«Будучи погребёнными под сотнями лет войны, бесконечными битвами за власть, захватившими этот мир, праздники отошли на второй план. И порой задаёшься вопросом: почему именно мы, крылатые долгожители тиийцы, позабыли о своих обычаях, о том, что когда-то умели и веселиться?

Это так странно и даже немного жутко — понимать, что все окружающие окончательно потонули в заботах и не могут, или не хотят, расслабиться даже в дни относительного затишья».

Отложила в сторону запачканное чернилами перо и вновь окинула взглядом аккуратную вязь рун на желтоватой бумаге. А ведь я собиралась написать совершенно о другом, но данные мысли были подобны вспышке, желающей оставить свой след. Потому так легко сложились в слова и нашли место на страницах толстой тетради, в которой, будто в дневнике, я порой оставляю записи о жизни. Редко, правда. Последние годы не так уж много событий в моей одинокой жизни.

Но эта идея про праздники… она никогда не приходила в мою голову раньше, почему тогда всплыла сейчас? Весточка из заоблачных высот, где не бывала даже вечно жаждущая полёта я? Возможно… Не зря ведь говорят, что богиня Алайна, Владычица небес, всегда помогает добрым советом своему народу.

Хотя, скорее, в моём случае это жажда перемен. Невозможно, просто нереально сидеть взаперти в этом тихом городке, когда все твои близкие в тысячах мер отсюда, на войне. Как бы хотелось быть там, с ними! Расправить крылья, освобождая запертую в теле магию, которая разлилась бы пылающими волнами, прожигая первые ряды наступающих противников. Почувствовать стук разгорячённого сердца, отдающийся в ушах, слизнуть с губ капельки солёной крови — неважно, своей или чужой…

Да, я хочу вырваться из своеобразной клетки, в которой ты вроде бы свободна, но в то же время сидишь под замком! Но не могу… Пламенная должна остаться в Ланерте — это приказ правителя.

Я поднялась из-за стола, разминая онемевшие мышцы. В комнату сквозь лёгкие занавески проникали рыжевато-красные лучи, в которых танцевали пылинки, пробудившиеся от моего резкого движения. Закат — красивое зрелище. И я бы даже любила его, если бы солнце не садилось именно в той стороне, где умирают в кровопролитных битвах воины нашего народа.

Расслабиться и почувствовать, как рвутся сдерживающие меня оковы? Да, это, наверное, моя заветная мечта! Но крылья из чистого пламени — не только великая сила, но и большая ответственность. Я — надежда этого города, если волна битвы дойдёт и сюда. Если вдруг войска противника остановятся под стенами Ланерте, я, Иоанна, прозванная в народе Пламенной, буду должна остановить их даже ценой своей жизни. Огненнокрылой хватит на это сил, но вот на дальнейшую жизнь — навряд ли.

Эта крепкая драгоценная клеть со сверкающими оковами больше похожа на наказание. У меня есть всё: шикарный дом, дорогие одежды, слуги… Но разве нужно это, когда ты одинока?

Подхожу к окну, резким движением рук раздвигаю занавески… Лучи заходящего солнца касаются кожи, они уже не дают жара, но мне почему-то кажется, что этот лёгкий рыжеватый свет опаляет до боли. Распахиваю ведущую на балкон дверь и сразу же выскакиваю наружу, практически перегибаясь через перила, стремясь дотянуться кончиками пальцев до скрывающегося за горизонтом диска.

Огненные крылья возникают за спиной, расправляясь и показывая себя во всей красе. Они тоже хотят избавиться от пут…

Владычица небес Алайна, прошу тебя, помоги своей преданной дочери. Ты дала мне прекрасный дар, наделив при рождении силой великой стихии. Ты выделила меня из остальных тиийцев, чьи воздушные крылья никогда не сравнятся с языками чистейшего пламени. Но наша жизнь длинна… Я не прошу свою богиню подарить ключ от клети, где заперта, но хоть небольшое изменение, слабую надежду на лучшее…

— Свобода-а!

Мой крик распарывает густой вечерний воздух. Практически срываю голос, но зато чувствую на душе странное удовлетворение от дерзости содеянного поступка — ведь припомнят мне поутру эти «странности». Только вот никак не ожидаю получить ответ своим мольбам…

— А ты всё такая же, Анна, — короткая фраза и тихий смех донеслись с первого этажа.

Я слышу их глухо, но, не раздумывая, разворачиваюсь и кидаюсь внутрь дома. Едва не падая, сбегаю вниз по ступеням. Этот голос, такой родной и тёплый… Пусть прошло пять лет, его я узнаю всегда. Что какое-то пятилетие для той, за чьей спиной уже сотня? Алайна, Великая богиня, неужели это твой подарок своей дочери, неужели ты услышала меня?

Замираю на нижней ступеньке, неверяще смотря на стоящего передо мной парня… и всё же кидаюсь ему на шею, крепко цепляясь пальцами за плотную ткань походной одежды. Светлое платье должно быть уже покрыто насыщенными пятнами дорожной грязи, но мне всё равно сейчас. Праздник? Кто говорил о празднике? Кажется, сегодня для меня будет именно он!

— Рин! Быстрокрылый Рин… Ты? Какими судьбами? Ты ведь там должен быть…

Отстраняюсь, в запале показывая рукой куда-то в сторону, пытаясь наугад обозначить сторону заката; потом провожу ладонью по его грязному лицу, изучая прикосновениями и, конечно, взглядом. Парень улыбается, перехватывая мою ладонь, вновь смеётся… так легко и беззаботно.

— Навоевался уже, хватит. Тебя приехал повидать! — а глаза глядят задором, будто и не было последних лет, будто мы прямо сейчас пойдём красть яблоки в городском саду, как делали в последнюю встречу.

И ведь не изменился, шут такой, лишь волнистые тёмные волосы чуть длинней стали и обрезаны неровно — сразу видно, не было для этого ловкой женской руки, — да некогда голубые глаза кажутся теперь серыми. А так всё тот же Быстрокрылый, которого я помню! Статный и красивый, но для меня — верный приятель в шалостях.

Я ведь с Рином с детства знакома, всего на пару годков его старше, так что оба уже больше сотни лет прожили. Хотя, как говорили все: «Пусть и за сотню перешло, а всё ещё дети». Вечно весь город в воздух поднимали своими шуточками! У меня тогда все уже на войне были: и отец, и брат… даже матушка за ними следом пошла, зная, что с её сила целителя на поле боя пригодится. А Рин, хоть и был Быстрокрылым прозван, но сил особых не имел, только летал скоро да в растениях толк знал, потому мог со мной оставаться. С ним и война страшной не казалась и заключение в этом городе не пугало. Родная душа…

Но и ему пришлось уйти в сторону заката, оставив привязанную к этим краям меня в одиночестве. Нашлось применение и силам Рина.

Великая Алайна, неужто не сон? И правда Быстрокрылый мой здесь?

— Рин, — шепчу едва слышно, а он в ответ прижимает к своей груди, будто подтверждая: «Здесь, перед тобой». — Быстрокрылый, а может, переоденешься, да полетаем? — вскидываю голову, заглядывая ему в глаза. — Как раньше, помнишь? Наперегонки.

— Да налетался я, Анна, за последние дни и даже года. Может, лучше к реке? Уйдём из города на эту ночь? Как раньше.

И киваю, не в силах отказать другу. К тому же предложение кажется таким притягательным — ощущение свободы и чуть приоткрывшаяся дверца сияющей клетки.

Язычки костра пляшут, заставляя отступить ночную мглу, от их яркого света даже стелящийся над рекой туман, кажется, спасается бегством. А я же, будто само воплощение богини Алайны, кружусь в танце вокруг огня, ступая ногами по влажной траве. За спиной ярко горят пламенные крылья, распахнутые сейчас во всю ширь, а подол лёгкого платья взметается ввысь, напоминая светлое солнышко.

Рин, разлёгшийся на одеяле рядом с потрескивающим костром, всё пытается коснуться кончиками пальцев моих крыльев, смеётся, смотря на веселящуюся подругу… Сейчас кажется, что он действительно изменился за это время на войне, повзрослел. Притом гораздо сильней, чем за все свои года! Стал серьёзней и спокойней, и смотрит на меня сейчас совсем не так, как раньше.

Но вот это наваждение исчезает, парень поднимается, перехватывает мои ладони и утягивает ближе к костру. Это наша давняя забава — прыгать через огонь, держась за руки. Меня пламя никогда не трогало, лишь осторожно ласкало, а благодаря крепко сцепленным рукам это мог почувствовать и Быстрокрылый. Помнится, Рину всегда нравилась нежность огня.

Когда дыхание уже начало сбиваться, мы просто вместе повалились на траву. Вернее, первым упал Рин и утянул следом меня. Впрочем, как раньше…

— А помнишь, по легендам тиийцы были хранителями народа другого мира? — отсмеявшись, спросил друг.

Я поднялась на локтях и удивлённо заглянула ему в глаза. С чего вдруг он вспомнил об этом? Да, были легенды о путешествиях по мирам, о том, что некогда наш народ охранял тех, кого называли «людьми». Но их вера в нас и магию ослабла, люди отгородились от всех, закрывшись, а наш народ со временем утратил навык путешествий по мирам, не имея больше на то причин. Ох, умела бы я… давно бы сбежала отсюда!

— Я недавно с одним старожилом повстречался, — наверное, Рин видел ответ в моих глазах. — Все твердили, что он с ума уж сошёл, байки говорит, но настолько правдиво всё звучало — невозможно было не поверить.

Смотрела в глаза друга, понимая, что слов почти не слышу, что теряюсь, зачарованная слабым свечением серо-голубой радужки. И руки его на моей талии сжимались так крепко, и дыхание было таким тёплым и нежным…

— Он ещё в те времена жил, когда тиийцы рука об руку с людьми шли, — осознание происходящего пришло резко, будто бы развеялось заклинание безмолвия. — Странные то существа были, с короткой жизнью, без крыльев и магии, привязанные к миру, называемому Земля, но всё же удивительно находчивые, — и добавил внезапно: — Хочешь венок сплести?

Быстрокрылый отстранился, расцепляя руки и поднимаясь, шагнул куда-то в сторону леса. Потом, замерев, оглянулся в мою сторону, будто зазывая.

— Зачем?

Я всё никак не могла отойти от наваждения, до сих пор примечая странный цвет глаз друга. Рин, мой малыш Быстрокрылый, что они сделали с тобой там? Почему ты стал настолько… взрослым?

— Ты ведь о праздниках говорила? — усмешка на губах, ведь видит всё, знает, что другим стал, что это изменение пьянит и притягивает, но не как к другу. — Был у людей один, Ярилин день назывался. Так в него как раз через костры прыгали, в реках купались да венки плели. Не знаю уж, когда он проходил на Земле, но, может, устроим?

— В воду нельзя сейчас, холодно…

— Но венки-то можно? — смех его физически ощутим, он мелкими кристалликами оседает на коже.

— Можно, — улыбаюсь, принимая протянутую руку.

Происходящее казалось сном, долгим и приятным, но всё же ненастоящим. Это ощущение свободы, внезапно вернувшийся Рин, одновременно такой родной и чужой… И, наверное, именно из-за чувства нереальности я, наконец, смогла полностью себя отпустить, забыть о долге и предрассудках. Я просто летала, твёрдо стоя на земле! Да, было такое однажды… когда мы с Быстрокрылым на двоих распили огромную бутыль креплёного ткарра. Мы в тот день ещё Хранительниц леса пугать ходили, вот умора была, когда обнажённые девы мчались со всех ног, крича, что их дом враги заполонили.

Хотя сейчас всё было, конечно же, иначе. Никого мы не пугали, даже в мыслях не было, лишь остановились на окраине леса, осторожно срывая с кустов хрупкие светлые цветы и стараясь не поранить пальцы — за внешней нежностью скрывалась угроза. Мы смеялись, хоть и до крови прокалывали ладони шипами на стеблях, а потом Быстрокрылый нёс нарванную охапку обратно к костру, прижимая её к себе и ойкая при каждом неловком движении.

Опьянённые внезапной встречей, окрылённые чем-то большим, чем старая дружба…

— Я уж и забыл, какая ты… — пробормотал Рин, когда я начала-таки плести венок.

Кусты этих цветов перед тем, как уйти на войну, посадил на окраине леса Быстрокрылый. Буквально за пару дней до отбытия… Он тогда ещё так взволнован был, уверял, что об этих цветах говорится в легендах. О лилиях.

— А какая я? — спросила, не отрываясь от своего занятия.

— Нежная и хрупкая, но яркая, светлая… Огненная — одним словом! И свободолюбивая.

Услышав последнее слово, аж вздрогнула, понимая, что друг попал в точку. Рука сорвалась, и один из шипов больно воткнулся в палец, а я сидела и смотрела, как пляшут блики от костра на выступившей капельке крови.

— Иоанна, — шёпот совсем близко.

Моя ладонь оказывается в тёплых руках Быстрокрылого, который почему-то сидит уже напротив. Он склоняется, собирая губами кровь, целует пальцы, потом касается запястья, смотрит прямо в глаза… А у меня сердце заходится в глухом стуке, так и норовя пробить рёбра. И хочется просто довериться ему, но…

— Рин, может, всё же полетаем? — вскакиваю, отстраняясь, запрокидываю голову. На небе ярко горят пять божественных звёзд, сегодня они выстроились в ряд — говорят, это к счастью.

Друг тоже поднимается, подхватывает с земли цветок лилии, осторожно прокручивает его в пальцах. Губы Быстрокрылого замирают, касаясь лепестков, будто оставляя на них свой след.

— Нет, прости… Анна, знаешь, что лилии были принесены в наши края с Земли? — короткий взгляд в мою сторону. — Тот мужчина сказал, что лилии тогда были цветами любящими ласку, очень нежными и ранимыми. После этих слов я вспомнил о тебе, сравнивая…

Почему-то в словах Рина боль смешивалась с облегчением. Тёмные волосы закрывали красивое лицо, не позволяя увидеть его выражение, и в сомнениях я сама всё же сломала последнюю границу. Подошла к нему, осторожно обнимая, целуя куда-то в висок. Во сне ведь можно всё? Наверное, именно в грёзах начинаешь понимать, что друг и приятель по шалостям давно уже воспринимается как взрослый и красивый мужчина.

Я не дала ему договорить, закрывая губы своими, прося оставить слова на потом. Лилии? А так ли важны они? Полёт — вот что всегда было дорого нам обоим. Но не могу раскрыть пламенные крылья, поднимая в воздух себя и Рина, ведь он сказал «нет». А крепкие мужские руки бережно сжимают тело, заставляя подчиняться чужой воле, и вот пальцы Быстрокрылого уже расстёгивают крючки на платье, один за одним…

Лишь выгибаюсь, сильней прижимаясь к его груди, запрокидывая голову, чтобы почувствовать на шее тепло властных губ. Пуговицы на его рубахе никак не желают расстёгиваться, а моё платье уже падает вниз, к ногам. Остаётся только перешагнуть через него, чувствуя кожей прохладный ночной воздух и жар ладоней парня, ласкающих мою спину и бёдра.

Воздух всегда подпитывает горящее пламя… Страсть же питается чувствами и желаниями. Но у нас с Быстрокрылым, думаю, было смешано всё и сразу! Гремучее соединение жара огня, получившего, наконец, порцию свежего воздуха и разгорающегося от того ещё больше, и чувств, которые таились в глубине души.

Кожа касается кожи, его пальцы и губы осторожно изучают моё тело, не упуская ни единой меры. И я плавлюсь в этих объятиях, будто воск горящей свечи, отдаю всю себя, желая, чтобы Рин получал такое же безграничное удовольствие. Он ласкает мой живот, сжимает напряжённую грудь своими властными руками, а я только и могу, что гладить плечи парня да зарываться пальцами в тёмные волосы.

Полностью принадлежу ему! Но телом — только сейчас, а душой, пожалуй, уже очень и очень давно.

Я села, кутаясь в подхваченное с травы платье. Уже начало светать и божественные звёзды на небе казались почти незаметными. И вместе с восходящим солнцем пришло осознание, что всё происходило в реальности, а сон — лишь моя выдумка, позволяющая расслабиться.

Белые лилии раскиданы по всей поляне, но почти завершённый венок лежит практически рядом, можно рукой дотянуться. Что и сделала, очень осторожно, стараясь не разбудить лежащего рядом парня, крепко обнимающего меня за талию даже сейчас.

Вплетаю ещё пару цветов, закрепляю венок тонкой лентой ткани оторванной от подола платья — всё равно его вчера успел знатно потрепать огонь. Цветы за ночь совершенно не завяли, казалось, будто они лишь пару минут назад сорваны с куста. Наверное, мне действительно пойдёт венок из лилий, светлые лепестки будут красиво смотреться на тёмно-каштановых волосах, в которых играют пламенные блики.

Венок вытащили из моих пальцев и осторожно опустили на голову, потом губ коснулся мимолётный поцелуй. Я улыбнулась, разглядывая заспанное лицо Рина — такое родное, самое любимое.

— Моя лилия… — шепчет Быстрокрылый, а я улыбаюсь, обнимаю его крепко, проводя пальцами по спине.

— Рин? — замерла, касаясь самыми кончиками тонких шрамов на лопатках.

Ночью я была пьяна им, не замечала ничего, кроме чувств и поцелуев, кроме безумия, накрывшего нас с головой. К тому же, я понимала, что за пять лет на войне кожа Быстрокрылого обязательно должна покрыться шрамами. Битвы — не самое безопасное, что можно придумать! Но спина, она неприкосновенна для тиийцев, там ведь наши крылья, вся магия…

А парень улыбается грустно, протягивает руку к венку на моей голове… Лилии, почему он вчера начал говорить о них? Только спрашиваю другое:

— Быстрокрылый, зачем ты вернулся сюда? Война не закончилась, даже перемирия не ожидается…

— К тебе, — спокойное пожатие плеч. — Какая разница, есть война или нет, когда Иоанна заперта в одиночестве в этом городе? Это чистая правда, я скучал.

Пальцы легко проводят по щеке, но я не позволяю себе забыться и сейчас. Отрицательно качаю головой, требуя другого ответа.

— Хорошо, не зачем — почему ты вернулся?

В душе неприятное предчувствие. Если отпустили, значит, не нужен больше был, а когда бы парень вновь смог стать ненужным? Только если…

И в подтверждение моим догадкам, Быстрокрылый поворачивается спиной, позволяя увидеть два светлых шрама на смуглой коже, как раз там, где материализуются крылья. Воздушные крылья моего мальчика, обожающего небо.

— Знаешь, эти цветы… — слова разбивают тишину, только почему же они опять о лилиях? — Чтобы прижиться в условиях нашего мира, они смогли защитить свои стебли шипами, стали расти большими кустами, но в то же время наши лилии привязаны. Если не достать отросток, не пересадить куст, он так и будет цвести на одном месте — это плата за полученное. Шипы — защитная реакция, она помогает цветам, но даже за такое обязательно нужно чем-то заплатить.

Я не понимала к чему клонит Рин, при чём тут плата? Но продолжала слушать, обнимая его со спины, пытаясь перенять все чувства.

— Так и у нас есть какая-то «защита» и «цена» за неё. У тебя, например, огненные крылья, божественный дар, но именно они приковывают к этому городу.

Кивнула, соглашаясь, ведь он выразил именно те мысли, что крутились у меня в голове вечером. Парень, наверное, ощутил моё движение спиной, потому что продолжил:

— Да, у меня нет теперь крыльев, но я и не жалею. Потерять их — своеобразная защита. Я хотел сбежать обратно, но на план по «выращиванию шипов» ушло целых пять лет… Без сил я бесполезен там, — он смеялся, но мне это казалось простым сотрясением воздуха. — Зато, пожалуй, нужен здесь.

Рин крепко сжал мои заледеневшие от таких откровений пальцы. Бешено стучало сердце, но невозможно было понять — его или моё. И даже птицы прекратили свою песнь, замолчав на время, чтобы оплакать крылья тиийца, который любил небо больше жизни.

— Не думай так! — будто бы действительно мысли читал.

— Как так? — произнести получилось глухо, болезненно.

— Я обожал скорость и небо, но в жизни есть и другое, что безумно люблю… У наших врагов есть одноразовые камни-артефакты, они могут «запечатать» крылья и силу тиийца. Но это не оружие.

— В смысле? — он опять говорил загадками, и это злило вспыльчивую меня.

— Ты ведь хочешь свободы? — Рин максимально повернул голову, пытаясь поймать мой взгляд. — Хочешь сломать оковы, удерживающие в этом городе?

— Я…

— Этот камень, мы сами должны его использовать. Только собственная воля может запечатать нашу силу.

Я вздрогнула, понимая, наконец, весь смысл слов самого дорогого мне существа. Освободиться от силы, забыть о том, что мощь моих крыльев должна служить городу, но и потерять возможность летать, касаться облаков кончиками пальцев…

— А ты? — мне важно узнать этот ответ, услышать его мнение.

— Это твоё решение! Своё я уже принял, крыльев не вернуть.

— Нет, что сделаешь ты, если я не смогу расстаться с небом?

В душе тугим комком свернулся страх, просто нереальный, леденящий кровь. Не хочу отпускать Рина опять! Ведь он не друг, он… я просто не смогу без него…

— Я оставил воздух, чтобы быть рядом с тобой.

И после таких слов не могу уже сдерживать слёзы, прокладывающие дорожки по щекам. Быстрокрылый…

На каминной полке уже несколько месяцев лежит венок из белых лилий, цветов, ставших для меня примером жертвенности. А внутри венка, скрывшись под светлыми лепестками, покоится небольшой прозрачный камень, который сияет по ночам серебристо-голубым цветом, будто глаза тиийца, некогда носящего гордое прозвище Быстрокрылый.

Нет, это не тот венок, который я плела в ту памятную ночь. Его Рин пустил вниз по реке, будто маленький кораблик, а когда он скрылся за поворотом, унесённый течением, парень заметил — к счастью. Говорят, это у людей традиция такая была…

Данный же венок я сплела чуть позже, просто хотела, чтобы было что-то напоминающее о ночи, переменившей нашу жизнь. И камень-печать, принесённый любимым, я тоже оставила.

Может быть, когда-нибудь я смогу решиться заполучить полную свободу, потому что, кажется, уже сейчас начинаю понимать — есть кое-кто, кого я люблю гораздо больше неба.