По лбу Генриетты стекал пот, на нем появились набухшие жилы, все лицо сделалось кроваво-красного цвета. Девушка, глухо рыча, скалила зубы, но делала очередные отжимания.

— Триста восемь, триста десять… триста… Черт! Просчиталась.

Девушка упала на пол и какое-то время лежала, тяжело дыша. Спортивные, доходящие до колен панталоны несколько мешали растяжке и обтягивали попку, но тут не было ничего удивительного: последний раз она надевала их несколько месяцев назад, а за этот период гражданской жизни немного поправилась; то тут — то там округлилась. Теперь нужно было сальце вновь превратить в твердые, словно камень, мышцы.

Генриетта схватилась на ноги, проведя короткое сражение со слабостью, и несколько раз обежала комнату по кругу, размахивая руками, словно крыльями мельницы. Кроме панталон на ней была только легкая сорочка, которая сейчас пропиталась потом и лепилась к телу. Теперь девица остановилась перед повешенным посреди помещения наполненным песком кожаным мешком и начала наносить ему бешеные удары, уклоняясь одновременно от ударов партнера-тени.

— Правой, левой, удар ногой. Раз два, удар ногой! — повторяла она про себя, бомбардируя мешок градом ударов. — Вот тебе, урод, на… получи…!

Так она какое-то время скакала вокруг мешка, будто на пружинах, пока, наконец, не оперлась о стену и сползла по ней на пол, где и сидела, вытирая заливающий глаза пот. У нее болел бок, на котором расцвел фиолетовый кровоподтек, напоминало о себе плечо с не столь импозантным синяком, но это были всего лишь единственные телесные повреждения, оставшиеся после стычки с уличными бандитами. И ничего особенного, она не должна обращать на них внимания, это недостойно чести прусской юнкер-девицы.

— Панна Геня, у вас все хорошо? — постучала в двери хозяйка.

— Все в самом замечательном порядке, Яся, — с трудом выдохнула девушка.

— Я тут боялась, что вы с кем-то деретесь, такой шум…

— Это только упражнения.

— Чайку, может? И кусочек пирога с вареньем?

Генриетта уже собралась было с жаром согласиться, как прикусила язык.

— Нет, — жалобно вздохнула она. — Кружку огуречного рассола и миску с холодной водой, чтобы помыться.

Хозяйка ушла, бурча себе что-то под носом: что-то про умственные болезни и про то, что мужика нет… При этих последних словах перед глазами Генриетты встал красавчик — полковник Кусов. Элегантный, необыкновенно очаровательный, он должен был быть родом из богатой семьи и получить качественное образование. Безупречные манеры, прекрасное владение немецким и французским языками, поведение и манеры, а ко всему этому — очень мужская решительность и с трудом скрываемая брутальность. Вау! Истинная конфетка! Урожденный предводитель, нуждающийся в сильной женщине рядом с собой. Наверняка его ожидает блестящее будущее на службе Империи, а со временем — наверняка и губернаторство в какой-то провинции, и в конце концов — пост в Государственном Совете или должность при царском дворе. Женщина, которую он выберет, обязана быть сильной личностью и необычной красавицей, чтобы удержать кого-то такого и навечно сохранить его любовь.

Генриетта со стоном поднялась и перешла в соседнюю комнатку, исполняющую одновременно функцию спальни и будуара. Кроме кровати, двух сундуков и большого трехдверного шкафа, здесь помещался элегантный туалетный столик, украшенный массой оборочек и безделушек, из которых лишь один элемент никак не соответствовал всему остальному — повешенный на керамической фигурке танцующей балерины орден: Железный Крест. Центральным элементом столика было большое овальное зеркало. Девушка оперла руки на бедрах и критично пригляделась к своему отражению.

Стройная шея свидетельствовала о благородном происхождении, а выдвинутый подбородок выдавал сильный характер. Прибавьте к этому темные, блестящие глаза, манящие и кипящие энергией. Несколько узковатые губы, холодные и суровые, зато крепкие груди с небольшими, темными сосками; груди девичьи и полные, даже излишне полные, ну прямо-таки плебейские, ну да ладно! И, наконец, идеально круглые бедра и крепкие ноги с сильными играми. Смесь родовитой дамы и сильной будто лошадь крестьянки.

Кусов не тот мужчина, которому могут нравиться подобные женщины. Он мил и вежлив, но это все результат хорошего воспитания. Сегодня вечером он пригласил ее на концерт, но это из обязанности, а не для того, чтобы сделать ей приятное. Наверняка он предпочитает тошнотворных, хотя и красивых славянских аристократок, которые в жизни не познали усилий, кожа у них бледная, словно алебастр, груби благородно маленькие, как у Венеры Милосской, и притом они еще и голодают, чтобы иметь осиную талию, как у императрицы Сиси.

Имеется кое-что еще. Генриетта коснулась винта на лбу, провела пальцами по сильно покрасневшей щеке, по шраму возле ключицы — оставшегося от французской шрапнели и по второму, на животе — от укола австрийским штыком. Нет смысла чего-либо скрывать: не дама я, но солдат.

Девушка тяжело, с болью вздохнула. Это какое уже по счету любовное разочарование? Когда уже закончатся все эти нереальные мечтания? Надо выбить себе из головы полковника Кусова, как уже раньше сделала с инженером Довнаром. От беспокойства Генриетта даже вздрогнула: она совершенно забыла о нем, со вчерашнего дня не посвятила ему ни единой мысли. И замечательно! Необходимо покончить с этой слабость, упрекнула она сама себя.

Пора выбирать наряд к сегодняшнему концерту, приготовить к нему прическу и набор инструментов. На сей раз она отправляется туда по службе, чтобы устроить ловушку на возможного террориста. Кусов считал, что тот вновь может ударить. Не известно только: по кому, поскольку никакой австриец о своем присутствии не извещал.

Фроляйн фон Кирххайм открыла одно из отделений шкафа и какое-то время копалась в висящих внутри корсетах, с вешалки сняла черный, из толстого материала, к тому же армированный стальными прутьями. Весил он пуда два. К нему она не наденет элегантный кринолин, а простое платье, зато снабженное хорошенько спрятанными карманами и кобурами. Генриетта присела у одного из сундуков и подняла крышку. Изнутри она вынула пояс с боеприпасами и два небольших короткоствольных револьвера, а к ним еще и кинжал с искривленным лезвием.

Из небольшого футляра Генриетта высыпала стеклянные бутылочки и свернутый стальной тросик с нанизанными через каждые несколько сантиметров колючками. Не забыть их только обработать ядом. В дополнение на столешнице очутились четыре гранаты с короткими запальными шнурами и коробка саперских спичек для их поджига. В самом конце девушка взяла плоский ключ, с которым, собственно, и так никогда не расставалась, и прибавила к тщательно и любовно уложенному арсеналу. Самый подходящий наборчик для свидания с красавцем-джентльменом. Генриетта закусила губу, с недовольным видом покачивая головой.

Мрачные размышления прервала доходящая из окна знакомая мелодия. Характерно громкие звуки, как будто бы кто-то одновременно играл на губной гармонике и на цимбалах, исходили, естественно, из шарманки, то есть, смеси музыкальной шкатулки с миниатюрным органом. Официально мелодия считалась украинской народной песней, но в Польше под нее пели некую запрещенную песню, которую Генриетта выучила от сыновей хозяйки, и которую она тут же начала громко напевать:

— Марш, марш, вы поляки, храбрецы и забияки, отдохне-ом от трудо-ов в тени дедовских садов…

Геня взяла лежавшее на кровати портмоне, вынула из него десятикопеечную монетку, и уже хотела было открыть окно, как до нее дошло, что почти не одета. Тогда она быстро натянула сорочку и только после того выглянула во двор. Шарманщик стоял посреди площадки, окруженный пятью сыновьями Яси, которые игрались с привязанной к инструменту обезьянкой. Старик с седой бородой и в грязном лапсердаке яростно крутил ручку шарманки и поглядывал вверх, рассчитывая, что какое-нибудь окно, в конце концов, и откроется. Геня улыбнулась и бросила монетку. Лишь только та брякнула о землю, мартышка подскочила к ней и отнесла хозяину. Музыкант кивнул пруссачке и оскалил гнилые зубы в усмешке.

Девушка уселась на подоконнике и слушала мелодию, позволяя прохладному ветру врываться в комнату. Яся считала проветривание исключительно вредным для здоровья и нежелательным для мебели. Как она решительно протестовала, когда Генриетта открывала окно, как чуть ли не панически страшилась варшавского воздуха. Привычный смрад затхлости, пота и готовящейся еды заполнял каждую квартиру, и он был гораздо безопаснее свежего воздуха, но, прежде всего — он был свойским! Но вот наша юнкер-девица обожала открытые пространства и ветер, и при любой возможности она впускала их вовнутрь помещения.

Шарманщик не щадил усилий, чтобы обеспечить развлечение жителям доходного дома. И это принесло свои плоды: из окон полетели гроши и копейки. Генриетта положила голову на руки и закрыла глаза, подставляя лицо ветру. Радостные, возвышенные звуки врывались в ее мысли. Они ассоциировались с германскими военными маршами, греющими сердце любого солдата. Пруссаки такую музыку обожали, Геня почувствовала себя как дома.

Как вдруг ее охватило странное беспокойство. Ветер совершенно утих, замолк хохот хозяйкиной детворы, умолк доходящий издали городской шум, как будто бы вся Варшава замерла в тишине. Слышно было только лишь шарманку, ее мелодия звучала все громче, она врывалась не только в мысли, но и грубо вонзалась прямиком в реальность. Генриетта поглядела вниз. Шарманщик вертел ручкой словно автомат, уставившись куда-то отсутствующим взглядом. Обезьянка припала к земле, поджав лапки и трясясь всем тельцем. Из шарманки сочилась темнота, протекала сквозь дешевые украшения корпуса и стекала на землю. Пацаны отступали шаг за шагом.

Прибывает, хотела шепнуть Генриетта, вот только слова никак не хотели проходить сквозь горло.

— Он снова тут, — с огромным трудом все же процедила она..

А вокруг музыканта уже клубились полосы тьмы, как бы ожидая случая материализоваться. Шарманка играла все медленнее, звуки мелодии сонно бубнили, грязли в тенях. Через мгновение они замрут в тишине, в апозиопезисе, и вот тогда вновь появится он — Генриетта знала, что так и случится. Вновь случится что-то ужасное, снова кто-то погибнет.

Она стиснула зубы так, что те буквально скрежетнули. И этот звук диссонансом вонзился в гаснущий ритм. И он освободил ее! Девушка отклеилась от подоконника, бросилась к туалетному столику и схватила один из револьверов. Она выстрелила в окно, целясь в небо. Бабахнуло громко! Оглушающий грохот выстрела прокатился по колодцу двора, загремел в водосточных трубах, тряхнул стеклами в окнах. Зато чары рассыпались.

Шарманщик глухо вскрикнул и опал на колени. Обезьянка начала пищать, детвора хором разревелась. Генриетта же упала грудью на подоконник, тяжело дыша, как будто после отобравшего все силы бега.

— Выходит, нужна будет помощь Данила, — с трудом просопела она. — Демон близок, он только и ждет случая, чтобы снова убить.