Мимо окон каморки Дарьи Цветковой к крыльцу мужского общежития, звеня колокольцами и бубенцами, промчались три тройки лошадей, запряженных в широкие кошевы. На первой, серой тройке на облучке за кучера восседал Фетис Федорович Березин, выставив наружу ногу в унте, как заправский ездок-лихач. На нем была лисья шуба с меховыми, откинутыми на стороны бортами, круглая шапка с красным верхом и кумачовый жгут, перекинутый через левое плечо и завязанный бантом на правом боку.

Женщины, собравшиеся у Цветковой, и мужчины — в общежитии у Богданова, вышли на крыльцо.

— Где молодые-то? — спросил Березин, сдерживая разгоряченных лошадей с лентами в гривах и челках.

— Сейчас, одеваются.

В комнатушке у Дарьи все было перевернуто вверх дном, раскрытые сундуки стояли среди пола; сама невеста в белом атласном платье, отделанном на груди кремовыми кружевами, с розочкой вместо брошки, гляделась в зеркальце, а женщины суетились возле нее, делали модную прическу, подводили брови, красили губы, утюжили носовые платочки.

— Скорей, бабоньки, скорей! — говорила Цветкова. — Где Харитон-то Клавдиевич? Уже, поди, оделся, ждет?

— Ну подождет.

В дверь постучали.

— Можно, войдите! — крикнули женщины.

У порога появился женихов дружка, Шишигин. На нем был новенький с борами белый полушубок, чесанки с галошами, шапка-ушанка, а на груди на полушубке огромный красный бант, от банта две ленты свесились; карманы оттопырены, из них торчат горлышки бутылок. Шишигин, видать, уже приложился к огненной водичке, от этого малюсенькие глазенки его светятся по-доброму.

— Скоро вы, Дарья Семеновна? — спросил он. — Жених уже на крыльце дожидается.

— Сейчас мы, сейчас! — ответили женщины. — Уходи отсюда, нечего тебе возле баб околачиваться.

Невеста вышла на крыльцо в плюшевой шубе, пуховой шали. Брови вместо белых стали черные, губы красные. Встала рядом с женихом. На нем бобриковое пальто, шапка каракулевая пирожком, новые валенки, грудь открытая, под пиджаком виднеется шелковая рубаха небесного цвета, подаренная невестой, и буро-малиновый галстук с косыми полосками, на руках кожаные перчатки — щеголь щеголем! Стоят рядом, словно на показ вышли, а возле коней, кошевок собрались парни, девчата, мужчины, женщины, ребятишки. Глазеют, пощелкивают семечками, орехами; в гуще толпы, надвинув фуражку на ухо, стоит гармонист и играет.

— По местам, по местам! — скомандовал Березин. — Жених и невеста, садитесь ко мне, а остальные размещайтесь на вороных, на рыжих, кому где нравится.

Богданов и Цветкова сели рядышком в первой кошеве. Оба были смущенные, друг на друга не глядели. Какой-то мальчишка пристроился на запятках и наговаривал им:

— Невеста без места, жених без ума!

— Кыш, угланье! — ходил возле кошевок дружка Шишигин, отгоняя мальчишек.

— Уселись? — спросил Березин.

— Готово, готово! — крикнули ему. — Трогай.

— Не, не, не готово! — вытаскивая из оттопыренного кармана бутылку и маленький граненый стакашек, сказал Шишигин. — Надо вооружиться батожком, а то кабы дорогой волки не напали.

Наполнил стакашек и, подавая Березину, проговорил:

— Ну-ка, сваток, смочи коням копыта, чтобы шибче бежали.

— Не надо! — отмахнулся Фетис Федорович. — Я уже на взводе.

— Ничего, ничего, сваток! При таком деле не пить нельзя. Опрокинь… Ну, вот. А языком закуси.

Затем подошел к Богданову.

— Обидел ты меня, друг! Тебе бы и подавать-то не стоило. Где я теперь узнаю про то, что на свете делается? Но я не сержусь… Глотни на дорожку, чтобы теплее было, а то у тебя под одним боком жарко, под другим холодно. Так… Теперь вам, Дарья Семеновна!

— Ой, нет, нет! — замахала руками Цветкова.

— Не будешь пить — вылезай из кошевы! Сейчас высажу.

— Ну выпей, Даша! — попросил Богданов. — Гулять так гулять! Такое у человека раз в жизни бывает.

Цветкова покорилась, выпила. Шишигин сунул ей в руку конфетку, а сам пошел к следующим кошевкам, где были гости, приглашенные со стороны жениха и со стороны невесты. Еще за несколько дней до свадьбы Богданову принесли лист бумаги, ручку, чернила, и он с трудом написал фамилии тех, кого приглашает. Первым в списке был замполит Зырянов. Затем следовали фамилии тех, с кем Харитон жил, работал. Последним он записал Синько, а потом вычеркнул его, да так крепко нажал на перо, что оно сломалось, — видно, вспомнил про Дарьину козу.

Тройки одна за другой выехали на дорогу и кратчайшим путем, зимником, помчались в Чарус, где, по договоренности, молодых должен был ожидать работник загса.

Был крепкий морозец. Кони бежали резво, под дугами гремели колокольчики, на шеях ширкунцы, в гривах развевались ленты, из-под копыт на седоков летели снежные комья. Скоро люди в кошевках стали белыми, и только лица у всех горели от морозца и выпитой водки.

Березин, сидевший на облучке, весело поглядывал по сторонам да покрикивал на лошадей, туже натягивая вожжи.

— Эй, вы, соколики!

Люди на задних тройках ехали шумно, с криками, с песнями. И только Дарья с Харитоном молчали, глядели на медвежью шкуру, прикрывавшую их до пояса, и скидывали с нее снежные комья.

Вскоре на заснеженных вырубах показался Чарус. От флагов, от кумачовых полотнищ он весь был словно в кострах. На его длинной улице было много народа, молодежь ходила толпами; из громкоговорителей, установленных возле почты и конторы леспромхоза, гремела музыка, повсюду вразнобой слышалась игра на гармошках, далеко за поселок летели крики, песни.

Веселый свадебный поезд мчался по поселку, как вихрь, от которого гуляющие шарахались в снег, в сугробы.

В помещении загса, украшенном цветами и картинами, их встретила пожилая полная женщина в очках.

— Вот вам и поп! — шепнул Шишигин Богданову из-за плеча.

Харитон и Дарья разделись, сели на мягкий диван, пообогрелись. Женщина побеседовала с ними, как положено при этом, о браке, о семье, а затем стала оформлять документы.

— На какую фамилию вас записывать? — Женщина посмотрела на Цветкову, потом на Богданова.

— Как, Даша? — в свою очередь спросил Богданов.

— Ну, пишите на его! — сказала она, кивнув на Харитона. — Была Цветкова, и не будет Цветковой.

Когда все было оформлено и они расписались в книге и в акте, женщина встала, вручила Богданову свидетельство и поздравила с законным браком. Тут же начали поздравлять и гости, пожимать руки. Перед тем как уходить Шишигин подошел к заведующей и, показывая на горлышко бутылки в кармане, предложил:

— Может, выпьете чарочку за молодых?

— Нет, спасибо! — сухо сказала женщина, убирая документы.

Возле троек опять собрался народ.

— Чья это свадьба? Кто женится? — спрашивали в толпе.

— Лесоруб женится! — сказал Березин, направляя тройку вдоль улицы. Неподалеку от конторы леспромхоза он осадил лошадей.

— Тьщ, т-пру!

Через дорогу была перетянута красная ленточка.

— Дальше ходу нет! — сказал Фетис Федорович. — Как теперь быть-то? А? В объезд придется.

И повернул коней к дому Зырянова.

Навстречу вышли замполит и директор леспромхоза.

— Поздравляем, поздравляем! С новой жизнью. — говорили они, пожимая руки супругам Богдановым. — Просим зайти, погреться.

Харитон был смущен.

— Премного благодарен, начальники! К дому надо продвигаться.

— А мы сейчас не начальники. Мы, как все, отдыхающие… Пожалуйте!

Откинули медвежью шкуру, взяли Дарью и Харитона за руки. Упираться Богданов не стал — зачем перечить хорошим людям?

— Давай уж, Даша, зайдем. Потом как-нибудь отблагодарим.

Стол в горнице у Бориса Лавровича был заставлен винами и всевозможными закусками. И когда все гости расселись по местам, были наполнены стопки и стаканы, Зырянов поднял свою рюмку.

— Друзья! Выпьем за наш большой праздник, за наших людей, за право каждого на счастье. Желаю Харитону Клавдиевичу и Дарье Семеновне жить в дружбе, в согласии, создать крепкую семью. Мы, советские люди, против всякого брака в работе, а вот за такой брак, как этот, мы горой!

Когда были вторично наполнены и подняты посудки, Шишигин закричал, притопывая ногами:

— Ой, горько, горько!

— Подсластить, горько! — закричали гости.

Все взоры были обращены на Богдановых. Дарья потупилась, а Харитон растерялся, покраснел, замигал глазами; на лбу выступила испарина. «Ну, зачем это? — словно говорил он. — Ну, увольте меня от этого, как же можно при народе?»

— Харитон Клавдиевич, страсть горько! — пробасил Березин. — Подсласти, не скупись!

— Пить невозможно!

— Не водка, а полынь!

Точно виноватый, Богданов спросил:

— Что же, Даша, разрешишь, что ли?

— Разрешаем, разрешаем! — закричали гости.

Под аплодисменты Дарья повернулась к Харитону и сложила бантиком свои губы.

— Теперь сладко!

— Как мед!

Ну, а дальше все пошло как по маслу. Люди пили, ели, кричали «горько», просили подсластить. Все были навеселе, раскраснелись. Пустились в споры, в разговоры. Подвыпивший Шишигин напирал на Якова Тимофеевича.

— Неправильные ваши распоряжения, товарищ директор.

— Какие распоряжения неправильны?

— А почему вы запретили заготовлять телеграфные столбы?

— Нарядов нет, не требуются.

— Как так не требуются? Может ли это быть? Я слышал, правительство нажимает на стройку электрических станций. Разве электричество не по проводам побежит? Провода-то на столбы вешать. А вы говорите, столбов не надо. Тут вы промах делаете. Иной раз привезут к нам на эстакаду хлыст. Думаешь, эх какой бы телеграфный столб из него получился! А его приходится чуть ли не на вагонную стойку раскраивать. Жалко дерево портить.

В разгаре пира поднялся Березин, сказал в шутливом тоне:

— Не пора ли к лешему, гостеньки? Надо и честь знать.

— Гуляйте, гуляйте! — перебил его Зырянов.

Директор леспромхоза посадил Березина на место и шепнул:

— Фетис Федорович, не егози, пускай люди пьют, закусывают.

— Люди-то пьют, закусывают, а кони стоят голодные, — возразил Березин. — Коней пора ставить на отдых, мы можем гулять и на Новинке. Догуливать к нам пожалуйте.

— В этом ты прав, — согласился Черемных. — Тогда езжайте.

Три тройки вскоре мчались в обратный путь. Харитон и Дарья сидели в обнимку, а с задних троек кричали:

— Горько, подсластить!

— Уже рассластили! — отвечал Березин, подмигивая.

Почти перед самой Новинкой на крутом повороте дороги кони встали, захрапели, попятились. Перед ними был высокий завал из елок, из хвороста, из сушника. Из-за засады раздались крики, ружейные выстрелы. Первая тройка круто повернула, шарахнулась в сторону, в снег, кошевка перевернулась, и Харитон с Дарьей оказались в сугробе.

Наверху завала с берданкой появился пилоправ Кукаркин.

— Ага, перетрусили!

Из-за завала высыпала с гармошкой веселая пестрая толпа.

— Выкуп нам за невесту давайте, выкуп! — кричали женщины.

— А нам за жениха! — басили мужчины.

Все окружили Харитона и Дарью, начали отряхивать с них снег; потом повели за завал, где посреди дороги стоял стол, на столе водка, тарелки с вилками. Над костром в сторонке висело ведро, в котором варились пельмени.

Достав из кармана бутылку и стаканчик, Шишигин угостил сначала Кукаркина, потом стал обносить всю его компанию.

На столе в клубах пара появились горячие пельмени.

— Прошу к столу! — скомандовал пилоправ.

И снова всем стало горько, снова виновникам торжества пришлось сластить продукцию водочного завода.

Завал был раскидан на стороны, и тройки помчались дальше. Вслед за ними, наигрывая в гармонь, с песнями и пляской направилась в Новинку ватага пилоправа Кукаркина, шествие которой замыкала подвода со столом и посудой.

В Новинке Харитона и Дарью высадили среди улицы. От самой дороги к большому двухэтажному дому были разостланы полоски ярких половиков. Минуя Дарьину каморку и мужское общежитие, половики вели вверх по лестнице на второй этаж. Богдановы шли под ручку впереди, а за ними — гости, за гостями гудела праздничная толпа.

На втором этаже в коридоре Березин вышел вперед, подошел к двери, обитой войлоком и клеенкой, щелкнул внутренним замком и, подавая ключ Богданову, сказал:

— Харитон Клавдиевич, вот ключ от вашей новой квартиры. Живите, будьте счастливы, всем довольны… Прошу, заходите!

И распахнул дверь.

Богданов перешагнул порог, огляделся.

В большой светлой комнате у глухой стены стояла накрытая пышная никелированная кровать, над ней висела написанная маслом, в массивной раме копия с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». В углу на отдельном столике стоял радиоприемник. Посредине комнаты находился сервированный стол, плотно обставленный кругом стульями. Новенькая посуда на белоснежной скатерти, приборы из нержавеющей стали, бутылки с винами — все это блестело, играло.

— Пожалуйста, раздевайтесь, вот вешалка! — говорил Березин. — Чувствуйте себя как в своем собственном доме. Все это ваше.

Глаза у Харитона вдруг стали влажными.

— Кого мне благодарить за это? — взволнованно заговорил он, сдергивая перчатки и комкая их в руках.

— Себя благодарите. Свой труд.

— А я что сделал? Я тут еще новичок.

— Приживетесь — и не будете новичком. Вы нам построили эти новые дома. Из-за вас отгрузка леса с эстакады не задерживается. Вы ведь ходите на работу не погоду пинать. Вы думаете, мы не видим, кто как работает и кто чего заслуживает? А в общем, раздевайтесь, будем продолжать гулять. Мы дома, мы у себя, и нам никто не помешает праздновать так, как хочется. А отгуляем — еще крепче за работу примемся… Дружка! Где дружка?

— Шишигин вышел, сейчас придет! — сказал кто-то из гостей, толпившихся у вешалки.

Пока гости раздевались, осматривали комнату, в дверях показался Шишигин. В руках у него был богдановский облезлый сундучок, черный жестяной котелок, а за плечом на ремне гармония.

— Ты где пропадаешь? — крикнул на него Березин. — Приступай к своим обязанностям, угощай людей.

— Гы, угощай! Надо сначала женихово приданое притащить, потом гулять. Что я, порядка разве не знаю?

Он поставил сундучок среди пола и откинул крышку. В нем наверху лежали стоптанные сапоги.

— Вот это жениховы скороходы, — начал он, выкладывая на пол из сундучка, для смеху, разное имущество. — Это мыльница и кисточка для бритья, а это новые портянки, пригодятся потом на подгузки.

Богданов вдруг вскипел:

— Шишигин, убери! — прорычал он.

К нему подошла Дарья, взяла за руку.

— Не трожь, Харитоша! Пускай. Чем больше смеху, тем лучше.

Богданов сразу обмяк.

— Ты сама, Даша, командуй. Сади гостей за стол.

— Обожди, Харитоша. Еще не все готово.

Пришел Чибисов с женой, сухой, высокой женщиной, закутавшейся в лисий воротник. В руках у начальника лесопункта была корзинка, накрытая газетой.

— Можно? — спросил он.

Богданов снова было начал хмуриться. Дарья заметила это.

— Будь ласков, будь вежлив, принимай гостей, Харитоша! — шепнула она ему и пошла навстречу Чибисову.

— Пожалуйте, пожалуйте, дорогие гостеньки! Раздевайтесь.

Евгений Тарасович подошел к Богданову.

— Харитон Клавдиевич, прошу извинить незваного гостя. Между нами и кошки и собаки бегали. Забудем старое. У всех у нас должна быть только одна забота — о деле, на которое мы поставлены. Это самое главное. У всех у нас есть свой гонор, свои недостатки. Надо ломать себя, если это в наших общих интересах… Поздравляю вас, Харитон Клавдиевич, с законным браком! Желаю счастья в семейной жизни, в труде. А это примите от меня скромный подарок.

Он поставил корзинку возле стола.

На Богданова будто напал столбняк, он стоял точно ошеломленный: что-то хотел сказать — и не мог, хотел сорваться с места — и не мог. Потом качнулся, кинулся к Чибисову, взял его руку и сколько было силы сжал в своих ладонях.

— Евгений Тарасович, зачем вы извиняетесь? Ведь я тоже был виноватый в дрязгах. Раздевайтесь, пожалуйста!.. Даша, сади гостя на почетное место и угощай!

Потом появились ряженые с подведенными сажей бровями и усами, в вывернутых шубах, в бумажных колпаках, верхом на коромыслах, с тазами, ведрами. Тут были и клоун, и гадалка, и цыган, разыскивающий с уздечкой чужую лошадь, и охотник с берданкой, который носил в руке медвежье ухо и рассказывал, как он тянул из берлоги медведя — ухо оборвал, а медведя вытянуть так и не смог. Ряженые начали петь, плясать, названивая в тазы… И все пошли крутиться возле молодых.