Много тысячелетий спустя…

– Элизабет! Разве это не находка твоей мамы?

Я вздыхаю, пожимаю плечом и поворачиваюсь, чтобы увидеть, как Тереза и Шейла бегут следом за мной. Они хватают покрепче мои руки, чтобы я точно не сбежала, прежде чем потащить меня к следующему музейному экспонату.

Доисторические Любовники.

– Ее группа все еще обвиняется в мошенничестве? – спрашивает Тереза.

– Да, вроде как, - отвечаю я. – Никто ничего не признает, и они не нашли никаких реальных доказательств того, что это было подброшено специально.

– Что было подброшено? – спрашивает Шейла.

Ее родители запрещают ей смотреть телевизор или пользоваться интернетом, поэтому она не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в мире. Я не могу представить, что у меня нет ни телевизора, ни iPad, ни моего телефона. Просто... не могу.

Я действительно не хочу вдаваться во все эти объяснения, поэтому вместо ответа просто наклоняюсь и нажимаю маленькую кнопку возле края экспоната – скелетных останков двух доисторических людей, крепко обнимающих друг друга.

– Доисторические любовники, – начинает рассказывать мягкий, женский голос. Мамин голос всегда напоминает мне о днях, когда она читала мне перед сном, и я улыбаюсь, когда он доносится до меня через динамики. – Раскопки, проводимые недалеко от места Печ, Венгрия, обнаружили…

Несколько посетителей присоединяется к группе – некоторые с моего курса, а кто-то просто обычные посетители музея. Находка получила признание организации археологов, но когда ее подлинность была поставлена под сомнение из-за одного из предметов, найденных на месте раскопок, средства массовой информации просто взбесились. Я не понимаю их увлечение всеми этими домыслами. Это ведь могла быть просто ошибка, так?

– ...радиоуглеродное исследование, установившее возраст находки – она гораздо старше, чем любые другие найденные ранее останки Homo sapiens…

Я осматриваю различные объекты, найденные на месте раскопок. Большинство из них – обычные вещи. Помимо настоящих окаменелых скелетов, держащих друг друга в вечных объятьях, есть свидетельства того, что в пещере был огонь. Еще были глиняные черепки – они найдены в близлежащем озере и датировались тем же периодом. Куски на самом деле не обожжены – я знаю это, потому что училась гончарному делу в организации скаутов прошлым летом. Это просто грубые черепки. И там есть странный зигзагообразный узор по центру.

– ...споры вокруг находки начались, когда среди останков была обнаружена маленькая круглая пуговица…

Прожектор светит на экспонат, и я закатываю глаза. Я не могу поверить, что они действительно зациклятся на этом. Свет отражается от маленькой серебряной пуговицы с надписью «JORDACHE» по кругу.

– ...хотя никакого реального объяснения не было предоставлено…

– Боже мой! – вопит Тереза. Она протягивает руку и хватается за металлическую пуговицу на моих джинсах. Да, там есть надпись «JORDACHE». И что? – Я всегда знала, что у тебя чувство стиля как у неандертальца!

У Терезы начинается приступ истерического смеха, и Шейла хихикает в кулак. Она наверняка попытается использовать это как способ устроить поход по магазинам в Атланте в эти выходные. Но у меня слишком много домашней работы, и пока мама ищет кости, а папа экспериментирует в лаборатории, на мне лежат все обязанности по дому. Стирка в том числе.

– ...благодаря использованию современных методов тестирования, установлено, что возраст пуговицы аналогичен возрасту остальных частей находки. Многие религиозные группы теперь используют этот факт в качестве доказательства того, что такие методы датировки ненадежны, и что креационизм…

Я заставляю голос своей матери затихнуть и осматриваю остальную часть экспоната. Там есть еще глина, и она интересовала маму так же сильно, как пуговица. Видимо, тогда никто не делал горшков. Да для этого не нужно даже гончарное колесо. Даже я могу сделать глиняную посуду, ради всего святого. А еще есть узоры в одной из скал, которые, по мнению мамы, были оставлены какой-то плетеной корзиной.

Серьезно - как может быть трудно связать тростинки?

Несмотря то, что я равнодушна к археологии, должна признать, что Любовники интригуют меня. Они крепко обнимают друг друга, руками и ногами. Это даже как-то волнительно. Они лежат лицом друг к другу, и головы их повернуты так, словно они только что разделили последний поцелуй.

– Как вы думаете, они делали это по-собачьи? – хихикает Шейла.

Клянусь, я такая же девственница как и она. Вот только Шейла не смотрит мыльные оперы и ни разу не видела любовной сцены. Только на прошлой неделе она узнала, что есть другие позиции, кроме миссионерской. Но она разрушила очарование, и я отворачиваюсь.

– Еще рано идти в кафе? – спрашиваю я. Я провела половину своей жизни в этом музее. Мамины раскопки, папины исследования. Остальные экспонаты я уже видела.

– Надо посмотреть остальное, - Шейла смотрит на брошюрку в своих руках, - а потом еще две лекции, а затем перерыв на обед.

Двое позади меня начинают говорить о том, что моя мать мошенница. Или ей стоило бы нанять помощников поумнее, чтобы не опозориться так на весь археологический свет. Я оглядываюсь и узнаю мужчину, одного из профессоров в ее отделе. Я чертыхаюсь, когда он берет свою спутницу под руку и ведет ее к модели гигантского ленивца в натуральную величину.

Шейла и Тереза идут дальше.

– Увидимся за обедом, ладно? – говорю я через плечо и иду к задней части выставки, где находится лаборатория отца, не давая им возможности ответить.

Папа не археолог, как мама, но он занимается физикой и временем, и все такое прочее дерьмо. Будучи ребенком я всегда представляла его в роли безумного профессора. Папа не любит выступать на телевидении. Он забрасывает бедных детей своими объяснениями теории относительности Эйнштейна, рассказами о сущности частиц бозона Хиггса, червоточин или чего-то еще. В любом случае, он всегда пытается доказать свои теории. Что-то в доисторической находке мамы убедило его в том, что его теории о путешествиях во времени верны, и что теория струн – это бред. Я понятия не имею, о чем он говорит, у меня физика идет всего один семестр. Большую часть того, что я узнала на физике, я видела в старых эпизодах «Теории Большого Взрыва».

Папы нет в кабинете, поэтому я пробираюсь к столу и к двери за ним. Я открываю дверь и зову его, но даже не в лаборатории. Я надеялась, что он тут, я хотела узнать, не хочет ли он пообедать со мной или что-то еще, но его нигде не найти.

Я сдаюсь. Придется слушать эти бредни в выставочном зале до самого обеда. Будучи энергетически сознательным ребенком своих родителей, я выключаю за собой свет.

Есть что-то светящееся и зеленое в задней части лаборатории.

Любопытно. Я снова включаю свет.

Зеленое свечение слишком тускло, чтобы быть заметным при освещении, но я все равно нахожу его, чувствуя себя заинтригованной. С тех пор, как я была ребенком, мне нравилось ковыряться в лаборатории отца, так что любопытство мое ничто не ограничивает. Кроме того, я действительно не хочу идти на остальные лекции, пока не настанет обед, и мне надо убить время.

Позади стола стоит что-то вроде разделителя, типа перегородки между кубиклами в офисах. В углу стоит длинный лабораторный стол. Прямо в центре – высокий, цилиндрический объект. Он-то и светится. В середине объекта – что-то похожее на каплю. Вещество выглядит так, будто оно плавает в жидкости. Оно напоминает мне о старых лавовых лампах.

Рядом с автомобильным аккумулятором и парой книг на столе лежит стопка бумаги. Это записки отца, и я улыбаюсь, когда читаю их. В них совсем нет смысла. Только папа может сказать, о чем они – так и мама всегда говорит. Это просто куча его записок. Почерк корявый, писал как курица лапой.

ДНК субъекта 1 (М) - не в состоянии классифицировать – не H. sapiens. Дифференциация мозга. Область Брока?

ДНК субъекта 2 (Ж)— H. sapiens – идентична моей??? (повторное тестирование - использовать другой маркер).

Пуговица сталь, алюминий – 4,23 метра от останков.

Глина возраст около – 164,230-164,235 лет.

И далее множество, насколько мне известно, бессмысленных уравнений. Я оглядываюсь назад на зеленую каплю. Она движется чуть быстрее, но все равно скучна.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Я вроде уже долго тут торчу, достаточно долго, и мне нужно вернуться в свою группу. Что бы ни делал папа, на обед он со мной не пойдет. Я надеюсь, он будет дома, чтобы поужинать с нами сегодня. Хоть раз придет вовремя.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и задеваю пальцем край стола. Пространство словно вздрагивает. Эта дрожь пробирает меня до костей. Я едва не падаю, отскакиваю, потирая палец. Быстро оглядываюсь, чтобы убедиться, что ничего не испортила.

Зеленое свечение исчезает, чего раньше не было. Я гляжу вокруг и вижу провод. Кажется, я задела его. Она почти выдернут из розетки. Я протягиваю руку и хватаюсь за конец, а затем запихиваю его обратно на место.

Рука снова вибрирует, и я почти ослеплена зеленым светом. Комната дрожит и сворачивается в спираль, превращаясь в зеленый цилиндр и завихряясь в каскад цвета и света. Тошнота и головокружение переполняют меня. Полосы ярких огней в красном и золотом потоке затмевают все вокруг, и я зажмуриваюсь. Кровь колотится у меня в ушах, и на мгновение мне кажется, что я сейчас лопну.

Все замирает.

С содроганием я открываю глаза.

Я вижу грязь.

И какие-то корни.

В течение нескольких минут я просто сижу там, пока мой разум пытается понять, что происходит. Он не понимает. Я в шоке смотрю на грубые земляные стены вокруг и чистое небо над головой.

Я в яме.

Все еще дезориентированная, я смотрю вокруг и пытаюсь понять, что и как. Очевидно, я больше не в папиной лаборатории, но где я? Я замечаю большой темный участок земли всего в нескольких дюймах от моего бедра. Протягиваю руку, чтобы коснуться темного пятна, и мои пальцы окрашиваются липким и красным. Рядом со мной на земле кровь.

Черт возьми!

Мой желудок бунтует, и кажется, меня сейчас вырвет. Каким-то образом мне удается удержаться от рвоты, и я стараюсь дышать через рот и не смотреть на землю рядом. Я вытираю руку о грязную стену, пытаясь очистить пальцы. Не помогает.

Мне нужно выбраться отсюда.

Я поднимаюсь, но я едва могу дотянуться до края дыры, и выбраться тоже не могу. Когда я пытаюсь, на мою голову сыплется грязь. Я пробегаю пальцами по волосам, и грязь уже повсюду. Я снова качаю головой и сажусь обратно. Я пытаюсь вспомнить все то дерьмо по выживанию, которое мне пытался втолковать папа, но ничего не приходит на ум.

Не паникуй.

Я заставляю себя сделать медленный глубокий вдох и попытаться понять, что теперь. Я даже не знаю, где я! Прислушавшись, я не слышу ничего, кроме звука ветра, но это не обязательно означает, что вокруг никого нет.

– Эй! – зову я. Я поднимаюсь и приставляю руки ко рту. – Эй! Есть здесь кто-нибудь? Я застряла! Помогите!

Когда это не срабатывает, я издаю длинный непрерывный крик, и подпрыгиваю, снова и снова. Горло дерет и пересыхает, я пытаюсь в последний раз подтянуть себя, но мне не удается, и я снова сажусь на земляной пол. Я закрываю глаза на мгновение, пытаясь заставить себя делать дыхательные упражнения, чтобы успокоиться. Они не помогают. Я качаю головой, издаю длинный, медленный вздох и снова смотрю вверх.

Я вижу всклокоченную массу рыже-коричневых волос на голове молодого мужчины. Его волосы длинные, ниже плеч, и его лицо обросло бородой того же цвета. Там, где он не покрыт волосами, он покрыт грязью. Но если не считать грязи и волос, он смотрит на меня самыми красивыми ярко-зелеными глазами, которые я когда-либо видела.

Я смотрю на него – долго. И он долго смотрит на меня, и в моей голове вспыхивает образ папиной лаборатории. План состоял в том, чтобы просто остановиться и поздороваться и, возможно, пообедать с папой. Я была там всего несколько минут назад, но сейчас... сейчас, определенно меня там нет.

Где я?

У этого мужчины умные любопытные глаза, но на нем нет ничего, кроме набедренной повязки из шкуры, и в руке он держит какое-то первобытное копье. Кем бы он ни был, он не из Джорджии двадцать первого века.

Когда я?

В голове сумбур, но я все же понимаю, что моя жизнь изменилась самым радикальным образом.

КОНЕЦ

или только начало...