Первые дни после приезда в Чарус Нина Андреевна была поглощена хлопотами по устройству своей маленькой квартирки, приему медпункта и пополнению аптечки медикаментами. Ее девочки, Соня и Рита, не отходили ни на шаг и все спрашивали об отце. Нина Андреевна гладила девочек по головкам и говорила:
— Вот устроимся хорошенько, будет у нас уютно, тогда и позовем папу. Преподнесем ему сюрприз.
И вот наступил день, когда Нина Андреевна смогла осмотреть лесные участки и побывать на самом дальнем из них, на Моховом, где находился ее муж. Сопровождать ее взялся Зырянов, ехавший по своим делам. Помогая Нине Андреевне взобраться на седло, он спросил:
— Ездить-то умеете?
— Конечно! На фронте вот так же, бывало: сумка за плечами и кочуешь вместе со своим подразделением.
Кони сначала шли рядом, Нина Андреевна и Зырянов оживленно разговаривали о том, о сем, как давнишние знакомые. Потом дорога стала хуже и хуже, пришлось ехать гуськом, объезжать мочежины, крутые ложки. Когда же углубились в глухой лес, лошади брели по колено в грязи. Скоро выбрались на увал, дорога здесь была сухая и гулкая; внизу на многие километры расстилалась заболоченная лесная долина, над которой кое-где торчали, как сторожевые вышки, одинокие сухары.
Нина Андреевна думала о предстоящей встрече с мужем, перебирала в памяти события минувших лет.
…В сороковом году она окончила Московский мединститут и поехала работать в город на Волге. Там познакомилась со статным красивым парнем. Поженились. Вскоре началась война. Багрянцева мобилизовали в армию, направили в военное училище, а она ушла добровольцем в санитарный батальон.
В конце войны работали на военном аэродроме. Здесь они встретили день победы. Казалось, все было хорошо. Впереди была мирная, счастливая жизнь. Однако жизнь пошла по-иному.
Николай стал выпивать. Сначала пил по воскресеньям, по праздникам, а затем и в будничные дни. Появились друзья-приятели. Однажды он втянул в свою компанию командира корабля, отправляющегося в рейс. Самолет потерпел аварию. Началось следствие. Виновника попойки разжаловали, лишили орденов, исключили из партии, в которую он вступил еще в военном училище. С апелляцией Багрянцев дошел до ЦК партии. Там ему посоветовали искупить вину честным трудом. Дали двухгодичный срок. С путевкой Министерства лесной промышленности прибыл он в Чарус.
…Зырянов, сдерживая лошадь, следовал позади. Он проникся к этой женщине чувством большого уважения. Ведь не каждая рискнула бы отказаться от удобств городской жизни и поехать в лесную глухомань, кочевать с санитарной сумкой из одного лесоучастка на другой. Тут требовался действительно твердый характер и мужество.
На развилке двух дорог Багрянцева остановила своего коня.
— Два пути — куда идти? — спросила Нина Андреевна, улыбаясь.
Лицо ее показалось Зырянову очень красивым и одухотворенным.
Он направил свою лошадь по дорожке, спускавшейся к болотистой долине.
— Тут уже недалеко. Проедем с километр по кромке топей, свернем на слань, а там и Моховое. Оно находится как раз среди болота.
— Странно, почему люди поселились в болоте? — спросила Нина Андреевна.
— Тут старинное поселение сектантов-скрытников.
— Старообрядцев, кержаков?
— Не совсем так. Тоже религиозная секта, только на свой лад. Люди уходили в леса, прятались от антихриста. Не признавали царя, чиновников, никаких властей. Жили своей общиной, никому, кроме своего старшины, не подчинялись. Не платили сборов, податей. Питались птицей, зверем, грибами-ягодами и молились богу.
— Странные люди!
— На старой Руси много было дикого. Да и сейчас не перевелись люди, которые верят в загробную жизнь и всякую чертовщину.
За сланью, проложенной через болото, на небольшой возвышенности среди деревьев показались черные слепые избы, малюсенькие окошки которых, будто отдушины в банях, были обращены во дворы. Домишки толпились в беспорядке, без улиц, без переулков, без площадей. Дорога привела Нину Андреевну и ее спутника в чей-то грязный двор, потом в огород, потом снова во двор и, наконец, вывела к новым большим баракам, выстроившимся в один ряд, лицом к болоту, к стене угрюмого ельника.
— Это и есть Моховое? — спросила Багрянцева.
— Оно самое, — сказал Зырянов, подъезжая к высокому крыльцу одного из бараков.
— Тут что? — спросила Нина Андреевна, прислушиваясь к музыке за дверью.
— Контора лесоучастка, — ответил Зырянов, спрыгивая с седла.
В просторной светлой комнате, за грязным замусоленным барьером, спиной к двери сидел лысый человек в подтяжках, перекрестивших спину, и крутил катушку радиоприемника.
— Волну ловишь, Степан Кузьмич? — спросил Зырянов, проходя за барьер. — Здравствуйте!
Человек медленно повернул голову, посмотрел красными, на выкате глазами, потом быстро встал, большой, сгорбленный, нескладный. Его сильно качнуло в сторону, он уцепился за стол и сказал пьяным, заплетающимся языком:
— Бор-рис Лавр-рович? В-вот не ожидал! К-каким ветром занесло?
— Ты что, пьян? — нахмурившись, строго спросил Зырянов.
— Есть маленько, Бор-рис Лавр-рович. Виноват. Именинник вчера был, ангела своего вспрыснул. Утром башка трещала с похмелюги, стаканчик грохнул — и в-вот опять еле на копыльях держусь. Но это ер-рунда. Пьяница проспится — человеком будет, а дурак — дураком и останется.
— Где Багрянцев?
— Колька? Мастер? Ушел в лесосеку. Послал его замерять вчерашнюю рубку. Он у меня молодчага!
Нина Андреевна смотрела на него расширенными глазами.
— Это жена Багрянцева, — по-прежнему держась строго, сказал Зырянов, кивнув на Нину Андреевну.
Пьяный начальник поспешил отрекомендоваться. Раскланиваясь, описал ногой дугу, ухватился за стол.
— Очень приятно познакомиться. Ошурков Степан Кузьмич — сын собственных родителей, проклятый за непочтение стариков.
Нина Андреевна повела плечами и спросила:
— А где живет Багрянцев?
— Тут, близко, — сказал начальник участка. — Ступайте, он, может, уже и дома. Как выйдете с крыльца — сразу налево за барак. Увидите возле елок домик на одно окно, там и живет Багрянцев.
Подслеповатый домик с малюсеньким слезящимся окошком отыскать было нетрудно. Нина Андреевна вошла во дворик. Возле крыльца ходили и пили воду из деревянного корыта куры, а чуть подальше лежал, пережевывая жвачку, бурый теленок.
После улицы в избе показалось слишком темно. Оглядевшись у порога, она увидела впереди узкий проход между русской печью и кроватью; в конце его был стол, накрытый рыжей клеенкой, а возле стола на лавке сидела белокурая девочка с котенком на коленях; весь угол, снизу доверху, был заставлен коричневыми квадратиками икон старинного письма. Свет из окна падал на стол, на плечо девочки и на пол до самого порога. Нина Андреевна поздоровалась.
— Здравствуйте! — ответила девочка, с любопытством разглядывая незнакомую женщину.
— Скажите, Багрянцев здесь живет?
— Дядя Коля? Здесь.
Нина Андреевна прошла вперед, чуть не касаясь головой низко нависшего потолка. Попросила разрешения присесть. Девочка с котенком охотно отодвинулась в угол, уступив свое место возле стола. Сняв санитарную сумку, Багрянцева поставила ее возле ножки широкой деревянной кровати.
— Вас вызвали к дяде Коле? Вы фельдшерица? — спросила девочка, посматривая на сумку с красным крестом.
— Я — врач, — сказала Нина Андреевна. — Почему ты думаешь, что меня вызвали?
— Вчера Степан Кузьмич, начальник нашего участка, говорил, что надо вызвать по телефону из Чаруса фельдшера, чтобы оказала помощь дяде Коле.
— Дядя Коля разве болеет? Что с ним?
— Он три дня подряд пил водку вместе со Степаном Кузьмичом, а потом ему стало плохо. Степан Кузьмич и моя мама сказали, что дядя Коля загорелся, начали его обливать водой, только я не видела никакого дыму. У дяди Коли внутри загорелось от вина.
— Теперь ему лучше?
— Ага. Его потом парным молоком отпаивали.
— А где он сейчас?
— Пошел в делянку. И моя мама пошла с ним.
— Твоя мама разве в лесу работает?
— Да, в лесу.
— Что делает?
— Лес рубит.
— Папа у вас есть?
— Нет, папа у нас погиб на фронте, мама говорит, что еще в начале войны пришла похоронная. Нам за папу пенсию платят.
— Семья у вас большая? Братишки есть, сестренки?
— Нет, мы с мамой одни, да дядя Коля живет с нами. Он у нас вместо папы. Вначале мама сердилась на дядю Колю, что он водки много пьет, выгнать собиралась, а теперь ничего, примирилась, только деньги от него стала прятать. Как появятся у него деньги, уедет в Чарус, там напьется. Мама сколько раз ходила разыскивать его, боится, кабы где-нибудь не заблудился в лесу, в болото не попал с пьяных-то глаз.
В тесной избушке Нине Андреевне стало душно. Она расстегнула ворот гимнастерки, кусала губы, стараясь сдержать нервную дрожь.
— Вам, тетя, холодно? — спросила девочка.
— Нет, ничего. Это так. Пройдет.
— А то полезайте на печку. Мама и дядя Коля приходят из лесу поздно, когда темнеть начинает.
В контору лесоучастка Нина Андреевна не вошла, а вбежала. Глаза ее были сухи и жестки.
— Едемте, едемте! — сказала она, судорожно схватив Зырянова за руку. — Или, впрочем, оставайтесь, у вас свои дела, я одна дорогу найду.
— Нина Андреевна, что с вами?
— Нет, нет, я не могу, я поехала. До свидания!