Идеи разорителей

Революция 1917 года в России опиралась на широкое распространение «левых» идей в интеллигентских слоях. Именно в этих слоях идеи либеральной демократии соседствовали с народовольчеством, поставленным на фундамент марксизма. Поэтому от идей Февральского переворота эти слои, пропитанные нигилизмом по отношению к собственному государству, легко перешли к идеям пролетарской революции. Своими смутными идеями они заразили Россию.

Марксизм как доктрина опирается на ряд положений, которые неискушенному наблюдателю могут показаться настолько абсурдными, что трудно будет объяснить его невероятную популярность в XX веке.

Возьмем вопрос о государстве. Здесь с самого родового пароксизма марксистской теории мы имеем такой пассаж: «Когда государство, наконец-то, действительно становится представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним… Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества – является в то же время последним актом его как государства». Развивая эту концепцию Август Бебель утверждал: «…являясь необходимой организацией общества, покоящегося на классовом господстве, государство теряет всякий смысл и возможность своего существования как только с уничтожением частной собственности ликвидируются классовые противоречия». Еще более решительно накануне величайших потрясений в истории России высказывался величайший потрясатель В. И. Ульянов (Ленин): «…пролетарское государство сейчас же после его победы начнет отмирать, ибо в обществе без классовых противоречий государство не нужно и не возможно». Первый Конгресс Коминтерна подтвердил эту установку: «По мере того, как будет сломлено сопротивление буржуазии, она будет экспроприирована и постепенно превратится в работающий слой общества, исчезнет и диктатура пролетариата, умрет государство, а с ним и деление общества на классы».

От политики «отмены государства» коммунисты в России никогда не отказывались, даже когда вводили самую жесточайшую бюрократию. Именно поэтому форма советской государственности СССР была извращена до предела – государство упразднено в своих традиционных формах и рождено в формах извращенных, в которых правит партия, партийная номенклатура, безответственная перед народом и спаянная внутренней корпоративной дисциплиной. Сталин, доведший ленинские тезисы до практического воплощения говорил в 1926 году: «Мы не либералы. Для нас интересы партии выше формального демократизма. …для нас, большевиков, формальный демократизм – пустышка. А реальные интересы партии – всё».

Отмена государственности ни у российских коммунистов, ни у каких-либо иных не получилась, в силу очевидности и быстродействия разрушительного потенциала этого идеологического «открытия». Но другое открытие – интернационализм – было укоренено в философских иллюзиях человечества более основательно, а отрицание нации было не приводило к столь быстрым губительным последствиям для системы власти. Поэтому интернационализм более глубоко въелся в поры советского общества и официальной доктрины коммунистической власти.

Марксистская традиция отношения к нации, получившая свое завершение в работах Сталина, рассматривала нацию как продукт капитализма (так же как род, племя – рабовладельческого строя, народность – рабовладение или феодализм). Социализму должна была соответствовать некая новая общность и взаимопоглощение всех наций в будущем. Русские рассматривались уже не как нация, а как носитель «языка межнационального общения» (некоего новояза) и русскоязычной «советской культуры». Русские становились как бы ядром ассимиляции культур, теряя собственно «русскость», сливаясь с безнациональными русскоязычными «советскими людьми».

Реальный марксизм, реализованный в советскую коммунистическую идеологию, не отрицал нации, но даже способствовал их укреплению, а в некоторых случаях – и обособлению (например, в Средней Азии). Из этих «кирпичей» строилось межнациональное братство, которое должно было интегрироваться вокруг ценностей коммунистической идеологии. Именно поэтому со времен первой союзной Конституции 1922 г. с 4 до 15 увеличилось число «союзных республик» в полтора раза (до 38 в 1989) увеличилось число автономий. Причем, в результате выделения из РСФСР пяти автономий территория национально-территориальных образований поглотила вдвое большую территорию, которая превысила половину территории Российских земель (в границах РСФСР 1989 г.).

Таким образом, оба ключевых положения марксистской доктрины – антигосударственность и интернационализм – обернулись для русских последовательным уничтожением традиционных основ русского государства, обеспечивающих его историческую устойчивость, а также уничтожением всего национально-русского (включая уступку территорий, преимущественное развитие этнической периферии, выращивание местной этнократии и т. д.).

Порой критиков марксистской доктрины упрекают в том, что они не так трактуют тезис о том, что «кухарка будет управлять государством». Недвусмысленные разъяснения на этот счет дал Ленин: «Мы не утописты. Мы не «мечтаем» о том, как бы сразу обойтись без всякого управления, без всякого подчинения… Нет, мы хотим социалистической революции с такими людьми, как теперь, которые без подчинения, без контроля, без «надсмотрщиков и бухгалтеров» не обойдутся. Но подчиняться надо вооруженному авангарду всех эксплуатируемых и трудящихся – пролетариату. Специфическое «начальствование» государственных чиновников можно и должно тотчас же, с сегодня на завтра начать заменять простыми функциями «надсмотрщиков и бухгалтеров», функциями, которые уже теперь вполне доступны уровню развития горожан вообще и вполне выполнимы за «заработную плату рабочего». «Все дело в том, чтобы они (горожане) работали поровну, правильно соблюдая меру работы и получали поровну. Учет этого, контроль за этим упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных, операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики выдачи соответствующих расписок».

Таким образом управленческая доктрина российских большевиков покоилась именно не представлении о возможности организации производства без выделения особого слоя профессиональных управленцев. Именно поэтому впоследствии проблемами управления в СССР занимались преимущественно неподготовленные к этому воспитанники партийных школ. Именно поэтому разросся неэффективный бюрократический аппарат, который сводил управление к «наблюдению и записи».

Фактически Ленин именно такую программу и закладывал в основание большевистской доктрины: «Рабочие, завоевав политическую власть, разобьют старый бюрократический аппарат, сломают его до основания, не оставят от него камня на камне, заменят его новым (бюрократическим же аппаратом – А. С.), состоящим из тех же самых рабочих и служащих, против превращения коих в бюрократов (то есть, профессионалов прежних времен – А. С.) будут тотчас приняты меры, подробно разработанные Марксом и Энгельсом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время; 2) плата не выше платы рабочего; 3) переход немедленный к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились «бюрократами» и чтобы поэтому никто не мог стать “бюрократом”». «При социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял».

Получилось-таки, что все советское общество обюрократилось насквозь и насквозь было пронизано непрофессионализмом по видимости выборных, а в реальности – контролируемых партийной верхушкой недоучек и профанов, которых контролировали такие же недоучки и профаны, загонявшие страну как лошадь, которую нещадно хлещет конокрад, уходящий от погони.

Большевики рассчитывали на вчерашний день человечества, фактически отказываясь от специализации труда в тех отраслях, где должны были работать квалифицированные кадры. Это касалось и армии, и правоохранительных органов. Ленин еще в 1905 году писал: «Уничтожим совершенно постоянное войско. Пусть армия сольется с вооруженным народом, пусть солдаты понесут в народ свои военные знания, пусть исчезнет казарма и заменится свободной военной школой. …Опыт Западной Европы показал всю реакционность постоянного войска. Военная наука доказала полную осуществимость народной милиции, которая может стать на высоту военных задач и в оборонительной и в наступательной войне». В «военной программе пролетарской революции» Ленин указывал: «Мы можем требовать выбора офицеров армии народом» и далее многократно повторял этот тезис в других статьях.

Технология выборов для большевиков была такой же «святой коровой», как и для «демократов». И те, и другие видели в выборах высшее проявление справедливости, не замечая возможностей перерождения любой избирательной системы. Слепота лидера большевиков доходила до того, что он предлагал вводить выборность учителей школ населением с правом отзыва «нежелательных учителей» и при полном «устранении центральной власти от всякого вмешательства в установление школьных программ». Предполагалось даже всерьез реализовать пункт коммунистического Манифеста о воспитании детей в интернатах-коммунах. А нарком просвещения Луначарский объявил об отмене оценок и аттестатов и заменой их справками о прослушивании курсов.

Ключевое направление марксистской доктрины – последовательный антипатриотизм. Хорошо известен тезис Манифеста Маркса и Энгельса: «У пролетария нет отечества». В 1908 году в статье «Уроки Коммуны» Ленин высказался еще более определенно: «В соединенье противоречивых задач – патриотизма и социализма – была роковая ошибка французских социалистов». Тезис Манифеста был вообще для Ленина одним из самых любимых. Он повторял его многократно. В работе «Пролетариат и война» он объявил само понятие Отечества «устарелым». И в политической практике этот теоретический тезис выразился в предательском лозунге «поражения своего правительства в войне», возникший во время русско-японской войны 1905 года и широко использованный в пропаганде большевиков с 1914 года (тогда дело дошло даже до более циничного лозунга – о превращении империалистической войны в гражданскую).

Предательство национальных интересов покоилось на теоретическом базисе об отмирании государства, мировой революции и отсутствия Отечества у рабочих. Ленин без обиняков писал о том, что в эпоху Брестского мира «Советская власть поставила всемирную диктатуру пролетариата и всемирную революцию выше всяких национальных жертв, как бы тяжелы они ни были». И современные «демократы» (сплошь – выходцы из КПСС) точно также поставили интересы всемирной демократии выше национальных жертв.

Отказ от патриотизма был следствием марксистской догмы об отказе от морали. Маркс с Энгельсом предлагали «стряхнуть с себя истинно германскую добропорядочность» когда дело шло, чтобы загребать жар руками других партий; Ленин требовал «умолчания и сокрытия правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы, остаться в них, вести в них во что бы то ни стало коммунистическую работу», а председатель исполкому Коминтерна Г. Димитров требовал «добиваться выборных постов в фашистских массовых организациях в целях связи с массой, и раз и навсегда освободиться от предрассудка, будто такой род деятельности – неподобающий и недостойный для революционного рабочего».

Исходная теоретическая несостоятельность марксизма доказывалась многократно. Но нас интересует более прогностическая сила той формы марксизма, которая была привита на нашу национальную почву. Хронологически прогнозы-обещания выглядят так:

1919 год. Ленин: «Большинство из присутствующих, не преступивших 30–35 летний возраст, увидят расцвет коммунизма от которого мы пока еще далеки».

1920 год. Ленин: «Тому поколению, представителям которого теперь около 50 лет, нельзя рассчитывать, что они увидят коммунистическое общество. До тех пор все это поколение помрет. А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество…».

1934 год. М. И. Калинин: «Нас вдохновляет глубокое убеждение, что победа коммунизма во всем мире будет казаться нам обеспеченной в ближайший период. Я думаю, что мы доживем до этого момента. Близость мировой революции нам доказывает анализ состояния международного положения».

1939 год. Н. А. Вознесенский: «Путь, который прошли народы Советского Союза от капиталистического рабства до победы социализма, потребовал два десятилетия. Всё говорит за то, что для перехода от социализма к коммунизму потребуется более короткий срок. Придет время, когда товарищ Сталин скажет: коммунизму – это уже не завтра, коммунизм – это сегодня».

1957 год. Н. С. Хрущев: «Не только наши потомки, а мы с вами, товарищи, наше поколение советских людей будет жить при коммунизме». А. И. Микоян: «Без тени фантазии и утопических мечтаний Программа [КПСС] рисует конкретный путь, по которому советский народ пойдет к коммунизму». М. А. Суслов: «Цели и задачи, поставленные в новой Программе, своими грандиозными масштабами поражает человеческое воображение. Но наша Программа совершенно реальна, и она будет выполнена с тем же успехом, с каким были выполнены первые две Программы партии». Б. Н. Пономарев: «Программа воспринята сердцем и умом всей партии, всего советского народа, и в этом верный залог того, что она будет выполнена за предстоящее двадцатилетие, что коммунизм в нашей стране будет построен».

Запланированное к 1980 году построение коммунизма никто не отменял. Сменивший Хрущева Брежнев постарался просто забыть это обещание. Вместо него возник «застой» – период, погубивший СССР.

В Коммунистическом манифесте объявлено, что буржуазия неспособно дать рабу даже рабского уровня существования, и это есть свидетельство того, что производительные силы переросли частную собственность, буржуазную форму их использования. А потому надо ожидать всемирной революции – по крайней мере «во всех цивилизованных странах», ибо остается «один только выбор: между голодной смертью и социализмом» (Ф. Энгельс. «Положение рабочего класса в Англии»). Все оказалось «с точностью до наоборот». Социализм получил исторический шаг как раз в промышленно развивающихся странах, где традиции социального партнерства еще не сложились, не выработалась трудовая мораль промышленного рабочего-горожанина. А через несколько десятилетий выяснилось, что капитализм вовсе не страдает дряхлостью – лидерам КПСС пришлось признать, что у капитализма «есть еще немалые резервы» (XXV Съезд КПСС), а потом и вовсе объявить, что дряхлость и застой наблюдаются как раз в оплоте мирового социализма СССР (XXVII Съезд). Последней теоретической уверткой последних российских марксистов (которые исчезли почти мгновенно – вместе с официальной доктриной) было утверждение, что социализм построен-таки в Швеции и ФРГ.

Провалилось и марксистское представление об одновариантности развития: «Страна промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего». Оказалось, что человечество образует «мир миров», мир цивилизаций. И только российские «демократы», подцепив марксистский метод, говорили о том, что России надо брать пример с других стран, идущих «магистральной дорогой человечества».

Приведенные выше высказывание не были частным мнением лиц, которым они принадлежали. Это была основа для многолетней пропаганды марксистско-ленинской идеологии. И она была ложной. Более того – лживой. Ибо коммунисты никакого коммунизма строить не собирались. По крайней мере того коммунизма, который был утопической программой Маркса. Но и никакого другого коммунизма (может быть, исключая «сны Веры Павловны» в известном сочинении Чернышевского) в России никто и никогда не декларировал. То есть, вся политика коммунистической партии была именно ложью, а не заблуждением, а марксистская доктрина – ошибочной или зловредной во всей своих основополагающих идеях.

Может быть единственным существенным вкладом марксизма в науку об обществе является развитие теории отчуждения, точнее ее приложение к политэкономии. Кратко эта теория сводится к тому, что присвоение природы вынуждает создавать между природой и человеком цепь посредников – производительные силы, которые функционируют в силу производственных отношений (новой социальной «природы»), отчуждающих человека от им же созданных производительных сил. В результате присвоение природы оказывается ее отчуждением и наоборот. Эти вполне ясные теоретические положения были дополнены Марксом самым яростным экстремизмом, который может предложить политическая философия – требованием свергнуть всю предшествующую философию и без остатка разрушить общественный строй – по крайней мере в промышленно передовых странах. (В этом смысле слова Интернационала «весь мир насилья мы разрушим» относился не к одному только «миру насилья», а именно ко «всему миру».)

Производственные отношения характеризуются тем, что не могут быть присвоены непосредственно, требуя конкретной социально-экономической формы, в которой отношений собственности являются ключевым звеном. И такая форма в современном Марксу обществе характеризовалась, прежде всего, частной собственностью на средства производства. Отношения собственности, превратившись в субъект, присваивали людей, а не люди присваивали свои производительные силы, как собственность. Поэтому раннекапиталистическая форма собственности оказывалась неустранимым посредником между людьми и производительными силами. Казалось, что ослабить рабство людей у ими самими созданных отношений можно только самым радикальным образом – уничтожить эти отношения, уничтожить частную собственность.

Марксизм говорил о том, что исторические формы производственных отношений есть ни что иное, как цепь новых и новых производственных отношений, которые поочередно выступает как новый способ присвоить предмет природы в качестве своей личной собственности. Как пишут авторы книги «После коммунизма», насилие – это способ присвоить чужую личную собственность; закон – способ превратить неупорядоченный грабеж в контролируемую производительную силу; право – способ поставить закон на службу противоречивым интересам класса собственников; деньги – способ приобрести право; капитал – способ произвести деньги. Но здесь цепочка посредников обрывается, поскольку уникальность капитала как производственного отношения состоит в том, что он есть самовоспроизводящееся отношение, есть способ произвести самого себя. Именно поэтому капитал является последней формой отчуждения, на которой сосредоточил свое внимание Маркс.

Все это вполне пригодно для того, чтобы строить вполне реформистскую политическую теорию. Но Маркс пошел иным путем. Не имея возможности видеть пути последовательного снятия отчуждающих свойств с капитала (например, правовых в антитрестовском законодательстве или экологических норм, защищающих нацию как целое), он потребовал, чтобы последний тип отношений был ликвидирован разом и полностью. Марксизм считает, что эту задачу выполнит пролетарская революция, которая осуществит переход к такой системе, где отчуждение будет снято и имманентное развитие производительных сил прекращено, а производственные отношения начнут сознательно регулироваться и потеряют господствующее над человеком положение. Именно такое положение дел, утверждают марксисты, соответствует истинной природе человека. Поэтому освобождение человека от гнета отчужденных производственных отношений есть одновременно и возвращение человеку отчужденной человеческой сущности.

Поскольку частная форма собственности не дает возможности для глобального регулирования производственных отношений (что Ленин поставил под сомнение в своей концепции империализма, которая должна была свидетельствовать о последней дряхлости капиталистических отношений), марксизм ставит задачу ее уничтожения, а значит – овладения неким субъектом всеми доселе частными формами производственных отношений. И хотя под субъектом понимается все человечество и каждый частный человек, реалистичный взгляд говорит о том, что первоначально таким субъектом должна становиться корпорация. Речь идет об обобществлении производительных сил объединившимися индивидами, а такое объединения, как бы не тешили себя марксисты мечтами о мировой революции, не может быть сразу всеобъемлющим. Поэтому логично возникает не только синдикализм, как попытка создать отдельное коммунистическое предприятие (возможное в мало-мальски заметных масштабах лишь в условиях развала государственности, чего и требует анархизм), но и большевизм – насильственное превращение одного из национальных организмов, потерявшего в силу какой-либо случайности иммунитет против революции, в коммунистический механизм – огромный цех с укладом производства не сложнее передовых образцов XIX века.

Не желая никакой частичности, марксисты требовали сразу всего, полагая, что предпосылки к обобществлению производства созрели во всемирном масштабе. Проблемы управления казались до смешного простыми. Поэтому Ленин говорил о простоте учета и контроля, с которым мог справиться любой грамотный рабочий. Казалось, что систему можно одним усилием – через взятие политической власти у одряхлевшей (как казалось) буржуазии – избавить от конкурентных страстей и кризисов, заменив стихию рынка сознательных управлением. Масштаб этой задачи вынуждал придавать коммунизму особое значение, а именно – соизмеримость со всей предшествующей историей.

Из этого заносчивого экстремизма, из этой гордыни открывателей всеобщих законов истории возникает идеологический абсурд, который говорит о том, что коммунизм занимается не совершенствованием производственных отношений, а их уничтожением, не развитием отношений собственности, а их упразднением, не утверждением всесилия пролетариата, а его ликвидацией. И это логично, если считать, что отношения складываются помимо воли людей и отчуждены от них. Уничтожение этих отношений означает превращение производительных сил в искусственную природу, которой каждый человек пользуется по своему усмотрению, но в целом его усмотрение удовлетворяется системой планирования. Все производственные отношения вытесняются из отношений человеческих и становятся отношениями деталей механизма, служащего людям. Человеческие же отношения теряют свои производственные характеристики. Средства производства воспроизводятся и развиваются совокупным разумом человечества, а развитие человека перестает опосредоваться производством. И здесь человеческий дух должен освободиться от плотских производственных интересов и зависимостей. Налицо типичный политический миф, опыт последовательного построения которого, вероятно, впервые различим именно в марксизме.

В своем предисловии «К критике гегелевской философии права» Маркс прямо пишет об этом: «Подобно тому, как древние народы переживали свою предысторию в воображении, в мифологии, то мы, немцы, переживаем нашу будущую историю в мыслях, в философии. Мы – философские современники нынешнего века, не будучи его историческими современниками». Политический миф Маркса по отношению к религии носит характер замещающего контр-мифа: «Критика религии завершается учением, что человек – высшее существо для человека, завершается, следовательно, категорическим императивом, повелевающим ниспровергнуть все отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом…».

Этот миф требует уничтожения всего современного мира, не считаясь со средствами. Маркс пишет: Маркс объявляет ту же войну, что позднее объявил Ленин: «Война немецким порядкам! Непременно война! Эти порядки находятся ниже уровня истории, они ниже всякой критики, но они остаются объектом критики, подобно тому, как преступник, находящийся ниже уровня человечности, остается объектом палача. В борьбе с ними критика является не стараться разума, она – разум страсти. Она – не анатомический нож, она – оружие. Ее объект есть враг, которого она хочет не опровергнуть, а уничтожить». Маркс сравнивает критику с рукопашным боем, где главное нанести удар, «не дать немцам ни минуты для самообмана и покорности». Он пишет: «Надо сделать действительный гнет еще более гнетущим, присоединяя к нему сознание гнета; позор еще более позорным, разглашая его». Он считает, что «надо заставить народ ужаснуться себя самого, чтобы вдохнуть в него отвагу». И этот мессианский пафос венчается манифестом ультра-революционизма, обещающего человечеству светлое будущее после эпохи тотального разрушения: «никакое рабство не может быть уничтожено без того, чтобы не было уничтожено всякое рабство».

В рамках теории отчуждения решается вопрос о политической несовместимости ценностей свободы и равенства. Во всем виновата, будто бы, сила отчуждения, расталкивающая их по антагонистическим полюсам. Преодоление отчуждения сначала сблизит, а потом и ликвидирует антагонизмы. Тогда необходимость станет не естественной, а осознанной, и в этом смысле перейдет в свободу. А в промежуточных стадиях мы имеем постепенное освоение человеком «царства необходимости» и превращение его в «царство свободы».

Беда марксизма в том, что его практическая реализация досталась группе стран, которые никак не соответствовали представлениям Маркса и Энгельса о наиболее благоприятных предпосылках для преодоления отчуждения. Напротив, там, где отчуждение было наиболее жестоким, где, действительно, рабу не было обеспечено даже рабское существование (разумеется, в представлении самого раба), произошел «разрыв цепи» и попытка сознательного регулирования производственных отношений. В результате реальное производство было присвоено не всей совокупностью человеческих индивидов, а партийными функционерами, построившими для себя индивидуальные «коммунизмы» или клановое «царство свободы». Для остального населения это было еще более условное снятие отчуждения и полувековой наркоз, не позволявший почувствовать всю глубину установленного большевиками отчуждения.

Отчуждение не осознавалось до тех пор, пока действовала система пропаганды и насилия. Как только пропагандистский пресс утратил свою силу, как только советские люди получили достаточную информацию о «рабстве» в другой общественной системе, они тут же поняли, что коммунистический режим как раз и не дает своим рабам даже рабского существования (на уровне современных представлений о рабском существовании). И тогда советский режим рухнул, чтобы предоставить возможность вызревшим в его недрах эгоизмам возможность частным порядком присваивать отчужденные отношения.

Марксистский пролетариат как субъект снятия отчуждения оказался иллюзией. Реальный пролетариат показал несостоятельность как субъект политики. И хотя коммунисты использовали плодотворность такого снятия, показав определенную эффективность в подвиге индустриализации и оборонного производства в мировой войне, этот вызов получил ответ во всем остальном мире в целом спектре действительных и суррогатных механизмов снятия. С одной стороны – всеми формами корпоративного владения собственностью и государством, с другой – созданием потребительского общества и широчайшим развитием символьной политики, дающей человеку ощущение государства и общественного строя как своего, как истинно справедливого и окончательно закрепленного. Одна ложь сменила другую, образовалась ложь более изощренная, сломавшего в 1991 году военную и экономическую мощь СССР.

Марксизм является уникальным для истории примером философского экстремизма, полагающего сложившиеся условия общественной жизни неизменными, а все половинчатые меры против нестерпимой жизни угнетенных слоев общества – очередной формой их закабаления. История буквально в течение нескольких десятилетий дала принципиально иную социальную среду, и Фридрих Энгельс в своих письмах уже признавал особую роль случайности в истории. Фактически это означало, что марксистская методология к концу XIX века дала сбой, а в XX веке была уже старой философской рухлядью, которая только и сгодилась, чтобы совратить увязшую в беспочвенности русскую разночинную интеллигенцию и развратить измученные войной массы крестьянства, еще не укрепившегося в национальном самосознании.

 

Проклятье революции

Известно, что единственный из заговорщиков-февралистов, о ком Николай II сказал, что не может его простить, был генерал Рузский. Именно благодаря Государю были покрыты его просчеты в руководстве войсками, повлекшие за собой тяжелые потери, именно Государь вернул его к командованию фронтом после болезни, именно Государь приблизил его к себе. Рузский ответил черной неблагодарностью. Хотя впоследствии пытался представить себя слепым исполнителем воли генерала Алексеева, который был главой заговора генералов. В действительности, Рузский был одним из главных действующих лиц драмы, финалом которой стало крушение Империи.

Николай Владимирович Рузский

Потеряв все высокие посты почти сразу за «отречением» Николая II, Рузский решил, что сможет провести остаток лет на Юге России и гарантирует свою безопасность полным отстранением от дел. Но судьба распорядилась иначе. Рузский попал в число заложников, которых большевики арестовали в ответ на набеги отрядов полковника Шкуро (будущего казачьего «коллаборациониста» в период Великой Отечественной войны) на Кисловодск и Ессентуки. При обысках заложники были ограблены: у них были отняты все ценные вещи, включая награды. Вместе с другими заложниками, Рузский подвергся унижением в концлагере г. Пятигорска, где генерал мел полы и мыл посуду. А красноармейцы, увешанные императорскими орденами заложников, орали ему «смирно». В октябре 1918 заложники, включая генерала Рузского, были зверски казнены на пятигорском кладбище.

Следственная комиссия «белых» установила, что все они были ночью изрублены саблями. При этом неумелые рубаки наносили жертвам от пяти ударов и более. Часть из них погибла от удушения землей. Казненный священник к утру сумел полуживым выбраться из могилы и попросил у кладбищенских сторожей воды. Те предпочли забросать его землей.

По показаниям свидетелей генерал Рузский перед смертью сказал: «Я – генерал Рузский (произнеся свою фамилию, как слово «русский») и помните, что за мою смерть вам отомстят русские». На вопрос, признает ли он революцию, он ответил, что видит «один великий разбой». Рубили его пять раз. Главарь изуверов большевик Атарбеков (Атарбекян) позднее хвастался, что убил генерала своим кинжалом. Это был отъявленный садист, которого позднее за массовые казни в Астрахани привлекли к ответственности. Но на сторону изувера стали Сталин, Орджоникидзе и Камо.

Труп Рузского при эксгумации места массовой казни заложников не был опознан.

* * *

Есть масштабная историческая тайна – отчего пала Российская Империя? Ответ на этот вопрос будет звучать в каждую историческую эпоху по-своему, и поиск ответа на этот вопрос беспрерывен. Это то же, что и поиск смысла русской истории, поиск русской идеи. Он никогда не заканчивается.

Георгий Александрович Атарбеков (Псевдоним «Железный Геворк»)

Отчего погибла Российская Империя? На этот вопрос отвечают либо томами исторических исследований, либо каким-то отдельным особенно приглянувшимся доводом, либо простым и ясным: «Божиим попущением за отступление от веры». После этих ответов следует еще больше вопросов, среди которых главный: почему на месте империи Белого Царя возникла империя Красного Тирана? Почему Империя все же до конца не умерла, а скрылась под названием Советский Союз? Почему после разрушения СССР из-под этой оболочки освободилась не Империя, а коррупционная «вертикаль», дополненная дезориентированной «горизонталью» народа, лишенного исторического самосознания? Ушла ли Империя навеки? Если да, то почему мы все еще говорим о ней, почему немало тех, кто мечтает об Империи и проклинает разрушившую ее революцию?

В советскую эпоху мы имели простейшую схему Ленина об истоках и предтечах революционного движения в России – «декабристы разбудили Герцена, Герцен ударил в свой «Колокол», развернул революционную агитацию…». Эта схема не выдерживает критики. «Колокол» имел популярность в русском обществе в краткий период с 1857 по 1862. Три десятка лет, отделившие «Колокол» от декабристов, – это целое поколение, которое никак с декабризмом не связано. Ни идеями, ни социальными настроениями. Не так примитивна история, как она представлялась большевистскими, а потом советскими пропагандистами!

Историческая эпоха Империи закончилась не по воле партии рабочего класса и не в силу «железного» исторического закона, менявшего формации, как это означено в марксистской доктрине. Страна должна была возродиться и пойти вперед с новой силой, переступив из аграрно-традиционного общества в индустриально-современное. Она могла обойтись без революции и гражданской войны, могла не порушить национальной традиции, могла изжить вирус нигилизма. Могла, но не справилась.

Система была хрупкой в переходный период от народа к нации – к тому естественному «ежедневному плебисциту», который осознанно причисляет человека к общегосударственной политической общности. Столыпин тогда говорил: дайте нам 20 лет спокойствия, и Россия будет величайшей страной мира. Действительно, русский народ вошел в XX век вторым по численности после китайцев, Россия – как пятая по мощности экономика. Понятно, что это была величайшая держава с великолепными перспективами. Что осталось от нее теперь, мы знаем. Следующая эпоха оказалась сравнительно недолгой, ее стержень – менее прочным, чем имперский. «Ежедневный плебисцит» в советский период так и не возник, советская нация не состоялась, проблема национального строительства была отодвинута не неопределенный срок или решалась негодными методами – утверждением противоестественной «новой исторической общности советского народа».

Приготовление к национальному строительству имело в России один из неконтролируемых властью симптомов – нарастание праздных слоев общества, среди которых было не только освобожденное от службы дворянство, но и новые образованные слои, созданные университетским образованием, но не поглощенные службой и не приставленные к делу. В николаевскую эпоху они принуждались к службе даже в порядке наказания за крамольные мысли и пропаганду революции. Офицеров отправляли служить на неспокойный Кавказ, гражданских – в сибирские и северорусские губернии. В эпоху Александра этот слой невероятно разросся и в одной из своих составляющих создал народовольческий террор. Все это не слой революционеров, предопределенный каким-то историческим процессом, не продукт классового антагонизма, не результат социальных противоречий. Это был слой тех, кого Достоевский называл «праздномысленные риторы». У них не было никакой программы, никакого видения будущей России – только неприятие над собой какой-либо государственной воли, закона и порядка. Это достаточно видно из сочинений Герцена («Былое и думы») или народовольцев (мемуары Н. Морозова, к примеру). Был узкий слой ничтожеств, который взят большевиками в свои предтечи только для того, чтобы самим не выглядеть такими же ничтожествами, без какой-либо причины объявившимися на русской земле.

После прихода к власти большевиков государственное управление окончательно рухнуло, промышленность прекратила свое существование, городской пролетариат, на который опирались сторонники Ленина и Троцкого, оказался на грани голода. Город не производил больше ничего, кроме революции, а крестьяне вовсе не собирались даром кормить его. И тогда, вместо восстановления промышленного производства, была объявлена война селу: туда отправились вооруженные продотряды, убивая всех, кто пытался противиться изъятию хлеба – в большинстве случаев «под метелку». Село поднялось, и советская власть, так быстро выросшая на развалинах февралистских структур, получила от крестьян гражданскую войну. Увы, февралисты, так ничего и поняв в происходящем, предпочли вместо союза с крестьянством, насилие над ним: мстили не большевикам, а народу, который к революции не имел никакого отношения. И тогда народ стал воевать по обе стороны фронта. Таким образом, гражданская война была войной русского народа как против «красных», так и против «февралистов». Увы, у него не было вождей, которые вернули бы народ на путь его тысячелетнего развития. Народ бился сам с собой за чужие и чуждые ему интересы.

Память о революции – это не просто следствие передачи исторической информации. В советские времена была идеология. Постановочные кадры штурма Зимнего были символическим достоянием режима, наряду с другими символами – бородачами-основоположниками марксизма, красными звездами над Кремлем, мавзолеем и проч. Многие эти символы, уже без трепета и любопытства воспринимаемые молодыми поколениями, все еще напоминают: проклятье революции действует. Официальная идеология не обращается к символам революционной эпохи, пафосу ее лозунгов и идеологии, но красные звезды все еще над Кремлем, мумия Ленина – на Красной площади, ее именем названы проспекты почти в каждом российском городе.

Грех измены будет преследовать наш народ позором и нищетой. Вздорные представления о революции начала XX века оборачиваются вздорными представлениями о настоящем и будущем России в XXI веке. Поэтому у либеральных «реформ» будет не меньше жертв, чем у гражданской войны. Мы в год теряем в численности населения столько же, сколько теряли в братоубийственной бойне. Только гражданская война кончилась в три года, а самоуничтожение нашего народа продолжается полтора десятка лета при «демократах», начавшись тихо и незаметно еще в 70-е годы XX века.

Под русской революцией часто понимают миллионы русских мужиков с винтовками, которые прогнали или перебили «мироедов» – прежние имущие слои. Одним это кажется прогрессивным достижением, следствием прозрения масс; другим – страшным русским бунтом, затмением русского самосознания. Но помимо мужиков с винтовками революцию наводняют иные типажи – вчерашние студенты, праздные сынки дворян, не приставленные к делу и не желающие каждодневно трудиться «разночинцы». Именно из этого слоя выделилась «ленинская гвардия», впоследствии перебитая иной волной революции – поднявшимся народом, который, чтобы ни говорили, из Второй мировой войны вышел победителем. Революция ослепила русский народ, но это все еще был исполин – незрячий, но могучий творец исторических судеб. Пока жива была в нем память о себе самом, он продолжал побеждать – наощупь, с огромными потерями. Пока живы были поколения, родившиеся в русских избах под образами православных святых, они побеждали. Но после великой Победы 1945 года эти поколения сошли на нет, а на смену им объявились воспитанники революции – ее выдумок о России, ее чудовищной неправды об Империи, ее заносчивости в насаждении новых «истин», которые стали замещением традиционных ценностей, исконной русской веры. Кухаркины дети социалистической революции до сих пор управляют нашей страной, до сих пор не знают цены русской традиции, опыта русской истории. Пока народ тих, они насаждают полицейщину; когда народ взбаламучен – они возглавляют погромные толпы.

Современные русские, даже те, кто исправно ходит в церковь, все еще остаются «проклятьем заклейменным» народом «голодных и рабов». В нашем народе доминируют чувства недокормленности и несвободы. Они делают народ вялым, покорным бесстыдной бюрократии. Народ не творит свою историю, а ждет шанса, когда власть пошатнется, когда во все горло закричат новые революционные мессии. Вот тогда народ вновь встрепенется для бессмысленного и на этот раз уж совсем распоследнего бунта за шаг до небытия. В этом смысле революция продолжается до своего полного изживания.

Что же снимет проклятие революции, вернет России достойное бытие, связанное с ее тысячелетней историей? Может ли произойти такое «восстание масс», которое не разрушит, а восстановит связь времен? За каким вождем пойдут русские в свой, быть может последний, поход? До каких пор «верхи» будут не в состоянии управлять страной или понимать под управлением только грабеж? До каких пор «низы» будут отказываться признавать нормальной ту жизнь, которой они живут повседневно, и при этом будут раболепно сносить беспощадные реформы?

Урок триумфа и трагедии революции состоит в том, что революцию, как преступление, необходимо избегать, а революцию как трансформацию, как становление новых социальных связей, сохранение традиций в современности нужно приветствовать. Переходную эпоху надо уметь переживать без глубоких потрясений и подрыва жизнеспособности нации и государства. Можно было бы представить себе индустриализацию без чудовищного рабства и жесточайших репрессий. Можно представить переход к рыночным отношениям в экономике без распада страны и разграбления национального достояния. Можно представить себе обновление России без слома традиций, а с тем, чтобы они оживились. Консервативный подход к истории и политика как раз состоит не в том, чтобы «подморозить Россию» (К. Леонтьев), а в том, чтобы ее оживить. Для этого требуется воссоединение с собственной историей и избавление от политических мифов гражданской войны – противостояния «красных» и «белых», социалистов и либералов. Для возрождения России нам показана национализация всех политических сил, обращение их к традиционным ценностям русской цивилизации и задачам национального строительства.

 

Ленин и его революция

Большевистская революция во главе с Лениным (реально в Петрограде ее осуществлял Троцкий) произошла почти незаметно. Массовые беспорядки закончились разгромом всех учреждений, которые некому было защищать. Наконец, добрались до Зимнего Дворца, который пьяные матросы разграбили, заодно арестовав подвернувшихся под руку напуганных господ. Антонов-Овсеенко распознал в них министров Временного правительства и снискал себе славу ниспровергателя прежней власти. Впрочем, до тех пор, пока его самого не ниспровергли, расстреляв как врага народа и революции. Жертвы «штурма Зимнего» – это упившиеся до смерти в винных подвалах хамы. Вот и вся революция.

Если проследить по «Запискам Суханова», которые очень не понравились Ленину, что на самом деле представляли собой Советы в Питера, да и по всей стране, то становится совершенно очевидно, что это были самозванцы. Съездом Советов объявили толпу, которая набилась в Смольный с улиц – в основном солдат, изменивших присяге и организовавших беспорядки – лишь бы не ехать на фронт.

Провозгласив «революция свершилась», большевики констатировали только одно: Временное правительство сидит в Петропавловке, и приказы фронту и тылу отдавать некому. Германская агентура выполнила свое задание: Россия, готовая к победоносному завершению войны, из этой войны выведена. А чтобы она туда обратно не вошла, пришлось разгромить Учредительное Собрание (избранное по общей воле большевиков и февралистов), а также расстрелять демонстрации в его защиту. Еще в июне 1917 министров-капиталистов Временного правительства большевики клеймили за расстрелы демонстраций, а уже в январе 1918 большевики сами расстреляли 60-тысячную демонстрацию.

Иногда приходится слышать о «бескровной революции». Этот тезис почерпнут из советских учебников, где говорится о «триумфальном шествии Советской власти» – якобы, бескровном переходе власти от прежних администраций к Советам. В реальности ничего подобного не было. Там, где Советы брали власти, они присваивали ее силой оружия. А чиновники Временного правительства им эту власти легко уступали, потому что у них власть тоже была ворованная. Воры экспроприировали украденное у других воров. Но вот когда народ понял, что и те, и эти воры, – началась гражданская война.

Народ воевал с большевиками и бился отчаянно. Свидетельство тому – миллионные жертвы гражданской войны и скорбный мартиролог стертых с лица земли сословий. Не только священства и дворянства, но и крестьянства, которое расстреливали из пулеметов за любые признаки недовольства. Подавлено более тысячи крупных крестьянских восстаний по всей стране. «Антоновщину», охватившую несколько губерний, большевики душили ядовитыми газами (Тухачевский «реабилитировался» за провальное наступление на Варшаву).

Воевали с большевиками и рабочие. Рабочие восстания в 1918 году охватили весь Урал. Ижевские рабочие вооружили армию Колчака произведенными ими винтовками. Во время боев на Урале на сторону ижевцев перешел Петроградский рабочий полк. И только нерусский интернационал, собранный Троцким из безжалостных садистов, смог сломить сопротивление русских рабочих. Прорвав кольцо блокады вокруг Ижевска, рабочие вместе с семьями ушли на восток – вместе с Колчаком. У Колчака был сформирован целый рабочий стрелковый корпус – из мастеровой элиты сибирских заводов. Именно рабочие били и разбили дивизию Чапаева, именно они шли в «психическую атаку», прославленную в советском фильме «Чапаев». Именно они бились до конца с «красными» – до последних сражений под Волочаевкой.

Как ни странно, в сопротивлении большевикам слабее всего выступило дворянство, которое, казалось бы, должно было сопротивляться уже потому, что становилось жертвой «красного террора». Между тем, половина русского офицерства, включая генералов Генерального Штаба, перешла на сторону большевиков. Точные и кропотливые подсчеты, учитывающие перебежчиков, показали, что 41 % генштабистов были за «красных», за «белых» – 46 %, остальные – в основном в армиях украинских сепаратистов.

Алексей Максимович Каледин

Русское офицерство не отозвалось на призыв генерала Алексея Каледина собраться на Дону, по большей части было расстреляно или вынуждено – под страхом казни родных и близких – обязано служить «красным». Каледин, увы, не подходил на роль «белого» вождя, и поэтому не пользовался доверием. Он первоначально не принял Временного правительства, и был им отстранен от командования армией, но в уже в августе рапортовал Временному правительству о поддержке казачества, которое было, якобы, лишено свободы при царях, а теперь приветствует обретение свободы. Этим он предал арестованного Временным Правительством Императора, стал клятвопреступником, как и подавляющее большинство лидеров «белого» движения. Приход к власти большевиков он встретил неприязненно, но все время боялся «пролить первую кровь». Когда выяснилось, что казачий Дон выступает за большевиков, а в распоряжении Каледина всего полторы сотни штыков, он покончил с собой.

Не смогли взять на себя организацию «белых» и другие изменники Императору – генералы Алексеев (главный организатор заговора генералов в феврале 1917) и Корнилов (арестовавший Императорскую семью). Созданная ими Добровольческая армия совершила поход на Кубань, в котором русское офицерство показало чудеса мужества в боях против многократно превосходившего его врага. Но также и беспримерное зверство. В этом походе генерал Алексеев скончался, заболев Тифом. А генерал Корнилов, предприняв авантюрный штурм Екатеринодара, был убит шальной гранатой. Момент, когда не успевшие закрепиться во власти большевики могли быть сметены, оказался упущенным. Изменники, сколь бы не выказывали они героизма и мужества, не смогли восстановить того, что разрушили своими руками. Россией завладел Ленин.

Михаил Васильевич Алексеев

* * *

Как известно, Ленин «проспал» революцию. Или, точнее, то, что потом выдали за революцию. Беснующиеся толпы дезертиров при поддержке думских изменников и прямых агентов иностранных спецслужб и тайных обществ создали иллюзию революции. После чего страну ожидали крах и братоубийственная резня.

А в апреле в Петрограде царила эйфория. Ленин, заторопившийся в русскую столицу, обнаружил на вокзале толпу с транспарантами и оркестром. Которая, конечно же, никого не встречала. Просто соратники Ленина, доставленные в «пломбированном вагоне» с территории врага и назначенные на роль ниспровергателей российской государственности и организаторов военного поражения России, использовали случай. Ленина через толпу потащили к угнанному английскому броневику и заставили выступать. Он сказал несколько бессвязных фраз и выкрикнул лозунг: «Да здравствует социалистическая революция!» А потом поехал во дворец Кшесинской, захваченный большевиками, где изложил свои «Апрельские тезисы», которые Плеханов охарактеризовал как «бред». В отличие от Ленина Плеханов редко бросался подобного рода характеристиками. И Плеханов не был врагом своего Отечества. В отличие от Ленина.

Черчилль позднее писал, что Ленин был ввезён в Россию, «как чумная бацилла».

Лавр Георгиевич Корнилов

Предложенное Лениным в тезисах действительно было бредом человека, охваченного маниакальной страстью к разрушению. В условиях войны он требовал отказаться от какой-либо поддержки воюющей страны («революционного оборончества») и организации революционной войны после захвата власти. Он говорил, что кончить войну без свержения капитализма нельзя. Ленин требовал выдвигать лозунг перехода всей власти Советам рабочих депутатов. (От этого лозунга уже летом большевики отказались, поскольку были в них в безнадёжном меньшинстве.) Советы самоорганизовали народ после февральского мятежа, развалившего всю систему управления страной, и Ленин требовал от своих однопартийцев захвата власти в Советах – любой ценой и любыми способами. При этом он также декларировал всеобщий развал управления: необходимость «устранения» полиции, армии и чиновничества. На селе Ленин предлагал делать ставку на Советы батрацких депутатов – группы отщепенцев, обособившихся от трудового крестьянства, которые потом превратились в вооружённые банды. На промышленных предприятиях Ленин предлагал захватить контроль за производством и распределением. То есть фактически ограбить не только собственников, но и работников. Это и было в понимании Ленина «государством-коммуной». Такой термин он требовал включить в обновлённую программу своей партии, которую теперь хотел именовать «коммунистической».

Не имея своей истории, победившие в живодёрской гражданской войне большевики начали судорожно фабриковать для себя героическое прошлое. Они придумывали себе предтеч, находили «вестников революции» в заметных фигурах прошлого, а всё, что не вписывалось в их понимание, стремились «сбросить с корабля истории». После смерти Ленина история о броневике стала легендой, и в 1926 году близ Финляндского вокзала появился громадный памятник, где многометровый Ленин размещён на башне бронированной машины и воздевает указующую руку. Чтобы придать истории достоверность, начались поиски знаменитого броневика. Поиски велись много лет. О том, что броневик найден, было объявлено только в 1939 году. Правда, это был не тот броневик. Любители мемуаров из числа тех, кто хотел приобщиться к истории большевизма, точно не могли сказать, с какого же броневика выступал «вождь мирового пролетариата». В конце концов решили поставить в музей образец, идентичный тому, который использовал в своём фильме «Октябрь» Эйзенштейн. Так кино, которое Ленин считал важнейшим средством пропаганды, подменило реальность. Всё было не так: броневик не тот, Ленин не забирался на его башню, и был он тогда без усов и бороды. Некоторые участники событий тех лет и вовсе говорят, что никакого броневика не было, а выступление Ленина состоялось с подножки поезда. Но всё это не важно. Имитация исторической правды предусматривалась как одно из средств удержания власти. И по сию пору многие наши сограждане считают художественные съёмки тех лет документальными. В этом их мало кто старается разубедить.

Личность Ленина была мумифицирована, как и его тело. Она превратилась в ходульный образ, который непредвзятый наблюдатель мог принять за карикатуру. Поэтому в советский период в массовом порядке ходили анекдоты о Ленине, обыгрывающие его нелепую, лишённую какой бы то ни было вдохновенности и героизма внешность. Народ расстался с мифами о Ленине гораздо раньше, чем власть, ведущая своё происхождение из кровавых событий гражданской войны.

Постфактум все действия и все сочинения Ленина, вплоть до бытовых записок, которые каким-то чудесным образом сохранились в неспокойной жизни в эмиграции, бурных событиях революции и гражданской войны, были определены как нечто гениальное.

А в реальности личность Ленина не могла вызывать у современников особого уважения. Он не получил достаточного образования и практически не имел никакого опыта работы по профессии. Как философ он не состоялся. Считанные его теоретические работы не представляют серьёзного интереса. Как публицист он был весьма посредственным автором. Его статьи пересыпаны бранью. Как оратор он был человеком вздорным, допускающим в речи сквернословие, оскорбления, пошлости. Как профессиональный революционер он был труслив, крайне неуживчив и груб с товарищами.

Фантазии о виртуозной конспирации Ленина – результат «мумификации» его биографии. Наличие у него более 150 псевдонимов скорее говорит о болезненной мнительности. Ульянов-Ленин был труслив. Немногие свидетельства на этот счёт затушёваны мифологическими интерпретациями различных эпизодов его биографии.

По одному из воспоминаний, в 1906 году на митинге при крике «Казаки!» Ленин первый бросился наутек, тогда как другие вступили с казаками в переговоры. О трусости Ленина свидетельствует и тот факт, что он не сделал попытки бежать из ссылки, как это делали другие ссыльные.

Трусливость Ленина часто выдают за благоразумие. Эпизод, когда пьяные матросы отобрали у него присвоенный «Ролс-Ройс», ранее принадлежавший царю, о многом говорит. Матросы решили «покататься», вкушая свободу, объявленную Лениным. И просто высадили его с Крупской на мостовую. Пришлось вождю идти пешком по своим коммунистическим делам. А потом через Дзержинского возвращать экспроприированную «буржуйскую» собственность. Матросы не сопротивлялись: они к тому времени интерес к машине потеряли. Скоро их ожидало похмелье от дурмана революции. Пока что все обошлось для них без последствий.

Другой эпизод с той же машиной выглядит серьезнее. Теперь ей заинтересовались бандиты, которых большевицкая революция выпустила из тюрем. Банда Яшки-Кошелька вышвырнула Ленина и сопровождавших его лиц из машины, предварительно освободив их от содержимого карманов. Ленину и его охране пришлось также уступить бандитам свои браунинги. Машину ловили всей московской милицией. В боях за ленинский лимузин погибли 23 «красных» милиционера. Пока, наконец, бандиты, уходя из погони не разбили машину. С тех пор Ленин ездил с машиной сопровождения, набитой вооруженной охраной.

Ленин был завистлив, злобен и мстителен. Он расценивал как врага даже того, кто выигрывал у него в шахматы. Он был чудовищно жесток. Его распоряжения о взятии заложников и массовых расстрелах – прямое свидетельство о причастности к преступлениям, которые не могут быть забыты и прощены русским народом.

Вот такими телеграммами Ленин бросал в пекло гражданской войны новые и новые жертвы: «Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно провести к беспощадному подавлении. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «последний и решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать.

1. Повестить (непременно повести, дабы народ видел) не меньше 300 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.

2. Опубликовать их имена.

3. Отнять у них весь хлеб.

4. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков».

Вслед этой телеграмме летит другая: «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

Массовые убийства предусматривались Лениным даже за отказ крестьян участвовать в расчистке снега на рельсовых путях.

Изобильное эпистолярное наследие Ленина говорит о его двуличии. Он мог писать третьему лицу гадости про одного из своих близких товарищей и тут же публично хвалить его на все лады. «Навозные кучи», «подлецы», «иудушки», «мерзавцы», «свиньи», «тупицы», «проститутки», «идиоты», «дурачки» – так характеризует он своих соратников. Словарь ругательств Ленина – это сотни слов, записанных в его письмах, статьях, стенограммах выступлений.

Ленин вёл аморальный образ жизни, почти не скрывая свою связь с Инессой Арманд. Он не стеснялся устраивать на руководящие должности своих родственников.

Вслед за Марксом и Энгельсом Ленин демонстрировал ненависть к русскому народу, вслед за Герценом – пренебрежение к другим европейским народам. Применённый им термин «великорусский шовинизм» на долгие годы исключил из словоупотребления слово «великоросс», а его обличения в адрес русского народа, якобы эксплуатирующего другие народы России, стали основой национальной политики правящей компартии, которая до сих пор не изжита, и служат руководством к действию русофобствующей власти.

Ленин продвигал на руководящие посты еврейскую интеллигенцию – наиболее нигилистически настроенную по отношению к русским традициям. Зная о своих «еврейских кровях», Ленин в письме Горькому утверждал: «Русский умник всегда еврей или человек с примесью еврейской крови».

Несмотря на смену власти и разоблачение мистификаций советского периода, новая власть всячески оберегает символы большевизма. Она не провела и не собирается проводить расчистку страны от фальсификаций истории и идеологических истуканов. Она лишь будоражит общественность вопросом о необходимости освободить Красную площадь от большевистского кладбища и капища с мумией вождя. Но не предпринимает ничего, чтобы восстановить правду истории и справедливо оценить героев и предателей, преступников и мучеников.

1 апреля 2009 года десятиметровая бронзовая фигура Ленина на Финляндском вокзале в Петербурге была взорвана. Власти тщательно её отреставрировали и вновь водрузили на постамент. Это и не удивительно. Власть новых февралистов прочно связана с большевизмом. Откажись она от большевизма – и ей нужно будет объясняться, откуда берется ее легитимность. Если большевики – преступники, то власть, полученная в 1991 году – это власть дважды смутьянов!

Скрывая это разоблачение, последователи февралистов и большевиков не тревожат прах изуверов, истерзавших нашу страну. Таблички с именами убийц обозначают названия улиц, площадей, городов и целых регионов. Страна не очищена от истуканов прежней эпохи, главная площадь страны по-прежнему остается кладбищем самых кровожадных смутьянов и их последователей.

Ликвидация кладбища и капища на главной площади страны – давно назревшее решение, которое надо просто воплотить в нормативном акте. Культ Ленина и его соратников, погребенных рядом, давно перестал носить политические черты. Мертвым поклоняются как живым, как богам. Кому эти культы помогают преодолевать трудности жизни, может отправлять их где-то в другом месте, но не в политическом и культурном центре России.

Стране нужна чистка от идейного символизма большевистского периода. Правильно начать ее с удаления пронизанного русофобской идеологией пантеона с Красной площади и продолжить последовательным освобождением места для прежних исторических наименований и прославления имен героев нашей истории. Разноликих болванчиков с подписью «Ленин» должны заместить русские Государи, государственные мужи, ученые, основатели городов, святые и подвижники, полководцы и герои, служившие Отечеству во все времена.

Трусливая власть никак не может сообразить, что народ повреждается в сознании, когда наглядная пропаганда времен КПСС соседствует с циничными символами эпохи разврата и распада. А то, что составляло славу Отечества и отражает ее исторический путь снесено в музеи и там забыто. Уверен, что решительное возвращение нашему народу его истории возможно только в том случае, если антигосударственные и антинациональные силы будут удалены из правящих верхов. А пока продолжается фальсификация истории. И в сознание народа подмешивается сомнение, которое расцветает ядовитыми всходами: вся история Отечества становится цепью зверств и позора. И только на этом фоне истинные враги наши превращаются в гениев и благодетелей.

 

Троцкий и Сталин: разные судьбы политических близнецов

Оба они стали революционерами – еврей и грузин. У них общее политическое дело – уничтожение Империи. И разные характеры с общим настроем на террор. У них разные судьбы, но общий триумф – революция и гражданская война. Они взаимно нетерпимы, но оба – члены руководства «красных». У них общее – подполье, ссылки, эмиграция. И много темных страниц в биографиях. Один был всем и стал ничем – отбросом истории с трагическим финалом жизни. Другой был ничем и стал всем. И до сих пор остается для многих «всем» – символом и смыслом политики.

Много, очень много различий. Но и много, очень много совпадений. И стоит оспорить укоренилось представление в историографии и в обыденных взглядах на историю о том, что Троцкий и Сталин – чуть ли не антиподы, противоположности во всем. Но с тем же успехом можно представлять антиподами любых двух людей, которые вышли из одной и той же группы, имели общие взгляды, но разные судьбы. Многое свидетельствует о том, что при разных судьбах и различии в характерах Троцкий и Сталин были идентичными политическими типажами. А вся разница между ними – в том, что каждый из них волей исторического процесса был поставлен в разные условия.

Троцкий (Лейба) Лев Давидович

Троцкий пропагандировал идею «перманентной» революции (фактически – мирового господства большевиков), а Сталин, получив рычаги власти, старательно ее насаждал – не только в России, но и за рубежом. Сталин был практик мировой революции. Ему важна была власть, а не теории. Может быть, он даже не вникал в то, чем Троцкий забавлял читающую публику. Он использовал идею Интернационала для организации пятой колонны и разведки в разных странах. Риторические обороты и лозунги Троцкого, ходившие на митингах и вписанные в романтические воззвания, имели хождение в период 1922–1927 гг., но практика была направлена в другую сторону. Практикой занимался Сталин. Ему нужно было убедить зарубежных партнеров, что его государство им не угрожает и даже мечтает торговать с ними. Троцкому поверили маргинальные слои марксистских партий, Сталину – главы ведущих мировых держав.

Троцкий для руководства Красной Армией использовал террористические методы. Сталин тоже не сомневался, когда в условиях гражданской войны надо было «пустить в расход» сотню другую представителей «эксплуататорских классов». Троцкому не удалось то, что удалось позднее Сталину – последний распространил методы террора на мирное время и на все население страны. В приверженности марксистской доктрине Троцкий и Сталин были едины, по крайней мере на словах. Каждый из них проповедовал «свой» марксизм. Только первому досталось заниматься преимущественно пропагандой, а второму – практикой управления и решением конкретных государственных и хозяйственных задач.

Большевицкие партийные клички, как представляется многим, служили лишь делу конспирации и выбирались почти наугад. Действительно, историки долго гадали, к какой Лене – реке или женщине – имела отношения кличка Владимира Ульянова. Пока не выяснили, что он воспользовался чужим паспортом. И потом, чтобы скрыть прозаичность происхождения поддельной фамилии и сохранить таинственность в биографии вождя, потомков умершего Ленина перебили или заставили принять новую фамилию.

Иосиф Виссарионович Сталин

Но нет сомнений, что «Сталин» – необходимая замена прежней легкомысленной и почти семейной кличке «Коба» (имя литературного персонажа, «грузинского Робина Гуда»). Партийное имя «Сталин» не привязано ни к какой национальности. Зато символически нагружено: революционер, опасный как стальной клинок, с убеждениями стальной прочности, выкованными в подполье. Магия имени не раз отражалась в сочинениях о Сталине. Анри Барбюс писал: «Это – железный человек. Фамилия дает нам его образ: Сталин – сталь. Он несгибаем и гибок, как сталь».

Имя ничего не стоило бы, если бы не мистический туман, напущенный успешно распространенными слухами. Например, о том, что сталинский псевдоним – простой перевод родового имени «Джуга» с грузинского (или древнегрузинского) на русский. И тогда тайна имени связывалась с родовой историей, родовым характерным отличием. В действительности, грузинское «джуга» – слово, оставшееся только именем, и не имеющее никаких тайных значений. Только по версии недоброжелателей «джуга» – это обозначение горского еврея.

Некоторые исследователи полагаю, что свой псевдоним Сталин образовал от фамилии издателя и переводчика на русский язык поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» Евгения Сталинского. Его книга достоверно была в перечне юношеского чтения Иосифа Джугашвили. И также достоверен негласный ее запрет в годы правления Сталина.

Псевдоним «Троцкий» также имеет свою оригинальную историю. Лев Бронштейн в юном возрасте был поражен волевыми качествами своего тюремщика, носившего такую фамилию. И увидел в ней связь со своим родовым происхождением и своими политическими устремлениями. Как еврей, он знал, что на идише «тротц» означает «кроме, вопреки», а на немецком еще и «упрямство». Из еврейского нигилиста, уже в детстве бунтовавшего против своих школьных учителей, Бронштейн хотел превратиться в немецкого интернационалиста, марксиста. И повелевать так, как повелевал поразивший его воображение тюремщик по фамилии Троцкий. Заразившись мистикой своего псевдонима, Троцкий и вправду стал упрямцем, упорным оппонентом по отношению к окружающим, революционером-ниспровергателем, всегда действующим чему-то или кому-то наперекор.

В псевдониме Джугашвили мистика была только для окружающих, но не для него самого. Он-то точно знал о сконструированности псевдонима. Но им же была сконструирована и легенда о «стали» в имени его семьи. В псевдониме Бронштейна мистика была только для него самого, но не для окружающих. Троцкий – не самая распространенная, но обычная фамилия, усеченная версия «Троицкого».

Вне революции Троцкий и Сталин не имели никаких шансов сделать себе карьеру. Они органически не принимали систематического образования. Зато любили блистать своей образованностью. Во многом именно это и побуждало того и другого вникать в такие детали, которые были ведомы не всякому специалисту. Такое «нахватанное» отовсюду знание позволяло возвышаться над собеседником, планомерно заводя его в тупик, но не обеспечивало возможности применять знания на практике.

Если Троцкий по этой причине так и остался публицистом и оратором, то Сталин, писавший с большим трудом и без литературного блеска, захватив власть, управлял скорее интуитивно. Его решения были направлены на удержание личной власти, а репрессивные методы позволяли обходиться без рационального расчета. Расчетливы должны быть те, на кого Сталин возлагал личную ответственность. Но также они должны были вдохновенно верить, что любое слово Сталина как бы продиктовано свыше. Сочетание восторженной лояльности и сухого профессионализма давалось далеко не всем. Это одна из причин массовости репрессий именно в аппарате партии, государства и армии.

Троцкий и Сталин проявили себя на поприще управления армией, не имея никаких знаний и навыков в этом деле. Но оба мыслили себя стратегами. И оба считали, что армию невозможно строить без репрессий. Троцкий не командовал – он инспектировал. И «ставил к стенке». А Сталин как член реввоенсовета фронта участвовал в управлении войсками. Что, правда, дурно сказалось в период, когда он стал Верховным Главнокомандующим – он долго мнил себя профессионалом.

Троцкий в условиях гражданской войны, когда перепутались фронт и тыл, «свои» и «чужие», воображал себя римским императором, проводя «децимации» – расстрелы каждого десятого в отступивших частях. Троцкого пьянил успех его речей перед матросами, пьяными от вседозволенности, которую им сулил наркомвоенмор. Его окрыляли надежды прорваться с революционной армией в Европу, где он так сладко отдыхал в эмиграции, а хотел бы и мог властвовать. Он планировал даже поход в Индию, чтобы выбить оттуда англичан и превратиться уже в мирового владыку. Несколько позднее (1923) Сталин подхватил троцкистскую идею, заявив, что восточные народы бывшей Российской Империи, «органически связанные с Китаем и Индией… важны для революции прежде всего». Ему тоже мерещился поход на Ганг. В этих романтических чаяниях – и дух времени, и дух личного авантюризма с размахом планетарного масштаба. Правда, Сталину удалось подержать в руках власть, снабженную планетарным оружием – атомной бомбой. Для Троцкого планетарные мечты выразились в планетарном распространении секты его последователей, не имевших ни малейших шансов на власть.

Троцкий считал себя создателем Красной Армии и даже придумал специальные ритуалы приветствий для себя лично, а также вписал свое имя в воинский устав как «вождя и организатора». Сталин мнил себя организатором обороны Царицына – стратегического пункта обеспечения центральных районов страны хлебом. Оба могли считать свой фронт работы решающим. Но в действительности, ни Троцкий, ни Сталин не определили исхода гражданской войны. Его определило бессилие «белых», которые не имели собственной доктрины, чтобы увлечь народ, не имели единства – каждый фронт «белых» действовал по своему плану, зато упивались склоками по поводу идей Февраля – не менее губительных для России, чем большевистские.

Бездарность Троцкого проявилась уже в том, что именно благодаря его решению о разоружении чехословацкого корпуса вспыхнула первая зарница гражданской войны. Можно считать это ошибкой, но Троцкий во всех эпизодах своей военной биографии известен только жестокостями, во всех эпизодах политической биографии – любовью к красивым фразам и парадоксальным предложениям вроде «ни мира, ни войны, а армию распустить».

Бездарность Сталина стоила катастрофы первых месяцев Великой Отечественной войны и тяжких поражений в течение двух лет. Нет, он готовил страну к войне, он строил государство. Но все это стояло на зыбкой основе большевистской догматики. И преодолеть ее Сталин не смог. В этом смысле он не был сувереном. Он был рабом доктрины, и в ее рамках делал все, что мог. Итог – с одной стороны, Победа, с другой – горы трупов и сгоревшей техники в 1941 году. И потери 1 к 3 в течение двух лет войны.

Сталин, положив в землю миллионы солдат, все-таки нашел свое место в стратегическом планировании, кое-чему научился. Но все же планетарный масштаб был ему велик. Послевоенный период – это сдача итогов войны: части Берлина, проливов, ООН. Громадные жертвы – вот главная основа величия Сталина. Троцкому такой «человеческий ресурс» в качестве расходного материала не был предоставлен. Но нет сомнения в том, что он распорядился бы им столь же неблестящим образом.

Сталин чудовищно проиграл в стратегии – упустил возможность занять черноморские и балтийские проливы, сдал Западный Берлин, нелепо возвысил Францию, не имевшую к победе никакого отношения, уступил американцам безраздельный контроль над Японией, Китаю – Маньчжурию, Внутреннюю Монголию и Тибет и т. д. Геополитически шаткая конструкция «мировой социалистической системы» была крайне затратной и рассыпалась в одночасье. Заложенная Сталиным конфигурация мировой политической системы, исходящая из добросовестности союзников по войне, оказалась ничтожной почти с самого начала. Уступки сыграли свою роль позднее. Мировая социалистическая система оказалась порождением тупиковой идейно доктрины. Сталин не видел этого стратегического тупика. И не увидел при жизни результатов своего поражения.

Сталин уверовал в свой стратегический гений и сделал все, чтобы маршалы Победы остались в его тени и не играли никакой роли в послевоенной жизни. Слава армии и ее руководителей всегда была повязана доносительством, многочисленными службами слежки и устранения неугодных, фабрикацией фиктивных героев, продвижением идеологических работников и наградами для тех, кто больше надзирал, чем воевал. Именно поэтому армия-победительница после войны осталась ни с чем. Зато Сталин и партийная бюрократия воспользовались плодами победы в полной мере. Бюрократия оказалась сильнее армии, которую гнула к земле даже в самые опасные для страны моменты.

Троцкий, как и Сталин, остался недоучкой. Он не смог закончить курса реального училища, иностранным языкам обучался в тюрьме по многоязычной Библии. Как и у Сталина, у него не было никакой иной профессии, кроме революции. Правда, Троцкий мог зарабатывать себе на жизнь публицистикой. И, конечно, революционной фразой, которая находила сочувствие у таких же кровожадных романтиков. Возможность заработка на революционной публицистике Троцкий получил как оппонент Сталина. Фактически Сталин обеспечил Троцкого заработком в изгнании, пополнявшие его кошелек, наряду с другими пожертвованиями. Но и Троцкий сыграл на руку Сталину. Обвинения в троцкизме с течением времени стали расхожим поводом расправы над любым носителем суждений, хоть в чем-то отличных от «генеральной линии партии» – счастливо угаданных помыслов вождя партийно-советской бюрократии.

Публицистика Троцкого пришлась ко двору тем политическим силам, которые хотели иметь идеологические аргументы «слева» против СССР в надвигающейся войне. «Левые» должны были отвернуться от Сталина как от азиатского мракобеса. «Справа» аргументов было предостаточно – «левый» характер официальной доктрины не вызывал сомнений. Гитлер опирался на аргументы против Сталина, играя с ним в солидарность бюрократий, но в реальности опираясь на антисоветские силы по всему миру. Сталин, накапливая колоссальные вооружения, следовал лозунгу Троцкого: «Россия – это хворост, который мы бросим в костер мировой революции». Следовал как практик, а не фразер. Но Гитлер перехитрил – «хворостом» Германии поджег мировую войну, и вооружения, созданные трудом советских людей, в считанные дни после нападения Германии на СССР стали металлоломом. Сталин принципиально не мог восстановить воинскую культуру и инициативу воина: он руководствовался иной доктриной строительства государства – репрессивной и бюрократической. А Гитлер, напротив, опирался на германскую военную традицию, и на личном примере хорошо знал, чем живет солдат, сидящий в окопах.

Троцкий и Сталин не были бескорыстными служителями идеи, оба ждали от нее славы и власти.

Троцкий требовал славы и власти с наивной откровенностью. Но стоило Ленину по случаю оказаться на гребне революционной волны, и Троцкий из «иудушки» (как его называл Ленин за недолгий альянс с меньшевиками) превратился в рьяного исполнителя воли вождя. Он исполнял волю Ленина, используя методы террора при создании Красной Армии и подавлении сопротивления «белых». Столь кровавая «романтика», казалось, принадлежит очень отдаленным временам. Но она вернулась в политику из древности и была применена в невидных масштабах.

Троцкий создавал трудовые армии и концлагеря, проводил мероприятия «военного коммунизма» – ради победы в гражданской войне он готов был переступить через любые ограничения, которые отделяют вменяемого человека от изувера. Вовсе не по своему произволу им были сорваны мирные переговоры в Бресте, вовсе не он подписывал «Брестский мир». Троцкий был исполнителем воли Ленина, даже когда потребовалось круто изменить политический курс. По воле Ленина Троцкий продумывал шаги по созданию рыночных подпорок для большевиков в «новой экономической политике».

Сталин делал карьеру иначе – исподволь, тайно, продумывая каждый шаг, чтобы убрать с дороги конкурентов. Как аутсайдер по уровню культуры и образованности в «ленинской гвардии», он делал ставку на выдвиженцев из пролетарской среды. Этот расчет оказался верным. Революция всколыхнула именно эти малообразованные слои, и большинство в партии было за ними. Сталин был им ближе, чем выходцы из слоев интеллигенции или те, кто пытался играть роль европейских марксистов-теоретиков. Именно социальная близость, а не идейное размежевание множества фракций, неформально сложившихся среди большевиков после гражданской войны, определила лидера партии.

Террор – самое искреннее и понятное воплощение большевицких идей. В разных формах он был применен Лениным, Троцким, Сталиным. Террор продотрядов и комбедов был скорее спровоцированным «творчеством масс», разнузданным криминалом. Террор ЧК и НКВД – систематически организованным процессом. Никакие исторические аналогии не могут оправдать изуверов. Да, террор – признак революции. Но революция – понятие достаточно абстрактное, а террор – конкретные деяния конкретных лиц, которые вешали, стреляли, топили, резали и пытали. Им отдавали приказы и требовали результатов также конкретные лица, прекрасно знавшие, какими методами они утверждают победу революции. Они полагали, что победителей не судят. Еще как судят! И будут судить, пока у людей будет представление о человечности и справедливости.

Троцкий, обвиняя Сталина в терроре, критиковал только тот факт, что инструмент террора оказался не в тех руках: «Революционный террор, который в героический период революции являлся орудием пробуждённых масс против угнетателей… окончательно уступил своё место холодному и злобному террору бюрократии, которая остервенело борется за свои посты и пайки, за свои бесконтрольность и самовластие». Троцкий пошел бы по тому же пути. Потому что те же силы, что организовали революционный террор, стали большевицкой бюрократией. Менялись только условия существования большевизма, а террор был неизменен.

В 1932 году Троцкий и Сталин вступили в заочную полемику по поводу сущности интернационализма. Американец Т. Кэмпбелл, вернувшись из России, написал книгу, в которой утверждал, что СССР больше не опасен, потому что Сталин не следует идее Троцкого распространить коммунизм на весь мир, ограничивает свою деятельность собственной страной и готов открыть внутренний рынок для сбыта товаров капиталистического мира. Кэмпбелл сослался на личную беседу со Сталиным. Троцкий откликнулся: мол, Сталин поворачивается спиной к международной революции. Сталин опроверг: американец «привирает». Но уже в 1936 году в интервью американскому журналисту Сталин заявил, что «у нас» планов и намерений произвести мировую революцию «никогда не было», а большевикам эти планы приписывают в порядке недоразумения. Причем «комического» или даже «трагикомического». В практике государственного управления Сталин прекрасно понял, что революция – это только вирус разложения, а чтобы что-то завоевать, надо воевать – иметь под рукой мощную армию и современные вооружения. Поэтому он отказался от теоретических глупостей и вплотную занимался реальной подготовкой к войне: «красная» империя должна была победить все прочие империи.

Показательно, что в этот период незначительные эмигрантские группы, называвшие себя «фашистами», решили, что логика борьбы за власть привела Сталина к идее нации, заставила предать идеи марксизма, превратила в национального вождя. Эти иллюзии плохо кончились для тех, кто решил, что теперь можно вернуться из эмиграции и присягнуть кремлевскому фюреру. Логика политического процесса, действительно, заставила Сталина отбросить авантюристические планы вроде тех, которыми упивался Троцкий, да и сам Сталин в 20-х годах. Но держать в руках страну и управлять бюрократией Сталин мог только как продолжатель большевистского мифа, насаждая интернационализм как отказ от прошлого страны, культуры и веры русского народа. Уклонение от ложной доктрины марксизма тут же раскололо бы бюрократию, охмурившую этой доктриной народ и спаянную коллективной ответственностью за тотальную ложь. Что, собственно, и произошло в конце 80-х годов, когда новые правители и новые идеологи коммунизма попытались постепенно убрать идеологию из системы управления.

Троцкий вплотную подошел к тому, чтобы выявить особую роль бюрократии в историческом процессе. Он все еще продолжал путать ее с мелкобуржуазным слоем, но уже понимал, что именно этот слой сосредоточил в своих руках все механизмы насилия и прежние сословные привилегии. Он понял, что для Сталина мировая революция – ничто, если она подрывает его личную власть. А внутренняя политика является только средством поддержания этой власти. То есть, Троцкий изобличил в Сталине прагматика, который намеревался властвовать, а вовсе не руководствоваться какими-то абстракциями, столь дорогими Троцкому. Прагматика Сталина – это власть, власть и еще раз власть.

Троцкий писал, что Сталин подчинил политические проблемы полицейским. Так оно и было. В революции сон разума породил чудовищ бюрократии. И Троцкий не стал таким же чудовищем, как Сталин, только потому, что не смог занять его места. Самое же торжество тиранической бюрократии было прямым следствием разрушения традиций русского общества и государства. Троцкий ни о чем подобном в критике Сталина и думать не мог. Он был одержим идеей и гневался лишь, что Сталину доводится воплощать мечты самого Троцкого. Кровавый революционный романтизм, которым он упивался в гражданскую войну, преобразовался в обличительный пафос оппозиционера-фундаменталиста, который хотел считать себя самым последовательным марксистом и стоять вровень с основоположниками этой доктрины. Сталин же, получив реальную власть, сумел остыть от фанатизма, но при этом репрессивные методы остались для него главными – фанатизм идеи был замещен страстью к безмерной власти.

Троцкий критиковал сталинскую бюрократию не с позиций интересов нации, которые этой бюрократией растаптывались, а с позиций врага всякой государственности, с позиций революционера, готового к новому витку террора – не бюрократического, а революционного смертоубийства. Сталин делал то, что хотел бы делать Троцкий. Для первого перманентная гражданская война была продолжением политики, для второго политика – продолжением перманентной революционной войны.

Троцкий и Сталин были в России инородцами, но не признавали родства. Они были лишены приверженности к роду-племени. Их матерью была революция.

Троцкий не считал себя евреем. И даже бракосочетание по иудейскому обряду, которое по его воле произошло во время тюремного заключения (такое позволялось в «тюрьме народов»!), было, скорее всего, скоморошеством. Ни народ, ни семья для Троцкого не представляли никакой ценности. В период своего могущества он отправил восвояси еврейскую делегацию, которая намеревалась напомнить ему о корнях. Своим отступничеством он лишил себя еврейских симпатий, но не приобрел доверия русских. Показной интернационализм мог скрывать, но не уничтожал национальную солидарность. Почитания евреями Троцкого не наблюдается не только потому, что он отступник, но и потому, что он неудачник.

Сталин как крупнейшая политическая фигура XX века не может не быть на особом счету у его единоплеменников. Ведь ему довелось многие десятилетия управлять народами, многократно превосходящими грузинский народ как численно, так и масштабами исторического творчества. Поэтому хрущевское разоблачение культа личности Сталина было воспринято в Грузии как антигрузинская политика, а в 1956 году в Грузии по этому поводу вспыхнули крупные беспорядки. Это понятно. Гораздо труднее понять сталинизм русских людей, с которыми Сталин не связан ни родством, ни культурой. Ведь Сталин погубил русских более, чем любой другой правитель. Да, время было кровавым. Но даже на этом кровавом фоне русские потери от сталинского владычества невероятно велики.

Троцкий так и не освоил идиш, предпочитая русский и украинский. Сталин тоже нечасто переходил на грузинский – в основном, когда гневался на своих единоплеменников. Он бывал недоволен, если замечал, что грузин перестает быть грузином – говорить и читать на своем языке. При этом Сталин точно знал, что владычествовать над Грузией он может только как глава большевистского государства. Он мог быть грузином в каких-то бытовых моментах, мог мыслить как грузин, но говорил как марксист и действовал как тиран.

Сталин был интернационалистом, и никаких преимуществ грузинам не создавал. Более того, почти все, кто знал еще не Сталина, а Кобу и Сосо, были истреблены. Движения национальных окраин он приветствовал как союзников большевиков, а среди русских выделял только рабочих, не имея интереса к русскому народу в целом. Уже после войны, когда русские были по преимуществу определены как «советские», Сталин позволил себе похвалу русскому народу, а не только одним рабочим.

Троцкий видел в национальном вопросе ровно такой же интерес – интерес использовать «угнетенные народы» ради классовой борьбы. Принцип самоопределения был для него наиважнейшим. Этот принцип воплощался в объединении с Россией в том случае, если национальностям обеспечивалась защита от империализма, капитализма и местного национализма. Признавая, что большевицкая партия является и останется по преимуществу великорусской, Троцкий намеревался удовлетворять «накопленные обиды» периферийных национальных групп за счет русского народа и склонять к этому великорусское ядро партии. Он требовал, например, разного отношения к великорусскому и мусульманскому национализму: «по отношению к первому – беспощадная борьба, суровый отпор, особенно во всех тех случаях, когда он проявляется административно-правительственно; по отношению ко второму – терпеливая, внимательная, кропотливая, воспитательная работа». Тут Троцкий прямо следовал установкам Ленина – отчаянного русофоба.

Пренебрежение к семейным узам у Троцкого проявилось в двоеженстве – одна семья в Сибири, другая – эмигрантская – в Европе и США, а также в сочувствии «теории свободной любви». Троцкий в отношении собственных родных и близких осуществил «прорыв из царства необходимости в царство свободы». Он отказал в помощи своему престарелому и обнищавшему отцу, который надеялся получить от сына пару сапог. Троцкий ответил, что «в стране слишком много раздетых и разутых», чтобы оказывать помощь кому-то одному. Пренебрег Троцкий и предсмертной просьбой отца похоронить его на еврейском кладбище. Свою семью в Сибири Троцкий оставил на растерзание Сталину, своего сына от второго брака он превратил в оруженосца, ненамного пережившего его самого и умершего со странной внезапностью – так кончали свою жизнь многие противники Сталина.

Сталинские жены и дети были для «вождя народов» не менее обременительны, чем жены и дети для Троцкого. Только семейные трагедии Троцких мало кого интересовали, а трагедии родных и близких Сталина тщательно скрывались. В современную эпоху они разобраны на анекдоты, которые были прочитаны и измусолены в застольных беседах 80–90-х годов, а в «нулевых» стали скучны и постепенно забываются. Вместе с нравственными уроками, которые эти трагедии должны бы преподнести нашему народу.

Распад семьи и упадок нравов Троцкий понимал как проблему, но требовал не впадать «в реакционное морализаторство или в сентиментальное уныние». Он не отказывал себе в удовольствии отвечать взаимностью на навязчивое внимание дам к всесильному наркому и популярному оратору. Позднее он обосновал свое поведение рассуждениями о «коренном преобразовании семьи». Пусть даже «восстание против старины принимают на первых порах анархические или, грубее выражаясь, разнузданные формы». «Здесь пробужденная личность, которая хочет строить свою жизнь по-новому, а не по старинке, ударяется в "разгул", "озорство" и прочие грехи…». Троцкий требовал равенства женщины с мужчиной в общественной и государственной жизни, для чего ее необходимо оторвать от семьи, «варки, стирки и шитья». Он предполагал, что семью надо освободить от «угнетающих» забот, для чего обобществить семейное хозяйство и воспитание детей: «Стирать белье должна хорошая общественная прачечная. Кормить – хороший общественный ресторан. Обшивать – швейная мастерская. Воспитываться дети должны хорошими общественными педагогами, которые в этом деле находят свое подлинное призвание». А сама жизнь семьи должна происходить в «семейно-групповых общежитиях». Так писал Троцкий, и такую программу выполнял Сталин и его окружение.

Сталин говорил: «Главное, чему попы научить могут, – это понимать людей». И Троцкий был того же мнения, предполагая перенимать у Церкви обрядность, переиначивая ее на революционный лад. Он разработал целую концепцию общественных символических зрелищ и ритуалов, которые должны были добраться до частной жизни (рождение детей, женитьба, похороны):

«Рабочее государство уже имеет свои праздники, свои процессии, свои смотры и парады, свои символические зрелища, свою новую государственную театральность. Правда, она еще во многом слишком тесно примыкает к старым формам, подражая им, отчасти непосредственно продолжая их. Но в главном революционная символика рабочего государства нова, ясна и могущественна: красное знамя, серп и молот, красная звезда, рабочий и крестьянин, товарищ, интернационал. А в замкнутых клетках семейного быта этого нового почти еще нет, – во всяком случае слишком мало. Между тем, личная жизнь тесно связана с семьей. Этим и объясняется, что в семье нередко берет в бытовом отношении перевес – по части икон, крещения, церковного погребения и пр. – более консервативная сторона, ибо революционным членам семьи нечего этому противопоставить. Теоретические доводы действуют только на ум. А театральная обрядность действует на чувство и на воображение. Влияние ее, следовательно, гораздо шире. В самой коммунистической среде поэтому нет-нет да и пробуждается потребность противопоставить старой обрядности новые формы, новую символику не только в области государственного быта, где это уже имеется в широкой степени, но и в сфере семьи. Есть среди рабочих движение за то, чтобы праздновать день рождения, а не именины, и называть новорожденного не по святцам, а какими-либо новыми именами, символизирующими новые близкие нам факты, события или идеи. На совещании московских агитаторов я впервые узнал, что новое женское имя Октябрина приобрело уже до известной степени права гражданства. Есть имя Нинель (Ленин в обратном порядке). Называли имя Рэм (революция, электрификация, мир). Способ выразить связь с революцией заключается также и в наименовании младенцев именем Владимир, а также Ильич и даже Ленин (в качестве имени), Роза (в честь Люксембург) и пр. В некоторых случаях рождение отмечалось полушутливой обрядностью, «осмотром» младенца при участии фабзавкома и особым протокольным «постановлением» о включении новорожденного в число граждан РСФСР. После этого открывалась пирушка».

Троцкий сокрушался, что быт не хочет мириться с «голым» браком «не украшенным театральностью», а оттого даже атеисты продолжают венчаться в церкви, подставляясь под партийные репрессии. Но в данном случае проблема решалась проще – той же «пирушкой». Более свадебного ритуала Троцкого тревожил ритуал похорон:

«Хоронить в землю неотпетого так же непривычно, чудно и зазорно, как и растить некрещеного. В тех случаях, когда похороны, в соответствии с личностью умершего, получают политическое значение, на сцену выступает новая театральная обрядность, пропитанная революционной символикой: красные знамена, революционный похоронный марш, прощальный ружейный залп. Некоторые из участников московского собеседования подчеркивали необходимость скорейшего перехода к сжиганию трупов и предлагали начать, для примера, с выдающихся работников революции, справедливо видя в этом могущественное орудие антицерковной и антирелигиозной пропаганды. Но, конечно, и сжигание трупов, – к чему пора бы действительно перейти, – не будет означать отказа от процессий, речей, марша и салютной стрельбы. Потребность во внешнем проявлении чувств могущественна и законна». «Уже и сейчас оркестр, выполняющий похоронный марш, способен, как оказывается, нередко конкурировать с церковным отпеванием. И мы должны, конечно, сделать оркестр нашим союзником в борьбе против церковной обрядности, основанной на рабьей вере в иной мир, где воздадут сторицей за зло и подлости земного мира. Еще более могущественным нашим союзником будет кинематограф».

Об этом писал Троцкий, проводил в жизнь – Сталин. Никакого идеологического противоречия между ними нет. Разница лишь в том, что один остался в истории как оппозиционер, а другой – как властитель. Марксистской догме они были в равной мере верны, исторической России и вере – тотально враждебны. Только один больше теоретически, а другой – практически. То, о чем говорил Троцкий, вошло в советскую действительность при Сталине.

Троцкий и Сталин ненавидели Россию, потому что только эта ненависть позволяла им быть значимыми в своих собственных глазах. Троцкий провозглашал: «На погребальных обломках России мы станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени». Троцкий лишь бросал лозунг, а Сталин его воплощал. Оба ошибались лишь в оценках долговечности своего проекта.

Меньшевизм Троцкого, как известно, образовался при обсуждении Устава на II съезде РСДРП, где он столкнулся с Лениным, предполагавшим, что партия – это не союз единомышленников, а подобие тайного ордена. «Мягкое» членство в партии за одно только согласие с ее программой такому подходу противоречило. А Троцкому претило требование дисциплины и опасность коллективной ответственности. Он хотел простора для своих фантазий, сиюминутных устремлений и незначительного риска – достаточного, чтобы слыть героем. Ему хватило бы театральной постановки, где он играет страдальца за народ. «Орден меченосцев» для него был делом слишком опасным, слишком сковывающим его творческую натуру. Он не хотел подчиняться мрачным меланхоликам.

Ошибка Троцкого была лишь в излишней открытости: другие партийцы не собирались ни в чем себя сковывать, но требовали от других подчинения дисциплине. Многие, включая Ленина, потом легко жили за границей, не отказывая себе в маленьких удовольствиях – от затяжной праздности до произвола политических сочинений. Троцкий поторопился оскандалиться, но вместе с тем легко получил лидерскую функцию – пусть в истории она и кажется теперь незавидной. Заняв позицию «над схваткой» как «внефракционый» социал-демократ, он, с одной стороны, вывел себя из-под пристального внимания властей, а с другой – ждал предложений от противоборствующих сторон во внутрипартийной склоке. И дождался к 1917 году.

Театральные жесты Сталин любил не меньше Троцкого, но все они имели не сюжетный, а «имиджевый» характер. Он любил удивлять собеседников внезапной осведомленностью или «видением» ситуации. Если Троцкий был и желал быть блестящим импровизатором, мастером риторических приемов, то Сталин тщательно готовил свои постановки и предпочитал, чтобы они носили символический, а не словесный характер. Говорить он не умел, а потому предпочитал, чтобы его понимали без слов. Ошибок понимания со стороны других он не прощал. Они подрывали его самооценку.

Троцкий не менее Сталина любил провокации, мистификации, подлоги, но у последнего для этого были широкие возможности. И он пользовался ими как в свое удовольствие, так и для своей выгоды.

Троцкого от троцкизма отделить невозможно – для этого масштаб его личности недостаточен. Со Сталиным современные мифологи совершают эту операцию: одно дело сталинизм, другое – Сталин. Сталинизм убивал, Сталин – спасал; сталинизм уничтожал Церковь, Сталин – возродил патриаршество; сталинизм уничтожал русский народ физически и духовно, а Сталин даже любил русский народ. Сталинизм воплощал в себе идеи троцкизма, а Сталин боролся с Троцким и троцкистами.

Эти анекдоты во многом обусловлены пристрастием самого Сталина к двусмысленностям, тайнам и мистицизму. Вера и смерть всегда побуждают необузданные натуры балансировать на грани, пугая других – как радикальностью решений, так и возможной крутой сменой настроения, при которой сегодняшние соратники обратятся во врагов и будут уничтожены.

Сталин выбрал для Троцкого странную смерть. Револьвер или кинжал выглядели в его глазах слишком примитивно. Иное дело – раскроить голову противника альпенштоком – стальным инструментом, для вырубания ступеней в обледенелом горном склоне. Может быть, Сталин придумал именно такой символизм?

Троцкий умирал театрально. Он заранее заготовил и, вероятно, потребовал записать свои последние слова: «Я верю в триумф интернационала! Вперед!». Эта сценическая реплика многое говорит о личности Троцкого.

Сталин умирал тайно. Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, сам ли он испустил дух или епископы партийного «ордена» решили, что его пора пришла. Но кровавый театр следовал за трупом Сталина. «Ордену» тоже нужен был театр, и сотни тысяч москвичей были брошены в страшную давку – на «прощание» со Сталиным. Не пойти было нельзя – так приучил вести себя людей Сталин. В театре Троцкого он был главным героем и главной жертвой. В театре сталинизма жертвой был народ, во многом породивший сталинизм и мечтавший о чем-то подобном в послереволюционной смуте.

 

Индустриализация: «русское чудо» на службе у большевиков

Термин «индустриализация», благодаря многолетней идеологической обработке народного самосознания, связывается в обыденных представлениях только и исключительно с промышленной политикой большевиков в 30-е годы XX века. Фальсификация истории настолько перераспределила исторические заслуги, то «русское чудо» периода правления императора Николая II оказалось практически неизвестным. Напротив, этому периоду, который как раз и был связан с бурным стартом русской индустриализации, приписывают кризисы и даже особенно тяжкое положение народа. Это не соответствует действительности.

Период становления промышленного могущества проходили в разные годы все ведущие державы мира. На XIX век приходится индустриализация США, Великобритании, Германии и Франции. Великобритания как ведущая промышленная держава сложилась за счет громадных средств, которые она выкачивала из колоний. То же самое можно сказать и о Франции. США использовали свое уникальное природное достояние, Германия – уникальный научный потенциал. Россия не имела колоний как источника средств для развития промышленности, а географические преимущества в XIX веке только складывались – благодаря восточной политике, закрепившей за нами громадные территории Сибири и Дальнего Востока.

По опыту других стран мы можем проследить, какими темпами развивалась индустриализация и сравнить ее с тем, что известно из истории нашей страны.

В 10–50-х годах Франция увеличила промышленное производство в 2 раза, в последующие десятилетия темпы роста увеличились втрое. В начале XX века темпы роста основных видов промышленной продукции возросли еще почти в 2 раза. Для нас Франция (если исключить колониальную политику) демонстрирует наиболее близкие исходные условия индустриализации. Россия показывала примерно те же темпы роста и владела примерной той же долей мирового промышленного производства. К 1913 по объему промышленного она производства приблизилась к Франции, а по машиностроению обогнала ее.

Германия, не имея достаточной ресурсной базы и будучи до 1871 года раздробленной на отдельные государства страной, проводила индустриализацию с задержкой. При общем незначительном росте в 50–70-е годы XIX века Германия обеспечила приоритетный рост добычи угля и выплавки чугуна (рост в 5 и 7 раз соответственно). Примерно та же стратегия была выбрана и в России: концентрация на ключевых направлениях, определявших общее развитие хозяйства страны.

Россия, бурно развиваясь в период правления Александра III, к рубежу веков пришла готовой к индустриальному рывку. Темпы роста производства в России были рекордными, и в начале XX века свою долю в мировом производстве среди великих держав она быстро увеличивала вместе с США. В то же время Великобритания, Германия и Франция, несмотря на быстрое промышленное развитие, постепенно теряли свои позиции.

Необходимо понимание условий индустриального прорыва: он возможен только на базе предшествующего технологического уклада, с опорой на который развивается следующий, дающий более высокие темпы роста и принципиально новое качество экономики в целом. Аграрный сектор для всех проводящих индустриализацию стран был источником ресурсов. Россия, проводя в периферийных территориях политику подъема экономики и культуры, могла концентрировать ресурсы только за счет экономии на потреблении и продаже продукции сельского хозяйства за рубеж. В дальнейшем, но уже совершенно варварским способом, за счет деревни проводилась советская индустриализация.

Конечно, подъем производства ни в одной стране не обходится без кризисов. Русская индустриализация затормозилась в период 1900–1908 за счет неурожайных лет. Зато последующие годы вплоть до начала Первой мировой войны были годами самого стремительного роста. Во время войны развитие промышленности вынужденно сконцентрировалось на отраслях, ориентированных на нужды фронта. Вынужденно же происходило увеличение доли продажи зерна за рубеж, обеспечивающих дополнительные закупки вооружений, которые были необходимы всем без исключения воюющим державам. Следующий кризис индустриализации в России был связан с революциями 1917 года и последующей гражданской войной, когда общий уровень производства упал к 1920 (в сравнении с 1916) в 9 раз. Причем, это была не просто остановка производства, а разграбление промышленных предприятий (примерно то же самое произошло в России в 90-е годы XX века без всякой войны). Восстановление базового экономического уклада произошло лишь к концу 20-х годов, и тогда большевики смогли вернуться к задаче индустриализации, которая была придумана и разработана вовсе не ими.

Производство основных видов промышленной продукции, млн. тонн

Исходя из данных о производстве основных видов продукции, характерной для периода «угля и стали», мы легко сможем увидеть, что революция и гражданская война остановили развитие России на 15–20 лет. А компенсация этого отставания произошла в годы Великой депрессии, когда Россия оказалась рынком сбыта для терпящих кризис перепроизводства европейский стран и США. За индустриализацию пришлось заплатить не только сокровищами, накопленными в предыдущие столетия, но и тяжелейшим положением народа и сверхэксплуатацией рабочей силы. Оправдать это невиданное напряжение сил можно только подготовкой к неизбежной войне, предпосылки которой были заложены не только в Версальском мире, но и в переворотах 1917 года.

Большевицкая индустриализация покоилась на политике концессий, позволивших перенести промышленные технологии Европы и США на территорию СССР, а также на экстенсивном расширении производства, которое превратило в жертву русскую деревню и заставило промышленных рабочих трудиться дольше и более интенсивно, чем в имперский период. Индустриализацию проводили, разумеется, не полевые командиры гражданской войны и не большевицкие лидеры, прошедшие свои «университеты» в тюрьмах и ссылках, а остатки старой инженерной интеллигенции царских времен и иностранные специалисты, строившие «под ключ» и запускавшие импортированные объекты индустрии на территории СССР.

Правильные оценки вклада в развитие страны тех или иных экономических концепций и идеологических доктрин могут состояться только в том случае, если сами эти концепции и доктрины не являются отправной точкой для таких оценок. Но именно это мы видим в мифологии большевицкой индустриализации, которая в действительности означала лишь продолжение общемирового процесса, особенно интенсивно проявившегося именно в России и начавшегося здесь в имперский период. Рекордные темпы роста промышленности в 30-е годы – это только продолжение тенденции, прерванной политическими переворотами.

Что касается рекламного слогана «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой», то он насквозь лжив. Имперская Россия была промышленно развитой державой, входящей в пятерку наиболее развитых стран, а по темпам роста ее состояние можно оценить только как «русское чудо». Наблюдая за развитием России, ведущие мировые державы видели в ней опасного конкурента, который к середине XX века оставит их позади. Об этом говорили не только темпы роста в рамках начальных индустриальных укладов, но и развитие науки, которая в России находилась на самых передовых позициях. Напротив, большевистская индустриализация смогла освоить лишь эти уклады и вошла во Вторую мировую войну, в которой решающую роль играли моторы, с достаточно низким уровнем технологий и технической культуры.

Сталину удалось в 30-е в некоторых отраслях компенсировать 20-летний провал в промышленном развитии, в котором повинны большевики. Прежде всего, в производстве вооружений. Поэтому СССР выиграл войну моторов у Германии (правда, погубив в самом начале громадную боевую мощь у самых границ – фактически все, что было накоплено за десятилетие самоотверженного труда всей страны). Но в ряде других отраслей, особенно в тех, которые должны были порождать новые производственные уклады, провал сохранился и оказался хроническим.

Рост производства электроэнергии во время сталинских пятилеток впечатляет. Но он возник на базе созданных в Российской Империи мощностей, планов развития и технологий (комплексный план электрификации большевики почерпнули из разработок царского правительства). Надо сказать, что и остальной мир быстро развивал производство электроэнергии: с 1913 по 1935 рост в этой отрасли в США составил 5,5 раза, в Германии – 7 раз. При этом США в 1913 производили почти в 10 раз больше электроэнергии, чем Россия, а Германия примерно в 2–3 раза больше (по разным данным). В 1935–1937 году соотношение сохранилось. Существенного преимущества коммунистическая власть в данном случае не продемонстрировала. При этом ведущие страны шли впереди СССР по применению электроэнергии уже в новых технологических процессах.

По другим отраслям также можно проследить технологический задел, сложившийся до революции. Производство экспериментальных серий автомобилей происходило в Российской Империи почти синхронно с остальным миром. Опытные производства накануне войны уже выпускали малые серии автомобилей, во время войны выпускались сотни автомобилей, в 1916 году выделены средства на строительство 6 автомобильных заводов с готовым объемом производства 7,5 тыс. штук. Самолетостроение в России также шло в ногу с мировыми тенденциями, и создание советских КБ предшествовала работа русских изобретателей имперского периода. Новые технологии добычи нефти, примененные позднее в СССР, также были созданы в Российской Империи. Громадные успехи тракторостроения в СССР полностью совпадают с быстрым ростом тракторостроения в мире. Почти полное отсутствие производства тракторов в Российской Империи не демонстрирует отставания от остального мира, где до Первой мировой войны в развитых европейских странах использовались на полях лишь сотни машин (как и в России). Большое серийное производство тракторов началось в США только в 1917 году. А в Великобритании и Германии с началом войны производство тракторов полностью прекратилось. В России производство тракторов на Обуховском заводе было сорвано событиями 1917 года.

Научно-технический прорыв, последовавший за первыми фазами индустриализации, в СССР обеспечил главным образом оборонные отрасли. Производство ракетно-ядерных вооружений позволило соблюсти военный паритет с ведущими державами, который понадобился только по причине идеологического вызова всему остальному миру. Идейное противостояние потребовало от народа колоссальных усилий и затрат, а также многих десятилетий скудного существования, накопившего взрывной потенциал недовольства властями. При этом научная и промышленная политика компартии «проморгала» следующий этап развития – информационный. В конце 80-х годов XX века у нас еще был шанс догнать ведущие державы в производстве микроэлектроники и персональных компьютеров, но крах СССР сделал это невозможным. Теперь мы проигрываем этап становления нано-био-технологий, замороженных у нас на уровне имитаций – по причине того, что опорные экономические уклады и научные школы у нас почти полностью разрушены в результате внедрения либеральных идеологических догматов.

Русское экономическое чудо связано вовсе не с большевиками, а с общими мировыми тенденциями и одной из ведущих ролей России в мире, которую обеспечило мудрое правление русских Государей. За 20-летний период до начала Первой мировой войны производство товаров, отражающих уровень развития страны, росло невероятными темпами: с 1893 по 1913 производство чугуна увеличилось в 5 раз, стали – в 13 раз, добыча угля – в 6 раз, переработка хлопка возросла в 7 раз, производство сахара увеличилось в 4 раза, производительность труда в промышленности выросла в 4 раза. Темпы роста производства промышленной продукции составляли в предвоенный период в среднем 9 % в год. Общая доля в мировом производстве (совокупно промышленном и сельском) составила 7 %. Во время Первой мировой войны Россия показала невиданные масштабы мобилизации промышленности, увеличив производство винтовок в 24 раза, пулеметов в 25 раз, производство артиллерийских орудий в 1915–1916 выросло в 2,5 раза, производство 3-х дюймовых снарядов с 1914 по 1915 увеличилось в 4 раза, производство патронов – в 3 раза, производство взрывчатых веществ – в 16 раз. При этом качество вооружений не уступало лучшим мировым образцам или превосходило их.

Ключевой показатель развития России – рост численности населения, который за 20 лет составил 32 %. Россия по численности населения была третей страной мира, уступая только Индии и Китаю и прирастая в среднем на 3,3 млн. человек ежегодно. Расчеты показывали, что к 1985 году в России будет жить около 400 млн человек, причем более 2/3 это будут русские – великороссы, малорусы, белорусы. Результат оказался на треть ниже (недостача в основном за счет снижения числа детей и молодежи), а после либерального переворота постаревшая нация (прежде всего, русские) перестала воспроизводить себя.

Да, индустриализация России до 1913 года еще не достигла тех высот, которые позволяли говорить о ее первенсте в мире. Доля в мировом промышленном производстве почти вдвое уступала доле в населении мира (10,2 %), а прорыв в подушевом исчислении показывали лишь отдельные отрасли (17,8 % мировой добычи нефти, 10,2 % производства сахара). Вместе с тем, подушевое производство в целом находилось на уровне Италии и Испании (что в современной России кажется уже совершенно недостижимым), а темпы роста производства обещали, что Россия подтянется к лидирующим державам (США, Великобритания, Германия) к середине XX века. Для грядущего технологического рывка Российской Имперей был обеспечен надежный базис – научные и инженерные кадры, высокий уровень грамотности подрастающего поколения и молодежи, сеть железных дорог и самообеспечение железнодорожной техникой, необходимые объемы производства стали и добычи нефти. Рывок произошел, но уже при другом политическом режиме, который с огромными издержками реализовал потенции, которые были заложены в период правления Николая II. Еще раз подчеркнем, что замораживание индустиализации на 15–20 лет по политическим причинам так и не было компенсировано в XX веке.

Большевистская индустриализация подгонялась под догму: якобы, новый строй позволяет многократно увеличить производительность труда. Именно поэтому на первую пятилетку планировались фантастические темпы роста, которые не были реализованы и близко. В сельском хозяйстве и связанными с ним отраслях промылшенности, напротив, произошел спад, обширные районы страны поразил беспрецедентный голод. Чтобы скрыть провал своих планов, большевики пошли на фальсификацию статистики (чем и теперь занимаются уже либеральные манипуляторы общественным сознанием). В реальности рост ВВП в 30-е годы в СССР находися на уровне Германии и Японии, опережая только те страны, которые наиболее сильно пострадали от Великой депрессии.

Нельзя пренебрегать огромным трудовым вкладом предшествующих поколений, которые в процессе индустриализации создали основу жизни нашей страны. Отдавая должное трудовым подвигам наших предков в 30-е годы, не стоит забывать, что без труда подданных Российской Империи промышленное могущество нашей страны не могло быть обеспечено никакими идеологическими фантазиями.

 

Сталин и сталинизм, история и политика

Представим первоначально контрастно-жесткую позицию, которую может занять русский человек по отношению к сталинскому периоду правления, и который весь есть Смута – помутнение народного самосознания, лишь отчасти прояснившегося во время войны.

Итак,

• Сталин прославился как типичный большевик, которому в «этой стране» ничего не жалко. Ему никогда и никого не было жалко. Особенно русских. Больше, чем Сталин, поубивал русских только Гитлер. Он вырос из живодерской и русофобской среды большевиков.

• Сталин – инородец по духу и марксист до мозга костей. Сталинизм – это марксизм плюс азиатчина. В ближайшем окружении Сталина всегда было полно евреев. Евреи Сталиным не уничтожались, а спасались. Партаппарат ими был набит до отказа. Лучше, чем в СССР евреи нигде не жили. Именно Сталин дал им Израиль. Чеченцы Сталиным не были уничтожены. Напротив, были избавлены от призыва в воюющую армию и сохранены от войны путем тотального вывоза в Казахстан.

• Сталиным массово уничтожались, прежде всего, русские люди. Русских Сталин ненавидел как инородец и марксист. Сталин никогда не боролся с русофобией. Никогда! Потому что сам был стопроцентным русофобом – помесью инородческой крови и марксистским чужебесием. Сталин был активным соучастником обрушения Империи. Сталин – один из злейших врагов русского народа. Целиком и полностью действовавший по программе Ленина и Троцкого. Добавив в нее свою животную инородческую натуру.

• Сталина нельзя противопоставлять Троцкому. Это все равно что выбирать между таджикским и чеченским уголовником. Сталин и Троцкий состояли в одной партии и исходили из одной и той же идеологической доктрины. Оба хуже. Две фракции живодеров дрались, пока одна не сожрала другую. Марксистом Сталин был всегда – достаточно взглянуть на прижизненное собрание сочинений. Сталин хотел не только быть, но и выглядеть твердокаменным марксистом и ленинцем.

• Что было бы без большевиков (а значит, и без Сталина), вполне ясно. Скорее всего, войны просто не было бы. А если бы была, то победа пришла бы вдвое быстрее и немцы не стояли бы под Москвой. Накануне и во время войны его риторика изменилась, поскольку мобилизовать народ против агрессора лозунгами интернационализма и классовой солидарности было невозможно. На крови русских Сталин учился основам военного искусства. Учился долго – почти два года. Миллионы русских за это время легли костьми в землю. Победа не может компенсировать этих потерь, не может служить поводом для оправдания грубых стратегических просчетов и примитивного идиотизма, которые оплачены жизнями миллионов русских. После Сталина осталась страна, разоренная войной, идиотизмом коммунистической бюрократии, с русофобами во главе.

• Приписывать Сталину заслуги нашего народа – верх недальновидности. Это выдумка, в которой наш злейший враг превращается чуть ли не в символ нации. После Сталина осталась держава большевиков – русофобская в своей основе, открыто декларировавшая русофобию, репрессировавшая все проявления русскости. Даже в рамках собственной партийной среды (Ленинградское дело).

• Русским мстят потомки жертв сталинских репрессий. Мстят не за один только 1937 год, а вообще за всю историю. 1937-й год – удобный предлог, как будто именно в нем и проявилось глубинное естество русской натуры. Есть и другие предлоги, но этот – самый удобный, потому что самый подлый. Его выдвигают русофобы как раз, чтобы русские по принципу «от противного» сами себе на голову призвали «ремейк» живодерства и очередную Смуту.

Это позиция крайняя, и не отражающая сложности эпохи. Но это позиция верная. Нюансы – удел исторических исследований, в которых Сталина нельзя вырывать из исторического контекста. Многие его действия были объективно обусловлены – прежде всего состоявшимся захватом власти большевиками и крахом Империи. Можно погрузиться в причинно-следственные связи еще глубже, увидеть, что XX век во многом был предопределен предшествующими тремя столетиями. Если углубиться во все это, то эпоха большевистской Смуты можно не только проклясть, но и понять. Вопрос в последовательности. Скорее всего, проклясть придется раньше, чем понять.

К Сталину сегодня многие относятся как к божеству. Они ждут его пришествия. И повторения всего, что с ним связано. Молят о каре от какого-то нового Сталина. Мечтают, что сказочный персонаж материализуется из грез и покарает всех наших обидчиков – и наших личных врагов, и врагов Отечества. При этом забывают, что исключить себя из мироустройства, о котором мечтаешь, можно лишь мысленно. Реальность для всех общая. С точки зрения сталинизма она такова:

• все партии, кроме одной, запрещены,

• страной правил заведомо нерусский человек без образования,

• закрыты все неподконтрольные власти СМИ,

• запрещено любое творчество, не регулируемое властью,

• за труд платят копейки и обязывают всех принимать эти условия,

• все частные предприятия закрыты, а их владельцы (кто не разбежался) – расстреляны,

• армия переведена на милиционную систему,

• сельский труд возможен только в колхозах, а кто не согласен – уничтожается или загоняется в лагеря,

• крупнейшие ученые и мыслители либо изгнаны из страны, либо посажены в тюрьму,

• в любую минуту любой человек может быть схвачен и заключен за решетку, где может сгинуть безвестно,

• любое продвижение по службе связано с «пролетарским» происхождением и членством в правящей партии,

• партийные предметы введены в обязательные для обучения программы школ и вузов,

• количество заключенных возросло вдвое,

• развитие национальных регионов происходит за счет центральных (русских) районов страны,

• созданы преимущества в замещении должностей, в образовании, при формировании социальных программ для периферийных народов,

• церкви по всей стране превращены в склады и отхожие места, священство полностью подконтрольно спецслужбам, церковь действует только в рамках, дозволенных партийным руководством,

• национальные сокровищницы и фонды музеев распродавались за рубеж…?

Все это можно оспорить. И мы представим тезисы против и за такой образ сталинизма.

Тезис: СССР было государством незападного типа – по сути уникальным. Фактически было создано государство-фабрика. Это получалось, когда все предприятия были национализированы, и земля тоже, и жилищный фонд в городах. Все население было работниками фабрики. Никаких безработных. В этих условиях в России-СССР не было никаких партий. ВКПб – не партия. Такую систему можно было принять, а можно было ненавидеть. В ней есть и плюсы и минусы. Никакого отношения к социализму или коммунизму не имело никакого отношения. У них теория и практика разошлись в разные стороны.

Антитезис: Сталинизм нетрудно представить как комплексное и непротиворечивое явление. В идеальной модели – государство-фабрика выглядит как утопия. В реальности в этой утопии также была предусмотрена «утилизация» неугодных людей. Партийный контроль – одно из средств принуждения лояльности, чекистские репрессии – инструмент расправы над неугодными элементами. Здесь все можно представить обусловленным исторически и тем самым оправдать. И даже устраниться от коммунистической доктрины, которая тоже утопия, но отличная от сталинизма. Проблема в другом: угодна ли нам теперь утопия сталинизма? Мы хотели бы ее воплощения в реальности?

Тезис: Случаев, когда во главе государства стоит иностранец или инородец – пруд пруди. Китаем правили манчжуры. Англией – норманны. Затем голландец. Потом – немцы. Испанией – французы. Наполеон – итальянец. Гитлер – австриец. Туск в Польше – кошуб. Романовы после Елизаветы – этнические немцы.

Антитезис: Ничего необычного в инородчестве правителя нет. Вопрос: стоит ли нам желать такого инородчества? Хотели бы мы видеть «заведомо нерусского» во главе России? Что касается Романовах, то они этнически русские, поскольку воспитаны в русской культуре. А антропологически их предки по женской линии мало чем отличаются от русских. Это просто биологический материал, идентичный русскому.

Тезис: Наполеон закрыл почти все газеты. Оставил на всю империю четыре штуки. Свобода печати – факультатив. В руках негодяев – оружие. Хотя конечно хотелось бы, чтобы всякая чиновная мразь не имитировала и не формировала общественное мнение. Но в иные периоды и цензура благотворна – когда интеллигенция сходит с ума. В России К. Победоносцев писал Александру III, что все газеты в руках евреев, распространяют крамолу. Ну и как тут без цензуры?

Антитезис: Речи о «свободе слова» нет. Цензура, действительно, бывает благотворна. Но цензура – это не утверждение единственно правильного мнения, которое совпадает с мнением начальства. И не утверждение единственно верного догмата. Это запрет сквернословия и бескультурия, распространения крамольных (антигосударственных) идей. Разве мы уже не имеем опыт тошнотворной подконтрольности СМИ? Хотим ли мы развития этой тенденции в направлении полной партизации всех источников информации?

Тезис: Творчество запретить нельзя.

Антитезис: Можно. Например, пулей в затылок. Или бульдозером.

Тезис: Экономический механизм в СССР – это регулируемая фабрика. В форме зарплаты выдавался минимум, но были общественные фонды потребления. И цены на потребительские товары были планово-убыточные. Задача была – максимально сократить массу денег в обращении. Все время старались сбалансировать товарную массу и объем денег у населения. Чтобы не было инфляции. Была своя логика.

Антитезис: Действительно, ОФП были. Да сплыли. И как ими пользовались, мы прекрасно знаем. У «корыта» сплошной стеной стояла партийная номенклатура с ее спецраспределителями и льготами. Реальность для обычных людей – это крайняя нищета. А в смягченной постсталинской форме – это еще и товарообеспечение через «заднее крыльцо». Мы хотим для себя вот такого порядка: когда денег у людей хватает только на самое необходимое, а все остальное – «для страны»?

Тезис: Неправда, что всех частников перестреляли. Их изжили: внутри государства-фабрики не может быть ничего частного. Надо иметь в виду хозяйственную организацию государства.

Антитезис: Перестреляли буквально всех, кто не бежал за границу. Выявляли и убивали. Позднее «цеховиков» сажали на большие сроки. И кому теперь по нраву вот это государство – подобие фабрики? Кто его в состоянии организовать? И чего это будет стоить? Одно дело – история, другое дело – попытка перенести ее в современность.

Тезис: В милиционной системе армии нет ничего плохого. Переход на милиционную систему в 1924 г был обусловлен развалом из-за революции и гражданской войны. Более 500 тыс. штыков и сабель содержать не могли. Отменили даже всеобщую воинскую повинность, которую восстановили лишь в 1939 году. Это плата за безумие Смуты. Отсюда, кстати – поражения первых месяцев войны 1941 года.

Антитезис: Важно хотите вы этого или нет? Есть ли ресурсы на содержание армии или нет – тоже неважно. Важно хотите ли вы ее содержать или нет? Что это плата за Смуту – понятно. Хотим ли мы новой Смуты, чтобы вот также ее оплатить? Хотим ли мы даже без Смуты заплатить просто так – разрушить армию?

Тезис: Коллективизация аграрного сектора – неизбежный шаг после всеобщей национализации промышленности и земли. Что касается раскулачивания, то это последствия революции, гражданской войны и результат марксисткой схоластики.

Антитезис: Коллективизация в одних случаях полезна, в других – вредна. Что от чего следует – дело другое. Вопрос в том, что мы хотим для себя? Мы хотим теперь коллективизации и истребления сельского частника?

Тезис: Изгнание ученых из страны – это преувеличение. Надо учесть состояние общества, взвинченного до предела войнами, революцией и гражданской войной. В итоге – крайности и подозрительность.

Антитезис: Русским ученым в СССР места не осталось. Советские ведущие ученые почти все прошли через тюрьму. Кто-то там сгинул, кто-то успел сбежать, некоторые выжили. Что общество было взвинчено, его не оправдывает. Вопрос: вы хотите, чтобы повторилась эта крайность? Или сталинизм мы будем принимать так: вот это нам сгодится, а вот этого – не надо? Кто сказал, что подобный отбор по нашим прихотям будет когда-то предоставлен? Если уж аналогия – то во всех существенных аспектах.

Тезис: «Пролетаризация» и партизация элиты – это последствие революции и гражданской войны. Нельзя же делать вид, что была благодать и вот она внезапно кончилась резней!

Антитезис: Никто не говорит, что до того была благодать. Напротив, сталинизм – прямое и логичное продолжение ленинизма. Проблема в другом: мы хотим вот теперь принять такую «пролетаризацию» и партизацию для любого, кто намерен продвигаться по службе?

Тезис: Просто так при Сталине никого не хватали и не сажали. Хотя и Ленин в 1922 писал: мы живем в море беззакония. Одно дело – период революционного хаоса и ожесточение гражданской войны. Другое – та форма правопорядка, которая сложилась позднее. Было бы преувеличением полагать, что в стране масштаба России все было под контролем. На местах царил произвол. И власть в центре пыталась его свести к минимуму.

Антитезис: «Просто так» – то есть, без правовых оснований. Примерно как сейчас разгоняют пикеты. Местный произвол был, разумеется. Но это часть той системы, относительно которой мы решаем для себя: нам нужно нечто подобное или нет? Мы хотим, чтобы прежний опыт бесконтрольности репрессивной машины был повторен? Чтобы вести с мест об этом произволе были лишь свидетельством обострения классовой борьбы?

Тезис: В государстве-фабрике партизация образования – дело естественное. Там может быть только одна идеология. Нет причин для возмущения.

Антитезис: Нет причин, чтобы удивляться. Есть причина, чтобы этого не допустить. Или мы хотим, чтобы учебники снова переполнились тупой пропагандой, а в вузах заставляли штудировать «основоположников»? Хотим ли мы, чтобы причины (сталинизм) стали современными следствиями, и все повторилось?

Тезис: Рост числа заключенных после мировой войны, революции и гражданской войны – это нормальное дело. Уголовщина зашкаливала. Сейчас на 1 млн. населения сидит в лагерях даже больше.

Антитезис: Рост числа заключенных образовался к конце 30-х, а не после гражданской войны. А сейчас без войны сажать многим хочется как при Сталине. Каково будет жить в такой стране?

Тезис: Развитие периферии за счет центральных русских регионов – это результат русофобии доминирующей идеологии. Но и считать русских жертвами – нельзя. Стригут тех, кто не сопротивляется.

Антитезис: Жертвы – это виновники безобразий? Или все же те, кто эти безобразия организовал, прикрываясь целостной и внутренне непротиворечивой идеологией? Мы хотим подобной жертвенности при неосталинизме, о котором теперь грезит значительная часть общества?

Тезис: Преимущества для периферийных народов в сравнении с русскими – результат русофобии марксизма и революционеров в России.

Антитезис: Именно эта идеология была на вооружении у Сталина. Мы хотим продолжения этих рецидивов сталинизма, которые и теперь имеют место в России?

Тезис: Расцерковление образованного класса произошло задолго до 1917 года. Официальный атеизм правящего класса после 1917 – продукт эпохи Просвещения, доведенный до края. Не забудем и антицерковность в крестьянской массе. Иначе разрушения храмов были бы невозможны. Идти поперек народа никакая власть не будет – себе дороже.

Антитезис: Кроме расцерковленных есть всегда и воцерковленные. Мы им скажем, что они не вписываются в модель современного неосталинизма? А тем неверующим, которые все-таки уважают веру предков и их культурное наследие, заявим, что склады и отхожие места в церквях – это выбор народа, которому мы перечить не станем?

Тезис: Частичная продажа накопленных богатств была необходима для индустриализации. Да, было море злоупотреблений. Но свидетельства о них использовали враги России – заговорщики-горбачевцы.

Антитезис: Если это преувеличение, то где шкала оценки? Что есть «много», и что есть «мало» в таком случае? Если речь о сегодняшнем времени, то следует ли России начать распродажу музейных фондов, чтобы поддержать желающих повышения благосостояния народ? Или чающих инвестиций предпринимателей? Или мечтающих о модернизации правителей?

Тезис: К явлениям истории надо относиться диалектически, а не эмоционально. Нам может не нравиться тайфун, землетрясение, засуха, холера или чума, извержение вулкана, но они есть. Относительно сказанного: Сталин здесь чаще всего не причем. С 1922 по 1929 он – член правящей коллегии: Сталин правит наряду с Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Бухариным, Рыковым и т. д. С 1929 по 1953 он – диктатор. Но он был зависим, как любой автократор, от своего окружения. И к нему надо относиться как ко всем диктаторам мировых держав – продуктам революций. Революции, беременны диктатурой. Кромвель, Наполеон, Чанкайши были не хуже и не лучше.

Антитезис: Получается, что Сталин – просто портрет на стене, что он никаких решений не принимал. Люди относятся к истории именно эмоционально: дайте нам Сталина, чтобы он поубивал всех плохих и облагодетельствовал всех хороших! Сталин в реальной политике – это символ определенного общественного порядка. О нем и речь. Нам копировать сталинизм? Если да, то есть ли шанс, что страна при этом выживет?

Остается добавить, что Тезисы принадлежат Сергею Пыхтину, а Антитезисы – мне. В «наших спора без сна и покоя» мы пришли к простой истине: есть разница между историческим и психологическим портретом исторического персонажа. В историческом портрете личности почти что нет – она остается лишь обозначением эпохи, которая им самим руководит. Психологический портрет – это попытка понять «субъективный вклад» личности в историю. Который, разумеется, ограничен. При всех возможностях диктатора, он – продукт эпохи, а не наоборот. Главное, над чем он не властен, – это время. Вчерашний день становится исходным условиям для дня завтрашнего. Люди делают эпоху, но ведь и эпоха делает людей. Люди своими ошибками порождают Смуту, но, будучи порожденной, Смута предопределяет поступки людей. Ящик Пандоры чаще всего захлопывается сам собой, потому что вылетевшие его демоны устали или насытились.

Уникальность личности Сталина во многом определена его долгожительством: образовались два противоречивых для национального сознания образа – палача и победителя. Отделить Победу от Сталина отчасти можно: он не был гениальным полководцем. Но тогда его фигура должна быть замещена какой-то достаточно яркой (например, маршала Жукова). Увы, пропагандистская машина олигархического режима ни в коем случае не даст этого сделать. Потому что режиму крайне невыгодно, чтобы русская история была осмыслена как нечто, происходящее помимо воли коммунистического руководства и коммунистической доктрины. Если русский народ по своей природе коммунист, то против него все средства хороши, и они будут введены в действие с привлечением ресурсов мировой олигархии. Русские в марксистском духе будут определены как «реакционный народ». И это подогревание смутного сознания в народе, ради того, чтобы он не мог не только пережить и переосмыслить прежние Смуты, но и преодолеть текущую Большую Смуту.

Как историческая фигура, Сталин совмещает в себе образ палача и образ победителя. Сталин как символ не может совмещать два этих образа. Именно поэтому в настоящее время происходит интенсивное отмежевание сталинистов от всех фактов, которые каким-либо образом дискредитируют Сталина как организатора уничтожения Российского Государства в 1917 году и автора массовых репрессий, затронувших вовсе не только коммунистическую номенклатуру и партийных радикалов-интернационалистов. Либеральные, олигархические круги заказывают иной портрет Сталина – тирана и узурпатора. Но чем больше от имени режима предлагается такая смысловая нагрузка на историческую личность, тем больше интереса она вызывает. Мы видим два образа Смуты, и оба – крайне вредны для русского народа, которому не оставляют выбора: здесь его будут раскалывать именем Сталина, который мертв и принадлежит уже отдаленной истории, но будет действовать как живой бог, обещающий карать с жестокостью, которую только можно представить себе по отношению к врагам.

Все оценки Сталина как личности – субъективны. Оценки его эпохи могут быть основаны на фактах, исторических аналогиях и логике. И это вполне научный подход. Но если речь идет о современности, о текущей политике, то никто не будет обращать внимание на научный метод исторических оценок. Вопрос именно в субъективных оценках, которые складываются в реальные политические предпочтения. Сталин в современно политике – это надежно отсутствующий персонаж, который лежит в гробу, но образ его призывают с такой надеждой, что иногда кажется, что он сможет выбраться из гроба. Сталинисты капризны: они не признают никакой «реинкарнации». Им нужна подлинность: настоящий Сталин. И это момент психологический. Это образ коммунистического Апокалипсиса: когда с крахом известной нам истории (страны, государства, народа) настает царство справедливости и достатка – «новое небо и новая земля». Без деталей – просто «новое», и все. Лишь бы не «старое». Что «новое» может быть еще хуже, чем «старое», сталинистов не волнует.

Как бы Сталин ни стремился к пользе Отечества, он был рабом большевистской идеологии и заложником свершенных большевиками деяний. Если бы Сталин не был в них соучастником, то его кости гнили бы в могилах гражданской войны. Поэтому в образе Сталина есть всё – и прагматическое стремление вести страну по наилучшей из возможных исторических траекторий (из тех, которые были предопределены в 1917), и прочная причастность к тому вреду, который при этом все равно наносился стране и народу. Ожесточение, которое возникло в обществе в результате мировой войны, революции, гражданской войны и марксистского фанатизма, на все бросило свою тень. Эта тень сгущает Смуту наших времен.

Россия могла бы погибнуть от большевистской Смуты. Но она выжила. И это оказалось возможным в условиях сталинизма. Быть ли за это благодарным Сталину? Это дело вкуса. Ясно лишь одно: ничто в образе Сталина преодолению нынешней Большой Смуты послужить не может. Только здравое и освобожденное от психозов историческое повествование о русской истории будет тем средством, которое освободит наш народ от бесовщины прежних смут и грядущей почти с фатальной неизбежностью катастрофы, которая угадывается как результат текущей Большой Смуты.

 

Два большевизма

Революционная политика стремится оторвать народ от продуктивного труда и бросить его в политические битвы, преследуя негодными методами неверно понятые интересы. Результатами этих битв стремятся воспользоваться те, для кого принцип «чем хуже, тем лучше» является допустимым и применимым против того государства, которое революционеры намерены обрушить. Но стоит власти пасть в руки вчерашних революционеров, они становятся «государственниками», отрекаясь от всего, к чему призывали совсем недавно.

Декларация прав народов России 1917 года, принятая самозваным Советом народных комиссаров, в полной мере соответствует разрушительной логике революции. В декларации говорилось о раскрепощении – отделении трудящихся от государства, власти закона, дисциплины военного времени. Объявив, что теперь никто не имеет никаких обязательств перед страной, большевистские комиссары заключили также, что и народы «раскрепощаются». Отменялось «натравливание народов друг на друга», «резня и погромы», «рабство», «гнет и произвол». По слову этой самозваной группы отныне устанавливалась политика «добровольного и честного союза народов России».

Разумеется, народ не может свидетельствовать о своих интересах иначе как через своих представителей. Никто таких представителей в 1917 году не избирал. Выборы в условиях войны были бы нелепостью. Да и не было среди российских народов практики выдвижения своих представителей сверх уровня местного самоуправления. Народ даже во время революционного брожения не мог не оставаться бессловесным субъектом, который проявлял себя разве что разрушительным бунтом, но вовсе не политическим самосознанием. Сказка об освобождении от любой дисциплины и ответственности была придумана большевиками с целью подбить к бунту, разнуздать самые мрачные силы, дремавшие в глубине социальных слоев, ощущавших государство и необходимость повседневного труда как непереносимое бремя.

Большевистская Декларация объявила, что «кадетская буржуазия», пришедшая к власти после февральского переворота, лишь усилила вражду и недоверие между народами. Взамен большевики обещали союз народов, понятый ими как соединение в революционную силу, направленную против этой самой «буржуазии». При этом парадоксальным образом соединение должно было быть достигнуто путем разъединения – на основе принципа свободного самоопределения народов вплоть до отделения и образования самостоятельного государства. Принцип разъединения не раз провозглашался большевиками на Съездах Советов – фиктивных представительных форумах, которые никогда не избирались по какой-либо законной процедуре и в сущности никого не представляли. Большевики обещали тем, кто чувствовал свою ущемленность по национальному признаку – равенство, сепаратистам – суверенность новых государств, людям без рода и племени – отсутствие каких-либо признаков национальности, которые можно было защищать; паразитическим слоям – свободу развития в качестве меньшинств. Поманив порочные социальные группы своими посулами, использовав их в революции, большевики потом избавились от разрушителей государства. Они намерены были править если не всем миром, то хотя бы пространством Империи.

Коммунистический сепаратизм, вылившийся в концепцию «самоопределения вплоть до отделения», имеет корни в праздном образованном классе, который почему-то предположил, что народы России не живут, а мучаются под гнетом государства. А без государства они, якобы, должны расцвести, самоопределяясь в своей жизни. Но каким образом должно было состояться это самоопределение, анархо-интернационалисты не задумывались. А если бы задумались, то поняли, что бы, что любое самоопределение состоялось бы снова в виде государства. Образование такого государства без опыта правящих слоев, без традиции государственности могло принести народам только новые бедствия, связанные с неопытностью новых правителей, способных рассчитывать только на насилие. Понятно, что поляки еще помнили свою независимость, а их культурная и аристократическая элита были бережно сохранены в Империи. Понятно, что Финляндия, имевшая волей русского императора свой парламент и Конституцию, могла обособиться как самостоятельное государство. Но все остальные территории именно потому и потянулись к России, что в них не было никаких сил, чтобы организовать новые государства. Империя восстановилась, став из «белой» «красной». Нигилисты, мечтавшие о ликвидации государства, были попросту перебиты. Но вирус большевистской революции не был удален из государственного организма. Он вывернул Империю, сделав ее Антиимперией. Он превратил русское государство в антирусское, русскую власть заменил интернационалом меньшинств. Такое государство могло быть существовать только насилием, диктатом. Застой и крах были его неизбежной судьбой.

Обособившиеся волей большевиков государства вовсе не были так уж самостоятельны, их народы вовсе не получили свободных условий саморазвития и формирования собственной власти. Финляндия стала государством вовсе не по воле «отпустивших» их большевиков. Финны не были готовы к госстроительству. Вспыхнувшая распря между ними была подавлена только германскими войсками, занимавшими все территории, которые не могли или не хотели удерживать большевики. Только германский «настрой» подвиг финнов стать самостоятельным государством. И это стало возможным только потому, что антибольшевистская коалиция стояла у них за спиной. То же произошло с Польшей. Суверенность поляков как тогда, так и сейчас, является призрачной. Польша и Финляндия – государства, возникшие из паритета противостоящих исторических наций, но вовсе не потому, что их народам свойственно стремление к самоопределению. Стремление к государственному строительству и суверенному существованию – чрезвычайно редкое явление, свойственное далеко не всем народам и не во все исторические периоды их существования.

Еще до сталинского наступления на интернациональный нигилизм («красный» глобализм, говоря современным языком) инстинкт власти создавал для «классических» марксистов крайне неблагоприятные условия. Так, уже в 1922 году накануне Генуэзской конференции, где должно было состояться формальное признание «мировым сообществом» существования Советов как легитимной власти, по марксистам был нанесен удар. Вопреки мнению наркоминдела Г. В. Чичерина, стращавшего опасностью нового империализма (как ныне говорят об «имперских амбициях» России), РСФСР, Азербайджанская ССР, Армянская ССР, БССР, Бухарская Народная Советская Республика, Грузинская ССР, Дальневосточная Республика, УССР и Хорезмская Советская Республика подписали соглашение о передаче РСФСР всех полномочий по защите их интересов на международных переговорах. Протесты председателя Совнаркома Украины Х. Г. Раковского против распространения заключенных РСФСР торговых договоров на другие республики было осуждено большевистской партией как «национал-уклонизм». «Красные» большевики хотели править Россией и препятствовали ее дроблению. Необольшевики хотят править транснациональными корпорациями, а не Россией. Поэтому они готовы вместе с мировой олигархией покуситься на сам принцип государственного суверенитета. Россия для них – лишь своеобразный «взнос» в глобальное акционерное общество мировой олигархии.

Если для «красных» большевиков федерализм был лишь формально сохраняемым символом их прежних обещаний, то для «белых» большевиков нашего времени федерализм стал средством обмана. Федерализм оказался стадией разрушения государства, обезболивающим фактором, подспудно мобилизующим интернационал-сепаратистов против государственного единства как такового. Ослабление государства явилось их главным средством для захвата национального достояния и превращения России в колонию мировой олигархии.

Принцип национал-федерализма, изобретенный большевиками, стал составной частью ельцинизма, но применимым не формально, а реально. Изначально РСФРС учреждалась как «союз свободных наций». При этом русское большинство из «наций» выпадало. Создавалась федерация меньшинств во главе с большевиками. В пылу гражданской войны русские даже не заметили, что новая государственность имела русофобскую основу. Впоследствии в советском государственном строительстве боролись две тенденции. Хозяйственная элита пыталась районировать страну в соответствии с экономической целесообразностью, идеологические кадры препятствовали этому, находя причины для сохранения статуса Союза как договорной федерации. В 1991 году, когда власть всего лишь пошатнулась, договор был формально отменен и государство было легко разрушено. Хозяйственная элита была лишена силы за счет нового идеологического прессинга со стороны либералов, а затем – в результате приватизации и становления «коррупционной вертикали».

Антигосударственная политика большевиков и их ставка на возбуждение русофобии, национальной вражды и сепаратистских движений целиком и полностью аналогична политике ельцинистов, которые в борьбе с союзным центром также опирались на национальные фобии и преступные группировки «самостийников», взлелеянные советской кадровой политикой. Соратники Ленина после захвата власти быстро сориентировались и перешли от разрушения государства к его защите и укреплению, а «необольшевики», в силу своей либеральной беспочвенности, хоть и установили полицейский режим, но вовсе не ради прочного государства, а лишь ради того, чтобы постепенно «стравливать» государствостроительную энергию русского народа, сдать страну в управление глобальной олигархии. Большевики сдали этносепаратистам только Польшу и Финляндию, «необольшевики» – огромные территории с русским «нетитульным» населением, которое тут же подверглось геноциду со стороны этноноолигархий – вчерашних этнических кланов внутри компартии.

Большевистский сепаратизм был усмирен сталинской партократией, создавшей формально свободный союз советских республик, реально стянутый в единую политическую и хозяйственную систему сетью парторганизаций и карательных органов госбезопасности. Нынешний либеральный сепаратизм стал не только инициатором Беловежского сговора 1991 года, разрушившего единое государство, но и всей последующей политики возвышения «титульных» олигархий уже на территории Российской Федерации.

Сходство коммунистического и либерального большевизма наблюдается в главном вопросе, от решения которого зависит ближайшее будущее России. Речь идет о русском народе и русофобии. Большевики начала XX века и начала XXI века едины в своей злобе против русских. Ленин рассматривал русских как национальность, великодержавно угнетавшую другие национальности Империи. В порядке компенсации Ленин предлагал унизить русских и фактически дать привилегии всем остальным народам. Что и было сделано. Русские были лишены статуса народа. Точно то же самое происходит сегодня. В государственной риторике, в законодательстве понятие «русский народ» не существует. Полицейские репрессии направлены против роста русского самосознания, против русского сопротивления этнобандитизму, против русских общественных движений, против участия русских партий во власти.

Два большевизма, по виду непримиримых, выполняют одну и ту же миссию – разрушение России и уничтожение русского народа. Адепты того и другого пытаются превратить политику в спор между собой. Русским надо обе идеологические доктрины рассматривать как враждебные, как побуждающие союзные русским народы к русофобии и сепаратизму. Русский национальный интерес – единая и неделимая русская держава, в которой другим народам есть достойное место, но нет места сепаратистам, русофобам, анархистам и нигилистам, нет места как «красным», так и «белым» большевикам.