Ветер и облака.

Под ногами привычная дрожь трансформаторов.

Внизу — белый мрамор набережной, а дальше — искусственные острова с башнями небоскрёбов и огромными ветряками.

Как тут хорошо! Это не замусоренная заброшка и не ночные посиделки с маньяком.

Впрочем, на душе вовсе не так светло, как на этой крыше.

— Помнишь, ты говорила, что не хочешь меня терять? И знаешь что? Ведь мы можем... — ловлю её взгляд и умолкаю.

Прав, прав был Фиест!

Так, сжимая в пальцах булавку, смотрят на диковинного жука, способного стать украшением коллекции.

Хочет! Хочет терять!

Думает: «Ну и дурак ты, Кирилл! Даром, что гений!»

Тварь!

— Я тебя очень люблю, — её голова опускается мне на колени. — Я буду с тобой всегда. Если ты только захочешь.

Что?! Выходит, я совсем не понимаю её взгляды, жесты, эмоции!

— Может, наконец-то, расскажешь, кто ты такая?

Она поворачивает ко мне лицо, разбрасывая локоны по штанам.

— Твоя девчонка.

— Моя? А Фиест? Ты говорила, что с ним разберёшься!

— Да. Уже скоро. Только, мне надо уехать.

— Уехать? Куда?

— По делам. По твоим делам... Но, я скоро вернусь. Навсегда, если только захочешь.

— С ним?

Она молчит. Потом распрямляется и произносит, глядя куда-то в сторону:

— Кир, я вернусь одна.

— Куда же он денется? И, что за «мои» дела?

Она поворачивается.

— Я ведь уже говорила! Я давно тебя знаю. Давно люблю.

— Любишь? А его?

— Это другое... — я замечаю в её взгляде отчаяние, и понимаю, что собственные чувства для Мэйби — загадка.

От этого понимания не легче. Я злюсь — на себя, на девчонку, на целый мир. И злость не находит выхода...

С безукоризненной белизной парапета, на котором сидит Мэйби, контрастируют её замызганные шортики. И я не выдерживаю:

— Есть у тебя нормальная одежда?

Мне прекрасно известно, что есть. Но это не важно. Имеют значение только её эмоции.

Мэйби вздрагивает и отворачивается:

—Не твоё дело! Они, между прочим, дорогущие! Из настоящего хлопка! Его подарок!

— Они грязные. Зачем вообще носить вещи без самоочистки?

— Затем, что он мне сказал!

— Ну, подставь их под излучение в умывальнике.

— Думаешь, я так не делала? Очищается верхний слой, но всё равно какие-то пятна, — её ногти с противным звуком скребут белую ткань. Язык высунут из уголка рта и закушен губами. Очнувшись, она поднимает глаза. — Въелась!

— Блин, ну водой их помой.

— Водой?! Одежду?! Ты что, идиот? На бирке было написано: «Избегать контакта с жидкостями». Хлопок — это тебе не синтетика, он от воды сгниёт!

— А это ещё что такое?

На ткани проступает эмблема. Разглаживаю пальцами ткань, пытаясь разобрать еле заметные буквы.

«Первая... Барнарда...»

— Кто этот Барнард?

— Руки убрал! Владелец бренда женской одежды и знаменитый фотограф. Небось, и не слыхал?

— Нужны мне ваши фотографы!

— А кто тебе нужен? Фиест? Его подарки? Нравится пахать на него днём и ночью?

Она молчит. На злополучные шорты падает капля. Ещё одна, и ещё.

Становится не по себе. Но ведь я добивался именно этого, разве не так?

Кладу руку ей на плечо. Мэйби отстраняется в попытке её сбросить. Бормочет сквозь слёзы:

— Отвали!

Она в последний раз шмыгает носом и замолкает. Размазывает по щекам влагу. Поворачивается и сидит, ни слова ни говоря, уставившись в океан. Ветер треплет её волосы, гудит в громоотводах. Ветер сушит слёзы.

Мы молчим. Я разглядываю шорты, где теперь одним пятном больше и сжатые кулачки. Но не знаю, что ей сказать.

Она поворачивает голову и смотрит в глаза.

Несмотря на жаркое солнце, мои руки холодеют, и по спине бегут мураши. Раньше я и не знал, что ТАК можно смотреть. Кажется, она видит во мне уже не мальчишку, а что-то другое — страшное и отвратительное. И жаждет это убить. Жаждет, но что-то мешает.

Взгляд меняется. Мэйби встаёт и треплет мне волосы. Я уворачиваюсь, задираю голову, и вижу нависшую надо мной девчонку. Её голова закрывает солнце, лучи струятся сквозь пепел волос. Она говорит, истерично при этом смеясь:

— Дурачок!

И вдруг добавляет:

— Он мне не отец. Во мне только часть его генов. Немного.

— Я догадался, кто ты. Жаль, не сразу. Какая модель? Номер!

— Жаль? Значит, узнай ты правду вначале — и разговаривать бы не стал?

— Не стал.

Она садится рядом и опускает глаза. Руки дрожат, на носу висит какая-то капля.

— Мэйби, я лишь стараюсь быть честным.

— Да? Ну спасибо, огромнейшее, за правду! Ты тоже, между прочим — совсем не так прост, как считаешь!

— Тебе-то, откуда знать? Хочешь сказать, я — геноморф, а не человек?

— Геноморфы — такие же люди! — теперь в её голосе лишь ненависть и враждебность. — Я так же росла, но не в матке, а в гидростатической капсуле. И геном у меня человеческий, только лучше... Что до тебя — ты вовсе не геноморф! Да и насчёт человека, я тоже уже сомневаюсь! Думаю, маловато в тебе человеческого, чтобы иметь право им называться.

— Мои права тебя не касаются. Это у вас нет никаких прав, и не может быть.

— Какие «твои права», марионетка Маяка!

— У меня не стоит ВДК. И не будет стоять.

— Как ты понимаешь, и у меня!

— Зато, стоят схемы контроля.

— Они отключены.

— Так не бывает!

— Нет... Нет... — Мэйби начинает задыхаться. — Бывает! Бывает! Он меня отпустил...

— Ты что, добровольно ему помогаешь?!

Она вздрагивает и отворачивается.

А на меня вдруг налетают океанские белые ветряки, и перемалывают, перемалывают чувства...

Я-то, дурак — считал, что она под контролем.

Что же ещё я мог думать? Мне в голову не могло прийти, что можно осознанно принять такое решение: помогать дракону, змею, злу.

Зачем? Для чего?

Чтобы оно на тебя нацепило ошейник? Чтобы оно над тобой издевалось?

Значит, иногда, лучше оказаться марионеткой... «Кукла» звучит лучше, чем «мразь».

Долго сижу, воткнув в грудь подбородок, не решаясь задать самый главный вопрос.

Ведь от ответа зависит всё.

— Мэйби, скажи... Ты отдала ему реверс-процессор?

— Так надо. Потом он меня отпустит.

— А обо мне ты подумала? — ватные губы, будто сами собой произносят слова. Внизу вертятся калейдоскопом кварталы. — Ты подумала, как мне с этим жить?

— Кир, я такая, как есть... Из-за этого я не нравлюсь ему, а теперь... Теперь не нужна и тебе?

— Ну, конечно! Тебе хочется срочно к кому-то приткнуться! Не важно к кому, угадал? Ощущать себя нужной! Чтобы гладили спинку и целовали единственное ушко! Ради этого, ты готова на всё. Ну а, если не он, а я? Если я прикажу тебе кого-то убить? Сделаешь?

— Да! — она преданно смотрит в глаза. — Я очень тебя люблю!

Небоскрёб уходит из-под ног, проваливается сквозь землю.

Внутри клокочет смесь отвращения и ненависти. К горлу подступает ком, и я сглатываю густую слюну.

— Тогда, почему бы тебе не убить Фиеста?! Давай, ради меня!

— Потому, что я не могу, — она хлопает пушистыми ресничками. — Он сильнее! Не только физически, а во всём. Не нападают ведь божьи коровки на львов — это просто смешно!

— Ты вовсе не милая божья коровка! Ты — верная собака, таскающая добычу хозяину. Да и Фиест на льва не похож! Если бы ты могла, то его бы убила?

— Да.

— Хорошо... А кого-то другого? Того, кто слабее тебя.

— Кир, ты шутишь?

— Нет! Не шучу. Он ко мне приходил. Вчера, когда я сидел на крыше.

— На этой?

— Нет, на другой. Да какая, б***ть, разница! Заткнись и слушай меня! — я хватаю её тонкую шею, пониже затылка, и прижимаю голову Мэйби к коленкам. — Так вот, он приходил, и он дал мне нож.

Она разгибается. Я напрягаюсь изо всех сил — но мне её не удержать, она просто сильнее. Вероятно, боевая модель.

— Какой ещё нож? — она, нахмурившись, сверлит меня своими стальными глазами.

— Мэйби, заткнись, и ответь на простой вопрос. Но, хорошенько подумай. Твой ответ решит, будем ли мы вдвоём. Будет ли кто-то тебя любить. Готова?

— Да.

— Ты приведёшь мне девчонку?

— Тебе? — её зрачки расширяются. Дурацкая капля, наконец, падает с носа.

— Не спрашивай! Я задал вопрос, а от тебя — требуется ответ! Думай, я подожду...

Она опускает глаза, и тут же — смотрит опять, жалобными стальными глазами, отчаянно пытаясь прочесть на моём лице ответ.

Тот, который я хочу получить. Тот, который позволит остаться со мной.

— Да.

Промахнулась. Впрочем, её слова были уже не важны — всё решилось, когда она тужилась, подбирая подходящий ответ.

Раньше я считал это жалкое существо недосягаемой неприступной красоткой. Даже, немного боялся. Теперь мне смешно.

Я поднимаюсь. Спускаюсь по вентиляции — я не боевой геноморф, и эффектно, так, как она, прыгнуть вниз не могу.

Мне и не надо.

Ступив на покрытие, оборачиваюсь.

Она сидит, глядя вдаль. Из закушенной губы, по подбородку стекает кровь — красная — такая же, как у людей.

И всё же, они никакие не люди...

Вхожу в оголовок лестничной шахты. Хлопает дверь за спиной, и я больше не сдерживаюсь. Перегибаюсь через перила и переполняющее меня отвращение выплёскивается и летит вниз мерзостной мутной жижей.