Глава первая

И опять в свой очередной рейс я отправлялся с новым напарником. Его звали Виктор, и в прошлом, когда мы еще не были знакомы, он был спортсмен – футболист. Играл в первой лиге – нападающим, и, кажется, два сезона – в высшей. Я же знал его как юмориста, балагура и просто хорошего парня. Ко всему прочему Виктор был заядлым рыбаком и охотником, и когда мы, закончив заливать вино в цистерны, стали грузить в купе свои личные вещи, в одной из его объемистых сумок я увидел приличных размеров пакет с вяленой рыбой и целых четыре трехлитровые банки с непонятным на вид содержимым.

– А что это, Витек, у тебя такое красивое в банках? – шутливо спросил его я.

– Домашняя тушенка, – ответил он. – Недели две назад в местных плавнях я подстрелил кабана, теперь нам в дороге не придется беспокоиться о мясе, потребуются только подкупать овощи и хлеб.

– Здорово, – повеселел я, заталкивая бухту со свернутым шлангом – нашим главным «орудием» для извлечения денег, – на верхнюю багажную полку, прозванную проводниками «голубятником». – Однако оба этих продукта – рыба и мясо – насколько мне известно, вызывают сильную жажду, а? Впрочем, чего беспокоиться, ведь и запивать у нас имеется чем.

Мы понятливо рассмеялись. С Виктором я познакомился двумя годами ранее, еще работая в баре: как-то вечером ко мне влетел развеселый, уже прилично подшофе Валерка Туз – барабанщик из кафе «Весна», давний мой приятель, который с ходу спросил:

– Савва, ты футбол уважаешь?

– Сам играть – люблю, а так – нет, – ответил я, и это было правдой: страну – действующего чемпиона мира – я, пожалуй, еще мог бы назвать, а вот перечислить десяток лучших футболистов нашей страны, или же назвать команду – лидера сезона, всегда затруднялся, так как по телеку футбол практически не смотрел.

– Давай, наливай-ка водочки три по сто, сегодня у нас в городе важный гость – известный футболист. – Туз повернулся к двери. – Витя, ты че там стал, как не родной, иди сюда. Надо же, спортивная звезда, можно сказать, а стесняется. Знакомьтесь: Савва – наш бармен, а этого парня зовут Виктор, фамилия Стовбун, наверняка ты слышал эту фамилию, он в высшей лиге играет, нападающим.

– Играл, – поправил его, подходя к стойке и крепко пожимая мне руку невысокий, среднего сложения с живыми голубыми глазами парень. – Преимущественно в первой лиге.

Туз посмотрел на товарища с упреком, покачал головой и сказал:

– Вот зря ты меня поправляешь, Витек. Савва у нас знаешь, какой принципиальный, так что теперь за водку тебе платить придется. – Одним движением он опрокинул в себя содержимое стакана, крякнул, вытер рукавом рот, затем ловко кинул в рот конфетку и добавил: – Нормальный ход, хорошо пошла.

Так я познакомился с Виктором – бывшим футболистом и будущим моим напарником по рейсу. Интересен также факт, как он, уроженец Украины, попал в наши края.

Несколькими годами ранее Виктор повстречал в своем родном городе нашу землячку, когда она ездила туда в гости к родственникам, там молодые познакомились, приглянулись друг другу и вскоре поженились. Виктор, будучи в то время в основном составе команды мастеров, поиграл еще пару сезонов в футбол, затем из-за замучивших его травм ушел. Подлечился, поправил здоровье, даже былую форму уже было набрал, но играть ему больше не пришлось – 29 лет, предельный возраст для нападающего, от которого требуется скорость, а тренером в сельской команде, куда его направлял областной спорткомитет, парня работать не прельщало. Поэтому он и перебрался жить в наш город, где у родителей его жены имелся большой собственный дом, в котором молодым выделили целых две комнаты. Его жена, подойдя, по-видимому, с большой ответственностью к своей женской роли, родила ему подряд трех малышей, поэтому, чтобы их поднять, Виктору пришлось много работать, естественно, не по футбольной специальности, и вскоре он окончательно потерял надежду когда-либо перебраться в какой-нибудь большой город, где у него были планы выучиться на тренера и посвятить себя любимому делу.

– Эй, очнись, Витек, – сказал я напарнику, видя, что тот заскучал, всматриваясь в проплывающие мимо нас зимние молдавские пейзажи. – Бери-ка, товарищ дорогой, в свои руки пломбы, проволоку, плоскогубцы и тренируйся – учись снимать и ставить их так, чтобы не было заметно, что они съемные. Я в первом рейсе начинал с того же.

Виктор, не споря, принялся за дело. Надо отдать ему должное: парень постигал премудрости нашего проводницкого дела с удовольствием и, что особенно приятно, о деньгах, которые предполагалось заработать, пока не заговаривал. При этом следует отметить, что и рейс у нас был, прямо скажем, не из лучших в смысле доходности – на Тбилиси, ведь вы сами понимаете, что вести туда вино – это примерно то же самое, что самогон и сало в Украину.

А дело было в том, что осенью прошлого года в Араратской долине из-за необычайно сильных морозов все виноградники померзли на корню, поэтому винограда, а, следовательно, и вина тамошние виноградари в этом году получили очень мало, и теперь, в рамках братской помощи, мы везли им наше, молдавское вино. По большей части мы везли в Тбилиси вина светлых сортов – так называемый шампанский материал, предназначенный для местного комбината шампанских вин, чтобы огромный завод не простаивал.

Всего у нас было три вагона в связке – «спецвагон», уже хорошо знакомый читателю по предыдущим описаниям, а спереди и сзади к «спецу» были прицеплены две цистерны «бандуры» – 60-тонники. В одной из них было вино «Фетяска» – «девичье», в другой «Алиготе», а в самом «спецу» – «Каберне по-белому». «Каберне по-белому», кстати, вино нежно-розового цвета, весьма приятного оригинального вкуса, и особо любимо истинными ценителями.

На станции Бессарабская, до которой мы добрались на второй день пути, наш состав разобрали, после чего, пропуская через «горку», нашу «группу три» включили в новый состав, следующий то ли до Жмеринки, то ли до самого Ботайска – есть такой город неподалеку от Ростова, большая узловая станция, знакомая каждому проводнику.

Осторожно приоткрыв дверь, я выглянул наружу: наш вагон, только-только миновав «горку», набирая скорость, покатился под уклон.

– Держись крепче, – сказал я Виктору. – Сейчас, возможно, так долбанет, что не знаешь где и приземлишься.

– Эй, на спецу, вас поймать, что ли? – услышали мы крик.

Высунувшись наружу и увидев парнишку-путейца, я энергично закивал.

– Только нальешь баночку, проводник, – добавил тот, – ладно?

– Если «пузырь» упадет, – весело крикнул я ему в ответ, устанавливая пустую бутылку на порог, – считай, не справился. (Это была такая игра, практикуемая между проводниками и путейцами: если произвести остановку вагона со всей осторожностью, то бутылка не упадет).

– Эх-ма, – крякнул путеец, бесстрашно бросаясь с тормозной колодкой под самые колеса нашего вагона. – Помогай, Васька, – подключил он к делу невидимого нам по другую сторону вагона напарника. Вагон стал плавно тормозить и вскоре остановился, легко ткнувшись буфером в стоявший впереди вагон. Бутылка накренилась, но вовремя подбежавший парнишка успел подхватить ее рукой, поставил на место и заулыбался довольный. Из-под вагона вынырнул второй путеец, сверстник первого, в грязном бушлате, с перепачканным лицом, очевидно, он и был тот самый Васька.

– Да, банку ты не заработал, – сказал я первому парню, невольно улыбнувшись в ответ на его улыбку, – но за находчивость, так и быть, налью.

Напарники, сторожко оглядываясь по сторонам, выпили по банке вина.

– Кислое, – скривился Василий, возвращая пустую банку.

– Сухое вино, брат. Другого в наличии не имеется, – сказал ему я. – Поверь, сами мучаемся. Зато, говорят, полезно для здоровья.

Часом позже, плотно пообедав в поселковой столовой и уложив в целлофановый мешок четыре огромных круглых каравая черного хлеба, выпекаемого на местном заводе, мы возвращались в свой вагон.

– Пропадет хлеб-то, – сказал Виктор, дорогой поудобнее перехватывая мешок с хлебами. – Зачем нам столько?

– Не пропадет, – уверенно ответил я. – У меня вот недавно был интересный случай, когда вот такой же хлеб два месяца пролежал в вагоне. Он остался от предыдущего рейса, зачерствел практически до каменного состояния, но не испортился. А когда мы оказались без свежего хлеба, вытащили его из мешка, разрубили топором, намочили, затем подержали в сковороде с жареной картошкой под крышкой – нормально пошло, даже вкус не изменился.

У вагона, как оказалось, нас поджидали: когда мы подошли, навстречу вынырнул неприятного вида хлыщ, на путейца не похожий. Дождавшись, пока мы заберемся в вагон, он подошел и спросил:

– Мужики, баба нужна?

– Какая баба? – спросил я, хотя конечно понял, что он имеет в виду.

– Как какая? – растерялся тот. – Самая настоящая – живая, и все при ней. – Хлыщ оскалился, изобразив улыбку. – Купите бабу, не пожалеете. На весь рейс можете ее с собой забрать. Молоденькая, всего восемнадцать лет девке.

– Умеет что-нибудь делать эта твоя девка? – спросил я. Хлыщ, не поняв, сделал удивленное лицо, и тут я вспомнил, наши ребята-проводники совсем недавно рассказывали, что здесь, в Бессарабской, путейцы многим проводникам устраивают хорошо отработанный «кидняк»: за ведро вина они подсаживают в вагон девку, а перед самым отправлением состава она сбегает, иногда чуть ли прямо ни на ходу с вагона сигает. Многие проводники, купившись на это, «попали» на ведро вина, а девка так ни с кем ни разу и не уехала. Находчивые станционные работники сами ее «пользовали», да еще вино, как мы видим, им даром доставалось.

– Ноги умеет раздвигать, велика наука, – цинично оскалился парень.

– Ладно, волоки свою девку сюда, – сказал я ему, в голове моей уже созревал план.

– На черта она нам нужна, Савва? – негромко спросил Витька. – А вдруг она больная, как в дороге лечиться будем?

– Да не больная она, – обиделся парень, услыхав его слова. – У меня дома эта подруга целый месяц прожила. А недавно скулить начала: хочу покататься, говорит, белый свет повидать. А я, говорит, ей уже надоел.

– Ну, веди сюда свою кобылку, – говорю я. – Посмотрим на нее. Не очень стремная?

– Да ничего, нормальная, – говорит парень. – Я сейчас, мужики, по скорому ее приведу. Только вы ведро вина приготовьте. Вина у вас вон сколько, не жалко вина-то для этого дела. – Парень усмехнулся и, изобразив руками неприличный жест, ушел.

Прошло минут двадцать, я обрисовал Виктору ситуацию и поделился своим планом, сам еще не зная, что и как у нас из этого получится. Одним словом, решил я каким-нибудь образом наказать хитрокрученых путейцев.

А спустя несколько минут на путях появилась странная процессия, направлявшаяся в нашу сторону: пятеро путейцев в промасленных и драных одеждах, у одного из которых в руке было белое эмалированное ведро, вели девку. Когда процессия приблизилась, стало видно, что девка действительно молодая, но выглядела лет эдак на 50 – изможденное лицо, нездоровый вид, одежда поношена, но особенно выделялись ее грязные руки с черными ногтями.

– Что это еще за мурзилка? – рассмеявшись, спросил я, когда они приблизились. – Она у вас что, путейцем работает? Что у нее с руками?

Девка удивленно поглядела на свои руки, не понимая, чего это я так веселюсь; лицо Виктора при виде нее исказила брезгливая гримаса.

– Как зовут тебя, барышня-красавица? – вновь спросил я, ткнув напарника локтем в бок.

– Так ты берешь девку, или нет, – нетерпеливо спросил меня старший из мужиков. – Давай вина и действуй, нам еще вон работать надо. Евдокия ее зовут.

Прозвучал гудок тепловоза. «Наш» – догадался я. Следующий, второй гудок означал отправление. Чтобы исполнить свою задумку, мне нужно было все, вплоть до секунд предусмотреть – путейцы народ ушлый, они ведь могут и состав, если потребуется, остановить.

– Давайте ведро, – сказал я. – Только вы в курсах, хлопцы, у нас вино сухое.

– Пойдет, – подавая мне ведро сказал хлопец, который накануне договаривался с нами.

– Пойди, нацеди, – сказал я напарнику, передавая ему ведро. – И добавил шепотом: – Только не торопись. Когда услышишь второй гудок – дуй сразу ко мне, а ведро отставь в сторону. – И вновь громко: – Ну, полезай в вагон, красавица Дунька.

– Эй-эй, – воскликнул старший. – Ты сначала ведро давай.

– Так мы разве ж не договорились, друзья-товарищи? – разведя руками в стороны, деланно удивился я.

– Договорились, – сухо отозвался тот, – вот и давай вино.

Витя вылез из дверцы отсека, передавая мне наполненное ведро.

– Садись, – сказал я ему, ставя поверх ведра дощечку. – Садись и жди.

– Ну че, мужики? – вновь занудил старший. – Ведро-то давайте.

– Девку сначала давай, – упирался я.

– Торопится, – усмехнулся он, обернувшись к своим товарищам. – Думает, не успеет. – Те захихикали. Парень тем временем, обращаясь к девице, сказал: – Давай, Дунька, полезай в вагон, и легкой тебе дороги. – И он неприятно захохотал.

Вновь звучит гудок, уже второй, и вслед за этим весь состав передернуло. Дуня подошла и взялась рукой за поручень.

– Залезай уже, мадам, – говорю ей я, спрыгивая на землю. – Там наверху старший, познакомься с ним.

Парнишка, который передавал нам пустое ведро, шагнул, было, ко мне, и в это самое время состав тронулся. Я оттолкнул его, хотел просто отодвинуть, чтобы не мешал, но не рассчитал сил и парень, отлетев, упал на землю.

– Принимай, – крикнул я Витьке, хватая и подсаживая Дусю на лестницу. Та охнула, не ожидая от меня такой прыти, Витя тут же подхватил ее за руки и поднял в вагон, мгновение – и я влетел следом.

«Эй, это че, блин, делается?..» – послышался чей-то голос; «Мужики, что за херня, ведро-то верните!» – прокричал другой; «Бабу-то отдайте, гады!», – писклявым голосом заверещал третий.

– На обратном пути ее получите, – крикнул я им, торопливо закрывая за собой железную дверь, чтобы не бросили чем-нибудь тяжелым. – А ты сиди, не дергайся, – прикрикнул я на Дусю, в растерянности стоявшую у двери. Та испуганно заморгала и села на топчан.

«Попадешься ты нам еще, кучерявый, – слышалось нам вдогонку, в то время как состав набирал ход, – …ты еще не раз будешь ехать этой дорогой, я тебя запомни-и-ил-л…».

– Ну что, Дуська, – обратился я к нашей нежданной гостье, потирая руки, – покатаемся?

– Они ведь меня убьют, когда вернусь, – прохрипела та.

– А кто тебе сказал, что ты вернешься, – весело сказал я. – Нет, не вернешься ты, мы тебя грузинам продадим. Хи-хи. Не за ведро вина, конечно, а за сто килограммов мандаринов. Как тебе, Витек, каламбурчик: за сто манда-килограммо-ринов?

– Она воняет, – прошептал он мне на ухо. Я повел носом. Действительно, в купе стал распространяться запах несвежего тела и давно не стираной одежды.

– Это хуже, в таком случае придется сбросить ее с поезда, – скривившись, сказал я.

– Не надо меня сбрасывать, – зашевелилась Дуська и сразу заскулила. – Я все сделаю, меня… это, ребята научили.

– Сиди уж… ученая, – вновь скривился я.

Три часа кряду я пытался разговорить Дусю, чтобы та рассказала, скольких проводников они вместе с путейцами надурили, но ничего не выходило: она то бубнила что-то невнятное, то плакать принималась, – ну, безропотное запуганное животное и все тут. Ни ума, как говорится, ни фантазии. То ли она с детства была головой слаба, то ли на почве слишком бурного и частого секса слегка мозгами подвинулась, я не знаю.

Я в нашем городе прежде парочку таких же знавал, они уже с самого утра вдоль забора воинской части расхаживали, под тем же забором по простоте и доброте душевной солдатикам отдавались, обеспечивая неприхотливым сексом несколько сот человек, там служивших.

Так и не добился я от Дуськи разговора – ну, а о сексе с ней, естественно, и речи не было. Покормил нашу «даму» хлебом и тушенкой, но спать лечь не предлагал – жалко было пачкать вещи, на топчан постеленные.

А вскорости, на станции Раздельная, я подошел к проводникам ближайшей мехпятерки – это сцепка такая в пять вагонов-холодильников с двумя-тремя проводниками на борту, и за минуту сторговавшись, продал ребятам девицу Дуську за три ящика овощей – картофеля, свеклы, капусты и моркови; они предлагали кое-что получше – тушенку в банках, но я сказал, что у нас этого добра и так в достатке.

 

Глава вторая

В Жмеринке, где наши проводники, опасаясь злобных местных ментов, вином не торгуют из принципа, мы стали осторожно продавать, потому что – в который уже раз! – находились в безвыходном положении: чем дальше состав продвигался на юго-юго-восток нашей родины, тем меньше на наше сухое вино был спрос.

К вагону потянулись клиенты, по большей части, как я понял, жители близлежащих домов. Когда в «кассу» набежало рублей сто, мы, как, впрочем, того и следовало того ожидать, попались: с банкой нашего вина в руке к вагону подошел нахмуренный ВОХРовец – станционный охранник, а для нас они то же самое что милиция.

– Твое вино? – строго спросил меня вихрастый молодой мужик в синей форме, из кобуры которого внушительно торчал револьвер.

– Что-то не похоже, наше белого цвета, а это розовое, – цыкнув языком, сказал я, якобы с интересом присматриваясь к банке. – Ну да, точно, теперь я уверен, что не наше.

– Да ты че, блин, издеваешься? – спросил тот, начиная терять терпение. – А ну-ка иди сюда, ты, придурок, – наклонившись под вагон, позвал он кого-то. Тут же из-под вагона к нам вынырнул молодой парень в поношенной и застиранной одежде – пятью минутами раньше он купил у меня эту самую банку с вином.

«Засланный, что ли?» – подумал я, разглядывая парня. Да вроде нет, не похоже, руки грубые, рабочие, лицо глуповатое, взгляд испуганный, затравленный.

– Так твое это вино, или нет? – вновь спросил меня охранник, начиная терять терпение. – Счас сообщу дежурному по станции, и будем вагоны отцеплять, а вас с рейса снимать, под суд вы у меня пойдете.

– Да не мое это вино, чего ты пристал, – говорю я, подмаргивая перепуганному напарнику.

– Ну вот же, вот, – пробасил ВОХРовец, ставя банку на порожек. – Узнаешь?

– А, ну теперь узнаю, конечно, – согласился я и пнул банку ногой. Та упала на щебень и разбилась, от вина осталось лишь мокрое пятно, а от банки мелкие осколки.

– Ты че делаешь, я же за нее деньги платил, – взвился вдруг парень.

Охранник на секунду остолбенел, затем поднял на меня глаза, в лице его не было ни кровинки.

– Ну, теперь ты, молдаван, просто так от меня не отвертишься. – Он даже как будто стал кобуру расстегивать, затем, повернувшись к парню, как закричит: – Я же тебя спрашивал: у него ты покупал или нет, а ты, придурок, заладил: «не помню я, не помню».

– Вот видите, человек не помнит, сомневается, значит, не уверен. – Я пытался, поймав взгляд парня, подмигнуть ему, намекнув тем самым, что уж вино-то мы ему обязательно вернем, но тот, расстроенный, продолжал как заведенный причитать: «Ну что я теперь ребятам скажу, не поверят ведь, голову открутят».

– Пошел вон, дурак, – в сердцах сказал ему охранник. Затем поднял на меня глаза:

– А ты слазь, пойдем к начальнику станции.

– Мне родина доверила материальные ценности охранять, а ты меня зовешь непонятно куда и зачем, – напыщенно сказал я. – Тут на полмиллиона рублей товара, а я, да будет тебе известно, материально ответственный. Тебе нечего мне предъявить, вещьдоки-то тю-тю, пропали. А знаешь что, командир, – продолжил я уже вкрадчивым голосом. – Поднимайся ты лучше к нам, поговорим, покумекаем, может, и придем к взаимовыгодному соглашению.

– Я тебе не командир, а стрелок ВОХРа, – надувшись, все еще обиженным тоном проговорил охранник.

– Ну, так и я ж тоже стрелок, – воскликнул я. – Люблю пострелять, только не из нагана, потому что нет у меня такого, а из спортивного пистолета, а еще лучше из винтовки.

– Ну да? – несколько смягчаясь, спросил удивленно стрелок. Мне даже показалось, что на лице его проскользнула улыбка. – Стрельбой, что ли, занимался?

– Мастер спорта СССР, – не сморгнув глазом, соврал я. – Двукратный чемпион Союза среди юношей, один раз в упражнении МВ – 9, другой в МП – 6. Давно, правда, дело было, но вспомнить приятно.

– Не врешь? Я сам перворазрядник, призер области.

– Ну тогда в чем дело, поднимайся сюда, коллега, чего ты там светишься. Как хоть зовут тебя?

– Владимир.

Стрелок поднялся в вагон и с интересом стал оглядывать помещение.

– На вот тебе, Вова, за беспокойство, – протянул я ему три красные бумажки – десятки. И, видя, что тот колеблется, добавил: – Спрячь и забудь.

Витя хлопотал, ковыряя ложкой в банке с тушенкой, готовя закуску, затем протянул нам наполненные стаканы.

– Сухое вино везем, Вовик, – сказал я, чокаясь с ВОХРовцем, – так что пойми и ты нас, брат, даже на хлеб с таким вином и то сложно заработать.

– Знаю-знаю, – закивал тот. – Сухое вино только вы, молдаване, и можете пить, другие же в нем ни черта не смыслят, у меня лично одна изжога от него.

Минут через пять следом за Володей явился еще один стрелок, его коллега, пришлось пригласить в купе и его, потесниться. Периодически наполняя стаканы, мы говорили о стрельбе, так интересующей Володю: мне нетрудно было врать – мой товарищ, сосед по дому и соученик Юра Федосов, был стрелком-спортсменом, мастером спорта, многократным чемпионом Молдавии и чемпионом СССР среди юношей, он-то уж немало баек из своей спортивной жизни мне порассказывал.

Спустя полчаса дружеских возлияний, один из стрелков ВОХРа – тот, что пришел последним, – подарил мне свою фуражку, затем, грузно поднявшись с места, попрощался, сделал шаг к двери и… упал с подножки вагона плашмя лицом на землю.

– Боже мой, – ужаснулся я, вскакивая со своего места, – он же убился, наверное?

– Слабак, – махнул рукой Вова, – да ты не волнуйся, ничего с ним не случится, выживет. В два раза меньше моего выпил, а уже совсем никакой.

– Потому ты и старший, – сказал я уважительно, хлопнув его по плечу.

– А ты откуда знаешь? – поднял на меня мутные глаза Володя.

– По поведению, брат, по поведению, – ответил я. – Поехали, Вовик, с нами в Тбилиси, уже первый гудок был. Еще пару минут постоим и тронемся.

– Не, – сказал тот, с трудом поднимаясь с топчана, – мне никак нельзя, у меня дежурство заканчивается, домой к жене ехать надо, она у меня беременная, на восьмом месяце, ей вредно волноваться.

Володя, покачиваясь, подался на выход.

– Осторожно, осторожно, – сказал я, – Витек, подсоби товарищу стрелку с вагона сойти.

Виктор, спрыгнув на землю, помог парню слезть, вслед ему я выбросил подаренную мне накануне фуражку. Неподалеку за кустами все еще маячил паренек, из-за которого и произошел инцидент.

– Иди сюда, лопух, – позвал его я, наливая банку вина. – На, держи, да в следующий раз в панику не впадай, мне этого добра не жалко.

– Да я ж… да если б не ребята… – парень даже застонал. – Они же мне голову снесут.

– Экий ты однако… зашуганный. На, – протянул я ему десятку. – Теперь, небось, точно отмажешься.

– Спасибо-спасибо, дай тебе Бог здоровья, – закивал тот и полез, озираясь, под вагон.

– Осторожно иди, банку не оброни, – крикнул я ему вслед.

Прозвучал гудок, означавший наше отправление.

Витя, тяжело дыша, запрыгнул в вагон.

– Черт, – сказал он, – и второй вырубился. Я уже не знал, что с ними делать, обоих под деревом рядышком уложил.

– Пусть поспят, – сказал я. – Стрелки, твою мать. – Я покачал головой.

– Да еще оба с револьверами, – пробормотал Виктор.

– Забудь об этом, – сказал я. – И никому не рассказывай.

Немного погодя мы собрались обедать.

– Что-то мне «Фетяски» захотелось, – вдруг заявил Виктор. – Для разнообразия. Ты не против?

– Нет ничего проще, – ответил я. – Берешь инструмент и лезешь прямо на ходу на вагон – «бандуру». Если я тебя не увижу и не услышу – значит, все в порядке, услышу хоть звук – вина пить не придется, я тебя поймал как «вора». Устраивает?

– Да, – загорелся Витек.

– Только очень осторожно, все ползком, чтобы тебя током не шандарахнуло. (От станции Жмеринка и далее практически везде по стране поезда, ведомые электровозом, следуют на электрической тяге).

Захватив с собой разводной ключ, Виктор полез по вагону, добираясь до «бандуры». Хитрец, он, прежде чем гайки открутить, ключ тряпкой обмотал, да так тихо действовал, что я не услышал.

– Принимай товар, Савва, – услышал я его голос, донесшийся откуда-то сверху, получасом позже. Я приоткрыл дверь и высунул голову – по стенке вагона сползала кислородная подушка, наполненная вином. Я принял ее и опустил вниз, следом спрыгнул довольный Витек.

– Экзамен сдал, – похвалил я его, нацеживая в стаканы вино через соску подушки. – Вором ты уже можешь быть, значит, скоро и проводником настоящим станешь.

Близился вечер, наш состав еле тащился по пригородам какого-то города, по нескольку минут замирая чуть ли не у каждого плетня. Во время одной из таких остановок наш вагон перекрыл пешеходный переход-тропинку, и около вагона стали собираться люди, которым необходимо было перейти через пути. Те, что помоложе да побойчее, нырнули под вагон и отправились дальше, а у вагона еще оставались три-четыре пожилые женщины и одна молодая девица.

Женщины были сплошь сельского типа, девица же – явно городская, разительно отличалась от них: на ней были джинсы, кокетливо заправленные в сапожки, модная кожаная куртка и меховой берет.

– Поднимайся, красавица, – в шутку сказал ей Витя, высовываясь из двери. – Покатаешься с нами.

– А я могу через ваш вагон пройти? – вдруг спросила она.

– Куда пройти? – не понял я.

– Ну… – девушка неуверенно махнула рукой. – На ту сторону.

– Конечно, поспособствуем, – подмигнув напарнику, пригласил я. – Поднимайтесь, пожалуйста.

Девица, чего я уж совсем не ожидал, и впрямь полезла в вагон.

«Сумасшедшая баба, – решил я. – Определенно сумасшедшая». Протянув руку, я помог ей забраться внутрь. Выпрямившись, девица оказалась выше меня ростом. Следом за ней, покашливая, за поручни ухватилась одна из бабок.

– Э– Э, – предостерег я ее. – Вы это, того, бабулька, пожалуй, воздержитесь. Здесь прыгать придется с высока, расшибетесь.

Бабулька, недовольно бубня, отошла.

– Ой, а я тоже боюсь прыгать, – сказала девица.

– Тебе и не придется, – сказал я ей, закрывая двери. – Присаживайся, гостья дорогая.

Девица неуверенно огляделась в малюсеньком купе и осторожно присела на краешек топчана.

– Стаканчик сухого белого вина? – спросил я. – Или водочки?

– Лучше водки, – просто ответила она.

– Будьте добры, коллега, поухаживайте за дамой, – повернулся я к Виктору. Тот достал из НЗ бутылку водки.

– Давайте знакомиться, ребята. Дарья, – протянула руку девушка.

Ладошка девушки относительно ее сложения оказалась неожиданно маленькой и нежной. Я осторожно пожал ее; мы назвались. Витя, стоявший чуть сбоку и сзади девицы, покачал одобрительно головой, я проследил за его взглядом – бедра девушки, обтянутые голубой джинсой, были стройными и крепкими, а ноги – длинными. Витя протянул ей стакан, наполовину наполненный водкой, девушка сняла свой берет, длинные густые светло-русые волосы рассыпались по плечам. Я взял стакан с вином и чокнулся с ней.

– За знакомство, Дарьюшка. Скажу тебе честно, мы и не ожидали, что такие красавицы встречаются в этих забытых богом краях. За тебя.

Выпили.

– А что, у вас в Молдавии красивых девушек разве нет? – с легким кокетством спросила Дарья, отставляя пустой стакан.

– Есть, конечно, – ответил я, пододвигая к ней шоколадку, – да все какие-то мелкие. А ты вот… – я закатил глаза вверх, а в моих словах был неприкрытый восторг.

Еще через час состав, оставив за собой пригороды, набирая скорость, взял путь на юго-восток. Под мерный перестук колес я задрал шикарные длинные ноги Дарьи чуть ли не под самый потолок, и мы с ней устроили на топчане настоящую сексопляску.

Было уже совсем поздно, когда мы с Дарьей сделали перерыв.

– Ты че вообще села к нам? – спросил я, тыльной стороной ладони нежно поглаживая девушку по щеке.

– Да так просто… скучно было, – ответила она. Витька на верхней полке во все время нашего разговора подкашливал, и я, не выдержав, сказал:

– Еще один намек, напарник, и я тебя удалю с поля. Пойдешь в отсек до конца тайма прохлаждаться, там и накашляешься.

– Не ругай его, – вдруг попросила Дарья. Она стала гладить мои волосы. – Ты не ревнуешь к своему другу, кудрявенький?

– Нет, солнышко.

– Ему ведь тоже сладенького хочется. Иди сюда, Витек. Только чуток водки мне перед тем плесни.

– Нету, – сказал Витя, с сожалением встряхивая пустую бутылку. – Есть спирт, будешь?

– Сто грамм, не больше. Только не разбавляй, не порть напиток.

Слегка уязвленный простотой и добротой нашей гостьи, я отправился на верхнюю полку. И вскоре уснул. Проснулся уже утром, оттого, что Витька, шумно топчась по полу купе, топил печку – потрескивая и помигивая желтыми огоньками, разгорались щепки и какие-то сухие ветки; в воздухе вился их смолистый аромат. Склонившись со своего топчана, я увидел, что девушка еще спит.

– Что? – спросил я напарника. – Холодно вам стало?

– Тебе наверху потеплее будет, – отозвался он. – От пола до верхней полки разница температур составляет, наверное, градусов 20–25.

Я согласно кивнул; это был факт, проводниками неоднократно проверенный. Вскоре Виктор набросал поверх разгоревшихся дров брикеты углей, и приятное тепло разлилось по купе, а затем и вовсе стало жарко.

– Будешь еще? – спросил Витя, кивнув на разметавшуюся во сне Дарью.

– Нет, – ответил я. – Что-то не хочется.

– А я ее всю ночь мучил, – похвастал Витек.

– На ближайшей станции выдай девочке двадцать рублей и пусть отправляется домой, – сказал ему я.

– А может?.. – просительно скривился Витя.

– Нет, Витек, нельзя, – прервал я его. – Поверь моему опыту.

От нечего делать я вскоре вновь уснул, а когда проснулся, Дарьи в вагоне уже не было.

– Жалко, – с грустью сказал Витя. – Она сошла. В щеку тебя поцеловала, ты не почувствовал, что ли?

– Почувствовал, конечно, – обманул его я. – Но виду не подал, чтобы не затягивать прощание. Да ты не расстраивайся так.

– Как не расстраиваться? – Витька зажмурился. – Она такая сладкая…

– Еще встретятся на нашем пути сладкие, – сказал я. – Не грусти.

Город Ростов наш состав миновал сходу, зато почти сутки мы простояли на Ботайск-товарная. Клиенты шли плохо, сухое пили неохотно, к тому же холодно, зима, пришлось даже сбавить цену до двух рублей за литр; но и после этого ночь прошла до обидного спокойно.

Рано поутру, услышав стук в дверь, я открыл и увидел двух молоденьких дамочек, которых, судя по их лицам, жестоко колотил похмельный синдром. Одной из них, как вскоре выяснилось, было 25, другой и вовсе 22 года.

– Да, мои «перышки», – ласково приветствовал я девушек. – Чем могу вам помочь?

– Налей банку, спаситель, – прохрипела старшая, дрожащей посиневшей рукой протягивая пятерку. Я зачерпнул банкой в ведре и подал ей. Ну и картинку эти девушки являли собой, я вам передать не могу. Руки у обеих трясутся, щеки бледные, глаза бешеные, вот-вот из орбит повыпрыгивают, лица поминутно перекашиваются неконтролируемыми гримасами – просто ужас какой-то: то ли маски-шоу, то ли шоу-обнаженка без масок.

Старшая взяла банку в обе руки, кое-как, едва справляясь с дрожью рук, приладила ее ко рту, однако пить ей все никак не удавалось – вино расплескивалось. Ее подруга, разевая словно рыба рот, напряженно за ней наблюдала, готовая каждую бесценную каплю хоть в полете перехватить, но и она тут была бессильна – руки у нее тряслись не меньше, чем у подруги.

Вид у девушек был в этот момент трагикомический, и я, заметив, что в банке осталось уже меньше половины, не выдержал и посоветовал:

– Прижми же банку к стене вагона, тогда ее хотя бы трухать перестанет, а хочешь, я тебе помогу.

Не дождавшись ответа, я спрыгнул и забрал из ее рук банку. Я держал банку, постепенно ее наклоняя, а девушка, жадно ловя струйку губами, медленно опускалась на колени. Третья часть от всего количества, возможно, и попала ей в рот. Мне от всего происходящего и внешнего вида этих дамочек стало нехорошо; вторую девицу я уже поил из стакана – как маленькую.

Витя, стоя в проеме двери, сопереживал, что ясно выражалось на его лице.

– Налей еще баночку, – подал я ему опорожненную посуду, – и напомни мне, чтобы в следующий рейс я с собой соломки коктейльные прихватил.

– У нас денег больше нет, – косясь на подругу, испуганно сказала младшая.

– Не важно, я вас угощаю, – усмехнулся я, протягивая ей банку.

Видели бы вы этих девушек через четверть часа. Глазки горят, щечки розовые, руки, приостановив свою ужасную пляску, стали выглядеть вполне нормально – наши гостьи настолько преобразились, стали такими хорошенькими, что хоть в ЗАГС их веди.

– Эк вас угораздило, девчонки, дойти до такого состояния, – вздохнул я.

– Так я ж только из ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий, где врачи в течение двух лет в палочно-строевом режиме пытаются лечить людей от алкоголизма) выскочила, – сказала старшая. – А Танька, вон, на днях туда собирается.

Я поглядел на Таньку, подумал, подруга шутит, а та говорит:

– Через две недели велели прибыть. – И обреченно так на меня глядит. Мороз пошел у меня по коже.

– Так сколько же вам лет? – спросил я. Девушки сказали.

– Бог мой, – прошептал я. – Ну и жизнь у вас, блин, еще хуже нашей. Танька, слушай, давай ты вместо ЛТП с нами поедешь.

– Куда?

– В малое кругосветное путешествие, – усмехнулся я. – По Союзу. Лекарства вон, навалом. – Я кивнул на цистерны. – Пей, сколько влезет. А сдохнешь, – похороним тебя с почетом где-нибудь в дороге, банка, надетая на палку, будет тебе вместо креста и портрета.

– Иди ты, – отстранилась от меня Татьяна.

– А чего? Сама себя гробишь, в твои-то 22 года, итить твою мать. И девка ты симпатичная… Завязывайте вы с этой пьянкой, горе-подружки. – Я хотел еще что-то добавить, но только рукой махнул.

О чем вообще можно было говорить, если в нашей стране пьют все. Верхи во все времена, начиная от Ивана Грозного, потворствовали спаиванию народа, чтобы тот, протрезвев, не стал вдруг задумываться: а правильно ли мы живем; не пора ли в этой жизни что-нибудь поменять. Современный пролетариат пьет от безысходности, от невозможности изменить что-либо к лучшему в своей лично, да вообще в нашей общественной жизни. Молодежь – от скуки и бесшабашности, а по большей части для самоутверждения, причем пьет угрожающе много – разгоняет в крови задор молодецкий. Поколение их отцов, казалось бы, самое устойчивое и надежное в стране поколение – пьет от страха перед наказанием, потому что – воруют-с. Тысячи рублей мужики возрастом от 35 до 50 пропивают, транжирят и прогуливают, а зарплату свою месячную – от ста до двухсот рублей – бережно домой несут. С левыми деньгами у нас ведь по-другому и нельзя: ни кооперативную квартиру не купишь, да и машину – тоже никак, даже дачку не построишь – везде с тебя справку о зарплате стребуют, ну и, конечно же, сразу соседи, «друзья», или же родственники заметят, что у тебя деньги лишние завелись, доложат из зависти куда следует, а там за тебя так возьмутся – небо в осьмушку покажется, и – что весьма вероятно – в тюрягу упекут. А прогулял-проб*довал денежки – и приятно вспомнить потом, и спросить с вас не за что – денежки-то тю-тю, растаяли; затем похмелился, принял душ, максимум – вылечился от некрасивой неблагозвучной болячки, и, глядишь, пронесло, начинай все по новой!

К этой категории, кстати, и я сам отношусь.

Интеллигенция наша тоже прилично пьет: она, нагруженная теоретическими знаниями о многовековом горе народном, таким образом, пытается отрешиться о реальности жизни, сами неспособные в ней что-либо изменить.

На самом верху у нас – в ЦК и Политбюро – тоже пьют, даже старые и немощные, у нас ведь если ты не пьешь, – значит, личность сомнительная и подозрительная, еще от того же Ивана Грозного и Петра Первого так повелось. И нередко способность много выпить помогает продвижению по службе. А про генсека бровастого, не так давно покинувшего наш бренный мир, вообще легенды до сих пор ходят – тот, когда помоложе был, и на предмет выпивки был горазд, и поохотиться, и на предмет на машине погонять с сумасшедшей скоростью, и что касалось женщин – мастак…

В нашем городе есть один товарищ, с которым я вместе играю постоянно в одной компании в карты. На деньги, естественно. Зовут его Иван. Так вот он, заведуя базой строительных материалов, делает на этих самых материалах о-очень приличные деньги, но, как ни странно, тут же их пропивает или проигрывает в карты. Начальник БХСС – его лучший приятель, они, давно уже найдя общий язык, делят доходы поровну, причем все делается так, что чужому к их делам не подкопаться, но… Иван за последние несколько лет проиграл в карты десятки и десятки тысяч рублей, а дом свой до сих пор не достроил, и машину – раздолбанную третью модель – не сменил на новую. И дело тут даже не в азарте – это попросту страх перед наказанием: Ваня, думаю, боится вкладывать деньги в какое-либо другое дело, кроме развлечений.

Девушки уже ушли – охмеленные и посвежевшие, а я все думал: куда нас, всю эту огромную страну, может завести тотальная и нескончаемая пьянка?

Но… мы с Витей выпили вина, закусили подогретой дичью со свежими овощами, и я отогнал от себя мрачные мысли – ну не могу я думать за всю огромную страну, так и голова может заболеть, есть ведь над нами другие умы – большие, светлые, и к тому же ответственные за все, что с нами происходит.

Вечером, осматривая наши вагоны, я сделал весьма неприятное открытие: одна из бочек – «бандура» – текла. Я раньше только слышал о подобных случаях, но не верил, что такое возможно в действительности. Но она текла – несмотря на двойную стенку, вино где-то просачивалось. Я попытался подсчитать, сколько же мы теряем в сутки, подставил ведро и засек время – один час, натекло два литра, затем умножил на 24, вышло что-то около шести ведер – 50 литров вина.

Две недели в пути – это 700 литров, пролитых на землю, – и кому, скажите, пожалуйста, можно потом объяснить, куда вино делось, ведь мы, проводники, единственно ответственны за все, что происходит с вином в дороге.

С этой минуты наша с Виктором главная думка была о том, чтобы как можно быстрее добраться до места, сдать нормально вино и получить на руки чистые документы, – о левых заработках теперь и мечтать не приходилось.

А на следующий день начались предгорья Кавказа, потянулись крутые горные дороги, по которым поезд двигался со скоростью навьюченного осла. С ужасом и восторгом мы вглядывались в обрывы и крутые ущелья, возникающие, казалось, прямо у нас под ногами; природа этих мест была девственна, дика и великолепна в своей пышности и красоте.

Грузины, верные своей природе бизнесмены, то и дело, почти на каждой станции или полустанке, подходили со всевозможными предложениями: от малого – приобрести ведро вина, до большого – продать им все вино, что у нас было, вместе с вагонами. Сто тысяч рублей обещали! Только вот куда потом бежать с этими деньгами? Да грузины ведь и не дадут денег – пуля для нас им гораздо дешевле обойдется. Продавать же вино было себе дороже – больше 70 копеек за литр не давали. Выпивать с местными – да, приходилось. Угощали и молодых и стариков, они наше, молдавское вино нахваливали и с достоинством выпивали. С ними в компании мы с Витьком выслушивали долгие, мудрые и прочувственные тосты, удивлялись их глубокомыслию, произносили в ответ более привычные нам: «Ну, будем здоровы!»… и выпивали.

 

Глава третья

Проснувшись в одно прекрасное утро, я увидел, что весь горизонт закрывают горы, сверкая на солнце снежными шапками. Ниже, ближе к нам, виднелись лесистые долины, перемежавшиеся с зелеными холмами, на каменистых склонах которых паслись отары овец. Долго ли, коротко ли – добрались мы до Тбилиси. Голова у меня уже вся изболелась от беспокойства – бочка все текла. Хорошо хоть, дорогой, на одном из полустанков, удалось «качнуть» в протекавшую цистерну воды – чистой, арычной, что-то около тонны – с некоторым запасом. Если бы я продал это вино, не было бы так обидно, а так слыханное ли дело – божественный напиток даром на землю вытекает.

Наконец маневровый тепловоз подогнал наши вагоны на площадку перед заводом, огляделись мы по сторонам, – и тут нас ждало еще одно неприятное открытие – оказывается, тут существовала очередь на слив: десятка два вагонов, прибывших раньше нас, восемь «спецов», остальные прицепы, все из Молдавии, с разных баз. Братская помощь называется: республика – республике. Я выбрался на улицу, прошелся вдоль вагонов, со всеми поздоровался, кое с кем познакомился, а один из проводников, Степан из-под Кишинева, был мне и раньше знаком – мы с ним в Москве прошлым летом на Мытищинском заводе стояли, и долгими вечерами от нечего делать за жизнь беседовали.

Когда стемнело, все собрались у костра, принесли, как водится, вина, на временном мангале пожарили шашлык; под угощение мы с Виктором обстоятельно познакомились со всеми остальными проводниками.

– Мужики, – набравшись духу, обратился я к коллегам-проводникам. – Выручайте, «бандура» течет. Пропустите меня без очереди стать под слив, вино теряю. – И приврал немного: – Десять ведер в сутки. Помогите, неохота к начальству заводскому обращаться, не поймут ведь, замучают потом проверками.

Слежу за реакцией коллег – ноль эмоций, все наперебой стонут, жалуются: «Ты что, не знаешь, рейс-то голодный», «Нет, не можем, жены, дети дома ждут», «Сами торопимся». Один Степан готов был потесниться, говорит: «Пожалуйста, я тебя пропущу». Я махнул рукой, один день нам ничего не давал. Да, тут, в Тбилиси, оказывается, все было наоборот – на всех остальных заводах чем дольше ты стоишь, тем лучше – больше продашь, больше заработаешь, здесь же торчать – одни накладные расходы без малейшей перспективы заработать.

– Да и черт с ним, – в сердцах сказал я расстроенному Виктору. – Авось пронесет. Главное – мы уже на месте. Три-четыре дня ждать осталось. Максимум – еще 200–300 литров потеряем. Лишь бы сильнее течь не стало.

– Жалко вина, – только и сказал он.

На следующий день от нечего делать я подался в город. Пять лет тому назад я служил в этих местах срочную службу, но мне это быстро надоело, поэтому я обратился к врачам, которые меня послали к другим, в Куткашен, в местный, азербайджанский госпиталь, затем я обследовался в Тбилисском военном окружном госпитале, из которого меня вскоре благополучно комиссовали – списали по статье и домой отправили, а в статье указали: не годен к военной службе в мирное время, зато годен, хота я и с некоторыми ограничениями, в военное.

Довелось мне за время пребывания в госпитале – в основном это происходило в выходные – обойти многие Тбилисские рестораны, так как денег я, будучи военным прорабом, зарабатывал достаточно, полюбил на всю жизнь грузинскую кухню.

Теперь, вновь оказавшись в Тбилиси, я бродил по знакомым улицам, наслаждался покоем и хорошей погодой, – несмотря на то, что был февраль, стояли теплые солнечные деньки. Неожиданно наткнулся на объявление – в городе с сегодняшнего дня начинался ежегодно проводимый в Тбилиси международный турнир по дзюдо, у специалистов этой борьбы называвшийся еще другими словами – малый чемпионат мира.

Стоит ли удивляться, что уже в следующую минуту я ехал на такси к Дворцу спорта и дорогой ликовал: уже с десяток лет подряд я лишь читал об этом турнире в «Советском спорте», а тут такая возможность подвернулась – увидеть всемирно известных богатырей собственными глазами.

Купил я в кассе самый дорогой билет, занял свое весьма удобное место на трибуне, и до позднего вечера жадно наблюдал за схватками на татами, – пульс у меня периодами становился бешеным и доходил до 200 ударов в минуту. Был свидетелем тому, как наш молдавский силач-тяжеловес Валерий Корлетяну – чемпион страны среди взрослых в абсолютной категории, а также обладатель нескольких золотых медалей с первенств Союза и Европы (правда, среди юношей, юниоров и молодежи) проиграл в одной из первых же схваток.

Пока я добрался до уголка, где сидели наши, молдавские атлеты, они все к этому времени уже умудрились проиграть свои схватки.

– Поверишь ли, «заруба» на турнире сумасшедшая, – узнав меня и пожав руку, пожаловался, не удивившись моему появлению здесь, в Тбилисском дворце спорта, тренер сборной Молдавии Савва – мой тезка, только у него это фамилия, а у меня имя. Он, оказывается, помнил меня еще с той поры, когда я входил в юношескую сборную Молдавии. – Пихаются здесь все насмерть, французы, корейцы, немцы, все страны социалистического лагеря, даже японцы взялись за эти соревнования всерьез – первый состав привозят.

– Да уж вижу, – посочувствовал я, после чего мы вместе, то и дело обмениваясь репликами, стали наблюдать за поединками на татами.

В отличном настроении я вернулся на шампанкомбинат уже поздно вечером, а тут меня ждали новые неприятности: отлив путейцам пару ведер вина, вперед нас пролез какой-то придурок, только что подъехавший с «группой три». Причем, тепловоз поставил его вагоны так, что теперь было весьма сложно все переиграть назад.

– Как тебя зовут, умник, – подступился я к высокому худощавому, с отросшей в рейсе неаккуратной бороденкой мужичку.

– Мирча меня зовут, а что? – с усмешкой ответил тот.

– Ты знаешь, Мирча, что у меня вагон течет? Я тут всех предупредил, какого черта ты вперед влез?

– Это мне неинтересно знать, здесь каждый беспокоится за себя, – нагло заявил Мирча.

– Я тоже мог дать вина, даже десять ведер мне выгодно отлить – все равно вытечет, но впереди других людей мне, например, стыдно было лезть. А тебе что, не стыдно?

– Да пошел ты вон, – ответил мне Мирча, и повернулся, чтобы уйти.

Да, именно так он мне ответил, и я пошел вон, то есть ушел ни с чем. Но перед уходом завел я этого мужичка за вагон и сказал:

– Если ты не вытащишь свои вагоны обратно, тебе придется пожалеть об этом.

Он засмеялся мне в глаза. Каков наглец, а? Кулаки у меня так и чесались, не знаю, как сдержался, чтобы не врезать ему. Только оттолкнул его от себя и ушел.

А наутро меня вызвал к себе в кабинет начальник заводского снабсбыта.

– Тут на тебя жалоба поступила, – сказал тот, перебирая на столе бумаги. – Вот товарищ, коллега твой, Мирча зовут, написал бумагу, будто ты его бил.

– Бил? – удивился и даже несколько растерялся я.

– Угу, бил, – подтвердил он. – Мы будем вынуждены позвонить на ваш завод и сообщить о твоем поведении.

– Хорошо, звоните, – согласился я и ушел. Через час я уже находился во Дворце спорта, где продолжался турнир по моему любимому дзюдо.

А вечером у костра, где по обыкновению собирались все проводники, ко мне подошел все тот же Мирча и ехидно так сказал:

– Последний твой рейс, да? Ты приедешь на свою базу, а тебя уже уволили. Ха– ха– ха. За драку. – Мирча мерзко ухмыльнулся.

– Хорошо, – вновь согласился я. И вообще в последнее время я стал замечать за собой, что с годами становлюсь терпелив на удивление. Однако, лишь бы не в ущерб собственному «я», подумал я, иначе злость меня будет грызть до самой смерти. Забыв о Мирче, выходные я полностью посвятил дзюдо – просмотру соревнований, в смысле.

А в понедельник вечером опорожненные вагоны Мирчи выставили за ворота винзавода, и настал, наконец, мой черед сливаться. Маневровый, как я успел заметить, поставил «группу три», в которой ехал Мирча, в конец состава на отправку вместе с другими пустыми вагонами. Это хорошо, что он одиночка, ездит сам и не имеет друзей, которые стали бы его провожать, думал я, украдкой пробираясь к вагону Мирчи уже после наступления темноты. Света в вагоне не было, и это означало, что мне придется его хозяина дожидаться.

Устроившись между вагонами так, чтобы меня не было видно с тропинки, я внимательно осмотрелся по сторонам. Вокруг ни души. Накануне я поведал Виктору, что может случиться так, что дальше ему придется самому с вагонами возиться. Он, мне кажется, кое-что понял и сильно расстроился. «Никому ни слова, что бы ни случилось», – сказал я ему напоследок. Витя, вздохнув, промолчал.

Ждать Мирчу пришлось долго – часа полтора. Руки и ноги занемели, пока я стоял, прячась за вагонами, так что приходилось их осторожно разминать; параллельно во мне зрела к этому товарищу злость. Конечно же, я его дождался. Мирча шел, насвистывая, к своему вагону со стороны города, в руках он держал пакеты, очевидно с продуктами, ну я и «свиснул» ему с левой в скулу. Сбоку, в прыжке, чтобы он меня не увидел раньше времени и не узнал. Поэтому-то необходимо было сразу, с одного удара его вырубить. Это мне удалось – Мирча со стоном рухнул на землю, глаза его закатились.

Впервые в жизни бью из-за угла, или, вернее сказать, исподтишка, однако укора совести я не испытал. Нащупав в кармане его брюк ключи, открыл вагон, побросал внутрь пакеты, затем затащил и его. (Поднял на высоту почти полутора метров!) Огляделся – вокруг по-прежнему никого.

Первым делом завязал Мирче глаза, полотенцем связал руки, закрепив для верности проволокой, в рот ему сунул его собственные вонючие носки, найденные под топчаном. Очнувшись, Мирча стал мычать и вертеть головой. Я подумал, затем простыней связал ему и ноги, но достаточно широко, ходить сможет и ладно. Толкнул его на топчан, сам повытирал везде, где можно, следы своего пребывания еще одним полотенцем, найденным в купе; затем вышел, проволокой легко стянул дверь снаружи, но на замок не стал запирать. И так сойдет. Отомстил, стало быть. Успокоил душу.

Скрытно вернулся на территорию завода, полотенце, прихваченное с собой, закопал в куче мусора, протер руки песком, затем тщательно вымыл с мылом. Аккуратно вытрусил свои вещи, переоделся в другие, переобулся, ботинки, в которых ходил на «дело», закинул далеко в отсек. Виктора в вагоне не было, и я, забравшись на верхнюю полку, стал думать.

Сдохнет ли Мирча в своем вагоне, или выкарабкается каким-либо образом, меня сейчас это мало волновало – такой злой я на него был. Важнее было обеспечить себе алиби. Оно должно быть простым и все ясно объяснять, а то, что в данный момент мой напарник в вагоне отсутствовал, было для меня одновременно и хорошо и плохо. С одной стороны, я мог сказать, что безвылазно находился в вагоне, спал, и, следовательно, к тому, что происходило с Мирчей в эти часы, отношения не имею. С другой стороны, Витя в этой истории был слабым звеном: он мог и помочь, сказав, что был рядом со мной все это время, а мог под давлением следствия, – а я уже начинал понимать, что оно, это самое следствие, обязательно будет, – расколоться и рассказать что да как.

А там – все наши проводники и даже начальник заводского снаб-сбыта в курсе: между мной и Мирчей произошла ссора. У меня, конечно, была надежда на то, что все обойдется, Мирча как-нибудь развяжется и данное происшествие в итоге послужит этому жлобу хорошим наглядным уроком – пусть, наконец, поймет, что такое хорошо, а что такое плохо, и научится себя вести.

Но, оставался еще вариант, что он может дорогой не развязаться и тогда… Чего-чего, а смерти я ему не желал. Конечно, при фатальном исходе следствие может предположить, что его уже в дороге связали, ограбили и так далее… Но первое подозрение, что вполне естественно, падет на меня.

Пришел Виктор, и, не вдаваясь в детали, я сказал ему, чтобы он подтвердил в случае необходимости, что я вагон не покидал и весь вечер проспал.

Ночь я спал плохо – крутился, вставал каждый час, пил воду, а утром мои тревоги и волнения прервались – началась работа: из наших цистерн стали брать анализы, затем трое мужиков принялись считать количество сдаваемого вина.

Не мудрствуя – к чему учитывать такие данные, как температура вина, расширительная сила и так далее, – грузины делали количественный расчет очень просто: ведрами доливали вино из одной цистерны в другую и считали, сколько туда поместилось – это, якобы, и было недостающее количество.

А у меня в одну из бандур вообще около полутонны еще с завода не долили – не хватило нужного вина, да и не наливают у нас в точности, под завязку – вино ведь не вода, оно, нагреваясь, имеет свойство расширяться.

Грузины продолжали мерить ведрами, а я помалкивал, понимая, что законов в этой республике не существует, погавкайся я сейчас с ними, так еще неприятности себе на голову накликаешь. Но все же под конец не выдержал, нервы сдали:

– Жлобы несчастные. Мало вам, что ли, что три года назад все руководство завода по решению суда перестреляли к еб…ям собачьим (об этом факте нам поведали словоохотливые русские работники завода), вы опять жадничаете? Некому здесь продавать, некому, поймите, мы сами рады от вина и от вас самих поскорее избавиться.

Работники загудели недовольно, но ускорились и вскоре завершили работу.

Подошел Виктор, шепнул:

– У нас же, если что, есть оправдание, бочка-то течет.

– Молчи пока об этом, если вопрос встанет всерьез, тогда можно будет сделать экспертизу бочки, – сказал я. – Но, думаю, этого не потребуется.

К вечеру нас слили. Если с количеством и спиртовым показателем все выйдет хорошо, загадал я, завтра еще до обеда мы отправимся в обратный путь. А там – ищи свищи, и за Мирчу я не ответчик.

В итоге документы мы получили чистые – один к одному; и вздохнули с облегчением.

– Эй, хозяева, – обратился я к начальнику снабсбыта, а заодно и другому – цеха приемки, когда они в своих, надетых на голову коронных кепках-аэродромах о чем-то увлеченно по-грузински разговаривали. – Сколько слышал и читал в газетах и книгах об этом – кавказская гостеприимность, грузинское радушие, а все не пойму – это о чем? Вина вашего я не пробовал, шампанского – тем более, завтра уеду, забуду про Грузию, и вспомнить будет не о чем.

– Эха, – крякнул Тамаз, начальник цеха, и, подозвав к себе одного из рабочих, что-то зашептал ему на ухо. Затем, уже громко – мне:

– Обижаешь, бидже, не говори так больше, да.

Рабочий вскоре вернулся, в руках он держал четыре бутылки охлажденного шампанского.

Я повеселел:

– Вот, это я понимаю, это по-нашему.

Выпили за грузинско-молдавскую дружбу, затем, как водится, за здоровье родителей, братьев, сестер и всех остальных родственников каждого из присутствующих, включая двоюродных и троюродных дядюшек и тетушек. Когда стемнело, мы продолжили возлияния у костра уже в коллективе проводников.

– Ты помнишь, я тебе рассказывал, что застукал свою жену, вернее, узнал о том, что она мне изменяет? – слегка волоча языком от выпитого, сказал мне Степан.

– Да, что-то такое припоминаю, – ответил я, – но смутно.

– Ну, если быть точнее, не застукал, а сосед мне об этом рассказал. Что какой-то «жигуль» зеленого цвета несколько раз привозил ее домой поздним вечером, когда я в рейсе был. – Я кивнул и он продолжил: – Так вот, приезжаю я с рейса, ну любовь там, сам знаешь как после разлуки, восторги, поцелуйчики, а на вторую ночь моя ненаглядная говорит: «Дорогой, а ты знаешь, что мы сами себя в любви обкрадываем?» – «А что же у нас не так, дорогая?» – спрашиваю я удивленно. – «А то, что все семейные пары живут сейчас полноценной сексуальной жизнью, а не так, как раньше». – «Это как же, милая?». – «Целуют друг друга туда, ну, ты понимаешь, куда, а женщины еще дают в попочку… ну, это…». – «А это не больно?» – спрашиваю. – «Целовать?» – удивилась она. – «Нет, в попочку трахаться?» – спросил я нетерпеливо. «Ну, не знаю, для двух любящих друг друга людей в поисках взаимного удовольствия нет никаких границ. Так что, милый, если ты не против, я готова на эксперимент» – красиво завершила моя милая этот нелегкий для меня разговор. «Ну хорошо, – согласился я. – Тогда давай, милая, действуй».

И что ты думаешь, моя жена, единственная и ненаглядная, с которой я прожил вместе восемь лет, опускается передо мной на колени и берет в рот. Как тебе это нравится, а? Конечно, не очень грамотно, то слегка прикусит, то изо рта потеряет, но, видно, что с большим желанием женщина старается. Ну, кончил я, наконец, а она сглотнула и говорит: «Теперь ты». – «Что я, – «не понял» я». – «Теперь ты туда», – говорит она мне и руками, руками мою голову к себе между ног пихает. «А тебе лизать будет тот, – говорю я, обозлившись, – кто тебя этим глупостям обучал. Неплохо же ты, дорогая, подготовилась к встрече с мужем, из зеленых «жигулей», говорят, целый месяц не вылезала».

Видел бы ты в эту минуту ее лицо. На другой день с утра я ее, стерву, из дома выгнал, и вещи за двери выбросил. Ребенка только жалко, сын у меня с ней.

– Ну, и что же потом? – теперь мне стало по-настоящему интересно, что же было дальше.

– А уже через неделю я опять женился, на своей соседке, молодухе, ей 22 года всего, а той уже тридцать один стукнул. Раньше я как-то не думал об этом, а теперь понял – разница даже в этом возрасте заметная – ну, там, тело лучше, кожа, и молодая гибче, конечно. В постели, я имею в виду.

Я согласно покачал головой, а потом спросил:

– А скажи мне, Степа, извини, конечно, и, если не хочешь, не отвечай.

– Да?

– А свою вторую жену, молодуху, ты об этом, ну, о том, чтобы целовать друг друга во всякие интимные места, не спрашивал? Что она обо всем этом думает?

Степан удивленно воззрился на меня, он казался растерянным.

– Не-ет, а что?

– Так она же из этого поколения, из нового. А новое поколение и любит по-новому…

– Ты хочешь сказать, что и она… это…

– Успокойся, ничего я не хочу сказать, твоих жен я знать не знаю и в глаза не видел. Но спросить, пожалуй, стоило бы… ну, об ее отношении ко всему этому.

– Ты думаешь?

– Уверен. Только осторожно спросить, таким, знаешь, незаинтересованным тоном: «А что ты думаешь, дорогая, о том-то и том-то?»

– Да, тут ты, Савва, пожалуй, прав. – Степан, опустив голову, крепко и надолго задумался.

– А еще лучше, – воодушевился я, помолчав для приличия пару минут, – самому собственную жену развратить. Хотя бы для того, чтобы не дожидаться, когда это сделает кто-либо другой. Я всем друзьям это советую, без обиды только, может у вас в семье совсем все по-другому будет. Извини.

На часах было около двенадцати ночи, костер почти догорел, нас двоих окружал теперь почти полный мрак; все остальные проводники потихоньку разошлись по своим вагонам.

– Кто здесь будет Савва А-ов, – неожиданно раздался низкий гортанный голос у нас за спиной.

Не успели мы обернуться, как незнакомый мужчина в помятом сером костюме шагнул к нам из темноты, правую руку он держал в кармане. Говорил мужчина по-русски с сильным грузинским акцентом.

– Ну, я Савва А-ов, – отвечаю я, вставая с ящика и удивляясь его официальному тону.

Следом за первым перед нами возник еще один мужчина, и больно, словно щипцами, схватил меня за руку.

– Только без глупостей, руки перед собой, уголовный розыск.

– Чего вам, ребята? – спросил я, все сразу поняв.

– Руки давай, – повторил он, я исполнил требуемое, после чего на кистях защелкнулись наручники. Сразу стало некомфортно, больно и даже немного обидно, вроде как несправедливо со мной обошлись.

– Товарищи милиционеры, объяснитесь, мы здесь, можно сказать, на рабочем месте находимся. – Я старался говорить спокойно. – Я – материально ответственный, подписывался. Так в чем, собственно, дело?

– Обвинение мы предъявим тебе на месте, в РОВД, – услышал я в ответ. – А пока поедешь с нами.

– Но… я не понимаю.

– Мы тебе скоро все объясним. Иди вперед, к воротам. А ты с ним вместе работаешь? – спросил милиционер Степана.

– Да– а– а… – ответил тот. От растерянности Степа стал заикаться.

– Передайте начальству, что этот товарищ задержан, мы утром на завод перезвоним, сообщим дополнительно.

Сопровождаемый с двух сторон, я пошагал к воротам завода; дорогой спросил:

– Ребята, вы, мне кажется, ошиблись, не того взяли.

– Если ты Савва А-ов, тогда ошибки нет.

– Я это, я, только не понимаю, что происходит…

Ответа не последовало.

За воротами нас ожидала машина – простой «жигуленок». Один из сопровождавших сел за руль, другой со мной рядом сзади. Ехали мы довольно долго, пока не приехали к обычному в два этажа отделению милиции. В тесном прокуренном кабинете, где из мебели был только стол со стульями и сейф в углу, со мной остался один из милиционеров, другой сразу ушел.

– Снимите товарищ… офицер наручники, – попросил я.

– Гражданин капитан, – поправил меня милиционер.

– А мне нравится слово «товарищ». Снимите, я бежать не собираюсь.

– Кто тебя знает. Посиди пока что так.

Я сидел на жестком стуле, руки сковывали нелепые наручники, свет от сильной настольной лампы бил мне в лицо, оставляя моего собеседника в тени, и я отвечал на многочисленные вопросы, – все было как в кинофильмах про преступников или шпионов, но, как ни странно, – страха не было совсем.

«Наверное, – подумал я, – вот так же как я сейчас, себя чувствуют закоренелые преступники – не терзаясь муками совести, и пребывая в полной уверенности, что они правы».

Я рассказал капитану все, что делал с первой минуты своего появления в Грузии, вспомнил каждый свой шаг на заводе, поведал, как изо дня в день наблюдал за соревнованиями по дзюдо, перечислил десятка два фамилий известных грузинских дзюдоистов (хотел этим капитану понравиться), сказал также, чем занимался на базе после просмотра соревнований, что ел, с кем общался, во что был в это время одет, повторил каждое слово, перемолвленное с напарником, но насчет Мирчи, до которого в нашей беседе очередь дошла лишь часа через полтора, ничего не мог сообщить товарищу следователю.

Да, слегка повздорили, да, толкнул его (но ведь не ударил), а после того и до самого дня его отъезда, то есть до понедельника утром, и в глаза не видел.

– Может, он и получил от кого-то по морде, товарищ капитан, – поделился я с милиционером. – Так это из-за своего плохого характера. Между нами скажу – говно человек.

– Вы же здесь земляки, и находитесь в чужой республике, как ты можешь так говорить? – усмехнувшись, спросил капитан.

– Да рад бы по-хорошему, даже по-братски с ним общаться, но, к сожалению, могу лишь повторить: Мирча – плохой человек, и к тому же конфликтный.

Капитана к утру сменил старший лейтенант – тот самый, молодой полный парень, что арестовывал меня с ним вместе накануне вечером. Я к этому часу ужасно устал, болела задница, спина, ныли руки. Милиционер рассказал мне о том, что именно произошло с Мирчей, которого, по счастливой для него случайности, вагонные воры обнаружили и отвязали, при этом, правда, все деньги – сумму немалую, несколько тысяч рублей – отобрали, включая часы и прочие ценности. Я, пожалуй, мог бы милиционеру кое о чем и поподробнее рассказать, исключая, правда, пункт насчет отъема денег, но предпочел выслушать, удивляясь, вздыхая и даже местами негромко вскрикивая в притворном ужасе.

Часов в девять утра разочарованный следователь отправил меня в камеру.

– За што тибя, землиак, забрали? – спросил меня добродушный толстяк, уже находившийся там ранее; кроме нас с ним в камере было еще двое жутко пахнущих мужиков, на вид просто бомжей.

– Убийство, говорят, – равнодушно ответил я. – Перепутали меня с кем-то.

– Понятно… – Затем уважительно протянул руку: Резо. – Познакомились.

После этого никто мне не мешал, и я, сидя на нарах, даже подремал немного. В обед покормили какой-то кашей с лепешкой и чаем, к вечеру допросы возобновились, а к ночи я опять был в камере. Ночь прошла спокойно, только под самое утро меня кто-то грубо толкнул и разбудил. Я открыл глаза. И сразу почувствовал опасность.

Незнакомый верзила, весь волосатый, как горилла, с наколками на руках, стоял надо мной в расхлябистой позе и насмешливо улыбался:

– Ти кто? – Рука его потянулась… к моему горлу.

– Я… я человек, – ответил я, напрягаясь, собираясь дать ему отпор.

– Ти? Человек? – издевательским тоном переспросил он. – Откуда?

– Из Молдавии я. Борец. С соревнований, – соврал я. – Дзюдо слышал? Турнир международный.

– Я слишал? – прогундосил он. – Я слишал?! Моя фамилия Нижерадзе, ты, скажи, знаешь такую?

– Да, я знаком заочно, по газетам с Джибило Нижерадзе, – бодро воскликнул я. – красавец мужчина, отличный борец, всех победил. Это не ты случайно?

– Он мой брат, – сказал верзила гордо. Затем добавил: – Троюродный. А ты чито, боролся сейчас в турнире?

– Боролся, – не сморгнув глазом, ответил я.

– Ну и как?

– Проиграл. Кому-то из ваших ребят, грузин.

– Ха, молдован, будь ти даже чемпион мира, ти не мог в этом городе выиграть.

Резо подошел к верзиле и что-то зашептал на ухо по-грузински.

Тот в удивлении уставился на меня:

– Тибя за убийство закрыли?

– Ошиблись, случается, – оглядевшись по сторонам, доверительно сообщил ему я.

– А– а, бивает, брат, бивает, – верзила покачал головой, тон его голоса изменился, подобрел. – Ти его по ошибке убил, ха– ха– ха.

После этого разговора меня больше не беспокоили. А утром следующего дня все неожиданно кончилось: мне вернули документы, деньги, и капитан сказал:

– Если бы ты знал, молдаван, как мне с тобой возиться надоело.

– Ну так и отпустите меня, я же ничего не сделал. Я у вас что, магазин ограбил и не признаюсь?

– Тогда было бы гораздо проще, – усмехнулся капитан. – По печени пару раз бы получил и готово – ты наш, и все расскажешь как миленький. А тут дело посложнее. Теперь пусть с Мирчей этим, то есть с вами обоими, ваши молдаване разбираются. Я устал. Только скажи честно, уже все равно я тебя почти отпустил.

– Да?

– Это ты его связал и в вагон бросил?

– Да что вы, товарищ капитан, я в своей жизни мухи не обидел. Извините, что вам пришлось со мной так долго возиться. Видать, кроме меня этот Мирча еще кому-то насрал в душу.

– Убирайся вон, молдаван, – незлобиво произнес капитан, посмотрев на часы. – Я из-за тебя ни спать, ни кушать не успеваю.

– Так я свободен, говоришь?

– Свободен. Иди.

– Тогда пойдем куда-нибудь вместе, покушаем, я угощаю.

Капитан почесал нос, затем поковырялся в затылке и хмыкнул.

– Ну что ж, – сказал он. – Пойдем, молдаван. Сам напросился. Отвезу тебя в одно тихое место, где есть коньяк и шашлыки.

Двумя часами позже, слегка пьяный и счастливый, я прибыл на такси к месту стоянки вагонов. Больше в камеру ни за что не пойду, дорогой думал я. Лучше сдохнуть, чем все это еще раз увидеть и пережить. И как только некоторые люди в тюрьмах целыми годами выдерживают?

Мои вагоны стояли сиротливо на запасной ветке, и Витька, слава богу, находился на месте. Парень от тревоги был сам не свой, скулы заострились, глаза запали, словно это он, а не я, в тюремной камере прохлаждался.

– Ну что? Как? Тебя не били? – подбежал он ко мне.

– Все в порядке, напарник, не видишь что ли, на посошок коньяком угостили, – ответил я, крепко пожимая ему руку. – А тебе спасибо за понимание и поддержку.

Мы обнялись.

– Ну как, Витек, доедешь до дома сам? – спросил я напарника, собирая и укладывая в сумку свои вещи. – Не соскучишься?

– Доеду, – чуть кисло произнес Витя. – Я знаю, слышал уже, что опытные проводники на обратном пути бросают молодых, а сами добираются самолетом.

– Так нам обоим будет интереснее, – кивнул я. – Девочку какую-нибудь по дороге подцепишь, ты парень симпатичный, к тебе сядут. Только осторожно, следи за ней, чтобы потом неприятностей не было. И сразу скажи, что денег нет, напарник, мол, такой-сякой, все забрал.

– Так у меня и так пятьдесят рублей всего с собой.

– Вот-вот, этого тебе будет вполне достаточно. Еды-то еще вдоволь.

– Хорошо, – сказал Витя. – Вот только жаль, вина на дорожку нет.

– Есть чуть-чуть, – хитро улыбнувшись, сказал я. – На добрую продажу не хватит, а на добрую пьянку – вполне. Идем, я тебе покажу, как и где открывать, литров сто пятьдесят тебе будет достаточно?

– Конечно, – повеселел Виктор. – А как же ты, Савва?.. Вот ведь хитрец, все тайком сделал.

– А это, друг мой, военная тайна, – усмехнулся я. – Вернее, производственная.

 

Глава четвертая

Вечером, купейным вагоном пассажирского поезда, я выехал из Тбилиси на Ростов; Виктор с нашими вагонами, тоже, думаю, к этому времени был уже в пути.

В купе, кроме меня, ехал военный лет сорока с лишним, и две милые, совсем молоденькие русские девушки – лет восемнадцати, не больше. Девушки были немного похожи между собой, и я решил, что они родственницы, при этом, что интересно, у одной на руках было множество золотых колец с камнями и без, а у другой их не было совсем.

Я вовсю заигрывал с девушками – в Грузии с этим делом не очень разгуляешься, только и смотри, чтобы самого это, не того, особенно в этом ужасном месте – КПЗ…

Я предложил своим попутчикам выпить коньяку, купленного мной в привокзальном магазине, военный с удовольствием составил мне компанию, девушки тоже не отказались, угостились по 50 грамм, хотя и видно было, что они впервые в жизни пьют коньяк. Закусывали шоколадными конфетами, коробку которых девушки достали из своего багажа. Мы – мужчины, рассказывали анекдоты и самые разные смешные истории, стараясь держаться в рамках приличия, девушки смеялись.

Ну, а потом, конечно, был чай, и лишь к полуночи все угомонились и улеглись спать; мы с офицером, как джентльмены, уступили дамам свои нижние полки, а сами забрались на верхние. Заметив кольца, которые девушка, сняв с пальцев, беззаботно оставила прямо на столике, я открыл коробку с конфетами и побросал их в свободные гнезда, затем закрыл коробку и вскоре уснул.

Проснулся я уже утром оттого, что в купе производились поиски: офицер – кстати, полковник, и одна из девушек, причем не та, которой принадлежали кольца, а другая, что-то искали, сама же хозяйка колец вела себя спокойно, молчала, погрузившись в себя, и, казалось, ни о чем не беспокоилась.

– Что потеряли, народ? – спросил я, свесив голову с полки.

– А, кольца, – подняв голову, ответила девушка. – Подружка вчера оставила их на столе, а теперь вот не можем найти.

– А отчего же она их оставила на столе, не убрала? – спросил я.

– Да черт с ними, – мягко улыбнувшись, беззаботно сказала хозяйка колец. – Не беспокойтесь. Папа мне другие купит.

Я протянул руку и, открыв коробку с конфетами, стал доставать из гнезд кольца – всего семь штук.

– Все? – спросил я, ссыпая их девушке на раскрытые ладони.

– Все, – ответила она, слегка растерявшись. – Кажется. Да вы не волнуйтесь, точно все, – девушка звонко рассмеялась.

Расставшись с милыми девочками и полковником в Ростове, я тут же взял билет на Киев. А приехав в Киев, купил билет на фирменный поезд «Молдова», идущий на Москву. На перроне было безлюдно – не сезон. Летом здесь движение поездов очень плотное, кто к морю едет, кто-то уже обратно. Сейчас же здесь было тихо и спокойно. Лишь молодая женщина в импортном черном пальто одиноко стояла в окружении доброго десятка баулов и чемоданов. Она то и дело беспокойно оглядывалась по сторонам.

Поправив висевшую на моем плече спортивную сумку, я неторопливо направился в ее сторону.

 

Глава пятая

– Ой, скажите, вы тоже в Москву? Как вы думаете, где примерно остановится десятый вагон? – едва завидев меня, стала спрашивать женщина, не делая пауз между вопросами. Я внимательно посмотрел на нее; она смущенно улыбнулась.

– Да, я тоже на Москву, – кивнул я. – Давайте рискнем и подождем здесь. И у меня билет также в десятый.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась она. – А вы мне вещи не поможете в вагон занести? А то у меня их так много… носильщика я здесь не нашла и попросить некого.

Я вновь кивнул, а сам подумал, злясь на самого себя: ну, вот, теперь тебе, придурок, предстоит грузиться в вагон со всем этим сраным багажом, не имеющим к тебе никакого отношения. Нет, чтобы отойти подальше, полста метров левее или правее, пристроился ведь, дурачок, рядом с этой… ни минуты не можешь ты без женской компании, за что теперь будешь примерно наказан.

От нечего делать я исподволь внимательно оглядел свою будущую попутчицу. Ей было лет тридцать, не больше. Симпатичная, невольно подумал я, ухоженная, и вещи на ней дорогие, сплошь импортные. Фигура тоже вроде неплохая, разве что из-за дутого пальто женщина кажется полнее. Фантазия дорисовала скрытые одеждой приятные женственные формы. «После долгого воздержания еще и не такое померещится, – вновь подумал я с неудовольствием. – Шансов у тебя тут никаких, забудь». Но почему женщина одна, да еще с таким количеством багажа? Странно. Ход моих мыслей был прерван появлением пассажирского состава. Наш, понял я, прочитав надписи на первом из вагонов. Когда поезд остановился, напротив нас оказался девятый вагон.

– Вы идите вперед, а я за вами, – сказал я, подхватывая первые два чемодана и направляясь к десятому вагону. Чемоданы, против ожидания, оказались довольно тяжелыми. Сонная проводница неспешно опустила лесенку, затем, зевая, проверила билеты.

– Вы едете вместе? – спросила она.

– Нет, – ответил я, едва справляясь с дыханием. – Я просто помогаю. – Забросив чемоданы наверх, я тут же помчался за остальными – всего их у дамочки оказалось одиннадцать штук. Я едва успел все их занести, как состав тронулся. Весь багаж теперь находился в тамбуре и проходе, а я злой и порядком вспотевший, присел на одно из боковых откидных сидений.

– А теперь давайте перенесем мой багаж в купе, – очаровательно улыбнулась мне женщина, и я, не сдержав вздоха, вновь поднялся с места. Когда я заканчивал раскладывать багаж в купе, в дверях возникла проводница.

– А говорите, что не вместе едете, – улыбнулась она очаровательной улыбкой. – Занимайте это купе вдвоем, – проводница присела на одну из полок. – Багажа у вас, я гляжу, много, подселять пока никого не буду. – Она отметила что-то у себя в тетради, затем уложила наши билетики в специальные кармашки своего кожаного альбома и ушла.

– Теперь мы с вами еще и соседи, – улыбнулась мне женщина. Улыбка у нее была открытая и приятная. – Давайте знакомиться, меня зовут Любовь Павловна, можно просто Люба.

– Савва, – привстав и коротко кивнув, ответил я.

Люба сняла пальто и осталась в симпатичном вязаном костюме цвета кофе с молоком. Мы поболтали некоторое время, из разговора я узнал, что она – военнообязанная, врач, терапевт, служит в Германии.

– Я, между прочим, капитан медицинской службы, – щегольнула она.

– А я в свое время служил в королевских войсках, – представился я. – Рядовой стройбата, до следующего звания, к сожалению, не дослужился, – шутливо отдал я ей честь.

– Плохо служили? – с легкой подковырочкой осведомилась она.

– Комиссован по состоянию здоровья.

– Правда? – удивилась Люба. Затем профессионально оглядела меня. – А по вам не скажешь.

– Что вы, у меня масса скрытых дефектов. – Тяжело вздохнув, я скорбно опустил голову. Хотел на этом закончить, но не смог, меня уже понесло: – Моя ахилессова пята, – указал я на голову. – Яма желудка, никак не могу с ней совладеть, – пожаловался я, погладив себя по животу. – И… так далее. Список, к сожалению, весьма длинен. Впрочем, он вам, я уверен, хорошо знаком по медицинским учебникам.

– А по какой статье вас комиссовали? – снисходительно улыбнулась Люба.

– 36 «г».

– Ой, это связано с позвоночником, – нахмурилась она. – А я вас нагрузила своими дурацкими чемоданами…

– Ерунда, – махнул я рукой. – Поверьте, меня давно уже ничего не беспокоит. С того самого дня, как покинул расположение своей части, все само собой прошло, буквально рукой сняло.

– Извините меня.

– Ничего, все в порядке. Только вот сердце ноет, – сказал я.

– Сейчас ноет? – вновь встревожилась доктор.

– И сейчас и всякий раз, когда вижу симпатичную женщину.

– А знаете, Савва, вы мне нравитесь, – успокоено выдохнула Люба после некоторой паузы. – А чувство юмора у вас просто необыкновенное.

– Спасибо. Взаимно. В смысле, вы мне тоже нравитесь.

– Надеюсь, вы на меня не обидитесь, – сказала она вставая и копошась в одной из сумок. – Вот, возьмите. – Она высыпала на столик полкоробки импортной жевательной резинки. – Пожуете дорогой, дома своих угостите, – улыбнулась она. Затем опять засуетилась и достала откуда-то две бутылки «пепси колы» отечественного производства: – А это – возьмите запивать.

– Так что же мы будем этой водичкой запивать? – усмехнулся я и, потянувшись к своей сумке, достал бутылку армянского коньяка.

– Ой, это же я должна бутылку выставлять, – всполошилась Люба, разглядывая этикетку. – Я такого коньяка и не видела раньше. «Арарат».

– Что на него глядеть? – Я в две секунды откупорил бутылку. – Его надо пить.

– Ловко вы… – Люба выложила из сумки на столик плитку шоколада.

– Только этим и занимаюсь, профессия такая, – сказал я, вставая. – Минуточку, я только схожу к проводнице за стаканами.

Проводница по какой-то причине пребывала в расстроенных чувствах.

– Во что же я буду чай наливать, если все стаканы пассажирам под водку раздам? – недовольно буркнула она мне.

– Так я же, милочка, два двойных чая за один присест выпиваю, – улыбнулся я, протягивая руку за чистыми стаканами, стоящими на сверкающем подносе. – Запишите на мой счет, пятое купе. Будем считать, что четыре чая я уже выпил и должен вам за них.

Когда я вернулся, на столике все еще лежал початый блок со жвачками, и я, смахнув в него подаренные мне жвачки, сказал, возвращая коробку:

– Заберите, сами угостите дома кого-нибудь. Я жвачки не люблю.

– Странный вы человек, Савва. – Люба улыбнулась. – Все только и думают, чтобы что-то выпросить, когда узнают что я еду из Германии. А вы отказываетесь.

– Увы, это еще один из моих дефектов, – улыбнулся я. – Если дело так и дальше пойдет, то к завтрашнему утру вы будете знать все о моих недостатках. Хотя, пожалуй, на все это можно посмотреть еще и с другой стороны: я – максималист. – Я прямо посмотрел женщине в глаза. – Мне – либо все, либо ничего.

Люба рассмеялась, но глаза у нее в этот момент были тревожно-растерянные.

– Может, поужинаем вместе? – спросил я беспечным тоном, чтобы сгладить впечатление. – В вагоне-ресторане.

– Давайте, только чур я плачу.

– Это было бы забавно, – сказал я, – никогда еще женщина за меня не платила. И сегодняшний день, вы уж простите, не станет исключением.

– Вы… ну хорошо, – согласилась Люба. – У вас, видимо, зарплата большая?

– Не жалуюсь, – весомо ответил я. – Ставка – 80 рублей в месяц. – Люба издала разочарованное восклицание. – Командировочные – еще около трехсот, – невозмутимо продолжал я. – Ну там, на питание – еще сотня-полторы в месяц набегает. Представительский фонд, – поднял я вверх указательный палец, – это уж когда как получится: от трехсот рублей до трех тысяч. В этом ракурсе.

– Ого! – присвистнула она. – Солидно. А это опасно? Работа ваша, в смысле.

– Она опасна лишь искушениями, ну да вам это неинтересно. Но идемте же есть, я голоден как волк.

Когда мы вернулись из вагона-ресторана, было уже совсем поздно, что-то около одиннадцати. Смеясь и что-то рассказывая друг другу, мы допили коньяк, затем Люба сказала:

– Ну, давайте на покой?

– Покой нам только снится, – ответил я, рывком привлекая ее к себе и целуя в губы.

– Савва… нет, я не… мы не должны…

– Отставить, капитан, ночью я здесь старший по званию.

Через час Люба прошептала:

– Ты меня уже залюбил всю, утомил… а здесь жарко, топят, и дверь у нас закрыта.

– Сейчас откроем настежь и продолжим, – плотоядно сказал я.

– Надо же, какой ты неугомонный, – счастливо засмеялась Люба. – А я, признаться, не верила в поездные романы. Подружки рассказывали, а я только посмеивалась.

– А я и сейчас в них не верю, – сказал я. – Верю лишь в то, что ты и я сейчас здесь, вместе, вдвоем. И нам хорошо.

– Да, хорошо, – Люба потянулась и прижала меня к своей груди.

Мы проснулись за полчаса до прибытия в Москву, за окном то и дело проплывали пригородные платформы, полные людей, торопившихся в столицу на работу.

– Быстрее, нам надо поскорее одеться, – заволновалась Люба, снуя по купе туда и сюда в ночнушке.

– А что, нас будут встречать? – спросил я, сидя в постели и взглядом разыскивая свои трусы. Они, скомканные, валялись на полу. Обнаружив их там, я скривился.

– На вот, возьми, – протянула Люба мне какую-то упаковку. – Только не обижайся, ты ведь подарков не берешь, возьми хоть это.

– Что это? – стал я разворачивать пакет.

– Это интимное, – на мгновенье прижавшись ко мне, прошептала она и тут же отстранившись продолжила одеваться. Я надорвал пачку, в которой были упакованы пять пар белых трусов.

– Это же женские, – повернулся я к ней.

– Мужские, дурачок. И как раз твой размер – 50. Угадала? Одевай же скорее. Это называется неделька.

– А, понятно, – пробурчал я, – а в субботу и воскресенье, значит, по мнению немцев, надо ходить без трусов?

Я развернул одну пару и с ненавистью стал напяливать на себя белые трусы. Впрочем, они оказались мягкими и достаточно удобными. До сегодняшнего дня я носил исключительно отечественные сатиновые трусы, причем только двух цветов – черного и синего. То есть, я уже давно носил все импортное, отовариваясь почти исключительно в московских «Березках», а трусы и носки предпочитал отечественные. То есть, во всем, что касалось нижнего белья, я был, что называется, «патриот».

– Ну как? – улыбнулась Люба.

– Иди к черту, – еле слышно огрызнулся я. Но тон мой был нежен. Затем я привлек ее к себе.

– Я тебя опять хочу.

– Нет, сумасшедший, уже некогда, – увернулась от моих рук Люба.

На перроне Киевского вокзала напротив каждого вагона уже стояли наготове грузчики с тележками. Выскочив раньше всех, я протянул одному из них, молодому вихрастому парню, десятку.

– Пойди, милок, там, в пятом купе, чемоданы, всего одиннадцать штук, вытащи их, да смотри не просчитайся.

– Ты приедешь ко мне? – спросила Люба, поправляя на голове кокетливую меховую шапочку, когда ее вещи с тележки носильщика перекочевали во вместительную «волгу-фургон». – Это недалеко, всего в 70 километрах от Москвы. Я тебе сейчас адрес напишу.

– Боюсь, милая, у меня не будет свободного времени, – ответил я, обнимая ее.

– Я буду в отпуске целых два месяца, – сказала она, смешно и по-детски капризно надувая губки. – Приезжай ко мне или, если хочешь, в Кисловодск вместе съездим? За мой счет.

– Как, опять за твой счет? – шутливо нахмурил брови я. Затем улыбнулся: – Ну хорошо, давай телефон и адрес. Уговорила. Теперь уже страсть, как хочется побыть альфонсом и погулять за чужой счет. Кстати, в Кисловодске, насколько мне известно, зимой солнце сильное, поэтому личный доктор, который все время рядом – это весьма важный, даже необходимый фактор.

Люба, поцеловав меня на прощание, уехала в свое дальнее Подмосковье, а я, поправив на плече сумку, быстрым шагом направился к метро – во-первых, на улице было довольно холодно -10*С, а я был в кожаной куртке и спортивной шапочке; во-вторых, я обожаю метро, предпочитая его всем другим видам транспорта и вовсе не из-за дешевизны, а из-за удобства.

 

Глава шестая

Ехать, впрочем, мне предстояло всего одну остановку – по кольцевой от станции Киевской до Парка культуры.

А четверть часа спустя я уже подходил к девятиэтажке в один подъезд, изолированно стоящей в Пуговишниковом переулке. Набрав на пластиковой коробочке, установленной у входа, знакомый мне с давних времен трехзначный код, я потянул на себя дверь. Войдя внутрь, я оказался в небольшом пустом вытянутом словно пенал, помещении. За стеклянной перегородкой во всю длину его, словно в аквариуме, сидела женщина-вахтер, так как дом этот был предназначен не для обычных жильцов, а исключительно для совминовских работников, и в нем, не считая тех, что были рангом пониже, проживали один союзный министр и два замминистра Российской федерации.

Женщина за стеклом оторвалась от чтения какого-то романа и подняла на меня глаза.

– Мне в двадцатую, – сказал я улыбнувшись. – Показать документы?

– Я помню вас, – улыбнулась мне женщина и нажала на какую-то кнопочку у себя на столе. Послышался щелчок, который разблокировал двери.

«Как приятно, когда тебя узнают», – подумал я, толкая тяжелую дверь с навешенной на ней громоздкой автоматикой самозакрывания и направляясь к лифтам. А помнят меня здесь потому, что я регулярно – три-четыре раза в году, и каждый раз на несколько дней приезжаю сюда. И почти всегда без предупреждения, как, например, сегодня.

Дверь на мой звонок в квартиру почти сразу отворилась, и я, шагнув вперед, в полутемную прихожую, прикоснулся своей холодной щекой к теплой щеке хозяйки квартиры.

– Ну конечно, кто бы это еще мог быть, если не ты, – сказала Наташа улыбаясь и пропуская меня внутрь.

– Приютишь на несколько дней, хозяюшка? – спросил я.

– Куда ж от тебя денешься? – засмеялась она.

– Ты знаешь, я очень надеюсь, что в один из таких приездов какой-нибудь мужик откроет на мой звонок дверь, и перед самым моим носом вновь закроет, – искренне сказал я, снимая и вешая на крючок куртку.

– Сомневаюсь, что это когда-нибудь произойдет, – сказала Наташа, приглашая меня на кухню, – а если и случится, ты с ним, уверена, в пять минут найдешь общий язык и подружишься. Да ты сам подумай, кому я нужна?

– Ты – прекрасной души человечек, а по моему личному мнению, вообще святая, – склонившись, я поцеловал ей руку, после чего осторожно присел на кажущийся хрупким с квадратным сидением кухонный стульчик, – просто мы, мужики, дураки, этого не понимаем, нам только стерв или же и вовсе порочных женщин подавай.

Наташа, посмеиваясь, стала накрывать на стол. Она достала из холодильника яйца, которые, разбив, принялась жарить на сковороде, затем достала открытую баночку с красной икрой, сервелат и еще какую-то незнакомую мне колбасу, похожую на чайную.

– А это что такое? – небрежно указал я на колбасу. – Помнится, ты раньше такого не покупала.

– Это в столе заказов выдают, – объяснила Наташа. – Ты прежде попробуй. Я тоже вначале думала, что она обыкновенная.

Я ножичком отрезал небольшой кусочек колбасы и, сняв шкурку, отправил в рот. Колбаса буквально таяла во рту, вкус ее оказался нежным и, хотя несколько непривычным, но все же довольно приятным.

– Ну как? Финская, между прочим, – сказала она весомо.

– Фантастика, – интенсивно жуя, ответил я. – Тоже хочу такую.

– В столе заказов попросишь, я тебе свою карточку дам.

– Спасибо, мой добрый друг, – поблагодарил я. Пока Наташа жарила яичницу, я разглядывал ее. Худенькая, почти невесомая, она была такой все эти годы, что я ее знал. При росте выше среднего всего 45 кило веса.

– А ты все на диете? – спросил я, энергично принимаясь за яичницу, не забывая при этом уделять внимание деликатесам.

– Ты же знаешь, это пожизненно.

Я знал: у Наташи с самого детства были серьезные проблемы с печенью, поэтому врачи рекомендовали придерживаться. После плотного завтрака я разомлел.

– Иди уже спать, – мягко улыбнувшись, сказала Наташа. – Я же вижу, куняешь.

– Поверишь, на одной ноге в поезде ехал, – вздохнул я. – Торопился, мечтая лишь об одном – тебя увидеть.

– Да знаю я, знаю, и охотно тебе верю, – засмеялась Наташа, стеля мне постель.

– А искупаться мне можно, Натали?

– Можно-можно, – ответила она. – Вода уже минут пять, как в ванну наливается.

Через полчаса я, отмытый до хруста, вытянулся в чистой и уютной постели. «Такую бы мне жену – тихую, спокойную, домашнюю – и никаких проблем!», – подумал я, уже проваливаясь в сон. За годы нашего знакомства как-то раз, когда мы, слегка подвыпившие, остались наедине, я спросил Наташу: «Скажи, ты хочешь меня как мужчину?»

(Муж к тому времени уже покинул ее). – «Нет, ты меня устраиваешь больше как друг, – ответила она тогда. – Боюсь, интим испортит наши отношения».

Проснулся я уже ближе к вечеру. Наташи дома не было, на трюмо лежала прижатая ключом записка, рядом какой-то театральный билет: «Савва, поесть найдешь в холодильнике, суп на плите, буду к восьми, Наташа. Да, если хочешь, сходи на этот спектакль в Ленком, у меня совершенно нет времени. P.S. Сашку из садика моя бабушка к себе заберет, так что не удивляйся, если его дома не будет».

Теплое чувство к хозяйке шевельнулось во мне. В каждый свой приезд я непременно получал от нее какие-то билеты и отправлялся в театры, концертные залы или в кино. В Москве в те годы помимо всего прочего проходили недели зарубежного фильма – они шли без названия и без перевода, с титрами. Нам, зрителям, просмотрев их, предстояло решать: быть этому фильму в прокате или нет. Такое вот доверие было жителям Москвы, но сразу после фильма вы обязательно должны были заполнить анкету, отвечая на многочисленные вопросы. Фильмы эти шли с шести утра и до полуночи, и мы порой, перебегая, а чаще переезжая из кинотеатра в кинотеатр троллейбусом, а то и такси, умудрялись просмотреть шесть-семь фильмов в день – больше ни физически, ни психологически нельзя было охватить.

От бессвязного полета мыслей меня отвлек телефонный звонок.

– Да, – взял я трубку, – вас слушают.

– Привет, Савва, ты давно в Москве? – услышал я голос Виталия, бывшего мужа Натальи, двоюродного брата моей дражайшей супруги.

– Всего пару часов как приехал, а ты меня уже вычислил, – с притворным неудовольствием пробурчал я.

– Кхе– кхе– кхе, – засмеялся Виталий своим особенным каркающим смехом. – Мы, журналисты, всегда первыми все новости узнаем. Ну что, какие планы?

– Да вот сижу, думаю, может, пойти в театр, Наталья мне тут билетик оставила; или еще куда. А ты чего звонишь? Давай-ка лучше встретимся, посидим где-нибудь, а то в последнее время только по телефону общаемся, – предложил я.

– Встретиться, говоришь?.. – задумчиво протянул Виталий.

– Ну да, в ресторане, например. Там, где можно поболтать, былое вспомнить.

– Ну, не знаю… к завтрашнему я должен кровь из носу одну статейку накатать.

– Давай-давай, я давно уже тебя не видел, встретимся, пообщаемся. Сейчас я Наташе в Академию художеств позвоню, спрошу, когда она освободится. Потом тебе перезвоню. Ты где сейчас, дома или на работе?

– На работе, естественно.

– Добро, телефон твой рабочий у меня сохранился, вернее, я его наизусть помню. А ты пока поторопись, пиши свою статейку.

Я положил трубку и набрал новый номер. Наташа по вечерам преподавала детям рисование и пообещала мне закончить свои дела к половине восьмого. Я высказал ей свое предложение насчет похода в ресторан и она, к моему удивлению, согласилась.

– Если ты не против, я с собой подругу приведу, хорошо? – спросила она.

– Ну, если дамочка симпатичная и возраст подходящий, то почему бы и нет, – ответил я.

– Симпатичная – не то слово, она просто красавица. Только одно условие, Савва, мы в центр не поедем, давай в какое-нибудь кафе пойдем, чтобы попроще и ближе к дому.

– Мне все равно куда, лишь бы ты была рядом, – с чувством сказал я.

– Тогда, болтун неисправимый, встречай нас у входа в парк ЦПКиО, у троллейбусной остановки.

– Приезжайте на такси, Наташа, я вас встречу и с водителем рассчитаюсь.

Было что-то около восьми, когда мы встретились у входа в парк.

– Я рад, что мы – Виталий, я и ты, будем опять вместе, как когда-то, – приветствовал я Наташу, помогая ей и ее подруге выбраться из такси и наблюдая, как от ворот парка навстречу нам спешит Виталий.

– Ага, если бы не ты… – пробормотала Наташа, бросив быстрый взгляд в его сторону. – И, улыбнувшись, добавила: – Знакомьтесь, это моя подруга Тася, а это Савва. А вон идет мой бывший муж Виталий.

Я посмотрел на Тасю: из-под кокетливой меховой беретки, надвинутой почти на лоб, на меня глядели большие красивые карие глаза с густыми бровками и длинными ресницами. Небольшой прямой нос и слегка полноватые губы завершали ее портрет. Я легко пожал протянутую хрупкую ладошку и тут же отпустил, продолжая разглядывать девушку. Наташа по телефону успела мне сообщить, что Тася, которой было 23 года, уже побывала замужем и разошлась, не успев, правда, родить ребенка.

– Что это за статья у тебя такая срочная? – спросил я подошедшего Виталия, беря его под руку.

– На первую полосу в газете, болванка называется.

– Ах, ну да, болванка – это как раз то, что требуется нашему народу, – протянул я. – Давайте хоть пройдемся немного, раз в парке находимся.

Делясь с Виталием последними новостями, мы гуляли по аллеям парка и оживленно беседовали; женщины, немного отстав, болтали о чем-то своем. Сделав большой круг, мы успели понаблюдать за юными хоккеистами, сражающимися за шайбу в ледяных коробках, за взрослыми конькобежцами, гоняющими на открытой ледовой площадке, а также – бр– р– р– р! – за бегунами трусцой – оказывается, здесь такие сумасшедшие встречаются даже зимой. Вскоре выяснилось, что все мы немного озябли, и тогда я, подхватив обеих наших дам под руки, решительно направился к двухэтажному зданию, расположенному неподалеку от входа, второй этаж которого занимал ресторан.

– Пойдемте-ка, друзья, попьем чего-нибудь горяченького.

– Горячительного, ты хотел сказать, – поправила меня Наташа.

– Я не настолько хорошо знаком с русским языком, чтобы различать эти два слова, – весело сказал я, одновременно подмигивая Тасе.

– Вернее для тебя это одно и то же, – уточнил Виталий. Тася глядела на нас во все глаза и поминутно удивлялась: взаимные шутки и подколки так и сыпались, не прекращаясь, во все время нашего разговора, словно мы постоянно вращались в одной компании, а не встречались на вечерок-другой два-три разу в году.

Зал ресторана оказался сравнительно небольшим, но достаточно уютным: столики, застеленные белыми скатертями, в тон им занавеси на окнах, цветы в кадках, многосвечные светильники, все это создавало законченную картину; у одной из стен зала размещался бар, за стойкой которого возвышался статный широкоплечий блондин в зеленом форменном пиджаке.

Так как большинство столиков в зале оказались незанятыми, администратор предложила нам сесть там, где мы сами пожелаем, и мы расположились за большим шестиместным столиком не слишком близко к эстраде, чтобы можно было слушать музыку и в то же время слышать друг друга. Вскоре нас обслужили, молоденькая официантка сервировала столик, на котором появились бутылки с коньяком и шампанским, а также разнообразные закуски.

Тася сняла свой берет, светло-золотистые волнистые волосы ее рассыпались по плечам, тонкий свитер волнующе холмился на высокой груди. Девушка была откровенно хороша и внешности необычной – красивый овал ее лица, со слегка выдающимися вперед и вверх скулами, нельзя было назвать славянским или типичным для российских девушек.

Мы с Виталием упражнялись в тостах, едва пригубляя из своих рюмок коньяк, девушки, смеясь, поддерживали нас, попивая шампанское. Начались танцы и «мою» Тасю, едва я отвернулся, уволокли прямо из-под моего носа. Четвертью минуты спустя она уже танцевала с каким-то жгучим брюнетом. Все время, пока длился танец, брюнет ей что-то нашептывал на ухо, Тася улыбалась, а меня уже покалывали иголочки ревности. Закончилась музыка и брюнет, подхватив Тасю под руку, поволок за свой столик, я тут же вскочил и бросился следом.

Лицо девушки порозовело, она растерянно оглядывалась по сторонам, брюнет же, придерживая ее за руку, что-то темпераментно ей говорил, и лишь приблизившись к ним, я понял, что он говорит не по-русски. Из-за столика, у которого они остановились, навстречу мне шагнула молодая женщина. Правильно оценив ситуацию, она располагающе улыбнулась и сказала:

– Простите, мы тут находимся с группой итальянцев, я у них переводчица. Никколо говорит, что ваша девушка чертами лица явно итальянка, вот и принял ее за свою, так что вы извините его.

– Скажите вашему Коле, что он с таким поведением может, не успев даже сообразить что к чему, схлопотать по физиономии. И пусть не забывает, что он не у себя в Италии.

Перебросившись несколькими словами с переводчицей, Никколо подвел Тасю ко мне. Несколько раз поклонившись, он то и дело повторял «скузе» и «ми пардонате», и я, скрипнув зубами, изобразил на своем лице улыбку, после чего мы отправились к своему столику.

– Воистину, красивая женщина – женщина вдвойне, – вздохнул я, когда мы сели на свои места. Наташа и Виталий, внимательно наблюдавшие за всеми перипетиями этого эпизода, захлопали в ладоши.

– Молодец, Савва, – сказал Виталий, – не позволил иностранцам увести свою девушку.

Мы с Тасей обменялись быстрыми взглядами. Когда официантка принесла горячее – бифштексы с жареным картофелем, мы с Виталием в один голос потребовали к блюду чего-нибудь из солений, да поострее, и она, извинившись, побежала на кухню исполнять заказ. В это время к нам подошел Официант и водрузил на столик бутылку шампанского.

– А это еще откуда? – мгновенно среагировал я.

– Вон с того столика ребята просили передать, – ответил он, неопределенно махнув рукой в угол зала, и тут же ретировался.

Я решительно сдвинул бутылку на свободный край стола, затем посмотрел в указанном направлении. За столиком у стены сидела компания из трех человек, явно кавказской внешности. Перехватив мой взгляд, один из них приветственно помахал рукой.

Досадливо поморщившись, я вздохнул и пригласил Тасю танцевать.

– Скажите, Савва, вам не наскучила эта ваша цыганская жизнь – поездки в вагоне, тряска, скукота, неустроенность? – спросила Тася, доверчиво прижимаясь ко мне во время танца. – Наташа говорила мне, что вы любите театр, ходите на концерты, увлекаетесь современной литературой, театром.

– Скукота? Ну что вы, Тася, это, наоборот, очень интересно, я таким способом познаю жизнь во всей ее полноте, великолепии и многообразии. И притом, все это временно, это всего лишь один из этапов на моем, надеюсь, длинном жизненном пути, – улыбнулся я.

После танца мы вернулись за столик, и едва успели занять свои места, как к нам подошел один из кавказцев, которого я имел «удовольствие» лицезреть несколькими минутами ранее. Он взял стоявшую на краю стола бутылку шампанского и поставил ее прямо перед Тасей.

– Эта не тибэ шампанска, слишь, ты, рижий, эта для этай девишка, – сказал он, окинув меня презрительным взглядом, одновременно до нас донесся резкий запах пота.

– Шлюшай, дарагой, эта девишка – мой жина, понил, – один к одному копируя его акцент, сказал я, приподнимаясь со своего места. – Поэтому можешь забрать свое шампанское, я и сам могу купить ей и себе, что мне захочется.

– Кто, ти купиш, што ти хочиш, рижий? – кавказец явно насмехался. – Ти… ти… – скривившись он хотел еще что-то сказать, но не находил подходящих слов.

Это вконец взбесило меня, я выбрался из-за стола и мгновенно выпалил:

– Я таких как ты, уродов, три столика могу себе купить, понял ты, обезьяна черножопая. Ты что думаешь, если на базаре торгуешь, весь мир у тебя уже в кармане, да? – Вслед за этим я добавил еще несколько ругательных выражений по-грузински, по-азербайджански и, кажется, по-армянски. Кавказец обомлел, отошел в сторону, затем медленно, то и дело оборачиваясь, пошел к своему столику. Я сам от себя был в восторге: нет хуже оскорбления для кавказца, чем сказать ему, что ты богаче его.

Минутой позже, когда эйфория немного прошла, я, сев на место, оглядел своих: что ж, теперь хочешь того, или не хочешь, придется отвечать за свои слова, так как троица кавказцев в углу зала стала громко разговаривать на своем языке и при этом вовсю жестикулировала, выкрикивая угрозы в мой адрес и явно придумывая мне достойное наказание. А ведь Виталий, внезапно подумал я, если дело дойдет до драки, мне не самый лучший помощник, рост у него метр шестьдесят пять, да и вес не более шестидесяти. При этом из всех видов спорта он предпочитает бег трусцой, вспомнил я и невесело усмехнулся.

– Ребята, одну минутку, – сказал я, вставая. – Наточка, Тася, Виталий, вы отдыхайте спокойно, я сейчас вернусь.

Я направлялся к барной стойке, за которой по-прежнему высился блондин-бармен.

– Коллега, – обратился я к нему, склонившись через стойку, и парень, уже привыкший, видимо, к самым разным обращениям в свой адрес, повернулся ко мне и величаво кивнул.

– Выручай, брат, – зашептал я. – Я бармен из Молдавии, отдыхаю себе тут спокойно с женой и друзьями, а тут черножопые пристали, чувствую, просто так не отвяжутся. Скажи, что требуется, чтобы их успокоили, я заплачу сколько надо. – Я выразительно хлопнул себя по карману.

Кавказцев трое, словно оправдываясь перед самим собой, думал я. Наверняка и ножи в карманах носят, так что один я с ними не справлюсь, не стоит и пробовать. А нунчаку мои, к тому же, как назло, на квартире у Наташи в сумке остались, вот не думал, что они мне сегодня понадобятся. Я обернулся и поглядел на моих друзей – они во все глаза следили за мной. Так замечательно начавшийся вечер был безнадежно испорчен, подумал я. А жаль. И все из-за этого озабоченного идиота с его шампанским, чтоб ему провалиться.

– Сиди за своим столиком, и если эти будут тебя звать выйти, не выходи, и даже не вставай, – проговорил бармен, глядя куда-то мимо меня. – Из Молдавии, говоришь, коллега?

– Ну да, впервые зашли сюда отдохнуть, скромно после работы посидеть и, на тебе, пожалуйста.

– Не волнуйся, сейчас мы этот вопрос отрегулируем.

Я вернулся на свое место, спокойно о чем-то заговорил, пытаясь успокоить ребят, в то же время стараясь не смотреть в ту сторону, где сидели кавказцы.

– Мы беспокоимся за вас, мальчики, – взволнованным голосом сказала Наташа. – Нас с Тасей, как я понимаю, они бить не станут, – усмехнулась она, – а за вас с Виталием мы в ответе, не хотелось, чтобы вы пострадали.

Виталий выглядел растерянным, он то и дело озирался по сторонам и все время бормотал: «Вот блин, ну где эта чертова милиция ходит? Когда не надо, блин, они натурально глаза мозолят, а когда надо, нет их…». Прошло минут десять-пятнадцать, мы вяло переговаривались, Наташа шепталась о чем-то с Виталием, Тася лениво ковырялась в тарелке с десертом, я нервно курил; все словно чего-то ожидали.

Вдруг наше внимание привлекли двое рослых и при этом мощно сложенных ребят, которые, войдя через служебный вход, неторопливым уверенным шагом пересекли зал, направляясь к тому месту, где сидели кавказцы. Через несколько секунд они уже шли обратно, кавказцы, взволнованно переговариваясь между собой, семенили за ними; все пятеро направлялись к выходу. Привстав со своего места, я поглядел на бармена, он, поймав мой взгляд, сделал знак оставаться на месте.

Прошла минута-две, затем прямо под нашими окнами, – в музыке как раз наступила пауза, – послышались крики, глухие удары, топот ног, затем все стихло.

Прошло еще с четверть часа или немного больше. Мы с Виталием допили коньяк и решили было уже рассчитаться и отправляться домой, когда кавказцы вновь появились в зале. Однако в эту минуту они уже не были похожи на тех гордых горцев, которые покупают всех и все вокруг. Одежда их была смята, местами в крови, лица в кровавых ссадинах, волосы торчали в разные стороны, под глазами наливались синяки. Неуверенной походкой двое из них проследовали в свой угол, а третий – наш «знакомый» – подошел к нашему столику.

– Слишь, рижий… – с трудом проговорил он, рукой опираясь на стол.

Надо же, а этот все никак он не угомонится, с досадой подумал я, вставая со своего места. Протянув руку, я взялся за его же бутылку с шампанским, пальцы плотно обхватили горлышко.

– …Спасиба тибе, рижий, – качнувшись в мою сторону, произнес он, затем оттолкнулся от нашего стола и пошагал, пошатываясь следом за своими товарищами.

Наши дамы, все это время напряженно наблюдавшие за ним, не сдержавшись, прыснули от смеха.

Выждав некоторое время, я отправился к барной стойке.

– Что с меня причитается, коллега? – улыбнулся я бармену. – Давай подкину ребятам лавэ на коньячок. Ничего не скажешь – отличная работа.

– Все в порядке, коллега, – ответил тот. – Ты мне ничего не должен. Эти черные, честно говоря, мне тоже с самого начала не понравились, вот я и попросил знакомых спортсменов, самбистов, им это так, для разминки в самый раз. Когда буду в твоем районе, зайду в ресторан «Молдавия», по полтинничку выпьем.

– Хорошо, – пожал я протянутую руку. – Еще раз спасибо, братишка.

Он решил, что я работаю в ресторане «Молдавия», который функционирует на территории Москвы, запоздало понял я, возвращаясь к своему столику. Что ж теперь это уже неважно, дело сделано.

Когда мы, покинув ресторан, вышли за ворота парка, я, останавливая такси, поднял руку.

– Может, пешком пройдемся, вечер такой тихий и совсем не холодно? – спросила Наташа.

– Нет уж, лучше мы поедем, – весомо сказал Виталий, и Наташа, поняв, согласно кивнула.

– Поедем ко мне, Тася, – обратилась она к подруге. – Успеешь еще к себе домой.

Тася подумала немного, затем уверенно обеими руками взяла меня под руку и сказала:

– Хорошо, я с вами, только надо будет маме позвонить, чтобы не беспокоилась.

Оказавшись дома, мы выпили по рюмочке коньяку и посмотрели конец какой-то телевизионной передачи. Затем Виталий куда-то вышел, а Наташа наклонилась к нам с Тасей, – мы сидели на диване рядышком, – и сказала:

– Я постелила вам в зале, а мы с Виталием будем в спальне. – И ушла.

Восторженное чувство всколыхнуло меня. А ведь они с Тасей заранее все продумали и решили, понял я.

– Я сегодня доставила тебе столько хлопот и неприятностей, – прошептала Тася, склоняя свою прекрасную головку мне на плечо.

– Ну, ты давай поругай себя за красивую внешность, маме еще претензии предъяви. – Я осторожно поцеловал ее волосы, затем пальцами легко провел по бархатной щечке. – Какая ты хорошенькая, Тася, я безмерно счастлив уже тем, что познакомился с тобой. Ты знаешь, не удивительно, что итальянцы приняли тебя за свою, ты похожа на иностранку, возможно и на итальянку, на кого угодно, только не на русскую, хотя почти блондинка. Кареглазая кстати.

– У меня, к твоему сведению, мама – русская и блондинка, а папа действительно итальянец, – сказала Тома, и эти ее слова оказалось для меня так неожиданны, что брови непроизвольно полезли на лоб. – А теперь поцелуй меня, скромник ты эдакий, за целый вечер ты меня ни разу не поцеловал… Ты знаешь, еще ни один мужчина в моей жизни так не защищал меня и не рисковал при этом, не говоря уже о бывшем муже… – прошептала она, обеими руками обнимая меня за шею. – Поневоле вспомнишь тут, что ты женщина.

У меня от этих слов задрожали губы.

– Ну-ка приляг, милая, и я помогу тебе вспомнить, что ты к тому же еще и очень красивая женщина, – жарко прошептал я.

Наутро Наташа и Виталий, стыдливо пряча от нас глаза, уже в дверях неловко поцеловались, после чего Виталий, не прощаясь, покинул квартиру, торопился, наверное, тиснуть в номер свою «болванку»; а получасом позже я пошел провожать Тасю к метро.

А через несколько месяцев, в следующий свой приезд я узнал, что Наташа беременна, а затем, как и полагается, через девять месяцев, она родила чудесную крупную девочку с пухлыми щечками.

– Что-то мне не верится, что Ленка – моя дочь, – закхекал Виталий, когда мы с ним встретились в редакции примерно через год после описанных выше событий. – Потому что внешне она – вылитая ты. Мы-то оба худощавые, а эта прям вся красавица – кровь с молоком. Да еще эти щеки… Признавайся, Савва, это ты накапал?

– Как тебе не стыдно, хрен ты ревнивый? – не сумев сдержать улыбки, сказал я. – Я, если и виноват в чем-то, так только в том, что в тот вечер пригласил вас в ресторан. Ты же тогда после ресторана домой поленился ехать, или денег на такси пожалел, у Наташи на квартире остался, это ты, надеюсь, хоть помнишь? Я-то, кстати, той ночью с Тасей спал. Так что все сходится на тебе, не так ли, дружок? Задумался? Ага, то-то же.

На лице Виталия во все время нашего разговора и еще долго после этого сохранялась недоверчивая улыбка.