«Процесс пошел. Процесс пошел!» — эйфория захлестнула меня. С трудом взял себя в руки и заставил задуматься.

Процесс то пошел, но что меня ждет в Ленинграде? Чего мне ждать от Романова? От Ксенофонтова? Романов еще явно не представляет массив моих знаний о будущем. Когда я сообщу все, что знаю о его будущем, страны и мира, как он поступит? Поверит ли? Уж слишком это невероятно! Значит надо опять подтверждать свою правдивость, хотя бы сбывшимися ближайшими событиями. А какие события произойдут в ближайшее время? Опять надо читать прессу и вспоминать. «Голоса» бы полезно послушать. Ведь были здравые планы перед первой поездкой в Ленинград быть в курсе внутренней и внешней политике страны и слушать «Голос Америки». Опять закрутился, обленился и забыл.

Допустим, выдам Романову прогноз по событиям в стране и за рубежом на ближайшие пять, десять, двадцать лет. На его месте я бы если и не поверил, то стал бы ждать подтверждения и готовиться на всякий случай. «Пророка» при этом держал бы под рукой. У него могут появиться мысли сообщить о феномене своим коллегам из Политбюро или отправить меня на исследование эскулапам. Соблазнительно также при помощи «спецов» КГБ проверить мою искренность или попытаться вытащить из моей памяти все, что знаю. Сомневаюсь, что после этого я со своими родными и близкими останемся в живых. В лучшем случае стану овощем — буду пускать пузыри и «ходить» под себя.

Сердце сжал страх. Куда лезу? Но уже поздно отступать, я заявил о себе и своих возможностях. Необходимо донести до Романова, что я полезнее ему лично в твердом уме и с памятью. Знания о будущем — это неоценимый капитал. Он должен понять, что я ему полностью лоялен и не преследую корыстных целей, в отличие от некоторых его коллег и «товарищей». Воспользовавшись моими знаниями, он сможет обезопасить себя в будущем, упрочить положение в партии и повлиять на историю страны. Хотя подозреваю, что усиление его позиций тоже несет определенные риски. Не всем его конкурентам это может понравиться. Сплетня о сервизе может показаться тогда безобидной шуткой. Но Романов — карьерист с амбициями и опытом, насколько понимаю. Сам должен представлять степень опасности от коллег-конкурентов и принять соответствующие меры.

Однако на каком-нибудь этапе он может посчитать меня бесполезным и представляющим опасность. Тогда без вариантов меня и моих близких ждет тот же неблагоприятный сценарий. Необходимо продумать способ быстрого самоубийства. Не хочу быть овощем. Но защитит ли моя смерть дорогих мне людей? Значит необходимо выдавать информацию дозированно, растягивая на более длинный срок. А там по ходу истории будет видно, наступили ли необратимые изменения. Со временем мои знания обесценятся, и я перестану представлять опасность кому-либо и возможно даже заживу спокойной обычной жизнью. Дожить бы!

Как легко получалось у попаданцев менять историю в фантастических книжках! Творили, что хотели и не опасались, что сама история руками влиятельных противоборствующих элит запросто устранит отдельного пассионария, чтобы не мешал естественному или искусственному исторический процессу.

Еще один способ обезопасить себя в какой-то мере — прославиться и заиметь поклонников. Популярную личность сложнее убрать. Конечно, когда на кону интересы страны, власть или свобода такая мелочь, как подозрительная смерть или исчезновение популярного человека и шум, связанный с этим, заинтересованных лиц не будет беспокоить. У популярных лиц всегда полно завистников и недоброжелателей. Методики отработаны десятилетиями.

Другая опасность меня может ожидать со стороны помощников Романова. Кто такой Ксенофонтов? Предполагаю, что доверенное его лицо. Но насколько мне можно ему доверять? То, что ему доверяет Первый секретарь — ничего для меня не значит. У помощников тоже могут быть задачи и интересы не связанные с выполнением поручений своего шефа.

Из этого анализа делаю несколько выводов. Необходимо срочно заканчивать все незавершенные дела в своем городе. Возможно, мое пребывание в Ленинграде затянется, как минимум до конца августа. Родным и знакомым надо будет намекнуть о возможном интересе ко мне и к ним посторонних лиц и оставить для экстренной тайной связи со мной телефон Эдика Курочкина. Конечно, это не защита. Но если я буду знать заранее о непонятном интересе, то смогу предпринять какие-то меры, вплоть до самоубийства, если успею.

Отсюда вытекает — надо озаботиться оружием скрытого ношения (холодным и огнестрельным) и потренироваться в его использовании. Яд тоже не помешает.

Общения с Ксенофонтовым не избежать, но встречаться на вокзале не стоит. Пусть тетя Света для возможных наблюдателей остается пока неизвестной. О ней, вероятно, еще не знают. Хотя если контролируют переписку нашей семьи, то это уже бесполезно. Вспоминаю о предупреждении Владимира Николаевича об оперативнике в штатском. С этим П. П. можно встретиться по указанному в телеграмме адресу.

Про Эдика молчать до конца. С ним встретиться и переговорить надо будет до встречи с Ксенофонтовым.

«В своей стране готовлюсь жить, как среди врагов!» — ловлю себя на мысли. Но жизнь моих близких и моя, а также будущее страны того стоит. Для чего, если не для этого я получил бонус от неизвестно кого?

С завтрашнего дня необходимо снова садиться (ложиться) за газеты и слушать «голоса». Надо извлекать из памяти сведения о ближайших событиях в стране и мире для доказательства своих возможностей. Только не оказалось бы поздно. Вон Мазуров и Машеров вскоре должны умереть или погибнуть. А могли бы стать союзниками Романова, как и Кулаков. Так или иначе, тому придется создавать свою группу поддержки и искать союзников. Одному ничего не сделать против лобби консервативных старцев и соперников в Политбюро.

Посылка для Татьяны.

С утра начинаю готовить посылки для Татьяны из комсомольского лагеря. Помню, что в Советское время посылки отправляют в фанерных ящиках или в светлых плотных мешках, которые надо самому зашивать и надписывать. Оценивая объем купленных вещей, решаю, что придется готовить два мешка. Уговариваю бабушку сшить мне мешки для вещей. Видя, что она что-то бормоча под нос, ищет очки, подсовываю ей две кучки свертков и сваливаю в сарай с гитарой и песенной тетрадью.

До сих пор чувствую себя виноватым, за то, что тогда в лагере поставил девчонку в неловкое положение. Хотя она признала свою вину, но я понимаю, что сделано это было из великодушия ко мне. «Дурень самоуверенный!» — в очередной раз ругаю себя. Всегда надо думать, что делаю, иначе таких случаев, за которые придется стыдиться всю жизнь, будет много.

В сарае пытаюсь придумать рифмы и куплеты к «Летней поре», но мысленно все время возвращаюсь к Ленинграду, Романову и связанными с этим проблемами. Кое-как вымучил два куплета. Сам недоволен — придется сидеть дополнительно. Нет сегодня вдохновения.

Через час надписываю на мешках адреса Татьяны и свой и тащу их в поселковое почтовое отделение. Хорошо, что оно находится недалеко — на первом этаже Желтого дома.

На почте посетителей не много, но почти все старухи. Подозреваю, что мой «квест» может затянуться. «Чего этим „перечницам“ дома не сидится?» — мысленно возмущаюсь. Скучно сидеть им дома, вот и ищут развлечений в общественных местах.

Неожиданно мне на помощь пришла сотрудница почтового отделения:

— Что тебе Сережа? Посылки хочешь отправить? Подходи сюда, — показывает на металлические весы в углу, встроенные в стеллаж.

Киваю, благодарю с облегчением, и всматриваюсь в незнакомую женщину, пытаясь угадать — откуда она меня знает.

— Я мама Гали Коншиной из твоего класса, — поясняет она.

— Спасибо. Очень приятно, — еще раз благодарю спасительницу.

Взвешивая мои посылки и ляпая их вязкими кляксами расплавленного сургуча, она весело обращается к своим коллегам:

— Девочки, познакомьтесь с одноклассником моей Галины. Это Сережа Соловьев. Он придумывает танцы и сочиняет песни. Помните песни, которые он пел на концертах, и звучали по радио «В рабочий полдень».

В помещении наступила тишина, и все уставились на меня. Даже почтальонши высыпали из какого-то помещения. Чувствую себя какой-то диковинкой и готов провалиться от такого внимания. Не всегда оказывается, что популярность приятна. А женщина продолжает:

— Помните песни о дальнобойщике и «так хочется» жить? Это он придумал.

Женщины с энтузиазмом начали обсуждать ставшие популярными песни. Отметил, что к счастью на авторство прозвучавших по радио песен никто не обратил внимание. Рассчитавшись и забрав квитанцию, быстро свалил с почты, от повышенного внимания.

Творчество.

По дороге к дому повстречал бараковскую достопримечательность — Шишка. Даже не знаю его настоящего имени. Все взрослые и дети звали его Шишок. Мужики относились к нему снисходительно и покровительственно. Глядя на них и пацаны не воспринимали его серьезно. Маленького роста, ниже меня на голову. Щуплый. Всегда неряшливо одетый, зачастую в телогрейку или в рабочую спецовку. По морщинистому лицу с вмятой переносицей и рваной губой ему можно было дать лет шестьдесят, но вероятно было меньше. Все знали, что большую часть жизни он провел по тюрьмам и лагерям, и судьба его потрепала изрядно. Женщины его жалели и иногда подкармливали. Места работ тот менял часто и, похоже, побывал на всех городских предприятиях. Ничего криминального я в его поведении не замечал и считал, что и на «зоне» он не пользовался авторитетом, пока не увидел его без рубашки. Оказалось, что он полностью синий от татуировок. Пустого места не было. На спине были наколоты даже купола. Пьяненький, он часто подсаживался к ребятам, пытаясь поделиться пережитым, дать советы по жизни и поведению в местах заключения. Никто не воспринимал его всерьез, и зачастую просто подшучивали. Иногда «накатывали» стакан.

Из бараковских пацанов вскоре Копа и Боб попали на «малолетку», а Курт на «взросляк». Боб за многочисленные «ходки» станет числиться ООР (особо-опасный рецидивист). К сорока пяти годам вернется домой в последний раз смертельно больным и вскоре умрет от туберкулеза. Заводного Копу зарежут в пьяной драке.

Вспомнился рассказ Шишка пацанам, как «драл» в литейке Римму Зябликову на куче шлачной пыли: «Я выну зал…пу, обмакну в шлак и снова ей. Пусть почувствует кайф! А она тащится, подмахивает и еще просит!» Ребята рассказывали, что у того вшиты «шары».

Увидев меня, Шишок заулыбался беззубым ртом с кое-где оставшимися черными корешками зубов.

— Серега, дай рупь. Не хватает. Парень ты не жадный, фартовый. Понимаешь душу бродяги.

Гляжу на мужичка, а из памяти стучатся слова песни Таланова: «… за решеткой — неба синего клочок…». «Зоны, тюрьмы, лагеря… от тюрьмы не зарекайся… шмон, этапы, переклички, за плечами сидора…». Торопливо сую горемыке (тоже слово из песни) «трешку» и тороплюсь в сарай к тетради. Слова так и просятся на бумагу.

Шишок, потоптавшись, хотел еще что-то мне сказать, но махнув рукой мне в спину бросил:

— Че тя учить? Сам все знашь!

«Уж не Шишок ли стучал на меня Бурому?» — промелькнула мысль.

В гараже торопливо записываю слова песни. В будущем слышал ее всего пару раз, не напевал даже, но чем-то она зацепила меня. Через час перечитываю, напевая:

Тут же на память пришла еще одна песня Круга «Золотые купола». Над ней сидел значительно дольше.

Пока не ушло вдохновение, попытался править «Летнюю пору». Мои мучения прервал треск мотоцикла. По звуку понял, что к соседнему сараю подъехал бывший одноклассник и друг детства Юрка Беляев.

Сколько в детстве мы проказничали! Сам он из деревни. Руки росли у него — откуда надо. Отца у Юрки не было, и всю мужская работа по хозяйству лежала на нем. Это с ним мы испортили старинную книгу, стреляя из «самопала». Этим летом Юрка окончил первый курс нашего ГПТУ, и его мама помогла купить «Макаку» (мотоцикл Минского завода). Его транспорт был всегда на ходу, в отличие от отцовских мотоциклов. Он с «Макаки» не слезал, и застать теперь его было трудно.

В будущем он станет дальнобойщиком. Работа простым водителем Юрку не устраивала. Однажды похвастался мне, что попал в серьезную аварию, что даже разулся. Смотрит на меня и ожидает реакции. Я не понял прикола, о чем ему и заявил. Тут он и пояснил, что если после ДТП с пострадавшего слетает плотно завязанная обувь, то его бесполезно реанимировать. А он остался жив!

С удовольствием вышел из гаража и поприветствовал друга. Юрка еще не снял свой шлем. Еще весной мотошлем был ярко красный и блестящий. Сейчас «колпак» был побит, ободран и поцарапан. Местами заклеен переводными картинками и синей изолентой. Напротив висков — «зиги» из изоленты. Мотоцикл также был тюнингован везде, где возможно, на пацанский вкус.

— Куда собрался? — интересуюсь, вспоминая о покупках для Гулькиной семьи.

— Да, нет, — ответил словосочетанием, всегда непонятным для иностранцев, — тебе куда надо?

«Вот мотофанат, лишь бы куда ехать!» — мысленно восторгаюсь.

— Надо, — киваю, — на Старослободскую.

— Сейчас коня накормлю, и поедем, — улыбается. — Только за мостом у клуба ГАРО гаишники стоят. Еле ушел. Придется по деревянному мосту объезжать, — ехидно смеется.

Знаю, что Юрка «рассекает» на своем байке без прав, но все равно это его не останавливает, а только забавляет.

Киваю и иду в гараж, размышляя, как все упаковать, чтобы увезти на двухместном мотоцикле. Пришлось содрать с подушек наволочки и утрамбовать все в них.

Через некоторое время с одним мешком на багажнике, с другим между нами петляем по тропинкам и тротуарам через Дашкин поселок, к железнодорожной станции распугивая прохожих. Зачем делать крюк через АТП, если можно напрямую, сократив две трети пути? Пересекаем дорогу и спускаемся по пешеходной дорожке к реке. Распугивая пешеходов, мчимся по деревянному мостику и вылетаем на набережную. А здесь уже проще. По любой из дорог на юг не промахнемся мимо Старослободского района.

Семья Гули.

В районе рынка прошу новоявленного рокера остановиться и подождать меня в укромном месте. Не хочется, чтобы Юрка привлек внимание ГАИ, пока я покупаю ранее обещанное шампанское с конфетами.

Через сорок минут поднимаюсь к знакомой квартире. Дружок детства, вероятно, на максимальной скорости мчится к своим деревенским друзьям с червонцем на кармане. Не каждый день удается так пощекотать нервы и заработать вдобавок. Предлагал даже заехать за мной к назначенному времени, чтобы доставить с ветерком туда, откуда взял.

Скидываю неприглядные узлы и звоню в дверь. Через некоторое время слышу быстрый топот, и дверь распахивает черноволосое чудо с косичками и огромными карими глазами. При виде меня глаза у Дильки распахиваются еще шире. Она ошеломленно оглядывает меня с ног до головы и обратно несколько раз, захватывая узлы и сумку на плече и наконец, находится:

— Здравствуйте дядя Сережа! Вам Гулю?

При этом выглядит так уморительно со своей светскостью, что не выдерживаю и фыркаю кивая.

В ответ она тоже не выдерживает серьезного тона и с детской непосредственностью интересуется, улыбаясь и показывая на узлы:

— А это, что такое? Ваше?

— Ага! Жить у вас буду, — шучу.

— С Гулей? — выдыхает не по годам развитый ребенок и глаза распахиваются еще шире, хотя казалось, что дальше некуда.

— Дилька! Кто там пришел? С кем ты там пропала? — слышится Гулькин голос и в прихожей появляется сама в домашнем халатике.

Видит в дверях меня, ойкает и мгновенно исчезает в глубине квартиры. Оттуда несется:

— Дилька! Проводи Сережу в комнату! Я сейчас выйду! И проводи своих подруг!

Девочка важно кивает мне, и церемонно взмахнув рукой, приглашает в комнату.

Закидываю узлы в прихожую. Подхватываю, невидимую из-за них картонную коробку, перевязанный бечевкой с тортом и прохожу за маленькой хозяйкой в большую комнату. Присаживаюсь в предложенное кресло.

Диля, выполнив ответственную миссию, немедленно исчезает, переполненная эмоциями и впечатлениями делиться с подружками. Слышу интенсивный шепот и приглушенное хихиканье из-за двери. Потом мимо меня к выходной двери дефилируют три девочки, здороваясь и пристально вглядываясь, стараются запечатлеть гостя. В прихожей снова слышится возбужденный шепот и хихиканье.

В комнату, наконец, входит приодевшаяся Гуля, с лентой в волосах. Поднимаюсь из кресла, приветствуя девчонку. Она подходит и целует меня в губы. Отрывается, внимательно всматриваясь и неожиданно просит:

— Извини меня. Такого больше не повторится! Мама меня всегда наставляла, что женщина всегда должна быть готова к встрече мужа, гостей и прочим неожиданностям и никогда не должна выглядеть неопрятно, расстроенной и не готовой, — поясняет. — А я расслабилась. Не привыкла еще, что ты можешь появиться.

Пожимаю плечами. Чужды мне эти сложности. Или к мужикам в этой семье проявляют снисхождение? «Может, позволяется иногда галстук снимать?» — мысленно иронизирую.

— Со мной этого не требуется, поэтому можешь расслабиться. Ты в любом виде выглядишь привлекательно для меня, — сообщаю.

Гулька слышит в прихожей шорохи и выглядывает в коридор:

— Сейчас я некоторым любопытным Варварам…!

Слышу, что девчонки со смехом высыпают на лестничную площадку и входная дверь захлопывается.

В комнату залетает младшая и, приникнув к уху старшей, начинает интенсивно шептать, показывая то на прихожую, то на меня, вытаращив глаза. Гулька сначала вслушивается в сбивчивый шепот, потом начинает улыбаться, а затем хохочет, закидывая голову. Дилька обиженно смотрит на нас, так как я тоже начинаю ржать над доверчивым ребенком.

— Признавайся, что ты моей сестренке наговорил? — улыбаясь, спрашивает Гулька и садится мне на колени. — Диля! Ты почему еще здесь? Здесь взрослые! Тебе еще рано это видеть и слышать. Иди, поставь чайник. Не видишь, Сережа торт принес!

— Вот еще! Взрослые! — фыркает строптиво девочка, но удаляется.

— Уж больно был забавный у Дильки вид, вот и пошутил, — признаюсь.

Гуля, улыбаясь, приникает губами к моим. Долго целуемся. Оторваться заставляет Дилин голос над головой:

— Я чайник поставила. А что в тех мешках тогда?

Вижу невинный взгляд и еле сдерживаемый смех в ее облике. Не могу удержаться от смеха. Старшая раздраженно вскидывается:

— Дилька, негодница! Ты у меня сейчас получишь!

— В узлах женские вещи. Достались по случаю. Можете примерить. Вдруг что-то подойдет, — интригую.

Младшую опять, как ветром сдуло. Гуля уже не проявляет чувств, в присутствии любопытной непоседы. Девочка, демонстративно пыхтя, затаскивает в комнату узлы.

— Я не знал ваших размеров, поэтому все на глаз. Свертки для вас троих, обозначены буквами. Разберетесь. Думаю, ваша мама должна сама свои пакеты вскрыть. А я пойду, чай заварю с вашего позволения, — сообщаю.

Вижу, что Гулька борется с нешуточным искушением — приступить к ревизии свертков или соблюсти приличия гостеприимства. Понимающе улыбаюсь и киваю на увлеченною девочку, перебирающую свертки первого узла и в нетерпении разыскивающую букву «Д».

— Думаю, что этот процесс нельзя оставлять бесконтрольно! — провоцирую.

Виновато улыбнувшись, Гулька приступает к разбору второго узла. «Женщины, есть женщины! Любопытство родилось раньше их», — мысленно усмехаюсь и, захватив свою сумку и торт, удаляюсь на кухню.

Некоторое время из комнаты доносятся:

— Ух ты..! Посмотри, посмотри..! Вот это да!.. А это зачем?.. Дилька! Положи, это не твое!.. Посмотри, какая прелесть!.. Я тоже такую хочу. Дашь мне померить?

Слышится шепот и через некоторое время в дверях появляется расстроенная Гулька. Прислоняется к косяку и с обидой смотрит на меня.

— Сережа! Откуда эти вещи? На них нет ценников, но все это невероятно дорого. Конечно, мы сможем кое-что купить, но все остальное…! — спрашивает со слезами в голосе.

За спиной у нее появляется младшая с ворохом одежды в руках, с какой-то заколкой и лентой в волосах и с надеждой смотрит на меня. Я предполагал, что разборок не избежать.

— Эти вещи я купил вам в Москве на свои деньги у спекулянтов. Есть у меня выходы. Я могу себе позволить тратить деньги на дорогих мне людей. Вернуть купленное уже нельзя. Если что-то не подойдет, можете продать, подарить или выкинуть. Спекулировать не собираюсь, да и некогда мне. Хотел вас порадовать, — разъясняю, постепенно раздражаясь.

Гулька, все еще с недоверием подходит ко мне, и уже не стесняясь младшей сестры целует.

— Прости меня. Я бы конечно все взяла, но что скажет мама? — шепчет виновато.

— Но примерить свои вещи до прихода мамы вы можете? — улыбаюсь, наливая себе заварку.

— Ура! Я же говорила! — доносится восторженный вопль младшей уже из глубины квартиры.

Похоже, непосредственность и искренняя радость ребенка переломили последние сомнения. Она, снова наклонившись, целует меня. Встаю и, прижав Гульку к себе отвечаю.

— Я пойду? — нерешительно спрашивает, стеснительно улыбаясь, — я скоро, — заверяет.

Киваю с понимающей улыбкой и направляюсь к кухонной плите за чайником.

— Ой, сиди, сиди! Я сама, — спохватывается и начинает быстро собирать на стол. Протягивая нож, просит: — Порежь торт, пожалуйста!

Подлив кипятка в мою чашку, окидывает последним взглядом накрытый стол и повторяет стеснительно:

— Извини, я скоро вернусь.

Слыша за спиной удаляющиеся шаги, режу торт и вновь накрываю его крышкой. Не люблю сладкое, тем более жирный крем, хотя и сделан он из натуральных в настоящее время продуктов. Достал из сумки шампанское и бумажный кулек с конфетами «Белочка». (Самыми дорогими, продающиеся в магазине).

Через некоторое время началось паломничество девчонок на кухню для демонстрации мод единственному зрителю и критику. Чтобы не вертеть головой, пришлось пересесть лицом к двери и восторженно ахать, охать и в показном восхищении закатывать глаза. Довольные произведенным эффектом, девчонки уносились за очередной обновкой и восторги повторялись.

Вдруг слышу — открылась входная дверь и мужской голос поинтересовался:

— Почему дверь открыта? Девчата? Мама еще не пришла?

В квартире наступила мертвая тишина. Похоже, девчонки затаились и опасаются реакции пришедшего на обновки. «Вероятно, пришел той ночью упоминавшийся брат», — предполагаю.

— Где все? — снова спрашивает мужчина и проходит из прихожей в коридор.

Замечает меня на кухне и заворачивает.

— Так! У нас гости? Ты Сергей? Гулькин новый ухажер? — мрачно констатирует.

Неодобрительно оглядывает стол с бутылкой Шампанского, тортом и кульком. Меня в джинсовом прикиде и сумку под ногами. «Не все в этом доме рады меня видеть!» — равнодушно констатирую. Молчу, так как не заметил даже намека на символическую вежливость при встрече.

— Пойдем, выйдем! Нам надо поговорить, — угрожающе предлагает мне и, кивнув головой в сторону выхода, уходит первым.

Выхожу вслед за парнем на лестничную площадку. «Парень лет двадцати двух-двадцати трех, повыше и покрепче меня» — мысленно оцениваю. Неожиданно тот придвигается ко мне и хватает за плечо. Больно сжимает и угрожающе шепчет в лицо:

— Я не знаю, как ты влюбил в себя Гульку и чего ты добиваешься? Но предупреждаю — если с ней что-то сделаешь, чего мне не понравится, пеняй на себя! Я навел о тебе справки. Говорят, что ты в авторитете у себя в поселке и городе. Мне наплевать на твою крутизну. В случае чего оторву башку вместе с яйцами.

«Забрел самец на чужую поляну. Теперь будем меряться, кто на стену выше писает!» — понимаю. Стою неподвижно, несмотря на боль в плече. Хватка у братца стальная.

— Убери руку! Не надо так со мной! Твоей сестре от меня подлости не будет. Ну! — со злостью выдыхаю ему в лицо.

Некоторое время меряемся взглядами. Потом взгляд его вильнул и хватка ослабла. Мне не хочется бить или унижать приемами на излом этого, вероятно неплохого парня, не задумываясь вставшего на защиту своих женщин от непонятного вызывающе одетого «хлыща» с шампанским и тортом.

— Успокойся. Ничего твоей сестре не угрожает. Тем более я скоро уезжаю, — сообщаю ему нормальным тоном.

— Димка! Ты чего? Немедленно отпусти Сережу! — выскакивает на площадку возмущенная Гулька.

За ее спиной сверкают любопытные глазки младшей сестры.

— Я тебе все сказал, — снизив тон, но по-прежнему угрожая, сообщил старший брат и, тряхнув меня за плечо, убрал руку.

— Я тебе все ответил, — оставил за собой последнее слово.

— Что он тебе сказал? — подскакивает Гулька, с беспокойством заглядывая в глаза.

Смотрю вслед парню, который убрал от двери, «греющую» уши любопытную младшую сестру и закрыл дверь, к ее великому разочарованию.

— Поговорили. Любит он вас и беспокоится. Хороший брат у вас, — констатирую, улыбаясь.

— Я с ним еще поговорю. Ишь вздумал вмешиваться в мою жизнь, — по-прежнему возмущается, — пойдем чай пить, — вспоминает.

На кухне за столом располагаемся вдвоем с Дмитрием. Гуля хлопочет, а мелкая висит на старшем брате, с вожделением поглядывая на торт и конфеты, которые старшая уже пересыпала в вазочку. Попытка стащить несколько была немедленно пресечена старшей хозяйкой в настоящее время. Дилька заговорщицким шепотом делится с братом впечатлениями, показываю, то на меня, то в сторону комнаты. Потом, не обращая внимания на неодобрительные взгляды старшей сестры, начинает таскать и хвастаться обновками. Брат с любящей улыбкой наблюдает за непоседой, но на меня не глядит.

Хлопает входная дверь и из прихожей доносится голос хозяйки дома:

— Девочки! Я пришла!

Сестры выметаются моментально из кухни, причем младшая умудряется схватить из вазы несколько конфет. Дмитрий неподвижно смотрит на стол. Поднимаюсь и подхожу к кухонному окну, стараясь не прислушиваться к скороговорке голосов из прихожей. «Что-то меня это начинает утомлять. Сейчас будет второй акт „марлезонского балета“», — предполагаю про себя.

Разглядываю открывающийся из окна однообразный пейзаж из одноэтажных домов с разноцветными крышами, заборов, сараев и земельных участков с многочисленными плодовыми деревьями и кустарниками. Под домом тоже разбиты грядки и цветники.

— Здравствуйте ребята! — слышу за спиной.

— Здравствуйте Дария Мирзоевна, — поворачиваюсь к хозяйке.

— Простите, я сейчас переоденусь и присоединюсь к вам. Гуля, угощай ребят, — с улыбкой сообщает и уходит.

Гулька «шустрит» на кухне и разлив чай, раскладывает дольки торта по блюдцам. Потом извинившись и пожелав «приятного аппетита», исчезает за матерью. Молча прихлебываем чай и думаем о своем. Я готовлюсь убеждать старшую в мотивах своего поступка.

Через некоторое время Дария Мирзоевна устало присаживается на свободный стул. Гуля наливает ей чаю и подсовывает блюдце с куском торта. Задумчиво подносит чашку к губам и отпивает. Заметив, что у Дмитрия чашка и блюдце уже пусты сообщает:

— Дима! Нам с Сережей надо поговорить.

Тот безропотно поднимается:

— У меня есть еще кое-какие дела. Я позже зайду.

Некоторое время стоит и неожиданно кивает мне. Гулька исчезает вслед за братом, прикрыв дверь и кивнув ободряюще мне.

— Сережа, зачем это? — спрашивает женщина, пристально вглядываясь в меня.

Отставляю чашку с чаем и прямо глядя на нее начинаю:

— Дария Мирзоевна! Я заметил, что у Вас есть определенные принципы, которых должна придерживаться женщина в жизни. Где-то читал, что мужчина должен постоянно совершать поступки, доказывая, что он настоящий мужчина. Не обязательно для этого совершать подвиги. Достаточно уступить место женщине или пропустить вперед, придержав дверь. Помочь слабому или прийти на помощь другу. Я стараюсь придерживаться таких принципов. Покупка этих вещей относится к этим поступкам. Почему мне не сделать Вам и Вашим девочкам бескорыстный подарок, если у меня есть возможность приобретать дефицитные вещи? Деньги у меня законные. Их расход не отражается на бюджете моей семьи. Прошу Вас не мешайте мне совершать поступки. Посмотрите, как рады Ваши дочери! Только ради этого достаточно делать добрые дела!

Некоторое время она молчит, вглядываясь в меня.

— Поймите меня правильно, но я не могу представить, что такие деньги можно так легко заработать и потратить, — наконец, медленно произнесла хозяйка. — Вы меня все больше поражаете, — признается.

Вспоминаю тяжесть икон. Холод и грязь Душкино. Опаску при перемещении по Москве. Утомительные споры с Соломонычем и Аркадьевичем. Драку с «химиками». И постоянный страх оступиться, ошибиться, быть обвиненным в нетрудовых доходах. Я ведь ничего не украл, кроме заимствования еще ненаписанных песен. Конечно, доход стоит этих мучений и моральных терзаний. На предприятии работая изо дня в день таких денег не заработаешь. Однако и позволить многое не сможешь для себя и близких! Понимаю эту мудрую женщину. Все, что непонятно всегда вызывает опасение.

— Поверьте Дария Мирзоевна! Деньги мне достаются не без труда. Но они заработаны без криминала и совесть моя чиста. Вам нечего беспокоится, — стараюсь успокоить женщину, демонстрируя искренность.

В задумчивости она качает головой, не спуская с меня глаз. «Как на рентгене!» — закрадывается мысль.

— На днях мне опять придется уехать. Скорее всего, до конца лета. Так что ближайшие недели я не буду смущать Вас своими поступками, — сообщаю, стараясь с легкостью улыбаться.

— Что у вас произошло с сыном? Мне что-то непонятно натрещали мои сороки. Что вы хватали друг друга и ругались, — перевела она разговор.

«Проехали о шмотках?» — обрадовала мысль.

— Я никого не хватал и не ругался. Мы выяснили свои взгляды в отношении некоторого субъекта, — сообщаю о конфликте.

Дария Мирзоевна удивленно снова качает головой.

— Пойду, позову девчонок. Исстрадались, поди, в неведении и в ожидании, — поднимается с грустной улыбкой.

Поднимаюсь тоже. Первой залетела на кухню Дилька и тянется за конфетами, пока ее не остановили. Ухватив горсть, уже чинно садится на стул. Немного отстав, появляется Гулька с неожиданно красными глазами. «Плакала? Почему?» — заметалась мысль.

Улыбнулся ей, подбадривая. Через силу улыбнулась в ответ, подошла ко мне и взяла за руку.

— Пойдем ко мне в комнату? — предлагает.

— Неудобно, — отказываюсь. — Одно радует. Хоть одного человека сделал счастливым, — киваю на Дильку, расправляющуюся с порцией торта, не дожидаясь чая.

— Сережа, Вы ошибаетесь. Я тоже довольна, — сообщает хозяйка, входя на кухню в темном халате до пола, расписанном большими красными цветами. — Посмотрите девочки. Правда чудесно? — обращается к дочерям, проводя рукой по гладкой материи.

Младшая замерла с открытым ртом, и куском торта от открывшегося чуда. Гулька активно закивала, заблестев глазами.

— Диля, оставь торт в покое, скоро ужин, — сделала замечание младшей дочери, которая по-быстрому расправившись с одной порцией, потянулась за следующей. — А вы, почему не едите? — спрашивает нас.

— Сладкое не люблю, — признаюсь.

— Не хочу, — тихо отвечает Гуля, не выпуская моей руки.

— Чем же мне Вас угостить, Сережа? — озадачивается.

— С удовольствием как-нибудь отведаю национальных блюд, если Вы их готовите, — сообщаю.

— Обязательно. Гулечка у нас прекрасно готовит. Жаль только некоторых ингредиентов здесь не достать, — сожалеет.

— Запишите и если они доступны и долго хранятся, привезу. Покушать я люблю, — заявляю.

— Меня удивило, как Вы подбирали вещи? Знаете наши размеры? — интересуется женщина.

— Откуда? — удивляюсь. — Просто описал вас опытной продавщице, а она отбирала все на свой вкус. Я даже не знал, что там было. Все было упаковано. Я только подписывал пакеты и оплатил. Если бы знал, то и обувь привез бы, — рассказываю.

— У этой продавщицы хороший вкус, — отмечает женщина.

— Ты, правда, опять уезжаешь? — тихо спрашивает Гуля и болезненно смотрит на меня.

— Правда, — подтверждаю грустно.

— Гад ты! — неожиданно утверждает.

— Гуля! — предупреждающе вскрикивает ее мама.

— Такой день испортил! Не мог завтра сообщить об этом? — не обращая ни на кого внимания продолжает, и кладет голову на плечо. — Это все из-за денег? — интересуется.

— Нет, — отвечаю коротко, не желая вдаваться в подробности.

— Почему ты не можешь быть таким, как все? Не надо мне больших денег и красивых вещей, лишь бы ты был рядом, — признается.

— Если бы я был, как все, ты бы не обратила на меня внимания, — предполагаю. — Не все бывает, от человека зависит. Слишком многое на меня завязано, — пытаюсь объяснить. — Простите, но мне пора идти, — сообщаю, желая закончить с неприятным разговором.

— Я тебя провожу, — спохватывается Гуля.

— И я, — подает голос младшая.

— Сиди уж, без тебя разберутся, — указывает Дария Мирзоевна.

Поднимаю свою сумку и в дверях оборачиваюсь:

— Извините, что доставил вам неудобства.

Мама Гули только отмахивается:

— Возвращайся скорее. Мы будем ждать!

— Обязательно, только при условии, что Вы перестанете мне выкать., — заявляю с улыбкой и, кивнув, выхожу за порог.

Медленно идем с Гулей к автобусной остановке.

— Ты в Москву опять собираешься? — интересуется.

— Нет, на этот раз в Ленинград, — отвечаю, думая о своем.

— Только в конце месяца сможешь приехать? Как твои родители к этому относятся? — допытывается.

— Может раньше смогу вернуться. Не все от меня зависит. А родители привыкли. Я с ними на разных орбитах нахожусь и лишь изредка пересекаясь, — вздыхаю непроизвольно.

— Бедненький! Тебе же, наверное, одиноко. Мне бы хотелось тебе помочь, только не знаю чем, — удивляет неожиданно.

— Ты и так мне помогаешь тем, что рядом. Только не грусти больше. Не привык я тебя видеть такой, — прошу и, прижав к себе за плечи, целую благодарно в щечку.

— Не буду, — серьезно обещает, но тень с ее лица не проходит.

Собравшись с мыслями, приступаю к инструктажу:

— Ты мне очень дорога, поэтому хочу постоянно знать, что у тебя все хорошо. Я сообщу тебе телефон, на который ты будешь звонить каждую субботу во второй половине дня. В Ленинграде буду занят, но к этому времени постараюсь быть у телефона. Если не смогу, то подойдет мой друг. Если вдруг тебе понадобиться моя помощь, то звони в любое время. Мне передадут. Тебе звонить есть откуда?

— Есть, от соседки. Тебе что-то угрожает? — настораживается сразу, почувствовав серьезность момента.

Смотрю на взволнованную девчонку, и мне становится стыдно. Хотелось что-то соврать, но понимаю, что не могу. А подходящих слов найти не могу.

— Мне ничего не угрожает. Просто верь мне и делай, как я прошу, — убеждаю.

— Так ты прощался со мной, когда дарил все эти вещи? Ты не надеялся вернуться? — не слушая меня, почти закричала, в ужасе вытаращив глаза и прижав кулачки ко рту. — А я-то дура думала,… и все мы… и брат на тебя… не езди никуда! Не пущу!

Обнимает меня и начинает плакать навзрыд. Стою, обнимаю ее вздрагивающие плечи, шепчу всякие успокаивающие глупости, но понимаю свое бессилие. И наплевать на всех прохожих, пассажиров с близкой остановки, которых заинтересовала необычная сцена. Не выдерживаю и поворачиваю назад, ведя всхлипывающую Гульку за руку за собой. Нахожу лавочку, усаживаю девчонку на нее и протягиваю носовой платок. Хватит устраивать сцен посреди улицы. Надо убедить ее в спокойной обстановке в полной безопасности моей поездки. «Соберись, слюнтяй!» — командую мысленно себе.

— Кто-то обещал мне встречать и провожать привычной очаровательной улыбкой, — упрекаю Гульку, сопровождая слова укоризненной улыбкой. — Где привычная для меня, веселая и беззаботная девчонка, которую я встретил на слете? И которая мне так понравилась, — продолжаю укорять.

— Это я тебя встретила, — поправляет меня, пытаясь улыбнуться сквозь слезы. — Если бы не осмелилась тогда подойти к тебе сама, то так бы и не замечал меня.

— Правда? — притворно удивляюсь. — Но ты же понимаешь, что мужчины слепые, глухие, толстокожие и тупые животные, которых нужно заарканить, взнуздать, на шею повесить хомут, а лучше самой сесть и взять в руки прут покрепче, — подшучиваю.

— Ага! Хотелось бы, но разве с тобой так можно? — вновь хмурится.

— Наверное, все-таки все мы хотим в глубине души кем-то управляться. Только тогда мы деградируем, как личность. Перестанем сами себя уважать и потеряем уважение других. Поэтому предпочитаю сам решать, как поступать. Если ошибусь, то это будет моя ошибка и никого не придется винить, — пытаюсь направить разговор в нужную сторону.

— Я знаю, ты сильный и умный. С тобой я чувствую себя порой девчонкой и как за стеной. Все девчонки о таком мечтают, — признается.

— И поставить в свое стойло, — продолжаю, с улыбкой.

— Неплохо бы, — соглашается и улыбается уже привычной лукавой улыбкой.

«Фу, кризис вроде миновал», — мысленно вытираю пот. Поворачиваюсь к Гульке и целую в опухшие глазки, щечки и губки. Она с готовностью отвечает, обнимая меня. Расцепляемся, заслышав шаги прохожих на дороге.

— Поклянись мне самым дорогим, что обязательно вернешься, — требовательно смотрит на меня.

— Клясться родными и близкими — никуда не годиться. Я тебе твердо обещаю, что сделаю все возможное. Только и ты должна мне помочь — сделать так, как прошу — уверенно заявляю и смотрю на нее.

— Да сделаю, как ты просишь. Это не трудно, — отмахивается. — Это за тебя переживать придется, — заявляет.

— С чего ты взяла, что мне чего-то угрожает? — возмущаюсь, стараясь быть искренним.

— Сердце не обманешь, — серьезно отвечает и прижимает руку к груди.

«А я Гулькину грудь еще не держал и не мял в руке», — мысленно замечаю.

— Запоминай номер в Ленинграде — 257-XX–XX, — диктую.

Гулька несколько раз повторила и кивнула головой. Запомнила.

— Не бери в голову. Просто я сам не уверен в успехе, вот и волнуюсь. А ты напридумывала что-то! — продолжаю отговариваться.

— Я все равно схожу в церковь и поставлю свечку, хоть и не верующая, — сообщает.

— Ты же сильная! Как ты можешь верить во всякую чепуху? — удивляюсь. — Хотя может тебе повезет услышать от церковного хора две мои песни, — сообщаю.

— Вот видишь! Меня упрекаешь, а сам для них песни пишешь, — с улыбкой обличает меня.

— Был порыв, написал, — признаюсь смущенно. — Ну, что! Пойдем на остановку? — предлагаю.

Пока ждали автобус моего маршрута, разговаривали о всяких пустяках. Гулька вела себя как обычно. Шутила и смеялась, только в глазах затаилась опаска и грусть. Призналась, что для Дильки я стал кумиром. Во время нашего разговора с мамой боялась за меня, больше Гульки. Вместе потом подслушивали за дверью, не выдержав ожидания. Посмеялись.

Уже перед самим автобусом Гулька опять кинулась на шею и стала покрывать мое лицо поцелуями, не обращая внимания на многочисленных свидетелей, и еле сдержала слезы. В автобусе так зыркнул на ухмыляющихся девчонок, что они подавились смешками.

Еду в автобусе и размышляю. Совсем запутался со своими девчонками. Хорошо еще, что Танька труднодоступна из-за мамы— цербера. Хоть и жаль упускать такое шикарное тело, но пусть уж у нее с Сашкой отношения развиваются, как и должны. А вот, что мне делать с Маринкой и Гулькой ума не приложу. Обе нравятся до безумия, и ничего с собой поделать не могу. Понимаю, что ни чему хорошему такое положение привести не может. Сделаю только всех троих несчастными. «Слаб человек!» — мысленно иронизирую. Время рассудит, но не хотелось бы огорчать никого из них из-за своей нерешительности и слабоволия. «Сам виноват, говнюк, что довел ситуацию до такого!» — появляется мысль. Завтра встречаюсь с Маринкой в последний раз и сваливаю в Ленинград, разорвав этот болезненный треугольник хотя бы на некоторое время.

Вечером встречаюсь с ребятами. Сообщаю о предстоящей поездке в Ленинград. Наедине диктую Стасу телефон Эдика, по которому необходимо позвонить в случае появления возле ребят посторонних.

Лежа в кровати отмечаю: «Этот нелегкий этап пройден!». Завтра компаньонам передаю три песни (две для воров и одну для Пашиного ансамбля) и прощаюсь с Маринкой. Надеюсь с ней подобных сцен, как сегодня не будет.

Отступление. Семья Гули.

Вечером за ужином царила необычная атмосфера. Не слышалось обычного смеха и шуток. Гуля с потемневшим лицом почти ничего не ела. К торту, принесенному Сергеем, не притронулась. Диля, заметив непонятное поведение взрослых, не проказничала и вела себя тихо.

— Сережа очень необычный юноша, — нарушила молчание первой Дария Мирзоевна. — Я поверила ему, что деньги честные и подарок он нам сделал бескорыстно. Порадовать хотел. Но откуда у школьника могут появиться такие деньги? Какие-то связи в Москве? Какие-то дела? — удивляется вслух. — Гуля! Он тебе ничего не говорил? — спрашивает у старшей дочери.

Та молча мотает головой, думая о своем.

— Дима! О чем вы говорили? — обращается к сыну.

— Да, так, — почему-то смущается тот. — Попытался его предупредить, что если он что-то Гульке сделает, то башку ему оторву, — решился объяснить. — А чего он вьется вокруг? Весь такой нарядный, в импортных джинсах. Шампанское, торт, конфеты, — оправдывается. Я может, давно хочу джинсы купить, да не могу.

Неожиданно Гуля вскакивает и почти кричит:

— Это я его сама нашла! Сама первая подошла еще на слете. И на танцах тоже. И проводить попросила. Потому что он не такой как все. Он честный, порядочный и ответственный. Сережа сказал, что ты хороший брат. А вы все на него….

Махнула рукой и, всхлипнув, бросилась из кухни.

— Что это с ней? — удивленно спросил Дмитрий, глядя в коридор.

— Влюбилась дочка, — просветила мать, с жалостью глядя туда же. — Действительно как-то неудобно получилось с ним, — призналась.

— Он, похоже, не испугался, когда я на него надавил, — чуть улыбаясь, признался Дмитрий, вспоминая. — Мне сообщили, что он положил четверых не самых слабых ребят с Флоры в драке на танцах. Наверное, не зря его так все уважают в поселках за рекой и у нас, — делает заключение, — приедет, извинюсь. Наверняка, стоящий парень. И не жадный.

— Все извинимся, лишь бы вернулся, — подтверждает мать. — Что-то Гулька сама не своя, — беспокоится. — А ты молчи на всякий случай, откуда у тебя импортные вещи, — наказывает младшей дочери.

Подготовка. Продолжение.

У Павла записываюсь под свою гитару на демонстрационную пленку с двумя песнями для Воров (для Севы).

«Золотые купола».

«Зоны, тюрьмы, пересылки…»

Почему-то эти песни записались с первого раза, а «Летнюю (школьную) пору» для Пашиного ансамбля не получалось. Плюнули и решили отложить. Потом запишется Евгения Сергеевна. Песня все-таки женская для высокого голоса. Текст есть, правда, на мой взгляд, корявый. Но времени на правку уже не оставалось.

Новость о том, что собираюсь в Ленинград Павла заметно огорчила. Похоже, его тоже не радовало общение с Борисом из-за мелочной торговли.

Забрал у него пленку с мелодией Ламбады и отправился к Маринке. «Султан, блин! Развел гарем!» — мысленно сокрушаюсь по дороге. «Все беды от баб!» — почему-то вспомнилась сентенция.

Маринка .

Увидев меня, да еще с гитарой Маринка искренне обрадовалась и сразу потащила в себе в комнату. В этот раз мамы дома не было, зато присутствовал младший брат, у которого глаза загорелись при виде гитары.

Не обращая внимания на малолетнего свидетеля, с удовольствием слились в поцелуе.

Тот, заметив непотребное, тут же заблажил:

— Жених и невеста, тили-тили-тесто! По полу катались, крепко целовались!

Маринка демонстративно дернулась в его сторону, и пацана сдуло из коридора.

Пользуюсь случаем и передаю купленные в Москве два флакона французских духов. Девчонка в восторге начала сразу выбирать лучший, нюхая колпачки. Блеснул знанием, вычитанным из книги о попаданце, как оценивать аромат духов — наносить по капельке на пять точек на теле и оценивать по постепенному раскрытию аромата в шлейфе.

— А ты откуда знаешь? — подозрительно прищурилась. — Какие пять точек? — поинтересовалась, не дожидаясь ответа.

— Две за ушками, ключицы, запястья и там, где у тебя родинка, пониже пупка, — информирую.

— А там зачем? — удивилась, мило покраснев.

— Сам не могу понять, — улыбаюсь многозначительно, — зачем женщины придумали душиться там?

— Дурак, — смущается Маринка. — А ты откуда про точки знаешь, — повторяет вопрос.

— Иногда хожу в библиотеку и даже книги с картинками беру домой раскрашивать, — пожимаю плечами.

— Что за книги ты читаешь? Почему мне про точки никогда не попадалось? — притворно удивляется. — Духи принес, чтобы вину загладить и подлизаться? — ехидничает.

«Что-то у Маринки настроение непонятное», — удивляюсь мысленно.

— Что? Надо? — интересуюсь, — вообще-то хотел просто порадовать, — сообщаю. — Но раз ты так ставишь вопрос, то пойду, пожалуй. Зашел попрощаться.

— Ты меня бросаешь? — восклицает, и ее глаза наполняются слезами.

— С чего ты взяла? — удивляюсь. — Завтра вечером еду в Ленинград на пару-тройку недель, — информирую. — Возможно, до конца августа не увидимся.

Маринка подскакивает ко мне и льнет к груди:

— Прости меня, пожалуйста! Мне девчонки сообщили, что тебя видели на танцах с девчонкой из другой школы. Красивой!

— Ну и что? — спрашиваю, снова демонстрируя удивление. — Была на танцах старая знакомая. Даже танцевал с ней быстро и медленно, — признаюсь. — Но там многие танцевали. Это же танцы!

— Хороши же у тебя подружки! Ловко же все раздули! Может я целовался, обнимался и провожал? — продолжаю высмеивать сплетниц и ставить Маринку в неловкое положение, пытаясь заодно выяснить степень информированности свидетелей.

Отрицательно мотает головой, пряча глаза.

— Ты сама, почему на танцы не ходишь? Ни в нашем клубе, ни в ГАРО, или в горсаду тебя я не видел. Ты ведь любишь танцевать! — пытаюсь выяснить, давно интересовавший вопрос.

— Не с кем. Ты ведь не приглашаешь! — поднимает голову, найдя возможность упрекнуть меня.

— Сам не знал, что пойду. Ребята уговорили. К тому же за лето ни разу не был в горсаду, и с музыкантами ансамбля нужно было поговорить о моей песне, — сваливаю все в кучу, оправдываясь. — Что-то у нас разговор из одних претензий и оправданий складывается, — замечаю.

— Прости меня. Сама не понимаю, что на меня нашло? Когда подруги начали о тебе с девчонкой на танцах рассказывать — так обидно стало. Я дома сижу, а ты на танцах развлекаешься! Понимаю, что неправа, но ничего поделать с собой не могу, — признается.

— Ладно, проехали, — снисхожу.

Подхватываю Маринку на руки и опускаюсь с ней в кресло. Пристраиваю на колени и целую. Она активно и с готовностью отвечает.

«Ну и наглец! У самого рыльце в пушку, а вывернулся и обвинил девчонку с подругами!» — приходит обличительная мысль.

— Зачем ты в Ленинград едешь? Это опасно? — спрашивает с испугом.

— С чего ты взяла? — удивляюсь, вспоминая Гульку. «Как они улавливают тайные мысли?» — гадаю про себя.

— Ты сам говорил о каких-то неприятностях, которые могут произойти до конца лета. Остался месяц, а ты уезжаешь до конца августа в Ленинград, — раскрывает примитивную логическую цепочку.

— Тетя настойчиво зовет в гости. О блокаде написал песню и хотел предложить ее там, заодно попробую другие свои песни зарегистрировать, — поясняю, стараясь выглядеть как можно беззаботнее. — Но чтобы нам не терять связь, я тебе оставлю номер телефона и буду каждую субботу после обеда ждать твоего звонка. У тебя найдется, откуда можно позвонить в Ленинград? — спрашиваю, маскируя свою схему под горечь расставания.

Маринка кивает и, закрыв глаза, тянется губами к моим. Щупаю попку, спинку, глажу бедра, постепенно возбуждаясь. Подружка это чувствует и, отстранившись, интересуется:

— Тебе куда-то надо идти?

— До утра я совершенно свободен, — отвечаю искаженной фразой Винни-Пуха.

— А гитара тебе зачем? — напоминает на инструмент.

— От репетитора иду. Записали три новых песни, — сообщаю.

— Спой, — загорается.

— Может новый танец показать? — провоцирую танцевальную фанатку.

О чем спрашиваю? Маринка тут же подлетает с колен:

— Новый танец придумал? Покажи!

— Нет, не придумывал. В комсомольском лагере видел нечто похожее, немного изменил и добавил своего. Похож немного на бальный, с элементами латиноамериканских танцев, — поясняю и достаю из сумки бобину с мелодией Ламбады. — Поставь, — прошу.

Маринка остановила магнитофон, который воспроизводил чувственного Джо Дассена. По-видимому, до моего прихода Маринка слушала записи. Песни довольно популярные, но качество оставляло желать лучшего. Вот и на фоне композиции знаменитого француза слышалось шуршание и потрескивание заезженной пластинки, с которой делалась запись.

Она запустила Ламбаду, некоторое время, склонив голову набок, вслушивается в мелодию, потом с улыбкой начинает подтанцовывать. Машет мне рукой, приглашая. Встаю напротив и начинаю танцевальные движения, двигая бедрами и вскидывая ноги. Девчонка внимательно всматривается и понемногу начинает повторять. Через некоторое время уже лихо отплясываем популярный в восьмидесятые танец, взявшись за руки. Раскрасневшаяся Маринка счастливо хохочет, импровизируя на ходу, добавляя в танец повороты, переходы и перестроения.

— Танец, просто отпад! — констатирует, плюхнувшись на кровать. — Девки все будут в шоке! — прогнозирует.

— Вот и скажи, что сама придумала, — предлагаю, пытаясь уклониться от ненужной славы.

— Скажешь тоже! Кто мне поверит? Все знают, что я с тобой хожу, — приводит убедительный аргумент.

— Как у тебя дела с Вовкой? — интересуюсь, вспоминая о поводе убедительного аргумента.

— Никак. Он после нашей с тобой встречи больше не приходит. Наверное, ему сообщили про нас с тобой, — отмахивается, демонстрируя полное равнодушие к проблеме.

«Ну что же! Если у нас с ней ничего не получится в будущем, то такая яркая девчонка одной не останется. Голова у нее на плечах есть, чтобы не выбрать какого-нибудь козла!» — успокаиваю себя.

— А теперь — концерт! — объявляет голосом конферансье и идет в прихожую за гитарой.

В прихожей слышаться голоса — Маринкин возмущенный и обвиняющий и детский просящий. Возвращается со смущенным братом. Ободряюще подмигиваю ему. Парнишка скромно пристраивается на краешек стула.

Расчехляю гитару, располагаюсь поудобнее и пробую струны.

— Что вам спеть? — спрашиваю слушателей.

Брат пожимает плечиками, а сестра лукаво улыбаясь, предлагает:

— Начни с последних.

Провожу по струнам и начинаю:

Почти без перерыва пою о девичьих воспоминаниях детства:

— Это ты про нас с Вовкой написал? — интересуется, задумчиво глядя на меня.

— Про тех, у кого прошла школьная любовь, — отговариваюсь. — Слушайте еще одну грустную, — предлагаю.

— Эта песня вас удивит, — интригую.

Маринка удивленно качает головой:

— Никогда бы не подумала, что ты можешь сочинять такие песни. Надо бы в церковь ее.

— А я никогда не замечал в тебе набожности, — удивленно замечаю.

— С мамой раньше иногда ходила, — смущенно признается. — Мне в храме нравилось. Поют красиво. Ладаном пахнет. Иконы. Свечи горят. Священники нарядные, важные такие.

Глаза ее туманятся от приятных воспоминаний. На лице — грустная улыбка.

— Тогда еще песня по той же теме, — объявляю.

— И эту ты написал? — удивляется.

— Нет, — улыбаюсь, — только мелодию придумал, — признаюсь.

— Красиво, — отмечает. — Как жалко, что я петь не умею, — сожалеет.

— Зато ты танцуешь лучше всех, и танец чувствуешь, — подбадриваю.

— Спой еще, что-нибудь. По твоим песням я лучше всего тебя узнаю, — неожиданно заявляет.

Киваю, удивленно глядя на нее. Потом весело подмигиваю и, не спуская с нее взгляд пою:

Неожиданно Маринка смущается, краснеет и опускает голову. Выжидаю, перебирая струны, когда она справится с собой. Не понимаю ее поведения, но спрашивать не решаюсь. «Может песню приняла на свой счет?» — гадаю. Пускай. Хуже не будет.

Наконец она подняла голову. С вызовом и гордостью посмотрела на меня. Некоторое время глядим друг на друга. Пока в нетерпении не пошевелился ее брат, мы смотрим и молчим.

— Спой еще, — предлагает. — Так здорово у тебя получается! — хвалит.

Трогаю струны:

— А эта песня не моя, но мне очень нравится, — объявляю.

— И последняя политическая песня! — провозглашаю.

Демонстративно откладываю гитару и многозначительно смотрю на хозяйку. Маринка понимает сразу:

— Вадик! Иди к себе. Нам с Сережей надо поговорить.

— Знаю, как вы будете говорить! — бурчит строптивый подросток, выходя из комнаты.

— Куда пойдем? К твоему другу опять? — деловито интересуется.

— Нет. Туда не получится. Он на работе, — отвечаю с сожалением глядя на часы. — Ко мне пойдем. Только оденься поскромнее, — прошу, улыбаясь.

Прикидываю: «Час чистого времени у нас есть. Проведем его плодотворно в моем гараже».

— Отвернись, пожалуйста! — просит девчонка.

«Вот и пойми этих женщин? Лежать или скакать на мне голой не стесняется, а просто переодеться на моих глазах и порадовать своей красотой не может!» — удивляюсь про себя. При мысли о впечатляющем зрелище в штанах моментально зашевелилось.

— Не лишай меня удовольствия насладиться природным совершенством, — прошу.

Маринка, мило покраснев и понимающе улыбнувшись, кивает и начинает медленно раздеваться, позволяя насладиться каждым движением и открывающимся видом. Член уже рвется из штанов. Теперь уже стесняюсь я и прикрываю пах руками. Маринка, заметив мой конфуз радостно хихикает.

Прекрасное тело и белые трусики с бюстгальтером она скрывает под свободной белой блузкой и юбочкой мини. Оцениваю ее внешний вид со стороны. «Это она считает „поскромнее“?» — возникает вопрос.

После некоторых завершающих штрихов, связанных с макияжем, прической и комплектацией сумочки мы, наконец, выдвигаемся в сторону Заводского поселка.

«Похоже, даже если Маринку нарядить в лохмотья и то она будет привлекать внимание!» — отмечаю, заметив многочисленные взгляды прохожих. Стройную фигурку, природную пластику, красивое личико и обаятельную улыбку ничем не испортишь и не спрячешь. Смиряюсь с неизбежным, а ей, похоже, было все нипочем. Привычно, не обращая внимания на бесстыдные или завистливые взгляды и даже бравируя вниманием к себе, она непринужденно болтала со мной и охотно смеялась, закидывая голову и встряхивая хвостом волос.

Но вход в мой сарай заставил девчонку немного напрячься. С опаской протиснулась за мной к моей коморке, стараясь не коснуться пыльного «Урала», ящиков и полок. С облегчением выдохнула, очутившись в моем «жилом» помещении. С любопытством и насмешкой оглядела стены с многочисленными красотками, столик и топчан с мятым покрывалом. Ехидно перевела взгляд с красоток на меня.

— Здесь должна быть везде я, — торжественно заявила.

— В стиле «Ню»? — наивно поинтересовался, зарываясь лицом в ее волосы.

Маринка довольная засмеялась, ничего не ответив. Скинули одежду моментально и кинулись в нетерпении друг к другу. Утолив первый «голод», обессиленные лежим, прижавшись телами на узком топчане, и восстанавливаем дыхание. Я балдею. Замечаю, что девчонка загадочно с легкой улыбкой посматривает на меня исподлобья. «Опять что-то задумала хитрюга!» — догадываюсь.

— Что? — интересуюсь, догадываясь, чего она хочет.

Классический путь привязывания мужчину женщиной к себе. Демонстративно показала нас парой всем вероятным соперницам, знакомым и поклонникам, предъявив себя с лучшей стороны и вполне довольной своим выбором. Постоянно подчеркивает свою покладистость и готовность на все, ради меня. Даже сцена ревности вполне укладывается в эту схему. Вовка, как самый вероятный мой соперник отпал, без ее прямого вмешательства. Осталось стать первой моей женщиной по-настоящему. Конечно, все это зыбко не надежно. Сколько девчонок обожглось, понадеявшись на порядочность ребят, даже родив ребенка? Но Маринка чувствует, вероятно, что я не способен на подлость, поэтому идет напролом. «Чему быть, того не миновать!» — мысленно смиряюсь и вспоминаю — осталась ли чистая вода после утреннего умывания.

— Сегодня ты не отвертишься и сделаешь то, чего я хочу, — заявляет она и тычет ноготком мне в грудь.

— Может как-нибудь в другой раз? Здесь нет условий, да и подготовиться надо, — пытаюсь увильнуть.

— Все у меня есть! — с довольным видом сообщает и тянется через меня к своей сумочке.

Достает баночку с какой-то мазью и конвертик с импортным презервативом. Понимаю, что увильнуть от неизбежного, не отвертеться. Член предательски поднимается. Маринка довольная смеется и берет в руки презерватив.

— Ты знаешь, как этим пользоваться? — интересуется.

— Не велика сложность! — бурчу недовольный принуждением.

Она понимающе улыбается — заставила парня поступать по ее желанию. Надрываю пакетик и достаю кольцо импортного резинового изделия. «Откуда достала?» — удивляюсь.

— Дай посмотреть, — тянет руку к презервативу.

— Только не разворачивай, — предупреждаю, — потом труднее одевать будет, — объясняю.

— Дай, я надену, — предлагает с азартом.

Пожимаю плечами и опускаю руки. Маринка примериваясь, к торчащему колом члену неловко пытается натянуть контрацептив. Помогаю, легко раскрутив до конца.

— А дальше? — горячо шепчет, с опаской поглядывая на мое орудие.

Предлагаю под зад положить подушку. Достаю баночку с кремом. Оказывается это элементарный вазелин. Обильно смазываю резину и ее внешние половые губы. Маринка напряжена, но не препятствует всем моим действиям. В глазах плещется страх.

— Может, отложим, — предлагаю, жалея ее, хотя сам испытываю нестерпимое желание.

— Нет, продолжай, я потерплю, — шепчет.

Ложусь сверху, опираясь на локти и колени, раздвинув ее колени и целую в губы. Она с готовностью отвечает и обнимает меня за шею и спину. Жду, чтобы она расслабилась, а напряжение и страх отступили. Легко подаюсь вперед, толкая членом в лобок. Чувствую, что она начинает подаваться мне навстречу. Приподнимаюсь и направляю рукой член в щелочку, раздвинув верхние половые губы. Чувствую, что Маринка замерла в ожидании с закрытыми глазами, но лежит спокойно. Ощущаю, что члену тесно в ее дырочке, но никакой преграды не ощущаю и решительно толкаю член вперед на всю длину. Только сейчас девчонка вскрикивает, впивается ногтями в спину и напрягается.

— Ой-ой-ой! Больно! — дергается подо мной, пытаясь отстраниться от меня.

Вытаскиваю член с окровавленной резинкой. Крови немного. Все! Дело сделано! Маринка женщина! Я доволен, но не удовлетворен. Ложусь рядом, поворачиваю ее к себе лицом, обнимаю и целую. У нее на ресницах слезинки. Сцеловываю их. Она стеснительно улыбается.

— Тебе надо кончить? — спрашивает с улыбкой.

Активно киваю, так как уже чувствую тяжесть в паху.

— Можно попробовать в попу, если хочешь, — предлагает, — смазка есть.

— Нет уж, лучше сделай рукой, — отказываюсь и скручиваю презерватив с члена.

Не хватало еще сейчас с аналом возиться. Мне надо кончить быстрее. Маринка кивает и, глядя на меня любящими глазами обхватывает рукой член. Активно двигаю бедрами, помогая ей, и вскоре выстреливаю ей на живот. Благодарно целую ее. Она активно откликается. Потом шепчет:

— Спасибо тебе! Я ожидала худшего. Если хочешь, я завтра прибегу, и мы повторим. Я даже уже боюсь спрашивать, откуда ты все про это знаешь!

Чувствую удовлетворение и благодушие.

— Не стоит! Пусть заживет. Никуда мы не денемся друг от друга, если ты ни в кого не влюбишься, — отвечаю, шутя и не «слышу» последний вопрос.

— Дурак ты! Куда я от тебя денусь? — восклицает. — Где мне здесь можно помыться? — интересуется.

— Там у входа ведро с чистой водой, можешь смело лить на пол. Полотенце на стене, — сообщаю лениво. — Ты можешь потом белье испачкать, — напоминаю.

— Я ко всему подготовилась, — сообщает, хитро улыбаясь, и прихватив трусики с сумочкой, выходит из каморки.

— У тебя был опытный консультант, — отмечаю.

— Никакой консультант тебя не заменит, — отвечает плескаясь.

Через некоторое время заскакивает ко мне с холодными руками, ступнями и коленками, но в трусиках.

— Бр-р! — передергивается от холода у меня в руках. — Ты еще хочешь? — спрашивает участливо.

— Конечно, — отвечаю автоматически. — Жаль только времени уже нет. Скоро отец придет, — сообщаю.

— А что он подумает про меня, увидев здесь? — пугается.

— Что он может подумать, если мы играли «В города»? Хотя, несомненно, отметит, что у меня хороший вкус, — улыбаюсь.

Маринка смеется.

— Не так я бы хотела знакомиться с твоими родителями, — признается.

Вскоре в ворота услышал стук и голос отца:

— Сергей! Ты здесь? Открывай, давай!

— Сейчас! Подожди минуту, открою, — отзываюсь.

Маринка в панике одевается и приводит себя в порядок. В моей коморке тесно стоять вдвоем, не то чтобы одеваться, поэтому постоянно сталкиваемся и мешаем друг другу. Маринка в шутку шипит на мою нерасторопность.

Представляю удивление отца, поэтому заранее улыбаясь, выставляю девчонку вперед и отпираю ворота. Папа, увидев явление чуда в мини-юбке в своем гараже, поперхнулся упреками в мой адрес и в замешательстве сделал шаг назад.

— Папа! Познакомься! Моя девушка — Марина! — представляю Маринку. — Марина! Это мой папа — Владимир Петрович.

— Очень приятно, — пунцовая Маринка чуть не сделала книксен.

— Ну, Серега! Ну и отхватил! Вот это да! — наконец пришел в себя отец. — И чего Вы нашли в моем… сыне? — удивляется.

«Вероятно, хотел назвать меня балбесом», — догадываюсь.

— Папа! Марина моя одноклассница, самая красивая в городе и самая замечательная девушка в мире. А еще лучше всех играет «В города»! — расхваливаю подружку.

Сверкнув на меня глазами, Маринка в панике устремляется прочь, пробормотав:

— Извините, приятно было познакомиться, мне пора идти!

— Ты на дачу? — интересуюсь на ходу и устремляюсь за ней.

— Нет, надо зажигание проверить, — едва слышу вслед.

— Соловьев! Я тебе этого никогда не забуду! Так опозориться! — возмущается по дороге домой Маринка.

— Зато, как ты поразила моего отца! — смеюсь, вспоминая его ошарашенное лицо.

Маринка не выдерживает и тоже прыскает.

— Как ты себя чувствуешь? — беспокоюсь, вспомнив о дефлорации.

— Бывает хуже, — отвечает улыбаясь.

Не заходя в квартиру, прощаемся с Маринкой на лестничной площадке.

Разговор с отцом.

Вечером сижу у мотоцикла с отцом. Он жалуется на асинхронность работы цилиндров. Я сразу лезу в Инструкцию по ремонту мотоцикла, а он пытается разобрать какой-то узел. Нахожу решение проблемы в регулировке карбюраторов. Отец же считает причину в неправильной работе прерывателя. Так ему кто-то подсказал. Пытаюсь его переубедить, но моего авторитета явно не достаточно. Сдаюсь. Советую собрать и поставить на место прерыватель и обратиться к соседу по бараку Карлюкову дяде Леше. Тот на своем Иже за сезон наматывает десятки километров, порой загружая свой мотоцикл мешками выше своего роста. Причем мотоцикл у него всегда на ходу. Тут ничего не поделать. Есть люди, которые с техникой не дружат и отец из их числа.

Вытирая руки ветошью интересуюсь:

— Когда переезд планируется?

— Дом готов, но комиссия все принять не может. Какие-то недоделки не могут устранить. Обещают к октябрю, — отвечает.

— Ты не задумывался об автомобиле? — закидываю удочку.

— Эк, куда ты хватил! — удивляется. — Тут с мотоциклом бы разобраться, а ты — автомобиль! С этой техникой проще, — хлопает по баку. — Да и деньги, откуда взять на машину? — сокрушается.

— Я помогу, — сообщаю.

— Ты? … — батя не находит слов.

Похоже, за сегодняшний вечер отец ошарашен второй раз. Чтобы не испытывать больше его психику собираюсь домой, но на прощание советую:

— Поступай на курсы на категорию легкового автомобиля. Думаю, мама не будет против. Во всяком случае, на автомобиле урожай возить удобнее. И к родственникам на автомобиле съездить проще, — привожу резоны.

Весь вечер и следующий день штудирую газеты и слушаю «Голос Америки».

Вечером тащусь с двумя тяжеленными коробками и своей невесомой сумкой на плече на железнодорожный вокзал. Мама от души нагрузила свежими и консервированными овощами и фруктами дачного урожая в подарок для тети Светы.

Впереди очередной неизвестный и опасный этап моей новой (старой) жизни.