Есть мнение, что перпиньянский вокзал – самый главный в мире. Он мал да удал. Разглядеть его под пышными пальмами, выстроившимися вдоль бульвара, не так-то просто, но разве в размере дело? Здесь могут сойтись все пути /ил. 119 /. История и случай всегда выбирают для значимых событий какой-нибудь Перпиньян. Откуда и куда шел поезд, прибывший в Ля Сьота, где, кажется, и вокзала-то не было, только какой-то полустанок, совершенно не важно. Двадцать секунд дрожащей пленки Люмьеров известны не меньше, чем кадры с бритвой, разрезающей глаз. Был ничем не приметный городочек – стал вехой в истории мирового кинематографа.

| 118 | Памятник Жану Жоресу в Перпиньяне

Другое такое место, как Перпиньянский вокзал, еще надо поискать. Чего ему только не довелось повидать на своем веку! Вот уже пятнадцать лет каталонский город считается открытым европейским пространством. С тех пор местные жители стали не подуздоватые, и приезжают сюда жить люди им под стать. Один пассажир ездил на детском самокате, всегда в джинсах, в трахте – баварском крестьянском пиджаке – и в широкополой соломенной шляпе. Ему было к пятидесяти. Пару раз в неделю он отбивал спотыкающуюся дробь на барабане перед входом в крепость, выкрикивая стихи Верлена «Il pleut dans mon coeur». Местные жители его сторонились.

С подозрением относились здесь и к пожилому мужчине, носившему зимой и летом мундир австро-венгерской армии времен Первой мировой и надраенные до блеска сапоги с высокими голенищами. На отвороте кителя – термометр. Он часто прогуливался, сцепив руки за спиной, по широкому бульвару, останавливаясь под мощным платаном, словно что-то долго высматривая в узловатых корневищах, вылезших из-под земли. Иной раз у него был испуганный вид, тогда он говорил, что его опять отчитала Ксантиппа. В один недобрый день жители этого квартала почувствовали что-то неладное. Вроде бы все было как обычно, – он слонялся по бульвару, чуть сутулясь. Но точно что-то было не так. Только после обеда, прошедшего скомканно и нервно, все разъяснилось. Пацаненок, гонявший на роликах между платанами, поднимая столбы пыли и категорически отказываясь выехать на асфальт, так как на нем совсем не трясло, пару раз объехал денди в отставке и завопил противным, визгливым голосом: «Барометр! Барометр!»

Многим показалось, что этот пронзительный клич отдался где-то под темечком зудением. Бывает у англичан и американцев такой тембр голоса, что, даже будь это милейшая девушка или симпатичный старикан, которые ничем не могут вызвать у вас малейшего раздражения, само звучание их речи невыносимо. Источник этого звука хочется немедленно уничтожить. Наверно, это подспудная агрессия мозолистого тела, пусть нейрофизиологи меня рассудят.

| 119 | Бульвар, идущий от перпиньянского вокзала к центру города

Общественность Перпиньяна, оказавшаяся в тот момент на бульваре, совладала с этим мозговым зудом, непривычным для франкофонов, так как их язык певучий, мелодичный и даже на слух течет учтиво.

Мальчишка разносил по бульвару последнее известие: у старика на лацкане кителя теперь был не термометр, а барометр. От этой оглушительной вести всем стало не по себе. Беспокойство, охватившее перпиньянцев, грозило перерасти в панику. И тут солдат армии императора Иосифа вышел к бюсту Жореса /ил. 118 / и стал что-то разбрызгивать из флакончика. Через некоторое время он был в окружении котов, сбежавшихся на запах валерьянки. Прохожий, шедший мимо памятника, расслышал, как старик что-то бормочет себе под нос. Заметив прохожего, тот пригласил его жестом подойти поближе, как будто подтягивая его к себе на невидимых нитях. Прохожий испуганно оглянулся, ища защиты. Откуда ни возьмись рядом оказалось несколько зевак, скучавших уже почти неделю от полного отсутствия сплетен.

Старик, поменявший термометр на барометр, обратился к присутствующим с речью. Он говорил вкрадчиво и убедительно. Каталония, говорил он, с сегодняшнего дня становится независимой республикой. Революция двенадцати капель победила! Да здравствует свобода! Власть пингвинов, туроператоров и мобильных провайдеров низложена! Ртутному столбику больше никогда не взметнуться ввысь! Предательским крупинкам – никогда не разбежаться по углам! Больше нас никто никогда не разобщит! Теперь эта земля принадлежит нам – вестникам атмосферы, бражникам земного тяготения, эффективным менеджерам давления! Стрелка барометра не тикает, не спешит! Каталонский народ съел свою смокву! Мы сделали это! Мы – свободны!

Оратор с достоинством подошел к одному из зевак, державшему за руль велосипед, аккуратно отвел велосипед в сторону и уехал к побережью. Позднее его видели сидящим на песчаном пляже – отрешенным и счастливым. Взгляд его был устремлен на испанский берег /ил. 120 /.

| 120 | Позднее его видели сидящим на песчаном пляже – отрешенным и счастливым

До Испании тут рукой подать. Кто-то ездит на поезде, кто-то на машине, кто-то на гужевом транспорте, чтобы не загрязнять окружающую среду. Местные экологические активисты по-средиземноморски неспешны. Они не агрессивны, как гринписовцы. Они несут свою вахту, как рыцари dolce farniente. В знак протеста против сельскохозяйственной политики Евросоюза они вводят стадо баранов с пастухом и овчаркой в Лувр, обвиняя власти в том, что те превращают фермерство в музейный экспонат. Иногда они угрожают властям тем, что не уйдут с пляжа, пока промышленные корпорации не откажутся от своих губительных для природы проектов. Уже давно они взяли в привычку ездить на мулах, чтобы напоминать соотечественникам об опасности транспортного коллапса.

| 121 | Чу!

Любимец экологов – мохнатый осел пуату по кличке Альфред /ил. 121 /. У Альфреда покладистый характер, он очень чуток ко всему живому, выдвигая при малейшем проявлении к нему интереса длиннющий член. Потом он долго не может поверить в то, что чувство его оказалось не взаимным, и грустно плетется, покачивая между ног огромной кеглей. Испанские таможенники побаиваются этого отзывчивого сердца с тех пор, как один офицер таможенной службы потрепал Альфреда за холку. Сердце Альфреда переполнилось любовью, и он тут же выпростал член. Таможенник легонько похлопывал осла, пока тот тянулся к нему мордой, не сразу поняв, какую бурю он поднял в душе Альфреда. Таможенник сделал шаг назад, Альфред – к нему, таможенник попятился – Альфред, рванув загремевшую телегу, пошел с членом наперевес на того, кто излил на него столько чувств. О погоне, в которую пустился запряженный осел, потом долго вспоминали в соседней деревушке. Таможенник с перепугу побежал к мемориалу на скалистом берегу – памятнику, посвященному всем, кто подвергался гонениям. В панике он решил, что искать спасения больше негде.

Памятник представляет собой спускающийся к морю узкий туннель в скале. По ступенькам, сутулясь под низким сводом и идя боком по тесному коридору, вы приближаетесь к морской синеве, сверкающей в глубине каменной трубы. Свет становится все ярче, начинает слепить, и, дойдя до конца, вы оказываетесь перед плотным стеклом. Прозрачная стена звуконепроницаема. От немоты моря, плещущегося перед вами, вам становится не по себе.

Альфред, конечно, на лестницу не пошел. Не в темном же коридоре любить друг друга, да еще на ступеньках!

Местные жители после этого случая Альфреда зауважали и стали обходить его стороной.

Из других почитаемых в этих краях существ, пожалуй, больше всего известен перпиньянский единорог. Впервые его видели, кажется, в компании с Пипином Лысым. Но об этом как-нибудь в другой раз.