В первых числах декабря дивизия была выведена в резерв. В населенных пунктах, расположенных в тылу фронта, даже не завешивали светомаскировочными шторами окна.

Здесь предстояло пополнить части, организовать боевую учебу. В первую неделю были изданы дополнительные приказы, проведены совещания, партийные активы, разборы, и только после этого боевая учеба вошла в нужное русло.

Одним из показателей налаженного ритма жизни в тылу служили письма. Они потекли рекой туда и обратно. На фронт — самый короткий адрес. Где бы ни находился воин, к нему пробивалась тропинка почтовой связи. Она бежала следом за адресатом и обязательно отыскивала его.

В этой цепочке последнее звено — почтальон. Работала им в штабе дивизии расторопная, молоденькая худенькая Надя Смородина. С большой сумкой на боку, в тяжелых солдатских сапогах, перетянутая поясным ремнем, она быстро разносила письма, газеты. Всех знала, для каждого находила доброе слово.

Письма несли радость. Как бы тяжело ни было в тылу, родные и близкие, не желая огорчать воина, писали о хорошем, подбадривали, укрепляли веру в скорую победу.

Да, не встреч, а одних писем ждали люди в годы войны. Невольно вспомнился случай с солдатскими письмами…

Однажды вечером по плану политотдела мне предстояло провести беседу в одной из рот. Изба вместительная, вся рота собралась вместе. На окне — стопка писем погибшим воинам.

Письма — это всегда диалог, разделенный временем. На этот раз он не состоялся. При чем здесь штаб? Его забота — обеспечить их доставку адресату, а если его нет в живых — отправить обратно. Все, что было в письмах, — радость и боль — останется нераспечатанным. Так положено. Но плох тот штаб, который с холодной душой стоял на страже соблюдения инструкции, больше беспокоился не о судьбах людей, а о цифрах, рубежах, мероприятиях к сроках. Если погиб человек, то забота штаба — помочь сохранить его облик и мужественные дела в памяти однополчан. Пусть знают простую и суровую истину: ничто и никто не забывается.

Память о погибших нужна прежде всего тем, кто завтра пойдет на схватку с врагом. Тогда они чуточку смелее и мужественнее станут действовать на поле боя. Иначе нельзя: погибшие друзья завещали им свое бесстрашие.

Тем и ценен штаб, что в него стекались все радости и боли воинов.

Эта пачка писем сразу подсказала тему беседы — поговорить о гвардейцах, отдавших жизнь за нашу победу.

Письма родных и близких не дошли до адресата, но они оказались у однополчан. Разве они не могли написать их отцам, матерям, женам, братьям теплые письма о последних днях своих погибших друзей?

Не трудно вспомнить, как воевал каждый из них, как спал в окопе, как делился с товарищем куском хлеба и щепоткой махорки, как в минуту затишья на фронте вытаскивал из кармана потертый конверт и принимался в который раз читать письмо жены или сына, с каким восхищением и гордостью рассказывал о красавице дочке, фотографию которой недавно получил. У него были свои привычки, любимые слова, выражения. Много раз он выходил победителем из смертельной схватки с врагом. Но в последнем для него бою геройски погиб. Он навсегда останется в наших сердцах, а для родных весточка о нем будет самой дорогой. Ее будут хранить вечно, прочтут дети, внуки, а потом правнуки. Перед ними гордо встанет живой отец, муж или дед, он будет образцом мужества и долга для многих поколений. Да и большие события в памяти ярче встают через подвиги близких людей, тем более когда о них расскажут живые свидетели.

Некогда писать? Для этого и не надо много времени. Близкий друг быстро найдет слова, которые хранит его память о своем товарище. Ему не надо подсказывать, о чем писать. Пусть неровно лягут строчки, попадутся ошибки в словах — не беда, этого даже не заметят те, кто получит письмо.

Все это я говорил бойцам, и они слушали внимательно, с интересом. А потом заговорили. Все были согласны: нужно написать. Немало друзей навсегда ушло, и если о них не написать, то ничего не узнают их родные о том, как воевали погибшие. Я взял пачку писем, развязал веревочку и, не выбирая, стал читать фамилии.

Тогда, ночью, вернувшись к себе в дом, я описал эту встречу с бойцами, но скорее всего не совсем точно вспоминал фамилии, а тем более имена и отчества погибших, жалел, что не смог в полной мере сберечь сильные и яркие слова однополчан о товарищах, но то, что звучало в них, я запомнил.

— «Беляков Петр Иванович», — прочел я.

Сразу же вспомнил о нем пожилой, широкоскулый, с небольшими усами боец. Оказалось, что он с ним был в одном пулеметном расчете. Вот короткий рассказ бойца.

«…Ранило его в первый раз в шею. Рукой зажал рану, перевязать некогда было — фашисты возобновили атаку. Беляков попробовал одной рукой — ничего не получалось. Противник быстро приближался к позиции. Я его хотел заменить, но он оттолкнул меня. Двумя руками вцепился в пулемет, вылез из ямки, кровь ручьем хлестала из шеи, а он бил, бил из пулемета. Всю ненависть вложил Петр в эту стрельбу. Вторая пуля попала в голову… Я не ловок писать. Даже жена не всегда может прочесть мои письма. Вдвоем напишем», — заверил он, протягивая руку за письмом.

— «Виталенко Петр…»

Встал молодой боец. Оказалось, что с погибшим они были большие друзья, вместе призывались. Но не нашлось времени написать о боевых делах своего товарища. Он взял письмо, обещая завтра же отправить ответ. Парень попался бойкий, вспомнил, что в бою под Юртуком Виталенко подбил танк: схватил две противотанковые гранаты, метнулся ближе к наползающему танку, бросил их под гусеницу.

— «Елизаров Сергей», — продолжал я читать фамилии.

И новые, поучительные факты сообщали бойцы. Всего неделю пробыл Елизаров в роте. Неразговорчивый, ни с кем не сдружился, никому не поведал ни о себе, ни о своих домочадцах. Как-то в одиночестве провел дни и погиб еще на подходе к обороне противника во время бомбежки. В бою его и не смогли рассмотреть. Может быть, и хороший человек, но по характеру нелюдим, или что-то тяжелое было у него на душе.

Невольно подумалось: как важна дружба на фронте! Здесь нельзя жить ни одного дня в одиночестве, воевать без тепла и поддержки друзей. Бойцу нужно входить в роту, в свою фронтовую семью с приветливой улыбкой и широко распахнутой душой. Однополчане — самые близкие боевые товарищи. Им так важно знать, с кем пойдут в атаку, можно ли положиться на новичка. Да и самому веселее тогда станет.

— «Сидоренко Казимир…»

— Мой напарник, — густым басом подтвердил боец, рослый, широкий в плечах.

Он рассказал, что у Казимира больная жена, сердце у нее часто прихватывает. Работал в роте повозочным, холил коней, берег их и всегда отличался исполнительностью и безотказностью. Подорвался на мине недалеко от передовой.

— Собирался я написать его жене, но все откладывал, — виновато закончил боец и пообещал: — Напишу!

— «Шамов Петр…»

Сразу же заговорили многие. Его хорошо знали в роте. Песенник. С первого дня он удивил всех. Под огнем — запел. Вначале тихо, вроде для себя, а потом громче, и песня врезалась в грохот боя, и казалось, что она громче взрывов снарядов, лязга гусениц танков и скрежета железа. Вспомнили, как после одного тяжелого боя рота захватила опорный пункт, обосновалась во вражеских траншеях. Устали солдаты. Все силы иссякли за долгий день. Через час предстояло снова подниматься в атаку. Командир роты попросил Шамова ободрить солдат, встряхнуть их песней. Шамов запел. Получилось хорошо.

На войне все обрывается внезапно — и тишина, и грохот, и сами жизни. В один из дождливых холодных дней рота залегла перед проволочным заграждением. За колючим забором — траншея. Фашисты поливали землю огнем. Солдаты прижали головы к земле, затихли. Что-то надо было делать: лежать — смерти подобно, подняться — враг скосит смельчаков. Шамов запел «Катюшу». Навстречу дул промозглый ветер. Он лег на спину — так было удобнее. Громко, смело звучала песня. Фашисты, пораженные неожиданной встречей с песней, вдруг перестали стрелять. Рота рванулась в атаку, в проходы, проделанные саперами в заграждении. Ведь смельчаки успевают проскакивать невредимыми в мгновения между двумя автоматными очередями. Так было и здесь. Рота ворвалась в траншею. Шамов был среди первых. Видели, как он набросился на фашиста, подмял его под себя, но другой успел штыком нанести смертельную рану бойцу. После его гибели казалось солдатам, что холоднее стали осенние ночи, тяжелее давались под огнем шаги на запад. Ему два письма. Молча взял их один невысокого роста солдат. Ничего не сказал: каждый по-своему переживал гибель своего друга.

— «Смирнов Николай…»

— Какой обратный адрес? — вдруг спросил боец с вихрастым чубом и сразу же пояснил: — Если девушке, то напишу. Она не знает, что он погиб. Любил он ее, писал часто письма.

Письмо я отдал ему. Мне показалось, что он напишет не только о погибшем друге, но и о себе. Кто знает, а может быть, и он станет писать ей часто теплые письма.

Письма попадали в верные руки друзей. Но одно вроде бы прислано не по адресу. Долго никто не мог вспомнить погибшего. Бывало и так: пришел солдат в роту, а смерть уже ждала его; в памяти соседа остались фамилия да смутный облик. Погиб вот еще под Крымской, во время артиллерийского обстрела, в нескольких десятках метров от первой траншеи врага. Не успел даже разглядеть в лицо фашистов. Но и о нем следовало написать.

Не у каждого смерть как у Матросова. Но и для того чтобы пройти под огнем даже сотню метров, тоже нужно мужество. Об этом и надо написать, разъяснил я.

Я верил, что в ближайшие дни пойдут треугольники по адресам, и снова не только острой болью, но и гордостью отзовутся сердца близких людей, получивших с фронта известие о боевой жизни родного человека, погибшего в боях с врагами Родины. Да и тот, кто писал о друге, утвердится в вере, что если случится беда и с ним, то пойдет такая же дорогая весточка и в адрес его родных, а это не могло не сказаться на настроении бойцов и крепости фронтовой дружбы.

Между тем жизнь шла своим чередом. Прибывало пополнение, поступала материальная часть. Автоматы и артиллерийские орудия мы получали новые, с заводской смазкой. Страна, напрягая все свои силы, обеспечивала фронт.

В частях шли занятия, стрельбы, одновременно воины оборудовали рубеж обороны. Штаб фронта требовал, чтобы дивизия была в постоянной готовности к отражению возможного удара противника. Не верилось, что гитлеровцы решатся на такой безумный шаг: атаковать с никопольского плацдарма в сторону Крыма, чтобы отрезать всю южную группировку наших войск.

Радовали успехи 1-го Украинского фронта. Войска продвигались, били фашистов. Сколько слез, горя и крови принесли захватчики на нашу землю! Никогда не забуду страшный ров, который пришлось увидеть однажды на освобожденной территории. В нем лежало много трупов. Подростки, старики, старухи… Чем они провинились? Они были просто нашими людьми. Фашистам ничего не стоило убить человека. К большой открытой могиле подходили люди. Опустив головы, смотрели они на погибших. Не плакали. Видимо, страшная душевная боль сушила слезы.

Вблизи этого рва была захвачена в плен небольшая группа фашистов. Кто-то предложил: подвести их к могиле, чтобы посмотрели на подлость своих соотечественников. Но пожилой солдат-конвоир резонно заметил:

— Незачем врагам показывать наше горе и боль.

Ему никто не возразил.

Текли дни, до предела загруженные работой. Немало вставало вопросов, которые требовалось решать штабу. Много времени занимало распределение но подразделениям прибывающего пополнения, организация его обучения. Учились в дивизии все, в том числе и офицеры штаба. Если не удавалось провести занятие днем, то занимались вечером.

В эти дни состоялось партсобрание управления дивизии. Открыл его наш секретарь капитан Г. И. Проценко, молодой, со светлыми и веселыми глазами. Как у хорошего командира свой почерк в управлении войсками, так и у секретаря — свой стиль работы с коммунистами. Проценко мог пошутить с друзьями, сплясать, спеть песню, и тот, кто не знал его раньше и не видел в работе, никогда бы не подумал, что этот человек возглавляет партийную организацию управления. К нему часто и охотно подходили и коммунисты, и беспартийные, раскрывали душу, не стесняясь, рассказывали о себе, своих заботах. Он смело решал возникшие вопросы, и в этом нагляднее всего раскрывался его характер.

Разместились коммунисты в помещении школы. Предстояло оценить и подвести итоги работы, обсудить задачи на ближайшее время. Выступающих было много. Начальник политотдела подполковник Л. П. Вахрушев высказал ряд серьезных замечаний по работе наших коммунистов. Говорил он спокойно, ясно, давая партийную оценку делам. После его выступления собрание пошло живее. Некоторые никак не могли укладываться в отведенный регламент. Давно ведь не говорили в спокойной обстановке. В бою, как правило, собрания проходили коротко, без многословных прений.

Полковник С. И. Дунаев сидел рядом со мной, внимательно слушал. Не пропускал ни одного дельного предложения или замечания. Он не из любителей произносить речи. Я знал, что, оставшись со мной наедине, напомнит о том, что говорили другие, посоветует, как лучше внедрить полезное в работу штаба, а если отмечалось плохое — как исправить. У Сергея Илларионовича большой партийный стаж, солидный опыт работы с людьми. В течение долгой службы в армии накапливался у него и совершенствовался свой стиль работы с подчиненными. В основе этого стиля — уважение и доверие к человеку. Немного времени прошло, но уже видны добрые побеги. В бою нередко слышался гордый призыв: «Вперед, дунаевцы!» Через уважение к командиру росло и уважение к офицерам всего управления дивизии. В то же время и офицеры, чувствуя доверие командира к себе, работали с полной отдачей, добиваясь четкого выполнения своих обязанностей.

С большим вниманием я прослушивал все выступления. Коммунисты говорили о своих делах, заботах, высказывали много дельных советов об улучшении работы штаба. Начальник связи майор К. М. Татур с беспокойством напомнил о случаях нарушения скрытности ведения переговоров по радиосвязи. Имитируя тон и манеру разговора отдельных офицеров, он высмеивал их переговоры по радио. Досталось майору Попову.

— «Павел (это начальник штаба 305-го полка), от тебя ничего нет о „семечках“. Давай. По форме. Ты ее помнишь. Первое — большие. Сколько? Не в штуках, а в бэка. Записал: 0,3. Подвоза нет? Теперь помельче…» — цитировал он, и гул перекатывался по рядам.

Затем взялся за офицера штаба артиллерии. Тот как-то по радио уточнял с помощником начальника штаба артполка: «Ты знаешь, где я нахожусь? Около деревни с большим и хитрым названием. Смотри на карту. В центре листа девять букв. Западнее овраг, в одном километре. Координаты этого пункта…»

— Почему не были пресечены такие разговоры? Вы тоже виноваты, — сказал Татур на собрании.

Все эти примеры мне были известны, виновники получили, что заслужили, и вряд ли пойдут на новое нарушение правил переговоров, Но важно, чтобы поняли это и другие. До чего же крепко въелся в управление этот язык доморощенных кодов! «Орехи», «самовары», «трубы»… И чего только не придумано, лишь бы обмануть себя и сделать вид. что соблюдаются требования скрытого управления войсками.

Разговор на собрании полезен. В нем безошибочно угадывалось «состояние здоровья» штаба. Надежно сколоченный штаб похож на здорового человека, которого не беспокоит ни один орган: все работают безотказно, бесшумно, добросовестно выполняя свои функции.

После собрания около отдела кадров встретил знакомого лейтенанта Ишбулатова. Под Крымской я подвез его, раненного, до медсанбата. Поразил шов на щеке: широкий, подернутый неровной сеткой из нежной красноватой кожи. Такая метка, пожалуй, на всю жизнь.

— Тогда вылечили, — рассказывал он о себе. — Вернулся, опять командиром взвода. Воевал три дня. От взрыва снаряда вышел из строя расчет пулемета. Стал я стрелять. Сначала пробило кожух, затем попало в ногу. Перевязал. Ползти вперед больше не мог. Со злости выпустил три ленты подряд. Пулемет раскалился. Противник минами стал обкладывать. Повернулся неудачно — плечо пробило. Стрелять не мог. К вечеру добрался до санроты. Отвезли в госпиталь. Два месяца пролежал. Три раза ранен. Не везет мне. Другие как-то дольше меня воюют.

— На какую же должность?

— Командир взвода. Может быть, встречу знакомых. — И широкое лицо его засветилось.

…Через три недели закончилось укомплектование основных частей и подразделений. Мы доложили об этом в штаб фронта. Как же выглядела дивизия после получения пополнения? Язык цифр самый короткий и доходчивый. В ней 7021 человек, из них офицеров 817, сержантов 1326, рядовых 4878.

Из четырех трое уже воевали; каждый четвертый в дивизии ранен и награжден орденом или. медалью; каждый третий — коммунист или комсомолец; более 40 процентов воинов имели возраст до 30 лет. Всего 28 национальностей, среди них больше всего русских (4068) и украинцев (1036).

В конце января 1944 года дивизия двинулась к фронту. Бодро шли подразделения: роты укомплектованы, личный состав одет во все новое. Очень редко на фронте приходилось видеть такие соединения.

Погода портилась. Дул холодный, порывистый ветер, бросая в лицо дождь со снегом. С мучительным ревом ползли машины. Укрывшись накидками, молча шли по обочине солдаты. Основной состав штаба дивизии выдвинулся вперед, а небольшая группа во главе с начальником оперативного отделения майором Н. В. Поповым до утра осталась на прежнем месте, обеспечивая контроль за выходом всех частей. Связь на марше осуществлялась подвижными средствами, но по одной радиостанции в полках работало на прием.

Офицер связи доставил боевое распоряжение: ускорить выдвижение. Под утро получили приказ на наступление. Командованию предстояло срочно выехать вперед, чтобы до выхода частей засветло решить все основные вопросы по организации боя. За сутки обстановка на фронте могла измениться, но пока штаб довел до частей предварительные распоряжения. Наибольшая трудность с выполнением задачи была у артиллеристов. Командир дивизии лично поставил задачу командиру 245-го артполка подполковнику П. 3. Глушенку.

— Знаю, что трудно, — говорил полковник С. И. Дунаев, — но надо. На вас, Павел Захарович, надеюсь.

П. З. Глушенок прикинул по карте расстояние, заверил, что артиллерия в срок займет позиции. Он имел большой опыт командования полком, зря не давал обязательств, но если обещал, то можно было не сомневаться, что выполнит. В его облике и характере было что-то от крепкого, сильного и мудрого былинного героя.

Наши соседи сделали много, заметно продвинулись к реке и скорее всего в состоянии были без пашей помощи решить задачу по ликвидации группировки противника на никопольском плацдарме. Но, видимо, командование намеревалось сократить сроки выполнения этой задачи и не допустить организованный отход частей врага на западный берег. Решение командира дивизии сводилось к тому, чтобы двумя полками, узким клином, со всей силой обрушить удар на оборону и, не расширяя прорыв в сторону, стремительно вгрызаться в ее глубину. Ни одной роты не отвлекать на прикрытие флангов и захват остающихся по сторонам коридора опорных пунктов. Как можно быстрее продвигаться к реке, тогда враг не выдержит, побежит на свои уцелевшие переправы. Подавление огневых точек на участке прорыва в ходе атаки возлагалось на орудия, выдвинутые к переднему краю для стрельбы прямой наводкой. Артиллерия с закрытых позиций предстояло подавлять цели на флангах участка прорыва и в глубине обороны. Удар наносился в направлении Малой Лепатихи.

Полтора месяца назад немного южнее дивизия пыталась сбить противника с этого рубежа — не хватило сил. Теперь совместно с другими соединениями эту задачу мы выполнили до конца.

После успешных боев по завершению разгрома вражеской группировки на никопольском плацдарме дивизии предстояло форсирование Днепра. На западный берег направлялись две разведгруппы с радиостанциями от дивизии и 305-го полка, который переправлялся первым.

Большую настойчивость в получении разведданных, как обычно, проявил майор К. С. Михальченко. Константин Саввич — исключительно деловой, требовательный и находчивый офицер. Даже внешний вид его вызывал уважение. Всегда подтянут, чисто выбрит, глаза быстрые, строгие. Могло показаться, будто он никогда не опускался в траншею, не попадал под огонь противника, ночами спокойно спал, вовремя принимал пищу и не перегружал себя работой. Конечно, все не так. На войне не делалось ни для кого исключения. Всем было тяжело. Скорее всего он был истинно военным человеком, в нем неистребимо жили уважение и привычка к порядку. Не только во внешнем виде, но и в делах, которые ему приходилось выполнять, он оставался таким же аккуратным и обязательным. Я всегда удивлялся его умению но незначительным признакам быстро и верно вскрывать состав и возможный характер действий противника.

Вместе с ним мы разобрали все основные вопросы организации разведки в интересах форсирования Днепра. Знал, что ему больше не потребуется давать дополнительных указаний — все будет сделано в лучшем виде. Ценность разведданных зависела от быстроты их получения.

Важнейшей по своему значению задачей штаба являлось обеспечение частей переправочными средствами. Во всей округе не осталось лодок — их уничтожили фашисты. Основная надежда — на подручные средства. Общими усилиями штабов, инженеров, командиров подразделений к исходу дня были подготовлены плоты, разыскано и отремонтировано небольшое количество лодок, обеспечивающее форсирование за ночь одного полка.

В районе Малой Лепатихи Днепр широк и полноводен, а протоки и рукава, которые разветвляли его основное русло, ярче подчеркивали могучую силу реки.

За ночь удалось перебросить на западный берег 305-й полк. Плацдарм он захватил небольшой, неудобный для развертывания основных сил дивизии, поэтому по решению командующего армией дивизии было приказано прекратить форсирование, совершить 15-километровый марш и в районе Бажановки переправиться на захваченный другими частями плацдарм.

К утру последние подразделения сменяемой дивизии оставили рубеж. Полки заняли исходное положение. Гвардейцы затихли. Всегда так: если ночь двигались, то при первой остановке солдаты сразу же засыпали. Ни одной минуты не пропадало зря. Они были правы: перед новыми испытаниями надо выспаться или хотя бы малость отдохнуть и восстановить свои силы.

В серой, холодной дымке выступала почерневшая зимняя степь. Мы с полковником Дунаевым стояли в небольшом окопчике, вглядываясь в неясные очертания предметов. От осветительных ракет, взлетавших над передним краем, на короткое время расползалась полутьма и сразу же надвигалась снова. Все распоряжения были отданы, но беспокойство за результат боя не покидало. Нигде, как на войне, столько места не занимали случайности. Тем более что всю организацию наступления проводили по карте, основываясь на данных о противнике, полученных от штабов сменяемой дивизии.

Связисты прокладывали проводную связь. Руководил начальник связи майор К. М. Татур, старательный, неугомонный. Хозяйство у него большое и сложное. Работа связистов всегда на виду, особенно при нарушениях связи. Пропадала же она в самые неподходящие моменты, когда без нее и дышать было нельзя. В должности начальника связи Константин Михайлович незаменим. Он мог показать не только офицеру, но и любому рядовому связисту, как нужно умело выполнять свои обязанности. В этом основа его авторитета. Теперь в дивизии мы имели отдельный батальон связи, что намного облегчило дело.

Из штаба корпуса подтвердили: начинаем в 7 часов.

И вот пехотинцы двух полков дружно поднялись в атаку. Передовые подразделения ворвались в опорные пункты. Фашисты бросили в бой авиацию. Развернулись упорные и ожесточенные бои.

За неделю дивизия значительно расширила плацдарм, что позволило 305-му полку, действующему в стороне, соединиться с главными силами. Но возрастало сопротивление врага. Он настойчиво цеплялся за подготовленные оборонительные рубежи. Трудность в их захвате не уменьшалась, основная часть дивизионной артиллерии еще не была переправлена на плацдарм.

Однажды противник провел сильную контратаку, пытаясь вернуть опорный пункт, захваченный накануне нашими частями. Фашисты не добились своей цели, но задержали продвижение полков. В этих условиях большие надежды возлагались на резервный батальон. Ввод его днем, при недостатке артиллерии, не мог дать нужных результатов. Командир дивизии решил его ввести ночью.

С наступлением темноты вместе с начальником штаба 308-го полка майором П. И. Щербаковым мы прошли в батальон. Одна за другой взлетали осветительные ракеты. Встретил адъютант старший батальона капитан А. А. Клыгин, один из немногих офицеров, имевший инженерное образование. Может быть, именно поэтому он уважал расчеты. Мне всегда нравились офицеры штаба, которые умели по-деловому считать. У таких обоснования предложений и выводы вытекали из реальных условий обстановки. Ведь прежде чем рассчитывать, им приходилось добывать исходные данные, оценивать их реальность, что само по себе уже требовало от офицера глубоких знаний своих войск и противника.

Я всегда был убежден, что командиры подразделений и адъютанты старшие батальонов, находясь вблизи обороны противника, лучше знали, как и где целесообразнее нанести удар, какой выгоднее использовать прием, чтобы добиться успеха с малой затратой сил и средств.

Командовал батальоном, находящимся в резерве, молодой капитан В. А. Чмель. Всего три месяца в роли комбата, а уже произошли заметные перемены, в походке и разговоре появилась степенность. На плечи легла большая ответственность, и офицер повзрослел, стал строже приглядываться не только к людям, но и к себе.

Комбат показал рукой в сторону противника, как бы сожалея, что опорный пункт, за который вел бой 311-й полк, не был захвачен, а это создавало батальону дополнительные трудности — требовалось выделять часть сил на прикрытие правого фланга.

Некоторые новые данные, полученные от разведки в самое последнее время, я довел до комбата. Они не требовали каких-то изменений в решении, но вынуждали уточнить задачи артиллерии. Прибыл командир дивизиона 245-го артполка капитан В. И. Пасечник. Одна его батарея была уже переправлена через Днепр и могла поддержать наступление. Счастливы офицеры, которые и в трудной обстановке не унывали, не тушили задорный блеск в глазах. Они не меньше переживали от неудач, но умели как-то бодро оценивать дела и обстановку, смело и настойчиво искали пути выхода из тупика, вселяли в подчиненных веру в успех. Другой бы начал доказывать, что мало снарядов, без них трудно решить дополнительную задачу, а Пасечник просил, чтобы разрешили израсходовать НЗ. Он заверил, что артиллерия огнем откроет для пехоты «зеленую улицу».

Капитан Чмель вызвал командиров подразделений. Четко довел до них последние данные о противнике, напомнил о порядке ночной атаки. Я знал таких комбатов, как Г. И. Диордица, В. Я. Антропов, В. Г. Носырев. Они были похожи на факелы, которые горели всегда, и пламя от них росло тем сильнее, чем сложнее и тяжелее складывалась обстановка. То, что они недосказывали словами, восполняли другим — своим личным примером. Сильнее и понятнее звучал у них призыв: «За мной! Вперед!» Они верили в подчиненных, а те верили в них, в разумность их команд и распоряжений. Конечно, у каждого командира свой подход к организации боя и управлению подразделениями.

После того как комбат уточнил некоторые вопросы атаки, я задержал офицеров, чтобы напомнить им, как важен успех батальона в выполнении дивизией своей задачи. Я не настраивал их на легкую победу, но и не нагонял страху. Все офицеры прошли через огонь, знали цену добытого успеха.

Майор Щербаков остался в батальоне, чтобы проверить выход и занятие подразделениями исходного положения. Я ушел к себе. Ветер не стихал. Паромная переправа не работала. По реке плыли льдины. Саперы ухитрялись переправлять грузы на лодках, загружая их по самый бортик.

Артиллерия противника настойчиво обстреливала места переправ. Знали фашисты, что русские не оробеют перед разбушевавшейся рекой и будут доставлять грузы даже в такую непогодь. Река срезала и без того скромные боевые возможности дивизии, уменьшала силу ее удара по врагу. Но все равно ночная атака батальона принесла успех. Подразделения вклинились в оборону противника на глубину до полутора километров, помогли 311-му полку в захвате сильного опорного пункта.

Часто наведывался к нам командир 3-го гвардейского стрелкового корпуса генерал А. И. Белов. В первые дни он присматривался к работе управления дивизии, как бы изучал ее. Приезжал он и для организации на местности предстоящего боя, и чтобы помочь, посоветовать, передать опыт соседей. Он обычно не предупреждал о своем приезде. Знакомство с обстановкой у него начиналось на переправе. Здесь было наше основное звено и самый объективный показатель боеспособности дивизии.

В небольшой таблице, что добросовестно вел дивизионный инженер майор Н. Н. Фетисов, заблаговременно было размечено, что и каким рейсом нужно перевезти, а в свободных клетках отмечалось, сколько и каких грузов фактически перевезено. По этим данным можно было безошибочно судить о том, как возросла или, наоборот, снизилась мощь дивизии. Каждый вечер мы с Николаем Николаевичем терпеливо пересчитывали возможности переправы, определяли, с учетом важности, какие грузы и в какой последовательности перебрасывать на западный берег. Прежде чем заполнить таблицу, вместе с начальником оргпланового отделения тыла майором А. И. Ребницким прикидывали размеры запасов, которые могли быть доставлены с армейской базы к реке. Одно с другим находилось в самой тесной связи.

Генерал Белов внимательно изучал эту таблицу, знал, что в ней нельзя произвольно изменять количество и последовательность переброски грузов. Однажды он посоветовал ускорить доставку мин, но, когда я доложил, что на плацдарме нет никаких запасов продовольствия, согласился с нашим вариантом.

В один из его приездов начальник разведки 305-го полка старший лейтенант П. А. Приходько доставил на НП пленного. Генерал похвалил разведчика и посоветовал не только захватывать пленных, но и бить фашистов, держать их всю ночь в напряжении, лишать сна и отдыха. Через день уже был составлен план действий разведгрупп в ближайшем тылу противника. Такие действия разведчиков себя оправдали, но подготовка каждой группы требовала от штабов много сил и времени.

Подмерзли дороги — быстрее пошло накопление запасов на левом берегу. Но усложнилась переправа: по Днепру потекла густая шуга вперемежку с льдинами. Запасы в частях иссякали, но командование по-прежнему, обычно под вечер, ставило задачу на наступление. «Не давать врагу ни минуты отдыха, выгонять его из траншей и утепленных блиндажей!» Все, что можно было сделать для выполнения этой задачи, делалось. Но во второй половине февраля обстановка на правом берегу стала сложнее.

Обычно штабы сообщали коротко только о главном. О чем они писали, видно из донесений 311-го полка:

«…18.2 — боеприпасы и продовольствие не доставлялись. Обеспеченность: мин 82-мм — 200, 120-мм — 140, патронов к ПТР — 430; продовольствия и фуража нет.

19.2 — обеспеченность: мин 82-мм — 185, 120-мм — 140, патронов к ПТР — 392; продовольствия и фуража нет».

Боеприпасы и продовольствие — это жизнь переднего края. Основной состав саперного батальона был задействован на переправе. В трудных условиях во время ледохода саперы на лодках делали через Днепр по 5–6 рейсов. На 2–3 рейса больше совершали сержант П. И. Карпов и ефрейтор Г. Е. Памятун. Отважно трудились на переправе саперы полков и бойцы хозяйственных подразделений.

Чем труднее складывалась обстановка на фронте, тем больше было желающих вступить в партию и комсомол. 19 февраля на заседании партбюро полка парторг третьего батальона 311-го полка лейтенант Г. А. Щепилов отметил, что за последние три дня подано 28 заявлений в партию и 32 — в комсомол. Такого количества заявлений раньше не поступало. Это один из самых убедительных показателей высокого состояния морального и боевого духа наших бойцов. Как ни тяжелы были условия, первыми шли в огонь коммунисты, и эти нелегкие шаги они делали по велению своего сердца.

Как-то вечером я побывал на собрании комсомольцев первого батальона этого полка. Меня порадовало выступление рядового Л. Е. Собко из взвода противотанковых орудий. Он сообщал, что комсомольцы взвода настойчиво били врага, участвовали во всех боевых делах, информировали о последних новостях.

Кто-то спросил у Собко, как он сам воевал. Ответ прозвучал весомо. За день огнем прямой наводки он уничтожил 5 пулеметных точек. Рассказывая о делах, часто повторял «мы», и невольно подумалось, что во взводе немало комсомольцев. Когда его спросили об этом, то ответил, что их пока двое.

Наводчик 57-мм орудия рядовой А. А. Гунько при отражении контратак подбил 2 танка. Стрелок седьмой роты 308-го полка Н. Ф. Халабузарь, ворвавшись в траншею противника, в рукопашной схватке уничтожил трех фашистов. Снайпер восьмой роты этого полка старший сержант В. Е. Шахов за два дня уничтожил 10 гитлеровцев. Командир 45-мм орудия младший сержант И. К. Гладышев поразил за один день 2 пулеметные точки, разбил 2 блиндажа. Снайпер В. Федичкин вывел из строя за день 5 фашистов. Его напарник рядовой С. Московченко писал в те дни в дивизионной газете:

«Прошел час, вижу над траншеей голову гитлеровца, хотел выстрелить, Федичкин удержал: „Не торопись“. Присмотрелся, над окопом торчит чучело. Только через полчаса фашист высунул голову. Сержант мгновенно сделал выстрел, цель была поражена».

Так воевали те, кто связал в те дни свою судьбу с партией и комсомолом.

В крутом берегу Днепра саперы соорудили баню. С паром, горячей водой. Прикинули офицеры штаба: полчаса на смену. Попробовали сами помыться — не успели оглянуться, как прошел час. Внесли коррективы — пришлось перевести баню на круглосуточный режим работы. С полной нагрузкой заработала она. Саперы ухитрялись изыскивать дрова. Рядом Днепр, холодный, забитый льдинами. Смельчаки прямо из бани ныряли в ледяную воду, и тогда веселый гомон заглушал шум ледохода. После бани веселее блестели глаза у красноармейцев.

Я уже привык выкраивать время, чтобы каждый день встречаться с некоторыми командирами подразделений, адъютантами старшими батальонов, офицерами штабов полков. В непринужденных беседах с ними полнее раскрывались заботы, проблемы, трудности, состояние и боевые возможности рот и батальонов. Такие встречи являлись для меня одним из важнейших источников информации. Ведь в подразделениях, как в капле воды, отражались возможности полка и дивизии в целом.

Однажды после дневного боя один батальон 311-го полка был выведен для помывки в бане и отдыха. В домике, где остановилось командование батальона, на полу и на лавках спали человек 15. На столе мерцал каганец. В избе — душно, сыро, сонно. С комбатом майором Н. П. Рассказовым я давненько не встречался. Работали с ним еще в бригаде. Первые шаги на фронте он делал в разведке. Прикипел к этой специальности и, став комбатом, не терял качеств разведчика.

На столе лежала карта, на ней ярко выделялись огневые точки, обнаруженные в полосе предстоящего наступления батальона. Не только вражеские позиции, но и секторы их обстрела, в результате вся полоса перед передним краем покрыта перекрещивающимися линиями.

Он сразу же внес ясность. По его убеждению, ни одна огневая точка не находится изолированно — она вписывается в определенную систему огня.

— Разведчик похож на сапера, — обосновывая он свои взгляды. — Если сапер нашел одну мину, то вторую ищет там, где она вероятнее всего может быть поставлена опытным минером. У грамотного противника и пулеметные точки расставлены с умом, по строгой системе. Когда наблюдатель докладывал мне о новой огневой точке, я спрашивал, где соседняя. Не могло быть на рубеже одиночных целей.

Я знал, что Рассказов, как только осложнялась обстановка, спешил выдвинуться в первую цепь атакующих. Конечно, где лучше быть комбату — заранее трудно сказать, но в каждом деле никогда не оправдывались крайности. Ведь в его распоряжении немало огневых средств, которыми надо управлять, а когда он в цепи, то легко потерять связь с ними.

— Привычка у меня такая, — он улыбнулся, развел руками. — Не могу с кургана оглядывать спины солдат. Среди них чувствую себя увереннее.

Мы одногодки с ним, но он выше ростом, красив, подвижен.

Николай Петрович уже жил предстоящим наступлением. Его беспокоило, что соотношение сил не в нашу пользу. Но он бодро смотрел вперед, не терял веры в успех. Считал, что после отдыха гвардейцы обрушат более сильный удар. В 5.00 планировался бросок батальона на оборону врага — внезапный, стремительный, без артиллерийского налета, при поддержке огня орудий прямой наводки. Через три часа поднимутся гвардейцы, за полчаса до атаки займут исходное положение. Сам он выдвинется туда раньше, чтобы проверить позиции орудий противотанковой батареи. На рубеже уже находился адъютант старший батальона старший лейтенант А. Е. Капельников с группой солдат. Комбат был уверен, что все необходимое для обеспечения атаки тот сделает в самом лучшем виде. О Капельникове сказал коротко, уважительно:

— Проверил в первой атаке: не кланяется и не подгибает ноги на поле боя. Люблю смелых. Это — настоящие воины.

Утром батальон атаковал, но продвинулся не более чем на триста метров и не смог захватить опорный пункт противника. За последние дни успехи стали более скромными, усилилось вражеское сопротивление.

В этих трудных условиях от штабов требовалась исключительная четкость и высокая организованность в работе. Малейшие упущения, в нем бы они ни выражались, в конечном счете всегда сказывались на выполнении задачи.

За ряд серьезных просветов в работе был снят один адъютант старший батальона. Он не смог жить с правдой в ладах. Иногда он докладывал о завершении работы, хотя к ней только приступали. Три месяца пробыл он на этой беспокойной должности. На фронте — срок немалый. Он зашел ко мне, смело заявил:

— Не чувствую за собой вины. Промахи? У кого их нет. Воюем — учимся. Вчера — плохо, сегодня — лучше.

Он знал, что приказ о его снижении в должности никто не отменит, что разговор не вернет ему былое доверие и уважение. Прежде чем пойти на такой серьезный шаг, взвесили и оценили его деловые качества и отношение к работе.

Я напомнил ему об умении начальника штаба сообщать правду, какой бы колючей и неприятной она ни выглядела. На обман скорее идет слабый, он использует его как средство самозащиты, пытаясь выбраться из грязи, не запачкав мундира. Сильному не нужно это средство, он живет в ладах со своей совестью.

— Не для себя, а для общего дела иногда выгоднее урезать правду, — сказал он в свое оправдание.

С ним нельзя было согласиться: если правду урезать, она превратится в кривду. Начальник штаба — это эталон честности. Каждому его слову должны верить без всякой проверки. Если же он потерял это доверие, то нет и начальника штаба. Обидно, что он не усвоил эту простую истину.

Совсем недавно в этом батальоне в ходе проверки обнаружилось, что небрежно велись книги учета личного состава. В установленный срок адъютант старший батальона доложил об устранении недочетов, но реально ничего не изменилось. Некоторые записи в этих книгах были сделаны карандашом, попадались незаполненные графы. Видимо, никогда он не заглядывал в них, полагаясь на писаря.

Данные учета всегда нужны. В них боевая биография тружеников переднего края. Те, кто уцелеет в этой схватке, будут искать документального подтверждения своим боевым делам, ранениям, наградам. Как же обидно и больно будет фронтовику, когда он увидит против своей фамилии пустые клетки или же искаженные данные, Он назовет офицеров штаба бездушными чиновниками. Всех без разбора. Кто виноват? Писарь? Нет, начальник штаба.

Таких промахов у него встречалось немало, После каждого из них, несомненно, он становился опытнее, осмотрительнее, но если карабкаться к мастерству только через свои ошибки, то очень много времени потребуется, чтобы стать хорошим работником.

Произошла также замена начальника штаба 311-го полка.

Его место занял офицер оперативного отделения штаба дивизии майор И. Ф. Тарханов.

Совсем недавно в погожее весеннее утро я шел на КП 10-й бригады, чтобы вступить в должность начальника штаба. Теперь рядом со мной стоял Иван Федорович с таким же предписанием. Позади у него девять трудных месяцев работы в оперативном отделении. Это большая школа подготовки штабного офицера в годы войны. Призван он из запаса, по профессии учитель. За годы войны давно стерлась разница между командирами кадровыми и запаса. Их уже не отличить ни по внешнему виду, ни по знанию военного дела — все сравнялись, стали истинно военными. Не вызывал уже ни у кого удивления и молодой возраст вновь назначаемых начальников штабов. Не было у них никакого сходства со своими довоенными предшественниками. Те были в годах, с солидным образованием, большим опытом работы. Многие из них, умные, деловые, попав сразу с началом войны в очень тяжелые условия, делали все, что могли, и часто гибли, не сделав всего, на что были способны. В штабы пришла молодежь. Отчаянные, смелые, неутомимые в работе, честные труженики. С каждым днем росли их мастерство и опыт в выполнении своих обязанностей.

— Боюсь, что не оправдаю доверия, — признался Тарханов. — С чего начинать?

Я вышел его проводить. Узкая тропинка петляла между голыми ветлами. Вдалеке ложились снаряды, и взрывы от них гулко отдавались в степи. Я его не перебивал, слушал. Вспомнились свои первые, трудные шаги. Видимо, ни один начальник сразу не врастал в должность. Хорошо, если рядом оказывался добрый друг, на которого можно было в трудную минуту опереться. Я уже давно пришел к твердому убеждению, что, каким бы умным и работоспособным ни оказывался начальник штаба, в одиночку, без коллектива, он ничего не сделает. Дружный, сколоченный коллектив — его надежная опора в работе и неисчерпаемый источник творческой энергии. Он приносит успех, создает авторитет и уважение штабу и его начальнику.

Я знал всех офицеров штаба полка. Деловые, грамотные. На них можно положиться, не подведут. Но им пока не хватало одного — деловой спайки. Важно сделать так, чтобы каждый жил заботами и делами штаба. Пожалуй, это самая трудная задача, и решение ее зависит от самого начальника. Ведь он стоит в центре, его все видят, придирчиво оценивают его личную работу, поведение, выдержку и человечность.

Важно, чтобы начальник штаба и командир не работали в одиночку, в отрыве друг от друга. Каждое решение командир вырабатывает мучительно долго, настойчиво выбирая пути для успешного выполнения поставленной задачи. Особенно трудно оно рождается после неудачной атаки, когда противник отразил удар и оборона его не дала трещину.

На кого опереться, с кем поговорить ему по душам, кому высказать свои сомнения и надежды? Рядом — начальник артиллерии, полковой инженер, начальник химслужбы. Все они хорошие специалисты, но на события смотрят с высоты своего рода войск и службы. Поэтому командир спрашивает их только по вопросам, которые касаются их специальности. От начальника штаба командир может ожидать доброго совета, обстоятельного анализа сложившейся обстановки, обоснованных предложений для принятия решения. В какой мере оправдываются его ожидания — определяется степенью деловой сработанности этих начальников.

Командир полка майор И. П. Рудко одобрил выбор кандидатуры на должность начальника штаба. С Тархановым он был давно знаком. Но Рудко в полку уже работал с двумя начальниками штабов, каждый оставил у него о себе добрую память. Новому начальнику штаба, чтобы утвердиться в доверии командира, требовалось работать лучше своих предшественников.

— Только не ломайте с ходу сложившиеся обычаи и методы, — посоветовал я. — Сначала изучите работу штаба, а потом вводите новшества.

Попрощавшись, он пошел бодрой походкой на командный пункт полка.

Конечно, потребовалось время, чтобы майор Тарханов освоил свои обязанности. Давно бы ему пора было занять эту должность, но не хотелось оголять оперативное отделение. Мало в нем офицеров, и от каждого зависела в целом работа штаба. Может быть, у меня некоторое пристрастие к операторам, но мне казалось, что в годы войны их число следовало бы удвоить. Они нужны были не только для выполнения своих повседневных задач, по и составляли резерв для замещения должностей начальников штабов полков и их первых заместителей.

Несколько дней подряд действовали разведгруппы с целью захвата пленного, но успеха не было. Противник но ослаблял наблюдения даже ночью. Какие бы трудности ни вставали на пути выполнения разведчиками этой задачи, но ее требовалось решать. Только с захватом «языка» появлялась возможность уточнить замыслы врага.

Однажды пришла к разведчикам удача. Об этой вылазке поделился в дивизионной газете разведчик В. Денисевич:

«Ночь темная, холодная помогла нам. Нас было пятеро. Днем облюбовали окоп, на который решили напасть. Вслед за мной ползли остальные. Подкрадывались скрытно, бесшумно, чтобы не спугнуть врага. Поднял голову, вижу: окоп рядом. Лежим, ловим шорохи. Знаю, фашисты не выдерживают холода. Мороз крепчал. Примерно через час один высунул голову из окопа, осмотрелся. Ничего не обнаружив подозрительного, вылез и стал прыгать то на одной ноге, то на другой. Я подал сигнал, и мы втроем — Жерков, Лукаш и я — набросились на фашиста, двое были в готовности поддержать нас огнем. Немец все же сумел крикнуть, но в умелых руках разведчиков мгновенно затих. Без единого выстрела мы выполнили задачу».

До чего же смешной вид был у пленного: тощий, небритый, глаза большие, водянистые, на голове по-турецки свернута женская старая юбка, на плечах цветастое одеяло, поверх сапог надеты веревочные чуни. Настоящая находка для наглядной агитации.

Начальник разведки 308-го полка капитан Ф. Е. Чернышев подал идею показать его нашим солдатам. Провели его вдоль окопов. Даже те, кто от холода и недоедания приуныли, при виде пленного смеялись от всей души. Перед ними стоял враг, с которым вели схватку. На серьезное наступление такой не пойдет, а если двинется, то далеко не протопает. Растерял он свою силу, держался на пределе. Этот пленный подтвердил наши предварительные выводы о том, что пока противник беспокоился только об одном: как бы удержать рубежи и не допустить нашего продвижения. В этих условиях выгоднее было активизировать свои действия.

Комдив решил атаковать ночью, чтобы захватить два ротных опорных пункта. Успех боя — во внезапности и смелом броске пехоты. Вместе с ротами планировали выдвигать орудия прямой наводки. Снаряды распределили поровну между орудиями. Задача: каждый выстрел — в цель. Атаку возглавили лучшие офицеры капитаны С. М. Качало и В. К. Дружин.

После ужина пехота заняла исходное положение. Атака началась без огневого налета. Смелый бросок. Фашисты всполошились поздно. Остановить атаку они уже не могли.

Первая, а на ряде участков и вторая траншеи были захвачены. Маленькая победа, но она радовала.

Заслуживал похвалы заместитель командира батальона капитан Р. С. Саипов. Продвижение батальона сдерживал сильный опорный пункт, его нельзя было обойти. Перед ним голая, вылизанная ветрами степь. С наступлением темноты Саипов с группой смельчаков пополз вперед. Первый раз — неудача. Через час повторили. Короткий бросок — и смельчаки в траншее врага. Опорный пункт был захвачен. В этом бою Саипов погиб, но лично он уничтожил трех фашистов. Около роты было разгромлено его группой.

Место Саипова занял командир четвертой роты капитан В. К. Дружин, такой же смелый и отважный. Сама жизнь выдвигала вперед достойных. Рота — суровая школа, где происходил обжиг характера офицера. Если он выдерживал этот строгий экзамен, то мог успешно выполнять уже более сложные обязанности. Так, командир роты капитан П. Г. Сботов перешел на работу в штаб полка и вскоре показал себя одним из лучших помощников начальника штаба.

Нельзя не вспомнить и офицера Ивана Мишина. Он за день прошел ступени от красноармейца до ротного. В одном бою рота отражала атаку противника. Превосходящие силы врага настойчиво пытались прорвать рубеж. От прямого попадания снаряда в окоп погиб командир взвода. Плотный огонь врага обрушился на позицию. Кто же за лейтенанта? Бежали секунды безвластия. Громко прозвучал сильный голос командира отделения рядового Мишина:

— Я командую взводом!

И тут же последовало первое распоряжение:

— Приготовиться, залпом. Огонь! — И сразу же второе: — Гранатами, огонь!

Враги залегли, стали отползать. Опять ударили по окопам артиллерия и минометы противника, выдвинулись его танки. Командир роты под огнем побежал к взводу Машина — здесь решалась судьба боя. Будто споткнулся старший лейтенант около самого окопа. Поднял голову и слабеющим голосом передал:

— Мишин, принимай роту…

Не сам решил, а приказ, который не ставят под сомнение. Больше некому — в роте не осталось ни одного офицера.

«Товарищ ротный!» — уважительно зазвучало с разных сторон.

Противник наседал. Рота сумела отразить атаки врага. Иван Мишин, здраво оценив обстановку, подал команду:

— Вперед! Ура-а!

Быстрее всех стремительно бежал он впереди. На плечах противника взводы ворвались в его опорный пункт, расположенный на небольшой высоте. Мишин быстро расставил огневые средства, закрепил успех. Через час фашисты начали контратаки. Позарез им нужна была потерянная высота, которая наподобие замка запирала их рубеж обороны. Отбили первые две контратаки. Потом их было еще три, но уже без прежнего нахальства лез противник.

Не было у Мишина военного образования, познавал он теорию и практику военного дела на поле боя, под огнем врага. Степенный, рассудительный и физически крепкий. Ему присвоили звание младшего лейтенанта и утвердили в должности командира роты. Но его подчиненные никак не хотели называть его по-другому и продолжали обращаться к нему, как и в первый день: «Товарищ ротный!»

Теория, даже если она обстоятельно разработана и изучена, не могла подсказать, как уловить момент в ходе схватки для броска в контратаку, как защитить подчиненных в открытом поле от холода и поддержать их боевой настрой, где выгоднее расставить пулеметы, чтобы отразить атаки с минимальным расходом боеприпасов, где лучше быть командиру в бою… Решение этих практических вопросов зависело от деловой сноровки, пытливого ума, личной храбрости, а также от опыта и мастерства командира, приобретенных им в ходе боев.

Здесь, под огнем, развивалась наука побеждать. Она впитывала в себя опыт, накопленный в предыдущих схватках. Когда был получен приказ на переход к обороне, ни у кого не возникало сомнения в важности оборудования рубежа. Хоть и тяжело, но лучше отрывать не одиночные окопы, а участки траншей. Выгоднее и надежнее — лучше затратить больше сил, но зато иметь удобную позицию. Спокойнее воевать, когда рядом дышал махорочным дымом сосед, с ним можно не опасаться внезапного налета фашистов.

В боях рос и авторитет штабов. Им тоже никто не приказывал сверху, но с наступлением темноты шли офицеры в подразделения, на передний край. Там находилось основное звено, и если бы оно оказалось слабым, то захваченный район скорее всего не расширялся бы, а угрожающе сужался. По мере изменения обстановки офицеры штаба прикидывали, как лучше расставить подразделения и огневые средства, какой участок следует надежнее прикрыть, где выгоднее разместить инженерные заграждения, в каких направлениях целесообразнее определить контратаки резерва, в каком месте разумнее оборудовать пункты управления. Здесь не было мелочей.

Как-то начальник оперативного отделения майор Н. В. Попов высказал дельную мысль: подготовить на каждую роту первого эшелона по одной запасной позиции. Все понимали, что нелегкий труд — отрывать их в мерзлой земле, но ведь усилия не пропадут даром, намного возрастет устойчивость обороны. Привлекли резервы, спецподразделения и позиции создали.

Слабым местом в обороне дивизии оставалась переправа через Днепр. Лодки и паромы с трудом пробивали себе дорогу. По реке плыла шуга вперемежку с льдинами, плотная, сплошная, изредка виднелись в ней куцые разводы. Ветер нес колючую поземку, леденил землю. С тревогой думали командиры и офицеры штабов о завтрашнем дне. Запасов продовольствия в частях не было. Теперь уже не приходилось выбирать, какие грузы перебрасывать через реку. Только продовольствие. Оно решало судьбу боя. Все понимали, что если не накормить людей, не влить в них силы, то и оружие перестанет стрелять.

На переправе постоянно находились подполковник Л. П. Вахрушев и офицеры политотдела. Доставку продовольствия они взяли под контроль.

Продовольствие для раненых сбрасывали с самолетов.

Всем было тяжело. В обед для офицеров штаба подавали только жидкий суп, без навара и мяса. За эти дни у многих офицеров заметно осунулись лица, заострились носы. Даже капитан Г. И. Проценко, один из самых жизнерадостных штабников, притих, стал меньше двигаться. В землянке оперативного отделения всегда было шумно, накурено, а теперь сидели те же люди, но говорили вполголоса, не спорили и даже меньше курили — голодный желудок неохотно принимал табачный дым.

Обычно к вечеру все офицеры штаба дивизии уходили в батальоны. От них требовалось не только оценивать бдительность и готовность личного состава к отражению внезапных атак противника, но и встречаться с воинами переднего края, говорить с ними, выслушивать заботы и предложения, присматриваться к работе командиров подразделений, изучать опыт по оборудованию рубежа и организации системы огня.

На проверку мы вышли вместе с майором Н. В. Поповым. Николай Васильевич уговорил меня сделать небольшой крюк и заглянуть к старшине роты С. Я. Норикову.

Тот встретил нас приветливо, как старых знакомых. Без всяких вопросов сразу же нырнул в щель, прикрытую куском фанеры. Через минуту, улыбаясь, стоял с двумя большими кукурузными початками.

— Много там таких? — указал я на траншею, поглаживая бока початка.

— Мало. Своих подкармливаю. Отощали, — тихо признался он.

Такие находчивые старшины в подразделениях встречались часто. Они будто из-под земли находили питание. Нориков держался скромно, обычно хвалил поваров. Конечно, из хороших продуктов и неважный повар готовил вполне съедобный обед, но, когда мал выбор продуктов и качество их плохое, выручало кулинарное искусство. Однако в одном с ним нельзя было не согласиться: повара тоже воевали — восстанавливая силы и настроение бойцов, от того, насколько сытно и вкусно кормила солдатская кухня, в определенной мере зависела мощь удара по врагу.

Для проверки я выбрал батальон, который прикрывал фланг дивизии. Добрался до окопов. Место открытое. Редкий огонь. Ветер колючий, будто песком бил в глаза. Небольшие траншеи, в каждой по 4–5 бойцов.

Вспомнились трудные дни в прикубанских плавнях: не было соли, хлеба, вода ржавая, тухлая, под ногами трясина, об отрывке окопа и думать не приходилось; только ночью появлялась возможность встать с мокрой, зыбкой подстилки — днем могла срезать пулеметная очередь. Но здесь, казалось, еще сложнее. Большое ровное поле, без единого куста и дерева, лишь в крутой берег врезались овраги и промоины. Позади Днепр, широкий, грозный, запруженный льдинами и густой шугой. Река разрушила основной канал жизни, по которому поступали сюда продукты, снаряды, патроны, а обратно — эвакуировались раненые и больные. Приходилось жить и воевать, расходуя скромные запасы, доставляемые на лодках смельчаками-виртуозами.

Вместе с адъютантом старшим батальона шли мы от одного окопа к другому. Беседовали с красноармейцами, и они убеждались, что трудности известны всем, вид у начальника такой же, как и у них — тоже исхудал от недоедания. В окопах находились истинные герои, мужественные люди. Их подвиг не исчислялся секундами, минутами — он длился часами, днями и ночами, неделями. Они настойчиво вели схватку с врагом, холодом и голодом. Трудно сказать, какая из этих сил страшнее и безжалостнее наносила удары. Противник? Не проходило дня, чтобы он не наносил удары. Чаще без танков, по при сильной артиллерийской поддержке. Всегда требовалось быть готовыми к отражению этих ударов. Холод? За прошедшие сутки в батальоне получили обморожения несколько человек. Колючий ветер не стихал, земля покрылась ледяной коркой. Голод? Один раз в сутки еда — жидкая похлебка. Некормленые мерзли быстрее и сильнее…

На левом фланге оборонялась рота молодого лейтенанта Василия Сковородникова. На Молочную он прибыл с курсов младших лейтенантов. У него был красивый, каллиграфический почерк. Так выводили буквы разве что писаря. Не хотелось его направлять в полк. Но вот через месяц он стал командовать ротой, отпустил усики, приобрел солидность и, как говорил комбат, «оседлал опасность»… Его «персональная траншея» (выражение лейтенанта) была перекрыта куском брезента, что спасало от ветра и холода. Говорил бодро, даже с легким, чистым звоном в голосе. Все у него оказывалось в норме: завершили в срок отрывку окопов, солдаты бдительно несли службу, днем работали два снайпера — сняли трех фашистов.

— Теплолюбивых укладываю к себе в траншею, — весело говорил он. — Надышат, как в бане.

С ним мы обошли рубеж роты. При встрече ротный каждому говорил что-то свое, душевное.

— Повязка помогла? — спрашивал он одного сержанта. — Побаливает? Держись до утра.

Пулеметчика, бывшего повара, постучал по спине:

— Какую оценку дал супу харчо?

Тот улыбнулся:

— Не разобрал, проглотил и не почувствовал вкуса.

— Значит, хороший был суп, — под смех гвардейцев сострил командир роты.

В крайнем окопе сидел на корточках солдат. При нашем появлении медленно встал. Небольшого роста, лицо худое, острое.

— Пальцы на ноге застыли, — признался он.

— Быстро в мою «парилку»! А Скульского пришли сюда.

Сковородников оглядел местность, расчистил от снега площадку и сказал:

— Люди все отдают, слабеют. Не знал раньше, что старики крепче. От бескормицы только вид у них неказистый. Молодежь скорее сдает: закалка не та.

Голос звонкий, бодрый. Словно забывал лейтенант, что сам был из молодых.

Давно известно: человек с улыбкой и шуткой живет интереснее и дольше. К мрачным и душевно скупым натурам скорее приходят болезни, невзгоды, страх. Ротный будто не признавал темных красок, бодро оценивал обстановку, легко делился с другими своим запасом душевного тепла, распахивал себя людям. На мое предложение перейти на работу в штаб сразу же ответил отказом:

— Там теплее, но я привык работать с людьми.

Такие вот офицеры цементировали оборону, вселяли в воинов веру в успех. Здесь, на Правобережье Днепра, как нигде в другом месте, проходила проверку боевая закалка воинов. В такой обстановке самое сильное воздействие на бойцов оказывали не грозные приказы вышестоящих штабов, а личный пример, и в первую очередь командиров рот и взводов. Лейтенант сердцем чувствовал, что нельзя в этих трудных условиях идти к людям с холодными глазами и наглухо закрытыми створками души. Даже если он ничем не мог облегчить участь подчиненных, его приветливая улыбка и доброе слово вливали в людей уверенность в благополучный исход боя, помогали тверже держать в руках автомат и зорче вглядываться в темноту ночи.

На следующий день начальник штаба полка доложил об успешном отражении контратаки на правом фланге. Фашисты начали ее рано силами батальона при поддержке пяти танков. Удар пришелся по району обороны роты лейтенанта Сковородникова. Стойко держались воины. Экономно вели огонь ПТР и два противотанковых орудия. Два танка были подбиты, остальные отползли в укрытия.

В самый разгар боя Сковородников увидел, что на фланге вышел из строя расчет пулемета. Обнаружив прогал в огне, противник устремился в него. Нельзя было терять ни секунды. Командир метнулся к пулемету. Он не знал, есть в диске патроны, исправлен ли пулемет. Даже если бы не удалось сделать и выстрела, лейтенант стал бы отбиваться врукопашную, не пропустил бы врагов.

Пулемет был исправен, в диске были патроны. Сковородников успел. Он стрелял по ближним целям, и первые сраженные им враги падали рядом с окопом. Лейтенант вел огонь, пока гитлеровцы не повернули назад. Прикрывая отход, противник обрушил огонь артиллерии. Один снаряд смертельно ранил командира роты. Два красноармейца тотчас заняли окоп, из которого он вел огонь. Рота была готова отразить новые атаки врага…

Чуть уступом, прикрывая фланг, располагался резерв комбата — стрелковый взвод. Окопчики неказистые. Словно остановились на короткий привал, поковыряли сонатами мерзлую землю и легли отдыхать в ожидании новой команды. Снег уже запорошил обнаженную землю. Командир взвода, худощавый, высокий, стоял около одной ямки. Голова была повязана платком, в голосе смертельная усталость.

— Зубы болят, — пояснил лейтенант, пряча в карман платок. — Перекур устроили. Отдохнуть надо.

Поднялись из своих окопчиков бойцы. Их одиннадцать. Молча стали слушать, о чем толковал я км. Да разве они сами не усвоили, что при обстреле скорее всего выходят из строя те, кто не окопался! В мерзлой земле снаряд не делает воронки, и осколки широким веером скашивают все вокруг. Железная логика войны неумолима: или ты врага, или он тебя — третьего пути нет. Зачем же ждать, когда он тебя собьет с ног? Три часа прошло, как они заняли, этот рубеж, но не отрыли еще хороших окопов.

— Через два часа доложить об отрывке окопов, — приказал я.

Другого решения не могло быть. Пожалеть? Здесь жалость неуместна. Один случайный огневой налет — и от взвода ничего не останется. Если же еще понизится температура, то многие без огня выйдут из строя. Войны молча приступили к отрывке.

Подошел командир третьей роты 305-го полка старший лейтенант П. Н. Сысоев. Быстрый, с цепким взглядом, бесстрашный в бою, находчивый и беспокойный. Здесь, на плацдарме, он отметил свое тридцатилетие. Я его знал еще но бригаде, там он больше месяца был ротным. Мне запомнился он одним своим смелым поступком. Однажды ночью, под Крымской, его роте предстояло внезапным ударом захватить опорный пункт, пробить брешь в обороне, в которую должны были устремиться основные силы батальона. В полночь рота начала скрытно выдвигаться к объекту атаки. Оставались считанные метры до переднего края. Один боец натолкнулся на мину. Рота остановилась. Противник мог в любой момент обрушить огонь и похоронить надежду на успех.

Павел Николаевич махнул рукой: «За мной!» — и пополз вперед. Он не был сапером, но чувство долга, большая ответственность оказались сильнее опасности. Штыком пропахивал затвердевшую корку земли. Потом он сказал саперам:

— Две мины вы не заметили в проходе.

Как он их нашел и столкнул в сторону, об этом никому не говорил. Рота успешно выполнила задачу, и только один раненый боец поведал о мужественном поступке своего ротного.

Его рота занимала рубеж во втором эшелоне, создавая глубину на этом опасном направлении. Зашел он сюда, чтобы узнать и познакомиться со своим соседом.

— Есть ли прихваченные морозом? — поинтересовался я.

— Ни одного. В работе нельзя мерзнуть, — улыбаясь, заверил он. — Было шерстяное одеяло — располосовали, сделали каждому теплые стельки. Руки легче согреть, сунув за пазуху. Зима здесь короткая. Напугала, а через пару дней отпустит. Выдержим. Помните плавни? Иногда рассказываю молодым — не верят. Здесь еще цветочки.

Его бодрый голос вроде разгонял темноту, наскоки холодного ветра.

Павел Николаевич обхватил за плечи своего соседа, посочувствовал ему, что болят зубы, просил пройти к нему в гости, посмотреть, какие сооружения сделали его гвардейцы.

— Не ужинали? — удивился он. — А ты думаешь, что мы хлебали щи? Держись, соседушка, — переживем. Впереди легче будет. Да и весна рядом.

Вскоре Сысоев ушел к себе, обещал еще раз заглянуть.

Лейтенант затянул потуже поясной ремень. Здесь, на плацдарме, он делал свои первые шаги на войне. Трудные они. Голос у него мягкий, домашний. Здесь, в резервном взводе, ему предстояло еще набирать твердость, учиться жить своим умом, не всегда полагаясь на советы подчиненных.

Недалеко, в уютно оборудованном окопе, находился первый помощник начальника штаба 305-го полка старший лейтенант А. В. Небылица и связисты рядовые П. А. Полухин и М. М. Алферов. Оба связиста воевали на Северном Кавказе, по голосу знали всех начальников, хотя и не с каждым встречались. А. В. Небылица был на контроле. В эту ночь первый батальон выдвигался на передний край, а второй выводился для обогрева. На узле тропинок располагался пункт контроля полка, который, как утверждал Александр Васильевич, не минует ни одна рота и батарея. На небольшом кусочке карты у него расписано, кто, когда проходит его пункт.

Среди офицеров штаба встречались люди, влюбленные в документы. Они благоговейно выводили буквы и условные знаки, могли долго прихорашивать их, добиваясь особой красоты и выразительности. Но значительно больше встречалось в штабах полков офицеров, которые не считали нужным тратить много сил и времени на отделку и приглаживание документов. Они были уверены, что главное в них — объективность и точность изложения. Они больше времени находились в подразделениях, на переднем крае, на участках, где возникали критические ситуации. Своими глазами видели изменения в обстановке, вместе с командирами батальонов и рот изыскивали и проводили в жизнь необходимые мероприятия.

Хотя такие офицеры не поражали вышестоящий штаб красиво оформленными документами, но они знали подробности, которые могли быть схвачены на поле боя только своими глазами, и этим определялась высокая ценность разрабатываемых ими документов. К подобным офицерам относился старший лейтенант А. В. Небылица. Он подробно доложил о порядке смены подразделений.

Днем и ночью люди на плацдарме бодрствовали, стреляли, били врага. Нельзя было ослабить напряжение, снизить бдительность. Противник нередко испытывал крепость нашей обороны. Все атаки его успешно отражались перед передним краем.

5-я ударная армия, в состав которой входила наша дивизия, передавалась на 3-й Украинский фронт. Уточнялась данные об укомплектованности частей. Командир корпуса генерал А. И. Белов заслушал начальников штабов дивизий. Я сидел ближе к нему и видел, как он цветным карандашом обводил данные, которые подтверждались в докладах.

Начальники штабов держали в руках ведомости, но основные цифры докладывали на память. Это наша обязанность: знать свои войска и противника.

Выработалась привычка прочно хранить в памяти цифры, характеризующие количество личного состава, орудий, минометов, ПТР, пулеметов, машин, коней, а также потери. которые понесли части за прошедший день; данные о наличии боеприпасов, горючего, продовольствия. Надо было, кроме того, твердо помнить, на каких рубежах и с каким успехом полки выполняли поставленные боевые задачи, в чем они нуждались, как укомплектованы батальоны, с кем и какая имелась связь, какой перед фронтом противник, где у него опорные пункты, резервы, огневые позиции артиллерии, в чем он превосходит нас и где у него слабые места.

Начальник штаба не становился от этого только безгрешным справочником, он был человеком, объективно оценивающим возможности сторон и перспективы развития предстоящих действий. Он не имел права называть цифры и рубежи приблизительно, на глазок, докладывать данные и сведения, которые вызывали у него самого сомнения, чернить или преподносить в розовых цветах сложившуюся обстановку. Если командир мог позволить доложить старшему: «Продвигаются медленно, но настойчиво», то начальнику штаба требовалось еще добавить, на какой рубеж уже вышли подразделения и какой перед ними противник.

Комкор уточнял, что сделано в порядке подготовки к наступлению. Ему не нравились частые напоминания о том, что в ротах мало людей.

— Не уважаю таких, которые хнычут и выпрашивают, — сказал он и постучал карандашом по столу. — Штабам надо искать пути к успеху. Войска 37-й и 48-й армий овладели Кривым Рогом. Если сильнее ударить здесь — враг побежит.

Он не скрывал, что войска встретились с большими трудностями, но складывающаяся обстановка настоятельно требовала от соединений решительных действий.

— Вам следует объективно оценивать возможности противника. За время зимних боев его группировка намного ослабла. Для нас главное — наладить переправу. Следите за рекой, — наставлял генерал, заканчивая встречу с нами.

Через два дня стал Днепр. Осторожно поползли первые смельчаки по тонкому, неокрепшему льду. Потекли на плацдарм запасы. Запахло хлебом и вкусным супом. Носили и носили термосы на передний край.

В предстоящем наступлении дивизия сосредоточивала основные усилия на узком участке в центре полосы. Направление главного удара рассекало за передним краем небольшую возвышенность с курганом. На местности она и прежде почти не выделялась, а выпавший снег совсем сровнял ее с гладью степи. Из окопов первой линии виднелась она лишь слегка, приподнятая, словно опухоль, изрезанная вдоль и поперек траншеями. Высотка с курганом я была ключевым звеном в системе обороны противника. Для захвата высоты выделили два усиленных батальона. Возглавили их самые опытные офицеры — заместитель командира полка майор В. П. Федоров и командир батальона майор В. В. Леонов.

Ночью роты скрытно подползли к переднему краю обороны противника. Вслед за коротким огневым налетом подразделения рванулись в атаку. Гвардейцы стремительным броском достигли первой траншеи, ворвались в нее, уничтожили врага и пошли дальше. За полчаса была захвачена возвышенность с курганом. Батальоны стали продвигаться в глубину обороны, преследуя противника. Артиллеристы усилили огонь. В штаб дивизии поступили долгожданные радостные доклады. Снялся с места и наш НП. Первая остановка — в оставленных противником траншеях.

Штаб корпуса перенацелил в нашу полосу соседей. Двери в обороне врага были распахнуты. Требовалось спешить, чтобы не дать фашистам возможности закрепиться на промежуточном рубеже. Выслали на машинах передовой отряд.

Теперь могли уверенно сказать: плацдарм удержали, расширили, и заслуга в этом наших бойцов.

Противник отходил с боями. Бойцы устали, шли медленно. Грязь тяжелая, цепкая. На обочинах дороги стояли машины без горючего. Но воины упорно шли на запад. Каждый видел обескровленные, разучившиеся в фашистской неволе улыбаться лица русских людей, с болью в душе шагал через развалины и пепелища городов и деревень. А впереди, там, где еще хозяйничал враг, гремели взрывы и взлетало высоко к облакам пламя пожаров. И без команды становился шире шаг, руки крепче сжимали автомат, ненависть к захватчикам наращивала силу и мужество в атаке.

Иногда противник успевал занять заранее подготовленные рубежи, но чаще передовые отряды опережали его, срывая замысел. Для решения этих задач оказались незаменимыми мелкие подвижные группы. Они смело вырывались вперед, проникали в промежутки между опорными пунктами, а затем открывали в тылу сильный огонь. Фашисты не выдерживали, бежали, боясь окружения. В такой обстановке во многом выручали разведчики. Они захватили мосты через Ингулец, Висунь, побили много техники врага.

Особенно отличился разведчик сержант Ш. Шерматов, бесстрашный, с суровым взглядом слегка раскосых черных глаз. Однажды с группой разведчиков он был направлен в тыл врага, чтобы следить за продвижением его частей. Но выдержал, атаковал группу противника.

— Вы же разведчик, — убеждал я его, указывая на допущенный им промах. — Что важнее для вас?

— Бить врага, — ответил он твердо.

Снова объяснил, что его задачи были другими. Когда он в следующий раз пошел с группой за передний край, я спросил:

— Задача понятна?

— Так точно, бить фашистов…

Шерматова наградили орденом Славы III степени.

Разведчики — люди смелые. В них бесстрашие и мужество влиты не из пипетки, по каплям, а черпаком, из котла. Как-то под вечер пришел на КП командир батальона майор Н. П. Рассказов, попросился в разведку:

— Душа у меня там.

Я его хорошо знал. Был он командиром взвода, бесстрашным, удачливым, потом командиром роты, а затем комбатом, таким же лихим, находчивым. Бойцы любили и уважали его. Обычное место его — в первой цепи, на переднем крае, там, где шло испытание силы воли, выдержки, выносливости и храбрости.

Пошли ему навстречу: назначили помощником начальника штаба полка по разведке. В одном из боев, когда противнику удалось задержать наши подразделения на заранее подготовленном рубеже, на выручку пришел Рассказов. Перед фронтом находилась небольшая, но сильно укрепленная высота. Пулеметы прошивали подступы к ней. Кажется, все пробовали: атаковали ее после огневого налета, пытались овладеть ею внезапным броском, действовали ночью. Но противник удерживал высоту.

Рассказов с десятью разведчиками пообещал решить эту задачу. Ночью проползли разведчики через передний край, с двух сторон по пять человек атаковали высоту. Огонь из автоматов, броски ручных гранат — и смелый рывок. Побили много фашистов, пять солдат взяли в плен.

В одной деревне был захвачен в плен немецкий офицер штаба. Он старательно щелкал каблуками, словно забыл, что не на приеме у своего начальства. Много раз я с интересом изучал боевые документы противника, пытаясь найти в них полезное, что можно использовать в нашей практике планирования боевых действий. В папке у пленного были документы, он старательно объяснил их содержание и порядок разработки. То, что у нас писалось коротко, у них — пространно, то, что мы детализировали, они совсем обходили.

Привлек внимание один из документов, чем-то похожий на наш журнал боевых действий. В нем была короткая хронология боевых действий строго по числам. Всматриваясь в эти аккуратно выведенные слова, я размышлял, как же рациональнее составлять подобные документы? Почему-то редко находилось время, чтобы вплотную заняться журналом и отчетными картами. Все, что не схватывало в бою за горло, непозволительно отодвигалось на потом. В результате история писалась как бы рывками, от случая к случаю, когда появлялись окна в работе. При таком отношении события восстанавливались неполно, исчезали многие дела и подвиги воинов, и история становилась похожей на расширенный пересказ скупых боевых документов.

При желании можно избежать эпизодичности в разработке этого документа, но сложнее отыскать ответ: как писать? Давать ли перечень событий, фактов, подвигов сухо, сжатым, сугубо деловым языком, как это принято было в захваченном документе, или же развертывать события в красках, с диалогами? Конечно, привлекательнее иметь живую, пульсирующую историю, которую мог бы с большим удовольствием прочесть в свое время каждый ветеран. Но для этого не хватало художника слова, способного создавать такой документ.

Напрашивался более простой, вполне доступный путь: не увлекаясь художественной стороной и в то же время не опускаясь до языка бухгалтера, бесстрастно перечисляющего расходы и приходы по статьям, излагать не только происшедшие события, но и поучительные способы решения задач, давать оценку боев и выводы, которые могут стать полезными при организации боевых действий завтра.

Историческую часть по совместительству вел майор Н. Я. Варламов — помначальника оперотделения. Он был усидчив, трудолюбив, исключительно добросовестен. Если обнаруживались неточности или сомнительные данные в документах, терпеливо проверял их и не отступал, пока не добивался подтверждения фактов. Поэтому его предложения всегда были обоснованны и авторитетны. В свое время М. В. Глонти говорил, что если у офицера нет уважения к правде, то его нельзя держать в штабе.

Изучив захваченные боевые документы, мы с Н. Я. Варламовым пришли к одному выводу: форма и содержание наших документов лучше, они полнее отражали сложившийся стиль управления.

В ходе преследования большую часть времени штабы находились в движении. Много людей за день встречались с начальником штаба. Всегда оказывались полезными встречи с офицерами штабов батальонов. Штаб батальона небольшой, но, как и всякий другой, собирал данные, учитывал, контролировал, помогал командиру в управлении подразделениями, обеспечивал выполнение поставленной боевой задачи. Основную часть работы в нем выполнял непосредственно начальник штаба.

В пути встретил адъютанта старшего третьего батальона 311-го полка старшего лейтенанта К. А. Викулова. У него спокойный характер, умеет здраво подходить к оценке событий. В ватнике, заляпанный грязью, с усталым лицом стоял он на обочине дороги. Только что впятером они толкали повозку, помогая исхудавшим коням вытащить ее из глубокой колеи, заполненной водой.

— Вроде тягача. Всех ездовых собрал, — пояснил Капитон Александрович, вытирая рукой потный лоб. — Последнюю повозку протолкнули. Дальше дорога лучше.

Закурили. Мне нравилось, когда офицер не делил работу на свою и соседа, а, натолкнувшись на нее, не спрашивая, кто должен выполнять, засучивал рукава и принимался за дело. Викулов мог бы пройти мимо — пусть повозки толкают сами повозочные, но не прошел, включился в работу.

После обеда я его увидел с ротой второго эшелона, которую вводили в бой. Викулов шел рядом с ротным и командиром противотанковой батареи. Командир батареи часто отдавал какие-то распоряжения, видимо поторапливая расчеты. Противник открыл артиллерийский огонь, и снаряды стали ложиться вблизи роты и батареи. Стоило Викулову лечь, и все, как по команде, залегли бы в тот же момент. Пока он шагал, все двигались навстречу огню. Такова уж сила примера старшего. Он не совершал подвигов, за которые отличали воинов высокими наградами, но при выполнении многих задач бесстрашно двигался через огонь, показывая образец выдержки и стойкости.

Рота вышла на рубеж ввода в бой. Сильная волна накатилась на оборонительный рубеж противника. Еще долго виднелся в стереотрубу выгоревший ватник Викулова, и лишь после того как цепи спустились в лощину, он скрылся из глаз.

Поздно вечером, когда затих бой и подразделения закрепились на достигнутом рубеже, я встретился с К. А. Викуловым в штабе полка. Лицо осунулось, но глаза оставались по-прежнему быстрыми, живыми. Совсем недавно он перешагнул свой тридцатилетий рубеж.

— Зря тащили батарею, — признался он. — На орудие по 5 снарядов. Выгоднее было проталкивать две пушки…

Действительно, все чаще преградой на пути к успеху в бою вставала нехватка снарядов. Многие ставили это в вину начальнику тыла подполковнику И. Л. Сухареву. Как-то под вечер он сам прибыл на КП. Положение в тылу сложилось тяжелое.

— Предлагаю сформировать в дивизии гужетранспортный батальон, — предложил он. — Где дороги позволят — будем возить грузы на повозках, а где полное бездорожье — вьюками.

Вместе с Иваном Лукичом подготовили расчеты и распоряжения. Командир дивизии любил, когда полезное дело сразу же выливалось в практическую форму.

Но какие бы трудности ни вставали с подвозом боеприпасов и горючего, какими бы малочисленными ни были роты, первейшей заботой командиров и штабов оставалось наращивание темпов продвижения. Тем более на направлении наступления нашей дивизии находился крупный порт и город Николаев. С каждым днем мы приближались к нему.

К исходу 26 марта части вышли к Водопою, где проходил предпоследний рубеж обороны противника. Офицеры штаба проверили состав штурмовых групп, их обеспеченность, знание задач командирами подразделений, помогли устранить имевшиеся недочеты в организации боя. Наши усилия направлялись на подготовку последнего рывка. Предстояло выдвинуть ближе к переднему краю пушки, чтобы стрелять по появляющимся целям наверняка. Все силы — в цепь атакующих. Никаких резервов и вторых эшелонов. Победа — в одном мощном ударе. Если воины ворвутся в город, то их уже не сможет остановить никакая сила, они проскочат на одном дыхании по улицам до самого Южного Буга.

Ночью части преодолели противотанковый ров, отрытый на пустыре между Водопоем и городом. У всех было одно желание; быстрее освободить город. Около домов Водопоя, в балках и лесопосадках скопилось много повозок и машин. Трудно было разобраться, из каких они дивизий. Но если части ворвутся в город, то их тылы мгновенно покинут свои укрытия, вместе с пехотой окажутся на городских улицах.

Даже подполковник И. Л. Сухарев выдвинулся к нашему НП. Впереди город, а в нем всегда имелись возможности для пополнения запасов. Он показал мне план города, где были отмечены заводы, фабрики, мастерские. На моем плане огневые позиции, траншеи, пункты управления — одним словом цели, которые надлежало уничтожать нашим огнем, а у него совсем другие объекты.

На окраине города четко просматривались окопы противника. Все подступы к рубежу фашисты простреливали пулеметным огнем. Для подавления огневых точек планировался короткий артналет, после которого предстоял бросок пехоты. В подразделения выехали операторы и офицеры политотдела, чтобы тщательно подготовить предстоящий штурм. Я зашел на НП 305-го полка. Командир полка подполковник А. Я. Ермоленко не спешил. Хорошая черта у него: обстоятельность в подходе к решению вопросов. Другой на его месте в присутствии проверяющих начал бы торопить события. С опытом и годами приходит и такая простая мудрость: всякая команда хороша в свое время. Но меньше часа заняла у него работа по уточнению вопросов организации боя. К этому времени подготовили атаку и другие полки. После короткого артналета дивизия вместе с другими соединениями пошла на штурм. Многие раненые встали в строй. Никто не хотел издали наблюдать за боем. По огневым точкам били орудия, выделенные для стрельбы прямой наводкой. Это был массовый подвиг тысяч воинов: смелый бросок через огонь врага. Противник не выдержал натиска и стал спешно откатываться назад, к переправам. Части ворвались в город. Во многих местах горели дома.

По городу прошли воины в своей полевой привычной форме, она же и для торжественных случаев — другой не было. Пообтрепалась она, загрязнилась, пропахла потом. За последние дни бойцы все время в обнимку с землей. Но в таком виде они дороже и ближе жителям, их встречали с радостью и уважением, обнимали.

Противник, как шакал, отогнанный от добычи, клацал зубами, бил с западного берега Южного Буга из тяжелой артиллерии по городу. В двухкилометровом мосту через реку зияло 20 взорванных звеньев. Порывистый ветер взметал пенистые гребни волн.

Настроение у всех было праздничное.

После успешных боев по освобождению Николаева, а затем Одессы дивизия выдвинулась к старой государственной границе. Лил дождь. Части расположились в садах и балках. Одни сутки отводились на подготовку форсирования Днестра — реки широкой и полноводной ранней весной. На карте начальника разведки подполковника К. С. Михальченко пока еще мало данных об обороне противника. Но разведчики уже заняли наблюдательные пункты по всей полосе наступления. Две группы с радиостанциями удачно перебрались через Днестр. Они сообщили: на западном берегу — подразделения прикрытия, главные силы отведены за старое русло Днестра. Слишком легко противник оставил выгодный рубеж. Это насторожило. В такой ситуации мы бы действовали иначе. Вдоль реки заняли бы оборону основные силы, а вторые эшелоны подготовили бы рубеж в глубине.

Внимательно изучив местность, в штабе пришли к убеждению: на этот раз фашисты приняли вполне обоснованное решение. Междуречье, которое затапливалось в половодье, отдавалось без серьезного боя, но зато все силы сосредоточивались на удержании выгодного в тактическом отношении рубежа по старому руслу реки.

При таком построении обороны напрашивалось решение: форсировать реку передовыми отрядами, на широком фронте. Внезапно. Ночью. Затем без паузы обрушить удар на узком участке но основному рубежу. Для форсирования старого русла, ширина которого составляла 30–40 метров, требовалось сразу же доставить переправочные средства.

При форсировании, как ни в каком другом виде боя, успех во многом зависел от надежного подавления огневой системы противника. С особой тщательностью планировались вопросы огневого поражения большими мастерами своего дела — командующим артиллерией полковником Б. А. Харкевичем, начальником штаба майором Б. К. Сониным, его помощниками капитаном Н. Е. Левченко и старшим лейтенантом Г. Л. Сурисом. Артиллерийский штаб всегда работал в тесном контакте со штабом дивизии. Без этого не могло быть согласованности в решении вопросов.

Удивительно легко удалось форсировать Днестр и захватить междуречье. Впереди возвышался крутой и высокий берег, вдоль которого виднелись домики деревни Талмаз, где укрепился противник. Оборонительный рубеж готовился долгое время. Сил и средств для его прорыва ни у нас, ни у соседей не хватило.

В начале мая войска перешли к обороне. Один полк дивизии выводился в резерв корпуса. Двумя полками предстояло занять рубеж на широком фронте. Требовалось обживать небольшой плацдарм, залитый водой. С него ведь легче потом наступать. КП дивизии расположился у самого берега, где немного выше местность. Сюда долетали даже 81-мм мины противника.

С каждым днем прибывала вода, затапливая местность. Вблизи КП в реку воткнули рейку, размеченную на сантиметры. Буквально на глазах поднимался уровень воды. Первые окопы, отрытые на переднем крае, залило. Отходить назад, к реке? Пока рано. Можно еще поправить положение: сделать ограждающие насыпи, установить настилы. Догадливые воины обкладывали окопы прутьями, крепили стенки щитами, а когда видели, что не сберечь их — вода заливала все, что было отрыто в земле, — стали создавать насыпные сооружения.

Некоторые шутники смеялись: «Дед Мазай и зайцы». Кое-где появлялись плоты на сваях и на плаву. Там, где немного посуше, делались дренажные сооружения, отрывались колодцы и отводы для стока воды. Против напора воды выставлялись упрямство, смекалка, настойчивость, труд. Верилось, что в схватке с водой гвардейцы выйдут победителями. Вода не снаряд, она мгновенно не раскидывала в стороны земляные сооружения.

В полной мере раскрылись способности дивизионного инженера майора Н. Н. Фетисова. Неторопливый, с мягким характером, умом ученого. Его доводы обычно обосновывались расчетами. Он верил в непогрешимую силу формул и положений руководств. На войне помимо строгих таблиц и нормативов, составленных для типовых условий, были еще суровые требования боевой обстановки, которые часто не поддавались учету. Надо! — и все отступало и пересчитывалось по наивысшей шкале, с учетом предельных возможностей людей и боевой техники.

Мне запомнился из детства случай. Недалеко от нашей деревни, расположенной на берегу Волхова, был песчаный карьер. Небольшой буксир таскал баржу, груженную песком. Однажды борта баржи нарастили досками, чтобы увеличить нагрузку. В воду опустилась и красная черта, ниже которой запрещалось погружать баржу. Много дней баржа благополучно отвозила песок. Как-то буксир днем отошел от берега, и на развороте баржа накренилась набок и медленно, на глазах у всех, опрокинулась кверху днищем.

За красной чертой — всегда риск. Если требовалось сделать больше, чем допускалось нормами и подтверждалось расчетами, Фетисов возражал:

— Вы можете приказать, но я остаюсь при своем мнении.

Но это не мешало ему настойчиво проводить в жизнь решение командира. У него десяток разных экспериментов с оборудованием окопов. То, что не выдерживало проверку, сразу же браковалось. Здесь меньше всего нужны были теоретические рассуждения, а требовались разумные практические рекомендации, которые могли быть использованы для укрепления рубежа.

Половодье угрожающе наступало на оборону. Подошло время решать — оставаться на занимаемых рубежах или отводить части на узкую прибрежную полоску, не поглощенную разливом. Ночью в подразделения были направлены офицеры штаба с задачей оценить состояние оборонительного рубежа и представить свои соображения о перспективах обороны.

Из полка со мной пошел полковой инженер капитан П. М. Носов. Невысокий, узкоплечий, шинель висела на нем неловко, края ее изрядно пообтрепались и загрязнились. В разрез шинели проглядывались у него подколенники — широкие брезентовые раструбы, которые обхватывали края голенищ и закрывали колени ног. Вода уже не могла залиться в сапоги.

Он лучше знал дорогу. Но за ночь там, где вчера проходила тропинка, местами уже плескалась вода. Шел он быстро, на ходу высказывал свои беды. Его беспокоило состояние минных полей.

— Вода вымоет и перетащит мины в другое место, и опять все надо начинать сначала.

Через небольшую канаву были переброшены два бревнышка. За ней дорога совсем пропала. Среди голых деревьев просматривались вдали только отдельные незалитые островки. К ним надо добираться по воде. Сапоги у меня как решето, вода захлюпала в них.

На ближнем островке семь человек. Со всех сторон обложен он наклонно поставленными щитами из прутьев, сделана обкладка дерном.

— Молодец, Прокопенко, — хвалил Носов, рассматривая сооружение.

Младший лейтенант стеснительно улыбался. Щеки впалые, небритые, руки запачканы в глине. Он быстро вытер их о брюки, прежде чем подать руку.

— Вы же, товарищ капитан, дали идею установить щиты.

— Чтобы вложить ее в дело, надо иметь умную голову, — Носов постучал пальцем по лбу. — Замечательно сделано.

Не островок, а крепость. Для оружия оборудованы бойницы. Ни одного воина за последние дни не потеряли во взводе от огня врага. Замыслы у Прокопенко большие: вытянуть позицию вдоль фронта, поставить щиты из прутьев, которые станут вроде волнорезов на подступах к занимаемой позиции.

Гвардейцы сбились плотнее, закурили. Один, с черными усиками, показал свою фотографию, успел ее получить в Одессе. На карточке он был неузнаваем: пригнулся, как тигр перед прыжком, глаза горели, в правой руке — пистолет, в левой — кинжал, на шее — автомат, на поясном ремне — две гранаты, кубанка сбита набекрень, казалось, что он уже видел приближающихся врагов и с нетерпением ждал удачного момента, чтобы внезапно наброситься на них. Видимо, еще раньше друзья рассматривали эту карточку, но теперь вместе со мной загоготали от всей души.

— До войны работал в цирке, — пояснил он, пряча в карман карточку. — Жонглер, фокусник. Честный обман зрителей. Ловкость рук.

— Не разучились за эти годы? — поинтересовался я.

Он улыбался, возвращая карту, которую незаметно вытащил у меня из кармана. Видимо, мастерство не пропало.

Совсем близко — другой островок. Вода настойчиво атаковывала его. Воины торопливо лопатами набрасывали вырытую в воде землю.

Далеко разносился сердитый голос:

— Землю надо копать. Зачем сюда воду льешь?

Завернули с Носовым на этот голос. Здесь местность немного ниже, и вода с большой силой врезалась в поднявшееся на ее пути препятствие. На отвоеванном острове стоял лейтенант, лицо круглое, из-под пилотки выбивался густой клок волос.

— Создаем позицию, — громко начал он докладывать и уже тише добавил: — С водой ничего не поделать. Заливает. Со всех сторон.

Бойцы, мокрые, усталые, шлепали ногами по воде, таская землю. Вода холодная, да и ветерок-утренник продувал насквозь. Земли натаскать надо немало. Голые сучья деревьев не скрывали позицию от наблюдения противника.

Капитан П. М. Носов сразу же приступил к делу. Очень ему пригодились сапоги с надетыми подколенниками. Взяв из рук солдата топор, стал вбивать под наклоном колья, а потом показал, как нужно закреплять на них прутья. Не на словах, а на деле учил инженер. До чего же умелые и ловкие у него руки. Ни одного лишнего движения, все делалось быстро, надежно и даже красиво. Шинель у него намокла, фуражка сползла на затылок.

Таким людям, трудолюбивым, знающим, смекалистым, мастеровым, в любой обстановке не было цены. Вряд ли они сами представляли, как много пользы приносили другим, не думая о себе, не беспокоясь ни о наградах, ни о званиях, не ожидая даже похвалы начальства. Еще на КП полка, взяв в руки прутик, Носов терпеливо пояснял мне, как выгоднее делать насыпи для огневых средств. Перед ним не вставал вопрос: зачем нужны окопы в воде. Об этом думали другие, его же обязанность сделать их надежными и прочными.

Лейтенант же недавно принял взвод. Обычно война очень быстро обкатывала острые углы в характере офицера. Под огнем врага нет смысла говорить только языком команд. Здесь намного доходчивее воспринимались бы не зычные команды, а личный пример в работе. Наравне со всеми, а может быть, даже чуточку больше сделать, чем его подчиненные, — тогда скорее появится авторитет у командира взвода. В организации труда, пожалуй, самое уязвимое место у лейтенанта. Я прошел с ним к позиции взвода младшего лейтенанта Н. В. Прокопенко. Не сразу распознали, где находился командир взвода. Тот вместе с бойцами уже вбивал заготовленный плетень-стенку.

— На всякий случай. Круговая оборона, — шутливо пояснил он.

Сам пример наглядно учил, как нужно работать и командовать. Вот только удивляло, что, находясь рядом, лейтенант не нашел времени сходить к своему опытному соседу, чтобы перенять у него лучшее. Сюда были вызваны и сержанты, чтобы оглядеть сооружение соседнего взвода. Такая учеба весьма полезна.

Как только забрезжил серый туманный рассвет, противник обстрелял плацдарм. В разных местах взлетали султаны взрывов. Затрещали пулеметы и автоматы с обеих сторон. В каких бы окопах ни находились воины — насыпных, полузатопленных, наплавных, — они не прятались за укрытия, настойчиво выискивали цели и по мере их обнаружения открывали огонь.

Лишь через две недели уровень воды остановился, потом начал опускаться. Под ногами еще долго хлюпала вода, но лес уже не казался больше голым, оторванным от земли. Весна брала свое. На глазах оживала природа. С каждым днем крепла и оборона. Сила ее не только в количестве отрытых траншей, в числе поставленных мин и других заграждений, а в людях, в крепости их духа, боевой закалке, опыте, умении смело смотреть в глаза врагу.

В подразделениях немало ветеранов, которые с боями достигли Днестра, прошли огонь и воду, выдержали многие испытания. Они стали живым примером для прибывшего пополнения. Среди новичков были люди молодые и пожилые, воевавшие и впервые взявшие в руки оружие. Я как-то зашел в 311-й полк. Недалеко от КП, на лужайке, сидели полукругом молодые бойцы. Перед тем как направлять их в подразделения, с ними беседовал начальник штаба майор И. Ф. Тарханов. Видимо, так же перед войной он вел уроки в школе — неторопливо, тщательно взвешивая слова. Иван Федорович восстанавливал весь боевой путь полка. Я сам с интересом слушал его взволнованный яркий рассказ о боевых делах, подвигах гвардейцев. Перед глазами вставали, как маяки, братья Остапенко, Юдаков, Гилев, Антропов, Ивановский…

— Легких побед не бывает, — говорил он, переходя к задачам, что решали воины в обороне.

Слушая беседу, невольно думалось о том, как важно офицерам штаба встречаться с личным составом, раскрывать перед людьми не только очередные задачи, но и показывать, как же их выполняли мужественные гвардейцы в других, неизмеримо более трудных условиях.

Тарханов ничего не сказал о себе. Пришлось восполнить этот пробел — бойцам положено знать своих начальников. Ведь о тех отважных воинах, о которых поведал начальник штаба, он знал не понаслышке, не через вторые руки, а сам был рядом с ними, так же смело бился с врагами.

Какую бы задачу ни выполняли подразделения, у начальника штаба всегда находилось немало нерешенных вопросов. Оставшись со мной наедине, Иван Федорович высказал свое беспокойство. Не хватало разведчиков для укомплектования разведвзвода, недоставало в роте связи двух радиостанций, не регулярно поступали из штаба дивизии новые данные о противнике, отделение кадров требовало, не считаясь с мнением командира полка, отправки в резерв армии офицеров, не имеющих подразделений… Широк круг забот начальника штаба полка. Он как первый заместитель командира за все был в ответе.

По каждому поднятому вопросу Тарханов обстоятельно сообщил, что им предпринималось. Не добившись положительного ответа от лиц, непосредственно отвечающих за решение вопросов, он просил моего вмешательства. На первый взгляд, некоторые вопросы вроде но имели прямого касательства к сегодняшним боевым делам полка, но они могли повлиять на устойчивость управления в предстоящем наступлении, и потому не следовало откладывать решение их на другое время. Было отрадно, что начальник штаба, занятый текущими заботами, думал также и о завтрашнем дне.

Когда была внесена ясность в поставленные вопросы, я спросил его: не трудно ли дается штабная наука?

— Вначале было трудно, — признался он. — А теперь, — и он улыбнулся, — тоже трудно, но уже преодолимо.

Работая продолжительное время в оперативном отделении, он привык с большим уважением относиться к документам и, уже будучи начальником штаба, много сил и времени уделял им. Видимо, ему предстояло внести поправки в свой стиль работы, добиваясь повышения роли живого общения и сокращения бумажного потока.

Когда-то меня удивляло обилие мелких вопросов, которые неотступно преследовали начальника штаба, и решение их отнимало у него много времени. Как-то само собой, без всяких «административных мер», по мере накопления опыта и мастерства у подчиненных отпадали мелочи, больше времени у начальника штаба уже занимали сложные вопросы, которые не могли быть решены без него.

Так, в интересах обеспечения устойчивости обороны немало времени заняла разработка небольшой, но емкой памятки для офицера и солдата. В ней особо подчеркивалась необходимость поддержания высокой активности обороны. Гвардейцам предписывалось непрерывно бить врага, на каждый его выстрел посылать десять пуль в ответ. Такова железная логика борьбы. Держать все время противника под огнем, в постоянном страхе, не давать ему возможности использовать выгодные условия местности. Пусть знает, что ни один выстрел его не окажется безнаказанным. Это оправдало себя в боях.

Но такая активность не могла появиться в результате одного призыва. Здесь решающее значение имел пример ветеранов, опытных воинов, глубоко познавших в боях силу и важность огня. Необстрелянные солдаты, находясь рядом с ними, воспринимали от них лучшие качества гвардейцев.

Штаб организовал постоянно действующие сборы снайперов. Я побыл на ряде занятий. В кустах устанавливались мишени, которые с трудом можно было разглядеть. Две секунды на выстрел. Все мишени оказывались пораженными. Такие стрелки продырявили немало фашистских голов. Каждый из них готовил себе достойного ученика. Это большое и важное дело пошло вширь, захватило сотни людей. Лучшей оценкой их работы служило признание самих врагов.

— Ваши снайперы, — показал пленный 21-й пехотной дивизии, — не дают поднять головы. За один день наша рота потеряла 15 человек ранеными и 4 убитыми.

Противник тоже зарывался в землю, ставил проволочные заграждения и минные поля, вел огонь. Часто производил налеты артиллерией по разным районам обороны. Наличие траншей не исключало людских потерь.

С тем чтобы не допустить оттока из дивизии раненых, которых можно было долечивать без ущерба и в этих условиях, был создан при медсанбате батальон выздоравливающих. Врачам добавилось работы. Со временем этот батальон стал солидным подразделением. По плану штаба предусматривалось, по мере выздоровления, проведение с личным составом облегченных занятий.

Штаб не прекращал поиски путей по повышению устойчивости обороны. Были разработаны и внедрены такие мероприятия, как вывод подразделений в тыл для занятий по боевой подготовке, учеба командиров и штабов на местности с разбором вопросов по отражению возможных ударов противника, созданию круговой обороны в районах размещения пунктов управления, огневых позиций артиллерии и складов. Проводились комплексные проверки состояния обороны с привлечением офицеров штабов полков и батальонов. Не забывали мы и о подготовке запасных районов, организации широкой сети наблюдательных постов и дублирующих каналов связи…

И конечно, во главу угла ставились задачи по воспитанию у личного состава постоянной готовности к отражению внезапного удара врага.

Постепенно спала вода, подсохли траншеи и тропинки, зазеленела трава. С каждым днем густела развесистая шапка крон деревьев, надежно укрывая оборону. В лесу стало веселее, даже временами слышалось пение птиц. Впереди, за старым руслом реки, — высокий, лысый гребень, весь изрытый траншеями. Днем там не видно людей. Наши снайперы заставили фашистов прятаться, переползать, жить все время под страхом смерти.

На картах велся строжайший учет всех огневых точек врага. Десятки наблюдателей с раннего утра и до позднего вечера терпеливо изучали оборону. Их работа была трудной, кропотливой, требующей большой выдержки. Много постов располагалось на высоких деревьях. Обычно у дерева, где находился наблюдатель, стоял отполированный шест: один конец его упирался в «гнездо», а второй опускался в открытую щель. С какой бы предосторожностью ни вели наблюдение разведчики, но рано или поздно их замечали. Враг понимал, какую опасность представляли они, и потому не жалел снарядов, чтобы их уничтожить. Огонь велся обычно залпами. В один миг нужно было успеть покинуть «гнездо» и спрятаться в щель. С помощью шеста сползти с любого высокого дерева можно за секунды. Заканчивался обстрел, и снова карабкались наблюдатели на свои места. В иной день приходилось им укрываться от обстрелов по 5–6 раз.

К концу дня в штабе дивизии собирались новые данные об обороне противника. Карта наполнялась условными знаками огневых точек, участков траншей и ходов сообщений, которых раньше не отмечалось. Бесспорно, выгоднее до перехода в наступление потратить больше сил на изучение обороны, но зато быть уверенным, что при наступлении огонь артиллерии придется по конкретным целям. Штаб учитывал также потери и укомплектованность вражеских частей.

Начальники разведки полков имели ведомости боевого состава частей противника. Если в сводке указано, что уничтожено 20 человек, то на эту цифру уменьшалась численность этих подразделений. Через пленных состав частей периодически уточнялся.

На плацдарме — жизнь под огнем. Ко всему привыкает человек, даже к опасности. Но, какими бы привычными ни становились для него траншеи и землянки, в которых ел, спал, нес службу, все равно он уставал от этих условий. Ему требовалась разрядка, снятие напряжения. Тогда он бодрее начинал ощущать жизнь, яснее видел перспективу развития дальнейших событий, более реальными цветами окрашивал действия и поступки людей. Такую разрядку получали солдаты и офицеры при выводе подразделений во второй эшелон. Боевая подготовка взбадривала воинов, держала их в постоянной готовности к боевым действиям. Штаб дивизии планировал вывод батальонов во второй эшелон, не ослабляя устойчивости обороны.

Здесь, на плацдарме, отметили первую годовщину создания дивизии. Год в боевой истории большой срок. За это время выросли замечательные кадры, мастера ведения боя. Вот некоторые из них. Командир роты старший лейтенант Б. А. Солодовников, ему 22 года, с начала войны на фронте.

До формирования дивизии воевал командиром взвода в 10-й бригаде, 8 раз ранен. Такое количество ранений было только у майора Н. П. Рассказова. Всем чертям назло выжил, не потерял бодрости духа, стал крепче и бесстрашнее в бою. После выздоровления всегда попадал в свою родную дивизию. Награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

Командир третьего батальона 308-го полка майор В. А. Чмель чаще всего успешно выполнял наиболее трудные задачи в бою. Его батальон всегда действовал на решающих направлениях. Мы знали, что комбат не подведет и сумеет переломить обстановку в свою пользу.

Неизмеримо выросло мастерство офицеров штаба. Немало добрых слов можно сказать и о начальнике связи дивизии майоре К. М. Татуре. Он стал мастером высокой квалификации. В любой обстановке смело брал на себя ответственность за решение возникающих вопросов по организации связи. При добром участии Татура в короткие сроки в полной мере раскрылись способности его помощника майора Г. И. Проценко. Суровый принцип взаимозаменяемости всегда был жизненным на войне. Там, где он соблюдался, исключалась опасность того, что в тяжелой обстановке мог произойти сбой в работе какого-либо звена штаба. В Георгии Ивановиче удачно сочетались глубокие знания своего дела и отвага, жизнерадостность и большая работоспособность. Он всегда находил время для выполнения обязанностей секретаря парторганизации. Ни одна судьба офицера штаба не решалась без его участия. Он был счастлив, когда хвалили коммуниста, отмечали его дела. На войне секретарю надо иметь доброе сердце, приветливо открытое людям. Здесь чаще от него коммунисты ждали поддержки, дружеского участия, совета.

За последнее время влились в оперативное отделение молодые способные офицеры — старшие лейтенанты А. К. Бабич к П. М. Фесуненко.

Прибыл из штаба корпуса на должность заместителя начальника оперативного отделения дивизии майор Ф. П. Шаченко. С первых же шагов работы в штабе он показал, что достоин доверия. Однажды комиссия из штаба армии проверила состояние обороны дивизии. Общий вывод был вполне благоприятным. Однако указывалось, что в районе обороны одной из рот неудачно выбраны огневые позиции для пулеметов. При докладе результатов контроля со мной был майор Ф. П. Шаченко. Его будто пружиной подкинуло с места.

— Я вчера проверял там оборону, — взволнованно заговорил он. — Заверяю, что все площадки выбраны удачно, с хорошим обстрелом. Пойдемте на местность я докажу.

Накануне, в преддверии работы армейской комиссии, штаб дивизии выборочно проверил некоторые районы обороны. Председатель согласился на перепроверку данных, тем более что это не задерживало составление акта. Минут через сорок офицеры вернулись. По оживленному, радостному лицу Шаченко было ясно, что он одержал победу. Проверяющий согласился, что допустил ошибку.

Казалось бы, произошло незначительное событие, но в нем сразу же раскрылся характер офицера штаба, его непримиримость к фальши и высокая принципиальность в решении поставленных перед ним задач. Серьезно, по-деловому подходил Федор Петрович к решению любого задания. Для него не существовало деления задач на важные и второстепенные, каждую выполнял старательно, без спешки.

Офицеры штаба часто привлекались к проверкам состояния обороны. Нередко ходил в подразделения и я. Однажды заглянул в небольшой тесный блиндаж. Там было человек десять. Присел в уголке передохнуть. Бойцы сначала были несколько смущены моим присутствием, однако скоро привыкли, и разговор опять возобновился. Говорил пожилой, степенный командир роты старший лейтенант Ф. К. Федоренко:

— Кончится война, приятно будет сказать: «Я освобождал Николаев, Одессу».

Голос у ротного мягкий, тихий. Перед ним молодое пополнение. Все это у него вроде вступления для большого разговора о делах, бдительности и несении службы. Привел он пример, как один солдат во время артналета противника спрятался в нишу, оставил без присмотра пулемет.

— Все надеялись на него, верили, что он стоит на посту, в готовности бить врага, если тот под прикрытием огня начнет атаку. Первое испытание огнем не выдержал.

Федоренко вспомнил атаку вражеских танков на днепровском плацдарме. Тогда рота лежала без окопов, на мерзлой земле, слегка припорошенной снегом. Гранаты и два ПТР— все, чем располагала она для борьбы с танками. Никто не дрогнул, выдержали, два танка подбили. Один — на счету командира отделения сержанта Васюкова.

Я слушал офицера и думал о том, что он умеет воспитывать у подчиненных высокие бойцовские качества.

Оборона, несмотря на глубокую ночь, бодрствовала, стреляла, несла дежурство, работала, чутко улавливая звуки и шорохи. На плацдарме паслись кони, дымили кухни, кто-то стирал белье, ловил в реке рыбу.

Здесь, в окопах, наступила третья годовщина начала войны. 22 июня сорок четвертого был самый обычный день. Скорее по привычке, чем по необходимости, штаб корпуса напомнил о повышении бдительности и готовности к отражению возможного удара противника. Такую же бумагу довел штаб дивизии до полков.

Снайперы в этот день занесли на свой лицевой счет очередных уничтоженных фашистов: И. Заинчковский — 15-го, Б. В. Барирьяк — 10-го, К. И. Тихонов — 6-го. Артиллеристы 215-го артиллерийского полка подавили две батареи, разрушили три блиндажа и два НП. Пулеметчик сержант С. Глущенко очередью из пулемета поразил трех солдат врага.

За сутки было отрыто 400 метров траншей, установлено 92 мины, наблюдателями засечено 6 пулеметных точек и одна минометная батарея.

После обеда с дивизионным инженером Н. Н. Фетисовым провели рекогносцировку оборонительных рубежей за Днестром. До чего же тихо и спокойно на полях! В кустах птичий гомон. Днестр неторопливо катил свои воды к морю.

Вечером зашел на КП командир батальона майор П. В. Козак. Уезжал он на курсы. Еще в 10-й бригаде был командиром роты, заместителем комбата. Сильный и неторопливый, в бою отчаянно смел и напорист. Не хотелось ему покидать дивизию на пороге больших событий.

— Не представляю, как буду учиться и жить в тылу, — сознался он. — Ни стрельбы, ни окопов. Вроде забросили на другую планету.

Конечно, за батальон он изучил и теорию и практику. С боями прошел комбатом больше тысячи километров, попадал во всякие ситуации. Но учеба — всегда на пользу. Я считал, что какой бы опыт ни накопил человек, он будет спотыкаться, если у него нет систематизированных знаний теории.

— Счастливый вы, что едете учиться. Закончите учебу— приедете нас менять, — убеждал я его.

Вспомнили трудные бои на Северном Кавказе. 10-я стрелковая бригада у нас с ним — обжитый дом, который оставили повзрослевшие дети. Тогда казалось, что все там делалось солидно, не вызывая никаких кривотолков, что все действия командования вполне оправдывались сложившимися условиями. Теперь и мы стали опытнее и уже другими глазами оглядывали жизнь в оставленном доме.

На днях уехал из дивизии на другую должность командующий артиллерией полковник Б. А. Харкевич. В его глазах была та же боль расставания. Нигде не возникает такого крепкого сплава дружбы, как на фронте, в обстановке постоянной опасности и больших трудностей. Не случайно, в какие бы только ни попадали госпитали раненые, выздоровев, они снова просились в свою дивизию, к своим друзьям, с которыми сроднились за время боев…

Не все шло гладко в работе штаба, немало времени отнимали разборы всяких непредвиденных случаев, которые происходили по его вине. Я приведу только некоторые, чтобы показать, насколько широк их диапазон.

Рано утром сообщили: приполз перебежчик. Через минное поле. Саперы уверяли, что мины наставлены там плотно, мышь не проскочит. И вдруг прополз человек, не встретив ни одной мины. Начальник штаба саперного батальона капитан Н. С. Коган, один из самых исполнительных офицеров, расставил колышки в шахматном порядке. Наглядно — проползти, не задев ни одного, может только змея. Перебежчик тоже смотрел на колышки и никак не мог попять, что от него требовалось. Наконец понял: надо показать, как полз.

— Больше всего боялся наскочить на мину, — пояснил он. — Бог помог.

И он молитвенно сложил руки, поднял глаза кверху.

С наступлением темноты саперы проверили на этом направлении все минные поля. Оказалось, что противник сумел скрытно на узком участке снять мины, подготовив проход для действия своей разведгруппы. Это был суровый урок для штаба. Какие бы сложные заграждения ни выставлялись на подступах к переднему краю, но они должны быть всегда под контролем, иначе ничто не гарантирует от внезапного удара противника.

…Перед рассветом одна из рот 305-го полка была переведена в другой район. Перед уходом ротный приказал: забрать бревна, которые служили перекрытием блиндажей и землянок, забрать жерди, из которых были сделаны нары, и плетеные щиты, что крепили песчаные стенки траншей. За час солдаты вытащили каркас, и красивое, прочное сооружение рухнуло, перестало им быть. Уже пропала боевая позиция, нет блиндажей и землянок, нет траншей, а есть нагромождение куч земли. Все придется начинать сначала. Рядом сидели солдаты прибывшей сюда роты, молча курили, ждали, пока начальство выясняло отношения.

Начальник штаба майор П. Е. Кондрашев не стал сразу распекать ротного. Когда отошли подальше, остановился, взял его за плечи: «Что же ты наделал? Какой из тебя командир роты? Где же твоя совесть?» В том, что приключилась глупость, виноват штаб полка, который не проверил, не свел ротных вместе, не организовал передачу района.

Узкая специализация офицеров штаба один раз уже подвела. В боях под Одессой основной состав ведущих отделений пришлось направить в полки для оказания помощи командирам подразделений в организации штурма города.

В работе штаба не могло быть пауз. Подходило время писать боевое донесение, а для этого требовалось собрать дополнительные данные. Кем же можно заменить операторов? Имелись отличные мастера по учету личного состава, специалисты по связи, но никто из них не мог даже временно подменить офицеров оперативного отделения. Сама практика убеждала, что собирать сведения и наносить их на карту должен уметь любой офицер штаба. Вина здесь начальника штаба — он забыл это важнейшее требование. В обороне имелись возможности устранить этот пробел в подготовке офицеров. С большим старанием занимались специалисты вопросами взаимозаменяемости. Через короткое время они уже пробовали свои силы в выполнении несложных заданий, которые обычно решались операторами. Такая направленность в подготовке офицеров, несомненно, положительно сказывалась на повышении оперативности в работе штаба, особенно в напряженные периоды боя.

Мы знали, что некоторые очень важные сигналы доходили с передовой до командного пункта с опозданием, поскольку двигались они от одной инстанции к другой и задерживались какое-то время на каждой из них. Решили четко определить сигналы, которые необходимо с передовой передавать в штаб дивизии напрямую, без всяких промежуточных звеньев. Связисты решили эту проблему сравнительно легко, без больших затрат средств связи. На переднем крае создали три наблюдательных поста, на которые возлагалась обязанность за передачу важных данных. Такое мероприятие уменьшало вероятность внезапных атак противника и тем самым способствовало устойчивости обороны.

Как-то ночью вблизи переднего края обороны 308-го полка я увидел, как связисты прокладывали ровик для телефонного провода. Обычно ковыряли лопатами, работа продвигалась медленно. А здесь нашли плуг, запрягли коня, и ровик вырастал на глазах. Начальник связи полка старший лейтенант В. Г. Куприянов подхватил инициативу командира взвода лейтенанта Г. И. Бондарика и внедрил новшество во всех батальонах.

Начальник связи дивизии майор К. М. Татур в интересах сохранения кабеля на ряде участков заменил его на старые куски колючей проволоки.

Связисты всегда в работе. Днем и ночью. Наличие устойчивой связи — лучшая оценка их труда. На пунктах управления дивизии самоотверженно трудились связисты штабной роты старшего лейтенанта Н. Д. Гусакова и взводов лейтенантов А. X. Енгулатова, В. К. Залесского и старшины С. С. Кулюпина. Чаще всего приходилось иметь дело с Николаем Дмитриевичем Гусаковым. Исполнительный, трудолюбивый и настойчивый в работе, он много усилий вкладывал в организацию связи и воспитание у своих подчиненных бережного отношения к техническим средствам. Часто можно было видеть его за работой на аппаратуре.

— Надо переставить и закрепить по-другому узелок, а то при встряске откажет, — инструктировал он подчиненных и показывал, как и что надо сделать. Большое старание в поддержании устойчивой проводной связи проявлял командир телефонно-кабельной роты старший лейтенант А. М. Бабенышев. В первые же дни обороны весь кабель был зарыт в ровики, и даже при сильных обстрелах плацдарма порыв связи был редким случаем.

Как постоянно наращивалась сеть траншей и ходов сообщения, так и повышалась устойчивость системы связи за счет обходов, соединительных, промежуточных и дублирующих линий.

Задачи в бою, в том числе и оборонительном, всегда выполнялись при самом тесном взаимодействии пехоты, артиллерии, саперов, химиков, а также при активном участии штабов, политработников, связистов, тыловиков… Все эти звенья тесно связаны между собой и составляли единую систему в районе обороны батальона, участка полка и полосы дивизии. Идея проверять все эти звенья в комплексе, по единому плану, с привлечением всех специалистов нашла признание не сразу. До этого проверяли отдельные звенья, но не всю систему. Много тратили времени и сил, но результаты проверок не всегда сказывались на улучшении состояния обороны в целом.

Но потом убедились в полезности и необходимости проверок системы. Эффективность контроля сразу же возросла. Резче обозначились слабые звенья и узкие места, куда требовалось направлять усилия командиров и штабов, больше стало организованности в работе всех органов управления.