Приглушенные краски предзакатных минут в тихом переулке, что спрятался от шумной магистрали, где-то на юго-западе Сингапура. Щемящая музыка, доносившаяся откуда-то сверху — то ли из оранжевого окна соседнего дома, то ли из кафе «Пегас» на углу. «Я перекину себя, словно мост через тревожные воды…»
Это был даже не переулок, а тупичок, хоть и назывался он громко: «Александра-авеню». Старый башмачник пристроился на крошечном плетеном стульчике под сенью огромного баньяна, воздушные гибкие корни которого создавали то ощущение вечности, которое, конечно же, должны внушать эти корни, особенно если который год подряд под деревом постукивает своим молоточком башмачник. Часть нижних этажей занимали склады с массивными металлическими решетками и непременной вывеской «Lucky store» («Удачного хранения»). Напротив прачечной Синг-Синг стояли щиты, и на них сушились ткани всех оттенков и переливов. Вывеска фирмы братьев Ли, занимающейся продажей недвижимости. И десятки других бесконечных вывесок фирм, компаний, мастерских. Словом, все было на своих местах в этом тупичке, казалось ничем не отличавшимся от тысяч других. Но наше внимание привлекла белая кирпичная стена не совсем обычной конфигурации, смело разрушавшей традиционную скуку нижних этажей. На стене — ярко-желтая эмблема с греческой буквой «альфа», под ней надпись: «Альфа-галерея».
У входа встречала гостей девушка в оливковом платье. Ее застенчивая улыбка — приглашение в дом. Серебряный перезвон колокольчика возвестил о нашем приходе, и мы очутились в залитой ярким светом комнате. На стенах висели холсты, которые создавали ощущение синего вечера где-нибудь в Чанги, на морском берегу. Пожалуй, больше всего мир на холстах напоминал подводное царство или небесные выси. В нем, этом синем мире, дули ветры, вы чувствовали их холод и слышали их музыку. Гремели громы. Вода переливалась всеми оттенками, словно обрызганная радугой. И еще там были облака, густые, мягкие, чистые. Такие живые, они, казалось, разговаривали с вами, приглашали: «Возьми облако и лети…»
«Головы над водой». Картина художника Ко Суй Хо
Когда прошло оцепенение первых минут и глаз стал привыкать к небесному, синему, лунному, оказалось, что мир этот населяют трогательные существа с круглыми лицами. Вы как будто встречали их где-то, быть может в сновидении, или они были навеяны сказками, что так любили вы когда-то, но потом с годами сказки забылись и теперь вдруг вернулись. То были добрые существа, с ними хотелось подружиться, они трогали своей искренностью, миролюбием, порой беззащитностью (случалось, они попадали в беду и взывали о помощи, обращая взоры к луне или вскидывая руки над водой). Казалось, мудрость излучали эти существа. Они словно были добрыми гномами. Скоро мир на холстах художника стал и нашим миром. Будто новые друзья вошли в жизнь. Впрочем, почему новые? Наверное, это вернулись старые друзья, приблизившие счастливую невозвратимую пору детства. И когда звоночек возвестил о нашем уходе, желание вновь окунуться в этот мир стало неизбежным.
Так я познакомился с художником Ко Суй Хо, вернее, с миром, созданным его кистью. Самого художника на той выставке не было. Сказали, что он уехал в Бангкок и когда вернется — неизвестно. И вообще Ко Суй Хо — непоседа. То он работает в малайских горах Камерон, то едет в Пинанг, а теперь в Таиланде. С того дня я стал искать все, что связано с Ко Суй Хо в газетах, журналах, каталогах. Были встречи, случайные и не случайные, беседы с хорошо знающими его людьми.
Постепенно вырисовывался образ человек незаурядного, тонкого, и мир, который как-то вдруг вошел в мою жизнь, — «прямо в душу глянул взор ребенка» — становился все шире, интереснее, просвечивал новыми красками.
Мальчик из кампонга
Ко Суй Хо родился в маленьком городке в малайзийском штате Кедах, неподалеку от границы с Таиландом, среди пышной дикой природы. Сам он впоследствии назвал себя мальчиком из кампонга. Отец, выходец из Южного Китая, занимался портняжным делом и, как все отцы на свете, желал сыну работы получше, позначительнее, что ли. Сам художник с долей иронии назовет это так: «работа под опахалом». Опахало воспринималось как некий символ, ступенька на социальной лестнице.
С ранних лет Ко Суй Хо рисовал, но все-таки его первой страстью была литература. Привязанность эту он сохранил, и, хотя художник со временем взял верх, «литературный ход» в его картинах нет-нет да и проглянет, даже в названиях картин: «Болотная девушка», «Лягушачья шалость», «Летящее ку-ку», «Опьяневшее божество»… Закончив среднюю школу в Пинанге, который он искренне полюбил, особенно его людей, мягких и доброжелательных, Ко Суй Хо переехал в родной Кедах и стал учителем в начальной школе. Но учительствовал недолго. Очень скоро понял: не для него работа. И отправился Суй Хо в Сингапур — испытать судьбу в большом городе. Здесь он устроился рабочим на стройку. Вечерами после работы рисовал, встречался с молодыми художниками, такими же, как он, энергичными, ищущими.
Конец пятидесятых годов. Переходная пора в судьбе бывшей английской колонии. Классический колониализм был уже на исходе. Появилось правительство внутреннего самоуправления, правда с еще ограниченной самостоятельностью, но народ продолжал решительную борьбу за право быть самим собой. В ту переходную пору в Сингапуре бурно расцвело искусство, особенно живопись. То была вспышка, яркая, как пламенеющее дерево «пожар леса», щедро обсыпанное огненными цветами. Как дерево это с широкой вольной кроной — непременная часть сингапурского ландшафта, — так и живопись молодых становилась неотъемлемой частью меняющегося сингапурского общества. Сингапур начинался как порт, центр реэкспортной торговли, всемирный рынок, большая перевалочная база. И общество здесь складывалось сугубо коммерческое. Британские власти не помышляли об ином. И вот на исходе колониализма — вспышка…
Ко Суй Хо понял свой путь: живопись. В 1959 году он был принят в Наньянскую академию изящных искусств. Здесь под руководством опытных наставников он учился писать маслом, рисовать углем, постигал трудное искусство самовыражения в цвете, искусство «организовать холст». Тогда же формировалось творческое кредо Суй Хо. Художник беспрерывно искал себя, развивал внутреннее видение. Впоследствии он так комментировал свои композиции, называемые некоторыми критиками дерзкими, эксцентричными, своенравными: «Мои картины — это память, воспоминания о детстве, местах, где я жил, мальчик из кампонга. Я люблю облака, потому что они бесконечны, они были тысячу лет назад и будут нетронутыми еще через тысячу лет».
Многие картины Ко Суй Хо — это встреча с природой — с лесом, каучуковыми плантациями, заболоченными мангровыми зарослями. «Двое у озера», «Игра воды», «Свадьба под деревьями», «Сиеста у голубых холмов». Искренность их подкупает, захватывает. Его друг рассказал мне о том, как мальчиком Суй Хо вечерами убегал к речной заводи. Этот эпизод детства воспринимался так же зримо, как и мир на холстах, нарисованных кистью, воображением, памятью… Вот мальчик бредет по иоде среди трав и камышей, пока вода не достигнет подбородка. И среди рыб, снующих вокруг, птиц, пролетающих в вышине, долго-долго стоит, «глядя задумчиво в небо широкое». «Поймите этот порыв мальчика, и вы почувствуете искусство Ко Суй Хо», — писал Остин Коатс, специалист по современной живописи азиатских стран.
Вот картина «Верховой ветер». Девушка на вершине холма, облака вокруг. Ветер в ее волосах. В руке — цветок. Это плюмерия, пять белых лепестков с желтым запеченным солнцем в середине. Вы хотите протянуть руку, взять этот цветок, чтобы вдохнуть его густую медовую сладость, но ветер уносит его от вас. Холодный верховой ветер.
Другая картина — «Сумерки». Синие горы. Оранжевое солнце садится, где-то внизу окна, озаренные последними лучами уходящего солнца, и существа (да, это они, те самые добрые, трогательные существа!), пролетающие в синеве.
Вое это не просто память о холмах и ветре его детства. Это выражение сокровенного желания людей подняться в небо, не только лететь вместе с ветром, но и стать самим ветром. Удивительное осознание себя частью мироздания. И все это предстает перед вами искренне, ненавязчиво. Тонкий, деликатный намек на то, о чем вы, кажется, и сами давно думали.
С того дня, как впервые картины Ко Суй Хо, успешно окончившего Наньянскую академию изящных искусств, экспонировались на выставке в Сингапурской национальной библиотеке, художник участвовал во многих выставках и салонах Сингапура, Куала-Лумпура, Пинанга, Бангкока, Токио, Дели, Лондона, Сиднея, Рио-де-Жанейро. Десятки выставок, индивидуальных и совместных. Пришел успех, но осталась завидная скромность. «Я чувствую, что еще многому должен научиться, мое искусство требует совершенствования» — так оценил Ко Суй Хо сегодняшний этап своего творчества.
Внутреннее равновесие
И вот наконец встреча с самим художником. Новая выставка Ко Суй Хо. Все та же «Альфа-галерея». Небольшая комната, ставшая благодаря энтузиазму нескольких сингапурских художников и архитекторов Домом искусства. Здесь экспонировались работы выдающегося художника Индии Джамини Роя, холсты крестьян с Бали, словно настоянные на солнце, синеве и зелени этого индонезийского острова, картины сингапурских живописцев.
В Сингапуре работают художники разных школ и направлений. Некоторые из них верны традиционному искусству — живописи на китайском шелке или малайском батике. Последняя техника в свое время была очень популярна в Сингапуре. Один из мэтров этой школы, Сиа Ким Жу, как-то сказал: «Я не был удовлетворен тем материалом, с которого начал, маслом и акварелью. Местные сюжеты требовали иного подхода. Хотелось материала, который я почувствовал бы истинно своим. Так я пришел к батику — традиционной малайской технике, состоящей в том, что те части ткани, которые не должны быть покрыты краской, закрываются расплавленным пчелиным воском». Теперь многие считают эту некогда очень популярную школу живописи легковесной: слишком много работ на потребу туристскому вкусу. Однако есть и серьезные последователи Сиа Ким Жу — Джафар Латиф, Саид Саркаси и другие. Они ищут новые мотивы, новый подход к традиционному материалу.
Довольно много художников (чаще всего они получили образование на Западе) работают, подражая разным направлениям западной живописи. Иные пытаются найти синтез, совместить Запад и Восток, а иные убеждены, что разговоры о Западе и Востоке во многом искусственны: дескать, есть живопись хорошая и плохая.
Существует большая группа так называемых воскресных художников. Их излюбленные места набережные рек, тихие, уютные переулки старых кварталов. Они пытаются передать акварелью неповторимое очарование тропиков, мимолетное впечатление, неожиданность смены настроения.
Набережная реки Сингапур всегда привлекала художников разных направлений. Многие хотят выразить дух этой реки, не знающей покоя. Именно здесь начинался когда-то знаменитый порт. Это потом ему стало тесно, но и поныне идут по реке сампаны, лихтеры, лодчонки, тянут свои бесконечные грузы баржи.
И еще художников тревожит тема наступления урбанизма — бетонных и стальных пятидесятиэтажных коробок — на берега реки, застроенные рядами двухэтажных пакгаузов. Выделяется в этой группе молодой Ленг Жун Вонг, который создал целую серию акварелей, запечатлевших старый и новый Сингапур.
Немало художников увлекаются «пасторальными» сюжетами. Таков, например, Ли Ман Фонг. Вот словно выплывает из тумана мальчик, сидящий на буйволе и играющий на флейте. На другой картине вы видите деревню на острове Бали, пронизанную мягким светом раннего утра.
Интересна группа художников, избравших своей эмблемой греческую букву «альфа». Это разные по манере живописцы, но с единым творческим кредо, в основе которого протест против догм, непрерывные поиски себя, стремление к внутреннему, философскому ви́дению. Вот Энтони Пун с его серией волн, голубых, синих, желтых, коричневых. Мир красок. Бесконечные оттенки и сочетания. Вечный поток цвета, который никогда не иссякнет. У Томаса Ёу — свой путь. Он пытается «повенчать» дерзкие цвета современной западной живописи с традиционной «вертикальной» манерой рисунка старых китайских мастеров.
Не всегда такая тонкая живопись вписывалась в деловую атмосферу вечно спешащих, шаркающих и стучащих звуков. Так случилось, когда художники «Альфы» организовали выставку на улице Шэнтон-уэй. В длинных коридорах гулял кондиционированный ветер. Банковский город небоскребов, официозный и холодный, не принял «Альфу». Слишком торопливо смотрели полотна служащие балков и страховых контор. А ведь выставка вселяла душу в этот холодный мир урбанизма, звала к единству человека и природы.
Разные мысли навевают воспоминания о художниках, вернисажах, холстах…
Все тот же серебряный перезвон колокольчика. На пороге — сам хозяин. Голубая куртка. Внимательный взгляд. Мягкая застенчивость. Мы одни в комнате, наедине с этим синим миром.
— С чего начинается моя живопись? С внутреннего равновесия. Когда оно есть, посторонние раздражители на меня не действуют. Я их просто не замечаю, живу в мире, который рождается на холсте. Если есть равновесие внутри, могу писать где угодно. Зачем большая студия? Нужен холст и несколько квадратных метров пространства. Главное — знать, что пишешь.
Это звучало как внутренний голос, раздумья вслух, разговор с самим собой. Порой казалось, что художник и не замечает нас. Но это только казалось так. Он был умным собеседником. Говорил о детстве, странствиях, наблюдениях ярко, красочно и, когда не хватало слов, обращался к миру на холстах, его миру. В мягкой речи Суй Хо была доброжелательность, которой светились и его холсты.
Невольно вспомнились прочитанные где-то слова художника: «Моя живопись — это память, воспоминания о детстве». И я сказал ему об этом с надеждой услышать объяснение.
— Детство неисчерпаемо, — ответил Суй Хо и замолчал.
Я понял, что больше говорить на эту тему ему не хотелось. Помните, у Льва Толстого: «От пятилетнего ребенка до меня — только шаг. От новорожденного до пятилетнего — страшное расстояние».
Это была выставка работ последних десяти лет. Многое знакомо, но немало написано за последний год, в том числе и в бангкокской студии, куда художник уехал тогда, так и не дождавшись конца своей первой выставки в «Альфа-галерее». Облакам и воде художник остался верен. Больше стало работ лунных, космических — «Близнецы и луна», «Встреча в космосе». Словно расширились границы природы.
Но вот картина иная — «Попутчики». Он и она, бредущие неуверенно, не знающие, что впереди. Это случайные, вынужденные попутчики. Может быть, будут вместе, может — нет.
— Так же порой детей фотографируют (да и взрослых), — комментирует художник, — они случайно оказались вместе, вот их быстро собрали, раз-два-три — снимок готов, а они, может, больше и не увидятся.
Рядом с «Попутчиками» — «Девочка и ящерица». Девочка держит в руках геккона (в этих краях он известен под названием чичак). Без этой маленькой розоватой ящерицы невозможно представить вечер в сингапурском доме. Когда становится так тихо, что, кажется, все звуки уснули до утра, слышится вдруг скрипучая отрывистая мелодия: «чак, чак, чи, чак»… И маленькие существа начинают свои настенные игры. То они ловят друг друга, смешно виляя хвостиками, то стремительным броском настигают муху, то вдруг замирают, грациозно откинув хвост, и смотрят на вас большими печальными глазами с поволокой.
— Вы знаете, — говорит Суй Хо, — китайцы, живущие в этих широтах, жители Южных морей, называют чичаков «биху» — настенными тиграми.
А ведь это действительно тигр для мошек, населяющих стены дома. Я говорю художнику, что, наверное, не случайно он пишет то, что очень хорошо чувствует и знает. Это его небо, его река, его ветер, его друзья, бредущие облачной ночью, его чичак…
— Да, — задумчиво говорит Ко Суй Хо, — главное, знать, что пишешь, и быть в творческой форме. Вот видите, — он мягко улыбается и как-то виновато разводит руками, — опять я проповедую внутреннее равновесие… Для меня без него нет творческого настроя.
Мой друг рассказал однажды о том, как принес он свою рукопись Александру Твардовскому. Что-то не удовлетворяло в ней автора, была эта рукопись какая-то ершистая, напыщенная, неуравновешенная. Чего-то в ней не хватало.
— Спокойствия, когда писали, — сказал Твардовский. — Вы должны быть абсолютно спокойны, когда садитесь писать. Ваши волнения читателя не интересуют. Будьте спокойны, и тогда сумеете передать то волнение, которое овладело вами и побудило написать о пережитом.
Внутреннее равновесие. Спокойствие. Разве не об одном и том же говорили Твардовский и Ко Суй Хо?
Людей в галерее становилось все больше, и отвлекать художника уже было неловко. Пришла пора расставаться.
— Если вам интересно, побывайте в доме моего друга, архитектора Лима, У него самая большая коллекция моих картин, и сейчас там тоже выставка. Поедете вдоль моря и, когда увидите круглый синий пластиковый столб с отметкой «10 км» (не старый каменный, а пластиковый!), въезжайте в ворота.
О пластиковом столбе художник сказал с неприязнью. Ему по душе камень, скалы, море, облака… На картинах его вы не найдете ни одной вещи «сработанной». Но нет, это не вызов современному миру машин и синтетики. Это призыв к человеку индустриальной эпохи не забывать о том, что он часть мироздания.
Голубь летит в Пинанг
Пасир Панджанг — по-малайски «длинные пески». Дом номер 291, сразу за синим пластиковым столбом с отметкой «10 км». Огромная пальма, словно опахало, бросает щедрую тень на дом. Во дворике выложенная ракушками дорожка и пурпурные цветы, напоминающие стручки красного перца, — это «коралловое дерево».
Картины на стенах «Альфа-галереи» все-таки казались чудом. Здесь все воспринималось реальнее, но от этого не переставало быть чудом. Дом открыт ветру, его можно пройти насквозь и выйти в другой дворик, а дальше — море. Когда-то оно было рядом, у порога. Теперь, отдаленное наращенным ярко-коричневым берегом, таяло в мареве. Вдали в бликах солнца трепещет черный парус. Здесь, на холсте, дети солнца купаются в его лучах. В доме среди картин летал голубь. Он словно хотел присоединиться к птицам на холсте. Может, к той, что на коленях у девушки с картины «Девушка-гибискус». Есть такой цветок — красный, ажурный. Малайцы называют его «бунга райя» (цветок радости). В соседней Малайзии, а также на Фиджи, и Гавайях он считается национальным цветком. В тропиках весьма популярен. Сорванный, он все еще цветет, даже без воды, увядает лишь к ночи вместе с ушедшим днем.
После недавнего знакомства с художником мир на его холстах казался совсем близким, живым. Однако пришла пора расставаться. Появилась девушка, деловая и озабоченная. Она ходила между картинами, методично и профессионально приклеивала к ним надписи: «Болотная девушка», «Ку-ку, Луна»…
«Девушка-гибискус». Картина художника Ко Суй Хо
Холсты переезжали в Пинанг, к другим людям. Там в картинной галерее уже висели афиши о предстоящей выставке Ко. А голубь, словно предчувствуя расставание, беспокойно летал — то вылетит во дворик, то опять залетит в дом. Может быть, и он решил отправиться в Пинанг?
Художник должен был вот-вот уехать «далеко и надолго».
— Меня все больше и больше интересуют две вещи — линия и круг, — сказал он, когда мы прощались в «Альфа-галерее». — Ведь с этого все начиналось. И первобытная живопись. А вот прочтет ли зритель мое послание?.. Чтобы послание дошло до сердца зрителя. Наверное, в этом и есть назначение художника.
Прошел год. Ко Суй Хо побывал в США, где работал в иной сфере — графике. И снова выставка в «Альфа-галерее». Человек и окружающая среда — этой теме Ко остался верен. Но исчезли трогательные существа, навеянные памятью о детстве, не стало ярких красок. Острые линии. Квадраты. Черные, серые тона. Иная среда — иные средства выражения. Человек в урбанистическом пространстве.
Профессионально художник был доволен поездкой: попробовал себя в графике. Но многое разочаровало в том мире «мальчика из кампонга».
— Очень немногословны люди, вечно спешат, сказать слово — это уже событие. А если говорят, то как-то слишком прямо, мало глубины, скрытого смысла.
— Вернетесь к своим облакам, Суй Хо? — спросил я художника.
Он ничего не ответил, пошел в соседнюю комнату и принес полотно. Оно очень напоминало те, прежние.
— Вот только что написал в горах Малайзии, снова возвратились образы детства. Но как буду работать дальше, не знаю. Человек развивается по спирали. Идет вверх, но оглядывается на пройденный виток. Однако смотрит на него уже другими глазами, ведь сам-то он изменился.
Нет, он не похож на мэтра, все еще ищет себя…