Луна лишь одна. Остальные — её отражения...

Живая ночная тишь, серебристые облака...

На стрелах громоотводов, пронзающих тьму — кровавое пламя...

Люди, машины и роботы остались внизу.

Весь этот человеческий муравейник — галдящий, жующий и жаждущий развлечений.

Улицы, пропитанные вонью жратвы и ароматами похоти, утопленные в фальшивом свете витрин — холодный неон, сотни раз отражённый от стёкол. Призраки-голограммы над цепями огней, над потоками транспорта.

Город... Алчущий, ждущий, текущий. Пожирающий тебя до конца, до кусочка...

Тут тишина. От режущих слух пульсаций мегаполиса остался только еле слышный отдалённый шепоток.

Только звёзды и тьма. Да вспышки красных заградительных огней, установленных на высоких металлических штангах.

Мне есть над чем поразмыслить.

Мэйби...

«Кир, я ведь давно тебя знаю. Давно люблю».

Что это было? Откуда она меня знает? Ещё и любит давно!

Фиест...

Почему ГСН не поднимает тревогу? Он — взрослый, ВДК у него установлен.

Слышу в голове голос Мэйби: «Наивный, ты считаешь, что у Президента и солдата — одинаковые ВДК? Открою страшную тайну: в обществе, у каждого своя степень свободы».

Надо признать, что степень свободы Фиеста зашкаливает!

С каждой секундой, я знаю о жизни всё меньше и меньше...

Вероятно, это и значит: «взрослеть». Подростки не сомневаются.

Краем глаза я замечаю, что слева от меня сгущается темнота, и, в тот же миг, на спину мягко ложится мужская рука.

Повернув голову, вглядываюсь в окрашенное светом красных огней лицо.

Хищный нос, бескровные губы, зачёсанные назад серые волосы.

Всего лишь неделю назад, я, вероятно, со страху наделал в штаны. Сейчас я не чувствую ничего.

Он молчит. А мне, сказать ему нечего.

Мы просто сидим и глядим на потоки машин, на жёлтые огни небоскрёбов, на звёзды.

В небесах, от горизонта до горизонта, подсвеченные полной луной, сияют серебристые облака.

Рука неожиданно тёплая. Никакого холода, как тогда, в трамвае.

Наконец, он прерывает молчание. Голос шелестит, будто сухая листва:

— Любишь звёзды? Я тоже... Больше, чем что-то другое... Они как девчонки.... Смеются, водят по небу хороводы... Знаешь, Кирилл, не сочти меня сумасшедшим, но иногда, в такие вот ясные ночи, я слышу их песни. Тогда забываешь, что малышки зарыты в земле, а звёзды — шары раскалённого газа... Знаешь, мы ведь похожи — я и девчонки. Мы забираем жизни: они, когда вырастают — у мужчин, я — у них... Но жаждем при этом другого, поэтому ищем — непрестанно, без устали... Впрочем, все ищут только одно...

Слова шуршат, цепляясь одно за другое:

— Да, я люблю звёзды и облака... И наши платаны.

Наши?!

— И трамвай. Этот электрический запах... Будто скользишь сквозь грозу!

От тёплой руки — вниз, по спине катятся волны холода.

— Снова гадаешь, что же нас связывает?

Откуда он...

— Да ничего, Кирилл. В сущности, ничего. Жизнь — не бульварный роман, я — не твой настоящий отец... Пойми, ты не тот вопрос задаёшь. Правильный: «Что у нас общего?»

Я вглядываюсь в пустые глаза. В серое лицо, без тени каких-либо чувств. Лишь кровавые отсветы, время от времени — когда вспыхивают огни.

— Думаешь, я не был соплёй, вроде тебя? Был. Курсантиком, а потом — штурманом военного транспорта. Лётчиком — да не из тех, от которых в восторге прекрасный пол. Впрочем, к женщинам я равнодушен, так что отношения у нас гармоничные... К счастью, случаются чудеса, приходит внезапное осознание своей природы. А у повстанцев — вечная нехватка военных, мечтающих делать карьеру, сбрасывая бомбы на спящих детей. В их рядах слишком много наивных романтиков.

А может... Может он прав, и это — уже во мне. Вошло — там, на Дзете, и затаилось. Затем, уверившись, что осталось необнаруженным — начало прорастать, ширится, развиваться. И годы спустя, в зеркале я увижу это лицо.

Ведь даже сейчас со мной что-то не так! Я не внизу — со всеми людьми, а здесь, наверху, вместе с... Кем?.. Чем?..

— Тебе их ни капли не жаль?

— Жаль? Нет, Кирилл. Ведь я понимаю, что прекрасны они лишь в моей голове, а в действительности — такие же звери, как все... Самые жестокие люди — нормальные, они защищают систему, в которой комфортно, а требует это немалых жертв. Ты замечаешь монстров во мне — не в других, потому что привык к их рыку — для тебя он звучит, точно сладкая музыка... Знаешь, Кирилл, чтобы понять, как отвратительны люди, просто понаблюдай за собой — за мыслями. Мысли других тебе недоступны, но все созданы одним обществом, не считай себя кем-то особенным... — Фиест убирает руку. — Кирилл, люди делятся на две неравные части.

Ну да, это мы уже проходили!

— Что ухмыляешься? Думаешь, расскажу про волков и овец? Нет, Кирилл. Все мы — то овцы, то волки. По ситуации. Ни злодеев нет, ни героев. Я о другом. Понимаешь, Кирилл...

Ветер сметает листья слов в мёртвые кучи фраз:

— Есть ты, и есть все остальные. Вот и всё. Выбирай, на чьей стороне.

С улицы доносится вой сирен. Трагедии случаются даже в раю.

— Мир ведь не чёрно-белый. Мэйби этого не понять, она — ребёнок, гораздо младше тебя...

Сирены стихают. Статус-кво восстановлен.

— Пойми Кирилл, ты — не животное. Ты свободен, свободен предельно. Не ограничен даже целью существования — её определяешь ты сам. Нет преград, нет обстоятельств. Все эти россказни — оправдания слабаков. Сам строй свою жизнь. Не смотри на людей. Не слушай. Не обвиняй. Люди — только лишь люди, покорная масса. Будешь сильным — станут тебе опорой, ошибёшься — растопчут. Не ошибись, не споткнись... Тебе выбирать: стать таким, как отец, или таким, как отец твоей девушки. Думай, благо есть чем — папашка твой позаботился.

Он стучит мне согнутым пальцем по лбу, как Мэйби — тогда, на пляже.

На пляже... Кажется, это было уже в другой жизни.

— Дам ответ на незаданный вопрос. Чип у меня стоит, но другой, не особенно докучливый. Гадес позаботился и обо мне я. Ты ведь не думаешь, что он позволит Маяку копаться у себя в голове? Или — в головах друзей.

И я не выдерживаю:

— Ты не его друг! Если бы существовал такой чип, он бы его мне поставил, а не запускал вирус в Систему!

— Вирус? Какой ещё... А... — он усмехается, — вирус... Ну конечно...

Хлопает меня по плечу.

— Всему своё время Кирилл, всему своё время...

Лезет в карман.

— Держи.

Нож.

— Держи, это твой. Ребята мои отобрали, с которыми ты песни орал. Чтоб не порезался. Какой-то чудной ты был.

Беру нож, нагревшийся от его тёплых рук.

— Да, вот ещё что... Ты поменьше бы слушал девчонок, — он морщится, будто проглотил что-то кислое. — Не для того девчонки на свете, чтобы слушать их трескотню. Взрослый же! Право, смешно... Если уж быть объективным, мужчина здесь только один. И всё же, послушай меня, как мужчина мужчину. У женщин есть два заклинания: «манипуляция» и «иллюзия». Не попадайся на них, а отними, и затем используй. Против них же самих... Пойми, облако — это простая вода, ну а девчонка — мясо и кости, да немного волос... Если тебе что-то нужно — бери!

— Фиест, а как взять любовь?

Темнота начинает колыхаться.

— Так и знал, что ты ничего не поймёшь... Что ж... Если людям больше нечего дать друг другу, настала пора расставаться. Разумеется, от меня ещё будет подарок на совершеннолетие. Quid pro quo — всё по-честному, я не обманщик. Потом получишь подарок и от отца... Прощай...

И Фиест исчезает, так же неслышно, как появился. Тает, как тень, оставляя чувство, что наша встреча мне только привиделась.

Но я знаю — не привиделась, не показалась. Звёздам-девчонкам это тоже прекрасно известно.

Я смотрю на лезвие, на сталь, туманную в свете луны.

Что же он ищет? И что, ищут все люди?

Вспоминаю пустые глаза — будто и нет никого там, внутри.

Как он сказал? «К счастью, случаются чудеса...»

Разве не может случится чудо? Хотя бы разок!

Чтобы атомы, из которых построена мёртвая серая кожа, вдруг обратились в нечто живое — в траву, в жуков, в клёны. Украденные веснушки стали крапинками на спинке божьей коровки. А пустые глаза — забрала себе какая-то рыба: глупым рыбам они — в самый раз.

Но нет! Гадостные божьи коровки растаскивают веснушки девчонок, таких как Облако. А рыбы — воруют у них глаза, пока Фиест наслаждается звёздами и серебристыми облаками.

С другой стороны, ведь их он не видит. Сам признал: вместо звёзд у него хороводы, вместо ветра — пение мертвецов. И сам он, давно уж мертвец.

А мертвеца убить невозможно...

Нож. От него нужно избавится. Ножи у Фиеста, не спят без работы.

Гляжу в небеса, безуспешно стараясь придумать, как сделать так, чтобы на небе не загорались новые звёзды. Чтобы девчонки оставались девчонками.