Его душили крепким двужильным электро-шнуром, и было непонятно, что случится раньше – порвется шнур или оборвется жизнь. Ногтями он чертил по ковру, говорят, эти следы так и остались. В сивушном озверении и панике, в разбомбленном жилище, подростки, один из которых, самый щуплый и тринадцатилетний, стоящий «на стреме», боится оглянуться в комнату…

Откуда Паша мог знать эти подробности? (Паша открыл глаза, с головной болью, с наросшими за ночь в ресницах минералами: утро красило нежным светом, гости спали тут и там, кисло и токсично после попойки.) Непонятно. Ведь все случилось в далеком городе – в Чебоксарах – и очень давно. Но эта история, все больше расплываясь, становясь призраком, все равно сопровождала Пашиного друга Данилу – везде и всегда. И на их социально-гуманитарном факультете об этом неясно нашептывали с первых же, кажется, дней первого курса.

Павел медленно, похмельно поднялся. Он так и спал в одежде, теперь противной.

Пьянка состоялась в квартире бабушки Данилы – трехкомнатной, старой постройки, невообразимо развернутой, как кроссворд. Пока бабушка лежала в больнице, Данила временно жил тут один. Это странно, как две вселенные уживались в одном пространстве, игнорируя друг друга: все эти плакаты, пирамиды дисков, хэви-металл, – и бесчисленные банки с прахом каких-то лекарственных трав, прочий нетронутый заповедник старого скарба.

На столе – две массивные рюмки, из сервиза, накрыты компакт-дисками. Кто-то не нашел других контейнеров для линз. Тризна по зрению.

Прошла неделя после того трудного Нового года, когда Паша позволил себя вытащить (он и сейчас позволил – на эту никчемную пьянку с ролевиками, с которыми тусуется Данила). Зачем?.. И вся неделя – тосклива невыносимо. Раньше хоть была сессия. Теперь не было ничего, включая праздничное настроение; и новорожденными сверкучими вечерами Паша тупо сидел дома, а по ночам – в скайпе – они с Наташей бесконечно изводили друг друга. Каждую ночь, холодея и в соплях, Павел позволял Наташе всю душу из него вынуть и валился тряпичной куклой, и начинался новый цементный день.

Теперь вместо этого он зачем-то приехал бухать в честь Рождества.

…Поначалу-то все было не так кошмарно, хотя и безрадостно. Родился и вырос Данила в Чебоксарах. Мать рано погибла. Едва ли все шло как в сказке про злую мачеху (подробностей Паша не знал, Данила, конечно, ничего не рассказывал), но завертелось: двойки, прогулы, клей в мешках, плохая компания. И кончилось довольно быстро тем, что салагу, припугнув, повели «на дело»: один «мажор» с соседнего двора хвастался, что ему купили две Sony Play Station, а отец вот-вот купит «Мерседес»…

Зверское убийство всколыхнуло Чебоксары.

В итоге Данила пошел на процессе как свидетель, он ведь побоялся даже войти в ту комнату, где пытали человека чуть старше его (а миллионов тот так и не выдал: не было никаких миллионов), да и возраст сыграл роль: в любом случае, уголовной ответственности Данила еще не подлежал. Но тогда, в наступившем аду, разницы особой не было: допросы, ужас, суд, психиатр, травля, газеты, учет в детской комнате милиции, спецшкола, ночные кошмары, ужас, ужас, ужас.

Если бы не бабушка – сошел бы с ума.

Бабушка, мамина мама, отчаянная фронтовая разведчица, а после скромный партработник фабричного масштаба, а ныне бодрая пенсионерка, примчалась в Чебоксары, трясла орденами, гремела кулаком, оформила опекунство и увезла внука навсегда.

В новом городе жизнь Данилы пошла на лад. Он в меру учился, в меру занимался спортом, молчал, отпустил волосы, взгляд в себя. Не сразу, но понял, что чебоксарская кровь будет на нем всю жизнь. С этим можно лишь смириться – и закрыться. В местной милиции его автоматом переставили на учет – до совершеннолетия. Знали в школе. Знали пацаны во дворе, настороженно безучастные. Знали соседи. Дурная слава разливалась как эфир, непонятно через какие поры просачиваясь из прошлой жизни, из другого измерения. Его даже на педагогическую специальность не хотели поначалу зачислять, и бабушка, чуть сдавшая, опять гремела орденами. А Данила и не собирался работать в школе. Он подал документы туда, где был меньший конкурс. И работать потом тоже пошел куда попало: ему подвернулась вакансия грузчика на складах бытовой химии, коробки – нетрудно, сутки через двое – удобно, и все… Полное отсутствие амбиций – как одна из форм глухоты: плевать, что о тебе говорят, как смотрят, всегда – спокойный, равнодушный. Это был его протест и его борьба.

Сейчас спал на диване, вповалку с такими же хайратыми ролевиками: он нашел себе в итоге такой круг, где никому не важно, кто ты на самом деле, что за имя стоит за твоим «ником» и что у тебя за спиной.

Фу, какой тяжелый дух. Паша, дошагав до кухни, раскрыл форточку. В квартиру потек ледяной воздух.

Чаю. Чаю – и домой. Паша сполоснул какую попало кружку. И настроение, и самочувствие – все ни к черту.

– Доброе утро! Хотя какое доброе… – На кухню вышел Игорь, с почти криминальными отпечатками предмета, служившего ему подушкой, на лице. – Господи, кто припер вчера этот бальзам? Как он назывался?.. Отвратительно. Может, он с полонием? Фу-ф, как плохо… А ты чего не спишь в такую рань?

– Да так. – Паша мрачно отпил крепенький чай. – Надо валить домой. Есть одно важное дело.

– Пропылесосить? – усмехнулся Игорь.

– Приедет Максим, это мой троюродный брат.

– Экая «Санта-Барбара».

– …Я хочу, чтобы он меня устроил к себе на работу. Он мне еще в том году предлагал, я не согласился. Дур-рак.

Злой, провокационный тон мог бы насторожить Игоря, но тот с похмелья потерял всякую проницательность:

– А что за работа?

– Пока не знаю. И – вот не поверишь – мне абсолютно по фиг. Хоть что, хоть дерьмо убирать в хлеву, я не знаю!..

И Паша зачем-то взвинченно рассмеялся. Игорь шутку не оценил и, наливая чай, сделал главную ошибку: полез в нудную дискуссию о том, что нельзя заниматься чем попало – без призвания и удовольствия. В такие утра приступы занудства были для него обычным делом.

Паша в итоге взорвался:

– Да мне надоело уже! Пинали воздух в этом педе, теперь в этой типа аспирантуре, – ни интересов, ни амбиций, ничего! Мы даже просто нормальных денег заработать, и то не можем! Не хотим! Нам надо, чтобы было какое-то «призвание», вот тогда мы, может быть, соизволим…

Игорь ухмыльнулся, сделал вид, что пародия его не задела. И не сдержался тем не менее:

– Так тебе «нормальные деньги», что ли, нужны? Так ты попроси. Я дам. Взаймы.

– Ну конечно, мамочка-то с папочкой небось регулярно подбрасывают? – в тон съязвил Паша. Игорь был из обеспеченной семьи. Все это знали.

– Конечно, – Игорь тонко улыбнулся. Геройски сохранял самообладание.

Паша понял, что это тупик, и трудно сдал назад, как вездеход, ищущий других дорог:

– Да деньги даже и не главное… Я просто хочу, чтобы у меня было дело, чтобы меня уважали! Чтобы меня моя девушка уважала, я не знаю…

Паша хотел продолжить гневную тираду, но встретил ухмылку, такую, в духе: «ну все понятно». Игорю не хватило вкуса промолчать. Он пробормотал:

– Ах, Наташа…

– Что? – спросил Паша уже с совершенной и ледяной ненавистью.

– Нет, нет, ничего.

Игорь криво улыбался – и то была последняя капля.

– А ты знаешь что? – Паша задыхался. Сейчас он наговорит глупостей. Сейчас. – Вот ты думаешь, ты, типа, крутой писатель, да?.. Типа писатель вообще?..

Игорь стоял перед ним и грандиозно держал паузу. Подбородок его сделался аристократическим. Выдержка потрясающая. Ему фон Штирлицем быть, а не стоять на кухне разведчицы 416-й отдельной роты 328-й стрелковой Житомирской Краснознаменной ордена Богдана Хмельницкого дивизии 61-й армии Первого Белорусского фронта.

Он держал паузу, прежде чем кинуть козырь:

– Я не понял, а чего ты мне все это высказываешь? Это все исключительно твои проблемы. Я-то работаю! Между прочим.

Паша задохнулся от возмущения и от того, как глупо позволил себя срезать. «Между прочим», Игорь и правда числился на полставки в одной из местных газет, где получал копейки, а делал и того меньше, редко появляясь, и все по-советски. Он сам со смехом рассказывал, как на громыхающе официозной «планерке» редактор, надуваясь от важности, раздавал полуставочникам нацпроекты, кому о каком писать: четыре сопливых студента – четыре нацпроекта. Игорю достался аграрно-промышленный комплекс. Он так же торжественно оформил черную папку, набил ее распечатками нормативных документов с сайта и водрузил в центр стола, на самое видное место. Больше к сельскому хозяйству (о котором ничего не знал) не возвращался. Но все были очень довольны. Его вообще как-то случайно прибило к этой редакции, зато как красиво (для родителей) получалось: типа, учится в аспирантуре и, типа, работает. Светлая голова! Ну а что сидит на шее, так это временные издержки… затянувшиеся… затянувшиеся…

Полуголый Данила со спутанными волосами на белой спине прошел, не здороваясь, в туалет и начал звучно блевать. Как это чудовищно – санузел возле кухни, санузел безо всякой звукоизоляции. Как это чудовищно – наша жизнь. Игорь криво усмехнулся Павлу. Павел почувствовал себя ужасно, встал, оделся и вышел.

Морозцем запаяло нос, а чистая после ночного снегопада белизна ударила в самые зрачки; Паша продышался, распутал провода наушников, пошел. Плеер он купил недавно, эта штука скрашивала долгие, бесцельные маршруточные вечера, жрала батарейки и открывала просторы из серии «слушать – не переслушать». Особых музыкальных предпочтений, кстати, не было. Паша заливал туда ну все подряд, таскался со свалкой ритмов в мозгу – сегодня это были, к примеру, Beatles. И «битлы» загорланили да заиграли раздельно в оба уха, как цыганки на вокзале. (И не так ли загипнотизировали человечество.)

С низкой крыши детского, что ли, садика, или просто какой-то конторы, несильная метелица тянула руки. По ледовой площадке носилась пацанва, сухо – костляво – там стучал хоккей, а на пути к остановке встретились аж две пенсионерские пары с лыжами наперевес, пробранные ледяным сосновым кислородом, румяные, счастливые. Паша позавидовал таким людям, впервые и странно. «А может быть, спорт?» – подумалось вдруг. Выжигать себя каленым железом – не работой невесть где и кем (но так, чтоб загрузиться выше головы, чтоб не продохнуть), а жестким спортом. Тренировки до ночи. Ледяная вода в шесть утра. Носом не хлюпать, боец…

Максим ждал его, уминал салаты – рослый, почти тридцатилетний, молодецки хохочущий на весь дом. Родственник он был дальний, с семьей Паши связывало его то, что когда-то, невообразимо давно, он приехал из глухого района – поступать, и долго у них прожил. Павлу было лет двенадцать, чуть больше. Что были за времена! Запомнилось, как Максим, тощий, с неясными туманностями – подобием усов, хвастался районным своим аттестатом: они выдавались тогда в блекло-коричневых, старческих тонах, а круглая печать и вовсе была такая, как будто и штемпельную подушечку наполняли фуфлом.

– Ну вообще-то ты вовремя ко мне обратился, если честно. Еще бы недели две, и чем бы я тебе помог… А тут мне как раз нужен помощник, штат нам расширяют, было на представительство две единицы, с нового года три…

– Какое представительство?

Максим с удовольствием похохотал. Вообще выглядел он довольным. Праздники, что ли. Или налопался. А может, он на лыжах ходит по утрам.

– Не, ну ты молодец, братец, вообще не знаешь, куда устраиваешься… Региональное представительство компании «АРТавиа», слышал про такую?

Пять минут позора прямо-таки: ничего-то он не знает, ничего-то он не слышал.

– А в принципе и правильно, – внезапно успокоился Максим, сменив все свои молодецкие хохотушки на нормальный человеческий тон. – Мы ведь не даем рекламу, и большой пассажиропоток нам на фиг не нужен, чем народ привлекать-то: цены высокие, скидок нет… Мы работаем адресно с вип-клиентами – обеспеченными людьми. Соображаешь?

Павел соображал. С зачатками тоски он подумал, что придется, вероятно, облачаться в костюмы и душить себя галстуками. А с другой-то стороны… Какая разница.

– У нас отсюда только рейс на Москву и обратно. А больше-то… куда? Никому больше никуда и не надо, а за границу мы не имеем права летать, но это долгая история… К нам присылают машину, в которой целиком все переделано в бизнес-класс, ты представляешь?

Паша вяло кивнул, удивляясь только мальчишеской гордости, с которой Максим выдал этот совершенно неинтересный факт; Максим же смотрел с заговорщицким выражением:

– Я знаю, что ты хочешь спросить.

Паша не знал.

– По поводу зарплаты. Понимаешь же, что я тебя не кину. Вообще – будет поначалу двадцать, ну около того. Но в первый месяц по обстоятельствам: испытательный срок, сам понимаешь…

– Да, конечно, – ответил Павел и подумал: да, конечно. Какая разница вообще.

Максим еще мешал в парадной чашке жемчужный, благородный от старости сахар, жал на прощанье руку, гремел комплиментами маменьке – в прихожей и еще в подъезде. Паша отпал от прощания, как только позволили приличия, остудил лоб об оконное стекло: день великолепно старел, прирастали тени, все в золоте. Молодая пара несла малыша, растопыренного в комбинезончике, как морская звезда.

В Питтсбурге что? – молодая ночь?.. Спит ли Наташа, ждет ли его; пыталась ли отыскать в эфире днем, когда он бурно, с водочными переглотами, ночевал у Данилы? – все смешалось… И идти, и запускать скайп, и снова молчать друг другу, превозмогая остатки похмелья?

Остановись, давленье, ты прекрасно.