6. Усталость. Сегодня ощущаю усталость. Еще со вчерашнего дня. Утром была в суде с этим несчастным Ареком Сынульским. Его доставили из тюрьмы, где он сидит за ненадлежащее обращение с молодой женщиной. Она была пьяна, переодета в полицейский мундир, а в ее сумочке вместе с чипсами и куском жареной камбалы лежал розовый вибратор. Но она не шлюха и совершенно не желала соглашаться с тем, чтобы какой-то незнакомый тип после краткого приветствия лез к ней в трусы.
В тюрьме Арек порезал себе вены и проглотил зажигалку. Запястья ему заклеили пластырем, зажигалку быстро извлекли с помощью специального зонда – трубки с камерой, лампочкой и захватом. Меня даже не вызывали в больницу, потому что, когда хочет, Арек может демонстрировать английский на уровне, ничуть не уступающем моему.
– Ну, не будем преувеличивать, уж не в юридической терминологии! – шепчет он, не открывая рта. Ведь мы сидим на скамье подсудимых, на глазах всего суда, и когда он начинает говорить, все замолкают и смотрят на меня в ожидании перевода. А что переводить? Путевые заметки его зажигалки?
Судом рассматривается сейчас старый и незначительный эпизод, который произошел еще до серьезного дела – о непроизведенном дуновении в трубку. Арека задержали на дороге, потому что у его машины не горел левый стоп-сигнал. На таких привлекающих внимание мелочах мигранты и попадаются: перегорела лампочка, отсутствует брызговик, водитель едет непристегнутым. Потом проверка документов: страховка оформлена не на того человека – в Англии страхованию подлежит не автомобиль, а тот, кто сидит за рулем этого автомобиля. Просроченный на один день техосмотр – все данные есть в компьютерной системе полиции. Ну и что с того, что мистер как раз ехал в мастерскую на техосмотр? Слишком поздно – просрочка уже составила двадцать восемь минут. Транспортный налог: кого волнует, что на этой машине никто не ездит и она уже два месяца простаивает? Налог должен быть уплачен! Так что вот вам штраф. Мистер не понимает, о чем речь? Не знает английского? Это проблема! Я вынужден вас арестовать и лишить свободы на неопределенное время до выяснения всех обстоятельств дела – в присутствии переводчика под магнитофонную запись, потому что свою полицейскую задницу тоже нужно прикрыть.
Ну а потом на дороге в ходе разговора с Ареком полицейский «почувствовал запах алкоголя в дыхании задержанного». В полицейском участке Ареку надлежало дунуть в трубку, что он усердно и сделал. Но устройство гигантских размеров, подсоединенное к этой трубке, отказало ему в сотрудничестве. Попросту сломалось. Арека спросили, согласен ли он, чтобы у него взяли на анализ образец крови или мочи. Тот с энтузиазмом согласился дать мочу, но полицейские хотели крови. Он не дал. Сказал, что боится иголок. А когда ему указали на татуировку на запястье, сказал, что сдавать кровь ему запрещает религия. Однако у полицейского в компьютере нашлась анкета, заполняемая при поступлении арестованного в СИЗО, в которой указано, что он католик, не имеет никаких религиозных потребностей, не настаивает на предоставлении ему возможности исповедоваться или отправлять какие-либо другие религиозные обряды. Тогда Арек просто сказал:
– Не дам, и все!
А это уже нарушение, предусмотренное соответствующим параграфом британских правил дорожного движения. Отсюда и наша встреча в суде.
То, что для британца оканчивается обычным штрафом, для поляков или других славян означает потерю очередной работы. Еще можно сказать работодателю, что пропустил день из-за смерти бабки, но если скажешь, что идешь в суд, можешь запросто вылелеть с работы, да еще тебе влепят штраф плюс оплату судебных издержек, плюс обязательный взнос в фонд помощи жертвам незастрахованных виновников ДТП, ну и приговор в личное дело, доступное властям всей Европы. Со стороны британцев это совсем не расизм, как считают многие славяне. Это просто характерный пример неприятностей, возникающих в области права из-за разницы культур.
В общем, из-за пустякового дела о неработающей лампочке Арек на полдня вырвался из тюрьмы. Он весь сияет. Весел. Галантен. Говорит:
– Как там ваша книжка? Обо мне пишете?
– У меня проблемы, – отвечаю я. – Боюсь писать.
– А чего вы боитесь?! Берите бумагу, ручку и вперед!
– Да вас боюсь. Когда вы ее прочитаете, вам вряд ли понравится.
– Почему?
– Ну, вы в ней не положительный герой. Понимаете, персонаж книги отличается от того человека, который явился его…
– Источником вдохновения?
– Скорее прообразом, – спокойно говорю я, хотя внутри у меня все протестует. Источник моего вдохновения – мой любимый, а не ты, глиста!
– Я такой страшный? – спрашивает Арек, почти не размыкая губ.
– Пока нет. Но вы можете разозлиться, потому что персонаж не слишком приятный тип… Не очень хороший, короче говоря, плохой.
– Да чего там! Ничего по-настоящему плохого вы обо мне и не знаете, я ведь о таких делах не болтаю.
О боже… Во что я впуталась с этой идеей Роберта насчет книжки! Роберт – единственный человек в мире, который знает, что я – законченная трусиха. Что внутри я страшно боюсь большинства вещей, людей и событий. Что если рядом со мной кто-то начинает кричать или злиться, то внешне я совершенно спокойна (и даже выгляжу весьма cool-and-круто), а внутри меня как будто сжимается какой-то эмбрион. Никак не могу к этому привыкнуть, хотя возможностей хватало. Три последних года моего брака прошли в сплошном крике, пока не дошло до худшего. То же самое и на работе, с той только разницей, что орут не на меня, а на стражей порядка в форме полиции ее королевского величества Елизаветы Второй. Только Роберт знает, как это на меня действует, как холодеет и дрожит все внутри, и с какой болью я потом прихожу в себя. Он всегда изобретает какие-нибудь трюки, чтоб я могла обмануть собственную натуру. Однажды придумал способ пресечь ярость собеседника. Сказать ему что-нибудь в духе: «Позлитесь подольше, пожалуйста, и, если можно, чуть сильнее… А то я пишу книжку о своей работе, и мне нужно хорошее описание какого-нибудь взбесившегося типа. Буду вам очень признательна». Тогда тот может успокоиться из одного любопытства. Перестанет вести себя как лев в клетке и обратится в участника раздачи автографов на книжке, героем которой он сам является. И это действует! Правда, теперь оказывается, самое плохое об Ареке еще ждет всплытия…
– Думаю, что когда вы узнаете в отрицательном герое книги себя, то на меня разозлитесь, – продолжаю, помня слова Роберта о том, что людям нужно сообщать свои опасения, а не скрывать их. – Боюсь, что если укажу ваши имя и фамилию, и приятели начнут вас дразнить, вы мне стекла в окнах побьете, шины проколете, капот исцарапаете, а к дверям приколотите дохлую курицу.
– О боже! Ну у вас и воображение! Я ничего такого не делаю! Уже много лет. Это только пацаны так могут. Так вы что, решили не писать? Не будет книжки?
Сейчас он уже говорит обычным образом, и весь суд смотрит на нас.
– Обвиняемый просит повторить последнее предложение, ваша честь! Да замолчите вы! – советую я Ареку. – Будет книжка. Только, может, было бы лучше, чтобы отрицательного персонажа звали как-то по-другому? Чтобы вы могли сказать вашим приятелям, что это не вы.
– Нет у меня никаких приятелей. Но если вы уж так боитесь, то имя можно оставить, а фамилию переделать на какую-нибудь похожую.
– Скажем, не Сынульский, а Махульский?
– Может, не такую известную фамилию? Чтобы Юлиушу бесплатную рекламу не делать?
Вот вам человек с правильным подходом к бизнесу! А сидит по тюрьмам. Но, с другой стороны, у Юлиуша Махульского была жена Лиза, русская из Москвы, и, насколько я знаю, он с ней не слишком хорошо обходился. Так что перебьется без нашей бесплатной рекламы!
– Ну тогда Дедульский! Или Тетульский, как вам это? – Ну конечно! Дедульский – это лажа улетная! А Тетульский – это вообще что-то педерастическое… Еще только Мамульского не хватало!
Хороший момент использовать совет Роберта, который недавно объяснял основы поведенческой уверенности в себе.
– Знаете что? Это моя книжка, и мне решать. Еще поломаетесь – и вообще станете Срульским!
Арек изо всех сил старается подавить хохот и, ощущая себя принцем – героем книжки, ревет на весь зал суда:
– Высокий суд, я все обдумал и решил изменить свои показания. Я признаю себя виновным! По правде говоря, у меня нет разумного объяснения причин, по которым я в полиции отказывался сдать кровь на анализ! Я хитрил. Хотел воспользоваться тем, что не работал большой автомат, проверяющий на содержание алкоголя. Прошу прощения за этот обман. Я искренне благодарен британской полиции за то, что она меня задержала – ведь в моем случае речь шла о выпившем и незастрахованном водителе. Может быть, благодаря этому аресту дело не дошло до трагедии, подобной той, о которой вспоминала здесь госпожа прокурор.
Когда я заканчиваю торжественный перевод этого внезапного признания, судья, секретарь, судебный пристав и писака на скамье для прессы замирают на полувздохе… Вот это номер! Отрицательный герой примеряет плащ в лавке старьевщика, и на этой дырявой тряпке на этикетке под засаленным воротом фломастером написано «Зорро»…
Придя в себя, судья назначает Ареку Сынульскому огромный штраф плюс оплату судебных издержек и пожертвование. А так как он уже сидит в тюрьме, и государство выплачивает ему шесть с половиной фунтов в неделю на сигареты, фрукты или канарейку – единственное творение Божье, кроме пауков, которых можно содержать в камере, – то штраф заменяется ему дополнительным днем лишения свободы. То есть вместо пятисот сорока дней он отсидит пятьсот сорок один. А мы, британские налогоплательщики, заплатим еще восемьдесят фунтов за этот его последний день. Именно во столько в среднем обходится суточное содержание одного заключенного.
А я счастлива, что могу уже ехать домой, вместо того чтобы торчать в суде целый день! Я купила в русском магазине у Миши-Китайца из-под прилавка банку щавеля (щавель у нас единственный дефицит, потому что многие любят что-то «достать», а не купить), и меня ожидает роскошный обед. Но на выходе меня перехватывает охранник, Большой Эдди: просит срочно позвонить в следственный изолятор, расположенный в двух часах езды отсюда. Звоню…
– Это вы – та переводчица, что пишет книжки? – спрашивает начальник смены с голосом, холодным как обледенелая сталь.
– Да, но это так, ерунда, ничего серьезного…
– Просим вас немедленно приехать. У нас тут трое польских граждан. Они нам весь СИЗО разнесут… Не пьяные и не обкуренные, но не хотят разговаривать через телефонных переводчиков.
– Но… – я собираюсь сказать, что я жутко устала.
Однако он не останавливается.
– Я знаю, что это далеко. Пожалуйста, перейдите улицу, там напротив суда полицейский участок, а рядом в полной готовности – машина с мигалкой.
Я оглядываюсь. Точно, стоит ментовская машина с мигалкой. Я не спрашиваю: «А как насчет обратной дороги?». Наша полиция очень fair. Если куда-то отвозят, то обязательно привезут назад. Можно не беспокоиться. Честно говоря, в течение пары первых лет работы трудно было привыкнуть, что полиция – это приличное учреждение.
Ну ладно, поеду, но с условием, что они не будут включать сирену. А то громкие звуки и мигающий синий свет проблескового маячка, доводят меня до изнеможения.
Приезжаем на место. Типичный сержант образцового вида. Холодный взгляд, стальной голос:
– Что там за книжка? А наш отдел по связям с прессой проинформирован?
– А при чем тут пресса? Это такой прием, сержант. Направленный на то, чтобы привлечь внимание агрессивного субъекта и вызвать у него любопытство. Он должен играть в книжке роль антигероя, поэтому я говорю ему, что на благо мировой литературы мне нужно от него побольше злости, криков, проклятий, ударов кулаком по столу, прошу его попинать стену и оторвать от пола прикрученную мебель. Если он здорово пьян, я прошу его блевануть прямо тут на скамейке под носом у сержанта. А если он под кайфом, то мы просим о медицинской помощи – и все потому, что на обдолбанный мозг уже ничего не действует…
Стальной взгляд меняется на самый что ни на есть ласковый. Сержант считает, что обладает чувством юмора и будет сейчас это себе доказывать. В ходе нашего разговора.
– А что, книжка состоит из одних антигероев?
– Да нет, не беспокойтесь. Есть там и настоящий герой – сержант из следственного изолятора. Высокий, красивый, с немного торчащами усами, выдающими огромный темперамент. Вначале он смотрит грозно, но так как у него исключительное чувство юмора, то в худшие моменты его взгляд смягчается…
– Добреет, что ли? Хеппи-энд.
– Для этого сержанта да. Но не для переводчицы.
– Почему?
– А она влюбляется в сержанта и настолько теряет голову, что не обращает внимания даже на очевидные факты.
– То есть?
– Что ее любовь безнадежна, да и просто невозможна… Потому что у положительного героя, так же как у вас, сержант, на куртке значок с радугой, то есть он гей. Вы бы не возражали, если бы этот герой носил ваше имя?
Из глаз сержанта сыпятся лепестки роз.
– Как будет по-польски gay?
– По-разному, сержант, по-разному. Чужих называют «геи», потому что это политически корректно.
– А своих?
– По-разному. Обычно «педрилы», но это только по-настоящему хороших друзей, у которых вдобавок есть чувство юмора.
– Называйте меня «педрило».
– Есть, сержант!
Следственный изолятор становится оазисом мира и спокойствия. Сержант хочет стать героем книги и раздавать автографы.
С первого же взгляда оказывается, что трое задержанных скандалистов – грузины с фальшивыми польскими паспортами. По-польски они, естественно, ни в зуб ногой. А по-русски разговаривать отказываются. Из патриотически-политических соображений.
– Ну, пока! – говорю с энтузиазмом. – Я могу домой ехать. Грузинская переводчица есть только в Лондоне. Она будет в пятницу. Всего вам наилучшего, ребята! Посидите тут три дня, отдохните! А почему вы считаете, что полиция не может держать вас под арестом дольше двадцати четырех часов? Что за ерунда? Вы телевизора, что ли, обсмотрелись? Инспектор без допроса вас не выпустит, это железно. А на организацию необходимой лингвистической помощи уйдет пара дней, потому что все должно быть по закону – даже в таком пустячном деле, как говенные фальшивые паспорта, в чем можно всего за час разобраться!
Ну и в результате я выхожу из этого усыпанного лепестками роз изолятора после семи часов допросов. Соловьями курскими запели по-русски наши гордые грузики! Как только они указали свой адрес, специальная группа произвела там обыск. Нельзя вести обыск без согласия хозяина и без понятых? Что за ерунда киношная? Мы не в Грузии! Тут у нас граждане доверяют своим ментам. Двое полицейских имеют полное право войти в дом арестованного и прочесать его от чердака до подвала. И изъять ваш компьютер и эти семнадцать носителей информации. И эти фотографии, прессы для ламинирования, круглые и квадратные резиновые печати и штампы. Словом, обнаружить мастерскую по изготовлению фальшивых документов в спальне на втором этаже и конфисковать ее оборудование для приобщения к материалам следствия.
Серьезное дело! Но не мое… Процесс будет проходить в Kоронном суде, который ведет дела об организованной преступности. Тут наверняка потребуется и переводчик с грузинского. Чтобы все было в соответствии с законом.
На обратном пути я заснула в машине. Проснулась только у своего дома. Зайдя в квартиру, падаю на кровать, не раздеваясь. Моментально отключаюсь.
Все то время, что я была в следственном изоляторе, какая-то женщина в камере номер шесть колотила в металлические двери. Кулаками, пятками, плечами, задницей. Надзиратель и санитар все это время следили за ней с помощью камеры видеонаблюдения. Они вмешивались только тогда, когда она начинала биться головой. Тогда они заходили в камеру, хватали ее за запястья и лодыжки, клали на пол, застеленный матрасами, и не давали двигаться. При этом она издавала два или три таких крика, что кровь леденела в жилах. А потом замолкала. Выключалась. Как будто теряла сознание. Когда тюремщики выходили, с минуту лежала недвижимо, а потом начинала трястись. Дрожать. Садилась, качаясь взад-вперед, затем сразу же вставала и колотила в металлические двери. И так по кругу. Она была под наркотическим кайфом. Ничего не знала о лепестках роз, падающих с серого потолка. Не имела понятия о моем присутствии. Ее не волновало, что я не боюсь пауков, темноты и мышей. Зато я боюсь криков и не переношу громких звуков. Поэтому я не хожу в пабы и на рождественские концерты. Не посещаю спортивные арены и лучшие лондонские обувные магазины на Оксфорд-стрит. Я не в состоянии высидеть две части концерта классической музыки и ухожу в перерыве полностью разбитая. Я никогда не была ни на одном гала-концерте и отказалась пойти на шоу Мадонны в лондонском Куполе Тысячелетия, куда меня приглашал один поклонник. А потом и вообще ему отказала.
Я борюсь с этим, пробую как-то привыкнуть, работаю над собой. Но это поглощает у меня СТОЛЬКО сил! Мучает и терзает , загоняет в угол и опустошает.
Я ощущаю изнеможение. Мне необходимы сон, тишина и одиночество. Ни один из моих мужей этого не понимал. И даже моя мама. Даже старая больная кошка, которую я взяла из кошачьего приюта «Синий крест». Только мой любимый это понимал. Он всегда говорил тихо и мало. Всегда меня покидал.
Звонит телефон… Не беру трубку. Что с того, что это срочное дело? Мне нужны тишина и одиночество, баста. Когда очень устаю, то еще сильнее реагирую на звуки. А этот телефон звонит и звонит, и звонит, и звонит… У соседей, двумя этажами ниже.