Молочные туманы на болотах колеблются густою пеленой. Брожу совсем одна по тайным тропам, вбирая расплескавшийся покой. Отшельница, познавшая блаженство и прелесть одиночества в пути, я мысленно секретничаю с лесом, сквозь кружево осенних паутин неслышно пробираясь в тёмный ельник. Бесхитростная исповедь души… Внимают ей ольха и можжевельник, берёзы да над ряской камыши… /Как обухом, внезапные вопросы/ — и птица, прокричавшая во тьму: «Кому ты посвящаешь эту осень?» Я горько усмехнулась: «Никому…» Холодными, озябшими руками подбрасывая веточки в костёр, задумчиво слежу за облаками, чей розовый, причудливый узор погас с последним лучиком заката, сверкнув холодным бликом на воде — ещё одна незримая утрата в расплывчато-белёсом октябре. «Еще одна…» — устало шепчут губы… «…ещё одна из перечня утрат…» Смотрю на догорающие угли, не в силах оторвать печальный взгляд… А мир затих в таинственном предзимье. Прозрачные росинки на траве под утро превратятся в белый иней, и лес очнётся в лёгком серебре. Как девушки, стыдливые берёзы, смущаясь непривычной наготы, застынут в угловато-робких позах в зеркальном отраженье у воды… И взгляд их — целомудренно-лучистый — укроет белоснежная вуаль, чтоб дрогнувшие слёзы на ресницах не выдали предзимнюю печаль…