ах, Джемма… Джемма, как плачут скрипки в пустой таверне… и гондольеры всё так же вёслами режут волны… нас расстреляли… я был последним… а, может, первым… пытался вспомнить себя счастливым, но вот не вспомнил… жаль, ваше имя так пахнет летом и чем-то сладким, но я не падкий на апельсины и абрикосы… давным-давно на страницах одной тетрадки Вы написали: «последний циник…» и знак вопроса…… теперь я пена… морская пена… и море в лёгких всё так же дышит… почти, как раньше, в бреду приливов… а здесь грехи отпускают, Джемма, не только мёртвым…… Вы прощены мной за то, что мог бы я быть счастливым… И Вы могли бы… да вот не стали мне Вдохновеньем…… зато узнали, как больно жалит циничный Овод… не плачьте, Джемма, я в ваши слёзы хотел бы верить… но это больше… гораздо больше, чем просто повод… Ну, как там, в Риме? Все так же жарко? Я помню солнце не то, что раньше плескалось в море, как в светлом кубке… теперь я знаю, что солнце в небе на части рвётся, как рвутся мышцы, слова и связки от жала пули… как плавит душу горячий ветер и стонет в бронхах, трахею спутав с обычной флейтой, играет гимны, и застывают в ночи аккорды последним вздохом, а впрочем, Джемма… сказать по правде, боль так красива… один лишь цвет её — ярко-красный — как откровенье в нём столько пластики, столько разных оттенков смысла багровый… алый… вишнёвый… огненный…… тем не менее в нём мало смерти… и очень много огня и жизни…… Мне было жалко… безумно жалко… поверьте, Джемма, пролиться цветом в песок холодный пятном кроваво… но упивались циничной пыткой земля и небо… в своём цинизме они не правы… ах, как не правы… сегодня ночью, я знаю точно, по расписанью уходят в горы все те, с кем вместе мы были раньше… но без меня… итальянскому карбонарию поставьте свечку — в ней больше смысла и меньше фальши…