0.
День текущий 10.55139 окт
6.454968E+08 Шторм-цикл текущий МВ
11 октября 14 ч 14 мин
11+ 15 окт 13 ч Уровня К 6
На полигоне 25 марта/шареня 115/97 К-года
Светит 35004-е МВ-солнце
… Под этим номером также сияло не солнце-звезда, а МВ-галактика: соседняя, за найденной окраинной, более отдаленная. Но не слишком — вот фотоэлементы автоматики Бурова и приняли ее за самую яркую звезду; немудрено. Сфокусировали полями пространственные линзы, начали по sin— закону приближать.
Утром она была «неправильной», светящейся кляксой. Ближе к полудню из нее сформировался звездный трехрукавный вихрь; наиболее ярко светило округлое ядро. В полдень рукава вихря свернулись и сомкнулись — галактика стала эллиптической. Потом снова вихрь расширяющийся, к вечеру — клякса иной формы. Ядро растеклось.
Но это между прочим. Антураж, от которого у знающих цепенела душа, а прочим было все равно.
Далее следует вставное эссе. Оно вставное и Эссе, потому что не очень сюжетно. Однако на нем, точнее, на его герое, висят сюжеты всего последующего, еще трех с половиной романов. Речь о НетСурьезе. Потому что его идеи затмевают любые, даже самые крутые, коллизии.
1.
… У каждого есть своя личная жизнь. У вас, читатель. У меня, автора. У персонажей, разумеется, около чьих передряг и переживаний мы особенно склонны поронять слюни, тоже. У собак и кошек тоже своя личная жизнь, каждый кто наблюдал их, это не оспорит. Наверняка она есть и у земноводных, наших предшественников по владычеству на планете, например, у лягушек — особенно весной, когда они томно воют и ухают на болотах: ведь от всей же души, во имя любви и долгого личного счастья. И у стрекоз, жучков-мотыльков она есть… и так, наверно, вплоть до бактерий и вирусов.
Уже из этих экстраполяций ясно, какая это, извините, мура. Хоть ей и посвящена большая часть художественной литературы. Литература сия — так называемая «реалистическая» — суть простой фокус, что первый заметил юный еще Максим Горький, который рассматривал на просвет страницы романов: буквы, закорючки на бумаге, а читаешь — и все живет… что за черт?! И я не читатель, а вроде сам этот храбрый рыцарь, или умирающая дева… Фокус сей в том и состоит, чтобы подрочить вас за чувства. Лучше за самые простые: чем они проще, тем массовее, тем больше тираж и выручка за бестселлеры. Отсюда, в частности, неугасимая популярность и доходность порнухи.
Если глубже, то все искусства, включая литературу, присоединяют нас — через образы и звуки, слова и мышление — к Индивидуальности Мира. Она одна на всех, непредставимо громадная. И для мошек тоже, для любой твари — а то, что они присоединяются не через чтение, глядение и слушание, так, вероятно, еще прямее. Но фокус тот, что каждому существу представляется, что только он индивидуум и ого-го, а прочее все гиль.
И уж если в этом сплошная иллюзия, что не-мое, ВсеОбщее есть мое, что говорить о всем прочем.
Мы отдали дань личной жизни наших героев еще в первом романе: у Пеца было одно, у Корнева другое, у Толюна третье и так далее. Не смогли увернуться от сего и здесь: у Панкратовых вон завелись НПВ-детишки, Валю Синицу директором не выбрали… ай-ай! Будет и дальше, обойти невозможно, о людях пишем. Но лишь в той мере, в какой автору не удастся сей предмет обойти, увернуться от него, проскочить мимо — как он и в жизни, кстати, уворачивается от этого — и довольно успешно — последние годы: надоело.
Потому что все это, повторяю, чепуха. Сопли. (Кстати, наши предки — особенно из славян, а среди них особенно из дворян и казаков — это лучше нас понимали; потому и крупнее жили, размашистей, шире.)
Главным в жизни людей и человечества, цивилизаций и вселенных были и есть Идеи. (Один мой знакомый вопрошал: «Да зачем людям идеи?..» Не та постановка вопроса. Зачем Идеям — люди? А ежели кто и оказался им нужен, то это для него — честь.)
Сверхсюжет этих романов посвящен возникновению и развитию новых идей и знаний о мире. А от них — и сверхчудовищных событий и дел (пока только чуть затронутых вначале), против коих все личностные штучки-дрючки просто неразличимы.
Наиболее примечателен в этом — наш новичок.
Из личной жизни его приведу лишь одну подробность (да и ту, пожалуй, смог без моей помощи уже подметить вдумчивый читатель). Он говорил нормально: «Нет, серьезно.», или «Нет, я серьезно…» — речевая привычка, вполне уместная в устах человека, чьи высказывания неординарны и, как правило, действительно весьма серьезны, значительны; настолько, что неподготовленному собеседнику трудно бывает, как говорят, врубиться, принять их к размышлению. А коли так, то проще поднять на бу-га-га. Вот и пересобачили на жлобское «Нет, сурьезно», сделали кличкой — еще в институте.
О прочем в его жизни только и остается нам судить по тому, что человек сей отрекся даже от имени-отчества своего, да и от фамилии тоже. Принимайте, мол, меня таким — вне имен и названий. Муни. Отшельник.
В его отшельничестве было спокойно-усталое: да пошли вы все.
2.
Как жизнь обычных людей измеряют в годах, так жизнь Имярека Имярековича НетСурьеза можно измерять в Идеях. Мы не станем тревожить те, которые довели его до изгнания из НИИ п/я…, затем до психушки и завершились пребыванием на Катагани-товарной в качестве сцепщика. Начнем с тех, какими он утвердил себя… попутно и восстановил многих против себя — в НИИ НПВ.
Он слонялся везде, покуривал, посматривал, послушивал — не спеша ни подключиться к какому-то делу, ни присоединиться к чьему-то замыслу. Побывал в зоне у «полигона Будущего Материка», на НПВ-баржах внутри его, на ВнешКольце и на КапМостике, на верхотуре — от трен-зала по обновленную ГиМ-2.
(2а.
Он заглянул в Лабораторию Ловушек на уровне К110, как раз когда Миша Панкратов и Дуся Климов развивали только что родившуюся идею Транспортировки по Многим Площадкам. ТМП, сразу и абревиатуру дали.
Предложил ее Миша взамен перевозки взятых в горах утесов вертолетами в Ловушках-схронах — и право, она была неплоха.
— Раз мы берем что угодно через облака на дистанции в сотни километров, то это взятое, вышеупомянутое… будь то валун, банк или железнодорожный состав, не играет роли, — единым духом выдавал Михаил Аркадьич, стоя с мелом возле доски, — то вывалив его из Ловушки, точно так можно взять другой Ловушкой с расстояния в сотни километров через облака…
— Если они будут где надо, — вставил Климов. — Между этой площадкой и той Ловушкой.
— Естественно, — согласился Миша. — Но сейчас осень, октябрь. За облака и тучи можно не волноваться. И тогда смотри… — он принялся рисовать мелом на коричневой поверхности зазубрины слева, круг на палочке справа, извив в середине внизу, два облакоподобных овала вверху; соединил через них двумя дугами левую и правую части. — Вот горы, вот Овечье с ЛОМами, вот НИИ… а вот подходящие облака. Берем камень… кладем на площадку в Овечьем… Ловушка около НИИ чрез свое облако берет его…
— Зачем ОКОЛО — прямо на краю ВнешКольца ее и ставить!
— Правильно! Тогда та же Ловушка и опустит взятый валун на полигон. Никаких схронов, главное, никаких вертолетов… А!
Это победное «А!» было адресовано не столько Климову, кой уже внес свой вклад в идею ТМП, сколько НетСурьезу. Он стоял, смотрел, покуривал сигарету; потом усмехнулся:
— Вы те самые два тонущие ростовщика. Нет, серьезно.
— Какие ростовщики, где тонут?
— В пруду. Нет, ну, там был один. Все тянут руки, кричат: «Давай!» — а он не дает. И тонет. Насреддин понял его натуру, протянул руку со словами: «На, бери!» — и тот сразу ухватился.
— Ага… — скучно взглянул на него Климов. — Мы тонущие ростовщики, ты Ходжа Насреддин. Возмутитель спокойствия. Ну, валяй, протягивай руку и говори «На!» Я не гордый, я возьму.)
(2б.
Стоит заметить, что такому повороту разговора — с явным вниманием к реплике только что пришедшего человека, да еще и новичка — кое-что предшествовало. НетСурьеза, вопреки его кличке, уже принимали всерьез. Миша Панкратов так наверняка.
Ну, прежде всего, то его «рацпредложение» на Катагани-товарной: не таскать радиоактивный эшелон, а оставить на месте, сам высветится. Так и вышло. Затем последовало еще более крупное — в первый же день работы в НИИ (он, правда, длился для Имярека более пяти суток… человек, что называется, дорвался); настолько крупное, что оно, если говорить прямо, породило Ловушки следующего поколения, ЛОМДы — Ловушки-миллиардники.
— Надо это… 20-метровые цистерны, — сказал он раздумчиво Панкратову, понаблюдав в мастерской сотого уровня за сборкой ЛОМов. Там в жерла «максутика» как раз вставляли и крепили метровой длины цилиндр, 2-ю ступень; его потом и заряжали самым крутым К-пространством, чтоб потом упрятать туда 50-метровый утес. — На сто двадцать тонн бензина, они же 120 кубов… на восьмиосных платформах. Ну, платформы, понятно, долой. Видел такие?
У него была скверная манера говорить не слишком доходчиво и не совсем внятно — будто всем наперед должно быть понятно и известно то, что ясно ему и что он знает. С полуслова.
— Может, и видел, не припомню, — отозвался Панкратов. — Так что?
— Так… сколько в нее, цистерну, влезет, во вторую ступень-то… против этих цилиндриков. Только вставлять в «максута» придется не так. Засовывать К-языком.
Миша смотрел на него с не меньшим интересом, чем тогда на станции, когда сцепщик в замасленной фуфайке начал изрекать насчет «осколочных» изотопов и их ускоренного высвечивания. Ну, тип, ну, башка!.. Панкратову вполне хватило этих невнятных фраз: все верно. Да, они помещали эти цилиндры в трубы «максутиков» потому что так было привычно и удобно: меньшее в большее. Но возможность поместить БОЛЬШЕЕ в МЕНЬШЕЕ осталась неиспользованной — а на то и НПВ, на то и Ловушки! Ведь этот цилиндр после введения К-пространства в первую ступень Ловушки обращался там в светящуюся иголочку. Так что места там явно хватит и для цистерны. А они пренебрегли. И вот, пожалуйста, свежий человек со свежим взглядом ткнул его носом.
— Там на Катагани-товарной я видел на крайнем запасном, — продолжал НетСурьез как ни в чем не бывало, — в другую сторону от нашего эшелона… составчик таких. Цистерн пятнадцать, все восьмиосные… Вроде порожняк. Так может, съездим?
— А то!.. — сказал Миша.
И в сумеречную пору этого дня они вдвоем снова посетили те же пути, прихватив тот же «футляр для чертежей» и треноги. Отыскали на тупиковом крайнем пути и этот эшелон, 16 белых двадцатиметровых цилиндров высотой с дом, на четырех двухосных катках каждый.
… Когда дошло до дела, Панкратов замешкался. Тормознул.
— Слушай, а ведь они же чьи-то, эти цистерны. Чьи?
— Там на боках написано. А что?
Миша посмотрел. В сумерках ничего нельзя было разобрать.
— Но мы же кого-то разорим.
До сих пор Панкратов более «спасал» обреченную на переплавку, а то и на свалку научную аппаратуру; брать чужое добро не слишком ему нравилось.
НетСурьез смотрел на него с усмешкой.
— Не распускай сопли. В стране, где народ нищает, богаты только жулики, взяточники и воры. Разорим тех, кто нас разорил. А то и вовсе страховую компанию. Не медли.
«Вобщем-то он прав,» подумал Миша.
Далее повторили те же манипуляции, втянули цистерны вместе с участком рельс под колесами в «футляр». Увезли.
Конечно же, Миша не успокоился, пока один такой цилиндр не вставил в «максута» в сборочной мастерской. К-языком из другой Ловушки. И цистерна там после К-зарядки превратилась в светящуюся иголочку.
Объем цистерны был раз в триста больше; соответственно во столько раз можно теперь удлинить НПВ-луч. Если теми дотягивались до Луны, то с цистернами хоть до Марса.
Так что и у него были веские причины внимательно слушать сейчас невнятную речь НетСурьеза.)
(2в.
И у Климова тоже.
После совместного подъема-внедрения в МВ, в коем Евдоким Афанасьич был, понятное дело, гидом, когда вернулись, вышли из кабины ГиМ, он рассказал Имяреку о своем недоумении: почему окраинные галактики, порожденные длящимся долю секунды Вселенским Штормом, живут аж по десять секунд?
Тот помотал головой, будто отгоняя мух:
— Объясни еще раз.
— Что?
— Что здесь можно не понимать? А галактики Большой Вселенной и вовсе живут миллиарды лет. А вы вот здесь живете свои месяцы и годы соответственно К-уровням. И окраинные в своем К-уровне.
— Так порождены ж там…
— А дети тоже сплошь и рядом переживают тех, что их породил. Что здесь можно не понимать? Первичны события, вот и все.
И Дусик отошел от него, чувствуя себя частично идиотом, частично мячем, по которому наподдали, и он теперь далеко летит. Ему самому показалось странным свое недавнее недоумение. В самом деле, что здесь можно не понимаиь — если охватить умом весь диапазон Бытия! И он, много раз поднимавшийся в МВ, с упоением вникавший в миропроявления ее, не охватил. А этот — сцепщик с Катагани-товарной, сразу. «Вот гад, как он меня!»)
3.
Но вернемся к ним у доски.
— Так уже… — сказал Имярек. — Для умных достаточно. Нет, серьезно.
— Хорошо, — склонил смиренно выю Климов, — я не только негордый, но и неумный. Так ну?..
— И я тоже, — добавил Миша. — Не дай нам утонуть.
— Может, лучше сами? Время здесь навалом, неделькой позже, неделькой раньше. Больше уважать себя будете, меньше злиться… в том числе и на меня. Нет, серьезно.
— Да брось ты! Не видишь, я уже пузыри пускаю! — произнес Дуся.
— Ну, как хотите. Ростовщики не вы, а ваши Ловушки. И назвали же! Себя заморочили: поймать, схватить, спрятать… А эти устройства одинаково могут и «Хватай!», и «На, бери!» Пространству все равно.
НетСурьез полюбовался лицами двоих, заплевал окурок, кинул в урну:
— Ладно, вы уже на берегу. Обсыхайте. — И ушел.
Панкратова озарило в ту же минуту:
— А и верно!
— Швырнул, как кость… — дозрев, с восхищением и злостью молвил Дуся. — Ну и тип, а? Осчастливил — а хочется морду набить.
— Гениально! — у Панкратова сам раскрывался рот. — Нет, правда — симметрично же все: что туда, что оттуда. Сейчас считаем, пробуем… А мы — то! Это же тот самый К-язык в монтаже. Еще вчера мог дозреть — вместо этой ТМП… тьфу! И облака ждать не надо. «Дай! — На! — Транспортировка», ДНТ. Метод встречных Ловушек!
— Вот именно: мы-то! — не успокаивался Климов. — Назвать эту идейку гениальной — это, Миш, чтоб нам с тобой не называть себя кретинами. Идея ОЧЕВИДНАЯ. Мы в самом деле зашорились — два придурка. Можно не глядеться в зеркало, достаточно друг на друга… пока не сделаем. А ну, давай прикинем.
И тряпкой стер нарисованное Мишей. Идея ТМП — новорожденная и окрещенная абревиатурно — приказала долго жить.
Новый рисунок на доске, вскоре, в тот же день, воплотившийся в жизнь, был таков: Ловушка, захватившая предмет (в режиме «Дай!»), поворачивалась в другую сторону, выбрасывала НПВ-язык с этим предметом в режиме «На!» на ту же — или большую — высоту, где гуляют облака-экраны. Но вместо облака там его просто встречает надлежаще раскрытый НПВ-язык другого ЛОМа — в режиме «Дай!» НПВ-языки скрещиваются, как лучи прожекторов; первый отдает второму свою добычу. И все. Не надо ни облаков, ни, тем более, вертолетов. На тех же дистанциях.
Проверили в лаборатории, все вышло предельно просто. Потребовалось слегка перестроить схему для режима «На!» — управление полем.
Да, это было решение проблемы НПВ-транспортировки надолго, навсегда.
И подарил «зубрам НИИ» его новичок, хмырь с невнятной речью. Сцепщик, пациент Ин-та криминальной психиатрии им. Сербского, кандидат физ. — мат. наук.
Самое обидное, действительно выходило именно так: зашорили себя этим хватательным неудачным названием — и не доперли. Только поэтому. А хитрости никакой.
И хотя в окончательную схему вошла и идея Евдокима Афанасьича: ЛОМ-приемник расположили именно на краю ВнешКольца, повернув в сторону Овечьего — чтоб сразу брать камни и опускать на полигон… — тот долго не мог успокоиться.
— Но мы-то, мы-то… как кость нам кинул, а? — изливал он душу Панкратову. — Я ведь на подначку работал, позабавиться хотел. Полная уверенность, что коли мы не знаем решения, то никто. Слушай, дураки мы или умные?
— Как когда.
— А как— когда?!.. Ведь это жизненно важно: в критический-то момент кто мы окажемся?
Вечный вопрос бытия. Цивилизация не дает на него ответ.
(Вот, оказывается, почтенные читатели, к какому моменту надо было привязать тот искрометный диалог Альтера Абрамовича и Вениамина Валерьяныча о «Дай!» — «На!»-транспортировке и прочем. То-то у меня были сомнения.
Склероз, склероз… этак я и Валерьян Вениаминыча Пеца из гроба подниму.
Но ничего не поделаешь: написано пером, не вырубишь топором. Вперед!)
4.
Но проблему вещества для Материка это, увы, не решило. Она была не в способе перемещения.
Ускоренно доставили в этот день и первую половину следующего еще семь «островов» тех же примерно размеров, опустили в намеченные места К-полигона. Получился сверх тех поименованных четырех архипелаг Большие Панкраты — камни Михаил, Алефтина, Димыч и Сашич (так население башни прозвало двух годовалых НПВ-бутузов, очень серьезных ребят) в северо-восточной части, камень Нюсеньки (чтоб порадовать безутешную после кончины Корнева секретаршу) и еще два: Большой Бармалей и Малый Бармалей; эти так назвали больше из озорства.
В НПВ все делается быстро. К этому времени под ВнешКольцом натянули координатную сетку из тонких проволочек — с делением по градусам, угловым минутам и секундам. Соответственно географическим координатам Катагани и тому, что на сотни километров прилегало к ней с запада и востока, севера и юга; только обращено это было теперь внутрь, на хоздвор НИИ. Создаваемая там территория простиралась с севера на юг на 16 угловых градусов, от 55-го с.ш. до 41-го с.ш.; и на двадцать градусов с востока на запад, от 52-го восточной долготы до 36-го. Для перемещавшихся там на НПВ-»бригантинах» это были вполне серьезные координатные числа, важные вплоть до минут.
Центр будущего Материка имел координаты города Катагани: 48 градусов с.ш., 44 восточной долготы. Большие Панкраты находились на 50 градусах северной широты и 40 градусах восточной долготы.
(Але Панкратовой эти самодеятельная «география» сначала страх как не понравилась. Она стеснялась своего старомодного имени-отчества; действительно не повезло: Алефтина Ермолаевна — не модерная НПВ-дама, а старая хрычовка из позапрошлого века. Но когда назвали остров — с координатами 50 град. 31 мин 20 сек северной широты, 47 град. 33 мин 50 сек восточной долготы, — постепенно смирилась.
— Чудачка, — втолковывал ей Миша (он это и устроил), — это же вроде как в Сибири есть станция Ерофеич — по отчеству Хабарова, исследователя и покорителя Дальнего Востока. Тоже отчество не дай бог, только алкаша обрадует. Зато ж на карте. Одним этим ты превзошла всех Алл, Алин, Алис, Александр… и даже Анжелик!)
5.
Тем не менее это был предел. Более в горах взять «что плохо лежит» было нечего; все остальное лежало, стояло и высилось хорошо: вблизи населенных пунктов, аулов, сейсмостанций, овечьих отар и всего, что есть в южных горах. Обшарили НПВ-оболочками чрез облака все в окрестности полтысячи километров. Брать больше там было ничего нельзя.
Полилог типа Они; где — в координаторе, в трен-зале, в лаборатории МВ — неважно. Присутствовали многие. В информсеть не пропустили.
— В Северном Ледовитом вот есть совершенно безжизненные острова… Организовать Цепочку Ловушек по схеме «Дай! — На!»
— И мы еще будем Россию разворовывать. Ну, знаете!..
— Небольшие островки дела не решат. А материк и оттуда не возьмем.
— Вы опять зашорились, как с Ловушками: хоть через облака, но чтоб непременно с Земли… есть же Солнечная система. Нет, я серьезно…
И было ясно, кто это произнес.
— А! Это мы обсуждали еще до тебя.
— До него-то до него… но тогда у нас не было ЛОМДов. Миллиардников с цистернами внутри. Теперь есть. Если К-миллион, к чему мы привыкли, дает километр в геометрическом миллиметре, то К-миллиард вмещает его в одном МИКРОНЕ! Разница. Так что Имярек снова в масть.
Это сказал Панкратов. У него были оправданные надежды на НетСурьеза.
— Так что, другие планеты будем курочить?
— Там тоже все под наблюде и на учете, даже их спутники мелкие… Названы и всюду записаны. Фобос, Деймос…
— Нет, зачем. Есть и такое место, где не все: астероидный пояс. Там все даже заранее подроблено. Только что не расфасовано. Астероидный пояс. Нет, серьезно.
— Обсуждали мы и про этот пояс!..
— Позвольте, я внесу ясность, — вступил Любарский. — В астероидном поясе на расстоянии от двухсот до пятисот миллионов километров от Солнца вращается в самом деле большая туча-шлейф обломков — то ли развалившейся планеты, то ли не состоявшейся. Подобные мы наблюдали в МВ. По разным оценкам там от 50 до ста тысяч обломков. Зарегистрировны и описаны, с известными орбитами тысячи две — размерами от сотен километров… ну, Церера, Веста, Гермес и так далее, малые планеты — до десятка километров. У них, как правило, и названия есть. А то, что мельче, можно сказать, пока бесхозное…
— Если по десять километров поперечником, нам бы для Материка таких хватило бы с тысячу, — деловито заметил Иерихонский. — От силы, полторы.
— Ну-с, во-первых, десятикилометровые все на учете. Так что ориентируйтесь на меньшие их. Во-вторых… расстояние до них с Земли, из нашего Овечьего Филиала, до ближайшей части астероидного пояса — от девяносто миллионов километров до двух сотен с лишком. Да-да, знаю: дотянемся! — поднял руку директор на протестующие жесты сразу Климова и Панкратова. — Новыми ЛОМДами дотянемся. Но этого же мало. А раствор НПВ-луча? Если на дистанции до Луны он расширяется так, что захватывает Луну… это выходит 1 процент, — то в астероидном слое развернется на сотни тысяч, а то и миллионы километров. Представляете, что мы таким НПВ-неводом можем наловить — не глядя! Ту же Цереру в компании с Вестой… или тучу зарегистрированных малых планет помельче. Это космическая авантюра, как хотите. Это нельзя.
— И нам такие крупные не нужны, — опять деловито вставил Шурик. — Это перебор, слишком много. При К8640 их полигон просто не вместит.
Все замолчали.
— Но это ж вы просто не умеете… — медленно сказал невнятным тенорком НетСурьез. — Не освоили еще. Потому и раствор велик. Можно вполне прицельно сужать луч. Нет, серьезно.
Бор Борыч Мендельзон потом долго менялся в лице не только при встрече с НетСурьезом, но при упоминании о нем. Это ведь он и его Лаборатория Полевого Моделирования должны были уметь, знать и освоить. И не прийдя посоветоваться, не проверив свою идею на стендах, в компьютерных моделях, в ваннах… шарах сразу при всех!
И Буров Виктор Федорович после того весьма настороженно посматривал на него. Должность главного инженера молча подразумевает, что ты главный по идеям и решениям. А он оказался тут уж настолько не-главным!.. И ладно бы, вставляли ему фитиль люди вроде Пеца, Корнева или хотя бы Бармалеича. А то — никто. Сцепщик. Вот с цистернами это было ему в масть и в самый раз. И досаточно бы. Так нет!
И Варфоломей Дормидонтович не раз вспоминал об этом эпизоде. Дать глубочайшую, переворотную для всего проекта К-Атлантиды идею (да, как показало будущее, и не только для него) под соусом «вы это еще не умеете» — будто это валенки подшивать! — более издевательски, пожалуй, и нельзя. Такого унижения ученые мужи не забывают. И как это у него, Имярека, просто выскакивает! Так что понятно, как ты, мил человек, загремел в психушку.
(Любарский, работник самой демократической из наук, знал немало и о нравах в закрытых учреждениях «самой КГБистской из наук». Сетовали: ах, там ядерными делами ведал Берия, он насаждал тюремные порядки! Но каждый руководитель «почтового ящика» в компании с завкадрами и начальником 1-го отдела тоже был маленьким Берией, так же мог распорядиться судьбами подчиненных. И это длилось еще лет двадцать после того, как маршала Берию расстреляли.)
«Но откуда же ты такой к нам явился, человек, чувствующий Истину: из того НИИ п/я номер такой-то? Из палаты номер такой-то? С Катагани-товарной? Или прямо ОТТУДА?.. Мы делаем — с нами делается. В том числе и чрез новых людей?»