Декабристы

Русская история бывает загадочной. Мы уже никогда не заглянем в душу Императора Александр I, который, находясь на вершине славы победителя Наполеона и принудив Европу к заключению Священного союза, вдруг начал говорить с близкими о желании отказаться от престола. Уже в 1819 году он явно тяготился властью. Тогда же он призвал к себе брата Николая и объявил ему, что наследовать престол должен он, а не более старший брат Константин. Потому что последний испытывает «отвращение к престолу». Николай Павлович был смущен такими разговорами, поскольку никогда не готовился к миссии самодержца. И, вероятно, решил, что этот разговор – просто одно из чудачеств брата, чье здоровье все больше ослабевало.

Александр I Павлович

Но в следующем 1820 году Константин Павлович сделал шаг, который действительно поставил под сомнение возможность для него унаследовать трон после кончины Александра I. Константин официально расторг давно уже распавшийся брак с великой княгиней Александрой Федоровной и вступил в брак с польской дворянкой Иоанной Грудзинской. После чего был обнародован манифест Императора, гласивший, что член императорской фамилии, вступивший в брак с лицом, не принадлежащим к царственному или владетельному дому, фактически лишается прав члена императорской фамилии, и их дети не могут наследовать престол. Константин Павлович поселился в Варшаве и не раз говорил о том, что решился уступить свое первенство унаследовать престол брату Николаю. В 1822 он направил императору письмо с просьбой передать свое право на престол «тому, кому оно принадлежит после меня». Это письмо было явно написано по просьбе Императора, который продолжал говорить, что хочет стать «частным человеком».

Портрет святого Федора Кузьмича, написанный местным художником после его смерти

На следующий год Александр составил акт о престолонаследии, в котором утвердил лишение Константина права наследования престола на основании письма-отречения. Документ был запечатан в конверт с собственноручной надписью Императора: «Хранить в Государственном совете до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть, прежде всякого действия, в чрезвычайном собрании». Существование этого документа было скрыто строжайшей тайной.

Трудно сказать, почему Александр I решил не обнародовать этот документ и не изменил открыто Закон о престолонаследии 1797 года. Тем самым он создавал возможность очередного «междуцарствия» и сомнения в том, что неопубликованный документ имеет полную законную силу.

19 ноября 1825 года Александр умер в Таганроге, так и не дав никаких распоряжений о тайных документах, определяющих порядок престолонаследия. Вполне вероятно, что легенда о Федоре Кузьмиче – сибирском монахе, под личиной которого скрывался бывший Император, основана не на вымысле, а не реальном факте: Александр Павлович осуществил свою мечту стать «частным человеком», устранившись от окончательного решения вопроса о власти, от которой он так устал.

Константин Павлович

Поскольку содержание тайных бумаг не было оглашено, к Константину Павловичу тут же начали обращаться как к новому Императору. Тот объявил, что несколько лет назад отрекся от престола и снова подтвердил свое решение официальными письмами к матери-Императрице и к своему брату Николаю. Но поскольку известие о кончине Александра пришло только 25 ноября, многие высшие сановники и сам Николай Павлович уже присягнули на верность новому Императору. Напоминание об известном ему тайном акте Николай встретил возражением: этот акт официально не оглашен. Выходило, что он тоже не торопился царствовать, и давал Константину возможность принять решение окончательно. Фактически его присяга Константину означала его собственное отречение.

Есть также версия о заговоре генералов, существовавшим отдельно от декабристов. Санкт-петербургский генерал-губернатор граф Милорадович и близкие ему генералы гвардии попытались возвести на престол Константина и вынудили Николая присягнуть ему, скрывая волю почившего императора и нарушая его поправки в правила престолонаследия. Именно это и породило «междуцарствия» и преждевременную присягу гвардейских частей. Константин был ближе генералам как участник суворовских походов и войны с Наполеоном. План генералов рухнул только в результате упорного нежелания Константина царствовать, пренебрегая данным ранее словом.

Николай I Павлович

Этим-то моментом и воспользовались члены тайных обществ, получившие впоследствии название «декабристы». Пока Госсовет изучал тайные бумаги, присяга Константину продолжалась. Имея твердое нежелание Константина править и официальные бумаги на руках, высшие сановники государства должны были как-то объяснить уже принявшим присягу войскам, почему от нее надо отказаться. Попытки упросить Константина приехать в Петербург успехом не увенчались. 12 декабря, когда приступили к подготовке Манифеста Николая о вступлении на престол, стало известно о существовании заговора. 13 декабря Манифест был готов, но Николай медлил с его оглашением до приезда брата Михаила, который метался между Варшавой и Москвой и должен был привезти последний ответ Константина. К вечеру он все-таки решился огласить Манифест в Государственном совете, утром 14 декабря текст должен был быть напечатан. Тогда же начальники гвардейских частей должны были прибыть в Зимний дворец для организации присяги гвардии. Им были даны соответствующие распоряжения. И поначалу все казалось спокойным: Конная гвардия присягнула. Но потом поступило известие, что при принятии присяги Гвардейской артиллерии офицеры высказали сомнение в справедливости этой присяги. Некоторых из них пришлось арестовать. Наконец, было объявлено, что Московский полк восстал и движется к Сенату.

Узнав об этом, Николай Павлович решился «сам идти туда, где опасность угрожала». Во главе присягнувшей ему роты Финляндского полка Император двинулся к воротам дворца, где уже собирались толпы народа. Император решил выиграть время для сбора войск и начал неторопливо зачитывать Манифест. Узнав, что прибывший батальон Преображенского полка находится в полной готовности, он пошел к верным солдатам через толпу, а потом лично повел батальон на Сенатскую.

В этот момент раздались выстрелы. Убеждавший солдат пасть в ноги новому Императору граф Милорадович был в этот момент смертельно ранен Каховским, подошедшим к нему вплотную с левой стороны и выстрелившим в упор из пистолета в бок прославленному полководцу. Если бы не предательский выстрел, Милорадович мог вовсе сорвать замыслы заговорщиков.

Нанесение смертельной раны М. А. Милорадовичу 14 декабря 1825 года. Гравюра с рисунка, принадлежащего Г. А. Милорадовичу

В тот же самый момент мог быть убит и Император. К нему подошел заговорщик Якубович, притворно выразив верноподданность. Возможно, он не выстрелил, испугавшись за свою жизнь. Позднее вблизи Императора оказался полковник Булатов с двумя заряженными пистолетами под одеждой. Он знал, в кого будет стрелять, но тоже не решился совершить цареубийство.

Тем временем, Московский полк, стоявший на Сенатской, стрелял по другим сановникам, пытавшимся уговаривать прекратить мятеж. Когда Император выехал на площадь, раздались выстрелы в его сторону. Это был второй момент, когда он мог погибнуть.

Организовав построение верных войск, Император отправился к Зимнему дворцу, чтобы обеспечить его защиту. И встретил на своем пути беспорядочно идущую массу солдат лейб-гренадерского полка. Не зная, что это сторонники мятежников, Император скомандовал им «Стой!» и попытался выстроить, но те ответили «Мы – за Константина!» и двинулись на Сенатскую. Здесь Император рисковал лишиться жизни в третий раз. Его спасло нежелание солдат с обеих сторон проливать кровь.

Позднее выяснилось, что ничтожный промежуток времени, в течение которого лейб-гвардии саперный батальон занял свои позиции, спас царскую семью (включая будущего Императора Александра II). С ними попыталась расправиться толпа лейб-гренадер во главе с поручиком Пановым. Натолкнувшись на саперов, они вернулись на Сенатскую. Хотя при серьезном численном перевесе вполне могли бы занять дворец.

Николай Павлович продолжал руководить построением подходящих войск – Измайловского и Семеновского полков. Но и к мятежникам подтянулся Гвардейский экипаж в полном составе. Их пытался уговорить митрополит Серафим, и солдаты начали подходить ко кресту, но главари мятежников стали стрелять над головами. К мятежникам поехал и прибывший в Петербург великий князь Михаил Павлович. Матросы начали его слушать, но объявили, что не могут отказаться от присяги иначе как по личному слову Константина Павловича. Когда Кюхельбеккер направил пистолет на великого князя, матросы выбили оружие из его рук и стали бить его прикладами.

Позднее Михаил Павлович вступился за Кюхельбеккера, добившись замены смертной казни 20 годами каторги. Через год приговор был смягчен до 15 лет. Но и этот приговор так и не был приведен в исполнение. Еще через год Император отправил мятежника не в Сибирь, а в арестантские роты при Дианбургской крепости. В 1835 году Кюхельбеккер был переведен на поселение.

Восстание 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади (В. Тимм, 1853 г.)

Тем временем короткий зимний день шел к концу. Ружейная перестрелка на Сенатской была больше имитационной: солдаты старались стрелять поверх голов. Но раненных все равно было много. Среди них мог оказаться и Император, который в четвертый раз испытал судьбу, вновь выехав на Сенатскую посмотреть на обстановку и получив в свою сторону ружейный залп. Последовавшая атака Конной гвардии против мятежников была безрезультатна из-за гололедицы и тесноты: площадь была отделена заборами строящегося Исаакиевского собора. Раненных становилось все больше, и Император решил, что для подавления мятежа придется применить артиллерию. Стоявшие на Сенатской мятежные части были предупреждены о необходимости сложить оружие. Но ответили на предложение сдаться залпом. На удар артиллерии поверх голов они ответили криком и беглым огнем. Наконец, четыре орудия выстрелили в середину толпы, и все было кончено. Мятежники начали разбегаться, а правительственные войска их ловить. Пытавшихся построить новые порядок на льду Невы рассеяли двумя выстрелами картечью. Мятеж был подавлен.

Военная сторона в подавлении мятежа играет второстепенную роль. Дело в том, что мятежники почти не рассчитывали на силу оружия. Московский полк имел по 5–10 боевых зарядов на каждого, а Гвардейский экипаж прибыл на Сенатскую вовсе без зарядов и без имевшихся 4 пушек. Со стороны мятежников не было попытки захватить артиллерию, которая стояла очень близко и почти без прикрытия. Воевать никто не собирался. И стреляли в основном для острастки. Прицельно стреляли, вероятно, только главари заговора. Часть лейб-гренадер перешла на сторону правительственных войск. Если бы не выстрел Каховского, мятеж и вовсе мог не состояться. Его основой была исключительно присяга на верность Константину. Если бы не пропаганда «за Константина», солдаты не вышли бы на площадь и смогли вникнуть в ситуацию с престолонаследием.

Данные о погибших в мятеже разнятся, но по данным тогдашнего Министерства статистики «убито народа»: генералов – 1, штаб-офицеров – 1, обер-офицеров разных полков – 17, нижних чинов лейб-гвардии Московского полка – 93, Гренадерского – 69, Гвардейского экипажа – 103, Конного полка – 17, «во фраках и шинелях» – 39, женского пола – 9, малолетних – 19, «черни» – 903. Всего убитых – 1271 человек. Мы видим, что верные Николаю части почти не понесли потерь, и основной ущерб был нанесен мятежникам – огнем артиллерии. Значительная часть черни среди погибших говорит о том, что зеваки могли составить существенную силу в случае развития планов заговорщиков. Толпа помогала мятежникам отбивать конногвардейские атаки – метала в кавалерию камни и поленья из запасов у Исаакиевского собора.

Заговорщики в целом неправильно оценили ситуацию. Они числили многих офицеров членам своего общества, но не понимали, что убивать и идти на смерть хотят только единицы. Прикрытие артиллерии правительства было в руках члена тайного общества И. А. Анненкова, дворец охраняла рота Финлянского полка под начальством члена тайного общества А. Ф. Моллера. Множество членов тайного общества было в Измайловском полку. Все эти люди вовсе не хотели кровопролития или не желали рисковать, пока чаша весов не склонилась определенно в одну сторону. Кроме того, на стороне мятежников не было ни крупных государственных деятелей, ни старших офицеров или генералов. Весь этот мятеж – мальчишеская выходка, в которой играющие в политику юнцы обманули простодушных солдат, прямо обманывая их: мол, скрывают завещание Александра I о свободе для крестьян и сокращении солдатской службы до 15 лет. Для чего они вообще собрались на Сенатской площади, если присяга сената Николаю уже состоялась ранним утром и сенаторы разъехались? От кого было требовать подписания Манифеста?

Подавить уже раскрытый заговор на Юге оказалось нетрудно. Пестель и большинство его сподвижников были арестованы. 29 декабря 1825 С. И. Муравьев-Апостол подбил Черниговский пехотный полк к выступлению. 3 января полк был разгромлен, Муравьев-Апостол тяжело ранен и арестован.

* * *

Причиной заговора было увлечение русского дворянства западными республиканскими идеями, которые ложились на благодатную почву воспоминаний о екатерининских «свободах». Приверженность французской культуре и французским политическим идеям выражалась в почти мистическом восприятии фигуры Наполеона, а после победы в Отечественной войне 1812 г. и Заграничных походах 1813, это увлечение продолжилось в попытках копировать масонские ложи, которые возникали и распадались во множестве, оставаясь преимущественно кружками, где общалась дворянская молодежь, упиваясь обстановкой тайны. Из этих кружков вырастали тайные общества, прямо ставившие задачу уничтожения императорской фамилии, введения республиканского или конституционного правления и отмену крепостного права. Но в большинстве своем радикальные идеи были игрой, всерьез их воспринимала очень малая часть дворян. Более того, крупнейшая из организаций – «Союз благоденствия» (калька с прусского «Союза добродетели») – оказалась раскрытой в 1821 году и была торопливо распущена организаторами. На основе радикального ядра этой организации возникло Южное общество с центром в Тульчине. Ее фактически руководителем стал полковник Павел Пестель, составивший программу «Русская правда». Ее содержание – причудливая смесь из положений, почерпнутых из опыта Французской революции и русских вечевых традиций.

Портрет Павла Пестеля работы его матери Елизаветы Ивановны Пестель (2 мая 1813 год)

В 1822 г. в Петербурге оформилось Северное общество, председателем которого стал капитан Генерального штаба Н. Муравьев, придумавший для общества программу – Конституцию. Но некоторым членам общества ближе была более радикальная программа Пестеля. Эти противоречия затруднили объединение, и выступление, спровоцированное смертью Александра I, произошло раздельно.

Несколько дней на подготовку не принесли порядка в действия заговорщиков. Они решили, что смогут угрозами заставить Сенат подписать «Манифест к русскому народу», который вводил бы ограничения власти Императора, отменял крепостное право и созывал Учредительное собрание (Великий Собор) для разработки и принятия Конституции. Трубецкой поручил написать Манифест Рылееву, а тот – барону Штейнгелю. Так и отправились бунтовать без Манифеста, лишь на словах согласовав его содержание.

В диктаторы прочили князя Трубецкого, который согласился на эту роль, но в решительный момент струсил – не присоединился к мятежникам. Наблюдая со стороны, он решил, что мятежных войск слишком мало.

«Портрет Никиты Михайловича Муравьева» (П. Ф. Соколов, 1824 г.)

Вопреки сложившемуся мнению, укрепленному в дальнейшем советскими учебниками, с заговорщиками и мятежниками поступили очень мягко. К следствию привлекли 579 офицеров и 2,5 тыс. солдат. Пятерых зачинщиков повесили 13 июля 1826 г. в Петропавловской крепости. Более 120 офицеров сослали в Сибирь, остальных разжалованы в рядовые и отправили на Кавказ. Солдаты по приговору были сформированы в сводный гвардейский батальон и направлены на Кавказ на бессрочную службу.

В тюрьме декабристов прилично кормили: из расчета 5 рублей в сутки генерала, 3 рубля в сутки полковникам, прочим – по 2 рубля. Якушкин жаловался жидковатым щам с говядиной, возмущался постными щами, поскольку поститься по церковным правилам не собирался. К тому же еще каждому предоставляли сорт табака, какой он привык курить.

В ссылке декабристы не испытывали каких-то чудовищных мук. Они становились частью сибирской элиты, были приняты в обществе и даже отчасти популярны. Якушкин, приговоренный к 20-летней каторге, в 1835 году был переведен на поселение в Тобольской губернии. Кюхельбеккер, отсидев в крепостях, на каторге никогда не был и в 1839 был переведен на поселение в Сибирь. Барон Розен личной волей Императора без каторги был из тюрьмы отправлен на поселение в Читу, затем в Курган, затем около года был рядовым на Кавказе, ушел в отставку и умер в глубокой старости в Лейпциге. Трубецкой, приговоренный к вечной каторге, проработал под землей 11 месяцев, затем после ряда тюремных пересылок был переведен на поселение, где он жил в большом собственном доме.

Царь в ряде случаев помогал семьям декабристов: жене Рылеева послал денежное вспомоществование в 2000 рублей, бедствовавшему брату Пестеля назначил пожизненное жалование в 3000 рублей в год и службу в Кавалергардском полку. Дети декабристов получили возможность за казенный счет получать образование в лучших учебных заведениях.

В 1840 все декабристы были уже ссыльно-поселенцами, а не каторжанами. В 1856 г. Александр II отменил ссылку для четырех десятков декабристов, и они смогли вернуться в столицу.

* * *

Декабристов большевицкая историография выставляет как романтических рыцарей без страха и упрека. На самом деле это были люди очень непоследовательные и трусливые. Многие из них уже во время начавшегося мятежа отказались выполнять свои обязанности. Трубецкой не явился на площадь, Якубович отказался атаковать Зимний дворец, Каховский отказался стать цареубийцей. Потом все эти люди с большим вкусом писали о своих планах и спорах, когда давали показания следствию.

О намерении Рылеева организовать цареубийство и истребить (или выслать за границу) дали показания Муравьев-Апостол, А. Бестужев, Каховский, Торсон. В ответ сам Рылеев рассказал следствию о таких же намерениях Якубовича (которого с трудом удалось отговорить от немедленных действий), Муравьева-Апостола (планы убить Александра I в 1823 году в Бобруйске и в 1824 году в Петербурге), С. Муравьева (Рылеев передает слова Трубецкого о том, что Муравьевым на юге России ради цареубийства создано целое общество) и т. д.

Трубецкой на следствии рассказал о последнем совещании заговорщиков утром 14 декабря, где он решился оставить их, но не решился сказать об этом: «Я не имел довольно твердости, чтобы просто сказать им, что я от них отказываюсь». Рылеев, не обнаружив на площади Трубецкого, ретировался под предлогом, что безначалие неприемлемо, и Трубецкого надо непременно найти.

Когда стало ясно, что у мятежников нет лидера, предложили начальствовать Н. Бестужеву, но он отказался. Что означало продолжение самоубийственного «безначалия». Место диктатора занял Оболенский, но так и не смог отдать ни одного приказа – время уже было упущено. Когда на мятежников уже были направлены подготовленные стрельбе пушки, обманывая себя, заговорщики решили, что надо дождаться темноты, и в темноте, мол, другие полки к ним присоединятся. Мы видим полное отсутствие инициативы, плана действий, какую-то поразительную инфантильность всей этой группы, вошедшей в историю совсем не теми, кем они были на самом деле.

Перед мятежом Трубецкой был убежден, что достаточно одного полка. А Рылеев полагал, что удастся поднять на мятеж три полка, а уж два – наверное.

А. Бестужев, поднимая на мятеж Московский полк, просто обманывал солдат. По их показаниям, он говорил: «Я адъютант Константина Павловича, прислан от него вас предупредить. Вспомните, ребята, что 20 дней, не больше, как присягали вы государю Константину Павловичу, целовали крест. Вы не должны присягать другому государю тогда, как государь ваш жив. Вас обманывают, и сие знают ваши офицеры и ротный ваш командир. Бойтесь. Ребята, Бога; вот сабля Константина Павловича; стойте за него крепко». Им врали, что великий князь Михаил Павлович арестован в Варшаве. И его неожиданное появление в полку спасло от участия в мятеже до 900 человек.

Гвардейскому экипажу заговорщики рассказали, что их ждет сокращение службы до 12 лет. И тут некому было опровергнуть ложь. Своего командира солдаты не послушали.

Декабристы никогда не интересовались судьбой солдат, погибших по их вине или отправленных служить на Кавказ. Ни тени беспокойства на этот счет в их многочисленных записках нет. Как нет и никакой благодарности Императору, который смягчил приговор суда и многих из декабристов спас от смерти, а потом освободил и от каторги. Надо сказать, что Государь воспрепятствовал и выяснению лиц, многократно стрелявшим в него во время мятежа. А установить их было достаточно просто: сам царь и его свита многих знали в лицо, да и участники мятежа легко давали показания друг на друга.

Политические требования «декабристов» были игрой и самообманом. Требуя отмены крепостничества, они не воспользовались александровским указом «О вольных хлебопашцев» (1803), и своих крепостных освобождать не торопились. Якушкин готов был освобождать их, но без земли (указ предполагал освобождение с землей), Тургенев предпочел экспериментировать в своем имении с «мужицкой конституцией».

Неумной игрой были и законодательные затеи. В муравьевской «Конституции» вводился ценз для поста законодателя – он должен был платить не менее 60 рублей подати. Но такую подать на тот момент платили только купцы, а дворянство и духовенство вообще их не платили.

Масонство декабристов не вызывает сомнений. Но это увлечение было общей игрой дворянской молодежи, которая этим бравировала – как и французским языком и чуждыми для русских манерами. Роль декабристов в масонстве была ничтожной, высоких степеней они не имели. Нелепо представлять русскую историю как следствие козней масонов. С одной стороны – представлять, что все лучшее в русской культуре, политике, военном дела, принадлежит масонам (либеральная подмена), а с другой, – что все заговоры, все государственные нестроения ими замышлены и исполнены (псевдопатриотическая подмена). Важны не способы объединения, а идеи. На протяжении более века идея цареубийства и устройства жизни России по западным образцам была одной из постоянно обсуждаемых в нижних слоях аристократии, а потом и в народившейся интеллигенции. Само же восстание декабристов произошло помимо воли тайных сил, которые пустили корни в русском обществе и русской власти.

Влиятельный масон, автор конституционных проектов для России М. М. Сперанский был членом Верховного суда над декабристами. При этом именно он выдвигал на первое место в заговоре Пестеля, который в мятеже участия не принимал. Сперанский потребовал для него и еще четверых сообщников четвертования. Под влиянием масонов смертная казнь отсечением головы предполагалась для еще 31 преступника. Император утвердил более мягкий приговор. И оставил смертную казнь для пяти заговорщиков, причем заявил: «Офицеров не вешают, а расстреливают. Не хочу поступать с ними как с ворами». Но масон Бенкендорф настоял на казни через повешение.

Отчего же масоны столь жестоко судили масонов? Они судили проигравших, прекрасно понимая, что правление Николая Павловича не даст им свободы действий, что их либеральные замыслы будут подавлены, а власть будет национальной.

За словесными излияниями масонствующей дворянской молодежи всегда было очень мало действительно продуманного и практичного. Декабристам, этим инфантилам в эполетах претили практицизм и логика. Поэтому они не желали ничего планировать, а многие с ненавистью относились к Пестелю – как к возможному «палачу свободы» и даже зачинателю новой династии. Между тем, Пестель – единственный из заговорщиков, имеющий серьезные заслуги перед Россией – участие во множестве сражений 1812–1814 гг., ранение при Бородино и наградная золотая шпага. При всех своих способностях, правда, Пестель писал свою «Русскую правду» десять лет, закончив лишь две из десяти глав, остальные же попали в руки следствия неоконченными или в набросках. В диктаторы он годился, а в идеологи – нет.

Известно насмешливое отношение Грибоедова ко всем этим юношам-заговорщикам, которых он назвал «сто прапорщиков».

Пушкинская дружба с декабристами – один из аргументов мифологии вокруг их фигур. Его стихотворное письмо в Сибирь обычно интерпретируют как прозрение об успехе нового восстания. Но в реальности «темницы рухнут» и «братья меч вам отдадут» – это скорее романтический образ, который только и мог поддержать бывших друзей поэта. Сам он явно ни в какие мятежи и заговоры не верил и мог мечтать только о том, чтобы декабристы вернулись на службу Отечеству.

Легендарные образы декабристов – плод пропаганды большевиков, которые лепили своих предтеч: «декабристы разбудили Герцена» и так далее.

 

Польский мятеж

После наполеоновских войн Польша оказалась разоренной в политическом и хозяйственном отношении и не имела сил для государственного суверенитета. Решением Венского конгресса 1815 г. центральная Польша вошла в состав Российской Империи, другие польские территории достались Австрии и Пруссии.

В Российской Империи власть сочувственно относилась к положению поляков. Александр I в предоставил Польше возможность иметь парламент, собственную армию, собственную администрацию и польскую денежную систему, которая была ближе к европейской, чем в к российской. Царство Польское получило, таким образом, широкую автономию. При этом на территории Польши не вводились законы Российской Империи, а шляхте были предоставлены права русского дворянства. Русское присутствие не намечалось ни в гражданской службе, ни в судебной системе. Незыблемо сохранилось доминирование католицизма не только в духовной жизни Польши, но и в образовании. Только к концу царствования Александра I русский язык и русская история стали преподаваться в школах на русском языке.

Польское общество, польская знать не желали подчиненного положения в Империи и грезили о собственной империи, которую пресекла русская державность и остановил русский народ. Следуя французским влияниям, польские образованные слои составляли тайные общества, исповедующие идею Великой Польши «от моря и до моря».

После восстания декабристов новый император Николай Павлович всячески стремился к тому, чтобы лояльность поляков была обеспечена без вмешательства в их автономные дела. В знак уважения к Польше он в 1829 году короновался на польский престол в Варшаве. Но этот знак уважения был расценен, напротив, как посягательство на польскую гордость.

Николай I объявляет своей гвардии о восстании в Польше (1830 г.)

Польский мятеж был поднят в условиях, когда Россия добилась впечатляющих успехов во внешней политике. В 1828 году был подписан русско-иранский договор, к России переходили Эриванское и Нахичеванское ханства, граница устанавливалась по реке Араке, Каспийское море открывалось для торгового судоходства, подтверждалось исключительное право России держать на Каспийском море военный флот. В 1829 году в Адрианополе был подписан договор с Турцией. К России отходили устье Дуная с островами, восточное побережье Черного моря с Анапой, Поти, а также районы Ахалцыха и Ахалкалаки. Турция признавала владения России в Закавказье. Подтверждалось право подданных России на торговлю по всей территории Османской империи и их неподсудность турецким властям. Босфор и Дарданеллы становились свободным для судоходства.

Переворот во Франции в июле 1830 – свержение Карла X и утверждение на троне Луи-Филиппа возбудило революционное движение по всей Европе – разразились бунты и волнения в германских государствах, Италии и Бельгии. При этом «концерт европейских держав» был нестойким: каждая держава предпочитала решать свои проблемы или занимала выжидательную позицию. В этих условиях Николай I сформулировал принцип своей внешней политики: «Пока революция ограничивается пределами Франции – моя оппозиция происходящему там перевороту будет только моральной». Организация сил России, Пруссии и Австрии в защиту прав легитимного нидерландского короля была сорвана польскими событиями.

Польский мятеж вспыхнул в ноябре 1830 года в Варшаве. Поводом к выступлению стали слухи, что польская шляхта и польские войска будут направлены на подавление французской революции. Большая часть польских войск примкнула к мятежникам. Захваченное из арсенала русских войск оружие было роздано населению. Вооруженная толпа ворвалась в Бельведерский дворец с намерением убить российского цесаревича Константина Павловича. Началась охота на солдат и офицеров достаточно немногочисленного русского воинского контингента. Поляки напали на казармы русских войск, но были отбиты. Великий князь Константин Павлович едва успел уехать из Варшавы. С ним ушли русские войска.

Польский сейм объявил династию Романовых, Николая I лишенным польского престола, а власть передал правительству из пяти человек во главе с князем Адамом Чарторыйским. Было объявлено, что восстание будет прекращено, только когда Царству Польскому будет предоставлена независимость и земли в границах Речи Посполитой 1772 года – вместе с Литвой, Белоруссией, Малороссией. Депутация сейма попыталась представить свои требования в Петербурге, но Николай I не пожелал общаться с мятежниками, пока они не сложат оружие.

Адам Ежи Чарторыйский

В январе 1831 в Польшу вошли войска под командованием И. И. Дибича. Сложность для русской армии представляла завезенная из Индии холера, а вовсе не удачи поляков. От холеры скончались главнокомандующий Дибич и цесаревич Константин Павлович. Что касается польской армии, то она была наголову разбита под Гроховом и Остроленкой. В сентябре Варшава была взята приступом.

Польский сейм объявляет Николая I лишенным польского престола (1831 г.)

Через девять месяцев боев, осложненных эпидемией холеры, восстание было подавлено. Согласно подписанной генералом Круковецким условиям капитуляции, польские войска должны были принести присягу на верность российскому императору и покинуть Варшаву. Верховный уголовный суд Империи приговорил 258 главных участников к смертной казни, которую Государь великодушно заменил на изгнание за границу или ссылку в Сибирь. Сотнями были вынесены приговоры с осуждением на каторгу, многие участники восстания записаны в солдаты, тысячи семейств участников мятежа сосланы в глубинные губернии России, а их имения конфискованы.

Иван Иванович Дибич (1785–1831) (Худ. Д. Доу)

В 1832 году Российская Империя провела ряд мероприятий, изменивших статус Царства Польского, которые могли гарантировать ему спокойное развитие и пресекали возможные очаги крамолы. В феврале 1832 года конституция Польши была упразднена, сейм и армия распущены, генерал-губернатором Польши был назначен командующий польскими войсками генерал И. Ф. Паскевич. Управлять Польшей должен был административный совет из лиц, назначаемых правительством Империи, а при Государе учреждался статс-секретарь по делам Царства Польского.

Управление Польшей предполагалось осуществлять по законам Российской Империи и на основании «Органического статута». При этом сохранялись права польского местного самоуправления, польский язык при судопроизводстве и в местных органах власти. Городские власти избирались общегородскими собраниями, собрания дворянства, городских и сельских обществ избирали членов совета воеводств, которые в свою очередь избирали судей двух первых инстанций, а также предлагали кандидатов для замещения административных должностей.

«Органический статут», утвержденный Манифестом Николая I, в полной мере не вступил в силу, поскольку революционное брожение в Польше не прекратилось. В 1834 г. царским правительством вводится военное положение.

Польский вопрос всегда был поводом для приложения сил всех, кто чаял крушения самодержавия и подрыва мощи Российской Империи. Первым политическим союзом, который рассматривал независимость Польши в качестве одного из ключевых пунктов своей программы, были декабристы. Декабристы М. Бестужев и С. Муравьев вели переговоры с польскими тайными обществами о союзничестве и готовы были добиваться отделения Польши от Российской Империи. «По правилу Народности должна Россия даровать Польше независимое существование», – писал П. Пестель в «Русской правде», выражая позицию, принятую на съезде Южного общества декабристов. Каторжные декабристы встречали ссыльных поляков как товарищей по оружию.

Особенно взволнованно встретила месть о польском мятеже праздная публика обеих российских столиц. Герцен писал в своих воспоминаниях: «Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков». «Когда вспыхнула в Варшаве революция 1830 года, русский народ не обнаружил ни малейшей вражды против ослушников воли царской. Молодежь всем сердцем сочувствовала полякам. Я помню, с каким нетерпением ждали мы известия из Варшавы; мы плакали, как дети, при вести о поминках, справленных в столице Польши по нашим петербургским мученикам».

В тексте чернового наброска письма Бенкендорфу (1831) Пушкин указывает: «Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою. – Конституционные правительства хотят мира, а молодые поколения, волнуемые журналами, требуют войны». Сам Бенкендорф признавал: «Дух мятежа, распространившийся в Царстве Польском и в присоединенных от Польши губерниях, имел вообще вредное влияние и на расположение умов внутри государства Вредные толки либерального класса людей, особливо молодежи, неоднократно обращали внимание высшего наблюдения. В Москве обнаружились даже и преступные замыслы… Нет сомнения, что при дальнейших неудачах в укрощении мятежа в Царстве Польском дух своевольства пустил бы в отечестве нашем сильные отрасли».

В пораженной духом либерализма Европе мятежники встречали поддержку вопреки воле собственных правительств. При том, что французский парламент не поддержал сторонников польского мятежа, они пользовались в растревоженном обществе значительным влиянием. Был образован Комитет по оказанию помощи восставшим полякам, распространивший филиалы во многих горда. Главой комитета был влиятельный оппозиционер генерал Лафайет; в Комитет входили видные деятели французской культуры, включая популярного в России писателя В. Гюго. В марте 1831 демонстранты в поддержку мятежников побили стекла в русском посольстве в Париже, а в сентябре того же года произошли баррикадные бои с применением оружия. Оппозиционеры требовали войны против Священного Союза, войны против России.

Маркс и Энгельс писали о 1830 годе: «Клич «Да здравствует Польша!», который раздался тогда по всей Западной Европе, был не только выражением симпатии и восхищения патриотическими бойцами, которых сломили с помощью грубой силы, – этим кличем приветствовали нацию, все восстания которой, столь роковые для нее самой, всегда останавливали поход контрреволюции… Клич «Да здравствует Польша!» означал сам по себе: смерть Священному союзу, смерть военному деспотизму России, Пруссии и Австрии, смерть монгольскому господству над современным обществом!»

Энгельс особо выделял в польском мятеже Лелевеля: «В призыве к оружию всей старой Польши, в превращении войны за независимость Польши в европейскую войну, в предоставлении гражданских прав евреям и крестьянам, в наделении последних земельной собственностью, в перестройке всей Польши на основах демократии и равенства искал он путей для превращения национальной борьбы в борьбу за свободу». К подобным же персонам взывали Маркс и Энгельс в 1848 году, требуя от Европы «с оружием в руках потребовать от России отказа от Польши… Война с Россией была бы единственно возможным путем спасти нашу честь и наши интересы по отношению к нашим славянским соседям и особенно к Польше».

Основоположники марксизма легко определяли интерес рабочего класса именно в войне против России: «Рабочие Европы единодушно провозглашают восстановление Польши как неотъемлемую часть своей политической программы, как требование, наиболее выражающее их внешнюю политику. …[Рабочий класс] хочет вмешательства, а не невмешательства; он хочет войны с Россией, потому что Россия вторгается в дела Польши; и он это доказывал каждый раз, когда поляки восставали против своих угнетателей».

Давление общественности сказалось и на развитии подрывной деятельности радикальных политических сил в самой России, и на позиции европейских государств. Очередной польский мятеж 1863 года хотя и свелся к диверсиям и террору, снова провоцировал европейские державы на войну с Россией, а русское общество – на революционные выступления. В некоторой степени эти надежды оказались ненапрасными: в России возбудились народники, открытое выступление радикальных революционных групп совместно со ссыльными поляками произошло в Казани. Русские эмигранты в Европе выступали в поддержку польских требований независимости, а Бакунин даже принимал участие в подготовке высадки десанта польских эмигрантов на Балтике (в районе современной Паланги). Не без помощи европейских союзников состоялся десант поляков на черноморском побережье Кавказа, где они намеревались поддержать горских повстанцев. Англия, Франция, Австрия, Испания, Португалия, Швеция, Нидерланды, Дания, Османская империя, Ватикан предъявили России ультимативную дипломатическую ноту, в которой под угрозой войны предлагали решить судьбу Польши (подразумевая ее в границах 1772 года) на международном конгрессе.

В одном из писем Энгельсу, Маркс точно указал на «тот исторический факт, что сила и жизнеспособность всех революций, начиная с 1789 г., довольно точно измеряются их отношением к Польше. Польша – их “внешний” термометр». Теоретики мятежа зафиксировали, что радикализм оппозиции к правительству всегда сопровождался соответствующей же степенью радикализма требований оказать поддержку польским мятежникам.

На русской почве примером такого радикализма может служить позиция Льва Толстого, который на склоне лет, когда ему было уже за восемьдесят, стал «зеркалом русской революции», отражая все фобии общества по отношению к Российской Империи. Польская русофобия отразилась в нем в полной мере. Рассказом «За что?» Л. Н. Толстой выразил симпатию к мятежникам 1830 года и последующих польских восстаний. Рассказ написан на основании исторических сочинений «с польской точки зрения», сформированной французскими, немецкими и польскими авторами.

В своих к польским издателям письмах Толстой писал: «Может быть, некоторые из моих писаний, как рассказ «За что?», письмо к Сенкевичу, а также только что законченная мной статья «Закон насилия и закон любви», посвященная, между прочим, вопросу об угнетения мелких народностей, могли бы представлять интерес для польской публики. Все они к вашим услугам». С 1905–1907 сочувственные сочинения Толстого постоянно публиковались в предреволюционной Польше.

После каждого разгрома мятежников, польская эмиграция обостряла неприязнь европейской общественности к России и была удобной средой для взращивания антироссийских мифов и ведения пропагандистской войны против Российской Империи. Западное общество с удовольствием потребляло карикатурные «сведения» о России и разглядывало картинки, где монголоидного вида казаки пронзали пиками польских младенцев.

Польская пропаганда задолго до Гитлера сформировала расистский домысел о русских как об азиатах, совершенно чуждых европейской цивилизации. В своем неизбывном желании отторгнуть Украину от Империи, поляки (а вслед за ними и европейцы) стремились отделить малороссов от русский и всячески умаслить их как «своих» в противовес «чужым», которыми признавались для Европы русские.

Польские повстанческие лидеры выпустили в 1830 году Манифест, в котором объявили своей целью «не допустить до Европы дикие орды Севера», «защитить права европейских народов». Сочувствующие мятежникам Маркс и Энгельс с тем же сочувствием усмотрели в лозунгах мятежников расистский смысл: «смерть монгольскому господству!»

В польской литературе было принято употреблять слова Rossianin (россиянин), rossuiski (российский) для великорусов, а слова Rusin, ruski, Rus, для обозначения малорусов и белорусов. В польских повстанческих прокламациях русских именовали «москвой», а украинцев и белорусов – русскими или русинами. Поляки всегда играли лидирующую роль в формировании украинского сепаратизма и «научном» обосновании отдельного происхождения украинцев и их расовых и языковых отличий от великороссов. В Париже вышел труд Франциска Духинского «Народы арийские и туранские», где утверждалось арийское происхождение поляков и «русских» (украинцев), а москалям приписывалось туранское (финно-монгольское) происхождение. При этом Русь (Украина) рассматривалась как провинция Польши, а «русский» (украинский) язык – как диалект польского. Язык великоруссов («московский язык») европейский расист считал искаженным татаро-финскими варварами славянским наречием, принятым лишь под давлением Рюриковичей. Разумеется, научная несостоятельность этих измышлений в Европе мало кого беспокоила. Вековой страх перед Россией, обострившийся после блестящих побед русских в войне с Наполеоном, был доминантой европейского общественного сознания в течение всего XIX века.

Русская консервативная мысль постоянно вела борьбу против пропольских настроений в российском и европейском обществе. Журнал «Северная пчела» публиковал серию статей «Письма к другу за границу». Позиция русских консерваторов ясна по заголовкам: «О бреднях иностранных журналов», «Русская правда и чужеземная клевета» и др. Западные либералы, как пишут авторы «Северной пчелы», «устремляют бессильные свои удары противу России… За что же этот гнев? За то, что Россия спокойна, счастлива, с негодованием отвергает лжеумствования, губящия народы, и твердая в Вере отцев своих, в преданности к Престолу, как исполинская и притом плодородная гора, стоит безвредно среди вулканов… Никогда Россия не была так сильна, как при Императоре Александре и в нынешнее время. Какое же употребление сделала Россия из своей силы? Освободила Европу от всемирного завоевателя, восстановила падшие народы и престолы, и обеспечила всем права и мудрые законы». «Какая цель врагов наших? Возбудить противу России ненависть Европы? За что же эта ненависть? За то, что Россия могущественна, спокойна, доброжелательна ко всем народам, гостеприимна и торжествует над врагами, дерзающими вызывать ее на поле битв… По первому слову Царя Русского, соберутся верные сыны России под знамена, развевавшияся на берегах Евфрата и Сены, на вершинах Тавра, Балкана, Альпов, на укреплениях Варшавы…».

Действительно, европейские державы не торопились крушить систему международных соглашений, уничтожать Священный Союз в угоду мятежникам. Европа еще помнила успехи русской армии. Австрия и Пруссия предпочли помогать России, Франция при первой вести о польском мятеже отправила Государю известие, что ни при каких условиях не поддержит мятежников, а Великобритания заявила о нейтралитете. Маркс и Энгельс в дальнейшем, характеризуя политику премьер-министра Великобритании лорда Пальмерстона, называли его «злейшим врагом» Польши и «пособником России».

«Северная пчела» писала: «Само по себе разумеется, что Правительства тех стран, в которых изготовляется яд клеветы противу России, совершенно чужды гнусным замыслам скопищ, беснующихся вообще противу всякой власти и дышащих безначалием… те листки, в которых печатаются брани противу России… с равным ожесточением нападают на собственныя Правительства…».

Наиболее ярко патриотическую позицию в России выразил Пушкин. Он сразу вполне однозначно оценил события в Польше как мятеж, чрезвычайно опасный для России, подлежащий нещадному подавлению: «Известие о польском восстании меня совершенно потрясло. Итак, наши исконные враги будут окончательно истреблены… Начинающаяся война будет войной до истребления – или по крайней мере должна быть таковой»

Пушкин сурово осудил всякое сочувствие мятежу. Обращаясь к представителям либеральной публики, он писал:

Когда Лелевель, один из лидеров польской эмиграции, в своей речи к годовщине «свержения Николая I с польского престола» и «русского восстания 1825 года» позволил себе с уважением упомянуть имя Пушкина, поэт отозвался об этом в одном из писем: объятия Лелевеля для него – горше ссылки в Сибирь. Пушкин писал: «Грустно было слышать толки м<осковского> общества во время после<днего> польск<ого> возму<щения>. Гадко было видеть бездушного читателя фр<анцузских> газет, улыбающегося при вести о наших неудачах»

Пушкинский гений прозревал возможность славянского единства только в Русском мире («русском море»), но вовсе не под эгидой Польши, намеренной подняться вновь до Империи за счет уничтожения России и войны Европы против русских

Мысль поэта приобретает геополитический размах. В поэтической форме он ставит вопрос о границах Империи, которые либо закрепятся, либо рухнут, сдавая исторические пространства Руси:

Ненависть к России, обострившаяся в Европе в период польского мятежа, напомнила поэту о том, что европейские государства склоняют голову перед деспотией, направляющей всеевропейскую войну против русских:

Опыт истории говорит нам, что Наполеон и Гитлер были тем, что обращало ненависть европейского общества из умозрений в агрессию. Польша в этом отношении – не исключение. В XIX веке польской шляхтой и польскими народовольцами двигала вражда к государственной мощи России, смявшей все мечты о возрождении Речи Посполитой и о триумфальном шествии революции по Европе. В XX веке это была вражда польского нацизма, взращенного антисоветской коалицией Антанты. Сегодня польская русофобия расцветает на почве фальсификации – так называемого «Катынского дела» о расстреле польских офицеров, открытого пропагандой Геббельса и вновь поднятая на щит клеветниками России уже в наши дни. Расстрел поляков приписывается вовсе не Сталину и НКВД, а русским – с русских польское чванство требует компенсаций и униженного признания вины.

Вслед за Пушкиным русские могут и сегодня повторить вызов своим клеветникам и надменным вымогателям:

Из Манифеста «О новом порядке управления и образования Царства Польского» от 14 февраля 1832 года:

«Царство Польское, победоносным оружием России покоренное, еще в 1815 году, получило тогда от высокодушия Августейшего Нашего Предшественника, в Бозе почивающего Императора Александра, не только возвращение своей народной самобытности, но и особенные права, начертанные в Хартии Государственных установлений.

Сии права и установления не могли удовлетворить закоренелых врагов всякого порядка и власти законной. Они, в своих преступных замыслах, продолжали мечтать о разделении подвластных Скипетру Нашему народов, и дерзнули самые благодеяния Восстановителя отчизны их, употребить во зло, обратив на разрушение Его великого дела и законы им дарованные, и те преимущества, коими они были обязаны одной Его Державной воле.

Кровопролития были следствием сих замыслов; спокойство и благоденствие, коими Царство Польское наслаждалось в высшей, дотоле неизвестной в сем крае степени, исчезло перед ужасами междоусобной брани, и в повсеместном опустошении.

Сии злосчастия миновались: Царство Польское, снова Нам подвластное, успокоится и процветет среди восстановленной в оном тишины, под сенью бдительного Правления. Но Мы, в отеческой заботливости Нашей о благе Наших верных подданных, вменяем себе в священный долг, заранее, всеми зависящими от Нас мерами, предупредить возвращение подобных в будущем бедствии, отняв у зломыслящих те средства, коими они, как ныне обнаружено, успели возмутить общественное спокойствие.

Желая с тем вместе, чтобы подданные Наши Царства Польского продолжали пользоваться всеми выгодами, кои нужны для счастья каждого из них и для общего благоденствия края, чтобы уважение к личной безопасности и собственности, свобода совести и все местные гражданские права и преимущества были ненарушимо охраняемы, чтобы Царство Польское, имея особое соответствующее потребностям его управление, не преставало быть нераздельной частью Империи Нашей, и чтоб отныне жители оного составляли с Россиянами единый народ согласных братий, Мы на сих основаниях начертали и постановили, в особой, в сей же день изданной Грамоте, новый порядок Управления и Образования Нашего Царства Польского».

Замиренная и покоренная Польша, оставаясь в составе Российской Империи внешне спокойной, всегда была источником революционных настроений. Стоило большевикам «отпустить» Польшу, как она тут же стала их злейшими врагами, и «мировая революция» была сорвана: наступление войск Тухачевского на Варшаву было отбито, Красная армия разгромлена, десятки тысяч красноармейцев попали в плен и были уморены голодом и холодом в концлагере Тухоль – первом опыте такого рода зверств в XX веке.

Позднее, Польша стала слабым звеном в социалистическом лагере. Именно на нее сделали ставку подрывные структуры, созданные США и их союзниками в тайной войне, которая никогда не прекращалась и ведется по сей день. Именно Польша сломала Варшавский договор и показала пример другим социалистическим странам, как совершаются «демократические революции». Всюду и всегда идеология этих революций опиралась на русофобию. В Польше русофобия стала частью политического самосознания, и для него очень кстати пришлись фальшивки «Катынского дела», которое сначала Хрущев, а потом Горбачев использовали против партийных консерваторов в КПСС. В 90-е годы XX века сложилась «религия Катыни» – русофобская выдумка о казни польских офицеров в советских концлагерях. Эта выдумка энергично поддерживается российскими смутьянами, в особенности теми, кто приобрел властные полномочия. И приобрела мистический оттенок после гибели президента Польши и всего польского руководства в авиакатастрофе под Смоленском – по пути на ставшие традиционными траурные мероприятия в Катыни.

 

Кавказский мятеж

Затяжная конфликтная ситуация на Северном Кавказе в XVIII–XIX вв. связана со столкновением вызревшей русской государственности и проходящими стадию становления горскими сообществами. История, не терпящая пустоты, вынуждала Россию заполнить государственно неоформленное пространство и обеспечить политическое и экономическое смыкание с Закавказьем.

Экономической основой Кавказской войны стала гипертрофированная набеговая система, возмещающая внутреннюю нищету горских сообществ внешней экспансией и превратившаяся в своеобразный экономический уклад. Скудные плоды производительной деятельности горских сообществ породили «отхожий промысел», использовавший в качестве обоснования межплеменную рознь, а в качестве консолидирующей социальной технологии – примитивную «военную демократию».

Известно заявление горцев русскому генералу Румянцеву: «Набеги и грабеж – наши занятия, как ваши хлебопашество и торговля». Впрочем, набеги осуществлялись не только ради грабежа, но и ради охоты на людей, которых продавали в рабство или возвращали в обмен на выкуп.

В своем «Путешествии в Арзрум» Пушкин пишет о горцах: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство – простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками. Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено».

Один из современников Кавказской войны писал: «Пока чеченцы были бедны, пока народонаселение, разбросанное по редким хуторам на равнине, не составляло сплошных масс, они были покойны и не тревожны; но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить многочисленные стада, мирные дотоле соседи превратились в неукротимых хищников… народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития».

Характерно, что сам Шамиль был ограблен своими же соратниками как в одном из своих первых военных походов, так и в последнем своем отступлении к месту последующего пленения. Шамиль впоследствии писал: «Я управлял народом скверным, разбойниками, которые тогда только сделают что-нибудь доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов».

Портрет А. П. Ермолова (П. Захаров-Чеченец, 1843 г.)

Генерал Ермолов, став российским наместником, прекрасно понимал, что только военный контроль за северокавказскими территориями мог дать возможность свободно развивать взаимоотношения с Закавказьем, без которых Российская Империя к тому времени уже не могла себя мыслить. Именно этим обусловлены крутые меры Ермолова против набеговой системы. Но чисто военное решение проблемы набегов оказалось неэффективным.

Шамиль. 3-й Имам Дагестана и Чечни

Ермолов наказывал нищетой тех, кто стремился к обогащению за счет грабежа. Но практика карательных экспедиций результатов не давала. Поэтому жесткие меры все время сочетались с попытками умиротворения. Ермолов писал царю: «Надобно оставить намерение покорить их оружием, но отнять средства к набегам и хищничествам, соединив во власти своей все, что к тому им способствовало». Чеченцы же считали, что русские ищут мира именно вследствие могущества горцев.

Военная администрация пыталась сбить волну набегов и консолидацию «вольных обществ» в армию «священной войны» путем принуждения к присяге русскому царю. Обычно эти присяги соблюдались лишь до тех пор, пока в аулах стояли русские войска. Коран освобождал от ответственности за обман «неверных».

Характерно, что в тот период официальная риторика соответствовала оценке социальной роли «героев» горских набегов. Горцы именовались в официальных донесениях «мерзавцами», а разорение бунтующих селений, замешанных в подготовке набегов, полагалось естественным и полезным.

Попав в трудное положение после побед русской армии в 1837 г. Шамиль поклялся на Коране, что прекращает борьбу и выдал в залог аманатов (заложников). Но Шамиль не только пренебрег своей клятвой, но и сумел представить дело так, что согласие русских вести с ним переговоры означало признание его в качестве «горного царя», признание его силы. Когда в 1839 г. Шамиля прочно обложили в крепости Ахульго, он попытался снова затеять переговоры, заверяя генерала Граббе в своем чистосердечном раскаянии и готовности усердно служить интересам российского императора. На этот раз Шамилю не поверили, и он лишь чудом спасся из крепости, взятой штурмом.

Оставление горцами аула (Худ. Петр Грузинский)

Во время Кавказской войны в своем стремлении «наказать» участников набегов из Дагестана и Чечни русская администрация в определенный период предпочитала скоротечные карательные экспедиции разработке долговременной стратегии. Жестокое уничтожение Шали отрядом генерала Грекова стало завершающим звеном цепи подобных событий, консолидирующих чеченское общество против России. Тактика «решительного удара» показала свою полную несостоятельность. Карательные меры вместо военно-политической стратегии оказались непригодными в ситуации пробуждения государствостроительного инстинкта. Апофеозом неэффективных действий стал поход 10-тысячного корпуса Воронцова с целью разрушения резиденции Шамиля – аула Дарго (1845). Северокавказский наместник получил княжеский титул, а корпус спас от полного разгрома только удивительный героизм русских солдат.

Портрет Михаила Семёновича Воронцова (Худ. Джордж Доу)

На первом этапе Кавказской войны горские общества, не имея еще единой политико-идеологической установки, беспрестанно враждовали между собой и были не в состоянии выставить против карательных экспедиций Ермолова мобилизованного единым мировоззрением войска. Мужественно воюя между собой, горцы буквально разбегались при виде русских отрядов. Зачастую чеченцы участвовали в преследовании русскими войсками разбойников, совершавших набеги, а часть чеченских тейпов до такой степени противилась принятию норм шариата, что уходила к русским целыми селениями.

Тем не менее, российские власти не смогли выдержать паузу и дать «свариться» внутренней конфликтности в Чечне и Дагестане. Об этом говорит тот факт, что военные поражения, наносимые мюридам, долгое время не играли роли в стратегической перспективе, не пресекали процесса перерастания набегов в крупномасштабную войну. Подготовленная мощной идеологической обработкой социальная среда горских сообществ быстро консолидировалась вокруг лидера. Так, полностью разгромленный под Ахульго Шамиль смог создать новую армию, перебравшись в Урус-Мартан, где и состоялась «передача технологии» от дагестанских общин чеченским тейпам.

Кавказская война показала, что набеги не могли прекратиться присягами, которые провинившиеся селения с охотой давали русским властям. С легкой руки горской родоплеменной знати, эти присяги так же просто нарушались, как и давались. Поэтому в 1848 г. военное командование на Кавказе приступило к установлению военно-экономической блокады. Блокада сопровождалась широкой практикой выдачи аманатов в качестве гарантов того, что выдавшее их общество не будет участвовать в набегах. Позднее систему аманатов применил и первый «герой священной войны» Кази-мулла, вынуждавший горские сообщества под угрозой уничтожения заложников к участию в движении мюридизма. Для сторонников Шамиля насильственное вовлечение в войну стало правилом.

До XVIII века у вайнахских племен не сложилось какой-либо доминирующей религии. Значительным влиянием пользовались христианство, ислам, язычество. Основу культовой жизни составляли древние обычаи. С развитием набеговой системы демократические принципы язычества и христианское осуждение жестокости стали мешать горцам. Поэтому особую популярность получил Коран, позволявший действовать по принципу «око за око, зуб за зуб», а также объявить газават.

До принятия ислама чеченцы считались миролюбивее своих соседей. С усилением роли ислама, с появлением духовного рабства, выразившегося в идеологии мюридизма (мюршид – учитель, мюрид – ученик), агрессивные идеологические установки в отношении сопредельных народов и племен стали доминировать.

Гази-Мухаммад (Кази-Мулла) (1-й имам Дагестана и Чечни)

Ислам в Чечне и в наше время воспринимался не в качестве глубокой духовной традиции, а в качестве источника агрессивной идеологии. Все, что составляло собственно веру, уходило на второй план. Главное в исламе виделось в том, чтобы воровство и грабеж назвать войной за веру. Воспринимались в большей степени установки ислама, связанные с дележом добычи, и значительно реже – связанные с судопроизводством, управлением, бытовыми правилами.

Низы кавказских общин принимали шариат и объявляли газават, поскольку постепенно осознавали материальные выгоды новой технологии разбоя. «Священная война» давала большую добычу, чем набеговая система. Кроме того, революционная замена окостеневшей ханско-бекской системы на имамско-наибскую давала возможность «выбиваться в люди».

Политика блокады, введенная Ермоловым, резко ускорила формирование тех идеологических установок, которые необходимы были протекавшим в «свободных обществах» Кавказа социальным процессам. Столкновение с Россией обосновывало новый образ жизни. Борьба за свободу совершать набеги быстро заменялась идеологической установкой войны за веру (в том числе и против единоплеменников). Коран стал обоснованием превосходства над «неверными».

В столкновении высших духовных установлений распространившегося на Северо-Восточном Кавказе тариката с земными злободневными установлениями шариата последний победил достаточно быстро. Впрочем и сам тарикат использовался подчас для распространения вируса агрессивности. Известный духовный авторитет Джемал-Сеид-эфенди, не пожелавший присоединиться к мюридам, писал: «Мой ученик Гамзат (имам Гамзат-бек – А. С.) разрушил мой дом, не оставив камня на камне. Ограбил всю библиотеку, состоявшую из 700 томов…, истребил все мои посевы и сады лишь на том основании, что он отстаивает шариат. Он обманывает простаков, приписывая мусульманам отшельничество, не являясь сам таковым».

Один из лидеров воинствующего исламизма периода Кавказской войны Магомет Ярагский писал: «Для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. Кто исполняет шариат, тот должен вооружиться во что бы то ни стало, бросить семейство, дом, землю и не щадить самой жизни. Кто последует моему совету, того бог в будущей жизни с излишком вознаградит». Или: «Истребите русских, освободите мусульман, братьев наших. Если вы будете убиты в сражении, рай вам награда; если кто убьет русского, тому рай награда». Эта риторика знакома нам по современным сочинениям идеологов войны чеченцев против России.

Духовенство, почувствовав силу ислама в подогревании новых социальных процессов, быстро осваивало социально-религиозную демагогию. Фанатизм опирался на явно присутствовавший экономический интерес, который получал свое выражение в специально отобранных идеологических формулах ислама. Это общий признак Кавказской и Чеченской войн.

Поверхностное восприятие ислама не обязывало никакой духовной практикой, но наоборот – возбуждало страсти, мстительность и жестокость. Религия была лишь прикрытием, чтобы горский общинник превратился в зверя. В Чечне, не имевшей глубоких исламских традиций ни в современных условиях, ни два века назад, воспринимались в основном «прагматические» военные установки, а в остальном продолжало действовать адатное (обычное) право, включая кровную месть.

В своих воспоминаниях Шамиль, превратившийся из восточного тирана в историка, писал, что войны с европейцами многому научили приверженцев «священной войны». «Ознакомившись посредством горького опыта с действием усовершенствованного оружия, мусульмане поспешили припомнить правило Корана, воспрещающее войну против неверных в том случае, если они сильнее правоверных».

До той поры, пока урок не был преподан, утверждалась идеология мюридизма, в примитивной форме вычленившая из ислама бесхитростные формулы, которые легко усваивались доверчивым населением и давали возможность управлять им. Мюридизм в Кавказской и Чеченской войнах становился системой освобождения от личной ответственности, орденским уставом, основанным на слепой покорности. Объявляя газават во имя «свободы, равенства и независимости», мюриды надевали на себя ярмо духовного рабства, одурманиваясь иллюзией освобождения от векового рабства.

Квазигосударственные структуры администрации Шамиля (налоговая система, система наибств, административная иерархия с соответствующей символикой, совещательный Верховный совет) лишь обслуживала систему устрашения, ставшую главным механизмом строительства этой квазигосударственности. «Жреческий» аппарат был настроен на выискивание прегрешений и воспитание комплекса вины. Социальные низы, поднятые на войну с прежней знатью призывами к уравниловке, оказались придавленными идеологией покорности, самоуничижения и постоянного приготовления к вечности.

Шамиль выходил к народу в сопровождении палача с секирой, «ординарные» казни проводились прилюдно путем расстрела или закалывания. Прорусские настроения карались нещадно. Насаждалась атмосфера аскетизма – запрещена музыка, танцы, украшения в одежде, употребление вина и табака; преследовались легенды и сказания, напоминавшие о старинных обычаях. Вместо бежавшего преступника наказывались его родственники, товарищи, односельчане, в то время как Коран гласил «никто не отвечает за вину другого» (вспомним сталинское «сын за отца не отвечает»).

Мюридизм порождал еще большую жестокость даже по сравнению с нормами адатного права, не отличавшимися гуманизмом. Например, Гамзат-бек, завоевав Аварское ханство, истребил всех, кто имел прямое или косвенное отношение к престолонаследию. Потом он отправился в мечеть возблагодарить аллаха за помощь.

Поначалу подобная жестокость населением не была воспринята, Гамзат-бек попал в изоляцию, а потом убит. В дальнейшем такие действия никого не удивляли и стали «законом войны». Так, Шамилю удалось с максимальными политическими дивидендами казнить сначала организаторов убийства аварских ханов, а потом расправиться и с убийцами Гамзат-бека.

Репрессивный аппарат Шамиля строился на межплеменной розни. В Чечне порядок наводили лезгины, аварцы, тавлинцы; на усмирение в Дагестан Шамиль посылал чеченцев.

Милитаризация общества при Шамиле достигла невероятного размаха. Северо-восточный Кавказ содержал армию имама численностью до 5 тыс. конников и ополчение – до 50 тыс. В ополчение призывались мужчины от 16 до 60 лет, даже женщины обязаны были иметь пики с железными наконечниками.

Создав деспотическое протогосударство, Шамиль попытался резко расширить его экономическую базу, совершив в 1846 г. масштабное вторжение в Осетию и Кабарду с целью соединиться с Черкесией, где успешно действовали его эмиссары. Стремясь к несбыточному, Шамиль пытался на практике совершить то, что в горячечном бреду замыслил его предшественник Кази-мулла: «Когда возьмем ее (Москву – А. С.), я пойду на Стамбул; если хункар свято соблюдает постановления шариата, мы его не тронем, – в противном случае, горе ему! Он будет в цепях, и царство его сделается достоянием истинных мусульман».

Хаджи-Мурат (гравюра с литографии 1851 года)

Изоляция мятежных территорий во время Кавказской войны и предельная лояльность русских ко всем, кто отказывался от войны против них, позволили довести режим Шамиля до своего логического конца – до внутренних межфеодальных склок и обращения надежд на умиротворение к России. Террор, идеологическое насилие и экономическая разруха победили Шамиля быстрее, чем экспедиции русской армии. Внутренний конфликт в стане Шамиля вызрел и доконал имамат. Система наибств выродилась в родовую клановость, репрессивный аппарат довел систему доносительства до полного абсурда, «война с неверными» приобрела открыто стяжательский характер, а ислам стал лишь формой освящения добычи. Сплошное превращение мужского населения в воинов подорвало экономическую основу хозяйства. Для компенсации экономических утрат требовались все более масштабные набеги. Но народы, соседствующие с подвластными Шамилю территориями, без особого труда использовали тот же метод мобилизации сил, а Россия пользовалась еще более эффективными средствами ведения войны – строила крепости, вела успешную дипломатическую интригу, поощряла перебежчиков. Шамиль со своей стратегией государственного строительства опоздал на сотни лет и был обречен на поражение.

В Кавказской войне переход к позиционным боям, не сулившим добычи, быстро свел на нет авторитет Шамиля. Он уже не мог обеспечивать рост благосостояния знати и усмирять растущее недовольство «низов». Первые начали осознавать, что только Россия обеспечит им защиту собственности (да и самой жизни), вторые – что только Россия вернет им спокойствие. Так, в 1851 г. к русским возвращается Хаджи-Мурат вместе с подавляющим большинством аварцев. Потом бегство ближайших сподвижников к русским приобретает обвальных характер.

В крушении власти имама Шамиля сказалась военная выучка русских. Малочисленные русские гарнизоны предпочитали погибать, но не сдаваться. В военных столкновениях с русскими Шамиль даже при значительном превосходстве всегда терпел поражение. Биографы Шамиля приводят его слова: «Я отдал бы всех, сколько вас есть, за один из полков, которых так много у русского царя; с одним только отрядом русских солдат весь мир был бы у моих ног». За малым исключением, успешными для Шамиля были лишь операции, напоминающие масштабные стремительные набеги. В 1850–1854 гг. походы Шамиля были успешными лишь в сторону Восточного Закавказья.

Князь А. И. Барятинский Автолитография В. Ф. Тимма

В 1858 г. против Шамиля восстали чеченские сообщества, разгромив все, что напоминало им о власти имама. После массового избиения знати к русским были направлены депутации с изъявлением покорности. Такой же процесс мог начаться, но не начался и в Чеченской войне. Причина тому – согласие российской стороны на капитуляцию и стратегическая несостоятельность общего планирования военно-политических мероприятий.

В Кавказской войне русские смогли нащупать успешную стратегию и не дали Шамилю ни одного шанса на победу. Даже надежды Шамиля на изменение ситуации в связи с русско-турецкой войной (1853–1856 гг.) не оправдались, хотя и оттянули от кавказского театра военных действий значительные силы.

В этой ситуации Шамиль попытался искать поддержки на Западе (письмо французскому послу в 1857 г.): «Улемы, равно как и почетные лица страны просили меня обратиться к державам с ходатайством, чтобы во имя человечности они положили конец этим беспримерным в истории жестокостям, чтобы во имя справедливости они освободили нас от этой тирании. <…> У нас нет ни оружия, ни всего необходимого для продолжения войны против неприятеля, столь превосходящего нас численностью и снабжением и ведущим войну такими варварскими способами».

Кавказская война не была бы выиграна, если бы русские не смогли не только перетянуть на свою сторону большинство северокавказских сообществ, но и начать «производство» нового управленческого слоя – кавказцев по происхождению, русских во всем остальном. Одним из таких людей стал сын Шамиля Джемалэддин, отданный русским в качестве аманата. Джемалэддин получил блестящее санкт-петербургское воспитание, а по возвращении к отцу умер от воспаления легких, не приняв его политики.

Сдача пленного Шамиля князю Барятинскому (Ф. Горшельт, графика)

Генерал Барятинский, добивая Шамиля, начал восстанавливать прежние основы народной жизни, ограничивая их лишь в жестокости. Это стало разительным контрастом по сравнению с тираническими порядками имамата. Милосердие стало оружием русских. Даже после пленения Шамиля, с ним обращались не как с бунтовщиком, а как с плененным главой государства. Публика Москвы и Санкт-Петербурга встретила Шамиля с огромным любопытством. Пораженный таким приемом, Шамиль, проживавший в Калуге на содержании царской семьи, к концу жизни испросил разрешения на присягу царю. Он завещал своим детям «принести новому отечеству ту пользу, которую оно ожидает от верных и преданных сынов своих».

В борьбе с Россией этнический мятеж был и остается одним из существенных факторов, которые используют враги нашего народа и государства. Кавказская смута зрела в недрах Российской Империи – в особенности среди кавказской интеллигенции. Во время гражданской войны кавказцы были одной из ударных сил большевиков, которым в России ничего и никого не было жалко. Горские банды уничтожали казачьи станицы, крушили все признаки ненавистной им государственности. Большевики расплачивались с ними конфискованными казачьими землями, государственными постами.

Кавказский бандитизм, не усмиренный и в последующие годы, потребовал со стороны Советской власти применения войсковых соединений. В марте-апреле 1930 года против бандитов был проведен ряд операций при поддержке артиллерии и авиации. Во время войны уже в 1941 году на Северном Кавказе была создана повстанческая организация, насчитывающая 5 тыс. человек. В 1942 году повстанческая группировка, наносившая удары в тыл Красной Армии и совершавшая диверсии, насчитывала до 40 тыс. человек. Из перешедших на сторону врага кавказцев был сформирован Северо-Кавказский легион, чечено-ингушский пехотный полк и карательные отряды. В феврале-марте 1944 г. на территорию Казахстана и Киргизии было переселено более 600 тыс. жителей Северного Кавказа (из них чеченцев и ингушей – около 500 тыс.). За время операции изъято огнестрельного оружия 20072 единицы, в том числе винтовок – 4868, пулеметов и автоматов – 479.

Все это по законам военного времени следовало расценивать как предательство, но массового уничтожения предателей не последовало. Кроме самой депортации, избавившей ряд кавказских народов от необходимости посылать мужчин на фронт, репрессий не последовало. А в 1953 году поселенцы были сняты с учета и освобождены из-под административного надзора МВД. К 1956 году свыше 6 тысяч человек вернулись на Северный Кавказ. В 1957 году в Чечено-Ингушетию возвратились 140 тыс. человек. Гнездо мятежа было восстановлено, к нему были и присоединены Наурский и Шелковской районы, изъятые из Ставропольского края. В 1991 году ельцинский парламент принял закон «О реабилитации репрессированных народов», подогревший дух сепаратизма и межнациональную вражду.

Непротивление мятежу и попытка задобрить мятежников тяжело отразилась на судьбе местного населения Чечни и всего Северного Кавказа. Бандитский мятеж привел к захвату территории Чечни, фактическому ее отделению от России, которое сегодня – состоявшийся факт. За это отделение заплачено 50 тыс. убитых и 300 тыс. изгнанных жителей Чечни нечеченского происхождения, а также «контрибуцией», которая вся Россия (волей ее кремлевских хозяев) платит главарям бандитского анклава – примерно по миллиарду долларов в год. В наше время уже вся территория Северного Кавказа охвачена мятежным бандитизмом: контролем бандитов и этнических кланов над любой экономической деятельностью, терактами и межнациональными столкновениями. Кавказский бандитизм распространился по всей России, захватывая и крупные города, где «гуляет» кавказская молодежь и приобретают собственность кавказские преступные группировки, и малые населенные пункты, которые порой целиком порабощаются уголовниками. Все это – свидетельство Большой Смуты, в которую погружена Россия.

 

Февральский мятеж

История свершается не только в мыслительных схемах, которыми мы постфактум пытаемся ее объяснять, чтобы облегчить понимание, но и в судьбах людей. В переворотах 1917 года главным были вовсе не партийные дрязги, не митинги и прокламации, не штурм Зимнего, которого, можно сказать, и не было. Персонификация истории, краха Империи заключается в отречении и аресте Николая II, в зверском убийстве его и его семьи. Превращение этой трагедии в исторический анекдот – не просто ошибка. Это упущение нити, которая дана нам для понимания истории и применения этого понимания к современности.

Солоневич писал о Николае II: «Он не был сильным человеком. У него не хватило сил, чтобы выкинуть из своего дворца Гришку Распутина и этим самым обречь на смерть своего единственного сына, и не хватило сил для того, чтобы стукнуть кулаком по столу и повесить несколько тысяч человек, – как это в свое время сделал Петр Великий («что ни зубец – висит стрелец»), не хватило сил для того, чтобы в страшные решающие дни конца февраля 1917 года вернуться на фронт, стать лично во главе любой дивизии – любая дивизия под личным водительством Царя пошла бы на что угодно – и от петербургской швали оставить только рожки да ножки. Да, сил не хватило. Но все-таки – Император Николай Второй был плохим монархом не потому, что он был плохим монархом, а потому, что мы были плохими монархистами. Он был для нас – слишком большим джентльменом». «Я не хочу впадать в елейный тон, в котором принято говорить о Николае Втором, – но все же я думаю, что если он не был самым сильным политиком последних десятилетий России – то самым умным и самым честным он все-таки был. Может быть, – слишком честным для политики. Что стоило ему – приказать повесить убийц Распутина? А из них никто, в сущности, никакому наказанию не подвергся». «Николая Второго – затравили. Затравила пресса, евреи, светские дамы, отчасти и Дума. Но на своем посту он держался до конца. До того момента, когда все его бросили, когда клевета о царице-шпионке и о царице любовнице Распутина прошла и по фронтам, и по тылам, оформилась на трибуне Государственной Думы…» «Можно сказать, что Ее Величество Сплетня одолела Его Величество Царя. Царь – заплатил своей жизнью. Россия заплатила двадцатью годами тягчайших страданий – но сплетня продолжает свое победное шествие».

Травля продолжается и сегодня. Не только издевательским ритуалом с «екатеринбургскими останками» и открытием «новых екатеринбургских останков», но и прежним действием Сплетни о русской истории, самая отвратительная сторона которой – домыслы на счет личности и исторической миссии Николая II, канонизированного Церковью, но по-прежнему представленному в массовом сознании оскорбительными характеристиками. Это клеймо позора на нашем народе, который не разбирает грани между добром и злом, не отделяет преступника от жертвы, не видит разницы между трагедией и фарсом. Историческая память, таким образом, лишается созидательной функции и действует как проклятье, которым мы сводим свою собственную страну в могилу, свой собственный народ – к ничтожному, рабскому состоянию.

Еще совсем недавно так называемая Февральская революция представлялась в умах граждан как некий пролог Великого Октября. Это соответствовало коммунистическому догмату о «перерастании буржуазно-демократической революции в пролетарскую». Тем самым суть событий, произошедших весной 1917 года, оставалась неясной. На собственном опыте мы увидели, что эта же логика имеет обратный ход: в 1991 году «пролетарская» революция обратно переросла в «буржуазно-демократическую». И вроде бы после этого уже ничего не нужно – все стало на свои места.

До сих пор значительная часть населения России считает, что именно в октябре большевики «свергли царя», а потом «хорошие белые» сражались против «плохих красных». Или наоборот – «хорошие красные» против «плохих белых». В этом примитивизме русская история стирается и сводится к XX веку – выпавшим на долю народа испытаниям, которые во многом были предопределены именно Февралем.

Невежество по части русской истории зачастую подкрепляется оговорками высших должностных лиц, получивших образование в советский период и не обогативших свои познания чтением книг в последующие 20 лет. Благодаря этим высказываниям и мутной продукции средств массовой информации период между февралем и октябрем 1917 года стал представляться как хрупкий эксперимент построения идеального общества, грубо растоптанный сапогами большевиков. С этим периодом даже начали ассоциировать Россию после 1991 года, невольно подчеркнув, что предательство Февраля до сих пор не изжито и остается идейной основой для правящей группировки.

С трудом входит в общественное сознание понимание того, что в феврале 1917 года был совершен государственный переворот, организованный генералитетом, думскими депутатами, группой промышленников и агентами иностранных держав. Заговор готовился, и его руководители почти не скрывали своих целей, выдавая планируемый захват власти за проект демократических реформ, которые понадобились почему-то именно во время войны. В то время, когда русский народ бился в кровопролитных сражениях Первой мировой, наделенные властью и деньгами лица думали о том, как устранить Царя, который казался им лишней фигурой – примерно так же, как и декабристам, фантазировавшим за век до того о будущем государственном устройстве России. Им казалось, что никакой тайны власти не существует, и что их талантов достанет, чтобы удержать в руках Империю и довести войну до победы, которая уже была в руках – кампания 1916 года под непосредственным руководством Николая II подвела к неизбежному краху Германии и ее сателлитов летом 1917. Перехватить эту победу, а с ней и Империю – вот был замысел заговорщиков.

Вовсе не большевики, а поддержанные публикой либералы (среди которых оказались не только генералы, но и некоторые высшие иерархи Церкви) свергли Самодержавие – русскую власть, укорененную в веках и в тех принципах, которые делали величие России и соединяли народ и власть в национальный организм. Как только Удерживающий был устранен, власть рассыпалась: самозваное Временное Правительство, собранное из авантюристов всех мастей, не смогло справиться с элементарными задачами по поддержанию порядка в стране. Народ без Царя не признавал никакого начальства, никаких прав собственности, никаких авторитетов. Гражданская война не могла не начаться, и в хаосе победу одержали самые жестокие, самые подлые, самые кровожадные. Власть упала им в руки, а вовсе не была завоевана.

Империя разлагалась изнутри революционной пропагандой и интеллигентскими поисками истины, которая разошлась бы с исторической правдой Отечества. Число «столыпинских галстуков», затянутых на шеях террористов и бунтовщиков, оказалось мизерным, к марксистам власть относилась достаточно лояльно, позволяя им распространять подрывную литературу, а в последние годы Империи – прямую порнографию, оскорбляющую Царя, его семью и приближенных. Либералы и вовсе были в моде и привычно фрондерствовали, подмывая устои собственного государства, по которому они потом плакали в эмиграции, зачастую так и не поняв собственных заблуждений.

Общество в России не успевало быть современным, политическая нация не успела созреть – от необсуждаемой, интуитивной лояльности Государю и господину мы не смогли перейти от осознанной и глубокой свободной лояльности к Отечеству и всему, что закреплено в его истории. Нам нужно было двадцать лет мира. Война обрушилась на Россию в 1914-м году именно поэтому. Прогноз развития Империи показывал, что к середине века она станет сверхдержавой, которую уже ни одна страна мира не сможет догнать.

Самым современным посреди несозревшей в нацию массы подданных оказался Николай II, который понимал трагизм ситуации и предчувствовал свою судьбу. При этом Государь оставался не только рыцарем Традиции, но и автором множества новаций в государственной жизни. Показательно, что именно его вмешательство переломило ход войны в 1916 году. Русское экономическое чудо должно было продолжиться в чуде русской победы. Но либеральная фронда, заговорщики-нигилисты из социалистических партий не дали этой победе состояться. Для них Учредительное собрание казалось важнее славы Отечества, Интернационал – важнее победы над врагом. И теперь в февралистских ориентирах власти мы видим то же самое!

Удивительно, но даже хроника «февральских дней» перевирается в угоду текущей политической конъюнктуре. Эти дни даются в пересказах отъявленных негодяев – тех самых заговорщиков, успевших сбежать от порожденного ими хаоса за рубеж, и там – на склоне лет – написавших мемуары, чтобы возвысить себя и свалить собственные грехи на преданного ими Императора. Другим источником являются газеты тех дней, вравшие самозабвенно – в том же стиле, что и современные СМИ. Многие владельцы и главные редакторы газет были включены в планы мятежников.

Своеобразное соглашение между нынешними правителями Российской Федерации и историками предлагает столь же простую схему: хорошие «белые» проиграли плохим «красным», и потому реставрация «белой» республики – это и есть восстановление России в ее прежнем статусе. Это, конечно, ложь. Настоящая Россия – это Россия самодержавная, а не республиканская. Ее государственная традиция может быть восстановлена только в том случае, если мятеж Февраля будет определен как тягчайшее преступление, а возникшие поле этого режимы – как заведомо нелегитимные. Восстановление правовой непрерывности российской государственности – это стратегическая задача, если мы как народ собираемся жить в России вечно, а не до ближайшего кризиса.

Проблема восстановления единства истории также России требует снять вкусовщину в оценках событий XX века. Преступление Февраля не может быть ничем оправдано – оно надорвало нашу страну революциями, войнами и безумием бюрократии, не сдержанной ни традициями управления, ни общественными противовесами. Следствия этого преступления добивают Россию и теперь – замороченный лживыми публицистами народ до сих пор не знает своей истории, не ведает, кто в ней мученик и герой, а кто преступник и трус.

Иван Солоневич в статье о фальсификации истории «великого февраля» иронично писал: «Есть такой рецепт производства артиллерийских орудий: нужно взять круглую дыру и облить ее сталью – получится орудие. Целый ряд исторических концепций фабрикуется именно по этому рецепту: берут совершеннейшую дыру и обливают ее враньем: получается история. Или исторический факт». И далее: «Самое занятное то, что в феврале 1917 года никакой революции в России не было вообще: был дворцовый заговор. Заговор был организован: а) земельной знатью, при участии или согласии некоторых членов династии – тут главную роль сыграл Родзянко; б) денежной знатью – А. Гучков и в) военной знатью – ген. М. Алексеев». «Правые не могут признаться в том, что страшная формулировка Государя Императора о предательстве и прочем относится именно к их среде, левым очень трудно признаваться в том, что февральская манна небесная, так неожиданно свалившаяся на них, исходила вовсе не от народного гнева, не от восстания масс и вообще не от какой “революции”, а просто явилась результатом предательства, глупости и измены в среде правившего слоя».

«Отречение» Государя Николая II от престола представляется общеизвестной истиной, поскольку этот факт был занесен в учебники и представлен как естественный результат Февральской революции 1917 года. Революция обозначена как результат «недееспособности царизма», а таковая оценка российской государственности сфабрикована путем сокрытия реальной истории. Скрыто «русское экономическое чудо», произошедшее в правление Николая II, скрыто стремительное развитие социального законодательства, скрыта эффективность имперской модели управления инородческой периферией. Поэтому Россия оказывается «отсталой», война – «империалистической» и преступной, режим – «тюрьмой народов», а Государь – «Николаем кровавым».

В действительности, никакой «революции» в феврале 1917 не было. Был заговор узкой группы лиц, преследовавших разные цели и питавшихся различными иллюзиями. Результатом заговора стало образование самозваного Временного правительства и, что особенно важно для истории «отречения», – полная изоляция Верховного Главнокомандующего – Государя Императора. Все его контакты с внешним миром с момента изоляции (а отчасти и до того) были фальсифицированы или блокированы.

Заговорщики окрестили свои действия «революцией» постфактум. Они хотели, чтобы спровоцированный ими хаос был признан революцией, и называли этот хаос именно так. Они не управляли государством, а следовали хаосу, подавляя любые попытки навести порядок. Даже после изобличения большевиков в получении денег и инструкций от немцев, после произведенных арестов в июле 1917, Временное правительство предпочло вновь предоставить мятежникам и изменникам «политические свободы» и возможность готовить вооруженное выступление.

Историки подчас судят о событиях по совершенно истеричным высказываниям, которые не имели ничего общего с действительностью. И впрямь, что можно понять из телеграмм одного заговорщика – председателя распущенной Думы Родзянко – другому заговорщику – генералу Рузскому, командующему Северо-Западным фронтом заговорщику (в апреле 1917 отправлен в отставку, в 1918 убит большевиками):

«Народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно, войска окончательно деморализованы; не только не слушают, но убивают своих офицеров, ненависть к Государыне Императрице дошла до крайних пределов; вынужден был, во избежание кровопролития, всех министров, кроме военного и морского, заключить в Петропавловскую крепость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня, так как агитация направлена на все, что более умеренно и ограничено в своих требованиях. Считаю нужным вас осведомить, что то, что предлагается вами, уже недостаточно и династический вопрос поставлен ребром».

«Еще раз повторяю, ненависть к династии дошла до крайних пределов… везде войска становятся на сторону Думы и народа, и грозное требование отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича, становится определенным требованием».

«Повторяю Вам, что вишу на волоске, и власть ускользает из моих рук; анархия достигла таких размеров, что я вынужден сегодня ночью назначить Временное правительство».

Великому князю Михаилу он писал в том же духе: «Теперь все запоздало. Успокоит страну только отречение от престола в пользу наследника при Вашем регентстве. Прошу Вас повлиять, чтобы это свершилось добровольно, и тогда сразу все успокоится. Я лично вишу на волоске и могу быть каждую минуту арестован и повешен».

Всё это – сплошная дезинформация. Мы знаем, что никакого успокоения не предвиделось, и никакое регентство не планировалось. Требовался хаос, и о нем говорили на всех углах. Хаос был еще только локальным, захватывающим лишь центр Петрограда. Он был еще неустойчив, поскольку тысячи людей в государственном и военном аппарате управления занимались своим делом. И поэтому все успокаивалось само собой, даже в условиях непрерывных провокаций, когда большевистские боевики вели на улицах беспорядочную стрельбу. Чтобы состоялся полномасштабный хаос, а управление государством рухнуло, этот хаос надо было поселить в головы людей. Делали это думские горлодеры и множившие их фантазии газеты. Убийство одного офицера приводило к беспрерывным выступлением думцев в защиту офицеров. Что сообщало солдатам: убивают, и это сходит с рук! Криминальный, дезертирский элемент поднимал голову, а «демократические» соображения не позволяли репрессивным органам реагировать нужным образом.

В Петрограде в дни «революции» пострадало около 1300 человек, из них 53 офицера и 600 солдат. Точной цифры погибших офицеров нет. Ориентировочно это 5–6 человек. Масштаб террора был многократно больше в Кронштадте и Гельсингфорсе, где погибло 60 и 39 офицеров соответственно. Но Петроград был хаотизирован только в центральных районах. Общий масштаб волнений был незначителен. Уже 1 марта ситуация начала успокаиваться, а после «отречения» провокаторы-террористы исчезли в мгновенье ока. Следовательно, беспорядки были инспирированы и отложены до очередной иностранной «инвестиции» в организацию хаоса. Не случайно толпа была натравлена на тюрьмы, где вместе с уголовниками выпустила на свободу иностранных агентов, а также на помещения контрразведки, где были разгромлены досье на иностранную агентуру (см. воспоминания Б. В. Никитина «Роковые годы»)

Из хаоса можно извлечь все, что угодно. Заговорщики, отброшенные развернувшейся смутой как грязная ветошь, лгали как только могли, чтобы обелить себя и унизить и испачкать Династию, на которую они посягнули.

Клевета следует за династией по сей день. Эмигрантские источники свидетельствовали, что Великий Князь Владимир Кириллович с красным бантом прибыл в Думу во главе Гвардейского экипажа. Кто придумал этот красный бант? Один из лидеров мятежа Родзянко, чьи воспоминания грешат не только романтическими фантазиями и превознесением своей роли в «спасении России», но и ложью о том, что будущий император в изгнании Кирилл I будто бы «всем сердцем присоединился к происходящему». Хладнокровный историк Сергей Мельгунов разоблачил эту ложь: «канва рассказа шита белыми нитками». Кирилл Владимирович приезжал на Дворцовую площадь, где без ясно поставленной задачи собирались войска. Он сообщил генералу Хабалову, что готов присоединиться к войскам с Гвардейским экипажем, если те будут действовать против мятежников, а если нет, то солдаты останутся в казармах. Великий князь прислал две наиболее надежные роты учебной команды.

Михаил Владимирович Родзянко

Известно, что Кирилл Владимирович участвовал лишь в одном «проекте» того периода – подготовке манифеста о даровании Конституции. Великий князь Павел Александрович писал своему племеннику Кириллу 2 марта: «…мы должны быть начеку и всячески, всеми способами сохранить Ники престол. Если Ники подпишет манифест, нами утвержденный, о конституции, то ведь этим исчерпываются все требования народа и Временного правительства». Кирилл отвечал по поводу Михаила Александровича, которого тогда прочили в регенты: «Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единомышленно с нашим семейством, прячется и только сообщается секретно с Родзянко». Современный комментатор излагает то же самое, меняя смысл на противоположный: «Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы, работает ясно и единомысленно с нашим семейством, он прячется и только сообщается секретно с Родзянкой». И далее, якобы свидетельство «измены»: «Я был в эти тяжелые дни совершенно один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и Родиной, спасая положение, признавая новое правительство». Фразу можно повернуть и так, и сяк. Но если не искажена первая часть записки, то она понимается однозначно: никакой измены не было.

«Красный бант» появился на груди Кирилла Владимировича, благодаря «свидетельствам» думского заговорщика Родзянко. Вероятно, ему казалось, что в эти дни все офицеры должны носить красные банты на форменной одежде. Ибо только это (якобы) и спасало их от солдатских расправ. Это ложь, многократно опровергнутая. Государыня Александра Федоровна тоже поверила в эту историю, написав со слов «друга» в письме, что Кирилл «ошалел, ходил в Думу с экипажем и стоит за них».

Считается, что еще до «отречения» – 1 марта – Кирилл Владимирович обратился к своему Гвардейскому экипажу, а также к начальникам Царскосельского гарнизона, с предложением присоединиться у Думе – казавшемуся единственным центру сопротивления хаосу. Если такое обращение существовало, это была ошибка. Но между ошибкой и изменой – дистанция огромного размера! Ни о каком отречении Государя великий князь не помышлял, монархии и династии не изменял. Другое дело, что он так легко поверил в отречение… При чудовищном хаосе, явленном мемуаристикой, можно предположить, что дата не соответствует действительности, и реально заявление великого князя было сделано уже после того, как речь об «отречении» облетела Петроград. На это указывает и записка, текст которой приведен выше.

Вполне возможно, что текст «отречения» был распространен среди некоторых лиц заранее. На это указывает полное бездействие Синода, а потом спешное решение синодалов от 2 марта (до «отречения») о «вхождении в сношение» с временным комитетом Думы – группой самозванцев и изменников. Уже 4 марта Синод проходил под председательством назначенного Временным правительством обер-прокурора и торжественно возвестил о «новой эре в жизни Православной Церкви». 5 марта Синод постановил не провозглашать в церквях многолетие Царствующему Дому. Сразу после 3 марта в адрес Временного правительства из всех епархий посыпались телеграммы в знак признания и поддержки.

Информация эмигрантских лгунов противоположна фактам. И потому следует говорить о злонамеренном искажении истории. С какой целью? С единственной: недобитых членов династии необходимо всячески дискредитировать, уничтожить морально. И сделать соборную клятву 1613 года неисполнимой для народа и не исполненной для Династии. Тем самым вина за нарушение присяги Государю Императору как бы снималась, а «революции» 1917 года становились следствиями «недееспособности» самой Династии, что запутывало и скрывало следы заговора.

 

Отречения не было

Тайна лжи и беззакония имеет в XX веке отправную точку – так называемое «отречение». До февраля 1917 года Россия шла «царским путем», и путь личного духовного спасения был делом частным. После устранения «удерживающего» Россия хранима Богом только для того, чтобы вернуться на «царский путь», для чего требуется коллективное покаяние за непротивление злу. Шанс на это сохраняется, и мы обязаны его использовать, понимая, что тайна беззакония действует уже не в отношении частных лиц, а в отношении России и русского народа, а. многие из нас вольно или невольно втянуты в процесс уничтожения нашей страны и нашего народа.

Как же была создана иллюзия отречения Государя, которого в действительности не было? Как явно сфабрикованная бумажка с невнятной подписью (неизвестно чьей рукой) в уголочке листа «Николай» была выдана за Высочайший Манифест? Текст, где имеется фальсифицированная подпись Государя, – это телеграмма Генеральному Штабу. А текст, который по 8 копеек продавали на петроградских улицах, – это уже Манифест. Причем, оформленный, как положено для подобного рода документов, словами: «Мы Николай Второй,…» и так далее.

Сокрытие факта фальсификации было одной из задач, которую решали и большевики. Им нужно было представить, что в феврале 1917 года они подобрали «ничью» власть, что законного правителя у России на тот момент не было. Поэтому уже после Великой Отечественной войны из-за рубежа был извлечен совсем уже дряхлый «монархист» Василий Шульгин со своей версией «отречения», и с его участием изготовлен пропагандистский фильм «Перед судом истории». Где внимательный взгляд обнаруживает массу накладок. К примеру, в рассказе Шульгина по подписании «отречения» отсутствует важное лицо – тот, кто напечатал текст на пишущей машинке. «Отречение» возникает как из воздуха и исправляется чудесным образом без присутствия исполнителя. Фантазии Шульгина становятся чуть ли ни документом, хотя внимательный исследователь Сергей Мельгунов, проживший, а потом детально изучивший Февраль, неопровержимо доказал, что все мемуарные сочинения Шульгина – это плод его воображения, создающего иллюзию, а не воспроизводящего реальные факты.

Современная власть также тщательно обходит вопрос об «отречении», поскольку прямо наследует свою «легитимность» от коммунистического режима, образовавшегося воровским образом. Если этот режим является просто следствием антигосударственного мятежа, то он был незаконен. Следовательно, и очередная «экспроприация экспроприаторов» в 1991 году также была незаконной: вор у вора дубинку украл. Именно поэтому с такой поспешностью и массой нелепостей власть «разрешила» проблему «екатеринбургских останков», превратив всю процедуру научных экспертиз в фарс – фактически передав ее организацию заинтересованным лицам за рубежом. История, по задумке фальсификаторов, должна выглядеть примитивно: Царь отрекся, а большевики убили гражданина Романова. Преступление, таким образом, будет касаться только убийц, но не созданных в результате незаконного захвата власти органов управления, которые арестовали Царя, а потом отдали его в руки душегубов.

Внешне ситуация февраля-марта 1917 года выглядела так: в Петрограде начинаются волнения праздношатающихся солдат из запасных полков. Их никто не призывает к порядку, хаос нарастает. В думских кругах начинают говорить о необходимости «отречения». Гучков и Шульгин без всякой санкции каких-либо коллегиальных (самозваных) органов отправляются в Псков к Государю и на следующий день прибывают с текстом отречения. Тут же исполком Петросовета выносит решение об аресте отрекшегося Государя. И все это в течение недели!

Могли ли два думских завсегдатая добиться от Государя отречения? Могли ли истеричные телеграммы о беспорядках в Петрограде испугать Николая II, имевшего опыт подавления революции в масштабах страны? Да ни под каким видом! Можно с уверенностью сказать, что происходившее в Петрограде не имело к «отречению» никакого отношения. Просто два авантюриста исполнили необходимую сцену заготовленного спектакля. Кто-то же должен быть привезти «отречение»!

Историк С. Мельгунов разоблачает Шульгина, который в эмиграции выступил в качестве мемуариста и ярого ненавистника революции. В действительности все его «мемуары» не имеют ничего общего с действительностью, а эмоциональные оценки событий противоречат его собственной позиции тех дней. Слывший ярым монархистом, Шульгин на самом деле за кулисами вел разговоры не только об отречении Государя, но и цареубийстве (дневниковая запись высланного Государем из столицы в. к. Николая Михайловича от 4 января 1917 года приводится в книге Мельгунова «Мартовские дни 1917 года»)!

Чтобы верно оценить свидетельства Гучкова и Шульгина об «отречении», нужно понимать, что это были за люди.

Василий Витальевич Шульгин

Шульгин хоть и слыл монархистом и националистом, по «делу Бейлиса» резко критиковал правительство, за что получил трехмесячный тюремный срок. В 1915 году с думской трибуны протестовал против ареста депутатов-большевиков. В последующем, уже после революции, Шульгин выступил как провокатор, подыгравший большевикам в грандиозной мистификации – чекистской операции «Трест» Ему было позволено в 1925 году нелегально посетить советскую Россию и беспрепятственно ее покинуть, после того как он «проинспектировал» созданную ГПУ «нелегальную организацию монархистов». Шульгин был арестован в 1944 году в Югославии, но не расстрелян вместе с другими участниками «белого движения», а осужден на 25 лет. В 1956 году вышел на свободу, ему было позволено заниматься публицистикой и прославлять коммунистический режим.

Гучков – яростный противник участия великих князей в государственном управлении, один из организаторов думской кампании против Распутина, участник заговора против Николая II с целью совершения дворцового переворота. Молодые годы Гучкова связаны с путешествиями и авантюрами – службой на КВЖД младшим офицером (откуда он был уволен за дуэль), участие в войне на стороне буров против англичан (попал в плен к англичанам), сдача в плен японцам под Мукденом под предлогом помощи раненым – в качестве уполномоченного Красного Креста (организация, часто прикрывающая агентов иностранных разведок). При этом банкир, предприниматель, один из создателей партии «октябристов» (опоры Столыпина в Думе), председатель III Думы (сложил полномочия для отбытия наказания за дуэль, а затем окончательно – в знак протеста против перерыва в заседаниях Думы, объявленного Государем). Став военным и морским министром Временного правительства, Гучков отменил титулование в вооруженных силах, разрешил военнослужащим участвовать в политических союзах, в марте-апреле сменил военное руководство армией (заменил 8 командующих фронтами и армиями, половину командующих корпусами, значительную часть командующих дивизиями).

Александр Иванович Гучков

И вот такие «свидетели» все время говорят о «манифесте»! Протокол их беседы с Государем свидетельствует, что Николай II самолично писал этот документ, своей рукой делал правки в нем по рекомендации думцев. Однако автографов Государя подобного рода никто не видел. Понятно при этом, что существуй они в действительности, заговорщики торжественно потрясали бы ими над головой. Поэтому с большой вероятностью можно утверждать: имела место фальсификация. Какой манифест готовил и подписывал Государь, мы не знаем. Одно мы можем вывести наверняка: участники заговора многократно и многогранно искажали действительность и скрывали факты, подменяя их своими измышлениями и толкованиями.

Не было «отречения» – была фальсификация. В качестве выражения воли Государя были представлены газетные публикации и, будто бы, отсутствие со стороны Государя какого бы то ни было сопротивления. Поэт А. Блок, близкий к заговорщикам, солгал либо ляпнул по своей политической наивности: отрекся «как сдал эскадрон». Судьба воздала Блоку: как и большинство участников заговора, а потому убийства Государя и его Семьи, он канул в начавшейся смуте.

Сомнения в подлинности факта отречения высказывались давно. Но лишь недавно, благодаря усилиям самодеятельного исследователя Андрея Разумова и историка Петра Мультатули, документы и обстоятельства отрешения Государя от власти стали общедоступными и были подвергнуты пристальному анализу. Сразу выявились признаки фальсификации: документ, претендующий на роль и достоинство царского Манифеста, направлен по странному адресу (Ставка. Начальнику штаба). Он представляет собой текст телеграммы с карандашной подписью Николая II в углу, причем росчерк Государя не соответствует обычному, повторенному в сотнях документов. Заверяющие документ записи от имени министра Двора на трех экземплярах документа полностью идентичны друг другу, (что невозможно: человек не в состоянии с такой точностью трижды воспроизвести запись от руки), и к тому же обведена чернилами по карандашу. Это ли не признак грубо сфабрикованной фальшивки!

Уже при появлении «манифеста» всем участвовавшим в заговоре лицам было совершенно ясно, что этот «акт» не имеет юридической силы.

Заговорщик генерал Данилов передает слова Шульгина 2 марта по поводу текста «отречения»: «Несомненно, здесь юридическая неправильность. Но с точки зрения политической, которая должна сейчас превалировать, я должен высказаться в пользу принятого решения. При воцарении Царевича Алексея будет весьма трудно изолировать его от влияния отца и, главное, матери, столь ненавидимой в России». При таких условиях останутся прежние влияния, и сам отход от власти родителей малолетнего Императора станет фиктивным: едва ли таким решением удовлетворится страна». В этих словах достаточно очевиден политический смысл заговора: сделать власть вообще нелегитимной, обрушить всею властную систему в стране.

Постфактум заговорщики пытались представить «акт отречения» как некую уловку со стороны Государя. Давая такую оценку, они разоблачали сами себя. О полном понимании заговорщиками того, что они творили, говорят воспоминания депутата Думы Бубликова (Нью-Йорк, 1918) по поводу «акта отречения»: «Во-первых, он составлен не по форме; не в виде манифеста, а в виде депеши нач. штаба в Ставку. При случае это кассационный повод. Во-вторых, в прямое нарушение основных законов империи Российской он содержит в себе не только отречение Императора за себя, на что он, конечно, имел право, но и за Наследника, на что он определенно никаких прав не имел. Цель этого беззакония очень проста. Права Наследника этим никого, по существу, не подрывались, ибо по бездетному и состоящему в морганатическом браке Михаилу, в пользу которого отрекся Николай, все равно автоматически имел право вступить на престол Алексей. Но зато на время беспорядков с него как бы снимался всякий одиум, как с отрекшегося от своих прав».

Чтобы фальшивка была принята за достоверный документ, при посредстве тогдашних газет, принадлежность которых хорошо известна, была проведена кампания обработки сознания. После этого уже никого не интересовало, убедителен ли вид документа, адекватен ли его правовой статус. Последовавшая дезорганизация управления, развал тыла, а потом фронта, сняли вопрос о достоверности текста «отречения» на многие годы. А затем он был стерт из памяти народа большевистской пропагандой и советскими учебниками, со школьных лет вбивавшими в головы людей простенькую картинку: народ восстал и сверг Царя.

Освобождая истину от напластований лжи, мы видим, как разворачиваются перед нашим взором различные «проекты» разрушения России: германский (действия по разрушению противника изнутри, повлекшие за собой саморазрушение Германии – ноябрьскую революцию 1918), английский (попытка поставить у власти в России подконтрольного монарха – малолетнего Цесаревича Алексея или храброго в боях, но по общему убеждению неумного и не желающего царствовать Михаила Александровича), французский (учредить в России республику, управляемую на французский манер – тайными масонскими группировками), «кабалистический» (разрушение России до основания, истребление ее ведущих сословий). Каждый из этих «проектов» искал и находил в России своих исполнителей, щедро финансировал их, насаждая измену. Все они сопрягались между собой через лиц, стремившихся возвысить свою роль в истории за счет унижения России. И все эти проекты ничего бы не стоили, если бы не измена.

СМИ сегодня создали такую атмосферу в обществе, когда наличие заговора, войны темных сил против России представляется как домысел, как продукт воспаленного сознания. Доходит до того, что мир, окружающий Россию, представляется неопасным для нее, вероятность последовательной работы иностранных разведок и тайных негосударственных объединений против России кажется совершенно невероятной. Тем самым искажается сама суть истории XX века, в которой мировая война против России не прекращалась. Не расшифровав тайные механизмы войны, в поворотные моменты истории мы окажемся вновь беззащитными. Не поняв, что Россия является пространством, за которое ведут тайную войну мировые силы зла, оспаривающие первенство покорения «самого непокорного народа», мы ничего не поймем в истории XX века и в реальности века XXI. Не обращая внимания на присутствие тайных сил, мы так и останемся в плену примитивной марксистской историософии. И у нас не возникнет никаких вопросов рассказ о расстрельной команде «латышей» во главе с человеком с «черной как смоль бородой», убивших Царя и его Семью в 1918, ни на команду снайперов, которые «разогревали» ситуацию в 1993 и получили тогда определение «бейтаровцы». А ведь вмешательство подобных должно бы подвигнуть нас к мысли о том, что внешний абрис событий порой не имеет ничего общего с реальными силами, разворачивающих курс страны в ключевые моменты истории.

К измене Вере, Царю и Отечеству не всегда вело увлечение нигилистическими политическими теориями или личная ненависть к условиям жизни в Российской Империи (закон некоторыми натурами ощущается как «гнет»). К измене могло привести наивное представление о том, что ситуация катастрофична, тогда как на фронтах положение было спокойным и стабильным, а погромы государственных учреждений коснулись лишь Петрограда, где нерешительность военной власти в отсутствие Государя позволило развиться отдельным беспорядкам в массовые), и что все дело можно поправить, лишь заменив «раздражающую многих» фигуру Николая II. Но планы внешне верхушечного, косметического изменения оказались идентичны планам злейших врагов России. Без Царя Россия начала рассыпаться, а вместо борьбы с внутренним и внешним врагом русские люди направили оружие на своих братьев.

Почему заговорщикам нужно было именно «отречение», а не свержение Государя? Им важно было сохранить внешние атрибуты самодержавия. Свержение означало бы открытое попрание закона, которое спровоцировало бы немедленное выступление сил, верных Государю. Но если «Сам отрекся», то против кого выступать? Ведь есть еще внешний враг. Лучшие люди России были и остались на фронте, ожидая восстановления власти по закону и не понимая, что «тайна беззакония в действии» – беззаконие уже свершилось. Именно на это и рассчитывали заговорщики.

Бесспорно, свержение привело бы к большим проблемам в определении международного статуса Временного правительства, к отсутствию какого-либо статуса у самозваных министров, а также к возбуждению как революционной стихии, так и опирающейся на закон реакции. Отречение создавало иллюзию легитимности перехода России в новое состояние. Но при этом «гражданин Романов» оказывался не частным лицом, а политическим «товаром», за который можно было поторговаться с заинтересованными сторонами: немцами или англичанами. Вывоз Государя и Семьи в Тобольск был совершен Керенским только ради того, чтобы не дать большевикам перехватить «товар» и переправить своим германским заказчикам. Планы большевиков по перевозу Семьи в Москву прямо свидетельствовали о реальности такой передачи, – в качестве отработки германских денег, а в дальнейшем как способ усилить позиции при заключении Брестского мира. Государь сказал: «Я скорее соглашусь дать руку на отсечение!» Затем в действие вступил план сатанинской секты (по линии Янкель Шифф – Янкель Свердлов), предполагавшей обман большевистского руководства и ритуальное убийство Государя, его семьи и верных слуг.

Почему Николай II не смог опровергнуть своего «отречения»? Этот вопрос не столь таинственен, как может показаться. С момента ареста Царь был блокирован, вся его переписка фильтровалась, все его действия и слова обуславливались угрозой гибели семьи. Многие документы (включая дневниковые записи), скорее всего, полностью или частично фальсифицированы. В пользу этой догадки говорят многочисленные факты фальсификации со стороны большевиков и эмигрантских «свидетельств», последовательно разоблачаемые историками.

Даже если бы у Государя была возможность распространить свое воззвание к верным Престолу с призывом подавить мятеж, кто был бы адресатом его послания? Средства информации в то время отнюдь не были массовыми и общедоступными. Они принадлежали врагам России, а их аудиторией были в основном интеллигентские слои. Обращаться к беспочвенной интеллигенции было бессмысленно. Верхушка армии предала; и транслировать через неё правдивую информацию солдатским массам Царь явно не мог. Да что генералитет! К Временному правительству стремительно примкнули даже церковные верхи! Изменническое отречение от Государя и Соборной клятвы 1613 года не изжито до сих пор. Заговор разорвал живую связь между Государем и народом, он использовал тяготы войны и трудную проблему переходного периода от традиционного общества к национальному. Без Государя он был полностью дезориентирован и растерян.

Спрашивают: почему Николай II не предпринял превентивных шагов против революции? Но в действительности такие шаги были предприняты: была распущена Дума, отданы приказы по наведению порядка в столице, по направлению в Петроград фронтовых частей, сохранивших дисциплину. Получив сообщения о беспорядках в Петрограде, Государь сам направился в столицу, чтобы лично руководить наведением порядка. Но все его решения были дезавуированы заговорщиками. Командующий войсками, расквартированными в Петрограде, генерал Хабалов не предпринял решительных шагов по разгону бунтующих толп, военный министр Беляев и председатель Думы Родзянко дезинформировали Государя истеричными посланиями о крахе всякой власти, генералы Алексеев и Рузский не доставляли ему объективных данных и фальсифицировали телеграмму об отзыве войск, якобы, отправленную Царем генералу Иванову. Измена небольшого числа высших должностных лиц и готовность общества принять «отречение» сыграли решающую роль. Народ остался в стороне от всех этих событий. И безмолвствовал, потому что не имел ответа на «отречение», которого в принципе не допускал.

Почему генералы, которые не могли не понимать значимости Царя для России, пошли на измену и соучаствовали в заговоре? Их поведение объясняется склонностью искать для себя иного – не милостивого, умного, честного, грамотного Государя, а жестокого Диктатора, у которого жаждущие не порядка, а самоуправства, генералы составили бы свиту. А монархию сделали бы формальной, на английский манер. Генералы наследовали настроения декабристов – участвовали в масонских ложах, мечтали о «слабом» царе и военной хунте над ним.

Словно в насмешку над генеральскими иллюзиями, привитыми им придворными сплетниками и иностранными посланниками, в диктаторы был предложен паяц – Керенский. А когда пришел настоящий, кровавый диктатор, его свиту составили палачи, обагренные кровью тех самых генералов, скверноподданных всех мастей, их врагов и врагов их врагов. Верховная власть досталась антиподу Николая II – Сталину, который вместе с соратниками пытался и Россию сделать её антиподом. До конца сделать это не получилось. Но сатанисты торжествовали: они пролили моря русской крови, – причем русскими же руками, или руками естественных союзников русского народа.

Обманув и предав Царя, генералы и политики развернули русскую историю на путь чудовищных страданий: вместо заслуженной и уже просматривавшейся победы в войне 1917 года, Россия испила горькую чашу поражения и гражданской войны, а потом еще одну войну, которой не стряслось бы, будь Россия Царской. Вместо «русского чуда» – бурного экономического роста в течение всех лет правления Николая II, Россия получила ломающие народ через колено индустриализацию, коллективизацию, голод; вместо народного просвещения – «культурную революцию», заморочившую головы пропагандой. Все это, вместе взятое, отразилось в военной катастрофе начала Великой Отечественной: индустриализация создала железо, но не солдата; «культурная революция» научила читать большевистские агитки, но не создала прочных мотивов защиты Отечества; сталинизм приучил к страху, но уничтожил инициативу. Как сражаться за Родину, вспомнили, потеряв миллионы и сдав полстраны врагу. Символ измены народа, расплата за петроградскую бесовщину 1917 года – Пискаревское кладбище, где лежат уже не подданные Империи и жители Петербурга, а граждане СССР и жители Ленинграда.

Самое страшное, что фальсификации ведут нас к тому, чтобы мы признали приметы гибели чуть ли не геройством, прославляющим народ: чем больше жертв, тем больше славы. Чтобы мы отказались видеть вину, лежащую на изменниках и лжецах. Именно поэтому фальсификация русской истории XX века продолжается.

 

Вечный Февраль

Накануне краха Империи обстановка в тылу была вполне мирная, благополучная. Но практически все преданные России люди находились на фронтах, а власть не располагала для подавления беспорядков достаточными силами, которые имеются в мирное время. Февральская трагедия стала следствием цепи случайностей, нелепых поступков доброхотов, стремившихся к укреплению государства, но подорвавших его основу – самодержавие. Даже готовая во всем военная победа, скрупулезно рассчитанная и ожидавшаяся в наступлении лета 1917 года, была сорвана.

Масштабы выступлений публики в Петрограде в феврале 1917 года мы вполне можем оценить по событиям 1991 и 1993 гг. в Москве. Разница лишь в том, что война в 1917 году дала в поддержку публике роты новобранцев и запасных полков, которые, не желая воевать, начали убивать офицеров в казармах. В условиях военного времени оружие расползалось по рукам и оказалось в распоряжении возбужденной толпы. Февральский переворот оказался успешным лишь потому, что этого захотели «верхи» общества – изменники и предатели, которые в дальнейшем в большинстве своем были уничтожены большевиками или бежали из страны.

Предательство, обморочно охватившее все российское общество в феврале 1917 года, не осуждено и не преодолено в народном сознании до сих пор. Но предательство это не отпускает, не дает забыть себя. Оно заставляет воспроизводить себя раз за разом. Оно воспроизведено разрушением в 1976 году дома купца Ипатьева, в котором был расстрелян последний российский Император, и мистической связью этого акта с будущим президентом России Ельциным – разрушителем не только Ипатьевского дома (в бытность первым секретарем свердловского обкома КПСС), но и единого государства в 1991 году. В 1998 году именно Ельцин стал инициатором еще одного акта исторического предательства – надругательства над национальной историей в ритуальном захоронении «екатеринбургских останков». Накануне этого акта Ельцин посетил Ипатьевский монастырь, прослеживая путь династии Романовых (от Ипатьевского монастыря к Ипатьевскому дому) и намереваясь пресечь его окончательно.

Вытоптать память о династии Романовых, которой русские принесли свою клятву, превратить русских в беспамятных клятвопреступников – цель, достижение которой равносильно уничтожению России. Русские люди не могут допустить, чтобы наша история закончилась столь позорно – на посмешище всем врагам Империи!

Моральное уродство всенародного предательства собственной истории, предательство Отечества влекло за собой уродство общественного бытия, уродство воспитания и образования. В результате новый советский тип человека обрушил государственность, в которой сам же и вырос. Глубинная причина крушения СССР – в том, что с жизнью Государя Николая II была прервана традиция передачи власти, мистически предопределяющая жизнеспособность русской цивилизации.

Разумеется, с этим не хотят согласиться ни те, кто начинает отсчет истории с августа 1991 года, ни те, кто считает своим Отечеством только страну, образовавшуюся после октября 1917 года. И те и другие пытаются превратить историю России – в предысторию. Для этого приходится всячески принижать русскую традицию, олицетворенную в российской монархии. Приходится выискивать причины для того, чтобы вопрос о судьбе династии Романовых в русской истории и в современной России считать второстепенным. Именно поэтому проблема захоронения «екатеринбургских останков» (будто бы, обнаруженных под Екатеринбургом в тайном захоронении останков расстрелянной Августейшей семьи и ее верных слуг) стала поводом для фантастической лжи о личности Николая II и ситуации в предреволюционной России. Мол, если царь был не так уж хорош, то нечего носиться с его останками как с писаной торбой, нечего мучиться с идентификацией – захороним останки и избавимся от проблемы раз и навсегда.

Стремление развенчать русскую традицию – симптом космополитической ориентации в государственном строительстве. Развенчание идет как от люмпенского «простонародья» (нам все равно, что это будет за государство, лишь бы вволю было хлеба и зрелищ), либо от поверхностной образованности, полагающей, что история движется интересами социальных групп, классов, партий; а не борьбой Добра со Злом. Для укорененного в национальной традиции гражданина ответственность не ограничивается лишь настоящим и ближайшим будущим, для православного человека очевидно, что мы несем ответственность перед Богом, а значит – перед вечностью, включающей потомков и предков.

Наследие наших предков – это клятва верности династии Романовых в 1613 году: «Заповедано, чтобы избранник Божий, Царь Михаил Федорович Романов был родоначальником Правителей на Руси из рода в род, с собственностью в Своих делах перед Единым Небесным Царем. И кто же пойдет против сего Соборного постановления – Царь ли, патриарх ли, и всяк человек, да проклянется таковой в сем веке и в будущем, отлучен бо будет он от Святой Троицы».

Так вот же, воскликнет радостно хулитель памяти Николая II, ведь Царь-то и пошел против Собора – отрекся от престола, а потому он, считаем, уже отлучен от Церкви! Не стоит торопиться. Взглянем на текст отречения и увидим, что Николай (напомним, находящийся под арестом, в полной изоляции и одиночестве) не отрекался от утвержденной грамоты Собора 1613 года: «Мы признали за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть. Не желая расстаться с Сыном Нашим, мы передаем наследие Наше Брату Нашему, Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского». Никакого отречения, собственно, и не было. Была телеграмма Государя в Генштаб, своеобразный «протокол о намерениях», подлинность которого под вопросом. В руках историков – некий печатный текст на страницу, где подпись Государя едва умещается и явно не соответствует его привычной подписи. Ни гербовой бумаги, ни каких-либо отметок по делопроизводству, никакой публичности – ничего, что действительно отражало бы готовность к процессу отречения и передачи власти по существующим законам.

Михаил Александрович, в пользу которого, якобы, отрекся от престола Николай II, подписал текст, начертанный не его рукой на каком-то клочке бумаги. Трудно сказать, его ли подпись стоит под кривыми строками. Но и в этих строках нет отречения, а лишь передача вопроса о форме правления Учредительному Собранию, которое должно быть избрано на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Николай II в своих дневниках отреагировал на появление информации о манифесте Михаила: «Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!».

Предательство дорого обошлось не только династии, но и самому русскому народу, преступившему клятву и отдавшему страну на растерзание заговорщикам, бунтовщикам и разбойникам. Все по анекдоту: «В 1913 году Россия стояла на краю пропасти. С тех пор она сделала большой шаг вперед». Действительно, в последние годы эпохи Романовых население Империи выросло наполовину, производство хлеба – вдвое, промышленность увеличила продукцию вдвое, постепенно разворачивалась политическая система и народное представительство, начался «золотой век» русской философии, построено 10 тысяч церквей и десятки монастырей… Это было настоящее русское чудо!

* * *

Разрешая для себя вопрос о событиях Февраля, мы разрешаем вопрос о своем будущем, о сущности России – какой ее нам Бог дал. О том, что есть Россия настоящая, и что должно стать для нас Россией уходящей. Из XX века в XXI мы шагнем только в тот момент, когда освободимся от капкана, в который попали, – от наших заблуждений относительно Империи, личности Государя Императора Николая II, сущности либерального заговора против России, причинах распространения вируса «левачества» и социального паразитизма – как богатых, так и бедных… Множество вопросов увязано с «проблемой Февраля». Чтобы эти вопросы не стали для нас вечными (точнее – пожизненными), мы должны усвоить правду о Феврале.

В отношении российской государственности проводилась и проводится одна и та же политика: подчинения и порабощения народа, разграбления национального достояния. Одно из направлений этой деятельности – клевета на русских Императоров, дискредитация монархической формы правления, создание условий, при которых русские не могли бы воссоединиться со своей историей. Точно так же, как измена обволакивала Николая II, она проникает в высшие эшелоны власти и подбирается к живущим в изгнании членам Российского Императорского Дома. Исторический сюжет продолжается и, судя по многим признакам, он близок к завершению: жизненные силы народа иссякают, русская государственность увядает, русская история покрыта клеветой, русские богатства захвачены олигархией, русские люди унижены и превращены в рабов бюрократии.

Большевики фальсифицировали историю собственной партии, придумали «революционный процесс», придали «всемирно-историческое значение» ничего не значащим событиям. Их последователи стойко придерживаются этой иллюзии, морочащей людям головы. Не случайно дело о расстреле Царской Семьи в Екатеринбурге фальсифицировалось многократно – и в 20-е годы, и в 60-е, и в 90-е. Причем послевоенные фальсификации связаны с именем А. Н. Яковлева – члена Политбюро, многие годы занимавшегося деятельностью по подрыву жизнеспособности нашего государства. С именем Яковлева связаны и другие фальсификации – секретных протоколов «пакта» Молотова-Риббентропа, «Катынского дела». Вероятно, мы узнаем еще немало подобных фальсификаций и их подоплеку – стремление нанести России максимальный ущерб.

История с «Екатеринбургскими останками» демонстрирует, что нынешняя власть во многом следует «кабалистической» стратегии. Она стремится «закопать» тему злодеяния, закрыть историческую проблему, спрятать генетическую связь нынешних врагов России с внутрибольшевистской террористической фракцией, управлявшейся из-за океана. Множество примет фальсификации мы видим в организации экспертизы «екатеринбургских останков», размещенных теперь как музейный экспонат в так и не переданном Церкви Петропавловском соборе, где не только водят экскурсии праздных иностранцев, но и проводят концерты светской музыки.

Продолжается осквернение не только фамильного склепа Династии. Всё так же замараны именами убийц улицы и площади русских городов. Городские власти Москвы в течение многих лет отказываются убрать с карты столичного метро имя Пинхуса Лазаревича Войкова, одного из участников и организаторов екатеринбургского злодеяния и сокрытия этого преступления. Это тот самый Войков, который торжествующе заявил по поводу убийства Царской Семьи: «Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали». Названия других станций метро меняются с лёгкостью. А вот имя изувера Лужков убирать не спешит. Чем же так мил Войков руководству Москвы, если оно многократно отказывалось удовлетворить требования общественности и даже депутатов Государственной Думы?

В России остаются прославленными злейшие ее враги – Ленин, Свердлов и другие. В последние годы под покровительством властей вновь началась реабилитация сталинизма. В то же время не прославлены российские Государи. Их имен нет на картах наших городов, им не возведены памятники, не отмечены места и даты их деяний. Власть продолжает лгать, а народ продолжает уже не жить, а умирать в полном неведении о своей истории.

У власти (а отчасти и у народа) образовалась привычка ко лжи. Поэтому создаются «версии истории», призванные забавлять публику. «Альтернативная история» совсем не безобидна, ибо полностью дезориентирует и без того не слишком просвещенных людей. Книжные магазины завалены сочинениями в стиле псевдо-документалистики, телевидение позволяет патентованным лжецам и врагам России (Сванизде, Млечин и другие) создавать свои видеофальшивки по поводу значимых событий отечественной истории. Ежедневной ложью наполнены средства массовой информации. От нас скрыты обстоятельства трагедии октября 1993 года, тайна гибели подлодки «Курск» и многое другое. От нас не удалось скрыть лживости так и не законченного «официального расследования» трагедии Беслана. Нас уже трудно разубедить в том, что выборы в России почти два десятка лет тотально фальсифицированы. Мы интуитивно чувствуем, где нам лгут. Но повседневная суета отодвигает наши размышления об этом на задний план. Понимаем ли мы, что забывая о судьбе Отечества, мы тем самым готовим себе новые страдания?

Политика нынешних «верхов» состоит в том, что русская история должна быть фальсифицирована, а чуждые русским имена и символы должны всё так же изгаживать Россию, как это было при большевиках. Этим у русских хотят отбить любовь к собственной стране, убедить в том, что настоящей России больше нет и не будет.

Поскольку все события, связанные с государственной властью, затрагивают право, то они прямо имеют последствия и для обычных людей. Если право нарушено, то незаконным может оказаться владение собственностью. Например, наследование этой собственности от вора. Незаконным может быть отправление властных полномочий, даже если они получены в результате выборов. Выборы могут проводиться по законам, которые установлены наследниками узурпаторов. Незаконно может быть даже само управление хозяйством и богатством страны и подчинение воли граждан со стороны властных органов. Потому что все это получено как наследство от мятежников, присвоивших себе полномочия незаконно, а значит, и передавших их в порядке наследования незаконно.

Можно сказать: все это дела давно минувших дней, они на нынешнюю жизнь никакого воздействия не оказывают. Так вот, оказывают! В религиозном смысле, мы поглощены собственным грехом, и считаем его либо делом естественным, либо собственное соучастие в коллективном помрачении совести – несущественным. От этого перекошено, изломано все общество, порочна в своей основе государственная власть, отсутствует традиция, которая может быть передана следующим поколениям. Все в беспорядке, а внешний порядок – только скрывает так бурлящий под покровом формальностей хаос.

Причина нарастания хаоса в государственных делах сегодня – неизжитое предательство Февраля 1917. Кое-как разобравшись с Октябрем, мы так и не дали ему должной оценки, потому что так и не смогли верно отнестись к Февралю. Мы увязли в Феврале и топчемся на исторической развилке, даже в своих мыслях не умея разрешить, казалось бы, простейший вопрос: за Империю или за тех, кто разрушил ее? Если так, то мы не разрешим в своем сознании и вопрос: за Россию или за ее разрушителей? Мы можем обманывать себя, уверяя, что мы однозначно за Россию. Но при этом будем поддерживать ее недругов, потому что Россия в наших представлениях будет какая-то «другая», а не та, какую ее нам Бог дал. У нас очень смутно понимание грани между Добром и Злом, когда дело касается России. Поэтому на дворе – вечный Февраль, и невозможно двинуться вперед, преодолев, наконец, разруху в своих собственных головах.

Февральский синдром поразил Россию, и уже двадцать лет нами управляют люди с февралистскими установками. Именно поэтому страна, имевшая все условия для мощного рывка развития, топчется на месте и рассыпается на глазах. В жизнь вступило поколение, не испытавшее на себе пропагандистской обработки коммунистической мега-машины. При этом сознание этого поколения остается чистым листом, в котором грязными кляксами расползаются примитивные идейки либерального эгоизма, обесценившего все русское. Еще пару десятилетий, и в сознании народа мы уже не найдем ни одного светлого места, а значит – наступит конец русской истории.

В узких рамках феврализма Россия не умещается, а потому ее будут обрезать и обрезать под февралистский проект. Пока не оставят нечто невзрачное, что смогут вписать в европейский полуостров и историю Запада, вычеркнув при этом все, что было в русской истории самобытного, суверенного, действительно величественного и достойного. Еще промедлим – и увидим своими глазами второй раздел России и испытаем на себе катастрофу, еще более ужасную и постыдную, чем катастрофа 90-х.

Весна русского возрождения наступит, только когда мы найдем в себе силы двинуть время вперед – вступим за исторический Февраль в эпоху расцвета, обратившись сначала мыслями, а потом в практике государственного строительства к опыту Российской Империи, от которой все наши духовные и материальные ценности, географическое пространство и пространство нашей истории.