Ледяной озноб бил меня крупной дрожью. Я стояла около дверей и обреченно смотрела в пол, ожидая любых слов от присутствующих.

— Я не такая как все люди, живущие в этом веке, — друг помимо воли вырвалось у меня.

Голос вновь сорвался и затих. Я стояла, до боли прикусив губу, и напряженно вслушивалась в звенящую тишину, воцарившуюся в комнате.

— И какая же? — лениво поинтересовалась графиня Миллер.

— Я не могу вам сказать! Не могу! — прошептала я, ломая руки. — Поймите…

— Нечего тут понимать, да и не могу я вам верить, — холодно парировала мадам Элен. — Одна девчонка сбегает из дому, чтобы выйти замуж за бедного мещанина, а вторая — натуральная самозванка!

— Я могу вам все объяснить, — я не оставила попыток. — Когда меня нашли, я не имела выбора! Иначе меня бы насильно выдали замуж за главаря разбойников.

— Ничего не хочу знать и слышать, — холодно прошипела мадам Элен, надменно прищуривая глаза и брезгливо морща пухлые губки. — Девица! Ты нас обманывала и водила за нос все это время. Это просто бесчестно! Лучше молчи! Нагло пользовалась положением нашей дочери!

Снова воцарилась мертвая тишина, а страх уже просачивался ледяными щупальцами мне в душу. Я устало опустила плечи не в силах даже свободно вздохнуть после таких унижающих слов. Что же, я сама во всем виновата. Боже, почему же так звенит тишина, почему все напряженно молчат. Мне до боли хотелось заполнить чем-то эту ужасающую звенящую тишину, чтобы не слышать своих собственных трусливых мыслей. Я боялась. Панически боялась, что подниму глаза и увижу презрительный взгляд карих глаз Дэниэля и брезгливую гримасу на его идеальном лице. Ведь я была не аристократкой, а значит для них, я — человек второго сорта, который не должен иметь ничего общего с титулованными господами.

Совершенно внезапно в комнате послышался хриплый вздох. Видимо это Баринский не выдержал последних новостей, и ему внезапно стало плохо. Тревога за любимого мужчину заставила меня перевести взгляд с роскошного палевого ковра под ногами, на него. Его смуглое лицо еще более побледнело, он устало прикрыл глаза, а мощная грудная клетка тяжело поднималась и опускалась, вырывая из полуоткрытого рта сиплые вздохи. За всеми этими семейными разборками, мы совершенно забыли, что сидим в гостиной тяжелораненого человека. Внезапно фраза Беркутова о самочувствии Дэниэля, молнией мелькнула в моем мозгу и каленым железом обожгла меня.

"…Состояние крайне тяжелое. Врачи опасаются, что он не доживет до завтрашнего утра…" — устрашающе прошипел мой внутренний голос.

Ледяной ужас постепенно заполнял меня, растекаясь по всему телу, которое замерло, словно для прыжка. Догадки, одна другой мрачнее и ужаснее, терзали мое сознание. Внезапно Дэниэль дернулся и застонал снова, а на его лице отразилась боль. Как ошпаренная я подскочила к Баринскому, коленки предательски дрожали, и мне пришлось опуститься перед ним на пол.

— Дэниэль! — громко позвала я, хватая его за горячую руку.

Ужас охватил меня, окружающие уже не имели ровно никакого значения. Я не видела сочувствующих взглядов Станислава, Сесиль и Софьи. Самым главным в этот момент для меня было одно — родное лицо любимого с гримасой боли, исковеркавшей его черты.

— О, Дэниэль, простите, я не должна была! — тихо всхлипнула я, чувствуя, как не искупаемая вина перед Баринским разъедает мне душу. — Я чуть не убила вас своими нелепыми признаниями… Я, так виновата перед вами…

Темные ресницы затрепетали и очень медленно приподнялись. На меня взглянуло два омута полные боли. Казалось, каждое движение причиняло ему нестерпимое страдание. Я с замиранием сердца ожидала, как сфокусируется его взгляд на мне. Ждала презрения, злости и непримиримой обиды за то, что все время прикидывалась другой, лгала и изворачивалась. Но вместо ожидаемых чувств на меня смотрели глаза любящего человека. Мое сердце сжалось от радости и страха одновременно. Почему так несправедлива жизнь?! Почему она все равно забирает у тебя то, что ты больше всего хочешь? Я обреченно уткнулась лицом в плечо Дэниэля и судорожно вдохнула. Его слабая рука легла на мои волосы, и осторожно погладили растрепанную прическу.

— Эля? — прошептал он мне на ухо, впервые называя меня моим настоящим именем.

Я вздрогнула от полнейшей неожиданности и с огромным удивлением посмотрела ему в глаза.

— Что? — прошелестела я, стараясь унять страшную дрожь в голосе.

— Закончилось действие опиума. Врач Соболев внизу. Позовите его, и он сделает мне еще один укол.

Я вздрогнула и поморщилась при упоминании о наркотическом лекарстве и окончательно осознала, какие боли терпит князь, если ему выписали такое обезболивающее. Хотелось сказать, что опиум очень вреден и вызывает ужасную зависимость, но пришлось промолчать, ибо в этой эпохе он всего лишь рядовое лекарство.

— Да, конечно, — обреченно прошептала я, также на ухо.

За спиной послышался тихий ропот. Я резко обернулась. Сесиль тихо плакала, вытирая мелкие слезки со щек ладошками, а маман Элен грозно взирала на чету Перовских, которые спокойно сидели обнявшись. Возмущение и гнев моментально охватили меня.

— Твою мать! — рявкнула я, уже не стесняясь в выражениях и понимая, что только так смогу привлечь внимание этих людей. — Мы тут своими семейными разборками едва не убили человека, а вам хоть бы что. Вы же задолбали Дэниэля своими проблемами! Разборки утроили возле постели больного! Что же вы за люди такие!?

Все пораженно и изумленно замерли. Еще бы, после такой рулады, даже Сесиль перестала плакать, а князь Баринский пораженно затих. Краем глаза я заметила слабое восхищение, мелькнувшее в его темных глазах.

— Что расселись? — продолжила я командирским тоном, вставая с пола. — Сесиль, живо вниз за доктором Соболевым и вели ему прихватить опиум для укола.

Как ни странно, Сесиль послушно встала, утвердительно кивнула и быстрым шагом вышла из комнаты. У ее маменьки просто отняло дар речи. Да оно и понятно. Она никогда не слышала лексикон прораба на стройке и четкие приказы деспотичного начальника. Это невольное мысленное сравнение придало мне еще больше сил.

— Я вижу, вы втроем хотите поговорить, — продолжила я, не менее повелительным тоном.

Мадам Элен и Софья синхронно кивнули в знак согласия. Перовский замер с комичным выражением ужаса на лице.

— Ну, так идите в другую комнату и выясняйте отношения, — рявкнула я. — Не мешайтесь здесь.

В другое время я не за что не решилась вот так вот разговаривать с другими людьми и тем более аристократами. Но тяжелые времена требовали от меня особых действий. Как ни странно, эта троица быстренько вскочила со своего мест и ретировалась вон из комнаты, случайно столкнувшись с доктором, облаченным в серый сюртук и с черным чемоданчиком в руках.

— Вызывали? — деловитым тоном пробасил Соболев, подходя к софе князя.

— Да, — отозвалась я, более мягко.

— Укол опиума, ваша светлость? — любезно проворковал Соболев, словно предлагал князю рюмку лучшего коньяка из своей коллекции.

Баринский слабо кивнул и прошептал, морщась от боли.

— Да, доктор.

— Милая барышня, выйдете из комнаты, пожалуйста.

Я послушно развернулась и направилась к дверям.

— Эля, останьтесь, — прошелестел Баринский, и я замерла посреди комнаты между двумя диванами. — Прошу вас…

— Доктор, Эля моя невеста. Пусть останется, — просительно прошептал Дэниэль.

При слове "невеста" ликование заполнило мою душу до отказа и этим словом мой любимый подтвердил, что любит меня ни смотря ни на что. Внезапно мне захотелось радостно захлопать в ладоши и рассмеяться из-за того, что комок опасений и страха неожиданно свалился с моих плеч при мысли, что Дэниэль простил меня. Мои ноги подкосились, и я неловко опустилась на диван.

Доктор небрежно пожал плечами, присаживаясь рядом со своим пациентом, и отмахнулся:

— Ну, тады, пущай остается…

Все время, которое Соболев делал укол в вену Дэниэля, я как завороженная смотрела на пылающий огонь в камине и, стараясь не слушать звон ампул с наркотическим зельем, пусть и в малых дозах, судорожно сжимала и разжимала руки. Послышался тяжелый запах медицинского спирта и других медикаментов. Имея уже определенную сноровку, доктор быстро сделал укол. Затем, неторопливо осмотрел князя, пощупал его лоб и обескуражено покачал головой.

— Что, доктор, плохи мои дела? — выдавил из себя Дэниэль, кусая изрядно побелевшие губы.

Я резко обернулась к ним. Взгляд Баринского был затравленным, растерянным и полным душевной боли. Соболев суетливо укладывал свои инструменты в саквояж, хмурясь и плотно поджимая губы. Воцарилась тягостная тишина, и было такое чувство, будто доктор совершенно не собирался отвечать на поставленный ему вопрос, и также избегал смотреть князю в глаза.

— Он выздоровеет? — резко спросила я, подскакивая с дивана.

Доктор покачал головой и выдавил из себя нейтральным тоном:

— Как Бог даст, так и будет. Сегодняшняя ночь будет переломной.

Соболев кивнул мне и быстрыми шагами пошел к двери. Взявшись за ручку, он обернулся и на прощание сказал мне:

— Мое вам почтение, барышня, и учтите, его светлость забудется сном через минут пятнадцать-двадцать.

За доктором захлопнулась дверь, и мы наконец-то остались наедине с Дэниэлем. Мелкие шажки помогали дойти до софы намного медленнее, чем смогла бы добраться я обычным шагом. За это время я сумела собраться с мыслями, приободриться хотя бы для любимого и натянуть на лицо легкую благожелательную улыбку, не смотря на то, что мою душу грызли ужасные предчувствия. Опиум уже начал свое губительное действие. Дэниэль уже заметно расслабился на своем ложе, его поза стала менее скованной, словно терзающая тело боль отступила.

Я тяжело опустилась на софу, рядом с Дэниэлем. Он с огромным трудом открыл глаза, будто его веки были свинцовыми. Его взор пытливо рассматривали меня с таким выражением, будто меня он видел впервые. Большие глаза немного затуманились под действием наркотика, зрачки расширились и глаза приобрели сильный загадочный блеск. На его высокий умный лоб нечаянно упали пряди влажных волос. Я невольно протянула руку и осторожно откинула тяжелый локон. Баринский даже каким-то образом извернулся и поцеловал внутреннюю сторону моей ладони, ближе к запястью. От его горячечных губ по руке прошла жаркая волна наслаждения и мощной волной захлестнула мое тело. Я вздрогнула от неожиданности, и внезапно яркий румянец окрасил щеки, выдавая мое внутреннее смущение и волнение. Этот легкий поцелуй был самым нежным и интимным, словно с помощью него Дэниэль показал мне всю свою любовь, верность и преданность.

— Как жаль, что я прикован к постели и могу забрать свой долг, — прошептал он, криво улыбаясь.

Его улыбка была более похожа на оскал и гримасу боли. Между побледневших губ блеснули белоснежные зубы, а в глубине глаз мелькнула душевная боль, досада на свое ранение и отчаяние. Словно он ненавидел до глубины души свое теперешнее состояние. Уж я-то догадывалась, о каком долге идет речь, и теперь глупая улыбка расцвела на моем лице.

— Вы можете взять свой долг, — прошелестела я, чувствуя, как волна жара затопила мое лицо и шею и при мысли, что этот обольстительный мужчина наконец-то поцелует меня.

Баринский лишь горько вздохнул и скривился от боли, раздирающей его душу. Он осторожно протянул руку и положил свою горячую ладонь мне на щеку.

— Нет, не могу, — с неприкрытой досадой прошипел он, сжимая кулаки. — Я хочу целовать вас как свою жену, открыто, ни от кого не прячась и не компрометируя вас, Эля.

Я смущенно опустила ресницы, подавляя ехидную усмешку и реплику по поводу того, что если бы он знал о нравах моего времени, то непременно бы ужаснулся и поцелуй это самое невинное, что делают современные мне влюбленные. Пришлось смолчать, скромно рассматривая кружево на подоле платья. Мое молчание Баринский растолковал по-своему.

— Как только я выздоровею, то непременно официально попрошу у вашего батюшки вашей руки, — успокоительно прошептал он.

— Едва ли это получится, — отозвалась я, опуская голову. — Их нет…

При упоминании о моих родителях, мое сердце уже привычно дернулось в болезненном спазме боли и тоски. Веки горели от непролитых слез, а в горле стоял горький ком. От внимательного взгляда Дэниэля не укрылась печаль в глазах и дрожащие губы. Он осторожно приподнял мой подбородок указательным пальцем. На его идеальном лице читалось такое сострадание, словно он осознал, что моих родителей нет в этой эпохе. В моей душе смешались радость и отчаяние. С одной стороны мне была несказанно приятна его реакция, но с другой стороны — до слез хотелось рассказать Дэниэлю о том, что я с другого времени. Ведь мои родители не умерли, а просто еще даже и не родились, также как и я. О том, что мое рождение будет более чем через сто лет, но мне приходилось подавленно молчать, предоставляя князю самому подумать, что к чему.

— Мне очень жаль, — искренне отозвался Баринский, который истолковал мои слова по-своему. — Это ничего не меняет, значит, я вам сделаю официальное предложение, как только я оправлюсь после ранения.

Я удрученно посмотрела на родное мне лицо и попыталась сглотнуть застрявший в горле ком, но не могла. В душе не было в этот момент никаких эмоций, словно все заледенело. Одновременно захотелось исчезнуть из этого мира и остаться здесь навсегда, и я еще не знала в тот момент, какое желание перевесит.

— А кто вас ранил? — прошептала я, чтобы перевести разговор в другое русло и отвлечь Дэниэля от этого щекотливого для меня разговора.

— Нильсе, — прохрипел Баринский, морщась, словно от зубной боли. — Вы были правы, Эля, он оказался очень опасным, но трусливым врагом.

Я была настолько поражена, что даже тихо ахнула и пробормотала:

— Что, неужели из-за того, что он проигрался в карты у Зиминых?

Дэниэль мрачно посмотрел на меня и коротко бросил, словно нехотя:

— Не только, тут оказались замешаны деньги и проект Перовского.

Увидев мой заинтересованный взгляд, Дэниэль прошептал:

— Этот разговор не для девичьих ушей, Эля. Слишком много денег и выгоды замешано в этой истории.

— Да, оно и понятно, — вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить свой длинный язык. — Ведь на кону использование более эффективных топлив, чем дрова, солома или торф.

Князь моментально распахнул прикрытые глаза и с огромным удивлением уставился на меня, стараясь рассмотреть во мне что-то ведомое только для него.

— Ах, вы и об этом знаете, — наконец-то выдавил из себя Дэниэль.

В его темных глазах застыла смесь восхищения и удивления, словно таких умных девушек как я он не встречал вовсе.

— Конечно, — терпеливо отозвалась я. — Когда я была в гостях у Перовского, то он мне популярно пояснил. Вижу это весьма выгодный проект, раз вас подстрелили.

Баринский поморщился и нехотя ответил, тщательно скрывая свои изучающие взгляды:

— Стреляет Нильсе, также отвратительно, как и в карты играет.

— Право, мне очень жаль, — прошептала я, сжимая горячую ладонь князя.

Дэниэль все еще продолжал пытливо всматриваться в меня.

— Что? — смущенно прошептала я, стараясь определить чувства, отражающиеся в глазах Баринского.

— Вы полны загадок, Эля, — восхищенно прошептал он, осторожно откидывая со лба мою нависшую на глаза челку. — Я пытаюсь разгадать их, но все еще более запутываюсь.

Я досадливо прикусила губу и, скромно потупив взор, молчала. По сути, мне даже не хотелось что-либо говорить, ибо придется рассказывать ему буквально все, а на такие откровенности я права не имела. Приходилось загадочно молчать, предоставляя князю самому строить догадки.

— Могу сказать только одно — вы действительно не такая как другие. Словно, не от мира сего, — подытожил Дэниэль, слабо улыбаясь своим предположениям.

Затем он чуть помолчал и прибавил:

— Но мне это даже нравится…

Последнюю фразу он практически выдохнул, его глаза уже постепенно закрывались, а лицо расслаблялось. Ясно было только одно — началось действие опиума. Ресницы уже плавно легли на высокие скулы черными шелковистыми веерами, и лицо было уже не таким бледным. Тихое мерное дыхание оповестило меня о том, что Баринский незаметно для себя погрузился в наркотический сон, о котором меня предупреждал доктор Соболев. Я осторожно встала с кушетки, поправила подушку под головой Баринского и, приподняв юбки, тихо вышла из комнаты.