1. Жаркий день на школьном дворе
Конец мая – счастливое время. Скоро закончатся занятия в школе, впереди будут только отдых, деревня, любимые книжки и велосипед!
Тая сидит на турнике у школы и болтает ногами в вишнёвых туфельках. Это её первые «лодочки», купленные специально к первому классу. Мама сказала:
– Теперь ты уже взрослая. Тебе нужны настоящие кожаные туфли.
Они пошли в «Детский мир» и купили вишнёвые, со сладковато-горчащим запахом, туфли. Вокруг узкого носа – декоративные дырочки, словно крошечный дятел клювом продолбил. Сбоку – ремешок с круглой серебряной застёжкой. И всё, никаких украшений.
– Деловая обувь должна быть сдержанной, – объяснила мама и убрала туфли в коробку, дожидаться первого сентября. Время от времени, раза три за день, Тая украдкой глядела на коробку-сокровищницу, представляла себе день выхода в деловой обуви. Как же хотелось, чтобы он поскорей наступил и на ногах заблестели лодочки – Таин пропуск во взрослую жизнь!
Это было почти год назад… Неужели Тая когда-то не была школьницей? Трудно поверить, что не было в её жизни форменного коричневого платья и чёрного фартука, в карманах которого так удобно хранить записки и резиночку.
На улице до одурения пахнет тополиными почками. Жарко. Тая откидывает на спину косу с коричневым бантом, осматривается. Немного тени есть на другом конце площадки. Но там играют мальчики – значит, туда идти не стоит. Что ж, высокий турник – подходящее место для взрослого человека в деловой обуви. Можно посидеть и подумать о своём, о взрослом.
Тая ещё раз напомнила себе то, во что было сложно поверить: она больше не первоклашка! Завтра – последний день занятий, а потом наконец-то рукой Инны Семёновны будет заполнена строчка в дневнике: «Переведена в … класс». Во второй! Тая ликует. Никто теперь не скажет, как долговязый выпускник, в которого она вчера влетела: «Брысь, малявка!» Ещё один день, и жизнь станет совсем взрослой. Всего только день! А послезавтра продуваемая ветерком электричка помчит её в деревню, навстречу велосипеду, белёной печке и коту Мурзику.
– Алло, Потапова! – Мишка стоит внизу и, как всегда, улыбаясь, смотрит на Таю. – Ты что там делаешь на верхотуре? Гнездо вьёшь?
Мишка – самый смешливый в классе и самый добродушный. У него со всеми хорошие отношения. Девочки уважают его за то, что он с ними дружит. Ну а среди мальчиков Мишка самый сильный, так что не уважать его никто не пробовал. Полноватый, с круглым улыбающимся лицом, он похож на Деда Мороза, если только Дед Мороз бывает рыжим. Мама говорит про Мишку: «Положительный мальчик. Весёлый, но умеет держать себя в руках. Как взрослый».
А ещё Мишка вечно всех мирит. Когда Тёма Бутылкин дверью прищемил ногу Горбунковой и она вопила как резаная, Мишка сумел помирить их до того, как в класс пришла Инна Семёновна. А то бы несдобровать Бутылкину! Инна Семёновна, когда девочек обижают, ух, какая строгая! Но Бутылкин не привык оставаться в долгу, и потом Горбункова получила бы сполна. Ведь он прищемил её не со зла, а не-ча-ян-но! Горбункова таких вещей не понимает. Она вообще мало в чём понимает, кроме причёсок. А Мишка очень даже понимает и всех мирит.
В общем, Мишка молодец. Он и сейчас пришёл на переговоры. Мальчишки играют в фантики – шлёпают слегка согнутой ладонью по обёрткам от жевательной резинки. Сначала один игрок бьёт по фантикам, потом второй. Победителю каждого кона достаются те фантики, которые перевернул он, но не смог перевернуть соперник. Фантики, перевёрнутые или не перевёрнутые обоими игроками, остаются на кону. Страшно хочется отвоевать фантик соперника, но и свой страшно потерять. В один день случается стать богачом или нищим.
Играют на иностранные фантики. Заграничная жвачка одета в несколько слоёв яркой глянцевой бумаги: внешняя обёртка – раз, вложенный комикс, «вкладыш» – два. Вкладыши ценятся даже больше обёрток.
Всё это богатство можно ставить на кон и выигрывать. Или проигрывать, это уж как повезёт.
Игрой в фантики увлекается вся начальная школа, но у девочек своя компания, у мальчиков – своя. А теперь, видно, кто-то из мальчишек сорвал невиданный куш, выиграл всё у всех, и больше никто не может с ним состязаться. А тут – Тая на турнике. Вот Мишку и послали к ней…
– Фантики есть?
– Есть, – сказала Тая и спрыгнула с турника.
– Раз есть, так пошли, – Мишка приглашающе махнул рукой.
Тая достала из кармана своё богатство: фиолетовую обёртку от жвачки, но не простую, а вдвое длиннее обычной. Такие редкие фантики называются «дабл», то есть «двойные». Против них могут поставить два обычных, а то и три. Сыграв на «дабл», можно сразу резко увеличить свои богатства. Но это – если выиграешь. А если нет?
Тая вздохнула. Фантики доставались непросто, в обмен на что-то. Родители многих одноклассников привозили из-за рубежа большие упаковки жвачки. Ребята жевали резинку, а в фантики играли или обменивали их на конфеты, мелкие игрушки, значки. Заграничные командировки взрослых – редчайшая редкость и невидаль, но только не для Таиных одноклассников. С ней учатся дети со всей Москвы – такая уж знаменитая их школа, с углублённым изучением языков. Похоже, в первом «А» собрались как раз те, кто часто провожает родственников в другую страну. А Тая школу не выбирала, она просто живёт рядом. За границу когда-то ездил дедушка Митя, капитан дальнего плавания. Но это было давно, когда Тая еще не училась и об игре ничего не знала.
В последний раз она получила «дабл» в обмен на пластмассового льва, который почему-то был зелёным. Из-за этого ненатурального цвета Тая льва не любила. Но грива глупого зверя была густая, длинная, и Горбункова с радостью ухватилась за фантастическое животное. «Беру для своей парикмахерской! – объявила она. – Из такой шевелюры получится шикарная стрижка „каскад“», – и сунула льва в портфель гривой вниз.
Льва было немного жалко, потому что дедушка привёз его из плавания. Но времени прошло уже много, и лев из диковинного подарка превратился просто в старую игрушку. Тая смутно помнила, как получила её, – давно-давно, когда ей ещё не был мал синий сарафан с олимпийским мишкой. Помнила дедушкину квартиру с большими часами, бьющими каждый час тоненьким серебряным голоском: «Тянь-тинь-тинь!» На столе – круглый аквариум, на книжной полке раскинула пять лучей огромная, в половину Таиной руки, высушенная морская звезда. Тая раньше не знала, что морские звёзды шершавые на ощупь. Она представляла их гладкими, гибкими и яркими. А эта, бурая и жёсткая, стояла понуро, будто новогодняя ёлка после праздника – колючая и неживая. Тая очень давно не виделась с дедушкой, слишком далеко он живёт. А лев всегда передавал ей привет от него, как раз из того дня, когда она стояла на жёлтом паркете в дедушкиной комнате.
Дедушка невысокий, но очень крепкий. Поднимает маленькую Таю под потолок, под люстру с висюльками-капельками. От него пахнет табаком: хоть и горько, резко, Тая морщится в шутку, но она привыкла к запаху, привезённому из дальних странствий. Дедушка курит трубку. Он смеётся, целует маленькую Таю, а она хохочет и вырывается: усы остро пахнут, колются, как морская звезда… Да, жалко дедушкиного льва, которого пришлось обменять на фантик, и обидно будет теперь этот фантик проиграть. Но завтра Тая уедет в деревню, где совсем другие игры. «Дабл» просто необходимо разыграть сейчас.
Мишка раздвигает высокую сухую траву и подводит Таю к трём ребятам, сидящим кружком на бетонной плите. Плита не очень ровная, шероховатая, отмечает про себя Тая. Играть будет непросто. Над плитой склоняются ветви каких-то кустов – не то боярышник, не то ещё что-то, Тая не знает названия. Сквозь них солнце не так печёт, и она с облегчением вдыхает сыроватый прохладный воздух.
– Что хочешь за «дабл»? – спрашивает Тёма Бутылкин, увидев Таин фантик. Спрашивает небрежно, но в глазах загорается огонёк. Глаза у Тёмы чёрные, и, когда его что-то волнует, в них начинают светиться золотые искры. Вот и сейчас сразу понятно, что ему очень хочется получить «дабл». Да и кому не хочется!
– А что у тебя есть? – Тая не собирается продешевить.
Тёма показывает, что осталось от предыдущих сражений: два вкладыша от неизвестной жвачки и один «Дональд». Два неизвестных – ничего особенного, Тая даже не успевает их рассмотреть. Но «Дональд»… На нём ярко-жёлтые утки в синих пиджачках бегут, весело переговариваясь. Комикс на блестящем листочке – будто послание из другого мира, где дети смотрят яркие мультики и жуют сладкую жвачку. Осколок прекрасной далёкой жизни – так близко, на школьном дворе, под ветками неизвестных кустов.
Глаза у Таи светятся тем же огнём, что у Тёмы, – она этого не знает, чувствует только, как горят щёки и трудно дышать. Она выдыхает:
– На все! – и уже сквозь непонятно откуда взявшуюся пелену перед глазами видит, как ребята уговаривают Тёму поставить все три фантика, как он соглашается, выкладывает их на шершавую плиту. Тая смотрит только на «Дональда». Она должна выиграть!
Тёма деловито засучивает рукава, потирает руки и… Раз! Два! Три! Четыре! Он бьёт не останавливаясь, и Тая не успевает сообразить, что произошло. Она стоит в растерянности, и туман перед глазами сгущается. Может, она перегрелась на солнце? Нет! Просто все фантики, как по волшебству, вспархивают под Тёминой рукой и, перевернувшись в воздухе, плавно опускаются картинкой вниз.
– Ну чего стоишь? Теперь ты бей! – Тёма доволен, его тёмные глаза смеются: фантики, которые не перевернёт Тая, достанутся ему. За каждый перевёрнутый будут играть ещё раз. Но Тёме не страшно, у него рука набита.
Тая встаёт на колени перед бетонной плитой, медленно убирает со лба выбившиеся из причёски волосы. Протягивает согнутую ладонь к «Дональду», но, подумав, всё-таки отводит её к безымянному вкладышу. Начинать, так уж с самого простого, чего не жалко…
Бац! Подушечки пальцев больно ударяются о каменные пупырышки на плите. Лёгкий фантик едва взлетает и опускается на место картинкой вверх.
– Мимо! Давай следующий! – кричат ребята.
Ещё удар! Тая смотрит широко открытыми глазами, но всё же не сразу понимает: второй простенький вкладыш лениво приподнимается и тоже ложится на плиту неперевёрнутым.
– Мимо! Третий давай! – ребятам, похоже, приятно, что она «мажет».
Тая вытирает вспотевшие ладони о фартук, сглатывает. Мальчишкам хорошо, они сидели здесь не меньше часа, тренируясь на шершавой плите. А она только что с солнцепёка, не привыкшая, с негнущимися от волнения руками. Вокруг всё исчезло, только сияет перед взволнованной Таей «Дональд», а со всех сторон наплывают радостные физиономии мальчишек. Высовываются из-за плеча, подступают сбоку, заглядывают в лицо, наперебой кричат:
– Бей, давай! Скорее!
«Если я сейчас не переверну его, это конец», – думает Тая и, ещё раз вытерев ладони о фартук и почти зажмурившись, в отчаянии сильно бьёт два раза: по своему «даблу» и, не переводя дыхание, – по «Дональду». Шум и кружение физиономий прекращаются: она сидит с закрытыми глазами.
«Выиграла или нет?» – думает Тая, но не решается посмотреть на серый бетон. Ей кажется, что прошли уже годы с тех пор, как она ударила по фантикам. За эти годы ничего страшного не произошло, и Тая начинает надеяться. Она успевает подумать ещё и так: «Если перевернула один, то пусть это будет „Дональд“».
Но тут её раздумья кончаются, она слышит дружный крик мальчишек:
– Мимо! Мимо! Проиграла! – и громче всех, разрывая барабанные перепонки, звучит голос Тёмы Бутылкина: – Мазила! Ма-зи-ла! МА-ЗИ-ЛА!!!..
Тая вздрагивает и открывает глаза. Тёма подобрал фантики, складывает их вместе в стопку, и она топорщится неровными бумажными уголками. Мальчишки одобрительно хлопают его по плечу, смеются. Хохочущей гурьбой они обходят плиту и идут мимо Таи, не замечая её. Только один у неё за спиной наклоняется, чтобы крикнуть в самое ухо: «Мазила!», и исчезает вместе с другими в зарослях неизвестных кустов.
Тая остаётся на коленях перед плитой. Солнце припекает, оно добралось и до этого островка прохлады. Пахнет тополиными почками и ещё чем-то сладким, исключительно майским, – никогда больше не бывает растворён в воздухе такой аромат. Позади зарослей смеются и болтают: закончились занятия у старших классов. Школьный двор наполняется голосами.
В Таиной голове звон, и мысли совсем не такие, как обычно: вроде бы это думает Тая, а вроде бы и нет. Настоящая Тая Потапова осталась сидеть в тишине, зажмурившись после удара по вкладышам. А всё, что случилось потом, – страшный хохот вокруг, стукнувшая её, словно камень, новость о проигрыше, – всё это случилось не с ней. Такое просто не могло случиться с Таей! Настоящая Тая встаёт и начинает отряхивать платье от пыли. Но сквозь звон в голове пробирается мысль, от которой не спрячешься: «А как же дедушкин лев? Получается, я отдала его, чтобы какой-то Тёмка Бутылкин добавил фантик в коллекцию?»
Эту несправедливость выдержать уже невозможно! Тая шлёпается обратно на землю и плачет, уткнув растрепавшуюся голову в пыльные ладони.
2. Гордость коллекции
Кто-то трогает Таю за плечо.
– Тай… Послушай, Тая! – Мишкин голос звучит даже ласково. – Ну, ты очень-то не расстраивайся… – произносит он и умолкает. Какие уж тут утешения?
Тая всё ещё всхлипывает, но вяло. Вокруг лба и на висках у неё вьются лёгкие прядки волос, не доросшие до того, чтобы улечься в косу. Тая решительно встряхивает головой, подводя черту под всей этой плаксивой историей, и кудряшки на висках одобрительно качаются, вторя её движению.
– А я и не расстраиваюсь, – Тая гордо поднимает подбородок. – Нужен мне его жалкий «Дональд»! Там и смотреть не на что. У бабушки в деревне ребята знаешь какие вкладыши привозят… Закачаешься, – Тая чувствует, что слёзы опять подступают к горлу, и делает отчаянную попытку не расплакаться. – Вот осенью посмотришь, сколько я фантиков привезу! – говорит она шёпотом и поскорее лезет в карман за платком – маленьким розовым платочком в клеточку, который мама обвязала по краю белыми кружевами. Он сейчас понадобится…
Мишка смотрит на Таю: она всё еще сидит на земле, и ему сверху видна её каштановая макушка, где начинается коса. Такую причёску носит половина девочек в классе, и всё-таки Таина – особенная. Может быть, из-за кудряшек на висках? Мишка сам толком не знает, что особенного в её волосах. Но сейчас, когда под ярким солнцем они отливают золотом, почему-то совершенно ясно, что Тая не такая, как все.
– Слушай, Потапова, – Мишка спохватывается, что почти упустил самое главное, и от поспешности называет Таю, как привык в школе, по фамилии. – Чуть не забыл: приходи ко мне на день рождения. В августе, перед школой. Придёшь?
– В а-августе? – Тая всё-таки поднимает голову. – Да это же нескоро. Ты бы ещё на Новый год меня пригласил! Май ведь сейчас, понимаешь ты, дурья башка? Май!
«Утешаю тут её, а она меня же и обзывает…» – Мишка мотает головой и морщит лоб, будто сейчас рассердится, но его улыбчивому лицу трудно хмуриться. Он только становится очень серьёзным и, рубанув воздух ладонью, заявляет:
– А я заранее приглашаю. Конфиденциально! – отчеканивает он и победно смотрит на Таю.
Конечно, она этого слова не знает и только вопросительно вглядывается в Мишкино лицо своими похожими на зимний рассвет глазами.
– Ну ладно, – говорит Тая и, вздохнув, убирает смявшийся платочек. – Приду. А вообще-то – там видно будет.
– Карман оторвался, – замечает она печально, вытягивая чёрную нитку в том месте, где был пришит левый карман. Теперь он болтается безвольной мятой тряпочкой, и кажется, будто у фартука выросло ухо.
Мишка рад, что Тая заметила оторванный карман, что наконец поднялась. Потому что очень страшно успеть покачаться на качелях, сходить за мороженым, вернуться обратно и знать, что всё это время она сидит в зарослях на земле и плачет. Уж лучше пусть ругается…
Мишка взваливает на плечи свой коричневый портфель и Таин красный, с лимоном на кармашке.
– В мороженке через дорогу сегодня пломбир в вафельных стаканчиках, – говорит Мишка, ни к кому, в общем-то, не обращаясь и глядя на свой мешок со сменкой.
Тая поворачивается к нему. Лицо уже обдул ветер, и оно не выглядит заплаканным. Только серые разводы от пыли дают знать: что-то было. Тая ловит Мишкин взгляд, молча поднимает брови, и…
Они оба срываются с места и что есть сил бегут к перекрёстку.
– Э-ге-гей! – Тая стучит каблучками по асфальту, а за ней в стоптанных ботинках еле поспевает Мишка. – Э-ге-ге-ге-ге-е-ей!
– Вот чумовые! – сердится старушка с хозяйственной сумкой, когда они, хохоча, обгоняют её на узкой дорожке.
– Первая! – кричит Тая, добежав до светофора и хлопнув по нему рукой.
– Просто у меня шнурок развязался, – говорит подоспевший Мишка и улыбается, глядя в Таино счастливое лицо. Он готов бежать ещё хоть двадцать раз и тащить на себе портфели сколько потребуется.
С мороженым они пристраиваются на скамейке под каштаном. Каждый лист у него – как маленький шатёр. Разговаривать не хочется: мороженое быстро тает, и нельзя терять время. Они смотрят друг на друга и улыбаются:
– У тебя нос измазался.
– А ты волосы в мороженое обмакнула.
С мороженым покончено, Мишка степенно вытирает губы отглаженным платком и указывает Тае на жёлтую пятиэтажку, которая едва виднеется за деревьями:
– Я вон там живу.
– Да я знаю! – Тая смеётся. – Ты забыл, как мы с мамой тебя домой отводили?
И правда, Мишка забыл: они с Таей весь год ходили в одну группу заниматься танцами. Иногда бабушка просила Таину маму завести Мишку домой. Он не очень обращал на это внимание: подумаешь, девчонка из класса со своей мамой помогают бабушке, которой тяжело ходить. Ничего особенного. С Таей они в те вечера не разговаривали: она молчала, а Мишка беседовал с мамой, и та удивлялась, какой он разумный. Да, весь год Тая была для Мишки всего лишь девочка из класса. Ну, и ещё с занятий танцами. Но сегодня почему-то всё по-другому. Он вспоминает, как Тая плакала у бетонной плиты, и понимает, что надо сделать для неё что-то хорошее, необычное.
– Хочешь, я покажу тебе гордость коллекции?
– Что-о? – Тая забывает о скомканном платке, которым оттирает засохшую капельку мороженого, и приставляет руку козырьком ко лбу, чтобы солнце не мешало смотреть. Такое сообщение требует внимания. – Какой коллекции?
Мишка не торопится с ответом. Он не спеша расстёгивает портфель, вынимает маленькую зелёную книжку, выдерживает паузу и только тогда говорит:
– Вот. Альбом для марок, называется кляссер. Подарил двоюродный дядя Вова. Храню тут свою коллекцию.
И Мишка открывает зелёную створку альбома. Плотные картонные страницы прикрыты калькой, чтобы резные края марок не цеплялись друг за друга. Мишка переворачивает кальку, и Тая видит первую страницу. Но никаких марок там нет! В прозрачное отделение вложен большой глянцевый вкладыш. Он отливает розовым и сиреневым, блестит так, словно весь из фольги. На вкладыше мускулистый мужчина выдувает огромный розовый пузырь из жвачки, и пузырь этот закрывает крошечное солнце в небе. «Obscuring the Sun» – видит Тая надпись золотыми буквами. Первое слово совершенно непонятно, но последнее… Не зря она отсидела трудные уроки английского. Но и без них слово «Sun» знакомо всем, кто играет в фантики.
– Откуда у тебя «солнце», Мишка? – выдыхает она. – Его нет ни у кого во всех первых классах!
Мишка краснеет от удовольствия и поправляет вкладыш.
– Дядя Вова привёз. Он коллекционирует марки, называется – филателист. Говорит, твоего пристрастия не понимаю, но любое увлечение надо уважать. По моей просьбе привёз, нарочно искал везде. А я не дарю и не меняю: подарок. Гордость коллекции. Альбом тоже от него… Ну да я говорил уже…
Мишка смутился и посмотрел на Таю. То, что он сберёг дядин подарок, ужасно её рассердило. Она вдруг поняла, что просто видеть не может этого Мишку! Вот он сидит рядом, болтает о своей коллекции и гордится «солнцем». А она проиграла единственный фантик, доставшийся так дорого: в обмен на подарок дедушки Мити. Разве это справедливо? Да как смеет Мишка хвастаться перед ней?
Она сердито встряхивает кудряшками и, помогая себе руками, выбирается из глубины скамейки, встаёт. Прямо над её головой на ветке каштана – распустившаяся «свечка», розово-белый цветок, похожий на крохотную ёлку, у которой на ветках вместо игл – миниатюрные цветочки. Тая берётся за ручку портфеля, словно через силу кивает в Мишкину сторону и говорит, глядя в землю:
– Ладно, мне пора. Пока, – и идёт к перекрёстку.
Опешив, Мишка несколько секунд смотрит на удаляющийся красный портфель с лимоном на кармашке. Потом вскакивает и кричит, протягивая вслед Тае руку с зелёным кляссером:
– Тая, ты куда? Погоди!
Но она идёт не оборачиваясь, и песок на дорожке скрипит под подошвами её вишнёвых туфелек.
3. Переведены во второй класс
Когда праздник, мама всегда надевает голубое платье с носатой фасолью. Вообще-то узор называется «турецкие огурцы», но загнутые кружавчатые овалы на огурцы не похожи, и Тая зовёт их «фасольки». Сегодня утром мама входит в Таину комнату, уже одетая в нарядное платье. Прохладный голубой шёлк окутывает её высокую фигуру, и кажется, что вокруг мамы колышутся волны. И волосы у неё спускаются на плечи волнами, и духи лёгкие, нежные, как вода.
«Моя мама – река», – думает Тая, вдыхая с ещё закрытыми глазами мамин запах. Мама отдёргивает занавески, впускает нежаркое утреннее солнце.
– Таюшка, пора вставать! Сегодня последний день учёбы, ты не забыла? – мама ласково касается губами Таиной щеки. – Приходи скорее к нам на кухню!
Тая вскакивает с постели, босиком бежит по холодному полу в ванную. Чистя зубы, вглядывается в свое зеркальное отражение: видно уже, что она – почти второклассница? Из светлого овала смотрит на неё бледное худое лицо. Всё как обычно: курносый нос, веснушки и кудряшки.
«Нет, кажется, ещё не видно», – решает про себя Тая и, вздохнув, выплёвывает пасту.
На кухне папа, в белой отглаженной рубашке, допивает кофе.
– Ну, второклассница, – папа обнимает растрёпанную Таину голову, – беги на учёбу. А вечером будем пить чай с тортом! – он поднимает указательный палец, подчёркивая торжественность момента, потом заговорщически наклоняется к Тае и говорит шёпотом: – С «Птичьим молоком»!
Папа смотрит на часы, чмокает дочь в макушку и встаёт: ему пора на работу. Тая с мамой остаются завтракать вдвоём.
– Мама, а во втором классе учиться труднее? Тебе было трудно?
– Трудно. Но ведь и я тоже выросла, стала взрослее. Во второй класс идут уже совершенно самостоятельные люди.
– Поскорее бы перейти, – вздыхает Тая.
– Успеешь, – улыбается мама. – Ну, собирайся, пора.
Тая знает: в то время, когда учились родители, писали не шариковыми ручками, а перьями. Стальное пёрышко на деревянной ручке надо было обмакнуть в чернила и провести по бумаге линию, нажимая не сильно, чтобы не посадить кляксу, но и не слабо, чтобы остался след. Очень скоро чернила на пёрышке кончались, и надо было снова обмакивать его в чернильницу, снова нажимать не сильно и не слабо… И за наклоном букв надо было следить, и правописание никто не отменял!
«Раньше было гораздо труднее учиться, – думает Тая. – Но раз родители в то время справились, то и я смогу».
Тая узнаёт, что пришла в школу вовремя, ещё до того, как открывает высокую белую дверь класса. В классе шумят – значит, занятия не начались. Она чуть медлит, держась за прохладную металлическую ручку двери, – всё-таки последний раз в этом учебном году! – а потом заходит.
Тая пробирается на место. У неё маленькая квадратная парта, вплотную придвинутая ко второй, такой же. Каждую четверть Инна Семёновна пересаживает ребят. За год Тая перебывала на четырёх разных местах, и больше всего ей понравилось сидеть у окна. А ещё удобно справа от Кости Михайлова: он левша и, когда пишет, не задевает тебя локтем. Эту четверть она заканчивает как раз рядом с Костей, на предпоследней парте. Через проход от неё сидит Мишка. Тая пробирается по ряду и старается не думать, как они сейчас встретятся. Но не пройти мимо Мишки нельзя, и у самой парты она поднимает глаза. Мишка смотрит виновато.
Тая отворачивается, усаживается на место и достаёт учебники. «Математика», две толстых книги «Чтения», «Природоведение» – всё здесь, готово к сдаче в библиотеку. Как бы сложить их поаккуратнее?
– Тая, Тай, – громким шёпотом зовёт Мишка через проход.
Тая спокойно поднимает голову, обводит глазами класс. Вокруг шумно: все возбуждены окончанием учёбы и свободой, которая вот-вот обрушится на них, как ливень. Бутылкин в азарте вскочил на стул и, размахивая руками, доказывает что-то мальчишкам, стоящим внизу. Горбункова спорит с соседкой, кольцом обернув косу вокруг головы.
«Опять про причёски», – догадывается Тая.
Ну разве можно расслышать в таком гвалте чей-то шёпот? Конечно, нет! Тая его и не слышит. Или не хочет слышать?
– Тая, – Мишкин умоляющий голос звучит прямо над Таиным ухом. – Слушай, Тай, ну на что ты обиделась?
Она отдёргивает руку, за которую Мишка просительно тянет, смотрит на него искоса. Глаза с рыжими ресницами глядят на девочку внимательно и грустно.
«Всё-таки очень странно видеть Мишку несчастным», – думает Тая и ворчит не то обиженно, не то примирительно:
– Ни на что…
Мишка обрадованно шагает к парте и кладёт перед Таей листок в клеточку.
– Я тут адрес свой написал. Мы едем на море, но ты всё равно пиши, я скоро вернусь. И про день рождения не забудь, я буду ждать!
– Ладно, там видно будет, – всё ещё ворчливо говорит Тая, но Мишка рад, не замечает ничего.
– Так ты пиши, Тайка, слышишь? Пиши!
Крики и гомон вдруг замолкают. Ребята поспешно поднимаются: вошла Инна Семёновна. Мишка торопливо отступает на своё место. С грохотом падают чьи-то книги.
«Инна Семёновна тоже сегодня нарядная, – думает Тая, глядя на учительницу, рослую, черноволосую, в зелёном платье. На шее у неё – прозрачная нежно-салатовая косынка, завязанная бантом. – Оканчиваем первый класс мы, а праздник у стольких взрослых: и у моих родителей, и у Инны Семёновны!»
Тае вдруг очень захотелось спросить у Мишки, как отмечают этот день у него дома. «Может, пригласить его к нам, на „Птичье молоко“?» – размышляет она.
Но пока ничего спросить нельзя: Инна Семёновна внимательно оглядывает притихших учеников.
– Здравствуйте. Садитесь, – она кладёт на стол толстую стопку дневников.
Все взгляды устремляются туда. Сейчас каждый узнает свои оценки!
– Вы хорошо потрудились за прошедший год. Все переведены во второй класс. На каникулах старайтесь много читать, наблюдать за природой, помогать старшим. Набирайтесь сил. А теперь раздаём дневники.
Горбункова выпархивает из-за парты, с усилием берёт стопку дневников. Класс понемногу начинает гудеть. Кто-то увидел оценки и расстроен, кто-то бурно радуется. Тая открывает на последней странице свой белый дневник в прозрачной обложке. Рисование – отлично! Письмо – отлично! Чтение – отлично! Пятёрки стоят в ряд аккуратные, с весело поднятыми носиками, словно говорят: «Так держать, Тая Потапова! Молодец!» Вот только напротив строчки «математика» пристроилась неловкая одноногая четвёрка. Тая вздыхает. Ну ничего, может быть, в следующем году всё сложится удачнее…
– А теперь идём в библиотеку сдавать книги. Выходим по двое, – Инна Семёновна, как всегда, деловита, от её чётких указаний суета в классе исчезает. – Горбункова и Кузяев, спускайтесь вниз. Дальше пойдёт вторая парта, потом третья. Не задерживайтесь, я жду вас в библиотеке!
И она закрыла за собой дверь.
Минутная тишина после ухода учительницы сменилась криками.
– Э-ге-гей, даёшь фантики! – завопил Бутылкин, вскочив на стул.
Ребята зашевелились, зашуршали. Мишка достал кляссер, открыл неторопливо.
– Эй, Мишка, – подзадорил Бутылкин. – На что играешь? Ставишь «солнце»?
Мишка удивлённо поднял рыжие брови, но не рассердился, сказал спокойно:
– На «солнце» не играю, а вот пару «Дональдов» поставлю, – и он, спохватившись, виновато поглядел на Таю.
Она сидела как ни в чём не бывало и рассматривала страницы «Книги для чтения».
– Тай, – шепнул Мишка через проход. – Может, сыграешь? Я тебе дам «Дональда».
Таины щёки вспыхнули, и она, с силой дёрнув рукой, порвала страницу.
– Ага, ну я только спросил, – поспешно пробормотал Мишка. – А я сыграю, ладно?
Тая тряхнула кудряшками и стала прилаживать разорванные края страницы друг к другу.
Костино место было свободно: то ли заболел Таин сосед, то ли уехал раньше.
– За Костикову парту! – скомандовал Бутылкин.
Жаркая толпа в одно мгновение сгрудилась вокруг парты и ждёт начала. Интересно всем: кто не играет, тот наблюдает, выглядывая из-за чужого плеча. Тая чувствует чьё-то горячее дыхание на своём затылке. Мишкин острый локоть, обтянутый синей тканью форменного пиджака, съезжает на Таину часть парты.
«Не уйду, – думает она упрямо. – Ни за что не уйду». Ей будто доставляет мрачное удовольствие мешать ребятам и самой расстраиваться, глядя на злополучную игру.
Игра в разгаре. Тёма бьёт уже во второй раз. «Давай!» – раздаётся над самым Таиным ухом голос болельщика. Увлечённые игрой, все сосредоточились на том, что происходит на парте Костика. Но Тая смотрит не туда. Она вдруг замечает то, что больше никто не может увидеть: зелёный Мишкин кляссер лежит, позабытый, возле её «Математики» и «Чтения». На первой странице сияет, переливаясь, заветное «солнце».
Медленно, медленно Таина ладонь продвигается к стопке с учебниками. Будто невзначай, натыкается она по дороге на кляссер. В голову Тае ударяет горячая волна. Она не думает о том, что делает, а только о том, не замечает ли кто её правую руку. Чтобы скрыть движение, Тая всем корпусом наваливается на парту, делая вид, что наблюдает за игрой. Левый локоть заслоняет пальцы её правой руки, как бы невзначай уже прикрывшие «солнце».
– Молодец, Тёма! – кричит Тая, совсем улёгшись на парту. А пальцы проворно оттопыривают прозрачную плёнку, держащую вкладыш. И тут Мишка поворачивает к ней счастливое улыбающееся лицо. Тая замирает.
– Ловко бьёт, а? – Мишка смотрит восторженно, как будто для него нет своей или чужой победы.
А ещё он рад, что Тая развеселилась и даже болеет за того самого Тёму, что вчера унёс её богатство.
Тая вымученно улыбается, лихорадочно думает, что бы ответить, но слова не находятся.
Мишка кивает: не хочет человек отвечать, не надо, уже то хорошо, что развеселился. Он вновь поворачивается к играющим. Тая выдыхает: не заметил! Больше ни о чём не думая, торопясь, сминая драгоценную бумажку, она вытаскивает и зажимает в кулаке «солнце».
Тёма сражается с кем-то другим. Ему сегодня необыкновенно везёт. «Тёма, Тёма!» – не прекращаются крики.
«Тёма, Тёма!» – подхватывает Тая. Сунуть сжатый кулак в карман – проще простого. Она украдкой оглядывается по сторонам. Соседние парты пустуют, все сгрудились вокруг Костиковой. Нет, похоже, никто ничего не заметил.
Но бумажка жжёт руку, не даёт успокоиться. Тая торопливо вытаскивает из-под парты портфель и, повернувшись к ребятам спиной, быстро перекладывает фантик в щель за подкладкой. Потом так же быстро отправляет портфель на место и снова садится за парту.
И тут дверь класса скрипит, так знакомо, но так неожиданно! В нарядном зелёном платье, с косынкой на шее, на пороге появляется Инна Семёновна. Она прождала в библиотеке десять минут и пришла проверить, что происходит в классе.
– Бутылкин! Опять фантики?
Ребята мгновенно рассыпаются по местам. Сунув, не глядя, кляссер под мышку, Мишка тяжело пробирается за Таиным стулом на свое место.
– Ни на минуту нельзя вас оставить, – сердится Инна Семёновна, но её брови сегодня не сходятся в строгую линию, как обычно. Последний день учёбы. Как можно сердиться всерьёз?
Начинается организованное шевеление: ребята, подхватив учебники, отправляются в библиотеку. Поднимается и Тая. Негнущимися пальцами она подхватывает книги и шагает в проход. С Мишкиной парты до неё доносится отчаянный громкий шёпот (при Инне Семёновне не покричишь):
– Тайка! Ты моё «солнце» не видела?
У Таи внутри всё холодеет. Она медленно поворачивает голову и говорит в Мишкино вспотевшее растерянное лицо так спокойно, будто они встретились на приёме у английской королевы:
– Нет. Я за чужими вкладышами не присматриваю.
Мишка что-то бормочет, наклоняется, шарит под партой, выворачивает зачем-то карманы и затихает под строгим взглядом Инны Семёновны.
4. Паж, принцесса и пограничник
– Ты что такая невесёлая, принцесса? – папино лицо вдруг оказалось вровень с Таиными глазами.
Тая сидит в кресле, обхватив колени руками, и смотрит сквозь белый тюль в открытое окно, на розовое вечернее небо за Москвой-рекой. На другом берегу зажигаются первые огоньки. Оттуда доносятся радостные голоса и смех.
Тая и не заметила, как папа подошёл. Когда его карие глаза вот так рядом, видно, что он ещё молодой: в глазах живут золотые смешинки. Но даже папе не расскажешь обо всём.
– Так, ничего…
Папа щекочет Таю под мышкой:
– Может быть, у принцессы под перинкой лежит горошина? Или яблочко подали на блюдечке с голубой каёмочкой, а надо было – с золотой?
Невозможно не рассмеяться, когда папа говорит смешное, а делает такое серьёзное лицо. Тая хохочет и обнимает его за шею.
– Ну а теперь расскажи, что случилось. Расстроилась из-за четвёрки?
Тая кивает. Это почти правда. Четвёрка, конечно, тоже. Хотя это и не главная причина. Но если пожаловаться на четвёрку, папа обязательно утешит, а если начать разбираться с остальным, ещё непонятно, как повернётся.
Папа смотрит ласково:
– Ничего, в следующем году исправишь. Мама твоя тоже не любила математику, а потом серебряную медаль получила.
Смешное кончилось, и, словно приставучая собака, подскочило воспоминание: фантики, проигрыш, подарок дедушки Мити… Тая утыкается папе в плечо. Неважно, что он ничего не знает. Подышать папе в плечо всё равно можно. Вдруг собака от этого исчезнет?
Рубашка у папы светлая: не надел домашнюю, клетчатую, которую так любит Тая, а остался «при параде». Сейчас будет чаепитие в честь окончания первого класса – то, чего ждали с утра. Но Тае не хочется ни торта, ни веселья.
– Ну что ты, в самом деле, Несмеяна! Не грусти. Сейчас Вадик прибежит поздравлять тебя, вот увидишь, какое веселье начнётся!
Тая вздыхает: да, сейчас прибежит Вадик…
Вадик – Таин двоюродный брат, сын папиной сестры Вали. Тётя всегда казалась Тае королевой из сказки: высокая, стройная, с чёрными вьющимися волосами. Она заразительно, с удовольствием смеялась и любила, приходя, громко играть на стареньком пианино Потаповых. А Вадик был пажом прекрасной королевы – так Тая его про себя называла. Гордым верным слугой своей госпожи, жестоким ко всем чужакам.
Тая поспешно встаёт с кресла и идёт к шкафу: надо успеть убрать в рюкзачок игрушки. Паж всегда начинает с того, что вытряхивает её игрушки на пол. А у фарфоровых кукол Нины и Аси так легко бьются пальчики на руках!
В прихожей запел звонок. Тая, вздохнув, закрыла дверь шкафа и отправилась встречать гостей. Ася благополучно переехала в рюкзачок, а Нина, затерявшись среди плюшевого зверья, так и осталась в шкафу.
– Ещё раз салютец сестрице, – небрежно бросил Вадик, заходя в комнату.
Взрослые разговаривали на кухне. Тая положила на стол акварельные краски, только что подаренные гостями, и встала у двери шкафа.
Вадик – белобрысый, старше Таи на год и выше на полголовы – шёл к ней, криво улыбаясь, уперев в бока руки с крупными кулаками.
– Ну что, отличница, – Вадик скривил презрительно рот, – по математике четвёрочка вышла, а? – он протянул руку и рванул ручку шкафа за Таиной спиной.
Ребро дверцы больно стукнуло Таю между лопатками, но она только вдохнула глубже и ничего не сказала. Она знает: если не противиться Вадику, он скорее успокоится. Только вот Нину жалко, нельзя дать её в обиду. И Тая продолжает стоять, стиснув зубы.
Давным-давно, когда в детском саду рассказывали про границу, она представляла, как, охраняя Родину, там стоит отважный пограничник с ружьём. Сейчас Тая была не принцессой, а отважным пограничником, который оберегает свою страну от чужака-пажа.
Вадик тоже окончил первый класс. Но это удалось ему только со второй попытки: в прошлом году его оставили на второй год. Таины родители думают, что для Вадика это большая травма, и не велят говорить с ним о школе. Но паж, кажется, чувствует себя очень неплохо и совсем не стесняется школьных провалов. Дразнит же он Таю, хотя у самого-то отметки вряд ли лучше…
Тае и в голову не приходит рассказать родителям, что брат задирает её. У Вадика нет отца, поэтому его надо жалеть. Однажды, когда Вадик сломал главную Таину драгоценность – шкатулку из проволоки, она уже пробовала пожаловаться взрослым. Тётя Валя тогда сложила руки на груди и молчала. Но, странное дело, совсем не казалась Тае расстроенной. Мама покраснела и сказала: «Потом разберёмся, иди. Играйте дружно!» Выходя из кухни – взрослые сидели там так же, как сегодня, – она слышала, как папа сказал: «Бедный мальчик!» А Тая осталась без шкатулки и без помощи. Вадик, кажется, тоже понял, что его не накажут, и с тех пор каждый приход начинал с раскидывания Таиных игрушек. Но если долго простоять у шкафа, может, ему надоест и он примется за ящики стола?
А паж всё дёргает и дёргает за ручку, и дверца всё бьёт в спину безмолвного пограничника.
Но сегодня, похоже, у Вадика мирное настроение. Через пару минут он говорит: «Ладно, живи» – и отходит к дивану, где стоит наполовину собранная дорожная сумка. Рюкзачок с куклой Асей Тая успела затолкать под кресло, в сумке одна одежда. Вадик пренебрежительно поддевает сумку и говорит с ухмылкой:
– Что, едешь в свою тухлую деревню? Со старухами жить и кур кормить? – братец смеётся, довольный, что получилось в рифму. Вроде как дразнилка, а придумал сам.
К Таиному горлу подкатывает комок. Как десяток раскалённых солнц, горят щёки. На глаза просятся слёзы, и, сжимая кулаки, она кричит:
– Моя бабушка не старуха! И деревня наша не тухлая, а очень хорошая! Ты завидуешь, потому что сам никуда не едешь! Твоя мама ни с кем ужиться не может!
Поняв, что сказала что-то запрещённое, страшное, Тая выбегает в коридор и стремглав бежит в ванную. Она утыкается в жёлтое махровое полотенце и всё-таки даёт волю слезам. Сколько раз она сегодня принималась плакать?
– Дети, руки мыть, чай ждёт! – папа просовывает голову в комнату, но видит только Вадика, сидящего на полу среди разбросанных игрушек. Дверцы шкафа распахнуты. Нина, кукла в розовом платье с оборками из белых кружев, беспомощно раскинула руки на паркетном полу.
Вечером папа, в клетчатой рубашке и джинсах, приносит Тае в кровать Нину. Пальчики куклы подклеены очень аккуратно, трещин почти не заметно.
– Ну вот, принцесса, кукла твоя как новая, – папа кладёт Нину на подушку.
Тая молча втягивает куклу к себе под плед. Она лежит, не двигаясь, очень давно, с тех пор, как мама раздела её, рыдающую, и уложила в кровать. Тая больше не плачет, но и заснуть не может. Гости ушли, а она даже не слышала, как их провожали. Хорошо, что не зашли попрощаться. Часы на стене ещё только отбивают девять – не так поздно, а Тая уже вечность лежит под клетчатым пледом. Надо бы прикрыть правую пятку, вылезшую наружу, но кажется, что пошевелиться невозможно.
Папа хмурится, закусывает губы и думает о чём-то. Потом решительно садится на пол, и его глаза оказываются напротив Таиных. Он начинает спокойно, словно книжку читает:
– В детстве у нас было мало игрушек. Дедушку Митю часто переводили с одного места службы на другое, мы не могли возить туда-сюда много вещей. Со мной ездило только деревянное ружьё. Дедушка сам его сделал.
Тая смотрит прямо перед собой, не замечая папу, хотя он совсем рядом. А он продолжает, как будто и правда глядит в книгу:
– И был у меня друг. Рыжий такой парень, – папа усмехается, прищуривается, смотрит в окно, словно видит того самого рыжего мальчишку. – Это было на Балтике, есть такое холодное море. Мой дружок был очень боевой. Ружьё ему было позарез необходимо. Сколько мы дружили, столько он выпрашивал у меня ружьё. Поиграть я давал, даже домой разрешал взять на несколько дней, но насовсем не соглашался дарить, конечно. Тогда он спалил моё ружьё. В печке. Я страшно разозлился. Набрал камней полные карманы, хотел его избить как следует. Только отец сказал мне: месть хорошего не принесёт. А вот доброта открывает сердце. Не бей приятеля, ничего не отнимай. Наоборот, подари. И сделал ещё два ружья, совершенно одинаковых. Одно – для меня, а другое – для того мальчишки. Целую субботу на это потратил. Хорошие вышли ружья.
Папа помолчал.
– С тех пор Коля – мой самый преданный друг.
Тая переводит глаза на папу:
– Какой Коля? Наш дядя Коля, Уфимцев?
Папа кивает, но головы не поворачивает.
– Коля вырос без отца, в послевоенное время это не было редкостью. Мать работала чуть не круглые сутки, так что он, считай, рос без родителей. Каково ему было, а?
Папа посидел молча, поглаживая бороду, потом положил руку Тае на голову, пригладил кудри, разметавшиеся на подушке.
– Ты счастливая, Тая. У тебя всё есть. А главное – есть семья. А Вадик… он несчастный. Не потому, что без отца, а потому, что и рад бы дружить, да не умеет. Ты постарайся не обижаться. А я обещаю не давать тебя в обиду. Но всю жизнь за моей спиной не просидишь. Вадик твой брат, рано или поздно вы встретитесь. Реши сейчас, что ты тогда будешь делать. Понимаешь? Другого не переделаешь, только себя.
Тая вздыхает и берёт папину руку в свою.
– Я постараюсь, папа.
– Так-то лучше, принцесса. Спи, завтра длинный день.
Папа целует Таю в висок и выходит, погасив свет. Выключатель, как всегда, щёлкает и создаёт маленькое эхо – «ночной чик». После него так приятно слушать, как гаснут все остальные звуки: папины шаги, звук телевизора. Тая погружается в тёплый туман сна. В коридоре вдруг отдалённо звонит телефон, и она слышит тихие шаги по коридору. Белая дверь комнаты, отчётливо видная в сумерках, приоткрывается, и в полосе света возникает папин чёрный силуэт.
– Тая, спишь?
– Нет, – отвечает она, хотя уже не понимает, что происходит. Всё слилось в какую-то сказочную полуявь.
– Дедушка звонит.
Тая выталкивает ноги на пол из уютной норки, свитой в пледе, и поскорее шлёпает в коридор. Трубка телефона уже нагрета папой, пахнет его одеколоном.
– Здравствуй, Таюшка! – голос у дедушки низкий, с хрипотцой. – Поздравляю с окончанием первого класса. Папа сказал, ты очень хорошо окончила, умница.
– Дедуля, у меня четвёрка по математике вышла! – сонно жалуется Тая, как будто математика её обидела.
– Это ничего, ничего. Ты старалась. Когда стараешься, рано или поздно всё получается. В следующем году будет лучше, да.
В трубке потрескивает: сквозь обычные междугородние помехи слышно, что дедушка закашлялся.
– Ты простудился, дедушка?
– Нет, старые болезни беспокоят. Но ты не волнуйся. Я постараюсь быстро поправиться. А ты будь умницей, девочка. Отдыхай. Сил набирайся. Позвонишь ещё мне, старику. Похвастаешься успехами.
– Спасибо, дедушка. Вернусь в августе – позвоню. Выздоравливай.
Тая кладёт трубку на тяжёлый чёрный аппарат и стоит ещё немного в полутьме. Дверь в комнату родителей приоткрыта, из неё сочится узкая полоска света. Ноги начинают мёрзнуть на холодном паркете. Тая влезает с ногами на коробку из-под пылесоса, которая служит тумбочкой.
Необыкновенно уютно сидеть вот так на границе дня и ночи, когда пора спать, а ты пока бодрствуешь. И время года сменяется, и сама жизнь: сегодня была учёба, а завтра – каникулы. Сегодня весна, а завтра – лето. Тая сейчас словно меж двух времён. Ей хочется побыть ещё немного в этом нигде, которое не день и не ночь, не сегодня и не завтра. Кажется, все дороги открыты и вот-вот наступит лучшее… Она подтягивает к себе и обхватывает руками колени, натянув до самых пяток ночную рубашку в горошек.
Сквозь шум телевизора в родительской комнате слышны мамины слова:
– Удивительное у них взаимопонимание. Шестьдесят лет разницы – и такая дружба.
– Ничего странного, – отвечает папа. – Отец очень чуткий человек. И очень деликатный.
Мама негромко смеётся:
– Пожалуй, Тайка о первой любви расскажет не нам, а деду. Лет через десять.
Папа почему-то не отвечает. Неожиданная пауза заставляет Таю прислушаться. Негромкое журчание телевизора кажется оглушительным. Почему папа молчит? Она окончательно выныривает из дрёмы – как раз вовремя, чтобы услышать его слова:
– Если через десять лет отец сможет… – голос у папы прерывается, как будто у него что-то застряло в горле.
Тая думает, не сходить ли за стаканом воды на кухню, и даже спускает на пол ногу, но встревоженный мамин голос её останавливает:
– Неужели всё так плохо?
Тая застывает – одна нога на полу, вторую она всё ещё прижимает к себе.
– Он поэтому и звонил? – по-прежнему тихо говорит мама.
– Да. Операция завтра.
Музыка в телевизоре становится громче. Тая вскакивает с коробки, плечом задевает толстый телефонный справочник «Москва-1980» с истрёпанными, затёртыми страницами, и он падает, больно ударив её по большому пальцу ноги. Музыка заглушает шум падения. Бойкий голос диктора читает последние известия. Тая стоит в коридоре растерянная, ошеломлённая. Дрожащими руками укладывает справочник на место. Родители молчат. Они и не заметили, что Тая задержалась в коридоре. Она бежит к себе в комнату, и в голове бьется: «Что-то не так, что-то не так!..»
Тая садится в кровати, обхватив себя руками так же, как в коридоре. Но ни теплей, ни спокойней ей не становится.
Что с дедушкой? Что такое «всё», которое «так плохо»? И почему они замолчали, хотя оба были очень взволнованы? Это не из-за Таи, ведь они не знали, что она стоит в коридоре. Родители даже между собой чего-то недоговаривают.
Острое чувство тоски охватило Таю. Она уже не была отважным пограничником, который защищает страну от бед. Что-то тревожное и непонятное нависло над её маленькой страной, и сделать ничего нельзя. Как будто огромное мрачное «очень плохо» проглотило всё спокойствие на земле. Зубастая собака, приставшая утром, превратилась в прожорливое чудище. Чем же задобрить его? Как отвлечь от своего мира? Тая не знает. Она теперь даже не принцесса, а всего лишь маленькая испуганная девочка.
Тая сидит ещё несколько минут, глядя на единственное в комнате светлое пятно – дверной проём, а потом внезапно вскакивает и кидается к письменному столу. Под ним пыльно и темно, только поблескивает железная ладонь утюга. Тая вытаскивает портфель и, не вставая с колен, нетерпеливо нащупывает за подкладкой скользкую, слегка помятую бумажку. В окно уже сочится мягкий свет вечерних фонарей. В их сиянии бумажка отливает серебром.
Тая выбегает на балкон и, сгорбившись у перил, что-то быстро, рывками щиплет. Потом встаёт на цыпочки и, резко распрямив руку, выбрасывает в тёплый вечер маленькие бумажки с неровными краями. Обрывки похищенного «солнца» летят, подхваченные ветерком, медленно опускаются на тротуар, на листья кустов под окном, которые тоже кажутся серебряными в вечернем свете.
Тюль с крупными розами колышется на окне. Тая лежит на животе, с головой укрывшись пледом и крепко зажмурившись.
«Только бы всё было хорошо, – повторяет она про себя, прижав руки к груди. – Только бы всё было хорошо».
Ей кажется: мир теперь так хрупок, что стоит пошевелиться – и он оборвётся, рухнет. Сейчас всё как будто зависит только от неё, и Тая замирает, боясь дышать в полную силу. Сердце стучит гулко и часто. Замереть, не двигаться, не дышать. Тогда беда не заметит и пройдёт стороной.
«Только бы всё было хорошо, – умоляет Тая кого-то и постепенно погружается в тревожный беспокойный сон, так и не переменив позы, не разжав кулаки. – Только бы всё было хорошо!»
Папа приходит закрыть балкон и видит, что Тая лежит ничком, обхватив себя руками. Аккуратно, чтобы не разбудить, он переворачивает её на бок и снова укрывает пледом.