— Мои телохранители, мисс Баррингтон. Итак, вы сами видите, я не могу вас отпустить. — Он встал и обошел стол. Виктория следила за ним как завороженная. Молодой человек присел на край стола напротив нее, протянул руку и осторожно приподнял шляпу с ее головы. — Вы очень красивы. Когда я был в Англии, то видел много красивых женщин. Но ни одной равной вам.

— Вы были в Англии?

— Конечно. А вы?

— Нет.

Снова улыбка.

— Похоже, вы в большей степени китаянка, чем я — китаец. Позвольте заметить: если уж вы не можете покинуть этот дом, то я вполне могу овладеть вами.

Виктория прижалась спиной к спинке стула.

— Я... Я не выдам вас. Имей я намерения вас выдать, разве пришла бы предупредить об опасности?

Он взял ее за подбородок и повернул лицо сначала вправо, потом влево. Никто прежде не позволял себе обращаться с ней так фамильярно. Она должна была бы, казалось, разозлиться, но не могла. Его прикосновение было вежливым.

— Значит, как вы сейчас сказали, слуга не знал точно, где меня найти, только район. Но когда вы сюда пришли, мои люди по глупости привели вас в этот дом. И здесь вы нашли то, что искали.

— Нет, — заявила она, — я пришла предупредить вас. Именно ради этого.

— Скажите мне, почему вы пошли на столь отчаянный риск, чтобы предупредить человека, которого никогда не знали, всего лишь однажды видели, причем человека, и вы это прекрасно знали, враждебного правительству, которое поддерживает ваша семья, а следовательно, враждебного вам?

Виктория с трудом сглотнула еще раз:

— Мне... мне подумалось, что вы хороший человек. Я не хочу, чтобы вас арестовали и казнили.

Виктория и Тан несколько секунд молча смотрели друг на друга. Затем он сказал:

— Очень европейская точка зрения, мисс Баррингтон. Примите мою признательность. — Он отпустил ее и встал.

— Вы... вы отпустите меня?

— Мои люди не позволят этого сделать. Они тоже рискуют быть арестованными и казненными.

— Я поклянусь.

— На чем? На христианской Библии? Это вряд ли возымеет для них значение.

— Я поклянусь на чем скажете.

Он вновь смотрел на нее несколько секунд.

— Вам придется вступить в нашу тайную организацию — тун, — сказал наконец он.

Виктория облизнула губы. Она мало знала о тунах и триадах; все ее знакомые старались о них не говорить, даже Джеймс Баррингтон. Тем не менее все знали об их существовании, знали о тайных сообществах, ставящих своей целью свержение власти маньчжуров... Фактическая принадлежность к одному из этих обществ сулила захватывающее приключение, кроме того, она будет работать на этого симпатичного ей человека, станет его соратницей.

— Я готова, — с легкостью согласилась она. — Если вы этого хотите.

— Вы уверены? Вас ждет нелегкое дело, мисс Баррингтон, учтите, тун потребует вашу душу.

— А у меня есть выбор?

Он улыбнулся:

— Нет. Но все же вы могли бы предпочесть смерть посвящению.

Она вскинула голову:

— Я вступлю в ваш тун, господин Тан,

— И будете служить доктору Суню до самой смерти?

— Да. Если вам так хочется.

«Удачнее даже и быть не могло», — подумала Виктория. Именно человеку, стоящему перед ней, она собиралась служить. Может, она сошла с ума? Или просто ощутила пульс жизни, сделав неожиданный шаг от беспросветной скуки к полной самоотдаче конкретному делу?

Он вновь задумался ненадолго и спросил:

— Потребуется некоторое время. У вас оно есть?

Виктория взглянула на свои часы. Было еще рано, всего начало одиннадцатого.

— Я должна быть дома к ленчу.

— Ленч, — заметил он, — непременный атрибут великой Англии. Когда у вас время ленча?

— Обычно в два часа.

— Ну, тогда у нас достаточно времени. Возможно, вам не захочется есть после посвящения.

Она задорно тряхнула головой: Тан начинал ее веселить.

— Посмотрим, сэр.

Последний оценивающий взгляд, и он кивнул в знак согласия:

— Попытаюсь организовать это, мисс Баррингтон.

Тан покинул ее и спустился на первый этаж, вероятно, чтобы сделать приготовления. Она поднялась со стула и стала прохаживаться по комнате. Ничего, кроме смены белья, на глаза не попалось.

Виктория пребывала в возбужденном состоянии, но не теряла рассудительности. Он предположил, что церемония посвящения потрясет ее, но она готовилась спокойно воспринять грядущее. Если ее не потрясла сама идея принадлежности к триаде, с какой стати должна беспокоить церемония вступления в нее?

Дверь за ее спиной открылась, и, резко обернувшись, она увидела входящих женщин. Они были старше ее по возрасту, и их лица выглядели серьезно, даже зловеще.

— Ты говоришь по-китайски, женщина Баррингтон? — спросила одна из них на местном шанхайском диалекте.

— Да.

— Раздевайся.

У Виктории перехватило дыхание:

— Зачем?

— Ты вступаешь в триаду, поэтому раздевайся.

— Ты придешь к нам голой, — сказала другая.

Виктория облизала мгновенно пересохшие губы:

— Я приду к вам здесь?

— Внизу.

Виктория попыталась обдумать ситуацию. Внизу находились мужчины. Среди них и господин Тан. Но она согласилась сделать то, что он захочет. Значит, и предстать перед ним обнаженной?

— У нас мало времени, — предупредила первая женщина.

Виктория повернулась к ним спиной и стала раздеваться, складывая одежду на кровать. Женщины бесстрастно наблюдали за ней. Неожиданно для себя она подумала, видели ли эти женщины раньше европейское белье?

Она положила свои трусы поверх остальной одежды, расшнуровав, скинула ботинки, затем скатала чулки. Она слышала собственное дыхание и чувствовала себя почти больной от страха: ее что, собираются изнасиловать все те, внизу? Но отступать было уже поздно.

— Спускайся вниз, — приказала одна из женщин и отворила дверь.

Виктория на миг заколебалась, но все же расправила плечи и вышла в дверь. Она внезапно почувствовала холод, и ей пришлось призвать на помощь все самообладание, чтобы унять дрожь.

Внизу находилось не менее двадцати мужчин, собравшихся перед занавесом, и среди них Тан Личунь и Цин Сань. Она совсем забыла о Цине, ее собственном слуге. У нее перехватило дыхание, когда она увидела, что он тоже обнажен. Впервые перед ней предстал полностью обнаженный китаец, и был он слишком перепуган, чтобы выглядеть хоть немного привлекательным.

И в то же время она, без сомнения, оказалась первой обнаженной белой женщиной для всех присутствующих, за исключением разве что самого Тана.

Позже она разглядела еще четырех обнаженных мужчин рядом с Цин Санем. Похоже, предстояло групповое посвящение.

— Спускайся, — скомандовала одна из женщин.

Виктория пошла по лестнице, подгибая большие пальцы стопы на каждой подступени. Она не могла даже для самой себя уяснить испытываемые в тот момент ощущения. Она смотрела прямо перед собой, стараясь избегать чужих, особенно Цин Саня, взглядов. Девушка чувствовала, что женщины сошли вместе с ней и расположились по бокам. Теперь, поддерживая Викторию за руки, они вывели ее вперед, поставив перед Таном, который ждал ее возле той части комнаты, которую отгораживал занавес.

Ей пришлось взглянуть на него. Тан выглядел роскошно, переодетый в желтое платье, украшенное красными драконами, — поистине маньчжурский принц, которого неумышленно копировал.

Он заглянул ей в лицо:

— Вы готовы?

— Да, — ответила Виктория.

За спиной она услышала шарканье ног и поняла, что Цин Саня тоже ведут на место. Так случилось, что его поставили рядом с ней; их плечи соприкоснулись, и Цин бросил на нее быстрый взгляд, но она не ответила. Она старалась не думать о последствиях.

— Дайте мне ваши руки, — приказал Тан.

Они вытянули правые руки, и он взял их в обе свои ладони.

— Вы клянетесь в вечной преданности Городу Ив, доктору Сунь Ятсену и всему, за что он выступает?

— Я клянусь в вечной преданности Городу Ив, доктору Сунь Янсену и всему, за что он выступает.

То же самое сделала Виктория.

— Вы клянетесь в вечной враждебности к маньчжурам, клянетесь посвятить свою жизнь борьбе за их свержение?

Цин Сань и Виктория повторяли за ним слово в слово, и Виктория начала чувствовать, что ее оскорбили и обманули одновременно. Если ее вынудили обнажиться перед этими людьми только для того, чтобы принять клятву...

Но церемония только начиналась. Занавес раздвинулся, и она взглянула на внутреннюю половину комнаты, где находилось несколько странных предметов и причудливо расставленная мебель, а позади всего этого — алтарь, на котором курились пахучие палочки, стояли всевозможные чаши и от них поднимался странный запах.

Тан прошел к алтарю, повернулся и кивнул первому посвящаемому:

— Начинайте ваше путешествие, — приказал он.

Мужчина медленно пошел вперед, остановился сначала у «Горы ножей», представлявшей собой несколько ножей, составленных в пирамиду, дальше перед «Павильоном красного цветка», затем перед «Кругами неба и земли», где ему пришлось пролезать через бамбуковое кольцо, потом у «Огненного очага», где он вдыхал дым от горящей пахучей бумаги, затем у «Ступных камней» — тут он взобрался на стул и переступил на другой, и, наконец, возле «Моста из двух досок» — по двум тонким доскам между стульями он подошел как раз к алтарю. Сама прогулка напоминала детскую игру и могла показаться забавной, если бы не смертельная серьезность посвящаемого и наблюдавших.

У алтаря к Тану присоединились еще трое облаченных для церемонии людей из триады. Теперь он кивнул следующему посвящаемому. Цин Сань был пятым, а Виктория — последней. Она чувствовала себя дурой, выставленной напоказ самым гадким образом, особенно когда ей пришлось задирать ноги, пролезая через кольцо и забираясь на стулья, выставляя себя на обозрение присутствующих в комнате. Но наконец она стояла у алтаря с пятью другими посвящаемыми.

— Вытяните ваши правые руки ладонью вверх, — приказал Тан.

Они выполнили его команду. Один из помощничков взял с алтаря чашу и поднес ее к посвящаемым. Чаша была пуста, но вот из-за алтаря появился еще один человек, держащий, к ужасу Виктории, петуха на привязи. Петух бил крыльями и бешено вращал глазами при виде людей. Один из помощников поднял петуха над чашей, а другой взял с алтаря нож и одним движением перерезал несчастной птице горло.

Люди вокруг Виктории зашипели, и ей показалось, что она тоже шипит. Кровь умирающего петуха полилась в посудину. Затем труп птицы отбросили в сторону, а Тан подошел к первому из посвящаемых, взял иголку с алтаря, затем руку человека и проколол безымянный палец. Появилась кровь. Тан поднес палец к чаше и выдавил несколько капель в нее. Затем подошла очередь второго человека, затем третьего... Виктория завороженно наблюдала за приближением Тана. Он никому не смотрел в лицо, не посмотрел и на нее, когда взял ее руку и, проколов, надавил на палец.

Чаша была поставлена на алтарь, и в нее опустили кружку, чтобы наполнить смесью из человеческой и петушиной крови. Поверх чаши был положен нож с широким лезвием, а на него поставлена кружка с кровью. Первому мужчине связали за спиной руки и приказали пить. Он смог это делать только перегнувшись через алтарь и опуская свой язык в отвратительную жидкость.

«О Господи», — подумала Виктория. Но больше всего ее беспокоило то, что руки посвящаемого оставались связанными за спиной, когда у его лица держали пахучую палочку и внезапно ее гасили.

— Если я нарушу мою клятву и тайну Города Ив, — сказал он, — то пусть моя жизнь угаснет, как эта палочка.

Вскоре пришла очередь Виктории. Руки были связаны за спиной, она нагнулась над чашей, и, чтобы достать ее, девушке пришлось наклониться всем телом, с отвращением осознавая, что сзади стоят люди. Виктория чуть не упала, но огромным усилием удержалась. Волосы ее свесились ниже подбородка, когда она опустила язык в кружку. Кровь оказалась отвратительной на вкус. Виктория подавилась, и ее чуть не стошнило. Заставив себя проглотить, она выпрямилась, ловя воздух ртом. Она не узнала своего голоса, когда произносила клятву.

Но это была лишь первая клятва. Всего они произнесли тридцать шесть клятв: клятвы о дружбе и ненависти, о верности и предательстве, о жизни и смерти. Наконец им развязали руки и вновь обретенные ими товарищи, окружив новых соратников, предложили стаканчики с теплой рисовой водкой. Комната кружилась перед глазами Виктории, и ей казалось вполне естественным стоять голой среди толпы людей, из которых до этого утра она прежде видела только двоих. И никто не предпринимал ни малейшей попытки прикоснуться к ней с сексуальными намерениями. Но все-таки атмосфера комнаты, казалось, была пропитана сексом.

Тан взял ее за руку.

— Каждая женщина — участница триады — должна принадлежать мужчине, — сказал он. — Выбери, кто из нас станем твоим мужчиной. — Он указал на лестницу. — Можете воспользоваться комнатой наверху.

Виктория поднималась по лестнице впереди Тана. Все в комнате, включая Цин Саня, знали, куда она идет и что там случится. Но Цин Сань принял ту же клятву, что и она.

Сейчас ее изнасилуют. «Нет, — подумала она, — я делаю это добровольно. Потому что хочу принадлежать этим людям, потому что хочу принадлежать этому человеку!»

Она открыла дверь и вошла в спальню. Тан Личунь закрыл за собой дверь. Виктория повернулась к нему.

— Вы все-таки покидаете Шанхай сегодня?

— Я думаю, так будет лучше всего.

— Когда я вновь увижу вас?

— Когда будет можно.

— Вы собираетесь... взять меня и затем просто покинуть, возможно, навсегда?

— Не я беру вас, Виктория, — поправил он ее. — Это — триада. Я же всего лишь ее символ.

Несколько секунд она смотрела на него. Водка все еще немного дурманила ей голову. Она боялась думать о последствиях, гнала от себя эти мысли.

— Вам придется показать мне, что вы хотите от меня, — сказала она.