За праздники, пока люди отсиживались в домах, выпало столько снега, что он завалил все дороги в лес, тропки в делянки, похоронил под собой электрические станции, кабели, лебедки, эстакады. Вышедшие из гаража автомашины тут же забуксовали и не могли пробраться к трассе лежневой дороги. Подвязанные к колесам цепи яростно шлепали по снегу, выбивали под скатами ямины. Машины сердито урчали, дергались вперед, назад, а с места — никуда. Электропильщики, сучкорубы, рабочие эстакад, выстроившись гуськом, прокладывали себе путь в лесосеки ногами: передние шли прямо по пояс в снегу, скоро выбивались из сил и уступали место другим. Это был утомительный переход через бесконечные заснеженные пространства, каждый метр которых приходилось преодолевать с неимоверным трудом.
Из Чаруса на Новинку поступила телефонограмма:
«Срочно доставить к железной дороге полторы тысячи кубометров рудничной стойки и столько же деловой древесины для каменноугольных копей. Мобилизовать все и безоговорочно выполнить приказ министра».
Желтая бумажка лежала перед Чибисовым. Опершись локтями о стол и обхватив голову руками, он глядел на нее с отчаянием. Вокруг стола, переминаясь с ноги на ногу, молча стояли шоферы.
— Возить надо, возить! — наконец сказал он.
— Мы знаем, что надо возить! — заговорили шоферы. — Но как? Идите посмотрите, что делается с машинами. Горючее сжигаем, а с места не сдвинемся. При такой работе без порток останешься.
— А что вы предлагаете?
— Расчищать дорогу надо.
— Но снегоочиститель, треугольник, к гаражу не пройдет, пеньки мешают. Значит, вручную разгребать снег?
— Только так, разгребать до твердого грунта.
— А где взять людей? У меня на прямых работах нехватка рабочих.
— Домохозяйкам надо в ножки поклониться.
— Ох, уж эти домохозяйки! Не успеешь рта раскрыть, как начнется: не могу, больная, мне детей не с кем оставить, у меня стирка, я обед готовлю. Известно, домоседы, разве их из тепла пошлешь на мороз работать?
— Их надо собрать, потолковать, разъяснить положение.
— Некогда митинговать. Пока соберутся да что — день-то и пройдет.
— Вы, товарищ Чибисов, молодушку попросите, она вам мигом женский батальон выведет.
— Какую молодушку?
— Дарью, Цветкову бывшую. Весной она целую армию на сплав леса вывела.
— А ну, сбегайте за ней, позовите сюда! — распорядился Чибисов.
Шофер Полуденнов, стоявший возле стола, точно на ходулях, обернулся назад и сказал сыну, о чем-то переговаривавшемуся с матерью:
— Степашка, сходи-ка за Дарьей.
Степан Полуденнов, большой, неуклюжий, как и родители, чем-то напоминавший молодого лося, тотчас же вышел.
Когда в кабинет явилась Дарья Богданова, шоферы расступились. В запах бензина она внесла запах духов.
— Зачем я понадобилась, Евгений Тарасович?
— Ты все еще, Дарья Семеновна, празднуешь? — спросил Чибисов.
— Почему мне не праздновать? У меня ведь, как говорят, медовый месяц. Я свои обязанности по работе справляю.
— А мы отпраздновали. Бумажку получили, вот прочти. Министр приказал немедленно отгрузить шахтерам три тысячи кубометров леса. У них на складах хоть шаром покати, крепиться и строиться нечем.
— Ну, понимаю.
— Вот эти мужики, Дарья Семеновна, посоветовали тебе в ножки поклониться. Ты мастер организовывать домохозяек. У нас машины у гаража сгрудились. Надо дорогу разгребать.
— А они сами? — Она окинула взглядом шоферов. — Вон их сколько!
— Одни они до вечера прокопаются. Да и нехорошо, механики будут дорогу расчищать, а домохозяйки на них в окна смотреть. Сможешь нам помочь?
— Попробую!
— Расшевели, пожалуйста, свободный народ в Новинке.
— А лопаты деревянные будут?
— Лопаты на складе, я распоряжусь. Были бы люди, а этого добра хватает, в лесу живем.
— Всяко бывает. Были когда-то леспромхозы треста «Древмет», а их называли «дров нет». Люди сидели в лесу в общежитиях и замерзали.
Вскоре на дороге появились первые домохозяйки, в полушубках, в фуфайках, головы замотаны шалями, в руках — деревянные лопаты. К ним одна за другой стали подходить женщины со всего поселка. Пришла и жена Чибисова с лисьей шкурой на шее, в больших мужских валенках. На всей дороге от гаража до лежневки закипела работа, в воздухе мелькали лопаты, вихрящийся снег, из которого постепенно образовывались высокие насыпи. Слышались крики, смех, шутки. В Новинке стало весело, как на празднике. А Дарья Богданова, работавшая со всеми, только покрикивала:
— Бабоньки, поживей, поживей! Там на лежневке кувшин с водкой стоит. Чибисов поставил.
— Держи карман шире, поставит!
Закончив работу, женщины толпились на лежневке, по которой уже прошел гусеничный трактор с треугольником. Стояли с лопатами на плечах, балагурили, подсмеивались друг над дружкой, и никому не хотелось уходить домой. Только разгорелись на работе, вошли в азарт, а она уже кончилась.
— Дарья, давай еще работы! — кричали Богдановой.
— Нету, бабоньки! Можете расходиться по домам.
— А нам неохота. Ты бы хоть нас лес заставила рубить, что ли?
— Идите в контору, нанимайтесь.
— С радостью бы нанялись. Работать с артелью куда веселее, чем возле горшков да пеленок жизнь коротать.
— Погодите, бабы, придет время — избавимся от горшков, от ухватов. Теперь к тому дело пошло; круто теперь берутся за это. А раз берутся — сделают.
По прорытой снежной траншее, непрерывно гудя, громыхая прицепами, точно артиллерийскими лафетами, одна за другой шли автомашины. Впереди вел свой лесовоз шофер Антон Полуденнов. Над радиатором горел красный флажок — вымпел, на стекле кабины была надпись: «100 тысяч километров пробега без капитального ремонта». Вырвавшись на транспортную магистраль, Полуденнов дал полный газ и помчался к лесной бирже. Но не проехал он и полсотни метров, как машина снова забуксовала, зарылась в рыхлом, приглаженном треугольником снегу. Женщины пошли за машиной, вытолкнули ее из сугроба, она рванулась вперед, потом опять застряла, и опять, и опять. Открылась дверка кабины, вышел Полуденнов, заглянул под скаты, покачал головой, сплюнул в то место, куда зарылись колеса, и сказал, словно злясь на медленно падающие с неба снежинки:
— И откуда он берется, язва? Валит и валит, как из прорвы.
К нему подошли шоферы других лесовозов.
— Ничего не выйдет, Антон. Целый день будем скоблиться тут, а до лесосек не доберемся. Буксир надо. Пускай Чибисов дает трактор, иначе дело дрянь, без трактора автоколонне не пробиться ни в лес, ни на станцию. Сходи, Антон, к начальнику лесопункта.
— Сходить-то сходить, только одному у Чибисова делать нечего. Айдате все. Одного-то Чибисов и слушать не будет, упрется, скомандует: «Делайте, выполняйте распоряжение!» Сам отвернется и станет другими делами заниматься… Он податливый бывает, когда люди придут скопом и напрут на него.
— Да он после совещания в Чарусе вроде помягче стал, там с него семь потов спустили. После этого даже к Богданову, самому что ни на есть своему недругу, в гости пошел.
— Да и сегодня, видали, без форсу разговаривал.
— Ну, это как на него найдет.
Мнения шоферов о Чибисове разошлись. И они все же решили идти к нему «гамазом».
Было уже за полдень, когда к автоколонне подошел из лесосеки мощный трактор, развернулся в снежной целине, точно лыжник, вышел на трассу, подпятился к машине Полуденнова и взял ее на трос. Полуденнов подцепил к себе автомашину жены, та, в свою очередь, автомашину сына, а тот — следующий лесовоз. Вскоре автопоезд тронулся на прицепе у трактора. Последние машины по проторенному следу уже шли самостоятельно.
Часть автоколонны была поставлена под погрузку на штабельной площади у богдановской эстакады. В разгар погрузки подъехал Чибисов, привязал оседланного коня к рябинке, вошел на помост и за руку поздоровался с Богдановым.
— Голова не болит, Харитон Клавдиевич?
— Нет, Евгений Тарасович, не болит. Утром Даша налила стаканчик, опохмелила.
— Вот, видишь, как хорошо женатому-то! Есть кому позаботиться о человеке. И завтрак, наверно, приготовила, на работу собрала, портянки, рукавицы тепленькие подала… Так ведь, Харитон Клавдиевич?
— Так, Евгений Тарасович.
— Я знаю, что так. Сам жену имею… А Даша твоя молодец. Клад тебе достался, Харитон Клавдиевич… Крепко нас сегодня Дарья Семеновна выручила.
— Почему выручила?
— Тебе еще не сказывали? Видишь, какое дело получилось.
И Чибисов рассказал Богданову о приказе министра, о том, как Дарья Семеновна помогла пробиться автомашинам в лесосеки, какая она женщина сознательная и отзывчивая на общественные дела.
— Это тебе, Харитон Клавдиевич, надо понимать и ценить в своей жене, — закончил начальник участка.
— Дашу я знаю, — уклончиво сказал Богданов и взялся за пилу.
Увидев столпившихся вокруг рабочих, он нахмурился, буркнул:
— А вы чего уши-то развесили? По местам! Ну-ка, Евгений Тарасович, посторонись, не мешай.
На эстакаду со связкой хлыстов поднялся трактор «Котик». Из кабинки вышел Алексей Спиридонов. Кинув к ногам тракториста моток чокеров от предыдущего воза, Богданов сказал:
— Еще один воз привезешь, разделаем — и шабаш!
— Почему шабаш? — спросил Чибисов.
— Я, Евгений Тарасович, обещался сегодня домой пораньше.
— К жене торопишься? А я пришел тебя на ночную работу сватать.
— Да ведь темно! Какая работа ночью?
— Скоро монтеры приедут. Прожекторы установят. И делянки осветим. Пока срочное задание не выполним, придется работать почти круглосуточно.
— Ну, работайте на здоровье, ваше дело, а я пойду домой.
— Как домой? Приказ министра — все равно, что военный приказ.
— Я ведь не военный. Что вы меня приказами пугаете?
— Я не пугаю, я прошу тебя, Харитон Клавдиевич. По-хорошему хочу… Я лучшего мнения о тебе был.
— Плохого, Евгений Тарасович, я ничего не делаю. Норму я дам, без нормы домой не уйду. Это вы будьте покойны.
— Нормы мало, Богданов, учитывая наши чрезвычайные обстоятельства. Норма нас не устраивает.
— Вы хотите, чтобы я женился да домой ночевать не ходил? Я знаю свои восемь часов, знаю и обязательства, под которыми недавно расписывались. Я почти первый подписался. И сегодня у меня меньше трех кубометров вкруговую на человека не будет. Я слово свое держу. Сказал Даше, что пораньше приду, — и приду. Нарочно с утра нажимал на работу, спешил, трелевщикам покурить не давал. И с бригадиром Ермаковым договорился. Он разрешил мне пораньше уйти. Уж если чего, так поезжайте, с ним разговаривайте. Если он мне прикажет до полночи работать, так я буду знать, что он за человек, а он, по-моему, не балаболка.
— Сам не хочешь, Харитон Клавдиевич, так скажи своим людям, чтобы остались поработать без тебя.
— Разговаривайте сами со звеном. Вон Шишигин, он мой помощник. Он и зарубки на хлыстах делает, он и пилой орудовать может.
— Ну, ты им скажи, распорядись!
— Не могу я этого сделать.
— Почему не можешь?
— Веру в меня потеряют. Какой я буду тогда звеньевой: скажу людям — работайте, а сам к жене пойду? Звено меня никогда не ослушается, что скажу, то и станет делать. У нас все научены так: куда иголка, туда и нитка. А теперь что может получиться: нитка выдернется, на месте останется, а иголка уйдет. Вы уж сами, Евгений Тарасович, разговаривайте, как хотите, как можете.
Ничего не добившись от Богданова, Чибисов подошел к Шишигину, который ходил с меркой среди раскатанных по эстакаде хлыстов и делал на них зарубки топором.
— Шишигин!
— Ась?
— Вся надежда на тебя. Ты нас должен выручить.
— В чем выручить? — с улыбкой спросил Шишигин.
— Останься с людьми поработать хотя бы часов до двенадцати ночи. У нас горячее дело. Видишь, сколько автомашин на биржу выгнали за лесом. На железной дороге целый эшелон порожняка подан под бревна. Требуется срочно загрузить его. Лесорубы, трелевщики согласились работать до двух часов ночи. Теперь дело за вами.
— А почему, товарищ Чибисов, со мной разговариваете? У нас вон звеньевой, Богданов.
— Харитон Клавдиевич только женился, он к жене торопится.
— А, ну, ну… А кто это хочет, чтобы мы тут до полночи работали?
— Шахтеры хотят, Шишигин, шахтеры, которые уголь добывают. Сейчас они в затруднительном положении. У них нет леса для крепления шахт. Мы план не выполняем, да и другие леспромхозы тоже, наверно, работают не лучше нас. Вот и подвели шахтеров, оставили без крепежа.
— Вон какое дело-то! Ладно, поработаем. Сейчас договоримся. А ужин нам сюда привезут?
— Привезут, Шишигин, привезут! Над душой директора леспромхоза стоит министр. А это не что-нибудь! В армии ты не служил?
— Не приходилось. На Индигирке был, в заключении.
— За что сидел?
— Так, за темноту свою. Слепой был. Работал на руднике одном. А там подобралась шайка-лейка, люди исподтишка пакостили советской власти. Они меня обвели вокруг пальца, подкупили, запальщиком поставили работать, к взрывчатке допустили, а под конец науськали компрессорную станцию взорвать.
— И взорвал?
— Ну разве взорвешь! Оборудование на руднике тыщи глаз оберегали. Ты никого не видишь, а тебя все видят. Темный был человек. Пришел на рудник со своей Шишигинской заимки пень пнем. Ну и клюнул на удочку вредителей. Потом-то, когда в заключении был, все это раскумекал, да уж поздно.
— Просветился, значит?
— А что ты думаешь? Конечно, просветился. Там и красный уголок был, и беседы с нами проводили, и лекции читали. Обо всем сообщали, что на белом свете делается. Послушаешь, и ровно глаза твои шире смотрят: видишь, где капиталисты, где наши. Своим-то помочь охота, а чужим по загривку дать… Будь спокоен, начальник, останемся, поработаем.
Домой Богданов шел — поторапливался, ног под собою не чуял.
Чтобы не вязнуть в глубоком снегу, он направился лежневкой, делая большой круг, обходя Новинскую гору. Шел и радовался, что нашелся на земле и для него уголок, где можно быть самостоятельным, хорошо зарабатывать, жить в свое удовольствие. Тихий вечер, бледная желтизна на небе, где уже закатилось солнце, так и не выглянувшее из-за хмары, задумчивый заснеженный лес, пушистые пышные снега — все это гармонировало с приподнятым, радостным настроением Богданова.
Дорога была пустынной и походила на широкую канаву, прорытую в снегу, посредине которой лежали два желоба, выбитые прошедшими в лесосеки автомашинами. На обочинах лежневки кой-где виднелись заячьи следы, где-то в стороне, собираясь на ночлег, пересвистывались рябчики, где-то стучали дятлы. Лес жил своей обычной, давно настроенной жизнью, а лежневая дорога, искусственно созданная человеком в этом лесу, казалось, отпугивала зверей и птиц — хозяином на ней чувствовал себя только человек.
Далеко впереди Богданов увидел человека. Кто мог идти в такое время в лесосеку? Кроме мастера, конечно, некому. Наверно, новый мастер, поставленный вместо Голдырева, ходил в контору, а теперь возвращается принимать у рабочих лес. Однако это не мастер: идет кто-то в юбке, и в руке несет какую-то оказию — не то ведро, не то бидон. Расстояние между Богдановым и женщиной быстро сокращалось. Теперь уже ясно было, что идет женщина и несет за ручку судок: три жестяных миски, вставленных в специальную кассету одна на другую.
— Даша, это ты? — удивился Богданов, встретившись на пустынной дороге с женой.
— Я, Харитон, я!
Щеки ее горели, глаза казались большими и строгими.
— И куда ты идешь, Дашенька?
— К тебе на эстакаду пошла. Обед вот несу.
— А домой разве не ждешь?
— Я слышала, люди решили работать в лесосеках до полночи. Чибисов кухню нарядил в делянки. Я и пошла.
— А я домой обедать иду. Я уже пошабашил, отшился и нитки в пазуху!
— А остальные?
— Уговорил их Чибисов, согласились, пускай работают. Вольному воля. Я им не препятствую.
— А ты, Харитон? Ты почему не остался?
— Эх, Дашенька! Да разве я мог остаться? Только ты одна у меня теперь на уме. Только о тебе и думал! День-то какой долгий показался! Еще с полдня хотелось бросить работу и бежать к тебе. Так и подмывало кинуть эстакаду, оставить вместо себя Шишигина, да только совесть не позволяла.
Он положил руку на плечо жены и притянул ее к себе.
Она вывернулась из-под руки, стала строгой, недоступной.
— Ты, что же, вздумал меня конфузить?
— Чем конфузить? Разве я тебе не муж?
— Убежал из лесосеки?! Люди остались, а ты сдезертировал. Думаешь, я обрадуюсь этому? У всех соседок мужья на работе, а мой — дома. Что я отвечу, если спросят, почему ты дома?
— Нам с тобой, Дашенька, на других смотреть нечего. Нам никто не указ. Как хочется, так и живем.
— Нет! Если жить, то как все.
— Кому денег много надо, тот больше и работает. У нас с тобой, Даша, не семеро по лавкам. И деньги нам с тобой не копить. На еду, на обувку, на одежду заработаем — и хватит. Зря спину гнуть, хапать большие деньги нам ни к чему. Станем жить потихонечку-полегонечку, глядеть друг на дружку да радоваться.
— Мало радости от того, что мы будем с тобой от людей прятаться, друг на дружку любоваться. Я так жить не буду. Ты мне мил, но ради тебя я не пойду против своей совести… А тебе-то самому как не стыдно?
— А чего мне стыдиться?
— Как чего? Ведь ты человека когда-то убил. Приревновал к своей невесте. Кого жизни лишил, кого счастья, невеста твоя от горя иссохла. По Сибири скитался, со всяким народом путался. А тут не посмотрели, какой ты есть. Дали нам с тобой квартиру, обстановку, подарков сколько. Свадьбу помогли справить. А за что? Ты думаешь только за спасибо все это сделано? Тебя подымают, тебя настоящим человеком делают, а ты хочешь оказаться свинья свиньей. Теперь только и остается — прийти домой, забрать пожитки и переселиться в старую каморку.
— Неужели ты хочешь расходиться со мной?
— Нет, не хочу. Я тебя возьму к себе в каморку. Нам и в каморке хватит с тобой места, в тесноте, да не в обиде.
— Даша!
— Ну?
— Я вернусь, Дашенька, на эстакаду. Извини меня!
Со стороны лесосек слышался нарастающий гул трактора, который шел по лежневке и вел колонну автомашин с лесом. Вдали, на повороте заснеженной лесовозной магистрали, мелькнули зажженные фары, яркие лучи света заскользили по плотной стене задремавшего синего леса.