Герман Хорошевский, пианист отеля «Плаза-отель» позвонил ко мне рано
утром.
Гере чуть за сорок. У него все чуть-чуть. Рост чуть выше среднего. Чуточку
лысоват. Слегка сутул. Немного полноват.
Но все это перевешивают два его полноценных качества.
1. Гера – пианист не балуйся! Его манера исполнения слегка холодновата, но в
то же время глубоко эротична. В ней отсутствуют какие-либо преувеличения,
будь то чрезмерное рубато или смена темпов, динамические контрасты или
чрезмерная активизация ритмического начала.
2. Он, как бы это емче сказать… Счастливчик? Нет. Везунчик? Тоже не то. Я
думаю, что ему как нельзя лучше подойдет – «прун». Производное от «пруха».
А пруха, я вам скажу – не какое-то там банальное везение. Пруха – это там где
другому слезы, разорение и петля, Гере – тишь, гладь и Божья благодать…
– Дружок, ты ли это? – хриплым, болезненным голосом спросил Гера.
– В известном смысле.
– Я слышал, ты у нас слывешь за доктора Живaго?
– В некотором роде, – с профессиональной гордостью ответил я.
Поясню, что в эмиграции я стал неплохим массажистом.
– А что случилось?
– Да, понимаешь, косанул меня радикулит. Доктор прописал массаж. Сделаешь?
Я славно пробашляю, – пообещал Герман Хорошевский.
– Элементарно!
Сложив в саквояжик: кремы, масла, автоматический массажер «Акупресс», я
отправился к пациенту.
В дверях с золотым квадратиком «Harry Best – the pianist «(творческий
псевдоним Геры Хорошевского) я столкнулся со звездой эмиграционной
парапсихологии – Брониславой Львовной Н.
– Латала дыры в моем энергетическом поле, – ответил на мой недоуменный
взгляд Хорошевский.
У Геры чудная квартира с видом на речной залив. Добротная мебель,
кабинетный рояль «Шредер», парочка «Роландов», домашняя студия
звукозаписи. И так, по мелочам: хрусталец, фарфорец, бронзец и золотишко. В
общем и в целом – квартира респектабельного американца Джона Смита, Но
воняло в ней в тот день жженой костью, словно в столярной мастерской Луки
Александрыча.
1
Первый свой сеанс я начал с граблеобразного поглаживания, затем
перешел на пиление, а на строгании поинтересовался:
– Радикулит у тебя давно?
– Какой давно!? Я уже лет двадцать не знаю, что такое температура! Здоров, как
морской котик. Но, вообще-то, я догадываюсь, в чем дело. Хочешь послушать?
Забавная история. Мне все одно кому-то надо исповедаться. Жить мне, может,
осталось совсем ничего.
Как будто в подтверждение его слов за стеной надрывно завыла собака.
– Ресторан «Малахитовый цветок» представлял собой бетонно-мраморное
сооружение, архитектурными формами напоминавшее бутон распустившегося
цветка, – начал свою историю Герман. – фасадом «Цветок» смотрел на
живописные клумбы, водяной каскад. «Черными» окнами – на оживленную
автобусную остановку. Гиблое, между прочим, место: наибольшее количество
ДТП с летальным исходом случалось именно на ней. По этому поводу ее
окрестили» Бермудским треугольником».
Место в «Малахите» регистрировалось за месяц, а то и два до торжества.
Столпотворения и драки за проникновение в зал были ожесточеннее, чем за
место в спасительной шлюпке «Титаника».
А каков был обслуживающий персонал! Гвардия, а не персонал!
– Чуть полегче. Чуть деликатней, – попросил меня Хорошевский, когда я
приступил к поперечному выжиманию спины.
– Вот так ничего? – чуть уменьшив давление, спросил я.
– Нормально. Так на чем я остановился. Ну, да. Повара! Какие там были повара!
Суфле, трюфеля, да что там говорить, когда даже посудомойка тетя Глаша
имела диплом кулинарного техникума и значок «отличник производства»!
Руководил всем этим делом щуплый человечек с кулинарной фамилией Блинов.
Ходок, я тебе доложу, был редкостный!
Ну и наконец, эстрадно-симфонический оркестр «Малахит». О! Какой это был
бэнд! Когда они «ложили» «медную» пачку из «Chicago» или «Blood, sweat and
tears», у понимающего народа случался духовный оргазм!
«Сесть в «Цветок»! О, об этом мечтал каждый городской музыкант, как
скажем, всякий городской комаппаратчик – попасть в члены Политбюро.
Лет с …дцати мечтал о месте в «Цветке» и я. Даже репертуар группы, в которой
я начинал свою муздеятельность, составил из вещей «бомбившихся» в
«Цветке». На всякий случай! А вдруг позовут?
И вот как-то вечером у меня зазвонил телефон…
На этом месте история оборвалась, ибо закончился мой сеанс.
– Ну, ты – мастак! – вставая с постели, кряхтел Хорошевский. – Живаго!
Настоящий Живаго! Получи.
И он протянул мне деньги. Их оказалось сверх запрошенного мной.
– Завтра жду пренепременно! – кричал вдогонку лифту Г. Хорошевский.
– Буду-у-у, – отвечал я ему из шахты. В парадной я столкнулся с бормочущей
себе под нос «топтакали – лягакли» – звездой парапсихологии – Брониславой
Львовной Н.
2
Назавтра в квартире Г. Хорошевского к запаху жженой кости прибавился
дух паленого куриного пера.
Я начал со щипков, а на растирании Хорошевский продолжил свою историю.
…Итак, у меня зазвонил телефон. Звонил Григорий Костриков. Ей-Богу, если
бы ко мне позвонил Николай Чудотворец, я бы удивился меньше. Г. Костриков
был вальяжный человек лет сорока с мягкой кошачьей походкой и
обходительными манерами сексуального обольстителя. Деятель искусств и,
поговаривали, прямой родственник С. Кирова.
– Послушайте, Гера. Говорят, вы играете наш репертуар? – поинтересовался Г.
Костриков.
– Где-то да…
– Ага! Тогда у меня к вам, милейший, вопрос-предложение. Могли бы вы
подменить нашего пианиста?
Пианист оркестра «Малахит» Эдуард Поберецкий (Эпо) был пианистом по
материнской линии и заядлым картежником по отцовской. Раза два в год Эпо
делал большую игру.
– Вы согласны?
Ты не поверишь, но, вместо того чтобы лепетать и заискивать, я развязно
спросил: – «Что я буду с этого иметь»?
Скорей всего тут взыграло самолюбие. Если к вам звонил Г. Костриков, то это
могло означать только одно: в этой скоротечной жизни вы появились совсем не
случайно.
– Два красных рубля в день, – не раздумывая, ответил Костриков.
– Пх! – пыхнул я в трубку.
– Что ж значит пых! Назовите вашу сумму.
– Полтинник, – объявил я.
– Да вы что! Возьмите себя в руки. Не завышайте ноту! Я ведь могу позвонить
и кому-нибудь посговорчивей.
– Нет, нет, нет. Считайте, что я неудачно пошутил, – снизил я тон.
– Засчитал. Жду.
Г. Костриков повесил трубку.
Вот так на несколько вечеров я стал клавишником ресторана «Малахитовый
цветок».
Могу сказать, что это были лучшие дни и ночи моей жизни. Я играл как
молодой бог: яростно и самозабвенно.
А теперь я похож на выброшенного, на берег кашалота.
Гера печально вздохнул, почесал спину и продолжил.
…Я легко менял тональности и лабал крутые импровизы. «Козы» из
танцевальной группы «Лепестки» кружили надо мной, словно чайки над
рыбным косяком.
С кем только я не познакомился за эти дни: от воровского авторитета до
известного на всю страну психотерапевта.
Но у всякого Рая есть своя «Coda». Как-то в дождливый понедельник с
покусанным левым ухом с большой игры вернулся Эпо, и сбросил меня с
шумного Олимпа на скучную Землю.
– Спасибо, Гера, и до новых творческих, – рассчитываясь со мной, сказал Г.
Костриков.
– А собственно, почему до новых? Ведь мы могли бы их и не прерывать. Я
согласен играть и за квинту от причитающихся мне башлей. И потом я не
понимаю, зачем он вам нужен? Он ведь утаивает «парнас» от коллектива!
– Ну, нет, что вы, Гера, я человек моральных принципов! Выгнать человека я не
могу, но вот, если, скажем, с ним что-нибудь случится, то я непременно поимею
вас в виду, – пообещал мне Г. Костриков.
– Поимейте, – ответил я, и поплелся на автобусную остановку.
«Если с ним что-то случится. Если с ним что-то случится» – неотступно
крутились в моей голове слова Г. Кострикова. Что с этим наглым боровом
может случиться?! Только что запор от чрезмерного поедания жареных
перепелов! «Такому человеку случайность надо создать» – вынес я решение. И,
взволновав клавиши своей юношеской фантазии, стал творить «несчастный
случай» пианисту А. Поберецкому.
– Легче, легче. Душу выбьешь! – застонал Хорошевский, когда я принялся за
«похлопывания»
– Все, все заканчиваю.
И, сложив мази и кремы в саквояжик, вышел от Хорошевского. В дверях лифта
я вновь напоролся, на шамкающую губами: – «дрыгус – брыгус» – звезду
парапсихологии – Брониславу Львовну Н.
3
– Ну, как ты? – спросил я, придя к Хорошевскому на следующий день, и
принюхался. В квартире нестерпимо воняло смоленой поросячьей щетиной.
– Значительно «хорошевски». Почти как горный козел! – ложась на кровать,
заверил меня Гера. – Так на чем мы остановились в прошлый раз?
– Я на похлопывании, а ты на фантазиях, – напомнил я Гере его историю. -
Ах, ну да.
…Чего только я не нафантазировал! Каких только сценариев не сочинил!
Достаточно сказать, что я серьезно обдумывал вариант создания препарата, с
помощью которого я бы лишил Эпо творческой потенции.
Вскоре я бросил фантастические проекты и перешел к реализму будней.
Я проник на территорию венерологического диспансера.
– Я дам тебе сотку, если ты заразишь указанного мной человека, – пообещал я
одной из пациенток: даме, остававшейся и в застиранном, дырявом больничном
халате весьма привлекательной. Я чуть было не поддался соблазну заразиться
сам!
– Для этого мне надо цивильное платье и четвертной задатка, – ответила она.
Назавтра я принес все требуемое.
– Будет сделано в лучшем виде, – пообещала дама и навсегда исчезла как с
территории больницы, так и из моей жизни.
Тогда я обратился к знакомому воровскому авторитету. Стриженному под ежика
субъекту.
– Не сцы. Это Гарик, – сказал он, увидев мое замешательство от вида огромного
питона, кольцом лежавшего на диване. Гарик посмотрел на меня
посоловевшими глазами и, не разглядев во мне пищи, смежил веки.
– Мне надо разобраться с одним человеком, – присаживаясь рядом с питоном,
сказал я. – Кто это может произвести и на сколько это потянет?
– Все зависит от «темы», – приглаживая свои колючки, ответил авторитет.
– Мне нужно лишить его на долговременный срок творческих способностей.
Скажем, повредить руки. Сотки хватит? – Я вытащил банкноту.
– Хватит. – И, спрятав коричневую бумажку под стельку лакированной туфли,
авторитет поинтересовался.
– Кого?
Я протянул фотографию с адресом на обратной стороне и добавил:
– Только пооперативней, пожалуйста.
– Заметано.
И, правда, поручение мое было исполнено быстро и качественно. Но дело
в том, что пострадал совсем другой, хотя внешне как две капли воды похожий
на Эпо, человек.
Тогда я отправился к знаменитому экстрасенсу. Невысокий, шустрый, с
седенькими кудряшками человек, он здорово напоминал выбежавшую за ним
болонку Чапу. Экстрасенс был сама любезность. Ах! Ах! Прошу! Прошу! Ну
что вы! Что вы! Как же можно! Не смейте даже думать! Без кофе с коньячком и
даже ни-ни– ни-ни…
Мы прошли в комнату.
Никаких пучков сушеных трав. Никаких дымящихся колб. Кожаный диван.
Ореховый гарнитурчик. Хрустальная лампа.
– Ну-с молодой человек. У вас ко мне, я вижу, дельце. И зрю – деликатное-с.
Рассказывайте.
Без лишних церемоний я приступил к делу.
– Мне было, хотелось лишить вот этого человека (я вытащил из кармана
фотографию Эпо) творческой потенции. Скажем… – Я задумался. И негромко
произнес: – на неопределенный срок.
– Покажите, покажите. Эге-ге-ге. Ничего не получится, молодой человек. Без
малого десять лет я безуспешно пытаюсь вывести его из игры.
– Из какой игры? – недоуменно спросил я.
– Карточной, разумеется: преферансик, вистец, рамсец, бриджик, кинг, сека,
марьяж. Имею страстишку. А вы? Может, соорудим банчишко?
– Нет! Нет! – отказался я.
– О! Если бы не он… – Экстрасенс вернулся к Эпо. – Вы бы сидели сейчас не на
этих ореховых креслах, а на гарнитуре государя императора всея Руси. Поле
невероятное! Линия Маннергейма, а не человек! С такими словами он закрыл
за мной обитую кремовым дермантином дверь.
– Ах! Ты Змей! Ах! Горыныч! – ругал я не поддающегося никому на свете
пианиста ресторана МЦ. В тот день ему, видать, здорово икалось. Влезая на
ступеньку «Икаруса» я поскользнулся.
«А чтоб тебе под автобус попасть!» – пожелал я в сердцах Эпо.
С тяжелым вздохом за мной сомкнулись дверные створки. Автобус тронулся…
Утром у меня зазвонил телефон. Звонил руководитель оркестра «Малахитовый
Цветок» Г. Костриков.
– Гера срочно выручайте! – взволнованным голосом крикнул он в трубку.
– Что, Эпо собрался на игру?
– Хуже, мой юный друг. Значительно хуже. Эдик вчера погиб под колесами
«гармошки» (венгерский автобус «Икарус»). Выручайте, Гера. Жмур жмуром, а
лабня лабней!
Я оцепенел, словно человек укушенный комаром-переносчиком «нильской
лихорадки».
– Ну как?
– Му– у– у, – ответил я.
– Что вы мычите точно Герасим! Да или нет?
– А– а– а, – с трудом выдавил я звук похожий на «Да».
Поклав трубку, я посмотрел на себя в висевшее над телефонным столиком
зеркало.
Картина была жуткой. Из зазеркалья на меня смотрела изуродованная голова
Эпо. По бледно-серому лицу бывшего пианиста «МЦ» стекало желто-бурое
мозговое вещество. Это было настолько реально, что я зажмурился. Как
тяжелораненый, держась за стенку, добрел я до холодильника и, не отрываясь,
выпил из горлышка полбанки коньяку.
К вечеру состояние мое стабилизировалось, а, постояв по дороге в ресторан
возле церковных ворот, я и вовсе успокоился.
– Все под Богом ходим. Бывает, кто-то и поскальзывается. Се ля ви, – открывая
рояльную крышку, сказал я.
В перерыве я узнал подробности смерти Эпо.
Он стоял в ожидании автобуса на «бермудском треугольнике». Чего его туда
занесло – непонятно. Ведь он всегда ездил на такси. Стоял себе, стоял. И вдруг -
бац головой под левое переднее колесо набиравшей скорость «гармошки». То
ли толкнул его кто, то ли он с бодуна пошатнулся, никто толком не разглядел.
Говорят, черепок треснул как грецкий орех! Мозговое вещество разлетелось в
диаметре пяти-шести метров, непоправимо испортив какой-то дамочке
импортный костюм. Описанная затем очевидцем голова пострадавшего была
точь-в-точь виденной мной в зеркале!
Гера Хорошевский отвел мои руки, тяжело вздохнул и продолжил.
Ну, а теперь к главному. К тому, почему собственно я поведал тебе сию
стори. Недели две тому назад мне надо было отлучиться на недельку из города.
Менеджер привел какого-то молодого паренька. Герман назвал его фамилию и
добавил: классный, надо сказать, пианист. Шустренький такой. Услужливый.
На казачка похож: усики, чубец. Я вернулся. Мальчонка откланялся и ушел. С
тех дней я стал внимательно переходить дороги. И вот на тебе – меня
неожиданно скрутил радикулит. Уверен, что это его работа! А кто его знает,
может это мне мстит Эпо? Тут, брат ты мой, все не так просто. Ох! Не просто.
Боюсь, что скоро мне не понадобится ни массаж, ни все вот это…
Гера обвел глазами стильно меблированный бедрум.
– Ну что ты, в самом деле, – успокоил я Геру и поинтересовался: – а кто ж сейчас
играет вместо тебя?
– Ну, кто, кто!? Шустрый тот казачок.
– И что ты думаешь делать, когда встанешь на ноги?
– Кое-что предпринимаю.
От этих слов по комнате, качнув занавеску, пробежал зябкий ветер.
Выйдя на улицу, я налетел на звезду парапсихологии. Она не шла, а
переливалась, точно вылитая из градусника ртуть. Хап-цап, – махнула рукой
Бронислава Львовна Н, и упругий порыв ветра погнал меня вперемежку с
бурой опавшей листвой к автобусной остановке.
Вне сеанса
Вскоре Герман Хорошевский поправился, вернулся в свой отель и выпал
из поля моего зрения…
Но вчера я столкнулся на улице с Брониславой Львовной Н.
Она улыбнулась мне как старому знакомому, и, многозначительно подмигнув,
произнесла «дуллис нуллис». В тот же вечер на глаза мне попалась газетная
статья с хлестким названием «Анархия на дорогах!»
«Вчера на автобусной остановке под колесами маршрутного автобуса, —
сообщалось в ней, – погиб молодой талантливый пианист». Были названы
ФИО погибшего.
Они один в один совпадали с музыкантом, замещавшим несколько дней в
Плазе-отель Г. Хорошевского. К ним прилагалось и леденящее душу фото.
Дальше шло пространное рассуждение о необходимости пересмотра правил
дорожного движения.
Известный пианист Harry Best, говорилось в заключении, в память о погибшем
даст серию благотворительных концертов, деньги с которых пойдут на
переоборудование городских автобусных остановок».