28. Настала черная пора.
Срок подачи налоговой декларации.
Последний свисток. Всё записанное мною на эту тему – ворох бумаг. Требовалось подсчитать все мили, которые проехала за год по служебной необходимости, вычислить стоимость горючего, прибавить ее к приблизительной величине амортизации автомобиля и вычесть все это из моего дохода. Езжу не на ракете «Восток», а всего лишь на антилопе типа «RAV-4». Ракетой в этом году было бы, пожалуй, дешевле. Позарез нужно найти предыдущий блокнот, такой с желтой обложкой, с записями от начала года, потому что в том, который под рукой, записи с мая. Ищу блокнот и чувствую, что во мне что-то ломается. Теряю волю к жизни. Ползаю по углам. Посмотрела везде – в корзине с грязным бельем, под кроватью, под сиденьем водителя в машине, в чемодане с зимними вещами, в выдвижном ящичке для косметики и канцелярских принадлежностей.
Есть! Нашла! В ящичке с надписью «РАБОЧИЕ ТЕТРАДИ»… Как же это случилось, что я положила вещь в предназначенное для нее место? Хм… осечка характера.
И вот сижу и считаю эти самые мили. Но что-то зудит, помехи во внимании. Замечаю, что эти каракули, эти истории, украденные из-под носа Закона об охране личных данных, эти предательства государственных соображений, эти бумажки и листочки, не попавшие на вечное хранение ни в полицейский архив, ни в Хроники Акаши, эти спонтанные записи на полях – все это написано мною… по-польски! Это уже не осечка, это аномалия. Вот, пожалуйста: грузинский монах из расположенного поблизости буддийского монастыря школы Теравада побил своего норвежского собрата за то, что тот курил марихуану и после третьей затяжки назвал его советским диверсантом и атеистом. Ибо у норвежцев к русским столько же уважения, сколько у поляков претензий. То есть порядочно. Ну и получил этот полярный медведь по сусалам, как Буддой положено. И все это написано по-польски! Мало того: двое молдаван угнали велосипед «Nike» цвета «серебристый металлик» со стоянки у супермаркета «Morrisons» в Дорчестере – и это тоже по-польски! Эстонец избил украинца из-за прекрасной… латышки, хм. Все по-польски! Наконец, натыкаюсь на редкий этнический случай: Джон Стивенс, англичанин до мозга костей, отдыхавший в десять вечера в пабе «Белый олень», попросил огонька у Ивана Капустина, русского до мозга костей и других внутренностей. Этот Капустин вежливо и с улыбкой достал из-под плаща полутораметровую пушку с романтичным названием МС255-20. Господи! Весь паб упал на колени и пивные животы и взмолился, чтобы Ваня проявил российское великодушие (и откуда берутся на свете такие представления?). Иван, удивленный произведенным впечатлением, попробовал громко, даже слишком громко в создавшейся ситуации, ну и, естественно, по-русски, объяснить обществу, что это лишь выполненная в натуральных размерах копия оружия, сделанная по заказу одного олигарха исключительно для прикола. И что, мол, в данный момент это полезное кухонное приспособление – зажигалка.
И все это в моем желтом блокноте записано по-польски.
Что, как, почему? Почему не на языке моих колыбельных, бессмертных произведений Пушкина, Толстого и прочих набоковых? И моих же курсовых работ? Почему не на языке Шекспира, Оруэлла и прочих джеймсов джонсов, моей кандидатской диссертации и языке общения с сегодняшним окружением?..
Ополячилась?
Ясно как день. А по-польски: ясно, как солнце, или – прямо, как член.
И это не в Польше, а здесь, на Острове, в Веймуте на берегу Ла-Манша, называемого тут Каналом!
Я одновременно взволнована и испугана. Мне не по себе. Впрочем, мне так часто не по себе, что уже становится привычным. Звоню с этой проблемой Роберту. Жалуюсь и ною. Приезжаю к нему рано утром на следующий день. Он только что встал с постели и еще сонный, и я целую его в небритую щеку… А потом извожу жалобами на свою любовную болезнь. Роберт увлеченно спекулирует: я, мол, по натуре бояка, и страх де – мой решающий элемент, и что, мол, битие определило мое сознание, и, исходя из этого, мозг подобрал самое безопасное средство общения с окружающей средой. Русские слова-дела-стереотипы слишком сильные, английские – слишком слабые. А польская полумягкая ментальность оказывается в самый раз в данную минуту и в данных обстоятельствах.
В этом что-то есть.
А сколько замечательных друзей среди поляков нашлось в тюрьмах и следственных изоляторах, не говоря уже о больницах! Доротка, которая надавала пощечин неверному любовнику, и тот написал на нее заявление в полицию, потому что хотел выселить из квартиры; Марленка, ехавшая на машине без положеной страховки; дантист Вацек, который справлял малую нужду под фонарем на безлюдном пляже, потому что боялся в темноте испачкать новые брюки и который понятия не имел, что на фонарном столбе висит камера видеонаблюдения; Кристиан, отец которого погиб в автомобильной катастрофе на дороге нашего графства; Гжегож, который играл на аккордеоне на бульваре, не имея лицензии на артистическую милостыню; Петр, который поймал угря длиной на три сантиметра меньше, чем разрешено правилами, и не имел при себе рыбацкой линейки… От каждого из них мне пришло приглашение на ужин в сочельник. И для каждого мы с мамой печем традиционную для этого праздника польскую плюшку в шоколадной глазури под названием «афроамериканец», или по-старинному – «негритенок».
А сколько друзей я нашла в местах заключения среди русских? Ни одного. А сколько англичан-товарищей по работе пригласили меня на дринк? Человек двадцать, но в бар, а не к себе домой. К черту! Если дружить и праздновать, так только с поляками.
Видимо, что-то есть в том, что тем, кто едет из Лондона в Москву и из Москвы в Лондон, Варшава представляется конечной точкой маршрута.
«Хорошее – потому что польское!» – как твердил в свое время экс-премьер Кшиштоф Белецкий, нахваливая товары местного производства. «А может, и словацкое!» – добавлял каждый раз мой сын с ухмылкой. Потому что в этих мысленных путешествиях между Москвой и Лондоном легко ехать транзитом через Братиславу, Брно, Загреб или, скажем, прекрасное Сараево…