Весна в здешних местах наступила неожиданно рано и застала лесозаготовителей врасплох. Солнце, как будто вышедшее из зимнего заточения, горячее и ласковое, поднималось высоко над землей и грело без устали, сжигая глубокие снега. Лес скинул с себя зимний наряд и повеселел, стоял, омываемый теплым ветерком. Невесть откуда появились певчие пичужки, зашебаршили по коре деревьев малюсенькие птахи-ползунки, от темна до темна трудились дятлы, наваливая возле старых берез ворохи гнилой измельченной коры. Утрами, далеко до восхода солнца, на могучих деревьях начинали токовать пернатые богатыри — глухари, в мелких осинниках чуфыркали тетерева.

На столбе перед окнами кабинета директора леспромхоза сидел скворец, выводил свои незамысловатые трели и приглушенно, как будто издалека, протяжно посвистывал. Этот разбойничий посвист птицы действовал Якову Тимофеевичу на нервы; так и подмывало встать, захлопнуть форточку, но в кабинете было жарко.

Яков Тимофеевич обзванивал по телефону лесные участки. И пока начальники подходили к трубке, он думал:

«Вот и опять весна. С одной работой не закончили, другая подпирает. Людям весна приносит радость, а тебе подваливает забот. И так без конца, из года в год. И надо справляться. Нельзя не справляться, раз тебя, рабочего человека, поставили на такое трудное дело».

— Але, але! Багрянцев?

В Моховом в конторе к телефону подходит Николай Георгиевич. На нем резиновые сапоги. Окно раскрыто настежь. По колеям дороги под окнами бегут ручьи. Ельник стоит в воде, купая подолы.

— Я вас слушаю, Яков Тимофеевич! — отзывается Багрянцев.

— Ну, как вода?

— Прибывает. За ночь на пятнадцать сантиметров поднялась.

— Заморозка там у вас не было?

— Нет, нисколько не подморозило, даже зорьке подрумяниться нечем было. Вечером была бледная желтая заря и утром такая же. Здешние мужики говорят: нехорошая примета. Весь снег может согнать сразу, поднимет воду, а ведь в половодье лес плавить не будешь — разнесет по берегам. Положение тревожное.

— Меня тоже беспокоит это. Ночью несколько раз выходил на улицу проверять: не подстывает ли? Нет, никаких признаков. Думаю, под самое утро, когда обычно холодком тянет, хоть немножко подстынет. Нет, не подстыло! Вы переходы через реку перекинули?

— Нет еще, Яков Тимофеевич!

— Ну, что вы делаете? Как людей переправлять будете на другой берег? Немедленно приступайте к работе! План подготовки к сплаву у вас есть, держите его всегда перед собой. Там обозначены сроки, когда что делать. Неужели вас еще учить порядку, дисциплине! Вы же были в армии, должны понимать. Лесосплав — это все равно, что пожар. Не подготовишься вовремя, упустишь сроки — вот и погоришь.

— Для устройства переправы нет канатов, Яков Тимофеевич.

— Разве еще не прибыли? Подводы с канатами ушли вчера утром.

— Не пришли еще. Застряли в пути. Гремучий лог разбушевался, через него нигде не переедешь.

— Высылайте людей, тащите канаты на себе.

— Ушли люди, Яков Тимофеевич.

— Хорошо. А наледи рвать начали?

— Рвем и канавы копаем по льду, уже метров пятьсот прокопано. Подрывник заболел, так мы сами приспособились.

— А кто вам разрешил? Убьете людей, а мне за вас в тюрьму?

— Не беспокойтесь, Яков Тимофеевич! Рвем по всем правилам. Взяли у подрывника инструкции, среди нас отыскались саперы, так что будьте спокойны.

— Как у тебя с лодками? Ремонтируете?

— Дело встало из-за смолы. За смолой послали на углевыжигательные печи. Пакли хватит. Нас волнует другое, кошма. На чем будут спать сплавщики, чем прикрываться?

— Ждем кошму из треста. Если не получим — выдадим стеженые одеяла.

— А палаток брезентовых, значит, так и не будет?

— С палатками скандал. Вышлем плащ-палатки.

— Ну, и это ладно. На безрыбье и рак рыба.

— Багрянцев! Але, куда ты пропал? Багрянцев, Багрянцев! Вот, черт, проклятая связь!

Директор бьет пальцами по аппарату, стоящему перед ним на столе. Просит девушку-телефонистку проверить линию, волнуется. С Багрянцевым у него еще большой разговор. Нужно, знать, проверить до мельчайших подробностей, что делается на Моховом, не упущено ли что в подготовке к сплаву. Сидя в своем кабинете в Чарусе, он мысленно находится на далеком лесном участке. Вместе с Багрянцевым обходит сплавной отрезок Правой Ульвы — небольшой речушки, впадающей в Ульву. Желтоватая вода, настоенная в болотах, обмывшая прошлогоднюю ветошь трав, мчится по извилистому руслу речушки поверх льда, обходя высокие наледи. Люди копошатся на реке, расчищая воде фарватер: пробивают в наледях лунки и закладывают в них мешочки с аммоналом, потом взрывают их. Вверх летят брызги и глыбы льда; на отлогих берегах, на поворотах русла, чтобы не было разноса древесины по лугам и кустам, сплавщики укладывают бревенчатые боны, делают плетни. В устье реки для задержки древесины сооружается временная запань, а в верховьях — идет обмер поленниц и бревен, подготовленных для сплава…

— Девушка, ну где же Багрянцев?

А скворец на столбе продолжает свои трели и приглушенный посвист. Черемных кидает трубку, срывается с места и захлопывает форточку. Звонит телефон.

— Возьмите — Моховое! — говорит телефонистка.

— Багрянцев, куда же ты пропал?

— Я тут, Яков Тимофеевич. Извините, на минутку оторвался. Ко мне пришла делегация моховских домохозяек. Моя жена, Нина Андреевна, вербует домохозяек на сброску дров в воду. Женщины пришли договариваться. Спрашивают, будут ли резиновые сапоги?

— Сапоги дадим, дадим.

— Потом они интересуются спиртом, будет ли он нынче на сплаве? Для меня это кажется немного странным.

— Ничего нет странного, Николай Георгиевич. Скажите, что спирт будет. Вы еще не знаете здешних традиций. Для нас с вами сплав леса — страда, а для моховских — праздник. Они ждут его целый год. Хотят поработать на народе, а потом на славу погулять… Что они еще просят?

— Больше ничего. Минуточку. Еще одно требование, Яков Тимофеевич! Просят прислать баяниста повеселее.

— Хорошо, подыщем и баяниста.

Поговорив с Багрянцевым, директор записал на листочке настольного календаря:

«В два часа быть в Моховом, Багрянцев будет ждать на Мурашкином лугу».

Затем посмотрел на лежащую перед ним карту сплавного бассейна реки Ульвы. Река и ее притоки были обозначены синими извилистыми змейками. Населенные пункты и отдельные бараки, расположенные вблизи реки, обозначались квадратиками коричневым карандашом, а заготовленный на берегах лес — красными черточками.

Снова взявшись за трубку, он попросил:

— Девушка, дайте мне Чибисова.

Начальник Новинского лесопункта уже полчаса ждал директорского звонка. Он тоже был в болотных резиновых сапогах, с кожаной сумкой-планшеткой на плече.

— Слушаю вас, Яков Тимофеевич! — ответил он в трубку.

— Что это у тебя, Чибисов, голос хриплый?

— Я вчера в Ульве искупался, нырнул чуть не по горло, вот и охрип.

— Попроси жену, чтобы купила чекушку, выпей с перцем, залезь на печку да шубами закройся.

— Некогда, Яков Тимофеевич, у меня одна нога в лесу, другая на реке. Еле успеваю, голова идет кругом.

— Это плохо, Евгений Тарасович. Сам закружишься и людей закружишь… Как колхозники?

— Уезжают, Яков Тимофеевич. Мы вместе с Зыряновым агитировали их задержаться на недельку. Никак не остаются. Люди в валенках…

— Выдайте кожаную обувь.

— Предлагали уже. Народ беспокоится о севе. Вот-вот надо выезжать в поле. Смотрите, что делается на улице. Снег превратился в кисель. Ручьи, реки, как бешеные. Скворцы уже прилетели.

— Знаю, знаю. У меня вон сидит разбойник на столбе и играет на нервах… Ну, а Коноплев как? Он-то, по крайней мере, останется?

— Нет, ни в какую не соглашается. Мы ему и работу хорошую предлагаем, и квартиру, все условия. О колхозе парень скучает.

— Жаль, жаль. Выходит, драмкружок у нас заглохнет?

— Нет, не заглохнет, Яков Тимофеевич: мы все же одного «артиста» из «Новой жизни» завербовали себе. Его нам Коноплев порекомендовал. Парень хороший, кандидат партии. И на сцене играет отлично, роль-то электромеханика в пьесе «Лесной фронт» он исполнял. В колхозе хоровым кружком руководил. Мотоцикл хорошо знает, наших новинских мотоциклистов обучал на машинах ездить.

— Тогда все в порядке, Чибисов. Пришли его в отдел кадров.

Расспросив подробно начальника лесопункта о подготовке к сплаву инвентаря и такелажа, о подвозке продуктов для сплавщиков, директор заговорил о самом главном:

— А люди у тебя по бригадам разбиты?

— Все сделано, Яков Тимофеевич. Люди пока работают в делянках: рубят лес, возят на берега, но в любой момент могут выйти на сплав и встать на свое место.

— Богданова ты куда назначил?

— Возглавит бригаду по сгонке леса и зачистке правого берега Ульвы.

— А по левому берегу кто идет?

— Назначил Ермакова, думаю, что не подведет.

— Правильно сделал. Перебросил ты ему домишко из Сотого квартала?

— Уже все готово, стоит на месте, дым из трубы идет. Место себе парень выбрал самое веселое, недалеко от клуба.

— Не женился он еще на Медниковой?

— Пока не слышно.

— А насчет соревнования на сплаве вы подумали?

— Уже заключили договор с участком Багрянцева. Обязались завершить все сплавные работы на два дня раньше срока.

— Могли бы и три дня выкроить.

— Трудно, Яков Тимофеевич. План и так очень напряженный. Если два дня сократим — и то большое дело. Особенно трудоемкая работа — это сброска. Ведь надо по бревну, по полешку скинуть в воду такую огромную массу древесины.

— Технику вы учитываете?

— Как же! Будем использовать тракторы, лебедки.

Пододвигая к себе настольный календарь, директор сказал:

— Ты, Чибисов, в шесть часов вечера жди меня на берегу Ульвы возле Лежневого моста, я подъеду из Мохового.

— В шесть часов я в баню думаю сходить, Яков Тимофеевич.

— Сходишь в двенадцать. Чертей-то не боишься? Они в полночь по баням шныряют.

Черемных снова смотрит на карту, на синюю змейку реки, не отрывая трубки от уха. Лицо у него серое, усталое. Скворец со столба давно улетел. Солнце оторвалось от заснеженного, ослепительно яркого Водораздельного хребта, пошло к зениту и своими горячими лучами бьет в спину, играет на стекле графина, чернильниц, но Черемных ничего этого уже не замечает.

— Девушка, дайте углевыжигательные печи, главную запань.

— Вас трест вызывает, Яков Тимофеевич, — отвечает телефонистка.

— Не надо мне трест! Дайте главную запань.

— Вас просит управляющий. Я ему сказала, что вы у себя в кабинете.

— Просит, просит… А сам ничего не дает! — ворчит директор. — Ну, соединяйте!

Перед глазами Черемных предстает кабинет управляющего. Большая голубая комната, стены которой блестят, точно по ним стелются синеватые язычки пламени. Вдоль стен сплошными рядами стоят пестрые стулья с полумягкими сиденьями. У дальней глухой стены расположился огромный письменный стол с короткими точеными ножками. За столом, под картиной «Ленин в Горках», сидит сам Михаил Петрович: высокий, костистый, с белыми прядками в жестких темных волосах. Со своими подчиненными управляющий всегда подчеркнуто строг, придирчив. И если директора едут к нему на совещание, то заранее знают: будет головомойка. В кабинет входят к нему чуть ли не на цыпочках, стараются занять места вдоль стен самые дальние, сидят молча, настороженно.

— Да, Чарус. Я слушаю. Здравствуйте, Михаил Петрович! — говорит Черемных.

В ответ на приветствие в трубку слышится басистое рычание:

— Когда вы там прекратите безобразие?

— Какое, Михаил Петрович?

— Почему ослабили темпы лесозаготовок?

— Вы же знаете, Михаил Петрович, что многих людей пришлось сорвать на подготовку к сплаву. Потом дороги пали. Колхозники тоже котомки собирают.

— У вас вечно так, вечно находятся объективные причины. А график кто будет выполнять?

— Так мы уже сезонный план закончили.

— Знаю, что закончили. Вам дали дополнительное задание — будьте добры его выполнять… Ну, а древесину когда плавить начнете?

— Если погода не изменится, дней через пяток начнем.

— И к сплаву у вас еще далеко не все сделано.

— Делаем, Михаил Петрович. Не беспокойтесь, все идет по плану.

— Знаю я ваше «по плану»… На время сплава мы посылаем к вам инженера Морковкина. На днях он выедет.

— Не надо нам вашего инженера, будет только путаться под ногами. Мы обойдемся без опеки Морковкина. Вы лучше высылайте нам брезентовые палатки и кошму. Снабжение со стороны треста никудышнее.

— Вы, что, руководством недовольны?

— Руководством довольны, а вот с материальным обеспечением сплавных работ вы нас без ножа режете.

— Ты, что это, Черемных, грубить начинаешь?

— Я не грублю, Михаил Петрович. Я говорю о том, что у меня наболело. Я не могу быть спокоен, когда нет уверенности, что сплав проведу благополучно.

— В чем же у тебя неуверенность?

— Я же вам говорил, докладную написал. На главной запани, куда мы принимаем сотни тысяч кубометров леса, мы вынуждены ставить не вполне надежный трос — канат на мертвяк. А вдруг он не выдержит огромного напора воды и массы леса, лопнет, тогда вся наша запань полетит к черту и древесина уплывет вниз. Дело это нешуточное. В прошлом году у нас не было такой техники, мы плавили леса намного меньше. Тогда годен был и этот канат, теперь он может не выдержать… Для выгрузки леса элеваторами у нас не хватает рельсов, вагонеток. Словом, куда ни кинь, там и клин… Нам не опека нужна, а помощь. Когда же вам говорят о недостатках в работе треста, вы обижаетесь.

— А ты что горячишься, Черемных?

— Я не горячусь… Скоро, наверно, у меня на голове не останется ни одного черного волоса.

— Мне нет дела до твоих волос.

— Конечно, вам никакого дела нет до моих волос, но вам должно быть дело до государственных интересов.

Разговор с трестом был прерван. Михаил Петрович, видимо, бросил трубку, кинув на прощание: «Не яйца курицу учат».

А Яков Тимофеевич снова просит:

— Девушка, девушка! Дайте главную запань.