1. АРНО, ЭОЛИ, АСТР

Арно досматривал передачу из Биоцентра под аккомпанемент мыслей, начинавшихся с «вот оно что», — и каждая приносила облегчение. Он лежал на холме, глядел на днище «лапуты» — но и без показываемого уже понимал все.

…А на экране метались фантасмагорические видения, динамики транслятора несли в ночь торжественно-зловещие хоры. Они переходили то во вьюжный свист и улюлюканье, то в издевательский хохот — раскатистый, с затяжной реверберацией. Видения сплетались знакомыми лицами, фигурами; все они искажались, переходили одно в другое, растекались. Все — и картины, и звуки — доказывало призрачность бытия, отрешало, уводило от привязанностей, от долга, подавляло… Это там, на Одиннадцатой планете. Высшие Простейшие обрабатывали Ксену: подавляли личность, внушали покорность, чувство ничтожества и вины — и это она передавала сейчас, передавала с самого донышка предельно напряженного сознания.

«Вот оно что…» Нет на ней вины, на Ксене. Все суждения о долге и нарушении его выработались у людей для психических воздействий и обстоятельств в пределах некоей жизненной нормы. А там она попала под психические влияния, сравнимые по мощи разве что с силой гравитации, — попала в психическое поле; и падение ее, сдача после гибели Дана были так же неизбежны, как и механическое падение тела, лишившегося опоры. Главное, одна, совсем одна… бедная Ксена!

«Вот оно что…» Арно смотрел на экран, но видел-вспоминал иное — лицо Ксены, когда, прилетев на Одиннадцатую, нашел ее: измученно-отупелое, постаревшее, худое, с застывшим в глазах и складках у рта отчаянием. Ксена, которую сломили, — бедная Ксена!

Не совсем, однако, сломили, не до конца: голову Дана она спасла. Сохранить Дана, хоть его голову, — это, наверно, стало у нее пунктиком, соломинкой для утопающего. И пред этим спасовали все психические атаки Амеб; а ведь как, поди, старались! Сфероматрицы инакомыслящей Амебы она уничтожила; и кристаллоблоки, образцы, снимки, записи — все, где хоть намеком могло обнаружиться существование на планете этих далеко не простых Высших Простейших… А с головой Дана вышла осечка. Или решили не отнимать последнюю игрушку у забытого, но упрямого ребенка: пусть, мол, тешится, что это изменит!.. Недооценили знания и волю людей.

Ага, вот и его, Арно, лицо появилось на экране, оттеснило видения. Но такое странное: зловещее, холодно-властное! Это, наверно, тот момент, когда он мягко и настойчиво пытался отобрать у Ксены сосуд-гермостат с головой Дана.

Она не отдавала. Даже он тогда показался ей чужим, враждебным, выдуманным Амебами… Бедная, бедная Ксена!

«Вот оно что…» Зря пострадали те психологи: не слаба была Ксена, не слабее других. Не горе от гибели Дана ввергло ее в депрессию и невменяемость — а то, что причиной этой гибели, и ее горя оказались высокоразумные существа, выше людей по знанию и историческому развитию, что использовали они для убийства и порабощения ее психики самые высокие свои знания, надругались жестоко и расчетливо — ради стремления к болотному покою. Именно это убило в ней веру в разум, в людей, в себя — и хорошо, что удалось восстановить все, вернуть.

«Вот оно что…» Да и ему ли удивляться, что Амебы так ее подчинили? Он и сам в те считанные часы на Одиннадцатой находился в их психическом поле. Эта «нож-скала», орудие убийства — он ее даже не осмотрел как следует, не заснял. Не придал значения. И тому, как удивительно мало данных собрано за пять недель работы на планете, тоже. И легковесная версия, что Дан «фигурял» и допустил оплошность, подсказалась ему там… Сейчас Арно было неловко видеть на днище-экране высвобождающегося из кресла и проводов седого, с чужим обликом, но все-таки Дана, своего товарища, которого он, получается, опорочил.

Планета с психополем — новое в астронавтике! Вот как их всех там обставили: и причины не те, и версии ложны.

И приговор ему, выходит, ошибочен.

Арно почувствовал, как внутри у него все расслабляется, размякает. Передача кончилась, квадрат на днище «лапуты» погас. Ярче стали видны обильные звезды и огни Космосстроя. Но вот и они расплылись все вдруг. Арно тронул пальцем мокрые глаза, потом лизнул палец: и верно, соленые… «Ничего, — утихомиривал он себя, — раз в жизни можно. Зная слабость, буду потом там еще крепче. Ничего…»

И понял он, что жил все эти годы будто со стиснутыми зубами. Понял, как трудно с ним, затаившимся, зажавшим душу в кулак, было Ксене. «Кто кого больше поддержал: я ее или она меня?..»

Нет его вины — и будто не было этих трех лет! Арно упруго поднялся. Да теперь дело и не в том, не в мере вины: вон ведь что замаячило в далекой перспективе — такой, как у Амеб, финал спокойной жизни человечества. Нет, подобный финал — не для людей. Теперь астронавты очень даже будут нужны; такими, как он, кидаться накладно.

Он пошел будто побежал изящно-стремительной походкой вниз, к берегу, к пристани дисковых катеров. Катер домчал его к сверкающим огням на мысу, к станции общепланетной хордовой подземки. У спуска, возле шеренги сферодатчиков, он замедлил шаг, остановился в колебании: «Связаться с Ксеной? Надо ли? Хватит ей на сегодня переживаний… Спасибо тебе, Ксена, боль моя!.. А, свяжусь с Луны». Он направился к эскалатору.

Не было уже боли, исцелился. Не Ксена нужна была ему, не теплая лирика, душевная благодать — звезды.

Через две минуты вагон подземки нес Арнолита — астронавта, командира — к Гималайской катапульте.

Эоли сразу после конца считывания ушел из лаборатории, предоставил помощникам закругляться, приводить все в порядок. Он прогулялся по лесу, вернулся в свой коттедж, взял биокрылья, стартовал с вышки и все поднимался кругами, пока не заломило в ушах от уменьшившегося давления. Сегодня он был на высоте, сегодня он должен держаться на высоте — сегодня его день!

Сейчас — он чувствовал это почти осязательно — во всех краях Земли и Солнечной люди обдумывают увиденное, обмениваются впечатлениями, спорят.

Летят к чертям сотни концепций, меняются миллионы — да какое! — миллиарды взглядов на свою жизнь, на роль и цели Разума во Вселенной. История Амеб лишь затравка, печка, от которой будут танцевать.

…И ему надо многое обдумать, определить свой личный путь. Пора становиться зрелым и дальновидным. «Не человек, а стихия в форме человека» — прав был Ило и в этом прав.

…А ведь тоже незрелость проявили там, на Одиннадцатой, эти двое — при всех своих отменных людских и астронавтических качествах. Философскую слабину.

Чувства их понятны, но человеческая ограниченность — тоже ограниченность.

«Эх, меня там не было!»

…А за концепцию «предельной наводки на резкость», за замеченную со стороны выразительность образований и процессов в Солнечной — это им спасибо. Имея, не понимали и не ценили, думали везде так — ан нет. И дальше надо развиваться так, самим нести, если вселенские процессы не потянут, эту выразительность. Разум — тоже вселенский процесс.

…Активный разум. Название надо уточнить: не «гомо сапиенс», а «гомо сапиенс активус». Те тоже были «рептилис сапиенс», а что толку! Для разумной жизни разума мало.

…Распространение — самый простой вид активности. И надо распространяться, не повторяя ни прежних ошибок, ни проблем. Именно так, Ило! Глобальная встряска человечеству — потепление, образование новых материков по Инду, твои идеи Биоколонизации, Трасса от Тризвездия, узнанное сейчас о пути жизни на Одиннадцатой… — все это удары, направляемые с разных сторон на одно: на разрушение человеческой мелкости.

Близится время, Ило, когда для подъема на более высокую степень надо будет превзойти и человека, да! Другое дело — как превзойти! Не борьбой одних против других — а свободным сотрудничеством в исполнении замыслов вселенского масштаба. Ибо человек живет не на Земле — во Вселенной.

Вот и конец нашему спору, Ило: хороша Земля, да одна — тем и плоха, что одна. Распространение, экспансия — вот решение спора! Распространяться не только по Солнечной, но и на тысячи, десятки тысяч планет у иных звезд. При таком размахе, Ило, поселение на новую планету не может выглядеть ни «битвой с природой», ни «историей»… Смешно! Элементарное дело — в самый раз для двух операторов и пяти комплектов ампул.

Конечно же, дураками были и есть (если еще есть) эти семи пядей во лбу Высшие Простейшие, полагая, что в ограниченном мирке, в питательном бульоне своего моря они постигли истину и могут назидать другим. Истина бесконечна и вечна, всемогуща и всевозможна, всеобразна — только распространяясь в бесконечно-вечном мире, реализуя наличные возможности и тем добывая новые, более обширные, можно приближаться к ней.

…И пусть у разных звезд развитие людей пойдет по-разному: где больше изменение природы, где приноравливание к ней, без чего тоже нельзя, где бурно, где замедленно — не будет в этом драматического фатума Истории для человечества, идущего многими и разными путями.

Эоли летел, парил в теплых воздушных потоках, смотрел на леса, квадратами уходившие к дымке горизонта, на озера, поля, сады, ленты фотодорог, на мосты через реки, вышки, россыпи разноцветных коттеджей в живописных местах… И для него это уже была не Земля; это проплывали внизу пейзажи Сатурна, Нептуна, Урана, Ио, Титании, множества иных планет и их спутников — будущие.

Они будут такими!

Человек, который хлопотал вокруг проблемы Дана-Берна, дела Арно и загадки Одиннадцатой более всех других (хотя и принес своими хлопотами пользы меньше других), узнал об отчете Ксены и возродившегося Дана позже всех других — на целый год. Именно столько времени несли эту информацию радиосигналы до того участка Трассы, где он, двигаясь в сторону Тризвездия, проверял, отлаживал порожние роботы-гонщики. И если мы сразу вслед за описанием переживаний Арно и Эоли даем и его реакцию на узнанное, то исключительно потому, что согласно теории относительности все, связанное между собой распространяющимися со скоростью света сигналами, фактически происходит одновременно.

Непосредственная реакция Линкастра 69/124, вернее, теперь уж 70/125, была, конечно, эмоциональной. Только излить свои чувства было некому, ближайшие контролеры-наладчики находились далеко впереди и позади по Трассе. А старый астронавт очень, очень хотел бы — даже и не им, а лучше бы тем, с кем общался и спорил по этому делу: Ило (он не знал, что того уже нет), членам Совета Космоцентра — сказать небольшую речь, что-нибудь в духе монолога гоголевского городничего перед купцами:

«Что, соколики? Чья взяла, а?.. Не я ли чувствовал, что тут все не гладко!

Даже Арно, барбос рыжий, запутался и других запутал. И поделом ему досталось!.. Не я ли пробуждал общее внимание к этой загадке?»

Сгоряча Астр едва не послал на Землю по соответствующим адресам язвительную радиограмму. Но вовремя вспомнил, что с момента события на Земле уже минул год, да пока радиограмма долетит, еще один пройдет. По свежему оно было бы уместно, а так… Там все будут морщить лбы, вспоминать, о чем речь. Еще, чего доброго, обеспокоятся, не спятил ли старый Астр и не убрать ли его с Трассы, пока он там не наделал дел.

…Да, вот так: по теории относительности все одновременно — что сигналы туда, что обратно. А все равно выходит два года. Красноречивая иллюстрация другого незыблемого положения той же теории: что время суть пространство.

Устранить противоречия между первым и вторым положениями автор охотно предоставляет читателям.

Астр удовлетворился тем, что исполнил вокруг робота гонщика пируэт в осмотровой ракете, и махнул рукой. Главное, все выяснилось. И он помог, оказался прав в своем беспокойстве. Совершенно необязательно давать волю мелким чувствам и тяжелому характеру. Тем более, что здесь, на Трассе, он делает главное для идеи распространения и выразительности — обеспечивает человечество космической энергией.

Ее теперь понадобится — только давай!

 

2. ВСЕ ВПЕРЕДИ

Мужчина и женщина идут по тропинке на обрывистом берегу. Внизу широкая река — Волга в нижнем течении, места разинской, пугачевской и многих иных вольниц, родные места Дана. Другой берег едва виден за блеском солнца на водной ряби. Веет ветерок.

Они идут, думая каждый о своем. «Как хорошо, что все позади, — думает женщина. — Весь ужас, который годами стыл в душе, неверие в себя, в людей, в жизнь… И снова есть Дан. Пусть внешне непохожий, но — настоящий он. Как теперь легко и спокойно!»

Она поглядела на мужчину. Пожалуй, только седые волосы и остались у него в память О Берне: изменилось лицо, осанка, все… Она вздохнула полной грудью, улыбнулась ему.

— Что? — рассеянно спросил он.

— Я подумала: как хорошо, когда все позади.

— Позади? — удивленно переспросил он. — Ты говоришь: все позади? Ну и ну!..

— Он вдруг подхватил ее, поднял на вытянутых руках и понес, смеясь, по кромке обрыва; из-под ног осыпалась глина.

— Что ты делаешь, сумасшедший, пусти!..

— Позади! Да у нас же все впереди! Мы сейчас и представить не можем, сколько у нас всего впереди!

За перевалом следует спуск в долину. Затем подъем к новому перевалу, откуда открываются более обширные виды. Новый спуск и новый подъем…

Дорога ведет в бесконечность.