Перед Октябрьским праздником подводились итоги соревнования лесоучастков, бригад. В контору леспромхоза поступали длинные списки отличников производства. Из районного центра, находящегося от Чаруса почти за сотню километров, был приглашен фотограф, который на директорских лошадях разъезжал по всем лесоучасткам и снимал людей для портретов на доску почета. Это был солидный мужчина в шубе с бобровым воротником, в очках, с огромным желтым портфелем, вмещавшим в себя всякую всячину. Портфель походил на жирного, только что опаленного на костре борова.

В лесосеках на Новинке, когда фотограф разыскивал Лизу Медникову, его приняли чуть ли не за министра. Всем было интересно, зачем такому солидному человеку понадобилась девушка. Да и сама Лиза, когда он подошел к ней, чуть оробела.

— Да, я Медникова, — ответила она, недоуменно поглядывая на очкастого краснощекого человека.

— Так это вы по две-три нормы выполняете? Великолепно! Девушка-богатырь среди дремучего леса, вооруженная передовой техникой. Этот этюд и Москва с пальчиками оборвет.

— А вы кто будете? — спросила Лиза.

— Я — Евгений Чирков, мастер фоторепортажа, сотрудник фотоартели «Художник»… Сейчас я вами займусь.

Он раскрыл портфель, достал треногу, начал ее устанавливать.

— Вы поскорее, — попросила Лиза. — Мне надо работать. Меня ждут.

— Спешить, девушка, некуда. Кстати, как вас звать? Лиза? Великолепно! Сперва сфотографирую вас, потом сделаю групповой снимок, после чего вы поедете со мной.

— Куда?

— По лесу будем ездить. Эту, как ее, электропилу с собой возьмете. По дороге сюда я видел замечательные места, великолепный фон, а к этому фону не хватает только человека. Вы будете позировать, а я снимать.

— Никуда я не поеду.

— Как это не поедете? Вы в моем распоряжении. Я имею разрешение снимать все, что мне здесь понравится.

— Ну и снимайте. А я при чем?

— Я вас засниму в разных видах. Мои снимки пойдут в газеты, в журналы. Я вас прославлю на весь Советский Союз. Откроете журнал «Огонек», а там снимок девушки-богатыря Лизы Медниковой. Разве это не приятно?

Настроив, наконец, треногу, он начал привинчивать к ней фотоаппарат. Делал все медленно, раскручивал да закручивал разные там винтики, поглядывал по сторонам, что-то соображая…

— Ну, вы скоро? — раздражаясь, спросила Лиза.

— Скоро, скоро, имейте терпение.

— Вы, наверно, работаете без норм?

— Почему вы так думаете?

— Если бы у вас была норма, вы бы не копались так.

— Я работаю аккордно: сделаю леспромхозу витрину лучших людей — и тысяча рублей в кармане.

— Легко вам даются тысячи. Поэтому вы по полчаса и настраиваете свой аппарат. Я бы за это время сколько деревьев разделала.

— Нельзя равнять ваш труд с моим. Фотография — это, знаете, тонкое дело. Сейчас бы вот мне нужно солнышко, а его нет. Я ведь здесь снимаю не в ателье, мне надо приспособиться… Ну, готово! Становитесь к этой сосине — так ведь, кажется, называется это дерево? Пилу свою на руки возьмите.

— Зачем на руки?

— Чтобы видно было, чем вы работаете. Повыше к груди приподнимите, будто ребенка держите. Это же ваш любимый инструмент, который вам приносит славу. Так. Чуть голову к пиле наклоните. Вот, вот. Ну, спокойно, снимаю. Готово! Вот это будет снимок! Как только Москва напечатает, я вам вышлю экземпляр газеты или журнала… Теперь становитесь всей артелью.

Перед тем как фотографировать все звено, Чирков, потирая руки, прошелся перед шеренгой людей.

— Сейчас я вас запечатлею на всю жизнь. Пройдут десятки лет, вы уже состаритесь, разойдетесь в разные стороны, но у вас сохранится фотография. Она будет напоминать, что в таком-то году были вместе, работали на лесозаготовках и к вам специально приезжал фотограф Евгений Чирков. Я, конечно, не обязан раздавать бесплатно фотографии, я тоже ценю свой труд, несу расходы… Но мы с вами можем договориться. За небольшую плату я сделаю вам великолепные фотоснимки.

— А сколько это будет стоить?

— Пустяк! Одна карточка десять рублей, две — пятнадцать, а если полдюжины — за тридцатку сделаю.

— Что-то дорого?

— Так ведь это не в ателье, а в лесу! Один фон чего стоит! Это только я, дурак, согласился выехать в лес. Какой порядочный фотограф согласится поехать сюда? А вот я поехал. Поехал потому, что считаю нужным сделать хорошее, полезное дело для людей, самоотверженно работающих на лесозаготовках.

— Ладно, согласны! Только не волыньте.

— Задаточек соберите, чтобы я в надежде был, что тружусь не зря.

— Соберем! Рядимся из-за пустяков. Пока канителимся, сколько бы разделали леса…

— Но, друзья мои, я у вас редкий гость.

— Редкий, да меткий!

Перед праздником витрина появилась. Была она хорошо оформлена: расписана, раскрашена, оплетена пихтовыми гирляндами. В ней много было новых портретов передовиков соревнования. Среди них и портрет Лизы Медниковой. Посмотрев на него, девушка чуть не расплакалась. Она не походила на себя, а пилу, которую держала на руках, можно было принять за муфту или за кошку… Лиза была сфотографирована на фоне грязной стены, и не многие знали, что эта стена сооружена фотографом из «сосины».

Напротив витрины висела подновленная доска показателей работы лесных участков. Второе место на ней после Чаруса занимал Моховой. Ошурков выполнил октябрьский план на сто процентов с хвостиком, тогда как остальные участки застряли где-то на восьмидесяти-семидесяти процентах. Степан Кузьмич ходил козырем. Встречаясь со своими соперниками, он подтрунивал над ними, выкатив свои водянистые, вечно воспаленные глаза.

— Ну, чья взяла? Ошурков — пьяница! Не возражаю, люблю «лесную сказку». Но Ошурков пьет, да дело разумеет. А вы, трезвенники, где оказались? На первом месте с конца! У меня один Хрисанфов всех ваших лесорубов за пояс заткнет…

Особенно не терпел бахвальства Степана Кузьмича Чибисов. Он приходил в бешенство от издевок Ошуркова и называл его жуликом.

— А вот ты сумей сработать так, как я, — отшучивался Степан Кузьмич. — Я дал по своему участку к празднику сто с гаком, а ты сколько? Приходи ко мне и поучись, как надо работать.

— И пить? Праздник еще не наступил, а ты уже пьян.

— А кто празднику рад — накануне пьян. Я пью потому, что хорошо поработал, пью от трудов праведных. А ты попробуй напейся, так тебя излупят всего.

Подготовка к празднику чувствовалась повсюду. Яркий кумач пылал, подобно кострам, среди лесов и снегов. В магазинах люди толпились за покупками. В домах шла стряпня, над поселками стлались пряные запахи сдобы, жареного и пареного. В квартирах наводили порядок: протирали оконные стекла, подбеливали печи, мыли полы, доставали из сундуков праздничные половики, коврики, скатерти, занавески. Все сверкало чистотой, дышало свежестью, от чего на душе у людей становилось светлее и радостней.

Накануне праздника на всех лесных участках прошли торжественные собрания. На Новинке люди собрались в переполненном красном уголке. Здесь были руководители участка, передовики труда, пришло много стариков. Сергей Ермаков приехал из Сотого квартала с матерью, ввел ее в зал под руку. Пантелеевна выглядела строгой и торжественной, на голове у нее черная вязаная косынка, на плечах — старинный шелковый платок с перьями жар-птицы. Окинув взглядом зал, в котором было очень жарко и сильно пахло пихтой, она слегка поклонилась всем собравшимся. Увидев на первом еще не занятом ряду перед сценой Медникову, она сказала сыну:

— Вон Лизанька. Пойдем к ней. Да не вздумай у меня нос воротить от девушки.

Лиза увидела старуху, идущего за нею Сергея и вдруг вспыхнула, покраснела, быстро встала и заговорила смущенно:

— Проходите сюда, тут свободные места.

Пантелеевна поздоровалась с Лизой, с Паней. Прежде чем сесть отступила в сторонку, чтобы дать возможность сыну приветствовать девушек. Но парень и не думал подавать им руку.

— Вы разве уже сегодня виделись? — спросила Пантелеевна с ноткой недовольства в голосе.

— Ви-иделись! — небрежно сказал сын и сел, оставив место для матери между собой и Лизой.

Верховодил на собрании старик Фетис Федорович. Он прибодрился, подравнял бороду и казался теперь намного моложе своих лет. Произнеся коротенькую вступительную речь о празднике, он предложил избрать президиум, ловко, как молодой, подставил стул Лизе Медниковой, поднявшейся на сцену, посадил с ней рядом Сергея Ермакова, похлопал молодых людей по плечу. Затем предоставил слово для доклада Багрянцевой.

Пока Нина Андреевна шла к трибуне, раскрывала папку, он попросил стоявших в проходах занять освободившиеся места. На первый ряд села Дарья Семеновна Цветкова. Она вела за собой, держа за руку, словно маленького, Харитона Богданова. Он был в тщательно разутюженном костюме, в галстуке, выбрит и даже напудрен и надушен; шел он своей неуклюжей походкой и выбуривал глазами из-под лба, поглядывая на стороны, как будто впервые видел этих одетых по-праздничному людей.

— Садись, Харитон Клавдиевич, рядом с бабушкой, — сказала Дарья, указывая на место возле Пантелеевны.

— Нет еще, покамест не бабушка! — возразила Ермакова и перевела взгляд на сцену, где, как именинники, сидели рядышком Сергей и Лиза, такие молодые, свежие, разрумянившиеся. И она подумала: «Вот бы привел бог посадить их так вместе дома, за свадебным столом…»

От умиления у старухи на глазах навернулись слезы, она хотела их сдержать, но не смогла — и расплакалась.

— Вы, бабуся, что? — спросила Торокина.

— Ничего, ничего, золотая моя… Это от радости.

И Пантелеевна торопливо начала вытирать слезы кончиком полушалка с яркими перьями жар-птицы.