Роман, увенчанный премией бр. Гонкур

 

ГЛАВА I. Письмо

Едва я вошел в «Олений Рог», как увидел двух незнакомцев, сидевших за одним столом с моим крестным. Крестный обернулся, кивнул мне головой и пробормотал:

— Вот парнишка, о котором я вам говорил. — Но незнакомцы были поглощены каким-то ожесточенным спором и едва промычали что-то, даже не взглянув в мою сторону.

Я нашел в уголке свободный стул и присел на краешек. Так вот он, этот кабачок «Олений Рог»! Насквозь прокуренный, обложенный дымом, точно ватой, с влажными, слезящимися стенами, с дребезжащими стеклами окон, завешенных пестрыми тряпками. Писк скрипок, пьяный смех и вой за столиками, женский визг; крепкие «морские» словечки, чей-то залихватский свист, стук притопывающих ног — все сливалось в один дикий безобразный рев, как будто огромное разъяренное животное вопило от неистовой боли. Портовые рабочие, грузчики, матросы, оборванцы, уличные музыканты, чистильщики сапог, нищие, проститутки — все двигались, орали, пели, выли и пропивали, вместе с последним грошем, забываясь в дымном, хмельном чаду, в пьяном угаре, в буйстве разгоряченного тела… Незнакомцы за столиком моего крестного лопотали что-то на бретонском наречии… Я не все понимал, но слышал только, что они всячески костят и поносят какого-то «папашку Менгама».

Вдруг кто-то стукнул кулаком по столу и завопил:

— Пусть папашка Менгам шлепнется пьяный в канаву, пусть вспучит ему брюхо дохлыми лягушками, пусть вползет ему в глотку гнилая жаба и пойдет он мертвым ко дну с семипудовым камнем на шее!..

И сразу же всю горячку оравших и ругавшихся людей сняло как рукой. Как будто от того, что они пожелали «папашке Менгаму» такой приятной смерти, для них самих жизнь стала раем. Физиономии просветлели, заулыбались, морщины разгладились, и все трое стали беседовать тихо и мирно, как будто они никогда в жизни и не бесновались.

Прислушиваясь к разговору, я узнал, что одного незнакомца звали Корсен, а другого Калэ. Его жена была владелицей кабачка «Олений Рог». И Корсен и Калэ были моряками, как и мой крестный, Прижан, служивший капитаном на судне «Бешеный».

Вдруг дверь кабачка тихонько приоткрылась, и мне стало так не по себе, как будто не Менгаму, а мне самому в глотку залезла гнилая жаба. В коридоре в тени, за порогом, стоял кто-то, как будто и человек… Только он не двигался, не говорил ни слова… стоял, скрестив руки, туловище откинув назад. Я разглядел шляпу, большую, напяленную на самые уши, и глаза, налитые кровью. Человек показался мне маленьким и щуплым, может быть, потому, что уж очень здоровенные и высокие парни были мой крестный и его приятели. Только рожа у этого маленького человека была такая, что сам дьявол плюнул бы и отвернулся. Минуты две он стоял и пялил на нас глаза. В кабачке все стихло… Было даже слышно, как скрипят соломенные сиденья на стульях. И вдруг сразу стало легче дышать… Я поднял голову… Вижу, рожа в дверях куда-то скрылась. Корсен выругался:

— Проглотили бы черти собственный хвост! До чего надоела мне эта морда. Вот морда!

Мой крестный только дернул плечами. И, странно, все вдруг заговорили тихо, точно возле покойника…

Нужно сказать, что всего два часа назад я приехал в Ламполь, куда меня послала мать, у которой я в конце концов вымолил согласие отдать меня в моряки. В Ламполе стояло судно «Бешеный», капитаном которого был двоюродный брат моей матери и мой крестный, Прижан. Мать надеялась, что если я поплаваю на «Бешеном» в хорошую бурю, то моя страсть к морю выветрится сама собой.

А пока я, попав в совершенно чуждую мне обстановку, с любопытством осматривался и благоговейно взирал на окружавших меня моряков, которых до сих пор я видел только на картинках. Хотя я со дня моего крещения ни разу не встречался больше с крестным Прижаном, но сразу же почувствовал к нему симпатию. Он был гигантского роста, загорелый до того, что казался почти краснокожим, взъерошенный, косматый, с маленькими черными усами, которые он беспрестанно покусывал. Вид у него всегда был очень озабоченный, а выражение лица такое, что было ясно, что этот человек сумеет проложить себе дорогу в жизни.

Корсен был немножко поменьше ростом, но зато плотнее и мускулистее. На его улыбающейся физиономии сверкали два зеленых глаза, блестящие и яркие, как у кошки. Он был кудряв, как баран, и покрыт волосами до кончиков пальцев, точно обезьяна. Самым высоким из всей компании был Калэ. Головой он почти касался потолка, и на широкие плечи можно было смело положить куль муки, весом пудов десять.

Осмотрев и изучив моряков, я только что хотел приняться за совершенно остывший суп, как дверь снова отворилась, и человек с пакостной рожей вошел и сел как раз против нас, у самого окна.

И снова все замолчали.

Я смотрел на него исподлобья, как волчонок, и навстречу мне сверкали его красные, налитые кровью, острые, как буравчики, глаза. Брови его были похожи на пару пиявок, и он все время шевелил ими, точно поддерживал с их помощью свою огромную шляпу-колокол, съехавшую ему на уши и грозившую съехать до самого подбородка. Я никогда в жизни не видел такой белой кожи и таких острых глаз, взгляд которых мог бы разрезать даже стекло.

Несколько минут он поблескивал своими глазами-буравчиками и вдруг заревел:

— Кто-то сказал, что я пират?.. Кто это сказал?

Корсен проворчал в ответ:

— Видно, вам хочется затеять драку, милейший Менгам?

Но Менгам не унимался.

— Кто назвал меня пиратом?

Снова один Корсен отозвался ему:

— Мы все разбойники, все пираты, и вы это отлично знаете…

— Вот как?

— Да. И я, и Калэ, и все мы пираты, состоящие к тому же на службе у вас.

— Вот как?.. — снова прохрипела рожа.

Корсен разозлился.

— Не валяйте дурака! Все мы отлично знаем, что вам вовсе не обидно быть пиратом и не от этого вы лезете из кожи, а от того, что мы до сих пор не могли разгрузить «Бешеный». Так ведь не наша вина, если на море шторм! Подождите денек-другой… Конечно, вам не хочется платить за простой пару лишних франков, но, черт возьми, мы-то тут при чем?

Мой крестный подтвердил:

— Мы ни при чем… Спросите кого угодно: на море такой шторм… Какая тут, к черту, разгрузка?

Крестный был не мастер говорить. Язык у него во рту ворочался точно мельничный жернов, но ехидная усмешка белорожего, видно, подхлестывала его, и он выдавил из себя еще пару слов:

— Это… все… из-за шторма… а вовсе не потому, что мы хотели забастовать… Мы работаем как каторжники на галерах.

Калэ вдруг стукнул кулаком:

— Ну, чего там! Менгам хочет затеять драку? Милости просим!

Он встал, засучил рукава и вытащил нож. Вокруг зашумели, и десяток дюжих рук мигом усадили его на место.

Менгаму как будто только этого и надо было. Точно он задался целью вывести парней из себя и, добившись этого, успокоился. Как ни в чем не бывало придвинулся он к нашему столу, спросил себе тарелку и начал есть. Остальные сделали то же.

Черти зеленые, как они ели! Суповую миску наполняли три раза, баранина исчезла с блюда в мгновенье ока, и челюсти у них работали так, что хрустело за ушами. Наполнять стаканы они тоже не забывали. Чуть у кого забелеет донышко, другой уж мычит:

— Ну! Ты что же? Хочешь, чтоб я туда плюнул? — И стакан сейчас же доливался.

Из-за соседних столиков на нас глядели не то со страхом, не то с почтением. Мне послышалось, что кто-то сказал: «охотники за падалью»… а другой добавил: «грабители отбросов», но Менгам сверкнул в сторону говоривших своими красными буравчиками — и те прикусили языки.

Потом я узнал, что сам Менгам, владелец «Бешеного», называл себя не иначе как «организатором» подводных работ и что задачей «Бешеного» было рыскать по океану и выуживать грузы с затонувших и разбитых судов. Капитаном «Бешеного» был, как я уже сказал, мой крестный, Прижан, а Корсен был водолазом. Добром ли, силой ли, без всякой борьбы иди при помощи динамита, а уж со дна океана вытаскивалось все, что там было ценного…

Когда компания наелась досыта, Корсен заметил, что не худо было бы теперь позаботиться и о мальчишке.

Менгам спросил:

— О каком мальчишке?

Корсен ткнул в меня пальцем:

— Вот он, племянник Прижана. Его зовут Даниэль.

— А какого черта он торчит здесь?

Прижан объяснил, что намерен взять меня с собой, на «Бешеный», в качестве юнги.

— Ты намерен, а если я не намерен? Кто хозяин «Бешеного», ты или я?

Менгам вновь рассвирепел. Кулаки его застучали по столу, и шляпа сползла до самого подбородка… Я понял, что мне нужно сейчас же спасать положение, и крикнул что было духу:

— Что ваш «Бешеный», полиняет, что ли, если я займу на нем чуточку места? Или вы боитесь, что из меня выйдет лучший пират, чем вы?

На минуту все остолбенели, потом Менгам захохотал, — точно булыжники посыпались у него из горла.

— Мальчишка зубастый, — тысячу чертей ему в печенку!.. Так ты хочешь быть моряком, сопляк?

— Хочу, — заявил я твердо.

— А зачем?

— А затем, что тогда уж никто не посмеет называть меня сопляком.

Опять у него из горла посыпались булыжники. Он хлопнул меня по плечу и проревел:

— Ты выбрал себе хорошее судно, паренек!

При этих словах все четверо переглянулись. Мне стало что-то не по себе, но раздумывать было некогда. Менгам стянул с себя свою шляпу-колокол и подбросил ее на воздух:

— Мое почтение! Да здравствует новый пират!

* * *

Теперь как будто бы все шло мирно и ладно, но уж, верно, такой человек был этот «папашка Менгам», что ему обязательно нужно было затевать какой-нибудь скандал. Компания не посидела и десяти минут, как он вытащил из кармана какое-то письмо и злобно захихикал.

— Вот вы все говорите, что я разбойник, пират, подлюга, а на самом деле я чудеснейший малый. Вот тут у меня есть письмо… Очень подозрительное письмо, которое я мог бы никому не показывать, а я все-таки покажу, адресовано оно милейшему Прижану. Глядите.

Он ткнул пальцем в надпись на конверте:

— Капитану Прижану… Судно «Бешеный»… Что?

Каждый протянул свою лапу к конверту, и Прижан угрюмо заметил:

— А письмо-то распечатано!

Менгам пожал плечами.

— Мне его дали на почте вместе с моими письмами, я его вскрыл и прочел.

— Дайте же его мне, раз оно мне адресовано.

Менгам отдернул конверт и поднес его к самому носу Корсена и Калэ.

— Посмотрите на штемпель.

— «Порсал», — прочли они оба и снова переглянулись.

— Да, «Порсал», — подтвердил Менгам.

И все они замолчали, как будто это слово было каким-то колдовским.

Потом Калэ проворчал сквозь зубы, но так тихо, что я едва-едва расслышал первые слова:

— Может быть, речь идет о «человеке с сокровищами»!

Он перевел глаза с Корсена на Прижана и обратно. Те хмуро молчали, один только Менгам скалил зубы и хихикал тоненьким противным голоском, точно мышь пищала в подполье.

Крестный не выдержал:

— Вы не смели вскрывать это письмо, раз оно адресовано мне. Дайте его сюда.

— А если не дам?

— Вы хотите украсть его?

— Мне его передали — я его взял.

— И распечатали?

— Ну так что ж?

Вместо ответа Прижан пригнулся и, как кошка, прыгнул Менгаму на грудь, вцепившись ему в горло. Корсен и Калэ бросились разнимать их. Свалка сделалась общей. Лампы полетели со столиков и разбились, зазвенели стекла, затрещала мебель. Под ногами хрустели обломки посуды, половицы жалобно скрипели и тряслись, готовые рухнуть. Если бы кто-нибудь заглянул сюда с улицы, то подумал бы, что это черти разыгрались в свайку. Уж не знаю, каким чудом почтенной мадам Калэ удалось унять драчунов и вышвырнуть их на улицу…

Помогала ей в этом нелегком деле Мария Наур… Но о Марии речь еще впереди…

 

ГЛАВА II. «Бешеный» работает

Извилистая тропинка спускалась с крутого берега к скользкой пристани Пен-ар-Роша, куда за нами должна была прийти шлюпка с «Бешеного». Калэ рано утром проводил меня к этой пристани.

Это было через два дня после моего прибытия в Ламполь. Вся южная часть Уэссана была у меня как на ладони. Эта сторона острова сплошь зазубрена острыми скалами и рифами и представляет собой довольно опасное убежище для судов.

«Бешеный» стоял в полумиле от берега и казался точно застывшим на гладких волнах. Я ясно слышал грохот, доносившийся оттуда, как будто там, на палубе, были кузница и сотни рук колотили тяжелыми молотками по наковальне.

Калэ напряг глотку и изо всех сил крикнул: «Огэ!»

Чайки взметнулись от этого крика и захлопали крыльями, но там, на судне, как будто оглохли.

Калэ почесал в затылке.

— Это значит — Менгам хочет заставить нас пожариться тут на солнце до вечера. Ну что ж, наплевать.

И вправду, только к вечеру шлюпка, присланная с «Бешеного», забрала нас с собой.

Мы едва поднялись на палубу, как нас предупредили:

— На «старике» сегодня черти едут. Не суйтесь ему под ноги.

Я уже достаточно пошлялся по старым бретонским городам и видел немало разных бригов, шхун, шлюпок и старых люгеров, похожих на Ноев Ковчег; впоследствии мне довелось поглядеть в Кардифе и в Нью-Порте на большие пароходы, где стая черных дьяволов с белыми глазами тонула в облаках пыли от каменного угля; видел я исландских моряков, изъеденных цингой; видел джонки, управляемые гребцами, над которыми то и дело взвивался хлыст надсмотрщика; видел японские галеры; видел полуразрушенные корабли-призраки, которые носились по океану, как кони без всадника, и на борту их белели высохшие скелеты — но все, что я видел, было совсем не похоже на то, что я увидел, вступив на борт «Бешеного».

Палуба его была сплошь загромождена листовым железом и металлическими кусками, содранными с затонувших кораблей. Вода, стекавшая с них, образовывала красноватые, точно кровавые, лужицы. По этим кускам настоящий моряк, пожалуй, определил бы, к какому типу принадлежало погибшее судно, но я был еще слишком желторотым птенцом, чтобы разбираться в этом.

Команда на палубе работала не покладая рук, сортируя, раскладывая, развертывая и свертывая отдельные части. Накануне был богатый «улов», и из возвышавшейся груды обломков нужно было выбрать все самое ценное и распределить по сортам. Под ногами путались проржавленные якорные цепи, валялись канаты, винты, рычаги, прогнившие балки, железные перила, бочонки и куча всякой дряни, которую невозможно перечислить. Все это перекатывалось с места на место, лязгало, гремело, грохотало, скрипело и ожидало своей очереди, чтобы быть разложенным на отдельные пирамидки, или сваленным про запас, в трюм. И над всем этим возилась, ворча и ругаясь, целая армия полуголых мускулистых людей, под командой Менгама. Едва мы появились на палубе, как нам навстречу с пронзительным лаем кинулся огромный датский дог. Кто-то угостил его пинком ноги, и пес, взвизгнув от боли, спрятался в камбуз.

Менгам, невидимый под огромной шляпой, сползавшей ему чуть не до плеч, прорычал по моему адресу:

— Не топчись под ногами, щенок. Здесь работают.

Работа эта шла всю ночь и почти весь следующий день.

Лишь под вечер вся груда выловленного материала была разобрана, рассортирована и часть его спущена в трюм, а часть свезена на берег.

«Бешеный» снялся с якоря и отправился на новую охоту. Он миновал Мен-Грен, Рок-Агу и медленно удалялся к северу от Уэссана.

Едва мы вышли в море, как суматоха, царившая на судне, мгновенно сменилась полной тишиной. Усталая команда улеглась отдыхать. Калэ и мой крестный вполголоса беседовали о чем-то, стоя у борта. Вдалеке белели дымки пароходов. Изредка тяжелая волна с мерным рокотом разбивалась о корму и рассыпалась на солнце миллионом изумрудных брызг. Менгам, стоя на мостике, смотрел на компас и слегка менял направление судна. Выравнивая его, он крикнул капитану:

— Удерживай на румбе! Не давай уходить вправо.

Потом он позвал Калэ и пояснил ему:

— Мы подходим к месту гибели «Сиама». Он затонул восемь лет назад. Я уже работал здесь через несколько месяцев после крушения и в течение пары дней поднял на поверхность сорок четыре пуда свинца и на две тысячи франков палисандрового дерева. Через два года я снова вернулся сюда и вытащил почти неповрежденную машину и несколько бронзовых слитков. С тех пор мне все не удавалось попасть в эти места, но… — он запнулся и рявкнул: — Не давай уходить вправо. Удерживай на румбе, тебе говорят!

Он вытащил из бумажника чертеж, давно уже набросанный им, где с точностью было нанесено месторасположение затонувшего «Сиама» и отмечен его груз: здесь свинец, бронза, здесь драгоценное дерево, затем товары, увы, непригодные к употреблению после того, как они побывали в воде: ящики с чаем, мешки с рисом, тюки с хлопком и шелком.

Калэ подтолкнул меня локтем:

— Ведьма меня заешь, если мы не доберемся до всех этих сокровищ еще сегодня же.

Я в ту пору был еще, правда, немногим умнее сосунка, но и тогда у меня закопошились мысли: до этих «сокровищ», лежащих на дне океана, доберется белорожий человек с глазами-буравчиками, и вытащит он среди гнилья то, что и впрямь имеет ценность, а польза от этого будет кому?

Кто-нибудь из голодных ребятишек в мокрых подвалах, цепляющихся за материнскую юбку и пищащих: «хлебца, хлебца!», кто-нибудь из них будет сыт от того, что папаша Менгам выудит со дна моря палисандровое дерево и бронзовые слитки?

Черта с два!

А тем временем папаша Менгам уже спустил водолаза, Корсена, и минут через пятнадцать Корсен сигналом (он дернул пять раз подряд шнур, протянутый к нему от нас) дал нам знать, чтобы ему послали строп, к которому он вскоре прикрепил груз свинца.

Таких грузов он послал наверх счетом ровно пятнадцать, и каждый стоил около сто двадцать франков.

Погрузившись вторично, водолаз извлек раз за разом три тонны старого железа, для подъема которого потребовалось применять большие тали. Затем вынырнул искривленный якорь, металлический цилиндр, подзорная труба… Наконец появился мидельбимс, вытащить который стоило нам немалого труда.

Каждый раз, когда водолаз давал сигнал «тащить», команда приходила в волнение и старалась определить по весу, что это за предмет.

Менгам метался по палубе «Бешеного» точно в горячке; он вел все работы, указывал, распоряжался, подпрыгивал и больше всех ругался, ругался без передышки.

Когда над водой начинали появляться очертания огромной колыхающейся массы, все на судне замирали в ожидании и слышен был только мерный шум воздушного насоса, скрип блоков и монотонный тик-так вращающегося вала.

Менгам тихонько повизгивал, приговаривая: «Ага. Ага. Так. Здорово!»

Это когда подъем шел гладко, — если же дело не ладилось, то он чернел от бешенства и в ярости хрипел, точно удавленник, изрыгая проклятия.

Когда водолаз окончил свою работу и извлеченные сокровища загрузили всю палубу, один из матросов, вытирая облитое потом лицо, проворчал тоном вопроса:

— А все-таки, не из-за этого же хлама подрался вчера Менгам с капитаном?

Другой сухо кинул в ответ:

— Из-за письма.

Каюсь, меня так и жгло любопытство. Я подошел ближе и сказал невинным тоном:

— Мой крестный рассердился, зачем Менгам распечатал его письмо?.. Вероятно, там было что-нибудь важное?

Матрос помоложе процедил сквозь зубы, не глядя на меня:

— Надо полагать, что там было что-нибудь важное… Я готов побиться об заклад, что кто-то подкладывает Менгаму жирную свинью… Так ему, впрочем, и надо!

И, испугавшись, что сказал слишком много, он повернулся спиной.

К вечеру трюм «Бешеного» был набит доверху новой добычей.

Вероятно, беспрерывный лязг и звон железа раздражал датского дога. Жандарм глухо лаял всю ночь, и на лай его отзывалось двадцатикратное эхо.

 

ГЛАВА III. Папаша Менгам и его портфель

Кажется, мне надо на минуточку вернуться назад. Дело в том, что я забыл рассказать, что в ту ночь, после драки в кабачке «Олений Рог», когда мадам Калэ и Мария Наур вышвырнули драчунов на улицу, я остался в кабачке один и Мария Наур, племянница старушки Калэ, сказала мне:

— Ты ведь нездешний, и тебе некуда идти, на ночь глядя. Оставайся здесь до утра.

Я поблагодарил и, свернувшись клубочком на деревянной скамейке, уснул моментально, усталый после этого бурного, шумного и беспокойного дня.

Проснулся я под утро. Уже стало светать. Меня разбудил скрип двери и чьи-то крадущиеся шаги. Слипающимися от сна глазами я рассмотрел человека с острой, тонкой, лисьей мордочкой. Он прокрадывался тихонько и осторожно, озираясь по сторонам, и вздрогнул, когда строгим голосом Мария Наур окликнула его:

— Что вам надо, Луарн?

Мария подошла к стойке и нагнулась над коробками папирос, сортируя их…

Я видел ее пушистую косу, обернутую вокруг головы, и пышные локоны, падавшие вдоль щек. Человек, которого она назвала Луарном, подкрался совсем близко и спросил:

— Они получили письмо?

Мария кивнула головой.

— И из-за этого письма они подрались?

Она снова кивнула головой и показала ему глазами в мою сторону, как бы предостерегая. Но он не обратил на это внимания.

— Письмо надо достать во что бы то ни стало. Там ключ!

Мария приложила палец к губам и подошла к окну. Выглянув на улицу, она сейчас же откинулась назад, пробормотав:

— Они идут.

Человек с лисьей мордой, как тень, выскользнул из комнаты. Через несколько минут в кабачок вошли мой крестный, Калэ и Менгам.

Я притворился спящим.

Вот и все.

Несмотря на то что я видел «лисью морду» только мельком, сквозь сон, в полумраке раннего утра, я отлично запомнил и фигуру, и мелкие хищные черты, и когда на палубе «Бешеного» встретился лицом к лицу с одним из матросов, то едва не вскрикнул:

— Луарн!

Я узнал его сразу же и инстинктивно старался держаться подальше от него, но он, очевидно, совершенно не замечал такого «щенка», каким я был в то время, и даже не помнил, что Мария Наур показала ему глазами на какой-то комочек, свернувшийся в углу.

Сказать по правде, кроме «лисьей морды» на «Бешеном» было еще немало людей, с которыми ни я, ни вы, да и ни один честный моряк не захотел бы породниться.

Менгам точно нарочно подбирал такую команду, которая недалеко ушла от разбойничьей шайки, и слава о «молодцах» с «Бешеного» была не очень-то хорошей. Поговаривали, что половине из них место на каторге, а другая половина бежала с каторги… И, думается мне, что, говоря так, люди не слишком преувеличивали.

Менгам, набирая экипаж, заботился только о том, чтобы его парни были настоящими здоровяками, гигантами, сильными, как битюги. Что же касается дисциплины, то этого он требовал только на судне, а сойдя на берег, команда могла бесчинствовать сколько угодно. И неудивительно, что в Ланилдуте, в Сен-Поле и других местечках набережные мгновенно пустели, а лавки запирались при приближении «судна пиратов». Когда «Бешеный» стоял в Бресте, то Менгаму, Корсену и моему крестному приходилось обшаривать по ночам все притоны и узнавать, в котором из них была поножовщина, а утром разыскивать свою команду в полицейских участках.

Нужно сказать, что Менгам, Корсен и Прижан хоть и грызлись друг с другом, как цепные псы, но держались всегда вместе и даже спали в одной каюте. Правда, это была не каюта, а скорее лавка старьевщика или какой-то склад.

Тут и кастрюльки, и тарелки, и стаканы, и бутылки, и удочки, и сачки, и охотничьи принадлежности, и компасы, и морские карты, и заржавленные пистолеты, и пробковые пояса… Был даже дырявый барабан, хранившийся, очевидно, ради курьеза.

Но обитателям каюты такой ералаш был не в диковинку и они с ним мирились. Мирились также Корсен и мой крестный и с тем, что Менгам ревниво следил за каждым их шагом и ни на минуту не выпускал их из вида.

Когда они сходили на сушу и отправлялись в какой-нибудь кабачок или когда на борту «Бешеного» затевали вполголоса разговор с кем-нибудь из матросов, Менгам обязательно выскакивал откуда-то, словно дьявол из подземелья, и ревниво втирался между ними.

Не нужно было быть большим прозорливцем, чтобы догадаться, что за этой диковинной ревностью что-то кроется и что не только по хозяйскому капризу Менгам боится выпускать двух своих ближайших помощников из-под своего надзора. А надзор этот бросался в глаза всем, и, пожалуй, больше всех человеку с лисьей мордой, Луарну.

Он не скрывал ядовитого хихиканья, когда видел, как волнуется «хозяин», если под боком у него нет ни капитана, ни водолаза. Но дальше этого хихиканья не рисковал идти и Луарн.

Вообще, на «Бешеном» нельзя было распускать язык, и болтливость считалась там смертным грехом.

Это все твердо знали и помнили, и недаром же девизом Менгама было: «Никогда не раскаешься, если промолчишь».

Но бывали случаи, когда любопытство так одолевало меня, что я должен был прикусывать себе язык, чтобы не задать лишнего вопроса. Это случалось чаще всего тогда, когда мой взгляд падал на портфель папаши Менгама. Правда, это действительно был совершенно необыкновенный портфель, огромных размеров, обтянутый пожелтевшей кожей с какими-то таинственными буквами, вытисненными на лицевой стороне. Под этими буквами красовалась ярко-красная лилия.

Портфель всегда был доверху набит какими-то бумагами, письмами, чертежами, картами, планами, рисунками и всякой всячиной, которую Менгам ревниво скрывал от посторонних глаз.

Вышло как-то так, что с первых же дней моего пребывания на «Бешеном» я внушил симпатию хозяину, и он приблизил меня к себе.

— Ты еще не знаешь, мальчуган, кто такой папаша Менгам, — говорил он иногда, добродушно похлопывая меня по плечу, — папаша Менгам — сын контрабандиста, которого англичане в конце концов сцапали и засадили в тюрьму, но судно этого контрабандиста, баркас «Анну», сцапать им не удалось… Нет. Однажды темной ночью к тому баркасу подобралась шлюпка, которою управлял пятнадцатилетний мальчуган. Мальчуган снял тихонечко «Анну» с якоря и уплыл на ней в открытое море и привел отцовский баркас в Шербург, выхватив его из-под носа у англичан. Он это сделал один, надув всю английскую охрану, и, когда англичане спохватились и погнались за ним, ушел из-под пуль, как заяц из-под лап гончей собаки…

Этот пятнадцатилетний мальчуган был я.

И он рассказывал мне еще другие приключения: как потопил своего конкурента, судно «Пилигрим», — также охотившееся за остатками разбитых кораблей, как завладел итальянским судном «Tacco», нагруженным табаком и шелком, как пустил ко дну «Лавр», сделав ему пятнадцать пробоин… Я слушал его, припоминая все прочитанные мною авантюрные истории и рассказы о морских набегах, и в моем воображении рисовался сказочно-легендарный образ Менгама, лихого Корсара, пирата, покрытого драгоценностями, с пистолетами, заткнутыми за красный шелковый пояс, с кинжалом в зубах, сражающегося за сокровища, поглощенные ненасытным океаном.

А сокровищ этих, кажется, было немало. По крайней мере, «Бешеный» систематически вытаскивал каждую неделю груз с одного или двух «утопленников» и не успокаивался до тех пор, пока «утопленник» не был ограблен дочиста. В этих поисках затонувших судов Менгам держался строгой системы. Для него дно океана было гигантским кладбищем, без крестов и памятников, но, однако, он знал там каждую «могилу» и безошибочно указывал места, где погребен «покойник». Больше всего их было на протяжении между Дюнкирхеном и Брестом. Водолазы, спускавшиеся там, рассказывали, что внизу — целый лес мачт и труб и что там можно найти суда всех времен и всех конструкций… В некоторых местах невозможно достигнуть дна, потому что оно завалено грузами миллионной стоимости, дремлющими в пучине десятки и сотни лет.

Эти рассказы подхлестывали мое любопытство, но вызывали недоверие.

Однажды я сказал Корсену: «Если на дне моря так много ценностей, то зачем вы выуживаете оттуда всякую дрянь, которой загружается «Бешеный»? Почему вы не берете только золото?»

Корсен переглянулся с Менгамом, и глаза его лукаво заблестели.

— Золото… Золото… Не так-то это легко, сразу напасть на золото. Ведь пассажиры тонущих пароходов спасают прежде всего золото… Гибнут их жены, их дети, но золото они тащат с собой… Я служу двадцать пять лет водолазом, а за это время выудил всего одну монетку в сорок су да серебряные часы, которые я нашел в одной каюте…

Он хотел сказать еще что-то, но Менгам впился в него своими глазами-буравчиками, и Корсен сразу смолк.

Вечером я сидел один на палубе. Ко мне подошел молодой матрос, Кольфас, и проговорил заискивающе:

— Послушай, Даниэль, ты, кажется, дружен с хозяином. Так как-нибудь, при случае, скажи ему: «Кольфас — наш».

Я посмотрел удивленно. Матрос продолжал, понизив голос:

— Ты понимаешь, ведь Корсен врал, конечно, когда говорил, что за двадцать пять лет не нашел на дне ни песчинки золота. Вздор. Золото они находят, но, когда они лазают за золотом, то об этом не знает ни одна живая душа. Это делается тайно… Они боятся, понимаешь? Ведь золото — хмель. Оно опьяняет… А в пьяном виде мало ли что могут натворить молодцы на «Бешеном». Так вот ты и скажи Менгаму, что, мол, Кольфаса нечего бояться… Он не выдаст… Пусть они в следующий раз возьмут меня с собой…

Матрос говорил шепотом, поминутно оглядываясь. И я, зараженный этой таинственностью, тоже прошептал: «Возьмут тебя с собой?.. Куда?»

— Почем я знаю куда. Может быть, на поиски «Друмонт Кестель»… Знаешь, заокеанский пароход. Он шел с грузом золота из Трансильваля и затонул у Зеленых Камней. Он был набит пассажирами-миллионерами… Там в каждой каюте золотые клады… Если туда спустится водолаз, то он захлебнется в золоте… Пусть они возьмут меня с собой… Я не выдам их…

Он дрожал, как будто его била лихорадка.

Я спросил совсем тихо:

— А Менгам знает, где затонул этот пароход?

И еле расслышал в ответ:

— Это тайна… Но ключ от нее у Менгама в портфеле… И к портфелю подбирается Луарн.

 

ГЛАВА IV. Нет дыма без огня

Чего папаша Менгам совершенно не выносил, так это намеков на то, что на дне океана можно найти кое-что получше остова старых погибших кораблей. Достаточно было ему услышать хотя бы какую-нибудь шутку на эту тему, как он тотчас же свирепел и, заложив руки в карманы, покачивался на каблуках, кидая отрывистые вопросы:

— Золото? В океане? На дне? Сокровища? Может быть, клады?.. Тьфу! Идиоты!

И тотчас же уходил.

Но, однако, не только весь экипаж «Бешеного», но и все население Уэссана, где опять стоял «Бешеный», отлично знало, что папаша Менгам разыскивает именно золото и именно на дне океана. Правда, все островитяне и сами были объяты этой золотой лихорадкой и жаждой разбогатеть благодаря какому-нибудь кладу, который они мечтали найти на дне морском.

По всему острову ходила легенда, передающаяся из поколения в поколение, что какое-то судно, груженное золотом, затонуло именно в этих водах. Но, по указаниям одних, крушение произошло где-то вблизи острова Девы и Порсамской скалы, другие же, ссылаясь на какой-то документ, найденный якобы в морских архивах Бреста, утверждали, что судно затонуло у берегов Ламполя.

Но как те, так и другие были твердо убеждены в том, что Менгаму и его ближайшим помощникам отлично известно, где именно находится затонувшее судно и что ключ от золотого клада у них в руках.

За каждым шагом тревожно и напряженно следили десятки глаз, и десятки уст шептали им вслед: «Искатели золота! Искатели золота!..»

Кольфас пользовался каждой удобной минуткой, чтобы шепнуть мне: «Не упускай их из вида. Гляди в оба. Не забудь в нужный момент напомнить им: «Кольфас — наш».

Мне надоели его приставания, и я однажды огрызнулся:

— Оставь меня в покое. Менгам и мой крестный не держат меня подле себя, как жука на булавке. Когда им нужно поговорить о чем-нибудь серьезном, они попросту высылают меня вон…

Кольфас не дал мне договорить и радостно потер руки.

— Ara! Значит, ясно, что они затевают что-то. Значит, надо быть начеку, Даниэль.

Должен признаться, что золотые мечты и надежды Кольфаса подхлестывали мою фантазию. Мы вели на «Бешеном» скучную, монотонную, будничную жизнь, и труд наш по вылавливанию старых, проржавевших листов железа и прогнивших деревянных частей был обычным, будничным, скучным трудом… При мысли, что на дне океана нет ничего, кроме этой гнили, у меня пропадал всякий энтузиазм, но являлся Кольфас и начинал вбивать мне в голову сказки из «Тысячи и одной ночи», и под влиянием его слов я видел золотые тайны на золотом дне, и океан казался мне грозным чудовищем-драконом, ревниво охраняющим свои зачарованные клады.

Раз, когда мы прогуливались с Кольфасом по берегу, он указал мне на маленький уединенный домик за высокой оградой и сказал:

— Здесь живет одна уроженка Уэссана, Клара Фрюгалу… Всю жизнь она бедствовала и вдруг неожиданно разбогатела. Теперь у нее в этом доме целый музей разных редкостей, и комнаты ее обставлены как во дворце… Она никому не рассказывает, откуда у нес взялось это богатство, но все знают, что ей удалось добыть слитки золота со дна моря.

Я внимательно осмотрел домик, окруженный цветущим садом. Легкий дымок выходил из трубы и стлался пушистым облачком.

— А как ты думаешь, — спросил я Кольфаса, — эта женщина счастлива?

— Я был бы счастлив на ее месте.

Мы погуляли с ним еще немного и расстались. Кольфас пошел в один из портовых кабачков, я же углубился внутрь острова, по дороге, ведшей в Ламполь. Уже наступила ночь, и луна одним краешком выглянула из-за тучи. Где-то совсем близко, за высокой грудой камней, сложенных вдоль дороги, я услышал тихие голоса и остановился, замерев на месте. Это были голоса Менгама, Корсена и моего крестного. Из коротких, отрывистых фраз я понял, что они поджидают кого-то, спрятавшись в засаде.

Минут через пять по дороге послышались шаги и мимо прошел человек. Когда он скрылся из вида, я опять услышал голос Корсена:

— Этого молодчика нужно остерегаться.

Я, услышав это, обрадовался. В прошедшем мимо человеке я узнал ненавистного мне Луарна.

Прошло недели две. «Бешеный» все еще стоял в Уэссане, делая только время от времени небольшие вылазки. Я часто уходил на целые дни вглубь острова, ловил рыбу, охотился и возвращался на судно под вечер.

Однажды, проходя мимо кабачка «Олений Рог», я остановился послушать пение. Нестройные, охрипшие голоса тянули «матросскую».

Я машинально полушепотом повторял слова:

Шумная толпа в кабачке подхватила припев:

— Эй, стаканчик виски…

Но внезапно песнь оборвалась. Какой-то человек подбежал к дверям кабачка, распахнул их настежь и крикнул:

— Менгам и его бандиты угнали мой ботик.

Мгновенно все, кто были в кабачке, высыпали на улицу.

Человек, яростно жестикулируя, рассказывал:

— Я рыбак из Кергаду. Часа два назад к моему ботику подошел Менгам и с ним еще трое… Осмотрев бот, схватили весла, прыгнули и, не говоря худого слова, ушли в море. Я кричал, надрывался… Они и ухом не вели. Угнать у бедного рыбака его ботик ни за что ни про что. Ну где это слыхано?!

В толпе заволновались. Кто-то посоветовал рыбаку сейчас же подать жалобу мэру, кто-то побежал к берегу, чтобы отрядить погоню за ушедшим ботом, и все толковали, что тут дело не чисто и что «менгамские черти затевают какую-то пакостную штуку».

Немножко позднее к кабачку подошла целая компания взволнованных рыбаков, сообщивших, что они видели в море, недалеко от Кергаду, брошенный ботик, залитый водой…

Я поспешил вернуться на судно.

Ни Менгама, ни крестного, ни Калэ, ни Корсена не было на «Бешеном». Я ждал их до поздней ночи, охваченный тревогой. Наконец они явились. С Корсена и с моего крестного вода текла ручьями. Они молча переоделись в каюте, и Корсен окликнул меня вполголоса:

— Ты спишь, мальчишка?

Я не ответил, съежившись в уголке, на койке крестного, и Корсен решил:

— Спит. Ну-с, поговорим о делах.

Он присел к столу, на котором Менгам уже разложил какие-то карты и бумаги. Портфель с вытисненной красной лилией и странными буквами лежал рядом с ним. Он был хорошо настроен и добродушно шутил:

— Надеюсь, мокрые, курицы высохли и не схватили насморка?

Корсен ответил угрюмо:

— Высохнуть-то высохли, только какой это дурак сказал, что водолазы никогда не тонут.

Менгам засмеялся:

— Милые мои, вы стали слишком толстыми. Вам нельзя опускаться на дно, не повесив на шею груз свинца…

Он помолчал с минуту и снова засмеялся:

— Видишь, Прижан, я был прав, что задержал это письмо из Порсала. Без меня вы натворили бы бед.

Крестный возразил:

— Мы никогда не предприняли бы ничего без вашего совета.

— Ого-го-го! Как бы не так! Как будто я вас не знаю…

Помолчав с минуту, Менгам посмотрел на разложенную перед ним бумагу и заговорил уже серьезно:

— Нужно твердо убедиться, насколько все это верно… Я не люблю валять дурака в таких историях… Что из себя представляет этот Дрэф?

Крестный ответил:

— Нужно съездить в Порсал и посмотреть.

— Нужно, — подтвердил Менгам. — Тогда мы узнаем, насколько совпадает то, что он говорил, с тем, что мы видели… Но, конечно, это рискованная штука и я еще не знаю, стоит ли игра свеч… Кто он такой, этот Дрэф?

Корсен заметил:

— Он слишком красноречив для простого рыбака… На меня он произвел впечатление сумасшедшего… — И добавил, понизив голос: — Во всяком случае, интересно проверить, неужели мы на самом деле напали на один и тот же след? По-моему, речь идет об очень-очень старом пароходе, а не о… Но, так или иначе, нужно держать язык за зубами.

Менгам усмехнулся, молча сложил бумагу и запер ее в портфель… Но он не утерпел, чтобы еще раз не напомнить своим сообщникам:

— Смотрите, не вздумайте меня предать!..

Корсен и Прижан снова запротестовали… Через четверть часа все они опять сошли на берег, оставив дверь каюты полуоткрытой.

Я продолжал лежать на койке Прижана… Свет луны падал на ступени лестницы, которая вела в каюту. Ступеньки вдруг скрипнули, послышалось шлепанье босых ног, и в дверь каюты просунулась голова Луарна.

Я мгновенно закрыл глаза, замирая от страха. Я был уверен, что стоит мне только пошевельнуться, и он свернет мне голову, как цыпленку… В каюту Менгама он, очевидно, решил спуститься только потому, что был убежден в отсутствии всех ее обитателей…

Он нагнулся надо мной, обманутый моими закрытыми глазами и полной неподвижностью, принялся обшаривать каюту.

В моем мозгу стучала тревожная мысль: «Письмо! Хорошо ли убрал Менгам то таинственное письмо, за которым, несомненно, охотится эта «лисья морда». А что, если Менгам забыл свой портфель в каюте? Если драгоценный документ пропадет?»

Луарн обшарил два чемодана, сбросил на пол матрацы с коек, выдвинул ящик стола.

Я прислушивался… Судя по его нетерпеливым движениям и по злобному бормотанию, было видно, что он не может найти то, что ищет. Но вот он вздохнул с облегчением. Я отважился открыть глаза.

Он читал какую-то бумажку, взятую со стола, и, прочтя, в бешенстве швырнул на пол.

— Ничего! — прорычал он и выскочил из каюты.

Я дал ему уйти и подобрал брошенную бумажку. Там было нацарапано несколько ничего не значащих слов — обрывок какого-то счета.

 

ГЛАВА V. Преступление Луарна

Почему я умолчал о ночном визите Луарна? Почему не признался Менгаму? Почему?

Потому что я боялся.

Боялся и Менгама, который не очень-то охотно выслушивал подобного рода признания, и Луарна, который в любой момент мог жестоко отомстить мне. Кроме того, я уже усвоил себе основное правило, которое мне привили: «молчать»!

И я предпочел молчать, хотя и стыдился этого. Но наблюдения свои я продолжал и на море, и на суше.

Однажды, побродив по острову и уже направляясь к пристани, огни которой весело сверкали впереди, я встретил слепого старика. На нем был костюм матроса, подчеркивающий худобу и стройность его еще молодой фигуры. Но глаза его потухли и были покрыты двумя бельмами. Он шел по набережной, откинув голову назад и постукивая палкой, которой он ощупывал дорогу перед собой. Взглянув на него, я подумал, что, вероятно, он живет на свете один-одинешенек и у него нет ни жены, ни детей, ни братьев — никого.

Иначе он не бродил бы по острову, как слепой заблудившийся пес.

Я встречал его не раз и не два. Почти каждый день сталкивались мы с ним то на набережной, то в порту, то на глухих пустынных улицах, упиравшихся в пустыри, за которыми извивались узенькие тропинки, спускавшиеся между скал к морю.

Жители Уэссана привыкли к слепому и удивлялись только, что он никогда не просит милостыни и не заходит ни в один кабачок, как это часто делают слепые нищие, зная, что в кабачке всегда найдется добрая душа, которая накормит и напоит их.

Кто-то сказал мне однажды, что этот слепой не в своем уме. Он помешался на мысли найти золото на дне моря…

Услышав это, я невольно вздрогнул. Что это за проклятое золотое дно, которое сводит людей с ума и делает из них каких-то мрачных, свирепых волков, лязгающих зубами и подымающих шерсть дыбом, едва только они почуют подле себя еще чей-то живой дух!

Чаще всего слепой бродил по тропинке между скалами, откуда открывался широкий вид на море.

Он останавливался, выпрямлялся во весь рост и жадно вдыхал соленый морской ветер. Иногда он откладывал в сторону свою палку, опускался на землю и полз, царапая руками гранит и водя носом по воздуху… Он был жалок и страшен.

Один-единственный раз я видел рядом с ним живое человеческое лицо. Я узнал еще издали Марию Наур. Она тихонько шла, слегка касаясь его руки, и что-то говорила ему. Он слушал молча, потом громко выругался, замахнулся на нее палкой и ускорил шаги.

Мария грустно опустила голову и пошла назад. Когда она поравнялась со мной, я поздоровался с ней. Она удивленно подняла на меня большие темные глаза и прошла мимо.

Смущенный и обиженный, я пошел следом за слепым, избегая, однако, подходить к нему слишком близко. Я уже знал, что он не выносит чужого присутствия и что палка его в таких случаях бьет наотмашь, не разбирая, куда она попадает.

До меня доносилось его глухое бормотанье… не то он пел что-то, не то декламировал… Я не мог разобрать слов.

Меня заинтересовало, куда же он держит путь? Тропинка уже подходила к самому обрыву и ползла вниз, исчезая между скалами и появляясь снова, как извивающаяся змея. Старик шел, ощупывая палкой дорогу. Но вот его палка уже скользнула над обрывом, секунда, и он сорвался бы вниз. Я невольно бросился вперед, и в тот же миг железная рука схватила мою руку и сжала ее тисками.

— Луарн! Луарн!

Дыхание его обжигало мне лицо. Он еще раз повторил: «Луарн»… на этот раз уже тихим шепотом, как будто собирался сказать мне какой-то секрет. Пальцы его так больно впивались мне в тело, что я застонал.

Он на мгновенье выпустил мою руку, и я, отпрыгнув в сторону, прижался к скале.

Слепой взмахнул рукой в воздухе, точно искал меня, и зашептал:

— Чтобы достать золото с корабля, трое отправились в путь. Храбрый Бурри, Плейбер и я. Чтобы достать золото с корабля, трое отправились в путь, Яу! Яу! Островок Кинги. Яу! Яу! Скала Ихнис у Груэна…

Потом он снова крикнул:

— Луарн!

И… Луарн появился снизу, выпрыгнув со дна обрыва.

Я едва успел спрятаться за скалу.

Луарн дрожал от бешенства. Зубы его были стиснуты. Он схватил слепого за плечи, потряс его и прохрипел:

— Замолчи. Или я задушу тебя.

Но слепой повторил упрямо:

— Луарн…

— Молчи…

Все, что произошло потом, длилось одну секунду… Отрывистое проклятье, короткая борьба, пронзительный крик и… тело слепого, описав в воздухе дугу, исчезло в пространстве.

Я прижался к скале так плотно, как будто собирался влиться в нее… Я знал, что если только Луарн заметит меня, то я сейчас же последую в пропасть за слепым. Но Луарн, глухо ругаясь, пробежал мимо, прыгая как коза, вниз по тропинке, и нагнулся над отмелью, где лежало распростертое тело слепого. Он поднял его и швырнул в шлюпку, качавшуюся у берега. Сильным пинком ноги он оттолкнул шлюпку далеко в море, и она заныряла между волнами, исчезая в темноте. Издалека донеслось еще жалобное бормотанье слепого:

— Яу!..Яу!..Яу!..

* * *

Я шел домой в ужасе и смятении.

Подлое преступление Луарна лежало на моей совести, как будто это я сам совершил его… Молчать об этом преступлении и прикрывать негодяя было нельзя — это я отлично понимал сам, но… выдать Луарна — это значило обречь самого себя на такую же участь, какая постигла слепого. Я мучился сомнениями и боролся с собой, поглядывая на убийцу, который как ни в чем не бывало весело посвистывал, разгуливая по палубе «Бешеного». Физиономия этого человека, смуглого, почти черного, с короткой бычьей шеей, низким лбом и острыми, глубоко запавшими глазами, казалась мне теперь еще более омерзительной. Я знал, что Менгам взял Луарна на борт «Бешеного» только за его совершенно исключительную силу и что вся команда «Бешеного» ненавидит «лисью морду», но тем не менее убийца все-таки расхаживал среди нас, как член нашей семьи, как наш товарищ…

На следующий день после преступления, поздно вечером, я вышел на палубу, и первым, кого я увидел там, был Луарн. Он сидел на корточках, спиной ко мне, и молча возился около воздушного насоса. Я долго не мог понять, что он там делает, пока не услыхал наконец легкого шума и не увидел, что он просверливает ножом в разных местах каучуковую трубку, которая прикрепляется к шлему водолаза.

Наутро, выбрав минуту, когда на палубе не было никого, кроме меня и Менгама, я молча показал ему эту трубку. Он внимательно осмотрел ее и позвал Корсена.

Тот с первого взгляда понял, в чем дело, и ласково положил мне руку на плечо.

— Ты спас мне жизнь, мальчуган. У нас тут не принято осматривать снаряжение водолаза, прежде чем спустить его на дно… И, не укажи ты эти дырки, я бы задохся, как рыба на песке… Как ты заметил, что трубка испорчена?

Я пробормотал:

— Я видел, как ее портили.

— Кто?

— Луарн.

И я рассказал все, в уверенности, что сейчас же разразится буря и Луарн вылетит с «Бешеного» как пушинка.

Но, к моему удивлению, Менгам и Корсен только переглянулись между собой и велели мне молчать об этой истории. Возмущенный, я уже открыл рот, чтобы рассказать и об убийстве слепого, но Менгам сухо оборвал меня на первой же фразе:

— Довольно, мальчуган. Ступай!..

Я вышел удрученный и растерянный, больше, чем когда-либо, и тут же дал себе клятву, что не успокоюсь до тех пор, пока сам, без всякой посторонней помощи, не распутаю все нити этой жуткой тайны, которые тянутся от Менгама к Луарну и сплетают липкую, цепкую паутину, затягивающую в свою сеть всех, кто к этой тайне подойдет.

Следя за Луарном в оба глаза, я заметил, что по вечерам, не сходя с «Бешеного», он подает какие-то таинственные сигналы Марии Наур, стоящей на берегу. После этих сигналов она обыкновенно сейчас же исчезала и появлялась снова лишь поздно ночью, взмахивая электрическим фонариком… Луарн отвечал ей тихим свистом…

Что это были за манипуляции между ними, я не мог догадаться, как ни ломал себе голову… А ломал я ее беспрерывно и беспрерывно находился в состоянии тревоги и беспокойства.

Целые ночи напролет я проводил на палубе «Бешеного» или на берегу, наблюдая за огнями мощного прожектора, скользившими, как чудовищные щупальца, по черной пустыне океана…

До меня доносились только голоса морских птиц да мерный, спокойный и настойчивый рокот волн, разбивавшихся о скалы.

Иногда передо мной внезапно вырастала фигура Менгама. Надвинув шляпу на глаза, горящие как у волка, он молча наблюдал свои владения. Корсен и Прижан, как тени, так же молча стояли за ним. Он протягивал руку и указывал куда-то вдаль, как будто посылая их в то таинственное царство, где был зарыт золотой клад, за обладание которым, кажется, все они уже продали свои души черту.

Изредка до меня долетал тихий разговор. Это Менгам рассказывал своим неотлучным спутникам о том, что погребено на дне великого и грозного океана.

Я слышал обрывки фраз:

— Там разбились «Джонни», «Европеец», «Динора» и «Лиззи Портер»… Они шли в Лондон… А там — «Тантер» — из Ливерпуля… Там — «Три Брата» — из Гавра, вон у тех скал погиб «Принц» — из Глазго, и в течение 1883–1885 годов пошли ко дну: «Голландец», «Аристократ», «Норд», «Палермо» и «Капитан Балль»… Проклятое место!.. А к югу от этих скал наскочили на рифы «Одиссей» и «Веспер»… Они были нагружены испанскими винами… А вот место гибели «Каркасса», «Мартиники», «Ангелюса» и «Роберта Фрай»…

Все большие океанские пароходы… Сколько золота, сколько драгоценностей… А кроме них гибли еще барки, бриги, баркасы, яхты и рыбачьи лодки… Я помню, шестнадцать лодок разбилось в одну ночь у мыса Перн…

Он перечислял их названия, как будто вызывал из бездны океана тени погибших… Он знал их наизусть, точно могильщик своих покойников, и любовно ласкал их голосом и блеском волчьих глаз, алчущих того золота и тех драгоценностей, которые сверкают там, на дне черной пропасти, под черными водами…

 

ГЛАВА VI. Мы идем в Порсал

Несколько недель «Бешеный» работал над поднятием груза с затонувшего «Магомета». Когда судно вернулось в Ламполь, то все население встретило нас с напряженным любопытством, — уж не напали ли мы на этот раз на золотой клад? И все остались разочарованы: с «Магомета» были подобраны лишь самые обыкновенные снасти да отдельные части машин.

Передохнув два-три дня, Менгам начал поговаривать о каком-то новом походе и однажды позвал в свою каюту Луарна, заявив ему:

— Я, Прижан и Корсен отправимся завтра в Брест, а ты останешься командиром на «Бешеном» и отведешь его в один из ближайших портов.

Я слышал эти слова и был удивлен, вероятно, не меньше, чем сам Луарн.

Менгам же продолжал своим протяжным, слегка певучим голосом:

— Я очень доволен тобой, Луарн, очень доволен… Так, значит, ты снимешься с якоря завтра вечером, часов в одиннадцать…

Луарн спросил угрюмо:

— Место назначения?

Менгам бросил в сторону Корсена и Прижана лукавый взгляд. Потом его глаза устремились на Луарна и он произнес медленно и отчетливо:

— Порсал.

На этот раз Луарн удивленно поднял глаза, и губы его дрогнули. Я же не верил своим ушам. Посылать Луарна в Порсал. Что за безумие!

Но Менгам уже говорил, не скрывая насмешки:

— Что ты таращишь на меня глаза, мой дорогой? Я сказал: Порсал. Кажется, ясно. Или, может быть, тебе не нравится этот порт?

Оба мерили друг друга взглядами. Глаза одного спрашивали: «Знает что-нибудь Менгам или не знает?» Глаза другого говорили: «Опасен мне этот парень или не опасен?»

Прошло несколько секунд. Луарн первый отвел глаза в сторону и проворчал:

— Порсал так Порсал! Я не возражаю против ваших приказаний.

— Это очень любезно с твоей стороны, — усмехнулся довольный Менгам.

Луарн круто повернулся на каблуках и вышел. Трое оставшихся переглянулись между собой. Менгам подозвал меня и положил мне руку на плечо:

— Ты поедешь с Луарном…

— Да, — подтвердил Прижан. — Из Порсала ты можешь пройти к твоим двоюродным братьям, в Гэнсон… Это развлечет тебя… Но ты, кажется, недоволен?

Крестный пристально посмотрел на меня. Я стоял бледный, опустив глаза и не смея признаться, что я боюсь, смертельно боюсь остаться на одном судне с Луарном…

Признаться в этом не позволяла гордость. С другой же стороны, одно слово «Порсал» уже было для меня магнитом.

* * *

Наступила ночь. В окнах домов Ламполя зажглись огоньки. Менгам со своими спутниками сошел на сушу, и весь экипаж, кроме меня и Луарна, последовал их примеру. Едва «Бешеный» опустел, как на пристани появилась Мария Наур. Луарн тихонько свистнул. Она прыгнула в лодку и стала грести в нашем направлении.

Я нарочно отошел подальше, не желая попадаться ей на глаза.

Сидя на корме, я слышал, как голос Луарна окликнул ее, когда ее лодка поравнялась с бортом «Бешеного». Она поднялась на палубу.

После этого все стихло, но минут через десять я услышал полусдавленный крик, топот ног, и мимо меня пробежала черная фигура Марии.

Она убегала от настигавшего ее Луарна и злобно бросала ему в лицо:

— Убийца! Убийца!

Он схватил ее за руку и пригнул к полу… Доски заскрипели и застонали, послышался стон, шум борьбы, падение тела и горький плач Марии. Потом наступила снова тишина, и вдруг прозвучал голос Луарна:

— Меня посылают в Порсал. Ты понимаешь, что это значит?

Ответа Марии я не слышал. Мимо проплыл баркас с несколькими матросами, которые громко пели и разговаривали, но за шумом их голосов я все же уловил слова:

— Менгам наготове. Надо предупредить остальных…

Мария покинула «Бешеный» поздно ночью… Огоньки фонарей в порту плясали на черных водах. Ламполь крепко спал.

* * *

На следующее утро Менгам, Корсен и мой крестный отправились в Брест. Все трое принарядились, как на праздник, причем у Корсена и у моего крестного были совершенно одинаковые костюмы и одинаковые фуражки с золотыми пуговицами.

На берегу за ними побежала было толпа любопытных мальчишек, но они быстро отделались от них, взойдя на маленький пароходик, отвозивший пассажиров «на континент». Среди этих пассажиров была и Мария Наур.

Ровно в одиннадцать часов вечера «Бешеный» снялся с якоря. Луарн за все время перед нашим отплытием не сказал мне ни единого слова, и я инстинктивно чувствовал, что он догадывается о моей ненависти к нему и избегает меня.

Знал ли он о том, что я видел, как он убил слепого? Знал ли он, что я видел, как он сверлил каучуковую трубку?.. На это я не мог ответить, но мне было совершенно ясно одно: Луарн замышляет что-то. У Луарна есть сообщники, и Мария Наур недаром отправилась в Брест.

По прибытии в Порсал я, перед тем как сойти на берег, предупредил Луарна, что пробуду несколько дней у своих двоюродных братьев. Он промолчал.

Я отправился в путь в полдень, рассчитывая добраться до места к ночи. Но солнце уже садилось, а идти было еще далеко.

Я решил переночевать в первой же гостинице, которая попадется мне по дороге. В сумерки я набрел на небольшое здание у перекрестка дорог. Над дверьми висела ветка омелы. Я вошел во двор и попросил разрешения переночевать. Пожилая женщина приветливо пригласила меня войти в комнату.

В маленьком зальце было несколько человек, гревшихся у камина. На столе стопка тарелок, опорожненные стаканы и остатки холодного мяса, сыра и ветчины. Хозяйка ласково предложила мне закусить.

Едва я уселся за столик, как в комнату вошли два господина в охотничьих костюмах и в сопровождении двух борзых. Они поставили свои ружья у стены и расположились поближе к огню, с наслаждением покуривая трубки.

Из их отрывистых разговоров я узнал, что с некоторых пор в этом краю стало неспокойно. Появилась какая-то шайка, известная под кличкой «морская банда», которая грабит дома, разоряет фермы, угоняет скот и наводит панику на все окрестные селения.

Один из охотников сказал:

— Кажется, вчера вечером эта банда уже похозяйничала в Лан-ар-Кэ…

На это один из только что вошедших крестьян заметил:

— Нет ничего удивительного, если разбойники явятся не сегодня завтра к Дрэфу отбирать у него его «сокровища». Я слышал, что с ними Ян, брат Антуана.

Я услышал знакомое имя «Дрэф» и навострил уши.

Крестьянин продолжал:

— Сказать по правде, если они отберут у Антуана Дрэфа даже все его золото, то им хватит этого всего лишь на один зуб.

Но вокруг шумно запротестовали:

— Как бы не так. Антуан лазал на дно океана за своим золотом уже давно, но кто ему мешает слазить еще один раз? Ведь море не отдало ему сразу все свои миллионы.

Хозяйка гостиницы вмешалась в разговор:

— По-моему, не нужно далеко и лазить… Золото-то тут, под боком.

Один из охотников откликнулся с оживлением:

— Золото тут? Да где же именно?

— Возле самых скал. Тут разбилось столько кораблей, что их не пересчитать. Не правда ли, господин Персо, — обратилась она к другому охотнику, — ведь эта старая лисица доверху набила золотом свои мешки?

— Вы говорите об Антуане Дрэфе?

— Ну да, о рыбаке из Кергралля.

Охотник ничего не ответил.

Все примолкли… Каждый как будто лелеял в своей душе мечту об этом золоте, которое лежит вот здесь, совсем близко, стоит только протянуть к нему руку.

И среди тишины прозвучал чей-то голос:

— Странно, что Менгам еще не пожаловал сюда. Тут ему была бы пожива.

— Менгам, — перебил человек в длинной рабочей блузе, повозка которого только что остановилась у гостиницы, — да ведь я два часа назад видел в порту судно Менгама «Бешеный».

Все закричали наперебой:

— Менгам? Менгам тут? Не может быть!

Сам не знаю, как это случилось, но я вдруг преодолел свою застенчивость и довольно громко заявил, что Менгам в Бресте, а в порту стоит только его судно. «Бешеный» вышел лишь вчера вечером из Уэссана, и я сам был на борту.

Это заявление вызвало живейшее любопытство. Меня окружили со всех сторон, рассматривали, расспрашивали, как будто человек, побывавший на «Бешеном», являлся каким-то феноменом.

 

ГЛАВА VII. Рука, кинжал, тройка, девятка

Покинув радушный кров гостиницы, я наутро добрался до своих двоюродных братьев и провел у них три дня.

На рассвете четвертого дня я отправился обратно, избрав тот же самый путь.

Снова спустились сумерки на землю, и в сумерках лес, вдоль которого шла дорога, показался мне жутким и зловещим. Оголенные ветки деревьев торчали как вздернутые кверху руки, и корни выпирали из земли, точно нарочно, чтобы человек споткнулся о них. Я старался прибавить шагу и уже не шел, а почти бежал, как вдруг на повороте перед самым моим носом вынырнула какая-то старуха в платке. Рядом с ней стояла убогая повозка, а возле повозки овечка щипала пожелтевшую траву.

Старуха окликнула меня:

— Добрый вечер. Поздненько ты вышел на прогулку!

У нее был грубый, хриплый, низкий голос, почти бас…

Я ответил ей:

— Добрый вечер, — и хотел уже было пройти мимо, но она остановила меня:

— Подожди-ка, паренек.

Я ускорил шаги, но она пошла следом за мной:

— Черт возьми, ты не хочешь остановиться? Может быть, ты боишься? Боишься бедной, дряхлой старушонки? Вот дурачок.

Я вообще не боялся дряхлых старушонок, но эта старушка, в черном платке, в какой-то странной серой крылатке, в больших сапогах, с низким, грубым голосом и щетинистым подбородком, не внушала мне никакого доверия, и мне хотелось только поскорее отделаться от нее.

— Дай-ка мне руку, — попросила она, и в тот же миг моя рука очутилась точно в железных тисках.

— Куда ты идешь?

— В Порсал, — ответил я.

При этих словах она обернулась и сделала какой-то знак. Из-за ближайших деревьев вынырнуло человек пять-шесть мужчин. Вид у них был самый подозрительный, и они совсем не производили впечатления странников.

Они вступили со старухой в разговор, ведя его вполголоса, старуха же, забывая свой дряхлый возраст, выпрямилась, и из-под юбки выглянул краешек брюк. Я понял, что передо мной мужчина. Один из мужчин обратился ко мне:

— Скажите-ка, «барышня», вы действительно не боитесь нас?

Я не обратил внимания на насмешливую кличку «барышня» и ответил:

— Нет, не боюсь.

— Вот это хорошо. Но в таком случае разрешите нам дать «барышне» маленькое поручение: вы возвращаетесь сегодня вечером в Порсал, к мамаше?

— Да, — ответил я сердито.

— Чудесно. Так пусть же «барышня» завтра утром прогуляется в порт и посмотрит, пришел ли «Бешеный» — это название судна, понимаешь? И если он пришел, то «барышня» вежливенько разыщет на «Бешеном» матроса Луарна — именно Луарна, а не кого другого — и скажет ему: «Кто-то прибыл и кто-то ждет». Понятно?

Я кивнул головой.

— Луарн… Его зовут Луарн… Не забудь имя. Повтори, что ты скажешь ему?

Подумав немного, я добавил:

— А если он спросит меня, кто прибыл и кто послал меня?

Человек нерешительно потоптался на месте и пошел советоваться с товарищами.

Вернувшись ко мне, он протянул монету в два су и сказал:

— Возьми эту монетку и отдай ее Луарну… Отдавая, скажи: «Кто-то прибыл и кто-то ждет». Луарн толковый парень. Он не спросит тебя ни «кто», ни «где», ни «когда»… Но только помни: болтать об этом ты не должен никому, иначе…

Он погрозил мне кулаком, но на него со всех сторон зашипели:

— Ну, ну, полегче… Не пугай «барышню».

Я сунул монету в жилетный карман и уже хотел было улизнуть, как меня снова остановили:

— Подожди. Ты идешь не туда.

— Да ведь это дорога в Порсал.

— Ты глуп, паренек. Следуй за мной.

Один из мужчин взял меня за шиворот и повел перед собой. Встретившуюся по пути канаву он перепрыгнул одним махом и перекинул меня через нее, как котенка.

— Мы пойдем по другой дороге, тут гораздо ближе, — сказал он, увлекая меня на тропинку, обсаженную ивами…

Я чувствовал, что меня обманывают и указывают мне кружной путь.

Но я чувствовал также, что протестовать было бы бесполезно, так как, очевидно, в расчеты шайки входило заставить меня прийти в Порсал как можно позже и оставить себе время скрыться и замести следы.

Мы прошли около ста метров. Я осторожно повернул голову и увидел, что ни повозки, ни старухи и никого из ее компании уже не было на прежнем месте.

Мой спутник довел меня до какой-то невысокой ограды и коротко приказал:

— Прыгай.

Я перепрыгнул.

Когда я стоял уже по ту сторону, он сказал мне:

— Иди лесом и не бойся… Скоро ты выйдешь на широкую дорогу… Первая же дорожка налево приведет тебя в Порсал.

— Сколько километров? — спросил я.

— Двадцать. Лучше, если бы ты переночевал где-нибудь, а завтра утром пойдешь дальше. Смотри только, не попадись на глаза лесным сторожам. Прощай. И не забудь, что тебе велели передать Луарну.

Он ушел, и я вздохнул от радости, что наконец-то остался один.

* * *

Указанную мне дорогу я нашел скоро, но дождь, накрапывавший еще тогда, когда я шел с моим спутником, перешел в настоящий ливень. Я промок до костей и тщетно старался спрятаться под деревьями… У меня было прескверное чувство человека, забравшегося ночью в чужие владения и боявшегося, что его каждую минуту могут настигнуть и поймать.

Было уже почти совсем темно, когда я вдруг наткнулся на тех двух охотников, которых встретил в гостинице при дороге.

Один из них, господин Персо, сразу же узнал меня, едва только чиркнул спичкой и осветил мое лицо.

— Мы с тобой знакомы, малыш. — И прибавил с удивлением: — Скажи мне, пожалуйста, каким образом ты забрался в мой парк?

— Мне указали неверную дорогу, — объяснил я. — Мне надо попасть в Порсал.

— Да ведь ты идешь в обратную сторону от Порсала.

— Мне сказали, что первая же дорожка налево приведет меня в Порсал.

— Верно, но ты сделаешь, таким образом, крюк в четыре или пять лье.

Он посмотрел на мое смущенное и растерянное лицо и сказал:

— Ты промок до костей. Пойдем-ка с нами.

Я с радостью согласился. Дождь лил потоком. Когда мы вошли в дом господина Персо, то с нас текло как с утопленников. Персо подвел меня к печке в кухне и сказал:

— Сними-ка свою курточку и высуши ее.

Я снял куртку и жилет и хотел повесить их на спинку стула. При этом из кармана жилета выпала монетка, которую я должен был передать Луарну, и покатилась под ноги хозяину дома.

— Ты теряешь свое богатство, малыш, — засмеялся господин Персо, поднимая монету и рассматривая ее.

— Что за странная штука? В первый раз вижу такую. Монета с изображением руки, кинжала и двух цифр. Тройки и девятки. Чеканка, правда, немножко грубовата.

Я, в свою очередь, принялся рассматривать монету, на которую раньше не обратил никакого внимания. Рука, кинжал, тройка и девятка. Что это означает?

И в тот же миг я вспомнил слова Луарна, сказанные Марии Наур:

— Надо предупредить остальных.

Я в нескольких словах рассказал о моей встрече в лесу. Господин Персо, сильно заинтригованный, вертел монетку между пальцами и говорил:

— Я уверен, что это какой-то секретный знак. И мне кажется, что тут замешана «морская шайка».

 

ГЛАВА VIII. Тайна рыбака

После ужина, когда старая служанка, убрав со стола, пожелала нам доброй ночи, господин Персо наполнил наши рюмки и приступил к рассказу. Я запомнил все от слова до слова, хотя мне и в голову не приходило тогда, что скоро я сам столкнусь со всеми этими людьми и буду участвовать в их приключениях.

— Обратили ли вы внимание, — так начал господин Персо, — на одно странное совпадение: судно Менгама появилось в Порсале как раз в то время, когда «морская банда» снова зашевелилась в наших краях. Не доказывает ли это, что акулы почуяли где-то поблизости богатую добычу? Ведь недаром же ходит легенда, что у наших берегов скрыто под водой баснословное сокровище.

Многие утверждают, что все это сказки. Пусть так! Но я немало наслышался об этом кладе еще в детстве и, помнится, тогда уже мечтал о том, чтобы добраться до него.

Никто, насколько мне известно, никогда не пытался проверить эти слухи, пока такой смельчак не выискался наконец лет двадцать тому назад. Он произвел розыски между Порсалом и северо-западным побережьем Уэссана, но туман застиг предприимчивого малого среди скал, его судно — «Дерзкий» — разбилось в щепы, и сам он пошел ко дну вместе со всей своей командой. Таким образом, подтвердилось старинное поверье — гибель ждет всякого, кто попытается извлечь клад со дна морского.

Мрачная тайна, окружавшая похороненное сокровище, как будто сгустилась еще больше, и с тех пор никто уже не пробовал нарушать его могильный покой. Но вот один рыбак из Порсала, по имени Антуан Дрэф, наткнулся как-то на корпус затонувшего корабля. Он стал хвастаться, что скоро разбогатеет — больше того, он забросил свои сети. Но так как малый он был не глупый, то о месте своей находки он не проронил ни слова.

Антуан Дрэф занимался своим скромным промыслом вместе со своим братом Яном, который был немного моложе его, и оба рыбака, замкнутые и нелюдимые, очень подходили друг к другу по характеру. Они жили в маленькой хижине, прилепившейся к скале, точно морская раковина, и вели суровую, полную лишений, жизнь, ничего не ожидая в будущем, ни на что не надеясь.

Однако счастливая находка сразу точно переродила Антуана. В этот день он отправился в море один, так как брату его понадобилось зачем-то в город.

Вернувшись домой, Ян нашел их жалкую хижину запертой, лодка же, как всегда после ловли, вытащена на песок. Ян решил, что брат отправился продавать рыбу. Но время шло, а его все не было. Рыбак забеспокоился и отправился на поиски брата.

Долго он бродил по окрестным местам — Антуана не было нигде. Наконец, добравшись до деревни, Ян заглянул на всякий случай в трактир, куда они обычно продавали рыбу. Антуан был там. Этот молчаливый, угрюмый малый почувствовал вдруг непреодолимую потребность увидеть людей, похвастаться перед ними своей удачей.

Я сам был при этом и видел все, вот как вижу сейчас вас обоих. Перед кабачком на площади, в сгущающихся сумерках, возбужденно жужжали кучки людей. Деревенские кумушки, работая локтями и кулаками, старались протиснуться поближе к двери, из которой вместе с запахами сидра и еды доносился неясный гул голосов. Ян с трудом пробрался к крыльцу.

Кто-то крикнул ему:

— Слышь, братец-то твой сокровище нашел!

— Что-о?

Рыбак ничего не понял и принялся еще энергичнее проталкиваться вперед.

Антуана окружала целая толпа, одни орали что было мочи, стараясь перекричать друг друга, другие смеялись, третьи глубокомысленно покачивали головами. А кто-то изо всех сил колотил по столу, и дребезжанье посуды, сливаясь с общим гулом, придавало ему какую-то тревожную нотку.

Увидев брата, Антуан умолк — хотя до этой минуты он говорил без умолку. Он сидел, втянув голову в плечи, напряженно глядя перед собой.

— Ну? — спросил его Ян. — Рассказывай, чего ты там подцепил?

Но тот уткнулся в свой стакан и ничего не ответил.

Кто-то счел своим долгом объяснить:

— Да вот говорит, будто на клад набрел, на Порсальский.

Ян весь встрепенулся:

— Антуан, да что же ты?..

Но Антуан как в рот воды набрал. Другим он мог рассказывать о своей удаче, их он не боялся. Ведь они все равно не сумеют ничего открыть. Но как солгать брату, как скрыть от него то, во что Антуан не хотел никого посвящать. Да, один только Ян был опасен ему, Ян, с которым он никогда не разлучался, который умел читать в его душе как в своей собственной. Одно движение, один взгляд — и Ян поймет все.

Младший брат отошел в сторону, так ничего и не добившись, а Антуан, точно одержимый, начал шуметь и носиться по заведению. Право, можно было подумать, что в него бес вселился. А когда глаза его встречались с глазами брата, он злобно хихикал и гримасничал.

Наконец наступила ночь, хозяин выставил засидевшихся гостей на улицу, последние сплетники волей-неволей разбрелись по домам, пошли и братья Дрэф.

Только тут Ян, шедший позади, заметил, что Антуан нетверд на ногах.

— Да ты, брат, здорово нализался, — крикнул он ему, смеясь, — прямо сказать, напился как свинья.

Но Антуан по-прежнему молчал.

Два-три человека, в том числе и я, из любопытства пошли следом за ними. Мы думали, что они сейчас спустятся к берегу, где лепилась их хижина — «Отрубленная Рука». Но Антуан, миновав тропинку, пошел дальше, а Ян безмолвно последовал за ним, как тень.

Вдруг Антуан остановился, как бы забыв о присутствии брата. Широко раскрытые глаза его были устремлены на море, ноздри раздувались, точно у лошади — вот-вот заржет. В темном небе теплился перламутром молодой месяц, горизонт тонул во мгле, внизу тускло поблескивало море.

Встревоженный Ян положил руку на плечо брата:

— Антуан! Да что с тобой?

Тот свирепо высвободился.

Простая душа Яна не знала до сих пор искушений, и блеск золота не волновал ее. Нужда и суровый труд приучили его к смирению, и даже весть о найденном сокровище не пробудила в нем алчности. Но тут он почувствовал себя вдруг глубоко обиженным, и где-то в самых тайниках его существа впервые зашевелилась зависть.

Право, можно было лопнуть от досады, видя, как Антуан шатается целыми днями без дела и при этом всегда сыт и пьян. Где он брал деньги? Ян то и дело замечал у брата какую-нибудь обновку — то кожаный кошелек, то трубку, и однажды фетровую шляпу, как у настоящего богача. Вот эти мелочи больше всего и разжигали в нем нехорошее чувство к Антуану. Иногда, подчиняясь искушению, он украдкой поглаживал фетр и даже примерял шляпу.

На этих мелочах Ян впервые почувствовал разницу между своим и чужим и дал себе клятву, что разыщет клад, чего бы это ему ни стоило.

Он стал следить за братом. Когда тот уходил в море, он взбирался на утес и не выпускал лодки из виду, пока голубая даль не поглощала ее без следа. А ночью он объезжал в челноке места, где днем побывал Антуан. Но все было напрасно.

По округе между тем ходили самые разнообразные слухи и толки. Одни утверждали, что Антуан уже порядком набил карман, извлекая сокровища по частям, другие, напротив, думали, что он не притрагивается к кладу, боясь, как бы брат его, «прощелыга и бездельник», не прикарманил бы золота. Но хитрый рыбак продолжал молчать как рыба, он ничего не утверждал, ничего не отрицал.

Признаюсь вам, что и я пытался однажды выведать у Антуана его тайну. Приняв как можно более независимый вид, я направился к хижине, где он живет и по сей день.

Мы повстречались с ним у самого спуска, Антуан шел куда-то своим медленным шагом, волоча ноги.

— Ну, Дрэф, — сказал я без дальних предисловий, — поговаривают, что вы скоро станете, а может быть, уже стали, самым богатым человеком в наших краях.

Я впился в него глазами, стараясь уловить, какое впечатление произведут мои слова, но лицо рыбака оставалось непроницаемым, ни одна черточка в нем не дрогнула. Мне даже показалось, что он не понял меня. Вдруг в глазах его вспыхнул огонек:

— А-а! — насмешливо протянул он.

Не скажу вам, чтобы вид его внушил мне большую симпатию. Жесткий, недоверчивый взгляд и странная смесь простоты и лукавства не вызывали доверия. Я вгляделся в него внимательнее. Это был уже старик, конченый человек, дрожащий, изглоданный алкоголем.

— Признайтесь, Антуан, здорово вы удивились, когда наткнулись на клад… Как это вышло? Случайно или вы долго искали его? Ну-ка, расскажите…

Уж, конечно, он не за мухами охотился в этот день. Выехал, как всегда, в море, только на этот раз один, потому что Ян отправился в Сен-Ренан за парусиной.

Я слушал его с напряженным вниманием, стараясь уловить в его рассказе хоть одну фальшивую нотку, но старый рыбак и не пробовал ввести меня в заблуждение, назвав какое-нибудь вымышленное место. Он только подмигнул слегка, как бы давая мне понять, что не откроет тайны. Он ловил рыбу. Вдруг удочка его зацепилась за что-то под водой. Он посмотрел. В зеленоватой полумгле ясно вырисовывались очертания корабля.

Он рассказал мне об этом очень подробно, но не дал ни одного существенного указания. Все было по-прежнему туманно и неопределенно, хотя и казалось вполне правдоподобным.

Под нами, сверкая серебряной чешуей, расстилалось море, сотни утесов и скал теснились у его края, точно сбившееся стадо овец, вдали едва белел парусник. Антуан по дороге то и дело называл мне подводные рифы, заводи, фарватеры, точно желая внушить мне мысль, что вот тут, совсем близко, лежит огромное богатство… и что стоит ему только протянуть руку, и я узнаю, где оно находится. Я старался не слушать его, чтобы отделаться от соблазна, но старик, задыхаясь от ходьбы и указывая неопределенным жестом на море, упрямо твердил:

— Там он, там!.. вот чтобы мне провалиться на этом месте, если вру!

Он — клад… Но ничего более определенного я добиться не мог. Туманные намеки и сознательные противоречия начали раздражать меня, и, чтобы переменить тему, я спросил:

— А брат ваш?.. А Ян?

Он нахмурился и проворчал:

— Шалопай… скотина! Сущая скотина! Шиш он у меня увидит, вот что!

Больше мне не удалось вытянуть из него ни слова. Но я понял, что причиной этого упорного нелепого молчания был попросту безграничный эгоизм.

Жадность и страх заставляли его отказаться от посторонней помощи. Сам он не умел, конечно, извлечь из-под воды ни одного гроша, но мысль о дележе, все равно с кем, хотя бы с братом, была невыносима ему: все или ничего!

— Я уверен, — закончил господин Персо, — что никто так никогда и не узнает этой тайны. С годами старик забудет точное местонахождение клада, и в этот день сокровище погибнет для мира во второй раз. Эти опасения, увы, недавно подтвердились. Мне передавали, что Антуан совсем выжил из ума, и алкоголь быстро заканчивает свою разрушительную работу.

— Ну а Ян? — спросил господин Маркуль. — Быть может, он знает что-нибудь?

— Ян исчез, — ответил наш хозяин. — Однажды, поссорившись с Антуаном, он связал свой узелок и ушел. Мне рассказывали, что Антуан долго смотрел ему вслед холодным, жестким взглядом. Он хотел убедиться, что брат действительно уходит.

Ян медленно удалялся, опустив голову, и мешок за его спиной качался на ходу, точно нырял в волнах колосящейся ржи.

Проводив брата взглядом, старый Дрэф, успокоенный, вернулся в хижину.

 

ГЛАВА IX. Страшная ночь

Добравшись наконец до Порсала, я убедился, что «Бешеный» стоит еще на якоре. Однако мне показалось, что работы его как будто уже закончены, и юнга, которого я встретил на набережной, подтвердил мне, что все готово к отплытию — ждут только капитана с папашей Менгамом и Корсеном. Они должны приехать завтра.

Услыхав это, я несколько изменил свои планы. Мне совсем не улыбалось встретиться с Луарном, так как в душе я твердо решил ничего не передавать ему. Я мало потеряю, думал я, если увижу «лисью морду» немного позже, а там крестный и папаша Менгам сумеют защитить меня от его мести, если он пронюхает, что я не исполнил поручения. Поэтому я попросил юнгу не упоминать о нашей встрече и поспешно убрался из порта.

Делать мне было нечего, и я принялся бесцельно бродить по улицам предместья, как вдруг навстречу мне попался человек, очень похожий на одного из тех, которые задержали меня накануне. Я не обратил на это внимания, но, пройдя сто шагов, наткнулся на другого весьма подозрительного субъекта, восседавшего на тумбе. Я осторожно обошел его. Все было ясно — не найдя Луарна на условленном месте, они поняли, что не следует слишком рассчитывать на мои услуги, и старались теперь осторожно приблизиться к своему сообщнику. Однако они предпочитали, по-видимому, не входить в город и слонялись вокруг да около. Я сообразил, что встреча с ними вряд ли будет очень приятна, и осторожно пробрался к берегу.

Бесцельно бродя по скалам, я взобрался на высокий утес, у подножья которого белел песчаный бережок в форме подковы. Ступеньки, грубо вырубленные в камне, вели вниз. Я стал спускаться, подстрекаемый каким-то смутным любопытством. Снизу на меня веяло сыростью погреба, чайки и другие морские птицы с резкими криками кружились над моей головой, белая галька под ногами напоминала кости рассыпавшегося скелета. Жуткое и неприятное это было место!

Я хотел было уже повернуть обратно, как вдруг заметил в одном из углублений скалы маленькую деревянную хижину.

Около нее кое-где пробивалась трава, а немного поодаль, на песке, лежала на боку лодка, старая, облупившаяся и высохшая. Видно, давно ее не спускали на воду.

И окна, и дверь хижины были плотно закрыты. Я подошел ближе. Представьте же мое волнение, когда я увидел на двери вырезанную из дерева руку натуральной величины. Рукав был выкрашен в черную краску, и на обшлаге выступали три выпуклые нашивки, из которых одна изгибалась петлей — отличительный знак офицера британского флота. Скульптура эта в свое время, должно быть, украшала нос какого-нибудь военного корабля.

«Отрубленная Рука»!.. Итак, передо мной была хижина Дрэфа… Тихо ступая по песку, взволнованный и испуганный, я с удвоенным интересом обошел таинственный уголок, куда завела меня судьба.

Но где же сам хозяин?

Еще немного, и я постучался бы или попробовал открыть дверь.

Вдруг издали раздался громкий свист, я вздрогнул и, как преступник, отскочил в сторону. Укрывшись за хижиной, я осторожно огляделся и увидел несколько человек, которые спускались вниз по ступенькам.

По шуму гальки я понял, что они приближаются ко мне, и весь похолодел, узнав среди них моих вчерашних знакомых. Здесь, между этих скалистых стен, сурово смыкавшихся за мной, я чувствовал себя как крыса в мышеловке.

На земле, между скалой и хижиной, валялась деревянная лесенка. Приставить ее к стене и добраться до окошка чердака было для меня делом одной минуты. Затем я втащил лестницу за собой и тихонько прикрыл ставень.

«Они, наверно, охотятся за Дрэфом, — решил я, — пусть только войдут, и я в один миг выберусь отсюда».

А что, если Дрэфа нет дома? Если он не захочет открыть им? Ведь эти негодяи не остановятся перед тем, чтобы влезть на чердак. Сердце мое стучало как молот. Я присел на груду старой парусины и стал ждать.

Тяжелые удары кулаков и ног так и сыпались на дверь, и все жалкое строение тряслось, словно от подземных толчков. Грубые, хриплые голоса звали Дрэфа, и мне казалось, что они звучат над самым моим ухом. Затем чьи-то тяжелые шаги обошли хижину и остановились под окном чердака.

Я замер… Но в этот момент дверь наконец поддалась, и вся банда с шумом ворвалась в хижину, а один из негодяев заорал во всю глотку, окликая Луарна.

Поднялась невообразимая кутерьма, крики ярости, проклятья, брань сливались в отвратительный гул, на фоне которого я отчетливо различал пронзительный голос матроса с «Бешеного».

Бежать… скорее бежать… теперь или никогда… — лихорадочно выстукивало у меня в мозгу…

Но… я испугался. Ночь надвинулась как-то внезапно, и первые раскаты грозы, собиравшиеся еще с утра, уже будили в скалах мощное эхо. Взвесив опасность, которая ожидала меня снаружи, я решил остаться. И хорошо сделал, ибо не прошло и десяти минут, как буря разыгралась вовсю, молния сверкающим зигзагом расколола непроглядную мглу, и потоки дождя хлынули на землю и море. Я вытянулся плашмя на полу и заглянул в щель между досками — там внизу я увидел ненавистную «лисью морду».

* * *

Их было семь человек. Ужасная старуха, остановившая меня накануне, оказалась здоровенным малым, и теперь, в мужском костюме, с красным шейным платком и нахлобученной на глаза шляпой, он внушил мне еще меньше доверия, чем тогда.

Все они говорили разом, сильно жестикулируя, и были, по-видимому, чем-то очень взволнованы, все, кроме одного человека. Опершись на стол и закрыв лицо руками, он не шевелился и, казалось, спал глубоким сном. Он ни разу не шелохнулся, не сделал ни малейшего знака для движения во время всей последующей сцены.

Трудно было разобрать что-нибудь в этом нестройном хоре криков и проклятий. Прибавьте к этому вой ветра, грохот волн, разбивавшихся о скалы, и громовые раскаты, покрывавшие время от времени гул голосов.

Однако, привыкнув к шуму, я разобрал, что люди эти в чем-то упрекают Луарна.

— Ты всегда ненавидел его…

— Говорю вам, что он погубил бы всех нас… Он рыскал за мной по всему острову и громко выкрикивал наши имена…

Чтобы лучше слышать, я буквально распластался на полу. Вся банда теснилась вокруг Луарна, осыпая его вопросами и упреками. Право, можно было подумать, что это судебное заседание, а неподвижный человек у стола мог смело сойти за председателя.

— Да поймите вы, черти полосатые, что он совсем рехнулся, — вопил Луарн, — после того, как ослеп тогда в кочегарке… Ну, а если бы он напоролся на папашу Менгама, что тогда? одно слово — и тот бы все понял. «Ян, — твердил я ему, — Ян, заткнись… заткнись, или ты всех нас погубишь…» Но он не узнавал уже моего голоса, не понимал слов… Вот тут-то я и припечатал его.

— Месть!..

— Месть и ревность, вот что! Все знают, что вы охотились за одной юбкой, и ты…

— А теперь он унес с собой тайну…

Несколько человек в бешенстве ринулись на Луарна, но он оттолкнул их.

— Я решил, что Ян спятил… что он выдаст всех нас. Но остается Антуан…

При этих словах все обернулись к человеку, неподвижно сидевшему у стола, и только тут я понял, что это хозяин хижины.

— Он видел клад, — заявил Луарн, — и сумеет лучше Яна объяснить нам, как его найти. А кто же заставит его развязать язык, если не мы?

Раздалось отвратительное хихиканье.

— Слишком поздно!

И человек, произнесший эти слова — он стоял как раз около бывшего рыбака — изо всей силы грохнул кулаком по столу… Хозяин хижины, хранивший до сих пор молчание, вернее, труп его, медленно соскользнул на пол.

— Старый мешок насквозь прогнил от водки, — проворчал кто-то, — вот кондрашка и прикончила его разом.

Поднялась невообразимая суматоха. Луарн весь побелел. Убив Яна, он выпустил из рук сокровище, так как Антуан тоже умолк навеки.

Все накинулись на «лисью морду». Он вывернулся с ловкостью обезьяны, выскочил из хижины и был таков. Вся ватага бросилась за ним в погоню, и скоро их крики и шум шагов потонули вдали. Только море да ветер, слив свои голоса, точно служили панихиду над мертвецом.

Я, однако, благоразумно предпочел провести ночь на своем чердаке. Спустившись поутру вниз, я заглянул в хижину — около стола все еще лежало распростертое тело Антуана.

* * *

Вернувшись в Порсал, я нашел там папашу Менгама, Корсена и моего крестного. Они только что приехали. Я, разумеется, не стал посвящать их в свои приключения. Луарн вертелся тут же. Лицо его показалось мне довольно кислым, а правый кулак был обмотан окровавленной тряпкой.

Я с нетерпением ждал, что будет дальше… Днем три друга направились к хижине. Какое разочарование ожидало их там! Что мог поведать мертвый?

Ночью они вернулись, молчаливые и сосредоточенные, а утром «Бешеный» вышел в море и взял курс на Уэссан.

Из этого я заключил, что папаше Менгаму, подобно многим другим, не удалось разрешить тайну… если только он не получил каких-нибудь сведений из другого источника.

Воображение мое работало лихорадочно, но я умел держать язык за зубами и никому не заикнулся о том, что видел в ту страшную ночь.

 

ГЛАВА X. Рамоно

У моего крестного Прижана была собака, помесь овчарки с болонкой, звали ее Рамоно. Это было умнейшее существо, хотя, правда, не слишком красивое, и никогда, мне кажется, ни один хозяин не любил своего пса с такой страстной нежностью, как капитан «Бешеного» любил Рамоно.

В этом, собственно, не было ничего удивительного. Мой крестный был прекрасным семьянином, но жена и дети не могли сопровождать его в плавании, тогда как с собакой не было нужды расставаться. Вот почему Прижан и привязался к ней с такой силой. Он буквально обожал своего рыжего Рамоно, и тот платил ему за это глубочайшей преданностью.

Когда мой крестный выходил в море без хозяина, Рамоно неизменно сопровождал его, но стоило папаше Менгаму появиться на палубе «Бешеного», как беднягу тотчас же высаживали на берег, и крестный отправлялся в ближайший порт искать для своего любимца надежное убежище.

Дело было в том, что Менгам просто не выносил этой собаки. И когда Прижан вступал с ним в пререкания, доказывая, что капитан полный хозяин на своем корабле и может, если пожелает, завести себе не только собаку, но и медведя, папаша Менгам ехидно возражал ему, что и он, мол, как владелец судна, не последняя спица в колеснице и право диктовать законы принадлежит отчасти и ему.

На этой почве между ними постоянно вспыхивали ссоры, и дело подчас доходило чуть не до драки. Однако папаша Менгам всегда умел вовремя остановиться и охладить пыл крестного.

Высадившись на берег, Прижан тотчас же мчался к своему любимцу. Он посвятил меня во все подробности этой истории и возложил на меня обязанность следить за тем, чтобы собака не голодала. Поэтому я часто отправлялся навестить Рамоно, щедро нагруженный всякой снедью. Но каких предосторожностей мы ни принимали, от зорких глаз папаши Менгама уйти было трудно, и он буквально ходил за нами по пятам. Лишь только Прижан подходил к дому, где жила собака, как хозяин вырастал перед ним, точно из-под земли, и пока крестный ласкал своего друга, он нетерпеливо шагал по двору или беседовал с Корсеном, ибо троица эта была неразлучна. Самое любопытное, что Менгам начал постепенно проявлять к собаке странный интерес. Он часто подходил к конуре и разглядывал бедного пса с таким видом, точно это было какое-нибудь заморское чудовище. У крестного даже мелькнула мысль, что хозяин собирается отравить Рама, и он попросил меня последить за ним. Но я не заметил у «папаши» никаких враждебных намерений по отношению к узнику и успокоил Прижана.

Иногда Менгам даже сам предлагал прогуляться к Раму, и мы отправлялись в Гвалгарч вчетвером, причем мужчины всю дорогу ссорились, чтобы не утратить навыка в этом деле. Подчас мы засиживались в гостях у Рамоно до позднего вечера, и тогда к нам обычно присоединялась еще одна загадочная фигура. Это был богатый человек, житель Ламполя, обставивший свои посещения необычайной таинственностью. Его со всевозможными предосторожностями вводили в маленькую гостиную, и там все четверо, усевшись за круглый стол, погружались в изучение морских карт. Они переговаривались между собой вполголоса, загадочными обрывистыми фразами, смысл которых ускользал от меня. Насытившись по горло этой чертовщиной, я тихонько выскальзывал из комнаты и отправлялся побеседовать о тщете всего земного с беднягой Рамоно. Таинственность этих людей казалась мне теперь нелепой и смешной, ибо ключ к решению загадки, как я думал тогда, потерян навсегда, и погребенное золото никогда уже не засверкает перед алчным взором человека.

Но вот однажды, когда я делился этими мыслями со своим четвероногим другом, тот, вместо того чтобы, по обыкновению, лизнуть меня в знак полного согласия своим шершавым языком, вдруг глухо зарычал. Я поднял голову и увидел перед собой папашу Менгама. Он пристально глядел на собаку, и мне показалось, что на лице его играла ехидная усмешка.

— Что ты тут делаешь?.. Опять собака? — спросил он. — Вечно эта дрянь у вас на уме. Ну-ка, отвяжи ее и идите за мной оба.

Я исполнил приказание, и мы отправились в комнату, где сидели Прижан, Корсен и загадочная личность. На пороге я заколебался.

— Ну же, входи! — приказал хозяин.

Какой дьявольский замысел гнездился в этой отвратительной голове? Я видел, что у крестного на лице была написана неподдельная тревога.

— В чем дело? — спросил Менгам, отвратительно хихикая. — Вы как будто таракана проглотили, дорогой Прижан? Я только хочу доказать вам, что этот пес самая подлая тварь на всем побережье от Порсала до Уэссана.

Затем он как ни в чем не бывало уселся на свое прежнее место и беседа завязалась снова. Я же с Рамом устроился в сторонке, прислушиваясь одним ухом к тому, что говорилось за столом. Речь шла все о том же — затонувшие корабли, подводные сокровища, «морская банда». Изредка кто-нибудь из них принимался вдруг оплакивать смерть Дрэфа или упоминал о письме, которое тот написал Прижану.

— Итак, вопрос решен, — заявил наконец папаша Менгам, — я согласен — дело пора двинуть. Но предупреждаю вас: риск большой, мы ставим на карту все.

Дом, где происходили эти совещания, стоял в уединенном месте, довольно далеко от Стиффа, еще дальше от Ламполя; одним словом, лучшего приюта для всяких пиратов и темных личностей нельзя было и выдумать. Он принадлежал одной старухе, на попечение которой Прижан оставлял своего драгоценного друга всякий раз, как «Бешеный» приходил сюда с хозяином. Старушка целый день вязала чулки, сидя на крылечке перед домом. Она ложилась с курами, а ключ от двери клала на притолоку, на случай, если папаша Менгам или Прижан вздумают провести вечер в ее скромном жилище. А случалось это всегда, когда им нужно было встретиться с таинственным лампольцем, о котором я уже говорил. Этот человек всегда приходил в Гвалграч один, пробираясь уединенными кружными тропинками, словно для того, чтобы сбить кого-то со следа.

В этот вечер в домике, как всегда, слышался только могучий храп хозяйки да изредка шелест волн, набегавших на берег.

Я потихоньку ласкал Рама и успокоительно щекотал его за ухом, ибо мне казалось, что собака волнуется.

Между тем никто не обращал на нас внимания, и по серьезному, почти торжественному выражению лиц четырех мужчин я понимал, что час великих решений пробил.

— Да, здесь действительно есть чем поживиться, — говорил водолаз, — не думаю, чтобы кто-нибудь уже спускался туда.

— Около тридцати морских саженей, — вставил мой крестный.

Все это не могло иметь особенного значения для Рамоно, а между тем он становился все беспокойнее, и мне стоило большого труда удерживать его.

— Тсс!..

Рам вдруг насторожился, зарычал и сделал стойку. Все внимание его было устремлено на дверь, ведущую во внутренние комнаты.

— Рам, ложись!

Но все было напрасно. Он зарычал еще сильнее и бросился к двери.

— Что за несносная тварь, — заликовал Менгам, — ну видите вы теперь, что с ним никакого сладу нет.

Совещание сразу прервалось. Крестный даже не дал себе труда ответить, одним прыжком он очутился у загадочной двери и распахнул ее. Перед нами открылась маленькая клетушка, слабо освещенная сиянием луны. Две тени, мужская и женская, стремительно метнулись к окну и через секунду были уже по ту сторону.

Я, недолго думая, перемахнул вслед за ними, окликая Рамоно:

— Ищи, Рам, ищи!

Мне показалось, что я узнал Марию Наур, тогда как мужчина был, несомненно, Луарн. Теперь все взгляды были устремлены на Рама. Он вел себя великолепно, и его звучный лай не умолкал ни на минуту.

— Бери, Рам! бери! лови! — раздавалось со всех сторон.

Крестный вооружился вилами и орудовал ими не хуже, чем Нептун своим трезубцем. Менгам светил нам фонарем, а Корсен шел впереди, вытянув вперед свои мускулистые цепкие руки, сильно смахивающие на здоровенные клещи. Мы бегом пустились вслед за Рамом по каменистой тропинке к маленькому пляжу.

Было как раз время прилива, и это обстоятельство должно было сильно помешать тем, кого мы преследовали. Вскоре мы заметили Луарна, он прижимался к скале, стараясь казаться как можно меньше. Девушки не было нигде, ей, по-видимому, удалось ускользнуть в темноте.

— Эге!.. — произнес папаша Менгам, поднося свой фонарь к самому носу Луарна. — Да это ты, миляга? Нечего сказать, славное местечко ты выбрал для прогулок в такой поздний час. Ну, живо! Марш на борт. Мы потолкуем об этом завтра.

Луарн молча удалился.

Вернувшись в дом, хозяин «Бешеного», никогда не тративший в решительные минуты слов попусту, снова уселся на свое место и принялся задумчиво барабанить по столу пальцами.

— Все дело в том, много ли они успели подслушать! — изрек он наконец и снова погрузился в молчание.

Затем, сдвинув на затылок свою огромную шляпу-колокол, он решительно произнес:

— Ну-с, друзья мои! Вот это называется играть в открытую. Еще немного, и они разглядели бы все наши карты. Счастье, что мы не успели еще добраться до сути. Клянусь теткой моей бабушки! Вот уж подлинно — «без пяти минут».

А я тем временем поглаживал Рама, ликуя в душе за своего приятеля.

Менгам снова прервал молчание:

— Ну, Прижан, чтобы мне с места не сойти, если твой пес не заслужил сегодня славного угощения.

— Ara! Вы признаете?

— Признаю, — улыбнулся Менгам. — Только и вы уж признайте после этого, что у меня тоже нюх неплохой.

И он был прав, воздавая должное себе и псу. Разница между человеком и собакой была лишь в том, что последний скромно молчал о своем подвиге. Но в этот вечер Рам вернулся на корабль вместе с нами.

 

ГЛАВА XI. В ожидании

Когда я столкнулся с Луарном через несколько часов после инцидента в Гвалграче, вид у него был смущенный, но не в такой мере, как это можно было ожидать.

Другой на его месте никогда не решился бы больше появиться на борту «Бешеного», а я так просто умер бы со стыда. С него же вся эта история сошла как с гуся вода. Он стал только еще угрюмее, свирепее и смотрел на всех нас глазами, полными ненависти.

Одно было странно — он вдруг необычайно полюбил наше судно и с величайшей неохотой сходил на берег.

Даже Менгам обратил внимание на эту внезапную неприязнь к матушке-земле. Он приказал ему отправиться в Стифф и забрать оттуда несколько мест багажа, выгруженного и оставленного там на хранение.

Луарн подчинился с явной неохотой.

Но когда он, проходя по окраине Ламполя, поравнялся с заведением мадам Стефан, откуда доносились фальшивые дребезжащие звуки механического фортепиано, в окне показалась Мария Наур. Увидев Луарна, она дерзко расхохоталась и швырнула ему в лицо пригоршню апельсиновых корок.

Матрос с проклятием увернулся, а по околотку тотчас же поползли слухи.

— Луарн-то, слыхали? Насчет свадьбы выходит как будто каюк.

А Менгам воспользовался любовной неудачей нашего красавчика, чтобы прочесть всем нам не лишенное ехидства наставление:

— Видите, детки, как опасно заставлять свою зазнобушку подслушивать у дверей и совать нос в чужие делишки, хе, хе! Вот целоваться взасос и ворковать этаким голубком куда вернее!

Можете себе представить, с какой жадностью я ловил все эти вести. На другой день после нашего возвращения из Порсала я решил, что дело проиграно и сокровище так и останется навеки под водой. Но события той ночи, когда мы накрыли Луарна и Марию Наур, заставили меня снова заколебаться. Я понял, что у «папашки» в портфеле припрятано кое-что интересное и что он недаром решил продолжать розыски.

— После такой истории всякий хозяин выгнал бы Луарна в два счета, — заметил как-то Корсен.

— Выгнать его? — возразил хозяин. — Это чтобы он сейчас же распустил язык? Нет, спасибо. Да к тому же это только укрепило бы его подозрения, а так бедный малый не знает, что ему и думать.

Это объяснило мне поведение Менгама, казавшееся до сих пор таким загадочным. Я решил совсем прикусить язык и наблюдать. У хозяина голова была крепкая, на славу, и он в моих советах не нуждался. Послав Луарна с поручением в Порсал, он тем самым показал, что вполне ему доверяет, а оставив его у себя на службе, он связал его по рукам и по ногам.

— Полегоньку, полегоньку! — приговаривал папаша Менгам. — Я не любитель крутых мер.

— Согласен, — возразил Корсен с совершенно не свойственной ему серьезностью, — но при одном условии — соблюдать осторожность.

Менгам только молча кивнул головой.

* * *

Все предвещало новый оборот событий. По острову блуждали какие-то незнакомые подозрительные личности с весьма мало симпатичными физиономиями.

Однажды вечером я наткнулся на трех молодцов, которые показались мне до странности знакомыми. Пройдя несколько шагов, я вспомнил, что видел их в Порсале и в хижине Антуана. Они проявляли тогда определенное желание разделаться с Луарном, и ему лишь с большим трудом удалось улизнуть от них. Уж не для того ли они явились сюда, чтобы рассчитаться с ним?

Но прошло еще две недели, и я заметил, что эта троица точно сквозь землю провалилась. Они, очевидно, спрятались. Но с какой целью? А может, помирились с Луарном? Во всяком случае, они избегали показываться на улице, имея для этого, как видно, основательные причины. Я не на шутку встревожился, услышав раз ночью (темнота помешала мне разглядеть говорившего), что против «Бешеного» замышляется какая-то каверза, и, конечно, сейчас же решил, что тут не без Луарна.

И вот однажды утром — в этот день мы не работали — я узнал за час до завтрака, что Менгам отправляется в Конкет подыскать матросов. Нам действительно не хватало на судне рабочих рук.

Я решил от нечего делать посмотреть его отъезд.

Маленький катер уже сзывал хриплым гудком опоздавших пассажиров, когда я взобрался на вершину Сен-Мишель. Внизу подо мной суетились с багажом люди, блеял и мычал скот, который грузили на пароход. Крестный и Корсен, должно быть, давно уже находились на борту. Но вот от берега вслед за переполненным до отказа катером отделилась лодка. И в ней я увидел тех трех молодцов, исчезновение которых так заинтриговало меня. Гребя изо всех сил, они направлялись к маленькому паруснику, который, приняв их на борт, тотчас же снялся с якоря.

«Странно, — подумал я, — можно подумать, что они спасаются бегством».

Но, пораскинув мозгами, я сообразил: они, должно быть, вошли в стачку с Луарном и хотят наняться к нам на корабль. Менгам ничего не подозревает, ведь он не видел их тут. Вероятно, они для того и отправились в Конкет на паруснике, чтобы скрыть свое пребывание в Уэссане.

Через день утром, выйдя на палубу «Бешеного», я увидел на палубе этих трех парней. Они, должно быть, приехали ночью вместе с Менгамом и моим крестным.

Луарн делал вид, будто не замечает их присутствия.

 

ГЛАВА XII. Тщетные поиски

Не прошло и нескольких минут, как раздалась команда поднять якорь, и мы отчалили. Среди матросов прошел слух, что мы обогнем остров и остановимся по другую сторону его.

Течение быстро понесло нас в море, хотя водная гладь была спокойна, как зеркало. Я все ждал, что крестный переменит направление после того, как мы оставим за собой мыс Цорц-Мен, но «Бешеный» и не думал менять своего курса — вест-норд-вест, иначе говоря, мы продолжали все больше удаляться от берега, который был уже едва виден в утреннем тумане.

Вся команда, столпившись на носу, по-видимому, разделяла мое удивление. Никто не понимал, куда мы направляемся. Однако ни один человек не решался высказать вслух свое недоумение. На «Бешеном» подобные вольности не разрешались, и матросы были чересчур хорошо вымуштрованы, чтобы забыться до такой степени.

Три новичка продолжали все так же делать вид, что они не знакомы с Луарном, и мне лишь с большим трудом удалось подметить, как они раза два переглянулись, считая себя в безопасности.

Менгам все еще не показывался, он совещался о чем-то внизу с Корсеном. Временами мой крестный спускался к ним, передав команду Мартело, самому надежному человеку на судне.

* * *

Со своего места у нахтоуза я мог видеть папашу Менгама. Он сидел у стола и водил пальцем по ветхому пожелтевшему пергаменту, который он вытащил из своего портфеля.

Это была очень старинная карта, сплошь исчерченная черным и красным пунктиром, исписанная цифрами и микроскопическими буквами, которые Менгам разбирал с помощью лупы. Рядом лежала другая карта, изображавшая Фурский канал и окрестности Уэссана. Менгам время от времени прерывал чтение и, сравнивая карты, с величайшей тщательностью накладывал на пергамент крошечные кусочки бумаги, тоже покрытые надписями. При этом он быстро произносил несколько слов, на которые Корсен отвечал утвердительным кивком.

Наконец оба они по зову Прижана вышли на палубу. «Бешеный» начал лавировать, причем мы то и дело бросали лот, измеряя глубину. Так продолжалось целый час. Наконец раздалась команда спустить парус, и якорь, медленно разматывая цепь, погрузился в воду.

В этом месте, где мы остановились, глубина не превышала восемнадцати морских саженей, и когда лот вытащили, он оказался весь облеплен обломками больших коричневых раковин.

Тут Прижан и Корсен многозначительно взглянули на Менгама.

— Значит, верно, — пробормотали они.

— Ну? Что скажете? Разве я вам не говорил? — прошептал хозяин.

Он считал себя прекрасным моряком и любил похвастаться этим.

Я почему-то невольно связывал все эти таинственные приготовления и намеки с тем, что так давно уже занимало мои мысли. Теперь я больше не сомневался, что час важных открытий пробил.

— Так вот что они искали в Порсале! — захихикал Менгам.

Он был в прекрасном настроении, и оно вылилось вдруг в необычайно широком жесте.

— Эй, молодцы! По стаканчику на брата!

По знаку хозяина я быстро раздобыл бутылку водки и поднес каждому традиционную «чарку».

Ребята мигом проглотили свои порции, с серьезными, торжественными лицами, без улыбок, без неизменного «за ваше», словом, как принято на кораблях. В каждом из этих морских волков тлела искорка возмущения, готовая при первом ветерке разгореться в настоящий мятеж. Лишь жестокая дисциплина заставляла их беспрекословно выслушивать приказания и выполнять их.

Между тем Корсен, раздевшись на палубе и обернув тело куском шерстяной материи, быстро облачился с помощью двух матросов в свой прорезиненный костюм. На ноги ему надели сапоги, смазанные жиром и защищенные медными пластинами, кисти рук стянули резиновыми напульсниками, чтобы вода не проникала в рукава, к непромокаемому воротничку прикрепили тяжелую металлическую пелерину, а на голову, поверх вязаной шапочки, водрузили красный металлический шлем.

Пока мы проверяли действие воздушных насосов, два помощника, под руководством Прижана, суетились вокруг Корсена, заканчивая его туалет. Наконец опустили стеклянный наличник, защищающий лицо; насосы заработали. Водолаз медленно поднялся, тяжелыми шагами подошел к борту и, не воспользовавшись лестницей, прыгнул, ногами вперед, в пустоту.

Я несколько минут следил глазами за светлой бороздкой, которую оставлял за собой это человекоподобное, погружаясь в зеленую мглу. Но прошло несколько минут, и все исчезло.

Крестный, стоя около лестницы, по которой Корсен должен был взобраться на борт, следил за действием насосов. В руке он держал предохранительный шнур.

Только тут я узнал со слов Мартело, что мы будем «обрабатывать» «Царицу Папит», о которой никто из нас никогда не слыхал ни звука. А впрочем, не все ли равно, как назывался корабль? Ведь хозяин врал нам что хотел.

Я заметил, что Луарн заинтересован не меньше меня и что один из тех трех молодцов, о которых я упоминал выше, незаметно приблизился к нему.

Корсен пробыл в воде не больше десяти минут. Он дал сигнал, и его тотчас же подняли наверх. Когда шлем развинтили, водолаз объяснил нам, что мы стали на неудобном месте. «Бешеный» снова отошел немного дальше к востоку и бросил якорь, а водолаз вторично исчез под водой.

Прошло несколько минут томительного ожидания, и Корсен вновь появился на поверхности, ему показалось, что он разглядел на дне очертания корпуса корабля.

Мы все сгорали от нетерпения и любопытства. Никогда еще Менгам и мой крестный не тратили столько времени на исследования и приготовления. И каждый спрашивал себя, что это значит?

Однако матросы быстро сообразили, что им придется участвовать в опасном и не совсем чистом деле. Вот откуда и зародилась у них мысль обеспечить себе изрядную долю добычи.

Луарн тоже отбросил всякую осторожность и то и дело обменивался с Кранеком (так звали одного из молодцов) загадочными фразами.

Весь день прошел таким образом в тщетных поисках. Корсен, спустившись в третий раз, пробыл в воде целых пятнадцать минут. Результат был печальный: то, что он принял за остов корабля, оказалось всего-навсего подводной скалой.

Мы впали в мрачное уныние. Кое-кто заговорил о том, что пора послать всю эту канитель к черту. Один Менгам оставался невозмутимым.

— Ну что же, займемся ужином. А завтра снова за работу, — спокойно произнес он. — Все мы устали как собаки.

Но тут к нему подошел кто-то из матросов, кажется, его звали Пеннор, и спросил, не вернемся ли мы ночевать в Пен-ар-Рош?

— А я тут при чем?.. — иронически ответил Менгам. — Вот потолкуйте с капитаном… может, он и отпустит вас на ночь, только смотрите просите хорошенько.

Обычно ребята тотчас же отзывались на такие шутки громким, слегка подобострастным, смехом. Но в этот вечер остроты ни в ком не вызывали особенного веселья.

Менгам отвел в сторонку моего крестного и Корсена, и я услышал, как он произнес озабоченным тоном:

— Пока неважно… Боюсь, что мы впутались в грязную историю…

Он замолчал, потом добавил:

— Возможно, что нас здорово надули. Он сказал много, и в то же время недостаточно, а теперь…

Он не докончил фразы, но я понял: «А теперь Дрэф умер».

Невеселый это был обед. Покончив с ним в угрюмом молчании, мы поднялись на палубу. Менгам и его друзья вяло бродили кругом, не спуская глаз с загадочных вод.

Я задремал в уголке, утомленный работой и нервным напряжением.

Но события последних дней не покидали меня и во сне. Страшные рожи плясали передо мной в водолазных шлемах, груды золота мерцали под прозрачной гладью моря. Вдруг все исчезло, и я с изумительной ясностью увидел слепого старика. Он шел по морю, нащупывая палкой гребни волн, высоко подняв голову…

— Слепой! — крикнул я и… проснулся.

Вокруг меня толпились встревоженные люди, но Менгам разогнал их всех, кроме Корсена и крестного.

Он ласково похлопывал меня по плечу, приговаривая:

— Ну-ка, парнишка, что тебе там пригрезилось? Очухайся, дружище!

— Тсс! — произнес я, указывая глазами на Луарна.

Мы отошли в сторонку, и я объяснил:

— Ян, слепой… он искал Луарна повсюду, и Луарн раз вечером схватил его и убил… на моих глазах… Я хотел рассказать вам все… но мне велели молчать… — закончил я и расплакался.

Менгам поспешно спустился в каюту, а мой крестный стал растерянно успокаивать меня.

Спустя две минуты мы присоединились к хозяину.

— Ну, Даниэль, рассказывай, — ласково обратился он ко мне.

Я рассказал все, что знал.

— Странно! очень странно! — произнес он, выслушав меня. — Завтра мы возобновим работы на новом месте. Вот взгляните сюда. Видите тут островок Кинги, а здесь Буй Ар Оас… Самое замечательное, что участок, на который указывал слепой, находится почти рядом с тем местом, где мы производили розыски сегодня.

Прижан высказался за то, чтобы вернуться в Уэссан и взяться за работу лишь через несколько дней, но Менгам и Корсен, отвергнув его разумные доводы, решили действовать, не теряя ни одного дня.

Когда взошло солнце, «Бешеный» снова снялся с якоря.

 

ГЛАВА XIII. Сокровище найдено

Снова раздалось мерное пыхтенье насосов, снова странное земноводное нырнуло в зеленую глубь.

Наши вчерашние попытки закончились полной неудачей. Сегодняшний день должен был решить все, так как высокое дно, на котором мы собирались производить розыски, занимало лишь очень ограниченное пространство. За ним сразу начинались странные недоступные глубины, могила для всяких надежд.

Сердце мое стучало как молот. Перегнувшись через борт, я следил за тем, как водолаз медленно опускался вниз. Вот он исчез, и только резиновая трубка да шнур напоминают о том, что там под водой дышит и движется человек. Менгам, сурово сжав губы, не спускал глаз с того места, куда погрузился Корсен. Лишь легкие подергивания рта да стиснутые челюсти выдавали его волнение.

И вот неожиданное, то, на что мы едва смели надеяться, чудо — свершилось. Шнур дернулся пять раз. Да, все мы отчетливо видели, как пальцы крестного пять раз сделали коротенькое, отрывистое движение вниз. Корсен требовал, чтобы ему спустили рычаг.

Еще немного, и я закричал бы от возбуждения. Да и все на борту испытывали то же самое. Один только папаша Менгам и бровью не повел. Лишь едва заметная усмешка зазмеилась в уголках его губ. Лицо у этого человека было точно стена, каменная непроницаемая стена… Что творилось за ней? никто не мог бы сказать этого. И достаточно было взглянуть на эту маску, чтобы радость тотчас же испарилась, как дым.

Теперь нужно было набраться терпения и ждать, затаив вопросы, так и рвавшиеся с губ. Смешно и нелепо было смотреть на воду, мы все это знали и все же не отрывались от нее. Все глаза были широко раскрыты, все сердца бились в унисон.

Еще сигнал: Корсен требовал взрывчатый снаряд. Ему передали бутыль в десять литров, наполненную порохом и снабженную фитилем.

Приноровив куда следовало снаряд, Корсен поднялся на корабль и стал докладывать Менгаму и моему крестному, как обстоит дело. Он говорил очень тихо, быстрыми загадочными фразами, смысл которых ускользал от меня.

«… один на другом, крест-накрест, большой закрыл, почти раздавил первого… необходимо взорвать его, чтобы освободить маленького».

«Большой», «первый», «маленький»? Значит, там было два судна вместо одного, которое мы искали?

Менгам снова извлек из кармана свои кабалистические документы.

— Теперь я понимаю, что нас сбило вчера, — пробормотал он. — Дрэфу, конечно, никогда и в голову не приходило… хорошо, что тот распустил язык.

Тот? Должно быть, речь шла о Яне.

— Дела будет уйма… — произнес хозяин, взглянув на часы. Несколько минут он молчал, сосредоточенно глядя на море.

Вдруг из глубины раздался глухой взрыв, и столб воды взлетел кверху, рассыпавшись миллионами брызг.

* * *

Водолаз снова спустился вниз, и мы, выждав четверть часа, принялись за работу. Одну за другой мы вытащили четыре больших металлических плиты.

Работа была нелегкая, и ребята выбивались из сил. Менгам делал вид, что он сердится на Корсена.

— На кой черт нам весь этот хлам!.. — ворчал он.

Над водой показалась новая огромная глыба. Она медленно поднималась все выше и выше, выжимая последние соки из семи человек, подтягивавших ее. Раздались протесты.

— Ну-ка, ребята, наддай жару! — подбадривал матросов Менгам. — Вытащите мне только эту тетю, а уж я перед вами в долгу не останусь! Тащи веселей!

И металлическая масса медленно и плавно опустилась на палубу. Пришлось уложить ее поперек судна и раздробить на куски. Эта работа отняла у нас добрых два часа. Измученные, забрызганные илом и тиной, промокшие от воды и пота, люди угрюмо глядели исподлобья, как загнанные звери.

Корсен снова поднялся наверх. Однако он не стал разоблачаться и долго совещался о чем-то с Менгамом. Решено было продолжать работу.

Команда ответила на это приказание глухим ропотом, а Луарн выступил вперед и заявил, что он выбился из сил и не может больше работать. Но Менгам был упрям как черт. Он подошел вплотную к бунтовщику и пригрозил тотчас же расправиться с ним по-свойски, если он попробует «артачиться». И матрос, понурив голову, вместе с остальными молча подчинился хозяину.

Снова сигнал — семь отрывистых толчков подряд. Мы бросились к наветренному борту, пока другие поднимали тали. Под водой нельзя было еще ничего разглядеть. Но вот побежали круги, и из глубины показался какой-то черный блестящий прямоугольный предмет, очень похожий на ящик. Сначала я принял было его за гроб, но когда он перевернулся в воздухе, все мы поняли, что это сундук. Невозможно было определить, деревянный он или металлический, широкие железные скобы, опоясывавшие его, тускло поблескивали сквозь густую сеть морских трав. Когда он опустился на палубу, пять человек с трудом подтолкнули его ко входу в каюту, восхищаясь его тяжестью.

Я помню, что как раз в этот момент кто-то над моим ухом заметил: «Да, брат, это тебе не битая посуда». Я поднял глаза, и улыбка, вызванная этой шуткой, так и застыла на моих губах. Матросы тесной толпой окружили сундук, и мне показалось, что я не узнаю этих людей, так изменились вдруг их лица. Я никогда не представлял себе, что жажда золота может в одно мгновение наложить на нашу жалкую человеческую физиономию такую жесткую печать. Все темные страсти, все дурные мысли и инстинкты, которые мы скрываем нередко от самих себя, всплыли вдруг на поверхность, точно по мановению волшебного жезла.

Менгам свирепо отогнал их от ящика, ибо Корсен давал уже новый сигнал. Мне же хозяин сунул в руки рычаг и молоток.

— Ну, малыш! Вскрой-ка мне его, — сказал он.

Я быстро справился с этим делом, несмотря на три замка, каждый толщиной с кулак, которыми был заперт сундук. Сбив молотком кольца, я пустил в ход рычаг, и проржавевшие запоры быстро поддались. Раздался треск, крышка отскочила, и поток золота хлынул оттуда на мои руки и доски палубы. Маленькие иностранные монетки, блестящие и звонкие, покатились одна за другой, наполняя душу каким-то неведомым восторгом.

Мне показалось, что я грежу, и я снова и снова погружал свои дрожащие руки в эту переливающуюся, искрящуюся груду. За время своего недолгого пребывания на «Бешеном» я пришел к убеждению, что все толки о ящиках с бриллиантами и сундуках с золотом, погребенных под водой, лишь детские сказки, не больше. Да и Корсен порядком сбил меня с толку своими рассказами. Ведь он спускался в своей жизни бесконечное количество раз, обшарил больше двухсот затонувших кораблей и никогда не находил на них ничего ценного. Да, решительно ничего, кроме воды, тины, морских трав и этих таинственных существ, которые в испуге уносятся прочь перед факелом водолаза.

А теперь Менгам торопливо наполнял золотом уже второй мешок… Солнце склонялось к западу, но об отдыхе не было и речи. Море понемногу возвращало нам свою добычу. Вот над водой заколебалась человеческая фигура; женское тело, белое и нежное, словно застывшее в смерти, заалело под поцелуями заката.

Мне часто случалось видеть и прежде грубо высеченные, наивно раскрашенные статуи, изображения Нептуна или времен года, воинственных божеств или муз, которыми украшают обычно носы купеческих кораблей. Видел я и после этого в музеях фигуры, снятые со старинных французских фрегатов. Но ни одна из них не могла сравниться с той, которая вынырнула теперь из морской пучины. Необычайный реализм этой скульптуры и белизна мрамора придавали ей жуткое сходство с прекрасным мертвым женским телом. Ее руки, грудь и ноги были украшены золотыми и серебряными кольцами, браслетами и ожерельями, изумительные волосы, с которых струилась вода, падали волнами на плечи, глаза из выцветшей эмали смотрели на нас загадочным взором. Но больше всего поразила нас ее улыбка; когда мы увидели ее, нам сразу стало как-то не по себе.

Ее положили на палубу среди груды морских трав, и с этой минуты мы все точно помешались. Я не могу определить другими словами то состояние, которое охватило нас. Это не был бурный подъем, а, напротив, нечто упорное и жестокое, вроде непримиримой ненависти или ревности друг к другу. Все мы то и дело бросали на нее жадные взгляды и при этом украдкой следили за товарищами налитыми кровью, полными недоверия глазами.

Несколько человек так и застыли в немом восхищении перед красавицей, вырванной из объятий моря, но здоровые кулаки Менгама и крестного быстро привели их в чувство. Экипаж снова взялся за работу. С большим трудом мы подняли тяжелый бочонок. Он вдруг лопнул в воздухе, и золотой дождь полился на палубу «Бешеного». Несколько матросов тотчас же бросились поднимать монеты, другие старались наступать ногами на дукаты, соверены, дублоны и пистоли, катившиеся во всех направлениях, а некоторые забылись до того, что открыто стали набивать себе карманы. Но Менгам и Прижан были слишком взволнованны и озабочены, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Из воды продолжали выплывать все новые и новые остатки кораблекрушения: обломки корпуса, части обвеса, металлические плиты, все это обросшее раковинами, оплетенное густой сетью морских трав и тины.

Так мы трудились, не разгибая спин, до семи часов. Наконец хозяин заявил, что мы поднимем еще одну тяжесть и закончим на этом работу до завтрашнего утра. На этот раз глыба попалась огромная, тали не выдержали, и она, оборвавшись, снова погрузилась на дно. Мы заменили тали сей-талями, и вся команда взялась за ворот.

Темная масса снова показалась на поверхности и стала медленно подниматься в воздухе, под треск канатов, скрип и визг блоков и гиканье людей. Все чувствовали, что совершается невозможное.

Надо отдать справедливость папаше Менгаму — в этот момент он был великолепен. Надвинув до самых глаз свою шляпу-колокол, оттопырив усы, он направлял отрывистыми точными приказаниями движение этого железного чудовища:

— Веселей, ребята! Еще раз! Так! Поднатужься!

И люди напряглись из последних сил: «Бешеный» сильно накренился на правый борт, и все мы трепетали при мысли, что сей-тали могут вдруг сдать и глыба обрушится на нас.

— Так, спускай!.. Легче, легче!.. Тяни!.. Тяни, ребята!.. — распоряжался Менгам.

Чудовище сползало все ниже и ниже.

— Легче! — кричал хозяин.

Глыба приближалась к палубе, покрывая ее своей зловещей черной тенью, а Менгам стоял как раз под нею, подняв руки, точно гигант, поддерживающий свод собора. Он медленно направлял ее в ту сторону, куда мы должны были ее опустить. Темная масса остановилась как раз над серединой палубы. И вдруг в тот момент, когда мы уже считали себя в безопасности, раздался сухой треск и вслед за ним грохот, подобный громовому раскату. Все это заняло не больше секунды; я видел, как Менгам, все еще с поднятыми руками, в ужасе повернул лицо к неумолимой лавине, затем все исчезло в облаках пыли.

Поднялась неописуемая суматоха. Все поняли, что хозяин погиб. Не стоило даже пытаться извлечь его оттуда. К тому же Корсен, не подозревая о катастрофе, подавал один сигнал за другим. Мы снова бросились к талям и вытащили бочонок. Он разбился, грохнувшись о палубу, и потоки золота смешались с кровью, вытекавшей из-под ужасной глыбы, и с морскими травами, которыми была покрыта палуба.

Люди жадно накинулись на груды сверкающего металла. Крестный хотел было поднять Корсена, но Луарн заметил его движение.

— Проваливай туда же, старый черт! — крикнул он и железным молотом нанес Прижану изо всей силы удар по голове. Крестный перелетел через борт и даже не показался больше на поверхности.

Я лишь очень смутно помню все, что произошло потом на этом проклятом судне. Это был какой-то дикий кошмар, неистовый темный вихрь разыгравшихся страстей…

Тали поднимали все новые грузы: тяжелые свертки, странные ящики, причудливые сундуки. Их в тот же миг вскрывали на палубе, жадно расхищая содержимое. В моих ушах до сих пор еще звучит равномерное щелканье блоков и пыхтенье насоса. Вокруг меня суетились обезумевшие от радости, опьяненные неутолимой алчностью люди. Они набились в каюту, пили там, орали и с шумом давили под ногами пустые бутылки. Нестройное пение, крики, проклятья, брань, поцелуи — все слилось в одно отвратительное пьяное торжество.

Вдруг я замечаю, что насос перестал работать, и бросаюсь к ручке. Предохранительный шнур, который мой крестный при падении выронил из рук, плавает на воде. В отчаянии я стараюсь привести в движение тяжелую машину. Ведь если я остановлюсь хоть на минуту, водолаз задохнется. Но усталость берет свое, она торжествует над моим разумом и волей, мои руки отказываются работать, ноги немеют, дыхание прерывается, свет меркнет в глазах… Я теряю сознание. Больше я ничего не помню.

 

ГЛАВА XIV. Кошмар

Когда свежесть утра заставила меня очнуться, первое, что бросилось мне в глаза, была трубка водолаза, перерубленная ударом топора. Ужасные воспоминания сразу нахлынули на меня. Я вспомнил Корсена, вспомнил крестного и заплакал.

Палуба была совершенно пустынна; на ней царил неописуемый беспорядок. Бочонки, поднятые с морского дна, медленно перекатывались от одного борта к другому, ударяясь об инструменты и бутылки, разбросанные по полу; морские травы переплетались как клубки змей, металлические плиты, соскользнув к правому борту, сильно накренили все судно, громадные лужи ржавой воды зловеще поблескивали под первыми лучами холодной кровавой зари. Можно было подумать, что это не наш мирный «Бешеный», а какое-нибудь разбойничье судно на другой день после жестокой, кровопролитной схватки.

В передней части, около борта я разглядел несколько человеческих тел; они лежали вытянувшись неподвижно, точно мертвые. Вино свалило их с ног. Другие пьяные, набившись в кубрик, пели и орали там во всю глотку. В двух шагах от меня наш пес Жандарм, почти скрытый под обломками железа, жадно лакал что-то тягучее и густое, вытекавшее из-под глыбы, которая раздавила Менгама. Я с ужасом отвел глаза от этого зрелища.

«Бешеный» все еще стоял на якоре. Мне показалось неблагоразумным напоминать бунтовщикам о своем присутствии. Тем не менее я с величайшими предосторожностями подполз к кубрику, где они шумели. О чем там говорили?.. Что делали?.. Меня толкало туда жгучее любопытство и, как это ни странно, невыносимая тяжесть одиночества. Безотчетный страх леденил мое сердце, и по спине то и дело пробегала холодная дрожь. Я едва удерживался от того, чтобы не закричать. Да, сознаюсь, одиночество пугало меня больше, чем общество этих разбушевавшихся парней.

Но приблизившись к двери еще на несколько шагов, я остановился вдруг как вкопанный. Кто-то явственно произнес там мое имя. Напрасно я надеялся, что они забыли обо мне. Вот что я услышал.

Всем распоряжался Луарн, он был теперь капитаном «Бешеного». Из этого я заключил, что те трое молодцов, которые охотились за ним, изменили свои намерения после вчерашних событий. «Лисья морда» объяснял своим товарищам, что теперь они богаты и обеспечены до конца дней. Он предлагал им на выбор две комбинации: или зарыть золото на каком-нибудь пустынном острове, вернуться в Уэссан и объяснить гибель хозяина и двух его товарищей несчастным случаем, или же наставить паруса и поплыть в Новый Свет, перекрасив судно и запасшись предварительно провиантом.

Этот план был, конечно, самым рискованным, и на нем-то остановились обезумевшие люди. Они видели перед собой лишь одно препятствие: «убрать мальчишку!» — вот о чем шла теперь речь.

Никто не замолвил слова в мою защиту, никто из тех, на кого я мог, казалось бы, рассчитывать.

Чей-то грубый голос крикнул:

— Чего там долго рассуждать! Прикончить щенка, и дело с концом!

Услыхав это, я почувствовал, что ноги мои стали тяжелее свинца. Если бы я не стоял в этот момент на коленях, они, наверное, подкосились бы подо мной. Я словно в мучительном кошмаре старался подняться, убежать и не мог шевельнуть пальцем.

Меня спасла одна пустячная случайность, на которую я при обычных обстоятельствах не обратил бы никакого внимания. Я вдруг заметил темный силуэт, двигавшийся в моем направлении. Тень приблизилась, и я с бурной радостью узнал своего друга Рамоно, собаку крестного. Я нежно прижался лицом к его мохнатой морде, чувствуя, как мужество снова постепенно вливается в мою душу.

А негодяи там внизу продолжали совещаться о том, как бы поскорее избавиться от меня. Но вот два заплетающихся языка предложили сначала «хорошенько дернуть». К ним сейчас же присоединились другие, и расправу порешили отложить до ночи.

Луч надежды осветил мою душу, и детский страх, смущавший ее, испарился вдруг точно по волшебству. Кровь горячей волной омыла мои члены, мысль прояснилась и заработала с удвоенной энергией. Я тихонько отполз к корме и быстро спустился в каюту. Я думал, что там никого нет, но из-под стола долетал густой храп. Должно быть, перепивший матрос, решил я и принялся торопливо доставать из сундука кое-какие вещи, с которыми мне не хотелось расставаться. Вдруг панический страх заставил меня в ужасе выскочить из каюты.

Забыв обо всем на свете, я помчался к кубрику, чтобы позвать на помощь. Но судорога так сжала мне горло, что я не в силах был выдавить из себя ни единого звука. Я летел как стрела, перескакивая через препятствия, спотыкаясь и падая. Наконец, оступившись, я скатился в трюм. Оглушенный падением, обливаясь кровью, я все же стал карабкаться наверх. Одна лишь мысль владела мной — бежать, бежать, чего бы это ни стоило! Но ноги мои скользили, и я три раза с треском срывался вниз. Вдруг вверху надо мной раздались шаги — это был Луарн. Он стоял, нагнувшись над трюмом, и тревожно вглядывался в пустоту.

Я понял, что погиб. Выйти, показаться ему значило отдать себя в руки палача, подписать собственный смертный приговор. Луарн уже поворачивал голову в мою сторону, встревоженный всем этим шумом. Если я покажусь, он кинется на меня, а если нет… Я знал, что каждая минута приближает всех нас к жестокой, мучительной казни. Вот послушайте…

Роясь в каюте, я заметил, что лампа, перевернутая, должно быть, во время ночной оргии, разбилась и подожгла доски пола. Огонь подбирался уже к дивану, на котором обычно спал Менгам, а в двух шагах оттуда, как я знал, хозяин хранил взрывчатые вещества.

Итак, через несколько минут, быть может, даже секунд, мы все взлетим на воздух!

Я отбросил последние колебания и, сделав нечеловеческое усилие, одним прыжком поднялся на палубу. Я до сих пор не понимаю, как это вышло. Но разгон был так велик, что я покатился прямо под ноги своего врага. Я ожидал, что он сейчас же схватит меня за горло. Но Луарн, к великому моему удивлению, с громким криком отскочил в сторону. Он не узнал меня в темноте, а расстроенное воображение подсказало ему другой образ:

— Менгам!.. Менгам жив! — вопил он.

Я бросился к корме. В одно мгновение я спустил на воду шлюпку, перемахнул через борт и, оттолкнувшись от «Бешеного», принялся грести изо всех сил. Маяки Креаша и Стиффа указывали мне, куда держать путь.

С «Бешеного» доносились неистовые крики, проклятья и брань. Они только что обнаружили мое бегство и в бессильной ярости метались по палубе. Началась общая свалка. Леру схватил Луарна за горло и душил его, а три других матроса бросились к другой шлюпке. Я снова похолодел. Ведь эти молодцы могли в один миг настигнуть меня!

И опять на помощь мне пришел случай. В шлюпке не оказалось весел, и матросы отправились искать их. Я молил бога, чтобы эти поиски длились как можно дольше, и надежда снова зашевелилась в моем сердце. Должно быть, в эту минуту они заметили огонь в каюте. Дым начинал уже пробиваться наружу, и один из матросов, заглянув в люк, быстро выскочил оттуда. Я знал, что должно последовать сейчас.

Вспоминая теперь этот страшный час, я часто удивляюсь тому спокойствию, которое охватило меня в тот момент. Отъехав достаточно далеко, я лег на весла и стал ждать.

Передо мной качался на волнах красивый, крепкий корабль, полный золота, надежд и страстей. Еще мгновение, и никто никогда уже не увидит его.

И вот гигантский сноп огня взлетел к самому небу, залив кровавым пламенем и горизонт, и море, и лодку, и меня.

Оглушительный грохот, дым, алые языки… и от «Бешеного» не осталось следа.

Корабль исчез, как будто никогда не существовал. Но в нескольких шагах от себя я увидел вдруг белый, похожий на человеческое тело, предмет. Он высоко взлетел в огненном столбе и с громким плеском погрузился в море. Однако я успел разглядеть в волнах нежное загадочное лицо морской красавицы. Оно улыбалось, погружаясь в зеленый покой.

 

Глава I

Мои ранние годы и характер. — Жажда приключений в чужих странах. — Отправляюсь в море.

Скитания всегда были моей страстью, радостью моего сердца, солнечным светом существования. В детстве, юношестве и взрослым уже человеком, я всегда был скитальцем.

Была темная, дикая ночь, бушевала буря, когда я родился на пенящейся груди широкого Атлантического океана. Отец мой был моряком, дедушка — капитаном и прадед — морским офицером. Никто точно не мог сказать, чем занимался его отец; но моя дорогая матушка утверждала, что он был моряком, дед которого, со стороны матери, был моряком королевского флота. Во всяком случае, мы знали, что, проследив нашу родословную, можно было убедиться в непосредственной связи нашего семейства с водным пространством. Так было с обеих сторон, потому что моя мать всегда отправлялась с отцом в море во время его длинных путешествий, таким образом проводя большую часть своей жизни на воде.

Вот почему и я унаследовал бродяжнический дух. Вскоре после моего рождения отец мой, будучи уже стариком, вышел в отставку, приобрел небольшой коттедж в одной из рыбацких деревень западной части Англии и устроился оседло, чтобы провести вечер своей жизни на берегах моря, которое в течение многих лет было его домом.

Вскоре после этого начал проявляться скрытый во мне непоседливый дух. Когда мои младенческие ноги уже окрепли, я, не удовлетворяясь ползанием на коленях, начал становиться на ноги, чтобы ходить как человек. Все эти попытки кончались неудачей. Однажды, воспользовавшись отсутствием моей дорогой матери, я сделал некоторое усилие, увенчавшееся, к огромной моей радости, неожиданным успехом. Я фактически достиг порога и, стукнувшись об него, с треском вылетел в лужу грязной воды, расположенную перед домиком моего отца. О, как живо представляется мне ужас моей бедной матери, когда она, вернувшись, нашла меня барахтающимся в грязи, среди стаи крякающих уток. С какой нежностью она сняла с меня насквозь промокшую одежду и обняла мое маленькое тельце.

Годы шли. Мои отлучки из дома становились все более и более частыми, пока наконец, уже постарше, я начал уходить далеко в лес и на берег моря. Успокоился я только тогда, когда отец устроил меня юнгой на каботажное судно и отпустил в море.

В течение нескольких лет, посещая различные морские порты и плавая у родных берегов, я был счастлив. Имя мое было Ральф, но мои друзья прибавили к нему прозвище «Скиталец». Причиной тому была моя страсть к путешествиям. Скиталец — не было моим настоящим именем, но так как иначе меня никогда не называли, я стал на него откликаться. Мои товарищи по судну были хорошими ребятами, и я с ними прекрасно ладил. Правда, они иногда вышучивали меня, но незло, и я часто слышал, как они говорили, что Ральф Скиталец какой-то странный, «старомодный» парень. Это, должен сознаться, меня очень удивляло. Я долго обдумывал фразу, но вынести удовлетворяющего меня заключения не мог. Я был очень тихим и никогда не говорил, пока ко мне не обращались с вопросом. Шуток моих товарищей я не понимал даже тогда, когда они мне их объясняли, что доставляло мне немало огорчений. Видя, что они смеются, я старался улыбаться и делал довольное лицо. Я был очень рассеян и часто, думая о чем-нибудь постороннем, не слышал задаваемых мне вопросов. Но во всем этом я не видел ничего неестественного и никак не мог понять, почему они называют меня «старомодным парнем».

Во время своих путешествий я встречал много моряков, объездивших большую часть земного шара. Должен сознаться, что сердце мое трепетало, когда я слушал их рассказы о приключениях в далеких краях, о страшных бурях, которые им приходилось выдерживать, об опасностях, которым они подвергались, об изумительных животных, которых они видели на суше и на море, и об интересных странах и странных людях, с которыми они встречались. Но из рассказов ничто так не пленяло и не очаровывало моего воображения, как Коралловые острова южных морей. Все эти сведения произвели на меня такое впечатление, что, достигнув пятнадцатилетнего возраста, я во что бы то ни стало решил совершить путешествие по южным морям.

Нелегко было уговорить моих дорогих родителей, чтобы они разрешили мне поехать. Но когда я напомнил своему отцу, что и он никогда не стал бы видным капитаном, если бы остался в каботаже, то он признал мою правоту и дал свое согласие. Моя дорогая мать, видя, что отец окончательно решил мою судьбу, не возражала.

— О, Ральф! — сказала она мне в день нашего расставания. — Возвращайся скорее к нам, дорогой мальчик. Нам, может быть, и жить остается уже недолго.

Я не буду отнимать у читателя времени сообщением обо всем, что произошло до того, как я окончательно распрощался с моими родителями. Достаточно будет сказать, что отец отдал меня на попечение одного своего старого приятеля, торгового капитана, который как раз собирался плыть в южные моря на своем собственном судне «Стрела».

Я со слезами на глазах обещал своей матери исполнять данные ей обещания. Вскоре я очутился на борту «Стрелы» — прекрасного большого корабля, собирающегося плыть к островам Тихого океана.

 

Глава II

Отъезд. — Море. — Мои товарищи. — Кое-что о том, что мы видели на дне. — Свирепый шторм и страшное крушение.

Был яркий, теплый солнечный день, когда наш корабль, распустив по ветру свои паруса, поплыл на юг. Как радостно билось мое сердце, когда я слушал дружный хор матросов, вытаскивавших якорь. Капитан покрикивал, люди бегали, исполняя его приказания, благородное судно изогнулось по ветру, и берег начал постепенно исчезать из виду. Я стоял, смотрел вперед, и мне казалось, что все это сон. Мальчиков на судне было много, но двое из них сразу стали моими любимцами.

Первый, Джек Мартин, — высокий, широкоплечий восемнадцатилетний юноша с красивым, добродушным, уверенным лицом. Он был хорошо образован; умный, сердечный, благородный в поступках, но кроткий и тихий по характеру. Словом, Джек был моим любимцем и сразу ответил мне такою же любовью.

Вторым моим другом был Петеркин, маленький, быстрый, смешной, шаловливый мальчонка лет четырнадцати. Шалости Петеркина были всегда безвредны, в противном случае он не пользовался бы такою любовью окружающих.

— Здорово, молодец! — вскричал Джек Мартин, ударяя меня по плечу, в тот день, когда я впервые ступил на судно. — Идем, я покажу тебе твою койку. Мне кажется, что мы будем друзьями, ты мне нравишься.

Джек был прав: он, Петеркин и я стали самыми близкими друзьями, которые когда-либо болтались вместе по бушующим волнам.

Когда мы приближались к мысу Горн, расположенному на самом юге Америки, погода становилась все холоднее, свирепее, и матросы начали рассказывать истории о жестоких бурях и опасностях этих страшных мест. Каждый вспоминал, что ему пришлось пережить, проходя мимо мыса, и надо сказать, что утешительного в этих рассказах было мало.

Тем не менее мы благополучно прошли ненавистный мыс и несколько недель спустя мирно плавали под легким бризом по Тихому океану.

Так мы продолжали наше путешествие, иногда весело подгоняемые свежим ветром, а иногда тихо скользя по зеркальной глади, ловили любопытных обитателей морских глубин. Матросы обращали на них мало внимания, между тем как мне они казались удивительными и очень красивыми.

Наконец мы добрались до Коралловых островов Тихого океана. Я никогда не забуду чувства восхищения, которое я испытывал, видя эти острова, эти ослепительно белые берега и зеленые пальмы, такие яркие и прекрасные в солнечном сиянии. Нас часто охватывало желание высадиться здесь. Мы почему-то были уверены, что именно на этих островах обретем желанное счастье. Желание наше исполнилось значительно скорее, чем мы этого ожидали.

Однажды ночью, вскоре после того, как мы попали в тропики, разразился грандиозный шторм.

Первым порывом ветра у нас были снесены две мачты. Оставалась только одна фок-мачта. В течение пяти дней бушевала непогода, и, за исключением одной лодочки, с палубы было все сметено. Чтобы не смыло волной рулевого, пришлось привязать его к колесу. Мы все считали, что гибель близка. Капитан заявил, что не имеет понятия о том, где мы находимся, так как ветер сбил нас с пути. Он очень боялся наткнуться на коралловые рифы, столь многочисленные в Тихом океане.

На заре шестого бурного дня мы увидели землю. Это был остров, окруженный коралловым рифом, о который с яростью разбивались волны. Внутри рифа вода была совершенно спокойна, вход в него был чрезвычайно узок. Мы направились к этому входу, но прежде, чем мы успели его достигнуть, поднялась волна, ударила в корму и сорвала руль, предоставив нас воле ветра и моря.

— Пиши пропало, парняги! — сказал капитан. — Приготовьте лодку, меньше чем через полчаса мы будем на скале.

Команда мрачно повиновалась; все чувствовали, что в таком море на лодку надеяться было нечего.

— Ребята! — сказал серьезным голосом Джек Мартин, когда мы стояли на палубе в ожидании своей судьбы. — Будем держаться вместе! Видите, лодка переполнена людьми и, конечно, никогда не достигнет берега. Она безусловно перевернется, и я предпочитаю довериться широкому веслу. Что вы скажете на это, не хотите ли присоединиться ко мне?

Мы с радостью согласились следовать за Джеком; он внушал нам доверие, хотя, судя по его грустному голосу, надежды на спасение было мало.

И действительно, взглянув на риф, я почувствовал, что между нами и смертью был всего один шаг. Я подумал о своей матери.

Судно подошло почти вплотную к скалам. Команда приготовила лодку, капитан отдавал последние приказания, когда огромная волна двинулась на нас. Мы все трое бросились к носу, чтобы ухватиться за наше весло, и едва успели мы до него добраться, как волна окатила всю палубу. Раздался страшный треск. В это самое время судно ударилось о скалу: фок-мачта сломалась у самого основания и свалилась за борт, увлекая за собой людей и лодку. Наше весло запуталось среди обломков, и Джек схватил топор, чтобы его освободить, но промахнулся и глубоко всадил топор в весло. Следующая волна, однако, очистила весло от обломков, и все мы, крепко ухватившись за него, через минуту очутились в бушующем море. Последнее, что я видел, это как лодка быстро завертелась на поверхности и все матросы оказались выброшенными в пенящуюся стихию. Потом я потерял сознание.

Очнувшись, я увидел, что лежу на берегу, покрытом мягкой, зеленой травой. Нависающая скала бросала приятную тень. Около меня на коленях стоял Петеркин, он нежно обтирал мои виски свежей водой, стараясь остановить кровь, сочившуюся из раны на моем лбу.

 

Глава III

Коралловый остров. — Результаты первых исследований. — Делаем заключение, что остров необитаем.

Постепенно приходя в сознание, я услышал голос Петеркина, справлявшегося о моем самочувствии. Мне показалось, что я проспал и в наказание за лень отправлен на гауптвахту.

Не успел я об этом подумать, как снова все мысли в моей голове спутались и я почувствовал себя больным. Через некоторое время, открыв глаза, я увидел над собой заботливо склонившееся лицо Джека.

— Скажи же что-нибудь, дорогой Ральф! — нежно прошептал Джек. — Тебе теперь лучше?

Я улыбнулся и, взглянув на него, сказал:

— Лучше? Что ты этим хочешь сказать, Джек? Я совершенно здоров!

— Так чего же ты нас пугаешь? — улыбаясь сквозь слезы, произнес Петеркин. Бедный мальчик, видно, не на шутку перепугался, решив, что я умираю.

Я приподнялся на локте и, приложив руку ко лбу, ощутил на нем изрядный порез. Кроме того, я, видимо, потерял довольно много крови и чувствовал слабость.

— Погоди, погоди, Ральф! — сказал Джек, насильно укладывая меня обратно. — Ложись, ты еще не оправился. Освежи рот водой, она прохладная и чистая, как хрусталь. Я принес ее из источника, он тут недалеко. Не говори ни слова, придержи язык! — продолжал он, видя, что я собираюсь говорить. — Я тебе все расскажу, но ты не смеешь произнести ни одного слова, пока не отдохнешь.

— Не мешай ему говорить, Джек! — сказал Петеркин, который, убедившись, что я не умираю, занялся сооружением шалаша из сломанных ветвей, чтобы защитить меня от ветра.

Мне самому захотелось задать целый ряд вопросов, и я начал подробно расспрашивать о том, как я попал на берег.

Петеркин и Джек, перебивая друг друга, стали рассказывать все по порядку, начиная с того момента, как я потерял сознание. Оказалось, что весло задело меня по голове, ранило, и я лишился чувств. Моим добрым приятелям с большим трудом удалось вытащить меня на берег и вернуть к жизни.

— А капитан и команда, что с ними? — с беспокойством спросил я.

Джек покачал головой.

— Они погибли?

— Я надеюсь, что они не погибли, но шансов на то, что они живы, не так уж много. Судно ударилось в самый конец острова, на котором мы находимся. Когда лодку выбросило в море, она, к счастью, не перевернулась, хотя хлебнула немало воды. Все люди с трудом, но все-таки уселись в нее. Пока они собирались приступить к гребле, их отнесло от острова ураганом. После того как мы уже очутились на острове, я видел, как их пронесло мимо. Они пытались подплыть к нам, но так как вместо полагающихся восьми пар весел у них была только одна пара да, кроме того, ветер с силой дул им прямо в лицо, они не смогли справиться со стихией. Позже я видел, как они устроили подобие какого-то паруса, мне кажется, что это было одеяло. А еще через полчаса они окончательно скрылись из виду.

— Вот бедняги! — с грустью прошептал я.

— Чем больше я об этом думаю, тем крепче становится моя надежда! — продолжал Джек более веселым тоном. — Видишь ли, Ральф, мне пришлось довольно много читать об этих островах южных морей, и я знаю, что в целом ряде мест они тысячами разбросаны по океану. Поэтому я почти уверен, что они не проплыли и нескольких часов, как встретили такое же пристанище.

— И я тоже надеюсь! — серьезно подтвердил Петеркин. — Но что случилось с судном, Джек? Я видел, как ты взбирался по скалам, пока я караулил Ральфа. Неужели оно совершенно развалилось?

— Нет, оно не развалилось, а просто пошло ко дну! — ответил Джек.

Несколько минут длилось молчание, каждый из нас обдумывал создавшееся положение. Что касается меня, я не могу сказать, чтобы мои размышления были из очень приятных. Я знал, что мы находимся на острове (это сказал мне Джек), но обитаем этот остров или нет, было мне абсолютно неизвестно. Если он обитаем, я был уверен, что рано или поздно нас зажарят и съедят живьем дикари. Это заключение я сделал, наслушавшись рассказов об островах южных морей. Если бы оказалось, что остров необитаем, мы, конечно, обречены на голодную смерть. Ударься судно о скалу, нас это устроило бы гораздо больше. Во-первых, мы могли бы поживиться имеющимися на судне пищевыми припасами, во-вторых, воспользовавшись инструментами, нам было бы совсем легко выстроить себе подобие жилища; но теперь, увы, мы погибли… Эти последние слова я произнес почти вслух.

— Погибли? Ральф! — воскликнул Джек, и широкая улыбка расплылась по его доброму лицу. — Ты хочешь сказать, спасены? Твои выкладки пошли по неправильному пути и привели тебя к ложным выводам. — Ты знаешь, какие выводы я сделал? — спросил Джек. — Я решил, что все это очень здорово, первый сорт! Это самое замечательное, что могло бы с нами случиться, да и вообще любой человек мог бы позавидовать нашему счастью. Только подумай, мы полные владельцы целого острова. Правда, мы в довольно глупом положении, если этот остров необитаем; нам придется вести образ жизни диких зверей, потому что у нас даже нет никакого инструмента, хотя бы простого ножа.

— Это-то как раз у нас есть! — сказал Петеркин, роясь в карманах своих брюк, из которых он вскоре извлек небольшой перочинный ножик с одним сломанным лезвием.

— Ну, это все же лучше, чем ничего. А теперь двинемся! — сказал Джек, вставая. — Мы проводим слишком много времени в разговорах, вместо того чтобы приступить к действиям. Ты, кажется, уже достаточно оправился, Ральф, чтобы идти. Приступим к осмотру наших карманов, а затем взберемся на какую-нибудь гору, для того, чтобы исследовать окружающую нас местность; потому что плохим или хорошим, но на некоторое время этот остров должен служить нам убежищем!

 

Глава IV

Обследуем наше имущество и делаем приятное открытие. — Остров изучен. — Джек оказывается знающим и разумным. — Любопытное открытие. — Естественный лимонад.

Усевшись на скале, мы принялись за обследование имеющегося у нас имущества. Попав на берег после крушения, мои спутники сняли с себя значительную часть своей одежды и разложили ее на солнце для просушки. То же самое они сделали и с моим, насквозь промокшим, платьем. Теперь, когда все уже высохло, можно было приступить к осмотру наших карманов. Каждый из нас начал тщательно выкладывать их содержимое на специально выбранный для этой цели плоский камень. Когда все было собрано вместе, мы оказались обладателями следующих предметов: первое — маленький перочинный нож с одним сломанным лезвием, сильно заржавленный и, кроме того, с несколькими зазубринками по краям (Петеркин со свойственным ему юмором заявил, что этот нож имеет огромное преимущество перед нормальным ножом, так как может одновременно служить и пилой). Второе — старый серебряный футляр для карандаша. Третье — кусочек бечевки, длиной около шести ярдов. Четвертое — морская игла небольшого размера. Пятое — судовой телескоп, оказавшийся случайно во время крушения у меня в руках. Когда я уже лежал на берегу, Джек с трудом высвободил его из моих рук. Я не понимаю, почему я так судорожно ухватился за телескоп, хотя недаром говорят: «утопающий хватается за соломинку»; очевидно, телескоп показался мне именно этой спасительной соломинкой. Тем не менее мы были обрадованы, что сохранили его, хотя трудно было себе представить, чтобы он мог нам пригодиться, в особенности со сломанным вдребезги стеклом на одном из его концов. Шестым предметом было медное кольцо, которое Джек постоянно носил на мизинце. Я никогда не понимал, зачем он это делает. Петеркин сказал, что кольцо это подарено ему какой-то девушкой, оставшейся на родине, но так как Джек никогда ни с кем из нас об этой девушке не говорил, я склонен думать, что Петеркин ошибался. В добавление к этим предметам у нас еще был маленький кусочек фитиля и платье. Каждый из нас являлся обладателем пары толстых парусиновых брюк и непромокаемых морских башмаков. У Джека была красивая фланелевая рубашка, голубая кофта и красный колпак. Кроме этого, он имел пару носков и бумажный носовой платок. Петеркин был одет в полосатую фланелевую рубашку, которую он носил поверх брюк, подпоясывая ее широким кушаком. На голове у него красовалась круглая черная соломенная шляпа. У Петеркина также была пара белых бумажных носков и голубой носовой платок с разбросанными по нему белыми точками. Мой костюм состоял из голубой фланелевой рубашки, черной кепки и носков. Это все, что у нас было; нельзя сказать, чтобы такое количество вещей можно было бы назвать избытком роскоши. Но когда мы вспоминали об опасности, которую нам удалось избежать, сердца наши переполнялись благодарностью к милостивой судьбе.

Когда мы занимались разборкой наших вещей и обсуждали вопросы, касающиеся применения их к условиям новой жизни, Джек неожиданно вскочил и воскликнул:

— Весло! Мы забыли весло!

— Вот тоже, на что оно нам нужно? — сказал Петеркин. — Здесь достаточно дерева, чтобы сделать тысячу весел.

— Ах ты! — возразил Джек. — Да ведь на конце весла имеется кусочек железа, который может нам очень пригодиться.

— Правильно! — согласился я. — Пойдем за ним.

Мы все поднялись и поспешили сойти вниз на берег. Я все еще чувствовал некоторую слабость, которая являлась следствием большой потери крови, и вскоре начал отставать от своих товарищей. Но Джек заметил это и со свойственной ему добротой вернулся, чтобы помочь мне. Теперь только, впервые оглядевшись, я посмотрел на остров, на котором мы находились. Густой кустарник до сих пор мешал мне разглядеть окружающую обстановку. Картина, представившаяся моим глазам, была поистине прекрасна. Ветер стих. Солнце ярко освещало зеленые деревья, названия которых я не знал. Кроме кокосовой пальмы, которую я сразу узнал по виденным мною картинкам, я не мог определить ни одного растения. Море, гладкое, как зеркало, переливало тысячью цветов. Берег весь был усыпан отшлифованными камушками.

Сердце мое было полно восхищения, и, чтобы выразить его, у меня не хватало слов. По выражению лица Джека я понял, что он тоже потрясен замечательным зрелищем. В то время как мы наслаждались окружающей нас природой, раздался оглушительный крик Петеркина.

— Вот оно! Ура! Идите сюда! Первоклассное!

Подойдя ближе, мы увидели, что Петеркин тщетно пытается вытащить топор из весла, в которое его так неудачно всадил Джек. К счастью для нас, топор глубоко вонзился в дерево, и даже сейчас Петеркин, несмотря на все приложенные старания, не мог с ним справиться.

— Вот это здорово! — воскликнул Джек, с силой дернув за топор и вытаскивая его наружу. — Это называется повезло, да он пригодится больше, чем сотня ножей. А края-то у него новенькие, остренькие.

— Я отвечаю за крепость топорища! — заявил Петеркин. — Чуть руки не оторвал. А посмотри, вот и железо. — Он показал на тоненькую железную полоску, прибитую маленькими гвоздиками к краю весла.

— Теперь, ребята, — сказал Джек, — я предлагаю отправиться на другой конец острова, приблизительно к тому месту, где ударилось судно, и посмотреть, не найдем ли мы там еще чего-нибудь.

Мы, конечно, немедленно согласились с Джеком, который пользовался у нас большим авторитетом.

— Как хочется пить! — сказал Петеркин. — Но это, кажется, безнадежное дело. Воды, что ли, морской выпить?

— Далеко не безнадежное! — уверенно ответил Джек. — Посмотри, видишь кокосовую пальму? Подойди к ней, ухватись вон за ту ветку с не вполне созревшими плодами и сорви тот крайний зеленый орех.

Петеркин удивленно взглянул на Джека, но, видя, что тот вполне серьезен, послушался.

— Возьми свой знаменитый перочинный нож, прорежь в орехе небольшую дырочку и приложи губы к отверстию.

Петеркин в точности выполнил приказание, и через минуту мы громко смеялись, глядя на перемену, происшедшую в выражении его лица. Не успел он приложить орех ко рту и опрокинуть голову, как глаза его начали расширяться от удивления, и он стал с поспешностью что-то глотать. Наконец он остановился и, переведя дыхание, воскликнул:

— Нектар! Настоящий нектар! Послушай, Джек, да ты самый замечательный парень, которого я когда-либо встречал в жизни. Ты попробуй! — сказал он, обращаясь ко мне и протягивая орех.

Я попробовал и действительно был удивлен изумительным вкусом жидкости, в изобилии потекшей в мой рот. Прохладная, кисло-сладкая, очень похожая на лимонад. Я передал орех Джеку, который, выпив остаток жидкости, обратился к Петеркину:

— Ну, Петеркин, теперь ты будешь мне верить. Я никогда до сих пор не пробовал кокосовых орехов в таком виде, но когда-то читал в книге, что зеленые орехи содержат в себе приятную, освежающую жидкость. Видишь, это оказалось правдой.

— А что же содержат в себе зрелые орехи? — спросил Петеркин.

— Они наполнены более густой жидкостью, которая не столько утоляет жажду, сколько насыщает.

— Вот это здорово! На одном и том же дереве еда и питье! — воскликнул Петеркин, перекувыркнувшись через голову. — Дорогие друзья, мы здесь останемся на всю жизнь. Это место, должно быть, много тысяч лет тому назад было раем. Остаемся здесь, решено, ура! — заорал Петеркин, высоко подбросив в воздух свою соломенную шляпу.

Вскоре нам пришлось убедиться, что эти острова во многих отношениях были далеко не похожи на рай.

К этому времени мы достигли той скалы, где ударилось судно. Никаких следов его, несмотря на наши тщательные поиски, не оказалось. Мы уже собирались возвращаться обратно, немного разочарованные неудачным опытом, когда заметили, что на поверхности воды плавает какой-то черный предмет. Выловив его, увидели, что это не что иное, как высокий кожаный сапог, какие обыкновенно носят рыбаки. Немного дальше мы нашли еще пару. Мы сразу узнали их: эти сапоги принадлежали нашему капитану. Он носил их все время, пока продолжалась буря, чтобы предохранить ноги от заливающих судно волн. Первая мысль, при виде их, была о том, что наш дорогой капитан утонул, но Джек вскоре успокоил меня, сказав, что если бы капитан утонул в сапогах, то они были бы выброшены на берег вместе с ним. Очевидно, он сбросил их, чтобы иметь возможность лучше плавать.

Петеркин примерил сапоги, но они оказались такими большими, что могли служить ему брюками и даже курткой. Несмотря на мои длинные ноги, они мне тоже не годились. Мы решили передать их Джеку, которому они были впору.

Когда мы вернулись обратно к месту нашего лагеря, уже темнело, и мы решили расположиться на ночлег. Густо усеяв землю толстым слоем листьев и соорудив из веток подобие шалаша, на случай дождя, подкрепившись ягодами и кокосовыми орехами, мы крепко заснули.

 

Глава V

Утро. — Ныряем и знакомимся с чудесами дна.

Проснувшись на следующее утро, я почувствовал себя бодрым и, лежа на спине, смотрел на ярко-синее небо, сияющее сквозь ветви нашего шалаша. Приятели мои еще спали. Я встал и быстро оделся. Вторым проснулся Джек. Он открыл глаза, осмотрелся вокруг и глубоко вздохнул.

— Ну что, дружище, ведь неплохо мы устроились? — спросил он меня.

— Да, хорошо! — мечтательно ответил я.

Петеркин безмятежно спал, слегка похрапывая открытым ртом.

Джек наклонился к нему и, пронзительно свистнув над самым его ухом, поспешно отскочил в сторону.

Петеркин моментально открыл глаза и удивленно посмотрел на меня и убегающего Джека.

— В чем дело? — протирая глаза, спросил он. — Где я? Который час?

Джек угрюмо расхохотался.

— Часы мои плавают вместе с судном, и время мне неизвестно. Но должно быть, судя по солнцу, еще не очень поздно.

— А что вы скажете насчет того, чтобы выкупаться? — спросил Петеркин, обращаясь к нам.

Мы поддержали его предложение и спустились к берегу. Джек был прекрасным пловцом и, нырнув, мог долго продержаться под водой. Прыгнув в воду, он несколько секунд не появлялся на поверхности, и, когда мы снова увидели его, он был уже на расстоянии многих ярдов от того места, где нырнул под воду. Я тоже довольно быстро сбросил с себя одежду и, стараясь подражать Джеку, сделал огромный прыжок, но моя обычная неловкость способствовала тому, что я споткнулся и неуклюже плюхнулся в воду. Петеркин смеялся от всего сердца и, слегка поддразнивая меня, называл неуклюжей черепахой и увальнем. Увидя мои неудачи, Джек громко закричал: «Иди сюда, Ральф, я помогу тебе». Очутившись наконец в воде, я начал постепенно приходить в себя, а так как плавать умел с самых детских лет, то быстро опередил Петеркина, который плавал скверно, а нырять вовсе не умел.

Пока Петеркин забавлялся у самого берега, Джек и я уплыли очень далеко. Я никогда не забуду того восторга, который я испытал, нырнув на дно. Вода внутри рифа была спокойна, как в пруде, и, так как не было ветра, она была настолько прозрачна, что дно было видно очень ясно. Все дно лагуны было усеяно кораллами всех размеров и цветов. Некоторые из них походили на огромные грибы, другие напоминали своими извилинами мозг человека, третьи разветвлялись на большое пространство в разные стороны. Нежно-розовые, чисто-белые, зеленоватые, они причудливо рассыпались по дну, представляя собой сказочное зрелище. Разноцветные рыбки изящных форм шныряли взад и вперед между ними. Какие-то фантастические цветы протягивали свои стебли от одной группы кораллов к другой.

Когда Джек и я снова вынырнули на поверхность, чтобы запастись свежим воздухом, мы оказались совсем рядом.

— Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное? — спросил Джек, откидывая назад мокрые волосы.

— Никогда! Это похоже на какое-то сказочное царство. Я с трудом верю, что это не сон.

— Мне самому кажется, что это сон. Но если так, то хорошо бы продлить это удовольствие. Ныряй второй раз, старина.

Очутившись второй раз под водой, мы старались держаться как можно ближе друг к другу. Я обратил внимание на то обстоятельство, что мог оставаться на дне значительно дольше, чем в первый раз.

Джек принялся ловить устриц, я последовал его примеру. Когда мы набрали их изрядное количество, мы решили снова подняться наверх, тем более, что становилось тяжело дышать. Пока мы одевались, Петеркин занялся приготовлением завтрака. Он открыл устрицы кончиком топора и разложил их на большом камне.

— Вот счастье-то! — заметил Джек. — Теперь я знаю, как держать тебя в руках, мистер Петеркин. Нырять ты не умеешь, а устрицы любишь. Так вот помни: если будешь плохо себя вести, мы тебя будем оставлять без завтрака.

— Я очень голоден и страшно рад, что мы будем завтракать, — сказал я.

— На, на, кушай скорей, Ральф! — закричал Петеркин, протягивая мне огромную устрицу. Я открыл рот и с удовольствием проглотил ее.

За завтраком мы обсудили наши планы на будущее.

Сразу после завтрака, спрятав часть нашего имущества в небольшую пещеру, мы отправились на обследование окрестностей. Решено было обойти вокруг острова, чтобы окончательно убедиться в том, что он необитаем. Пройдя несколько миль, мы наткнулись на явление, которое нас очень заинтересовало. Нам попался пень с явными следами топора.

Значит, мы не первые посетили этот красивейший из островов. Рука человека уже прикоснулась к природе, казавшейся нам девственной. А может быть, остров и сейчас обитаем, и мы только случайно до сих пор не наткнулись на другие следы человека. Более внимательный осмотр пня помог нам сделать заключение, что срублен он был много лет тому назад. Поверхность эта густо заросла мхом, края сгладились.

— Может быть, — сказал Петеркин, — какой-нибудь корабль приставал сюда и кто-нибудь из команды срубил это дерево.

Это казалось мало правдоподобным; ведь если бы корабль действительно приставал к этим берегам, то команда срубила бы не одно это дерево.

— Я не понимаю, в чем дело! — сказал Джек, соскабливая с пня мох своим топором. — Единственно, что я могу предположить, это то, что здесь были дикари и срубили это дерево для каких-нибудь специальных надобностей. Но что это такое?

Постепенно соскоблив почти весь мох, Джек увидел на поверхности пня три ясных знака, похожие на остатки надписи или инициалов. И хотя они были очень отчетливы, определить, какие именно буквы они собой представляют, было трудно. Небрежно вырезанные знаки от долгого срока сделались неразборчивыми. Это открытие очень нас поразило, и мы долго со всех сторон обсуждали их происхождение. Ничего не решив, двинулись в путь.

Достигнув вершины горы, мы убедились, что находимся на самой высокой точке нашего острова. Перед нами, как на географической карте, лежало все наше царство. Бродя по верху горы, мы снова наткнулись на следы человека. Нам попался столб, глубоко вбитый в землю, и несколько деревянных обрезков, срубленных топором. Все это было в полусгнившем состоянии, что указывало на давнее происхождение этих предметов. Возвращаясь обратно к нашему лагерю, мы наткнулись на следы какого-то четвероногого животного, определить породу которого нам не удалось. Немного разочарованные, мы приступили к ужину и, утомленные дневными похождениями, улеглись спать.

 

Глава VI

Приготовление к путешествию вокруг острова. — Обзаводимся оружием. — Таинственные следы. — Любопытное открытие и печальные остатки.

Проснувшись на следующее утро, мы сразу приступили к приготовлениям для нашего путешествия вокруг острова. Для этой цели необходимо было обзавестись каким-нибудь подобием оружия.

Далеко не все части острова могли оказаться такими безопасными, как наш благословенный уголок. Надо было приготовиться ко всяким случайностям. Как всегда, конечно, Джек первым занялся приготовлением оружия. Наши убогие инструменты мало способствовали быстроте работы. Бедному Джеку, несмотря на его природную изобретательность, приходилось туго.

Проработав весь день, к вечеру ему удалось соорудить лук со стрелами для себя, подобие шпаги, которую он передал Петеркину, и рогатку для меня. Петеркин страшно гордился тем, что неожиданно сделался обладателем такого великолепного оружия. Весь следующий день был посвящен опытам применения нашего оружия на практике. Результаты этих опытов вначале были довольно плачевны, но зато к вечеру второго дня мы были вознаграждены за все наши неудачи.

Скитаясь по окрестностям нашего лагеря, мы напали на след какого-то животного. Спустя немного времени мы увидели на небольшом расстоянии от нас дикую свинью. Раздумывать не пришлось, надо было во что бы то ни стало убить ее. Джек натянул свой лук и выстрелил. Стрела попала свинье в ухо и, вонзившись в него, заставила ее пригнуть голову к земле. Не дав ей опомниться, я быстро запустил ей в глаз камень из рогатки. Петеркин с помощью своей шпаги закончил начатое нами дело, и побежденная свинья перешла в наше распоряжение.

Довольные результатом нашей охоты и предвкушая сытный ужин, мы вернулись в наш лагерь. По дороге я еще успел убить дикого голубя, а Петеркин набрал вкусных, сочных кокосовых орехов и других плодов.

Ну и славно же мы поужинали в этот вечер! Правда, было немало затруднений с разведением костра и не сразу удалось нам справиться со свиной тушей, но зато, когда все было готово, можно было спокойно лечь спать, чтобы на следующий день с новыми силами начать наше путешествие вокруг острова.

Мы уже не обращали внимания на следы кабанов, встречавшихся все время на нашем пути. Только новый след совсем маленького животного остановил на себе наше внимание. Петеркин высказал мнение, что это лапы собаки, но Джек и я были с ним не согласны. Нас это очень заинтересовало. Следы эти были разбросаны, и казалось, что животное, оставившее их, почти все время вертелось вокруг одного и того же места, делая это страшно неравномерно и не преследуя никакой специальной цели. Рано утром на третий день наших скитаний мы заметили, что заинтересовавшие нас следы стали еще многочисленнее и в одном месте круто поворачивали в лес по маленькой тропинке. Тропинка эта так густо заросла кустарником, что мы с трудом проложили себе дорогу, решив раскрыть наконец таинственные следы. Тропинка была настолько широка, что трудно было предположить, чтобы она была проложена самим животным, и мы решили, что тут не обошлось без вмешательства более крупного существа. Ползучие растения, перепутавшиеся ветви кустов все время преграждали нам путь. Шли мы не без трудностей, когда вдруг достигли открытого места. Услышав слабый крик, мы обратили внимание на стоящее перед нами черное животное.

— Дикая кошка! — воскликнул Джек, нацеливая свой лук. Сделал он это так поспешно, что выпущенная им стрела пролетела мимо цели. К нашему удивлению, дикая кошка не только не бросилась в сторону, а спокойно подошла к стреле и принялась мирно ее обнюхивать.

— Это самая смешная дикая кошка, которую я когда-либо встречал! — воскликнул Джек.

— Это ручная дикая кошка, по-моему, — сказал Петеркин, нацеливаясь в нее.

— Остановись! — закричал я, удерживая его за плечо. — Несчастное животное слепо. Посмотри, она ударяется обо все ветви кустов. Она, должно быть, очень стара. — Сказав это, я поспешил к животному.

— Только подумай, — едва сдерживаясь от смеха, произнес Петеркин, — престарелая дикая кошка!

Подойдя ближе, мы увидели, что кошка не только слепа, а к тому же еще глухая. Она, казалось, не слышала наших шагов даже тогда, когда мы совсем близко подошли к ней. Только когда я дотронулся до нее, она стремительно повернулась, выгнула спину, подняла хвост и хрипло-хрипло промяукала.

— Бедняга! — ласково сказал Петеркин, протягивая руку и пытаясь погладить кошачью голову.

У животного немедленно исчезли все признаки гнева. Оно доверчиво подошло к Петеркину и стало тереться у его ног, громко мурлыча, что указывало на высшую степень восторга.

— Это такая же дикая кошка, как я! — воскликнул Петеркин, беря ее на руки. — Обыкновенная ручная кошка, да еще вдобавок очень несчастная.

Мы обступили Петеркина и не без удивления следили за тем, как животное проявляло свою радость. Продолжая мурлыкать, кошка терлась о щеку Петеркина, лизала ему подбородок и всячески выказывала свои чувства. Эти проявления радости и любви убедили нас в том, что кошка не впервые видит человека и, очевидно, оставлена здесь не случайно, а может быть, и намеренно, много лет тому назад. Радость, испытанная ею от встречи с нами, — не что иное, как результат долгого одиночества. В то время как мы возились с кошкой, Джек оглядел окружающую нас местность.

— Ого! — воскликнул он. — Дело понемногу разъясняется. Здесь тоже видна работа топора, взгляните-ка на эти пни.

Мы повернулись и принялись рассматривать остатки срубленных деревьев. Все они, как и первый встреченный нами пень, были покрыты мхом, и казалось, человеческая рука не касалась их уже много лет. Кроме кошачьих следов, никакого намека на следы человека или какого-либо другого животного не было. Тропинка шла дальше, и мы решили следовать по ней до тех пор, пока она не прекратится. Петеркин опустил кошку на землю, но она казалась такой слабой и так жалобно мяукала, что он снова поднял ее на руки, где она спустя несколько минут крепко заснула.

Примерно на расстоянии десяти шагов тропинка стала заворачивать направо, огибая берег маленькой речонки. Неожиданно мы увидели место, где, должно быть, раньше было подобие моста, камни которого в изобилии покрывали берега речонки. Полные изумления и ожидания, мы продолжали наш путь. Пройдя еще несколько шагов, мы увидели под тенью больших деревьев крошечную хижинку. Трудно передать наше изумление при виде неожиданного зрелища. Мы долго стояли молча, боясь нарушить окружающую нас тишину. А когда наконец кто-то из нас заговорил, это была не привычная громкая речь, а тихий шепот.

Хижина была построена очень примитивно. Длина ее не превышала двенадцати футов, ширина десяти футов, а высота семи — восьми футов. В ней было одно окно или, вернее, маленькая оконная рама, в которую когда-то были вставлены стекла. Низкая дверь сделана была из грубых досок. Крыша, покрытая огромными листьями кокосовой пальмы и платана, совершенно покосилась. Да и вся хижинка производила впечатление чего-то очень древнего и наполовину сгнившего. Она густо заросла ползучими растениями, которые предохраняли ее от окончательного разрушения. Мы долго совещались по поводу этого странного жилища, пока наконец не решились приблизиться к нему.

Первым заглянул в окно Джек, но тень от густых деревьев и царивший внутри мрак мешали ему разглядеть предметы.

Мы с трепетом, осторожно приподняли замок и открыли дверь. Замок был сделан из железа и почти наполовину съеден ржавчиной. В таком же виде были и петли, жалобно скрипевшие при каждом движении двери. Войдя внутрь, мы остановились и стали смотреть по сторонам. То, что мы увидели в хижине, не только удивило нас, но и потрясло. Мебели не было никакой, за исключением маленькой деревянной табуретки и железного горшка, тоже насквозь проржавевшего. В самом дальнем углу хижинки стояла низкая деревянная кровать, на которой лежали два скелета. С бьющимися сердцами мы приблизились, чтобы внимательнее осмотреть их. Один из них был остатком человека, а другой — собаки. Они лежали, прижавшись друг к другу, голова собаки покоилась на груди человека.

Эти печальные следы двух жизней произвели на нас такое впечатление, что мы едва удержались от слез. Спустя некоторое время мы начали говорить об увиденном нами и приступили к внимательному обследованию каждого уголка. Нам мучительно хотелось найти что-либо, могущее раскрыть драму заброшенного волею судеб на этот остров человека. Наши старания были тщетны, нам не только не удалось пролить хотя бы немного света на таинственное происшествие, но мы даже не могли найти клочка бумажки или остатков записной книжки. Правда, в одном из углов лежала кучка полусгнивших носильных вещей и старый топор. Это мало способствовало разъяснению дела. В таком виде они, должно быть, пролежали немало лет и не хранили на себе никаких следов прикосновения с давних пор.

Все, что мы видели, отнюдь не улучшило нашего настроения. Невольно думалось, что такой же жребий выпадет и на нашу долю. Мы строили всевозможные предположения на этот счет, и все они вертелись вокруг одного и того же. Это, наверное, матрос, выброшенный волнами, жертва крушения, случайно спасшийся вместе со своей собакой и кошкой. Наши печальные размышления были неожиданно прерваны громким восклицанием Петеркина.

— Погляди-ка, Джек! — сказал он. — Здесь есть кое-что, могущее нам пригодиться.

— Что это? — спросил Джек, направляясь к нему.

— Старый пистолет, — ответил Петеркин, протягивая ему оружие, вытащенное из-под груды ненужного хлама.

— Конечно, это могло бы нам очень пригодиться, если бы у нас был порох! — произнес Джек, осматривая пистолет. — Но сейчас наш лук и стрелы нам нужнее.

— Правильно, я об этом забыл, — согласился Петеркин. — Все же мы можем его забрать с собой и он поможет нам при добывании огня, когда нет солнца и мы не можем пользоваться для этой цели стеклом телескопа.

Проведя больше часа в этом печальном месте и не найдя ничего интересного, мы решили тронуться в обратный путь. Петеркин взял старую кошку, уютно спавшую, свернувшись клубочком, на табурете, и мы отправились. Выходя, Джек ударился о косяк, который под тяжестью его тела дал огромную трещину, и мы рисковали быть погребенными под остатками полусгнившей хижины. Это натолкнуло нас на мысль о том, что развалины хижины могли бы служить естественным могильным памятником для погибших в ней созданий. Поэтому Джек ударом топора разбил второй косяк, и хижина немедленно обрушилась, погребая под собой кости человека и собаки. Затем, захватив с собой железный горшок, пистолет и старый топор, которые могли нам принести некоторую пользу, мы покинули место, заставившее нас подумать о всех возможных, грозивших нам неприятностях.

 

Глава VII

Строим лодку. — Лодка окончена. — Первое путешествие. — Ужасный шторм и его последствия.

Несколько дней спустя, проснувшись утром, Джек, как всегда первый, внес новое предложение:

— Ну, ребята, что бы вы сказали насчет постройки лодки? Мне кажется, что нам необходимо подумать об этом. Будет легче передвигаться, да и вообще надо что-нибудь предпринимать.

Против такого предложения возражать было, конечно, трудно, и мы, то есть Петеркин и я, могли только удивляться предприимчивости и неутомимой энергии нашего друга Джека.

Не откладывая надолго своего решения, Джек в тот же день принялся за работу. Не без труда срубил он огромное каштановое дерево и заготовил из него доски. Петеркин помогал ему в работе, трогательно выполняя каждое его указание. Прошло немало дней, пока сложная комбинация досок начала принимать отчетливые формы лодки. Откровенно говоря, глядя на работу Джека и Петеркина, я часто сомневался в их успехе. Да и на самом деле, кто бы мог предположить, что при наличии топора, небольшого куска железа, морской иглы и сломанного перочинного ножа — это все инструменты, которыми располагал Джек, — можно было построить лодку. Но Джек достиг своей цели. Он принадлежал к тому сорту людей, которые, раз принявшись за какое-нибудь дело, всегда доводят его до конца, несмотря ни на какие трудности, стоящие у них на пути.

Наконец наступил день, когда можно было спустить новую лодку на воду. Все нам благоприятствовало, даже погода в этот день выдалась какая-то особенно хорошая. Солнце ярко светило, заливая своими лучами спокойную поверхность лагуны. Море блестело, как гладко отполированное стекло. Когда мы, медленно двигаясь на нашей лодке, смотрели в глубину, были видны огромные количества водяных растений и сияющие коралловые рифы, издали напоминавшие редчайшие драгоценные камни…

Сначала, опьяненные выпавшим на нашу долю успехом, мы бесцельно плавали по океану. Но когда постепенно улеглось первое волнение, мы начали совещаться о том, как действовать дальше.

— Я за то, чтобы подплыть к рифу! — воскликнул Петеркин.

— А я за то, чтобы посетить остров с внутренней стороны лагуны, — стараясь перекричать его, сказал я.

— А я за то и другое! — закричал Джек. — Приналягте-ка, друзья!

У нас было четыре весла, но лодка была настолько мала, что больше двух нельзя было использовать. Лишняя пара весел сохранялась нами на случай какого-нибудь неожиданного происшествия. Поэтому одновременно грести могли только двое, в то время как третий спокойно отдыхал.

Причалив к одному из крошечных островков и не найдя там ничего интересного, мы поплыли дальше. Так как с самого утра мы ничего не ели, то, увидя издали на одном островке кокосовую пальму, мы подплыли к нему и вышли из лодки, чтобы подкрепиться орехами.

Было страшно жарко. В раскаленном воздухе чувствовалось какое-то роковое напряжение, и нам захотелось, чтобы хотя бы легкий ветерок подул и освежил атмосферу. Немного подкрепившись, мы снова сели в лодку и продолжали наше путешествие. Не успели мы, лениво перебирая веслами, отплыть несколько шагов от берега, как поднялся резкий ветер. Воспользовавшись этим, мы подняли парус и понеслись с невероятной быстротой. Ветер усиливался с каждой минутой, толкая нас прямо в открытое море. Взволнованным голосом Джек отдавал короткие приказания, и мы, привыкшие его слушаться, быстро повиновались. Нашу лодчонку, как легкую скорлупу, бросало из стороны в сторону, то и дело захлестывала волна.

В сознании сперва неясно, а потом все отчетливее и ярче складывалась мысль о неминуемой гибели. Кроме бушующего моря и непрекращающегося ветра впереди ничего не было видно. Мы уже были вне защиты острова, и казалось, что каждая катящаяся на нас волна поглотит целиком лодку с пассажирами. Неожиданное восклицание Джека вывело нас из состояния тупого отчаяния, в котором мы находились уже некоторое время. Он стоял с развевающимися волосами, протянув вперед руку, указывая на низкий остров или скалу, лежащую прямо перед нами. До сих пор мы не могли ее видеть из-за тяжелых туч, покрывавших все небо, а сейчас, когда яркая молния осветила все вокруг, мы ясно разглядели ее очертания.

Приближаясь к скале, мы увидели, что на ней не было никакой растительности, и волны то и дело перекатывались через нее. Собственно говоря, это было не что иное, как вершина одного из коралловых образований, подымающегося всего на несколько футов над уровнем моря. Приблизившись, мы увидели, что причалить невозможно, так как можно было разбиться о край скалы.

Сквозь рев ветра мы услышали хриплый голос Джека, приказывающий нам пустить весла по борту. Мы немедленно исполнили приказание. Резким порывом ветра нашу лодку втолкнуло в узенькое пространство, где она с трудом умещалась. Здесь мы были в безопасности, хотя позавидовать нашему положению не мог никто. Правда, у нас был кое-какой запас орехов и фруктов, захваченных нами во время нашей последней остановки на острове, но, промокшие насквозь, мы дрожали от холода и пережитого волнения. Вокруг нас бушевало море, струи холодной воды то и дело обдавали нас с ног до головы. Пространство, на котором мы устроились, не превышало в диаметре двенадцати ярдов. Защищенные отверстием в скале, напоминавшим глубокую пещеру, мы сидели, боясь пошевелиться.

— Ну, ребята! — воскликнул Джек веселым голосом. — Давайте устраиваться. Выкладывай запасы, Петеркин, а ты, Ральф, помоги мне покрепче привязать лодку. Смотри, не зевай!

— Есть, капитан! — одновременно ответили мы, подбодренные тоном нашего приятеля.

К счастью, пещера, хотя не очень глубокая, была совершенно сухая; таким образом, нам удалось устроиться значительно лучше, чем мы этого ожидали. Сняв с себя промокшую насквозь одежду, мы выжали из нее воду и разложили по полу пещеры. С аппетитом поели и почувствовали себя бодрыми и готовыми к новым испытаниям.

В течение трех дней и ночей мы оставались на скале, в то время как буря продолжала свирепствовать со все возрастающей силой. К утру четвертого дня, хотя ветер неожиданно перестал дуть, волны все еще вздымались так высоко, что мы не могли решиться покинуть наше пристанище. В продолжение всего этого времени мы почти не спали, и только на третью ночь, измученные бессонницей и пережитыми потрясениями, уснули как убитые. Проснувшись рано на четвертый день, мы увидели успокоившееся море и в ярко-синем небе ласково блистающее солнце.

С облегченными сердцами мы снова уселись в нашу лодочку и стали плыть по направлению к нашему острову, который четко вырисовывался на горизонте. Увидя его, мы почувствовали огромную радость, потому что были уверены, что ветер отнес нас очень далеко и мы вряд ли сможем найти дорогу обратно домой. Так как стоял полный штиль, нам пришлось все время грести, и только к вечеру подул легкий бриз, который помог нам быстрее добраться до цели.

Несмотря на хороший попутный ветер, мы только к ночи достигли лагуны. Луна и звезды освещали наш путь. Причалив к берегу, мы поспешно бросились к нашему жилищу, торопясь убедиться, что за время нашего отсутствия никто не посягал на наше имущество. Не было конца радости, когда мы увидели, что порядок царит всюду и оставленная нами несчастная черная кошка крепко спит, свернувшись калачиком на коралловом столе перед нашим скромным жилищем.

 

Глава VIII

Обстановка меняется. — Неожиданный визит и страшная битва. — Мы становимся воинами. — Джек оказывается героем.

В течение долгих месяцев жизнь наша протекала на благословенном острове тихо и спокойно. Иногда мы отправлялись на рыбную ловлю в лагуну или на охоту в леса, что вносило некоторое разнообразие в будничную обстановку. Хотя Петеркин и утверждал, что каждый наш выезд в море имеет тайную цель встретить какой-нибудь пароход, я твердо убежден, что никому из нас не хотелось освободиться от плена, в котором мы чувствовали себя вполне счастливыми.

Климат был так прекрасен, что казалось, мы никогда не выйдем из летнего периода. Плодовые деревья постоянно клонили свои ветви под тяжестью сочных плодов. Недостатка в пище мы не чувствовали. Количество кабанов тоже как будто все увеличивалось, хотя Петеркин нередко убивал их своей шпагой.

Мы всячески изощрялись в приспособлении кокосовой пальмы, вернее, ее волокон, для изготовления подобия одежды. К этому времени наша одежда успела уже превратиться в жалкие лохмотья. Петеркин дошел до такого совершенства, что умудрился сделать башмаки из шкуры убитого им кабана. Кроме перечисленных предметов, мы пробовали свои силы на целом ряде вещей, способствовавших улучшению нашего быта. Раз или два у нас рождалась мысль о постройке дома, но наша хижина была так уютна, что, в конце концов, мы отложили постройку дома на случай изменения климата в сторону холода.

Однажды, когда я и Джек сидели на скале, а Петеркин выжимал воду из своей одежды, так как он только что случайно упал в море (это с ним происходило часто), наше внимание было привлечено двумя показавшимися на горизонте предметами.

— Что это такое? — спросил я, обращаясь к Джеку.

— Не представляю себе! Я уже несколько времени наблюдаю за этим. Сперва мне показалось, что это черные морские чайки, но чем дольше я смотрю, тем более убеждаюсь, что они гораздо больше чаек! — ответил Джек.

— Они будто двигаются на нас, — продолжал я.

— Алло! В чем дело? — спросил Петеркин, подойдя к нам.

— Посмотри! — сказал Джек.

— Киты!!! — воскликнул Петеркин. — Или нет, слушайте, ребятки, неужели это лодки?

Сердца наши забились от волнения при одной мысли, что мы можем увидеть людей.

— Я думаю, что ты почти что прав, Петеркин. Но для лодок они как-то странно движутся, совсем тихо! — пробормотал Джек.

Я заметил, что тень беспокойства скользнула по лицу Джека, в то время как он пристально вглядывался в быстро приближающийся к нам предмет. Наконец он поспешно вскочил на ноги.

— Это пироги, Ральф! Не знаю точно — какие, но во всяком случае мне известно, что все туземцы островов южных морей очень свирепы и не питают никакого почтения к белым. Если они причалят к нашему берегу, нам придется спрятаться. Очень надеюсь, что этого не будет.

Меня огорчило заявление Джека, хотя должен признаться, что придавал значение не столько его словам, сколько взволнованному голосу. Петеркин и я, очень встревоженные, последовали за ним в лес.

— Как жаль, — сказал я, когда мы достигли густого кустарника, где легко можно было спрятаться, — что мы не имеем при себе нашего оружия.

— Это не важно! — возразил Джек. — Тут есть достаточное количество тяжелых дубин, предусмотрительно заготовленных Петеркином.

Каждый из нас выбрал себе дубину по вкусу, и мы притаились за скалой, откуда могли наблюдать за приближением лодок, оставаясь невидимыми. Сначала мы обменивались словами по поводу их внешнего вида, но после того как они вошли в лагуну и стали приближаться к берегу, мы прекратили всякие разговоры, с интересом следя за разворачивающейся перед нами картиной.

Теперь мы ясно видели, что первую лодку догоняет вторая и что в ней были не только мужчины, но и несколько женщин с детьми. Всех вместе их было, должно быть, около сорока душ. Лодка, шедшая позади, была полна одними только мужчинами. Числом они не превышали первой лодки, но были лучше вооружены и производили впечатление военного отряда. Обе команды гребли изо всех сил, и казалось, что преследователи стараются нагнать беглецов прежде, чем они достигнут берега. Это им не удалось! Первая лодка причалила вплотную к месту нашего убежища. Их короткие весла, как метеоры, блистали в море, разбрызгивая вокруг себя потоки воды. Глаза гребцов ярко блестели на черных лицах, и каждый мускул обнаженного тела напрягся до последней степени. Они ни на минуту не прекращали грести, пока наконец их лодка с силой не ударилась о берег. С вызывающим криком все они выпрыгнули на сушу. Три женщины, — две из них несли на руках детей, — бросились в лес, а мужчины сгрудились у самого края моря, готовясь встретить противника камнями и огромными палицами.

Расстояние между обеими лодками было около полумили, но из-за быстроты, с которой приближалась вторая лодка, оно уменьшалось с каждой минутой. Когда преследователи достигли берега, в стане беглецов не было и признака страха или колебания.

Зрелище, представившееся нашим глазам, трудно описать. Большинство мужчин, вооруженных палицами невероятных размеров и самых любопытных форм, стали бить друг друга изо всех сил по голове. После каждого удара брызги крови разлетались во все стороны.

Я чувствовал, что меня начинает тошнить от этой кровавой битвы. Нападающая сторона дралась под предводительством какого-то необыкновенного существа. Его волосы в мелких завитках напоминали тюрбан. Меня удивила их ярко-желтая окраска, никак не гармонировавшая с черным, как уголь, цветом тела. Он несомненно выкрасил их для того, чтобы иметь более страшный вид. С ног до головы тело его было сплошь покрыто татуировкой, а лицо, кроме того, было еще густо закрашено красной краской с белыми полосами. Он уже успел убить четырех человек, когда неожиданно подвергся нападению такого же великана, как и он сам. Несколько секунд, свирепо вращая белками, они не спускали друг с друга глаз. Затем, как бы инстинктивно сговорившись, одновременно бросились вперед и столкнулись в дикой схватке. В это время один из принадлежавших к отряду желтоволосого вождя, видя тяжелое положение своего начальника, схватил камень и бросил его прямо в голову обидчика. Этот факт послужил поворотным моментом для боя. Дикари, причалившие первыми, видя поражение своего вождя, бросились бежать в лес. Спастись не удалось никому. Их всех переловили и повалили на землю. Я видел, что некоторые из них были еще живы.

Из сорока дикарей, составляющих нападающую партию, в живых осталось всего двадцать восемь. Двое из них были посланы в кустарник на розыски женщин и детей. Из второй партии осталось пятнадцать человек, да и те лежали связанными на траве.

Джек, Петеркин и я переглянулись и обменялись опасением по поводу того, что дикари, в поисках свежей воды, могут раскрыть наше пристанище. Но мы были так заинтересованы всем происходящим, что решили не двигаться с места, да, откровенно говоря, нам трудно было пошевелиться без того, чтобы не предстать во всей своей красе перед их взорами.

Один из дикарей, отправившись в лес, спустя некоторое время вернулся с огромной охапкой сухих веток. Вскоре разложенный костер пылал ярким огнем.

Вдруг из леса послышался страшный крик, а спустя минуту показалось двое дикарей, таща за собой трех женщин и двух младенцев. Одна из женщин, на вид значительно моложе двух других, поражала, несмотря на приплюснутый нос и толстые губы, ласковым выражением своего лица. Светло-коричневый цвет кожи говорил за то, что она принадлежала к другой расе. Она и ее товарки были одеты в коротенькие юбочки, а на плечах у них красовались какие-то пелеринки. Волосы их были густого черного цвета, но не длинные, а короткие и вьющиеся, как у молоденького мальчика. Великан, приблизившись к старшей из женщин, положил свою огромную руку на ребенка. Мать в ужасе отшатнулась от него, прижимая к груди свое дитя и оглашая весь остров полным ужаса воплем. Великан вырвал ребенка из рук матери и с силой швырнул его в море. Тихий стон сорвался с уст Джека, когда он увидел эту ужасную картину и услышал вопль матери, упавшей замертво на песок. Волны, как бы отказываясь участвовать в гнусном акте, выбросили ребенка на берег и мы увидели, что он еще жив.

— Петеркин, — хриплым шепотом сказал Джек, — твой нож при тебе?

— Да! — ответил Петеркин, лицо которого было бледно как снег.

— Хорошо! Слушай меня и немедленно выполни то, что я тебе прикажу. Ты и Ральф бегите в кусты и, разрезав веревки, освободите пленников. Торопитесь, не то опоздаете.

Джек вскочил и, схватив тяжелую дубинку, стоял, дрожа от волнения. Крупные капли пота выступили у него на лбу.

Пронзительно взвизгнув, он одним прыжком очутился среди дикарей, не дав им опомниться. Петеркин и я бросились в кустарник освобождать пленников. Одним взмахом своей дубинки Джек уложил дикаря, затем повернулся, обвел всех полными ненависти глазами и приблизился к желтоволосому великану. Если бы Джеку удалось ударить его по голове, все было бы кончено. Но, ловкий, как кошка, тот начал кидаться из стороны в сторону, размахивая палицей, и Джеку нужны были все силы, чтобы предупредить направленный на него удар.

К счастью для Джека, остальные дикари, уверенные в успехе своего начальника, не принимали никакого участия в борьбе между ним и великаном. Они удовлетворялись терпеливым ожиданием конца поединка. По мере продолжения драки дыхание великана становилось все прерывистее и вылетало из горла свистящим звуком. Зубы его были крепко сжаты, глаза горели ненавистью. Удивленные дикари плотнее сомкнулись вокруг дерущихся, готовые каждую минуту помочь своему утомленному вождю. Джек заметил это движение. Он понял, что судьба его была предрешена, и решил следующим ударом разрядить тягостно-напряженную атмосферу. Собрав последние силы, великан снова взмахнул своей дубиной, занося ее над головой Джека. Джек мог легко избежать удара, но вместо этого он бросился вперед, подставив голову под дубину противника, и, быстрым движением схватив обеими руками свою палку, с силой ударил его между глаз. Джек упал под тяжестью навалившегося на него бесчувственного тела убитого им вождя. Целая дюжина дубин взвилась в воздухе, готовая опуститься на голову несчастного Джека. Несколько секунд дикари колебались, так как грозная туша их предводителя покрывала собою Джека. Этот момент спас ему жизнь. Не успели дикари оторвать великана от Джека, как семеро из них пали жертвами освобожденных Петеркином и мной пленников.

Нам никогда не удалось бы так блестяще выйти из создавшегося положения, если бы дикари не были так увлечены битвой Джека с их вождем. Они все еще превышали нашу партию количеством. Их было на три больше, чем нас. Но зато на нашей стороне была победа, а они, угнетенные потерей вождя, пали духом.

Спустя десять минут все наши противники были сбиты с ног, взяты в плен, связаны по ногам и рукам и аккуратно сложены на берегу моря.

 

Глава IX

Беседа с дикарями. — Похороны погибших. — Победители уезжают. — Мы снова одни на Коралловом острове.

Когда битва была окончена, дикари окружили нас и, с любопытством оглядывая со всех сторон, начали задавать нам вопросы, на которые, конечно, мы ничего не могли ответить из-за незнания их языка. Чтобы положить конец этому, довольно скучному, времяпрепровождению, Джек взял их главаря (уже оправившегося от своей раны) за руку и крепко ее пожал. Как только чернокожие поняли, что это пожатие выражало теплые чувства, питаемые нами к ним, они стали обходить каждого из нас, повторяя сделанное Джеком. Когда эта церемония была окончена, Джек направился к девушке, остававшейся неподвижно на скале и издали наблюдавшей все происходившее. Он знаками предложил ей следовать за ним, а затем, взяв за руку вождя, уже собирался повести их к нашему жилищу, когда вдруг увидел несчастного младенца, все еще лежавшего на берегу. Он поспешил к нему и с радостью обнаружил, что ребенок еще жив. Мать его начала постепенно приходить в себя.

— Ну, не стойте на дороге! — сказал Джек, отталкивая нас в сторону, в то время как мы наклонились к несчастной женщине, пытаясь привести ее в чувство. — Ей сейчас будет лучше! — Сказав это, он положил ребенка ей на грудь, прислонив его теплую щечку к ее лицу. Женщина сразу открыла глаза, дрожащими руками ощупала ребенка, посмотрела на него и с криком радости сжала его в объятиях. Она старалась подняться на ноги, видимо, для того, чтобы убежать в лес.

— Ну, вот и прекрасно! — сказал Джек, снова беря за руку оставленного им вождя. — Теперь, Ральф и Петеркин, ваше дело заставить этих ребят следовать к нашему жилищу. Там мы постараемся оказать им гостеприимство и сделать все, что в наших силах.

Через полчаса мы все сидели на земле перед нашим жилищем и с удовольствием поедали холодную жареную свинину, диких уток и разных сортов рыбу. В виде десерта были поданы сливы, кокосовые орехи и другие фрукты.

Утомленные переживаниями дня, Петеркин, Джек и я, с удовольствием выпив кокосового лимонада, легли и уснули. Дикари последовали нашему примеру, и через полчаса весь лагерь погрузился в глубочайший сон.

Сколько времени мы проспали, я не знаю, но только, когда мы ложились, солнце садилось, а когда проснулись, оно блистало в небе высоко над нашими головами. Я разбудил Джека, который сразу вскочил и полными удивления глазами посмотрел на меня. Он не сразу вспомнил все происшедшие события, но наконец сообразил что-то и веселым голосом закричал:

— Живо, готовьте завтрак! Петеркин, несчастный лентяй, сколько времени ты еще намерен валяться?

Петеркин протяжно зевнул.

К этому времени все туземцы уже встали, и мы занялись приготовлением завтрака. Изредка мы делали тщетные попытки объясняться с ними знаками. Наконец Джеку пришла блестящая мысль постараться узнать их имена. Он указал на себя и очень отчетливо произнес «Джек»; затем, вытянув руку по направлению к Петеркину и ко мне, так же ясно повторил наши имена. Потом он снова положил руку себе на грудь и сказал «Джек». Другую руку он приложил к груди вождя и вопросительно посмотрел ему в лицо. Вождь сразу понял его и два раза отчетливо повторил: «Тараро», «Тараро». Джек повторил имя за ним, на что в ответ последовал одобрительный кивок и дикарь произнес: «Чук, чук». Джек, повернувшись к самой младшей из женщин, сидевшей на пороге нашей хижины, так же вопросительно посмотрел на главаря. Тот произнес «Аватеа», поднял палец к солнцу и застыл в такой позе на несколько минут.

— Что бы это могло значить? — спросил Джек.

Не удовлетворенный этим жестом, Джек подошел к женщине и сказал «Аватеа». Она грустно улыбнулась в ответ, утвердительно покачала головой и, дотронувшись пальцем до своей груди, тоже показала на солнце. Нас страшно заинтриговала эта процедура, но так как мы не могли удовлетворить своего любопытства, то пришлось прекратить расспросы.

Знаками приказав туземцам следовать за ним, Джек повел их к месту вчерашнего сражения. Здесь мы нашли пленников, проведших ночь на берегу и совершенно забытых нами. Накормив их принесенной с собой едой, Джек начал рыть яму в песке. Поработав некоторое время, он указал на валявшиеся мертвые тела и на яму. Туземцы сразу поняли его знаки и, вооружившись лопатами, в течение получаса вырыли огромную яму, достаточную для погребения всех трупов. Когда работа была окончена, они схватили своих убитых врагов и с потрясающим равнодушием стали бросать их в приготовленную могилу. Последним было брошено тело желтоволосого вождя.

Следующие три дня туземцы потратили на починку своей лодки, сильно пострадавшей от удара о скалу.

Когда лодка была готова, мы помогли им нагрузить ее пленниками и запасами фруктов. Петеркин пошел на охоту и вернулся с шестью убитыми свиньями. Мы их зажарили и преподнесли нашим друзьям в день их отъезда. В этот достопримечательный день Тараро энергичными знаками старался нам объяснить, что предлагает поехать вместе с ними на остров. Так как мы никуда не собирались, то, вежливо покачав головой в знак отрицания, дали им понять, что отказываемся от их предложения. Но решили возместить свой отказ, подарив ему заржавленный топор, от которого могли свободно отказаться, имея в запасе другой, доставшийся нам во время крушения судна. Кроме этого, мы подарили ему кусочек дерева с вырезанными на нем нашими именами и веревочку, на которой он повесил дощечку, обмотав ее вокруг шеи.

Спустя некоторое время мы все собрались на берегу. Не будучи в состоянии объясниться, мы проделали церемонию рукопожатия и стали ждать их отъезда. Но Тараро подошел к Джеку, вытянул голову и потерся своим носом об его нос, то же самое он сделал с Петеркином и со мной. Поняв, что это их обычай, мы решили проделать то же самое со всеми, не исключая женщин. Когда очередь дошла до Аватеи, никто из нас не мог сдержать чувства искреннего сожаления при расставании с ней. Кроме ее скромного вида и ласкового обращения, она была единственной среди всех, выказавшей некоторую долю сожаления при прощании с нами. Подойдя к Джеку, она доверчиво подставила свой плоский нос, которого он коснулся своим носом. Таким же знаком внимания она удостоила Петеркина и меня.

Через час лодка скрылась из виду, и мы с какой-то необъяснимой тоской, переполнявшей наши сердца, тихо сидели в тени хижины, обсуждая необыкновенные события последних дней.

 

Глава X

Парус. — Неожиданный салют. — Конец черной кошки. — Опасное нырянье. — Неосторожность и страшная катастрофа.

После того как туземцы оставили нас, наша жизнь протекала некоторое время довольно спокойно. Однажды, когда мы собрались выехать в море половить рыбу, так как нам здорово надоело питаться свининой, мы были встревожены неожиданным криком Петеркина, стоявшего на самом берегу моря.

— Парус, парус! Ральф, посмотри, Джек! Видите, там, на самом горизонте, у входа в лагуну! — кричал он.

— Он прав, это шхуна, — ответил Джек, поспешно одеваясь.

Наши сердца, взволнованные этим открытием, сильно забились. Да и на самом деле, если шхуна приблизится к нашему острову, не могло быть никаких сомнений в том, что капитан возьмет нас с собой и доставит на какой-нибудь цивилизованный остров, откуда нам легко будет выбраться в Англию. В голове отчетливо вырисовывались картины домашнего уюта, и хотя я очень полюбил Коралловый остров и нашу хижину, но чувствовал, что в любую минуту без колебаний расстанусь со всем этим.

С радостными возгласами мы торопливо взобрались на самую высокую скалу, расположенную вблизи нашего жилища, и стали с нетерпением ждать судна, которое приближалось к нашему острову, подгоняемое легким ветерком.

Не прошло и часа, как шхуна была почти рядом с рифом. Сделав красивый поворот, она мягко пошла вдоль берега. Боясь остаться незамеченными, мы начали размахивать волокнами от кокосовой пальмы и вскоре увидели, не без удовлетворения, как со шхуны спустилась лодка, а на палубе приготовляются к стоянке. На бизань-pee показался флаг, и маленькое облачко белого дыма поднялось около одного бока шхуны. Прежде чем мы сумели догадаться об их намерении, раздался пушечный выстрел. Снаряд на своем пути снес несколько кокосовых деревьев и с треском ударился в скалу, всего на несколько ярдов ниже того места, где мы стояли.

С ужасом мы обнаружили, что взвившийся над шхуной флаг был черного цвета и на нем красовался пересеченный костями череп. Мы смотрели друг на друга, боясь произнести трепещущее на наших губах слово «пират».

— Что делать? — воскликнул Петеркин, когда мы увидели лодку, спущенную с судна и стремящуюся к входу в лагуну. — Если они нас снимут с острова, так это будет только для того, чтобы бросить в воду или сделать пиратами.

Я молчал, пристально глядя на Джека, который один мог разрешить наше сомнение. Он стоял со сложенными на груди руками, потупя голову, пристально уставившись глазами в одну точку на земле.

— Есть только одна надежда! — решительно сказал он, грустно глядя на Петеркина. — Если эти злодеи намерены забрать нас, они очень быстро обойдут весь остров. Идемте за мной.

Прервав свою речь, Джек стремительно повернул в лес и маленькой извивающейся тропинкой повел нас к знакомой скале. Тут он остановился и, с осторожностью подойдя к самому ее краю, перегнулся вниз. Мы последовали его примеру и увидели лодку с вооруженными людьми, причаливавшую к берегу. В одно мгновенье люди выскочили на берег и быстро направились к нашему жилищу.

Через несколько секунд они уже возвращались обратно к лодке, причем один из них, держа за хвост нашу несчастную кошку, ожесточенно размахивал ею в воздухе. Подойдя к воде, он швырнул ее далеко в море, а затем присоединился к своим товарищам, горячо о чем-то совещающимся.

— Видите, что нас ждет! — с горечью произнес Джек. — Человек, который может убить ни в чем не повинное животное, никогда не задумается над тем, чтобы уничтожить человека. Теперь, ребята, нам остается только одно — Бриллиантовая пещера.

— Бриллиантовая пещера?! — воскликнул Петеркин. — Ну, тогда мое дело дрянь: мне в нее не нырнуть, даже если бы все пираты Тихого океана одновременно ополчились на меня.

— Ничего, не унывай! — ответил я. — Мы тебя как-нибудь протащим, если только ты нам доверишься.

Сказав это, я вспомнил, как во время одного из наших купаний с Джеком, ныряя, мы попали в пещеру, навсегда запечатлевшуюся у нас в памяти. К сожалению, Петеркин, из-за неумения нырять, несмотря на наши усиленные просьбы, не решился тогда спуститься на дно, чтобы увидеть необыкновенные красоты, скрываемые морской стихией. А Джек и я, нырнув во второй раз, не могли долго оставаться в пещере, так как помнили о том, что стоящий на берегу Петеркин, видя наше долгое отсутствие, предается отчаянию.

В это время часть пиратов разбрелась по берегу, а другая направилась к лесу.

— Итак, Петеркин! — мрачно произнес Джек. — Ты должен решиться, или нам придется умирать вместе с тобой.

— О, Джек, мой дорогой друг! — воскликнул Петеркин, дрожащий и бледный. — Оставь меня, они ничего со мной не сделают. Зачем я им? Иди с Ральфом, и спрячьтесь в пещере, а я…

— Этого мы не сделаем! — спокойно возразил Джек. — Итак, Ральф, нам нужно приготовиться к встрече с этими ребятами. Если нам удастся избежать встречи с теми, кто направляется сюда, мы на некоторое время будем в безопасности в лесу.

— Их пять человек! — возразил я. — Нам не спастись.

— Ну, ладно! — хрипло сказал Петеркин, конвульсивно хватая Джека за руку. — Нырнем! Я с вами!

Тем, кто не привык к воде, хорошо знакомо чувство ужаса, охватывающее человека при одной мысли о необходимости погрузиться в нее с головой. Это чувство не имеет ничего общего с трусостью, и каждому должно стать понятным, как велика была решительность Петеркина, когда он, покорившись необходимости, последовал за нами в воду. Выбора не было! Пираты уже заметили нас, и рассуждать было некогда!

Джек и я схватили Петеркина за руки.

— Тихо, не сопротивляйся! — сказал Джек. — Иначе мы погибли.

Петеркин ничего не ответил, но его застывшее лицо и напряженные мускулы говорили о том, что он окончательно решил превзойти все трудности вставшей перед ним задачи. Он держал себя как герой, плывя между нами и покорно отдав себя в наше распоряжение. Темный подводный туннель был пройден, и мы достигли пещеры раньше, чем я этого ожидал.

Петеркин облегченно вздохнул, и спустя несколько секунд, невредимые и успокоенные, мы ощутили под ногами твердую почву. Джек занялся поисками фитиля и самодельного факела, оставленного нами в пещере во время одного из наших спусков в подводное царство. Вскоре он нашел их и, с большим трудом выбив огонь, зажег факел. Несмотря на то что мы насквозь промокли, Петеркин, глазам которого впервые представилась сказочная картина, несколько минут стоял как очарованный, будучи не в силах оторваться от чудесного зрелища. Потолок пещеры, находящийся над нами, поднимался на высоту приблизительно десяти футов, но дальше в глубине пещеры он становился все выше и выше, теряясь где-то в темноте. Казалось, он был сделан из кораллов и поддерживался тяжелыми колоннами из того же материала. Огромные сосульки, переливающиеся всеми цветами радуги, свисали сверху в разных местах. Они не были ледяными, но нам казалось, что каждая из них представляет собой жидкую струю, застывающую в самом конце. Многие из этих капель падали вниз и образовывали небольшие холмики, подымающиеся кверху и встречающиеся с сосульками, спускающимися с потолка. Некоторые из них уже встретились, это и были колонны, которые с первого взгляда казались выстроенными человеком. В стенах просматривались отверстия, ведущие, по-видимому, в другие пещеры. Джек первый прервал молчание:

— Ну, ребята, теперь не время разглядывать все эти красоты. Мы еще здесь насидимся. Ведь неизвестно, сколько времени пираты останутся на острове, а до тех пор, пока они не уплывут, нам выйти не придется.

— Может быть, — робко заметил Петеркин, — они захотят здесь остаться навсегда, и мы будем заживо погребены в этой пещере.

— Этого я не боюсь! — улыбнувшись, ответил Джек. — Эти негодяи никогда долго не остаются на берегу. Мы можем рассчитывать, что вся эта история продлится не более двух дней.

Мы начали приготовления к тому, чтобы провести ночь в пещере. В разные периоды, когда Джек и я ныряли на дно и посещали пещеру, мы приносили сюда с собой фрукты, кокосовые орехи и волокна кокосовых пальм. Делая это, мы вряд ли отдавали себе отчет в наших действиях. Это нас отчасти забавляло, а с другой стороны, нам иногда приходила мысль, что придется скрываться в ней в случае, если дикари неожиданно нагрянут на наш остров. Меньше всего мы рассчитывали на то, что люди, которые заставят нас искать приюта в этом подводном убежище, будут белыми дикарями и, что очень возможно, нашими соотечественниками.

Кокосовые орехи сохранились прекрасно, между тем как некоторые фрукты начали уже портиться. Запас волокон был так велик, что его хватило для того, чтобы соорудить уютное ложе. Это было очень важно потому, что пещера была довольно сырая. Удобно расположившись на мягкой подстилке и укрепив горящий факел в середине, мы приступили к ужину.

Трапеза наша продолжалась достаточно долго, так как мы больше говорили, чем ели. Говорить приходилось почти шепотом, потому что эхо, разносившееся по пещере, неприятно поражало слух. По исчезнувшей полоске слабого света, едва пробивающегося сверху, мы поняли, что наступила ночь, и, потушив факел, улеглись спать.

Проснувшись, мы с трудом вспомнили все, что произошло накануне. Представления о времени у нас не было никакого. По слабому свету мы поняли, что день уже наступил, но час, хотя бы приблизительный, установить было невозможно. Джек предложил выплыть на рекогносцировку.

 

Глава XI

Я попадаю к пиратам. — Как они со мною обращаются. — Разлука. — Неожиданный подарок.

Сердце у меня чуть не выскочило от волнения из груди, когда, обернувшись, я увидел огромного человека со свирепым лицом, в упор глядящего на меня. Он самодовольно улыбался. Это был белый человек, вернее говоря, европеец, хотя лицо его, бронзовое, очень темное, очевидно, от ветра и солнца, могло принадлежать и туземцу. Платье на нем было обыкновенным платьем моряка, только талию охватывал широкий шелковый пояс. В поясе торчало два пистолета и тяжелый тесак. Борода, усы и волосы, коротко остриженные, слегка серебрились сединой.

— Так, молодец! — начал он, улыбаясь, и рука его крепче сжала мне плечо. — Говоришь, «обманули» злодеев, да? Посмотрим, посмотрим. Ну-ка, щенок, взгляни вон туда. — Сказав это, он пронзительно свистнул. Через две минуты ему ответили, и лодка пиратов, выплывая из-за скалы, стала быстро приближаться к нам.

— Отправляйся, разведи огонь, да смотри, только попробуй убежать! — и он многозначительно показал на свой пистолет.

Я молча послушался приказания. Так как у меня в кармане случайно оказалось стекло от телескопа, костер был скоро разложен, и густой черный дым большими клубами уже поднимался в воздух. Не прошло и десяти минут, как раздался оглушительный выстрел, и я увидел приближающуюся к острову шхуну. Дым от костра, разложенного мной, был, очевидно, сигналом для судна. Я только сейчас понял, что это была хитрость пиратов, и они нарочно угнали шхуну, чтобы мы, решив, что они окончательно покинули остров, вышли из нашего тайника. Но теперь огорчаться было уже поздно. Я целиком находился в их власти, поэтому мне оставалось только беспомощно стоять рядом с пиратом и следить за тем, как команда лодки высаживалась на берег. На секунду у меня промелькнула мысль спрыгнуть со скалы и стремительно броситься в воду, но между мной и морем уже были люди.

Когда команда поднялась на скалу, было много разговоров по поводу успеха блестящего плана. Разбойники радовались удаче. Обращаясь к человеку, взявшему меня в плен, они называли его «капитаном». У всех был очень непривлекательный вид. Свирепые лица, всклокоченные волосы и бороды. Вооружены они были тесаками и пистолетами и одеты все почти, не считая мелких подробностей костюма, так же, как и капитан. Глядя на них и видя нахмуренные брови, гнусные выражения лиц, я чувствовал, что жизнь моя висит на волоске.

— А где же остальные собаки? — воскликнул один из мужчин, сопровождая свой вопрос ругательством, заставившим меня содрогнуться. — Я готов поклясться, что их было трое, а может быть, и больше.

— Слышишь, что он говорит, щенок? Где же другие собаки? — сказал капитан.

— Если вы имеете в виду моих приятелей, так я вам не скажу! — тихо ответил я.

Услышав мой ответ, команда разразилась громким хохотом.

Капитан удивленно взглянул на меня. Затем, вытащив из-за кушака пистолет, он сказал:

— Слушай, молодец! Мне некогда терять с тобой время. Если ты мне не скажешь все, что знаешь, я тебе размозжу голову. Где твои товарищи?

Я колебался несколько секунд, не зная, как поступить. Внезапно блестящая мысль прорезала мой мозг.

— Злодей! — сказал я, потрясая перед самым лицом капитана сжатым кулаком. — Размозжить мне голову дело небольшое, но я говорю тебе прямо, без обиняков: даже если ты сейчас бросишь меня в море с этой скалы, я все равно не выдам своих товарищей. Испробуй меня!

Капитан побледнел от злости, услышав мои слова.

— Ах, так! — воскликнул он, грубо выругавшись. — Ну-ка, ребята, возьмите его за ноги и швырните в воду. Поворачивайтесь.

Команда, удивленно молчавшая, приблизилась, и два молодца, схватив меня, потащили к скале. Я мысленно поздравил себя с успехом моего плана, потому что знал, что, очутившись в море, благополучно доплыву до пещеры, где меня с нетерпением ожидали Джек и Петеркин. Но мои надежды рухнули, когда я услышал громкий окрик капитана: «Подождите, ребята, мы еще его помучаем, прежде чем отдать на съедение акулам. Тащите его в лодку. Поторапливайтесь, разгуливается ветер».

Команда немедленно поволокла меня и, поспешно спустившись со скалы, швырнула на самое дно лодки, где я в течение нескольких секунд пролежал без памяти.

Очнувшись, я с трудом поднялся на локте и увидел, что мы уже вне кораллового рифа и подходим к шхуне. Не успел я оглядеться, как почувствовал грубый толчок ногой в бок, а резкий голос приказал мне лезть на борт шхуны. Я встал и с трудом взобрался наверх. Спустя некоторое время лодку подняли на палубу, и судно, подгоняемое свежим ветром, вышло в открытый океан, оставив далеко за собой Коралловый остров.

Команда, занятая работой по уборке шхуны, мало обращала на меня внимания, так что я мог свободно наблюдать за ними, знакомиться со шхуной, на которую попал так неудачно. Внутри она больше походила на торговое судно, чем на разбойничью шхуну. Я был поражен чистотой и порядком, царившими повсюду. Палубы, чисто вымытые, блестели. Мачты, выструганные и отполированные, были выкрашены в черный цвет. Белые паруса красиво вздувались от сильного ветра. Короче говоря, убранству шхуны могли позавидовать капитаны любого флота. Лодка, поднятая наверх, показалась мне непропорционально большой, но посчитав количество человек команды, я понял, что на случай какого-нибудь происшествия вся команда, состоящая из сорока человек, могла бы свободно поместиться в ней.

Познакомившись со всем, что меня окружало, я стал думать о своих приятелях. На душе было грустно, слезы, помимо воли, катились из глаз.

— Что ты хнычешь, упрямый щенок? — раздался низкий голос капитана, подошедшего ко мне и залепившего мне такую пощечину, что я едва удержался на ногах.

— Я не разрешаю реветь на своем корабле. Прекратить рев немедленно, или получишь от меня порцию, тогда будет, от чего выть.

Кровь бросилась мне в голову от этого грубого и жестокого обращения, но я знал, что всякое выражение недовольства только ухудшит мое положение, поэтому молча вытащил носовой платок и вытер глаза.

— А я думал, что ты крепче сколочен! — раздраженно продолжал капитан. — Я предпочитаю иметь бешеного бульдога на своем судне, чем слезливого щенка. Я тебя выучу или отправлю к акулам. Марш вниз, и оставаться там, пока не позову.

Когда я послушно пошел вдоль палубы, мои глаза случайно заметили небольшой бочонок, стоящий рядом с главной мачтой. На нем было написано: «порох». Я сразу сообразил, что так как мы идем против ветра, — все брошенное в воду поплывет по направлению к рифу Кораллового острова. Я так же быстро вспомнил, что у моих приятелей имеется пистолет. Без колебания схватив бочонок с палубы, я швырнул его в море. Крик изумления вырвался у капитана и команды, видевшей то, что я сделал.

Подойдя ко мне вплотную и повторяя невероятные ругательства, капитан, подняв руку для удара, заорал:

— Мальчишка, щенок, что это значит?!

— Если вы опустите руку, — громко произнес я, чувствуя, как кровь стучит у меня в висках, — я объясню вам. Пока вы этого не сделаете, вы не услышите от меня ни одного слова. Я буду нем!

Капитан отступил назад, продолжая смотреть на меня удивленными глазами.

— Итак, я бросил этот бочонок в воду в надежде, что волны и ветер вынесут его на Коралловый остров моим приятелям, у которых есть пистолет, но нет пороха. Я надеюсь, что они скоро получат его, и только жалею о том, что бочонок так мал. Больше того, вы сказали о своем предположении, что я лучше сколочен. Я не знаю, как я сколочен, мне никогда не приходилось особенно много думать на эту тему, но я твердо уверен, что как бы я сколочен ни был, вам меня сломать не удастся!

К моему удивлению, капитан, вместо того, чтобы разразиться громом ругательств по моему адресу, улыбнулся, положил пистолет за кушак и, повернувшись на каблуках, быстро пошел по палубе. Я спустился вниз.

Там, вместо грубого обращения, которого я ожидал, команда встретила меня веселым смехом, а один из них, поглаживая меня по спине, сказал:

— Молодец парняга, я вижу — ты пострел. Погоди-ка, что еще из тебя выйдет? Билль был как раз таким же, как ты, а сейчас он самый большой головорез из всех нас.

Человек, которого называли Биллем, сидел около меня за обедом, и я не мог понять, почему он все время мрачно молчал. Он отвечал небрежно на заданные ему вопросы, но сам не начинал разговора ни с кем. Отличался от остальных Билль своим ростом, так как был чуть ниже самого капитана.

Весь остаток дня после обеда я был предоставлен самому себе, и только когда уже стемнело, один из матросов, стоящий на вахте, позвал меня, сказав, что меня требует капитан. Я немедленно встал и последовал за ним.

Маленькая серебряная лампа бросала мягкий свет на каюту капитана. Это была небольшая комнатка, просто, но уютно обставленная. Сидя на складном стуле перед столом, капитан был погружен в исследование карты Тихого океана. Когда я вошел, он поднял голову и мягким голосом предложил мне сесть, указывая на стул, стоящий рядом с ним. Сам он встал со своего места и, подойдя к дивану в другом конце каюты, растянулся на нем…

— Мальчик! — сказал он, глядя мне прямо в лицо. — Как тебя зовут?

— Ральф Скиталец! — ответил я.

— Откуда ты и как попал на остров? Сколько у тебя там было товарищей? Отвечай мне, да смотри не лги.

— Я никогда не лгу! — уверенно возразил я.

Капитан выслушал меня с холодной улыбкой и приказал мне отвечать на вопросы.

Я рассказал ему все приключения с того самого дня, когда я и мои товарищи впервые отплыли от родных берегов, до его визита на остров, конечно, не упомянув даже намеком о Бриллиантовой пещере. Когда я кончил, он несколько минут молчал, затем посмотрел на меня и сказал:

— Мальчик, я верю тебе!

Меня удивило это замечание, потому что я никак не мог себе представить, почему бы ему мне не верить. Однако на это я ему ничего не ответил.

— А почему, — продолжал капитан, — ты думаешь, что эта шхуна принадлежит пиратам?

— Черный флаг убедил меня в том, что вы пираты, а если нужны какие-нибудь дальнейшие доказательства, так я получил их полностью, испытав на себе все жестокости вашего обращения.

Слушая меня, капитан нахмурился, но, стараясь скрыть свой гнев, он продолжал:

— Мальчик, ты слишком храбр. Я признаю то, что мы довольно резко с тобой обошлись, но это произошло только потому, что ты заставил нас потерять много времени. Что касается черного флага, это простая шутка, к которой прибегают мои ребята для того, чтобы иногда попугать людей. Это только шутка, не причиняющая никакого вреда. Я не пират, мальчик, а обыкновенный купец, правда, немного грубый, но в море иначе нельзя, в этом море, где так много пиратов, да и на суше немало всяких чернокожих мерзавцев.

Я торгую сандаловым деревом, приобретая его на одном из островов у дикарей. Если ты будешь хорошо вести себя, я возьму тебя с собой и сделаю участником всех моих коммерческих дел. Видишь ли, мне нужен честный парень, такой, как ты, который будет стеречь мою каюту и наблюдать за погрузкой. Так вот, хочешь ли ты стать торговцем сандаловым деревом?

Меня поразили объяснения, данные капитаном, и вместе с тем я почувствовал облегчение, узнав, что судно не пиратское.

— Если все, что вы говорите, правда, так почему же вы против моей воли сняли меня с острова, а сейчас не отпускаете обратно?

Капитан ответил, улыбаясь:

— Я был раздражен, когда взял тебя в плен, а теперь жалею об этом. Сейчас я даже с радостью отвез бы тебя обратно, но мы слишком далеко от Кораллового острова. Взгляни, вот видишь на карте, где расположен остров, а здесь, в этой точке, лежащей не меньше чем на шестьдесят миль южнее его, находимся мы. Это было бы несправедливо в отношении моих людей задерживаться дольше. Ведь все они заинтересованы в торговле.

Я ничего не мог возразить ему на это и после недолгой беседы согласился вступить в команду шхуны хотя бы до тех пор, пока, достигнув какого-нибудь цивилизованного острова, меня могли спустить на берег. Капитан согласился на мои условия. Поблагодарив его за данное им обещание, я покинул каюту и вышел на палубу. Казалось бы, я должен был почувствовать большое облегчение, но, не знаю почему, мне было очень тяжело и я не мог найти себе места.

 

Глава XII

Билль. — Узнаю много интересного. — Лед сломан. — Начало дружбы. — Гнусная расправа.

Три недели спустя я стоял на палубе шхуны, наблюдая за морем. Был полный штиль. День выдался жаркий, один из тех душных дней, которые являются особенностью Тихого океана. Казалось, вся природа заснула, и нужен порыв ветра или хороший шторм, чтобы разбудить ее.

Не было слышно ни одного звука, за исключением легкого поскрипывания мачт или случайного всплеска воды. Команда, утомленная зноем, разбрелась по палубе, стараясь укрыться от палящих солнечных лучей. Билль стоял, безучастно глядя в небо, изредка подходя к борту, чтобы сплюнуть в море. Во время одного такого перехода к борту он подошел к тому месту, где стоял я, и, облокотясь о перила, стал внимательно смотреть на голубую волну.

Несмотря на его мрачность, это был единственный человек на судне, к которому у меня было слабое влечение. Остальные, видя, что я неохотно разделяю с ними компанию, и зная, что мне покровительствует капитан, относились ко мне довольно безразлично. Билль, правда, делал то же самое, но так как он держал себя одинаково со всеми, то его поведение в отношении меня никому не бросалось в глаза. Раз или два я пытался втянуть его в беседу, но он всегда после нескольких односложных ответов поворачивался и уходил. Воспользовавшись тем, что он подошел ко мне, я сказал ему:

— Билль, почему вы такой мрачный, никогда ни с кем не разговариваете?

Слегка улыбнувшись, Билль ответил:

— Странно! Очевидно, мне не о чем говорить.

— Да, это удивительно! — задумчиво продолжал я. — У вас такой вид, будто вы многое могли бы сказать. Такие люди, как вы, обыкновенно умеют говорить.

— Да, они умеют, дружище! — серьезно подхватил Билль. — Я тоже мог бы, если бы хотел, но какой смысл здесь разговаривать. Тут люди открывают рот только для того, чтобы ругаться и проклинать судьбу. Это их забавляет, а меня нисколько, поэтому я предпочитаю держать язык за зубами.

— Вы правы, Билль, я предпочел бы никогда вас не слышать, чем слышать вас разговаривающим так же, как все остальные. Но я ведь не ругаюсь, вы могли бы когда-нибудь поговорить со мной, мне кажется. Кроме того, я так устал от этого одиночества; нет ни одного человека, с которым можно было бы перекинуться приятным словом. Я привык к товарищеским беседам, и, правда, разговаривая со мной хотя изредка, вы доставили бы мне огромное наслаждение.

Билль удивленно взглянул на меня, и мне показалось, что я заметил, как грустная тень пробежала по его загорелому лицу.

— А когда же ты это успел привыкнуть к товарищеским беседам? — сказал Билль, опустив голову и снова уставившись в море. — Не на Коралловом же острове, я полагаю.

— Как раз там! — с жаром возразил я. — Там я провел самые счастливые месяцы своей жизни… — И, не дожидаясь дальнейших расспросов, я дал подробный отчет о счастливых днях, проведенных вместе с Джеком и Петеркином, не позабыв рассказать обо всех наших приключениях.

— Мальчик, мальчик! — произнес Билль испугавшим меня голосом. — Здесь не место тебе.

— Это правда! — ответил я. — Я здесь приношу не много пользы, и мне очень не нравится команда; но что же делать? Я, во всяком случае, надеюсь скоро быть снова свободным.

— Свободным? — удивленно глядя на меня, переспросил Билль.

— Да, свободным. Капитан обещал высадить меня на берег, когда кончится это плавание.

— Это плавание? Что сказал тебе капитан? — понижая голос, спросил Билль.

— Он сказал, что он купец, торговец сандаловым деревом, а не пират и что если я приму участие в этом плавании, то получу изрядную долю дохода, а когда мы достигнем цивилизованного острова, я могу покинуть судно, если мне захочется.

Билль нахмурил брови, и глаза его засверкали злобой.

— Он сказал правду, когда назвал себя торговцем сандалом, но он лгал, когда…

В это время громкое распоряжение капитана прервало рассказ Билля.

Дремлющая команда, услышав зычный голос своего командира, немедленно приступила к выполнению приказания.

Спустя некоторое время, когда на палубе снова стало тихо, мы с Биллем продолжили наш разговор.

— Скажите мне, Билль, значит, правда, что эта шхуна не пиратское судно, а торговое? — спросил я.

— Да, Ральф, это правда, но оно бывает и пиратским. Черный флаг, который ты видел на бизань-pee, не был случайностью.

— Тогда как же можно называть ее торговым судном?

— Очень просто. Когда нельзя взять силой, мы становимся торговым судном, но все же капитан предпочитает применять силу вместо торговли. Ральф, — понижая голос, добавил он, — если бы только ты видел ужасные дела, которые творились здесь, на палубе, тебе не пришло бы в голову спрашивать, пираты ли мы. Но ты скоро сам убедишься во всем этом.

Однажды мы спокойно плавали среди небольших островов, казавшихся на первый взгляд необитаемыми. У нас вышел весь запас свежей воды, и капитан распорядился отправить лодку на берег за водой. Мы ошиблись, думая, что на острове нет туземцев. Не успела лодка приблизиться к берегу, как из кустов выскочили голые черные люди. Они собрались на берегу, потрясая в воздухе палицами и деревянными шпагами, угрожая нам. Наша команда была прекрасно вооружена и не проявляла никаких признаков волнения. Она спокойно причалила к берегу и, высадившись, вступила с туземцами в переговоры на каком-то странном диалекте, совершенно мне незнакомом. Миролюбивые разговоры плохо действовали на туземцев. С каждой минутой их становилось все больше, и они продолжали угрожающе шуметь, злобно сверкая глазами. Команда приготовилась к тому, чтобы расправиться с ними по-своему, но в это время раздался громкий голос капитана:

— Не сметь стрелять!

Удивленные матросы, то и дело произнося невероятные ругательства, прекратили приготовления, ожидая нового приказа. Следующее приказание не заставило себя долго ждать.

— Сесть в лодку и отчалить от берега! — пронеслось в знойном воздухе.

Команда значительно переглянулась и отчалила от берега, кишащего огромной толпой разъяренных людей. Не успели мы отплыть на сто ярдов от берега, как раздался оглушительный выстрел, и огромная медная пушка выбросила из своего жерла целый поток картечи в самую гущу двигающейся массы. Душераздирающий крик прорезал воздух, и оставшиеся в живых бросились в лес. Среди груды мертвых тел, лежащих на земле, я различал отдельные корчащиеся от боли фигуры раненых людей. Кровь застыла в жилах от этого зрелища. Мне не пришлось много думать о кошмарной картине, представившейся моим глазам. Снова раздался спокойный голос капитана, донесшийся к нам по тихой воде:

— Гребите к берегу, наполняйте кувшины водой и возвращайтесь обратно!

Команда повиновалась молча, и мне казалось, что даже их зачерствелые сердца дрогнули. Подойдя к маленькой речушке, из которой нам нужно было пополнить запас воды, мы увидели, что она окрашена в красный цвет. Многие из несчастных дикарей, бросившихся бежать в лес, упали в нее, истекая кровью. Нам пришлось подняться выше, где вода была еще чистая. Наполнив кувшины, мы возвратились в лодку. К счастью, подул ветер, помогший нам уйти от этого ужасного места. Но то, что я видел на острове, навсегда осталось у меня в памяти.

 

Глава XIII

Советуюсь с Биллем. — Планы бегства. — Тревожные мысли. — Вулкан. — Ромато и его гость. — Рубка сандаловых деревьев. — Странный обычай.

Прошло несколько дней после описанных событий, и я начал уже понемногу приходить в себя. Мне долго казалось, что я пребываю в каком-то тяжелом сне, и каждая встреча с капитаном вызывала во мне чувство отвращения и ужаса. Я старался как можно меньше сталкиваться с ним. К счастью, он так мало обращал на меня внимания, что не замечал происшедшей во мне перемены.

Я твердо решил при первой остановке на каком-нибудь острове тайно высадиться и искать приюта у туземцев. Это было лучше, чем оставаться на пиратском судне. Я много думал о том, как бы это получше сделать, и наконец решил поделиться своим намерением с Биллем. После нескольких бесед с ним я убедился в том, что он с удовольствием присоединится ко мне. Когда я сообщил ему о своем плане, он покачал головой и сказал:

— Нет, нет, Ральф, ты не должен думать о том, чтобы убежать. Здесь это невозможно. Правда, на некоторых островах ты был бы в полной безопасности, а сделав это тут, ты только попадешь со сковородки в огонь.

— То есть как это, Билль, вы думаете, меня не примут туземцы?

— Нет, принять-то они тебя примут, но преспокойнейшим образом убьют!

— Убьют? — удивленно переспросил я. — Я думал, что островитяне южных морей убивают только своих врагов.

— Как бы не так! — возразил Билль. — Ты сам видел, как мы с ними обращаемся, так почему же они должны нас щадить?

Сообщение Билля меня очень огорчило, и я снова упал духом. Я спросил Билля, что он мог бы мне посоветовать, чтобы избавиться от дальнейшего пребывания на шхуне. Осмотревшись вокруг и убедившись, что нас никто не слышит, Билль начал тихим голосом:

— Есть несколько способов бегства, но, милый Ральф, все они нелегки. Если бы капитан направил нашу шхуну к каким-нибудь островам, расположенным недалеко от Таити, нам удалось бы бежать, так как туземцы в этих местах гораздо цивилизованнее и не прибегают к жестокостям, которыми грешат здешние дикари. Когда мы попадаем на эти острова, капитан всегда удваивает за нами надзор, так как хорошо знает, что несколько человек нашей команды не прочь улизнуть от него. Мы выберем какую-нибудь ночь, когда будет наша очередь стоять на вахте, и, пустив шхуну по течению, выпрыгнем, прежде чем нас успеют заметить. Конечно, нам придется рискнуть, так как нас смогут поймать чернокожие. Мне бы не хотелось прибегнуть к этому плану. Впрочем, у нас есть еще время все это хорошо обдумать, а сейчас мне надо идти вниз и приниматься за свою работу.

Билль пожелал мне спокойной ночи и ушел вниз. Я ходил взад и вперед по палубе, иногда останавливаясь для того, чтобы посмотреть на фосфоресцирующие волны. Они то и дело, горя ярким голубым светом, ударялись о бока плывущей шхуны.

Не могу сказать, чтобы мысли мои были радостными. Я с трудом удерживался от слез, вспоминая счастливое время, проведенное среди моих друзей на Коралловом острове. Я представлял себе Джека и Петеркина, тревожно обыскивающих каждый уголок острова, тщетно пытаясь найти мой труп. Я был уверен, что, выйдя из своего укрытия и не найдя шхуны, им никогда не придет в голову мысль о том, что я взят в плен. Меня заботила мысль, как справится Джек без меня с Петеркином, вытаскивая его из пещеры. Эти мысли были неожиданно прерваны ярко-красным пламенем, осветившим горизонт. Пурпуровые лучи окрасили море. Зрелище сопровождалось глухим звуком отдаленного грома, в то время как небо становилось все темнее и горячий ветер подул с юга.

Команда стала поспешно собираться на палубе, и все были уверены, что надвигается страшный ураган. Появившийся вскоре капитан объяснил странное явление.

— Это вулкан! — сказал он. — Я знал, что где-то здесь находится вулкан, но был уверен, что он давно потух. Распустите паруса, по всей вероятности, подымется ветер, и лучше быть к нему готовым.

В то время как он говорил, на нас посыпался дождь из пепла. Так как мы находились на расстоянии нескольких миль от вулкана, пепел приносило к нам ветром. Как и предсказывал капитан, поднялся резкий ветер, помогший нам быстро удалиться от вулкана. В течение всей ночи мы видели яркий красноватый свет и слышали отдаленные раскаты. Пепельный дождь не прекращался в течение нескольких часов, и наша палуба покрылась толстым черным слоем. Я вспомнил рассказы Джека об островах Тихого океана и их вулканическом происхождении, о том, что многие из них представляют собой верхушки вулканических гор, которые иногда под влиянием извержений опускаются в океан.

Три дня спустя мы очутились недалеко от довольно большого острова, имеющего очень нарядный вид. Он состоял из двух гор высотою не меньше 4400 футов. Они разделялись широкой долиной, густо заросшей по бокам зелеными деревьями. По долине протекала река с белыми песчаными берегами. Вершины гор сильно отличались от виденных мною на Коралловом острове. Они заострялись кверху и были лишены всякой растительности, в то время как их отлогие бока густо заросли деревьями. Билль был рядом со мной, когда мы заметили остров.

— Ого! — воскликнул он. — Я знаю этот остров, он называется Эмо.

— Вам приходилось бывать здесь? — полюбопытствовал я.

— Да, и довольно часто, вместе с этой шхуной. Это знаменитый остров, тут имеются заросли сандаловых деревьев. Мы не раз уже грузились здесь и хорошо платили за товар. Тут такое количество туземцев, что мы не могли решиться отбирать нужный нам товар силой. Капитан и так часто пытался их обманывать, и они начинают питать к нам недружелюбные чувства. Кроме того, команда в последний раз, когда мы здесь останавливались, вела себя довольно скверно, и я удивляюсь смелости капитана, который собирается снова сюда причалить. Хотя, впрочем, этот негодяй ничего не боится.

Вскоре мы плавно вошли внутрь кораллового рифа и бросили якорь недалеко от группы огромных тенистых деревьев. Главная деревня туземцев находилась на расстоянии полумили от этой точки. Приказав спустить лодку, капитан прыгнул в нее и велел мне следовать за ним. Его сопровождало пятнадцать прекрасно вооруженных человек команды.

— Вали, ребята! — воскликнул капитан.

Весла ударили по воде, лодка быстро отчалила от шхуны и спустя несколько минут достигла берега. Здесь, против наших ожиданий, мы были очень любезно встречены вождем острова Ромато, который провел нас к своему жилищу и предложил нам сесть на маты, специально вынесенные им для нас из дома. Проходя по деревне, я обратил внимание на то, что туземцы, которых было около трех или четырех тысяч, совершенно не вооружены.

После короткой незначительной беседы началось пиршество. Перед нами разложили огромное количество жареной свинины и разных кореньев. Мы с аппетитом принялись за еду и, быстро ее закончив, приступили к делу. Капитан изложил причины своего посещения острова и выразил сожаление по поводу недоразумения, происшедшего во время последнего визита. Он надеется, что обе стороны настроены дружелюбно и готовы возобновить торговые отношения.

Ромато любезно ответил, что все забыто, и сказал, что счастлив снова видеть своих друзей и помочь им пилить и грузить деревья. Быстро были выработаны условия, и мы поднялись для того, чтобы уехать. Вся эта беседа была впоследствии передана мне Биллем, который довольно хорошо понимал язык туземцев.

Ромато провожал нас на шхуну и по дороге рассказал нам, что какой-то очень важный вождь с другого острова приехал навестить его и на следующий день было назначено торжественное чествование гостя. Он просил разрешения представить своего друга нам и, получив таковое, отправил за ним на берег свою лодку. Я воспользовался тем временем, чтобы рассмотреть Ромато. Это был мужчина огромного роста, прекрасно сложенный. В отличие от более диких племен, на нем была одежда, сделанная из особой туземной ткани, спадающая вниз свободными складками. Только грудь и мускулистые руки оставались непокрытыми. Большая черная борода и усы подчеркивали красоту блестящих умных глаз. Волосы его, мелко завитые, напоминали собой какой-то странный головной убор. В них была воткнута длинная деревянная булавка. Я впоследствии увидел, что эта булавка служила для того, чтобы чесать голову, не нарушая сложной архитектуры прически. Бедный Ромато терпел немало неудобств из-за своих волос. Мы потом узнали, что он спит на деревянной подушке, в середине которой было сделано специальное углубление для шеи, чтобы во время сна не испортить прически.

Через десять минут возвратилась лодка, привезя с собой другого вождя. Он отличался необыкновенной внешностью. Половина его лица была выкрашена в красный цвет, а другая — в желтый с черными узорами. В остальном он был похож на Ромато, хотя не обладал такой величественной фигурой. Так как этот вождь никогда до сих пор не видел судна, подобного нашей шхуне, он с любопытством осматривал все ее достопримечательности. Пока он знакомился с деталями нашей шхуны, Ромато беседовал с капитаном. Я обратил внимание на то, что все остальные туземцы, проходя мимо Ромато, низко сгибали спины. Прежде чем наши гости покинули судно, капитан распорядился открыть пушку и в честь их дать залп. Я уверен, что он сделал это для того, чтобы показать им свое превосходство на случай, если бы туземцы собирались выступить против нас. Ромато никогда не видел раньше пушки, так как во время предыдущих визитов ее не показывали. Было забавно наблюдать за ним, когда он с любопытством осматривал орудие. Желая познакомиться с ее силой, он упросил капитана выстрелить еще раз. Пушку зарядили. Вождям указали на огромную скалу, расположенную далеко в море. Капитан приказал дать второй выстрел. Через секунду верхушка скалы, разбитая вдребезги, упала в море.

Больше всего туземцев забавлял насос. Они без устали качали воду, а гость Ромато ни за что не хотел покинуть шхуну и расстаться с насосом. Он приказал одному туземцу отправиться на лодке на берег и привезти ему его любимый табурет, на котором просидел весь день около насоса, беспрерывно выкачивая воду из шхуны.

На следующий день команда отправилась на берег за сандаловым деревом. Капитан с двумя людьми остался на судне, чтобы в любой момент быть готовым привести в действие медную пушку. Она стояла, направленная на жилище вождя. Люди, как всегда, были вооружены; капитан приказал мне отправиться с ними наблюдать за работой. Я рад был выполнить это приказание, так как таким образом освобождался от общества капитана, которое я с трудом выносил.

Мы шли по банановой роще, пока не достигли группы туземных жилищ. Все они были выстроены преимущественно из бамбука и покрыты огромными листьями. Многие из них состояли из трех стен и покатой крыши. Женщины, мужчины и дети с любопытством смотрели на нас, когда мы проходили мимо них, окруженные отрядом туземцев, посланных вождем для нашей защиты. Пройдя вглубь не более полумили, мы пришли к тому месту, где росли сандаловые деревья, и когда люди приступили к работе, я взобрался на близлежащую гору, чтобы осмотреть окрестности.

Около полудня явился вождь в сопровождении нескольких туземцев, несших жареную свинью на деревянном блюде. Он предложил расположиться под тенистым деревом и приступить к обеду. К моему удивлению, вождь сел вместе с нами, но вместо того, чтобы класть пищу в рот своими руками, он предоставил это делать одной из своих жен. Я сидел рядом с Биллем и попросил его объяснить мне причины этого обычая.

— Это ниже его достоинства, брать самому пищу! — ответил Билль. — По всей вероятности, это соблюдается только в торжественных случаях. Видишь ли, Ральф, у них есть довольно странный обычай, называемый «табу». Если человек выбирает какое-нибудь дерево и делает его своим богом, плоды с этого дерева ему запрещены. Если же он соблазнится, несмотря на запрещение, и съест такой плод, его обязательно убьют. Вот, например, эта копна волос на голове вождя. У него есть особый штат цирюльников, который содержит ее в порядке. Существует закон, который распространяет «табу» на руки каждого дотронувшегося до головы живого вождя или тела умершего вождя. Таким образом, руки цирюльников оказываются священными и они не имеют права ими пользоваться. Их кормят, как маленьких детей.

— Как странно, Билль! Но посмотрите… — сказал я, указывая на человека, кожа которого была значительно светлее кожи остальных туземцев. — Я видел несколько таких светлых людей среди туземцев. Они, по-моему, принадлежат к другой расе.

— Ты совершенно прав! — ответил Билль. — Это туземцы с Тонгских островов, расположенных далеко на востоке. Они приезжают сюда для того, чтобы строить большие военные лодки, а так как это занимает два, а иногда и четыре года, их можно всегда встретить среди чернокожих…

— А почему, Билль, — прервал я его, — мне ни разу не встретилось здесь ни одно пресмыкающееся?

— Да их здесь и нет! — ответил Билль. — Если не считать, конечно, одной или двух безобидных ящериц. Я и сам ни разу не встречал. Но если их нет на суше, их больше чем достаточно в воде. Пойдем, я тебе покажу такое чудовище.

С этими словами Билль поднялся и, оставив команду, все еще доедавшую свинину, повел меня в лес. Пройдя короткое расстояние, мы наткнулись на пруд со стоячей водой. Нас сопровождал молоденький парнишка-туземец.

После того как Билль сказал ему несколько слов на непонятном мне языке, он приблизился к краю пруда и как-то странно свистнул. Вода сразу зашевелилась, и огромный угорь высунул свою голову на поверхность, позволяя парнишке погладить себя. Длиною он был около двенадцати футов, а толщиною достигал размера человеческого бедра.

— Вот, — с самодовольной улыбкой сказал Билль, — как тебе нравится этот бог, Ральф? Это один из их богов, его кормят трупами убитых врагов.

— Какая гадость! — с омерзением воскликнул я.

— Гадость-то — гадость, да что толку возмущаться! — махнув рукой, произнес Билль. Он с силой ударил сапогом отвратительное животное, и оно с шумом спряталось в свое логовище. К счастью для Билля, да и для всех нас, молодой туземец стоял спиной. Ведь если бы дикари узнали о нашем непочтении к их богу, нам пришлось бы немало пострадать, прежде чем вернуться на шхуну.

 

Глава XIV

Детские игры. — Состязания в плавании. — Тараро. — Акула.

На следующий день часть команды, занятая рубкой деревьев, снова отправилась в лес. Я их сопровождал. В обеденный час, так как мне не хотелось есть, я решил один прогуляться по лесу. Не успел я отойти и нескольких шагов, как неожиданно очутился на берегу моря. От деревни меня отделяла маленькая полоска земли. Здесь я нашел несколько человек островитян, занятых сооружением военных лодок, почти готовых уже к спуску на воду. Я долго стоял, с огромным интересом следя за их работой, и заметил, что способ, которым они пользуются для связывания досок и бревен, очень похож на то, что делал Джек, строя нашу маленькую лодку. Удивил меня только огромный размер лодки, достигающий более ста футов. Она легко могла вместить триста человек. Недалеко от этого места играли маленькие дети. Мне захотелось понаблюдать за ними.

Подойдя ближе, я увидел, что их много, и решил, что они собираются сюда со всей деревни для игры. Я уселся на траву под тенью платанового дерева. Их было не меньше двухсот человек, девочек и мальчиков вместе. Они, очевидно, прекрасно чувствовали себя и наслаждались своими играми. Во всяком случае, мне никогда не приходилось слышать таких радостных криков, видя игры английских детей. Их черные тела блестели на солнце; то и дело мимо проносились маленькие девочки с развевающимися коротенькими юбочками. Я заметил, что они не все играли в одну и ту же игру, а делились на различные группы.

Одна часть детей играла в игру, очень напоминающую наши «жмурки». Другие забавлялись тем, что ходили на каких-то палках на три фута от земли, что должно было представлять собой ходули. Надо сказать, что все они отличались большой ловкостью.

Мое внимание было привлечено небольшой группой девочек, занимающихся очень странной игрой, если вообще то, что они делали, можно было назвать игрой. Они стояли с закрытыми глазами в то время, как одна из них подходила к каждой девочке и пальцами приподымала ей веко, стараясь как можно больше открыть глазное яблоко. Вторая в это время очень ловко бросала ей в глаз кусочки соломы, прилагая все старания к тому, чтобы солома приняла вертикальное положение, упираясь концами в нижнее и верхнее веко. Мне это показалось настолько отвратительным, что я поспешил отойти в сторону. В другом месте группа мальчиков пускала змеев. Змеи отличались от тех, которыми так увлекаются мальчики в Англии, только формой, вернее, они были всевозможных форм и видов. Из всех игр, привлекших к себе больше всего участников, было плавание и ныряние в море. И действительно, надо отдать им справедливость, это они делали безукоризненно. Некоторые из них ныряли на огромную глубину, другие плыли по самой поверхности моря с поражающей легкостью. Они забавлялись без устали и, несмотря на высокую температуру южных морей, просиживали в воде целыми днями.

Я так увлекся своими наблюдениями, что не заметил, как подошел Билль и положил мне руку на плечо. От неожиданного прикосновения я вздрогнул. Билль расхохотался.

— Вот какие нежности! Да тебя уже тронуть нельзя! Привыкай, привыкай, парняга, надо же и тебе когда-нибудь сделаться настоящим пиратом! — добродушно крякнув, сказал Билль.

Я понял его шутку и, конечно, не обиделся.

— Ты знаешь о том, что сегодня здесь готовится торжество в честь прибытия вождя, того самого, который вчера целый день просидел у нашего насоса. Будут какие-то состязания в плавании, в которых примут участие и начальники племен.

Не успел он докончить фразы, как со всех сторон начали появляться туземцы и с громкими криками бросаться в воду. Через несколько минут их собралось несколько сот человек.

Часть из них, продолжая кричать, барахталась в воде, в то время как другая важно расселась на берегу, серьезно наблюдая за плавающими. Размахивая руками и, видимо, споря, они постепенно стали выходить из воды. Один из них вышел из воды как раз в том месте, где сидел Билль.

По вычурному убранству головы я узнал в нем вчерашнего гостя — вождя острова, на котором мы находились. Вода смыла с его лица всю краску, и, к моему удивлению, я увидел, что это Тараро, мой старый друг с Кораллового острова.

Тараро тотчас же узнал меня, подойдя ко мне, обнял меня за шею и приблизил свой нос к моему носу. Потом, будто вспомнив, что приветствие у белых выражается иным способом, схватил меня за руку и с силой ее потряс.

— Алло, Ральф! — воскликнул Билль. — Да этот парнишка влюбился в тебя, или, может, это твой старый приятель?

— Вы правы, Билль, — возразил я. — Он действительно мой старый знакомый. — И я постарался коротко рассказать ему о том, что он начальник того отряда, которому Петеркин, Джек и я помогли спастись от преследовавших их врагов.

Тараро, вступив в оживленную беседу с Биллем и все время показывая на меня, рассказывал ему подробно о нашем знакомстве и встрече на Коралловом острове.

В это время мы услышали страшные крики: «Мао, мао!», что означало: «Акула, акула!» За ними последовал пронзительный вопль, прорвавшийся через сотни галдящих голосов. Кричали все туземцы, как плавающие в воде, так и сидящие на берегу. Мы быстро направились к тому месту, откуда неслись все возрастающие крики. Не успели мы подойти, как увидели расширенные, полные ужаса глаза одного из пловцов. Он беспомощно взмахивал руками и, не в силах больше кричать, громко хрипел. Спустя мгновение он скрылся под водой.

Немедленно спущенная лодка подоспела к тонувшему, и один из дикарей успел схватить его за руку, на минуту снова показавшуюся в воздухе. Но, увы, чудовище успело уже проглотить половину своей несчастной жертвы, и спасавшим удалось извлечь только верхнюю часть туловища.

В эту ночь, стоя на вахте, я вспоминал обо всех ужасах, свидетелем которых мне пришлось быть за это время. Кровь моя стыла при мысли, что это еще далеко не конец и будущее обещает мне мало хорошего.

 

Глава XV

Отказ капитана. — Подслушанный разговор. — План Билля. — Крушение плана.

На следующее утро, утомленный бессонной ночью, я проснулся в очень скверном настроении. Голова горела, и я чувствовал, что терпенье мое подходит к концу.

Капитан появился на палубе незадолго до того часа, когда обыкновенно команда отправлялась в лес. Я подошел к нему, прося его разрешения остаться на шхуне, так как чувствовал себя больным.

В ответ на мою просьбу он злобно посмотрел на меня и очень грубо приказал собираться для того, чтобы как всегда идти на берег. Дело в том, что за последние несколько дней настроение капитана резко изменилось к худшему. Это случилось после крупных разговоров с Роматой, который угрожал тем, что пошлет флотилию из своих военных лодок с тысячью туземцев и подожжет шхуну. В ответ на это капитан подошел к нему вплотную и со сверкающими глазами сказал:

— Мне только нужно поднять свой мизинец для того, чтобы моя пушка разнесла на мелкие куски всю вашу деревню.

Хотя начальник племени был очень храбрым человеком, свирепый взгляд капитана заставил его затрепетать. Он ничего не ответил, но слова капитана разбудили в нем дремлющие старые обиды и подняли новое чувство ненависти.

Итак, мне надо было идти в лес, несмотря на головную боль и сильное утомление. Перед отходом меня потребовал к себе в каюту капитан.

— Слушай, Ральф, у меня есть для тебя поручение. Эта черная морда Ромато окончательно сошел с ума; мне необходимо его как-нибудь задобрить. Вот, возьми эти зубы кита и снеси их ему домой. Скажи, что я шлю ему привет и прошу принять подарок. Возьми с собой кого-нибудь из людей, умеющих объясняться с туземцами.

Я с удивлением рассматривал странный подарок, состоящий из шести белых китовых зубов и двух по бокам, выкрашенных в ярко-красный цвет. Я решил взять с собой Билля и заодно попросить его объяснить, какую представляют собою ценность зубы кита.

— Тебе и мне, — сказал Билль, — эти зубы кажутся ненужным хламом, а дикари очень ценят их. Больше всего ценятся красные, каждый из них равняется двадцати белым. Я думаю, что происходит это оттого, что они не часто встречаются и их трудно достать.

Подойдя к дому Ромато, мы застали его сидящим на подстилке среди огромного количества туземных тканей и других предметов, подаренных ему представителями низших племен. Он встретил нас не очень дружелюбно, но когда Билль объяснил ему причину нашего посещения, он стал гораздо добрее.

Получив подарок, он окончательно размяк.

— Идите, — сказал он, сделав неопределенный жест рукой, — и скажите вашему капитану, что я разрешаю ему сегодня рубить деревья, а завтра уже нельзя. Пусть он сам приедет на берег, мне нужно с ним поговорить.

Когда мы вышли от вождя, чтобы возвратиться в лес, Билль мрачно покачал головой:

— Этот черномордый затевает что-то недоброе. Я его давно знаю.

В этот день работа в лесу утомляла меня больше, чем когда-либо. Я с нетерпением ждал момента, когда можно будет вернуться на судно, забиться в свой угол и с закрытыми глазами вспоминать светлые дни, промчавшиеся так быстро. Наконец наступил долгожданный час, и я впервые, вступив на палубу шхуны, почувствовал радость.

Вечером я случайно услышал разговор капитана с одним из его помощников. Этот разговор меня сильно взволновал. Они сидели в каюте капитана, расположенной внизу, и тихо беседовали, но так как верхний иллюминатор был открыт, каждое слово отчетливо доносилось до моего слуха.

— Мне это здорово не нравится! — сказал помощник капитана. — Похоже на то, что за нашу работу мы ничего не получим.

— Ничего не получим? — спросил капитан, стараясь скрыть гнев. — Ты считаешь, что хороший груз ничего не стоит?

— Это правильно, — возразил помощник, — но груз-то у нас на борту, и лучше бы до беды отчаливать.

— Слушай, — сказал капитан, понижая голос. — Ты рассуждаешь как мальчишка. Во-первых, вовсе не весь груз у нас, огромная часть его еще находится в лесу, но мне не дают его вывезти. Ведь он уже угрожал нам всячески.

— Угрожал нам, неужели? — воскликнул помощник, горько смеясь. — Несчастное самодовольное существо!

— Да, видно, не такое уж самодовольное, раз ты боишься напасть на него.

— Кто сказал, что я боюсь? — прогремел помощник. — Я готов в любую минуту это сделать. Но, капитан, каковы ваши намерения?

— Я хочу подвести шхуну возможно ближе к берегу, чтобы пушку можно было нацелить на срубленные уже сандаловые деревья. Затем я высажу всю команду на берег, за исключением двух человек, которые будут караулить шхуну, готовые в любую минуту, забрав нас, быстро сняться. Мы можем потихоньку пробраться через лес к началу деревни, где эти дикари всегда кружатся в своих сумасшедших плясках, и разрядить несколько карабинов, которые с первого же удара уложат сорок — пятьдесят человек. После этого будет уже легко. Дикари всей толпой ринутся в горы, а мы, забрав все, что нам нужно, снимемся с якоря и уплывем.

Помощник капитана одобрил его план, а когда он уходил из каюты, я слышал, как капитан сказал ему:

— Распорядитесь, чтобы людям выдали по лишнему стакану грога, и не забывайте о нашем условии.

Читатель может представить себе отвращение, с которым я выслушал весь этот преступный заговор. Я немедленно передал слышанное Биллю, который казался очень удивленным и наконец сказал мне:

— Знаешь, что я сделаю, Ральф. Когда стемнеет, я поплыву на берег и недалеко от того места, где предполагается высадка команды, пристрою к дереву ружье. Возьму длинную веревку, привяжу ее к курку таким образом, чтобы наши люди, проходя мимо нее, задев ее, спустили курок. Этот выстрел предупредит туземцев, и их уже нельзя будет застигнуть врасплох. Вот, господин капитан, — зло улыбаясь, добавил Билль, — наконец-то хоть раз в жизни вы будете отомщены.

Когда стемнело, Билль выполнил свое решение. Он тихонько соскользнул в море, держа в левой руке ружье, в то время как правой рукой загребал воду. Наконец он доплыл до берега и направился в лес. Он быстро возвратился и снова забрался на борт, никем не замеченный, так как кроме меня на палубе никого не было.

К полуночи вся команда собралась на палубе. Вытащили огромные весла, требовавшие нескольких человек для того, чтобы ими грести. Через несколько минут мы вошли в устье небольшой речонки; несмотря на то, что намеченное место находилось всего на расстоянии каких-нибудь шестисот ярдов, грести приходилось против течения, что заняло у нас больше получаса времени. Когда мы достигли цели, было так темно, что мы с трудом укрепили якорь.

— Теперь, ребята, — прошептал капитан, проходя мимо выстроившихся в одну шеренгу вооруженных до зубов людей, — не торопитесь, цельтесь как можно ниже и не спешите с первыми выстрелами.

Он указал затем на лодку, в которую безмолвно погрузилась команда. Для весел не было места, да они были и не нужны. Достаточно было небольшого толчка для того, чтобы лодка плавно скользнула к берегу.

— Нет никакой надобности оставлять двоих, чтобы караулить судно, — прошептал помощник капитана, когда все спустились в лодку, — нам нужны все руки. Пусть остается один Ральф.

Капитан согласился и приказал мне стоять наготове с багром для того, чтобы в нужный момент ухватить лодку и удирать. Затем он взял свое ружье и направился в кусты, сопровождаемый своими людьми.

С бьющимся сердцем я ждал результатов нашего плана. Мне хорошо было известно, где Билль укрепил ружье, так как он мне подробно все объяснил. Я старался разглядеть в темноте это место, напрягая зрение и слух. Выстрела не было, и я начал беспокоиться за то, что мы ошиблись направлением или Билль плохо укрепил веревку. Вдруг раздался слабенький треск, и в кустах вспыхнула пара искр. Сердце мое упало, я сразу понял, что курок щелкнул, не задев пистона. Значит, наш план провалился! Чувство ужаса постепенно охватывало меня, когда я стоял в темноте на судне, окруженный безмолвием темной ночи, ожидая исхода преступной экспедиции. Я вздрогнул, взглянув на воду, скользящую подо мной, как черное пресмыкающееся.

Вдруг снова раздался выстрел. Спустя мгновение тысячи голосов завопили в деревне, и снова крики начали расти и крепнуть в ночном воздухе. Над всеми голосами отчетливо гудел низкий бас, это был голос капитана, проклинающий команду за слишком ранний выстрел. Затем последовал приказ: «Вперед!», сопровождаемый диким «ура!» команды, видимо, окружившей туземцев. Выстрелы один за другим пронизывали воздух, несколько раз повторяясь эхом в лесу. Затем послышалось второе «ура» и последовавшие за ним отчаянные крики. Звук приближался, было ясно, что пираты гонят своих врагов по направлению к морю.

В то время как я прислушивался к этим звукам, недалеко от меня зашуршали листья. Сперва мне показалось, что это отряд дикарей, заметивших шхуну, но оказалось, что они несутся через лес к месту битвы. Я сразу понял, что им будет не трудно, зайдя с тыла, справиться с нашими людьми. Так и случилось; через несколько минут крики усилились, и среди них послышались знакомые моему слуху голоса.

Наконец постепенно все стало утихать, но по отдельным радостным возгласам островитян я мог судить о том, что наши люди были побеждены. Мне стало страшно! Что же теперь делать? Если меня захватят… при одной мысли об этом моя кровь холодела в жилах; бежать в горы — безнадежно, там меня скоро найдут, а вывести шхуну одному, без посторонней помощи, не представлялось возможным. Тем не менее я решил попробовать, так как это было моей единственной надеждой, и уже собирался оттолкнуться от берега, когда страшный вопль, в котором я узнал голос одного человека из нашей команды, заставил меня остановиться. За ним раздался крик туземцев, потом несколько взвизгов прорезали воздух. Я был уверен, что команда пиратов получила заслуженное отмщение. Сердце мое разрывалось, я не мог сосредоточиться и, почти машинально ухватившись за багор, уже приготовился оттолкнуться от берега, когда из-за кустов выскочил человек.

— Ральф, остановись, остановись! — кричал он. — Теперь отчаливай, — шепнул он, с силой бросившись в лодку и чуть не перевернув ее. Это был Билль.

Спустя одно мгновение мы были на судне и, благодаря гигантской силе Билля, начали отдаляться от берега. Шхуна теперь мягко и быстро скользила по речонке, но прежде чем мы успели отойти на порядочное расстояние, раздались крики, свидетельствовавшие о том, что нас заметили. Немедленно отряд дикарей бросился в воду и поплыл по направлению к нам; к счастью, мы двигались быстрее их, и они не могли нас догнать. Только один огромный человек, ухватившись за канат, свисающий с борта, быстро начал взбираться на палубу. Билль заметил его, как только голова дикаря показалась над перилами. Он не переставал грести, делая вид, что не видит его, хотя расстояние между ними было не больше ярда. Вдруг, неожиданно оторвав руку от весла, он ударил его кулаком по лбу. Дикарь, как подкошенный, упал на палубу. Взяв его на руки, Билль швырнул тело в воду и снова принялся грести.

Теперь нам грозила новая опасность — дикари успели обежать берег и готовились броситься в воду впереди шхуны. Если их намерение увенчается успехом — мы погибли. На одно мгновение Билль застыл в нерешительности, затем, вытащив пистолет из-за кушака, подскочил к пушке и выстрелил. Громовый раскат несколько раз откликнулся в горах, этого было достаточно для того, чтобы дикари немедленно повернули обратно.

Мы уже вышли в океан, подул легкий бриз, и паруса шхуны медленно развевались в воздухе. Разочарованные возгласы дикарей становились все тише и тише. Мы медленно отдалялись, подталкиваемые ровным ветром.

 

Глава XVI

Билль ранен. — Шквал. — Рассказ Билля. — Смерть. — Снова один.

В течение всего этого дня я пережил так много волнений, что едва держался на ногах. Усталость расплывалась по моему телу, постепенно завоевывая и мозг. Теперь, когда опасность миновала, легкий бриз Тихого океана приятно освежал мою разгоряченную голову, и мягкое журчанье ударявшихся о шхуну волн постепенно успокаивало бурлившее во мне волнение. Я, как сноп, свалился на палубу и уснул мертвым сном.

Из этого состояния меня быстро вывел Билль, теребивший меня за руку, приговаривая:

— Алло, Ральф! Вставай, паренек, мы в безопасности! Вот бедняга, да он, кажется, в обмороке!

Подняв меня на руки, он уложил меня на свернутый парус, продолжая что-то говорить.

— Ну-ка, проглоти капельку, это тебе поможет! — добавил он, и в голосе его прозвучали не слышанные мною до сих пор нотки нежности, когда он поднес к моим губам фляжку с ромом.

Я с благодарностью посмотрел на него, глотнув живительной жидкости, а через несколько секунд голова моя тяжело опустилась на руку, и я снова уснул.

Спал я, очевидно, очень долго, так как, проснувшись, увидел сияющее высоко над горизонтом солнце. Я лежал не двигаясь, с открытыми глазами для того, чтобы не нарушать сладостного чувства отдыха. Царила мертвая тишина. Море казалось натянутой материей, переливающейся всеми цветами радуги под солнечными лучами. Воздух еще не успел накалиться до духоты, и было легко дышать. Я бы, наверное, долго пролежал так, наслаждаясь этой мирной картиной, если бы не вспомнил о Билле, которого я увидел, приподнявшись на локте. Он сидел, согнувшись, опустив голову, и, казалось, спал, но достаточно было моего движения для того, чтобы он поднял голову и сказал:

— Ну, Ральф, проснись, мой мальчик; ты спал долго и крепко.

Увидев его лицо, я вскочил, обеспокоенный. Он был мертвенно бледен, спутанные волосы его спадали ему на лицо и были окрашены кровью. Кровь также виднелась на его провалившихся щеках и густо окрасила перед белой рубашки.

— О, Билль, что с вами? Вы больны? Вас, должно быть, ранили?

— Да, брат! — ответил Билль ласковым голосом, устраиваясь на койке, с которой я только что поднялся. — Боюсь, что у меня поганая рана, я все ждал, чтобы ты проснулся, хотел попросить у тебя капельку рома и кусок хлеба. А ты так сладко спал, что мне не хотелось тебя беспокоить. Сейчас мне трудно говорить!

Не дождавшись, пока он закончит фразу, я быстро сбежал вниз и вернулся обратно с бутылкой рома и кусочками бисквита. Съев принесенное мной и выпив воды, смешанной с ромом, он облегченно вздохнул. Не прошло и нескольких минут, как он уснул, и я с беспокойством следил за его дыханием, пока он не проснулся. Меня интересовала его рана, которую я до сих пор еще не видел.

— Алло! — воскликнул он, проснувшись через час. — Мне стало лучше. Ральф, я чувствую себя в два раза сильнее, чем раньше, — он попытался встать, но сразу упал назад с громким стоном.

— Нет, Билль, вы не должны двигаться, лежите тихо, а я посмотрю вашу рану. Я устрою вам здесь, на палубе, удобное ложе и приготовлю завтрак. Потом вы мне расскажете, как вас ранили. Веселее, Билль! — добавил я, заметив, что он мрачно отвернул голову. — Скоро вам станет легче, и я буду прекрасной сиделкой, хотя и не получил медицинского образования.

Я оставил его, чтобы приготовить завтрак. Пока разгорался огонь, я направился в кладовую и выбрал там продукты. Скоро завтрак поспел, и я возвратился к моему товарищу. Ему было гораздо лучше: он ласково смотрел на меня, когда я, сидя перед ним, держал чашку кофе и поднос с яйцами и хлебом.

— Ну что, Билль? — спросил я весело. — Как дела? Я сам здорово голоден; но как же это?.. А рана? — вспомнил я. — Покажите-ка мне ее!..

Я сразу понял, что рана в груди Билля — следствие пистолетного выстрела. Она мало кровоточила и так как была расположена с правой стороны, я надеялся, что это не очень серьезно. Билль с грустью покачал головой.

— Садись, Ральф, я тебе расскажу все подробно. Как только мы высадились из лодки и стали пробираться через кусты, как я и думал, люди пошли прямо на мое ружье. Но, к несчастью, выстрела не было. Я сам видел, как один из мужчин разорвал веревку ногой, и слышал, как щелкнул курок, но пистон не взорвался. Видно, отсырел. Сам понимаешь, как я был огорчен, да и вдобавок волнение мешало мне соображать. Но, как говорится, «необходимость — мать изобретательности», и блестящая мысль неожиданно осенила меня. Я выскочил вперед, делая вид, что хочу как можно скорее приблизиться к дикарям, потом нарочно споткнулся об лежащее на земле дерево и упал на карабин. Раздался выстрел. В ответ на это в лагере дикарей поднялось такое, что и описать невозможно. Я встал и бросился вперед со всеми остальными, когда вдруг капитан приказал остановиться.

— Ты сделал это нарочно, негодяй! — прервал он, сопровождая фразу неслыханным ругательством, вытащил пистолет из-за кушака и выпустил мне прямо в грудь пулю. Я сразу упал и потерял сознание, очнувшись только от страшных воплей. Я быстро вскочил, осмотрелся и сквозь деревья увидел огромный костер, около которого, привязанные к столбам, стояли капитан и команда. Я поспешно прыгнул из кустов в лес. Чернокожие увидели меня, но не успели помешать мне, как ты знаешь, вскочить в лодку.

Билль очень утомился, рассказывая мне о своих приключениях, и я постарался отвлечь его мысли от страшных переживаний.

— Теперь, Билль, — сказал я, — нам нужно подумать о нашем будущем и решить, что мы предпримем. Сейчас мы находимся в огромном просторе Тихого океана на прекрасно оборудованной шхуне, являющейся нашей собственностью, и перед нами лежит весь мир… Подымается бриз, нам пора подумать о том, как ставить паруса.

— Ральф, милый мальчик! — тихо ответил мой приятель. — Мне все равно, в какую сторону нас понесет. Боюсь, что жить мне осталось недолго. Делай как знаешь, я полагаюсь на тебя.

— Тогда, Билль, я думаю, нам лучше взять курс на Коралловый остров и постараться скорее встретиться с моими дорогими товарищами Джеком и Петеркином. Мне кажется, что остров не имеет названия, но однажды капитан показал мне его на карте. Так как мы хорошо знаем наше настоящее местонахождение — я думаю, что смогу направить судно к нему. Конечно, мне трудно одному натягивать паруса, но, к счастью, их поставлено уже достаточно, а в случае шквала я всегда смогу без посторонней помощи спустить некоторые из них, чтобы ослабить силу ветра. А если мы будем все время идти при легком бризе, я устрою систему блоков и прикреплю их к марсель-фалу, так что смогу поднять парус без чужой помощи. Правда, мне придется потратить на это дело больше полдня, но об этом не стоит думать. На палубе я поставлю что-нибудь вроде ширмы, чтобы защитить нас от солнца, и если вы только можете сидеть у румпеля и управлять судном часа два в день, чтобы я мог в это время немного поспать, то избавлю вас от всех остальных обязанностей в течение двадцати двух часов. А если почувствуете себя так плохо, что не сможете управлять, я придумаю что-нибудь другое; словом, как-нибудь уж доберемся до острова.

Билль слабо улыбался, слушая меня.

Видно было, что целый ряд мыслей копошился у него в голове. Он не верил в возможность оправиться от тяжелого ранения, и чувствовалась его полная готовность покончить счеты с жизнью.

— Милый Ральф! — прерывающимся голосом начал Билль. — Не утешай меня и не уговаривай; я смерти не боюсь. Я устал жить. Жизнь не очень баловала меня радостями и благополучием. Мне жаль, что на моих глазах свершилось так много злых и позорных дел, и стыдно, до слез стыдно, — не удивляйся, дружище, у старого Билля есть еще слезы в груди, — да, до слез стыдно, что я сам принимал участие в этих отвратительных делах.

Слушая его, мое сердце наполнилось такой жалостью к этому несчастному человеку, что мне захотелось обнять и приласкать его. Билль понял мой порыв. Глаза его вспыхнули благодарностью, и, легонько отстранив меня, он продолжал:

— Когда-то и я был честным человеком; я никогда не верил в то, что люди рождаются негодяями. Негодяями нас делает жизнь. Вот эта-то злодейка жизнь не пощадила и меня. Что говорить, я не первый и не последний. Но так уж устроен человек, что острее всего чувствует свои горести, а несчастье другого в этих случаях нисколько не ослабляет силы личных переживаний. Что-то я расфилософствовался, ты еще молод и можешь не понять всех этих рассуждений. Да и не хочется мне засорять твою голову лишними мыслями. Ты хороший парень, Ральф, и мне очень хочется, чтобы жизнь отнеслась к тебе более ласково, чем ко мне. Ты заслуживаешь этого. Может быть, даже наверное, я обязан тебе очень многим. Во всяком случае, если я еще способен на раскаяние, то в этом помог мне ты. Если бы теперь мне пришлось оправиться от своей раны и продолжать жизнь, я с уверенностью могу сказать, что согласился бы терпеть и голод, и холод, только бы не возвращаться к прежнему. Этот переворот во мне совершил ты. Помнишь твой первый разговор с капитаном? Он произвел на меня огромное впечатление. Как сейчас вижу твое спокойное и решительное лицо, слышу смелые ответы, чувствую твердую волю и уверенность в правильности своих поступков. Много я слышал разговоров капитана с такими же новичками, каким был тогда ты, но ни разу никто с таким достоинством не отвечал этому негодяю. Не люблю хвалить, никогда не любил, но ты, Ральф, молодец! Я тебя уважаю!

Его голос внезапно оборвался, и, одной рукой прикрыв глаза, он протянул мне вторую для пожатия. Поспешно схватив эту руку, горячую, влажную той особой неприятной влагой умирающего человека, я пожал ее своей крепкой сухой рукой. Несколько минут длилось молчание. Потом Билль, как бы вспомнив, что еще не все успел мне рассказать, с лихорадочной поспешностью, прерывая себя через каждые несколько фраз для того, чтобы перевести дыхание, будто боясь, что не успеет излить все, что за эти долгие годы накопилось в его душе, начал снова:

— Да, так вот, когда я был честным человеком, у меня была семья. Небольшая семья, но хорошая. Жена такая простая, тихая женщина. Дочь и наконец… — Билль помолчал и, собравшись с силами, продолжал: — И… сын. Сын был моей единственной надеждой в жизни. Каждый день, возвращаясь вечером с работы, — я служил мастером на корабельном заводе, — я думал о том, как навстречу мне, едва держась на ногах, выбежит мой маленький мальчик и бросится мне на шею с радостным криком: «Папа, папа пришел домой!» Жилось нам нелегко, зарабатывал я немного, а расходы были не маленькие. Вот думал все: выбьюсь, выбьюсь и жизнь наладится; а она, проклятая, и не думала налаживаться. Иду я как-то домой, как всегда думая о своем мальчике, и сам не знаю почему сжалось у меня сердце. Не верю я в предчувствия, и сейчас не верю, глупости это все да бабьи сказки. Отмахнулся я от этого чувства и быстрее зашагал. Прихожу, вхожу в дом — тихо, дверь открыта, на столе кастрюля с молоком, краюха хлеба и чашка. Духовка открыта, в плите одинокая несгоревшая головешка тлеет, на полу валяется передник моей жены и полураспущенный клубок шерстяных ниток. Я несколько раз окликнул по имени жену, дочь, сына. Никто не отвечал. Я едва справлялся с чувством волнения, охватившим меня. Обойдя несколько раз наши две крохотные комнатки, я отправился к соседке. Ее тоже не было! В квартире все брошено, — видно было, что человека неожиданно оторвали от хозяйственных дел. Волнение мое росло с каждой минутой.

Прошли томительные полчаса, показавшиеся мне вечностью. Я ходил, бессмысленно глядя себе под ноги, не зная, что начать. Итак, через полчаса пришла моя жена. Трудно представить себе перемену, происшедшую в ней с утра, когда мы с ней расстались. Из молодой женщины она сразу превратилась в старуху. Бледное, почти каменное лицо ее выражало тупое отчаяние, она молчала, не в силах выговорить страшное слово, ставшее еще более страшной действительностью. Рядом с ней стояла моя дочь и тихо плакала. Печальное шествие завершала соседка, громко всхлипывающая и причитающая. Из ее причитаний я понял, что случилось. Вот прошло с тех пор уже пятнадцать лет. За эти годы я многое видел и немало пережил, но то, что я понял из причитаний старухи, до сих пор приводит меня в трепет. Мне трудно сейчас говорить, да и к чему это. Скажу только, а все остальное ты сам поймешь, что мой мальчик, — он остановился, с трудом переведя дыхание, — мой мальчик, играя на улице, был раздавлен мчавшимся дилижансом!

Билль замолчал, закрыл глаза, и крупные слезы одна за другой покатились по его щекам. Я наклонился к нему и, прикоснувшись рукой к его горячему лбу, прошептал невнятные слова сочувствия. Странно было видеть этого огромного человека, сейчас такого беспомощного, раздавленного несчастьем, изменившим всю его жизнь.

Затем Билль рассказал мне о том, как он начал с горя пить и постепенно стал опускаться на дно. История обыкновенная и в результате ничего нового собой не представляет. Только пути к этому результату разные.

Окончив свой рассказ, он с тяжелым стоном откинулся назад. Море, как бы из симпатии к нему, внезапно зашумело.

— Слушай, Ральф! — сказал Билль, открывая глаза. — Надвигается шквал. Поворачивайся, дружище, не успеешь оглянуться, как он будет здесь!

Я уже вскочил на ноги и действительно успел заметить надвигающийся шквал.

Увлеченный рассказом Билля, я не чувствовал свежего ветра и пропустил приближение шквала. Спустив немного паруса, я вернулся обратно к Биллю. Он лежал с запекшимися губами, нервно перебирая пальцами простыню и едва внятно шепча какие-то слова. Я наклонился к нему и с трудом услышал то, что он говорил.

— Ральф, милый мальчик, я умираю. Спасибо тебе… спасибо… за все, за все! Ты и сам не знаешь, чем ты был для меня в эти последние минуты моей жизни. Мне так легко стало после того, как я поделился с тобой, будто снял давившую на меня тяжесть. Ты веришь мне, Ральф, ты веришь мне, что и я был когда-то честным человеком?

Вместо ответа я обнял уже почти безжизненное тело Билля и крепко прижал его к своей груди.

Небо становилось все темнее и темнее, покрываясь черными тучами, ветер рвал паруса и сильно кренил наше судно набок. Мачты стонали и скрипели, как бы оплакивая умирающего Билля. Я с трудом удерживался на ногах. Рука моя крепко держала румпель, и мне приходилось напрягать все свои силы для того, чтобы управлять шхуной. Целый час бушевал океан, заливая палубу огромными волнами. Через час шквал прошел, и мы опять легонько покачивались на вздымающейся груди Тихого океана.

Как только я смог оставить румпель, я подошел к Биллю. Он еле дышал. Я поспешно бросился вниз, принес рому, спирта и старался влить ему капли жидкости, с трудом раздвигая плотно сжатые зубы. Все мои усилия оказались тщетными. Когда я выпустил из своей руки его похолодевшие пальцы, рука его безжизненно упала на палубу. Я приложил ухо к его сердцу и несколько секунд прислушивался, почти не дыша. Оно не билось! Пират умер!

 

Глава XVII

В океане. — «Необходимость — мать изобретательности». — Ценная книга. — Светлый день в моей истории. — В обратный путь.

С чувством глубокого уважения и горя я смотрел на моего погибшего друга, на его изменившиеся черты. Мысли мои витали вокруг его грустного прошлого, и я почти забыл о том, что нахожусь один на огромном просторе Тихого океана, с очень малым представлением о том, как надо управлять шхуной, да вдобавок шхуной, требующей не менее десяти человек команды. Я не буду утруждать читателя длинными объяснениями и описаниями своих чувств, переживаний и действий в течение первых дней после смерти моего товарища. Только скажу, что, привязав к его ногам тяжелый снаряд, я с грустью опустил его на дно океана.

Целую неделю с востока не переставал дуть бриз. И так как мой путь лежал на запад, я быстро двигался к цели. Погода, казалось, установилась, и мне посчастливилось попасть в благоприятные условия в смысле ветра. Я начал делать приготовления для того, чтобы поднять паруса. Это было не легко, и должен признаться, что все первые попытки окончились неудачей. Происходило это в большей мере из-за того, что я совершенно не был знаком с элементарными законами механики. Первой ошибкой было применение мной системы блоков, пользование слишком слабой веревкой, сразу оборвавшейся. При этом я от неожиданности с одним концом веревки в руках упал прямо с палубы в каюту. Результатами падения были довольно сильные ушибы всего тела и несколько ярких царапин, красовавшихся на моем лице. Тем не менее я считал для себя счастьем то, что остался живым. Спустя некоторое время я все-таки приспособил свои блоки, и не мог не выругать себя за то, что никогда не интересовался раньше такими полезными вещами, ожидая случая, заставившего меня спешно обучиться этим премудростям. Наконец все было готово, но мне нельзя было ни на одну секунду оставить румпеля для того, чтобы спуститься вниз и приготовить себе какую-нибудь еду. Ночью спать не приходилось из-за боязни, что может неожиданно подняться ветер и шхуна, предоставленная сама себе, пойдет по неправильному пути.

Немало беспокоила меня возможность второго шквала, но я предусмотрительно приготовил все паруса к тому, чтобы успеть быстро спустить их в нужный момент.

Я не переставал следить за барометром, готовый, заметив его падение, принять срочные меры. Так я плыл благополучно в течение двух недель, подгоняемый свежим ветром, и, по моим расчетам, расстояние между мной и Коралловым островом уменьшалось с каждым часом. При одной мысли об этом сердце мое готово было выпрыгнуть из груди.

Единственная книга, которую я нашел на судне после долгих поисков, была томик «Путешествий капитана Кука». Очевидно, капитан пиратов взял ее с собой для того, чтобы руководствоваться ею и черпать нужные ему сведения относительно островов и морей. Мне показалась эта книга страшно интересной, и я благодаря ей познакомился с целым рядом неизвестных мне доселе вещей. Прибавив эти новые сведения к собственному опыту, я имел уже довольно приличный багаж знаний. Кроме чтения книги и ежедневных занятий, связанных с моим путешествием, ничего особенного со мной не произошло, если не считать одного случая.

Однажды ночью, воспользовавшись исключительно тихой погодой, я уснул. Когда я проснулся, было еще совершенно темно, и каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что плаваю по поверхности воды, освещенной ярко-голубым сиянием. Мне часто приходилось наблюдать фантастическое зрелище фосфоресцирующей стихии, но ничего подобного я никогда не видел. Немедленно встав, я поспешил опустить в море кадку, наполнившуюся водой. Спустившись вниз, в каюту, и поднеся кадку к лампе, я увидел, что свет, поразивший меня, исчез. Уйдя в дальний угол каюты, где было темно, я снова обнаружил таинственный свет на воде. Затем, взяв стекло из телескопа, я принялся рассматривать воду, вылив ее в небольшом количестве на свою ладонь. Я сразу заметил прозрачные существа, похожие на застывшее желе. Они были такие тоненькие, что увидеть их простым глазом было невозможно. Так я узнал, что прекрасный фосфорический свет, которым я так часто любовался, испускали разные сорта медуз и рыбок, в большом количестве населяющие морское дно.

К вечеру четырнадцатого дня моего путешествия я был разбужен громким криком и, вскочив, увидел огромного альбатроса, величественно парящего над шхуной. Я почему-то вообразил, что это тот самый альбатрос, которого мы однажды видели с Джеком и Петеркином недалеко от нашего острова, и сердце мое переполнилось радостью. Он следовал за мной в продолжение всего дня, и только когда начала надвигаться ночь, я потерял его из виду.

На следующее утро голова моя нестерпимо болела, ночью я почти не спал. Солнце еще не встало, и, очнувшись от тяжелого кошмара, я пристально вглядывался в горизонт. Мне показалось, что на темном небе появилась черная туча. Готовый всегда к шквалу, я поспешно занялся приведением судна в боевую готовность. Ко времени восхода солнца все было в полном порядке. Я снова стал всматриваться в темную точку. Когда первый солнечный луч засверкал над океаном, я увидел… неужели это не сон? Я увидел… Коралловый остров.

Я чуть не упал, так закружилась моя голова и забилось сердце. Я не спускал глаз с моего прекрасного острова. До него еще оставалось много миль, но все же уже можно было отчетливо рассмотреть знакомые очертания гор. Мне хотелось прыгать, хлопать в ладоши, бегать взад и вперед по палубе и громко кричать.

Затем я спустился вниз за телескопом и в течение десяти минут тщетно старался поймать остров в фокус, — оказалось, что, рассматривая фосфоресцирующую воду, я снял большое стекло, забыв поставить его обратно.

Нетерпение охватило меня. Я с огорчением посмотрел на паруса, жалея о том, что слишком рано спустил их. Собирался даже натянуть их снова, но вспомнил, что это займет больше полдня, в то время как всего-то до острова оставалось плыть какие-нибудь два часа.

Весь остаток времени я провел в лихорадочных приготовлениях к встрече с моими дорогими товарищами. Я вспомнил, что они никогда не вставали раньше шести часов утра, а так как было всего только три часа, то я надеялся разбудить их. Я занялся якорем, готовясь опустить его в воду в самом глубоком месте около берега для того, чтобы подвести шхуну как можно ближе к нашему жилищу. К счастью, якорь висел на крамболе, иначе я не мог бы им воспользоваться. Теперь мне нужно было только перерезать канаты для того, чтобы он от собственной тяжести упал вниз. В поисках флагов я нашел страшный черный флаг, который и поднял кверху.

Пока я это делал, мне пришла в голову блестящая мысль. Я подошел к кладовке, где хранился порох и, взяв хороший заряд, зарядил медную пушку. Так как в течение всего путешествия я ею не пользовался, мне пришлось хорошо смазать жерло жиром.

Теперь все было готово. Дул ровный ветер с силой в пять узлов. До берега оставалось не больше четверти мили. Скоро я достиг входа в риф, и шхуна ловко проскользнула в неширокое отверстие. Красиво изогнувшись, она остановилась как раз напротив нашего жилища. Я быстро опустил якорь и, подойдя к пушке, дал залп, гулко рассыпавшийся в горах.

Это было очень эффектно, но не могло сравниться со зрелищем, которое представлял собой Петеркин, выскочивший из хижины в довольно странном костюме, с почти выкатившимися от ужаса глазами. Увидев шхуну, он пронзительно закричал и с быстротою дикой кошки бросился в кусты. Спустя мгновение то же самое проделал Джек, с той только разницей, что движения его были не так стремительны, как у Петеркина.

— Алло! — заорал я. — Как живете? Петеркин, Джек, алло, это я!

Мой крик удержал их от бегства. Остановились, обернулись, и я видел, что они узнали мой голос. Оба побежали к берегу. Я не мог больше владеть собой и, сбросив куртку, прыгнул в воду, одновременно с Джеком. Через минуту мы встретились в море, схватили друг друга за шеи и, конечно, пошли ко дну. Мы едва не задохнулись и с трудом выплыли на поверхность, где Петеркин, плача и смеясь, барахтался, как раненая утка.

То, что произошло, когда мы все трое в насквозь промокших одеждах вылезли на берег, описать невозможно. Это был какой-то хаос звуков, возгласов, криков, восторгов и объятий. Ничего определенного о следующих часах после нашей встречи сказать нельзя, поэтому я сразу перейду к описанию того, что случилось через три дня.

В продолжение большей части этого периода Петеркин не делал ничего другого, кроме того, что жарил свинину и кормил меня сливами, картофелем и кокосовыми орехами. В это время я рассказывал ему и Джеку обо всех моих приключениях с момента нашей разлуки. Когда я кончил рассказ, они заставили меня начать сначала, а выслушав все во второй раз, приходилось приступать к изложению всех событий в третий раз.

После того как они меня «осушили до дна», как говорил Петеркин, я попросил их рассказать мне обо всем, что постигло их в мое отсутствие, а главное, о том, как они выбрались из Бриллиантовой пещеры.

— Ты должен знать, — начал Джек, — что после того, как ты вынырнул из пещеры, мы терпеливо ждали твоего возвращения в течение получаса, не думая, что ты успеешь раньше справиться со своими делами. Когда это время прошло, мы принялись бранить тебя за то, что ты, зная, как мы беспокоимся, не торопишься возвратиться к нам. Когда же прошло два часа, мы стали не на шутку беспокоиться.

Я решил выплыть на поверхность моря, узнать, что с тобой случилось. Несчастный Петеркин страшно заволновался, да и неудивительно, ведь если бы я не вернулся обратно, он был бы обречен на смерть в пещере. Я его успокоил, обещав ему не подвергать себя опасностям, и он согласился отпустить меня.

— Итак, — продолжал Джек, — представляешь себе мой ужас, когда ты не откликнулся на мой зов. Сначала я вообразил, что пираты тебя убили и оставили твое тело где-нибудь в кустах или выбросили в море. Потом мне показалось это бессмысленным, и поэтому я решил, что они увезли тебя с собой. Не успел я об этом подумать, как увидел очертание шхуны на горизонте и, усевшись на скале, долго следил за ней, пока она окончательно не скрылась вдали.

Я должен тебе сказать, Ральф, что никогда в жизни я не проливал столько слез, как когда потерял тебя.

— Прости меня, Джек, за то, что я тебя перебиваю, — вставил Петеркин. — Ты, наверное, ошибаешься; я помню, как ты рассказывал, что когда был маленьким ребенком, то плакал и орал с утра до…

— Молчи, Петеркин! — воскликнул Джек.

— Итак, после того как шхуна скрылась, я нырнул обратно в пещеру, к великой радости Петеркина, и рассказал ему обо всем виденном мною.

Мы уселись и долго беседовали по этому поводу, решив систематически обыскать весь лес, чтобы убедиться в том, что ты действительно не убит. Но теперь нам пришлось подумать о затруднениях, связанных с выходом из пещеры без твоей помощи. Петеркин начал страшно нервничать, я должен сознаться, что и я был не очень спокоен, потому что не мог надеяться на одного себя в этом деле. Тем более что он не переставал говорить о том, что если бы ему тогда пришлось пробыть в воде еще одну минуту, он бы наглотался соленой воды и задохнулся.

Однако выхода не было. Я постарался его успокоить, логично доказывая ему невозможность долгого пребывания в пещере.

— Я с тобой согласен, Джек! — ответил он. — Здесь можно только умереть, а так как это совсем нежелательно, то придумай что-нибудь другое.

Я предложил ему набрать побольше воздуха и довериться мне.

— А разве мы не могли бы сделать огромный мешок из волокон кокосовой пальмы, всунуть в него мою голову и крепко завязать вокруг шеи? — спросил он меня, неловко улыбаясь.

— Это было бы совершенно бессмысленно, — ответил я: — Твой мешок через секунду наполнился бы водой, и ты бы задохнулся. Я не вижу никакого выхода, и если уж ты совсем не можешь придержать дыхание, мне придется раза два ударить тебя, чтобы ты потерял сознание, а там уж я расправлюсь с тобой.

Но Петеркин не разделял моего мнения. Он стал высказывать всякие опасения вроде того, что я испорчу ему лицо или, не рассчитав удара, убью его и все в таком духе.

Наконец мне удалось его убедить придержать дыхание и положиться на меня. Он согласился, и мы поплыли. Но не успел я выбраться с ним и проплыть полпути, как он начал биться, лягаться и вести себя как взбешенный бык. Наконец он вырвался из моих рук и изо всех сил ударился о крышу туннеля. Мне пришлось снова загнать его в пещеру, где он встал, тяжело дыша. Короче говоря, он почувствовал себя скверно и, видимо, потерял сознание.

— Ничего подобного! — воскликнул возмущенный Петеркин. — Я только так…

— Ладно, ладно! — возразил Джек, улыбаясь. — Как бы там ни было, но нам снова пришлось совещаться по этому вопросу, и если бы не случайная счастливая мысль, пришедшая мне в голову, мы бы совещались и до сих пор.

— И лучше было бы, Ральф, — снова со вздохом прервал его Петеркин, — мне прождать там тебя несколько месяцев, чем испытать то, что мне пришлось пережить. Продолжай, Джек.

— Я должен был связать ноги и руки Петеркина веревкой, а затем в таком виде привязать его к толстому бревну, длиною 5 футов, для того, чтобы он совсем не мог двигаться. Ты бы видел ужас, отразившийся на его лице, когда я объяснил ему свой план. Но поняв, что это единственный выход, он просил меня поторопиться, так как считал, что чем скорее все будет сделано, тем лучше. Я выплыл и возвратился с подходящим бревном и веревкой в пещеру. Забинтовав его, как египетскую мумию, я привязал его к бревну. «Теперь, — сказал Петеркин дрожащим голосом, подплыв со мною возможно ближе к краю отверстия, — перед тем, как нырнуть, дай мне набрать побольше воздуха. После этого я, конечно, не смогу говорить, поэтому следи за моим лицом и, когда я моргну, ныряй. Главное, — серьезно добавил он, — не мешкай».

Я обещал исполнить все его просьбы и поплыл с ним к выходу из пещеры. Здесь я остановился и сказал: «Ну, готовься».

Петеркин так надулся, что я не мог не вспомнить известную басню про лягушку и вола. Затем серьезно взглянул ему в лицо. Он мигнул правым глазом, и я сейчас же нырнул. Мы пронеслись как стрелы под водой, и, прежде чем ты бы успел просчитать до двадцати, мы были уже на поверхности моря.

Петеркин набрал столько воздуха, что когда мы выплыли наружу, он выпустил его с невероятным грохотом. Тут сразу произошла перемена в его настроении, и хотя я еще не успел его освободить от бревна, он начал петь, хохотать, выражая свою радость. После этого благополучного избавления мы сразу приступили к розыскам твоего трупа, Ральф. Ты не можешь себе представить, Ральф, как мы грустили, когда ежедневно самым тщательным образом обыскивали долину и лес. Приблизительно через три недели был окончен осмотр всего острова, и мы убедились в том, что ты не убит. Но тебя могли бросить в море, поэтому мы осмотрели все следы на песке, исследовали лагуну и объехали кругом рифа. Однажды, когда мы стояли на рифе, Петеркин увидел маленький темный предмет среди скал, не похожий на окружающие его камни. Мы поспешили к нему и увидели, что это небольшой бочонок. Выбив дно, мы обнаружили порох.

— Это я послал вам его, Джек! — улыбаясь, сказал я.

— Ага! — воскликнул Петеркин, вскакивая и протягивая руку Джеку. — Пожалуйте деньги, сэр! Иначе, как только мы вернемся в Англию, я вас на всю жизнь засажу в каталажку за злостный неплатеж долгов.

— Ладно, ладно! — спокойно ответил Джек. — Садись и молчи. Видишь ли, Ральф, дело в том, что когда мы нашли бочонок с порохом, Петеркин сразу пошел со мной на пари на одну тысячу фунтов, что это дело твоих рук, а я спорил с ним на одну тысячу фунтов, что ты никакого отношения к этому бочонку не имеешь.

— Значит, Петеркин был прав! — сказал я и рассказал о том, как сбросил бочонок в воду.

— Конечно, он нам очень пригодился, хотя часть пороха и была слегка подмочена. Мы привели в порядок старый пистолет, из которого Петеркин все время стрелял свиней. Но так как мы не находили никаких следов твоей гибели на рифе, мы потеряли всякую надежду когда-нибудь снова увидеть тебя. Остров стал ненавистен нам. Мы только и жили надеждой на то, что появится корабль, могущий нас захватить с собой. Но теперь, когда ты возвратился, дорогой друг, опять все прекрасно, и я люблю этот остров больше, чем когда-либо.

— Теперь, — продолжал Джек, — у меня огромное желание посетить и другие острова южных морей. В нашем распоряжении первоклассная шхуна, почему бы нам ею не воспользоваться?

— Я хотел предложить то же самое! — воскликнул Петеркин. — По-моему, не следует откладывать нашего намерения.

— Я с вами вполне согласен, ребята! Конечно, нам нужно использовать до конца все возможности. Все-таки я предложил бы вам подумать о том, чтобы пробираться к родным берегам Англии. Все, что мы видели здесь, и все пережитое нами будет прочным фундаментом для здания, которое мы должны создать. Я хочу сказать, что нам пора уже по-настоящему строить наши жизни. Конечно, Коралловый остров Тихого океана отнюдь не самое лучшее место на земном шаре, чтобы здесь оставаться навсегда, — улыбаясь, сказал я. — Поэтому, мне кажется, мы должны приложить все усилия к тому, чтобы возможно скорее попасть в цивилизованную страну, где мы сможем, получив надлежащее образование, стать настоящими, честными людьми. Сейчас, как никогда, мне хочется учиться, работать, а кроме всего прочего, я мечтаю о том, чтобы повидать моих стариков, которые, наверное, совсем упали духом.

Петеркин и Джек выслушали меня с серьезными лицами. Я видел, что мои слова произвели на них впечатление и что каждый из них мысленно представляет себе свое будущее.

— Ты прав, Ральф! Мы должны были покориться судьбе и жить на этом острове, когда у нас не было никакого другого выхода. Но теперь, когда есть возможность начать борьбу за лучшее будущее, мы должны быть деятельными и не медлить ни минуты!

— Вполне с вами согласен! — со свойственной ему веселостью ответил Петеркин. — Я не умею так умно рассуждать, как ты, Ральф, и ты, Джек, но считаю, что нам пора ехать домой!

Итак, решив ехать, мы приступили к приготовлениям к отъезду.

Так как шхуна была богата всякого рода запасами, достаточными для огромной команды, то мы прибавили к ним кокосовые орехи, сливы, картофель больше для того, чтобы подольше сохранить память о нашем острове.

Когда все было готово, мы отправились в последний раз осмотреть все те места, где протекла большая часть нашего времени. Напоследок, войдя в наше жилище, мы взяли оттуда весь свой скромный багаж, состоящий из топора, старого футляра для карандашей, сломанного телескопа, перочинного ножа, крючка, сделанного из медного кольца, и иглы. Не забыли мы также сапоги, пистолет и несколько предметов, состряпанных нами собственными силами на острове.

Все это мы доставили на шхуну в нашей маленькой лодке.

Выгравировав на деревянной дощечке:

Джек Мартин

Ральф Скиталец

Петеркин Гей,

мы повесили ее в хижине. Затем, подняв нашу лодку на борт, приступили к якорю. Это было не легко, его вес значительно превышал то, что мы могли поднять. Провозились мы с ним довольно долго, и в конце концов пришлось прибегнуть к сложной системе моих блоков, благодаря которой и удалось его вытащить.

Дул ровный ветер. Мы, поставив паруса, медленно двинулись в путь. Берег уходил от нас в туманную даль. Заходящее солнце своими последними лучами освещало наш любимый остров. Мы легко покачивались на волнах. Уже почти не было видно вершины горы. Через несколько минут солнце и Коралловый остров вместе погрузились в широкий простор Тихого океана. Мы стояли втроем на палубе. Красные отблески исчезнувшего солнца освещали наши загорелые лица. Мы смело шли навстречу жизни, полные надежды на светлое будущее.

 

Предисловие

Где-то в июле 1946 года Жан д'Аллюэн встретил Салливана на каком-то франко-американском собрании. Через два дня Салливан принес ему свою рукопись.

Тогда же он сказал, что считает себя скорее черным, нежели белым, хотя и перешагнул за разделяющую их черту; известно, что каждый год многие тысячи «черных» (признаваемых таковыми законом) исчезают из листов переписи и переходят в противоположный лагерь; это внушало Салливану некое презрение к «хорошим черным», кого белые с подчеркнутой теплотой похлопывают по плечу в литературе. Он придерживался мнения, что можно вообразить себе и даже встретить черных, которые так же жестоки, как и белые. Это он и хотел самолично доказать в этом коротком романе, на который Жан д'Аллюэн приобрел права сразу, как только ознакомился с ним благодаря посредничеству друга. Салливан не колеблясь оставил свою рукопись во Франции, тем более что его контакты с американцами только что доказали тщетность любой попытки публикации романа в его родной стране.

Здесь у нас моралисты, которые всем хорошо известны, упрекнут некоторые страницы в их… чрезмерном реализме. Нам кажется интересным подчеркнуть основополагающие различия между этими страницами и рассказами Миллера; сей последний, не колеблясь, прибегает к весьма резвому лексикону; напротив, создается впечатление, что Салливан скорее хочет подвести читателя к желаемому впечатлению путем употребления оборотов речи и языковых конструкций, а не прибегает к использованию крепких выражений; в этом плане он скорее близок к латинской эротической традиции.

С другой стороны, на этих страницах четко прослеживается влияние Кейна (хотя их автор и не старается оправдать путем уловки, или отсылая к найденной рукописи, или еще как-то, употребление первого лица, тогда как названный романист провозглашает необходимость обращения к первому лицу в забавном предисловии к книге «Трое подобных» — сборника, состоящего из трех коротких романов, объединенных под одной обложкой и переведенных у нас Сабиной Берриц) и также многочисленных романов Чейза и других сторонников ужасов в литературе. И в этом плане, надо признать, Салливан более явственно проявляет себя как садист по сравнению со своими знаменитыми предшественниками; ничего удивительного, что его произведения отказались печатать в Америке: можем биться об заклад, что его запретят там на следующий же день после публикации. Что же касается самой его сути, надо видеть в этом романе проявление стремления к мести у расы, которую, что бы там ни говорили, и по сей день подвергают глумлению и терроризируют; это нечто вроде попытки экзорцизма по отношению к превосходству «настоящих» белых, так же человек эпохи неолита рисовал бизонов, пораженных стрелами, чтобы завлечь свою добычу в западню; это и весьма заметное пренебрежение правдоподобием и уступками вкусу публики.

Увы, Америка — страна обетованная, это также и избранная страна пуритан, алкоголиков и «задолбите-это-себе-на-носу»: если во Франции стремятся к предельной оригинальности, то по другую сторону Атлантики не испытывают ни малейшей неловкости, эксплуатируя без зазрения совести зарекомендовавшую себя форму. Господи ты Боже мой, это способ не хуже других сбыть с рук товар…

 

I

Никто не знал меня в Бактоне. Клем потому и выбрал этот город; да к тому же, даже если бы я сдрейфил и передумал, мне не хватило бы бензина, чтобы продолжать путь дальше на север. Только-только пять литров. Вместе с моим долларом и письмом Клема это было все, чем я обладал. О чемодане говорить не будем. О том, что в нем лежало. Да, забыл: в багажнике машины у меня лежал небольшой револьвер малыша, злополучный дешевый револьвер калибра 6,35; он еще лежал в его кармане, когда шериф пришел к нам, чтобы сказать, что мы должны забрать тело и похоронить его. Должен сказать, что я больше рассчитывал на письмо Клема, чем на все остальное. Это должно было получиться; нужно было, чтобы это получилось. Я смотрел на свои руки на руле, на свои пальцы, на свои ногти. В самом деле, никто не мог бы придраться. С этой стороны никакого риска. Может быть, я из этого выкарабкаюсь…

Мой брат Том познакомился с Клемом в университете. Клем вел себя с ним не так, как другие студенты. Он с удовольствием разговаривал с ним, они выпивали вместе, вместе прогуливались в «кадиллаке» Клема. Именно благодаря Клему терпели Тома. Когда он уехал, чтобы заменить своего отца на посту главы фабрики, Том тоже стал подумывать об отъезде. Он вернулся к нам. Он многому научился и без труда получил пост учителя в новой школе. А потом — история с малышом, и все пошло прахом. Я-то был достаточно лицемерен, чтобы ничего не сказать, а вот малыш — нет. Он не видел в этом ничего дурного. Отец и брат девушки занялись им.

Так появилось письмо моего брата Клему. Я больше не мог оставаться в этих краях, и он просил Клема подыскать для меня что-нибудь. Не очень далеко, чтобы он мог меня видеть время от времени, но достаточно далеко, чтобы никто нас не знал. Он думал, что с моим лицом и моим характером мы абсолютно ничем не рискуем. Он, может быть, был прав, но я, однако, вспоминал малыша.

Управляющий книжным магазином в Бактоне — такова была моя новая работа. Я должен был связаться с предыдущим управляющим и войти в курс дела в течение трех дней. Он шел на повышение и хотел пустить шороху на своем пути.

Было солнечно и сухо. Улица теперь называлась Перл-Харбор стрит. Возможно, Клем этого не знал. Старое название тоже можно было прочитать на табличках. Под номером 270 я увидел магазин и остановил свой «нэш» перед дверью. Управляющий, сидя за кассой, списывал цифры в реестр; это был мужчина средних лет с бледными, светлыми волосами и суровым взглядом голубых глаз, насколько я мог рассмотреть, открывая дверь. Я поздоровался с ним.

— Здравствуйте. Что вам угодно?

— У меня для вас письмо.

— А! Так это вас я должен ввести в курс дела. Покажите-ка это письмо.

Он взял его, прочел, повертел и вернул мне.

— Это несложно, — сказал он, — Вот склад (он кругообразно повел рукой). Счета будут готовы сегодня вечером. Что касается продажи, рекламы и прочего, следуйте указаниям инспекторов фирмы и тем, что будут в бумагах, которые вы будете получать.

— Это — цепь книжных лавок?

— Да. Филиалы.

— Так, — сказал я, — что раскупается лучше всего?

— О! Романы. Плохие романы, но это нас не касается. Неплохо идут религиозные книги, а также школьные учебники. Не очень много покупают книг для детей и не больше — серьезных книг. Я никогда не старался развивать торговлю в этом направлении.

— Религиозные книги — для вас несерьезные?

Он провел языком по губам.

— Не заставляйте меня говорить то, чего я не говорил.

Я от души рассмеялся.

— Не принимайте всерьез, я тоже об этом много не раздумываю.

— Что ж, я дам вам совет. Пусть люди об этом не знают, и каждое воскресенье отправляйтесь послушать пастора, в противном случае они вас быстренько спровадят.

— О! Хорошо, — сказал я. — Буду слушать пастора.

— Держите, — сказал он, протягивая мне листок. — Проверьте это. Это счета за последний месяц. Все очень просто. Мы получаем все книги из главной конторы фирмы. Надо только отмечать все поступления и движение к покупателю в трех экземплярах. Они приезжают за выручкой каждые две недели. Зарплату получаете чеком, с небольшими процентами.

— Дайте-ка мне это, — сказал я.

Я взял листок и уселся на низкий прилавок, на котором громоздились книги, снятые с полок покупателями, — он их, наверно, не успел поставить на место.

— Чем можно заняться в этих краях? — спросил я его затем.

— Ничем, — сказал он. — В аптеке напротив бывают девицы, а у Рикардо — бурбон, это в двух кварталах отсюда.

Манеры у него были резкие, но он не был неприятен.

— Сколько времени вы уже здесь?

— Пять лет, — сказал он. — Еще пять лет тянуть.

— А потом?

— Вы любопытны.

— Это вы виноваты. Зачем вы сказали — еще пять? Я вас об этом не спрашивал.

Линия его рта смягчилась, а глаза сощурились.

— Вы правы. Что ж, еще пять лет — и я покончу с работой.

— Чтобы заняться чем?

— Писать, — сказал он. — Писать бестселлеры. Только бестселлеры. Исторические романы; романы, где негры будут спать с белыми женщинами и их не линчуют; романы, в которых чистым молодым девушкам удается сохранить невинность среди отвратительного сброда пригородов.

Он ухмыльнулся:

— Бестселлеры, вот как! И потом, романы предельно смелые и оригинальные. В этой стране легко быть смелым; стоит лишь сказать то, что все могут видеть, если возьмут на себя труд посмотреть.

— Вам это удастся, — сказал я.

— Конечно, мне это удастся. У меня их уже шесть готово.

— Вы ни разу не попытались их пристроить?

— Я ведь не друг и не подружка издателя, и у меня нет таких денег, чтобы можно было их потратить на это дело.

— И что же?

— А то, что через пять лет у меня будет достаточно денег.

— Вам это непременно удастся, — произнес я в заключение.

В течение последующих двух дней дел было достаточно, несмотря на то что работа в магазине действительно была налажена очень просто. Надо было составить списки заявок на книги, и потом Хансен — так звали управляющего — снабдил меня различными сведениями о клиентах, определенное число которых регулярно заходило к нему поговорить о литературе. Их знания о литературе ограничивались тем, что они могли почерпнуть из «Сатердэй Ревью» или литературной странички в местной газете, тираж которой достигал шестидесяти тысяч. Пока что я ограничился тем, что слушал, как они беседуют с Хансеном, стараясь запомнить их имена и удержать в памяти лица, потому что в книжной лавке очень большое значение, чем в других магазинах, имеет ваша способность обратиться к покупателю по имени, как только он переступил порог.

Что касается жилья, я уладил все благодаря ему. Я въеду в двухкомнатную квартиру, которую он занимал, — она располагалась как раз над аптекой напротив лавки. Он ссудил меня несколькими долларами на те три дня, что мне надо было прожить в гостинице, и был столь любезен, что предлагал мне разделить его трапезу дважды из трех раз, помогая мне таким образом избежать необходимости увеличивать мой долг ему. Это был шикарный тип. Меня очень расстроила эта его история с бестселлерами; бестселлеры вот так вот не пишутся, даже если у вас завелись деньги. Может быть, у него был талант. Я очень надеялся на это — ради него.

На третий день он повел меня к Рикардо выпить рюмку перед обедом. Было десять часов, он должен был уехать во второй половине дня.

Это должен был быть наш последний обед вдвоем. Потом я останусь один на один с клиентами, один на один с городом. Надо было, чтобы я это выдержал. Мне уже повезло, что я встретил Хансена. Со своим единственным долларом я смог бы прожить три дня, продавая разные мелочи, но так я продержался отлично. Я начинал новую жизнь удачно.

Заведение Рикардо было обычное, опрятное, противное место. Здесь пахло жареным луком и пончиками. Какой-то тип за стойкой рассеянно почитывал газету.

— Вам что подать? — спросил он.

— Два «бурбона», — скомандовал Хансен, вопросительно взглянув на меня.

Я утвердительно кивнул.

Официант подал нам виски в больших стаканах, со льдом и соломинками.

— Я всегда пью его так, — объяснил Хансен. — Вы не обязаны…

— Порядок, — сказал я.

Если вы никогда не пили бурбон со льдом через тонкую соломинку, то не можете знать, какое действие он производит. Это словно поток огня, изливающийся в ваше небо. Мягкого огня; это ужасно.

— Отлично! — сказал я с одобрением.

Глаза мои встретились с моим лицом в зеркале. Вид у меня был совершенно обалделый. В течение какого-то времени я совсем не пил. Хансен рассмеялся.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — К несчастью, к этому быстро привыкаешь. Итак, — продолжал он, — надо будет приучить к моим вкусам официанта ближайшего заведения, куда я буду ходить на водопой…

— Мне жаль, что вы уезжаете, — сказал я.

Он рассмеялся.

— Если бы я остался, то вас здесь не было бы!.. Нет, — продолжал он, — лучше мне уехать. Больше пяти лет, проклятье!

Он одним глотком допил свой стакан и заказал второй.

— О, вы к этому быстро привыкнете. — Он окинул меня взглядом с головы до ног. — Вы симпатичный парень. Есть в вас нечто, чего сразу не поймешь. Ваш голос.

Я улыбнулся, не ответив ему. Это был ужасный тип.

— У вас слишком глубокий голос. Вы не певец?

— О, пою иногда, чтобы позабавить самого себя.

Теперь я больше не пел. Раньше — да, до истории с малышом. Я пел и аккомпанировал себе на гитаре. Я пел блюзы Хэнди и старые мелодии Нью-Орлеана, и другие, которые я сочинял на своей гитаре, но больше мне не хотелось играть на гитаре. Мне нужны были деньги. Много. Чтобы потом иметь остальное.

— С таким голосом все женщины будут ваши, — сказал Хансен.

Я пожал плечами.

— Это вас не интересует?

Он хлопнул меня по спине.

— Вы прогуляйтесь вокруг аптеки. Там их всех и найдете. У них в городе клуб. Клуб девчонок-подростков. Ну, знаете, таких, которые носят красные носки и полосатые свитера и пишут письма Френки Синатре. Аптека — это у них вроде генштаб. Да вы, наверное, их уже видели? Да нет, вы и вправду почти все дни проводили в магазине.

Я тоже взял еще один «бурбон». Это циркулировало где-то глубоко по моим рукам, ногам, по всему моему телу. Там у нас не хватало девчонок-подростков. И мне так их захотелось. Пятнадцатилетние малышки с торчащими под облегающими свитерами грудями; они это хорошо знают, шлюшки, и делают так специально. И носки. Ярко-желтые или ярко-зеленые носки, так прямо поднимающиеся из туфель без каблука; и пышные юбки, и круглые коленки; и всегда усаживаются на земле, так скрестив ноги, что видны белые трусики. Так, мне они нравились, девчонки-подростки.

Хансен смотрел на меня.

— Они все согласны, — сказал он. — Вы немногим рискуете. Они знают кучу мест, куда вас можно повести.

— Не считайте меня свиньей, — сказал я.

— Да нет! — сказал он. — Я хотел сказать — повести вас потанцевать и выпить.

Он улыбнулся. У меня, без сомнения, был заинтересованный вид.

— Они забавны, — сказал он. — Они придут в магазин взглянуть на вас.

— Что им делать в магазине?

— Они будут покупать у вас фотографии актеров и, как будто случайно, все книги по психоанализу. Медицинские книги, хочу я сказать. Они все изучают медицину.

— Что ж, — пробурчал я. — Посмотрим.

Я, наверное, достаточно хорошо изобразил безразличие на сей раз, потому что Хансен заговорил о чем-то другом. А потом мы пообедали, и что-то около двух часов он уехал. Я остался стоять один перед лавкой.

 

II

Думаю, я прожил там уже две недели, когда начал скучать. Все это время я не покидал магазин. Торговля шла хорошо. Книги раскупались хорошо; что касается рекламы, все делалось заранее. Фирма присылала каждую неделю вместе с пакетом, пополняющим запасы книг, иллюстрированные листки или складные проспекты, которые надо было помещать на хорошее место на витрине, под соответствующей книгой или просто на виду. В трех четвертях случаев мне достаточно было прочесть коммерческую аннотацию, открыть книгу на четырех-пяти страницах в разных местах, чтобы иметь совершенно исчерпывающее представление о ее содержании — совершенно достаточное, по крайней мере, чтобы говорить о ней с теми беднягами, которые попадались на удочку благодаря ухищрениям рекламы: иллюстрированной обложки, складного проспекта и фото автора в сопровождении маленькой биографической справки. Книги очень дороги, и все это что-нибудь да значит; это в общем-то доказывает, что люди мало заботятся о том, чтобы купить настоящую литературу; они хотят иметь книгу, которую порекомендовал их клуб, ту, о которой говорят, и им совершенно наплевать, что она содержит в себе.

Некоторые книжки сопровождал целый ворох рекламных материалов — сопроводительная записка рекомендовала посвятить им целую витрину и распространить о них рекламные брошюры. Я складывал их стопкой возле кассы и всовывал одну в каждый пакет книг. Никто никогда не откажется от брошюры, отпечатанной на глянцевой бумаге, а несколько фраз, напечатанных на ее обложке, — это как раз то, что нужно рассказывать таким клиентам, какие были у меня в этом городе. Центральная контора фирмы пользовалась такой рекламой для всех книг несколько скандального свойства — они раскупались сразу после полудня в тот день, когда их выставляли.

Сказать честно, я не так уж скучал, но я уже начал механически управляться с рутинными коммерческими делами, и у меня было время подумать об остальном. И от этого я нервничал. Все шло слишком хорошо.

Погода была отличная. Кончалось лето. Город пропах пылью. Внизу, у реки под деревьями, было прохладно. Я никогда не совершал прогулок со дня приезда и совсем не знал местность вокруг. Я ощущал как бы потребность в свежем воздухе. Но ощущал я в особенности другую потребность, что меня очень раздражало. Мне нужны были женщины.

В тот вечер, опустив железную штору в пять часов, я не вернулся работать, как всегда, в магазин, под свет ртутных ламп. Я взял шляпу и, перекинув куртку через плечо, прямиком направился в аптеку. Жил я как раз над ней. Внутри было три клиента. Парнишка лет пятнадцати и три девицы — примерно того же возраста. Они взглянули на меня с отсутствующим видом и опять отвернулись к своим стаканам с замороженным молоком. Один вид этого продукта чуть не довел меня до обморока. К счастью, противоядие находилось в кармане моей куртки.

Я уселся у бара, через один табурет от той из двух девиц, что была покрупнее. Официантка, довольно уродливая брюнетка, вяло подняла голову, глядя на меня.

— Что у вас есть без молока? — сказал я.

— Лимонный сок? — предложила она. — Грейпфрутовый? Томатный? Кока-кола?

— Грейпфрут, — сказал я. — И чтобы стакан был полон не до краев.

Я полез в куртку и откупорил фляжку.

— Никакого алкоголя здесь, — вяло запротестовала официантка.

— Да ладно. Это мое лекарство, — рассмеялся я. — Не беспокойтесь о своей лицензии.

Я протянул ей доллар. Сегодня утром я получил свой чек. Девяносто долларов за неделю. Клем знал людей. Она дала мне сдачу, и я оставил ей щедрые чаевые.

Сок грейпфрута с «бурбоном» — это не так уж замечательно, но лучше, чем без ничего, во всяком случае. Мне стало лучше. Я выкарабкаюсь. Я уже начал выкарабкиваться. Ребятки смотрели на меня. Для этих сопляков двадцатишестилетний тип — уже старик; я изобразил улыбку для белокурой малышки; она была одета в голубой с белыми полосами свитер без воротника, с закатанными до локтя рукавами, и на ней были беленькие носочки и туфли на толстых каучуковых подошвах. Она была миленькая. С хорошо развитыми формами. Под рукой это, наверное, ощущалось как зрелые сливы. Она была без лифчика, и соски ее вырисовывались сквозь шерстяную ткань свитера. Она тоже мне улыбнулась.

— Что, жарко? — высказал я предположение.

— До смерти, — сказала она, потягиваясь.

Под мышками у нее проступили пятна от пота. Это произвело на меня определенное действие. Я поднялся и бросил пять центов в щель автоматического проигрывателя, который стоял там.

— А потанцевать смелости хватит? — сказал я, приближаясь к ней.

— Ох, вы меня убьете! — сказала она.

Она так ко мне прижалась, что у меня перехватило дыхание. От нее пахло, как от чистенького младенца. Она была тоненькая, и я мог дотянуться до ее правого плеча и правой руки. Потом я двинул руку опять вверх и скользнул пальцами ей под грудь. Другая пара смотрела на нас и тоже принялась танцевать. Это была уже поднадоевшая песня Дайны Шор «Прогони летящую муху». Она подпевала без слов. Официантка оторвала нос от своего журнала, увидела, что мы танцуем, и вновь погрузилась в чтение.

Под пуловером у малышки ничего не было. Это сразу чувствовалось. Хорошо бы, чтоб пластинка уже кончилась, еще две минуты, и я имел бы просто неприличный вид. Она оставила меня, вернулась на свое место и посмотрела на меня.

— Для взрослого вы неплохо танцуете… — сказала она.

— Это меня дедушка научил, — сказал я.

— Чувствуется, — насмешливо бросила она. — И на копейку не сечете.

— Вы меня, конечно, наколете в том, что касается джаза, но я могу научить вас другим штучкам.

Она полуприкрыла глаза.

— Штучкам, которые умеют взрослые?

— Это зависит от того, есть ли у вас способности.

— А, вижу, куда вы клоните… — сказала она.

— Вы, конечно, не знаете, куда я клоню. Есть у кого-нибудь из вас гитара?

— Вы играете на гитаре? — сказал мальчишка.

У него был такой вид, будто он только что проснулся.

— Я немного играю на гитаре, — сказал я.

— Тогда вы и поете тоже, — сказала другая девица.

— Я немного пою…

— У него голос как у Кэба Кэллоуэя, — насмешливо сказала первая.

Ее раздражало то, что другие со мной разговаривают. Я тихонько дернул наживку.

— Поведите меня куда-нибудь, где есть гитара, — сказал я, глядя на нее, — и я покажу вам, что я умею. Я не стремлюсь к тому, чтобы меня принимали за Хэнди, но могу наигрывать блюзы.

Она выдержала мой взгляд.

— Ладно, — сказала она, — мы поедем к Би-Джи.

— У него есть гитара?

— У нее есть гитара, у Бетти Джейн.

— Это мог бы быть Барух Джюниор. — Я зубоскалил.

— Ну да! — сказала она. — Он же здесь живет. Пошли.

— Мы туда отправляемся прямо сейчас? — спросил мальчишка.

— Почему бы нет? — сказал я. — Ей надо, чтобы ей вытерли носик.

— О'кей, — сказал мальчишка. — Меня зовут Дик. А она — Джики.

Он указал на ту, с которой я танцевал.

— А я, — сказала другая, — Джуди.

— Я — Ли Андерсон, — сказал я. — Работаю в книжной лавке напротив.

— Мы знаем, — сказала Джики. — Уже две недели нам это известно.

— Вас это так интересует?

— Конечно, — сказала Джуди. — В наших местах не хватает мужчин.

Мы вышли вчетвером, хотя Дик и протестовал. У них был весьма возбужденный вид. У меня оставалось достаточно «бурбона», чтобы возбудить их еще немного, когда это понадобится.

— Следую за вами, — сказал я, когда мы оказались на воздухе.

Кабриолет Дика, старая модель «крейслера», стоял у дверей. Он усадил девиц на переднее сиденье, а я расположился сзади.

— Чем вы занимаетесь на гражданке, молодые люди? — спросил я.

Машина резко взяла с места, и Джики встала на колени на сиденье, повернувшись ко мне лицом, чтобы отвечать.

— Мы работаем, — сказала она.

— Учеба?.. — подсказал я.

— Ну да, и другое тоже…

— Если бы вы пересели сюда, — сказал я, немного форсируя голос из-за ветра, — разговаривать было бы удобнее.

— Вот еще, — прошептала она.

Она опять полуприкрыла веки. Наверное, научилась этому трюку в каком-нибудь фильме.

— Вы что же, не хотите скомпрометировать себя?

— Ну ладно, — сказала она.

Я обхватил ее плечи и перевернул ее через разделяющую нас спинку сиденья.

— Эй вы! — сказала Джуди, обернувшись. — У вас своеобразная манера разговаривать.

Я в это время усаживал Джики слева от себя и старался ухватить ее за наиболее подходящее место. Это получалось весьма недурно. Похоже, она понимала смысл шутки. Я усадил ее на кожаное сиденье и обнял за шею.

— А теперь — спокойствие, — сказал я. — А то я вас отшлепаю по попке.

— Что у вас в этой бутылке? — сказала она.

Куртка лежала у меня на коленях. Она просунула под нее руку, и не знаю, специально ли она это сделала, но нацелилась она чертовски верно.

— Не двигайтесь, — сказал я, вытаскивая ее руку. — Я поухаживаю за вами.

Я отвинтил никелированную пробку и протянул ей флягу. Она сделала порядочный глоток.

— Только не до конца! — запротестовал Дик.

Он следил за нами в зеркало заднего обзора.

— Передайте мне, Ли, старый крокодил…

— Не бойтесь, у меня есть еще одна.

Он удерживал руль одной рукой и, протянув другую к нам, шарил ею в воздухе.

— Эй, никаких шуток! — посоветовала Джуди. — Смотри не отправь нас в кусты!..

— Вы — холодный разум этой банды, — бросил я ей. — Никогда не теряете хладнокровия?

— Никогда! — сказала она.

Она на ходу перехватила бутылку в тот момент, когда Дик собирался мне ее возвращать. Когда она протянула мне ее, та была пуста.

— Ну как, — одобрительно сказал я, — дела пошли лучше?

— О!.. Совсем неплохо… — сказала она.

Я увидел, что на глазах ее выступили слезы, но держалась она хорошо. Голос у нее был немного сдавленный.

— А теперь, — сказала Джики, — мне ничего не осталось…

— Поедем за следующей, — предложил я. — Заберем гитару и потом вернемся к Рикардо.

— Вам везет, — сказал парнишка. — Нам никто не хочет продавать.

— Вот что значит выглядеть слишком молодо, — сказал я, посмеиваясь над ними.

— Ну, не так уж молодо, — пробурчала Джики.

Она завозилась и пристроилась таким образом, что мне не оставалось ничего лучшего, как сплести пальцы, чтобы заняться чем-то.

Колымага неожиданно остановилась, и я небрежно свесил руку вдоль ее руки.

— Я сейчас вернусь, — объявил Дик.

Он вышел и побежал к дому. Тот явно был составной частью целого рада домов, построенных одним и тем же подрядчиком на целом земельном участке. Дик опять появился на пороге входной двери. В руках он держал гитару в лакированном чехле. Он захлопнул за собой дверь и в три прыжка добрался до машины.

— Би-Джи нет дома, — объявил он. — Что будем делать?

— Мы вернем ей гитару, — сказал я. — Садитесь. Поезжайте мимо Рикардо, чтобы я мог наполнить эту штуку.

— У вас будет прекрасная репутация, — сказала Джуди.

— О, все сразу поймут, что это вы вовлекли меня в ваши мерзкие оргии, — уверил я ее.

Мы проделали в обратном порядке тот же путь, но гитара мне мешала. Я сказал парнишке, чтобы он остановился на некотором расстоянии от бара, и вышел, чтобы заправиться горючим. Я купил еще одну фляжку и вернулся к компании. Дик и Джуди, стоя на коленях на переднем сиденье, энергично обсуждали что-то с блондинкой.

— Как вы думаете, Ли, — сказал парнишка. — Искупаемся?

— Согласен, — сказал я, — вы одолжите мне купальный костюм? У меня здесь ничего нет…

— О, мы устроимся!.. — сказал он.

Он тронул машину, и мы выехали из города. Почти сразу он свернул на дорогу, шедшую наперерез, которой едва хватало, чтобы по ней мог проехать «крейслер», и которая содержалась из рук вон плохо. В общем-то, вообще никак не содержалась.

— У нас есть сногсшибательное местечко для купания, — заверил он меня. — Никого никогда там не бывает! А вода!..

— Река для форели?

— Да. Гравий и белый песок. Никто туда никогда не заявляется. Только мы ездим по этой дороге.

— Ну, это заметно, — сказал я, удерживая на месте свою челюсть, которая рисковала отскочить при следующем толчке. — Вам бы надо поменять вашу колымагу на бульдозер.

— Это — часть приключения, — объяснил он. — Чтобы помешать другим совать свое мерзкое рыло в эти места.

Он нажал на газ, и я препоручил свои кости всевышнему. Дорога сделала резкий поворот, и, проехав еще полсотни метров, мы остановились. Кругом была чаща. «Крейслер» остановился перед большим кленом, и Дик с Джуди выскочили из машины. Я вышел и подхватил Джики на лету. Дик взял гитару и пошел вперед. Я отважно отправился следом. Между ветвями вился узкий проход, и вдруг перед вами открывалась река, свежая и прозрачная, как стакан джина. Солнце стояло низко, но было все еще очень жарко. По лежащей в тени части реки шла легкая рябь, а другая нежно поблескивала под косыми лучами. Густая трава, сухая и пыльная, спускалась к самой воде.

— Неплохое местечко, — сказал я одобрительно. — Вы сами его отыскали?

— Не такие уж мы дураки, — сказала Джики.

И в шею мне полетел здоровый ком сухой земли.

— Если не будете паинькой, — пригрозил я, — не получите больше лакомства.

Я похлопал по карману, чтобы подчеркнуть значение своих слов.

— О, не сердитесь, старый певец блюзов, — сказала она. — Лучше покажите, что вы умеете делать.

— А купальный костюм? — спросил я у Дика.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал он. — Здесь никого нет.

Я обернулся. Джуди уже стянула свой свитер. Под ним у нее было, скажем, не слишком много белья. Юбка ее скользнула вдоль ног, и в одно мгновение она запустила в воздух свои туфли и носки. Наверное, у меня был довольно глупый вид, потому что она рассмеялась мне в лицо так насмешливо, что я почти смутился. Дик и Джики в таких же костюмах рухнули в траву рядом с ней. Самым смешным был я, казавшийся им смущенным. Я отметил, однако, худобу парнишки, его ребра натягивали кожу, покрытую загаром.

— О'кей, — сказал я, — не вижу причин разводить церемонии.

Я нарочно не торопился. Я знаю, чего стою раздетый, и уверяю вас, что у них было время оценить это, пока я снимал с себя одежду. Я потянулся так, что кости затрещали, и уселся возле них. Я еще не совсем успокоился после наших легких стычек с Джики, но ничего не сделал для того, чтобы скрывать что бы то ни было. Полагаю, что они ожидали, что я сдрейфлю.

Я схватил гитару. Это был замечательный образец продукции фирмы «Эдифон». Не очень-то удобно играть, сидя на земле, и я сказал Дику:

— Вы не возражаете, если я возьму подушку из машины?

— Я пойду вместе с вами, — сказала Джики.

И она, как угорь, скользнула меж ветвей.

Забавно было видеть это девичье тело с посаженной на него головой старлетки среди кустов, полных густых теней. Я положил гитару и последовал за ней. Она опередила меня и, когда я добрался до машины, уже возвращалась с тяжелой кожаной подушкой сиденья.

— Дайте ее мне! — сказал я.

— Оставьте меня в покое, Тарзан! — крикнула она.

Я не стал слушать ее возражения и схватил ее, словно животное, сзади. Она уронила подушку и дала себя обнять. Я бы взял сейчас и уродину. Она, видно, отдала себе в этом отчет и изо всех сил стала сопротивляться. Я рассмеялся. Я любил это. В этом месте трава была высокая и нежная, словно надувной матрац. Джики скользнула на землю, и я последовал за ней. Мы боролись, словно дикари. Она была вся загорелая, вплоть до сосков, и никаких следов от лифчика, которые так уродуют нагие тела девушек. И гладкая, словно абрикос, голенькая, словно маленькая девочка, но когда мне удалось удержать ее под собой, я понял, что об этих делах она знает больше, чем маленькая девочка. Она представила мне лучший образчик технических приемов среди тех, что я имел в последние несколько месяцев. Я чувствовал под пальцами гладкий выгиб ее поясницы, а ниже — ягодицы, крепкие, как арбузы. Длилось это от силы десять минут. Она притворилась, что засыпает, и в тот момент, когда я двинулся глубже, она оттолкнула меня, как тюк, и убежала к реке. Я подобрал подушку и побежал следом за ней. На берегу она разбежалась и прыгнула в воду, не подняв брызг.

— Вы уже купаетесь?

Это был голос Джуди. Она жевала ивовую веточку, лежа на спине и прикрыв голову руками. Дик, развалившись рядом с ней, ласкал ее ягодицы. Одна из фляжек валялась перевернутая на земле. Она перехватила мой взгляд.

— Да… она пуста!.. — Она рассмеялась. — Мы вам оставили другую…

Джики плескалась на другой стороне реки. Я порылся в куртке, взял другую бутылку, а потом погрузился в воду. Она была теплая. Я был в прекрасной форме. Я спринтовал, как сумасшедший, и нагнал ее на середине реки. Глубина здесь была около двух метров, и течение почти не чувствовалось.

— Жажда вас не одолевает? — спросил я ее, удерживаясь на плаву одной рукой.

— Еще как! — откликнулась она. — Вы весьма утомительны с вашими замашками победителя родео!

— Плывите сюда, — сказал я. — Ложитесь на спину. Она повернулась на спину, а я скользнул под нею, охватив одной рукой ее торс. Другой рукой я протянул ей фляжку. Она схватила ее, а я двинул руку вниз по ее ляжкам. Я мягко раздвинул ей ноги и снова взял ее — в воде. Она отдалась порыву. Мы держались в воде почти стоя, чуть шевелясь, чтобы не уйти на глубину.

 

III

Так все и шло до сентября. В их компании было еще пятеро-шестеро подростков, девиц и парней: Би-Джи — хозяйка гитары, довольно плохо сложенная, но с потрясающим запахом кожи; Сюзи Энн, еще одна блондинка, но не такая кругленькая, как Джики, и шатенка, совершенно неприметная, которая танцевала весь день напролет. Парни были глупы настолько, насколько мне этого хотелось. Я не повторял вылазки с ними в город: я вскоре стал бы конченым человеком в этих местах. Мы встречались возле реки, и они хранили в тайне наши встречи потому, что я был удобным источником «бурбона» и джина для них.

Я имел всех девиц одну за другой, но это было слишком просто, вызывало легкую тошноту. Они занимались этим так же легко, как полощут зубы, — из гигиенических соображений. Они вели себя как стадо обезьян, развязные, жадные до удовольствий, шумные и порочные; это меня пока устраивало.

Я часто играл на гитаре; одного этого было достаточно, даже если бы я не был способен задать трепку одной рукой всем этим мальчикам одновременно. Они учили меня быстрым и медленным танцам под джазовую музыку; мне не надо было особенно напрягаться, чтобы научиться делать это лучше, чем они. И вины их в этом не было. Однако я опять начал думать о малыше и спал плохо. Я дважды видел Тома. Ему удавалось держаться. Там больше об этой истории не говорили. Люди оставили Тома в покое в его школе; что же до меня, они и прежде меня нечасто видели. Отец Энн Моран отправил дочь в университет графства, и с ним остался сын. Том спросил меня, хорошо ли идут мои дела, и я сказал ему, что мой счет в банке вырос до ста двадцати долларов. Я экономил на всем, кроме алкоголя, и книжная торговля шла хорошо. Я рассчитывал на ее подъем к концу лета. Он посоветовал мне не пренебрегать моим религиозным долгом. Это было дело, от которого я смог избавиться, но я устроился так, чтобы это не было заметно, как и остальное. Том верил в Бога. Я же ходил к воскресной службе, как Хансен, но я думаю, что невозможно сохранять здравомыслие и верить в Бога, а мне надо было здраво мыслить.

Выходя из храма, мы встречались на реке и обменивались девицами так же целомудренно, как это делается в стаде обезьян в пору спаривания; да мы и в самом деле были стадом обезьян, говорю я вам. А потом незаметно кончилось лето, и начались дожди.

Я стал чаще бывать у Рикардо. Время от времени я заходил в аптеку, чтобы потрепаться с завсегдатаями; в самом деле, я уже стал говорить на их жаргоне лучше, чем они сами, у меня к этому была прекрасная предрасположенность. После летних каникул в Бактон стали возвращаться кучами типы, которые жили здесь припеваючи; они возвращались из Флориды или Санта-Моники или еще откуда-нибудь… Все они были загорелые, очень белокурые, но не больше нас, которые провели лето у реки. Магазин стал одним из мест их встреч.

Эти меня еще не знали, но у меня было достаточно времени, и я не спешил.

 

IV

А потом и Декстер вернулся. Они мне о нем столько рассказывали, что у меня уже уши завяли. Декстер жил в одном из самых шикарнейших домов в прекрасном квартале города. Родители его жили в Нью-Йорке, а он весь год оставался в Бактоне, потому что у него были слабые легкие. Они были уроженцами Бактона, а это город, где можно учиться не хуже, чем где-нибудь еще. Я уже знал и «паккард» Декстера, и его гольф-клубы, и его радиоприемник, и его погреб и бар, как будто всю жизнь прожил у него: увидев его, я не был разочарован. Это в самом деле был мелкий мерзавец, каким он и должен был быть. Худой темноволосый тип, слегка смахивающий на индейца, с черными неискренними глазами, завитыми волосами и узким ртом под большим кривым носом. У него были ужасные руки — две лапищи с плоскими и словно поперек посаженными ногтями, они были в ширину больше, чем в длину, и вздувшиеся, какими бывают ногти у больных людей.

Все крутились вокруг Декстера, как собаки вокруг куска печенки. Я несколько поутратил значительность как поставщик алкоголя, но оставалась еще гитара, и я приберег для них несколько па чечетки, о которых они не имели ни малейшего представления. Время у меня было. Мне нужна была добыча поувесистее, и в окружении Декстера я был уверен, что найду то, что искал с тех пор, как малыш снился мне каждую ночь. Думаю, я понравился Декстеру. Он, наверное, ненавидел меня за мои мускулы, рост и еще за гитару, но это его притягивало. У меня было все, чего не было у него. А у него были бабки. Мы были созданы для того, чтобы сойтись. И потом, он с самого начала понял, что я готов на многое. Он не подозревал о том, чего я хочу; нет, до этого он не дошел; как бы он мог додуматься до этого, если не додумались другие? Просто он думал, я считаю, что с моей помощью ему удастся организовать несколько маленьких особенно разнузданных оргий. В этом смысле он не ошибался.

Теперь город был в наличии почти в полном составе; я начал распродавать учебники естественных наук: геологии, физики — и кучу подобных штучек. Они присылали ко мне всех своих приятелей. Девицы были ужасны. В свои четырнадцать лет они уже умели устраиваться так, чтобы их потискали, а ведь надо здорово постараться, чтобы найти повод потискаться, когда покупаешь книгу… И все же всякий раз это удавалось: они предлагали мне пощупать их бицепсы, чтобы убедиться в результатах летних тренировок, ну а потом мало-помалу мы переходили к ляжкам. Они переходили границы дозволенного. У меня все-таки было несколько серьезных клиентов, и я дорожил своим положением. Но в любое время дня малютки эти были горячи, как козочки, и такие мокренькие, что только тронь — и польется на землю. Уверен, что работа преподавателя в университете — совсем не синекура, если это уже нелегкое дело для книготорговца. Когда начались занятия, мне стало немного поспокойнее. Они являлись только после обеда. Самое ужасное, что мальчишкам я тоже нравился. Это были существа, не принадлежавшие ни к разряду самцов, ни к разряду самок; только некоторые из них сформировались уже как мужчины, а всем остальным так же нравилось лезть ко мне, как и девчонкам. И эта их мания пританцовывать на месте. Я не припомню случая, чтобы, собравшись числом около пяти, они не начинали напевать какой-нибудь мотивчик и раскачиваться в такт. Ну, это-то на меня хорошо действовало; это было нечто, что вело происхождение от нас.

Я больше не беспокоился по поводу своей внешности. Думаю, что заподозрить что-либо было невозможно. Декстер напугал меня во время одного из последних купаний. Я дурачился нагишом с одной из девиц, подбрасывая ее в воздух, вертя в руках, как младенца. Он наблюдал за нами, лежа позади меня на животе. Мерзкое зрелище — такой тщедушный тип со шрамами от пункций на спине: он дважды болел плевритом. Он разглядывал меня исподлобья, а потом сказал:

— Вы сложены не так, как все, Ли, у вас покатые плечи, как у негра-боксера.

Я оставил девчонку, встал в стойку, а потом стал танцевать вокруг него, напевая нечто собственного сочинения, и они все засмеялись, но меня это достало. Декстер не смеялся. Он продолжал смотреть на меня.

Вечером я взглянул на себя в зеркало над умывальником, и настал мой черед смеяться. С этими белокурыми волосами, с этой бело-розовой кожей я ничем не рисковал. Я их поимею. А Декстер стал так говорить из зависти. Да потом у меня и вправду были покатые плечи. А что в этом плохого? Редко я спал так хорошо, как в эту ночь. Через два дня, на уик-энд, они организовали вечеринку у Декстера. В вечерних костюмах. Я взял напрокат смокинг, и торговец наскоро подогнал его по моей фигуре; тип, который надевал его до меня, был примерно одного роста со мной, так что подогнать было несложно.

Той ночью я опять думал о малыше.

 

V

Когда я вошел к Декстеру, то понял, почему — в вечерних костюмах: наша группа была растворена в подавляющем большинстве «порядочных» типов. Я их тут же узнал: доктор, пастор и другие в том же роде. Слуга-негр взял у меня шляпу, и я заметил еще двух других. А потом Декстер подхватил меня под руку и представил родителям. Я понял, что это — его день рождения. Мать была похожа на него: маленькая темноволосая женщина с мерзкими глазами, а отец — из того типа мужчин, которых хочется немедленно душить их собственной подушкой, до такой степени видно, что они вас не замечают. Би-Джи, Джуди, Джики и другие в вечерних платьях смотрелись очень мило. Я не смог запретить себе думать об их укромных местечках, глядя, как они манерно пьют коктейль и позволяют пригласить себя на танец очкастым типам очень серьезного вида. Время от времени мы перемигивались, чтобы не потерять контакт. Было до предела тоскливо.

Выпивки было предостаточно. Надо сказать, что Декстер умел принимать друзей. Я сам представился одной-двум девицам, чтобы потанцевать румбу, а потом пил, потому что другое занятие подыскать было нелегко. Хороший блюз в паре с Джуди несколько привел меня в чувство; она была из тех, кого я трахал нечасто. Вообще-то похоже было, что она меня избегает, ну, а я хотел ее не больше, чем любую другую; но в тот вечер я думал, что живым не оторвусь от ее ляжек: Боже правый! Какой жар! Она хотела заставить меня подняться в комнату Декстера, но я не очень-то был уверен, что нас там не потревожат, и потянул ее выпить — для компенсации, а потом мне словно врезали кулаком между глаз, когда я увидел группу, входившую в гостиную.

Там было три женщины — две из них молодые, а третьей было около сорока, и еще один мужчина, но об этих последних говорить не будем. Но те двое — малыш перевернулся бы в своей могиле от радости. Я сжал локоть Джуди; она, наверное, подумала, что я ее хочу, потому что подвинулась ко мне. Да я бы всех их уложил к себе в постель, лишь бы только смотреть на этих двух. Я отпустил Джуди и погладил ее по ягодицам, не привлекая внимания, словно просто опустив руку.

— Что это за две куколки, Джуди?

— А что, вас это интересует, старый торговец каталогами?

— Скажите, где Декстер мог откопать таких прелестных штучек?

— Приличное общество. Это вам не девчонки-подростки из предместья, знаете ли. С ними на купанье не отправишься!..

— Чертовски жаль! Если быть совсем честным, думаю, что прихватил бы и третью, чтобы заполучить двух других!

— Не заводитесь так, старина! Они нездешние.

— Откуда они?

— Приксвиль. Сто миль отсюда. Старые друзья отца Декстера.

— Обе?

— Ну, а как же! Вы сегодня совсем как идиот, дорогой мой Джо Луис. Это две сестры, мать и отец. Лу Эсквит, Джин Эсквит; Джин — это блондинка. Старшая. Лу пятью годами младше.

— Значит, ей шестнадцать? — предположил я.

— Пятнадцать. Ли Андерсон, вы отобьетесь от компании и броситесь на краль папаши Эсквита?

— Ну и дура вы, Джуди. А вас они не привлекают, эти девочки?

— Я предпочитаю мальчиков; простите, но сегодня вечером я совершенно нормальна. Пригласите меня танцевать, Ли.

— Вы меня представите?

— Попросите об этом Декстера.

— О'кей, — сказал я.

Я станцевал с ней два последних такта пластинки, которая кончилась, и покинул ее. Декстер обсуждал что-то с какой-то красоткой в дальнем конце холла. Я окликнул его:

— Эй! Декстер!

— Да!

Он обернулся. Казалось, он потешается, глядя на меня, но мне на это было с…ть.

— Эти девочки… Эсквит… так? Представьте меня.

— Ну, конечно, старина. Идемте.

На близком расстоянии это превосходило то, что я видел, стоя у бара. Они были потрясающие. Я сказал им что-то и пригласил брюнетку, Лу, танцевать слоу, который тип, менявший пластинки, выудил из груды других. Господи! Я благословлял небеса и типа, который подогнал смокинг по моей фигуре. Я держал ее немного ближе, чем это принято, но тем не менее не решался прилипнуть к ней, как мы это делали, прижимаясь друг к другу, в нашей компании, когда на нас находило. Она была надушена какой-то сложной смесью, без сомнения, очень дорогой; может быть, это были французские духи. У нее были темные волосы, которые она зачесала все на одну сторону, и желтые глаза дикой кошки на довольно бледном треугольном личике; а тело ее… Лучше об этом не думать… Платье ее держалось на ней само собой, не знаю как, потому что удержать его было нечем — ничего на плечах или на шее, ничего, кроме ее грудей, и я должен сказать, что можно было удержать дюжину платьев такого же веса, как это, на этих крепких и острых грудях. Я повернул ее слегка вправо и в вырезе смокинга, через шелковую сорочку почувствовал на своей груди ее сосок. У других можно было видеть краешек трусиков, просвечивающий сквозь ткань платья на ляжках, но она, видно, устраивалась как-то особо, потому что от подмышек до щиколоток линия ее тела была гладкой, словно струя молока. Я все же попытался с ней поговорить. Я сделал это вскоре после того, как смог перевести дыхание.

— Как получилось, что вас никогда здесь не видно?

— Сегодня я здесь. Вот доказательство.

Она немного откинулась назад, чтобы взглянуть на меня. Я был выше ее на целую голову.

— Я хочу сказать, в городе…

— Вы увидели бы меня, если бы приехали в Приксвиль.

— Тогда, думаю, я сниму что-нибудь в Приксвиле.

Я поколебался, прежде чем залепить ей это. Я не хотел продвигаться вперед слишком быстро, но с этими девицами ничего не знаешь наверняка. Надо рисковать. Похоже, это ее не взволновало. Она слегка улыбнулась, но глаза ее были холодны.

— Вы и в этом случае совсем не обязательно увидите меня.

— Думаю, есть немало охотников…

Надо признать, что я пер вперед, как грубое животное. Так не одеваются, когда у вас в глазах такой холод.

— О, — сказала она. — В Приксвиле не так уж много интересных людей.

— Вот как, — сказал. — Значит, у меня есть шанс?

— Я не знаю, интересный ли вы человек.

Получай. В сущности, я нашел то, что искал. Но я не стал сразу отступать.

— Что же вас интересует?

— Вы недурны. Но это может быть обманчиво. Я вас не знаю.

— Я друг Декстера, Дика Пейджа и других.

— Я знаю Дика. Но Декстер странный тип…

— У него слишком много денег, чтобы быть по-настоящему странным, — сказал я.

— Тогда, я думаю, вам совсем не понравится моя семья. Знаете, у нас, правда, тоже немало денег…

— Это чувствуется, — сказал я, приближая лицо к ее волосам.

Она опять улыбнулась.

— Вам нравятся мои духи?

— Обожаю.

— Удивительно… — сказала она. — Я готова была поклясться, что вы предпочитаете запах лошадей, оружейной смазки или примочек.

— Не насмехайтесь надо мной, — продолжал я. — Не моя вина, что я так сложен и лицом не похож на херувима.

— Не выношу херувимов, — сказала она. — Но еще больше не выношу мужчин, которые любят лошадей.

— Никогда не подходил к этой домашней птице, — сказал я. — Когда я могу опять увидеть вас?

— О!.. Я еще не ухожу, — сказала она. — У вас впереди целый вечер.

— Этого недостаточно.

— Это зависит от вас.

На этом она меня и оставила, потому что музыка кончилась. Я смотрел, как она скользит между парами, и она обернулась и рассмеялась, глядя на меня, но смех этот не звучал обескураживающе. Линии ее тела могли разбудить даже члена Конгресса.

Я вернулся к бару. Там были Дик и Джики. Они потягивали мартини и, похоже, дьявольски скучали.

— О, Дик! — сказал я. — Вы слишком много смеетесь. У вас рожа от этого перекосится…

— Как дела, мужчина с длинными волосами? — сказала Дики. — Что вы делали? Скрывались в зарослях с негритянкой? Или охотились за богатой роскошной сучкой?

— Для типа с длинными волосами, — парировал я, — я начинаю неплохо свинговать. Давайте только смоемся отсюда с какими-нибудь симпатичными личностями, и я покажу вам, что я умею делать.

— Симпатичные личности с кошачьими глазами и в платьях без плечиков, да?

— Джики, прелесть моя, — сказал я, подходя к ней и схватив ее за запястья, — вы не станете ведь меня упрекать за то, что мне нравятся красивые девочки?

Я слегка прижал ее к себе, гладя ей прямо в глаза. Все лицо ее смеялось.

— Вы скучаете, Ли. Вам надоела наша банда? Знаете, я ведь тоже неплохая партия: отец мой худо-бедно делает двадцать тысяч в год.

— А что, вы здесь хорошо забавляетесь? Я считаю, что здесь тоска смертная. Возьмем бутылки и смоемся куда-нибудь. Здесь задохнуться можно среди этих темно-синих штук…

— Вы считаете, что Декстер будет доволен?

— Я считаю, что Декстеру есть чем заняться, кроме нас.

— А ваши красотки? Вы думаете, что они вот так поедут?

— Дик с ними знаком… — сказал я, бросив на него взгляд украдкой.

Дик, не такой придурковатый, как обычно, хлопнул себя по ляжкам.

— Ли, вы настоящий кремень. Никогда не теряетесь!

— А я думал, что я парень с длинными волосами.

— Это, наверное, парик.

— Найдите эти два создания, — сказал я, — и приведите их сюда. Или даже постарайтесь посадить их в мою колымагу или в вашу, если хотите.

— Но под каким предлогом?

— О, Дик! — подстегнул я его. — У вас, конечно, куча воспоминаний детства, которые приятно освежить с этими птичками!..

Сбитый с толку, посмеиваясь, он ушел. Джики слушала и насмехалась надо мной. Я сделал ей знак. Она подошла.

— А вы отыщите, — сказал я, — Джуди и Билла, а также прихватите семь-восемь бутылок.

— Куда поедем?

— Куда мы можем поехать?

— Моих родителей нет дома, — сказала Джики. — Там только младший брат. Он будет спать. Поедем ко мне.

— Ну, вы — ас, Джики. Слово индейца.

Она понизила голос:

— Вы мне это сделаете?..

— Что — это?

— Вы мне это сделаете, Ли?

— О!.. Конечно, — сказал я.

Пусть я привык к Джики, думаю, в этот момент я мог сделать ей это прямо там. Это было весьма возбуждающее зрелище — Джики в вечернем платье, с копной волос, мягко падавшей вдоль левой щеки, с чуть косящими глазами и ртом, как у инженю. Дыхание ее участилось и щеки порозовели.

— Это глупо, Ли… Я знаю, что все это делают то и дело. Но мне нравится это!

— Все в порядке, Джики, — сказал я, гладя ее по плечу. — Мы сделаем это еще не раз, прежде чем умрем.

Она очень крепко сжала мне запястье и убежала так стремительно, что я не смог ее удержать. Я хотел бы теперь сказать ей, сказать ей, кто я; я хотел бы этого, чтобы увидеть ее лицо… но Джики не была добычей моего масштаба. Я чувствовал себя сильным, как Джон Генри, и уж мое сердце не подвергалось риску быть разбитым.

Я вернулся к буфету и заказал типу, стоявшему за стойкой, двойной мартини. Я проглотил его в один прием и попытался поработать немного, чтобы помочь Дику.

В секторе появилась старшая из девиц Эсквит. Она болтала с Декстером. Он мне нравился еще меньше, чем обычно, с этой его черной прядью поперек лба. Смокинг ему действительно шел. В нем он казался почти хорошо сложенным, а загар его кожи на фоне белой рубашки так и кричал: «Проводите ваш отпуск в «Сплендиде» в Майами!»

Я решительно приблизился к ним.

— Декс, — сказал я. — Вы убьете меня, если я приглашу мисс Эсквит на этот слоу?

— Вы слишком сильны для меня, Ли, — ответил Декстер. — Я с вами не дерусь.

На самом деле, думаю, ему было наплевать, но трудно было понять, что значит тон этого парня. Я уже обнял Джин Эсквит.

Думаю, я все же предпочел бы ее сестру Лу. Но я никогда бы не сказал, что между ними пять лет разницы. Джин Эсквит была почти с меня ростом. Она была по крайней мере на четыре дюйма выше Лу. На ней было платье из двух частей из какой-то прозрачной черной ткани, юбка была в семь или восемь слоев, а бюстгальтер, причудливо отделанный, занимал минимум пространства ее тела. Кожа ее была покрыта редкими веснушками на плечах и висках, а волосы, очень коротко подстриженные и завитые, делали ее голову совершенно круглой. У нее и лицо было круглее, чем лицо Лу.

— Вы считаете, что здесь можно развлечься? — спросил я.

— Эти вечеринки всегда так одинаковы. Эта еще не хуже других.

— В данный момент, — сказал я, — я предпочитаю ее любой другой.

Эта девушка умела танцевать. Мне не надо было прилагать особых усилий. И потом, я не смущаясь прижал ее к себе ближе, чем ее сестру, потому что она могла говорить со мной, не глядя снизу вверх. Она прижалась своей щекой к моей; опустив глаза, я увидел панораму красиво очерченного уха, забавно остриженных коротких волос и круглого плеча. Она пахла шалфеем и дикими травами.

— Какие у вас духи? — продолжал я, потому что она молчала.

— Я никогда не душусь, — сказала она.

Я не настаивал на такого типа разговоре и решил сыграть по-крупному.

— Как вы смотрите на то, чтобы поехать куда-нибудь, где можно развлечься по-настоящему?

— То есть?

Она говорила небрежно, не поднимая головы, и казалось, что слова появляются откуда-то сзади меня.

— То есть туда, где можно вволю выпить, вволю покурить и потанцевать вволю на достаточно обширном пространстве.

— Это нечто иное, чем то, что мы имеем здесь, — сказала она. — Здесь скорее племенной танец, чем что-нибудь другое.

В самом деле, нам не удавалось сдвинуться с места вот уже пять минут, и мы топтались в такт, не делая ни шага вперед или назад. Я ослабил объятия и, продолжая держать ее за талию, повел к выходу.

— Тогда пойдемте, — сказал я. — Я отвезу вас к приятелям.

— О, с удовольствием, — сказала она.

Я обернулся к ней в тот момент, когда она отвечала, и она дохнула мне прямо в лицо. Господи прости, она, наверно, осушила полбутылки джина.

— А кто это, ваши приятели?

— О, очень милые ребята, — заверил я.

Мы беспрепятственно пересекли вестибюль. Я не утруждал себя поисками ее накидки. Воздух был теплый и полон аромата жасмина, росшего у входной двери.

— В общем-то, — заметила Джин Эсквит, остановившись в дверях, — я вас совсем не знаю.

— Ну как же, — сказал я, увлекая ее за собой, — я тот самый старина Ли Андерсон.

Она рассмеялась и вышла вслед за мною.

— Ну да, Ли Андерсон… Пойдемте, Ли… Они ждут нас.

Теперь мне было трудно следовать за ней. Она скатилась по пяти ступенькам в две секунды, и я подхватил ее десятью метрами дальше.

— Эй!.. Не так быстро!.. — сказал я.

Я обхватил ее руками.

— Колымага там.

Джуди и Билл ждали меня в «нэше».

— У нас есть горючее, — шепнула Джуди. — Дик впереди с остальными.

— Лу Эсквит? — прошептал я.

— Да, Дон Жуан. Она там. Поезжайте.

Джин Эсквит, откинув голову на спинку переднего сиденья, протянула Биллу мягкую ладонь.

— Хэлло! Как вы себя чувствуете? Дождь идет?

— Безусловно, нет! — сказал Билл. — Барометр предвещает падение давления на восемнадцать футов, но только завтра.

— О, — сказала Джин, — никогда машина не поднимется так высоко.

— Не говорите ничего дурного о моем дизенберге, — запротестовал я.

— Вам не холодно?

Я наклонился в поисках гипотетического одеяла и, по недосмотру, задрал ей юбку до колен, зацепив ее запонкой рукава. Боги мои, какие ноги!..

— Я умираю от жары, — сказала Джин нетвердым голосом.

Я выжал сцепление и последовал за машиной Дика, которая отъехала перед нами. Тачки всех видов и типов выстроились перед домом Декстера, и я охотно заменил бы любою из них мой древний «нэш». Ну да я добьюсь своего и без новой машины.

Джики жила недалеко, в особнячке в виргинском стиле. Сад, окруженный довольно высокой изгородью из кустов, отличался от тех, какие можно было видеть в этих местах.

Я видел, как красный огонек машины Дика остановился, а потом погас, а потом зажглись стоп-фары; я тоже остановился и услышал, как хлопнула дверца колымаги. Оттуда вышли четверо: Дик, Джики и Лу и еще какой-то тип. Я узнал его по манере взбираться по лестнице, это был малыш Никлас. Он и Дик каждый несли по две бутылки, и я увидел, что столько же несли Джуди и Билл. Джин Эсквит, казалось, не собиралась выходить из машины, и я обошел «нэш». Я открыл дверцу и просунул одну руку ей под колени, а другой обвил шею. Она была здорово под мухой. Джуди остановилась позади меня.

— Она пьяна, ваша нежная подружка, Ли. Вы ее нокаутировали?

— Не знаю, я это или джин, который она выпила, — пробормотал я, — но это не имеет ничего общего с безмятежным, невинным сном.

— Самое время этим воспользоваться, дорогой мой; двигай вперед.

— Вы мне надоели. Это слишком легко с пьяной женщиной.

— Ладно, не трепитесь!

Это был нежный голосок Джин. Она проснулась.

— Может, хватит крутить меня в воздухе?

Я уловил момент, когда ее затошнило, и прыгнул в сад особняка Джики. Джуди закрыла за нами калитку, а я держал голову Джин, пока ее рвало. Это была та еще картинка. Ничего, кроме чистого джина. А держать ее было не легче, чем какую-нибудь кобылу. Ее прямо выворачивало. Я удерживал ее рукой.

— Поднимите мне рукав, — сказал я Джуди.

Она засучила рукав смокинга, и я поменял руку, чтобы и далее поддерживать старшую из сестер Эсквит.

— Порядок, я вам помогу, — сказала Джуди, когда операция была завершена. — Не спешите.

Билл тем временем уже ушел, забрав бутылки.

— Где здесь можно найти воду? — спросил я у Джуди.

— В доме. Пойдемте, можно войти с заднего крыльца.

Я последовал за нею через сад, волоча за собой Джин, которая спотыкалась на каждом шагу, по гравиевой дорожке аллеи. Господи! Какая она тяжелая, эта девица! Моим рукам было найдено применение. Джуди шла впереди меня по лестнице, показывая дорогу на второй этаж и потом по коридору. Другие уже вовсю расшумелись в гостиной; к счастью, закрытая дверь ее приглушала их крики. Я поднимался на ощупь в полной темноте, ориентируясь на светлое пятно, которым казалась Джуди. Наверху ей удалось нащупать выключатель, и я вошел в ванную. Перед ванной лежал большой резиновый мягкий ячеистый ковер.

— Кладите ее сюда, — сказала Джуди.

— Без шуток, — сказал я. — Снимите с нее юбку.

Она расстегнула молнию и одним движением руки стянула с Джин легкую ткань. Скатила на щиколотки чулки. В самом деле, я просто не знал, что такое хорошо сложенная девушка, пока не увидел нагую Джин Эсквит на этом ковре в ванной. Мечта, да и только. Глаза ее были закрыты, изо рта текла тонкая струйка слюны. Я вытер ей губы полотенцем. Не для нее — для себя; Джуди рылась в аптечке.

— Я нашла то, что нужно, Ли. Заставьте ее выпить это.

— Она не сможет сейчас пить. Она спит. Желудок ее теперь пуст.

— Тогда приступайте, Ли. Меня можете не стесняться. Когда она проснется, может быть, она на это и не пойдет.

— Ну, вы уж слишком, Джуди.

— Вас смущает, что я одета?

Она подошла к двери и заперла ее на ключ. А потом она сняла платье и лифчик. Теперь на ней были одни чулки.

— Это для вас, Ли.

Она села на край ванны, раздвинув ноги, и посмотрела на меня. Больше я ждать не мог. Шмотки мои одна за другой полетели в воздух.

— Ложитесь на нее, Ли. Поторопитесь.

— Джуди, — сказал я ей, — вы омерзительны.

— Почему же? Мне забавно смотреть, как вы ляжете на эту девицу. Ну же, Ли, вперед…

Я так и упал на девушку, но проклятая Джуди сбила мой порыв. Мотор больше не фурычил. Я стоял на коленях, она лежала между моих ног. Тогда Джуди приблизилась к нам. Я почувствовал на себе ее руку, которая вела меня куда следовало. Я чуть не заорал, так меня это возбуждало. Джин Эсквит была по-прежнему неподвижна, а потом я опустил глаза на ее лицо: изо рта по-прежнему текла струйка слюны. Она приоткрыла глаза, потом опять закрыла их, и я почувствовал, что она шевельнулась — шевельнула нижней частью тела, а Джуди тем временем не останавливалась, другой рукой в это время лаская меня ниже пояса.

 

VI

Я все-таки через час стал отдавать себе отчет в том, что другим наше отсутствие покажется странным, и мне удалось оторваться от этих двух девиц. Я уже точно и не помню, в каком углу ванной мы находились. Голова моя кружилась слегка, и болела спина. Бедра мои были истерзаны там, куда безжалостно впивались ногти Джин Эсквит. Я дополз до стены и сориентировался, потом нащупал выключатель. Все это время Джуди шевелилась где-то там. Я включил свет и увидел, что она сидит на полу и потирает глаза. Джин Эсквит лежала ничком на резиновом ковре, положив голову на руки, и, казалось, спала. Господи, какой у нее изгиб спины. Я в темпе натянул рубашку и брюки. Джуди наводила красоту у умывальника. А я взял купальное полотенце и смочил его в умывальнике. Я приподнял голову Джин Эсквит, чтобы разбудить ее — глаза ее были широко раскрыты, и, право слово, она смеялась. Я обхватил ее за талию и усадил на край ванны.

— Хороший душ поможет вам.

— Я слишком устала. Думаю, я немного перепила.

— Я тоже так думаю, — сказала Джуди.

— О, не так уж сильно, — заверил я. — Вам прежде всего требовалось слегка соснуть.

Тогда она встала и вцепилась в мою шею: целоваться она тоже умела. Я мягко высвободился и втащил ее в ванну.

— Закройте глаза и поднимите голову…

Я включил краны смесителя и пустил на нее душ. Под действием теплой воды тело ее напряглось, и я увидел, как потемнели ее соски, резче выступив на нежной коже грудей.

— Это действует очень хорошо.

Джуди натягивала ей чулки.

— Вы оба, пошевеливайтесь-ка. Если мы спустимся сейчас, может быть, еще найдем что-нибудь выпить.

Я снял с вешалки купальный халат. Джин выключила кран, и я подхватил ее, окутав махровым полотенцем. Ей это явно понравилось.

— Где это мы? — спросила она. — У Декстера?

— У других наших друзей, — сказал я. — Я считаю, что у Декстера было скучно.

— Вы хорошо сделали, что увезли меня, — сказала она. — Это место больше пригодно для жизни.

Теперь она была сухая. Я протянул ей обе части ее туалета:

— Наденьте это. Приведите в порядок лицо, и идемте.

Я направился к двери. Я открыл ее перед Джуди, которая кубарем скатилась по лестнице. Я собирался последовать за ней.

— Подождите меня, Ли…

Джин повернулась ко мне, чтобы я застегнул ей лифчик. Я ласково куснул ее в затылок. Она откинулась назад.

— Вы будете еще спать со мной?

— С большой охотой, — ответил я. — Когда вы захотите.

— А если сейчас?..

— Ваша сестра захочет узнать, что вы делаете.

— Лу здесь?

— Конечно…

— О… Прекрасно, — сказала Джин. — Я смогу присмотреть за ней.

— Думаю, что ваш присмотр будет ей только на пользу, — поддержал я ее.

— Как вы ее находите, Лу?

— Я с удовольствием переспал бы с нею тоже, — сказал я.

Она опять засмеялась.

— Я считаю, что она потрясающая. Я хотела бы быть такой, как она. Видели бы вы ее раздетой…

— Я об этом только и мечтаю, — сказал я.

— Скажите на милость. Да вы чистейшей воды хам.

— Простите меня. У меня не было времени набраться хороших манер.

— Мне очень нравятся ваши манеры, — сказала она, ласково глядя на меня.

Я обнял ее за талию и потянул к двери.

— Нам пора идти вниз.

— Мне и голос ваш очень нравится.

— Пойдемте.

— Хотите жениться на мне?

— Не говорите чепухи.

Я начал спускаться по лестнице.

— Я не говорю чепухи. Теперь вы должны на мне жениться.

Она выглядела очень спокойной и уверенной в том, что говорит.

— Я не могу жениться на вас.

— Почему?

— Думаю, что предпочитаю вашу сестру.

Она опять рассмеялась.

— Ли, я обожаю вас!

— Очень вам обязан, — сказал я.

Они все были в большой гостиной и подняли там дикий шум. Я толкнул дверь и пропустил вперед Джин. Наше появление было встречено дружным ворчанием. Они открыли банки с цыплятами в желе и теперь поглощали их, как поросята. Билл, Дик и Никлас засучили рукава рубашек и были заляпаны соусом. У Лу на платье сверху донизу расползлось огромное пятно майонеза. Что до Джуди и Джики, они объедались с самым невинным видом. Я отметил про себя, что пять из наличествующих бутылок были на пути к небытию. Радио под сурдинку передавало концерт танцевальной музыки. Увидев цыпленка, Джин Эсквит издала боевой клич и заграбастала здоровый кусок, в который не мешкая впилась зубами. Я тоже уселся и наполнил свою тарелку. Право, начало было замечательное.

Декстер позвонил в три часа. Джин старательно продолжала напиваться во второй раз — почище, чем в первый, и я воспользовался этим, чтобы предоставить Никласу заниматься ею. Я почти не отходил от ее сестры и старался изо всех сил напоить ее; она, однако, не поддавалась, и мне приходилось то и дело прибегать к уловкам. Декстер предупредил нас, что Эсквиты-родители начинают выражать удивление по поводу того, что они не видят своих девочек. Я спросил его, как он обнаружил место нашего собрания, а он ограничился тем, что рассмеялся на другом конце провода. Я объяснил ему, почему мы уехали.

— Все в порядке, Ли, — сказал он. — Я прекрасно понимаю, что у меня сегодня вечером позабавиться было нелегко. Слишком много серьезных людей.

— Приезжайте к нам, Декс, — возразил я ему.

— У вас больше нечего выпить?

— Нет, — сказал я. — Вовсе нет, просто это поднимет вам настроение.

Этот тип, как всегда, говорил оскорбительно, и, как всегда, — совершенно невинным тоном.

— Я не могу уйти, — сказал он. — А то я приехал бы. Что мне сказать родителям?

— Скажите им, что их малышек привезут прямо домой.

— Не знаю, понравится ли им это, Ли, знаете ли…

— Они уже в том возрасте, когда могут обойтись без посторонней помощи.

— Ладно, Ли, только они знают, что сейчас девочки обходятся не совсем без посторонней помощи.

— Уладьте это, старина Декстер, я рассчитываю на вас.

— О'кей, Ли. Я это улажу. До свиданья.

— До свиданья.

Он повесил трубку. Я сделал то же самое и вернулся к своим прежним занятиям. Джики и Билл приступили к некоторым упражнениям, не предназначенным для девушек из хорошей семьи, и мне очень интересно было наблюдать за реакцией Лу. Она все же понемногу стала пить. Похоже, ее не поразило, даже когда Билл стал расстегивать на Джики платье.

— Что вам налить?

— Виски.

— Пейте его поживее, а потом пойдем танцевать.

Я схватил ее за руку и попытался утянуть в другую комнату.

— А что мы там будем делать?

— Они здесь подняли такой шум.

Она пошла за мной, не пикнув. Она села на диван рядом со мной, но когда я стал ее тискать, то получил пару таких затрещин, которые оставляют след в жизни мужчины. Меня охватил ужасный гнев, но мне удалось удержать на лице улыбку.

— Лапы прочь, — сказала Лу.

— Круто заворачиваете, — сказал я ей.

— Не я начала.

— Это не оправдание. Вы что же, полагали, что это будет урок в воскресной школе? Или что здесь собрались, чтобы поиграть в бинго?

— У меня нет желания выступать в роли крупного куша.

— Хотите вы или нет, вы все равно — крупный куш.

— Думаете о деньжатах моего отца.

— Нет, — сказал я. — Об этом.

Я опрокинул ее на диван и рванул ее платье. Она отбивалась, как тысяча чертей. Груди ее вырвались на свободу из корсажа светлого шелка.

— Отпустите меня! Животное!

— Нет, — сказал я. — Я мужчина.

— Вы мне противны, — сказала она, пытаясь вырваться. — Что вы делали целый час там, наверху, с Джин?

— Да ничего я не делал, — сказал я. — Вам прекрасно известно, что Джуди была с нами.

— Я начинаю понимать, что представляет собой ваша банда, Ли Андерсон, и с какими людьми вы общаетесь.

— Лу, клянусь вам, что я прикасался к вашей сестре только, чтобы помочь ей протрезветь.

— Вы лжете. Вы не видели ее лицо, когда она сошла вниз.

— Право слово, — сказал я. — Можно поклясться, что вы завидуете!

Она остолбенело смотрела на меня.

— Да кто вы такой!.. За кого вы себя принимаете?

— Вы думаете, что если бы я тронул вашу сестру, мне потом захотелось бы заниматься вами?

— Она не лучше меня!

Я все еще силой удерживал ее на диване. Она перестала вырываться. Грудь ее стремительно поднималась и опускалась. Я наклонился над ней и поцеловал ее груди, долгим поцелуем, одну за другой, лаская соски языком. А потом я поднялся.

— Нет, Лу, — сказал я. — Она не лучше вас.

Я отпустил ее и быстро отступил, потому что был готов к бурной реакции на мои слова. А она повернулась ко мне спиной и заплакала.

 

VIII

А потом я вернулся к будничной работе. Я закинул удочку, и теперь надо было ждать и предоставить событиям развиваться своим ходом. Я на самом деле считал, что опять увижусь с ними. Джин — не думаю, что она могла бы забыть меня, ведь я видел, какими глазами она на меня смотрела; что же до Лу, то здесь я немного рассчитывал на ее возраст и на то, что я сделал с ней у Джики.

На следующей неделе я получил солидный груз — новые книги, которые стали для меня предвестниками конца осени и приближения зимы; я по-прежнему хорошо вел дела и копил доллары. Теперь у меня была уже кругленькая сумма. Так, мелочь, но этого было достаточно. Мне пришлось кое-что потратить, чтобы одеться во все новое и подновить машину. Я подменял несколько раз гитариста единственного сносного оркестра в городе, игравшего в «Сторк-клубе». Думаю, что этот «Сторк-клуб» не имел ничего общего с нью-йоркским клубом того же названия, но молодые типы в очках с удовольствием ходили туда с дочками страховых агентов или торговцев тракторами из здешних мест. Это приносило мне еще определенную сумму, и я продавал книги тем, кого мог подцепить там. Ребята из банды порой тоже туда забредали. Я продолжал регулярно видеться с ними, и я по-прежнему спал с Джуди и Джики. Я не мог избавиться от Джики. Но это было очень удачно, что у меня были эти две девицы, потому что я был в потрясающей форме. Кроме того, я стал заниматься легкой атлетикой и мускулы мои стали похожи на мускулы боксера.

А потом однажды вечером, через неделю после вечеринки у Декстера, я получил от Тома письмо. Он просил меня приехать как можно быстрее. Я воспользовался субботой и рванул из города. Я знал, что у Тома была причина так написать, и думал, что она была не из приятных.

Во время выборов эти типы по приказу сенатора саботировали голосование; а сенатор Бэлбо, — такого мерзавца надо было еще поискать. С тех пор как черные участвовали в голосовании, он изощрялся в провокациях. И довел дело до того, что за два дня до выборов его люди разогнали собрание черных и двоих забили до смерти. Брат мой как преподаватель школы для черных выразил публичный протест и послал письмо и был нещадно избит на следующий день. Он написал мне, чтобы я приехал за ним на машине, потому что решил уехать в другое место.

Том ждал меня в доме, один в темной комнате; он сидел на стуле. Его широкая ссутулившаяся спина и опущенная в ладони голова вызвали во мне боль; я почувствовал, как напоенная гневом кровь, моя добрая негритянская кровь несется по венам и поет в моих ушах. Том поднялся и положил руки мне на плечи. Губы его распухли, и говорил он с трудом. Когда я хотел хлопнуть его по спине в знак утешения, он остановил мою руку.

— Они отстегали меня хлыстом, — сказал он.

— Кто это сделал?

— Люди Бэлбо и Моран-сын.

— Опять он!..

Мои кулаки невольно сжались. Сухой гнев постепенно овладевал мною.

— Хочешь, Том, я прикончу его?

— Нет, Ли. Мы не можем. Жизнь твоя будет тогда кончена. А у тебя есть шанс, ты не несешь на себе знаков.

— Но ты стоишь большего, нежели я, Том.

— Посмотри на мои руки, Ли. Посмотри на мои ногти. Посмотри на мои волосы и посмотри на мои губы. Я — негр, Ли. Мне от этого не уйти. А ты!..

Он замолчал и посмотрел на меня. Он по-настоящему любил меня.

— А ты, Ли, ты должен из этого выбраться. Бог поможет тебе выбраться. Он поможет тебе, Ли.

— Богу на это здорово наплевать, — сказал я.

Он улыбнулся. Он знал, как мало я склонен к вере.

— Ли, ты оставил город слишком молодым, и ты утратил веру, но когда настанет час, Бог простит тебя. Бежать надо от людей. Но ты должен идти к Нему, раскрыв навстречу ладони и сердце.

— Куда ты хочешь отправиться, Том? Хочешь, я дам тебе денег?

— У меня есть деньги. Я хотел покинуть дом вместе с тобой. Я хочу…

Он замолчал.

Слова с трудом срывались с его раненых губ.

— Я хочу сжечь дом, Ли. Его построил наш отец. Мы обязаны отцу всем. Он был почти белый — по цвету кожи, Ли. Но вспомни, что он ни разу не помыслил о том, чтобы отречься от своей расы. Брат наш мертв, и никто не должен владеть домом, который построил наш отец своими негритянскими руками.

Мне нечего было сказать. Я помог Тому увязать вещи, и мы погрузили их в «нэш». Дом одиноко стоял на краю города. Я оставил Тома в доме и вышел, чтобы окончательно закрепить багаж. Он присоединился ко мне через несколько минут.

— Поехали, — сказал он, — поехали отсюда, потому что еще не пришло время, когда на этой земле восторжествует справедливость для чернокожих людей.

Красный огонек помигивал на кухне и вдруг резко разросся. Послышался приглушенный взрыв бидона с бензином, и огонь достиг окна соседней комнаты. А потом длинный язык пламени прорвал деревянную стену, и ветер раздул пожар. Свет плясал вокруг нас, и лицо Тома в красных отблесках лоснилось от пота. Две крупные слезы скатились по его щекам. Тогда он положил мне руку на плечо, мы повернулись и ушли.

Думаю, что Том мог бы продать дом; он мог бы доставить неприятности Моранам, может быть, даже уничтожить одного из этой троицы, но я не хотел мешать ему поступать по-своему. А я поступал по-своему. В голове его засело множество предрассудков о добре и божественном. Он слишком честен, Том, и это его погубит. Он полагал, что, делая добро, в ответ получишь добро; но ведь если так бывает — это просто случай.

Важнее — отомстить, и отомстить самым изощренным способом. Я подумал о малыше, который был еще белее меня, если только это возможно. Когда отец Энн Моран узнал, что малыш ухаживает за его дочерью и они встречаются, это кончилось быстро. Но малыш никогда не покидал этого города, а я больше десяти лет провел вдали от него, и, общаясь с людьми, не знавшими моего происхождения, я мог расстаться с этой отвратительной приниженностью, которую они внедрили в нас постепенно, как рефлекс; мерзкой приниженностью, которая исторгала из изуродованных уст Тома поток слов жалости, и ужасом, который заставлял наших братьев прятаться, заслышав шаги белого человека; однако я прекрасно знал, что, взяв у белого цвет кожи, мы обрели над ним власть, потому что он болтлив и выдает себя перед тем, кого считает равным себе. С Биллом, Диком, Джуди я уже имел на два очка больше их. Но сказать им, что их поимел негр, — это значило почти ничего не добиться. А вот поимев Лу и Джин Эсквит, я взял бы реванш у Моранов и у них у всех. Двух за одного, и меня они бы не прикончили, как прикончили моего брата.

Том тревожно подремывал в машине. Я включил скорость. Я должен был отвезти его прямо на железнодорожный узел Мерчисон Джанкшн, где он сядет в скорый, идущий на Север. Он решил отправиться в Нью-Йорк. Он был хороший парень, Том. Хороший парень, но слишком сентиментальный. Слишком смиренный.

 

IX

Я добрался до города на следующий день и вышел на работу, не поспав. Мне не хотелось спать. Я по-прежнему выжидал. Это случилось около одиннадцати часов. Раздался телефонный звонок, и Джин Эсквит пригласила меня и Декса и других своих друзей к себе на уик-энд. Я, естественно, принял приглашение, но без особого энтузиазма.

— Я высвобожу время…

— Постарайтесь приехать, — сказала она на другом конце провода.

— Ну, не настолько же вам не хватает кавалеров, — произнес я насмешливо. — Или уж действительно вы живете в страшной дыре.

— Здешние мужчины не умеют вести себя с девушкой, которая немножко перепила.

Я онемел, и она почувствовала это, потому что я услышал легкий смешок.

— Приезжайте, я и вправду хочу вас видеть, Ли Андерсон. И Лу тоже будет довольна…

— Обнимите ее за меня, — сказал я, — скажите ей, чтобы она то же проделала с вами.

Я взялся за работу с большей энергией. Уныние улетучилось. Вечером я присоединился к компании в аптеке и увез в «нэше» Джуди и Джики. Тачка — не самое удобное место, но там порой отыскиваешь неожиданно укромные уголки. И еще одну ночь я отлично спал.

Чтобы дополнить свой гарбероб, я купил на следующий день нечто вроде несессера и небольшой чемодан, пару пижам и разные мелочи — незначительные, но которых мне недоставало. Я не хотел казаться бродягой среди этих людей и неплохо представлял себе, что значит выглядеть бродягой.

В четверг вечером на той же неделе я закрывал кассу и заполнял свои бумажки, когда, около половины шестого, увидел машину Декстера, остановившуюся перед дверью. Я пошел открыть ему, потому что уже закрыл лавку, и он вошел.

— Привет, Ли, — сказал он мне. — Дела идут?

— И недурно, Декс. Ну, а как занятия?

— А, кое-как. Мне недостает любви к бейсболу или хоккею, чтобы стать отличным студентом, знаете ли.

— Что привело вас сюда?

— Я заехал, чтобы забрать вас и пообедать где-нибудь вместе, а потом хочу повезти вас кое-куда, чтобы вы приобщились к одному из моих самых любимых развлечений.

— Согласен, Декс. Дайте мне минут пять.

— Жду вас в машине.

Я рассовал свои бумаги, сунул бабки в кассу, опустил железную штору, а потом вышел через заднюю дверь, захватив куртку. Стояла мерзкая, какая-то угнетающая погода, слишком теплая для этого времени года. Воздух был влажный, и вещи липли к ладоням.

— Возьму гитару? — спросил я у Декстера.

— Не стоит. Сегодня вечером я беру на себя обязанности затейника.

— Ну, как знаете.

Я сел впереди, рядом с ним. Его «паккард» — это было нечто совсем иное, нежели мой нэш, но этот парень совсем не умел управлять машиной. Чтобы добиться, чтобы при увеличении скорости у такой классной штуки начал стучать мотор, надо действительно здорово постараться.

— Куда вы меня везете, Декс?

— Сначала пообедаем с «Сторке», а потом я повезу вас туда, куда мы поедем.

— Вы в субботу поедете к Эсквитам, я думаю?

— Да. Я захвачу вас, если хотите.

Это была возможность не приезжать туда в «нэше». Такой поручитель, как Декстер, стоил немало.

— Спасибо. Принято.

— Играете в гольф, Ли?

— Попробовал раз в жизни.

— Есть у вас форма и клюшки?

— Да что вы! Вы приняли меня за кайзера?

— У Эсквитов есть поле для гольфа. Советую вам сказать, что ваш врач запретил вам играть.

— Как будто это поможет… — пробормотал я.

— Ну, а бридж?

— Ну, здесь-то — порядок.

— Полный порядок?

— Порядок.

— Тогда советую также объявить, что одна партия в бридж может быть для вас роковой.

— Но все-таки, — настаивал я, — я умею играть…

— Можете вы проиграть пятьсот долларов и при этом не моргнуть глазом?

— Это меня несколько смутило бы.

— В таком случае последуйте и этому совету.

— Декс, вы сегодня вечером так и сыплете любезностями, — сказал я ему. — Если вы пригласили меня, чтобы дать понять, что в глазах этих людей я — голодранец, говорите сразу — и до свиданья.

— Лучше бы поблагодарили меня, Ли. Я даю вам средства, которые помогут выстоять против этих людей, как вы их называете.

— Не понимаю, почему вас это интересует.

— Это меня интересует.

Он замолчал на секунду и резко затормозил, чтобы не проехать на красный свет. «Паккард» мягко опустился на рессоры, двинувшись вперед, а потом вернулся на место.

— Что именно?

— Хотел бы я знать, что вам нужно от этих девочек?

— Все красивые девочки стоят того, чтобы ими заняться.

— У вас под рукой дюжины девочек, которые тоже красивы и гораздо более доступны.

— Не думаю, что первая часть вашей фразы полностью соответствует истине, — сказал я, — да и вторая тоже.

Он посмотрел на меня, явно что-то недоговаривая. Мне больше нравилось, когда он следил за дорогой.

— Вы меня удивляете, Ли.

— Честно, — сказал я, — эти двое — в моем вкусе.

— Я знаю, что вы любите это, — сказал Декс.

Он, конечно, не это приберегал напоследок.

— Я не думаю, что с ними переспать труднее, чем с Джуди или Джики, — уверенно сказал я.

— Вы ведь стремитесь не только к этому?

— Только к этому.

— Тогда осторожней. Я не знаю, что вы сделали с Джин, но за пять минут телефонного разговора она изыскала возможность четырежды повторить ваше имя.

— Счастлив, что произвел на нее такое впечатление.

— Это не такие девушки, с которыми можно переспать и не жениться на них. По крайней мере, я думаю, что они таковы. Я знаю их уже лет десять.

— Что ж, мне повезло, — сказал я. — Потому что я не намерен жениться на обеих, но переспать с обеими намерен.

Декстер ничего не ответил и опять взглянул на меня. Рассказала ли ему Джуди о наших играх у Джики или он ничего не знал? Я думаю, этот тип был способен догадаться о трех четвертях всего вокруг, даже если об остальном ему не рассказали.

— Выходите, — сказал он мне.

Тут я заметил, что машина стоит перед «Сторк-клубом», и вышел.

У входа я прошел вперед, Декстер дал на чай брюнетке в гардеробе. Одетый в ливрею официант, которого я хорошо знал, провел нас к заранее заказанному столу. В этом кабаке они попытались собезьянничать столичный стиль, и это дало комические результаты. Проходя мимо, я пожал лапу Блэки, главе оркестра. Был час коктейля, и оркестр играл что-то танцевальное. Большинство посетителей я знал в лицо. Но я привык видеть их с эстрады, и всегда очень забавно вдруг оказаться рядом с противниками, на стороне публики.

Мы сели, и Декс заказал два тройных мартини.

— Ли, — сказал он мне, — я больше не хочу говорить с вами об этом, но будьте осторожней с этими девочками.

— Я всегда осторожен, — сказал я. — Не знаю, что вы имеете в виду, но, в общем, я всегда отдаю себе отчет в том, что делаю.

Он не ответил мне и через две минуты заговорил о другом. Когда он переставал говорить и действовать исподтишка, он мог изречь нечто и вправду интересное.

 

X

Мы оба неплохо нагрузились к моменту, когда вышли из клуба, и я, несмотря на протесты Декстера, сел за руль.

— Я не горю желанием, чтобы вы попортили мне портрет к субботе. Вы всегда смотрите по сторонам, когда ведете, и у меня рождается ощущение, что я умираю.

— Но вы не знаете дороги, Ли…

— Так что же! — сказал я. — Вы мне объясните.

— Это квартал, в котором вы никогда не бываете, и объяснить сложно.

— О, Декс, вы меня достали. Какая улица?

— Ну ладно, поехали на Стифенз стрит, триста.

— Это там? — спросил я, не совсем уверенно тыча указательным пальцем в направлении западной части города.

— Да. Вы знаете эту улицу?

— Я знаю все, — заверил я его. — Внимание, трогаемся.

До чего же легко было управлять этим «паккардом». Декс его не любил и предпочитал «кадиллак» своих родителей; но по сравнению с «нэшем» это была сплошная прелесть.

— Мы едем на Стифенз стрит?

— Рядом, — ответил Декс.

Несмотря на количество алкоголя, которое болталось в его потрохах, держался он молотком. Словно вообще не пил.

Мы заехали в центр бедного квартала. Стифенз стрит начиналась прилично, но после двухсотого номера шли дешевые жилые дома, а потом все более жалкие одноэтажные лачуги. У трехсотого номера квартал все еще выглядел пристойно. Перед домами стояли кое-где старые машины, чуть ли не эпохи «Фордов Т». Я остановил тачку Декса там, где он указал.

— Идемте, Ли, — сказал он. — Идем до конца.

Он закрыл дверцы, и мы отправились в путь. Свернув на поперечную улицу, мы прошли сотню метров. Здесь росли деревья и всюду были разрушенные ограды. Декс остановился перед двухэтажным строением, второй этаж был деревянный. Каким-то чудом решетка, ограждавшая сад, а точнее, груду обломков, была в почти хорошем состоянии. Он вошел, не предупреждая. Уже почти совсем стемнело, и в закоулках роились странные тени.

— Входите, Ли, — сказал он. — Это здесь.

— Я иду за вами.

Перед домом рос шиповник — один-единственный куст, но аромата его хватало, чтобы перекрыть запахи нечистот, которые витали вокруг. Декс взобрался по двум ступенькам к входной двери, лепившейся на боковой стороне дома. На звонок нам открыла толстая негритянка. Ни слова не говоря, она повернулась к нам спиной, и Декс последовал за ней. Я закрыл за собою дверь.

Они смирно сидели на диване; обе были одеты в блузки и очень короткие юбочки.

— Вот господа, которые принесли вам доллары, — сказала негритянка. — Ведите себя с ними хорошо.

Она закрыла за собой дверь, оставив нас одних. Я посмотрел на Декстера.

— Раздевайтесь, Ли, — сказал он. — Здесь очень жарко.

Он повернулся к рыжей.

— Иди, помоги мне, Джо.

— Меня зовут Полли, — сказала девочка. — Вы дадите мне доллары?

— Конечно, — сказал Декс.

Он вытащил из кармана мятую десятидолларовую купюру и дал ее малышке.

— Помоги мне расстегнуть брюки.

До этого момента я стоял не шелохнувшись. Я смотрел, как встает рыжая. Ей, наверное, было чуть больше двенадцати. Под очень короткой юбкой видны были кругленькие ягодицы. Я знал, что Декс смотрит на меня.

— Я беру рыжую, — сказал мне он.

— Вы знаете, что за это нас могут засадить в тюрягу?

— Вас смущает цвет ее кожи? — резко бросил он мне.

Это меня и удерживало. Он по-прежнему смотрел на меня из-под пряди, падающей на глаза. Он выжидал. Думаю, цвет лица у меня не изменился. Обе малышки застыли, немного испуганные…

— Иди сюда, Полли, — сказал Декс. — Хочешь выпить стаканчик?

— Я бы не хотела, — сказала она. — Я могу и не пить — я помогу вам.

Не прошло и минуты, как он был раздет и, посадив девочку себе на колени, задрал ей юбку. Лицо его потемнело, и он шумно дышал.

— Вы не сделаете мне больно? — сказала она.

— Не мешай мне, — ответил Декс. — А то не получишь доллары.

Он сунул руку ей между колен, и девочка заплакала.

— Замолчи! — сказал он. — А то велю Анне тебя поколотить…

Он повернул голову в мою сторону. Я не двигался.

— Вас смущает цвет ее кожи? — повторил он. — Хотите мою?

— Да нет, порядок, — сказал я.

Я посмотрел на другую малышку. Она почесывала в затылке, совершенно безразличная ко всему. Она уже сформировалась.

— Иди сюда, — сказал я ей.

— Можете начинать, Ли, — сказал Декс, — они чистые. Замолчишь ты?

Полли перестала плакать и шумно втянула воздух.

— Вы слишком большой… — сказала она. — Мне от этого больно!..

— Замолчи, — сказал Декс. — Я дам тебе еще пять долларов.

Он задыхался, как собака после бега. А потом схватил ее за бедра и задвигался на стуле.

Теперь слезы Полли лились беззвучно. Маленькая негритянка смотрела на меня.

— Разденься, — сказал я ей, — и иди сюда на диван.

Я стянул куртку и расстегнул ремень. Она легко вскрикнула, когда я вошел в нее. И была она горяча, и это был адов жар.

 

XI

До наступления субботы я больше не виделся с Дексом… Я решил заехать к нему на своем «нэше». Если он по-прежнему намерен ехать, я оставлю «нэш» в его гараже… Если же нет, поеду дальше. В тот вечер я оставил его зверски пьяным. Он, наверное, был гораздо пьянее, чем казался, и сорвался с тормозов. Малышка Полли сохранит след на левой груди, потому что этот скот задумал покусать ее, он словно взбесился. Он полагал, что доллары ее успокоят, но Анна-негритянка явилась без промедления и пригрозила, что больше его не примет. Уверен, что он явился в это местечко не впервые. Он все не хотел отпускать Полли; запах этой рыженькой ему, наверное, нравился. Анна наложила ей что-то вроде повязки и дала снотворное, но ей пришлось оставить Полли Дексу, — который вылизывал все ее шрамы, издавая громкие горловые звуки. Я представлял себе, что он должен был испытывать, потому что не мог оторваться от своей черной малышки, но все-таки я старался не ранить ее; она ни разу не пожаловалась. Она лишь закрыла глаза.

Поэтому-то я и задавался вопросом, в состоянии ли Декс отправиться сегодня на уик-энд к Эсквитам. Накануне я сам проснулся в том еще состоянии. И Рикардо мог это подтвердить: в десять часов утра он приготовил мне тройной зомби — другого средства привести себя в чувство я не знаю. В общем-то я почти не пил, пока не приехал в Бактон, и понимал, что совершил ошибку. При условии, что вы выпьете достаточное его количество, не было случая, чтобы это не прочистило мозги. В это утро все было в порядке, и я остановился у дома Декса, будучи в полной норме. Вопреки предположениям, он уже ждал меня: свежевыбритый, в костюме из бежевого габардина и двухцветной — серо-розовой — сорочке.

— Вы уже завтракали, Ли? Ненавижу останавливаться в дороге и потому заранее принимаю меры предосторожности.

Этот Декстер был ясен, прост и чист, как младенец. Правда, младенец, которому было уже много лет. Из-за глаз.

— С удовольствием съем немного ветчины и джема, — ответил я.

Камердинер обслужил меня, обильно накладывая еду. Ненавижу, когда какой-то тип сует лапы в то, что я ем, но Декс считал, видно, это нормальным.

Вскоре после этого мы отбыли. Я перенес свой багаж из «нэша» в «паккард», и Декс уселся справа.

— Ведите вы, Ли. Так-то лучше.

Он исподлобья взглянул на меня. Это был единственный намек на позавчерашний вечер. В продолжение всего путешествия он был в очаровательном настроении и рассказал мне кучу историй об Эсквитах-родителях, тех еще мерзавцах, которые начинали жизнь с хорошим капиталом — тут все пристойно, — но также с привычкой эксплуатировать людей, чья единственная вина состояла в том, что их кожа была другого цвета, нежели у них самих. У Эсквитов были плантации сахарного тростника на Ямайке и Гаити, и Декс уверял, что у них пьют потрясающий ром.

— Это несравнимо с зомби Рикардо, знаете, Ли.

— Тогда я — за, — заверил я его. И нажал на газ.

За час с небольшим мы сделали больше ста миль, и, когда въехали в Присквиль, Декстер стал подсказывать мне дорогу. Это был городишко поменьше, чем Бактон, но дома казались шикарнее, а сады были больше. Есть такие места, где чувствуешь: здесь живут те, у кого полно бабок.

Ворота у Эсквитов были открыты, и я взял подъем к гаражу на первой передаче, и уж у меня мотор не стучал. Я поставил тачку рядом с другими машинами.

— Уже есть клиенты, — сказал я.

— Нет, — заметил Декстер. — Это машины хозяев. Думаю, кроме нас, никого нет. Будет еще кое-кто из здешних. Они приглашают друг друга по очереди, потому что, оказавшись у себя дома, начинают жутко скучать.

— Понимаю, — сказал я. — Люди, достойные жалости, в конце концов.

Он рассмеялся и вышел. Мы взяли каждый свой чемодан и оказались нос к носу с Джин Эсквит. В руках ее была теннисная ракетка. На ней были белые шорты, а после окончания игры она натянула желто-голубой пуловер, который потрясающе облегал ее фигуру.

— О, вот и вы, — сказала она.

Казалось, она в восторге от того, что видит нас.

— Идемте, выпейте чего-нибудь.

Я взглянул на Декстера, он — на меня, и мы оба согласно кивнули.

— Где Лу? — спросил Декс.

— Она уже поднялась к себе, — сказала Джин. — Ей надо переодеться.

— О! — сказал я подозрительно. — У вас переодеваются к бриджу?

Джин разразилась смехом.

— Я хочу сказать — переодеть шорты. Идите, наденьте что-нибудь более удобное и возвращайтесь. Вам покажут ваши комнаты.

— Надеюсь, вы тоже переоденете шорты, — насмешливо сказал я. — Уже не менее часа прошло, как на вас все те же.

И получил ракеткой по пальцам.

— Я не потею! — заявила Джин. — Я не в том уже возрасте.

— И вы, конечно, проиграли эту партию?

— Да!..

Она опять рассмеялась. Она знала, что смеется хорошо.

— Тогда я рискну предложить вам сет, — сказал Декс. — Не сразу, конечно. Завтра утром.

— Ну конечно, — сказала Джин.

Не знаю, может быть, я ошибался, но у меня сложилось впечатление, что она предпочла бы, чтобы это был я.

— Ладно, — сказал я. — Если у вас два корта, я сыграю с Лу, и проигравшие сыграют потом друг с другом. Постарайтесь проиграть, Джин, и тогда у нас с вами будет шанс сыграть друг с другом.

— О'кей, — резюмировал Декс, — поскольку все плутуют, проигравшим буду я.

Мы рассмеялись все трое. Было не очень смешно, но обстановка была несколько напряженной, и надо было ее разрядить. А потом мы с Дексом последовали за Джин в дом, и она препоручила нас чернокожей горничной — очень худой женщине с маленьким накрахмаленным чепцом на голове.

 

XII

Я переоделся в своей комнате и присоединился к Дексу и остальным внизу. Там было еще двое парней и две девушки — поровну, — и Джин играла с одной из девиц и обоими парнями в бридж. Лу была там. Я оставил Декса в компании другой девицы и включил радио, подыскивая танцевальную музыку. Нашарил Стэна Кентона и оставил его. Лучше так, чем ничего. От Лу пахло в этот раз другими духами, которые мне понравились больше, но я захотел подшутить над ней.

— Вы поменяли духи, Лу.

— Да. Эти вам не нравятся?

— Нет, они приятные. Но вы же знаете, что так не делают.

— Как?

— Менять духи не принято. По-настоящему элегантная женщина остается верна своим духам.

— Где вы этого набрались?

— Все это знают. Это старинное французское правило.

— Мы не во Франции.

— Тогда почему же вы пользуетесь французскими духами?

— Это лучшие духи.

— Конечно; однако, если вы уважаете одно правило, это надо распространить и на все остальные.

— Да скажите же мне, Ли Андерсон, где вы всего этого набрались?

— Это блага образования, — насмешливо проговорил я.

— В каком колледже вы учились?

— Ни в одном из тех, что известны вам.

— То есть?

— Я учился в Англии и Ирландии, прежде чем вернуться в США.

— Почему вы занимаетесь тем, чем сейчас занимаетесь? Вы могли бы зарабатывать больше денег.

— Я зарабатываю достаточно для того, что мне нужно, — сказал я.

— А какая у вас семья?

— У меня было два брата.

— И?

— Младший умер. Несчастный случай.

— А другой?

— Жив. Он в Нью-Йорке.

— Я хотела бы с ним познакомиться, — сказала она.

Казалось, она рассталась с той грубостью, которую демонстрировала у Декстера и у Джики, и забыла, что я делал там с нею.

— Я предпочитаю, чтобы вы его не знали, — сказал я.

Я и вправду так думал. Но я ошибался, думая, что она все забыла.

— У вас забавные друзья, — сказала она, резко переходя от одной темы к другой.

Мы продолжали танцевать. Между одной вещью и другой практически не было пауз, и это помогло мне избежать ответа.

— Что вы сделали с Джин, в тот раз? — сказала она. — Она сама не своя.

— Ничего я с ней не сделал. Я только помог ей протрезветь. Есть известный набор приемов.

— Не знаю, может быть, вы мне морочите голову. С вами трудно это понять.

— Да я прозрачен как хрусталь!.. — заверил я ее.

Теперь была ее очередь не отвечать, и в течение нескольких минут она целиком предавалась танцу. Она расслабилась в моих руках и, казалось, ни о чем не думала.

— Хотела бы я быть там, — сделала она заключение.

— И я хотел бы того же, — сказал я. — Тогда бы вы сейчас были спокойны.

От этой фразы у меня самого загорелись уши. Я вспомнил тело Джин. Взять их обеих и одновременно прикончить, предварительно все сказав им. Невозможно…

— Я не верю, что вы думаете так же, как говорите.

— Не знаю, что я должен сказать, чтобы вы поверили, что я так и думаю.

Она горячо запротестовала, заявила, что я педант, а потом обвинила меня в том, что я говорю как австрийский психиатр. Это было слегка чересчур.

— Я хочу сказать — в какие моменты вы верите, что я говорю правду?

— Мне больше нравится, когда вы ничего вообще не говорите.

— И когда я вообще ничего не делаю?

Я сжал ее покрепче. Она, без сомнения, поняла, на что я намекал, и опустила глаза. Но я не собирался оставить ее так легко. К тому же она сказала:

— Это зависит от того, что вы делаете…

— Вы одобряете не все, что я делаю?

— Должно быть скучно, если вы это делаете со всеми.

Я чувствовал, что понемногу продвигаюсь вперед. Она почти дозрела. Еще несколько усилий. Я хотел понять, действительно ли дело на мази.

— Вы говорите загадками, — сказал я. — Что вы имеете в виду?

На сей раз она опустила не только глаза, но и голову. Она на самом деле была гораздо ниже меня ростом. В волосах у нее я увидел большую гвоздику. Она ответила:

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. О том, что вы делали со мной в тот день на диване.

— И что же?

— Вы делаете это со всеми женщинами, которых встречаете в своей жизни?

Я громко рассмеялся, и она ущипнула меня за руку.

— Не смейтесь надо мной, я не идиотка.

— Конечно, нет.

— Отвечайте на мой вопрос.

— Нет, — сказал я. — Я делаю это не со всеми женщинами. Откровенно говоря, есть очень мало женщин, с которыми хочется это делать.

— Вы мне морочите голову. Я прекрасно видела, как ведут себя ваши друзья…

— Это не друзья, это приятели.

— Не придирайтесь к каждому слову, сказала она. — Занимаетесь ли вы этим с приятельницами?

— Вы думаете, что можно захотеть делать это с подобными девицами?

— Я думаю… — прошептала она. — Бывают моменты, когда можно много разного делать со многими людьми.

Я посчитал, что надо воспользоваться этой фразой, чтобы чуть-чуть крепче обнять ее. В то же время я пытался погладить ее грудь. Но взялся за это слишком рано. Она мягко, но уверенно отодвинулась.

— В тот день, знаете ли, я выпила, — сказала она.

— Не думаю, — ответил я.

— О!.. Вы полагаете, что трезвая я позволила бы делать с собой такое?

— Конечно.

Она опять опустила голову, потом подняла ее и сказала:

— Не думаете же вы, что я пошла бы танцевать с кем попало?

— Я и есть кто попало.

— Вы прекрасно знаете, что нет.

Мне нечасто приходилось вести такие изнурительные беседы. Эта девица выскальзывала из рук, как угорь. То казалось, что она рванулась вперед, то вдруг она становилась на дыбы при легчайшем контакте. И все-таки я продолжал разговор:

— Что же отличает меня от других?

— Не знаю, вы хорошо смотритесь, но есть что-то другое. Например, голос.

— И что же?

— Это необычный голос.

Я опять громко рассмеялся.

— Нет, — настаивала она. — Это более низкий голос… более того… Не знаю, как бы сказать… более четкий.

— Это от привычки играть на гитаре и напевать.

— Нет, — сказала она. — Я не слышала, чтобы певцы и гитаристы пели так, как вы. Я слышала голоса, напоминающие мне ваш голос; ну да… там… на Гаити. Голоса негров.

— Вы мне делаете комплимент, — сказал я. — Лучших музыкантов не сыскать.

— Не говорите глупостей!

— Вся американская музыка произошла оттуда, — уверенно сказал я.

— Я так не думаю. Все большие оркестры, играющие танцевальную музыку, — это оркестры белых.

— Ну, конечно, у белых лучше положение, и они могут использовать открытия, сделанные черными.

— Не думаю, что вы правы. Все великие композиторы — белые.

— Например, Дюк Эллингтон.

— Нет, Гершвин, Керн и все другие.

— Все — эмигранты из Европы, — заверил я ее. — И эти-то — самые лучшие потребители открытий черных. Не думаю, что можно найти у Гершвина оригинальный пассаж, который он не скопировал бы, совершив плагиат, а потом воспроизведя. Предлагаю вам найти такой пассаж в «Рапсодии в голубых тонах».

— Странный вы, — сказала она. — Я не выношу негров.

Это было слишком прекрасно. Я подумал о Томе, я был близок к тому, чтобы вознести благодарственную молитву Господу. Но я сейчас слишком сильно хотел эту девицу, чтобы позволить себе поддаться гневу. А чтобы сделать хорошее дело, не стоит тревожить Господа.

— Вы такая же, как все, — сказал я. — Вы слишком хвалитесь тем, что другим уже давно известно.

— Не понимаю, что вы хотите сказать?

— Вам бы надо попутешествовать, — объяснил я. — Знаете, не только белые американцы изобрели кино, автомобиль, нейлоновые чулки и лошадиные бега. Это касается и джаза.

— Поговорим о другом, — сказала Лу. — Вы читаете слишком много книг, вот и все.

За соседним столом остальные четверо продолжали играть в бридж; если я не заставлю эту девицу выпить, я и вправду ничего не добьюсь. Надо быть настойчивее.

— Декс говорил мне о вашем роме, — продолжал я. — Это миф или он действительно доступен и простым смертным?

— Конечно, вы его получите, — сказала Лу. — Я должна была подумать о том, что вы хотите выпить.

Я отпустил ее, и она скользнула к чему-то напоминающему бар в конце салона.

— Смесь? — спросила она. — Белый ром с красным?

— Идет. Если можно, добавьте апельсинового сока. Я умираю от жажды.

— Это можно, — заверила она меня.

Сидевшие за столом игроки в бридж привлекли наше внимание к себе громкими криками:

— Эй!.. Лу! То же самое для всех!..

— Хорошо, — сказала она, — но вы заберете сами.

Мне нравилось смотреть, как эта девица наклонялась вперед. На ней было платье из чего-то, похожего на джерси, плотно прилегающее, с круглым декольте, открывавшим взору место, где начинаются груди, волосы ее были, как в тот день, когда я увидел ее впервые, на одну сторону — сегодня на левую. Она была гораздо меньше накрашена и так соблазнительна, что хотелось прямо впиться в нее.

— Вы действительно очень хорошенькая девушка, — сказал я.

Она выпрямилась, держа в руке бутылку рома.

— Не начинайте…

— Я не начинаю. Я продолжаю.

— Значит — не продолжайте. С вами все идет слишком быстро. Пропадает все удовольствие.

— Нельзя, чтобы все длилось слишком долго.

— Вовсе нет. Если это приятно, это должно длиться всегда.

— А вы знаете, что может быть приятно?

— Да. Например, разговаривать с вами.

— Это приятно только вам. Это эгоистично.

— Да вы просто хам! Скажите еще, что от моих разговоров сдохнуть можно!..

— Я не могу смотреть на вас, не думая, что вы созданы не для разговоров, а разговаривать с вами и не смотреть на вас трудно. Но мне хочется продолжать нашу беседу. Пока я говорю с вами, я не играю в бридж.

— Вы не любите бридж?

Она наполнила стакан и протянула его мне. Я взял его и наполовину осушил.

— Мне нравится это.

Я указал на стакан.

— И мне нравится, что приготовили это вы.

Она порозовела.

— Так приятно, когда вы такой.

— Уверяю вас, что могу быть приятным в массе других ситуаций.

— Вы — позер. Вы хорошо сложены и думаете, что все женщины только этого и хотят.

— Чего — этого?

— Физического.

— Те, кто этого не хочет, — уверенно сказал я, — никогда не пробовали.

— Это неправда.

— А вы пробовали?

Она не ответила, нервно сплела пальцы, а потом решилась:

— То, что вы делали со мной, в прошлый раз…

— И что же?

— Это не было приятно. Это было… Это было ужасно!

— Но не неприятно?

— Нет… — ответила она совсем тихо.

Я не настаивал и допил стакан. Я вновь овладел оставленной территорией. Боже святый, до чего же трудно будет мне с этой девицей; есть форели, которые производят такое же впечатление.

Джин встала и пришла за стаканами.

— Вы не скучаете с Лу?

— Лу очаровательна, — сказал я. — Она мне очень нравится. Могу я просить у вас ее руки?

— Никогда в жизни!.. — сказала Джин. — У меня право первенства.

— Ну, а я что же? — сказала Лу. — Залежалый товар?

— Ты молода, — сказала Джин. — У тебя есть время. Я…

Я рассмеялся, потому что Джин выглядела самое большее на два года старше своей сестры.

— Не смейтесь как идиот, — сказала Лу. — Разве у нее не поблекший вид?

Право слово, мне нравились эти две девицы. Они к тому же, похоже, хорошо понимали друг друга.

— Если вы с возрастом не станете хуже, — сказал я, обращаясь к Лу, — я с удовольствием женюсь на вас обеих.

— Вы отвратительны, — сказала Джин. — Я возвращаюсь к своему бриджу. А потом вы потанцуете со мной.

— Вот черт! — сказала Лу. — На сей раз у меня право первенства. Иди играй в свои мерзкие карты.

Мы опять пошли танцевать, но программа поменялась, и я предложил Лу прогуляться, чтобы слегка размяться.

— Не знаю, хочу ли я остаться с вами наедине, — сказала она.

— Вы не многим рискуете. В сущности, вы всегда можете позвать на помощь.

— Ну да, — возразила она. — Чтобы выглядеть идиоткой!..

— Что ж, — сказал я. — Тогда я выпил бы немного, если вы не против.

Я направился к бару и соорудил себе бодрящее пойло. Лу осталась там, где я покинул ее.

— Хотите?

Она покачала головой, прикрыв свои желтые глаза. Я перестал заниматься ею, перешел на другой конец комнаты и стал следить за игрой Джин.

— Я пришел принести вам удачу, — сказал я.

— Момент подходящий!

Она слегка повернулась ко мне, сияя улыбкой.

— Я проигрываю триста долларов. Вы считаете, что это смешно?

— Все зависит от того, какой процент от вашего приданого это составляет, — ответил я.

— Может, прекратим игру? — предложила она.

Трое других, которым, похоже, играть хотелось не больше, чем заниматься чем-либо другим, дружно поднялись с мест. Что же до некоего Декстера, то он уже некоторое время назад увлек четвертую девицу в сад.

— Что, ничего другого нет? — сказала Джин, презрительно указывая пальцем в сторону радио. — Я найду вам кое-что получше.

Она покрутила ручки настройки и действительно отыскала что-то, подо что можно было танцевать. Один из двух парней пригласил Лу. Двое других пошли танцевать вместе, а я повел выпить Джин до того, как начнем. Уж я-то знал, что ей нужно.

 

XIII

К моменту, когда мы с Декстером разошлись спать по своим комнатам, я практически больше ни слова не сказал Лу после нашей долгой беседы. Наши спальни были на втором этаже, на той же стороне, что и спальни девушек. Родители занимали другое крыло. Остальные вернулись к себе домой. Я говорю, что родители занимали другое крыло, но в то время они опять уехали то ли в Нью-Йорк, то ли на Гаити, то ли еще куда-то. Комнаты были расположены в следующем порядке: моя спальня, потом спальни Декстера, Джин и Лу. Для совершения налетов я был расположен весьма удачно.

Я разделся, принял хороший душ и энергично растерся рукавицей из конского волоса. Я слышал неясный шум передвижений в комнате Декстера. Он вышел и вернулся пятью минутами позже, и я расслышал звук, какой бывает, когда наполняют стакан. Он совершил небольшую снабженческую экспедицию, и я подумал, что идея эта недурна. Я легонько постучал в дверь, которая одновременно была дверью ванной и дверью в его комнату. Он откликнулся.

— Эй! Декс, — сказал я через дверь. — Мне почудилось или я вправду расслышал звон бутылок?

Это был ром. Нет ничего лучше, для того чтобы заснуть или остаться бодрствовать — в зависимости от времени суток. Я намеревался продолжать бодрствовать, а Декс, как я услышал, вскоре улегся. Он пил его с другой целью.

Я выждал полчаса и тихо вышел из своей комнаты. На мне были трусы и пижамная куртка. Не выношу пижамные брюки. Невыносимое устройство.

Коридор был темен, но я знал, куда направляюсь. Я продвигался вперед без предосторожностей, потому что толщины ковра хватило бы, чтобы заглушить шум бейсбольного матча; и вот я тихонько постучал в дверь Лу.

Я услышал, как она приближается; скорее, я почувствовал это, и ключ повернулся в замке. Я проскользнул в комнату и живо закрыл за собой лакированную дверь.

На Лу было потрясающее белое дезабилье, которое она, наверное, похитила у одной из «Варгас Герл». Ее туалет состоял из кружевного лифчика и крохотных трусиков в том же стиле.

— Я пришел узнать, по-прежнему ли вы сердитесь на меня, — сказал я.

— Уходите отсюда, — запротестовала она.

— А почему вы мне открыли? Кто это мог быть, по-вашему?

— Не знаю, право! Может быть, Сюзи…

— Сюзи легла. Другие слуги тоже. Вы это прекрасно знаете.

— К чему вы клоните?

— К этому.

Я подхватил ее на руки и поцеловал в соответствующем стиле. Не знаю, что делала в это время моя левая рука, но Лу отбивалась, и я получил в левое ухо такой удар кулаком, который затмил все остальные, что мне было ниспослано свыше снести до сего дня. Я отпустил ее.

— Вы — дикарь, — сказала она.

Волосы ее были причесаны нормально, они слегка растрепались, посередине шел пробор; она и вправду была отборный экземпляр. Но я пребывал в спокойствии. В этом мне помогал ром.

— Вы производите слишком много шума, — сказал я. — Джин, конечно, вас услышит.

— Между нашими комнатами есть ванная.

— Замечательно.

Я возобновил атаку и приступил к ее дезабилье. Мне удалось сорвать с нее трусики прежде, чем она снова меня ударила. Но я перехватил ее руку у запястья и соединил ей руки за спиной. Они очень ладно легли в моей правой ладони. Она боролась бесшумно, но яростно и пыталась нанести мне удар коленом; я обхватил ее левой рукой за талию и плотно прижимал к себе. Она попыталась укусить меня через пижаму. Мне никак не удавалось освободиться от проклятых трусов. Тогда я неожиданно отпустил ее и толкнул на постель.

— В конечном итоге, — сказал я, — до сих пор вы справлялись с ситуацией самостоятельно. С моей стороны было бы глупо перенапрягаться из-за такой малости.

Она была на грани слез, но глаза ее сверкали гневом. Она даже не пыталась вновь одеться, и я ею любовался. Гривка между ног у нее была густая и черная, блестящая, как каракуль. Я развернулся и направился к двери.

— Желаю хорошего сна, — сказал я. — Простите меня за легкий беспорядок, который я внес в ваш туалет. Я не осмеливаюсь предложить себя для приведения его в порядок, но рассчитываю получить от вас счет.

Мне трудно было быть таким хамом, однако определенные способности у меня есть. Она ничего не ответила, но я видел, как сжались ее ладони в кулаки и как она прикусила губу. Она резко повернулась ко мне спиной, и какую-то секунду я продолжал стоять, любуясь ею в этом ракурсе. В самом деле, жаль. Я вышел, пребывая в очень странном состоянии.

Не стесняясь, я открыл следующую дверь — дверь Джин. Она не закрыла ее на ключ. Я уверенно направился к ванной комнате и закрыл никелированную задвижку.

А потом я снял пижамную куртку и расстался с трусами. Комната была озарена мягким светом, и оранжевые обои еще больше смягчали атмосферу. Совершенно нагая Джин лежала ничком на низкой кровати и делала маникюр. Она повернула голову и следила за мной, пока я закрывал двери.

— Нахальства вам хватает, — сказала она.

— Да, — ответил я. — А вы меня ждали.

Она рассмеялась и передвинулась на кровати. Я сел рядом с ней и стал гладить ей ляжки. Она была бесстыдна, как десятилетний ребенок. Она села и пощупала мои бицепсы.

— А вы здоровяк.

— Я слаб, как только что родившийся агнец, — заверил я ее.

Она потерлась о мое плечо и поцеловала меня, но тут же отодвинулась и вытерла губы.

— Вы идете от Лу. От вас пахнет ее духами.

Я не подумал об этой проклятой привычке. Голос Джин дрожал, и она старалась не смотреть на меня. Я схватил ее за плечи.

— Вы неразумны.

— От вас пахнет ее духами. Вот видите!..

— Я должен был извиниться, — сказал я. — Я ее немножко обидел.

Я подумал о том, что Лу, может быть, еще стоит на три четверти голая посреди своей комнаты, и это меня еще больше возбудило. Джин заметила это и покраснела.

— Это вас смущает? — спросил я.

— Нет, — прошептала она. — Могу я потрогать вас?

Я вытянулся на постели и заставил ее лечь рядом со мной. Ее руки робко шарили по моему телу.

— Вы очень сильный, — сказала она тихим голосом.

Мы теперь оба лежали на боку лицом друг к другу. Я легонько толкнул ее и повернул на другой бок, а потом придвинулся к ней. Она легко раздвинула ноги, чтобы помочь мне.

— Вы мне сделаете больно.

— Ни за что, — сказал я.

Я просто касался пальцами ее грудей, идя снизу к соскам, я чувствовал, как она дрожит всем телом. Ее круглые горячие ягодицы плотно легли между моих бедер; она дышала все — чаще.

— Хотите, я погашу свет? — прошептал я.

— Нет, — сказала Джин. — Лучше — так.

Я отнял левую руку от низа ее тела и отвел ей волосы у правого уха. Многие просто не знают, что можно сделать с женщиной, целуя и покусывая ей ухо; это замечательный маневр. Джин стала извиваться, как угорь.

— Не делайте так.

Я тут же перестал, но она схватила меня за запястье и обняла с неожиданной силой.

— Сделайте так еще.

Я начал медленнее и почувствовал, как она напряглась вдруг, а потом расслабилась и уронила голову. Рука моя скользнула вниз по ее животу, и я понял все. Я стал осыпать ее шею беглыми летучими поцелуями. Я видел, как напрягается ее кожа по мере того, как я приближался к груди. А потом я вошел в нее так легко, что не знаю даже, заметила ли она это прежде, чем я начал движение. Все дело в том, как совершенны приготовления. Но она освободилась легким движением поясницы.

— Вам не нравится? — спросил я.

— Поласкайте меня еще. Ласкайте меня всю ночь.

— Так я и намерен действовать, — сказал я.

Я опять овладел ею, на сей раз — грубо. И кончил, прежде чем она получила удовлетворение.

— Вы меня с ума сведете… — прошептала она.

Она перевернулась на живот, спрятав голову между локтей. Я поцеловал ее поясницу и ягодицы, а потом встал над нею на колени.

— Раздвиньте ноги, — сказал я.

Она ничего не сказала и мягким движением раздвинула ноги. Рука моя скользнула между ее бедер, я прокладывал себе дорогу, но ошибся в направлении. Она опять напряглась, но я настаивал.

— Я не хочу, — сказала она.

— Встаньте на колени, — сказал я.

— Я не хочу.

А потом она выгнула талию и подогнула колени. Она по-прежнему прятала голову между рук, и я постепенно добрался, куда хотел. Она ничего не говорила, но я чувствовал, как поднимается и опускается ее лоно и ускоряется ее дыхание. Не отпуская ее, я откинулся на бок, увлекая ее за собой, и когда я захотел увидеть ее лицо, слезы текли из-под ее закрытых век, но она сказала, чтобы я в ней остался.

 

XIV

Я вернулся в свою комнату в пять утра. Джин не пошевельнулась, когда я отпустил ее, она была обессилена. Ноги мои были не совсем тверды, но мне удалось выбраться из постели в десять утра. Думаю, что ром Декса помог мне. Я залез под холодный душ и попросил Декса немного побоксировать со мной. Я думал, как чувствует себя Джин. Что до Декса, то он слишком приналег на ром: на расстоянии двух метров от него ужасно несло. Я посоветовал ему выпить литра три молока и сыграть партию в гольф. Он думал встретиться с Джин на теннисной площадке, но она еще не вставала. Я спустился к завтраку. Лу одиноко сидела за столом; на ней была плиссированная юбочка и замшевая куртка поверх блузки из светлого шелка. Мне действительно ее хотелось. Но в то утро я чувствовал себя умиротворенным. Я поздоровался с нею:

— Доброе утро.

Тон ее был холоден. Нет, скорее — грустен.

— Вы сердиты на меня? Приношу вам свои извинения за вчерашний вечер.

— Думаю, вы ни в чем не виноваты, — сказала она. — Таким уж вы уродились.

— Нет. Таким я стал.

— Меня ваши истории не интересуют.

— Вы не в том возрасте, когда мои истории могут быть интересны…

— Я заставлю вас пожалеть о том, что вы сейчас сказали, Ли.

— Хотел бы я знать, каким образом.

— Не будем больше об этом говорить. Сыграете сет со мной?

— С удовольствием, — ответил я. — Мне необходима разрядка.

Она не удержалась от улыбки, и, как только завтрак был закончен, я последовал за нею на корт. Эта девица не могла долго сердиться.

Мы играли в теннис до полудня, до изнеможения. Я больше не чуял под собою ног, и все вокруг стало казаться мне окрашенным в серые тона, когда с одной стороны появилась Джин, а с другой — Декс. Они были в столь же плачевном состоянии, что и я.

— Привет! — сказал я Джин. — Я вижу, вы в форме.

— Вы на себя поглядите, — огрызнулась она.

— В этом виновата Лу, — заявил я.

— А в том, что старину Декса надо лопатой собирать, тоже я виновата? — запротестовала Лу. — Вы перепили рома, вот и все. О, Декс! От вас несет ромом за пять метров!

— Ли сказал — за два, — живо возразил Декстер.

— Я так сказал?

— Лу, — сказал Декс, — сыграйте со мной.

— Это несправедливо. Играть должна Джин, — сказала Лу.

— Невозможно! — сказала Джин. — Ли, сделаем круг до обеда.

— А когда здесь обедают? — запротестовал Декс.

— Меньше чем через час, — сказала Джин.

Она взяла меня под руку и потянула к гаражу.

— Возьмем машину Декса? — сказал я. — Она стоит первой от входа, это удобнее.

Она не ответила. Она очень крепко сжала мою руку и еще ближе подвинулась ко мне. Я силился говорить о всякой ерунде; она по-прежнему ничего не отвечала. Она отпустила мою руку, чтобы сесть в машину, но, как только я сел рядом, она пристроилась предельно близко ко мне, оставив мне минимальную возможность владеть рулем. Я выехал и спустился по аллее. Ворота были открыты, я свернул направо. Я не знал, куда ведет дорога.

— Как выехать из города? — спросил я Джин.

— Все равно как… — прошептала она.

Я взглянул на нее в зеркальце. Она закрыла глаза.

— Послушайте, вы слишком долго спали, — настойчиво заговорил я, — и это вас утомило.

Она выпрямилась резко, словно сумасшедшая, и схватила меня обеими руками за голову, чтобы поцеловать. Я предусмотрительно затормозил — это значительно снижает видимость.

— Поцелуйте меня, Ли…

— Подождите хотя бы, пока мы выедем из города.

— Мне все равно, ну их. Пусть они все об этом знают.

— А ваша репутация?

— Вы не всегда помните о ней. Обнимите меня.

Целоваться можно, ну, пять минут, но не мог же я заниматься этим все время. Спать с нею, переворачивать ее так и эдак — это я согласен. Но не целоваться. Я отстранился.

— Будьте паинькой.

— Поцелуйте меня, Ли. Пожалуйста.

Я увеличил скорость, повернул в первую улицу направо, потом налево; я пытался встряхнуть ее, чтобы она меня отпустила и вцепилась во что-нибудь другое; но это нелегко сделать, когда ведешь «паккард». Он был непоколебим. Джин воспользовалась этим, чтобы снова обнять меня обеими руками.

— Уверяю вас, чего только не расскажут о вас в этих краях.

— А я бы хотела, чтобы нарассказали еще больше. Все будут так раздражены, когда…

— Когда?

— Когда узнают, что мы поженимся.

Господи Боже святый, черт возьми, куда клонила эта девица! Есть такие, на которых это действует так же, как валерьянка на кошку или дохлая жаба на фокстерьера. Они бы приставали с этим делом всю свою жизнь.

— Мы поженимся?

Она склонила голову и поцеловала мою правую руку.

— Конечно.

— Когда?

— Сейчас.

— Ну, не в воскресенье же.

— Почему? — сказала она.

— Нет. Это — идиотизм. Ваши родители не будут согласны.

— Мне это безразлично.

— У меня нет денег.

— Достаточно для двоих.

— С трудом хватает мне одному, — сказал я.

— Родители дадут мне денег.

— Не думаю. Ваши родители меня не знают. Да и вы не знаете меня, ведь так?

Она покраснела и спрятала лицо на моем плече.

— Вот и нет, я знаю вас, — прошептала она. — Я могла бы описать вас по памяти — целиком.

Я решил посмотреть, как далеко это может зайти, и сказал:

— Масса женщин могли бы описать меня подобным образом.

Она не прореагировала.

— Мне это безразлично. Больше они этого делать не будут.

— Но вы ничего обо мне не знаете.

— Я не знала ничего о вас.

Она стала напевать песню Дюка с таким названием.

— Вы и сейчас знаете не больше, — заверил я ее.

— Тогда расскажите мне, — сказала она, перестав петь.

— В конце концов, — сказал я, — не знаю, как я мог бы помешать вам выйти за меня замуж. Вот разве если уеду. Но мне не хочется уезжать.

Я не добавил: «пока не получил Лу», но именно это я хотел сказать. Джин приняла все за чистую монету. Эта девица была в моих руках. Надо было ускорить ход дела с Лу. Джин положила голову мне на колени, а сама пристроилась на краю сиденья.

— Расскажите мне, прошу вас, Ли.

— Хорошо, — сказал я.

Я сообщил ей, что родился где-то в Калифорнии, что у отца моего были шведские корни, и отсюда — мои белокурые волосы. У меня было трудное детство, потому что родители мои были очень бедны, и в возрасте девяти лет, в самый разгар депрессии, я играл на гитаре, чтобы зарабатывать на жизнь, а потом мне повезло: я встретил одного типа, когда мне было четырнадцать лет, он заинтересовался мною, увез меня с собой в Европу, Великобританию и Ирландию, где я провел десять лет.

Все это были бредни. Я действительно десять лет прожил в Европе, но не в таких условиях, а всем, чему я научился, я был обязан лишь самому себе и библиотеке типа, у которого я работал в качестве слуги. Я не сказал ей ни слова и о том, как этот тип обращался со мной, зная, что я негр, ни о том, что он делал, когда его приятели не заходили повидать его, ни о том, как я расстался с ним, заставив его подписать чек для оплаты моего путешествия обратно и прибегнув для этого к специфическим знакам внимания.

Я рассказал ей кучу чепухи о моем брате Томе, и о малыше, и как он погиб в результате несчастного случая; считали, что не обошлось без негров, эти типы — большие притворщики, это раса прислужников, и что одна мысль приблизиться к существу с другим цветом кожи делает меня больным. Итак, я вернулся и обнаружил, что дом моих родителей продан, брат мой Том — в Нью-Йорке, малыш в шести футах под землей, и тогда я стал искать работу, и я обязан этим местом в книжной лавке другу Тома; это-то было правдой.

Она внимала мне, как проповеднику, а я знай наяривал; я сказал ей, что считаю, что ее родители не согласятся на наш брак, потому что ей нет еще двадцати лет. Но ей только что исполнилось двадцать, и она могла обойтись без согласия родителей. Но я мало зарабатывал. Она предпочитала, чтобы я сам зарабатывал деньги — и честно, и ее родители, конечно, полюбят меня и найдут мне более интересную работу на Гаити на одной из своих плантаций. Тем временем я пытался как-то сориентироваться и наконец выбрался на дорогу, по которой прибыли мы с Дексом. Пока что я вернусь к своей работе, и она приедет повидать меня на неделе; мы как-нибудь устроимся, чтобы рвануть на Юг или провести несколько дней в каком-нибудь местечке, где нам никто не помешает, а потом вернемся уже женатыми, и дело будет сделано.

Я спросил ее, скажет ли она об этом Лу; она сказала — да, но не о том, что мы делали вместе; говоря об этом, она опять возбудилась. К счастью, в это время мы уже приехали.

 

XV

Послеобеденное время мы провели кое-как. Погода была хуже, чем накануне. Настоящая осенняя погода; я поостерегся играть в бридж с друзьями Джин и Лу; я помнил советы Декса; момент был неподходящий, чтобы бросить на ветер те несколько сотен долларов, что мне удалось скопить; в сущности, эти типы мало беспокоились, будет ли у них пятью-шестью сотнями больше или меньше. Им хотелось убить время.

Джин то и дело кидала на меня взгляды по поводу и без повода, и я сказал ей, воспользовавшись минутой наедине, чтобы она была поосторожнее. Я еще потанцевал с Лу, но она была настороже; мне не удалось направить разговор на достойный сюжет. Я почти полностью оправился после ночи и опять стал возбуждаться всякий раз, как смотрел на ее грудь; она, правда, дала немного себя потискать, пока мы танцевали. Как и накануне, друзья уехали не поздно, и мы остались вчетвером. Джин уже не держалась на ногах, но хотела еще и еще; мне стоило немалых усилий уговорить ее подождать; к счастью, усталость оказала свое действие. Декс продолжал налегать на ром. Мы поднялись к себе около десяти часов, и я почти сразу спустился, чтобы взять какую-нибудь книгу. Мне не хотелось вязаться с Джин, а спать хотелось недостаточно.

А потом, войдя к себе в комнату, я застал на своей кровати Лу. На ней было то же дезабилье, что и вчера, а трусики — другие. Я не прикоснулся к ней. Закрыл на ключ дверь в комнату и дверь ванной и лег, словно ее здесь и нет. Когда я снимал с себя шмотье, я услышал, как участилось ее дыхание. Улегшись в постель, я решил с ней заговорить.

— Сегодня вам не хочется спать, Лу? Могу я что-нибудь сделать для вас?

— Уверена, что теперь вы не отправитесь к Джин, — ответила она.

— Что заставляет вас полагать, что я был у Джин прошлой ночью?

— Я слышала вас, — сказала она.

— Вы меня удивляете… Я ведь ни капли не шумел, — насмешливо сказал я.

— Почему вы закрыли обе двери?

— Я всегда сплю с закрытыми дверьми, — сказал я. — Не очень-то стремлюсь проснуться рядом неизвестно с кем.

Она, наверно, надушилась с головы до ног. Пахло от нее на расстоянии километра, и макияж ее был безупречен. Она была причесана как накануне — волосы разделены пробором; мне стоило лишь протянуть руку, чтобы взять ее, как спелый апельсин, но я имел предъявить ей небольшой счетец.

— Вы были у Джин, — уверенно сказала она.

— В любом случае, вы меня выставили за дверь, — сказал я. — Это все, что я могу припомнить.

— Мне не нравятся ваши манеры, — сказала она.

— А я считаю, что веду себя очень корректно сегодня вечером, — сказал я. — Приношу свои извинения, что был вынужден раздеваться перед вами, но ведь вы все равно, я в этом уверен, не смотрели.

— Что вы сделали с Джин? — продолжала она настаивать.

— Послушайте, — сказал я. — Я удивлю вас, но иначе поступить не могу. Лучше, если вы будете знать. Я поцеловал ее в тот день, и с тех пор она беспрерывно бегает за мной.

— Когда?

— Когда я помогал ей протрезветь у Джики.

— Я знала это.

— Она меня почти заставила сделать это. Знаете, я ведь тоже немного выпил.

— Вы ее действительно поцеловали?..

— То есть?

— Как меня… — прошептала она.

— Нет, — просто ответил я с той искренней интонацией, которая мне очень нравилась. — Ваша сестра надоеда, Лу. Я вас хочу. Я поцеловал Джин, как поцеловал бы… как поцеловал бы свою мать, а она удержу не знает. Не знаю, как от нее избавиться; боюсь, что это мне не удастся. Она, конечно, скажет вам, что мы поженимся. Это нашло на нее сегодня утром, в машине Декса. Она хорошенькая, но я ее не хочу. Думаю, она слегка чокнутая.

— Вы целовали ее раньше, чем меня.

— Это она меня целовала. Вы же знаете, что мы всегда признательны тем, кто нами занимался, когда мы перебрали…

— А вы жалеете, что поцеловали ее?

— Нет, — сказал я. — Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не вы были пьяны в тот вечер вместо нее.

— Теперь вы можете меня поцеловать, — сказала она.

Она не пошевельнулась и смотрела прямо перед собой, но ей немалого стоило сказать это.

— Я не могу поцеловать вас, — сказал я. — С Джин это ничего не значило. С вами же — да я от этого заболею. Я не коснусь вас, пока…

Я не закончил фразу, пробормотал нечто неразборчивое и отвернулся от нее.

— Пока — что? — спросила Лу.

Она слегка развернулась и положила ладонь мне на плечо.

— Это идиотство, — сказал я. — Это невозможно…

— Говорите же…

— Я хотел сказать… пока мы не поженимся, Лу, — вы и я. Но вы слишком молоды, и я никогда не смогу избавиться от Джин, и она никогда не оставит нас в покое.

— Вы и вправду так думаете?

— Что?

— Чтобы жениться на мне?

— Я не могу серьезно думать о невозможном, — возразил я. — Но что касается желания, клянусь вам, я действительно этого хочу.

Она встала с кровати. Я по-прежнему лежал отвернувшись. Она ничего не говорила. Я тоже молчал; я почувствовал, как она вытянулась на постели.

— Ли, — сказала она через мгновение.

Я чувствовал, что сердце мое бьется так сильно, что в такт ему слегка вибрирует кровать. Я обернулся. Она сняла с себя дезабилье и все остальное и лежала, закрыв глаза. Я подумал, что Говард Хьюз снял бы дюжину фильмов, лишь бы в них была грудь этой девушки. Я не прикоснулся к ней.

— Я не хочу делать это с вами, — сказал я. — Вся эта история с Джин противна мне. Пока вы не познакомились со мной, вы прекрасно ладили друг с другом. У меня нет желания разлучать вас так или иначе.

Не знаю, хотелось ли мне чего-нибудь другого, кроме как трахать ее, пока не стану от этого совершенно больным, когда будут жить лишь мои рефлексы. Но мне удалось устоять.

— Джин влюблена в вас, — сказала Лу. — Это бросается в глаза.

— Тут я бессилен.

Она была гладкая и тоненькая, как травинка, а пахла как парфюмерный магазин. Я сел, склонился над ее бедрами и поцеловал между ними, в том месте, где кожа у женщин так же нежна, как перья птицы. Она сжала ноги и почти сразу опять раздвинула их, и я опять стал целовать ее, немного выше. Блестящий кудрявый пушок ласкал мою щеку, и я потихоньку стал лизать ее короткими движениями. Это место у нее было горячее, влажное, твердое под языком, и мне хотелось укусить ее, но я выпрямился. Она села рывком и схватила мою голову, чтобы вернуть ее в прежнее положение. Я наполовину высвободился.

— Я не хочу, — сказал я. — Я не хочу — до тех пор, пока история с Джин не будет завершена. Я не могу жениться на вас обеих.

Я куснул ее соски. Она по-прежнему удерживала мою голову и не раскрывала глаз.

— Джин хочет выйти за меня замуж, — продолжал я. — Почему? Я не знаю. Но если я откажусь, она непременно подстроит так, чтобы мы не могли видеться.

Она молчала и изгибалась под моими ласками. Моя правая рука двигалась вверх-вниз по ее бедрам, и Лу открывалась при каждом точном попадании.

— Я вижу лишь один выход, — сказал я. — Я могу жениться на Джин, а вы поедете вместе с нами, и мы найдем возможность встречаться.

— Я не хочу, — прошептала Лу.

Голос ее звучал неровно, и я, пожалуй, смог бы играть сейчас на нем, как на музыкальном инструменте. Каждое прикосновение вызывало изменение интонации.

— Я не хочу, чтобы вы с ней делали это…

— Ничто не вынуждает меня делать с ней это, — сказал я.

— О! Делайте это со мной, — сказала Лу. — Делайте это со мной сейчас же!

Она металась и каждый раз, когда моя рука поднималась вверх, двигалась ей навстречу. Я опустил голову к ее ногам и, перевернув ее спиной ко мне, приподнял ее ногу и прижал лицо к ее бедрам. Я взял ее губы в свои. Она вдруг напряглась и почти тут же расслабилась. Я полизал ее немного и отодвинулся. Она лежала навзничь.

— Лу, — прошептал я. — Я не стану вас трахать. Я не хочу трахать вас, пока мы не будем в безопасности. Я женюсь на Джин, и мы выпутаемся. Вы поможете мне.

Она опять повернулась на спину и поцеловала меня как будто с яростью. Зубы ее стукнулись о мои, а я в это время гладил выгиб ее поясницы. А потом взял ее за талию и поставил на ноги.

— Идите к себе, спать, — сказал я ей. — Мы наговорили много глупостей. Будьте паинькой и идите спать.

Я тоже встал и поцеловал ее в глаза. К счастью, я не снял трусы и таким образом сохранил достоинство.

Я надел на нее лифчик и трусики; я вытер ей бедра своей простыней, наконец, я накинул на нее прозрачное дезабилье. Она молча повиновалась; в руках моих она была мягка и тепла.

— Баиньки, сестричка, — сказал я ей. — Я уезжаю завтра утром. Постарайтесь спуститься к завтраку, мне нравится смотреть на вас.

А потом я вытолкнул ее и закрыл следом дверь. Теперь я наверняка держал в руках обеих сестер. Я чувствовал глубокую внутреннюю радость, и вполне возможно, что малыш повернулся там, под слоем земли в два метра, и я протянул ему свою лапу. Это что-нибудь да значит — пожать руку своему брату.

 

XVI

Через несколько дней я получил от Тома письмо. Он не очень-то распространялся о своих делах. Думаю, я верно угадал, что он нашел далеко не блестящую работенку в какой-нибудь школе в Гарлеме, а он цитировал мне писание, сопровождая цитату комментарием, поскольку подозревал, что я не слишком в курсе всех этих историй. Это был пассаж из книги Иова, и говорилось там следующее: «И взял я тело свое в зубы свои, и положил я душу свою в свою ладонь». Думаю, что автор, по мнению Тома, хотел этим сказать, что поставил на карту последнее, что у него было, ну, или — рискнул всем ради всего; я считаю, что это — сложный способ приготовить простое блюдо. Итак, я понял, что в этом плане Том совсем не изменился. И все же он был славный парень. Я написал ему в ответ, что у меня все идет хорошо, и положил в письмо пятидесятидолларовую купюру, потому что мне показалось, бедный старина не имел достаточно жрачки.

В остальном же все шло по-старому. Книги, по-прежнему все время книги. Я получал перечни рождественских альманахов и листки, которые не прошли через главную контору фирмы; их распространяли разные типы за свой собственный счет, но мой контракт запрещал мне эти маленькие игры, и я не собирался рисковать. Несколько раз я выставлял за дверь типов иного рода — занимавшихся порнягой; но ни разу не сделал этого грубо. Эти ребята часто были негры или мулаты, а я знаю, как это тягостно для подобного типа людей; впрочем, я брал у них один-два образчика их товара и отдавал их банде; Джуди эти штучки очень любила.

Они все так же собирались в аптеке, заходили повидать меня, а я время от времени имел девиц, в общем, каждые два дня. Они были более глупы, чем порочны. Все, кроме Джуди.

Джин и Лу должны были обе появиться в Бактоне до конца недели. Два свидания, назначенные отдельно; от Джин последовал телефонный звонок, а Лу не явилась. Джин приглашала меня на следующий уик-энд, и мне пришлось ответить ей, что я не смогу приехать. Не выйдет у этой девицы вертеть мною, как пешкой. Она неважно себя чувствовала и хотела бы, чтобы я приехал, но я сказал ей, что у меня есть горящая работа, и она пообещала приехать в понедельник часов в пять; у нас будет время поболтать.

Вплоть до понедельника ничем необычным я не занимался; в субботу вечером я опять заменял гитариста в «Сторке», и это принесло мне пятнадцать долларов и дармовую выпивку. Они в этом заведении платили недурно. Дома я читал или занимался своей гитарой. Я забросил чечетку, их и без этого легко было заполучить. Я вернусь к этому, когда избавлюсь от сестер Эсквит. Я также запасся патронами для маленькой пушки малыша и купил разные снадобья. Отвел тачку в гараж на осмотр, и механик наладил мне в ней все, что было не в порядке.

Никаких признаков жизни со стороны Декса за это время не было подано. Я попытался соединиться с ним в субботу утром, но он уехал на уик-энд, и мне не сказали — куда. Полагаю, что он опять наведывался к старухе Анне, чтобы попользоваться ее малышками, потому что никто из банды не знал, где он проводил время всю неделю.

А в понедельник в четыре двадцать машина Джин остановилась перед моей дверью; ей было совершенно наплевать на то, что могут подумать окружающие. Она вышла из машины и вошла в лавку. У меня никого не было. Она приблизилась ко мне и влепила мне такой поцелуй, какие приберегают для особо значительных случаев; я предложил ей сесть. Я намеренно не опустил железную штору, чтобы она поняла, что я не одобряю ее идею явиться раньше назначенного времени. Несмотря на макияж, она очень плохо выглядела; глаза ее были обведены черными тенями. Как всегда, на ней было надето все, что можно найти лучшего, чтобы прикрыть наготу; и шляпка на ней была явно не от Мэйси; впрочем, она ее старила.

— Хорошо доехали? — спросил я.

— Это ведь совсем близко, — ответила она. — Мне казалось, что расстояние должно быть больше.

— Вы приехали раньше, — заметил я.

Она взглянула на часики, усыпанные бриллиантами.

— Ну, не так уж много!.. Сейчас без двадцати пяти пять.

— Четыре двадцать девять, — возразил я. — Вы слишком торопитесь.

— Вам это неприятно?

Она состроила ласковую гримаску, которая привела меня в ужасное раздражение.

— Конечно. У меня есть и другие занятия помимо развлечений.

— Ли, — прошептала она, — будьте же полюбезнее!..

— Я любезен, когда с работой покончено.

— Будьте полюбезнее, Ли, — повторила она. — У меня… я…

Она замолчала. Я понял, но надо было, чтобы она это произнесла.

— Объяснитесь, — сказал я.

— У меня будет ребенок, Ли.

— Вы, — сказал я, угрожающе уставив в нее палец, — вы плохо вели себя с мужчиной.

Она засмеялась, но осунувшееся лицо ее по-прежнему было напряжено.

— Ли, надо, чтобы вы женились на мне как можно быстрее, иначе разразится страшный скандал.

— Да нет же, — заверил я ее. — Такое случается каждый день.

Теперь я заговорил игриво: нельзя было отпустить ее, не уладив это дело. В таком состоянии женщины очень часто бывают нервозны. Я подошел к ней и погладил ее по плечам.

— Сидите тихонько, — сказал я. — Я закрою лавку, чтобы нам было спокойнее.

Конечно, легче было бы избавиться от нее и от младенца. Теперь у нее было веское основание покончить с собой. Я направился к двери и повернул рукоятку слева от нее, которая поднимала и опускала штору. Она медленно упала, не произведя никакого шума, кроме легкого позвякивания шестеренок, поворачивавшихся в гнезде.

Когда я вернулся на место, Джин сняла шляпу и взбила волосы, чтобы придать им пышность; без шляпы она выглядела лучше; она и вправду была красивая девушка.

— Когда мы уедем? — вдруг спросила она. — Теперь нужно, чтобы вы увезли меня как можно быстрее.

— Мы можем уехать в конце недели, — ответил я. — Дела мои в порядке, но мне надо найти там, в другом месте, себе работу.

— Я возьму с собой денег.

У меня не было намерений быть на содержании даже у девицы, которую я собирался прикончить.

— Для меня это ничего не меняет, — сказал я. — И речи быть не может, чтобы я тратил ваши деньги. Я хочу, чтобы мы условились об этом раз и навсегда.

Она не ответила. Она вертелась на стуле, как человек, который не решается что-то сказать.

— Ну же, — заговорил я, чтобы подбодрить ее. — Валяйте, говорите все. Что вы там натворили, ничего не сказав мне?

— Я написала туда, — сказала она. — Я увидела адрес в отделе объявлений в газете; они говорят, что это уединенное место для любителей одиночества и влюбленных, которые хотят спокойно провести медовый месяц.

— Если все влюбленные, которые хотят, чтобы их не беспокоили, встретятся там, — пробормотал я, — хорошенькая будет давка!..

Она рассмеялась. Похоже, она испытала облегчение. Она была не из тех, кто может таиться.

— Они ответили мне, — сказала она. — У нас будет домик для ночевки, а еду можно брать в гостинице.

— Лучшее, что вы могли бы сделать, — сказал я, — это рвануть туда первой, а я бы потом приехал к вам. Так у меня будет время все закончить здесь.

— Я бы хотела поехать туда вместе.

— Это невозможно. Чтобы не возбуждать подозрений, возвращайтесь домой, и чемодан соберите в последний момент. Не к чему вести с собой много вещей. И не оставляйте письма с названием места, куда отправились. Вашим родителям не нужно это знать.

— Когда вы приедете?

— В понедельник. Выеду в воскресенье вечером.

Вряд ли кто-нибудь заметит мой отъезд воскресным вечером. Но оставалась еще Лу.

— Конечно, — добавил я, — я полагаю, вы сказали обо всем вашей сестре.

— Еще нет.

— Она, наверное, кое о чем подозревает. В любом случае, в ваших интересах сказать ей. Она может быть вашей посредницей. Вы хорошо ладите друг с другом, не так ли?

— Да.

— Тогда скажите ей все, но только в день отъезда. И оставьте адрес, но так, чтобы она обнаружила его после того, как вы уедете.

— Как же мне это сделать?

— Можете положить листок с адресом в конверт и отправить его по почте, когда отъедете на двести-триста миль от дома. Можете оставить его в ящике столика. Есть масса способов.

— Не нравятся мне все эти сложности. О, Ли, неужели мы не можем просто уехать вместе, вдвоем, сказав всем, чтобы оставили нас в покое?

— Это невозможно, — сказал я. — Что касается вас, это еще пойдет. Что же до меня, то у меня нет денег.

— Но это одно и то же.

— Взгляните в зеркало, — сказал я. — Это вам все равно, потому что у вас они есть.

— Я не решусь сказать Лу. Ей ведь только пятнадцать лет.

Я рассмеялся.

— Уж не кажется ли она вам младенцем в ползунках? Вам должно быть известно, что в семье, где есть сестры, младшая узнает все примерно тогда же, когда и старшая. Если бы у вас была сестричка десяти лет, она знала бы столько же и то же, что и Лу.

— Но Лу еще малышка.

— Конечно. Для этого достаточно взглянуть на то, как она одевается. Духи, которыми она себя поливает, тоже свидетельствуют о ее полной невинности. Надо предупредить Лу. Повторяю, вам необходим посредник между вами и родителями.

— Я бы предпочла, чтобы об этом никто не знал.

В моем смехе прозвучала вся злость, на какую я только был способен.

— Что, вы не так уж гордитесь типом, которого себе откопали?

Губы ее задрожали, и я подумал, что она вот-вот расплачется. Она встала.

— Почему вы говорите мне колкости? Вам нравится делать мне больно? Я не хочу ничего говорить, потому что мне страшно…

— Страшно?..

— Страшно, что вы бросите меня до того, как мы поженимся.

Я пожал плечами.

— Вы думаете, если бы я хотел бросить вас, женитьба меня бы остановила?

— Да, если у нас будет ребенок.

— Если у нас будет ребенок, я не смогу добиться развода, это верно; но этого будет явно недостаточно, чтобы помешать мне бросить вас, если мне этого захочется…

На сей раз она расплакалась. Она упала на стул, чуть наклонив голову, а слезы текли по ее круглым щекам. Я понял, что слишком поторопился, и подошел к ней. Положил ей руку на шею и погладил по затылку.

— О, Ли! — сказала она. — Это так непохоже на то, как я себе это представляла. Я думала, что вы будете счастливы заполучить меня насовсем.

Я сказал в ответ какую-то глупость, и тут ее стало рвать. У меня ничего не было под рукой, никакой салфетки, и мне пришлось побежать в крохотную подсобку за тряпкой, которой уборщица вытирала пыль в магазине. Думаю, она была в таком состоянии из-за беременности. Когда она перестала икать, я вытер ей лицо ее носовым платком. Ее глаза, словно умытые, блестели от слез, и она глубоко дышала. Туфли ее были испачканы, и я вытер их куском бумаги. Запах выводил меня из себя, но я наклонился и поцеловал ее. Она яростно прижала меня к себе, безостановочно что-то шепча. С этой девицей мне не везло. Вечно больна, то потому, что перепила, то — потому, что перетрахалась.

— Уезжайте побыстрее, — сказал я ей. — Возвращайтесь домой. Полечитесь, а потом в четверг вечером соберите чемодан и удирайте. Я приеду к вам в ближайший понедельник.

Она вдруг сразу воспрянула духом и недоверчиво улыбнулась.

— Ли… это правда?

— Конечно.

— О, Ли… я обожаю вас… Знаете, мы будем очень счастливы.

Она была совсем незлопамятна. Вообще девушки не так склонны к быстрому примирению. Я поднял ее со стула и погладил ей сквозь платье груди. Она напряглась и откинулась назад. Она хотела, чтобы я продолжал. Я-то предпочел бы проветрить комнату, но она вцепилась в меня и одной рукой стала расстегивать на мне пуговицы. Я задрал ей платье и взял ее на длинном столе, куда клиенты клали, перелистав, книги; она закрыла глаза и казалась неживой. Когда я почувствовал, что она расслабилась, я продолжал, пока она не застонала, а потом кончил ей на платье, и тогда она поднялась, прижав руку ко рту, и ее снова стошнило.

А потом я поставил ее на ноги, застегнул на ней пальто, почти донес ее до машины, пройдя через заднюю дверь в глубине лавки, и усадил ее за руль. У нее был такой вид, что казалось — сейчас в обморок упадет, но ей все же хватило сил почти до крови укусить меня в нижнюю губу; я не шелохнулся, а потом смотрел, как она уезжает. Думаю, машина сама, на ее счастье, находила дорогу.

А потом я вернулся к себе и принял ванну — из-за этого запаха.

 

XVII

До этого момента я не задумывался о трудностях, в которые меня может вовлечь намерение уничтожить этих девиц. Сейчас вдруг у меня появилось желание все бросить и продолжать продавать книги, не портя себе кровь. Но надо было, чтобы я это сделал ради малыша, и ради Тома, и ради себя тоже. Я знавал типов, которые попадали в ситуацию, сходную с моей, которые забывали о своей крови, и становились на сторону белых в любых обстоятельствах, и, не колеблясь, наносили удар черным, когда представлялась такая возможность. Таких типов я тоже не без удовольствия убил бы, но дело надо делать постепенно. Сначала девицы Эсквит. У меня было немало шансов прикончить других: вся эта мелюзга, с которой я водился — Джуди, Джики, Билл и Бетти, но это не представляло никакого интереса. Малопрезентабельно. Эсквит — это будет мой первый опыт. Потом, думаю, выпутавшись, я смогу ликвидировать какого-нибудь значительного типа. Не сенатора, но что-нибудь в этом роде. Мне немало требовалось, чтобы успокоиться. Но сначала надо было поразмыслить о том, как выкарабкаться после того, как обе эти сучки умрут у меня на руках.

Лучше всего было бы замаскировать это под несчастный случай на дороге. Люди стали бы задавать вопрос, что им понадобилось возле границы, но об этом забыли бы, как только было бы произведено вскрытие тела Джин и обнаружилось, что она беременна. А Лу, так она просто поехала вместе с сестрой. Я же здесь ни при чем. Вот только когда я буду в безопасности, а дело закрыто, я все скажу ее родителям. Они узнают, что их дочку поимел негр. К этому моменту мне нужно будет поменять на какое-то время обстановку, а потом не останется ничего другого, как опять начать. Идиотский план, но самые большие идиоты — те, кому все удается наилучшим образом. Я был уверен, что Лу явится туда через неделю после нас; эта девица была в моих руках. Поездка вместе с сестрой. Джин вела машину, а потом вдруг приступ тошноты за рулем. Что может быть естественнее? У меня будет время выскочить. Я непременно отыщу подходящую для этой игры местность в тех краях, куда мы поедем… Лу будет сидеть впереди возле сестры, а я — сзади. Сначала — Лу, и если Джин выпустит руль при виде этого, дело будет сделано.

Но эта комбинация с мотором нравилась мне лишь наполовину. Прежде всего, это было не ново. И потом — это важнее — слишком быстро все будет сделано. Нужно, чтобы у меня было время сказать им — почему, нужно было, чтобы они поняли, что они в моих лапах, чтобы отдали себе отчет в том, что их ждет.

Машина… но это потом. Машина — это завершение. Думаю, что я придумал. Сначала увезти их в тихое местечко. А там прикончить. Имея к этому основания. Потом в машину — и несчастный случай. Столь же просто, сколь и удовлетворительно. Да? Вот так?

Я еще подумал об этом некоторое время. Я начинал нервничать. А потом я послал все эти идеи к черту и сказал себе, что получится не так, как я придумал, и тут я вспомнил малыша. И еще я вспомнил свой последний разговор с Лу. Что-то начало получаться у меня с этой девицей, и теперь прорисовывалось четче. И это стоило того, чтобы рискнуть. Тачка, если получится. Не получится — ну, что же. Граница оттуда недалеко, а в Мексике не существует смертной казни. Думаю, что все это время в голове моей неясно маячил этот другой проект, который сейчас обрел форму, и я сообразил, что к чему.

В эти дни я выпил немало бурбона. Мозги мои варили с трудом. Я достал еще кое-что кроме патронов; купил лопату и кирку, и еще веревку. Я еще не знал, что выйдет из этого моего проекта. Если получится, мне в любом случае нужны будут патроны. Если же — нет, то мне сослужит службу остальное. А лопата и кирка — на всякий случай, если пойдет в ход идея, молнией сверкнувшая у меня в голове. Я считаю, что парни, которые готовят какое-нибудь дело, ошибаются, когда с самого начала строят совершенно определенный план. На мой взгляд, предпочтительнее предоставить возможность вмешаться случаю; но когда наступает подходящий момент, под рукой должно быть все необходимое. Не знаю, может быть, я был не прав, когда не готовил окончательно все заранее, но, возвращаясь мыслью к этим историям с машиной и несчастным случаем, я чувствовал, что они мне уже меньше нравятся. Я не принял в расчет важный фактор: у меня в распоряжении будет достаточно времени, — я и старался не слишком концентрироваться на этом. Никто не знал, куда мы отправимся, и, думаю, Лу никому об этом не скажет, если наш последний разговор произвел на нее желаемое воздействие. А это я узнаю, как только появлюсь.

А потом, в самый последний момент, за час до отъезда, меня охватил какой-то ужас, и я все задавал себе вопрос, найду ли я, приехав, Лу на месте. Это был самый тяжелый момент. Я сидел у стойки и пил. Не знаю, сколько стаканов я выпил, но мозг мой был так ясен, словно бурбон Рикардо превратился в простую чистую воду, и я видел, что надо делать, так же ясно, как видел лицо Тома, когда взорвался бидон бензина на кухне; я спустился в аптеку и закрылся в телефонной кабине. Набрал номер местной телефонной станции и попросил соединить меня с Приксвилем; меня сразу же соединили. Горничная ответила мне и сказала, что Лу сейчас подойдет, и через пять секунд она была у телефона.

— Алло, — сказала она.

— Это Ли Андерсон. Как вы?

— Что происходит?

— Джин уехала, не так ли?

— Да.

— Вы знаете, куда она отправилась?

— Да.

— Она вам сказала об этом?

Я услышал ее смех.

— Она дала объявление в газете.

Эта девица ничего не упускала из виду. Она, наверно, догадывалась обо всем с самого начала.

— Я заеду за вами.

— Вы не поедете с ней?

— Поеду. С вами.

— Я не хочу.

— Вы прекрасно знаете, что поедете.

Она ничего не ответила, и я продолжал:

— Будет проще, если я вас заберу.

— Зачем же тогда ехать к ней?

— Надо же ей сказать…

— Что сказать?

Теперь была моя очередь смеяться.

— Я освежу вашу память в дороге. Готовьте чемодан, и поедем.

— Где мне вас ждать?

— Я сейчас выезжаю. Буду у вас через два часа.

— На своей машине?

— Да. Ждите меня в своей комнате. Я дам три сигнала. Посмотрим.

— До скорого.

Я не стал ждать, пока она ответит, и повесил трубку. И вытащил носовой платок, чтобы вытереть пот со лба. Я вышел из кабины, заплатил за разговор и поднялся к себе. Вещи мои были уже в машине, деньги — с собой. Я написал в фирму письмо, в котором объяснял им, что вынужден срочно выехать к заболевшему брату; Том простит мне это. Не знаю, какие у меня были намерения по отношению к этой работе в книжной лавке — она меня совсем не обременяла. Я не сжигал за собой мосты. До сих пор я жил, не зная особых трудностей и не испытывая неуверенности — никогда, ни под каким видом; теперь же эта история начала вызывать во мне возбуждение, и дело шло не так гладко, как обычно. Мне хотелось бы быть уже на месте, сделать все и заняться чем-нибудь другим. Не выношу, когда надо заниматься работой, близкой к завершению, а дело было как раз в таком состоянии. Я оглянулся вокруг, чтобы проверить, не забыл ли я чего, и взял шляпу. «Нэш» стоял кварталом дальше. Я включил зажигание и отъехал. Как только я очутился за городом, я зафиксировал акселератор на предельной скорости и предоставил машину самой себе.

 

XVIII

На этой дороге было чертовски темно и, по счастью, мало движения. В основном тяжелые грузовики в одном и том же направлении. Почти никто не ехал на юг. Я действительно сделал все, что было возможно. Мотор ревел, как двигатель трактора, термометр показывал сто девяносто пять, но я старался выжать еще больше, и это мне удавалось.

Я только хотел успокоить свои нервы. После часа этого треска дело пошло на лад, и тогда я немного снизил скорость и опять услышал поскрипывание кузова.

Ночь была влажная и холодная. Запахло зимой, но пальто мое было в чемодане; Господи! никогда еще я настолько не замечал холода. Я следил за дорожными знаками, но дорога была несложна. Время от времени выплывали заправочные станции — три-четыре барака, а потом опять — дорога. Пробежит порой какой-нибудь зверек, мелькнут фруктовый сад или возделанное поле, а потом опять ничего.

Я думал, что сделаю сто миль за два часа. На самом же деле получается сто восемь или сто девять, если вдобавок не учитывать время, потраченное на то, чтобы выехать из Бактона и обогнуть сад на подъезде. Я был перед домом Лу через полтора часа, может, чуть больше. Я попросил «нэш» сделать все, что было в его силах. Я подумал, что Лу, наверное, уже готова, и потому медленно проехал вдоль ворот, максимально приблизился к дому и дал три гудка. Сначала я ничего не услышал. Оттуда, где я остановился, не было видно ее окна, но я не решался выйти из машины или опять загудеть из опасений вызвать у кого-нибудь подозрения.

Итак, я остался ждать в машине; я увидел, как дрожат у меня руки, когда зажигал сигарету, чтобы успокоить нервы.

Через две минуты я отбросил ее и долго колебался, прежде чем дал еще три гудка. А потом, когда я все-таки решился выйти из машины, я догадался, что она идет, и, обернувшись, увидел, как она приближается к машине.

На ней было светлое пальто, никакой шляпы, в руке — огромная сумка коричневой кожи, которая, казалось, сейчас лопнет, а больше — никакого багажа. Она открыла дверь и села рядом со мной, не говоря ни слова. Я закрыл дверцу, наклонившись через нее, но не стремясь поцеловать ее. Она была недоступна, как дверца сейфа.

Я отъехал, развернувшись, чтобы выбраться на дорогу. Она глядела прямо перед собой. Я взглянул на нее краешком глаза и подумал, что дело пойдет на лад, когда мы выберемся из города. Проехали еще сто миль на бешеной скорости. Теперь уже чувствовалось, что Юг недалеко. Воздух стал суше, и ночь не так темна. Но мне надо было сделать еще пятьсот миль.

Я не мог больше оставаться рядом с Лу и молчать. А запах ее духов между тем заполнил машину; это чертовски возбуждало меня, потому что перед моими глазами вставала она посреди своей спальни в разорванных трусиках с этими своими кошачьими глазами, и я вздохнул достаточно громко, чтобы она это заметила. Она словно проснулась, стала оживленнее, и мне нужно было теперь создать более теплую атмосферу, потому что неловкость еще реяла в воздухе.

— Не холодно?

— Нет, — сказала она.

Она вздрогнула и от этого пришла в еще более дурное расположение духа. Мне подумалось, что она устраивает нечто вроде сцены ревности, но мне надо было заниматься машиной, и я не мог уладить дело быстро, потому что в моем распоряжении были только слова, поскольку она выказывала столь явно свою неохоту. Я оторвал одну руку от руля и порылся в ящике для перчаток. Вытащил бутылку виски и положил ей на колени. Там же, в ящичке, был стаканчик. Я взял его и положил рядом с бутылкой, а потом закрыл ящик и повернул ручку радиоприемника. Мне следовало подумать об этом раньше, но я решительно был не в своей тарелке. Меня тревожила мысль, что дело еще впереди. К счастью, она взяла бутылку, открыла ее, потом наполнила стакан и выпила его залпом. Я протянул руку. Она наполнила стакан еще раз и опять осушила его. И только теперь налила мне. Я не ощутил, что выпил, и вернул ей стакан. Она положила все в ящик, немного расслабилась на своем сиденье и расстегнула две пуговицы пальто. На ней был весьма короткий костюм с длинными отворотами жакета. Под ним прямо на голое тело был надет лимонного цвета пуловер, и ради своей безопасности я упорно старался смотреть прямо на дорогу.

Теперь в машине пахло ее духами и спиртным, немного сигаретами, и это был именно тот запах, что ударяет прямо в голову. Но я не опустил стекла окон. Мы по-прежнему молчали; это длилось еще полчаса, а потом она открыла ящик и выпила еще два стакана. Теперь ей стало жарко, и она сняла пальто. И когда она при этом наклонилась в мою сторону, я слегка нагнулся и поцеловал ее в шею, как раз возле уха. Она резко отодвинулась и обернулась, и посмотрела на меня. А потом взорвалась смехом. Думаю, виски стал оказывать на нее действие. Я проехал еще пятьдесят миль, а потом пошел наконец в наступление. Она опять выпила виски.

— По-прежнему не в форме?

— Порядок, — проговорила она медленно.

— Никакого желания ехать вместе со стариной Ли?

— О, все в порядке!

— Никакого желания увидеть сестричку?

— Не говорите мне о моей сестре.

— Это милая девушка.

— Да, и хорошо трахается, не так ли?

У меня от этого перехватило дыхание. Кто угодно другой мог бы сказать мне такое, и я не обратил бы на это внимание, — Джуди, Джики, Би Джи, но не Лу. Она видела, что я онемел, и так засмеялась, что поперхнулась. Когда она смеялась, видно было, что выпила.

— Разве не так говорят?

— Да, — подтвердил я. — В точности так.

— Разве не этим она занимается?..

— Не знаю.

Она опять рассмеялась.

— Не стоит труда, Ли, знаете. Я уже не в том возрасте, когда верят, что можно заиметь ребенка от поцелуя в губы!

— Кто говорит о ребенке?

— Джин ждет ребенка.

— Вы больны?

— Уверяю вас, Ли, не тратьте силы. Я знаю то, что знаю.

— Я не спал с вашей сестрой.

— Спали.

— Я не делал этого, и даже если бы делал, она не ждет ребенка.

— Почему она все время плохо себя чувствует?

— Плохо она себя чувствовала и у Джики, однако я не сделал ей ребенка. У вашей сестры чувствительный желудок.

— А остальное? Не такое чувствительное?

Потом она обрушила на меня град ударов. Я втянул голову в плечи и нажал на акселератор. Она колотила меня изо всех сил; это не так уж сильно, но все же чувствительно. Недостаток мускулов она компенсировала нервной энергией и хорошей подготовкой на корте. Когда она остановилась, я встряхнулся.

— Вам лучше?

— Мне очень хорошо. А Джин, ей потом было хорошо?

— Потом?

— После того, как вы ее натрахали?

Она, безусловно, испытывала большое удовольствие, повторяя это слово. Если бы в этот момент я сунул руку ей между ног, уверен, мне пришлось бы вытирать ее.

— О, — сказал я, — она уже этим занималась!

Новый град ударов.

— Вы грязный лгун, Ли Андерсон.

После этой атаки она задыхалась, а смотрела по-прежнему на дорогу.

— Думаю, что предпочел бы трахать вас, — сказал я. — Мне больше нравится ваш запах, и волосы на лобке гуще. Но Джин трахается хорошо. Я буду сожалеть о ней, когда мы от нее избавимся.

Она не шелохнулась. Слушала это, как и остальное. У меня же перехватило в горле, и, словно в озарении, я вдруг начал понимать.

— Сделаем это сейчас же, — прошептала Лу, — или только потом?

— Что сделаем? — прошептал я.

Ей было трудно говорить.

— Вы будете меня трахать?.. — сказала она так тихо, что я скорее понял, чем услышал, что она говорит.

Теперь я был возбужден, как бык, мне от этого было почти больно.

— Сначала надо убрать ее, — сказал я.

Я сказал это, только чтобы увидеть, по-настоящему ли она в моих руках.

— Я не хочу, — сказала она.

— Вы так дорожите своей сестрой, да? Да вы просто струсили!..

— Я не хочу ждать…

На свою удачу, я увидел заправочную станцию и остановил тачку. Мне нужно было подумать о чем-то другом, иначе я потеряю хладнокровие. Я остался сидеть и сказал типу со станции, чтобы он заправил машину. Лу повернула ручку дверцы и выпрыгнула на землю. Она шепнула что-то парню, и он указал ей на какое-то строение. Она удалилась и вернулась через десять минут. Я тем временем указал парню на шину, которую надо было подкачать, и заказал ему сэндвич, который не смог съесть.

Лу села на свое место. Я заплатил парню, и он вернулся к себе досыпать. Я завел машину и понесся сломя голову; так мы ехали еще часа два. Лу не двигалась. Казалось, она спит; я совершенно успокоился, и вдруг она потянулась, открыла ящик и на сей раз выпила три стакана один за другим.

Теперь я не мог взглянуть на нее, не возбуждаясь. Я пытался продолжать вести машину, но, проехав еще десять миль, остановил тачку на обочине. Была еще ночь, но уже чувствовалось приближение рассвета; ветра в этих краях не было. Кругом рощицы, кусты. Что-то около получаса назад мы проехали какой-то город.

Я нажал на тормоза, хлебнул из бутылки и сказал ей, чтобы выходила. Она открыла дверцу и взяла свою сумку, я пошел за ней; она двинулась в сторону деревьев и остановилась, не дойдя до них, попросила у меня сигарету; я оставил сигареты в машине. Я сказал ей, чтобы подождала меня; она стала рыться в сумке, ища их, но я уже пошел к машине, почти побежал. Я взял и бутылку тоже. Она была почти пуста, но у меня было еще в багажнике.

На обратном пути мне трудно было идти, и я начал расстегиваться, еще не дойдя до нее; в этот момент я увидел вспышку выстрела револьвера и тут же почувствовал, что мой левый локоть словно раскололся; рука моя повисла вдоль туловища; если бы я не расстегивался, то заполучил бы эту штуку прямо в легкие.

Эти мысли промелькнули в одну секунду; еще через секунду я бросился на нее и выкрутил ей запястье, а потом я нанес ей удар кулаком в висок изо всех сил, потому что она попыталась меня укусить; но я находился в неудобной позиции и к тому же испытывал адскую боль. Она получила свое и опустилась на землю, и осталась без движения; но дело мое еще не было закончено. Я подобрал револьвер и положил его себе в карман. Это был всего-навсего калибр 6,35, как и мой, но сучка прицелилась точно. Я бегом вернулся к машине. Я придерживал левую руку ладонью правой и, наверное, гримасничал, как китайская маска, но я был в такой ярости, что не отдавал себе отчета в том, какую боль испытываю.

Я нашел то, что искал, — веревку — и вернулся. Лу зашевелилась. У меня в распоряжении была одна лишь рука, чтобы связать ее, и мне было больно, но когда это было сделано, я начал бить ее по лицу; сорвал с нее юбку и разорвал пуловер и опять стал бить по лицу. Мне пришлось придерживать ее коленом, пока я снимал с нее этот чертов свитер, но мне удалось лишь расстегнуть его спереди. Начало понемногу светать; часть ее тела была в более густой тени дерева.

В этот момент она попыталась заговорить и сказала мне, что я ее не получу, и что она только что позвонила Дексу, чтобы он предупредил фараонов, и что она поняла, что я подонок, когда я заговорил о том, что надо прикончить ее сестру. Я рассмеялся, и тогда она изобразила на лице тоже что-то вроде улыбки, и я влепил кулак ей в челюсть. Грудь ее была тверда и холодна; я спросил у нее, почему она выстрелила в меня, и попытался овладеть собой; она сказала, что я грязный негр, что Декстер сказал ей это, и что она поехала со мной, чтобы предупредить Джин, и что она ненавидит меня, как никого никогда не ненавидела.

Я опять рассмеялся. В груди моей словно колотился кузнечный молот, руки дрожали, левая сочилась кровью; левое предплечье пронзал ток.

Тогда я ответил ей, что белые убили моего брата и что меня получить будет потруднее, во всяком случае, она получит свое сполна, и я сжал одну из ее грудей так сильно, что она чуть не потеряла сознание, но она молчала. Я надавал ей пощечин до полусмерти. Она опять открыла глаза. Наступило утро, и я видел, как они сверкают от слез и ярости; я наклонился над ней; и, наверное, принюхивался, как какое-нибудь животное, тогда она начала вопить. Я укусил ее между ног. Рот мой был полон черных и жестких волос оттуда; я отпустил ее ненадолго и потом впился опять — ниже, где кожа нежнее. Я погрузился в запах ее духов, она надушилась и там, но она вопила, как свинья, от этих криков по коже бежали мурашки. Тогда я сжал зубы изо всех сил и не отпускал. Я почувствовал, как брызнула мне в рот кровь, а поясница ее извивалась, несмотря на веревку. Лицо мое было залито кровью, и я немного отполз на коленях. Я никогда не слышал, чтобы женщина так кричала; вдруг я заметил, что кончил в штаны; это потрясло меня, как никогда, но я испугался: вдруг кто-нибудь появится. Чиркнув спичкой, я увидел, что она вся в крови. В конце концов, я стал лупить ее как попало правым кулаком, сначала в челюсть, почувствовал, как разбились ее зубы, и продолжал — я хотел, чтобы она перестала кричать. Я ударил ее сильнее, а потом, задрав ее юбку и заткнув ей рот, я сел на голову. Она извивалась, как червяк. Я не мог и подумать, что жизнь так крепко засела в ней; она так резко дернулась, что я подумал — сейчас мое левое предплечье сорвется, я отдавал себе отчет в том, что до того разгневан, что мог бы с нее живьем сорвать кожу, тогда я поднялся, чтобы добить ее ногами, и всем телом налег, поставив башмак ей на горло. Когда она уже не шевелилась, я почувствовал, что это подступило опять. Колени мои дрожали, и я боялся, как бы самому не откинуть концы.

 

XIX

Мне бы надо было взять лопату и кирку и закопать ее, но теперь я боялся полиции. Я не хотел, чтобы меня поймали прежде, чем я ликвидирую Джин. Теперь меня вел вперед малыш; я опустился на колени возле Лу. Я развязал веревку, стягивающую ей руки; на запястьях ее остались глубокие следы, и на ощупь она была рыхлая, как все мертвые сразу после того, как умерли; груди ее уже одрябли. Я не одернул юбку с ее лица. Я не хотел больше видеть его, но я взял ее часы. Мне нужно было иметь что-то, что принадлежало ей.

Я вдруг подумал о своем собственном лице и побежал к тачке. Взглянув в зеркало заднего вида, я обнаружил, что все легко поправимо. Я ополоснул лицо виски; рука моя больше не кровоточила; мне удалось стянуть рукав и плотно перевязать руку с помощью шейного платка и веревки. Я чуть не взвыл, до того мне было больно: мне ведь надо согнуть руку; мне, однако, это удалось, вытащив из багажника вторую бутылку. У меня ушло на это немало времени, и солнце было уже близко. Я взял в машине пальто Лу, пошел и бросил его на нее; я не хотел таскать его с собой. Я не чувствовал под собою ног, но руки мои дрожали поменьше.

Я опять сел за руль и отъехал. Я спросил себя, что она могла сказать Дексу; ее россказни о полиции начали меня забирать, но по-настоящему я о них не задумывался. Это шло вторым планом, как звуковой фон.

Я хотел заполучить Джин и еще раз ощутить то, что я дважды ощутил, уничтожая ее сестру. Я только что нашел то, что всегда искал. Полиция — да, это меня доставало, но в ином смысле; это не могло помешать мне сделать то, что я хотел сделать; у меня был выигрыш во времени. Придется им побегать, чтобы схватить меня. Мне оставалось проехать чуть меньше трехсот миль. Моя левая рука почти онемела, и я вовсю жал на газ.

 

XX

Я стал понемногу кое-что припоминать, когда мне оставался час езды до места. Я вспомнил день, когда впервые взял в руки гитару. Это было у соседа, и он тайком учил меня играть; я наигрывал одну лишь мелодию: «Когда идут святые» — и научился играть ее с паузами целиком и одновременно напевать. И однажды вечером я взял гитару у соседа, чтобы сделать дома сюрприз; Том стал петь вместе со мною; малыш прямо с ума сошел, он стал танцевать вокруг стола, словно шел рядом с выступающими по запасной дорожке; он взял палку и вращал ею. В этот момент вернулся отец, и он пел и смеялся вместе с нами. Я отнес гитару соседу, но на следующий день нашел другую на своей кровати — купленную по случаю, но еще в очень хорошем состоянии. И каждый день я понемногу учился играть на ней. Гитара — инструмент, который делает вас ленивым. Берешь ее, наигрываешь мелодию, а потом откладываешь, полодырничаешь и опять берешься за нее, возьмешь один-два аккорда или аккомпанируешь себе, насвистывая. И дни проходят очень быстро.

Я пришел в себя, когда меня тряхнуло. Думаю, я начал засыпать. Я больше не чувствовал своей левой руки и ужасно хотел пить. Я вновь попытался вспомнить старые времена, чтобы слегка отвлечься, потому что так спешил добраться, что, как только приходил в себя, сердце мое начинало колотиться, а правая рука — дрожать на руле; чтобы править машиной, я имел в наличии лишь одну руку. Я спросил себя, что делает в эту минуту Том; он, скорее всего, молился или учил чему-то малышей; от Тома я перешел к Клему и к городу Бактону, где я прожил три месяца, работая в книжной лавке, приносившей мне неплохой доход; я вспомнил Джики и тот раз, когда я взял ее в воде, и какая прозрачная была река в тот день. Джики, такая молодая, гладкая и нагая, похожая на младенца, и вдруг это навело меня на мысли о Лу и ее гривке — черной, жесткой, и о том, что я ощутил, кусая ее, — вкус чего-то нежного и соленого, и горячего, и пахнущего духами и ее бедрами, и у меня в ушах опять зазвенели ее крики; я почувствовал, как капли пота катятся у меня по лбу, и не мог отпустить проклятый руль, чтобы вытереть лоб. У меня было ощущение, что желудок мой полон газами, которые давят на диафрагму, чтобы раздавить легкие, а Лу кричала мне в уши; я нажал на предупредительный сигнал на руке; а предупредительный сигнал для дороги — эбонитовое кольцо, с черной точкой посередине для города, и я нажал на оба сигнала, чтобы заглушить крики.

Я, наверное, ехал со скоростью восемьдесят пять миль или около того; это было все, что могла машина, но тут дорога пошла под уклон, и я увидел, как стрелка от цифры «два» перешла на «три», а потом — на «четыре». Уже давно совсем рассвело. Теперь мне встречались машины, и некоторые я обгонял. Через несколько минут я отпустил оба сигнала, потому что мог встретить полицейских на мотоциклах, а у меня не было возможности оторваться от них. Когда приеду, возьму машину Джин, но, Господи владыко, когда же я приеду?..

Кажется, я заворчал, чуть ли не захрюкал сквозь зубы, как свинья, и чтобы ехать быстрее, взял поворот, не снижая скорости; страшно завизжали покрышки. «Нэш» сильно занесло, он оказался почти у левого края дороги, но потом выровнялся, а я продолжал жать и теперь смеялся, и был весел, как малыш, когда он кружился у стола, напевая «Когда святые…», и мне почти совсем не было страшно.

 

XXI

Эта б…ская дрожь вернулась все-таки, когда я подъехал к гостинице. Было около половины двенадцатого; Джин должна была ждать меня к завтраку, как я сказал ей. Я открыл дверцу справа и вышел с той стороны, потому что с моей рукой мне вряд ли удалось бы сделать иначе.

Гостиница — здание в местном стиле, выкрашенное в белый цвет, с опущенными жалюзи. В этих краях еще было много солнца, несмотря на то что наступил уже конец октября. Это был далеко не роскошный палаццо, как обещало объявление в газете, но, что касается уединенности, лучшего нельзя было и желать.

Я с трудом насчитал дюжину строений, из которых одно выполняло сразу и функции заправочной станции, и — бистро, немного в стороне от дороги; там, наверное, останавливались грузовики-тяжеловесы. Насколько я помнил, спальные коттеджи стояли поодаль от гостиницы, и я решил, что они, наверно, упираются в ту дорогу, которая подходит под углом к главному шоссе и которую окаймляют неухоженные деревья и облезлая трава. Я остановил «нэш» и устремился туда. Дорога вдруг резко повернула, и так же неожиданно я наткнулся на машину Джин, стоящую перед лачугой из двух комнат — довольно опрятных. Я вошел без стука.

Она сидела в кресле и, казалось, спала; выглядела она плохо, но была, как всегда, хорошо одета. Я хотел ее разбудить; и в этот именно момент телефон — потому что там имелся телефон — начал звонить. Я по-идиотски заволновался и прыгнул к нему. На месте сердца я ощутил пустоту. Я снял трубку и сразу же опустил ее на рычаг. Я знал, что позвонить мог только Декстер, Декстер или полиция. Джин потерла глаза. Она встала, и прежде всего я поцеловал ее так, что можно было задохнуться. Она совсем проснулась; я обнял ее за плечи, чтобы увести ее отсюда. В этот момент она увидела мой пустой рукав.

— Что случилось, Ли?

Она выглядела до смерти напуганной. Я рассмеялся. Смеялся я долго.

— Да ничего. Я по-идиотски упал, выходя из машины, и повредил себе локоть.

— У вас кровь!

— Царапина… Пойдем, Джин. Хватит с меня этого путешествия. Хочу остаться с вами наедине.

И тут зазвонил телефон, и это было похоже на то, как если бы через мое тело пропустили электрический ток. Я не сдержался, схватил аппарат и грохнул его о паркет.

Прикончил я его каблуками. И вдруг мне показалось, что я давлю башмаками лицо Лу. Я мгновенно вспотел и готов был удрать. Я чувствовал, что губы у меня дрожат и я кажусь сумасшедшим.

К счастью, Джин не упорствовала. Она вышла, и я сказал ей, чтобы она садилась в свою машину: поедем куда-нибудь подальше, чтобы побыть наедине, а потом вернемся завтракать. Время завтрака несколько оттягивалось, но Джин была очень вялая. По-прежнему не в своей тарелке, наверно, из-за ребенка, которого она ждала. Я нажал на акселератор. Машина тронулась, бросив нас на спинки сидений; на сей раз все почти кончено; я лишь услышал звук этого мотора, как ко мне вернулось спокойствие. Я что-то сказал Джин, чтобы извиниться за телефон. Она прижалась ко мне и положила голову мне на плечо.

Я проехал двадцать миль и стал искать место, где бы остановиться. Дорога здесь поднималась на насыпь; я подумал, что, если спуститься по склону, это мне подойдет. Я остановил машину. Джин вышла первой. Я нащупал револьвер Лу в кармане. Я не хотел прибегать к нему прямо сейчас. Даже одной рукой я мог бы прикончить Джин. Она наклонилась, чтобы поправить туфлю, и я увидел ее ляжки под короткой юбкой, плотно облегавшей бедра. Я почувствовал, что во рту у меня пересохло. Она остановилась возле куста. Там было место, откуда не видна дорога, если присесть.

Она вытянулась на земле; я взял ее тут же, но не пошел до конца. Я постарался успокоиться, несмотря на это проклятое возбуждение внизу живота; мне удалось доставить ей наслаждение прежде, чем я сам что-то почувствовал. В этот момент я заговорил с нею.

— Вам всегда так хорошо, когда вы спите с мужчинами с другим цветом кожи?

Она ничего не ответила. Она совершенно остолбенела.

— Потому что во мне одна восьмая негритянской крови.

Она открыла глаза, а я рассмеялся. Она ничего не понимала. Тогда я все ей рассказал; в общем, всю историю малыша, как он влюбился в девушку и как отец и брат девушки занялись им; я объяснил, что хотел сделать с Лу и с нею, заплатив двумя за одного. Я порылся в кармане, нашел браслет Лу, показал ей его и сказал, что сожалею о том, что не смог привезти ей глаза сестры, но они были слишком повреждены после небольшой процедуры, изобретенной мною и проделанной над ней.

Мне было тяжело говорить все это. Она была здесь, лежала на земле с задранной на живот юбкой. Я почувствовал, как что-то движется у меня вдоль спины, и рука моя сжалась на ее шее, и я не мог этому воспротивиться; это подступило, это было так сильно, что я отпустил ее и почти встал. Лицо у нее уже посинело, но она не двигалась. Она дала себя задушить, ничего не сделав. Она, наверное, еще дышала. Я вынул из кармана револьвер Лу и всадил ей в упор две пули в шею; кровь брызнула ключом, медленно, рывками, с влажным шумом. Под веками ее можно было увидеть тонкую белую полоску; она как-то передернулась, думаю, именно в этот момент она умерла. Перевернув ее, чтобы не видеть больше ее лица, и, пока она была еще теплая, я сделал с нею то, что уже делал у нее в спальне.

Я, наверное, потерял сознание после этого; когда я пришел в себя, она была совершенно холодная, и ее невозможно было сдвинуть с места. Тогда я бросил ее и вернулся к машине. Я с трудом волочил ноги, что-то блестящее проносилось перед моими глазами; когда я сел за руль, то вспомнил, что виски — в «нэше», и моя рука опять начала дрожать.

 

XXII

Сержант Каллог положил свою трубку на письменный стол.

— Мы не сможем арестовать его, — сказал он.

Картер покачал головой.

— Можно попробовать.

— Невозможно, имея лишь два мотоцикла, арестовать типа, который делает сто миль в час на тачке весом в восемьсот кило!

— Можно попробовать. Мы рискуем собственной шкурой, но можно попробовать.

Бэрроу пока ничего не сказал. Это был высокий парень, черноволосый, тонкий, нескладный, с тягучим акцентом.

— Я тоже так думаю, — сказал он.

— Едем? — сказал Картер.

Каллог посмотрел на них.

— Парни, вы рискуете шкурой, но получите повышение, если вам это удастся.

— Нельзя позволить проклятому негру предать всю страну огню и мечу, — сказал Картер.

Каллог ничего не ответил и посмотрел на часы.

— Сейчас пять часов, — сказал он. — Они позвонили десять минут назад… Он должен проехать через пять минут… если проедет, — добавил он.

— Он убил двух девушек, — сказал Картер.

— И владельца гаража, — добавил Бэрроу.

Он проверил, на месте ли кольт, которому надлежало болтаться в районе ляжки, и направился к двери.

— За ним уже следуют, — сказал Каллог. — Судя по последним новостям, они не отстают. Одна машина, заправленная бензином высшего качества, уже выехала, будет еще одна.

— Лучше бы нам уже отчалить, — сказал Картер. — Садись позади меня, — сказал он Бэрроу. — Возьмем один мотоцикл.

— Это не по правилам, — запротестовал сержант.

— Бэрроу умеет стрелять, — сказал Картер. — А если едешь один, не можешь и вести, и стрелять.

— Что ж, выкручивайтесь как знаете! — сказал Каллог. — А я умываю руки.

«Индиан» резко тронулся с места. Бэрроу вцепился в Картера, а тот чуть не взлетел. Он сел спиной к спине Картера, они привязались друг к другу кожаным ремнем.

— Замедли, как только выедем из города, — сказал Бэрроу.

— Это не по правилам, — проворчал Каллог почти в то же время и меланхолично посмотрел на мотоцикл Бэрроу.

Он вскинул плечи и вернулся на пост. Почти сразу опять вышел и увидел, как удаляется задний бампер большого белого «бьюика», пронесшегося мимо в грохоте мотора. А потом он услышал сирены и увидел пронесшиеся мимо четыре мотоцикла — так, значит, их было четыре, — и машину, вплотную следовавшую за ними.

— Б…ская дорога! — пробурчал Каллог.

На сей раз он остался стоять снаружи.

Он слышал, как постепенно стихал рев сирен.

 

XXIII

Ли беспрерывно двигал челюстями. Его правая рука нервно теребила руль; всем своим весом он налегал на акселератор. Глаза его налились кровью, пот струился по лицу. Белокурые волосы слиплись от пота и пыли. С трудом различал он шум сирен позади себя, когда прислушивался, но дорога была слишком плоха, чтобы они стали стрелять в него. Прямо перед собой он заметил мотоцикл и свернул влево, чтобы обогнать его, но мотоцикл сохранял дистанцию, а ветровое стекло его машины вдруг покрылось трещинами и в лицо ему ударили осколки стекла — мелкие кубики. Мотоцикл был почти неподвижен по отношению к «бьюику», и Бэрроу целился столь же тщательно, как при стрельбе на стенде. Ли увидел вспышки второго и третьего выстрелов, но пули не достигли цели. Теперь он старался ехать зигзагами, чтобы увернуться от выстрелов, но ветровое стекло покрылось новыми трещинами, на сей раз — ближе к его лицу. Он чувствовал, как с силой врывается воздух в кабину через аккуратную круглую дырку, проделанную куском свинца, какой может выплюнуть 45 калибр.

А потом у него появилось ощущение, что «бьюик» увеличивает скорость — он приблизился к мотоциклу, но тут же понял, что, напротив, это Картер замедляет ход. На губах его появилась неопределенная улыбка, а нога легко приподнялась с акселератора. Между машиной и мотоциклом оставалось около двадцати метров, пятнадцать, десять — Ли опять нажал на акселератор. Он увидел лицо Бэрроу совсем близко и подскочил от удара пули, попавшей ему в правое плечо; он обогнал мотоцикл, стиснув зубы, чтобы не выпустить руль; лишь бы очутиться впереди — тогда он ничем не рискует.

Дорога сделала резкий поворот и дальше пошла по прямой. Картер и Бэрроу по-прежнему висели у него на задних колесах. Несмотря на амортизаторы, теперь все члены его до предела утомленного тела ощущали малейший толчок. Он взглянул в зеркало заднего вида. В поле зрения были лишь эти двое, и он увидел, как Картер замедляет ход и останавливается на обочине, чтобы Бэрроу уселся нормально, потому что они не могли теперь подвергать себя риску и еще раз пытаться обогнать его.

Дорога раздваивалась, справа в ста метрах по движению Ли заметил какое-то небольшое строение. Продолжая наращивать скорость, он бросил машину через свежевспаханное поле. «Бьюик» резко подскочил и повернулся на сто восемьдесят градусов, но Ли удалось выровнять его под стон металлических деталей, и он остановился перед ригой и добрался до двери. В обеих руках он ощущал теперь колющую боль. В левой руке стало восстанавливаться кровообращение, и эта по-прежнему привязанная к туловищу рука заставляла его то и дело вздыхать от боли. Он направился к деревянной лестнице, что вела на чердак, и вцепился в столбики перил. Он чуть не потерял равновесие, ему удалось, невероятно изогнувшись, удержаться на ногах; он вгрызся зубами в толстый цилиндр шершавого дерева. Он остался на полдороге, задыхаясь; в губу впилась заноза. Он понял, до какой степени стискивал челюсти, когда ощутил во рту этот вкус соленой горячей крови, той горячей крови, которую он пил из тела Лу, меж ее надушенных бедер — надушенных французскими духами совсем не для ее возраста. Он опять увидел изувеченный рот Лу и ее юбку, заляпанную кровью, и опять что-то блестящее заплясало перед глазами.

Медленно, мучительно он поднялся, цепляясь за столбики, еще немного, и вой сирен раздался снаружи. Крики Лу поверх воя сирен, и это двигалось и оживало вновь в его голове, он опять убивал Лу, и то же ощущение, то же наслаждение охватили его, когда он добрался до пола чердака. Снаружи шум утих. С трудом, не прибегая к помощи правой руки, малейший жест которой теперь причинял ему муку, он подполз к слуховому окну. Перед ним, покуда хватало глаз, простирались желтые поля. Садилось солнце, и легкий ветер шевелил траву у дороги. Кровь текла в его правом рукаве и вдоль туловища; силы понемногу таяли, а потом он начал дрожать, потому что к нему вернулся страх.

Полицейские окружили ригу. Он услышал, как они зовут его, и рот его широко открылся. Ему хотелось пить, он обливался потом, и ему захотелось выкрикнуть им в ответ ругательства, но горло его пересохло. Ли увидел, как кровь растеклась лужицей возле него, подкатила к колену. Он дрожал, как лист на ветру, и стучал зубами, и когда на ступенях лестницы раздались шаги, он начал выть; сначала это был глухой вой, который стал расти и крепнуть — Ли попытался достать из кармана револьвер, и это удалось ему ценой невероятного усилия. Тело его впечаталось в стену, как можно дальше от отверстия, где должны возникнуть люди в синем. Ли удерживал револьвер, но стрелять не мог.

Шум прекратился. Тогда он перестал выть, и голова его упала на грудь. Он неясно различал какое-то движение; прошло немного времени, а потом пули пронзили его бедро; тело Ли расслабилось и медленно осело. Струйка кровяной слюны протянулась из его рта к грубому полу риги. Веревка, поддерживавшая его левую руку, оставила на ней глубокие синие следы.

 

XXIV

Люди из деревни все-таки повесили его, потому что он был негр. Под брюками низ его живота был все еще одной большой шишкой, вызывавшей смех.

 

Предисловие автора

Каждая книга содержит в себе две истории. Одна из них касается персонажей этой книги, другая же — самого автора и тех обстоятельств, при которых была написана эта книга.

«Король-призрак» был задуман несколько лет тому назад в Англии, где вместе со своим другом, компаньоном фирмы «Стреттон Продакшнз», Тэдом Даниелевским я осматривал великолепный старинный замок. В тени его вековых стен и зубчатых башен появились воображаемые, но странным образом одушевленные персонажи, история которых начала складываться в моем сознании.

Вместе с Тэдом, который был режиссером театра и кино, мы тут же заспорили, каким образом подать эту историю. Он размышлял с точки зрения кинодеятеля, а я как романист. В конце концов мы решили объединить наши усилия, и я написал роман, а он — сценарий фильма. Работу свою мы закончили почти одновременно.

Надеюсь, читатель почувствует то очарование, которое я испытывал по мере того, как разворачивались события в романе. Это происходило, если можно так выразиться, в «дублированной форме», каждая из которых являлась отражением другой и доставляла дополнительное удовольствие магией экрана и участием зрителей.

Искусство направлено на создание взаимопонимания между автором и его публикой, но каждое произведение мастера идет к этому своим путем и вызывает разное восприятие. Роман требует, чтобы читатель призвал на помощь свое воображение, дабы участвовать в описываемых событиях. В кино зритель более непосредственно и менее субъективно участвует в происходящем на экране.

Мы предлагаем вам обе формы этой истории: сейчас — роман «Король-призрак», а чуть позже — одноименный фильм.

Перл Бак

 

Часть первая

Бледное английское солнце пробивалось сквозь высокие окна замка. Как обычно, поднявшись рано утром, он верхом объехал все свои владения, пока она спала.

Чувствуя нарастающий аппетит, он тяжелым шагом вошел в просторную столовую, где они завтракали, обедали и ужинали. Она предпочла бы завтракать в более интимной обстановке, но он с детства привык к этому обширному залу, длинному столу и висевшей над ним люстре. Вот и сегодня они сидели здесь, на противоположных концах стола.

В это утро она, вероятно, встала раньше обычного. Иначе как объяснить появление на столе букета диких нарциссов. Три или четыре дюжины желтых головок покачивались в серебряной вазе, стоявшей на кружевной салфетке. Или, может быть, это Кэт успела побывать в саду?

Много лет назад они решили не разговаривать за столом, но часто нарушали данное себе обещание. В первые дни своего замужества она жаловалась, что он заставляет ее завтракать вместе с ним. Он как сейчас видел ее молодой, этакий зародыш будущей женщины, воплощение чисто английской красоты — голубоглазую, с волосами цвета меда, сидящую с противоположной стороны стола. Он слышал ее нежный голос, заявлявший непререкаемым тоном:

— Это поистине ужасный момент за весь день, Ричард! Моим родителям никогда не приходило в голову видеться за завтраком.

— Дорогая, — улыбаясь, воскликнул он, — если бы я был вынужден сидеть каждое утро напротив вашей матери, я, возможно, испытывал бы те же чувства, что и ваш отец! Это же была мегера! Но вы! Ваше лицо подобно розе, Мэри. Я испытываю огромное удовольствие, когда вижу его напротив своей тарелки почек с беконом. Это мое исключительное право!

— Ах так?! Ну тогда я не промолвлю ни слова! — пригрозила она, пряча улыбку в глубине глаз.

— И не нужно, — ответил он.

Таким образом, в течение тридцати пяти счастливых лет их совместной жизни она, завтракая с ним, неизменно хранила почти полное молчание. Вот упрямица!

Он взглянул на ее лицо, подобное розе. Оно еще было красиво. Пусть роза немного увяла, но ею еще можно было любоваться. Мэри совершенно не была похожа на свою мать, а походила скорее на отца, добродушного лорда, рано удалившегося на покой в свой старинный и порядком обветшавший замок в Корнуолле. Выйдя замуж, она просто поменяла один замок на другой, но Ричард никогда не допустит, чтобы его замок превратился в развалины, хотя в эту ужасную эпоху ругают каждого, кто родился в фамильном поместье.

Краешком глаз, отмеченных легкими морщинами, Мэри заметила его взгляд, брошенный на нее поверх вазы с нарциссами. Она вопросительно посмотрела на него.

— Нет, нет, ничего… Так, мимолетное воспоминание… — коротко бросил он.

Уэллс, исполнявший в эти трудные времена обязанности повара и дворецкого, стоял возле сервировочного столика спиной к ним. Разбив яйцо, он вылил его в кастрюльку с кипящей водой. Она любила яйца, сваренные в «мешочек», со слабосоленой селедкой.

Иссушенный возрастом, но по-прежнему высокий и стройный в своей поношенной ливрее, с безукоризненно причесанными седыми волосами, Уэллс держался прямо, и руки его не дрожали. Он служил выездным лакеем, когда сэр Ричард был еще совсем мальчиком, а леди Мэри — маленькой девочкой со светлыми волосами, носившей короткие белые платьица. В то время они не были дружны, а их семьи жили довольно далеко друг от друга. Мэри делала вид, что не замечает Ричарда, когда тот приходил к ним в дом со своей матерью, приглашенной на чашку чая, и пытался привлечь ее внимание всевозможными прыжками, кувырками и другой акробатикой на лужайке, куда их отправляли взрослые.

Повернув свое длинное бесстрастное лицо к хозяину, Уэллс спросил:

— Сэр Ричард желает съесть сегодня утром яйцо и почки с беконом?

— Да, пожалуйста. Думаю, это как раз то, что мне нужно. Кэт уже уехала на вокзал?

— Еще рано, сэр. В связи с приездом американца она убирается в большом салоне.

— Идите и скажите ей, что она рискует опоздать.

— Слушаюсь, сэр Ричард.

Старик удалился, мужественно преодолевая свою легкую хромоту. Воцарилось молчание. Леди Мэри пила свой чай и задумчиво разглядывала нарциссы. Намазывая маслом тост, сэр Ричард бросил на нее взгляд:

— Скажите, дорогая, вы останетесь, когда я буду его принимать?

Он было подумал, что она не нарушит своего обычного молчания, но она заговорила все тем же звонким и мягким голосом, оставшимся удивительно молодым, несмотря на поседевшие волосы.

— Я не думаю, что это так необходимо. Как вы считаете?

— Мне бы хотелось принимать его с глазу на глаз, — признался он.

— Вы звонили Филиппу Уэбстеру?

— Черт побери, забыл!

Он вскочил и был уже почти в дверях, когда услышал голос Мэри:

— Я это сделала.

— Что? Ну и ну! Право, это очень мило с вашей стороны! Как же я мог об этом забыть?

— Если он будет на встрече, мое присутствие не обязательно.

— Вовсе нет. Мне необходима ваша моральная поддержка. Уэбстер такой пессимист! Он постоянно готов к худшему, и в его присутствии я легко дам себя уговорить.

Он вновь опустился в кресло. Теперь, когда разговор был начат, ему хотелось его продолжить.

— Это ведь Уэбстер затеял эту сделку с американцем! Теперь он будет давить на меня, утверждая, что этот край приходит в упадок, а вместе с ним и замок.

Мэри налила себе вторую чашку чая и спросила:

— Почему он нашел именно американца? Может быть, потому, что в год нашей свадьбы ваш отец продал какому-то американцу две картины из бального зала? Но ведь это было так давно! Вы помните? Если мне не изменяет память, деньги были нужны для нашего свадебного путешествия! Бедный папочка!

— За свадебное путешествие платил я, — возразил сэр Ричард. — Отец взял на себя заботу о залах для балов. В то время весь наличный капитал должен был оставаться в имении. Когда я учился в Оксфорде, он присылал мне просто смехотворную сумму. Такая экономия должна была принести нам всем пользу! Тем не менее лучше не стало. Да и никогда не станет, если мы не обновим все хозяйство. А налоги! Я думал, что, устроив платные осмотры замка для туристов, я поправлю дела, но денег все равно не хватает. Правительство отнимает все…

Намазав апельсиновый джем на тост, Мэри заметила:

— Да, скорее всего те самые картины и навели Филиппа на мысль найти американца, не иначе!

Внезапно Ричард почувствовал раздражение. Ужасная мигрень, мучившая его в течение целого года, вновь вцепилась в него.

— Перестаньте жаловаться на вещи, которые я не в силах изменить, — сухо произнес он.

В холле Уэллс осуждающе выговаривал внучке:

— Тебя спрашивают, Кэт. Они боятся, что ты опоздаешь к поезду.

— Хорошо, дедушка, одну минутку.

Девушка вытирала пыль с массивного панно из английского дуба, изображавшего королевский герб. На протяжении пяти веков замок служил резиденцией английских королей, а затем был пожалован семье Седжелей, которая владела им следующие пять веков.

Мысли Кэт унеслись в прошлое, тогда как руки выполняли привычные домашние дела. Она вспоминала содержание книг, которых прочла множество за детские годы, проведенные в замке.

Сэр Ричард и леди Мэри баловали ее, да еще отправили учиться в Лондон, хотя она была всего-навсего внучкой дворецкого. Еще раньше они избаловали ее отца, Колэна, который так же, как и Кэт, родился и вырос в замке. Отказавшись стать выездным лакеем и служить в замке под началом своего отца, Колэн удрал в Лондон и стал вести богемную жизнь артиста, а с началом войны завербовался в авиацию.

Годом позже Колэн женился, стал героем королевских военно-воздушных сил и погиб в лондонском небе в тот самый день, когда получил отпуск в связи с рождением дочери. Мать Кэт погибла вместе с ним, а новорожденная девочка чудом осталась жива благодаря необыкновенно удачному решению соседа по воздушному путешествию, решившему закрепить детскую коляску под столом в кухонном отсеке самолета. Оставшаяся сиротой в возрасте 9 дней, Кэт была привезена в замок дедом. Он и заменил девочке родителей, поскольку ее бабушка, Элси Уэллс, умерла, дав жизнь Колэну. О родных со стороны матери никогда не упоминалось, и Кэт с детских лет приучилась не задавать лишних вопросов, которые все равно оставались без ответа.

Дед дал девочке приличное образование по старым традициям, однако хозяева замка, особенно сэр Ричард, посчитали, что обучение в деревенской школе недостаточно для Кэт, и отправили ее продолжать образование в Лондон. Уэллс неодобрительно отнесся к этой затее, но был вынужден подчиниться желанию сэра Ричарда. Кэт была страшно рада возможности уехать и получить дополнительные полезные знания. Она чувствовала себя достаточно ловкой, чтобы водить машину сэра Ричарда и помогать леди Мэри вести корреспонденцию. Она была гораздо больше чем простая служанка, хотя и членом семьи ее нельзя было назвать. Однако замок был для Кэт родным очагом, и она не могла представить свою жизнь вне его стен. Что станется с нею и ее дедом, когда замок будет продан? Ей не хотелось об этом думать.

— Ты слишком много работаешь, — сказал ей Уэллс, тяжело опускаясь на массивный дубовый стул, на котором некогда сиживал король Карл. С некоторых пор он присаживался где только мог, хотя бы на минутку.

Кэт продолжала обмахивать сложные скульптурные композиции, украшавшие навощенный стол с железными ножками, основания которых изображали когти, сжимающие круглые хрустальные шары.

— Да нет же, дедушка, уверяю тебя, — весело проговорила она. — Я люблю работать!

— Ты такая же упрямая, как и твой отец. — В голосе Уэллса было больше гордости, чем упрека. — С детства Колэн поступал так, как ему вздумается. Даже когда женился на девушке, стоящей куда выше его по положению…

— Послушай, дедушка, — перебила его Кэт, — ты рассказывал мне об этом уже много раз. У меня сейчас слишком много дел, чтобы снова выслушивать эти старые истории.

— Негодница! Делай так, как я говорю! — ворчливо произнес старик и поднялся. — Ты всегда была такой и очень похожа на своего папочку. Тебе следовало бы пойти в зал или… — Он медленно направился к двери, но Кэт бросилась вперед и, обогнав его, первой влетела в большой зал.

— Добрый день, сэр Ричард! Дедушка говорит, что вы звали меня?

Заметив, что его чашка пуста, она взяла ее, подошла к сервировочному столику, налила горячего кофе, добавила молока и два кусочка сахара. Маленькая и живая, она двигалась с удивительной легкостью и быстротой.

— Ты опоздаешь, — громко сказал сэр Ричард, принимая из ее рук чашку.

— Сними передник, Кэт, — добавила леди Мэри.

— Слушаюсь, миледи. Как видите, я совершенно готова. На мне свежая кофточка и твидовая юбка. Мне остается лишь накинуть куртку и причесаться.

— Говорю тебе, ты опоздаешь, — повторил сэр Ричард.

Кэт улыбнулась ему. Ее веселое выразительное лицо обрамляли черные кудряшки.

— Дорогой сэр Ричард, уверяю вас, что не опоздаю. Я знаю, сколько мне понадобится времени.

— Ты всегда слишком быстро ведешь машину, маленькая бесстыдница…

— О нет, вовсе нет! Я очень осторожна. Вы даже не представляете себе…

— Я тебе не верю. Ты все делаешь слишком быстро.

— Разве я хоть раз совершила аварию?

— Но тебе еще ни разу не приходилось возить американцев.

— Послушать вас, — засмеялась Кэт, — так американец — не обычный человек!

— Это именно тот самый вопрос, который я себе задаю.

Они спорили на равных — молодая девушка и пожилой человек. Сэру Ричарду это нравилось, а Кэт из опыта хорошо знала, когда следует прекратить играть роль почти что дочери и вспомнить о своем положении служанки. Именно это она сейчас и сделала.

— Будьте добры, сэр Ричард, скажите мне, как я узнаю этого американца?

— А мне откуда знать? Я его никогда не видел.

Леди Мэри вмешалась в их разговор с обычной очаровательной непринужденностью:

— Я полагаю, это будет единственный путешественник, не похожий на англичанина.

Кэт весело расхохоталась:

— Может быть, мне удастся убедить его вернуться обратно в Америку! А если он покажется мне несимпатичным, я расскажу ему о комнате герцога и постараюсь хорошенько его напугать.

Поставив чашку, сэр Ричард заметил:

— Лучше будет дать ему комнату короля Джона. Мы должны показать себя с наилучшей стороны.

— Она слишком сырая, — ответила леди Мэри. — Там в углу, где с потолка отвалилась известка, течет. Вот уже сколько лет, а вода все течет! Мне хочется знать: почему? Уэллс, вы не знаете?

— Никто никогда не знал причины, миледи.

— А-а-а! Ну, теперь это не имеет никакого значения — ведь замок будет продан. Или у кого-нибудь есть другая идея?

— Продать замок — это преступление, пусть миледи меня извинит, — отозвался Уэллс.

— Кэт! — взревел сэр Ричард, грохнув кулаком по столу.

Кэт, следившая за разговором с полуоткрытым ртом, подпрыгнула на месте.

— Бегу, бегу! — выдохнула она и исчезла.

Тишина вновь воцарилась в зале. Лишь Уэллс усердствовал у сервировочного столика, нервно позвякивая серебряными подносами. Повернувшись к хозяевам и пытаясь не выдать охватившего его волнения, он спросил:

— Если сэр Ричард больше не нуждается во мне, могу я вернуться на кухню? Сейчас должен появиться посыльный от мясника. Миледи желает небольшое жаркое к ужину?

Леди Мэри выразила одобрение безразличным кивком головы, и слуга вышел. Завтрак окончился. Сэр Ричард закурил трубку, а леди Мэри, слегка склонив голову, задумчиво наблюдала за ним. Через несколько минут она нарушила молчание и голосом, в котором одновременно слышались твердость и жалость, промолвила:

— Мы ведь еще не все предприняли, Ричард, я хочу сказать — не совсем еще все.

— Вы можете что-нибудь предложить? — произнес он после двух глубоких затяжек. — Я — нет. К счастью, Уэбстер нашел в бумагах два письма. У Блэйнов очень крупное состояние, вложенное, по-моему, в нефть или сталь. У американцев столько нефти!

— Отвратительный продукт! От него полно черного дыма в городах, во всяком случае это видимый результат его использования. Неудивительно, что они хотят разместить здесь свои картины! Привезут ли они те две, которые купили у нас?

— Дорогая, они имеют право делать с ними все, что захотят, они их купили. А мы без этих денег не смогли бы устроить в замке ванные комнаты. Впрочем, это было так давно!

— Пять ванных комнат на двадцать семь жилых!

— И все-таки это лучше, чем видеть, как слуги ведрами носят горячую воду и наполняют огромные надувные бассейны, как во времена моего детства. Я никогда этого не забуду. Эти проклятые бассейны имели обыкновение сдуваться, и вся вода разливалась по полу, протекая в нижние комнаты. Однажды это случилось, когда я принимал утреннюю ванну. В то время у нас гостил принц Гельский, и вся эта вода полилась на обеденный стол. Мне было всего семнадцать лет, и я готов был от стыда провалиться сквозь землю. Я даже отказался спуститься к завтраку, и мой отец…

— Полно, Ричард! Вы рассказывали мне эту историю в день нашего знакомства и много раз позже!

— Тем не менее эта история становится все более замечательной каждый раз, когда я вновь ее рассказываю, — заметил он.

Автомобильный гудок прервал их беседу. Они одновременно встали из-за стола и вышли во двор. За рулем старого «роллс-ройса», нежно пофыркивающего мотором, в ореоле черных кудряшек восседала Кэт.

— Ну, я поехала! — воскликнула она.

Стоя рядом, прямые и сдержанные, они взмахнули руками в прощальном приветствии и молча продолжали наблюдать за удаляющейся Кэт.

«Бедные старички, — думала девушка, проезжая по утопающей в зелени аллее, — они будут вынуждены покинуть свое драгоценное имение, свое достояние, свой очаг. Это и мой очаг, кстати! Хотя мои права на него не могут сравниться с их правами. Если американец не проникнется к ним сочувствием, если он сразу заставит их искать себе другое пристанище, если он разрушит ее собственную мечту видеть их всегда вместе, живущими рядом в замке, пусть даже переоборудованным в музей с развешанными повсюду картинами, но сохранившим все остальное, включая и ее, Кэт, обязанности; если он не поймет, что любое изменение в жизни замка невозможно, даже жестоко, тогда… она возненавидит его, только и всего! Она будет ненавидеть его всем своим существом и изо всех сил постарается ему помешать».

Прежде чем последний холм закрыл собой замок, она довольно неосторожно высунулась в окошко и бросила на него прощальный взгляд. Как он был прекрасен, этот замок, в лучах заходящего солнца!

Сэр Ричард и леди Мэри стояли на том же месте. Солнце освещало их седые волосы, и Кэт почувствовала прилив нежности к ним. Замок принадлежал только им, как и сама она им принадлежала. Кэт успела заметить, что они подняли головы, словно что-то увидели в воздухе, затем поворот дороги, уходящей вверх, скрыл их из виду.

Леди Мэри первая подняла взгляд по направлению к окошку, приютившемуся высоко под крышей, и сказала:

— Ричард, вы ничего не видите там наверху?

— Где?

— В несуществующей комнате. Там кто-то стоит…

— Как же эта комната может быть несуществующей, если там кто-то есть?

— Это могли быть ОНИ.

— О! Полно, дорогая!

— Ах, вы никогда мне не говорите, верите ли вы в их существование или нет!

— Чье существование?

— Вы же сами знаете!

— Что?

— Ричард, прекратите разыгрывать роль несведущего! Это просто некрасиво с вашей стороны!

— Ну, хорошо, скажу вам правду. Я ничего не вижу в этом окне и никогда там ничего не видел!

Леди Мэри топнула ножкой и склонилась к клумбе с нарциссами, желтым пятном выделяющейся на фоне серого камня, из которого был сложен замок.

Он с нежностью взглянул на посеребренную голову и склонившуюся к земле фигуру. Его мигрень оставила его так же внезапно, как и началась, и это принесло ему огромное облегчение.

— Не глупость ли это, дорогая? Возможно. Но во что же тогда верить в такое время? Я предпочитаю верить вам, чем кому-либо другому.

Выслушав эти слова, леди Мэри взяла его за руку, и они направились к огромным зарослям тисса, посаженным еще два века тому назад и постриженным в виде слоновых фигур одним из Седжелеев, служившим в Индии. Там они остановились совершенно подавленные.

— Он уничтожит слонов, этот американец, — сказала она.

— Это абсурд! Американцы не дикари!

— Вас послушать, так именно дикари.

— Это потому, что я не горю желанием видеть их у себя в замке, смотреть, как они спиливают тисс.

Они подошли к розарию. Нетерпеливые пчелы кружились над едва наметившимися бутонами.

— Вы должны были бы сохранить за собой кресло в палате лордов, — сказала она. — Лорд Ричард Седжелей! Тогда, быть может…

— Дорогая, а что бы я мог сделать? — прервал он. — Сейчас все вокруг вверх дном!

Мрачно рассматривая розы, она промолвила:

— Он никогда не узнает толк в розах, я думаю. Я никогда не слышала об американских розах.

— Я тоже. Мне кажется, в их ужасном климате розы просто не растут.

— Как вы считаете, он жует жвачку?

— О, дорогая! Избавьте меня от этих стереотипов! Может быть, это вполне достойный человек, и тогда не может быть никакой речи о жвачках. По крайней мере, он разбирается в живописи.

— Где он будет обедать? Если с нами, то я не смогу за столом и рта открыть.

— Уэллс может относить ему обед в комнату.

Легкий на помине Уэллс появился в дверях и замогильным голосом объявил:

— Сэр Ричард, какой-то господин приехал на автомобиле.

Хозяин бросил на него раздраженный взгляд.

— Но ведь сегодня замок закрыт для посещений. Сегодня же только вторник.

— Я так ему и сказал, сэр.

— Прекрасно. Скажите ему это еще раз. И добавьте, что проводить экскурсию менее чем для десяти человек — нерентабельно.

— Он похож на упрямца, сэр, — нерешительно ответил Уэллс.

Сэр Ричард почесал переносицу.

— Тогда скажите ему, пусть приезжает в четверг вместе с другими посетителями.

— Это американская машина, сэр.

Леди Мэри решительно вмешалась в разговор:

— Уэллс, спросите у его шофера, кто он такой.

— Он сам за рулем, миледи.

— Ну тогда, — отрезала она, — это турист или представитель какого-нибудь агентства. В первом случае можете ему сказать, что мы не делаем исключений и сегодня он не сможет осмотреть замок. Во втором — попросите пройти к служебному входу, а оттуда сами отправьте восвояси.

— Слушаюсь, миледи.

Уэллс слегка поклонился и вышел. Они грустно посмотрели ему вслед.

— В один из ближайших дней… — начал Ричард.

— Не говорите ничего, Ричард, — перебила она его. — Я не могу себе представить, как мы будем жить без нашего Уэллса. Он ведь совсем как наш замок. Я уже прикинула множество вариантов. Например, найти мужа для Кэт, чтобы помочь Уэллсу до тех пор, пока… и чтобы он занимался кухней, пока…

Она была страшно удивлена возмущением Ричарда.

— Невозможно! — воскликнул он.

— Что вы хотите этим сказать, Ричард?

— Муж для Кэт… кто-нибудь, вроде Уэллса?

— Я не понимаю, почему бы и не…

— Выдать Кэт за дворецкого-повара?

— Но послушайте, Ричард, она, в конце концов, только прислуга… первоклассная, конечно, но почему вы так смотрите на меня?

— Я не считаю ее прислугой.

— Ричард, вы сегодня очень странный.

— Вовсе нет, дорогая. Но я не могу себе представить жизнь без нее. Мы не становимся моложе, и нам будет очень трудно. Это самое меньшее, что можно сказать.

Он резко отвернулся. Она подошла к нему и прижалась щекой к его плечу.

— Ах, Ричард, не переживайте так! Знаете, о чем я сейчас подумала? О том дне, когда вы меня впервые поцеловали… Помните? Это было весной… и день был похож на сегодняшний… и так же цвели нарциссы. А потом пришла ваша мать…

Сэр Ричард обнял ее за плечи.

— Черт возьми, — ответил он, — я совсем забыл! По-моему, она сказала: «Ну что же, сын мой, это совсем неплохо!»

— У меня слезы навернулись на глаза, ведь я была такая застенчивая!

— А я сказал…

Она перебила его:

— Ричард, ведь наверняка можно придумать что-нибудь и спасти замок! Здесь идет жизнь на протяжении тысячи лет, так неужели она прервется на нас? Что мы такого сделали?

— Что мы сделали? — грустно повторил он. — Мы здесь ни при чем. Просто уходит одна эпоха и мы уходим вместе с ней. Падение Рима имело такие же последствия. Наш замок построен на месте римских развалин, вы это знаете. Боюсь, теперь нет другого выхода.

— Вы уверены, что Уэбстер сделал все, что мог?

— Он показал мне полученные письма — есть только две возможности. Правительство могло бы устроить в замке тюрьму, что само по себе ужасно, но второе решение еще хуже. Они предлагают снести замок, а на его месте построить атомный завод. Им, видите ли, нужен кусок пустоши, и наши пять тысяч акров леса и фермерских угодий очень подходят для этой цели.

Она вздрогнула и присела на низкую каменную скамью.

— О, нет! Это невозможно!

Он ощупью нашел свою трубку и кисет, набил ее и сделал глубокую затяжку.

— Вот так, дорогая. Все, что нам остается, — это развивать наше фермерское хозяйство, но без продажи замка нам с этим не справиться. Фермеры жалуются, что у них текут крыши, им не хватает современного комфорта, а я не представляю себе, где на все это взять денег. И все-таки решение превратить замок в музей — самое приемлемое. Мы продаем замок американцу, а сами переселяемся в помещение сторожки. Я думаю, нам там будет хорошо. Денег, полученных за эту продажу, хватит на модернизацию ферм, и мы сможем протянуть до конца нашей жизни, если Богу будет так угодно. А наш замок не станет тюрьмой и не превратится в груду камней.

Она резко откинула назад голову.

— Не говорите мне о Боге! Ах, если бы у нас был сын!

— Но у нас его нет! — сухо парировал он.

— Если бы он у нас был, он, возможно, смог бы…

— Дорогая, зачем говорить о том, чего нет? Мы уже давно закрыли эту тему.

— Вы продолжаете считать, что в этом виновата я…

Он принялся выбивать трубку, бормоча:

— Проклятая трубка, просто невозможно затянуться!

— Вы прекрасно знаете, Ричард, — воинственно продолжала леди Мэри, — что ничего не закрыто. Мы ведь так и не узнали, была ли в этом моя вина. Вы были очень упрямы, отказавшись пройти медицинский осмотр.

— Опять вы вытаскиваете на свет Божий эту историю? — заметил он, повернувшись к ней. — В нашем возрасте это просто смешно. А я… Нет никаких оснований думать, что я… Впрочем, я же предлагал усыновление.

Она отвернулась и тихо произнесла:

— Вы знаете, что приемные дети не имеют права наследования. Нужен родной ребенок.

— Мужского пола, — добавил он. — Мы могли бы удочерить девочку.

Он замолчал, углубившись в чистку трубки с помощью палочки, отломанной от куста, а затем продолжил:

— Кстати, я много раз думал о том, чтобы удочерить Кэт.

— Кэт? А, вот почему вы не считаете ее прислугой!

— Теперь уже, без сомнения, поздно.

— Слишком поздно, — безапелляционно заявила она.

Вдруг они услышали шум мотора. Это возвращалась Кэт.

Она завернула в аллею и остановилась.

— Эта чертова машина опять заглохла, — встревоженно произнес Ричард.

Он ждал, глядя, как Кэт вылезает из высокой старой колымаги на колесах. Вслед за ней появились четверо молодых людей в темных костюмах, с деловыми папками в руках.

— Бог мой! — прошептал сэр Ричард.

— Ричард, я сейчас упаду в обморок! — еле слышно произнесла леди Мэри.

— Ну, это глупо! Возьмите себя в руки, дорогая! Американец привез с собой помощников. Как бы я хотел, чтобы здесь был Уэбстер!

Прямой и стройный, он вышел навстречу прибывшим с приветствием:

— Добрый день, господа! Кто из вас Джон Блэйн?

— Его здесь нет, сэр Ричард, — ответила Кэт.

Ее черные кудряшки раздувались ветром. Она удрученно добавила:

— Он едет на своей машине.

Молодые люди приблизились и по очереди пожали руку сэра Ричарда. Леди Мэри стояла сзади, из предосторожности прижав руки к груди.

Самый молодой из приехавших — коротко подстриженный и ухоженный блондин — заговорил взволнованным голосом:

— Мистер Блэйн выехал из Лондона на своей машине сразу после завтрака, сэр.

— Он, несомненно, заблудился, — так же встревоженно заявил другой молодой человек. — Это с ним часто случается.

Сэр Ричард осмотрел их одного за другим: все четверо были похожи друг на друга — чистенькие, одетые с иголочки, с коротко подстриженными волосами. Все они производили впечатление людей, полных сил и здоровья, понимающих толк в своем деле.

— Мистер Блэйн, — уже более спокойно добавил третий, — не пропустит ни одного собора, не осмотрев его. Вполне возможно, что он приедет завтра. Это самое раннее.

— Может быть, мы начнем? — предложил четвертый.

— Что начнем? — удивился сэр Ричард.

— Осматривать замок. Мы для этого и приехали. Мистер Блэйн не любит, когда мы попусту теряем время.

Их разговор был прерван Уэллсом, который трусцой выбежал из-за зарослей тисса, прерывисто дыша.

— Он исчез, сэр! — выдохнул дворецкий.

— Успокойтесь, — строго приказал сэр Ричард. — Отдышитесь немного. Сделайте два глубоких вдоха. А теперь объясните все вразумительно.

— Право, Уэллс! — обратилась к старому слуге леди Мэри. — Вы рискуете получить удар. В хорошем же положении мы окажемся! Вы невероятно беззаботны!

— Дедушка, это неразумно с твоей стороны, — подойдя к нему, с укоризной сказала Кэт. Привстав на цыпочки, она поправила ему растрепавшиеся волосы. — Вот так, хорошо. Теперь делайте, что сказал вам сэр Ричард, дышите глубоко, еще… еще… хорошо. А теперь скажите нам, кто исчез?

— Его машина… стоит там… но он сам исчез, — все еще тяжело дыша, сказал Уэллс.

— Какая машина?

— Американца!

Молодые люди переглянулись.

— Машина темно-зеленого цвета? — спросил один из них.

— Да, — ответил Уэллс.

Молодой человек повернулся к остальным:

— Это он!

— Вот это да! Обогнать поезд, да еще по таким чудовищным дорогам!

— Он водит машину как сумасшедший, если ему по дороге не встретится какой-нибудь собор.

Сэр Ричард поднял руку, призывая к молчанию. Они инстинктивно повиновались.

— Вы хотите сказать, — медленно выговаривая слова, спросил он, — что человек, прибывший в замок до вас, и есть мистер Джон Блэйн?

— А кто же еще? — отпарировал один из четверых.

— Но ведь он исчез, — заметила леди Мэри.

— Это абсурд! — подвел черту сэр Ричард. — Мы его найдем. Давайте разойдемся в разные стороны. Сбор через полчаса в большом зале. Если он не найдется, тогда обсудим, что делать дальше.

— Как он выглядит? — спросила Кэт.

— Я никогда не видел человека, подобного ему! — простонал Уэллс.

— О! Это уже слишком! — запротестовал один из четверки. — Он типичный американец: высокий, черноволосый, с голубыми глазами.

— Нет, глаза карие, — поправил другой.

— Пожалуй, ты прав. На нем серый костюм. По крайней мере, мне так кажется. Эй, вы! Правильно я говорю? Ну, костюм, во всяком случае, имеется. И галстук. Возможно, красный.

— Я сказал ему подождать у служебного входа, — жалобно продолжал Уэллс. — «Не могу ли я немного пройтись и осмотреться?» — спросил он у меня. «Нет, молодой человек, стойте здесь и ждите, пока я доложу о вас и получу распоряжения», — сказал я ему. Но когда я вернулся, его и след простыл! Я покричал ему, но в ответ услышал только голос вороны, живущей на дубе, которая всегда передразнивает меня, когда я зову кота.

Кэт повернулась к сэру Ричарду и с видом очаровательной повелительницы приказала:

— Сэр Ричард! Уведите леди Мэри и ждите нас в большом зале. Дедушка! Приготовьте им чаю и сами выпейте чашечку, она вам не помешает. А мы тем временем, — ее взгляд обвел всех присутствующих молодых людей, — постараемся найти пропавшего. Только прошу вас, — обратилась она к молодым людям, — не топчите газон и не ломайте ветки тисса. В большой зал вы попадете через эту дверь, и, пожалуйста, когда вернетесь, ждите меня там, а не гуляйте по замку.

— Слушаюсь, мисс, — ответил каждый из четверых. Они удалились цепочкой, афишируя полное повиновение. Уэллс тоже повернулся и неуверенной походкой направился в замок.

Леди Мэри подошла к Кэт и поцеловала ее со словами:

— Спасибо, дитя мое.

— Что бы мы делали без тебя… — пробормотал сэр Ричард, чувствуя, как головная боль вновь обручем сжимает его виски.

Кэт легко скользнула между ними и, взяв их под руки, повела в зал, продолжая щебетать:

— Я очень рассержена! Этот американец слишком много позволяет себе! Когда я спросила у его помощников, почему он не приехал вместе с ними, как это было условлено, они только пожали плечами.

Она преувеличенно изобразила этот жест, скосив глаза сначала вправо, на сэра Ричарда, затем налево, на леди Мэри, но, увидев, что они не улыбались, как ей этого хотелось бы, она продолжила свое щебетание с еще большей решимостью и весельем:

— Каких только историй они мне о нем не рассказали! Он водит машину как сумасшедший, отказывается от личного шофера, часами может осматривать какой-нибудь собор так, что никто и не знает, где он. — Кэт встряхнула шевелюрой. — Подумать только! Ведь я встала сегодня на час раньше, чтобы успеть хорошенько прибраться в замке и представить его в наилучшем виде, а оказалось, что его продают! — Она вдруг потеряла свой весело-вызывающий тон. — Как я люблю его, мой старый замок! — задумчиво воскликнула она.

Они находились уже в большом зале, но Кэт повела своих старичков в малый зал, находившийся в противоположном конце, и усадила их в кресла. Проходя мимо них за их спинами, она украдкой вытерла носовым платком глаза и стала аккуратно расставлять на столе книги, продолжая приговаривать:

— Я не могу позволить себе, чтобы посторонние увидели замок иначе как в его наилучшем виде. А этот американец — настоящий посторонний! Ах, как бы я хотела, чтобы он никогда не покидал своей страны! Ни за что не буду торопиться ради него, где бы он ни был!

— Пусть тебя это больше не заботит, Кэт, — ласково сказала ей леди Мэри. — Скажи Уэллсу, пусть принесет нам чаю. Я что-то плохо себя чувствую.

— Сейчас он вам его принесет, миледи. Прошу вас извинить меня, я хочу проследить за этими молодыми людьми, чтобы они не натворили глупостей.

Она вышла в большой зал и остановилась перед зеркалом: после всех этих волнений ей наверняка нужно было взглянуть на себя, чтобы привести себя в порядок. Однако, против всякого ожидания, в зеркале отразился миловидный образ молодой девушки с гневным румянцем на щеках и вьющимися от влажного утреннего воздуха волосами.

Удовлетворенная, она вышла на улицу и углубилась в аллею, выложенную гравием, которая вела к зарослям тисса.

Она надеялась встретить его там, так как огромные шагающие слоны из тисса привлекали всеобщее внимание. Кэт оглядела длинную аллею, окаймленную этими фигурами, но никого не увидела. Затем она направилась к розарию, но и там его не оказалось. Как, впрочем, и в небольшой роще за огородом и птичьим двором. Тогда она решила пройти к озеру и проверить, не бродит ли он там по лесу, выясняя ценность деревьев с целью их вырубки и получения, таким образом, дополнительного дохода. Эта мысль была ей невыносима, так как эти огромные великолепные дубы, хотя и стоили целое состояние, все равно не спасли бы положения, по словам сэра Ричарда.

Вдруг она его увидела. Он шел по направлению к озеру, но выходил не из леса, а спускался по склону, идущему от лужайки.

Да, это не мог быть никто другой, как американец! Высокий, стройный молодой человек в темно-сером костюме. Он выглядел моложе, чем она себе его представляла. Он шел легкой уверенной походкой, словно уже чувствовал себя здесь хозяином.

«Сколько в нем уверенности в себе!» — подумала Кэт, молча двигаясь за ним и прячась за деревьями. Она так бы и шла за ним потихоньку, наблюдая за всеми его действиями так, чтобы он ни о чем не догадался. Но, к ее большому удивлению, он остановился на берегу озера, постоял немного, затем удобно расположился на траве, как будто бы собирался провести там целый день. Он что-то разглядывал в воде, затем, закинув голову назад, расхохотался. Кэт удивилась: над чем он мог смеяться в одиночестве? Может, он пьян? Или неуравновешен? Она на цыпочках подкралась к нему и остановилась немного поодаль за его спиной, пораженная: он разговаривал с самим собой!

— Молодец, старушка! Осторожнее! Ты можешь подавиться — не так-то легко проглотить паука!

Ну и ну! Он разговаривал с лягушкой! На большом листе водяной лилии грелась на солнце огромная лягушка, неутомимо работая своим острым и красным языком.

— Что вы здесь делаете? — строгим голосом обратилась Кэт к незнакомцу.

Он вздрогнул и легко вскочил на ноги.

— Вы находитесь в частном владении, — продолжала она, окинув его взглядом с головы до пят. Он был еще выше, чем она себе его представляла. Ей пришлось высоко запрокинуть голову, чтобы встретить его взгляд. У него были голубые с серым оттенком глаза, твердый и очень привлекательный подбородок. Несомненно, это был американец! Кэт с сожалением подумала, что он слишком красив. К тому же у него была чудесная улыбка, одновременно робкая и вызывающая, открывающая два ряда прекрасных белых зубов.

— Извините меня, — сказал он. — Я здесь в некотором роде по делам, поэтому надеюсь на прощение.

Пытаясь придать себе уязвленный вид, Кэт проговорила:

— Не мне решать: прощать вас или нет. Замок принадлежит сэру Ричарду и леди Мэри.

— Надеюсь, что эта лягушка является частью замка. У нее удивительный вид собственницы.

Ах, так он расположен шутить? Тогда она разыграет его, сделав вид, что не догадалась, кто он есть на самом деле. Хотя трудно ошибиться, увидев этот темно-серый костюм и красный галстук в придачу!

— Если вы забрели сюда в надежде что-нибудь продать, — сказала она без тени улыбки, — то в таком случае можете возвращаться. Мы никогда ничего не покупаем в замке. Идите по этой тропинке, она выведет вас к ограде, а там прямая дорога на Лондон.

Она сделала несколько шагов, затем остановилась и, подумав, что была слишком сурова, бросила через плечо:

— Если хотите, можете взять с собой лягушку.

После мимолетного колебания она добавила:

— Ненавижу лягушек.

Он последовал за ней, говоря:

— Вы разрешите мне пойти с вами? Мне кажется, я заблудился. Я оставил где-то здесь свою машину.

Ей очень хотелось поставить его на место.

— Вам не следовало бы проникать в частное владение без разрешения.

— Видите ли…

— Я ничего не вижу. Это ошибка с вашей стороны.

Они остановились, глядя друг другу в глаза.

— Сожалею, — сказал он, отворачиваясь.

Она смотрела, как американец удаляется. Когда он был уже на расстоянии не менее двадцати шагов, она окликнула его. О! Оказывается, она умеет быть злой! Играть в кошки-мышки!

— Послушайте! Не повстречался ли вам пожилой господин, который где-то тут бродит? Мы его потеряли.

Американец вернулся на несколько шагов назад и переспросил:

— Вы его потеряли?

— Да.

— Какой он из себя?

— Я никогда его не видела.

— Как же вы можете говорить, что потеряли его?

— О! Это не я его потеряла. Он приехал к сэру Ричарду по поводу замка. Мы все очень рады, что он исчез.

— Рады?

— Да. Но все равно его надо найти.

Она подошла к нему и сказала:

— Раз уж вы здесь, идемте, поможете нам найти его. Вы знаете, он такое чудовище!

— Чудовище?

— Да, набитое деньгами чудовище! — воскликнула она, и тон, которым она произнесла слово «деньгами», был полон страстной решимости защитить замок.

Они зашагали рядом. Кэт не смотрела на него, а он краешком глаза наблюдал за ней. С рассеянным видом она продолжала с ним разговор, как с посторонним человеком, случайным путешественником, которому все безразлично.

— Он хочет купить замок.

— В самом деле?

— Да, чтобы превратить его в музей. Мы любим замок, а его ненавидим.

— Тогда зачем же вы продаете замок?

— Он принадлежит не мне. Но я прожила здесь всю свою жизнь. Здесь родились мой отец и мой дед.

Она на некоторое время замолчала, потом, вздохнув, продолжила:

— Зачем утомлять себя поисками? Я искала повсюду. Может, он уже уехал? Во всяком случае, я надеюсь на это. Идемте, я провожу вас до служебного выхода.

— Спасибо.

Они продолжали путь молча, пока не увидели машину. Да, она действительно была зеленая.

— Это ваша машина?

— Да.

— Недурна.

Она повернулась к нему и безразличным тоном сказала:

— Ну, что ж, до свидания.

— Не могли бы вы…

— Что еще?

— Я хотел бы осмотреть замок. Мне приходилось многое о нем слышать. Я обратился с этой просьбой к старику, которого здесь встретил, но он не разрешил мне войти.

— Это был мой дед.

— О, вы на него совсем не похожи!

— Естественно, в моем возрасте мне трудно было бы на него походить.

— Тогда могу ли я…

Он улыбнулся, и она вынуждена была сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться ему в ответ.

— А если я вам покажу замок, вы сразу же уедете?

— Как вам будет угодно…

— Предупреждаю, что жилая часть замка не подлежит осмотру.

— Конечно, конечно!

— Ну, тогда давайте поторопимся, у нас не так много времени.

Решив продолжать розыгрыш до конца, она начала экскурсию по замку, что не раз делала для посетителей. Кухня и дворецкая были пусты. Она провела его по маленькой винтовой лестнице к узкому коридору, затем по другой лестнице к маленьким комнатам, расположенным на верхних этажах, сообщая ему по дороге подробные сведения.

— Это самая старинная часть замка. При королеве Елизавете она была расширена. Здесь бывал Шекспир. Он поставил для королевы «Сон в летнюю ночь». А недавно здесь останавливался Чарльз Диккенс.

— Как недавно?

— Всего-то какой-нибудь век назад!

— А каким образом эта часть замка сообщается с остальной?

— Через коридор. Осторожно! Здесь люк!

Она резко толкнула его в сторону. Он опустил глаза и увидел на выщербленном каменном полу огромное железное кольцо.

— Здесь повсюду люки, — объяснила она. — Они ведут в подвальные темницы.

— Какие темницы?

— Замок был королевской резиденцией в течение пяти веков. А у королей и королев всегда кто-нибудь томится в темнице. Во всяком случае, так было раньше. Если бы вы упали, то оказались бы в колодце глубиной в несколько сотен метров, представляете?

— Не может быть!

— Вы хотите удостовериться в этом?

Они вдруг оба весело рассмеялись, и сколько же обоюдной теплоты отразилось в этом смехе!

Когда пришел черед споткнуться Кэт, он ловко поддержал ее:

— Осторожно!

— Не беспокойтесь, — отстранилась она от него, — я знаю замок как свои пять пальцев. В детстве я излазила его вдоль и поперек.

— И вы не боялись?

— Не очень. Вообще-то я чувствовала себя здесь в безопасности. К тому же они были так добры ко мне.

— Кто они?

— Сэр Ричард и леди Мэри.

Зачем она рассказывала ему все это? Должно быть, он смеется над ней. Она взглянула на него, но не увидела, чтобы его улыбка изменилась. Пожалуй, пора заканчивать эту шутку. Она протянула ему руку и совершенно искренне сказала:

— Конечно, я знаю, кто вы, мистер Блэйн. Сама не пойму, почему я допустила подобную шутку!

Губы молодого человека дрогнули.

— Боюсь, что и я не был с вами откровенным до конца, — признался он.

— Но ведь вы и не могли меня знать! — воскликнула она.

— Конечно, но у меня было такое предчувствие.

— Какое?

— С самого начала я был убежден, что вы знаете, с кем имеете дело и почему я здесь.

— О!

— А теперь, когда мы исповедовались друг перед другом и истина восторжествовала, не хотите ли вы мне сказать, кто вы?

Она в упор взглянула на него.

— Меня зовут Кэт.

— Кэт? А фамилия?

— Кэт Уэллс, горничная.

— Мисс Кэт Уэллс, — медленно повторил он, разглядывая ее зардевшееся лицо.

— Нет, зовите меня просто Кэт.

Она отступила, затем продолжила свой путь.

— Прошу вас сюда, мистер Блэйн. Вас уже ждут в большом зале.

Она вела его по таким узким коридорам, что там невозможно было разойтись двоим. Подойдя к маленькой двери, ведущей в большой зал, она замешкалась, не в силах отодвинуть изъеденную ржавчиной задвижку. Он хотел ей помочь, но она отказалась.

— Я лучше вас знаю, как обращаться с этой задвижкой. Она сейчас откроется.

Он подождал немного, затем, взяв ее за плечи, решительно отстранил. Она возмутилась, но промолчала. Пусть попробует! Все равно у него ничего не получится. Подумаешь, какой самоуверенный! Но к ее большой досаде капризная задвижка тут же поддалась и дверь открылась.

В зале четверо молодых людей, давно уже бросившие поиски, уютно устроились в тяжелых дубовых креслах.

Увидев его, они хором загалдели скорее в знак приветствия, чем выказывая свое удивление:

— А вот и Джон Блэйн!

— Наконец-то!

— Мы уже думали, что вы заблудились!

— Мне кажется, — прервала их Кэт, — что вы и не искали его вовсе.

Самый молодой широко улыбнулся и сказал:

— В этом не было никакой необходимости. В конце концов, он всегда возвращается, причем в самой очаровательной компании.

Джон Блэйн засмеялся.

— Мы привезли чертежи и готовы приступить к работе, как только вы скажете, Джон, — добавил молодой человек и в качестве доказательства разложил на столе рулон бумаги, который держал в руке.

— За какую работу? — воскликнула Кэт, а про себя подумала: «Что они еще придумали?» Ее недоуменный взгляд перебегал от чертежей к Джону Блэйну, затем к каждому из четверых американцев, которые неуместно выглядели в большом зале замка.

— Все нормально, ребята. Я понимаю удивление мисс Уэллс. Вы слишком круто беретесь за дело. Еще ведь далеко не все решено. А сейчас сворачивайтесь побыстрее и исчезните отсюда до завтра. Вам заказаны номера в деревенской гостинице.

Шутливые нотки исчезли, в голосе Джона Блэйна звучала властность. Молодые люди переглянулись. Самый старший из них прокашлялся и сказал:

— Кстати, Джон, счастье, что вы приехали так быстро. Я очень доволен, что еще ничего не решено. Эта работа невозможна.

Джон Блэйн посмотрел на каждого из них, и Кэт увидела, что лицо его напряглось. Выходит, этот Блэйн — жесткий человек? Или просто избалованный ребенок?

— Что значит невозможна? — спокойно переспросил Джон Блэйн. — Я не знаю такого слова.

— Балки слишком слабы, — объяснил один из них.

Кэт тут же перебила его:

— Так уже и слабы? Это вы были бы слабы, если бы продержались тысячу лет! Слабы! Да они прочны, как Английский банк!

Джон Блэйн весело взглянул на нее и сказал:

— Спасибо, мисс Уэллс. Что касается вас, ребята, я и так знаю, что этот замок не Букингемский дворец и не Виндзор. Да, он слишком стар. Но это и делает его таким прекрасным! Поэтому мы и должны разобрать его по камешку…

Молодые люди хором возразили:

— Да он же частично из кирпича, который тут же рассыплется, как только мы до него дотронемся. В лучшем случае мы можем перевезти только половину.

— Вы недооцениваете умение английских мастеров, — перебил он их.

Дискуссия накалялась. Безымянные молодые люди — а Кэт была уверена, что у них нет имени, настолько они были похожи друг на друга с их короткими носами, волевыми подбородками и коротко подстриженными волосами — с азартом бросились в спор.

— Вы уже совершили кучу безумств, Джон, но это — самое большое из них!

— Вспомните о японском храме, который вы купили и перевезли в Нью-Йорк. Он до сих пор находится на складе. Даже Метрополитен не заинтересовался им. Никто не хочет взять на себя смелость восстановить его. Почему бы вам не использовать его в качестве музея?

— А та картина, которую вы хотели реставрировать…

Джон Блэйн оставался тверд как скала. Он испытывал огромное удовольствие от этих атак и ждал, пока его противники исчерпают весь свой арсенал.

— Ну, все? Успокоились? Действительно, я сумасшедший. Но не забывайте, что я всегда добиваюсь того, чего хочу. Почему я не восстанавливаю японский храм? Когда-нибудь, когда придет время, я это сделаю. Да еще попрошу именно вас сделать эту работу, и вы ее сделаете. Но я не хочу размещать музей в храме! Не хочу, чтобы монахи-буддисты занимались медитацией среди красоты Рубенса и римских богов и богинь! Замок — вот что мне нужно! И этот замок у меня есть! А что касается той картины, то я ведь оказался прав, не так ли? Под этой мазней скрывался Рафаэль! Я восстановлю его и повешу картину над своим камином.

Наступила гнетущая тишина. Затем старший из четверых вздохнул и вытащил из кармана записную книжку и карандаш.

— Прекрасно! Но это будет стоить вам целое состояние, ведь каждый кирпич нужно будет обернуть в пергамент.

— Напомните мне заказать несколько тонн такой бумаги.

— Еще будут нужны коробки для перевозки кирпичей и камней.

— Напомните мне заказать десять кораблей вместо двух имеющихся.

Молодой человек повернулся к своим товарищам и, пожав плечами с видом отчаяния, сказал:

— Прекрасно, парни, ловим его на слове и разбираем замок.

Кэт больше не могла молчать. Слушая этот спор, она все больше и больше поддавалась тревоге. Разглядывая разложенные на столе чертежи, Кэт пыталась представить себе замок не на благоухающем зеленью английском холме, а в далеком и диком краю, где вместо английских лугов со спокойными реками перед ее взором вставали поросшие лесом горы и голые скалы. Не в силах больше сдерживать в себе пронзившую ее сознание догадку, она спросила:

— Вы что, собираетесь перевезти замок в Америку? Это же безумие, мистер Блэйн! Это невозможно! Впрочем, сэр Ричард не согласится. Я уверена, что он думал о создании музея здесь, на английской земле. Подождите, я пойду поищу его и леди Мэри. Нет… Нет… Они не вынесут такого удара! Как я скажу им об этом?

Она стояла в нерешительности, ломая себе руки. За ее спиной открылась дверь, и Уэллс заглянул в зал. Он тут же обернулся, чтобы сообщить то, что увидел:

— Сэр Ричард! Леди Мэри! Американец нашелся!

Прежде чем Кэт смогла произнести слово, сэр Ричард и леди Мэри вошли в зал, мужественно улыбаясь. Сэр Ричард протянул руку и сказал:

— Добрый день, мистер Блэйн! Ваше исчезновение доставило нам немало волнений. В имении легко потеряться, знаете ли. Я огорчен, извольте нас извинить.

Джон Блэйн ответил на дружеское рукопожатие, скрывая легкую гримасу. Ну и сильные же руки у этих англичан!

— Это я во всем виноват, сэр Ричард. Я не должен был бы так вольно вести себя здесь. Прошу вас также принять мои извинения, — обратился он к леди Мэри.

Кэт заметила, что от пережитого напряжения щеки леди Мэри порозовели. Ах, обожаемая старушка! С каким мужеством ты переносишь все треволнения! Кэт взглянула на мистера Блэйна, затем быстро отвела глаза. Она не будет ему помогать. Пусть он самостоятельно выпутывается из передряги, которую сам и создал, не сказав сразу всей правды сэру Ричарду. Он никогда не согласился бы…

Леди Мэри начала своим тягучим голосом, которым она обычно разговаривала с гостями или на торжественных открытиях благотворительных распродаж и общественных мероприятий:

— Мистер Блэд…

— Блэйн, дорогая, — поправил ее сэр Ричард.

— Ах, да, извините меня. Американские имена такие сложные! Уверяю вас, что теперь, когда мы уже почти привыкли к этой мысли и согласны, нам приятно представить себе, что художественные ценности будут висеть на древних стенах нашего замка. Я думаю, что, уединившись в нашем новом маленьком жилище, мы часто будем приходить сюда в качестве туристов… вы понимаете?.. Не так ли Кэт?

Она повернулась к Кэт, но та молча кивнула головой, так как слезы застилали ей глаза. Леди Мэри, увидев плачущую Кэт, с недоумением спросила ее:

— Что случилось, Кэт? Посмотрите, Ричард, Кэт плачет!

— Я не плачу, — поспешно ответила Кэт. — Просто я пытаюсь не чихнуть.

Она повернулась к ним спиной и очень умело изобразила чихание.

Леди Мэри любезным тоном обратилась к Джону Блэйну:

— В самом деле, старинные замки страдают избыточной влажностью. Мистер Блэйн, надеюсь, что это не явится для вас неожиданностью. Я также надеюсь, что вы не помышляете о том, чтобы оборудовать в замке центральное отопление: оно плохо отразится на картинах, я в этом уверена. Мы никогда не думали о нем, хотя временами замерзали, особенно в холодные зимы, скудные на солнечное тепло.

— Вы очень любезны, леди Мэри, — тихо промолвил он и бросил быстрый взгляд на Кэт, стоящую к нему спиной.

— Удивительно это свойство у американца, — с задумчивостью обронил сэр Ричард, — проявлять такую любовь к прошлому и желание приобрести старинный английский замок.

Джон Блэйн окинул взором большой зал. Видимо, ему придется одному выпутываться из этой истории, так как его молодые соотечественники, подчиняясь его приказу, уже покинули замок и отправились устраиваться в деревенской гостинице.

Кэт продолжала стоять у окна, упрямо повернувшись ко всем спиной.

Джон Блэйн разразился длинным импровизированным монологом:

— Возможно, это и удивительно, сэр Ричард, но любовь к искусству я унаследовал от своей матери. Она любила старые полотна, и мой отец покупал их ей, как обычно удовлетворяют каприз ребенка, я думаю. Он не разделял их вкусы. А теперь это оказалось блестящим вложением капитала! Я говорю «теперь» потому, что в то время, когда моя мать начала собирать коллекцию живописи — а это было лет пятнадцать тому назад, и уже было ясно, что я останусь единственным сыном — отец находил ее страсть не более чем смешной манией. Очевидно, таким образом она хотела скрасить свое одиночество, когда меня отправили учиться в Гротон. Вскоре моя мать стала настоящим знатоком живописи XII и XIII веков, позднее пополнив свою коллекцию произведениями XVII века, в основном английских мастеров.

— Очень интересно, — одобрил сэр Ричард.

— Мой отец обожал ее и уступал всем ее прихотям. Со смертью матери, когда подсчитали общую стоимость ее замечательной коллекции, все были просто ошарашены, если не сказать потрясены. Оказалось, что коллекция стоила целое состояние — более миллиона долларов! Через несколько лет эта сумма могла увеличиться втрое! Отец сразу же решил построить для нее нечто вроде крепости, что-то в духе частного форта Нокс.

— Очень интересно, — еще раз повторил сэр Ричард.

— Но мне всегда казалось, что это преступление. Ведь картины предназначены для того, чтобы ими любоваться, не так ли? Короче, я был против. Признаюсь, что я никогда бы не одержал верх, не приди нашим деловым людям в голову блестящая мысль создать фонд.

— Но, — заметила леди Мэри, — здание в любом случае имело бы фундамент.

Джон Блэйн пристально посмотрел на нее, затем улыбнулся:

— Нет, нет, леди Мэри. В Америке это слово означает некоторую сумму денег, которую собирают с благотворительной целью для какого-либо общественного мероприятия. Наши деловые люди объяснили моему отцу, что если он построит музей и вход в него для горожан будет бесплатный, то он сможет финансировать его через этот фонд, который будет освобожден от налогов.

Леди Мэри повернулась к сэру Ричарду и спросила:

— Вы понимаете, о чем он говорит?

— Не совсем, дорогая, — ответил сэр Ричард, — но думаю, что пойму, когда будет нужно.

— Оставайтесь пообедать с нами, — пригласила леди Мэри. — За обедом мы можем продолжить этот разговор, мистер…

— Блэйн, — подсказал ей сэр Ричард.

— С превеликим удовольствием, — широко улыбнулся им в ответ Джон Блэйн. — А знаете ли вы, что ваш облик чудесным образом гармонирует с окружающим пейзажем. Можно подумать, что вы — англичане — создали его по образу и подобию своему.

— Нет, боюсь, это он нас создал, — заметил сэр Ричард, возвращая ему слабое подобие его улыбки.

Кэт не могла больше терпеть. Словно фурия она повернулась к ним лицом и выпалила:

— Дорогая леди Мэри, сэр Ричард, уверяю вас, что ни один из вас и не догадывается… я и сама не подозревала, пока…

Джон Блэйн с отчаянием взглянул на нее.

— Мисс Уэллс, я умоляю вас… Мы, конечно, еще многое должны обсудить, и я…

— Вы совершенно правы, — резко перебила его Кэт, — но будет лучше, если вы сразу скажете всю правду. Сэр Ричард и леди Мэри! Вы должны знать, что…

Внезапно Джон Блэйн взорвался:

— Послушайте-ка, мисс Уэллс! Это дело касается только сэра Ричарда и меня. Я не понимаю, почему вы позволяете себе… Сэр Ричард, произошло недоразумение, которое можно легко рассеять. Впрочем, если хорошенько поразмыслить, то я не уверен, что вообще имеет место недоразумение… разве что со стороны мисс Уэллс. Но это и естественно, она ведь не читала нашей корреспонденции.

— Меня бы поставили в известность!

— Кэт, дорогая, — удивленно воскликнула леди Мэри, — я не понимаю, почему ты все время перебиваешь мистера Блэда.

— Блэйна, моя дорогая, — поправил ее сэр Ричард, но его никто не слушал.

— Напротив, это он меня перебивает, — с жаром запротестовала Кэт.

— Я думаю, дорогая, — по-судейски предложил сэр Ричард, — им каждому нужно дать слово по очереди. Первое слово — даме, не так ли, мистер Блэйн? Или, может, Кэт, мы предоставим слово мистеру Блэйну, как нашему гостю?

Они стояли друг против друга, и никто не хотел уступать, хотя понимал, что должен это сделать.

— Ну давайте же! — тихонько поощрял их сэр Ричард.

Наконец Джон Блэйн, пожав плечами, сказал:

— Так и быть, я уступаю. У нас — американцев — рыцарское воспитание. Всяческое почтение дамам.

Сэр Ричард засмеялся. Эта борьба казалась ему увлекательной.

— Красиво сказано, признаюсь! Вы слышали, дорогая? Рыцарское воспитание! Здорово звучит для американцев, не правда ли?

— Он гораздо лучше, чем мы думали, — с улыбкой ответила ему леди Мэри.

— Благодарю вас, — поклонился Джон Блэйн. — С радостью принимаю ваше предложение отобедать у вас, леди Мэри. Мне все равно, каковы будут последствия наших переговоров.

Леди Мэри кивнула Уэллсу, сделав ему знак:

— Поставьте еще один прибор, Уэллс, и достаньте серебряную супницу. — Она взглянула на мужчин, ожидавших, когда она закончит. — Накройте в маленькой столовой только для нас троих.

— Слушаюсь, миледи.

Уэллс удалился. Кэт ждала, молчаливая и напряженная. Леди Мэри, казалось, забыла о споре, а сэр Ричард предпочитал, вероятно, чтобы так оно и было. Ну что ж! Она будет настойчивой! Кэт повернулась к ним и твердым голосом произнесла:

— Итак, мистер Блэйн, начинайте, прошу вас!

— Полагаю, что начинать вам, мисс Уэллс, — с веселым отчаянием заявил он. — Нет? Прекрасно! Сэр Ричард, скорее всего она права. Я задумал неправдоподобный, почти дьявольский проект. Я планирую вывезти его.

Не разделяя его веселого тона, Кэт уточнила:

— Сэр Ричард, он хочет увезти замок.

Воцарилась тишина. Первой ее нарушила леди Мэри, еле слышно спросив:

— Ты сказала «увезти», Кэт?

— Да, в Америку, миледи.

— В Америку? — мертвым голосом повторила леди Мэри. Внезапно чудовищная правда молнией пронзила ее сознание. — Ричард, он увезет замок в Америку!

Сэр Ричард побледнел, затем шея и лицо его густо покраснели. Он почувствовал, как сильная головная боль разливается между висками, затмевая взор.

— Мистер Блэйн, я ничего не понимаю.

— В этом нет ничего удивительного, сэр Ричард, — ответил Джон Блэйн, стараясь смягчить свой голос. — Это моя вина. Мы должны были бы с самого начала поручить это дело нашим поверенным. Но… я не люблю официальности в делах, я слишком горяч и нетерпелив… Я думал, что мое письмо вам все объяснит… что его будет достаточно…

Он вытащил из кармана лист бумаги, развернул его и положил на стол:

— Вот мой проект.

Это был набросок замка; только расположен он был не на английских лугах, а на поросших лесами холмах.

Леди Мэри ощупью поискала свои очки, водрузила их на нос и пристально посмотрела на несколько букв, начертанных в левом углу чертежа.

— КОН-НЕК-ТИ-КУТ, — медленно прочитала она.

— Коннектикут, — громко повторил Джон Блэйн.

— Что за странное слово! Это фамилия художника? — наивно спросила она.

Сэр Ричард равнодушно рассматривал рисунок. В эту минуту для него не было ничего важней той острой боли, которая сжимала ему виски. Но он заставил себя проговорить:

— Неплохо выполнено, дорогая. Замок выглядит как настоящий, хотя восточная башня слишком низка. Обе башни должны быть одинаковой высоты, мистер Блэйн.

Кэт сделала шаг вперед, дотронулась до руки Джона Блэйна и тихонько шепнула:

— Они все еще не поняли… просто не в состоянии понять. Вы должны помочь им.

Он опустил глаза на ее маленькую ручку, державшую его за рукав, затем перевел взгляд на ее глаза, показавшиеся ему слишком серьезными. Утвердительно кивнув головой, он начал:

— Сэр Ричард, позвольте вам напомнить… — Он вытащил из своего внутреннего кармана письмо и развернул его. — К счастью, у меня сохранилась копия того письма, которое я послал вам. Может быть, вы вспомните… Леди Мэри, Коннектикут — это название одного из американских штатов, а не фамилия художника. Позвольте я прочту вам соответствующий абзац, сэр Ричард: «Я имею намерение превратить этот замок в самый красивый музей, который когда-либо существовал в Коннектикуте. Расходы будут значительными, но я не хочу об этом думать, считая, что для замечательной коллекции живописи моей матери должно быть создано не менее замечательное хранилище, доступное широким слоям публики». Существует ли другой Коннектикут, вне Америки? Я другого такого не знаю.

Они были потрясены. Он хорошо это видел.

Сэр Ричард сел в массивное дубовое кресло и сказал:

— Я думал, что имеется в виду идея, родившаяся в Коннектикуте, понимаете?

— Но это же не что другое, как грабеж, — пронзительно крикнула леди Мэри. — Ричард, возвращается испанская армада!

Выпрямившись, с благородной осанкой, сэр Ричард поднял руку, призывая к тишине. Он неподвижно сидел в своем кресле, внимательный лишь к мучившей его головной боли, устремив взор в глубину зала. Когда он наконец заговорил, можно было подумать, что он тихим, дрожащим голосом обращается к кому-то с речью:

— Я унаследовал от моих предков Старборо Кастль и прилегающие к нему земли, состоящие из тысячи акров лесов и трех тысяч акров пахотных земель. Все это принадлежит моей семье на протяжении пяти веков. Мой предок Уильям Седжелей получил этот замок и прилегающие к нему угодья в награду за преданность трону, предотвратив заговор, предусматривающий убийство короля. Каждое последующее поколение старалось наилучшим образом заботиться о состоянии замка, фермы и лесов. К несчастью, в мое время мир перевернулся и подобное наследство тяжким бременем легло на плечи одного человека. Я несу ответственность за семьдесят семей, которые живут и работают на моей земле. Я… Я…

Голос изменил ему. Кэт бросилась к сэру Ричарду. Леди Мэри упала в кресло с высокой спинкой. По ее лицу разлилась смертельная бледность.

— О, Боже мой! — еле слышно прошептала она.

Джон Блэйн участливо подошел к ней, но она резко оттолкнула его, выдавив из себя:

— Прошу вас, оставьте нас в покое.

Кэт бросила на него умоляющий взгляд:

— Мистер Блэйн, я сама позабочусь о них обоих. А вас я хочу попросить об одной услуге.

— Естественно, мисс Уэллс. Что угодно! Поверьте, я удручен. У меня вовсе не было намерения так сильно огорчить их.

— В таком случае, — ей удалось улыбнуться, несмотря на тревожное состояние души, — не пообедаете ли вы со своими коллегами в гостинице? А вечером к ужину возвращайтесь сюда. К этому времени сэр Ричард и леди Мэри немного придут в себя.

— Конечно, мисс Уэллс! Может, мне не показываться здесь раньше завтрашнего утра?

— Нес, приходите сегодня вечером, — неожиданно твердым голосом сказал сэр Ричард. — Наш разговор остался неоконченным. Мы должны постараться понять друг друга.

Леди Мэри гордо выпрямила голову и тоном хозяйки замка сказала:

— Само собой разумеется, что вы переночуете в замке, мистер Блэйн.

— Очень любезно с вашей стороны, леди Мэри, но мне не хотелось бы причинять вам беспокойство. Я забронирую номер в отеле.

Уэллс, неслышно появившийся в дверях, чтобы сообщить, что обед готов, вмешался в разговор:

— Пусть миледи меня извинит, но я думал, что господин из Америки остановится в замке. Я уже принес его чемодан и распаковал вещи.

— Спасибо, Уэллс. В какой комнате?

— В комнате Герцога, миледи.

— Перенесите вещи в комнату короля Джона, — строго приказал сэр Ричард.

— О, нет, Ричард! — шепотом запротестовала леди Мэри, с серьезным видом взглянув на мужа. — Там слишком сыро, вы же знаете, и потом, последнее время ОНИ слишком расшумелись, правда, Кэт?

Но Кэт, занятая другим разговором, не расслышала.

— ОНИ, по-моему, чувствуют, что здесь происходит. ОНИ всегда в таких вещах видят дальше, чем мы, — продолжала леди Мэри.

Сэр Ричард снисходительно улыбнулся своей жене, и напряжение, сковывающее их обоих, несколько спало. Он повернулся к Уэллсу:

— Оставь все в комнате Герцога, Уэллс.

— Слушаюсь, милорд.

Пока они обсуждали вопрос с комнатой, Кэт и Джон Блэйн договаривались о его возвращении в замок.

— …Да, ужин в восемь часов, здесь, в большом зале. Мистер Блэйн, не забудьте черный галстук, пожалуйста.

— Обязательно.

Он улыбнулся ей, дав понять, что ему все ясно, затем, коротко попрощавшись кивком головы с леди Мэри и сэром Ричардом, исчез через дверь, выходящую в сад.

Он запретил себе оглянуться на пороге, знал, что не выдержал бы, если бы увидел, что Кэт не смотрит ему вслед.

Как только за ним закрылась дверь, Кэт обратилась к своим двум «протеже»:

— Ну, а теперь, мои дорогие, — сказала она радостным тоном, сама удивившись, что оказалась способной на это, — не пойти ли всем пообедать?

Ровно в восемь часов вечера ужин был подан и все сели за стол: сэр Ричард и леди Мэри заняли свои места на противоположных концах стола, Джон Блэйн между ними, справа от леди Мэри. Уэллс стоял перед сервировочным столиком, готовый начать обслуживание; Кэт в черном платье с белым передником и в белой наколке в волосах стояла позади леди Мэри. Джон Блэйн нашел, что она очень похожа на актрису, талантливо исполнявшую свою роль, в то время как для хозяев замка она выполняла сейчас роль служанки, обычную ее роль с тех пор, когда у нее подошел для этого возраст. Словно обеими сторонами было подписано негласное перемирие. Разговор за столом перетекал от искусства к политике, от средневековой истории к современному театру, от условий земледелия по ту и другую стороны Атлантики к преимуществам селекции в области животноводства. Жаркое было превосходным, вино прекрасно выдержанным, на десерт подали консервированные сливы прошлогоднего урожая. Угощали также копченым, слегка поджаренным лососем и сыром от Стилтона.

И только когда подали кофе в малом зале — по соседству с большим — возобновился деловой разговор. Кэт поставила кофейный поднос на маленький столик перед леди Мэри. Американец заметил, что на подносе стоят четыре чашки и что Кэт сняла передник и наколку.

— Вы предпочитаете кофе с молоком, мистер Блэйн? — спросила леди Мэри, держа в руке кофейник.

— Нет, черный, пожалуйста, леди Мэри.

Оба мужчины стояли спиной к камину, в котором горел огонь. Кэт сидела рядом с леди Мэри на низеньком диване.

— Завтра утром, мистер Блэйн, — сказал сэр Ричард ровным тоном, — приедет мой поверенный в делах, Филипп Уэбстер, чтобы вместе обсудить дело о продаже.

— Буду рад с ним познакомиться.

— Вам тоже было бы удобно, — сэр Ричард заколебался, — иметь своего поверенного. Но, к сожалению, вы не сможете вызвать его из Америки к назначенному часу.

Сэр Ричард легонько засмеялся.

— Мой поверенный — Дэвид Холт из нью-йоркской фирмы «Хейнс, Холт, Бэгли и Спенс» сопровождает меня в поездке в Англию, сэр Ричард. Он остановился в Лондоне. Сегодня после обеда я ему звонил. Он должен прибыть вечером в местную гостиницу.

— В таком случае у каждого из нас будет свой советник. Замечательно! — воскликнул сэр Ричард. — Просто великолепно! Итак, завтра в десять часов утра в большом зале. Мистер Джон, не хотели бы вы до завтрака совершить верховую прогулку в наших лесах? Уэллс подберет вам одежду. Моя лошадь слишком горячая, но не капризная. Или, быть может, вы предпочитаете лошадь леди Мэри? Она старше, но в хорошей форме.

— Благодарю вас, сэр Ричард. Это доставит мне истинное удовольствие. — Он повернулся к Кэт: — Не составите ли вы мне компанию, мисс Уэллс? Покажите мне окрестные красоты.

Она подняла к нему радостное лицо маленькой девочки, затем, спохватившись, отрицательно мотнула головой:

— Сожалею, мистер Блэйн, но по утрам я занята.

— Ясно, — сказал он спокойным тоном и повернулся к сэру Ричарду: — Пожалуй, мне пора. Оставляю вас в ожидании завтрашней встречи.

— Всего доброго, до завтра.

Сэр Ричард направился к висящему на стене шнуру и дернул за него; где-то в глубине замка мелодично зазвонил колокольчик. На пороге тут же появился Уэллс.

— Проводите мистера Блэйна в комнату Герцога, Уэллс.

— Слушаюсь, милорд.

— Я провожу их, чтобы еще раз убедиться, что все приготовлено, — сказала Кэт и, взяв со стола кофейный поднос, направилась к двери.

— Как это мило с вашей стороны, — улыбнулся Джон Блэйн.

Он простился с хозяевами замка и находился уже на полпути к двери, как леди Мэри громко сказала:

— О! Надеюсь, ОНИ не будут надоедать вам сегодня ночью.

— Видите ли, дорогая, вы не должны интриговать, а тем более пугать нашего гостя; это помешает ему хорошенько выспаться.

— Не волнуйтесь за меня, сэр Ричард. Я сплю как убитый. Уверяю вас, леди Мэри, все будет хорошо. До свидания.

На пороге он поднял руку в знак прощания.

Сэр Ричард и леди Мэри остались одни на диване. У них обоих был одновременно горделивый и любезный вид. Казалось, они крепко держат ситуацию в руках, по крайней мере, на период перемирия. Шпаги скрещивать придется лишь на следующий день.

Когда дверь закрылась, леди Мэри положила свою хрупкую руку на руку мужа и сказала:

— Он очень даже симпатичный, Ричард, не правда ли, несмотря на свою…

— Да, приятный молодой человек, — еще более задушевно отозвался сэр Ричард. — Удивительно! Никогда не знаешь, что можно ждать от этих американцев!

Уэллс открыл дверь комнаты Герцога и сказал:

— Пожалуйста, сэр. Надеюсь, что сэр найдет здесь все необходимое.

Кровать уже была приготовлена ко сну. Джон Блэйн увидел свою пижаму и комнатный халат заботливо разложенными на кровати, а домашние туфли аккуратно стоящими рядом с ней.

Ночная лампа освещала комнату мягким светом, чего он не заметил перед ужином, когда заходил сюда переодеться. В камине горел слабый огонь, стараясь по мере сил нейтрализовать многовековую сырость.

— Рядом с лампой вы найдете свечу и спички, сэр.

— Хм! А зачем мне свеча? — удивился Джон Блэйн.

— Электричество часто капризничает, сэр. Кроме того, некоторые коридоры не освещены.

— Но у меня нет намерения гулять ночью по замку, Уэллс.

— Ах, сэр, никогда не знаешь, что нас ждет. Лучше быть готовым ко всему, я так считаю, сэр. Если вам больше ничего не нужно, желаю вам спокойной ночи.

— Спасибо, Уэллс.

Старик повернулся и вышел. Кэт наводила последний блеск в комнате: то проводила пальцем по подоконнику, желая убедиться, что там нет пыли, то поправляла атласные занавески. Комната была большая, с высокими потолками и окнами. Занавески из красного атласа истрепались, и Кэт старалась закамуфлировать прорехи в складках. Увидев, что за ней наблюдают, она оставила занавески в покое.

— У вас ссадина на лбу, — сказала она и подошла к нему, чтобы проверить.

— Это, наверное, сегодня утром, когда я ударился головой о низкую дверь, проходя из малого зала в большой, — объяснил он, поднося руку ко лбу.

— И вы до сих пор ничего не сказали! — воскликнула она.

— У меня были дела поважнее!

— Нужно сейчас же промыть рану, — засуетилась Кэт, направляясь к туалетному столику, где она взяла большой сосуд из фарфора, налила в таз воды и открыла комод в поисках чистого полотенца.

— Нет ничего страшного, — сказал он.

— Но в ваших волосах есть остатки запекшейся крови, — запротестовала она. — Наклонитесь немного, а то мне придется идти за лестницей.

Он засмеялся и подчинился, получая явное удовольствие от легких прикосновений Кэт, с усердием промывающей ему ранку на голове. От нее исходил свежий аромат; ее кожа была очень тонкой, а глаза — редкого сине-фиолетового цвета, который он никогда раньше не встречал; быть может, только у мадонны на картинах художников эпохи раннего христианства; ресницы — черные, густые, сильно загибающиеся кверху.

— Вы совсем не похожи на американца. Больно?

— Совсем нет.

— Нагнитесь еще немного, пожалуйста. Ужас какой вы высокий!

Все зависит от роста девушки, находящейся рядом со мной.

Он впервые услышал, как она смеется, и ему очень понравился ее смех, непринужденный и очаровательный.

— У вас очень красивые губы, — заметил он.

Она прикрыла рот рукой и сказала:

— Я не обратила внимания, что стою слишком близко к вам и вы не отрываете взгляда от моего декольте.

— А что же мне еще делать?

Она отошла на шаг назад и начала было:

— Видите ли, мистер Блэйн…

— Вы не могли бы называть меня просто Джон, пока я живу в замке? — перебил ее он.

— Я знаю только короля Джона, — кокетливо запротестовала она, пытаясь унять свой смех.

— А! Но ведь он мертв!

— Ах, опять начинает сочиться кровь.

Она опять подошла к нему, чтобы вытереть кровь, и продолжила:

— Король Джон не мертв, ну, не совсем. У него здесь постоянная комната, та, которую мы вам не дали. Старинный замок, подобный нашему, всегда остается обитаемым.

— Вы хотите сказать, что здесь живут привидения?

Соблазнительный ротик находился совсем рядом, и он еле сдерживал себя. Поглощенная своей работой, она высунула свой язычок между двумя полосками белых зубов.

— Нет, — сказала она, — не привидения, это люди, с другими формами, быть может, но живые.

Она сделала шаг назад и жестом обвела комнату:

— В этой комнате вас может разбудить утром колокольный звон: когда-то давным-давно внизу находилась королевская часовня. В наше время ее переоборудовали в зал для бальных танцев. А раньше королева Елизавета склонялась там перед алтарем в предрассветной молитве, вы знаете это? Она была набожной, хотя об этом мало кто знает. Мне кажется, она чувствовала себя одинокой и боялась кому-либо довериться, даже Эссексу, которого любила. Если бы она призналась ему в своей любви, то дала бы ему преимущество перед собой. Но она все-таки это сделала.

— Откуда вы знаете, что она призналась ему в любви?

— Она не могла не сделать этого. Хоть она и была королевой, но влюбилась как обыкновенная женщина. Я думаю, что она боролась со своим чувством, зная, что не может, не должна отдаваться простому мужчине. Но сердце взяло верх. Когда я об этом думаю, я счастлива, что я простая девушка.

— Очаровательная девушка!

Она опять засмеялась.

— Я слишком разговорилась! Вы не должны были бы слушать меня.

— Я не мог не слушать вас.

Она разыграла раздражение:

— Ну, хватит, пора мне и помолчать. А на лбу у вас всего лишь маленькая царапина.

Она отошла к туалетному столику.

— Нет, нет! — запротестовал он, следуя за ней. — Прошу вас!

— Если вы и дальше будете подсмеиваться надо мной…

Она была уже около двери, когда он предложил:

— Вернемся еще раз к истории замка. Мне хотелось бы, чтобы вы о нем еще рассказали.

Она остановилась на пороге, размышляя, затем сказала:

— Я вызвалась проводить вас по коридорам, потому что они действительно опасны.

— И там тоже бродят призраки?

— Нет, там полно люков, ведущих в глубокие темницы, откуда нет выхода, и к подземной реке.

— О! Это слишком страшно, чтобы быть правдой! Это же мечта для любого замка: глубокие темницы, подземная река!

— Но это на самом деле так! Я могу их вам показать.

— Я просто сгораю от нетерпения! Ловлю вас на слове!

— А еще в замке, в его восточной башне, есть таинственное окно — никто никогда не видел соответствующей ему комнаты.

— Откуда же вы знаете, что эта комната существует, если никто никогда ее не видел?

Он опять подтрунивал над ней, но она оставалась серьезной. Забыв, что решила держать себя с ним строго, Кэт подошла к нему очень близко и с широко распахнутыми глазами прошептала:

— Однажды во времена короля Джона в замке был устроен торжественный прием. По этому случаю окна во всех комнатах были украшены транспарантами. Но когда любовались замком со двора, заметили, что одно окно осталось не украшенным. Это и есть то самое таинственное окно.

— Очень интересно! Просто невероятно!

— Точно, говорю вам, — продолжала настаивать Кэт. — В библиотеке замка была книга, в которой все это написано.

— Я хочу посмотреть эту книгу.

— Она давно утеряна, и никто не знает как. Но мой дед ее видел.

— Если мы разберем по кирпичику весь замок, то мы раскроем все его секреты.

— Нет! О, нет! Я не хочу их знать!

Он был удивлен, увидев, как ее лицо приобрело выражение чрезвычайного волнения.

— Скажите, Кэт, — он вновь стал серьезным, — эти фантастические ОНИ тоже составляют часть его секретов?

Выражение чрезвычайного волнения на лице Кэт сменилось сильным испугом.

— Это меня не касается, мистер Блэйн, — стараясь совладать с собой, она подняла голову и улыбнулась ему с вежливой любезностью, словно хотела устранить всякую фамильярность. — Мне пора вернуться к леди Мэри. Она, вероятно, уже спрашивает себя, куда это я запропастилась.

Оставив его одного в комнате Герцога, Кэт быстро удалилась по выложенным булыжниками коридорам с резкими поворотами. Несмотря на испуг, она испытывала необъяснимую радость. Ей хотелось петь! Как увлекательна жизнь: то она вас чертовски пугает, то внушает уверенность в себе.

— Прошу вас извинить меня, — сказала Кэт, почти вбегая в малый зал.

— Тебя за смертью посылать, — с досадой укорила ее леди Мэри.

— Это все из-за американца, миледи. Он задал мне кучу вопросов о замке.

— Кэт, — мягко напомнил ей сэр Ричард, — все вопросы должны получить свои ответы только завтра в присутствии наших поверенных в делах.

— Конечно, милорд. Извините.

— А теперь проводи леди Мэри в ее комнату. Она должна была быть в постели час назад. День был для нее слишком утомительным.

— Слушаюсь, милорд.

На следующий день к десяти часам утра в большом зале замка собрались сэр Ричард и леди Мэри, Джон Блэйн и его поверенный в делах Дэвид Холт, худой и сдержанный пожилой человек. Филипп Уэбстер прибыл последним, и его присутствие сразу дало о себе знать. Это был маленький толстячок; его растрепанные волосы не знали, что такое шляпа; он был одет в мятый твидовый костюм цвета спелых каштанов, в зубах торчала неизменная трубка.

Как только он вошел, леди Мэри повернулась к нему, сложив руки в жалостливо-умоляющей позе:

— Слава богу, вы здесь, Филипп!

Сэр Ричард представил его Джону Блэйну:

— Мой поверенный в делах, мистер Филипп Уэбстер из Лондона. Уэбстер, разрешите представить вам вашего американского коллегу, с кем вы, по-видимому, вели корреспонденцию.

— Мой поверенный в делах — Дэвид Холт из фирмы «Хейнс, Холт, Бэгли и Спенс», — в свою очередь представил Джон Блэйн.

Филипп Уэбстер, вынув трубку изо рта, пожал руку Джону Блэйну и молча поклонился Дэвиду Холту. Представления были закончены, и он разразился длинной речью:

— Скажите мне, Ричард, что, черт возьми, означает присутствие группы молодых людей у ворот замка? Они приехали на автомобиле вслед за мной. На мой вопрос, что они здесь делают, они ответили, что производят необходимые замеры, чтобы перевезти замок, как будто это… как будто это курятник или что-нибудь в этом духе!

Он замолчал, ощутив царящую в зале тишину, затем воскликнул:

— Что, в конце концов, здесь происходит?

Сэр Ричард ответил не сразу. Головная боль опять стучала в его висках, и он ждал, пока она успокоится. Когда он начал говорить, у него был обычный, хотя и несколько отстраненный вид, как будто дискуссия его вовсе не интересовала:

— Мы находимся в затруднительном положении, Филипп. Ситуация очень запутанная… и я не понимаю… вы, конечно, не хотели меня обмануть, Филипп, но это действительно…

Он остановился и посмотрел на леди Мэри. Она встряхнула головой.

Сэр Ричард продолжил:

— Боюсь, что я не смогу заключить сделку о продаже замка, Филипп. А что касается нашей дальнейшей судьбы…

— Это абсолютно невозможно, — заключила леди Мэри дрожащим голосом, сжимая руки. — Но что возможно в наши дни?

— Что невозможно, леди Мэри? — недоумевая, спросил Уэбстер.

— Они хотят перевезти замок в какое-то место, название которого я даже и произнести-то не в силах. Это просто невероятно, и я не понимаю, как вы, Филипп, могли считать это возможным. В самом деле, я не…

— Черт возьми! — воскликнул Уэбстер. — Значит, эти типы у ворот были правы! Но это же непостижимо! Надеюсь, вы понимаете, что я никогда не согласился бы заключить подобную сделку. Как я мог догадаться, что они хотят увезти замок в Америку! Это безумие! Дикое безумие!

Джон Блэйн подошел к нему и протянул письмо, сказав при этом:

— Не такое уж это безумие. У нас есть опыт транспортировки крупных зданий на любые расстояния.

Спокойным и уверенным движением он положил развернутое письмо на стол. Но никто не сдвинулся с места, чтобы ознакомиться с ним. Никто не произнес ни слова. Тогда Джон Блэйн продолжил:

— Я очень огорчен тем, что происходит, мистер Уэбстер. Это одно из тех недоразумений, которые, кажется, зарождаются в нынешнее время между нашими материками. Прочтите это, прошу вас. Это мое письмо. У вас должен храниться его дубликат. Надеюсь, сэр Ричард передал его вам.

Но тут мистер Холт взял слово:

— Это именно то, чего я опасался, Блэйн. Видите, как плохо пренебречь официальными формальностями.

— Да, это очень серьезно, — согласился с ним Уэбстер.

Джон Блэйн бросил на него быстрый взгляд, полуудрученный, полувеселый. Он хотел было что-то сказать, но мистер Холт его опередил:

— Мистер Уэбстер прав. Необходимы переговоры.

— Иначе все будет гораздо серьезнее, чем вы думаете, — обрадовался неожиданной поддержке Уэбстер и, взяв со стола письмо, углубился в чтение.

Джон Блэйн, повернувшись к Уэбстеру, ждал, пока тот дочитает письмо.

— Действительно, подобная сделка не может быть заключена между частными лицами, — сказал наконец Уэбстер, наклонив голову, и поджал губы. — Для решения подобных вопросов нужны официальные лица. Естественно, я стою на стороне своих клиентов. Сделка невозможна. Мы — англичане — не экспортируем своих замков, знаете ли.

Он повернулся к сэру Ричарду и добавил:

— Боюсь, будет судебный процесс. Это может оказаться очень неприятным делом. Неизвестно, что нас ждет, но через это надо пройти.

Леди Мэри, нервно сжимавшая свои пальцы, внезапно очень грациозно встала и сказала:

— Думаю, что чашечка чаю будет нам всем очень кстати, — и дернула за шнур звонка. На ее зов появился Уэллс, и леди Мэри распорядилась, чтобы Кэт подавала чай.

— Нас пятеро, Уэллс, — уточнила она, словно не надеясь на зрительные способности старика.

— Слушаюсь, миледи.

Он быстро повернулся и вышел. Хорошо зная тему дискуссии, Уэллс не хотел показывать своих слез, без удержу катившихся по его морщинистым щекам.

В течение последовавшей паузы оба поверенных в делах стояли молча, настороженно поглядывая друг на друга.

— Процесса не будет, — объявил вдруг Джон Блэйн. — Я не могу заставлять сэра Ричарда поступать против своей воли. Однако, вот чек на обусловленную сумму — миллион долларов. Я вам его показываю, просто чтобы доказать свои добрые намерения.

У леди Мэри перехватило дыхание. Вошла Кэт с чашками дымящегося чая и взглянула на Джона Блэйна. Их взгляды встретились.

— Это письмо является обязательством, мистер Блэйн, — чеканя каждое слово, произнес мистер Холт. — Кроме того, я должен вам напомнить, что вы уже истратили 50 тысяч долларов, зафрахтовали два судна, еще…

Уэбстер резко перебил его:

— Это письмо не будет иметь никакой юридической силы для английского суда.

— Мы — американцы и исходим из американских законов, — отрезал Холт.

— Но мой клиент — англичанин, — запротестовал Уэбстер.

— Это не извиняет его за то, что он не сумел понять письма, составленного на отличном английском языке, — заявил Холт, — тем более что в моем досье есть его письмо, принимающее наше предложение.

— Я протестую. Мой клиент не может принять того, чего не понимает, — сказал Уэбстер.

Американец продолжал с большей настойчивостью:

— Мы уже привезли сюда группу экспертов по архитектуре. Вскоре должны подъехать техники. Нами были разработаны важные проекты и подписаны контракты. И все это на основе вашего письменного согласия. Убытки будут просто чудовищными в случае аннулирования сделки.

Уэбстер в раздражении бросил трубку на пол и запустил руки-коротышки в свою густую рыжую с проседью шевелюру спутанных вьющихся волос.

— Попробуйте только! Это будет второй Азенкур! Но вспомните, кто выиграл! Замок остался на английской земле!

— Ну, хватит! Замолчите! — повелительным тоном приказал Джон Блэйн.

Уэбстер умолк. На глазах у всех Джон Блэйн разорвал чек на мелкие кусочки. Затем, взяв со стола письмо и вложив его в конверт, передал его сэру Ричарду со словами:

— Возьмите письмо, сэр Ричард. Оно — ваше. Делайте с ним что хотите. Я здесь не для того, чтобы торговаться. Единственная моя цель — это найти гармоничное оформление для собрания картин великих художников. Я хотел бы разместить их там, где мои соотечественники — да, да, американские граждане — смогли бы ими восхищаться. Я хотел бы поделиться с ними красотой, которой владею, вместо того чтобы держать их взаперти, как слитки золота. Вероятно, вас интересуют мои мотивы?

— Прошу вас, господа, чай подан, — перебила его Кэт.

— Да, да, — воскликнула леди Мэри дрожащим от волнения голосом. — Пододвиньте ваши стулья к столу и отведайте…

— …Самое приятное из того, что предлагает вам цивилизация, — закончил за нее Дэвид Холт, вежливо поднимая чашку, словно бокал шампанского во время тоста.

Все пододвинулись к столу, и Кэт обнесла присутствующих молоком и сахаром.

— Да, — первым нарушил молчание сэр Ричард, — я думаю, причины вашего страстного желания приобрести замок интересны всем.

Джон Блэйн окинул взором большой зал, начиная со стен с развешанными на них коврами и кончая лицами собравшихся вокруг стола людей, затем сказал:

— Мое страстное, как вы говорите, желание приобрести замок объясняется, несомненно, чувством вины, которое я испытываю и которое, скорее всего, вам непонятно. Да я и не прошу вас его понять. Мой отец богат. Он нажил свое состояние, используя способы, которые казались ему приемлемыми. Моя мать — женщина совершенно иного склада… — Он заколебался.

— Очаровательная женщина, — вставил Дэвид Холт.

— В некотором роде я пытаюсь компенсировать…

— А ваш отец в курсе этой идеи? — перебил его сэр Ричард.

— Естественно, причем он считает ее безумной. Но, откровенно говоря, мы с отцом редко совпадаем во мнениях. Дня не проходит, чтобы мы о чем-нибудь не поспорили.

— А! Вот видите! — воскликнул Филипп Уэбстер.

— Но я напомнил ему, что, являясь управляющим фонда — по его собственной просьбе, замечу, — все решения принимаю я.

— Но к чему такое желание? Чтобы поступить вопреки мнению отца? — спросил сэр Ричард.

Джон Блэйн встал и нервно зашагал по залу.

— Я не стремлюсь поступать вопреки мнению отца, я его очень люблю, и мы оба любили маму, каждый по-своему, конечно. Нет! Я хочу купить замок, так как считаю, что он представляет идеальный фон для собрания картин. Полотна великих мастеров могут жить только в гармоничной атмосфере. Наши современные музеи слишком переполнены. А я хочу создать музей нового типа… гармоничный музей. Мне вспоминается старая китайская пословица, по-моему, она принадлежит Лао-Цзе. Однажды у него спросили, правильно ли было выполнено одно задание, на что он ответил: «Этот способ выполнить задание является одним из многих, но он не вечен».

Ваш замок, который возвышается на английской земле на протяжении тысячи лет, простоит еще столько же в Коннектикуте, когда нас с вами уже не будет в живых. Картины навсегда найдут убежище в замке и будут приносить радость многим поколениям людей, которых нам не доведется узнать. Теперь понятно, почему я так хочу купить этот замок? Этот кусочек Англии? Кстати, я ведь и сам англичанин, благодаря моим предкам.

Леди Мэри кивнула головой в знак понимания, Кэт последовала ее примеру, но мужчины оставались мрачными.

— Я вспоминаю то время, когда моя мать покупала свои картины. В самом начале она в них ничего не смыслила и выбирала их, подчиняясь интуиции. Но по мере того, как коллекция увеличивалась и она привыкала к своим картинам, пришло понимание. Она начала чувствовать подлинное искусство. Однажды она купила у одного старого итальянца в Венеции картину Фра Анжелико, которую тот использовал в качестве разделочной доски для рыбы. Моя мать не знала тогда ее ценности, она ей просто понравилась. И вообще ценность приобретаемых картин ее не интересовала. Отец абсолютно не мог понять этого.

Незадолго до своей смерти она сказала мне — это была одна из последних фраз, которую я от нее услышал: «Джон, позаботься о моих картинах». И я это сделаю. Я хочу, чтобы они продолжали жить и приносить радость людям, не только в память о моей матери, но и в память о художниках, которые их создали.

Моя мать понимала этих художников, то, что они хотели сказать в своих полотнах. Она могла часами созерцать картину, как бы растворяясь в ней. В современном мире такой любви почти не осталось. Сэр Ричард, я не откажусь от своей цели. Даже если мне не удастся купить ваш замок, я найду подобный где-нибудь в другом уголке Англии.

Джон Блэйн обернулся к Филиппу Уэбстеру и сказал:

— Сожалею, мистер Уэбстер, наш договор расторгнут.

— Я не одобряю ваш поступок, Джон, — запротестовал мистер Холт.

Джон Блэйн улыбнулся:

— До отъезда в Лондон мы с вами еще встретимся в гостинице.

Дэвид Холт кивнул всем присутствующим в знак прощания, взял свой портфель для документов и молча вышел. Джон Блэйн сделал было движение, чтобы последовать его примеру, но остановился и, прикусив губу, протянул руку Уэбстеру со словами:

— Прощайте! Представляю себе, какую битву вы развернули бы в случае процесса! Но это излишне. Вы выиграли без боя.

— Очень рад, мистер Блэйн. Вы — щедрый противник, каких мало.

— Вовсе нет. Возможно, я просто не боец. Одного на семью вполне хватит, думаю. Мне не хотелось бы глупыми ссорами запятнать такой чудесный проект. Прощайте, сэр Ричард, леди Мэри! Ваше место здесь, в замке. Вы — его неотъемлемая часть, так же как часть всего того, что он означает для Англии и для всех нас в этом мире… Мисс Уэллс.

Он не подал руки Кэт и она это заметила. Ни за что на свете она не сделала бы этого жеста первая! Она подняла голову, и взгляды их встретились. В глазах Джона Блэйна промелькнул хитрый огонек:

— Пусть теперь ваша лягушка живет спокойно. Греться ей теперь на своей кувшинке до конца дней своих!

Он уходил с сожалением, бессознательно улыбаясь им с задумчивым видом. Эти люди были ему глубоко симпатичны. Они жили в мире с самим собой — хотя и принадлежали другой эпохе — чтобы не бояться его богатства и влияния. Они вызывали к себе чувство доверия. Необъяснимая любовь и привязанность к сэру Ричарду и леди Мэри согревали его сердце, и он удивлялся этому. И Кэт — он так называл ее в глубине своей души — тоже каким-то образом принадлежала этим двум существам. Он хотел понять это, но пока еще не мог. Эта девушка обладала удивительной грацией, какой-то особенной здоровой красотой. Она была загадкой в его глазах. Было что-то трогательное в ее маленьком росте, в ее хрупкости, что делало забавным ее уверенность в себе и всезнающий вид. Ее доброе сердце, ее непринужденность, ее лицо, лишенное всякой косметики, приятно контрастировало с молодыми назойливыми девушками из его окружения. Он был почти уверен, что даже его отец не решился бы спорить с ним по поводу Кэт, если бы он ее увидел. На этот раз он был бы с ним единодушен настолько, что согласился бы отказаться от Луизы.

Леди Мэри встала.

— Еще не все сказано, — промолвила она и посмотрела на всех вопрошающим взглядом. — Нам есть еще о чем поговорить. Мы можем это сделать за обедом. Мистер Блэд, должно быть, умирает с голоду.

Сэр Ричард поднялся и встал рядом со своей женой. Джона взволновала их солидарность. Они так и останутся в его памяти, стоящие рядом друг с другом в величии прошлого. Им повезло, что они стареют в таком великолепии.

— Прошу прощения, леди Мэри, но я думаю, мне лучше присоединиться к моим коллегам, которые меня ждут в гостинице. Поворот событий наверняка вверг их в уныние.

— Но вы вернетесь к ужину? И не откажетесь провести здесь эту ночь?

— Ну, конечно же, — поддержал ее сэр Ричард, — переночуйте у нас, мистер Блэйн.

Он наклонился к жене и прошептал:

— Не Блэд, а Блэйн, дорогая.

Джон Блэйн стоял в нерешительности, но тут появился Уэллс и обратился к нему:

— Мистер Блэйн, должен ли я подать вашу машину?

— Да, Уэллс, пожалуйста, но…

Он посмотрел на сэра Ричарда и леди Мэри, избегая малейшего взгляда на Кэт. Как долго еще он будет стараться продлить свое присутствие в этой милой и добросердечной семье?

Находясь в просторном зале замка с многовековой историей, куда солнце проникало через высокие узкие окна, вырубленные в толще каменных стен, Джон Блэйн думал, что давно уже — со времени смерти своей матери — не испытывал такого чувства простой человеческой теплоты.

— Я вернусь, — улыбнувшись, пообещал он.

Филипп Уэбстер поглощал свой обед с аппетитом победителя.

— Итак, мы одержали победу! — в третий раз воскликнул он. — Никто не может отрицать опасность сложившейся обстановки. Он мог бы передать дело в суд за разрыв контракта, Ричард, но я боролся бы за вас.

Сэр Ричард повернулся к Уэбстеру, и его брови ощетинились:

— Вы хотите сказать, что я нарушил свое слово? Это не в моих правилах.

— Нет, нет, — поспешно запротестовал Уэбстер. — Боже мой! И речи нет, чтобы подвергнуть сомнению вашу честность, Ричард. Я думаю только о будущем. Что нам теперь делать? Ведь мы оказались на исходных позициях.

Леди Мэри вздохнула и сказала:

— Неужели тюрьма или атомный завод? Разве нет другого выхода? Однако же, замок, в котором Англия имеет свои исторические корни, мог бы послужить чему-то более полезному, не так ли? По-моему, всегда что-то можно придумать. Не могли бы вы позвонить кому-нибудь в Лондоне, Филипп? Премьер-министру, министру финансов или еще какому-нибудь влиятельному лицу?

— Пожалуй, я могу попытаться связаться с Британским советом по искусству. Кто знает… — предложил Уэбстер.

— Ну, конечно же! — поддержал его сэр Ричард. — Вы должны были бы звонить туда каждый день, даже два раза в день. У этих господ из Общества охраны исторических памятников, которые беспрестанно занимаются чаепитиями, не хватает практической жилки.

— Хорошо, я сделаю последнюю попытку, причем не откладывая.

Уэбстер большими шагами вышел из комнаты. Сэр Ричард проводил его рассеянным взглядом, затем обратился к леди Мэри:

— Должен признаться вам, дорогая, что я сомневаюсь в профессионализме Филиппа в этой области! По-моему, он сожалеет, что судебного процесса не будет, ведь тогда у него была бы возможность исписать кучу бумаги всякой тарабарщиной да еще покрасоваться перед всеми на судебных заседаниях, выкладывая всю эту чушь. На мой взгляд все адвокаты — комедианты, на них нельзя рассчитывать в серьезном деле. Они мусолят все время одни и те же имена, прославившиеся на судебных процессах прошлых веков.

— Я уверена, что он не найдет прецедента в нашем деле — продать замок в… Как называется это место, Ричард?

— Я не могу произнести его название.

Леди Мэри вздохнула.

— Кон-нек-ти-кут, по-моему? Это же надо! Перевезти наш замок в местность, название которой невозможно произнести!

— Да, но, в конце концов, дорогая, в одном Уэбстер прав: наши проблемы остаются. Вы же знаете, что единственные добровольные пожертвования мы получили от мужской средней школы и приюта для умалишенных. И это несмотря на множество объявлений. Тема тюрьмы или атомного завода для меня просто-напросто не существует. Кстати, что касается второго варианта, то они даже не хотят использовать замок, они его просто сровняют с землей! Все, что нужно этим горе-ученым, это кусок пустоши, я уже вам об этом говорил. Наши прославленные ученые спят и видят сравняться с американцами в деле создания пустынь! Подумать только: тысяча акров пустынных земель у нас, в Англии!

Она слушала его подавленная; в глазах ее, хранящих голубизну детства, отражался неподдельный ужас.

— Не могли бы вы вставить в акт о продаже замка пункт, запрещающий это безумство? Я знаю, вы всегда были против того, чтобы в замке осуществлялись какие бы то ни было переделки. Из-за этого тот миллионер из Голливуда отказался его купить. Помните, он хотел снабдить его центральным отоплением и установить американскую сантехнику? А еще…

— Не думайте больше об этом, дорогая. У американцев мания все переделывать. Этот Блэйн имеет, по крайней мере, то преимущество, что…

— Джон…

— Да, Джон… он, насколько я понял, собирается перевезти замок без всяких изменений. Не помните, говорил ли он о центральном отоплении?

— Нет, и о новой сантехнике ни слова.

— О! А как же наши ванные комнаты? В музее они будут неуместны. Впрочем, американцы повсюду их оборудуют. Но его идея транспортировки замка! Я поддерживаю его отца: это чистое безумие! Почему бы ему не перевезти сюда свой Коннектикут?

Вошла Кэт с вазой тюльпанов и поставила ее на стол, сказав:

— Красивые, правда, миледи? Они так быстро выросли после нарциссов. Похоже, что замок этой весной старается приукрасить себя.

— У тебя очень довольный вид, — заметил сэр Ричард.

— Что в этом странного? Ведь вы прекрасно вышли из затруднительного положения, дорогой сэр Ричард. Стоило американцу понять, какие чувства вы испытываете к замку, как он посчитал себя обязанным уступить вам. У него есть понятие о порядочности, вы не находите?

Видя бесполезность своих усилий, которые она предпринимала, чтобы развеселить их, Кэт поняла, насколько они огорчены. Оба молчали — леди Мэри сложив руки на коленях, сэр Ричард скрестив ноги. Лица их были серьезны, взгляд устремлен куда-то вдаль. Казалось, они даже не слышали ее.

— Что с вами, дорогие мои? — с нежностью обратилась к ним Кэт.

Она присела на корточки перед леди Мэри и начала растирать ее узкие, тронутые возрастом руки, такие маленькие, всегда удивлялась Кэт, словно две крошечные ощипанные птички.

— Положение очень серьезное, Кэт, — сказал наконец сэр Ричард. — Нет никаких улучшений.

— Разве тебе понравится, если наш замок превратят в тюрьму? — добавила леди Мэри мрачным тоном.

— Неужели все так серьезно? — удивилась Кэт. — Вы просто оба очень устали, и я сама валюсь с ног.

— Я должен сдержать слово, данное этому американцу, — сказал сэр Ричард. — Иначе все придется начинать сначала с кем-нибудь другим.

Кэт поднялась и подошла к нему, но ему не нужны были ее утешения.

— Нет, нет, Кэт, — вздохнул он, отстраняя ее. — Тебе не понять. Да и никто не понимает. Мне нужно побыть одному.

Он с трудом встал и вышел из комнаты. Кэт вернулась к леди Мэри, пододвинула табуретку и села рядом с ней. Огонь в камине затухал и не обогревал больше комнату.

— Положение действительно безнадежное, миледи? — спросила Кэт.

— Да, — вздохнула леди Мэри, — но больше всего меня беспокоят ОНИ. Что ОНИ скажут?

— И я тоже думала о НИХ.

Иногда, когда они были одни, Кэт клала голову ей на колени, как в детстве. Вот и сейчас, положив голову на колени леди Мэри, она почувствовала, что ее рука принялась ласкать ее волосы. Она взяла ее руку и приложила к своей щеке.

— Мы всегда относились к НИМ с уважением, — продолжала леди Мэри. — Позволяем гулять по ночам, даже если ОНИ нарушали наш сон. И ничто не может остановить звон колоколов! Послушай, Кэт, мы ведь так часто думаем о НИХ! Может, ОНИ тоже могли бы подумать о нас, хоть немножко, а?

— Если ОНИ понимают, что происходит, — сказала Кэт. — Но даже если ОНИ все понимают, то в чем может выразиться ИХ помощь? Может, ОНИ более беспомощные, чем мы, бедняжки! Это же волновое излучение.

— Какое волновое излучение? — с рассеянным видом спросила леди Мэри.

— Ну, как радиоволны, — объяснила Кэт. — Нет ни проводов и вообще ничего видимого, а голоса слышны. Жаль, что внутри нас нет ничего, что помогло бы нам обнаружить этот аппарат. ОНИ, наверное, ищут контакта с нами, а у нас ничего не получается.

Леди Мэри, казалось, не слушала. Ее занимали собственные мысли: «Если бы ОНИ помогли нам найти спрятанные здесь сокровища! Конечно, Ричард считает это нелепым, но ведь все замки и предназначены для того, чтобы хранить сокровища! А если думать об этом постоянно, то, может быть, получится?»

— Как только зазвонит колокол, я попрошу короля Джона подсказать нам, где лежат сокровища, — вернула ее к действительности Кэт.

Она шутила только наполовину, и леди Мэри не сразу ответила ей. Когда она наконец заговорила, то голос ее был чересчур серьезным.

— Кэт, ты не думаешь, что мы сошли с ума?

Кэт поцеловала ее руку и сказала:

— Конечно, нет. Разве вы когда-нибудь что-нибудь выдумывали, миледи?

— Никогда! Никогда! Никогда! — страстно воскликнула она. — Если я тебе что-то и рассказывала, то слышала это от НИХ.

— Значит, контакт иногда устанавливается и мы должны постараться получить от НИХ помощь любой ценой, — твердо сказала Кэт.

Она поднялась и подложила еще одно полено в камин, затем вновь заговорила нарочито безразличным тоном:

— Жаль, что американец приехал сюда из-за своей глупой идеи. А он далеко не неприятен и уж, во всяком случае, не глуп. — Она прыснула. — А эта история с лягушкой… Просто умора!

Леди Мэри смотрела на нее с удивлением. Она с удовольствием расспросила бы ее об этой лягушке и о причине ее смеха, но выражение ее лица заставило ее сдержаться. Что с ней происходит? В ее взгляде было нечто большее, чем смешливость. В нем отражалась нежность.

Сэр Ричард остановил лошадь и оглядел свои поля. Дни стали длиннее, и солнце вызвало легкий туман, который почти полностью затмил всю атмосферу. Картина была чудесная: на полях начала зеленеть рожь; тучные коровы из Джерси гуляли по лугам, покачивая своими крутыми боками. Вдалеке виднелось множество крыш, указывающих месторасположение деревни. Там и сям группа деревьев укрывала либо коттедж, либо ферму. И этот пейзаж простирался на сколько видел глаз! Поля, леса и луга принадлежали ему, благодаря щедрости бывших королей, преподнесших эту часть их королевства в дар его предку — Уильяму Седжелею. Сэр Ричард гордился тем, что был похож на Уильяма. Еще в детстве его мать говорила: «Жаль, что мы не назвали его Уильямом, ведь он так на него похож!»

Портрет Уильямса висел над камином в большом зале для балов. Он выглядел на нем высоким и стройным, горделиво сидящем на своем скакуне.

В Седжелеях текла королевская кровь, но об этом старались не упоминать. Согласно устному преданию, Уильям был возлюбленным королевы и, когда у них родился сын, он выкрал его, чтобы воспитывать вместе со своими детьми, словно сокола среди голубей. Скорее всего эта легенда была правдивой, иначе как объяснить, что замок, являвшийся королевской резиденцией, был подарен Седжелеям? А как объяснить его собственный характер? Он давно уже знал, что выделялся из общей массы и даже среди пэров чувствовал свое превосходство. Его считали гордым и высокомерным. В Оксфорде его упрекали в том, что он держался свысока, и одиночество причиняло ему немало страданий до тех пор, пока он не открылся отцу.

— Твое поведение совершенно нормальное, — успокоил его отец. — У тебя есть причины высоко держать голову. Ты принадлежишь к роду Седжелеев из Старборо Кастль. А все они — просто выскочки по сравнению с тобой.

Но его гордость не делала его свободным. У него были фермеры, которые зависели от него. И подобно плебеям всего мира, они утверждали эту зависимость. Вот оно — могущество слабых! Словно дети, они требовали для себя все, не помышляя о том, чтобы возвращать долги. Короли были их рабами, так же как все правители были рабами тех, над кем они властвовали. Народ — вот тиран, всегда недовольный и неудовлетворенный, жадный и глупый!

Если бы он был простым смертным и зарабатывал бы себе на жизнь, как, скажем, Уэбстер, разве он мучился бы заботами, как сейчас, разве его совесть была бы отягощена грузом ответственности за своих фермеров, как у короля за своих подданных? Он тяжело вздохнул. Рожденный в замке, наследник династии, ответственный за благополучие своего королевства, он сгибался под грузом этого невыносимого бремени. Да, его владения были своего рода королевством, превосходившим Монако!

Поддавшись этим размышлениям, что случалось с ним довольно часто, он не сразу расслышал громкие голоса. Впереди на петляющей дороге стояла кучка его фермеров. Они были бедно одеты и явно поджидали его.

«О, боже! Опять они будут что-то требовать, — подумал он про себя. — А ведь они еще не знают, что мир, в котором они живут, скоро перестанет существовать».

Он пришпорил коня и вскоре остановился перед ними, прямой и суровый.

— Эй, вы, там! Что вам еще нужно?

Один из группы — неотесанный мужлан с огромной рыжей шевелюрой — шагнул вперед. Сэр Ричард узнал Бэнкса, зачинщика всяческих волнений.

— Скажите, сэр Ричард, мы слышали, что замок скоро продадут. Это правда?

Сэр Ричард оглядел его с высоты своего серого жеребца.

— Ну и что? — холодно спросил он.

Не моргнув глазом, Бэнкс так же холодно задал свой вопрос:

— А что будет с нами?

Вслед за этим вопросом посыпалась куча других:

— Да, сэр Ричард, мы хотели знать. Это ведь наш хлеб насущный, вы понимаете? У нас дети, мы должны о них подумать.

Дети! Только и занимаются, что их производством! А он должен кормить все эти орды! Ужасная несправедливость! Его крестьяне могут свободно увековечивать свой род, а он — королевский потомок — нет! Правда, это не всегда было так.

Но человек его ранга не обязан отчитываться за безумный поступок, совершенный в шестнадцать лет! Он постарался избавиться от этой мысли и прогнать образ красивой девушки-простолюдинки, всплывший у него в сознании. Негодуя на свою безжалостную память, он поспешил восстановить в мыслях образ своей жены. Она была его любовью, его единственной любовью. Тем не менее, когда они упрекали друг друга в отсутствии детей, как это часто с ними случалось, лицо той молодой девушки — ее звали Элси — всегда всплывало в памяти, но он решительно прогонял его.

Нет, никогда он не решится раскрыть жене свою тайну. Он никогда не осмелится ей сказать: «Я знаю, что мог бы быть отцом».

Элси никому не сказала ни слова о существовании этой тайны, и Уэллс никогда не сделал ни одного намека, хотя должен был бы все знать. В то время он был молод, хотя и старше Ричарда на целых двадцать лет! Однажды он просто сообщил, что они с Элси поженились.

— По моей просьбе и из чувства справедливости, — строго разъяснил отец Ричарда и отправил его без всяких объяснений в Оксфорд.

— У вас слишком много детей, — вернувшись к реальности, сказал сэр Ричард.

Мужчины гневно запротестовали. Он поднял руку, призывая к молчанию, и они отступили.

— Мы не приняли еще никакого решения, — сухо заявил он.

Сэр Ричард молча разглядывал толпу. Тут был Джеймс Данн, с кем он в детстве ходил охотиться на хорьков; старый Бамслей — любитель побраконьерствовать; Лестер, Гант и Фрэм — трое лучших его работников.

Наконец он продолжил смягчившимся голосом:

— Вопрос очень сложный. Мы думаем о вас и о ваших семьях. Леди Мэри так же, как и вы, привязана к замку. Будьте уверены, мы защитим ваши интересы. И все ваши заботы нам известны. У тебя, Бэнкс, надо перекрыть крышу новой соломой.

— И не только у Бэнкса, сэр Ричард…

— A y меня солома на крыше не менялась со времен моей бабки.

— Солома? Вот придумал еще! В наше время нужна хорошая черепица. И в каждом доме. Я говорю…

— И ямы для компоста…

Поднялся галдеж. Лошадь, испугавшись, встала на дыбы. Сэр Ричард резким ударом шпор успокоил ее.

— Мы ничего не упускаем из виду, — сказал сэр Ричард. — У нас большие планы на будущее. Когда будет нужно, вы обо всем узнаете.

Фермеры расступились, как всегда, когда сэр Ричард принимал королевский вид.

— Спасибо, сэр Ричард. Мы знаем о ваших трудностях. Сейчас для всех тяжелые времена. Но у нас ведь семьи; жены все время жалуются, что крыши текут: надо все время передвигать кровати, стены постоянно сырые…

Поток жалоб возобновился, но он прервал его, повторив с мрачным видом:

— Мы все знаем.

Бэнкс протянул правую руку, сэр Ричард — левую. У него на указательном пальце блестел огромный перстень с печаткой, который он надевал не всегда, а обычно в те дни, когда объезжал свои владения. Вид этого перстня на его благородной руке приносил ему тайное удовлетворение и обращал к мечтаниям. Ни несчастья, ни трудности, ничто не могло изменить того факта, что он урожденный сэр Ричард Седжелей из Старборо Кастль.

Бэнкс на секунду задержал его руку, восхищенно сказав:

— Какой прекрасный у вас перстень, сэр Ричард!

— Король преподнес его моему предку Уильяму Седжелею пять веков тому назад вместе со Старборо Кастлем. С тех пор замок и перстень по праву принадлежат каждому наследнику Седжелеев.

Несколько мгновений стояла тишина. Он догадался, о чем они думали: кому отойдет замок и перстень? Ведь наследника-то нет!

Бэнкс опустил голову, словно хотел поцеловать перстень, но не сделал этого и отпустил руку сэра Ричарда. Знали ли они его тайну? Он мог поклясться, что да. Они знали все благодаря своим тонким ухищрениям.

Власть, которую они имели над своими правителями, держалась еще и на этом: раскрыть однажды их тайны, их слабости, их грешки молодости, их тайные связи и в подходящий момент воспользоваться ими.

Сэр Ричард рванул с места галопом. Мужчины глядели ему вслед. Отъехав достаточно далеко, он снял перстень и засунул его в карман куртки. Пустив лошадь мелкой рысью, сэр Ричард обнаружил вдруг, что губы его дрожат. Где найти силы, чтобы выдержать все это? Где набраться мудрости, чтобы она руководила его поступками? Он был одинок, как все правители, которые не могут опуститься до того, чтобы просить помощи. На всем белом свете у него не было ни равного ему, ни более высокого по происхождению. Только его предки могли вселить в него мужество, и сэр Ричард решил обратиться к ним.

Он свернул на дорогу, ведущую в Старборо Кастль и к церкви, выстроенной очень давно для удовлетворения религиозных нужд короля и его придворных. В этой церкви покоились останки Седжелеев с тех пор, как они получили на это право.

Сэр Ричард уже знал то место, где будет захоронен он сам: в том углу, куда опускался луч солнца, окрашиваясь в разные цвета при прохождении через круглые витражи.

Он спешился, привязал лошадь к кольцу и вошел в темную и тихую церковь, думая, что она пуста. Но подходя к нефу, он заметил старого священника, стоящего перед алтарем с огромным серебряным подсвечником в руках. Священник обернулся, удивленный, и протянул ему руку:

— Сэр Ричард! Какой приятный сюрприз! А я вот чиню свечу. Вчера вечером один из певчих уронил ее во время репетиции. Она еще может послужить… эти огромные алтарные свечи ужасно дороги!

— Давайте я вам помогу, — предложил сэр Ричард.

— Что вы! Не стоит беспокоиться. Ну, уж если вам так хочется… подержите подсвечник, пока я…

Сэр Ричард обхватил обеими руками тяжелый подсвечник, а священник поднес к большой восковой свече маленькую горящую свечку, чтобы расплавить воск и приклеить отвалившийся кусок.

Он смотрел на старое, излучавшее доброту лицо и вспоминал, как этот священник еще совсем молодым приехал в Старборо, когда он был совсем мальчишкой.

— По правде говоря, — начал сэр Ричард, — я тоже пришел сюда за помощью. Я не ожидал встретить здесь вас. Мне хотелось… как бы это сказать… поразмышлять над могилами моих предков. У меня серьезные неприятности.

Священник, не поднимая головы, промолвил:

— В самом деле? Мне очень жаль, сэр Ричард. Вот никогда бы не подумал, ведь вы всегда отличались безупречным поведением.

— Вы неправильно меня поняли, — сказал сэр Ричард. — Причина моих трудностей не во мне.

А разве это так? Конечно, ему не могли вменить в вину тот короткий эпизод, случившийся с ним однажды летним жарким днем, когда он встретил Элси, собиравшую землянику, и то лихорадочное мимолетное чувство, охватившее его молодое горячее сердце.

— Твое семя — драгоценно, не расходуй его бездумно, — жестко внушал ему отец. — Ты не только мой сын и наследник. Ты — наследник благородного рода!

Если бы его отец не получил на войне множество ран и у него были бы другие сыновья, он, возможно, не говорил бы так. Но поскольку Ричард был единственным сыном, то к нему относились как к принцу крови — единственной надежде продлить свой род. Возможно, у Ричарда была бы другая молодость — не такая взрывная, не такая бурная, — если бы отец не давил на него с такой силой, подчиняясь своим амбициям.

— Каковы бы ни были ваши заботы, — сказал священник, — я буду рад вам помочь. Ну, теперь будет держаться. Ставьте ее осторожно, прошу вас, пусть воск затвердеет хорошенько. А мы тем временем пойдем на хоры, сядем там на скамью, и вы, сэр Ричард, расскажете мне все, что вас тревожит…

Но сэр Ричард уже направился к гробницам Седжелеев. Он долго всматривался в каменный профиль Уильяма, вырубленный в центре ниши. Его достойный предок был облачен в доспехи рыцаря, а его каменные руки были сложены перед грудью в молитвенном жесте, хотя в жизни он больше был воином, чем святошей, а по семейным преданиям — еще и возлюбленным королевы.

— Я чувствую свою ответственность за замок, — медленно растягивая слова, объяснил сэр Ричард, глядя в лицо Уильяма, оставшееся высокомерным даже после смерти. — Да, я отвечаю за замок, за землю, за людей, ее обрабатывающих. Они надеются на меня так же, как их предки надеялись на моих. Но случилось так, что я не смогу больше содержать мое королевство.

Священник, следующий за ним по пятам и тоже остановившийся у могилы, скрестив руки на груди, сказал:

— До меня дошли разговоры о ваших трудностях, сэр Ричард, но я думал, что это сплетни.

— Хотел бы я, чтобы это было так! К несчастью, все гораздо хуже. Необходимость принуждает меня продать замок, чтобы спасти земли. Другого выхода нет. Один американец хотел было его купить, но…

Он прервал свою мысль. Священник поднял голову и сказал:

— О! В самом деле, американец? А что же власти? Разве они не могут…

— Власти предложили мне превратить замок в тюрьму или атомный завод. Я не могу этого допустить. Замок является сокровищем, которое мне доверили, и мне мучительно больно, что я не могу его спасти. Если бы у меня был наследник… Но у меня его нет. Мое существование заканчивается… гибелью моего наследственного королевства, если можно так выразиться. Мои подданные вложили в меня всю свою надежду, а я не смог…

Есть одна история… очень странная… подобно всем легендам о старинных замках.

— Расскажите мне ее, сэр Ричард, вам станет легче.

— Один король искал убежище в моем замке. Это был Карл I. Он не только потерял Лондон и Суссекс, но ему угрожала потеря трона.

Священнику был известен этот исторический эпизод, но он не стал прерывать сэра Ричарда, который любил вспоминать о нем. И он продолжал:

— Его подданные взбунтовались против него потому, что он их разочаровал. Королей не прощают. Я тоже потерял Лондон, вы знаете, по своей собственной вине. Жена часто повторяла мне: «Вы должны были бы занять подобающее вам место в Лондоне». А теперь, кажется, я теряю и свой Суссекс вместе с подданными.

Говоря это, он не отрывал взгляда от лица священника.

— Мне кажется, что никто и никогда так и не узнал всей правды о смерти сэра Уильяма. Говорят, он отравился. Да это и неважно. Скажем, он отравился, когда узнали, что…

Он замолчал, протянул руку и дотронулся до каменных рук статуи, бормоча:

— Влажные, все время влажные. Помню, когда я был еще ребенком… они и тогда были влажные… и холодные.

— Солнце не проникает в церковь, вот они и холодные, — сказал священник.

Сэр Ричард, похоже, не слышал его. Он продолжал бормотать как будто бы для самого себя:

— Его предал один из его друзей, которому он безгранично доверял. Он все рассказал королю. По-моему, это был его первый министр. Он знал о существовании ребенка — незаконнорожденного сына.

Священник дотронулся до руки сэра Ричарда и участливо спросил:

— Вы хорошо себя чувствуете, сэр Ричард?

Тот нетерпеливым жестом скинул руку священника и продолжил свое бормотание:

— Естественно… Все это правда… Его собственная жена никогда не имела детей и винила во всем его, утверждая, что она ни при чем. Но он-то знал, что может быть отцом!

— Что-то я не очень понимаю вас, сэр Ричард, — смутившись, сказал священник. — О ком идет речь? И откуда он знал, что может быть отцом?

Сэр Ричард повернулся к священнику и, сощурив глаза, ответил:

— Потому что у него был ребенок от королевы. Это ведь доказательство, не так ли?

Он коротко хохотнул, затем лицо его вновь стало серьезным и он медленно пошел к алтарю. Устремив глаза на цветной витраж, он спросил:

— Скажите… Действительно ли существует обиталище для душ?

— Я не знаю, — коротко ответил священник. — Что вы имеете в виду?

— Хорошо. Правда ли, что ОНИ живут в замке?

— Кто ОНИ?

— Моя жена говорит, что она ИХ слышит. Если ОНИ действительно живут в замке, то что с НИМИ будет, когда его разрушат? Неужели мне и за это придется отвечать?

Священник внимательно посмотрел на него и сказал:

— Сэр Ричард, мне кажется, что чашка крепкого чая и немного отдыха будут для вас очень полезны. Зайдемте ко мне в дом и…

Но сэр Ричард, не слушая его, продолжал:

— Что бы вы сделали, если бы эта церковь была разрушена по вашей вине, но без вашей на то воли?

— Я бы помолился, чтобы искупить этот грех, — спокойно ответил священник, — а затем продолжил бы исполнение своих обязанностей прямо на развалинах.

Сэр Ричард не добавил больше ни слова. Он резко повернулся и, оставив за спиной потрясенного священника, размашистой походкой вышел из церкви, вскочил в седло и галопом умчался прочь. Почти сразу же он почувствовал зарождающуюся в затылке боль, которая вскоре переместилась ко лбу и затем вниз за глазницы. Решив, что ему непременно нужно выпить стаканчик пива, он повернул к деревенской гостинице.

…Тени удлинились, когда он подъезжал к ней. Дверь была открыта. Спешившись, он услышал, как внутри идет бурная дискуссия, прерываемая громкими раскатами смеха, дискуссия, в которой упоминалось его имя. Он остановился, чтобы привязать свою лошадь, и прислушался. Владелец гостиницы — а это действительно был хриплый голос Джорджа Боуэна — говорил:

— Я не то что сэр Ричард. Говорю вам сразу — мотайте отсюда удочки! Вам что, делать больше нечего? Возвращайтесь к себе, в свою ненаглядную Америку, америкашки чертовы; сыты вами по горло! Ведь это ж грех! Стыд-то какой! Говорить подобные вещи! Увезти замок! Кто бы мог подумать! Королева никогда бы не позволила этого! Это я вам говорю!

Почти детский голос с американским акцентом перебил его:

— Не стоит доводить себя до такого состояния, старик! Не мы принимаем решения. Нам платят за работу, вот и все. Кстати, дело в шляпе. Твой любезный сэр Ричард указал нам на дверь.

— Очень хорошо сделал сэр Ричард, это вам я говорю! — завопил в ответ Джордж. — Он не даст нам пропасть! Не нужны нам ваши туристы! Куда пойдут английские детишки изучать историю своей страны, если у них отнимут замок? Они ведь приезжают сюда сотнями из Лондона…

Голос американца перебил его:

— Вот это точно! Без этого твоя гостиница не продержалась бы и дня!

Сэр Ричард не мог больше терпеть. Он вытащил свой перстень из кармана, надел его на палец и широким шагом вошел в гостиницу.

В знак приветствия хозяин гостиницы радостно завопил:

— А вот и он собственной персоной! И в самый подходящий момент! Что вам налить, сэр Ричард?

— Пожалуйста, стакан пива, — холодно ответил тот. — Спасибо.

В баре находились некоторые из его фермеров. Они вежливо опустили глаза под его взглядом. Но не американцы! Они выдержали его взгляд с такой веселой фамильярностью, что сэр Ричард повернулся к ним спиной и, стоя перед стойкой, посмотрел на Джорджа.

— Ну и нахалы! Я бы давно выставил их за дверь, если бы они не были такими хорошими клиентами. Ручаюсь вам за это, сэр Ричард! Говорят, что хотят купить и увезти замок к себе в Америку! Грабители… вот кто они!..

Он отличался исключительной тучностью, и с каждым годом пространство за стойкой становилось все уже и уже для его разбухающего живота. Он с трудом дотянулся до особого шкафчика, достал оттуда бутылку и, задыхаясь, сказал:

— Да-а-а, совсем мало места осталось. Либо я, либо стойка. Пора ее передвинуть или уменьшить брюхо.

— Эй, Джордж! — окликнул его самый смелый из американцев. — Что ты там вытащил из своего тайника?

Джордж с трудом повернулся, сохраняя свое достоинство, открыл бутылку, наполнил светлым золотистым пивом огромную кружку и поставил ее перед сэром Ричардом, а уже потом соизволил ответить:

— Я бы попросил американцев не склонять мое имя, — бросил он выспренним тоном. — Им нелишне было бы вспомнить, что они находятся в Англии и что стоящий со мной рядом господин является владельцем деревни и этих земель. В некотором роде мы все ему здесь принадлежим. Мы знаем, что он нас защитит. Он всегда это делал, так же как и его предки. Моя семья живет в поместье Седжелеев вот уже пять веков и будет жить еще дольше; я не устаю повторять это молодому Джорджу… Спасибо вам, сэр Ричард.

Тот кивнул головой, но не произнес ни слова. Он поднял свою кружку левой рукой, на указательном пальце ярким огнем сверкнул его фамильный перстень.

— Иди к черту, Джорджи, — крикнул американец с грубым добродушием. — Мы были здесь во время войны, но не воевали с вами, так же как и сейчас ничего не имеем против. Я даже ходил тут к одной англичаночке — сам понимаешь зачем. Ну и длинны же были у нее зубы! — Он замолчал, затем продолжил, обращаясь к другим американцам: — Вы думаете, она с ними что-нибудь сделала? Поди вырви их, говорю я ей. Я оплачу все расходы. Вставь себе искусственные, чтобы они не торчали у тебя изо рта, моя крошка, они мне мешают. И что же вы думаете, она это сделала? Нет! Держу пари, что она до сих пор в том же состоянии, хотя теперь-то могла бы вырвать их бесплатно. Но англичане — такие упрямцы, ужас! Я был чертовски рад вернуться домой!

— Ну, уж не больше, чем мы, — съязвил Джордж. — Сейчас я так же был бы рад, если бы вы все отправились восвояси, и чем быстрее, тем лучше. Мне пора уже убираться, а пока вы тут, я не могу этого сделать.

Американец поднял свой стакан, осушил его, затем сказал:

— Ну, парни, пора и честь знать. Нечего здесь больше прохлаждаться. Но ты, Джорджи, будешь в убытке, когда мы отчалим. Мистер Джон Блэйн вложит свои денежки в другое место… До свидания, сэр Ричард Седжелей! Очень жаль, что дело не выгорело.

В течение всего этого времени сэр Ричард стоял у стойки, потягивая свое пиво маленькими глотками, и, казалось, даже не прислушивался к тому, что происходило вокруг него. Но на этот раз взглянул на молодого американца и холодно сказал:

— Не я вас выгоняю. Вы работаете на Джона Блэйна, не так ли? Это вы были вчера утром в замке. Я не знаю…

— Вы многое еще не знаете, — весело перебил его американец, удаляясь с непринужденным видом. — До свидания, Джорджи! Прощай, Англия!

— Гангстеры, вот кто они такие! — заявил хозяин гостиницы, когда они вышли. — Слава богу, отделались! Не торопитесь, сэр Ричард.

— Нет, мне пора возвращаться в замок, — сказал он, но не тронулся с места.

Фермеры, припозднившиеся в баре гостиницы, стали потихоньку расходиться. Многие из них играли в кости, они тоже, побросав все, даже не подсчитывая очков, поспешили за уходящими. Поравнявшись с сэром Ричардом, они ограничились короткими фразами:

— Спокойной ночи, сэр Ричард…

— Всего хорошего, сэр Ричард…

— Пора поторопиться домой…

— Хозяйка небось думает, куда это я запропастился…

Он приветствовал каждого кивком головы. Да, он знал их всех, знал их семьи. Это было всегда. Еще с тех времен, когда он совсем мальчишкой объезжал верхом имение вместе с отцом. Он помнил свою первую лошадь — это была черная кобыла — и то тайное удовольствие, которое он испытывал, когда взрослые мужчины кланялись и снимали шляпы при его приближении. Самые старые делали это и сейчас, и он испытывал еще большее удовольствие, усиленное годами ответственности — царствования, как он любил про себя называть это.

— Повторить, сэр Ричард? — спросил Джорджи.

— Нет, благодарю, уже поздно.

Он оплатил по счету и вышел на порог.

— Вы знаете, Джордж, а ведь американцы правы. Под каким углом теперь ни рассматривай, мы в убытке. Если замку суждено исчезнуть, что вам больше по душе: тюрьма или атомный завод?

Джордж внимательно на него посмотрел, потом сказал:

— Что вы говорите, сэр?

Сэр Ричард улыбнулся.

— Что ни говорите, а благодаря туристам ваше заведение процветает. А замок — это уже другое дело. Постарайтесь изменить свое отношение к американцам, когда они вернутся, Джордж. Боюсь, что дело далеко еще не в шляпе, как они говорят.

Он вышел, а Джордж продолжал сверлить дверь своими круглыми глазами.

Из внутренней двери показалась его жена — маленькая худенькая женщина с длинным носом и редкими седыми волосами.

— Джордж! Ужин готов. Что это тут за шум? Джо-о-рдж! Ты меня слышишь? Ну, что ты стоишь как истукан? С ума, что ли, сошел?

— Не я с ума сошел, а он, — отозвался наконец Джордж. — Сэр Ричард совсем потерял голову, говорит о тюрьмах, об атомных заводах.

— Только и знаешь, что пить целыми днями, — язвительно проговорила жена. — Ну, хватит! Иди, положи себе в брюхо чего-нибудь получше, чем это паршивое пиво. У тебя все доходы проваливаются туда!

Она исчезла на кухне. И он, постояв немного в нерешительности, последовал за ней.

На другом конце деревни сэр Ричард медленно приближался к замку. Он отпустил поводья и рассеянно смотрел вдаль, на мирно раскинувшиеся поля и леса. Вечерний свет съедал тени, подчеркивая золотое одеяние ив и зеленеющие всходы ржи. На фоне садящегося солнца во всей своей величественной красоте вырисовывался замок. Это был его очаг, его наследство. Как он мог отказаться от него? Он попытался представить себе, что замка уже нет, а на его месте появилась современная ферма с новыми высокими домами, новой техникой, хорошо обработанными полями, дающими высокие урожаи, и модернизированными ригами, короче, ферма, о которой можно лишь мечтать.

По грунтовой дороге пешком возвращались домой фермеры. Они заметили его, но слишком большое расстояние, разделявшее их, не давало им возможности поприветствовать его. Тогда они запели:

«Потому что он отличный парень…»

Слезы навернулись у него на глазах: они все-таки его любили. Он поднял руку в знак благодарности вслед удаляющимся голосам. Да, он очень хорошо представлял себе образцовую ферму, раскинувшуюся на его древних землях, хорошо ухоженные леса и плодородные пашни, простирающиеся до горизонта, и всех своих фермеров, наслаждающихся счастливой жизнью.

А как же он? Как вновь обрести счастье, когда замок исчезнет? Король без замка больше не король.

Дикая боль вновь заколотила его по вискам, и он пришпорил лошадь. Скорее бы вернуться в замок. Солнце уже село, и в сумерках, на фоне затянутого тучами неба, замок стоял грустный и одинокий.

— Извините меня, мистер Блэйн, мне не следовало бы звать вас к телефону, но звонит ваш отец из Нью-Йорка. По крайней мере, мне так показалось, судя по голосу.

Джон Блэйн одиноко стоял у окна и наблюдал, как солнце садилось за башни замка. Он увидел ее миниатюрный силуэт в светлом, цвета диких нарциссов, платье, вырисовывающийся в дверном проеме.

— И что же это был за голос? — с улыбкой спросил он.

— По правде говоря, это был зычный голос, раскатами летящий через океан.

Он рассмеялся и последовал за ней в библиотеку.

— Это и впрямь голос моего отца. — Он взял трубку. — Алло? Алло? — Ответа не было. — Наверное, он положил трубку, обидевшись, что я не сижу рядом с телефонным аппаратом и не жду его звонка.

— О, нет! Скорее это поломка на линии из-за шторма.

Кэт взяла у него из рук трубку и сказала в нее:

— Мисс, соедините меня, пожалуйста, с Нью-Йорком. Там ждут нашего звонка… Хорошо, я передам ему, что нужно подождать.

Она положила трубку и повернулась к нему. Глаза ее блестели голубым светом.

— Телефонистка сказала, что соединит, как только освободится линия. Кроме того, она добавила, что у нее приказ не соединять до тех пор, пока «оболтус-сын» не будет у аппарата. Ваш отец всегда такой?

— Всегда. И останется таким до своей смерти. Аминь!

— Как же ваша мать… — Кэт прикусила себе губу. Слишком смело с ее стороны. По какому праву она задает вопросы?

— …Могла выносить его? — закончил он за нее. — Она обожала его, подтрунивала над ним и совсем не боялась. И он был совершенно без ума от нее. Когда она умерла, я думал, он потеряет рассудок. Все ее вещи стали в доме священными. Никто не имел права прикоснуться к ним. Картины, например. Он хотел запереть их.

— Мне нравится, как вы говорите об их любви, — тихо сказала она.

Кэт опиралась на массивный письменный стол из красного дерева и смотрела, как он взял со стола маленького слоника из слоновой кости и молча разглядывал его. Не отрывая глаз от его рук — тонких и мускулистых, хорошо очерченных, красивых рук, — она продолжала говорить своим нежным мечтательным голосом:

— Я мало знаю о своих родителях, мне о них только рассказывали. Моя мать любила отца, иначе она ни за что бы не вышла за него замуж, ведь он был ниже ее в социальном положении. — Немного поколебавшись, она робко добавила: — Это была «леди». Не знаю, почему я вам все это рассказываю.

Он живо и с интересом взглянул на нее.

— А почему бы и нет? Я знаю, что вы не та, за кого вас здесь пытаются выдать.

— Но ведь это правда. Мой отец был сыном дворецкого, вы его уже видели.

— Уэллса? — спросил он недоверчивым тоном.

Она утвердительно кивнула головой.

— Это мой дед.

Они обменялись долгим взглядом. Джон Блэйн отвернулся первым, воскликнув:

— Какое это имеет значение?

— Здесь, в замке, это имеет большое значение, — тихо ответила она, — но не для меня.

Джон Блэйн ходил взад-вперед по комнате, осознав наконец причину, заставлявшую его задержаться в замке. Он почти сожалел о том, что она рассказала ему о своих родителях, но в то же время он хотел знать о них как можно больше.

— Как они выглядели?

— Как мне рассказывали, мой отец был высокий, красивый и очень гордый. Я видела много его фотографий: когда он был ребенком, юношей, затем в солдатской форме. Он не хотел быть слугой, поэтому удрал из дома в Лондон, когда ему исполнилось двадцать лет. Он очень любил живопись и занимался ею. Однажды у него даже была выставка в Лондоне. На большинстве его картин был изображен наш замок.

— Вы их видели?

— Нет, они все погибли… Потом он женился и…

Внезапно она остановилась.

— Ну, и…

— Это почти конец всей истории, не считая моего существования.

— Что представляла из себя ваша мать?

— Ее звали Диана Ноуэлс. Я никогда не видела ее фотографий и не задавала вопросов: дедушка отказывается о ней говорить. Мне кажется, что она была невысокого роста, худенькой брюнеткой, характер у нее был необщительный.

— Почему?

— По рассказам дедушки, семья ее была высокомерной и не одобряла ее замужества с Колэном Уэллсом.

Кэт говорила опустив глаза. Закончив фразу, она подняла их и взглянула на него. Он улыбнулся ей, затем пересек комнату и подошел к окну. Кэт следила за ним задумчивым взглядом. «Он слишком красив», — подумала она. Женщина всегда должна быть настороже, особенно такая, как она, ведь ее положение в замке было двусмысленным — то почти дочь, то горничная и внучка дворецкого.

«Что ж, — подумала она, — по крайней мере, он знает правду. Он сам хотел этого. А теперь мне все равно, пусть думает что хочет».

Поворачивая нож в собственной ране, она молча продолжала наблюдать за ним: высокий, стройный, элегантный, несмотря на полотняный костюм и рубашку с открытым воротом, он здорово смотрелся в интерьере замка.

— Внешне вы очень похожи на англичанина, — нежно сказала она. — Глядя на вас, можно подумать, что вы сын хозяина замка.

— Я часто бываю в Англии. Моя мать привозила меня сюда почти каждое лето. У нас вилла в Котсуолде. Отец продал ее после смерти матери, потому что не мог там жить без нее. Родители моей матери были англичанами, уроженцами этой области. По-моему, они там и познакомились.

— Теперь понятно, почему вы похожи на англичанина.

— Не совсем. Я все-таки больше американец.

— Не понимаю, почему вы это подчеркиваете. Разве зазорно быть англичанином?

— Конечно, нет. Но мне больше нравятся взгляды американцев, их простота, откровенность, даже их эгоизм, если хотите, невинный детский эгоизм. Мой отец, — он засмеялся, и в этом смехе чувствовалась сдерживаемая нежность, — всегда знает, что ему нужно, и умудряется сделать так, чтобы об этом знали все.

— В таком случае, вы очень похожи на своего отца, — сказала она с теплотой в голосе.

— Я? Похож на отца? Ну, уж и скажете!

— Да, да. Вы, конечно, вежливы… но не прячете своих намерений. Я не удивлюсь, если вы всегда добиваетесь своего.

Он обернулся и слушал, как она говорила. Потом взгляды их встретились и легкая улыбка осветила их лица. Как она была мила со своими черными кудряшками и ярко-синими глазами — истинная английская красота, родившаяся от столь противоречивых корней!

На фоне старинной обстановки замка все выглядело очень красивым: и этот маленький выразительный рот, и этот прямой нос, и эти тонко очерченные брови.

Он почувствовал, как опасно забилось его сердце, как разгорячилась его кровь, и он испугался. Ситуация, в которой он оказался, и так уже была слишком сложной. Не хватало еще только любовной истории, пусть даже мимолетной. Он давно знал, что нравится женщинам. После одной или двух любовных историй в университете он приобрел очень умную и полезную тактику самозащиты улыбкой.

Увы! В данный момент трудность состояла не в том, чтобы оттолкнуть Кэт. Он не видел в ней ничего, что могло бы его привлечь. Наоборот. Она настойчиво повторяла, что является всего лишь горничной, и он, к своему великому беспокойству, находил эту мысль все более и более неприятной. Ему было стыдно оттого, что он испытывал удовольствие, зная, что ее мать, по крайней мере, была… Он заставил себя подавить эти мысли. Как будто все эти тонкости имели значение в его стране!

Нет! Он должен был думать о Луизе! Имел ли он перед ней обязательства? Вот что надо было выяснить! Их отцы были старыми друзьями, несмотря на соперничество в коммерческих делах. Всегда считалось само собой разумеющимся, что единственный сын и единственная дочь, вместе проведя детские годы, должны будут в один прекрасный день пожениться. Употребляя термин Блэйна-отца, должно произойти «слияние». Вспоминая о Луизе, Джон понял, что никогда не целовал ее с таким жгучим желанием, которое испытывал сейчас по отношению к Кэт.

Он повернулся к ней.

— Ваша мать была случайно не принцессой? — спросил он, безуспешно пытаясь придать голосу игривый тон.

Она села на диван рядом с камином.

— Может быть.

Она хотела сказать: «Все возможно. Никогда не знаешь, что можно ждать от принцессы». Но подавила в себе эту робкую попытку пошутить.

— Мы говорили о вас, а не обо мне, — сказала она. — Я утверждала, что вы похожи на вашего отца.

— А я утверждаю, что нет. Впрочем…

Он на мгновение забыл о ней, восстанавливая образ своего замечательного отца. Засунув руки в карманы и сдвинув брови, он пытался воскресить в памяти наиболее характерные детали.

— По мере того как я рос, мне очень хотелось быть похожим на него. Я старался интересоваться делами, конкуренцией, даже футболом, к которому равнодушен. Я очень боялся показаться странным в его глазах, так как не испытывал радости от выигранного матча. А для него, наоборот, это было огромной радостью. Именно потому, что я хотел на него походить, мне нужно было ему сопротивляться, иначе он крутил бы мной, как пешкой. Из-за этого я стал упрямым, склонным к противоречивым поступкам.

Он остановился и посмотрел на Кэт так, словно видел ее впервые.

— Вы очень умны, — сказал он медленно. — Конечно, я похож на отца, но по-своему. Вам это не нравится?

Она подняла голову и поразилась тому огромному желанию, которое вдруг в ней проснулось… в сущности, желание чего? Чтобы он протянул руки и поднял ее, приблизил к своему лицу и…

— О, нет! Почему мне должно это не нравиться? Я никогда этого не думала.

А если бы он догадался о ее мыслях? Она умерла бы со стыда! Если бы он знал, что она боится пошевелить рукой, опасаясь дотронуться до его руки!

— Сейчас я скажу вам кое-что, не относящееся к теме нашего разговора, — сказал он. — У вас такие глаза, которых я ни у кого не видел. Они глубоки, как море, и гораздо темнее его.

Она стояла словно загипнотизированная. Вдруг пронзительный телефонный звонок вывел ее из этого оцепенения.

— Ой! — воскликнула она в сильном волнении. — Это должен быть ваш отец!

Она скользнула к телефону, чувствуя облегчение оттого, что этот волнующий момент позади. «Вот никогда не подумала бы, что способна на такое! — промелькнуло у нее в голове. — Ведь еще вчера я его не знала!»

— Слушаю, — ответила она в трубку. — Да, он здесь. Конечно, мистер Блэйн. Луиза? Нет, я не Луиза… Да, да, он вас давно ждет.

Она передала трубку Джону и на цыпочках направилась к двери, почувствовав внезапно тяжесть на сердце. Луиза? Кто такая Луиза? Его сестра?.. Или же…

Она подпрыгнула: из трубки раздалось рычание:

— Джонни! Где ты запропастился, черт этакий? Вот уже шесть часов, как я пытаюсь до тебя дозвониться.

Мощный голос пересекал Атлантический океан, и его раскаты нарушали тишину английской земли.

Джон сделал гримасу и отстранил трубку от уха.

— Да, отец! Я тоже жду твоего звонка несколько часов.

Краем глаза он увидел Кэт у порога и, сдвинув брови, сделал ей знак вернуться. Она послушно застыла на месте.

— Кто эта девушка, которая взяла трубку? — спросил громкий голос.

— Она из замка. Ты ее не знаешь.

— Не забывай о Луизе. Я помню себя в твоем возрасте и хорошо разбираюсь в интересных «слияниях». Мне звонил Холт. Он говорит, что хозяин замка не разрешает перевозить его и что договор аннулирован. Безумная идея с самого начала! Передай сэру Ричарду мое почтение и мои поздравления за его здравый рассудок!

Джон Блэйн сжал зубы и метнул из глаз стальные молнии.

— Договор не аннулирован. Холт не имеет права так говорить. Я не отказываюсь от своей идеи. Ты должен был бы знать это. Если мне не удастся заполучить этот замок, я найду другой.

— А Луиза? В твоем возрасте я не обращался так легкомысленно с женщинами, как ты.

— Скажи ей…

— Слияние назначено на следующий понедельник. Ее отец возвращается из Питтсбурга со своими поверенными в делах. Ты понимаешь, это большой день для обеих фирм и для наших семей. Я требую, чтобы ты был здесь. Все. Ты обязан быть.

Джон Блэйн взорвался:

— Послушай, папа. Я принимаю свою работу всерьез. Ты возложил на меня ответственность за фонд. Если тебе не нравится мой способ руководства, найди мне замену, но не играй со мной, как с игрушкой. Я не вернусь к понедельнику. Со мной это не пройдет. Фонд не является для меня средством объегорить фининспектора. Я чту память моей матери, и мое обещание позаботиться о коллекции ее картин не является для меня пустым звуком. Занимайся своим слиянием, а я займусь своим фондом.

Раскаты голоса, преодолев Атлантический океан, превратились в ужасный треск, раздававшийся из трубки:

— Джонни, у меня вложены огромные средства в эти… — Голос немного поколебался, затем продолжил: — В картины твоей матери. За то время, пока ты найдешь замок или еще что-нибудь в этом духе, я смогу построить крепкое современное здание, типа форта Нокс…

Джон заставил замолчать разъяренный голос, положив трубку на рычаг. Его красивое лицо было пунцовым от бешенства.

— К черту этого старика!.. Я вообще могу остаться в Англии! Если понадобится, то и картины сюда перевезу. И я это сделаю, если…

Внезапно он вспомнил о присутствии Кэт.

— О! Извините меня.

Она смотрела на него с восхищением.

— Вы такой же необычный человек, как и ваш отец, — тихо сказала она. — Интересно, у кого из вас голос громче, а характер сильнее? Вы разыграли тут настоящий спектакль!

Он коротко засмеялся, но в его голосе не было веселья.

— Я никогда не отказываюсь от начатого дела. Поеду во Францию, в Германию или еще куда-нибудь… пусть даже мне на это потребуются годы! В понедельник в Нью-Йорке! Нужно быть рядом с Луизой и присутствовать на слиянии двух фирм! Ха-ха!

Кэт одернула юбку на коленях.

— Кто такая Луиза? — спросила она нарочисто безразличным тоном, напоминающим мгновенный, но безжалостный укус пчелы.

Джон, широкими шагами меряющий комнату, остановился напротив камина.

— Луиза? — повторил он рассеянно.

— Да, Луиза! — в ее голосе был вызов.

— Луиза… ну, хорошо, — медленно начал он. — Луиза — дочь угольного короля из Питтсбурга, лучшего друга моего отца, на протяжении многих лет они мечтают слить свои две фирмы. Наши семьи тоже давно привыкли к мысли о слиянии… между нами. Уголь и Луиза — сталь и я.

Он подчеркнуто пожал плечами и посмотрел на висящую над камином картину, изображающую герцогиню.

— Она очаровательна, очень красива. Пожалуй, даже слишком красива. Хорошо одевается, хорошо держится.

Кэт видела, что он не знает, что еще сказать. Она хорошо представляла себе Луизу — элегантную стройную американку.

Но что это за внезапная боль, кольнувшая ее в сердце? Почему она так тяжело дышит, пытаясь понять… О, Кэт! Маленькая глупышка!

Неуверенным тоном она переменила тему:

— Вы говорили, что можете остаться в Англии. Тогда почему бы не оставить замок на прежнем месте? Можно было бы устроить музей здесь, как мы с самого начала думали. И нам не надо было бы разрываться.

Джон вернулся к окну и встал к ней спиной, разглядывая пейзаж волнистых долин и тенистых оврагов. Садящееся солнце зацепило своим лучом за церковный шпиль, превратив его в серебряный крест, четко вырисовывающийся на фоне потемневшего неба.

— Почему? По многим причинам, — ответил он поспешно. — Перевезти картины, стоящие миллионы долларов? Да тут все злоумышленники мира оказались бы начеку!.. Кроме того, есть международные правила по транспортировке предметов искусства, и потом… Однако решение должно существовать. Если бы я только мог…

Он плюхнулся на массивный сундук, стоящий у стены, но тут же вскочил.

— Чудесный предмет мебели, но неудобный для сидения.

Он рассмеялся, представив выражение своего лица.

— Этот сундук принадлежал королю Джону. Он хранил там свои сокровища: корону, подаренную ему жителями Шотландии, и инкрустированный драгоценными камнями скипетр.

Джон сделал попытку открыть сундук.

— Закрыт на ключ, — раздосадованно сказал он. — Сокровища все еще там?

— Не знаю. Ключ потерян давно… А что вы говорили по поводу решения?

Он опять вернулся к окну и сел на подоконник, так что пейзаж оказался у него за спиной.

— Я рассуждал вслух… Вы знаете, возможно, я всего лишь глупый идеалист, но мне очень хочется, чтобы американцы восхищались произведениями искусства. Только не в высотном здании на Пятой авеню, ничем не отличающемся от прачечной. Я считаю, что эти картины должны жить в здании, являющемся не меньшим произведением искусства, то есть в замке. У нас в Новой Англии таких замков нет. Во всяком случае, подобных этому. Мы — американцы — очень нуждаемся в такого рода вещах. У нас нет… чувства Истории… Вы понимаете меня, Кэт?

Да, она понимала, что он имеет в виду: обшитые дубом стены, огромный кирпичный камин, где могли гореть дрова более чем двухметровой длины, величественные своды, атмосфера дворянства — все это свидетельства давно прошедших веков.

— Прошу вас, — прошептала она, — не делайте ничего, что противоречит вашим вкусам.

— Это легко. Гораздо труднее — определить, чего же я хочу.

Прежде чем она могла ответить, зазвонил телефон. Она взяла трубку, послушала и протянула ее Джону:

— Это вас, из гостиницы.

Он услышал шум, откуда наконец выплыл голос его адвоката.

— Да, Холт, — сказал он, — я в замке. Пусть все остаются в гостинице до тех пор, пока… Да, я разговаривал с отцом. Вы должны были бы подождать моих распоряжений, прежде чем… Да, я знаю, что нужно принять решение… Говорю вам, что мне все равно, даже если завтра сюда должны будут приехать еще тридцать пять человек! Они тоже будут ждать! Я знаю, что вы стараетесь мне помочь… Я ценю ваши способности… они пригодятся мне в другом, более важном деле… Не знаю… Говорю вам, что должен подумать. Да, ожидание обойдется дорого, но… Прекрасно, пусть это глупость, но иногда и глупость приводит к мудрым решениям. Оно наверняка существует, но я еще не… Нет! Я еще не знаю, что мы будем делать! Как только буду знать, я вам позвоню.

Он положил трубку и повернулся к Кэт.

— Чертов зануда! Слишком профессионал…

Кэт исчезла. Растворилась в сумерках, как туман.

Он вышел из комнаты и, широко шагая, устремился вдогонку за ней по просторному, выложенному каменными плитами коридору. Его шаги резонировали, словно замок был пуст. Он вглядывался в окружающее пространство, где начинали сгущаться тени наступающей ночи.

Через какую же дверь она исчезла так быстро? Он прислушался. Ему показалось, что где-то далеко разговаривали. Два голоса: один мужской, другой женский. Но из-за дальности расстояния он не мог уловить, кому они принадлежали.

Он открыл небольшую дверь с деревянными створками, обитыми железом, и оказался в узком коридоре, откуда другая, более широкая дверь — она была широко распахнута — вела прямо на улицу. Это была узкая и темная, мощенная камнем улица, в конце которой находилась винтовая лестница, ведущая в одну из башен. У подножия лестницы, в свете старинного фонаря из кованого железа, подвешенного к балке, стояли две фигуры. Он сразу их узнал: это были Уэллс и Кэт. Некоторое время он оставался неподвижным, представив себе, что это были два призрака, вышедшие из Истории. Эта мощеная улочка, разделявшая низкие строения из тесаного камня, должно быть, являлась немой свидетельницей прогулок слуг знатных сеньоров и служанок королей, живших своей тайной жизнью на обочине жизни своих именитых господ. Уэллс мог бы жить в любую эпоху, впрочем, и Кэт тоже. Кэт! Как она была близка ему еще несколько минут назад, там, в библиотеке! Дрожь пробежала по его телу. Он вдруг почувствовал себя лишним здесь. Хотел было вернуться, но Кэт уже заметила его. Кивнув головой Уэллсу, который стал подниматься по лестнице, она уверенным шагом, несмотря на то что плиты были скользкими от сырости, быстро подошла к Джону.

— Вы что-то хотели, мистер Блэйн? — спросила она.

— Нет, спасибо, мисс Уэллс.

— Тогда вам лучше вернуться. Сейчас пойдет дождь.

Она первая вошла в коридор, и он последовал за ней. Очутившись в большом зале, они оба испытали чувство неловкости: она не знала, что сказать; он решил про себя молчать. Чтобы занять руки, она принялась зажигать двадцать четыре свечи на обеденном столе. При свете свечей ее лицо было еще моложе и красивее, чем днем. Ему нравился ее озабоченный вид. Кэт зажигала уже четвертую свечу, когда наконец решила заговорить.

— Вы любите Луизу? — спросила она ровным голосом, таким же твердым, как ее рука, державшая огромную восковую свечу.

— Это вопрос, на который я не могу сразу ответить, мисс Уэллс. Но одно я могу сказать точно: теперь я начинаю понимать разницу между слиянием и женитьбой.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду под словом «слияние», — призналась Кэт.

Еще тринадцать свечей. Она зажигала их медленно, стараясь, чтобы фитилек был чистый и прямой.

— Слияние, — начал объяснять он с отсутствующим видом, не спуская глаз с тонких и белых рук, державших свечу, — это объединение двух коммерческих фирм. Тут нет никакой связи с женитьбой или замужеством, за исключением нашего случая, когда родители обеих фирм имеют соответственно сына и дочь. Мой отец владеет самыми мощными сталелитейными заводами. Отец Луизы — самыми крупными угольными шахтами. Я вам уже говорил об этом, не так ли? Уголь и сталь… они неразлучны, как любовь и брачный союз. Теперь понятно, что такое слияние?

Она зажигала восемнадцатую свечу.

— Да.

Он выпрямился и положил обе руки на стол.

— Тем лучше, если вы понимаете. А я вот теперь ничего не понимаю. Впрочем, все это мне кажется абсурдным. А вам?

Поглощенная своей работой, она ответила ему очень серьезно:

— Вовсе нет. Это нормально. В Англии принц женится на принцессе. Только это называется не слияние, а брак по расчету. Конечно, такие вещи существуют и у нас.

Она зажгла последнюю свечу. Он не отрывал глаз от дрожащего пламени и освещаемого им лица.

— А теперь прошу меня извинить, — сказала Кэт, но не сделала и шагу, чтобы выйти из комнаты.

Он вздохнул и какое-то время стоял не шелохнувшись, несколько смущенный.

Как же ее задержать? Как ей объяснить… но что, в сущности, объяснять? Случайно его взгляд упал на папку с документами, которую он оставил здесь утром. Он пересек комнату и после минутного колебания открыл ее.

— Я привез с собой кучу фотографий, чтобы показать их сэру Ричарду, — пробормотал он. — Это может заинтересовать и вас.

Он разложил фотографии на столе.

— Это Коннектикут. Пейзаж мало чем отличается от вашего, как вы видите, только немного западнее — скалы и каменные стены. Для замка выбрано место на этом невысоком холме над рекой, а на заднем плане — лес. Вот чертеж. Я сам сделал его, естественно, с помощью воображения.

Кэт также представила себе замок, стоящий в Коннектикуте, людей в большом зале. Все они смотрели вверх.

— Эта люстра, — сказала она внезапно, — необычная. Под ней нельзя стоять. Каждый раз, когда я прохожу мимо, у меня мурашки бегут.

— Почему?

— Очень опасно, — прошептала она. — Леди Мэри говорит, что у этой люстры есть голос. Время от времени этот голос говорит: «Она сейчас упадет, она сейчас упадет».

Кэт сымитировала далекий и слабый голос с шотландским акцентом.

— Ах, не смейтесь, — воскликнула она, видя, что он улыбается. — Леди Мэри утверждает, что она слышала его.

Он еще пуще рассмеялся.

— Какое развлечение для туристов! А вы сами слышали этот голос?

— Нет, но я видела, как люстра подрагивает и качается, а хрустальные подвески звенят.

— Вы шутите…

— Возможно, что и нет.

— А ну-ка посмотрите мне в глаза и скажите мне правду.

Он взял ее за плечи, не переставая смеяться. Она уже было хотела последовать его примеру, как вдруг они услышали шум приближающихся шагов. Через секунду на пороге показался сэр Ричард и устремил на них вопросительный взгляд. Джон Блэйн опустил руки, а Кэт сделала шаг назад.

— Я только что подсказала мистеру Блэйну одну идею.

— В самом деле?

Лицо сэра Ричарда оставалось бесстрастным. Кэт видела, что этого недостаточно, чтобы задобрить его, и поспешила добавить:

— Я предложила ему вернуться к первоначальной мысли: разместить музей здесь.

Сэр Ричард высоко поднял брови, вошел в зал и приблизился к ним.

— Ну, и что он на это ответил?

— Он опять отказался, — сказала она, взглянув на Джона Блэйна, — по крайней мере, сейчас.

Не успел сэр Ричард промолвить слово, как в зал вошла леди Мэри. Она сменила свой твидовый костюм на длинное платье из бледно-серого атласа, украшенное рюшками из белых кружев. Ее щеки были слегка тронуты розовой косметикой.

— Ричард, где же вы были? — спросила она своим нежным и почти детским голосом. — Я очень беспокоилась о вас. Что вы здесь делаете, да еще в костюме для прогулок? Уже пора обедать. Уэллс будет недоволен, если мы опоздаем. Ужин в малом зале, Ричард.

Сэр Ричард приблизился к жене и галантно поцеловал ей руку.

— Я собирался зайти к вам, чтобы сообщить о своем возвращении, дорогая. А Кэт все это время любезно занималась с мистером Блэйном. Они зажгли двадцать четыре свечи, чтобы не потерять друг друга в кромешной темноте. И Кэт делала ему разные предложения…

Леди Мэри деликатно запротестовала:

— Как? Вы с ума сошли, Ричард?

Сэр Ричард поднял руку:

— Не стоит делать поспешных выводов! Она предложила ему принять наше первое предложение — разместить картины здесь.

— Превосходная мысль, — одобрила леди Мэри. — Интересно, почему вы от нее отказались, мистер Блэйн?

Джон Блэйн переводил взгляд с одного на другого. Фантастика! Мечтатели из прошлого века! Каким образом вернуть их к действительности? Медленно и отчетливо он начал говорить:

— Леди Мэри… сэр Ричард… — Он посмотрел на Кэт и отвел глаза. — Я хотел бы с вами согласиться, но не думаю, что это было бы правильно. Замок расположен в уединенном месте, его даже нет в туристических справочниках.

Он с трудом подбирал слова. Кэт отвернулась, но сэр Ричард и леди Мэри смотрели на него с болезненной напряженностью. Ему не хотелось причинять им боль. Нерешительным тоном он продолжил:

— Замки, я думаю, принадлежат определенной эпохе. Они были необходимы в те времена, когда была нужда в личной крепости. В наши времена они не могут никого защитить. Их можно сравнить с Великой Китайской стеной, выстроенной для защиты от северного врага. Теперь же враг может прийти с неба, с земли, с моря. Мы окружены. В этих условиях замок становится музейным экспонатом, где бы он ни находился, в Старом или Новом Свете. Возможно, последний в нем больше нуждается в силу того, что ему не хватает исторического прошлого. Во всяком случае, в нашем странном современном мире, таком маленьком в масштабе Вселенной, История принадлежит всем на разных континентах.

Сэр Ричард отбросил этот аргумент жестом руки:

— Это все социалистические бредни! Мой замок принадлежит мне, мистер Блэйн. Давайте не разбрасываться, прошу вас. Остановимся на конкретном.

— Очень хорошо, сэр Ричард. Вот вам конкретное. Мои поверенные в делах провели исследование, давшее красноречивый результат. Открывая двери замка для широкой публики всего один раз в неделю, вы получите годовой доход приблизительно в 200 долларов. Это составляет 87 ливров. Сколько бывает посетителей? Несколько сотен. Этого хватит только на то, чтобы обеспечить существование гостиницы, но совершенно недостаточно для содержания замка. Говоря откровенно, было бы несправедливо потратить огромные деньги, чтобы обустроить здесь музей, в который не будет никто ходить. Было бы также нечестно лишить такую большую страну, как моя, где велик интерес к искусству, тех сокровищ, которыми я владею.

Сэр Ричард и леди Мэри слушали его с серьезными и непроницаемыми лицами.

— Разве я ошибаюсь? — спросил он после небольшой паузы.

Леди Мэри, не смущаясь, ответила:

— Вы не ошиблись бы, открыв исключительный музей. К тому же хорошо бы, если бы посетители приносили с собой сменную обувь. Поговорите об этом с вашим отцом.

Сэр Ричард снял перчатки. Похоже было, что он не слушал, на губах его играла легкая улыбка, взгляд был прозрачен и неподвижен. Он весь ушел в себя, повторял время от времени: ну, да, ну, да.

Наконец он вернулся к действительности, взглянул на леди Мэри и сказал:

— Я вижу, вы оделись к ужину, дорогая. Вы очаровательны. Думаю, что Филипп сейчас спустится. Мы присоединимся к вам через несколько минут. Мистер Блэйн, пора одеваться к ужину.

Он с достоинством вышел из комнаты, и Джон Блэйн последовал за ним. Его не покидало чувство растерянности. Что он мог сделать для них? Лучшее, это, вероятно, предоставить их своей судьбе. Он бы так и сделал, это точно. Но была еще Кэт! Такая красивая и молодая! Ее судьба была связана с этим старинным замком и тремя его обитателями, которые не хотели его покидать. Что же будет с ней?

— Садись, Кэт! — сказала леди Мэри, когда они остались одни.

Сама она устроилась рядом с камином в большом кресле из резного дуба, скрестив руки на коленях. Она чувствовала себя одинокой, покинутой. Хозяйка Старборо Кастля не понимала, что происходит. Где пропадал Ричард в течение долгих часов? Почему Кэт оставалась так долго одна с американцем? Почему ее держали в стороне от всего, что замышлялось? Вторая половина дня, когда она, снедаемая тревогой, взялась за свое вязание, показалась ей невыносимой. Невозможно было спросить что-либо у Уэллса, который очень нервничал и раздражался по пустякам из-за американца, которого пригласили к ужину. В конце концов, она переоделась часом раньше, выдвинув себе в качестве предлога тот факт, что платье, которое она не надевала с тех пор, как лишилась своей камеристки, было трудно надевать самостоятельно.

— Итак, Кэт, о чем же ты говорила с этим молодым человеком?

Устроившись на подушке у ног леди Мэри, Кэт ответила:

— Только о том, миледи, чтобы он согласился устроить музей здесь.

— Теперь, когда я его узнала, это выглядит смешным, — нетерпеливо отрезала леди Мэри. — Это не тот человек, которому здесь понравится.

— Почему?

— Это же американец! И потом, ты знаешь, Кэт, я думаю, это не понравится ИМ. ОНИ будут чувствовать себя ущемленными из-за постоянного присутствия этого американца, не говоря уже о тех, кого он привезет с собой, даже если их будет не так много. ОНИ будут выбиты из колеи. Я не могу поручиться за последствия. ОНИ ведь живут здесь гораздо дольше, чем мы. Мы просто обязаны считаться с ними.

Кэт взяла длинную тонкую ладонь с проступающими голубыми жилками.

— Дорогая леди Мэри, вы уверены, что слышите ИХ? Может, вы видите ИХ во сне? Мне иногда кажется, что вы ведете слишком уединенный образ жизни, не хотите никого видеть, даже туристов.

Леди Мэри высвободила руку.

— Ну, конечно, я ИХ слышу. И не я одна, Кэт. Помнишь, я тебе рассказывала о матери сэра Ричарда? Она приехала сюда сразу же после нашей свадьбы и на следующее утро спросила, кто была та очаровательная девушка, которую она видела на верхней площадке лестницы. А старый сэр Ричард ответил ей очень спокойно: «Ах, так вы ее видели? Это фрейлина одной из бывших королев; она была убита влюбленным в нее мужчиной, которому отказала во взаимности». Я вовсе не страдаю галлюцинациями, Кэт, и мне очень жаль, что ты мне не веришь.

— Я верю вам, миледи, только я никогда их не видела и не слышала.

Кэт встала и осталась стоять рядом с леди Мэри.

— Это означает, что ты сомневаешься в ИХ существовании. Уверяю тебя, что когда я одна, ОНИ появляются.

— Вы на самом деле ИХ видите?

— Конечно, самым отчетливым образом, например, как вот эти свечи, которые горят на столе. Однако если ты их задуешь, то можно считать, что они и не были зажжены. Или что их нельзя зажечь. Они выглядят мертвыми, пока их кто-нибудь не зажжет. Так и здесь, когда я одна, я концентрирую свое внимание — иногда мне нужно полчаса — и думаю о НИХ. ОНИ чувствуют это и выходят из тени, ОНИ там всегда, ты понимаешь, ИХ надо почувствовать, прежде чем увидеть или услышать.

В задумчивости она посмотрела на Кэт.

— Ты думаешь, что это невозможно?

— Во-первых, нет ничего невозможного, — нежно сказала Кэт. — Я вам верю. Вы когда-нибудь рассказывали об этом сэру Ричарду?

— Да, много раз.

— Он верит этому?

— Для него вопрос не в том, чтобы верить или не верить, а в том, чтобы увидеть ИХ.

— Если он ИХ видит, то почему он не говорит о НИХ, как вы?

— Может быть, мы видим разных?

Леди Мэри подняла голову и прошептала: А вдруг он видит только плохих?

Она оглянулась через плечо, и Кэт увидела, что лицо ее объято ужасом.

— Дорогая леди Мэри, что с вами?

Она схватила обе ее руки и начала их растирать, настолько они показались ей холодными. Леди Мэри посмотрела на нее мутным взглядом и ответила:

— Еще вчера я сказала сэру Ричарду, что, по-моему, в замке живет король Джон, так как голос люстры похож на его голос. Только он очень высокий. И сэр Ричард ответил, что в действительности в замке живет король, но при этом он посмотрел на меня так странно, что я поняла: речь идет о разных королях. А вдруг он видел того короля, которого четвертовали, я не знаю. Я рада, что вижу только хороших. Они хотят нам помочь, я уверена.

— А что вы ответили сэру Ричарду, миледи?

— Я ему сказала: «Ричард, значит, вы ИХ тоже видите?» А он у меня спросил (О, Кэт, это было так странно!): «Вам хотелось бы быть королевой?» Как вы думаете, что он хотел этим сказать?

— Мне кажется, что он просто хотел переменить тему. Это бывает всякий раз, когда я заговариваю с ним о НИХ.

— О! Иногда он начинает меня раздражать!

Она легонько освободилась из объятий Кэт и несколько минут оставалась молчаливой, затем продолжила:

— Кэт, я знаю, что ОНИ могут нам помочь, если захотят.

— Как?

Разговор этот смутил ее душу. Она давно знала, что леди Мэри верит в существование вышедших из Истории призраков. Она и сама не считала невозможной потустороннюю жизнь. Англия — очень древняя страна с многочисленными историческими памятниками. Их замок являл собой один из символов прошлого. Много раз приходилось поднимать подъемный мост, защищая его обитателей от датчан и нормандцев. Даже короли находили здесь свое убежище. Здесь убивали принцев. Королевы тайно встречались со своими возлюбленными. Замок видел все: страсть и ненависть, месть и амбиции, спокойствие и вдохновение.

В прошлые века обитатели замка изменяли его атмосферу в зависимости от своих желаний. Но теперь, когда мир резко изменился, замок потерял свое значение для всех, кроме горстки людей, среди которых была Кэт.

Но была ли ее жизнь в замке реальностью?

Совсем недавно в глубокой тишине библиотеки, где все стены были заставлены полками с книгами, которые давно уже никто не читал, она услышала сильный и властный голос, донесшийся до нее из далекой Америки, в котором она почувствовала враждебные нотки. Был ли этот голос отзвуком современного мира, от которого она уединилась? Нет, она вовсе не пряталась от новой жизни. Все объясняется очень просто: она обожала двух мечтателей из замка и знала, что они нуждаются в ее помощи.

Почему она не мужчина? Тогда она смогла бы найти решение, чтобы спасти замок! Но она была всего лишь женщиной, запутавшейся в своих собственных верованиях. Она сознательно игнорировала эти привидения, не видела и не слышала ИХ. Но ведь у нее было столько обязанностей! Когда тут о НИХ думать! К тому же она была молода и полна сил, а леди Мэри часто болела или часами оставалась с сэром Ричардом. Спокойствие и хорошее настроение у него чередовались с приступами глубокой депрессии, во время которых он углублялся в себя или на долгие часы исчезал из замка. Леди Мэри погружалась в глубокое отчаяние до его возвращения.

Уже давно в замке не устраивались приемы, а в дни платного посещения леди Мэри запиралась у себя, чтобы избежать встречи с туристами.

«В замке наверняка спрятаны сокровища, — не раз говорила она. — На протяжении стольких веков кто-нибудь да спрятал свои драгоценности, золото и серебро. ОНИ — бывшие короли и королевы — должны знать тайники. Если мы будем в НИХ твердо верить, ОНИ нам их покажут».

Что на это ответить? Кэт встала, грустно улыбаясь, и протянула ей руку:

— Идемте, дорогая леди Мэри, — с нежностью сказала она, — сейчас подадут ужин. Мужчины, по-видимому, уже ждут вас. Да и мне еще нужно переодеться. Дедушка не любит, когда я опаздываю.

Она взяла леди Мэри под руку, и они направились к выходу. На полпути леди Мэри обернулась и сказала:

— Погаси свечи, Кэт. Они стоят по два шиллинга за штуку!

Она ушла, а Кэт, вооружившись тяжелыми нагарными щипцами из серебра, погасила одну за другой все свечи.

Оставшись одна в огромном темном зале, Кэт прислушалась, стараясь обострить все свои чувства. После захода солнца поднялся ветер, предвосхищавший начало дождя; теперь же он разбушевался, завывая вокруг башен, особенно усердствуя около главной, самой высокой башни замка.

Она не слышала ни малейшего движения, никаких голосов.

«Надо верить, — говорила леди Мэри, — и помощь придет». И потом, если себя заставлять, разве это называется «верить»? Она наклонила голову и сложила под подбородком руки как для молитвы. Затем, напряженно всматриваясь в сумерки, она страстно зашептала: «Помогите нам! Прошу вас, помогите! Кто-нибудь, один или все вместе, только помогите, умоляю вас!» Она подождала минуту, показавшуюся ей вечностью, затем еще… до тех пор, пока ожидание и завывание ветра не стали мучительными.

Ответа не было. Тогда она опустила руки и в темноте направилась к двери, чтобы подняться в свою комнату.

…В малом зале трое мужчин ждали леди Мэри. Вечером, когда красные шторы были задернуты, а стол с серебряными канделябрами накрыт для ужина, комната казалась очень привлекательной и уютной.

В вазе, тоже из серебра, ярким пятном на фоне белоснежной ирландской скатерти с тканым узором горели красные тюльпаны.

Уэллс подал шерри, и мужчины, стоя у камина, пили его маленькими глотками.

Джон Блэйн посмотрел на свет на свой бокал и восторженно воскликнул:

— Настоящее золото! Какой выдержки это шерри, сэр Ричард?

— Я не обновлял запас вин с начала войны, — ответил тот.

— Если ваш винный погреб ломится от такого вина, вам нет никакой необходимости продавать замок, — заметил Уэбстер, причмокивая губами.

— К несчастью, он почти пуст, как и все остальное.

— Вам не приходила в голову мысль продать другие ценности?

— Нет, — сухо ответил сэр Ричард. — Я не имею на это права.

— Кто же может вам это запретить?

— В замке есть другие обитатели.

Джон Блэйн удивленно поднял брови и произнес:

— Вы хотите сказать…

— Я говорю о великих исторических личностях, — заявил сэр Ричард.

— О привидениях? — полушутя, полусерьезно осведомился Уэбстер.

— О выдающихся усопших, — на полном серьезе выдал сэр Ричард.

В этот момент на пороге появилась леди Мэри, грациозная и миниатюрная в платье цвета жемчуга.

— Извините меня, я заставила вас ждать.

— Нет, друг мой. — Сэр Ричард направился к ней и старомодным жестом подал ей руку. — Мы пили шерри и разговаривали о разных пустяках.

Он пододвинул ей стул и сам сел, как обычно, во главе стола, сказав:

— Мистер Блэйн, ваше место справа от леди Мэри, а ваше, Филипп, — слева.

Когда все расселись, Уэллс подал суп, томившийся в супнице на сервировочном столике. Джон Блэйн оглянулся и спросил:

— А где же Кэт?

Наступившее молчание было прервано Уэллсом, который тоном извинения ответил:

— Она сейчас придет. Что-то, видимо, ее задержало. Прошу прощения, миледи.

Уэбстер попробовал суп и, засунув салфетку за воротник, радостным тоном сообщил:

— Превосходный суп, леди Мэри.

— Да, Уэллс прекрасно готовит супы. Кажется, он варит их на костях.

Леди Мэри ела суп, очень деликатно поднося ко рту серебряную ложку и почти не касаясь ее. При свете канделябров ее обычно бледное лицо было светло-розовым, а глаза мистически блестели.

Джон Блэйн продолжил разговор на интересующую его тему:

— Кэт является для вас чем-то вроде секретаря, не правда ли?

— Она помогает нам во всем, — тихо ответила леди Мэри.

— Я нахожу ее очень красивой, — добавил Джон Блэйн.

Уэллс повернулся к обедающим. Ни на кого не глядя, ровным голосом, как если бы он объявлял неизвестного гостя, Уэллс сказал:

— Моя внучка — горничная, сэр.

И с этими словами он покинул комнату.

— Я очень рад, господа, что вы проведете эту ночь в замке, — словно не слыша Уэллса, сказал сэр Ричард. — Я не люблю говорить о делах после ужина. Думаю, что предпочтительнее перенести этот разговор на утро, тем более что день был слишком утомительным.

— Мне всегда доставляет огромное удовольствие быть вашим гостем, — сказал Уэбстер.

— Благодарю вас, сэр Ричард, — сказал Джон Блэйн. — Видите ли, я совсем еще не видел замка. Мне хотелось бы осмотреть его полностью, вовсе не для дела, а из любопытства: я никогда еще не посещал места более чарующего и завораживающего. Уверен, что здесь возможны всякие чудеса.

Леди Мэри наклонилась к нему, сияя от удовольствия:

— Вы тоже так считаете? И вы правы! Это вопрос верования, которое священные книги называют верой. Клянусь вам, я видела собственными глазами…

— Извините, сэр Ричард…

На пороге стояла Кэт в своем черном платье и кокетливом белом переднике и белой наколке в волосах. Она умылась холодной водой и заново причесалась. Увидев ее, Джон Блэйн не мог оторвать от нее взгляда. Но если накануне вечером он воспринял ее одеяние как театральный костюм, то сегодня оно привело его в состояние раздражения. Он находил вопиющим это подчеркивание социального разделения на классы. У них в Америке Кэт могла бы строить свою судьбу, невзирая на происхождение.

— Звонят из Нью-Йорка, — сообщила она. — По-моему, это опять отец мистера Блэйна, сэр.

Джон встал и бросил свою салфетку на стол.

— Отец? Интересно, что он хочет мне еще сказать? Мне кажется, он уже все сказал час тому назад. Прошу вас извинить меня, леди Мэри.

— Пожалуйста… Подумать только, вы будете с ними разговаривать через океан! — воскликнула та изумленно.

Проследив взглядом за двумя молодыми людьми, удаляющимися по темному коридору, она продолжила:

— Я спрашиваю вас, Ричард, почему вы считаете странным то, что я ИХ слышу, когда ОНИ к нам обращаются из потустороннего мира, в то время как незнакомый нам человек может с нами общаться из-за океана без всякого провода!

— В наше время, — рассеянно возразил сэр Ричард, — ничего не кажется мне странным.

Появился Уэллс, неся на огромном серебряном подносе зажаренных тетеревов.

— Как вкусно! — воскликнул Уэбстер. — Это мое самое любимое блюдо из дичи. Но ведь сейчас не сезон.

— Пожалуйста, сэр, — твердым голосом сказал Уэллс, накладывая ему куски дичи и поливая их соусом.

— Хорошо, хорошо! Больше никаких вопросов! Собственную дичь можно есть когда угодно.

— Уэллс, — строго сказал сэр Ричард, — я не позволяю браконьерства в моих лесах!

— Конечно, сэр, — согласно кивнул Уэллс. — Именно это я и сказал браконьеру, конфискуя у него этих глухарей.

— Вы должны были передать их лесничему, — упрекнула его леди Мэри.

— Что ж, раз уж так получилось, — рассудил Уэбстер шутливым тоном, — они будут лучше себя чувствовать в наших животах, чем в животе у лесничего.

— Конечно, сэр, — сказал Уэллс и вышел.

Ужин продолжался в молчании. Уэбстер взял большим и указательным пальцем хрупкую кость и с аппетитом гурмана обглодал ее, а затем, вытерев руки салфеткой, сказал:

— Пользуясь временным отсутствием нашего гостя, я хочу доложить вам, что предпринял еще одну попытку добиться, чтобы ваш замок классифицировали как исторический памятник. Но замков у нас хоть пруд пруди! На прошлой неделе я прочитал в «Таймс» заметку следующего содержания: «Сдается замок, содержащий двадцать пять жилых и десять ванных комнат, за один миллион в год плюс дополнительные расходы на его содержание, что составляет двадцать тысяч ливров». Представляете? Конечно, таких замков, как ваш, с тысячелетней историей, не так много. Особой надежды я не питаю, но все-таки шанс есть. Я рад, что вы предложили Блэйну остаться в замке.

— Я уверена, что сегодня ночью что-то должно произойти, — заявила леди Мэри.

Уэбстер вычистил свою тарелку и откинулся на спинку кресла в ожидании жаркого.

— Что же может произойти, леди Мэри?

— Что-нибудь, — прошептала она.

Ее ласковые голубые глаза смотрели вдаль, на губах играла неуловимая улыбка. Ела она очень мало и медленно, так что тарелка оставалась почти полной. Бриллианты ее колец ярко сверкали в свете свечей. Наконец она оставила в покое свои приборы и добавила:

— Я верю в это.

— Все возможно, — рассеянно сказал сэр Ричард. — Милостью божьей короли могут все.

Уэбстер переводил ошарашенный взгляд с одного на другого.

— Разве здесь происходит что-то необычное?

Ответа не последовало. Вошел Уэллс с блюдом жаркого. Он поставил поднос на сервировочный столик и начал осторожно отрезать большие тонкие ломти.

— Мистер Уэбстер любит с кровью, Уэллс, — сказала леди Мэри.

— Конечно, миледи, — ответил Уэллс. — Я знаю.

— О, Уэллс! Вы всегда все знаете, — жалобно простонала леди Мэри.

В библиотеке Блэйн разговаривал со своим отцом, держа трубку как можно дальше от уха. Кэт стояла на пороге и улыбалась.

Встретив ее взгляд, он сказал:

— Послушайте наш разговор…

— Мне было бы трудно поступить иначе, — продолжая улыбаться, ответила Кэт. — Зря вы ему сказали, что хотите устроить музей здесь. От такой новости его еще хватит удар. Тем более что у вас вовсе нет такого намерения.

Джон Блэйн прикусил губу и сделал гримасу, в то время как безжалостный голос продолжал греметь:

— Что еще за манера бросать трубку, когда я с тобой разговариваю, черт подери! Жаль, что связь никуда не годится, а то бы я сказал тебе все, что я о тебе думаю! Но кое-что я тебе все-таки скажу. Ты теряешь голову, Джон! Не следовало бы отпускать тебя одного! Я категорически возражаю против вывоза картин! И никому их не подарю! Даже Метрополитену! Я платил за них собственные деньги! Лучше уж распустить фонд.

Джон Блэйн еще раз взглянул на Кэт и выражением лица показал ей, что он собирает все свое мужество в кулак. И тут же бросился в атаку:

— Теперь моя очередь, папа! Послушай, дай мне сказать! Я согласен с тобой!.. Что? Да, прекрасно! Говорю, что согласен с тобой! А!..

Глубоко вздохнув, он продолжил:

— Да, я знаю, что ты ничего не понимаешь… Я согласен с тобой, но по другим причинам. Не потому, что ты платил за картины живые деньги, и не потому, что плохо показывать свою щедрость. Да, да, я продолжаю настаивать на том, что согласен с тобой. Как почему? Потому, что хочу, чтобы люди могли восхищаться искусством в любое время, ежедневно, включая воскресенья и праздники. Вот поэтому-то я и настаиваю на том, чтобы картины остались в Коннектикуте, вблизи крупных городов, где имеется разветвленная сеть прекрасных автодорог, где залы могут быть оборудованы комфортабельными креслами. А поскольку зрители не поедут сюда, то я и отказываюсь от мысли устроить музей здесь… Что это? В Нью-Йорке сейчас гроза?.. Нет, ты же мне сказал заткнуться!.. Хорошо, сэр. Я прощаюсь с тобой… очень тепло… Ты слышишь меня, папа? Я заканчиваю и повторяю, что очень тебя люблю. Твой Джонни.

Он положил трубку и разразился громким смехом.

— О, боже! Что за невозможный отец! Сколько нервов стоит пообщаться с ним. Он просто неисправим! Вот чертов старикашка! Но, несмотря ни на что, я его обожаю!

Его взгляд вновь остановился на Кэт, стоящей на пороге в своем невообразимом наряде. Он засунул руки в карманы из-за боязни, что они позволят себе вольности, и подошел к Кэт.

— У меня идея. И вы можете мне в этом помочь.

— Мочь — это одно, а хотеть — совсем другое, — сказала Кэт, и в глазах ее забегали чертики.

— Я уверен, что вы захотите… это необходимо.

— Необходимо, необходимо, — ворчливо повторила Кэт. — Убедите меня сначала, что это необходимо!

— Нет, это вы должны убедить сэра Ричарда, чтобы он уступил мне замок… вместе с вами.

— Меня?.. Как предмет мебели? — Кэт больше не улыбалась.

— Подумайте сами, как я смогу восстановить замок без вашей помощи?

Видя ее недоверчивое выражение лица — а может, оскорбленное? — он поспешно добавил:

— Я предлагаю вам должность эксперта. — Она сделала шаг назад. — Я буду платить вам, — продолжал он, сделав шаг в сторону. — Я заплачу сколько вы захотите.

— Мне платить? Это невозможно! Я не продаюсь… так же, как и замок. Вы меня совсем не знаете! Я не то… что вы обо мне думаете.

Она отстранилась от него, пересекла неосвещенную комнату и встала у окна. Он не спускал с нее глаз. Что же он такого сказал ей, что могло бы ее так рассердить?

Ночь только начиналась. Выплывшая луна с усердием освещала разбросанные по небу низкие облака. В лунном свете Кэт выделялась темным пятном. Она повернулась к Джону и сказала серьезным тоном:

— У вас нет ни малейшего представления о замке. Это целый мир, а не нагромождение камней! Это целый пласт прожитой Истории. Разве это можно купить или экспортировать? Нет! Точно так же, как нельзя купить и экспортировать людей, переживших эту Историю. По сути, вы, мистер Блэйн, самый что ни на есть обычный коммерсант. У вас нет чувств! Леди Мэри права: прежде чем считать деньги, нужно научиться чувствовать. А вы предпочитаете цифры. Леди Мэри видит гораздо дальше вас и знает больше вас. Она пользуется здесь большим влиянием и уважением… И потом, все же должен существовать другой выход.

Джон продолжал стоять неподвижно и смотреть на нее. Все-таки какая она странная! Кем же она была на самом деле? В эту минуту она не была похожа ни на молодую англичанку, с которой он познакомился вчера, ни на смешливую девчонку, каковой она была еще минуту назад. Он терялся в догадках.

Она опять повернулась к нему спиной и смотрела на луну. Он подошел к ней, на ее лице витало выражение отрешенности. Кем бы ни была она на самом деле, он не сможет забыть ее с этой минуты. Джон испытывал к ней одновременно боязнь, влечение, желание дотронуться до нее, но, однако, он знал, что это невозможно, если она сама этого не захочет. Знала ли она свое настоящее происхождение? Возможно, она была подкидышем или принцессой крови, но только не внучкой Уэллса. О, нет! Только не это! В ее чистом профиле, в грациозной и гордой посадке этой маленькой головки ничего не напоминало Уэллса. И это его обнадеживало.

— Прошу вас, уезжайте, — нарушила она молчание. — Оставьте нас нашим воспоминаниям, нашему прошлому. Позвольте нам жить своей жизнью в тишине и спокойствии, как раньше. Возвращайтесь к себе, в современность, ваше место там. А наше — здесь, в прежнем мире.

— Кэт, — спросил он, — вы тоже ИХ видите?

— Нет, — спокойно ответила она, — я никогда ИХ не видела.

Она не хотела поворачиваться, чтобы не встречаться с его взглядом. Он тщетно ждал, затем вышел, оставив ее у окна в свете луны.

Ему было приятно вернуться в комнату, обогретую пылающим камином, где сэр Ричард, леди Мэри и Филипп Уэбстер ели ростбиф с картошкой и отварной капустой.

Уэбстер читал телеграмму. Он поднял голову, когда Джон Блэйн садился на свое место, и сказал:

— Всякая надежда, кажется, потеряна, сэр Ричард. Они не могут найти средств для поддержания еще одного исторического памятника. Три миллиона безработных, восемь тысяч начальных школ, которые нужно построить, и т. д. — Он остановился.

— Не проявляю ли я нескромность, оставаясь здесь? — спросил Джон Блэйн.

— Нет, нет, ну что вы! — запротестовал сэр Ричард. — Мы зашли так далеко в наших делах, что секретов быть не может. Продолжайте, Уэбстер! Наше правительство отдает предпочтение всему, оставляя на последнем месте памятники с многовековой историей.

Леди Мэри, аккуратно положив вилку и нож на тарелку, обратилась к Уэбстеру:

— Существует еще один выход, Филипп.

— Леди Мэри, надеюсь, вы не хотите на самом деле обратиться за помощью к призракам? — добродушно воскликнул Уэбстер.

Уэллс положил ему горячий ростбиф с гарниром и вышел.

— Я ненавижу это слово! — воскликнула леди Мэри, и ее тонкое лицо запылало. — Эти духи более реальные, чем мы с вами. По крайней мере, в моем присутствии не смейте ИХ больше называть призраками. ОНИ живые. Мы находимся здесь у НИХ дома. Нельзя же отнять у них ИХ жилище. ОНИ существуют, я знаю. Ричард, ну скажите же вы им! Ведь ОНИ существуют, правда? Ну, отвечайте! Скажите «да» или «нет»!

Сэр Ричард пил свое вино маленькими глотками; тщательно вытерев губы салфеткой, он сказал:

— Друг мой, я могу сказать лишь то, что не несу за НИХ никакой ответственности. Я отвечаю только за вас и за себя, а также за мои земли и фермеров, которые на ней живут. Я должен принять решение на реальной основе.

— Прекрасно! — отрезала леди Мэри. — Я прошу вас всех троих дать мне несколько дней. В замке имеется пятьдесят комнат, есть места, которые мы никогда не посещали. Я уверена, что где-нибудь спрятаны сокровища.

Джон Блэйн облегченно засмеялся, поскольку разговор перешел на реальную почву. Чтобы еще больше разрядить атмосферу, он сказал:

— Леди Мэри, я понимаю, что вы шутите. Спрятанные в недрах сокровища — это классический сюжет для замка.

Леди Мэри подняла на него свой спокойный взгляд.

— Я не уверена, стоит ли вам объяснять это, поймете ли вы. Нужно обладать «чистотой сердца» — я не могу найти другого термина, — чтобы увидеть ИХ. Я имею в виду хороших, тех, кто нам помогает. Иначе плохие восторжествуют, будут использовать нас, вы понимаете?

— Нет, леди Мэри, — воскликнул Джон Блэйн. — Я совершенно ничего не понимаю, откровенно говоря.

— Вы просто не пытаетесь понять, — сказала она. — Надо обострить все свои чувства, совершенно забыть о своей плоти. Вот тогда и можно услышать шум, о существовании которого раньше и не подозревали. Этот шум похож на звук, светлую, звонкую выдержанную ноту. Вы находитесь как будто бы у входа в длинный тоннель, в конце которого маячит свет. Затем вы концентрируетесь всем своим существом на этот свет и формулируете свою просьбу. Иногда появляется какой-то образ, иногда нет. Но всегда получаете ответ или, по крайней мере, чувство спокойствия или удовлетворения овладевает вами.

Если же вы ничего не видите и не слышите, тогда нужно подождать несколько дней, и тогда, может быть…

Она встретила его недоверчивый взгляд и слегка улыбнулась.

— Вы не понимаете, мой бедный друг? Но это правда. В странах, более древних, чем наша, в Азии, например, этот феномен хорошо известен. Он называется ПРАНОЙ и описывается во многих книгах. Речь тут идет не о призраках или других подобных глупостях, а о том, чтобы человек проник в другую плоскость. Разумеется, чтобы высказанная просьба была выполнима, нужно очень захотеть. И тогда…

Она говорила так просто и убедительно, что он расчувствовался и вспомнил разговор со старым священником, совершавшим богослужение на похоронах его матери.

— Это была необыкновенная женщина, — сказал он, в тот тихий осенний вечер стоя рядом со свежезасыпанной могилой, когда все разошлись. — Я особенно ценил в ней деликатность и интуицию. Разносторонняя в жизни, она будет вечной после смерти.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил тогда Джон, страстно желая поверить под влиянием этой тяжелой утраты в то, что его мать не ушла навечно. — Продолжают ли мертвые жить в новом мире?

В эту минуту в тиши кладбища он почти обрел веру. Священник колебался, и лицо его раскраснелось.

— Я могу сказать только следующее: благодаря вере я пришел к открытиям, которые в будущем будут подтверждены учеными. Откровенно говоря, сын мой, я думаю, что смерть касается только нашего бренного тела. Ваша мать, по-прежнему такая же живая и веселая, продолжает жить, но на другой длине волн, если можно так выразиться, употребляя научные термины, которые, я считаю, не относятся к истинным знаниям.

Джон Блэйн повернулся к сэру Ричарду, который во время этого разговора не произнес ни слова, с рассеянным видом попивая свое вино.

— Сэр Ричард, разделяете ли вы мысли леди Мэри?

Он поставил свой стакан, промокнул губы салфеткой и сказал:

— Двадцать королей и королев сменили друг друга в этом замке, не считая поколений моей семьи, живших в нем на протяжении пяти столетий. По какому же праву я буду утверждать, что моя жена ошибается? Еще в прошлом году я нашел на теннисном корте кольцо с рубином. Не я его там обронил, мне оно совершенно незнакомо. Мы никогда не искали здесь сокровища.

— И не просили их найти, — вставила леди Мэри.

— Совершенно верно, — поддержал ее сэр Ричард. — Если хотите составить себе мнение, останьтесь здесь на несколько дней.

— Благодарю вас, — сказал Джон Блэйн.

Озадаченный, он не мог побороть смутное, но все возрастающее волнение. Он давно уже отказался от своих тайных попыток, которых он немного стыдился, вызвать дух своей матери и смирился с полным, возможно, характером смерти. И вот опять он оказался при обстоятельствах, когда граница между жизнью и смертью не была четкой, но он отказывался вновь быть вовлеченным на эту волнующую стезю.

— Хорошо, я согласен остаться, — заявил он, — если вы позволите мне продолжить мою работу. Я не верю, что обнаружу сокровища, по крайней мере, в той форме, в которой вы желаете. Но возможно, что разбирая замок камень за камнем…

Леди Мэри резко встала.

— Прошу вас извинить меня, — сухо откланялась она и вышла из комнаты.

Мужчины долго хранили молчание, и, когда оно стало невыносимым, Джон Блэйн нарушил его:

— Леди Мэри очаровательна с ее взглядами, сэр Ричард, но ее причудливые идеи…

Он замолчал. Сэр Ричард не поднимал головы. Он вновь держал в руке стакан с вином и, медленно поворачивая его, разглядывал на свет свечи теплые отблески кроваво-красного цвета.

— Вы не верите в НИХ, — сказал он наконец.

— А вы? — спросил Джон Блэйн.

Вместо ответа сэр Ричард пожал плечами и взял графин.

— Еще вина? Нет? А вы, Уэбстер?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду спать. День выдался длинным.

— Для всех нас, — добавил Джон Блэйн.

Он чувствовал себя раздосадованным, словно очутился перед запертой дверью.

Все встали, и сэр Ричард дернул за шнур, чтобы позвать Уэллса.

— Проводите этих господ в их комнаты, — приказал он.

— Меня не стоит. Я знаю дорогу. Доброй ночи, сэр Ричард, — откланялся Уэбстер.

— Всего хорошего, — попрощался Джон Блэйн, но он не был уверен, что его услышали.

Уэбстер ушел, и сэр Ричард остался один перед угасающим камином, опустив голову и погрузившись в свои мысли.

— Сюда, пожалуйста, мистер Блэйн, — указал ему дорогу Уэллс.

Блэйну ничего не оставалось, как следовать за ним. Коридоры были уже немного ему знакомы, особенно те, которые вели от парадного входа и большого зала к восточному крылу замка, но он знал, что мог еще легко в них заблудиться. Выложенный плитами коридор не был покрыт ковром, а высокие и узкие окна глубоко вдавались в толстые стены. Джон Блэйн догнал Уэллса и спросил у него:

— Уэллс, вы верите во все эти истории с призраками?

Не оборачиваясь и не замедляя хода, он ответил:

— Я не прислушивалось к разговорам, которые ведутся за столом, сэр.

— Даже когда вы в комнате?

— Да, сэр.

— Сколько времени вы живете в замке?

— Я провел здесь всю свою жизнь, сэр.

Он остановился у дубового стола рядом с лестницей и зажег приготовленную заранее свечу.

— Пожалуйста, сюда, сэр. Комната Герцога находится в этой части замка. Нужно подняться на третий этаж.

— Кстати, эта комната какого герцога?

— Герцога Старборо, сэр. Он был любимцем короля Ричарда II, по-моему. Его комната не такая сырая, как остальные на этом этаже. Надеюсь, вам понравился сегодня утром вид из окна на реку и деревню?

— Да, очень.

Ступеньки были стерты. Уэллс остановился перед дверью, которую Джон Блэйн тут же узнал, и нажал на ручку, но дверь не поддалась. Неожиданно потянуло сквозняком, и пламя свечи погасло.

— Похоже, что окна открыты, — предположил Джон Блэйн.

— Нет; сэр. Здесь всегда сквозняк, когда вечером открываешь дверь.

— Почему?

— Не знаю, сэр. Так было всегда. Надо зажечь свечу. Не двигайтесь, сэр. У меня всегда с собой спички.

Джон Блэйн застыл в темноте. Он услышал, как из-под двери завывал ветер, затем послышался звук зажигаемой спички. Свеча загорелась. Повернувшись спиной к двери, Уэллс загородил рукой пламя.

— Не угодно ли сэру подержать свечу… Я войду спиной, чтобы помешать двери захлопнуться. Пусть сэр держит свечу как можно ближе ко мне и не шумит!

Джон Блэйн, деланно смеясь, взял свечу и спросил:

— Что с вами, Уэллс? В какую игру вы играете?

Они уже были в комнате. Дверь все-таки захлопнулась, и свеча вновь погасла, словно чьи-то пальцы сжали фитилек. В темноте Джон Блэйн услышал, как Уэллс бормочет:

— Как вы мне надоели! Кончайте свои штучки! Угодно ли сэру подать мне свечу, я поставлю ее на стол.

Джон почувствовал на своих руках холодные и влажные пальцы Уэллса и поторопился отдать ему свечу. Дуновения ветра больше не чувствовалось. Чиркнула спичка, и свеча вновь загорелась.

— Вот так-то! — торжествующе воскликнул Уэллс. — У сэра больше не будет неприятностей. ОНИ знают, что я не шучу…

— Кто ОНИ?

— Сэр хорошо знает, что речь идет о НИХ. ОНИ не будут беспокоить незнакомого человека. ИХ шутки касаются только нас. Впрочем, возможно, что это ИХ дети балуются. В давние времена умирало очень много детей, в том числе и в замке.

Дети? О чем говорит этот старик?

— Если свеча все-таки погаснет, у изголовья есть лампа… — Уэллс суетливо шаркал по комнате, любезно приговаривая:

— Я разобрал постель и приготовил грелку с горячей водой на тот случай, если простыни отсыреют. Грелка сохраняет тепло всю ночь. Здесь, в восточном крыле, нет ванной комнаты, пусть сэр изволит нас извинить. Но завтра утром, после того как Кэт подаст сэру чай и тосты на завтрак, я принесу сюда большой таз горячей воды, чтобы сэр мог привести себя в порядок. Спокойной ночи, сэр.

В дверях он повернулся. Не было ни малейшего дуновения ветерка, и свеча горела ровным пламенем.

— Надеюсь, что колокольный звон не помешает сэру хорошо выспаться. Его часто можно услышать в четыре часа утра.

— Колокольный звон? Ах, да, совсем забыл, мне говорила ваша… — Он остановился, не зная, как назвать Кэт, но Уэллс невозмутимо продолжал:

— Давным-давно, когда замок еще служил королевской резиденцией, на месте нынешнего большого зала для танцев была расположена часовня, как раз под этой комнатой, сэр. Кое-кто слышит колокольный звон. Лично со мной это случалось несколько раз. Леди Мэри тоже слышала… Думаю, что и сэр Ричард… но он ведь никогда не скажет. Еще раз спокойной ночи, мистер Блэйн.

Тяжелая дверь с жутким скрипом закрылась, и наступила тишина, такая глубокая, что она казалась Джону почти осязаемой. Что там говорила леди Мэри? Что нужно сконцентрироваться на маленький удаленный свет в другом конце тоннеля и выразить свою просьбу. Абсурд! Да и какие у него могут быть пожелания? У него есть все. И тем не менее он начинал сознавать, что у него есть страстное желание, которое невозможно приобрести за деньги.

Он разделся и подошел к туалетному столику, давно уже вышедшему из моды. Высокий серебряный кувшин, наполненный горячей водой, стоял в широком фарфоровом тазу. Налив воды в таз и натянув туалетную перчатку на ладонь, он полностью вымылся и облачился в ночную пижаму. «Вот ритуал, — весело думал он, — который совершали все короли и королевы, не говоря уже о герцогах».

— Ну, что, хорошо повеселился, мой старый герцог? — громко спросил он и, окончательно развеселившись, начал насвистывать песенку.

Прежде чем задуть свечу, он поставил ее на ночной столик рядом с кроватью на тот случай, если что-то вдруг произойдет с электричеством.

Напевая песенку, он взгромоздился на высокую и широкую кровать под балдахином из ярко-красного атласа. Но тут он вспомнил, что забыл спички на большом столе, и, думая, что лучше было бы иметь их под рукой на всякий случай, вынужден был сходить за ними.

— На тот случай, — сказал он громко и доверительно, — если ты вдруг появишься, дорогой герцог, чтобы продолжить свои проделки.

Вновь взгромоздившись на кровать, он уютно устроился на мягком матрасе и огромных перьевых подушках. Легкий запах плесени навел его на воспоминания. Он принюхался, стараясь сосредоточиться и вспомнить, где он уже оказывался в подобной обстановке? Ах, да, в Камбодже! Храм Ангкор. Кровать в гостинице имела такой же запах затхлости. Тогда у него тоже появилось ощущение, что в полуразвалившемся храме кто-то живет — не привидения, нет, эта идея казалась ему смешной — а что-то неведомое, образовавшееся на протяжении веков человеческой жизни. Возможно ли, чтобы материя после исчезновения своей телесной оболочки сохраняла бы движущуюся энергию?

Размышляя над этой проблемой, он вдруг почти физически ощутил какое-то прикосновение, заставившее его вздрогнуть. Чтобы подавить в себе нарастающее чувство страха, он громко высмеял себя и постарался переключиться на другие, более приятные мысли.

К концу второго дня пребывания в замке произошло много странных событий. Какое же из них было наиболее приятное? Мгновенно перед ним всплыло лицо Кэт: улыбающееся, невинное, очаровательное. Ее синие глаза светились теплым и откровенным взглядом. Вот что явилось действенным талисманом против всех усопших правителей и герцогов-весельчаков! Обволакиваемый этой благодатной мыслью, он уснул.

 

Вторая часть

Леди Мэри ворочалась в своей огромной кровати под балдахином. Она открыла глаза и долго лежала так в темноте, не двигаясь. Ее что-то разбудило: не то шум, не то чей-то голос. Может, ее звал Ричард? Она села, зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, и включила лампу у изголовья. Белые занавески на окнах тихонько шевелились, в воздухе пахло сыростью. Наверняка после дождя с реки поднимался туман.

Она встала с кровати, ногой нашарила свои атласные комнатные туфли. Нужно было сходить к Ричарду и узнать, не нужна ли ему ее помощь. Накинув белый пеньюар, она зажгла свечу и неслышно вышла из спальни. Ни ее дверь, ни дверь Ричарда не заскрипели, открываясь. Она подошла к кровати, загораживая ладонью пламя свечи, чтобы не разбудить спящего мужа.

— Ричард, — позвала она.

Он не ответил. Его дыхание оставалось ровным и глубоким. Значит, это не он ее звал? Кто же тогда? На цыпочках она вышла из комнаты мужа и вернулась к себе, тихонько прикрывая двери. Она остановилась в нерешительности. Стоит ли ложиться? Сырость пробрала ее до костей. Тогда, как обычно в случае неуверенности, она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться… Через некоторое время она увидела свет в конце длинного тоннеля, который и подсказал ей решение. Привычное чувство спокойствия и облегчения теплом разлилось по ее телу. Нет, она не будет больше спать. Сейчас она тепло оденется. Где ее теплый фланелевый халат? Ах, вот он.

Что теперь? Ходить по комнате и ждать, пока ОНИ появятся? Возможно, она и не услышит никакого голоса. У нее иногда возникало ощущение прикосновения невидимых рук, таких легких, словно туман, к ее губам, щекам, плечам. Они по-своему ее ориентировали. Вот и сейчас она почувствовала ИХ. Да, да, это были ОНИ! ОНИ указывали ей путь к большому залу! Она послушно шла, пока не оказалась в середине зала под центральной люстрой. Остановившись, она ждала, пока раздастся голос, возможно, голос короля Джона. Бедняжка! Он умер ночью, в этом замке, объевшись свежими персиками и выпив слишком много сидра. Она всегда имела к нему слабость, несмотря ни на что. Однажды в библиотеке ей попалось на глаза описание его внешности: «Это был высокий, хорошо сложенный молодой человек с повелительным взглядом голубых глаз и пышной копной светлых волос, поздно познавший любовь; он был постоянно голоден и не испытывал чувства стыда оттого, что мог есть и пить день и ночь…»

Это описание всегда наводило ее на мысли о Ричарде, тоже «поздно познавшем любовь». Когда она выходила за него замуж, ему уже было много лет, и она, естественно, задавалась вопросом, была ли у него уже женщина. Она не осмеливалась его об этом спрашивать, и ревность сжигала ее, поскольку он не делал ей никаких признаний.

Она подняла глаза на люстру и увидела, что все ее хрустальные подвески отражают свет свечи, которую она держала в руке, подобно лицу с тысячами пар глаз.

— Очень хорошо, — заговорила она, — если пришло время, то я прошу вас, Джон, скажите что-нибудь, укажите, умоляю вас, где спрятаны сокровища.

С закинутой назад головой, так что ее серебристые волосы рассыпались по спине, она пристально вглядывалась в люстру, напрягая органы слуха.

— Тогда что же вы хотите от меня? — спросила она.

Кэт тоже спала, но сон ее был чуток. Как всегда по вечерам, она оставила на туалетном столике зажженную свечу на тот случай, если ее вдруг позовет леди Мэри. Она спокойно спала. Ее черные волосы разметались по подушке, согнутая рука покоилась рядом с головой. Спящая она была так же прекрасна, но никто не любовался ею! На губах у нее играла легкая улыбка — она наверняка переживала во сне свои недавние приключения: пруд с лягушкой на листе кувшинки, горящий огонь в камине большого зала и, конечно, высокий силуэт Джона у окна.

Скрипнула дверь, и она открыла глаза. Она мгновенно просыпалась при малейшем звуке потому, что даже во сне не прекращала думать о двух самых дорогих ее сердцу существах.

— Кто там? — спросила она.

Никто не ответил. Опершись на локоть, она приподнялась и посмотрела в сторону двери. Там кто-то стоял. Затаив дыхание, она прикрыла рукой рот, чтобы заглушить крик, готовый сорваться с ее губ. Вошла леди Мэри.

— Это я, Кэт. У меня погасла свеча, а я забыла положить в карман спички.

Она подошла к кровати и увидела, что Кэт смотрит на нее широко открытыми глазами, в которых затаился страх.

— Что случилось, дитя мое? Ты тоже заметила что-то необычное?

— Нет, миледи, просто я не ожидала вас здесь увидеть.

— Я тоже не ожидала, что окажусь здесь. Меня позвали. Теперь мне все ясно, Кэт. Это призыв к действию.

Вглядываясь в лицо леди Мэри, Кэт вдруг испугалась. Кого? Конечно, не этого доброго стареющего создания. Она знала ее лучше, чем свою собственную импульсивную натуру. Но у леди Мэри был сейчас такой странный, почти неземной, полупрозрачный вид, что…

— Вам послышался голос, миледи?

— Я не знаю. Мне показалось, что я слышу, но не совсем уверена в этом. Я его ощущаю в себе. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Не совсем, — ответила Кэт, ошеломленная.

Леди Мэри, слегка раздражаясь, нетерпеливо сказала:

— Я не могу оставаться здесь и все тебе объяснить, Кэт. Но я ИХ чувствую. Вот и все. Я знаю, что ОНИ живут рядом с нами. В воздухе есть какое-то напряжение. Вставай быстрее, Кэт. Иногда ОНИ становятся невыносимыми, когда хотят сказать нам что-то, а мы оказываемся не в состоянии ИХ понять. ОНИ очень легко оскорбляются, когда не могут достучаться до нас. Мне кажется, ОНИ прилагают столько же усилий, что и мы.

Кэт встала, надела свой розовый халат, пригладила рукой волосы и подавила дрожь. Действительно, леди Мэри была сейчас очень странной, не похожей на себя: серьезная, решительная и какая-то далекая; особенно странными были ее глаза.

— Не нужно ли взять с собой кого-нибудь, миледи? Хотите, я позову дедушку?

— Ни за что! — запротестовала леди Мэри. — Он слишком стар. Мы не знаем, куда ОНИ нас поведут, возможно, в подвальные темницы. Вдруг он поскользнется на влажных плитах! Тогда нам придется его нести.

— Я могу позвать сэра Ричарда, или мистера Уэбстера, или, если хотите, американца.

— Они все скептики! — обронила леди Мэри. — Будут только распространять отрицательные волны, и нам не удастся больше восстановить контакт. Нет, нет! Только мы вдвоем, Кэт! Поторопись, пожалуйста! Возьми свечу и спички.

Ей ничего не оставалось, как повиноваться. Надев домашние туфли из белого меха, она направилась по коридору вслед за леди Мэри, пересекла большой зал и спустилась в подвал. Там леди Мэри остановилась у застекленной витрины с ключами и открыла ее. Выбрав один из них — позеленевший от времени бронзовый ключ — она открыла узкую дверь, выходящую в узкий извилистый коридор.

— Миледи, — сказала молчавшая до сих пор Кэт, — я боюсь, что вы простудитесь. Никто очень давно не ходил туда, и там страшный холод.

— Смерти на самом деле не существует, это всего лишь перевоплощение, я тебе уже говорила. Это другая плоскость того, что мы называем жизнью, понимаешь? Кэт, прошу тебя, попытайся понять. Мне стало бы гораздо легче, если бы меня кто-нибудь понимал.

Леди Мэри остановилась в темном коридоре. Лицо ее пылало, делая ее еще более прекрасной, в глазах светилась нежность. Кэт испытывала огромное желание верить ей, и в то же время ей страшно хотелось убежать, вернуться в большой зал, оказаться в обществе молодого существа, лишенного всех этих странностей, кого-нибудь похожего на нее саму. Однако в замке нет никого из молодежи, кроме Джона Блэйна. Но ведь он иностранец, человек, прибывший из Нового Света.

— Я повторяю тебе, это похоже на радио, — продолжала ее убеждать леди Мэри. — У каждого из нас внутри находится передатчик, но мало кто из людей умеет им пользоваться. Когда-нибудь мы этому научимся и никто не будет считать странным такое общение, прекратятся все разговоры о привидениях.

Кэт снова испугалась. Неужели леди Мэри сошла с ума? Инстинктивно она подняла свечу повыше, чтобы осветить лицо леди Мэри. Та резко отпрянула, воскликнув:

— Не делай этого! Мне больно!

«Да, точно, она сходит с ума!» — подумала Кэт, и сердце ее сжалось. Глазами, полными слез, она увидела, а может быть, ей только показалось, что леди окружает какой-то ореол, словно мадонну на картинах художников. Поставив свечу в глубокую оконную нишу, она обняла леди Мэри.

— Дорогая леди Мэри, вы плохо себя чувствуете. Вы так странно смотрите на меня. Наверняка вы устали от всех этих волнений. Это естественно.

Леди Мэри легко, но твердо высвободилась из ее объятий.

— Не дрожи так, малышка, я не схожу с ума. Я читаю твои мысли. В этом нет ничего странного, и все это легко объясняется, но давай больше не будем об этом говорить. Вспомни лучше, зачем мы сюда пришли. Мы должны попросить ИХ показать нам сокровище, если оно существует.

С этими словами она повернулась и двинулась дальше по узкому извилистому коридору, медленно уходящему вниз. Она шла как сомнамбула и разговаривала, но не с Кэт и не сама с собой, а словно обращаясь к кому-то, идущему перед ней:

— Нам нужен миллион долларов. Как раз столько, сколько предлагает нам американец. Сколько это будет в ливрах? Да, много, действительно много, гораздо больше, чем мы можем собрать, а правительство отказывает нам в помощи. Но только, пожалуйста, не надо колец с рубинами на теннисном корте. На этот раз все гораздо серьезнее. Речь идет о замке, о целом замке. Куда мы денемся, если его у нас отберут? А вы?

Задыхаясь от жалости и тревоги, Кэт воскликнула:

— Леди Мэри, дорогая моя, давайте вернемся и позовем кого-нибудь.

— Нет, ни за что, — упрямо возразила леди Мэри. — Мы пойдем вперед. ОНИ заговорят, как только смогут.

Сэр Ричард открыл глаза и попытался пронзить взглядом густую темноту, предвестницу рассвета. Голос все еще отчетливо звучал в его ушах, женский голос.

— Кто там? — крикнул он.

Ответа не было, но ему казалось, что он слышит дыхание, шуршание платья со стороны северного окна. Он наугад протянул руку за спичками, лежащими на туалетном столике, и уронил коробку на пол.

— Черт подери! — громко выругался он.

Зная, что ему все равно нужно найти спички на тот случай, когда придется воспользоваться свечой, он зажег лампу в изголовье. Встав с постели, он опустился на колени. От соприкосновения с холодными плитами пола колени сразу замерзли. Он пошарил под кроватью, но спичек не было.

— Черт возьми! — снова выругался он, стиснув зубы.

Он с трудом поднялся, нашарил свои тапочки и подошел к окну, больно ударившись ногой о край письменного стола. Окно было открыто. Бледнеющая луна освещала заросли тисса в аллее и лужайку. Издали слоны вырисовывались очень четко и казались огромными на фоне своих черных теней. Больше ничего не было видно. Высунувшись наружу, он позвал:

— Эй, вы, там! Говорите!

Никто ему не ответил, лишь стая маленьких пичужек испуганно вспорхнула из тиссовых зарослей.

— Так это были вы, шпана! — ухмыльнувшись, пробормотал он.

Некоторое время он стоял у окна, с наслаждением вдыхая влажный воздух, очищенный недавним дождем, затем зевнул и шаркающей походкой вернулся в постель, наткнувшись по дороге на пропавшие спички. Он долго и старательно пытался уснуть, но тщетно. События последних двух дней проплывали в его памяти, и он восстанавливал каждую их деталь. Ах, этот американец! Он завидовал его молодости, его жизнерадостности и спокойной уверенности в себе. Боязливая мысль пришла ему в голову. Уже не раз молодежь из других стран приезжала в Англию, дабы впрыснуть в нее свою молодую энергию. Даже здесь, в его собственном замке, молодые датчане, приехавшие из Франции как победители, создали своим мужеством новую жизнь. Он снова зажег лампу и взял книгу.

«О, Франция! — писал почтенный летописец, — ты простираешься на земле, израненной многочисленными убийствами… Но вот появляется новая раса, вышедшая из Дании… Между вами был заключен союз, и эта раса будет носить твое имя и твою славу…»

«О, как плодотворно оказалось слияние, — продолжала древняя книга, — римской античности с новыми силами молодой расы!»

Сэр Ричард вздохнул и подумал, что теперь едва ли уснет. Очевидно, он сам и принадлежит к этой античности. А Джон Блэйн? Не является ли он носителем новой силы? Сэр Ричард положил книгу и погасил свет. Ему было холодно. Он подтянул одеяло к подбородку и неожиданно заснул тяжелым сном, прерываемым тревожными сновидениями.

Спустя несколько часов — а возможно, и минут — он проснулся из-за смутной и хорошо ему знакомой тревоги, которая предшествовала сильнейшей мигрени. Как избежать ее в этот раз? Он уже чувствовал, как боль начинает сжимать его виски и одновременно сознание погружалось во мрак. Свет! Ему нужен был свет! Он задыхался, его веки отказывались подниматься, руки и ноги, казалось, были скованы тяжелыми цепями. С трудом ему удалось встать с кровати, он на ощупь поискал лампу или спички, но усилия его были тщетны.

Сэр Ричард вспомнил, что за раздвигающимся панно всегда имелась свеча и спички. Прокладывая себе дорогу в темноте, он подошел к панно, где среди выступающих скульптурных украшений нащупал пальцами звезду и нажал на ее центр. Потайная дверь, о которой никто не знал, кроме него и Уэллса, со скрипом открылась. Он переступил порог, и панно задвинулось на место, не оставив следа. В нише стены он нашел свечу и спички. Из-за сырости ему пришлось чиркать спичкой несколько раз, прежде чем свеча загорелась. Разбитый болезненной мигренью, он вышел в коридор и по винтовой лестнице добрался до третьего этажа, двигаясь словно лунатик. Теперь он оказался в коридоре башни, таком узком, что и два человека могли там разойтись с большим трудом, и который заканчивался дверью с закругленным верхом. Он толкнул ее и очутился в комнате восьмиугольной формы.

В свете свечи он увидел истощенную фигуру Уэллса; его взлохмаченные волосы были полны паутины.

Старик опустился на одно колено и сказал:

— Добрый вечер, Ваше Величество.

Сэр Ричард протянул руку для поцелуя.

— Поднимитесь, лорд Данстен, — сказал он.

Уэллс повиновался, сделал глубокий поклон и, как бы подчиняясь давно установленному ритуалу, взял из рук сэра Ричарда свечу и поставил ее на стол.

— Не угодно ли Вашему Величеству сесть?

Уэллс пододвинул массивное дубовое кресло, покрытое старым бархатным плащом темно-красного цвета и таким широким, что его хватило, чтобы укутать плечи сэра Ричарда.

Сидя в кресле, сэр Ричард ждал в полной тишине, пока Уэллс направился к большому дубовому сундуку, стоявшему у стены. Он с трудом поднял его крышку и вытащил оттуда большую книгу, обтянутую кожей и снабженную серебряными застежками. Двумя руками он подал ее сэру Ричарду, сидевшему в кресле с закрытыми глазами. Уэллс вернулся к сундуку и вытащил оттуда массивный золотой скипетр, украшенный драгоценными камнями, который также двумя руками отнес сэру Ричарду и вложил ему в правую руку.

В очередной раз Уэллс достал из сундука корону, но она была не из золота, а из позолоченного металла. На четырех ее зубцах сверкали звезды, сделанные из серебряной бумаги. Это была не настоящая корона, а подделка. Уэллс надел ее на голову сэра Ричарда, затем, склонившись в глубоком поклоне, спросил:

— Ваше Величество желает еще что-нибудь?

— Нет, лорд Данстен, — ответил сэр Ричард, — вы можете удалиться.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

Уэллс начал отступать, пятясь спиной, но сэр Ричард поднял руку и сделал ему знак остановиться.

— У меня к вам есть один вопрос, лорд… Данстен.

— Слушаю, Ваше Величество.

— Мой верный первый министр, удалось ли вам раскрыть заговор против моей короны?

— Ваше Величество может не опасаться, — уверил его Уэллс, но его худое лицо выражало тревогу, а впалые щеки были покрыты темными пятнами.

Глубоко вздохнув, сэр Ричард почти закричал:

— А! Мои враги хотят моей гибели! Они хотят положить конец моей династии! Вот увидите! Они убьют Ричарда IV, как убили остальных королей.

— Никто не знает, что вы находитесь здесь, Ваше Величество.

— Никто, кроме вас.

Уэллс поклонился и сказал:

— Мы в надежном укрытии, и я никогда вас не предам, Ваше Величество.

Сэр Ричард повернул к Уэллсу свою благородную голову и с королевской снисходительностью протянул ему правую руку. На указательном пальце блестел золотой перстень с печаткой, украшенный огромным рубином. Уэллс приблизился и поцеловал его.

— Вы заслуживаете титула лорда-хранителя, — с трогательным достоинством обратился к нему сэр Ричард. — Когда-нибудь я вас им награжу. И не только за вашу верность, но и за услугу, которую вы мне оказали много лет назад.

— Прошу вас, Ваше Величество, — сказал Уэллс, ломая свои худые руки. — Мы договорились никогда не возвращаться к этой теме. Мальчик умер.

Сэр Ричард поправил его:

— Принц умер… и я никогда не забуду… никогда… никогда.

Его подбородок упал на грудь, глаза на мгновение закрылись. Какая боль! Какая ужасная боль! Он старался побороть ее, пока она не овладела им полностью. Он уже чувствовал себя на грани смерти. Только ощущение этой боли говорило ему, что он был еще жив. Внезапно он вздрогнул, поднял голову, пододвинул к себе светильник и, открыв книгу, начал читать.

Уэллс наблюдал за ним некоторое время, затем, пятясь, молчаливо отошел к двери и остановился, глядя, как пламя свечи выхватывает из темноты задрапированный в темно-красный бархат силуэт, чеканный стареющий профиль, корону, скипетр, высокую спинку кресла, которое казалось троном.

В забытых темницах, глубоко в подвале, эхом прокатился глухой шум. Кэт испуганно подняла голову, прикрывая ладонью пламя свечи.

— Что это, миледи?

Леди Мэри, продолжая рассматривать трещины в стене, рассеянно ответила:

— Наверное, это хлопнула дверь.

— А мне кажется, крышка гроба.

— Абсурд! — бросила леди Мэри.

Пальцами она нащупала небольшой камень, нетвердо сидящий между двумя другими. Ей удалось его вытащить, и она заглянула в образовавшуюся дыру.

— Я вижу что-то! — воскликнула она и, протянув туда руку, вытащила погнутую и покрытую окисью серебряную ложку. — Только и всего? — разочарованно вздохнула леди Мэри. — Какой-то несчастный узник спрятал ее в щели, чтобы не есть пальцами!

Где-то наверху, очень далеко, раздался металлический шум. Кэт вскрикнула:

— Миледи, не говорите мне, что это опять хлопнула дверь!

Леди Мэри прислушалась.

— Так шумят золотые монеты! — воскликнула она.

Лицо ее озарилось радостью, она подняла голову и крикнула:

— Эй! Кто бы вы ни были, где бы вы ни были! Скажите, куда я должна идти?

Обе женщины, не шелохнувшись, внимательно прислушивались к тишине, и Кэт была почти уверена, что ответ сейчас придет. Но шло время, а ответа не было. Тишина давила все сильнее и сильнее.

Гнилостный воздух подземелья, где было полно пыли и плесени, показался им вдруг невыносимым. Они тяжело дышали. Возбуждение Кэт спало, уступив место разочарованию и страху. Она посмотрела на леди Мэри и увидела, что лицо ее стало пепельным, а глаза светились серым цветом.

— Миледи! — почти закричала она. — Пора возвращаться! Воздух, которым мы дышим, смертелен! Мы задохнемся! Ой! Умоляю вас, держитесь! Не падайте в обморок! Я же вам говорила!

Леди Мэри действительно была близка к обмороку. Она оперлась о плечо Кэт, хватая ртом воздух.

— Позвольте мне открыть вон ту дверь! — указала Кэт, чувствуя, что сама задыхается. Поддерживая леди Мэри одной рукой, она с трудом дотащила ее до двери, расположенной напротив лестницы, и поставила свечу на небольшой выступ в неровной стене.

Собрав все свои силы, она попыталась открыть дверь, но старая заржавевшая задвижка не поддавалась. Тогда она быстро приняла решение.

— Леди Мэри! Нам ничего не остается, как вновь подняться по лестнице. Держитесь за меня… Вот сюда… здесь плиты более гладкие. Бедный узник! Наверное, это он отполировал их своими подошвами, прогуливаясь здесь, возможно, до самой своей смерти… Зачем я позволила вам сюда спускаться! Ах, как это неразумно с моей стороны!

Не без труда женщинам все-таки удалось выбраться на самый верх лестницы.

— Присядьте здесь на минутку, миледи, — указала Кэт на каменный подоконник высокого и узкого окна, похожего на бойницу. — Я побегу и позову дедушку… Вам не страшно оставаться здесь одной?

— Нет, конечно, иди и не волнуйся за меня, — ответила леди Мэри слабым, но решительным голосом.

— Я быстро. Потом уложу вас в постель и принесу чашку горячего чая.

Она чмокнула леди Мэри и бегом помчалась по коридору.

Оставшись одна, леди Мэри положила руки на колени одна на другую: верхняя была раскрыта, словно для подаяния.

Закрыв глаза, она собрала все свои силы и сконцентрировалась на образе того самого длинного тоннеля с серебристой точкой света на другом его конце.

— Я покидаю свое тело, — отчетливо произнесла она. — Мое тело пусто… пусто… Я жду… жду… жду…

Вдруг она подняла голову, напрягла слух и широко открыла глаза. Она слышала голос, да, очень ясно. Нет, два голоса. Где-то там, вверху, только очень далеко. Слева?.. Нет, справа… Трудно определить. Они странным образом резонировали повсюду, и слова оставались неразборчивыми.

Вдруг она очень отчетливо услышала:

«Ваше Величество…» У нее закружилась голова. Значит, это правда! И не ветер, шуршащий листьями плюща, который обвивает стены замка! Значит, это правда, что в замке живут другие обитатели!

Она закрыла глаза. Голова ее безжизненно упала на грудь, руки повисли вдоль тела.

— Дедушка! — позвала Кэт.

Ответа не было. Она открыла дверь. В комнате царил полумрак приближающегося рассвета. Она вошла и раздвинула занавески балдахина, где спал ее дед. Кровать была пуста.

— Где же он? — в недоумении пробормотала она. — Не на кухне же он в это время!

Она выбежала из комнаты. Не успев сделать и нескольких шагов, она услышала крик из комнаты Герцога, затем раздался оглушительный звонок, и дверь с шумом распахнулась.

— Черт возьми! — раздался голос Джона Блэйна.

— Подождите минутку! — крикнула она. — Я бегу к вам.

Джон Блэйн стоял на пороге.

— Что случилось? — Кэт отбросила волосы назад и потуже затянула пояс халата.

Задавая вопрос, она успела заметить, насколько к лицу ему был халат из красного атласа. Деликатно смеясь, он сказал:

— Возможно, это и смешно, но я видел нечто, похожее на человеческую голову, промелькнувшее перед моим окном. Это что, здесь так шутят?

— Наверное, вам приснился кошмарный сон.

Он пригладил растрепавшиеся волосы и удивленно поднял брови.

— Сон? Возможно. Но откуда идете вы?

— Я ищу деда. Вы его случайно не видели?

— В это время? Нет. У вас что-то случилось?

— Я ничего не знаю.

— Как это вы ничего не знаете? Кто-нибудь заболел?

— Не думаю, но…

— А я думаю, что заболели вы… У вас такой странный вид…

Он сделал шаг навстречу Кэт и положил руки ей на плечи.

— Да вы вся дрожите! Что вы делаете так поздно в коридоре? Вас кто-то напугал? — Он взял ее руки и начал растирать их.

— Напугал? Да, немного, — призналась она.

— Мне понятен ваш испуг. Должен признаться, что и у меня мурашки бегут по коже. Хоть я и не верю ни одному слову из досужих вымыслов леди Мэри, но, тем не менее, результат тот же. Я даже не верю, что видел проплывающую за окном голову без туловища. Но ведь я ее видел!

Удивляюсь, как вы могли провести в этом замке всю свою жизнь и остаться такой, какая вы есть!

Она улыбнулась ему, с наслаждением слушая его речь.

— Но ведь вы же не знаете, какая я есть на самом деле. Еще два дня тому назад вы вовсе меня не знали.

— Когда я вижу розу, я могу сразу же ее оценить, — сказал он игривым тоном. — А роза, которая не носит вашего имени, не такая уж и прелестная, что бы там ни говорил Шекспир.

Теперь она опять дрожала, но уже не от холода. Пора было заканчивать этот несносный диалог. Пора было подавить в себе зарождающееся теплое чувство внутреннего раскрепощения.

— О! Как же я могла! — воскликнула она. — Я ведь совсем забыла о леди Мэри!

Она вырвалась из его объятий и убежала прочь.

…Кэт исчезла так молниеносно, что ему показалось, будто бы она испарилась или растворилась в воздухе. Петляющий коридор мешал ему видеть бегущую Кэт. Он последовал было за ней, но, оказавшись в лабиринте коридоров, отказался от этой мысли. В замке ничего не стоило заблудиться! Он и так уже потерял свою дверь! Он помнил, что оставил ее открытой, но в этом коридоре, где дул странный сквозняк, не было видно ни одной открытой двери.

— Что, черт возьми, тут происходит? — бормотал он, бродя от одной двери к другой. «Да, кстати, куда это подевался Уэллс?» Он подумал об этом, проходя мимо висящего на стене совершенно изношенного шнура, по всей видимости, давно вышедшего из употребления. Он дернул за него; где-то вдалеке раздался звон, но никто не пришел на его зов. Он дернул еще раз сильнее прежнего; бархатная веревка оборвалась и, упав, обвила его плечи, словно змея. Он с отвращением сбросил ее на пол. Ему ничего более не оставалось, как продолжить самому поиски своей комнаты. Ведь когда-нибудь коридор должен закончиться…

Он шел по нему в течение нескольких минут до тех пор, пока тот резко не повернул вправо. Открывшийся ему новый коридор был длиной в несколько метров. Лишенный окон, коридор был погружен в темноту, но, тем не менее, он заметил на другом его конце неподвижный силуэт.

— Уэллс! — крикнул он.

Ответа не последовало. Джон пошел вперед, пока не дотронулся до неподвижной фигуры: палец его ощутил металл. Это были рыцарские доспехи! Он рассмеялся.

— Я становлюсь психом, — пробормотал он, и голос его странным образом зазвучал в вышине между каменных стен коридора. Он хотел засмеяться еще раз, но не смог.

— Ты всего лишь пустая оболочка, — ткнул он пальцем в железного человека, — и все мы превратимся в нее, если останемся здесь.

Развернувшись, он пустился в обратный путь. Пройдя несколько шагов, он услышал протяжный стон, закончившийся икотой. Он остановился и прислушался. Стон раздавался из-за двери в нескольких метрах от него. Он подошел и осторожно повернул ручку, дверь открылась. На столе рядом с кроватью с наглухо зашторенными занавесками горела свеча.

Из-за занавесок вновь долетел стон, закончившийся все той же булькающей икотой. Кошачьим шагом он подошел к кровати и резко раздвинул обветшавшие занавески из красного атласа.

Там под истершимся покрывалом из красного атласа, лежа на спине, спал Уэбстер, устремив к небу свою маленькую бородку. Стон, завершавшийся икотой, повторился вновь… Джон поспешно задернул занавески, чтобы избавиться от неприглядной картины. Пусть Уэбстер спит, если ему спится.

Кто же мог спать в замке с привидениями?

Он попытается вернуться в свою комнату, если, конечно, найдет ее в этом фантастическом средневековом интерьере, где время чудесным образом оказалось повернутым вспять. То, что История повторялась, было всего лишь избитой, даже наивной истиной. Но на ее основе строились удивительные открытия Эйнштейна. Если действительно время представляется окружностью без начала и конца, дьявольским беспрестанно повторяющимся кругом, то тогда его жизнь есть, возможно, всего лишь субстрат, неощутимое наследие прошлых жизней.

— Ну, хватит! — остановил он себя. — Возьми себя в руки! Не давай волю своему воображению! Подобные мысли появляются в те ночи, когда разыгрывается подсознание человека.

Опустив глаза, он увидел, что вокруг кровати Уэбстера белым мелом начертан круг. Он взял со стола свечу и посветил: там и сям на неровных плитах пола по окружности были нарисованы большие белые кресты.

Он прошелся по кругу и вернулся к столу, чтобы поставить свечу на место. Окружность и кресты! Где он слышал о подобной суеверной практике? Ну да, конечно, в Ирландии, где они с матерью проводили летом свой последний отпуск. Она очень хотела посмотреть еще раз на Изумрудный остров, и он привез ее в Каунти Виклоу, где они когда-то в течение двух недель совершали длинные прогулки по холмам, устраивали пикники на берегу живописных водоемов. Однажды они укрывались от внезапно начавшейся грозы в одинокой хижине, и крестьянка, живущая там, рассказала им, что если духи, прогуливаясь по долинам, нечаянно зашли к вам в дом, то они не смогут причинить вам никакого вреда, если вы начертите белым мелом круг вокруг вашей кровати и пересечете его несколькими крестами.

Выходит, Уэбстер был ирландцем? Тогда это объясняет все. А что там было на столе? Бутылка… со святой водой, наверняка. Он ею побрызгал пол, а на Библию, из чувства высочайшей предосторожности, положил маленький пистолет с перламутровой ручкой, настоящий коллекционный пистолет, найденный Уэбстером в какой-нибудь витрине и позаимствованный на ночь.

Джон сардонически улыбнулся. Этот храбрец Уэбстер, афиширующий в присутствии других смелость и скептицизм, прибегал наедине с собой к самой примитивной суеверной практике. Он взял со стола серебряные нагарные щипцы и потушил свечу, затем на цыпочках вышел из комнаты. Он намеревался прикрыть дверь бесшумно, но порыв сквозняка, которыми так славился замок, вырвал ее у него из рук, и она с грохотом захлопнулась. За дверью раздался громкий крик: Уэбстер проснулся. Джон открыл дверь, чтобы посмотреть, что случилось, и в лицо ему хлынул водяной поток. Захлебнувшись, он резко отступил назад и крикнул:

— Уэбстер, вы что, с ума сошли? Это я, Джон Блэйн.

— Да хранит вас бог! — пробормотал Уэбстер.

Чиркнула спичка, и вскоре пламя свечи осветило Уэбстера, сидящего на кровати с вытаращенными глазами.

— Что вы тут делаете… ночью? — спросил он.

— Ночь уже кончилась. Вы бы это заметили, если бы не прикрывались занавесками, да еще кругом с крестами, Библией и пистолетом, не говоря уже о святой водице, которой вы меня окатили с головы до ног.

— Святая вода никому еще не приносила вреда, — запротестовал Уэбстер. — Если вам надоело смеяться, то объясните мне, пожалуйста, почему вы разгуливаете ночью по замку? Я почти уверен, что вы, как и я, не имеете привычки вставать на рассвете.

— Мне приснился кошмарный сон, если вас устроит подобное объяснение, — признался Джон Блэйн, вытираясь платком.

— Неужели и вправду кошмарный сон?

— Да, представьте себе: голова без туловища проплыла мимо моего окна. Это не галлюцинации, поверьте. Мое окно выходит на террасу, и, скорее всего, кто-то совершал там ночную прогулку. Я предполагаю, что это был Уэллс: он достаточно иссушен, чтобы походить на привидение.

— Если вы не против, я хотел бы лечь в постель, в моем возрасте легко простудиться, здесь постоянные сквозняки.

Джон Блэйн развеселился.

— В самом деле? А я хотел пригласить вас проводить меня до моей комнаты и заодно провести расследование относительно этой головы. Я очень верю в реальные вещи и всегда стремлюсь докапываться до истины. Если вы боитесь, поскольку истратили на меня всю святую воду, то можете взять в одну руку Библию, а в другую — пистолет.

— Я никого не боюсь, — завопил Уэбстер, — а если у меня и стучат зубы, то это от холода, и ни от чего другого.

— Ну, тогда пошли. Только это далеко, предупреждаю вас: вот уже несколько часов, как я потерялся.

— Полный абсурд! — с кислой миной отрезал Уэбстер. — Ваша комната находится в двух шагах от моей.

Джон Блэйн ухватил Уэбстера за руку, и тот проводил его до комнаты Герцога.

— Какое счастье, что я вас нашел. — С радостным видом он потряс Уэбстеру руку. — Уверяю вас, что я искал ее не менее полутора часов! А вы говорите, что она в двух шагах от вашей. Да! Действительно, это моя комната: я узнаю герб на двери. Кстати, прекрасная дубовая дверь! Только тяжелая, как…

Он толкнул дверь, и оба они чуть не упали, так как кто-то тоже ее открывал изнутри. За дверью стоял Уэллс, как всегда высокий, собранный и корректный, несмотря на ночную пижаму.

— Мистер Блэйн! — воскликнул он. — Сэр изволил куда-то выходить? Я повсюду искал его, потому что мне показалось, что сэр звал меня.

Джон Блэйн пристально посмотрел на Уэллса.

— Вы проходили по террасе перед моим окном?

— Какой террасе, сэр?

— Мне не до шуток, Уэллс! Я люблю пошутить, но не могу терпеть, когда перед моими окнами летают головы без туловища!

Он говорил шутливым тоном и потому был крайне удивлен, увидев, как сильно изменилось выражение лица старика. Уэллс сжал челюсти, прищурил глаза, и взгляд его под сдвинувшимися мохнатыми бровями, нависающими над длинным носом, стал пронзительным.

— Какое вы имеете право шутить относительно головы герцога Старборо?

Оторопев, Джон Блэйн отступил назад, но Уэллс наступал на него, приговаривая:

— Если бы вы знали, с кем говорите, вы никогда не осмелились бы…

Джон Блэйн, не сводя с него глаз, думал про себя, что знает его слишком хорошо: это был дед Кэт, незаменимый дворецкий замка. Но он не видел никакой связи с головой герцога и не понимал странной реакции Уэллса на его слова.

— Право, Уэллс, я сожалею, но…

Старик прошел мимо, не удостоив его взглядом, и молча удалился по коридору.

— Он что, сумасшедший? — спросил Джон Блэйн и очень удивился, не увидев на лице Уэбстера ничего кроме неловкости.

— Не то чтобы сумасшедший, но, во всяком случае, странный, — ответил Уэбстер. — Он иногда разыгрывает комедию, кстати, с моим старым другом. Вероятно, это отражается на его голове.

— Сэр Ричард разыгрывает комедию? — удивился Джон Блэйн.

— Да, я, к сожалению, должен это признать, — вздохнул Уэбстер. — Здесь происходят странные вещи. Вы не знаете всего.

— Кто такой Уэллс? — внезапно спросил Джон Блэйн. — Или хотя бы кем он себя считает?

— Это… дворецкий, — неуверенным тоном ответил Уэбстер.

Внимательно глядя на него, Джон Блэйн сказал:

— Я не верю этому.

Уэбстер кашлянул.

— Почему бы и нет?

— Тогда я задам вам другой вопрос: кто такая Кэт?

— Кэт? — Уэбстер сделал шаг назад. — Насколько я знаю, это молодая, красивая девушка, которая старается всем быть полезной. Кроме того, она горничная…

Джон Блэйн перебил его:

— Красивая? Да она просто очаровательна! Вы говорите, горничная? Да ни с одной служанкой не обращаются так хорошо, как с Кэт! Скорее можно подумать, что она дочь хозяев и…

Уэбстер перебил его в свою очередь:

— Ну, это вовсе смешно! Она стоит, когда они сидят. Она никогда не обедает вместе с ними в большом зале. Правда… Но ведь в Англии часто детей учат говорить отцу «сэр».

— Отцу? — повторил Джон Блэйн. — Вы имеете в виду сэра Ричарда?

— Именно его!

Уэбстер взял себя в руки.

— Послушайте, Блэйн, я не понимаю, о чем вы говорите. Да и почему я здесь, тоже не понимаю. Какая-то смехотворная история! И вообще, я не понимаю шуток посреди ночи! Впрочем, и днем тоже… Соблаговолите извинить меня…

Внезапная злость охватила Джона Блэйна.

— Нет уж, это вы меня извините! — закричал он. — Я уезжаю и бросаю все это дело к чертям! Меня оно больше не интересует! Будьте так любезны передать сэру Ричарду, что я уехал.

Он почувствовал руку Уэбстера у себя на плече.

— Вы не имеете права уезжать теперь… когда мы уже о многом договорились. Вы делаете рискованный шаг… И если вы не хотите, чтобы мы передали дело в суд…

— Делайте как считаете нужным. Я предупрежу своих доверенных лиц. А теперь будьте так любезны покинуть мою комнату.

Блэйн ждал, но Уэбстер не уходил. Затянув потуже пояс на своем халате из коричневой фланели, он зашагал по комнате. Затем, очутившись рядом с глубоким креслом темно-красного бархата, он сел в него, деланно засмеявшись.

— Блэйн, выходит, вы тоже испугались привидений и по этой причине отказываетесь от замка.

У Джона Блэйна вовсе не было желания смеяться.

— Вы прекрасно знаете, что я ничего не боюсь. Но здесь нет ни одного человека, кому можно было бы доверять. Сегодня вечером за столом вы расценивали рассказы леди Мэри как глупости. А что я обнаруживаю в вашей комнате ночью? Дикое суеверие! Вы — лгун, Уэбстер!

— Ах, я лгун? — Он вскочил на ноги. — А кто видел летающую голову? Вы или я? Ну, скажите честно!

— Да, я ее видел!

— А по какому праву вы зашли ко мне в комнату?

Они наскакивали друг на друга, словно петухи в драке. Джон Блэйн посмотрел в серые навыкате глаза Уэбстера. В предрассветных сумерках он увидел, насколько его лицо было смешным: маленький расплющенный нос, узкий рот со сжатыми губами, торчащая клинышком борода.

Неожиданно Блэйн рассмеялся и протянул руку:

— Ну, хорошо! Садитесь в свое кресло. Я не выпущу вас, пока вы мне всего не расскажете. Меня разъедает любопытство. Скажите мне…

Опершись ему на плечи, он силой усадил его в то же кресло, а себе пододвинул обтянутый потертым шелком табурет.

— Скажите мне откровенно, конфиденциально, подробно — короче, как вам заблагорассудится: кто такие Уэллс и Кэт? У меня такое впечатление, что здесь кроется какая-то тайна… покрытая пылью и плесенью, как все в этом замке… Ну же, Уэбстер! Не стоит ломать передо мной комедию. Мы уже не дети.

Уэбстер слегка дрожал.

— Здесь сыро. Это опасно для здоровья. У меня ноги закоченели и пальцы сводит судорогой. — Он поднял воротник халата и засунул руки глубоко в карманы.

— Итак, Уэбстер, говорите же! — жестко приказал Джон Блэйн.

Уэбстер шумно чихнул, высморкался, бросил на него быстрый взгляд и, прежде чем заговорить, сильно откашлялся.

— Видите ли, что касается Уэллса, то я думаю, что он не более чем дворецкий. В молодости, когда сэр Ричард только родился, он был выездным лакеем, а позже был назначен дворецким. Ему уже было много лет, когда он женился на дочери фермера. Ее звали Элси. Я помню, что она была очень красива и гораздо моложе его. К сожалению, она умерла во время родов, оставив Уэллсу их единственного сына, Колэна. Этот взбалмошный, неугомонный молодой человек и был отцом Кэт.

— Объясните, в каком смысле неугомонный?

— Я рискую подхватить здесь смертельную простуду, — проворчал Уэбстер. — Под словом «неугомонный» я имею в виду «подвижный». Он получил воспитание, которое гораздо выше его социального уровня. Колэн был умным мальчиком, и сэр Ричард баловал его. Кроме того, он был очень красив, унаследовав черты лица от своей матери-ирландки. Жаль, что у сэра Ричарда не было своих детей.

— Кто в этом виноват: он или леди Мэри?

— Виноват? — удивленно поднял брови Уэбстер. — Это слово здесь неуместно. Никто в действительности. Бесплодие супружеской пары объясняется иногда психологической несовместимостью. Вполне возможно, что один из супругов обретает способность быть отцом или матерью при смене партнера. Но, в конце концов, все это не имеет никакого отношения… Сэр Ричард всегда был верен своей жене. Нет, Нет! Тот факт, что он проявлял большой интерес к мальчику, был вполне естественным. Ребенок не выказывал в его присутствии ни страха, ни стеснения. Он не отходил от сэра Ричарда ни на шаг, хорошо держался на лошади и проявил большие способности к живописи. Сэр Ричард финансировал его учебу, несмотря на то что Уэллс был против, считая, что его сына слишком балуют. Помню, как он однажды выразил мне свое опасение, что такое воспитание вырвет его сына из среды, в которой родился, и что ни к чему хорошему это не приведет.

— Но сэр Ричард никогда не обращал внимания на протесты Уэллса?

— Да, и я считаю, что правильно сделал, ведь мальчик был поразительно одарен. Друзья сэра Ричарда не могли поверить, что Колэн всего-навсего сын дворецкого.

— Каким образом гости сэра Ричарда встречались с мальчиком?

— Ну… — Уэбстер колебался.

— Ну, и… — нетерпеливо настаивал Джон Блэйн. — Можно подумать, что я вас пытаю…

— Сэр Ричард приказывал привести мальчика во время вечернего чая или после ужина: ему явно хотелось похвастаться способностями Колэна. Он заставлял его читать стихи и так далее.

— Несмотря на неодобрение Уэллса?

— Думаю, что да. Больно уж мальчик выделялся из своего окружения. К тому же он обожал сэра Ричарда, поскольку тот его очень баловал.

— Сэр Ричард не мог себе представить, что в будущем Колэн станет слугой? — прямо спросил Джон Блэйн.

Уэбстер задумался.

— Не только сэр Ричард. Сам Колэн не мог себе этого представить.

— Значит, поэтому он и уехал в Лондон, где стал работать в художественной мастерской, а затем, когда началась война, смог проявить свой героизм? Женился он, как вы подчеркиваете, на девушке «выше его рангом» в социальном положении и…

Джон Блэйн поднялся и зашагал по комнате.

— Я начинаю понимать.

— Кто рассказал вам эту часть истории?

— Неважно. Просто я узнал конец истории раньше, чем ее начало. Ведь это правда, не так ли?

Уэбстер пожал плечами.

— Правда… Если вообще что-либо может быть правдивым в этой жизни…

— Но ведь не может существовать двух правд? Вы как адвокат должны бы это знать.

Уэбстер опять пожал плечами и, стараясь согреться, глубже уселся в кресло.

— Почему леди Мэри позволяла это делать?

— А почему бы и нет? — ощетинился Уэбстер, как если бы защищал на процессе своего клиента. — Сэр Ричард и леди Мэри — замечательные и добрые люди! Я уверен, что они глубоко переживали то, что у них нет собственных детей. Сэр Ричард особенно, поскольку у него нет прямого наследника.

— Интересно, что испытывает мужчина, узнав, что не может быть отцом?

Теперь встал и Уэбстер и тоже начал ходить по комнате.

— Право, мистер Блэйн, я не пойму, почему вы завели этот разговор? Я… позволю себе утверждать, что… сэр Ричард не виновен в отсутствии наследника.

— А вопрос о разводе никогда не вставал?

— Конечно, нет! Сэр Ричард никогда не согласился бы причинить леди Мэри такую боль! Он ведь не персидский шах, чтобы так беспокоиться о своем престолонаследии.

Но Джон Блэйн не сдавался.

— Вы хотите сказать, что ребенок у него все-таки был?

Уэбстер закричал:

— Нет, нет и нет! Не приписывайте мне того, чего я не говорил!.. Впрочем… он слишком стар…

— Уэбстер, — перебил его Джон Блэйн, — вы прекрасно знаете — это ваше ремесло, — что если бы был ребенок, у нас появились бы трудности, так как он являлся бы наследником замка.

Они опять сцепились.

— Наследника нет! — крикнул Уэбстер. — И прошу вас позволить мне вернуться в постель.

— Идите, вас никто не держит!

Он открыл дверь, демонстрируя свое терпение, и, когда Уэбстер молча пересек комнату и вышел, закрыл ее, застыв в задумчивости, машинально засунув руки в карманы халата.

По словам Уэбстера, наследника нет. Другими словами, нет сына… но, возможно, есть дочь… и ею могла быть… Кэт.

Не хватает звена! Главного звена в цепочке! Кто такой Колэн? Нет, еще не время уезжать из замка! И он не уедет, пока не узнает всего!

— Леди Мэри! — позвала Кэт.

Она опять избежала опасности, да, да, опасности, так как встреча наедине с Джоном Блэйном представляла из себя самую настоящую опасность! Она не могла забыть того волнения, которое ее охватило при его прикосновении. До этого момента она еще никого не любила по-настоящему. Правда, одно время у нее был мальчик… в деревне… Но сэр Ричард быстро положил этому конец. Воспоминание об этом было ярким, словно это случилось вчера, так как она никогда еще не видела сэра Ричарда в приступе такого гнева!

— Я прошу тебя не забывать, кто ты! — строго сказал он ей тогда, сдвинув брови так сильно, что не видно было глаз. — Я никогда не потерплю присутствие крестьянского сына в замке!

— Я не… я вовсе не собиралась приводить его сюда, — оправдывалась она.

— Тем более стыдно, если ты встречаешься с ним тайком. Я запрещаю тебе видеться с ним!

Объятая стыдом и отчаянием, она убежала. А семью мальчика прогнали с фермы. Спустя какое-то время она получила от него записку, где карандашом было нацарапано: «Я очень далеко, Кэт, и страдаю от того, что не вижу тебя». Это наивное послание было ей неприятно. Мальчика она забыла бы легко, но только не тот жар, который она впервые почувствовала в себе тогда.

Если бы сэр Ричард знал, что сейчас она испытывала еще больший жар, он пришел бы в ярость.

Леди Мэри ждала ее там, где Кэт ее оставила, в той же позе: сложив руки на коленях ладонью вверх и полузакрыв глаза.

Кэт подбежала к ней и радостно воскликнула:

— Проснитесь, дорогая леди Мэри! Я уже вернулась. Все хорошо… уже почти наступил день.

Она растирала ее холодные руки, поправляла растрепавшиеся волосы, продолжая говорить, но не добилась ни одного слова от немой неподвижной фигуры, скорчившейся в полумраке на каменном подоконнике.

— Боже мой! — шептала Кэт, объятая ужасом. — Неужели ОНИ ее убили за то, что она просила у НИХ помощи?.. Леди Мэри, дорогая, вы меня слышите?

Та не отвечала, но Кэт чувствовала, что она слышит ее.

— Помогите мне! — крикнула она, растерянно озираясь и понимая, что помощи ждать неоткуда. Она просунула свою руку под руку леди Мэри и, поддерживая ее, медленно пошла вперед.

— Боже мой, — бормотала Кэт, — какая же она легкая, прямо ветерок… О! Проклятый гнилой замок… Боже мой… Боже мой… Как бы я хотела… уехать отсюда…

Наконец ей удалось довести леди Мэри до ее комнаты и уложить в постель.

На следующий день Уэллс, вновь обретя свой обычный невозмутимый вид, царствовал над своим сервировочным столиком, где были расставлены блюда для завтрака. Сэр Ричард сидел во главе стола с рассеянным, но величественным видом. Филипп Уэбстер был встревожен. Леди Мэри не было на ее обычном месте. Кэт подала ей завтрак в постель.

Солнце ручьями лилось через окна большого зала, освещая пол, выложенный серыми каменными плитами, развешанные по стенам ковры. По залу гулял свежий весенний ветер.

Джон Блэйн подумал, не были ли события прошлой ночи обычным сном. Но нет, ведь Уэбстер рассказал ему многое из жизни замка и его обитателей, что может оказаться для него таким же важным, как и события прошлой жизни для сэра Ричарда и леди Мэри.

— Мистер Блэйн, — обратился к нему сэр Ричард, — я много думал над выбором наилучшего решения для моего королевства, я имею в виду моих фермеров. Прежде чем объяснить вам, к какому решению я пришел, я даю свое согласие на то, чтобы ваши люди продолжали свою работу в замке.

— Я очень рад, сэр Ричард, а то они уже начали терять терпение, сидя без дела в гостинице.

— Да, лучше работать, чем целый день пить пиво и вести бессмысленные разговоры. Даже если результаты работы не пригодятся, — заявил сэр Ричард.

Спустя час после телефонного звонка в гостиницу в замке появились четверо молодых американцев. Они были без пиджаков, в рубашках с открытым воротом, очень энергичные и прекрасно сознающие, в чем заключается суть их работы. Теперь, когда у них была цель, они быстро и с мастерством манипулировали карандашом, бумагой, складным метром и чертежами. Топограф проводил измерения, закрыв один глаз и приложив другой к объективу своего инструмента. Чертежник записывал цифры в огромный блокнот. Джон Блэйн властно и уверенно расхаживал между ними. Его лицо светилось радостью и решительностью; подбородок, поднятый кверху, означал, что он готов ринуться в бой; глаза бегали от предмета к предмету, выделяя наиболее важные объекты. Он уже больше не вспоминал об абсурдных событиях последней ночи.

— Необходимо пронумеровать стекла каждого окна и окна каждой комнаты, прежде чем заворачивать их в ткань. Осторожно! Мы не найдем нигде подобного стекла. Каково бы ни было окончательное решение, мы должны действовать согласно плану. И если контракт состоится, то одно дело будет уже сделано. Время — деньги, так не будем же его терять!

Сразу было видно, что он находился в своей стихии. Крупные начинания и глобальные планы были его коньком. А тут еще загадка Кэт подливала масла в огонь. Ему очень хотелось видеть ее, но она почему-то нигде не показывалась. Он решил подождать еще пять минут, а затем пойти на поиски. Он снял свой пиджак и галстук, утренний ветер растрепал его волосы и разрумянил щеки. Никогда раньше он не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, выкрикивая распоряжения и пересыпая их шуточками.

— Если вам попадется одно из привидений, о которых здесь постоянно говорят, не забудьте прилепить к нему этикетку, чтобы знать, в какую щель его засунуть, когда мы будем восстанавливать замок в Коннектикуте. Каждой вещи свое место, включая привидения!.. Если вам встретится королева, дайте мне знать: я хотел бы сначала взглянуть на нее… Осторожно, Джонстон! Стеклышки на этих окнах — не игрушки! Они ценятся на вес золота!

В разгар этой активной деятельности, прерываемой шутками, Джон Блэйн услышал прерывистый крик, донесшийся от двери, ведущей в служебное помещение. Он повернул голову и увидел Кэт, прикрывающую рукой рот.

— Входите, входите, утренняя роза! — радостно приветствовал он ее.

Кэт медленно подошла, она была очень красива — и он заметил это — в своем синем платье и белом переднике с воланами.

— Что вы тут делаете? — недоуменно спросила она.

— То, что вы видите! — улыбнулся он в ответ.

— То, что я вижу — и надо признаться, не верю своим глазам — должно немедленно прекратиться! — сверкнула она своими сине-фиолетовыми глазами.

— А почему вы кричите? — вежливо осведомился он. — Ведь вы же знаете, что я способен услышать малейший звук, будь то приглушенный топот мышки, шум крыла или шепот молоденькой девушки и даже стон привидения…

Она прервала его шутку, сердито топнув ногой:

— Прикажите вашим людям покинуть замок!

— Но я плачу им самые настоящие доллары за эту работу! Успокойтесь…

Он сделал несколько пометок в своем блокноте.

— Если вы этого не сделаете, тогда я сделаю это сама! — заявила Кэт.

Улыбаясь, он продолжал свои подсчеты. Тогда она хлопнула в ладоши. Молодые люди прервали свою работу и посмотрели на нее.

— Послушайте! — ее звонкий голос разнесся по залу. — Прошу вас немедленно покинуть замок!

— Мы уходим? — спросил один из них, обернувшись к Джону Блэйну.

Не поднимая головы, тот заканчивал свои вычисления и не торопился давать ответ.

— Конечно, нет. Вы получили задание? Вот и выполняйте его.

Молодые люди продолжили прерванную работу. Краешком глаза Джон Блэйн видел, что Кэт направилась к нему. Подойдя, она шепнула ему на ухо:

— Я немедленно иду искать сэра Ричарда.

Делая вид, что очень занят своей работой, хотя все его чувства были обострены близостью Кэт, ее красотой, ее духами, он спокойно ответил:

— С этого и нужно было начинать. Всегда предпочтительнее обращаться к аллаху, чем к его пророкам. Со мной решать этот вопрос бесполезно: я ведь не хозяин замка.

Она ткнула пальцем в его плечо и сказала:

— Идемте со мной, прошу вас.

Он выпрямился и посмотрел на нее с невинным выражением лица, сказав:

— А зачем? Я не разбираю замок по камням и не делаю ничего предосудительного. Я всего лишь дал работу своим людям, чтобы они не сидели без дела. Впрочем, это мое право. Мы все обговорили с Уэбстером.

Не в состоянии больше выдерживать его насмешливый взгляд, она открыла рот, потом закрыла его, затем начала лепетать:

— Вы… Вы… Я… Вот увидите… Я вам покажу… Вы узнаете… Я…

— Моя маленькая Кэт… — начал было Джон Блэйн.

Но Кэт, отказавшись, видимо, от своей затеи, задыхаясь от гнева под его насмешливым взглядом, словно ребенок, бегом выскочила из зала и побежала в кабинет сэра Ричарда.

Постучав, но не получив ответа, она приложила ухо к дубовому панно, затем открыла дверь. Там никого не было. Тогда она побежала в его комнату. Возможно, он еще спал после этой беспокойной ночи, в течение которой никто как следует не выспался. Но и там его не оказалось. А где же Уэллс? Он должен знать, где сэр Ричард. Она побежала на кухню, потом в дворецкую, но ее поиски были напрасны: деда тоже нигде не было. Вероятно, они ушли куда-то вместе. С ними это иногда случалось, и никто не знал, куда они уходили. Ну что ж, тогда нужно было найти леди Мэри.

Под балдахином из выцветшего розового шелка лежала леди Мэри; ее седые волосы рассыпались по плечам, на голову была надета кружевная мантилья, руки скрестились на груди.

Когда скрипнула дверь, повернувшись на мощных петлях, она открыла глаза и приподнялась. Кэт подбежала к изголовью кровати.

— Леди Мэри, что с вами, дорогая? Вы бледны как смерть. Вам приснилось что-нибудь?

— Зачем ты меня разбудила?

— Я искала сэра Ричарда, миледи. Эти американцы распоряжаются в замке! Они повсюду что-то измеряют и записывают. Я ему сказала…

— Кому?

Кэт взяла ее неподвижные руки в свои.

— У вас руки как лед, миледи. Главному американцу… Джону Блэйну… Я сказала ему: «Вы все должны немедленно уехать». Но он не обратил на это ни малейшего внимания. Тогда я сказала то же самое его молодым людям, но они, как и следовало ожидать, не послушались меня. Поэтому я и ищу сэра Ричарда, чтобы предупредить его об этом. Необходимо, чтобы вы сами им это сказали. Просто непостижимо!.. Они ведут себя, как если бы… Вы слышите меня, миледи?

Глаза леди Мэри сделались стеклянными, словно бусинки. Она откинулась на подушки и устремила взгляд на потертую ткань балдахина.

— Да, может быть, так будет лучше, — прошептала она наконец. — Я в этом не уверена. После того, как я… Это невозможно, но, однако же, ты знаешь, Кэт, я его слышала своими собственными ушами, прошлой ночью, когда я ждала тебя. Я ничего не придумываю… это не бред… Я слышала два голоса, совсем мне незнакомые, один из них дрожал, как у старика: «Они убьют Ричарда IV… Хорошо спрятан здесь…» Другой голос, тоже старый и дрожащий, но старающийся быть храбрым: «…не предам вас никогда, Ваше Величество». Значит, он обращался к королю… К какому королю, Кэт?

— Не знаю, миледи, — дрожа, ответила Кэт.

— И ты не знаешь, — медленно проговорила леди Мэри, — никто не знает. Но я слышала эти голоса — грустные, старые, далекие — они пробивались сквозь стены. Кэт… ты знаешь, ОНИ могут прятаться в стенах. У НИХ нет тела… бедняжки… О, Кэт! Давай покинем этот замок… или же он покинет нас…

Она подняла на Кэт жалостливый взгляд, полный слез.

— Милая леди Мэри, — сказала она ласковым голосом, — вам приснился плохой сон. Это все из-за старых легенд, которых вы наслушались. Вы плохо себя чувствуете. У вас холодные руки и горячий лоб. Сейчас я вызову врача.

Она взяла тоненькое запястье леди Мэри.

— У вас очень частый пульс! Наверно, вы простудились.

Леди Мэри отвернула голову и сказала:

— ОНИ не могут нам помочь, Кэт. ОНИ думают только о себе, о своих воспоминаниях… Может быть, это и есть ИХ жизнь теперь… Для НИХ существует только прошлое… и нет никакого будущего…

— Она бредит, — тихо сказала Кэт, — а может, она и правда что-то видела? Но нет! Какая глупость!

В комнате было душно для такого чудесного утра. Она положила на одеяло руку леди Мэри, которую до сих пор держала в своей, и пошла открывать шторы. Лучи утреннего солнца, проходя через разноцветные стекла окна, образовали на полу радужный калейдоскоп.

— Какая прелестная сегодня погода, миледи, — с веселым настроением сказала Кэт. — Посмотрите, как прекрасно солнце, если взглянуть на него через цветной витраж! Сейчас я принесу вам чаю и несколько тостов с маслом. После еды вы сразу оживете. Что за ночь! Да и день не лучше! Ох уж эти американцы!

Она засуетилась по комнате: навела порядок в серебряном несессере на туалетном столике, сложила шелковый халат, который леди Мэри оставила на шезлонге, подняла с ковра завядший цветок, принесенный, по-видимому, ночным ветром.

— Мне хотелось, чтобы вы посмотрели на них, миледи. Они лазают повсюду, словно серны в горах. Есть отчего посмеяться, уверяю вас, миледи. Вон двое повисли на зубчатой стене, что-то там измеряют. Вот было бы здорово, если бы они свалились в ров! Бессовестные оккупанты! Ну и здоровье же у этих американцев! По-моему, они здорово напичканы яйцами с беконом, бифштексами и витаминами на все буквы алфавита! Дорогая леди Мэри, сегодня вы съедите одно яйцо: я заказала его вчера на птичьем дворе. У меня там есть знакомая очень хитрая курица. Одно яйцо на завтра, сказала я ей. Она посмотрела на меня одним глазом, потом другим и тут же уселась на насест, лапочка.

Говоря это, она бросила взгляд на кровать. Но леди Мэри, скорее всего, не слышала ни одного слова из того, что она тут нащебетала. Она лежала неподвижно, с устремленным в потолок взором и открытой ладонью руки там, где Кэт ее положила… Внезапно она вздрогнула и выпрямилась, и посмотрела на стену со стороны востока, затем поднесла обе руки к лицу и застонала.

Кэт подбежала к туалетному столику, налила из серебряного кувшина воды в изящный кубок и подала его леди Мэри:

— Выпейте, миледи. Да, да, так надо. Не смотрите больше на эту стену… Что вы там увидели?.. Скажите мне… скажите…

Она попыталась ее развернуть, но леди Мэри вся напряглась и не поддавалась. Кэт поставила кубок.

— Мне необходимо найти сэра Ричарда. Я скоро вернусь, миледи, обещаю вам.

Оставив леди Мэри, Кэт побежала по коридору до комнаты сэра Ричарда. Она знала, что его там нет, но, пробегая мимо, все-таки заглянула в приоткрытую дверь. Каково же было ее удивление, когда она увидела его сидящим за столом рядом с открытым окном, одетым, как обычно, в твидовый костюм, аккуратно причесанного и совершенно спокойного.

— Сэр Ричард, — запыхавшись, спросила Кэт, — откуда вы пришли? Я была здесь не более минуты тому назад, и вас здесь не было.

Он не ответил.

Она подошла поближе.

— Вы не расслышали, что я у вас спросила? Вы не ответили.

— Женщина! Вы забываетесь! — громко и строго бросил сэр Ричард. — Как осмеливаетесь вы входить в мою комнату без разрешения?

Услышав эти слова, произнесенные таким холодным тоном, скорее даже враждебным, Кэт не поверила своим ушам. Внешне он никак не изменился, но, тем не менее, это не мог быть сэр Ричард.

— Я хотела вам сказать… я думала, что вы в курсе… они хозяйничают в замке… а леди Мэри больна… очень больна… и…

Он встал.

— Где лорд Данстен?

— Лорд Данстен?

Он оттолкнул ее:

— Что вы стоите как истукан, тупица!

Широкими шагами он подошел к двери и крикнул:

— Данстен, идите сюда!

Уэллс словно из-под земли вырос на пороге. В ту же минуту в других дверях показалась леди Мэри. Кэт широко распахнула глаза и по очереди смотрела на этих трех, дорогих ее сердцу людей, но таких чужих в эту минуту.

— Я здесь, сэр Ричард, — объявил Уэллс.

— Ричард! — воскликнула леди Мэри. — Вы обещали мне туда больше не ходить, а сами ходите. Я же вижу! А! Так это вы там были сегодня ночью!

Сэр Ричард посмотрел на всех пустым взглядом, затем обхватил голову руками и пробормотал:

— Мне приснился странный сон… очень странный!

— Вы все-таки ходили туда! — продолжала повторять леди Мэри. Вдруг она схватила его за руку:

— Что вы там прячете? Скажите мне! Я слышала голоса… несколько фраз… странные фразы…

— Вам известно, что там находится, — раздраженно сказал он, пытаясь освободиться, но она не отпускала его. — Вы были там.

— Но это было несколько лет назад!

— Там хранятся книги, только старинные книги… это мое убежище.

— Вы что-то скрываете от меня!

— У меня ничего нет! — воскликнул он, охваченный внезапным гневом. — Даже… ребенка. У меня нет ребенка, говорю я вам!

Она отпустила его и медленно сказала:

— Вы никогда мне этого не простите, Ричард?

— Нет никого, чтобы заменить меня… на троне, — прошептал старик.

Уэллс приблизился, дрожа всем телом.

— Сэр Ричард, извините меня, но вы больны. — Он подвел его к креслу и помог сесть. — Леди Мэри, я не могу позволить себе… Кэт, позвони доктору Бриггсу… и позови мистера Уэбстера. Мы не имеем права, ты и я… Ну, давай же, очнись, Кэт!

Она чувствовала себя окаменевшей. Никогда раньше она не видела, чтобы они ссорились… И что это за трон?.. О каком троне шла речь?..

— Кэт! — крикнул Уэллс.

Встретив его разгневанный взгляд, она побежала, объятая ужасом, звонить доктору.

Дрожащей рукой она набрала номер.

— Алло! Доктор Бриггс? Это Кэт из замка. Дела очень плохи, доктор… Оба… Они как во сне… Нет, доктор, я никогда не видела их в таком состоянии… Спасибо, доктор.

Она положила трубку и постучала в дверь Филиппа Уэбстера. Он тут же открыл и вышел на порог в помятом твидовом костюме, но источающий тонкий аромат хорошего мыла.

— А! Добрый день, Кэт!

— Мистер Уэбстер, — взволнованно начала она, — американцы ведут себя так, словно собираются завтра перевозить замок.

— Что?

— Да, сэр! А леди Мэри и сэр Ричард очень странно ведут себя.

— Где они?

— В комнате сэра Ричарда.

Размашисто шагая, он двинулся за Кэт. В комнате сэра Ричарда все изменилось.

Уэллс ушел. Сэр Ричард и леди Мэри мирно сидели рядышком за маленьким столиком около окна и пили чай из одной чашки, как если бы никакой ссоры и не было. Уэбстер остановился на пороге, а Кэт позади него. Супружеская чета за столом, сидя к ним спиной, продолжала разговор.

— Уверяю вас, дорогая, — говорил сэр Ричард, — ничего сверхъестественного не происходит. Это я разрешил мистеру Блэйну произвести замеры и тому подобное. В конце концов, он же не разбирает замок. Ничего еще окончательно не решено, и с его стороны вполне логично, что он не оставляет своих людей в праздности. Лучше уж зарабатывать деньги, даже если выполненная ими работа окажется ненужной из-за аннулирования контракта. Но если это вам не нравится, я прикажу все немедленно прекратить.

Леди Мэри передала ему чашку.

— Ричард, вы действительно хотите продать замок?

Сэр Ричард вернул ей чашку.

— Допейте, там осталось немного.

Он достал из кармана свою трубку.

— Больше всего я думаю о вас, вы ведь не сможете жить без замка, не так ли, дорогая?

Леди Мэри размышляла.

— Никогда не знаешь, что тебя ждет, — грустно сказала она. — Ни один человек не знает, на что он способен, прежде чем не столкнется с трудностями. Если мы не отыщем сокровище…

— Вы еще не отказались от своей надежды? — Он зажег трубку и сделал две глубокие затяжки. — Впрочем, не стоит отказываться. Да вы этого никогда и не делаете.

— Я не вижу в их поведении ничего странного, — прошептал Уэбстер, обращаясь к Кэт, и, зайдя в комнату, громко спросил:

— Сэр Ричард, вы не больны?

Тот поднял на него удивленный взгляд.

— Я? Вовсе нет! Почему вы спрашиваете об этом? Посмотрите, какая чудесная погода. Мы беседуем с леди Мэри. Кэт, заходи, я рад тебя видеть. Где ты была все утро? У тебя не очень здоровый вид, правда, дорогая?

Озадаченная, Кэт подошла поближе, чувствуя себя неловко. Сэр Ричард взял ее за руку.

— Тебе нужно проконсультироваться у врача, Кэт. У нее горячие руки, Уэбстер.

Он погладил ее по руке, чего раньше никогда не делал. Под направленными на нее взглядами Кэт смутилась и убрала руку.

— Леди Мэри, — решительным тоном начала она, — вы говорили, что прошлой ночью слышали настоящие голоса?

Леди Мэри рассмеялась, но легкий розовый румянец покрыл ее щеки.

— Я?

Уэбстер сел в кресло и спокойно сказал:

— Да! Ведь вы хотели отыскать сокровище, не так ли?

Не желая, чтобы ее пересказывали, Кэт перебила его:

— Миледи, вы сказали, что…

— Дорогая Мэри, вы нашли сокровище? Да или нет? — спросил Ричард. — Вы знаете, Уэбстер, нет ничего невозможного. Иногда случаются прелюбопытные находки. Вот, например, рубин. Я говорил вам, что отдал его оправить в золотой перстень? Хотите взглянуть на него? Кэт, куда я его положил?

— Я никогда его не видела, — удивленно сказала Кэт, — и не знала, что он у вас есть.

— Не может быть, — запротестовал сэр Ричард. — Все его видели. Я им очень горжусь. Конечно, я не ношу его постоянно, он слишком бросается в глаза… Это поистине королевское украшение… Впрочем, всегда имеется возможность…

— Какая возможность? — спросила Кэт.

Сэр Ричард улыбнулся.

— Неважно какая. Найти сокровище, например, или продать замок… или же не продавать его… — Он сделал неясный жест рукой.

Уэбстер поднялся.

— Я уверен, что скоро мы составим необходимые бумаги и поставим подписи.

— Вероятно, это единственный способ избежать воздействия прошлого, — сказал сэр Ричард.

— Но сокровище…

— Да, моя дорогая, — сэр Ричард повернулся к своей жене и снисходительно добавил: — Говорят, в любом замке есть сокровище.

— Миледи! Сэр Ричард! О чем вы говорите? — в сильном волнении воскликнула Кэт, но никто, похоже, ее не слышал.

— Этот молодой человек кажется мне очень симпатичным, — сказала леди Мэри мягким голосом. — Мне хотелось бы называть его просто Джон. Как ты думаешь, Ричард, это не будет неуместным?

— Конечно же, нет, дорогая. Вам было сложно запомнить его фамилию.

Она улыбнулась ему.

— Да нет же, Ричард. Блэд — очень симпатичная фамилия. Она напоминает мне меч, лежащий на нашем погребальном саркофаге в церкви. — Но Джон мне кажется более милым, простым и легким для произношения.

— Что ты ждешь, Кэт? — спросил вдруг сэр Ричард суровым тоном.

Все посмотрели на Кэт с вежливой, но холодной улыбкой. Она почувствовала себя лишней, словно высокая стена выросла между ней и остальными.

— Возможно, что я ошибаюсь… — обиженно сказала Кэт, — очень может быть, что я вас вовсе не знаю… Я… добилась лишь того, что выставила себя на посмешище… пытаясь помочь… превзошла свои полномочия. Я обидела американца, а ведь он единственный, кто был со мной по-настоящему добр.

Она услышала звук рыдания и, поняв, что он исходит от нее самой, бросилась прочь из комнаты.

Ослепшая от слез, она бежала по коридорам не разбирая дороги, как вдруг две сильные руки остановили ее.

— Куда это мы бежим так быстро? — весело спросил ее Джон Блэйн.

— О! — воскликнула она, пытаясь освободиться. — Я как раз вас искала, чтобы сказать вам… что сегодня утром была совершенно не права. Я ведь всего лишь горничная… и не могу давать приказания, как если бы… — тараторила она, вытирая слезы своим передником.

— Идите сюда. — Он подвел ее к каменной скамейке, стоящей в нише высокого стрельчатого окна. — Садитесь. — Он насильно усадил ее и протянул ей свой большой и чистый носовой платок. — Не это ли классический жест героя романов? Достать прекрасный и безукоризненно чистый носовой платок, чтобы утереть им слезы своей возлюбленной? Мне кажется, что этот герой должен сам вытереть слезы своей дамы. Позвольте… Ах, Кэт! Вы принимаете все слишком близко к сердцу, девочка моя!

Какие длинные черные ресницы! Как красиво они загибаются! И без всякой косметики! Он сложил свой платок и убрал его в карман.

— Ну вот, теперь уже лучше, правда?

Она отрицательно мотнула головой и прикусила губу.

Он заговорил серьезным тоном:

— Послушайте, Кэт. Вы постоянно напоминаете мне о вашем положении прислуги. Вам очень хочется, чтобы я этого не забывал? Почему?

— Потому, что я и есть прислуга. — Она опять была на грани слез.

Он взял ее руку и положил на свою ладонь: она была маленькая и потная, как у ребенка, но сильная.

— Не стоит мне об этом напоминать, — медленно сказал он. — Это не имеет для меня никакого значения, Кэт. Я — американец. У нас в стране не делят людей по сословиям. Вы можете жить где хотите и быть кем хотите. Но вы такая упрямая! Посмотрите, ваш большой палец указывает на упрямство — он слишком отклоняется назад. — И он потрепал большим пальцем Кэт. — Я тоже упрямый. Посмотрите на мой палец. Я еще упрямее вас. И старше к тому же. Меня вы не измените. Ладно уж, не нужен мне ваш замок, не буду у вас его отнимать, если вы не хотите. Я уеду, и все останется по-прежнему в вашем королевстве, в вашем неизменном прошлом, в вашем будущем… вы найдете свое счастье.

— Нет, — сказала она на одном дыхании, — я не найду счастья.

Он взял руку Кэт обеими руками.

— Ваша рука дрожит, словно испуганная пичужка. Кэт, скажите мне, кто вы на самом деле? Я чувствую, что в замке кроется какая-то тайна. И речь тут не о привидениях, а о живом человеке. Позвольте мне вам помочь, Кэт!

— Нет никакой тайны.

— Значит, вы ничего не хотите сказать?

— Только то, что я ошибалась в вас.

— Но вы меня совсем не знаете.

— Я плохо к вам отнеслась, я приняла вас за…

— За кого?

Их взгляды встретились. Она не могла отвести от него глаз. Она хотела ему улыбнуться, но сердце ее сильно билось, а лицо покрывал яркий румянец. Его лицо было так близко… так близко… его губы…

— Кэт!

Это был Уэллс. Он неожиданно оказался перед ними, сурово сверля их глазами.

Она резко выдернула руку.

— Немедленно возвращайся в дворецкую, — строго приказал он. — Посуда от завтрака еще не помыта, а сегодня после обеда — посещение туристов.

Джон Блэйн встал.

— Это я виноват, Уэллс. Не нужно говорить с ней таким тоном.

Уэллс бросил на него ледяной взгляд.

— А вас, мистер Блэйн, к телефону… Международная линия… Наверное, опять ваш отец.

— Спасибо.

Он улыбнулся Кэт и неспешно удалился.

Уэллс подождал, пока Джон Блэйн исчезнет из вида, и повернулся к Кэт. Она продолжала неподвижно сидеть на скамейке, блуждая взглядом по тисовой аллее.

— Смотри не скомпрометируй себя с американцем, — недовольно прошептал он. — В замке и без тебя полно неприятностей. Сэр Ричард разгневается.

Она ответила ему, не оборачиваясь:

— В мире полно неприятностей, дедушка. Я вовсе и не собиралась… компрометировать себя, как ты говоришь. Мы принадлежим к другому классу, и этим все сказано. А эти люди далеки от того, чтобы интересоваться нами по-настоящему. Все их поступки превыше нашего разумения. Мы их никогда не поймем.

— Ты совершенно не понимаешь того, о чем говоришь, — устало сказал Уэллс и ушел.

Она смотрела ему вслед, пока его тощий силуэт не скрылся в конце коридора. Он никогда ее не любил. Кем он был для нее? А она сама? Кто она такая? Почему они совсем не похожи друг на друга? Она его тоже не любила. Даже в детстве. Она всегда была одинокой… а сейчас особенно. Это одиночество и толкнуло ее к общению с Джоном Блэйном. Ей не хотелось и минуты его пребывания в замке.

…Он сидел в библиотеке у большого письменного стола из дуба. Глаза его были закрыты, лицо постоянно меняло выражение. Он опять держал трубку на вытянутой руке. Оттуда доносился зычный и скрипучий голос его отца.

— Ты меня слышишь? Я хочу, чтобы ты вернулся к следующему понедельнику в Нью-Йорк. Как зачем? Да для слияния же, Джонни! Не валяй дурака!

Рассудительным и твердым тоном он ответил:

— Все не так просто, папа. У меня возникли трудности. Я сам еще многого не понимаю, но…

— Значит, тебя не будет? — словно рубанул голос.

— Нет.

— Ты отдаешь себе отчет в своих поступках? Отец Луизы будет взбешен, а тебе известны его приступы гнева! Правда, я отвечаю ему тем же. Если мы будем одни, нам не удастся договориться, как это уже случалось раньше. Так что мне ему сказать?

— Разве ты обязан объяснять ему мои поступки? К чему вообще этот сыр-бор?

В комнату неслышно вошла Кэт и молча остановилась у порога.

— Весь этот сыр-бор, как ты говоришь, означает, что Луиза встречается с другим молодым человеком, пока ты прогуливаешься по английским лугам и замкам. Если тебя здесь не будет в понедельник, ты ее потеряешь, даю тебе голову на отсечение. Мальчик мой, зачем этим рисковать ради груды камней? — Голос смягчился. — Никто не знает, что такое любовь, пока не потеряет ее. Я кое-что в этом смыслю. Сколько раз я причинял боль твоей матери! Сколько времени я потерял, когда по глупости лишал себя ее присутствия! Сколько раз я мог сделать ей приятное и не сделал этого! — Голос замолк, затем вновь взорвался: — Да иди ты к черту!

Раздался щелчок разрыва связи.

Кэт хотела потихоньку исчезнуть, но не успела она сделать и двух шагов, как Джон Блэйн отрезал ей путь, сказав:

— Это был мой отец.

— Я догадалась.

— Не уходите, я должен вам кое-что объяснить.

— По поводу слияния? — улыбнулась она.

— Нет, у меня для вас есть более важное сообщение.

Она отважно посмотрела на него. Затем, подойдя к письменному столу, сняла трубку и протянула ему:

— Возьмите.

— Зачем? — удивился он.

— Не следует ли вам отправить телеграмму?

И она вышла с поднятой головой. Он остался стоять в раздумье, затем сделал несколько шагов по направлению к двери, остановился, передумав, и медленно вернулся к письменному столу, сел и обхватил голову руками. Так прошло десять минут. Затем он снял трубку, набрал номер и стал ждать.

Когда раздался звонок, он снял трубку и продиктовал телеграмму. Но не отцу, а Луизе. Несколько минут он стоял молчаливый и задумчивый, затем улыбнулся, энергично хлопнул по столу обеими ладонями и, насвистывая мелодию вальса и почти танцуя, вышел из комнаты.

Кэт плакала у себя в комнате. Силы ее были на исходе, она ничего не понимала.

Расположенная в запертой башне, маленькая комната с узкими высокими окнами и вырубленным прямо в серой каменной стене камином принадлежала в те далекие времена молоденькой фрейлине, приехавшей из страны галлов. Доведенная до отчаяния своим одиночеством, она повесилась в этой комнате на центральной балке потолка. Никто не заметил ее исчезновения; прошло несколько дней, когда ее хватились. Фрейлину звали Меган, и Кэт часто думала о ней, расспрашивая себя о ее судьбе и о причинах ее самоубийства. Кэт казалось, что не только одиночество привело ее к этому страшному концу. Наверное, у нее была жестокая госпожа или несчастная любовь, никто этого не знал.

Сейчас Кэт хорошо понимала отчаянный поступок малышки Меган, которая, возможно, так же плакала, сидя у камина на этой маленькой дубовой табуретке. У Кэт вовсе не было желания умирать, но поплакать она была не прочь и поэтому дала волю слезам. Наплакавшись вдоволь, она сполоснула лицо холодной водой, причесалась и сделала генеральную уборку в ящиках комода. Затем, не зная, что бы еще сделать, открыла дверь и прислушалась. В замке царила тишина. Но, приблизившись к центральной лестнице, она услышала со стороны большого зала громкие голоса. Она узнала голос Джона, который задавал вопросы, спорил, протестовал. Другие голоса — незнакомые — отвечали ему.

— Им необходимо найти стимул, — говорил Джон. — Что мы можем предложить им вместо замка? Как лучше всего использовать землю?

— Сумма, которую вы им вручаете, по-моему, наилучший стимул.

Кэт перегнулась через перила и узнала говорившего: это был Дэвид Холт.

— Мне нужен хорошо разработанный план, — требовал Джон. — Наличные деньги не имеют большой ценности в наше время. Мне нужно что-то такое, что давало бы работу, причем хорошо оплачиваемую.

Один из молодых людей вмешался в разговор:

— Вы знаете, мистер Блэйн, почва здесь — глинистая. Цементный завод — вот что им нужно. Затем нужно снести все эти допотопные хижины и построить новые, современные. Вспомните, что у нас сделали из Парк авеню: сталь, цемент и стекло! Современно и красиво!

Джон Блэйн рассмеялся.

— Вам мало одного Нью-Йорка?

— А почему бы не разбить здесь парк? Английский вариант Диснейлэнда. По-моему, этих людей надо хорошенько рассмешить.

— Холт, — приказал Джон Блэйн своему адвокату, — запишите все идеи. Что касается меня, то я предпочел бы оборудовать на этих землях образцовую ферму. Она хорошо вписалась бы в местный ландшафт. Молочные, мясоперерабатывающие, силосные фабрики и тому подобное. Это же развитая страна, вы знаете! Но замок в смысле продукции сравним лишь с джунглями.

— Вы это серьезно?

— Конечно! Мне бы не хотелось оставить здесь пустыню. Итак, за работу! Хотя бы ради одного удовольствия. Подготовьте план, составьте калькуляцию, укажите цены на ультрасовременные машины и… коров молочной гернесейской породы, импортированных из США. Вы не находите, что это удивительно: английские коровы возвращаются на родину своих предков улучшенной породы после пребывания в Америке. По сути, мы их возвращаем Англии модернизированными, если так можно выразится. Имейте в виду, что я не отбрасываю априори никакую идею. У нас впереди целая неделя, чтобы…

Кэт удалилась, осмысливая последнюю фразу. Неделя! Джон останется еще на неделю? Непроизвольным жестом она прикрыла рот рукой. Как она сможет выдержать столько? Лучше бы он уехал сейчас, пока она может контролировать свое сердце.

В малом зале сэр Ричард и леди Мэри продолжали обсуждать в обществе Уэбстера тот же вопрос.

— Знаете, Ричард, вы могли бы поделить все земли на небольшие участки и продать их.

— Ни за что, — запротестовал сэр Ричард. — Я буду бороться до конца… Дорогая, я сохраню для вас ваше королевство нетронутым. Это ведь ваше королевство, не так ли? В конце концов, существуют же маленькие королевства, например, Монако, Лихтенштейн, а теперь еще и Старборо. Здесь нет ничего противоестественного. Можете мне довериться. Я не позволю фермерам одержать верх. Я был к ним слишком снисходителен. Помните, что говорил Джон Гомэр? «Есть три опасности, которые могут стать непреодолимыми, если их вовремя не предотвратить: наводнение, пожар и сплоченность народа». Он высказал эту мысль еще в 1385 году, но она продолжает оставаться актуальной и в наши дни.

— Не понимаю, о чем вы говорите, Ричард? — рассеянно заявила леди Мэри, считая петли своего вязания. — Вот дьявол, опять ошиблась! — И она принялась распускать уже связанные ряды.

— Если бы я начал продавать земли по кускам, то вскоре там понастроили бы домов и замок оказался бы в центре деревни.

— Что верно, то верно, — согласилась леди Мэри, вновь начиная свое вязание.

— Мы получили бы деньги, — продолжал сэр Ричард, — это ведь было уже не раз, Уэбстер, и смогли бы защитить замок. Когда-то мы вынуждены были, в борьбе с мошкарой, осушить рвы, но сейчас будет несложно вновь заполнить их водой. Это нужно будет сделать непременно, иначе массы праздношатающихся не лишат себя удовольствия перебраться за насыпные валы. Я уже давно разработал план.

Уэбстер резко сел и оторопело уставился на сэра Ричарда.

— Ричард, ваши доводы абсурдны.

— А я считаю, что нет! — отрезал сэр Ричард, стреляя глазами из-под нависающих бровей. — Нет ничего абсурдного в том, что англичанин хочет защитить свой замок. Это его королевский долг. Всем известно, что короли в Старборо выходили на зубчатые стены крепости и оттуда руководили защитниками замка до тех пор, пока враг не отступал.

Леди Мэри оторвала взгляд от своего вязания.

— Кто же сейчас будет отступать, Ричард? — спросила она мягким голосом, и лицо ее сделалось грустным.

Он посмотрел на нее пустым взглядом.

— Как кто?.. Люди… дома…

— Какие дома?

— Те, которые они понастроят.

— Но ведь дома не двигаются, — заметила леди Мэри тем же мягким и грустным голосом. — И потом, они ведь не враги.

— Нет, враги! — с силой выкрикнул он. — Они меня душат! Затмевают мое величие! Поэтому-то короли всегда строили свои замки в стороне от жилья, в уединенных местах. Простолюдины — вот мои враги! Мелкота, неучи, плебеи… Повторяю: я буду защищать замок, пока жив! Я никогда его не оставлю!

— Вы разве не знаете, что они с ним сделают? — перебила его леди Мэри. — Разберут по камням. И он уже не будет возвышаться в одиночестве. Или превратят во что-то полезное для себя. Я начинаю его понимать.

— Возможно, вы правы, леди Мэри, — вставил Уэбстер.

Сэр Ричард встал. Невыносимая боль разрывала ему затылок.

— Вы оба, — прошептал он, — вы оба против меня. Где Уэллс? — Широким шагом он вышел из комнаты.

Леди Мэри продолжала молча вязать. Уэбстер тоже не раскрывал рта.

— Он сам виноват, — нарушила затянувшееся молчание леди Мэри. — Ведь это Ричард вызвал сюда американца, не так ли, Филипп?

— Конечно, он сам попросил меня дать объявление в газетах.

— А теперь старается от него отделаться. Ведь только что он обещал действовать в моих интересах. Но теперь мне все безразлично… Только он один дорог мне… Но по-моему, здесь что-то кроется еще… Господи, скорее бы принять решение!

Уэбстер выразил крайнее удивление:

— Я… я не понимаю, леди Мэри.

— А я тем более, Филипп. Впрочем, Ричард тоже, как мне кажется. Ричард! Мой старый друг! Мы были счастливы, или, по крайней мере, я так считала. А теперь я ничего не знаю. Я всегда верила — вероятно, это было глупо с моей стороны, — что обязательно кто-то придет нам на помощь. Только не знала, в какой форме это выразится. Может, просто ОНИ не способны на это? Вы знаете, Уэбстер, я не думаю, что ОНИ по-настоящему исчезли, несмотря на ИХ смерть. ОНИ перешли в другую плоскость. Это можно сравнить, например, с путешествием за границу. Следовательно, мы не можем полагаться на НИХ. Мы должны рассчитывать только на самих себя.

Уэбстер, не мигая, смотрел на нее.

— Леди Мэри, я ничего не могу понять из ваших рассуждений.

— Естественно, — вздохнула она, укладывая свое вязание в корзинку.

Открылась дверь, и вошел Уэллс. Он был аккуратно причесан, а из-под поношенной, но чистой ливреи выглядывала свежая рубашка. У него был болезненный и постаревший вид.

— Скажите, пожалуйста, миледи, американец будет обедать и ужинать в замке?

Его голос дрожал. Леди Мэри с минуту наблюдала за ним.

— Что случилось, Уэллс? Похоже, у вас были… видения?

Уэллс прикрыл рукой рот, чтобы не было видно, как дрожат губы.

— Я услышал, что вам говорил сэр Ричард, миледи. Это он на меня сердится, я знаю. Но я не могу делать все, что он просит. Ему нужны более сильные помощники, чем я в моем возрасте.

Вдруг он начал бормотать:

— Король нуждается в помощи… Я не могу один… невозможно… нет… невозможно…

— Какой король? — спросила леди Мэри.

Уэллс дрожащей рукой вытащил носовой платок, вытер слезящиеся глаза и только потом переспросил:

— Простите, миледи?

— Я спросила: «Какой король?»

— Я не понимаю, миледи. Я говорил о сэре Ричарде.

Уэбстер повернулся к Уэллсу.

— Вы хотите сказать, что не можете больше один выполнять все свои обязанности?

— Да, сэр. Спасибо, сэр. Не могу ли я остаться с миледи наедине? Мне нужно с ней поговорить.

Леди Мэри сидела с опущенной головой, скрестив руки на коленях. Подняв голову, она раздраженно сказала:

— Нет, нет, Уэллс. Только не сейчас. А что касается американца, то он будет обедать и ужинать в замке вместе со своими друзьями.

— Их шестеро, миледи.

— И нас трое. Всего девять человек, Уэллс.

Она кивком головы дала понять, что он свободен, затем тем же жестом попрощалась с Уэбстером, встала и направилась к комнате сэра Ричарда.

Его там не было, но она вошла. Ей нужно было выяснить, что происходит с сознанием и памятью ее супруга. Она пересекла комнату, направляясь прямо к панно, где, как она помнила, имелась кнопка от потайного входа. Она нажимала на каждую фигурку, на каждый выступ деревянного рельефа, но ничего не сдвигалось с места.

— Ну, давай же, давай открывайся! Я знаю, что ты открываешься, нет смысла играть со мной в прятки. Я так долго здесь живу!

Но панно оставалось неподвижным. Она уже хотела бросить свою затею, как вдруг, незаметно для ее глаз стена бесшумно сдвинулась в сторону и перед ней оказался сэр Ричард собственной персоной. Он стоял гордо выпрямившись, высокомерный и недоступный. Его руки свисали вдоль тела, и на леди Мэри он посмотрел как на незваную гостью.

Она тоже смотрела на него немигающим взглядом, ее сердце тяжело билось, в голове не было ни одной мысли. Ей казалось, что еще немного — и она не выдержит и упадет. Она попыталась крикнуть, но тщетно. В нечеловеческом напряжении она собрала свои последние силы и сказала:

— Я счастлива, что наконец нашла вас, Ричард. Я так давно жду вас! Кажется, я положила на это целую жизнь!

Она говорила так, словно не находила странным его присутствие за этой потайной дверью. Она ждала ответа, но вместо этого сэр Ричард протянул руку, дотронулся до панно, и стена плавно и бесшумно скользнула между ними. Леди Мэри осталась одна. Какое-то мгновение она была в шоке, потом гнев овладел ею. Невероятно! Как посмел он так грубо поступить с ней, словно она ему совсем чужая! Что с ним? Охваченная тяжелым предчувствием, она принялась колотить обеими руками в стенку, крича:

— Ричард!.. Позволь мне войти!.. Ричард!.. Ричард!.. Открой мне!.. Ричард!..

Ответа не было. Она приложила ухо к панно. Там было тихо. Через открытое окно она слышала щебетанье птиц, устроившихся на веточках плюща, обвивающего наружную стену замка.

— Мне непременно нужно его найти, — бормотала она, объятая ужасом, и ее дрожащие пальцы опять забегали по панно в поисках секретной кнопки. У нее опять ничего не получалось. Можно ли другим путем проникнуть туда? Закрыв глаза, обхватив голову руками, она усиленно старалась вспомнить. Много лет назад, сразу же после свадьбы, когда она приехала в замок, Ричард привел ее в комнату, расположенную в верхней части башни, которую он называл тройные залом. Маленьким мальчиком, рассказывал он ей, он играл там в короля вместе со своим отцом-калекой. Но никакого трона она там не видела, кроме массивного дубового кресла.

Как же они добрались туда в тот день? И почему она там больше никогда не бывала? Скорее всего потому, что ей этого не хотелось. Но это воспоминание осталось в ней навсегда. Ричард, рассказывая о своем отце, внезапно погрустнел и даже стал каким-то злым и неприятным. Она вновь увидела перед собой его молодое, потемневшее от боли лицо и услышала его голос:

— Я счастлив, что вы не знали моего отца. Он был ужасно покалечен во время войны. К счастью, я родился до его мобилизации, иначе меня не было бы на свете!

Она была тогда слишком молода, совсем еще ребенок, чтобы понять его или ответить ему.

— Мой отец так гордился мной! Особенно моими внешними данными. Он очень хотел, чтобы я женился молодым для того, чтобы иметь много сыновей. Но я отказывался сковывать себя узами брака только для того, чтобы иметь наследников. До того дня, когда повстречал вас. А теперь уже поздно. Он умер и никогда не увидит наших детей.

Не видевшая никогда плачущего мужчину, она вспомнила, как испугалась, когда увидела, что он начал рыдать. Она обняла его, чтобы утешить, шепча: «Ричард, любовь моя, у нас будет много красивых ребятишек, я вам обещаю!»

И теперь она не могла сдержать молчаливых рыданий: ведь она не выполнила своего обещания, у них не было детей. Как невыносимы эти страдания, эти воспоминания…

Спотыкаясь, она вышла из комнаты и побрела по коридору, сама не зная куда. Краем глаза она заметила Кэт, которая несла поднос с посудой. Увидя ее распахнутые от удивления глаза, леди Мэри пустилась бежать. Она не бегала уже многие годы, и сердце ее учащенно забилось, но она продолжала бежать, подсознательно выбирая дорогу, словно голубка, возвращающаяся в родное гнездо. Очутившись у подножия лестницы, ведущей в подвальные темницы, перед запертой массивной дверью, она прислушалась, прижав руки к груди. Но кругом было тихо. Тогда она замолотила кулаками в дверь и изо всех сил закричала:

— Ричард!.. Ричард!..

Никто не ответил. Почему она зовет Ричарда? Голоса ничем его не напоминали… разве что…

Дверь оставалась закрытой. Чувствуя, что лишается последних сил, она уперлась в нее обеими руками и головой. Сознание покидало ее.

Внезапно две сильные руки подхватили ее, и до нее долетел голос Кэт:

— Миледи, миледи, что с вами? Какое счастье, что в замке находится молодой доктор Брумхолл! Старый доктор Бриггс на целый день уехал в Лондон. Я побежала за вами, как только отнесла поднос. У вас было такое растерянное лицо, когда вы пробегали мимо меня. Я все рассказала доктору Брумхоллу.

Последний, словно по волшебству, вырос сзади Кэт.

— Леди Мэри! Как это неразумно с вашей стороны! Мне сказали, что вы в постели, а я нахожу вас бегающей по сырым подвалам!

— Ричард! Найдите Ричарда! — задыхаясь, шептала леди Мэри. — Займитесь им. Ему нужна ваша помощь.

— Хорошо, миледи, — успокаивала ее Кэт. — Не волнуйтесь так. Будьте уверены, мы позаботимся о нем. Но вы не должны были бы…

— Ей немедленно нужно лечь в постель, — приказал врач.

Они взяли ее под руки и почти понесли.

— Ой, вы такие разные, — еле слышно сказала она.

— Извините, я не понял? — спросил доктор Брумхолл, молодой рыжеволосый человек, худой, но сильный.

— Вы такой высокий, — жаловалась леди Мэри, — а Кэт очень маленькая. Вы похожи на два костыля разного размера.

Доктор весело рассмеялся.

— Вы правы, леди Мэри. Позвольте мне…

И без всякого видимого усилия он подхватил ее на руки, как ребенка. Она сразу же почувствовала себя лучше.

— О! — развеселившись, воскликнула она. — Никто еще не носил меня так со дня моей свадьбы. Ричард тогда развлекался, поднимая меня на руках. Все-таки я не уверена, что должна была вам позволить…

— Мне она не кажется серьезно больной, — бросил врач Кэт через плечо.

— Ричард больше нуждается в ваших заботах, чем я, — твердо сказала леди Мэри.

— А что с ним? У него был прекрасный вид, когда я встретил его в деревне верхом на лошади, — спросил доктор, улыбаясь.

— Я боюсь за него, — сказала она и, закрыв глаза, повторила шепотом: — Я боюсь. Он очень странный.

— Странный? — повторил врач, перестав улыбаться.

— Он… он посмотрел на меня… не узнавая. И… закрыл дверь… прямо перед моим носом. А когда я его позвала… он не ответил.

— Он был вместе с вами в подвалах?

— Нет. Туда я побежала, когда он не захотел открыть мне дверь… Я… знаю… старую каменную… лестницу… которая ведет в…

— Куда, леди Мэри?

— Я не знаю… В помещение, похожее на комнату… — Леди Мэри замолчала. Во взгляде доктора Кэт прочла отражение своей собственной тревоги.

Они уже подошли к комнате леди Мэри. Кэт открыла дверь, и доктор Брумхолл положил старушку на кровать. Не успела она откинуться на подушки, как вдруг опять приподнялась и тревожно воскликнула:

— Ричард!

Действительно, сэр Ричард входил в комнату, словно ждал ее возвращения.

— Друг мой! Где вы были? Я вас повсюду искал. Один из американцев сказал мне, что видел вас недалеко отсюда. Я бросился сюда, но вас и след простыл.

— Ричард, — прошептала она, глядя на него как на привидение, — почему вы закрыли панно!

Он поднял свои топорщившиеся брови.

— Панно? О чем вы, дорогая?

— Ричард! Хватит играть комедию!

— Я и не играю комедию, дорогая. Это вы… Мне кажется, вы не совсем здоровы, не так ли, доктор?

В приоткрытую дверь постучали, и на пороге показался Джон Блэйн.

— О! Нашлась пропащая! Мои коллеги мне сказали, что вы потерялись, леди Мэри. Все вас искали. Где она была, Кэт?

— В подвалах, — серьезным тоном сказала Кэт.

— Боже мой! — воскликнул сэр Ричард. — Когда же вы откажетесь от своей глупой затеи? Какие там могут быть сокровища? Вы могли упасть, ведь плиты от сырости скользкие. Вы простудились! Ложитесь скорее, дорогая.

Он с нежностью подоткнул ей одеяло, поправил подушки и растер ей ладони.

— Кэт, как же ты могла так легкомысленно отпустить ее? — с укором спросил он.

— Она сказала мне, что вы закрыли дверь у нее перед носом, — без стеснения сказала Кэт.

— Я? Но это же смешно! Я не выходил из своей комнаты. А что она делала в темницах?

— Мы туда уже ходили, — неуверенным тоном объяснила Кэт, — искать… сокровища.

— Вот это здорово! — воскликнул Джон Блэйн. — А я-то думал, что все это шутки!

— А вот и нет! — Кэт оглядела всех и покраснела.

— В возрасте леди Мэри… — начал было доктор, но cэр Ричард перебил его:

— Возраст здесь ни при чем. У нее всегда были странные идеи насчет… И мне кажется, что с некоторого времени дело ухудшилось… Кэт! Я не хочу больше слышать об этих сокровищах! Ее нужно освободить от всяких забот. Я займусь всем сам! Как вы ее находите, доктор?

После поверхностного осмотра доктор заявил:

— Она перенесла небольшой шок и нуждается в отдыхе. Я выпишу ей успокаивающее, пусть она поспит.

— Я отказываюсь оставлять ее одну, — с решимостью сказал сэр Ричард.

— Хорошо. Вы один останетесь с ней. А я зайду еще раз, попозже.

Он вышел первым, за ним Джон и Кэт. Сэр Ричард устроился в кресле в изголовье кровати. Он нежно поглаживал жену по руке, и она подняла на него взволнованные умоляющие глаза.

— Ричард, неужели я бредила? — прошептала она слабеющим голосом. — Вы не… Вас не было за панно, когда я…

Он перебил ее:

— Дорогая, вы не должны ни о чем волноваться. Я позабочусь обо всем сам. Дайте мне время, и все уладится. Закройте глаза. Вы здесь в безопасности. Это наш очаг, наш замок…

— Я не верю, что это был сон.

— Сны принимают разные формы, нет ничего плохого в том, чтобы видеть сны.

Голос сэра Ричарда долетал до нее издалека. Но, в конце концов, все это, возможно, не имеет никакого значения. Сон… вполне вероятно, что это был сон. Она медленно засыпала.

Сэр Ричард сидел рядом с ней, лаская ей руки, нашептывая ей нежности и не отрывая глаз от ее спящего лица.

— Вы так бледны, бедняжка… Я должен позаботиться о вас и обязательно это сделаю. Я был вынужден сохранить мою тайну. Еще не время… я не могу раскрыть ее вам…

— Вы меня слышите, дорогая? — наклонился он к ее лицу.

Она не открывала глаз. Ей казалось, что ее веки стали тяжелее свинца, все ее тело стало свинцовым. Она не могла говорить, но до нее смутно долетал звук голоса.

— Она меня не слышит, — пробормотал сэр Ричард. — Так будет лучше… Корона налагает на меня обязанности… Это все из-за меня… Я слаб… Я обязан был бы атаковать своих врагов, как мой отец, с мечом в руках… Я слишком долго тянул… Я боялся, что меня примут за чудовище, как его, бедного короля-калеку! Но придет время, и я буду достоин своего имени — Ричард IV!

Он отпустил руку жены и принялся метаться по комнате, останавливаясь то у вазы с цветами, то около столика с серебряным туалетным гарнитуром, то около своей собственной фотографии в золотой оправе.

— Красивый мальчик, так, по крайней мере, говорили, и отец так считал, но ему не нравился мой слабый характер. Но это не так. Он был чудовищем. Нет, нет! Он умел заставить людей подчиниться своей воле. А я не… нет, не надо… я должен показать себя сильным.

Он склонился над фотографией и внимательно всматривался в молодое смеющееся лицо.

— Ты слабак! Да, слабак! Ты прячешься, все скрываешь, даже от своей королевы… Вот она лежит перед тобой больная… Твой сын убит чужаками… твой единственный сын — один, в Лондоне, на переднем посту… Почему он не здесь, в замке, в безопасности? Ты не осмелился… а все твои секреты!.. Ты позволил убить принца… Чужак здесь… в твоем замке… среди этих стен… где ты прячешься на протяжении стольких лет! Я тебя ненавижу!

Он с силой ткнул кулаком по стеклу, и оно разлетелось вдребезги. Затем он долго всматривался в эти осколки.

— Меч моего отца! — прошептал он.

Как будто издалека леди Мэри услышала звон разбитого стекла. Чудовищным усилием воли она попыталась вывести себя из бессознательного состояния. Ее глаза открылись, и она увидела, как сэр Ричард бросился к двери, лицо его было в крови, глаза остекленели.

Она хотела ему крикнуть:

— Ричард, Ричард, вы…

«Больны», — вот что она хотела сказать, и еще: «Идите, я поухаживаю за вами. Мы оба нуждаемся в помощи».

Она думала, что выкрикивает эти слова, но ни единого звука не вырвалось из ее горла. Она хотела подняться, бежать за ним, но не могла и вновь впала в тяжелое забытье.

Прежде чем уйти, доктор Брумхолл выразил желание поговорить с Кэт.

— Меня больше волнует не леди Мэри, — признался он ей. — Ее слабость вызвана шоком и переохлаждением, она скоро пройдет. После продолжительного сна она вернется в свое нормальное состояние. Держите ее в тепле и покое. — Он улыбнулся ей обнадеживающей улыбкой. — Постарайтесь освободить ее от любых забот.

— Я сделаю все возможное, доктор. А что с сэром Ричардом?

— Именно он меня и волнует. Но я должен дождаться возвращения доктора Бриггса, чтобы обсудить с ним этот вопрос.

— У него был такой вид…

Доктор Брумхолл кивнул головой.

— Его взгляд полностью противоречил тому, что он говорил. Совершенно очевидно, что он подвержен галлюцинациям. Это давно уже продолжается, Кэт?

— Я… я не знаю, доктор.

— Если у леди Мэри всего лишь временное недомогание, то у сэра Ричарда это функциональное расстройство, и лечить его нужно осторожно.

— Я не понимаю, доктор.

— У него психическое расстройство явно давнего происхождения. — Он оглянулся вокруг. — Этот старинный замок очень красив, но я хотел бы, чтобы леди Мэри и сэр Ричард покинули его, причем на длительный срок. Когда прошлое начинает довлеть над человеком — это как раз случай с сэром Ричардом, — необходимо от него освободиться. Но, повторяю вам, я должен обсудить этот вопрос с доктором Бриггсом.

— Спасибо, доктор.

— Сделайте все возможное, Кэт. Я вернусь через несколько часов.

Через полчаса объявили обед. Сэра Ричарда нигде не могли найти. Но поскольку исчезла также его лошадь, решили, что он уехал из замка. Леди Мэри крепко спала. Уэбстер и шестеро американцев устроились за большим обеденным столом, и Уэллс с Кэт начали обслуживание. Кофе выпили быстро, не задерживаясь, так как Уэллс объявил, что в этот день в замке ожидалось посещение туристов. Автобусы должны были прибыть к трем часам дня.

— Сэр знает, как все это происходит, везде будет полно народу, — сказал Уэллс Уэбстеру извиняющимся тоном.

— Да, я знаю, Уэллс, и предпочитаю удалиться. Я поеду в гостиницу, мне нужно сделать несколько телефонных звонков. Мистер Холт, могу ли я подвезти вас на своей машине?

— С удовольствием. У меня много дел, которые гораздо легче уладить в гостинице. Там поспокойнее. А вы, Джон?

— Я остаюсь здесь со своей командой. Мы поработаем до приезда автобусов. А потом исчезнем. Сэр Ричард вовремя это сделал.

— Это часто с ним происходит, сэр, — сказал Уэллс в качестве извинения. — Он терпеть не может нашествия туристов в замок и называет их агрессорами, хотя большинство из них — англичане и они хорошо платят за вход.

Сэр Ричард оделся к верховой прогулке без помощи Уэллса. Широкими шагами он пересек знакомые коридоры замка и вышел через западную дверь, ведущую к газонам и конюшням. Опять же без помощи Уэллса он вывел из стойла своего серого жеребца и вскочил на него с легкостью и изяществом, которые приходят с годами. Потрепав жеребца по холке, он нагнулся и что-то сказал ему на ухо. Жеребец насторожился и взмахнул хвостом. Он сорвался с места, громко простучал подковами по каменным плитам двора, затем бесшумно пересек только что подстриженный газон и, повинуясь руке хозяина, унес его в деревню.

Через полчаса сэр Ричард спешился у церкви. Прежде чем привязать поводья к столбу, он прикоснулся рукой к голове, раскалывающейся от боли. Против обыкновения, верховая езда не смогла его успокоить.

В церкви царил полумрак. Он надеялся, что в этот час здесь никого не будет. Он направился к центральному нефу и слева от алтаря нашел нишу, где покоились его предки и где он сам, последний из Седжелеев, займет свое место рядом с леди Мэри. На могиле его отца лежала бронзовая статуя в кольчуге, руки в железных перчатках крест-накрест покоились на груди. Рядом со статуей, от плеча до колена, лежал меч Уильяма Седжелея, от которого вся семья унаследовала замок. Согласно традиции, этот меч мог быть обнажен только одним из Седжелеев и лишь в минуту крайней опасности.

Несколько минут сэр Ричард в раздумье стоял над могилой, затем положил правую руку на эфес меча и, собрав все силы, вытащил его изложен. Визг лезвия по металлу ножен гулко отозвался в тишине храма. Сэр Ричард обеими руками поднес меч к губам, поцеловал его эфес и высоко поднял над головой.

— Клянусь, — воскликнул он сильным хриплым голосом, — клянусь над могилой отца и моих предков…

— Сэр Ричард! — по ступеням алтаря торопливо поднимался священник.

— Да, это я, сэр Ричард Седжелей де Старборо Кастль!

— Вы меня порядком удивили, сэр Ричард… — озадаченный священник пытался разглядеть что-либо в темной нише, — мне послышался подозрительный шум, и я пошел поглядеть, в чем дело.

— Вы видите перед собой Ричарда IV, — твердо отчеканил сэр Ричард, не выпуская меча из рук.

— Я… простите… не понял, — вытаращился священник на багровое лицо старика со странно блестевшими глазами. — Сэр Ричард, вы… хорошо себя чувствуете?

— Ричард III был моим отцом, король-калека. Помните? Его армия была могучей. Он прекрасно владел мечом. Я здесь для того, чтобы утвердить свое право на его меч, — замогильным голосом сказал сэр Ричард.

С этими словами он отодвинул священника со своей дороги и, размахивая мечом, покинул церковь.

— Нет, миледи, вам нельзя вставать, — заявила Кэт. — Тем более что сегодня день визитов.

— Но я уже встала, — сердито запротестовала леди Мэри. — Я уже почти одета. Уходи, Кэт.

— И не подумаю.

После обеда, закончив свою работу в дворецкой, Кэт прямиком направилась в комнату леди Мэри, надеясь застать ее спящей или только что проснувшейся. Но, к своему удивлению, она увидела, что ее хозяйка с трудом натягивала на себя платье. Напрасно Кэт укоряла ее, та ничего не хотела слушать.

— Кэт, уверяю тебя, мне необходимо увидеть американца. Мне нужно поговорить с ним о деле. Это очень важно. Где он?

— Доктор просил меня позаботиться о вас, — настойчиво продолжала Кэт. — Сегодня вы должны оставаться в постели. А завтра, если хотите…

— Завтра будет слишком поздно, — отпарировала леди Мэри. — И потом, кто тебе позволил распоряжаться? Ты забываешься! Я не ожидала от тебя этого. Ты слишком много на себя берешь. Я не раз это замечала. Мы тебя слишком избаловали, и вот теперь, когда мы в затруднительном положении, ты позволяешь себе не считаться с нами.

Кэт в изумлении уставилась на нее, затем разразилась рыданиями. Никогда еще леди Мэри не разговаривала с ней в подобном тоне.

— О, миледи! Вы хорошо знаете, что я стараюсь для вашего счастья.

— Мне необходимо поговорить с американцем. Я должна приказать ему, чтобы он немедленно уезжал. Он в ответе за все, что здесь происходит.

— О, конечно! Он должен уехать как можно скорее, — простонала Кэт. — Он и все остальные. Все! О! Если бы вернуть те старые добрые времена! Только мы трое и Уэллс! Как спокойно мы жили!

Она продолжала рыдать.

— Прекрати свои слезы, Кэт! — вышла из себя леди Мэри. — Они меня раздражают! Ты прекрасно знаешь, что мы не можем обойтись без тебя, каково бы ни было твое отношение к нам. Помоги мне одеться. У меня тяжелая голова. Осторожно, эта пуговица еле держится. Наконец-то я одета как надо. Отведи меня к американцу, где бы он ни был!

Она оперлась на руку Кэт, и они отправились на поиски американца.

Они нашли его на террасе, где он давал распоряжения своей команде. Леди Мэри выпрямила свое хрупкое тело, подняла голову, и ее голубые глаза заблестели.

— Мистер Блэйн!

— Да, леди Мэри! — Он улыбнулся ей хорошей мальчишеской улыбкой. — Если вы пришли, чтобы попросить нас уехать, будьте спокойны. Ровно в 14.50 мы освобождаем замок.

Леди Мэри взглянула на молодых людей, которые сновали по замку со своими схемами и измерительными инструментами.

— Повсюду эти американцы! — воскликнула она. — Ты не находишь, Кэт?

— Я об этом не думала, миледи.

— Ты должна думать обо всем, Кэт! В наше время каждый должен думать и думать обо всем, насколько это возможно. Да, вспомнила, мистер Блэйн, будьте так любезны выехать из замка, не дожидаясь приезда туристов.

Тот посмотрел на нее озадаченно: не был ли он предметом черного английского юмора?

— Я должен выехать, леди Мэри? — переспросил он.

— Да, прошу вас, — сказала она с чрезмерной любезностью. — И со всей вашей когортой! Кэт, скажи этим людям, что мистер Блэйн покидает замок по моей просьбе.

— Они меня не послушают, миледи. Я уже пыталась сделать это.

Огорченный Джон Блэйн сказал:

— Хорошо, леди Мэри. Мы уезжаем. Однако должен вам заметить, что сэр Ричард дал нам разрешение приступить к предварительным работам, как это было предусмотрено.

Леди Мэри вытянулась во весь свой рост. Она качнулась, и Кэт хотела ее поддержать, но старушка вновь обрела равновесие и голосом, дрожащим от возмущения, воскликнула:

— Как вы смеете!.. Вы что, не знаете, с кем разговариваете? Я здесь у себя дома, мистер Блэйн, и имею право…

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь так, я ухожу.

— Кэт, — величественно приказала леди Мэри, — проводи его, а то он опять потеряется. — И добавила более тихим голосом: — Ни за что не подпускайте его к сэру Ричарду. Если увидишь Уэллса, пришли его немедленно ко мне.

— Слушаюсь, миледи.

Она последовала за Джоном, который вместо того, чтобы отдать распоряжения своей команде, молча удалился в тиссовую аллею. Она догнала его, и они, остановившись, долго смотрели друг на друга. Наконец он нарушил молчание:

— Кэт, что все это значит? Один разрешает, другая запрещает. Оба разбрасываются приказами, словно живут в средние века.

В голосе его чувствовалось раздражение.

— Отчасти вы правы, мистер Блэйн, — согласилась Кэт. — Они живут своим прошлым, этим и объясняются их странности. Это все из-за замка. Им обязательно нужно уехать отсюда.

— Возможно, существует какой-то способ, чтобы все уладилось, даже если этот способ и не вечен, — сказал он, цитируя еще раз китайскую пословицу. Он взял ее руку и разложил ее на своей ладони, как цветок. — Вы знаете, что у вас очень красивая маленькая ладошка?

— Прошу вас… — Она покраснела и попыталась отдернуть руку, но он не давал.

— Почему вы остерегаетесь американцев?

— Вовсе я их не остерегаюсь. Впрочем, вы единственный американец, которого я знаю.

Джон находил ее такой грациозной, красивой, степенной и благородной. Какие тонкие черты лица! Какая нежная кожа! Какие необыкновенные фиолетовые глаза!

— Но почему вы все-таки не доверяете мне?

— Прошу вас, мистер Блэйн…

Он заметил в ее взгляде выражение, которое его встревожило.

— Случилось что-нибудь, Кэт?

Она прикусила губы, но слезы уже полились у нее из глаз.

— Просто я… — ее голос надломился.

— Что же? — Он поднял ее подбородок, но она отвернула лицо.

— Это все сложно. Дело не только в замке. Все эти хлопоты вывели сэра Ричарда и леди Мэри из обычной колеи, здоровье их пошатнулось. А я должна думать о них и заботиться.

— Вы имеете в виду сокровища?

— Да, да, я думаю, что все это из-за них.

— У вас есть предположение, где их можно найти? — Джон спокойно, но твердо смотрел на нее, и она разволновалась.

— Нет, нет… я… я не знаю… мистер…

— Джон! — перебил он ее.

— Джон, — повторила Кэт, словно послушный ребенок.

— Только теперь я начинаю понимать.

— Я хотела бы, чтобы вы уехали. — Ее голос был тихий и грустный. — Оставьте нас в нашем одиночестве.

— Не нужно сваливать на меня всю ответственность, Кэт. Я тут ни при чем. И мой отъезд не разрешит всех проблем. Неужели вы не можете мне все объяснить?

Потеряв терпение, она тоже его перебила:

— Говорю вам, что все очень не просто. Я ничего не могу вам объяснить. Я всего лишь горничная.

— Не скромничайте! Без вас замок пропадет! И я не хочу бросить вас здесь. Я останусь здесь до тех пор, пока…

Кэт тоже умела быть твердой.

— Ни в коем случае! Вы уедете, как просила вас об этом леди Мэри.

Он капитулировал, видя, что они оба не уступят своих позиций.

— Ну хорошо, мы сейчас же уедем.

Уэллс подошел к леди Мэри.

— Вы меня звали, миледи?

— Да, я хочу знать, где сэр Ричард.

Уэллс захлопал ресницами.

— Я не знаю, миледи. Перед обедом он ускакал на своем жеребце, но куда, мне неизвестно. Я могу идти?

— Вы должны были бы это знать. Это входит в круг ваших обязанностей, Уэллс.

— Но мои обязанности настолько разнообразны, что я не…

— Не смейте со мной говорить в таком тоне!

— Слушаюсь, миледи.

Она замолчала, выражая ему тем самым свое неодобрение.

— Ступайте и найдите его.

— Слушаюсь, миледи.

Он был уже у ворот, когда она позвала его:

— Уэллс, подойдите ко мне!

Он медленно вернулся и встал перед ней, опустив руки вдоль своего изможденного тела. На его старом и худом лице ничего нельзя было прочесть, кроме любопытства.

— Уэллс, — прошептала леди Мэри, — я знаю… теперь…

Он молча смотрел на нее, не понимая.

— Уэллс! — сухо повторила она.

— Слушаю, миледи.

— Я знаю все!

— Что все, миледи?

— Уэллс, я видела его!

На этот раз выражение лица старика изменилось: щеки задрожали, глаза задергались, он облизал губы, прежде чем заговорить.

— В таком случае я могу сказать одно: я счастлив, миледи. Эта тайна меня страшно давила.

— Могу себе представить! Вы действовали по зову совести, я ни в чем вас не упрекаю.

Она замолчала, и ее рот задрожал.

Взволнованный почтительной нежностью, он отвернулся, а она продолжила тихим, задыхающимся голосом:

— Уэллс… ребенок… Колэн… он ведь не был вашим сыном, правда?

— Нет, миледи.

— Тогда почему вы…

— Из-за его матери, из-за Элси. Я был от нее без ума. Она не хотела выходить за меня, хотя и знала, что сэр Ричард никогда не сможет… его отец никогда не согласился бы принять… дочь крестьянина.

— Простите, Уэллс…

Лицо старой женщины залила такая бледность, что он испугался, но не осмелился никого позвать. Неужели она до сих пор ничего не знала? Он часто спрашивал себя… но и Элси утверждала, что леди Мэри ничего не знает.

— Не стоит принимать это так близко к сердцу, миледи, — пробормотал он. — Все это было так давно…

— Уэллс… а он ее… любил?

— Сэр Ричард? О, нет, миледи! Это был всего лишь его каприз, безумство, длившееся одну ночь. Даже Элси это знала. Она его побаивалась из-за его высокого происхождения.

— Но она родила ему сына.

Уэллс колебался.

— Да… Ребенок был мальчиком.

— Значит, это я виновата в том, что у нас…

Она промокнула глаза миниатюрным платочком, отделанным кружевами.

— В чем вы виноваты, миледи?

Вместо ответа она тряхнула головой.

— Уэллс, мне нужна помощь, — сказала она, немного успокоившись.

— Я сделаю для вас все, что хотите, миледи.

— Мы должны освободиться от американцев. Они все еще здесь?

— Не знаю. Я был занят на кухне: готовил рагу на обед.

— Идемте со мной. Нужно найти сэра Ричарда.

Она оперлась на его руку, и они направились к замку. Четверо молодых американцев складывали свои бумаги в папки, перекидываясь ироничными замечаниями.

— Без всяких объяснений?

— Приказ босса! Освобождаем замок через четверть часа. Он назначил встречу в гостинице.

— С самого начала все это дело — потеря времени.

— Но ведь нам же платят!

— Гляньте-ка, старушка возвращается, и привидение с ней…

Леди Мэри остановилась недалеко от них и посмотрела в их сторону. Они спокойно выдержали ее взгляд.

— Поторопитесь, прошу вас, — сухо сказала она.

— С удовольствием, дорогая миссис.

— Несносные!

— К черту этих американцев, не так ли миссис? Пусть катятся ко всем чертям, лишь бы подальше отсюда…

— Идем, Уэллс.

Они ходили из комнаты в комнату, но сэра Ричарда нигде не было.

Кэт и Джон подошли к воротам замка. Джон остановился. Кэт подняла к нему свое нежное и очаровательное личико; сейчас, когда она была огорчена, оно было почти детское; губы ее подрагивали, фиолетовые глаза затуманились.

— Куда мы идем? — спросила она.

— В гостиницу.

— Мы больше не увидимся?

— Зачем, Кэт?

Он не отводил от нее взгляда, только сейчас заметив, какая она маленькая. Всегда такая активная и живая, она казалась выше ростом, чем была на самом деле. А теперь, когда она была убита горем, он открыл для себя ее миниатюрность и незащищенность. Он подавил в себе желание взять ее за руку.

— Действительно, зачем? Однако… — Она прикусила губу.

— Что однако?

— Ну… я… мне будет вас недоставать. Жаль, что это не будет взаимно.

— Вы ошибаетесь. Я также буду скучать без вас. — Он решился наконец взять ее за руку. — Прощайте, малышка Кэт.

— Прощайте, — тихо прошептала она.

Он бегом спустился с крыльца и сел за руль длинного зеленого автомобиля. Повернувшись к Кэт, он крикнул:

— Я уезжаю не навсегда.

Кэт улыбнулась.

Леди Мэри и Уэллс вышли на крыльцо и присоединились к ней. Она подняла свою маленькую ручку в знак прощания. Джон Блэйн обернулся на печальное трио с чувством сожаления и какого-то тяжелого предчувствия. Что станет с ними? Что станет с Кэт? Солнце окрашивало в золотой цвет серые стены западной башни. На этом фоне хрупкие силуэты принимали волнующий вид.

Никогда еще Кэт не испытывала такого чувства одиночества. Она обхватила голову руками, чувствуя, как отчаяние овладевает ею. Как жить дальше в замке? Как сможет пережить она его отсутствие?

Увидев ее в таком отчаянном положении, он не смог не поддаться внезапному импульсивному желанию: остановив мотор на повороте дороги, он выскочил из машины и бегом вернулся к ней. Однако, вместо того чтобы заговорить с Кэт, он обратился к леди Мэри:

— Леди Мэри, умоляю вас, скажите, чем я могу быть полезен сэру Ричарду? Что с ним происходит?

Старая женщина, не скрывая своего удивления, заметно разволновалась.

— Нет, нет, прошу вас, уезжайте! — Тем не менее, тронутая этим жестом, она добавила, с трудом подбирая слова: — Передайте вашим коллегам, что я сожалею о своей резкости. Я… не совсем здорова сегодня. А теперь поезжайте с богом.

Он поклонился с чувством благодарности, несмотря на свое поражение, и медленно вернулся к машине. Кэт проводила его, и они еще раз обменялись долгим взглядом.

— Нет, — ответил он на ее немой вопрос, — я не уеду до тех пор, пока не выясню, что происходит. Позвольте мне, если…

Он оборвал себя на полуслове, но она понятливо и серьезно кивнула головой. Он завел мотор и тронулся. Кэт неотрывно смотрела ему вслед и вдруг разрыдалась, не думая о том, какое впечатление она производит на окружающих. Позади нее, на крыльце, двое стариков стояли в крайнем изумлении. На лице одного читалось удивление, на лице другого — возмущение. Кэт плакала! Почему она плакала, если американцы наконец-то убрались восвояси?

— Кэт! — строго позвала леди Мэри. — Кэт, иди сюда!

Но прежде чем она повиновалась, огромный автобус, наполненный туристами, скрипя тормозами, вырулил из-за поворота и остановился напротив крыльца. Дверцы его распахнулись, и огромная толпа высыпала наружу.

Сидя на скамейке в тени бука, леди Мэри и Кэт ждали, когда уедут туристы, чтобы оказаться в спокойной послеполуденной обстановке. Вдруг они услышали галоп приближающейся лошади и перед ними возник сэр Ричард в позе главнокомандующего, ведущего свою армию на приступ. В правой руке он сжимал меч, который, словно молния, блестел на солнце. Обе женщины поспешили к нему навстречу. Они подбежали к крыльцу западного входа в тот момент, когда сэр Ричард остановил своего скакуна. С красным лицом и глазами, в которых таилось безумие, он размахивал своим мечом у них над головами и бешеным голосом кричал:

— Где он? Где чужеземец? Куда подевались его люди?

Уэллс кубарем скатился по ступеням и схватил жеребца под уздцы. Все трое смотрели на сэра Ричарда с восхищением, смешанным с ужасом. Как он был великолепен на трепещущем ноздрями коне! С благородной осанкой, с величием во взоре он размахивал своим мечом.

— О, Уэллс, — простонала леди Мэри, — он бесподобен! У меня сердце разрывается! Что делать? — И она повернулась к мужу: — Ричард, откуда вы в таком состоянии?

— Пусть миледи позволит мне действовать, — шепнул ей Уэллс. И он ласково погладил ноздри скакуна.

— Ваша лошадь вся в пене, Ваше Величество, — сказал он спокойно. — Мне думается, вы прискакали издалека. Теперь вы можете отдохнуть, они все уехали.

— Я должен мчаться вслед за ними. Я обязан выкинуть их из моего королевства.

— Не стоит, Ричард, — вмешалась леди Мэри. — Сойдите с коня, я сейчас же велю подать чай. Вы, должно быть, ужасно голодны.

Он посмотрел на нее как на чужую.

— Молчать, женщина! Возвращайся в замок! Идет война! Лорд Данстен, где ваша лошадь? Следуйте за мной, мы догоним их…

Ошеломленная Кэт не могла сдвинуться с места. Что за кошмар? Среди белого дня? И почему ее дед принимает в этом участие, словно для него это не безумие, а вполне нормальная церемония? А леди Мэри…

В эту минуту взгляд сэра Ричарда упал на автобусы, стоящие у крыльца, и толпу туристов, гуляющих по террасе и саду.

— Вот они! Они вновь атакуют! — взревел он. — Они идут на штурм!

Внезапно осознав, что нужно делать, Кэт подбежала к нему со словами:

— Сэр Ричард, сойдите с коня! Нужно срочно укрыться в замке и закрыть большие ворота. Вы правы, мы в осаде.

Он нерешительно посмотрел на нее. Кое-кто из туристов с любопытством глазел на них.

— Быстрее, быстрее! — подгоняла его Кэт. — Пока они не захватили замок!

Он отреагировал мгновенно:

— Все в тронный зал! Скорее! Данстен, вы найдете меня там. Кэт, помоги мне. Этот меч такой тяжелый, я не могу его положить…

Кэт помогла ему спешиться. Леди Мэри молча плакала. Все вместе они вошли в замок, но не через большой зал, запруженный туристами, а через боковую дверь, ведущую в библиотеку.

— Позвольте мне убедить его вернуться в свою комнату… — шепнула Кэт на ухо леди Мэри. — Дедушка, попроси туристов покинуть замок. Скажи им, что сэр Ричард серьезно болен и мы возместим им расходы.

Уэллс согласно кивнул головой. Кэт взяла сэра Ричарда под руку, и он без сопротивления оперся на нее. Когда они вошли в его комнату, сознание его, казалось, на мгновение прояснилось, и своим обычным голосом он сказал Кэт:

— Кажется, сегодня я совершил длительную прогулку верхом. Тому была важная причина, но я не могу понять, откуда взялся этот огромный меч.

— Давайте я его уберу, — предложила Кэт.

Он метнул в нее ужасный взгляд, полный страха и недоверия. Рассудок его вновь затуманился.

— Нет, нет, я не расстанусь со своим мечом. Меня пытаются обмануть! Но я все вижу!

Кэт растерянно посмотрела на него, и сердце ее сжалось от страха. Сэр Ричард шел прямо на нее, подняв меч. Не спуская с него полного ужаса взгляда, она прижалась к стене спиной. Он, не отрываясь, глядел на девушку, сдвинув свои щетинистые брови. Наконец он медленно опустил меч и выражение глубокого спокойствия сменило приступ бешенства.

— Дитя мое, — прошептал он. — Дитя мое… Дитя мое…

Голос его был хриплым, а глаза полны нежности. Однако Кэт еще больше испугалась.

— Не делайте мне больно! — умоляюще сказала она.

Он кивнул, улыбнулся и положил меч на стол. Затем, словно забыв о присутствии Кэт, нажал на секретную кнопку панно, находившегося прямо за спиной Кэт. Панно скользнуло в сторону, и Кэт от неожиданности отшатнулась. Сэр Ричард вошел в образовавшуюся нишу, и стена тут же вернулась на свое место. Задыхаясь от волнения, Кэт выскочила из комнаты. Нужно было сказать леди Мэри… Но что сказать?.. Что ее муж исчез?

Леди Мэри стояла на террасе, прямая и полная достоинства. Уэллс выпроваживал последних экскурсантов, полных негодования.

— Пойдемте, дорогая леди Мэри, — ласково обратилась к ней Кэт, — пришла пора выпить чаю, иначе вы не выдержите всего этого.

Лишь только осела пыль, поднятая автобусами туристов, в аллее показался Уэбстер, восседавший за рулем своей маленькой тарахтящей машины. Он крайне удивился, увидев на террасе замка леди Мэри, стоящую рядом с нею Кэт и Уэллса, в отчаянии ломавшего руки.

— Надеюсь, я не опоздал на чашечку чая?

— Нет, нет, что вы! — воскликнула леди Мэри, славившаяся своим гостеприимством. — Мы как раз собирались пить чай. Просто вторая половина дня сегодня оказалась очень хлопотной для нас.

— Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, леди Мэри?

— Конечно, Филипп. Но я и не утверждаю, что была больна. А где были вы?

— Несколько часов проторчал у телефона… Звонил каждый раз, когда удавалось перехватить трубку у Дэвида Холта. Боже мой, какие же они болтливые, эти американцы! Я пытался дозвониться до самых влиятельных людей, и они мне обещали заняться нашим делом как можно быстрее… на следующей неделе… или… в следующем году. Но… я не вижу сэра Ричарда. Где он?

— В замке, но я не знаю, как он себя чувствует.

Уэллс ушел в кухню, бормоча что-то неразборчивое; Кэт и леди Мэри направились к дверям.

— Еще что-нибудь случилось? — удивился Уэбстер. — Еще одна тайна?

— Надо попытаться его найти, — без всяких объяснений сказала леди Мэри.

— Он должен быть в своей комнате, — добавила Кэт.

— Но… а как же чай? — напомнил Уэбстер. Никто не обратил внимания на его вопрос, и он вынужден был следовать за женщинами. В коридоре к ним неожиданно присоединился Уэллс. Дверь сэра Ричарда была открыта. Они вошли. В глубине комнаты на месте секретного панно зияла брешь. Меч со стола исчез. Страшно побледнев, леди Мэри повернулась к Уэбстеру и помертвевшим голосом спросила:

— Филипп, вам знаком этот потайной ход?

— Да, это отец Ричарда приказал оборудовать его. После смерти отца Ричард занял его комнату.

— Я не знала этого. Куда же он ведет?

— В комнату в восточной башне. Я там был всего лишь один раз. В ней умер отец Ричарда.

— И этого я не знала.

— А я знал, миледи, — вступил в разговор Уэллс. — Я присутствовал при его смерти вместе с сэром Ричардом. Он был тогда еще очень молод, и смерть отца потрясла его. Она была ужасна. В тот день они рассматривали книгу — старинное издание, рассказывающее об истории замка, — и смеялись. Отец сэра Ричарда сидел в большом дубовом кресле, оно до сих пор стоит в комнате. Они были на редкость дружны. Отец сэра Ричарда рассказывал о наследном принце, своем сыне. Вдруг он выхватил из книги старинный вымпел с гербом рода Седжелеев и закричал по-французски: «Король умер, да здравствует король!» И засмеялся. Но затем сделал глубокий судорожный выдох и замертво упал головой в книгу. Сэр Ричард был в ужасном состоянии, хотя все мы знали, что здоровье его серьезно подорвано ужасными ранами, полученными во время войны.

— Боже мой, сколько же я о нем не знала! — Потрясенная, с исказившимися чертами лица, леди Мэри растерянно обвела комнату затуманенным взглядом. — Где Кэт? Скажите ей, что я… я… должна…

— Я здесь, миледи! — обеспокоенно отозвалась Кэт. — Хотите, я отведу вас в вашу комнату?

Леди Мэри сделала отрицательный жест.

— Нет, нет, необходимо найти его… там… — Она указала на отверстие в стене и направилась к нему. Кэт и Уэбстер последовали за ней. Уэллс замыкал шествие. Они поднялись по уходившему вверх полу.

— Здесь раньше была лестница, но отец сэра Ричарда приказал заменить ее наклонным полом, чтобы ему было легче подниматься, — объяснил Уэллс.

Маленькая группа молчаливо поднялась на самый верх и остановилась перед закрытой дверью.

— Я вспоминаю эту дверь, — прошептала леди Мэри.

Она попыталась открыть ее, но безуспешно. Тогда она закричала:

— Ричард!.. Открой мне, Ричард!.. Прошу вас!..

Вместо ответа послышался приглушенный стон.

— Ричард… откройте немедленно!.. — продолжала леди Мэри.

Какой-то предмет упал на пол. Было слышно, как передвигают мебель.

— Позвольте мне с ним поговорить, миледи, — предложил Уэллс.

Он подошел к двери и громко сказал:

— Монсеньор, враг бежит. Я к вашим услугам.

Тут же послышался сильный голос сэра Ричарда:

— Лорд Данстен, вы — предатель! Вы позволили врагу войти в замок. Пусть позовут стражу.

Обратив свои лица к Уэллсу, все, затаив дыхание, слушали этот странный диалог. Уэллс кивнул головой и мужественно продолжил:

— Ваше Величество несправедливы ко мне. Я служил верой и правдой вам и вашему отцу. Но если Ваше Величество считает, что я виновен, я готов сдаться в руки стражи.

— Отошлите тех, кто с вами! — почти выкрикнул сэр Ричард. — Я открою дверь только вам одному!

Леди Мэри сделала знак Кэт и Уэбстеру следовать за ней, и они отошли на несколько шагов.

Оставшись один, Уэллс глубоко вздохнул, отошел от двери, затем вернулся назад. Скрестив на груди руки, он обернулся, устремив на них встревоженный — или прощальный? — взгляд, и постучал в дверь семь раз.

Послышался звук отодвигаемой задвижки.

— Вы один? — раздался голос сэра Ричарда.

— Да, монсеньор.

— Седлайте лошадей. Вы поедете со мной.

— Седлать лошадей! — крикнул старик так громко, что голос его сломался. — Приказ Его Величества. Смерть американцам!

Дверь открылась, но вместо сэра Ричарда появилась его рука, размахивающая мечом. Уэллс вошел, и дверь захлопнулась.

Леди Мэри судорожно дышала. Повернувшись к Уэбстеру, она в приливе энергии выкрикнула прерывающимся от волнения и тревоги голосом:

— Позовите доктора! Пусть он придет немедленно! Неизвестно, что произойдет за этой дверью. Скажите ему, что нельзя терять ни минуты!

Она быстрым шагом спустилась в большой зал. Кэт следовала за ней по пятам. Вдруг, затаив дыхание, она воскликнула:

— Леди Мэри! У меня есть идея! Я сейчас вернусь.

Ведь Джон сказал, что не уедет из деревни, пока все не уладится. Она побежала в дворецкую с намерением позвонить в гостиницу.

— Джордж? Это Кэт из замка. Мистер Блэйн еще в гостинице?

— Да, да, он здесь. Пьет чай в саду. Ничего не случилось? Вы дышите как тюлень.

— Позовите его побыстрее, пожалуйста. Скажите ему, что это очень важно.

— Иду, иду! — пробасил хозяин отеля.

Не прошло и минуты, как Джон Блэйн был у телефона.

— Слушаю.

— О! — воскликнула Кэт, прерывисто дыша. — Уезжайте немедленно в Америку, умоляю вас!

— Кэт! Что случилось?

— Очень вас прошу. Я ничего не могу сказать по телефону, иначе вся деревня будет в курсе; вам грозит большая опасность. Не теряйте ни секунды!

— Но Кэт! Что за секреты! — запротестовал он. — Если опасность так велика, я сам приеду, чтобы убедиться в этом.

— Нет, нет, умоляю вас…

— Тогда скажите мне, что случилось? — настаивал он.

— По-моему… сэр Ричард… серьезно заболел… Он не похож на себя… Мы не знаем почему, но он хочет… убить вас.

Джон рассмеялся.

— Убить меня? Это же смешно!

— Это правда, уверяю вас. Лучше вам с ним больше не встречаться.

— Но почему я должен так его бояться? — Он вновь засмеялся. — Глупости! Сейчас не эпоха средневековья!

— Для сэра Ричарда да! Вы зря смеетесь! Уверяю вас, что он намерен вас убить.

— Кэт!

— Да?

— Вы боитесь за меня? — На другом конце трубки он услышал очень тихое и неуверенное «да». — Тогда я скоро буду.

— О! Умоляю вас! Уезжайте из деревни… из страны… возвращайтесь к себе.

— Это я всегда успею сделать.

— Нет, нет, это вопрос жизни или смерти! Прощайте! Прощайте!

— До свидания, Кэт, — сказал он и положил трубку.

Повернувшись, он увидел, что Джордж стоит сзади.

— Плохие новости из замка, мистер Блэйн?

— Хотят, чтобы я уехал из страны, — медленно сказал Джон Блэйн. — Но я не знаю почему. Ничего не понимаю.

— Сэр Ричард не терпит, когда обсуждают его приказы. — Голос Джорджа словно предупреждал.

— Вероятно, это зависит от того, к кому он обращается.

— Малышка Кэт упряма как ослица, но она славная девушка. Леди Мэри повезло с такой горничной. Я, например, не могу…

— Кэт не горничная! — перебил Джон Блэйн.

— А кто же?

— Я тоже хотел бы знать это. И никуда не уеду, пока не узнаю!

— Я оставляю за вами ваш номер, мистер Блэйн?

Джон ответил не сразу:

— Почему бы и нет? Никогда не знаешь…

— Что вы собираетесь делать, мистер Блэйн?

— Вернусь в замок, как только закончу пить чай.

В верхней комнате восточной башни Уэллс пытался смягчить гнев своего хозяина.

— Положите меч, Ваше Величество, — сказал он. Сэр Ричард не слушал его. Он упирался мечом в грудь слуги и глухим голосом грозил ему:

— Я рассеку тебя пополам… Сейчас ты увидишь… предатель…

Все кружилось вокруг него; красные круги, усеянные блестящими точками, мелькали у него перед налитыми кровью глазами. Он едва различал силуэт Уэллса, который представлялся ему темным привидением в ореоле пляшущих цветных пятен.

— Надо открыть дверь, монсеньор, — сказал Уэллс. — Ваша королева должна наконец все узнать.

— Я сам знаю, что мне делать, предатель! — завопил сэр Ричард и поднял меч на смутный силуэт, пытающийся защититься.

В этот момент позади него послышался скрежет заржавевшей задвижки. Это Уэллс, проскользнув к двери, пытался ее открыть. Сэр Ричард резко повернулся, зашатавшись под тяжестью меча, затем с трудом выпрямился.

— Дьявол! — вопил он. — Ты опять меня предаешь! Хочешь присоединиться к моим врагам! А! Я знаю, как тебе помешать! Я — Ричард IV и буду действовать как мой отец, Ричард III. Мой меч… мой меч… проклятье… эти цветные точки… мерещутся повсюду… А! Наконец… я вижу тебя…

Он действительно увидел исказившееся от ужаса лицо незнакомого старика. Со всего размаху он опустил на него свой меч, и… тело рухнуло. У ног сэра Ричарда лежала неподвижная куча тряпья, все, что осталось от бедного дворецкого. Он продолжал держать в руке меч, тупо уставившись на него.

— Весь в крови… сколько крови… — бормотал он, чувствуя, как к горлу поднимается тошнота.

Он бросил меч, и тот с грохотом покатился по каменным плитам пола.

Маленькая группа людей прижалась к двери и со страхом прислушивалась к тому, что происходит в комнате. Никто не приходил к ним на помощь. Доктора не было дома. Американцы, видимо, съехали из гостиницы.

Вдруг Кэт заметила Джона, бежавшего со всех ног.

— О! Господи! Благодарю тебя! — выдохнула леди Мэри. — Мистер Блэйн, как вы узнали, что нам нужна помощь?

— Кэт позвонила мне, утверждая, что мне грозит опасность. Вот я и примчался сюда узнать, что произошло. Я прошел прямо в комнату сэра Ричарда, увидел сдвинутое панно… и вот я тут.

Он замолчал, увидев их серьезные лица.

— Скажите мне, что случилось!

— Сэр Ричард находится в этой комнате. Он закрылся на задвижку. — Леди Мэри обеспокоенно глядела на Блэйна.

— Мой дедушка тоже там, — добавила Кэт.

— Сэр Ричард серьезно болен, — вступил в разговор Уэбстер. — Надо что-то придумать, чтобы войти к нему.

— Через подвалы! — осенило Кэт. — Там есть проход в комнату через люк.

— Да, но туда ведет обитая железом дверь и она закрыта на ключ, — напомнила ей леди Мэри.

— Но ключ-то должен где-то быть, — заметил Уэбстер.

— Где его теперь искать? Надо попробовать сорвать задвижку топором…

— Подождите! — воскликнул Джон Блэйн. — В подвале есть электричество?

— Да, отец сэра Ричарда приказал провести его из-за своих винных погребов.

— Но если дверь обита железом… — начал Уэбстер, но Джон Блэйн его перебил:

— Один из моих сотрудников забыл здесь свою электродрель. Сейчас я ее принесу.

Он бросился по коридору, Кэт вслед за ним.

Когда леди Мэри и Уэбстер спустились в подвалы, дрель уже вовсю верещала, и в этом адском шуме нельзя было услышать друг друга.

— Готово! — воскликнул наконец Блэйн. — Помогите мне, Уэбстер. Дверь чертовски тяжелая, кладите ее осторожно! Счастье, что она такая узкая. Кэт, возьмите дрель. Уэбстер, держите с той стороны, а я возьму с этой. Отойдите назад, леди Мэри, прошу вас.

Они повиновались ему без слов. Уэбстер и Блэйн аккуратно положили тяжелую дверь на каменные плиты. Перед ними открылась темница, лишенная окон. Блэйн вошел туда.

— Да это же вентиляционный колодец! Уэбстер, посмотрите, потолка-то нет! Но высоко вверху светится квадрат.

Уэбстер вошел и посмотрел вверх.

— Вы правы. Он выходит на вершину башни.

— А как же туда добраться? Тут должны быть ступеньки… Ну да, вот они. Вы их нащупали?

— Боже мой! Да, я их чувствую! — воскликнул Уэбстер. — Но я бы не хотел…

— Вы слышите разговор? — спросила леди Мэри.

— Нет. — Джон руками отыскал ступеньки, вырубленные прямо в стене. — Я поднимусь наверх и тогда…

— О, нет! — Кэт встала у него на пути. — Прошу вас, не поднимайтесь! Если вы упадете…

— Не бойтесь. У меня большой опыт скалолазания.

И он полез вверх, на ощупь отыскивая каждую ступеньку.

— Что вы будете делать, когда доберетесь до верха? — простонала она, ломая себе руки. — Как вы узнаете, что…

— Единственный способ узнать — это подняться туда. Уведите леди Мэри наверх. Делайте что я вам говорю, Кэт. Уэбстер, проводите их. Я доберусь до верха и открою вам дверь изнутри.

Они подчинились, а он продолжил подъем, решительно отбросив страх и все мысли. Светлый квадрат, замеченный снизу, был несомненно люком. Тишина давила: ни звука, ни голоса.

Что делал в эту минуту сэр Ричард?

Джон продолжал свое нескончаемое движение вверх, стараясь обойтись без малейшего шума. На одной ступеньке он поскользнулся и чуть было не загремел вниз, однако счастье было на его стороне: он сумел удержаться. Шаг за шагом, рука за рукой он на четвереньках медленно продвигался вперед. Наконец голова его уперлась в люк, он поднял его и очутился в комнате, освещаемой электрической лампой, стоящей на массивном дубовом столе. Он хотел было закрыть люк, но ржавые петли отказывались повиноваться. За столом сидело странное существо, задрапированное в темно-красный бархатный плащ, с золотой короной на голове (нет, скорее из позолоченного металла!). Это был сэр Ричард! Невозможно поверить! И тем не менее это было так. Склонившись над огромной старинной книгой, старик бормотал непонятные фразы и что-то держал в правой руке. Скипетр? Да! И это была не подделка. Настоящее золото, инкрустированное драгоценными камнями! Сокровище все-таки существовало! Сэр Ричард нашел его или, по крайней мере, его часть! Но зачем это скрывать? К чему все эти секреты? Джон стоял неподвижно, наполовину высунувшись из люка. Должен ли он говорить? Да, это было необходимо.

— Сэр Ричард, — тихонько позвал он.

Старик поднял голову, но тут же опустил ее, словно ничего не услышал. В это мгновение Джон увидел у двери неподвижное тело Уэллса. Рядом валялся меч с острым лезвием, весь в крови.

Потрясенный представившейся ему ужасной картиной, Джон не знал, что предпринять. Сэр Ричард не двигался, но продолжал бормотать. Дверь! Надо открыть дверь, пока старик не видит. Но на ней три задвижки! Добраться до двери и бесшумно открыть все три задвижки! А по дороге захватить и меч для верности!

Сдерживая дыхание и не отрывая взгляда от сэра Ричарда, Джон согнувшись добрался до двери, по дороге переступив через труп. Бедный Уэллс! Джон отвел взгляд от перекошенного судорогой лица, на котором застыло выражение отчаянного ужаса. Первая задвижка поддалась без всякого шума, вторая легонько скрипнула. Бормотание затихло. Джон обернулся. Сэр Ричард сидел не шелохнувшись. Голова его по-прежнему склонялась над книгой, казалось, он ничего не видит: может, он задремал? Надо было этим воспользоваться и открыть дверь. Но третья задвижка была очень тугая и не поддавалась его стараниям. Он уже наполовину отодвинул ее, когда почувствовал прикосновение к спине стального острия. Он скосил глаза вправо: меча на полу не было. Догадавшись, в чьих руках он находится, Джон с ледяным спокойствием сказал:

— Сэр Ричард, я здесь, чтобы помочь вам.

При этих словах сталь еще больше вонзилась ему в спину, так что он почувствовал острие меча на коже.

— Я ждал этой встречи, — процедил сквозь зубы сэр Ричард. — Я искал ее. Наконец-то, после стольких лет пришел мой черед… вы преследовали меня… теперь настало мое время свести счеты…

— Сэр Ричард, одумайтесь, — пытался вразумить его Джон.

Под угрозой меча он вынужден был отступить от двери и очутился почти у открытого люка.

— Это вы виноваты в том, что я вынужден был прятать своего сына. Но, несмотря на все, он погиб! Да, да, умер от взрыва вашей бомбы!

Сын? Какой сын? У сэра Ричарда не было детей! Это плод его больного воображения!

Внезапная боль в спине и несколько теплых капель на теле заставили Джона закричать:

— Сэр Ричард, я ваш друг! Нельзя же ненавидеть друга.

— Еще не хватало ненавидеть вас! — с высокомерием сказал старик. — И прошу вас называть меня, как подобает моему титулу. Поступая так, я выполняю свой королевский долг. Я мог бы приказать отравить вас за моим столом, но тогда другие понесли бы ответственность. Нет, я сам обязан выполнить его. На колени! На колени!

Джон ловко вывернулся, и теперь они стояли друг против друга. Великий боже! Как гротескна была эта ситуация! Он был во власти старого, выжившего из ума англичанина! Люк с одной стороны, острие меча — с другой. Когда-то он был чемпионом по фехтованию в Гарварде, и ему была известна опасность манипулирования мечом.

— На колени, говорю вам! — вопил старик. — Я научу вас, как подобает вести себя с королем!

— Но, послушайте… — Джон пытался рассмеяться, но пересохшее горло отказывалось подчиняться. Прямо перед собой он видел дьявольский блеск пристальных глаз…

— На колени! — скрипел зубами сэр Ричард.

Джон повиновался, пытаясь выиграть время.

— Сэр Ричард, послушайте меня! Ах, извините, Ваше Величество, если вам так угодно. Леди Мэри была права. Сокровище есть, вот оно, на вашем столе. Этот скипетр — настоящее королевское сокровище! Оно позволит вам сохранить замок. Положите меч, он вам больше не нужен, уверяю вас. Сейчас я позову леди Мэри и скажу ей, что вы ждете ее с сокровищем… с огромным состоянием… подумайте об этом!

Сэр Ричард продолжал пристально смотреть на него, но ярость в его взгляде сменилась растерянностью. Его правая рука безжизненно повисла вдоль тела, выронив меч, затем схватила скипетр.

Джон поднялся с колен и незаметно приблизился к столу и мечу, продолжая говорить:

— Уэбстер знает, что нужно сделать со скипетром. Он стоит целое состояние.

Схватив меч, Джон возликовал. Слава богу! Теперь он одержал верх! Он сможет открыть дверь и позвать на помощь. Но едва меч оказался в его руках, сэр Ричард начал размахивать скипетром, пытаясь достать его.

Он отпрыгнул назад и встал в позицию. Ловкости ему было не занимать. Он отскакивал в разные стороны, парируя удары разбушевавшегося демона. Но расстояние между ними было небольшое и малейшая секунда невнимания могла оказаться фатальной. В какое-то мгновение он удачно отбил удар тяжелой массы, и она с грохотом обрушилась на угол дубового стола, разломив его надвое.

Во время этой чудовищной дуэли, когда Джон Блэйн пытался защитить себя, не причинив одновременно вреда сэру Ричарду, последний с пеной у рта продолжал извергать непрерывный поток бессмысленных слов:

— Его тело в пепле… сын мой… сын мой… Уэллс знал… где Уэллс? Уэллс! Уэллс!

Пронзительно вскрикнув и подняв скипетр над головой, старик бросился вперед. Джон отпрыгнул в сторону, в очередной раз уйдя от удара. Это была гонка из угла в угол, не на жизнь, а на смерть. Сэр Ричард носился по комнате наугад, и иногда его удары достигали цели: один раз скипетр царапнул Джона по коже, в другой попал по левой руке, сильно задев плечо. Но, к счастью, ловкость не изменяла ему и он крепко держал в руке меч. Сэр Ричард превосходил его силой, а Джон ловкостью. Он хранил молчание, стараясь не ранить своего противника. Последний не прекращал сквозь зубы изрыгать угрозы.

Внезапно скипетр и меч встретились и оба противника очутились лицом к лицу.

— Ты хочешь завладеть моим скипетром! — взревел старик. — Знаю я тебя и тебе подобных! Язык льстеца, а сердце предателя. Все вы предатели! Я разможжу тебе голову! Это мой меч… меч моего отца… Брось его… Тебя ждет та же судьба, что и лорда Данстена. Я доверился ему… так долго… простолюдин, возвышенный мною… единственный, кому я верил… Я поручил ему своего сына… единственного сына… а он выдал мою тайну. Иначе разве у него была бы такая жена? Он плохо заботился о ней… и она умерла при родах… Да, он убил ее. А потом он позволил им убить моего сына. Осталась только дочь… нет наследника… дочь…

Джон слушал эти излияния, обострив все свои чувства. Сэр Ричард раскрыл ему свою тайну, свое таинственное прошлое из-за боязни потерять то, чем он обладал и что привело его к безумию. Но кто же была Кэт? Узнает ли он это когда-нибудь? Ведь Уэллс был мертв!

— Идиот! Какой же я был идиот! — продолжал сэр Ричард. — Я думал, что нахожусь в безопасности, потому что владею замком… дикие народы поднимают бунты во всех уголках земли… британский лев… осажденный замок… проиграл… они атакуют… Я их вижу… Приношу свою жизнь в жертву…

Он вновь взмахнул скипетром и, дрожа от напряжения, бросился на Джона. Тот опять отскочил назад, к люку.

— В темницу! В темницу к предателям!

— Осторожно! — предупреждающе крикнул Джон.

Он уперся ногой в край люка, в отчаянном усилии поднял меч, чтобы отвести удар, но скипетр угодил прямо в меч, разломив его пополам, а Джон, сгруппировавшись как при игре в футбол, откатился в сторону. Сэр Ричард, влекомый силой удара, пролетел по инерции вперед и устремился головой в отверстие люка.

Джон был потрясен. Голова его гудела. Он в изнеможении дотащился до двери, продолжая сжимать в руке обломок меча. Труп Уэллса лежал на прежнем месте, бесстрастный к разыгравшемуся в комнате урагану. Левой рукой Джон отодвинул его в сторону, чтобы открыть дверь. Не выпуская меча из онемевшей руки, едва сознавая, что делает, он с большим трудом открыл наконец третью задвижку. Дверь распахнулась, и на него посыпался град восклицаний и вопросов.

— Вы весь в крови! — простонала Кэт и, сорвав свой белый передник, принялась вытирать ему лицо. — Мы слышали ужасные звуки… О, Джон! Какой огромный синяк! Что там произошло? Почему сломан меч?

— Где сэр Ричард? — спросила леди Мэри, обшаривая комнату глазами. Переступив порог, она натолкнулась на труп Уэллса. — Ричард? О, нет! Как вы могли… — голос ее сломался.

Увидев скипетр, она подняла его, но тут же бросила, словно обожглась. Затем ее ищущий взгляд остановился на зияющей в полу дыре… А Ричарда нигде не было. Внезапно ее осенило: она поняла, что случилось. Обернувшись к Джону, обессиленная ужасной догадкой, она прохрипела:

— Увезите этот замок… он проклят. Я всегда это знала. Он полон… привидений!

Ее шатало. Она ухватилась за стол обеими руками, бледная как полотно, с одеревеневшим лицом.

— Осторожно, Кэт! — крикнул Джон.

Леди Мэри оттолкнула их.

— Я прекрасно себя чувствую! — Она облизала пересохшие губы и грустно улыбнулась. Ее невидящий взгляд устремился в неизвестное. — ОНИ нам не помогли. Может быть, ОНИ вовсе и не существуют?

Она сказала это ясным и громким голосом. Оттолкнув руки, тянувшиеся к ней, чтобы ей помочь, она удалилась в одиночестве.

Лето было в самом разгаре. Солнце ярко светило, дул свежий ветерок. Джон не мог оторвать восхищенного взгляда от замка: никогда еще он не видел его таким прекрасным. Он пешком пришел из деревни. У него было назначено свидание с Кэт. Природа была молчалива. В деревне также царила тишина. Люди разбрелись по домам, чтобы обсудить случившееся в замке. Следствие признало смерть сэра Ричарда случайностью.

Сэр Ричард умер. Последний из Седжелеев… Кто унаследует замок? Томас завел с Джоном разговор на эту тему.

— Что будет с нами, сэр? Вы знаете, мы всегда полагались на сэра Ричарда. Он не всегда был добр с нами, но так уж повелось от отца к сыну, мы к этому привыкли. Они были гордецы… в конце концов, было отчего. Старую Англию построили люди, подобные им. Так что же теперь будет с нами, сэр?

— Не знаю, Томас, — признался Джон. — Сейчас никто этого не может сказать. Но вас должны будут держать в курсе.

— Придется ждать, — вздохнул Томас.

Джон направился к тиссовой аллее, где он назначил Кэт свидание. Накануне вечером, после того как были приняты все необходимые меры по погребальной церемонии, он пожал руку Кэт и сказал ей:

— Я приду завтра утром. Увидимся в одиннадцать часов в тиссовой аллее, хорошо?

Она молча кивнула головой.

Он издали заметил ее силуэт: белое платье ярким пятном выделялось в темной аллее. Какой же она казалась маленькой посреди массивных зарослей тисса. Солнце ярким светом заливало аллею, и Кэт шагала по ней словно по ковру в ореоле солнечных отблесков.

Они сблизились и пожали друг другу руки. Джон едва удержался, чтобы не обнять ее: он понимал, что не следует этого делать, так как Кэт все еще оставалась под впечатлением ужасных событий предыдущего дня.

— Священник уже в замке, — сообщила Кэт. — Он пришел рано. Леди Мэри попросила заполнить склеп красными розами. Она хочет, чтобы поминальная молитва была краткой. Все желающие получат разрешение подойти и попрощаться с сэром Ричардом. Сломанный меч займет свое прежнее место.

— Как она себя чувствует?

— Она очень мужественно переносит утрату. Сегодня утром она очень спокойно говорила о нем, хотя я уверена, что она провела бессонную ночь, судя по большим темным кругам под глазами. Она говорит, что это к лучшему, что он ушел первым. Она сможет легче перенести одиночество: женщины в некоторых обстоятельствах сильнее мужчин. Они такие требовательные, а мы, женщины, обходимся малым. Для нас главное — иметь кого-нибудь, кто смог бы окружить нас теплотой и любовью да подать руку…

Ее голос надломился. Он привлек ее к себе. Она положила голову ему на грудь, и он прижал щеку к ее волосам.

— Кэт, — сказал он, нарушив молчание.

— Да, Джон?

— Я не пойду на похороны. Она не будет сердиться на меня за это? Я не могу заставить себя после тех трагических событий.

Они продолжали держаться за руки. Он не отрывал глаз от ее светящегося счастьем лица.

— Нет, — ответила она. — Леди Мэри поймет. Она призналась мне, что предпочла бы тоже не присутствовать на похоронах. Она всю ночь провела у его гроба. Она сказала мне, что счастлива видеть его наконец в мире и спокойствии, рядом с его древними предками, на предназначенном ему месте.

Джон смотрел на Кэт, спрашивая себя, раскрыла ли ей леди Мэри тайну ее рождения? Знала ли Кэт, что она была внучкой сэра Ричарда?

— Кэт, посмотрите на меня! — Она подчинилась, покраснев при этом самым очаровательным образом. — Говорила ли вам леди Мэри… о ребенке?

— О ребенке? Нет, Джон. О каком ребенке? — Кэт задумалась, роясь в своей памяти. — Она говорила, что хотела подарить сына сэру Ричарду, но не смогла. Она винит себя в том, что у них не было наследника. Я пыталась ее разуверить в этом, говоря, что она желала ребенка так же сильно, как и сэр Ричард.

— Что она ответила?

— Что бессмысленно говорить на эту тему. А потом, не знаю почему, она рассказала мне, что королева Елизавета приезжала в этот замок, спустя некоторое время после казни Эссекса. Вы знаете, что королева любила его, несмотря на то что он был гораздо моложе ее? После его смерти она ничего не рассказала. Ее девизом было: «Video et taceo». Это прекрасный девиз для женщины, сказала леди Мэри, особенно для влюбленной.

— «Я вижу и молчу», — повторил Джон. — Это хороший девиз для всех нас.

Они замолчали.

Затем Кэт сказала:

— Полагаю, вам больше не нужен замок?

Она высвободила свои руки и засунула их в карманы платья.

Он ответил мягким голосом, старательно подбирая слова:

— Мне было бы легко уехать и забыть о нем. Да, я испытываю к нему огромную любовь, и в то же время он вселяет в меня ужас. Он слишком стар… Может, он и в самом деле проклят. Но не замок в этом виноват, а люди, жившие в нем и свершившие зло. Посмотрите, Кэт, как красивы его башни под лучами солнца.

Он привлек ее к себе, и они вместе залюбовались замком, возвышающимся между двух холмов.

— Это произведение искусства, и я не помышляю о том, чтобы разрушить его, так же, впрочем, как уничтожить книгу или картину. Я хочу, чтобы целые поколения могли любоваться его красотой и вдохнуть в него новую жизнь.

— Значит, вы увезете его?

— Да, я думаю, что наш договор останется в силе, ведь он был заключен по доброй воле. Но я приложу все усилия, чтобы создать на этом месте прекрасную ферму. Это доставит удовольствие моему отцу. Леди Мэри будет жить недалеко отсюда, и ей будут видны плоды этой земли.

— А я останусь жить вместе с ней, — прошептала Кэт.

— Вы ошибаетесь, — твердо сказал он. — Она этого не позволит, насколько я ее знаю — а я уверен, что хорошо ее знаю. Впрочем, я тоже не позволю. Вы будете жить по ту сторону океана, в новой стране, моя маленькая Кэт. С человеком, который вас любит.

Она глубоко вздохнула, потом рассмеялась.

— Вы так уверены в этом? — воскликнула она. — Вы что, все знаете заранее?

Он взял ее тонкое лицо обеими руками.

— Ну, так скажите мне, прав ли я?

Они обменялись долгим взглядом, нет, больше чем взглядом. В ее фиолетовых глазах он увидел отражение ее души; а она увидела то, что давно ждала: человека, которого она могла полюбить, которого уже любила…

— Да, — тихо сказала она и добавила: — Мы будем жить в замке, когда его перевезут в Коннектикут?

— Нет, — ответил он, не колеблясь. — Никто и никогда не будет в нем больше жить. Для этого у нас будет свой новый дом. И если леди Мэри улыбнется вдруг мысль пожить в другой стране… без привидений, мы предложим ей комнату.

— О! — восхищенно воскликнула Кэт. — Вы обо всем подумали!

И губы их слились в страстном и долгом поцелуе. Разъединил их звук колокола, донесшийся издалека.

— Послушайте, — прошептала Кэт. — Леди Мэри запретила звонить погребальный звон. Колокола звонили мелодию ее молодости. Она сказала священнику: «Я не хочу ничего, что напоминало бы о смерти».

Кэт неуверенно улыбнулась ему.

— Можно я побуду немного с ней, Джон, пока не закончится этот грустный период в ее жизни? Вы не против, скажите, Джон, ведь всю оставшуюся жизнь я проведу с вами?

Разве мог он отказать ей в малейшей просьбе? Кивком головы он дал свое согласие и улыбнулся.

— Я подожду тебя здесь, — сказал он и сел на скамью, откуда сквозь тиссовые заросли мог любоваться замком, отчетливо вырисовывающимся на фоне голубого неба.