Песок взрывался достигающими самого неба фонтанами. В воздухе рычала и свистела шрапнель, винтовочные пули жужжали словно крупные насекомые. С отвратительным хлюпанием они впивались в тела бегущих пехотинцев, вгрызались им в грудь, разрывали мышцы и артерии. В воздухе висел смрад гари, пороха и крови. Генриетта бежала куда глаза глядят с тяжелой винтовкой в руках, спотыкаясь на травянистых кочках, перескакивая через воронки от артиллерийских снарядов. Жара палила сквозь шлем и синий мундир. Пот катился в глаза, щипал и слепил. Рядом она, скорее чувствовала, чем видела, распыленную колонну егерей, искусываемую ураганным обстрелом и дождем пушечных ядер. Высота вся была затянута клубами душного, обжигающего горло дыма. Австрияки палили залпами, отступая линия за линией. Их силуэты маячили в дыму и пыли. С каждым шагом они делались все ближе. Еще немного, и можно будет столкнуться с ними в бою лицом к лицу. Бить и колоть. Погрузить штык в кишках врага. Всего лишь несколько шагов.

Вражеская тиральера разбежалась, бросившись к родным окопам. Зато из дыма появились австро-имперские мехаборги: приземистые, сгорбившиеся, с лапами, представляющими собой пушечные стволы. Они ползли на железных гусеницах, вырывающих траву и комья земли. Свои бронзовые головы они втиснули в плечи, лупая светящимися в клубах дыма глазными отверстиями. Они не стали ждать, когда егеря добегут до них — подняли руки и выпалили из двенадцатифунтовых пушек. Земля под ногами Генриетты вспыхнула и выстрелила в синее небо. Песок и огонь смешались в одно облако, лезущее в лицо и врывающееся в легкие. Боль стиснула горло, не давая дышать. Что-то раздавливало гортань, давило шею с трахеей. В нее попало. Шрапнель? Просто кусок земли? Следующего шага сделать она уже не могла. Сил просто не было. Нужен был воздух, хотя бы на один вдох. Воздуха!

Генриетта открыла глаза и уселась, отталкивая склонившуюся над ней девушку. Боль все так же пульсировала в горле, заставляя давиться и выжимая слезы. Она сделала глубокий вдох, затем еще какое-то время спазматически глотая воздух и массируя горло рукой. Больно было от самого прикосновения. Наверняка на ее шее теперь имелась приличных размеров полоса от турецкого ремня.

Находилась она в мрачном, сыром подвале, который выглядел так, словно его перенесли в сегодняшний день из каких-то забытых времен. Камера представляла собой овальную пещеру, отделенную от мрачного коридора железной решеткой. Помимо прусской воительницы в пещере находились еще две молодые женщины: отпихнутая только что блондинка в скромном голубеньком платьице и девушка, на глаз лет пятнадцати, сидящая на корточки, завернувшись в одеяло. Она глядела на сопящую Генриетту громадными карими глазами серны с длинными ресницами.

— По-нашему понимаешь? — спросила блондинка. — А то во сне ты по-немецки причала.

— Понимаю, — фроляйн фон Кирххайм кивнула и, пошатнувшись, встала.

Свод пещеры был низкий, пришлось наклониться, чтобы не удариться головой. В камере находились три набитых соломой матраса и закрытый крышкой ночной горшок. Свет сочился от едва-едва светящих ламп, развешенных вдоль коридора. В мрачном пространстве разносилось капание воды, покашливание и шепотки других женщин, размещенных в соседних камерах. Какая-то из них хныкала, время от времени заносясь в плаче. Блондинка подошла к решетке и энергично потрясла дверь с громадным висячим замком.

— Нечего ныть! Держитесь, девушки! Покажем этим сволочам, что нас сломать не так-то просто.

Неожиданно блондинка усмехнулась и протянула руку Генриетте.

— Я Зуза Мостовскувна, герба Доленга, — гордо заявила она. — В Варшаве проездом. А вон та малая — это Габрыся Зaпoльcкaя начинающая актрисуля из Львова.

— Никакая я тебе не актрисуля, — буркнула девица.

— Генриетта фон Кирххайм, офицер разведки Германского Рейха, — не думая, представилась пруссачка. — Что здесь происходит? Где мы находимся?

— Слушайте, девушки! — крикнула Зузанна. — У нас тут германская воительница! Уже вскоре она нас всех отсюда вытащит! Надейтесь на лучшее! — Она смерила новенькую внимательным взглядом, затем, не задавая излишних вопросов, коснулась одного из винтов на лбу у той. — Ты мехаборг. Можешь порвать цепь или развести прутья решетки? Боже, какие глупые я задаю вопросы! Если бы ты была настолько сильной, тебя бы так просто за решетку не бросили, а приковали к стене, как вон того там.

Геня глянула в указанном Зузой направлении. Пришлось прижать лицо к сырой решетке, чтобы выглянуть под острым углом. К перпендикулярной коридору стенке за связанные проволокой руки приковали пианиста Игнация. Голова его висела на груди, от шеи поднимались полосы дыма. Похоже, мучителям не удалось ликвидировать его окончательно, и по каким-то причинам пленника оставили при жизни. Вот же не везет человеку, подумала девушка. Только-только вернулся к псевдо-жизни, а его уже снова пытают.

— Ты спрашивала, где мы находимся, — отозвалась Зузанна. — Из того, что нам удалось установить, в подвалах дома на Краковском Предместье. Нас держит в плену некий турок, скоро всех нас усыпят и отправят в Константинополь. Там мы очутимся на рынке рабов, а потом — в публичном доме или же в гареме какого-нибудь богача. Но, скорее всего, в самом обычном борделе, где каждой из нас придется обслуживать грязных и бородатых любителей овец и простых козоёбов, прибывших в Константинополь на базар. Когда же утратим красоту, получим ножом по горлу и закончим жизнь в Босфоре.

— Банальная карьера обычной бляди, — серьезным тоном резюмировала Габрыся. — Все мужики — грязные хряки. Ненавижу их!

— Не бойся, Габа, мы смоемся, я тебе обещаю, — Зузанна похлопала подружку по спине.

— А как вас схватили? Сколько их всего? Шайка большая? — Генриетта уже начала приходить в себя и тут же ломать голову над тем, как освободиться. В первую очередь ей следовало узнать противника, узнать, с какими силами врага придется иметь дело. Потом следует узнать его слабые пункты, ну а под самый конец — нанести удар и прикончить. Нуда, убить! После того, как отнеслись к ней самой, иное решение просто не входит в расчет.

Похоже, обе подруги по несчастью и плену почувствовали решительность и подавляемую ярость в голосе Генриетты, потому что Габриэля даже сбросила одеяло и встала по стойке «смирно», словно докладывающий солдат.

— В Варшаву я приехала из Львова, чтобы изучать актерское мастерство. Моя мама была здесь когда-то балериной, — сообщила она. — Я пошла в Большой Театр и обратилась к ее бывшему импресарио, но он отослал меня в «Альгамбру» или же «Эльдорадо», поскольку в государственных театрах, понимаете, нет места для подростков. После моря пролитых слез они поначалу согласились взять меня помощницей в гардероб. Проработала я всего один день. Вечером, когда я вышла из театра и направилась на квартиру, ко мне подошел один из этих проклятых толстяков и приложил ко рту платок, пропитанный какой-то гадостью. Проснулась я со страшной головной болью в этом ужасном подвале. Я уверена, что меня сдал и продал туркам кто-то из работников театра. В городе я человек новый, без знакомых, без друзей. Да обо мне никто и не вспомнит. В гардеробе меня все осмотрели так, словно я была каким-то товаром… А они еще слюнку пускали, свиньи, чтоб всех их кондрашка схватила. Когда-нибудь я еще все это опишу. Этих, понимаешь, так называемых джентльменов, вежливых и милых с дамами, а после заката направляющихся в публичный дом, где могут заняться копуляцией даже с ребенком, лишь бы успокоить собственное желание. Лживые, двуличные гады… Тьфу!..

— Я тоже была в городе новой, — отозвалась Зузанна. — Как уже упоминала, здесь я только проездом. Направлялась с Подолья в Краков, к своей тяжело больной тетке. Из поезда я вышла на Петербургском вокзале и искала извозчика, чтобы добраться до какой-нибудь гостиницы. Один милый джентльмен, говорящий с сильным российским акцентом, которого я видела и в поезде — уж слишком он ко мне приглядывался — предложил, что подвезет меня своим экипажем в уютный, порядочный пансион. И он привез меня к воротам этого вот дома. Вместо гостиничного служащего за багажом вышел Хакки, евнух, обожающий избивать девушек бичом. Но об этом я узнала уже позднее.

Генриетта кивнула.

— Охотники за рабынями, — буркнула она вполголоса. — Ну а кроме пары евнухов, Бурхан Бея и таинственного русского здесь кто-нибудь еще появляется?

Обе девушки отрицательно покачали головами.

— Дольше всего торчат здесь в подвале девушки из первой камеры, дней уже десять, но они ни о ком не говорили. Всегда здесь появляться один только Хакки, который приносит нам еду и бьет кнутом, иногда только так, для своего развлечения. Каждую девушку осматривает хозяин дома, отвратительный турок, Бурхан Бей, — сообщила Зузанна. — Но вчера он появился в компании двух странных типов: одного такого пана со шрамами на роже и огромного негра в еврейском лапсердаке. Они разговаривали по-немецки, так что я ни слова не поняла.

Генриетта почувствовала прилив жара. Данил и Алоизий? Были здесь? Все-таки, в какие-то гадости они замешаны! Нет! Она не могла поверить в подобное. Пруссачка оперлась о решетку и бездумно массировала продолжавшую болеть шею. Нет, ну какая же судьба-мерзавка! Она сама чуть не влюбилась в мужчину, сотрудничающего с похитителями женщин, шпионами и убийцами. Да, убийцами, причем, самого паршивого сорта. Игнаций узнал дом как место собственной смерти. Выходит, это здесь его замучили, превращая в демона, который потом был натаскан на исполнение покушений. Ее Данил, такой умный и благородный, пускай и немного сумасбродный, и все же благородный, был самым обычным, подлым сукиным сыном! Что сделает полковник Кусов, как только узнает, что это она пыталась встретиться с инженером и предупредить его о полковнике. Какой стыд! Она нарушила устав, проявила несубординацию, действовала за спиной своего такого красивого почитателя, чтобы спасти Данила, оказавшегося самой распоследней сволочью. Теперь князь перестанет ею интересоваться. Мало того, что сама она уродливый мехаборг, так еще на ней нельзя полагаться. И таким вот образом, по причине наивности и мягкого сердца она потеряла обоих конкурентов.

Погоди, погоди, ведь она же сама собиралась выбить из головы всякие любовные увлечения! Она солдат, а не девица на выданье! Генриетта выпрямилась, поправила смятое платье, после чего проверила снаряжение. Из карманов пропали портмоне и оба револьвера, не было и пристегнутого к икре кинжала. Зато нашлась обмотанная вокруг корсета гаррота с колючками, пропитанными парализующим ядом. И за это спасибо! Она развернула свое оружие и щелкнула им в воздухе словно бичом.

— Ну, девицы, чего пялитесь? — одарила она товарок не сулящей ничего доброго усмешкой. — С одним толстяком, думаю, мы ведь справимся, или я не права?

Обе ответили улыбками, а Габрыся еще и закивала головой с энтузиазмом.