Мэйби придумала себе очередную забаву: жечь пожухлые осенние листья, благо погода стоит сухая и солнечная — редкость для побережья. Теплу я рад, ведь единственную куртку мы носим по очереди, а раздавать одежду Маяк и не думает. Похоже, ему больше нравится отбирать.

— Смотри, как пылают! — Мэйби выглядит очень счастливой. — Будто порох! И так же дымят!

— Можно подумать, ты жгла когда-нибудь порох!

— Зануда!

Я кидаю в девчонку охапку листвы. Она пытается притвориться разгневанной, но быстро сдаётся и просто хохочет. Смех тает в особой, пронзительной тишине, какая бывает лишь погожими осенними днями. А вокруг носится Облако...

Я забыл про взлом Маяка, про глупые попытки исправить судьбу, и про то, что существует такая штука, как время. Мэйби была права, заботиться стоит только о том, на что можешь влиять. Правда, теперь я уже сомневаюсь, что мы способны сделать хоть что-то, на что нас не запрограммировала реальность. Похоже, мы на самом деле вторичны...

Мэйби недавно сказала: «Ты можешь по-прежнему считать себя единственным в мире субъектом, но для других ты — лишь вещь, одна из мириадов. И знаешь, Кирилл, не могут все ошибаться!»

В тот момент мне показалось, что я беседую с самим Маяком. Без всяких технических языков и аппаратуры — просто так, напрямую.

Я прислушался к этим словам, и в результате, стал совершенно счастлив, невзирая на учащающиеся обмороки. В конце концов, почему бы и нет? Мы вторичны, конечны, но что можем с этим поделать?

— Смотри, Кир, смотри! — Мэйби прыгает от восторга и тычет пальчиком в небеса. — Корабль!

Я смотрю, но вижу только безоблачное яркое небо.

— Кир? Ну! Увидел? — она поворачивается ко мне. — Да ты вообще не туда смотришь! Вот дурачок!

Она забегает мне за спину, прижимается и вытягивает руку:

— Воо-он!

Я смотрю вдоль руки и около указательного пальца замечаю серебристую точку.

Да, это корабль. Но как Мэйби его исхитрилась заметить? Она и не смотрела в небеса, только скакала вокруг пылающих листьев!

Между тем, точка приближается, вырастает, превращаясь в чётко очерченный силуэт.

— Мэйби, как думаешь, это что?

— Этё штё! — дразнит девчонка. — Тоже мне, гений! Не узнаёшь «Одиссей», научный корабль повстанцев?

Узнаю. Но, не могу поверить глазам. Что тут забыл один из флагманов Сопротивления?

Корабль всё растёт. Воздух содрогается от низкочастотного гула. Значит, сажает его не Маяк — нежно удерживая в антигравитационных ладошках. Значит, он прибыл без его приглашения.

И вдруг, корабль пропадает, будто растворяется в синеве. Был — и не было!

В воздухе вновь повисает осенняя тишь...

Изумлённо смотрю в девчоночьи лисьи глаза.

— Ну, и что это было?

— Будто непонятно! Маяку корабль не понравился! — Мэйби подмигивает. — Хочешь скажу, что сделал Гадес?

Я мчусь сломя голову — кажется, я никогда в жизни так быстро ещё не бежал. Ухитряюсь споткнуться на идеально гладкой бетонной дорожке, и сбиваю ладони в кровь.

Отец! Отец!

Забежать в купол я не успеваю, отец уже возникает в дверях.

— Ну, и где ты ходил? И что это был за шум?

— Отец... Отец! — я мчался как угорелый, а теперь, не в силах спросить. — Отец...

— Да что там случилось, сынок?

— Там?! — злость вскипает в груди, и я, наконец, беру себя в руки. — Что-то случилось не там, а у тебя в голове!

— Ты зачем так со мной, сынок... — он хлопает жиденькими ресницами, по морщинистой щеке стекает слеза, и я замечаю: он состарился — так, будто мы двадцать лет торчим на Земле.

Злость стихает.

— Отец... Зачем ты передал повстанцам технолингву и коды доступа к Маякам? Ты понимаешь, что сделал? Осознаёшь, ЧТО теперь будет?!

Он настораживается:

— Кто тебе это сказал?

— Но это ведь так?!

— Кирилл! Кто сказал? — он снова вообразил себя строгим отцом.

— Мэйби.

— Кто? — мохнатые брови от удивления лезут на лоб. Он что, за минуту решил показать мне все доступные человеку эмоции?! — Кирилл, зачем ты мне врёшь! Мэйби давно умерла. Все шесть штук. Последнюю — застрелил Фиест.

— Никого он не застрелил! Та запись — подделка! Она здесь, на Станции! Живёт в моей комнате! Не притворяйся, что её не встречал! Мы прилетели с ней на одном корабле, в одной каюте! — уткнувшись лицом в отцовскую грудь, я стучу кулаками ему по плечам, как девчонка. — У нас куртка, одна на двоих! И котёнок!

— Ну что ты, сынок, успокойся... Не стоит... Конечно, встречал... Так вот почему ты разгуливаешь без куртки! — он гладит мой затылок. — Послушай, сынок, а откуда про передачу кодов знает Мэйби?

— Мэйби особенная! Она знает всё!

— Особенная? Понятно. Воплощение Маяка... — отец, взяв за плечи, отодвигает меня от себя и внимательно смотрит в глаза. — Сынок, расскажи: ты вставлял себе какие-то чипы?

— Чипы? Ну да, ВДК! На совершеннолетие, в руку! Откуда мне было знать, что ты уже мне его имплантировал?

— А зачем?

— Ну как... Совершеннолетие! Так положено! — не могу понять, почему отец глядит на меня так подозрительно.

— Так значит, у тебя два ВДК? — он пытается взять мою руку. — Какой номер? Дай-ка взглянуть!

— Нет! — я вырываюсь. — Нельзя! Нельзя!

— Хорошо-хорошо... Я понял, нельзя так нельзя! И без того всё понятно... «Сотка» — билет в один конец, её не извлечь, мозг уже не сможет принять реальность, — по отцовской щеке снова стекает слеза. — Сынок, что же ты натворил... Зачем?

Он разворачивается и уходит. К океану, к обрыву... А я стою, как дурак, глядя на его сгорбленную спину, и ничего не могу понять.

Появляется Мэйби.

— Кирилл. Ты бы догнал... Мало ли что...

И я бегу по его следам, оставшимся на пожухлой траве.

Солёный ветер треплет серебристые отцовские волосы... И я понимаю, что из серых они незаметно стали седыми...

Время... Значит, оно существует?

Да, существует. И Маяк отобрал его у отца.

— Отец, ты так и не объяснил, почему...

— Почему? Кто может дать ответ? Ты разве не видишь: мы — точно дети на карусели. Залезли в машинки и крутим руль, полагая, что задаём направление. Но карусель просто крутится. Жизнь идёт, как идёт.

— По-твоему, это — ответ?

— Разве нет? По-моему — да, это и есть ответ. Ответ на любой вопрос.

— Ответь на конкретный!

Отец вздыхает, видимо решив, что я требую невозможного.

— Сынок, технолингва — язык, а не система команд. Маяк может игнорировать разговор или отказаться им помогать. Если нет — значит, так было предрешено.

— Предрешено? Кем?

— Да никем. Это лишь выражение. Мы ограничены рамками антропоцентричного языка.

— С языком всё в порядке. Просто, он не для психов, верящих в волю Вселенной. И я, хоть убей, не врубаюсь: зачем было играть в рулетку? Зачем отдавать повстанцам коды?

— Не врубаешься? Конечно, ведь ты ещё молод. Ты не способен понять отца. Для этого нужно им стать и вырастить сына — тогда и появиться понимание и право судить, — отец смотрит не на меня — в океан, будто пенящиеся барашки — самое главное в жизни. — Есть на свете такая штука — любовь.

— Знаю.

— Да, ты говорил. Только я не уверен, что знаешь.

— Ты болтаешь вообще не от том!

— Наверное. Может, приближается старость?

Он садится на белый пластиковый куб и молчит, видно позабыв обо мне. Его интересуют только вечный океан и барашки.

— Сынок... — нет, он про меня не забыл. — Всё хорошо... Ведь мы далеко... — серебристые дорожки режут его лицо.

— Далеко?

— Да, мы далеко... Земля никому не нужна... Я с ними договорился... Они пришлют корабль с техникой, с учёными... Взломают Маяк... Ты не умрёшь... Скоро... Уже очень скоро...

— Отец... Эх, отец... — я обнимаю последнего близкого мне человека — ведь Мэйби, всё-таки не совсем человек. Прижимаюсь к давно небритой, покрытой скользким кожным жиром щеке.

Отец смеётся и плачет одновременно.

И я, наконец, понимаю, чем пугает меня этот смех.

Уже давно в нём звучит безумие.